Бесплатный фрагмент - Довлатоff, или Дама сдавала в багаж не чемодан — саквояж

О, Господи! Какая честь! Какая незаслуженная милость: я знаю русский алфавит!

Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик — на уровне сердца, ума и души. Писатель — на космическом уровне.

Чем объясняется факт идентичных литературных сюжетов у разных народов? По Шкловскому — самопроизвольным их возникновением.

Это значит, литература, в сущности, предрешена. Писатель не творит её, а как бы исполняет, улавливая сигналы. Чувствительность к такого рода сигналам и есть Божий дар.

С. Довлатов

Предисловие

В очередной раз перечитывая «Чемодан» Довлатова, мысль посетила: случись, как и ему когда-то, собраться в эмиграцию, или ещё куда, что бы и я с собой взяла? Поднакопила что к моим, увы, немаленьким годам? Что дорого, а что оставила бы, и без всякого сомнения? А что и вовсе постаралась бы забыть без сожаления, и никому о том не говорить… Вопрос совсем не праздный для меня! И вот решила, что попробую и я, побуду, как Довлатов! И напишу о том, что видела когда-то, пережила и через душу пропустила, не выбросила! В чемодан сложила, в чулан его задвинув до поры…

И любопытно стало мне порыться в нем и посмотреть, что же за хлам, не хлам за жизнь мою поднакопился там?! И вот подумала, пора уборку сделать, инспекцию, ревизию и настежь отворить чулан и из него достать свой запылённый чемодан! В моём случае — саквояж.

Глава 1.
Наши жёны — пушки заряжёны

Я не уверен, что считаю себя писателем. Я хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же, писатель занят серьёзными проблемами, он пишет о том, во имя чего живут люди, а рассказчик пишет о том, как живут люди.

С. Довлатов

Наш прапрадед Ксенофонт родился под Великим Новгородом в большом, богатом и известном на всю Российскую империю селе Вареж. Село издавна славилось своими ремёслами, в том числе лозоплетением. Когда-то в это прибыльное производство вложился дальновидный греческий купец, и в селе обосновалась, хотя и небольшая, колония греков. Предок наш прямого отношения к лозоплетению не имел, был он кряжист и силён и профессию имел под стать — кузнец. Прапрадед изготовлял всё, что было необходимо его односельчанам: различные орудия сельхозпроизводства, подковывал местных и заезжих лошадей и, как водится, на досуге, ещё и гнул эти самые подковы…

Зато наш прадед имел самое прямое отношение к греческой нации, поскольку батюшка его был счастливо женат на одной из греческих переселенок. Мать-гречанка звалась Ариадна, и сына своего, нашего прапрадеда, наградила греческим именем Ксенофонт. Помимо имени, наградила ещё и южным темпераментом и взрывным нравом, но и как приятное дополнение — абсолютным музыкальным слухом и певческим голосом. Предок, несмотря на своё имя — Ксенофонт, что с греческого переводится как чужой голос, пел не чужим, а своим родным, русским, сильным голосом. Пел он с великим удовольствием и в церковном хоре, и дома, и на сельских праздниках, аккомпанируя себе на гармони. Кроме любви к искусству, наш прапрадед очень любил старшую свою дочь Грушеньку, слывшую по словам моей бабки, первой красавицей на селе. Но эта отцовская привязанность всё же не помешала прапрадеду выдать её семнадцатилетней и помимо её воли за купца из соседнего села. Купец был старше юной Грушеньки на несчастливые тринадцать лет и знал, что сердце красавицы занято другим. Но влюблённого прадеда это обстоятельство не смутило, и он всё же рискнул и женился на своенравной Грушеньке в надежде, что стерпится, слюбится, и увёз юную жену подальше от объекта её девичьей любви. И не в своё родное соседнее село, до которого рукой подать, а за тридевять земель, в далёкий и холодный Екатеринбург. Несчастная прабабка оказалась вдали и от любимого, и от матушки и от родных берегов. В захолустном, деревянном, уездном на тот момент городе Пермской губернии. Скучном, пыльном и душном летом — и ещё более скучном, холодном, снежном и тоскливом — зимой. Ей, привыкшей к широким волжским просторам, пришлось мириться с жалким, в сравнении с (Волгой-матушкой и Окой, между которыми раскинулось её родное село — Вареж) притоком реки Иртыш — Исетью, далеко не самым большим притоком, прямо скажем. Поначалу всё у неё складывалось весьма неплохо, как и должно в любой добропорядочной купеческой и православной семье. Муж её Григорий из сельского жителя и купца средней руки превратился в главу большой семьи, горожанина и самого крупного поставщика мебели из лозы на Урале. Дела шли неплохо, капитал прирастал, и по такому случаю, чтобы угодить молодой жене, которую безумно любил, Григорий вложил часть средств в открытие книжного букинистического магазина. Агриппина Ксенофонтовна знала греческий, латынь, понимала французский и была падкой до чтения книг религиозного содержания, да и модные французские романы почитывала… Но чтобы ни делал, как ни пытался наш прадед вызвать у прабабки ответные чувства — не вышло! Прабабка оказалась однолюбкой, и с характером о-го-го каким, что и неудивительно… было в кого! И отец её, и бабушка Ариадна — оба были с гонором. Примириться с разлукой с родными местами и с человеком, которого когда-то полюбила, Грушенька так и не смогла. Отца, выдавшего замуж за нелюбимого, не смогла простить до конца жизни. Мужа полюбить тоже не получилось, как ни пыталась! Утешением и отрадой служили вера в Бога — она была очень религиозна — и рождение многочисленных детей. Рождено их было целых семнадцать душ! К большому сожалению, не все из них выжили, кто-то умер при родах, кто в младенчестве и отрочестве, а кто-то сгинул в водовороте первой мировой. Но и с оставшимися детьми было непросто: такое многочисленное потомство нужно было выкормить, выучить и поставить на ноги. Когда грянула революция, часть детей успела окончить гимназию, а младшие ещё только учились. Прадед же, как ни бился, как ни старался, но революция-таки его разорила.

Революционный лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» предок ощутил на себе весьма своеобразно, когда в его собственный, сравнительно небольшой одноэтажный дом подселили непрошеных жильцов, правда, в цокольный этаж, в самом доме уплотнить не получилось, не на голову же селить! А вот с торговыми делами оказалось всё ещё гораздо сложнее и печальнее. Мебельные магазины, для которых прадед поставлял мебель из Варежской лозы, разорились, книжный и подавно! Не до дачной мебели и книг горожанам стало, на еду бы денег найти!

А вот в чем предку удалось объединиться с пролетариями, так это в извечном мировом зле — пьянстве. Григорий, серьёзный и почти совсем не пьющий, потеряв на фронтах Первой мировой сначала старшего сына, потом от болезни и среднего, а следом ещё и дело всей своей жизни, потерял и её смысл. Сомнительный «смысл» попытались вернуть те же самые пролетарии, что так или иначе способствовали его разорению. В дар Григорию, которого уважали и считали за своего (даром, что купец, а оставался простым и добрым деревенским мужиком, всегда жертвовавшим и на церковь, и на больницы, и на школы для неимущих), эти товарищи, видимо, желая оправдаться за закрытие его магазина и остановку всех его торговых дел, прикатили ему бочонок с вином, экспроприированным из соседней разорённой винной лавки — типа, в утешение… Предок с горя почти каждый вечер стал прикладываться к злосчастному бочонку. И хоть и не очень большое количество содержимого этого подарочка опорожнил, но прабабке и этого хватило. Наслушавшись пьяных упрёков и претензий в свой адрес, она решительно выставила мужа за дверь и больше не пустила даже за порог. Вот так закончилась их семейная жизнь, начатая без взаимной любви! Не знаю, как другие дети, но моя родная бабка Мария, младшая их дочь, страдала и очень скучала по отцу и иногда встречалась с ним украдкой от матери. Но даже и после смерти бедный наш прадед не был прощён гордой «гречанкой». Почти все мои пращуры упокоены на центральном кладбище Екатеринбурга, все на одном участке, окружённом кованой железной оградкой и только прадед Григорий похоронен за ограждением, хоть и рядом…

Прадед, же после закрытия книжного магазина, сумел сохранить самые ценные книги, в том числе религиозного содержания. Дома была большая библиотека, но после смерти прабабушки Агриппины все книги достались старшим детям, а у моей бабки Марии осталась одна, да и то лишь благодаря тому, что оборотистый племянник не смог её сбыть. Книга не потянула на антиквариат ввиду небогатого и скромного оформления. Повествует она о подвигах богатыря Кожемяки, написана  на древнеславянском и имеет скромный, потёртый кожаный переплёт. Как память о предках с материнской стороны, обязательно положила бы в свой саквояж эту книгу. Также свадебную фотографию из самого известного в Екатеринбурге фотосалона Митенкова, на которой запечатлены прадед Григорий и Агриппина.

Глава 2.
Отец и дед, которых я не знала, но всё же нашими считала

Прадед с отцовской стороны был из старообрядцев. Революцию он принял и даже вступил в партию. Всю жизнь прадед проработал на заводе, работа была тяжелая и своих двоих сыновей-погодков после школы отрядил он учиться в институт. Парни поступили в педагогический на один курс. Вместе его окончили, вместе же, по распределению уехали учительствовать в небольшой городок под Свердловском. Там и семьи завели, и детей родили. И жили бы не тужили, но грянула Вторая мировая война, которая для нашей страны стала Великой Отечественной. Оба брата ушли на фронт — защищать детей, жён, дом, школу — всё то, что олицетворяло для них Родину. Оба погибли. Перед уходом на фронт дедушка Фёдор подозвал старшего двенадцатилетнего сына Сашу, моего отца и дал наказ: «Мать, младших брата и сестру оставляю на тебя! Береги их! Если не вернусь, выучишь младших и выведешь в люди». К великому несчастью, дед погиб, и отец (что само собой естественно и благородно) посчитал необходимым во что бы то ни стало исполнить его наказ! Окончив школу с серебряной медалью, он не смел даже и подумать о продолжении учёбы и устроился на металлургический завод. Работа была тяжёлая, но хорошо оплачиваемая. Трудился батя с полной самоотдачей, почти без отпусков, с одним-единственным выходным. Через несколько лет вышел в мастера и в передовики производства. Его мать продолжала вести хозяйство и воспитывать младших брата и сестру. Отец обеспечивал материально и контролировал учёбу, и настолько успешно, что младший брат Виктор окончил школу уже с золотой медалью! Отец сделал всё возможное и невозможное, чтобы братишка мог спокойно учиться, не думая о хлебе насущном. Он и не думал, а думал об учёбе, карьере, личной жизни, словом, жил в полную силу. После школы, став золотым медалистом, решил податься в Москву, и не куда-нибудь, а в МГИМО! И у него получилось! В 60-е туда ещё могли обычные студенты с периферии хоть иногда да поступить. Дяде же повезло не только поступить, но и благополучно его окончить! Карьера младшего брата сложилась тоже как нельзя лучше. Он был отправлен с дипломатической миссией — и не куда-нибудь там в Гватемалу или Уругвай, а аж в США, где проработал около десяти лет! Личная жизнь тоже в порядке: жена, сын и дочка, всё как положено.

Их младшая сестрёнка училась чуть похуже братьев и была слегка избалована. Но под неусыпным контролем старшего брата и она окончила школу весьма успешно, настолько, что смогла без блата поступить в самый престижный вуз Свердловска. Вуз этот в те времена звался загадочно, созвучно самой распространенной индийской фамилии, СИНХ. Дипломы же этого института, не хуже чем волшебные слова из индийской сказки про Али-бабу «сим-сим, откройся», открывали, но не вход в пещеру с сокровищами, а двери на работу в министерство торговли или в дирекции крупных магазинов, что было почти равносильно этому.

Вот и тётя, окончив этот престижный институт и получив диплом товароведа, легко смогла открыть двери дирекции одного из крупнейших универмагов города. Карьера шла по восходящей, дослужилась до старшего товароведа, получила звание заслуженного работника торговли, шла и дальше на повышение, но тут неожиданно её карьеру прервала страшная «болезнь», разившая всех без разбору. Особенно неотвратимо напасть преследовала торговых работников — как крупных, «сидевших» на дефиците, так впрочем, и рядовых, имевших свободный доступ к причине «болезни»…

Банкеты, презенты в виде дорогих вин, коньяков и конфет, бесконечные совещания, заканчивающиеся богатым столом и доступность всевозможных диковинных сортов алкоголя, приводило к тому, что пьянство среди торговых работников и особенно руководящих, стало настолько распространенным явлением, что практически вошло в норму. И, увы, это явление не обошло стороной и младшую сестру отца. Со слов своей мамы, знаю, что общительная, весёлая, но субтильная, со слабым здоровьем (ребёнок войны) тётка не выдержала такого вредоносного довеска к своей профессии и «сломалась». Сначала потеряла высокий пост и была переведена в «простые» директора магазина рангом помельче, а потом, с усугублением проблемы, и вовсе пошла на понижение, пока не понизилась до начальника отдела в областном сельпо. А когда погиб её несчастный единственный ребёнок, ушла с работы совсем и умерла, не дожив до сорока! Вот такая трагедия!

А что же мой отец?! Он честно сдержал слово, данное своему отцу, ушедшему на фронт. Он, как мог, помогал своей матери растить младших брата и сестру, обеспечивал материально, помогал с уроками и давал житейские советы. Короче, воспитывал. Но то, что он, мягко говоря, забывал о себе, наверное, не в счёт, или всё-таки в счёт?! Не знаю, но только к сорока годам папа мой, на минуточку… имел троих внебрачных детей, рождённых от разных женщин. Я третья из его детей, и папа, посчитав, что уже выполнил свой долг перед семьёй, в которой родился, собирался наконец-таки создать свою законную семью с моей мамой и зажить своей жизнью, но, увы, не успел! Пьяный водитель грузовика смёл и размазал по пешеходному переходу эти планы вместе с папой. Вот так-то, ребята! Тут поневоле задумаешься, почему так случилось, и кто в той ситуации прав (я не про грузовик, тут всё понятно — водитель нарушил все правила: и пьяный был, и скорость превысил, и на пешеходный переход с людьми выскочил!). Я о другом. Был ли папа прав или не совсем… С одной стороны, он сдержал слово перед отцом и вырастил младших брата и сестру, и даже их детям помогал, а с другой стороны, свои дети без отцовского участия и помощи росли! Кто рос в неполной семье, да ещё и с мамами с нереализованным творческим потенциалом и вынужденными работать на двух-трёх работах, меня поймёт! Ох и сложная ситуация вырисовывается! Печально, но в свой саквояж в память об отце и положить даже нечего, фото — и того нет! Разве только историю эту, на размышление потомкам и вам, моим читателям…

Глава 3.
Детство

Где ты, детство далёкое, где?

Жёлтый остров на синей воде…

От него, пропадая вдали,

Уходили мои корабли.

Где-то след мой на медном песке…

Где-то море так близко к реке…

До свиданья, разлука долга.

Оставайтесь нас ждать, берега!

Тот же берег под синей звездой…

Только остров живёт под водой.

И, летая за краем земли,

Стали песней мои корабли…

Э. Бояршинова

«Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминания о ней?…» И особенно если эта счастливая пора выпала на относительно спокойные и стабильные времена. Заводы дымят, фабрики работают, хлеба много, сахара и водки — и того больше… Но если без сарказма, главное — мирное небо! Пусть и не всегда безоблачное. И мне легко было начать эту главу словами великого нашего классика Льва Николаевича. Они легко и непринуждённо ложатся на мои собственные детские воспоминания и ощущения той жизни. И хоть, в отличие от классика, у меня не было ни гувернёров, ни «дядек», ни папы-графа, что, наверное — вернее, точно! — усложнило бы мою жизнь. Но, в общем и целом, могу слова эти, в большинстве случаев, смело повторять: «Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства!…» Повторяю и с радостью, и с изрядной долей ностальгии! Хотя… всякое бывало в нашем советском детстве.

Начну с самого начала. Оно, начало это, не так чтобы уж совсем для меня заладилось. И удивляться этому, думаю, не стоит, ведь матушка моя, как и её прабабка (как впрочем и все женщины нашего рода, чего уж греха таить…) была тоже весьма непростым, прямо скажем, человеком… И усложняло ещё всё и то обстоятельство, что ей, одной из многочисленных представительниц женского пола нашего рода, передался от греческих предков и певческий голос, и феноменальный музыкальный слух. Голос, да ещё и какой! На десятерых хватило бы, но мама всё забрала… До неё в роду только мужчины таким даром певческим обладали! Трое родных её дядьёв, бабушкиных старших братьев, таким даром владели, и владели так, что мама не горюй! Мощные голосищи имели, и даже в самом-самом нашем главном дореволюционном храме пели! (после революции его взорвали, а в двухтысячные построили заново по чудом сохранившимся чертежам). Храм этот назывался «Большой Златоуст», и на клирос туда так просто было не попасть, сами понимаете, отбор колоссальный, а тут целое трио! Один из братьев, самый старший, Леонид, даже успел в хоре Оперного театра несколько сезонов прослужить до тех пор, пока его не забрали на первую мировую, где он пропал без вести. Второй от чахотки умер, в те времена это обычным делом было (Кох тогда вакцину свою ещё не изобрёл, к сожалению), а третий, самый младший из них, Митенька, скончался от воспаления лёгких. Ещё один сын, самый-самый младший, хотя и был хорошим человеком, но голосом певческим, увы, не обладал. И мало того, ему ещё и не посчастливилось умереть нелепой смертью, в возрасте всего 26 лет, да ещё и в мирное время, в промежуток между двумя мировыми войнами!