Бесплатный фрагмент - Дорога в Шарбо

Глава первая

1. Семейные узы

Рассветное солнце осветило буйство красок, которыми были окрашены телеги и фургоны шарбонцев. Люди просыпались. Выходили из своих кибиток, босыми ногами ступали по холодной росе и умывались ею. Несколько мужчин хлопотали у большого котла, из которого густым облаком клубился пар. Запах готовящегося мяса и терпких трав пропитал прохладу утра. Этот котёл был символом того, что шарбонцы были не просто народом, а семьёй.

На поляне, окружённой фургонами, собирались черноволосые мужчины и женщины. Рассаживались на шкуры, говорили негромко, чтобы не нарушать тишину гор, у подножья которых раскинулось их поселение. Невероятной красоты девушка помогала братьям раскладывать блюдо из котла по мискам и подносила их собравшимся.

— Оставь черпак в покое, Ачик, сынок, сыграй. Где Рамси? Почему утро начинается так, будто я своего коня пристрелила? — ворчливо произнесла Гурбаш, одна из старейшин рода.

— Не грусти, дорогая мами, сейчас я сыграю так, что твой конь оживёт! — подмигнул ей мальчишка.

В его руках оказалась скрипка из чёрной ели — дерева, которое росло высоко в горах. Мастера музыкальных инструментов в Мирии очень любили этот материал, по праву считающийся самым прочным. Скрипки из чёрной ели в руках виртуозов могли исторгать не только звуки поднебесной чистоты, но и слёзы из скупых глаз. А Ачик был виртуозом и не замедлил продемонстрировать своё умение.

Скрипка едва слышно, но трепетно запела соловьём в рассветном лесу. Песнь её была легка и воздушна, а потом стала быстрее и прерывистей. Она рассказывала историю о том, как в поле козлята прыгают через мирно спящего старого пса. Незаметно к первой скрипке присоединилась вторая и стала подпевать своей сестрице нежным голосом молодой пастушки, пытающейся уговорить рогатых сорванцов оставить лохматого сторожа в покое. То был Рамси — не просто виртуоз, но скрипичный чародей. Никто и никогда ни в шатрах Мирии, ни на площадях купеческого города Калипса не слышал более мастерской игры. Казалось, он мог дарить свет потерянным душам и убивать надежды на людном празднике звуком, издаваемым движением смычка.

Молодые и белоголовые старейшины заняли понемногу свои места и наслаждались дичью, приготовленной для них охотниками — угрюмым Кассандром и молчаливым Лапой, возмужалых так, что пора бы заводить семьи. Вот только невест среди своих им брать было нельзя: слишком широко разлилась их кровь по поселению — куда не взглянешь — одни сёстры. Старейшины позволили им найти невест среди других народов. Да только дев, готовых разделить кибитку с парнем и стать частью одной большой семьи, не так-то просто было найти. Так думали молодые. Старейшины улыбались и глядели на молодую кровь как старые птицы на желторотых птенцов.

— Гурбаш-мами, скажи им хоть, в какую сторону направить своего коня! — встала на защиту пристыженных братьев Софика, протягивая ей миску с дымящимся мясом. — В Мирии нам сестёр разве что среди приговорённых к казни отравительниц искать, а в Калипсе рабынь словно кобыл угонять, так что ли?

— А ещё можно среди воительниц Банум-Сери поискать! — не впервые повторил Ачик. — Говорят только, чтобы взять их в жёны, нужно сначала победить в честном бою. Да только никому ещё не удавалось их победить. Что скажете, Лапа, Кассандр? Готовы ли схватиться с самыми свирепыми и прекрасными женщинами этого мира?

— Не болтай глупости, всем известно, что воительницы Банум-Сери никогда не становятся жёнами! — возмутилась Сойко, совсем ещё девчонка, и монеты, часто пришитые к рукаву, зазвенели на её руках.

— Шух, так никто и не пробовал, все животы берегут! А я готов рискнуть жизнью ради такой жены! — как можно мужественнее произнёс Ачик, да только сестёр его слова развеселили так, что ещё долго краска сходила со смуглых щёк мальчишки. Звонче всех смеялась Сойко — и монетки, украшавшие её наряд, вторили звонкому смеху девчонки.

— Чем ты хочешь победить великих воительниц? Сыграешь им колыбельную? — дразнилась она.

— Шух! Расшумелись как галки с сороками! — угомонила девушек Гурбаш. — Где жён нашим сыновьям искать — только им должно быть ведомо, верно, не бычки они на заклание, чтобы за верёвкой тащиться. А самритов не выпрашивайте, дорога покоряется идущим.

Что было в голове у Гурбаш — понять никто не мог, да и не дело это молодых — заглядывать в глаза старцам. Что они в них увидят? Только сожаления о прожитой жизни и о том, что слишком уж она была коротка. Нет, никто не заглядывал в глаза старикам, никто и не ждал советов. Не дело это молодых — следовать советам тех, кто уже отжил свой век.

Разговоры и сожаления о холостяцких судьбах Лапы и Кассандра прекратились, да и самих парней, казалось, отсутствие невест никак не беспокоило. Кассандр помалкивал и сосредоточенно точил наконечник стрелы. Лапа улыбался так, будто в его распоряжении был целый гарем из мирийских жён.

Крышка котла закрылась, и парень по прозвищу Ворон залил каменный очаг. Огонь зашипел и тут же погас.

— Вернёмся не скоро. Уйдём глубже в горы, — сказал парень, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности.

Ворон был не высок и не низок, курил длинную трубку, и на лице его часто проступала гримаса недоброй насмешки — такая же, как у его сестры Софики. Как и сестра, он был очень красив. Однако шарбонцы его ценили за другие умения, за которые не похвалили бы мирийские блюстители порядка.

Вождь племени, баро Арзамас, пожелал удачи и безмолвно произнёс напутствие. На его коленях сидел пухлощёкий малыш и мусолил косточку. Баро поглаживал пальцем ножки карапуза и втягивал носом молочный запах его кудряшек.

— Скоро Зендан, дети, постарайтесь вернуться вовремя, — сказал старик.

Кассандр и Ворон согласно кивнули. Лапа присел рядом с баро и, склонившись, поцеловал карапуза в щёчку, за что немедленно получил косточкой по носу. Недовольный тем, что его занятие прервали, малыш насупил брови, но смех Лапы его отвлёк, и он снова принялся вгрызаться двумя зубами в свою кость.

Так начиналось утро шарбонцев.

2. Шали

Как только солнце нырнуло за гору, Шали по прозвищу Ворон вышел из кибитки. Одет он был по-дорожному: высокие сапоги хорошей выделки, поверх тёмной рубахи — кафтан с капюшоном из овечьей шкуры. В руках он держал лук и колчан со стрелами. Во дворе его уже ждал Лапа с двумя маститыми жеребцами. Шали свистнул птицей. Неподалёку, из соседнего фургона, послышалась ответная трель.

— Мне снились тигры, ворвавшиеся в фургон. Будь начеку. — Софика подошла к парням и пристально посмотрела на брата. В её зеленых глазах промелькнула тень вины. Шали терпеть не мог предостережения. Он сощурился, но промолчал. Все трое стояли и гладили морды коней, когда к ним, ведя за узду пегую лошадь, подошёл Кассандр.

— Я обещал Сойке привезти соколёнка, — удручённо произнёс Кассандр. Все трое уставились на него. Такое обещание могло затянуть пребывание в горах на неопределённый срок.

— Не в этот раз, Кассандр, — быстро проговорила Софика, но предупреждающий взгляд брата не дал ей договорить. Кассандр взглянул на Ворона и решил подождать с вопросом.

— Всё равно идём в горы. Если повезёт, — возразил Шали, как ему самому показалось, только из чувства противоречия.

— Зачем Сойке сокол? — спросил Лапа.

— Ай, — отмахнулся Кассандр, запрыгнув на свою кобылу. Дальнейших объяснений не последовало.

Сойко, или как все её называли — Змейка, была младшей сестрой Кассандра, любимицей шарбонцев. Отказать ей в просьбах кому-либо было невозможно, да и не хотелось. Все то и дело привозили ей гостинцы, но особенно она любила собирать монетки. Не золотые и серебряные, ради которых взрослые готовы были убивать и умирать, а медные. Они были лёгкие и тихо позвякивали, вшитые в звонкую монисту. Змейка от того и называлась так, что медная россыпь покрывала её почти всю, с ног до головы.

— Ещё пару вёсен — и она попросит тебя привезти ей в мужья мирийского принца. — Лапа осклабился, хотя сам, обратись она к нему с просьбой, ни за что бы не отказал девочке.

Троица, оседлав коней, выехала из поселения. Софика не стала провожать их печальным взглядом, а круто развернувшись на пятках, направилась к костру. Там сейчас собиралось её племя.

— Так на кой чёрт Сойке сокол? — улучив момент, когда все трое выехали на широкую местность, а сумерки вступили в свои права, переспросил Лапа. — Так только мирийцы охотятся!

— Не знаю, — буркнул в ответ Кассандр, не поворачивая головы и пристально вглядываясь вдаль. — Может, приснилось, может, Ачик или Хамам что понарассказывали. Да только очень просила. Говорит, что мы за шарбонцы, если испугаемся у соколихи из гнезда яйцо стянуть.

— Ты не поленился ей объяснить, что на эту гору ещё три дня карабкаться придётся? — не унимался Лапа.

— Говорил. Да только в последнее время она совсем не танцует, всё больше грустит. Когда отец ещё жив был, Сойко вся звенела, смеялась, а теперь только в небо смотрит. — Кассандр умолк.

— Хочет — значит, получит. Неважно, сколько придётся карабкаться, — тихо произнёс Шали.

У многих уже повзрослевших детей племени не было родителей. Софика и Шали росли без матери и отца, родители встретили свою участь на берегу холодного океана. Тогда многие шарбонцы погибли в бою, гонимые и настигнутые. В одночасье. Там же погибла и мать Кассандра и Сойки. А их отец, человек немолодой уже, успел вырастить и побаловать дочь. Его уход стал свежей раной для семьи.

Кассандр обернулся и благодарно посмотрел на друга. Лапа, ощутив, что запаздывает с дружеской поддержкой, подогнал коня и положил обе руки на плечи соплеменников. Дальше троица скакала неспешной рысью, пока позволяли холмы, чередующиеся с долинами. Волосы трепал ветер, ночь укрывала всадников от непрошеных свидетелей.

Луна поднималась всё выше, холмы уступали каменистым возвышениям, всё больше напоминавшим зáмки, о которых рассказывали иноземцы, встречавшиеся шарбонцам в Калипсе. Цокот коней становился отчётливей, почва под копытами — твёрже. Всадники двигались по тропинке словно тени, и только блики лунного света иногда обнаруживали их друг для друга. Никто не издавал ни звука.

Диск луны стал исчезать из небосвода, как и звёзды, лес по обе стороны тропы густел. Звуки стали мягче, словно кто-то невидимой рукой накрыл путников покрывалом. Кони принюхивались, люди прислушивались.

Шали и Лапа держали наготове сабли и соблюдали расстояние друг между другом. Ветви свисали над самой головой. Кассандр, расчищая путь, взмахнул дубиной, веточка над ним обиженно треснула. Птица вспорхнула на лёгких крыльях. Парни замерли, но ночь была недвижима. Всадники передвигались по невидимой тропе очень медленно, и наконец Шали, возглавлявший шествие, спешился. Где-то под его ногой зашипела змея. Он не обратил на неё внимания. Ещё через время послышались гулкие шаги, шорох сухой травы и удары кремния. Маленькая искра раздалась — и вскоре стал виден вход в неглубокий грот. Лапа и Кассандр завели коней в укрытие. Здесь было сыро и холодно, но остаток ночи обещал отдых после трудной дороги и спокойствие. Шали подбросил в костёр хворост, и на стенах пещеры заплясали огромные тени. Здесь было их тайное убежище, самое важное, чтобы рисковать идти сюда при свете дня. Запасы дров и подвешенные на стену шкуры говорили о том, что непрошеных гостей не было.

Кассандр снял с заколоченных в стены пещеры крюков меховые свёртки и разложил их у костра. Лапа расседлал коней, и сёдла оказались там же. Друзья передавали друг другу бурдюк с травяной брагой. Один глоток снимал усталость, второй клонил ко сну. Лапа положил голову на седло и прикрыл веки. В животе разливалось тепло, и парню было лень шевелиться. Кассандр и Ворон, напротив, достали свои припасы и принялись с удовольствием жевать мясо, которое они готовили утром для всех шарбонцев. Тишину нарушил Шали.

— Скоро в Калипсе будет большой сбор — состязания. Говорят, ставки высоки.

— Нужно взять туда сестёр, — с улыбкой проговорил Кассандр. — Сойко давно напрашивается в город.

Шали задумался. Сёстры знали своё дело, и работать с ними было проще, но они же и добавляли больше хлопот. Если на шарбонцев не сильно обращали внимание в пёстрой толпе разного рода люда, то на их женщин сложно было не смотреть — длинноволосые, украшенные кольцами, браслетами и подвесками, они словно диковинные птицы притягивали взгляды, которые Шали предпочёл бы не привлекать.

— Скоро Зендан. Сафар вернётся. Наверняка он знает, что там готовится, — сказал Шали, швырнув в темноту кость. — А стоит ли брать сестёр, спросим у баро.

— Думаю, соколята уже вылупились, — сонно проговорил Лапа. — Эти мирийцы ловко с ними справляются. Говорят, на охоту с соколами выезжают все наследники амира. Только всё равно не понимаю я эту соколиную охоту, птица ведь не принесёт ничего больше зайца. Ну и кого им накормишь?! Нет, не для шарбонцев такие птицы.

Шали криво усмехнулся в знак согласия. Он принялся набивать трубку табаком из кисета на поясе.

— Ловчие птицы, как и кони, умны, а иногда человеку только и нужен, что друг, — возразил Кассандр.

— Так ведь у нас друзей столько, что от них порой не спрячешься, — не унимался Лапа.

— Нет, Лапа, животные — это другое, — поддержал спор Шали. — Друг — он сам по себе, а конь — это продолжение человека, его тень, его кулак, воля. Прав Кас: все мы нуждаемся в таких друзьях, которые стали бы частью нас самих.

Парни ненадолго задумались. Воздух в пещере становился прохладнее, костёр догорал, а брага не согревала. Кони мерно похрапывали, горный лес свистел, поскуливал, шипел и трещал. Рассвет близился.

— Сойке нужен конь, а не сокол. Если не добудем сокола, в Калипсе выберем ей скакуна, — предложил снова Лапа.

Шали взглянул на своего чёрного скакуна. Конь был точёный, как рисунок мастера на рукояти клинка, но рядом со Змейкой даже такой красавец походил на фургон.

Как только небо посветлело, троица молча выехала из укрытия. Теперь они вели коней под уздцы по узким скалистым тропам, то и дело уклоняясь от низких сухих ветвей и перешагивая через выступающие корни. Дорога вела их вверх, но не круто. Синева неба едва виднелась сквозь густую крону деревьев, но глазам стало легче различать тропу. На копыта коней теперь были надеты и перетянуты верёвкой мешки.

3. Охота

Над скалами одиноко кружила большая птица. Наверняка она уже подметила путников, стоящих у склона гор. А путники приметили её.

— Там точно гнездо, вон, у того трезубца, видите? — Лапа указал на место, где пропадала птица. Три отвесные скалы, на которые взирали парни, возвышались над другими. Было ясно, что подняться туда человеку не дано. Можно было обойти скалы вокруг и поискать другой подъём. И они двинулись дальше.

Солнце уже нависло над головой путников и укоротило их тени, когда они нашли узкую расщелину, ведущую вглубь гор, но их лошадям там было не пройти.

— Нужно найти укрытие для коней, подъём слишком крут. — Шали огляделся. — Кто-то должен остаться и присмотреть за ними.

— Я поднимусь, брат, — сказал Кассандр.

— Я с тобой, — вызвался Лапа. Он стянул с седла сумку с припасами, бурдюк с водой и закинул за спину. — Возможно, эта тропа нас никуда не приведёт, но стоит взглянуть.

— В случае беды дайте знак, — согласился Шали и, тихо присвистнув, увёл за собой коней. Ему предстояло ждать братьев ни один день.

Кассандр шёл молча. Если бы в расщелине, сквозь которую они проходили, гулял ветер, он бы растрепал волосы, высушил пот, стекающий по щекам. Но ветра не было. Каменные стены то расступались, то смыкались. Широкие плечи парней то и дело врезались в них. Порой казалось, что сквозь узкий проход они не пройдут и застрянут, словно в стальных клешнях, но гора уступала и пропускала путников, снова и снова. Лапа, бредя за другом, чему-то улыбался. Он часто улыбался. Вот и теперь Лапа всем своим видом выражал блаженство, будто бы прислушивался к сказаниям, которые нашёптывали ему духи гор.

Наконец впереди забрезжил солнечный свет, и шарбонцы оказались на небольшом, заросшем густой растительностью выступе — они прошли сквозь хребет горы и очутились по другую сторону скал.

— Я вижу лестницу в небо, брат! — обрадовался Лапа, глядя на то, что затылок горы был обитаем. Покрытый зеленью и кривоствольными деревьями путь наверх хоть и выглядел крутым, пройти его было возможно.

Немного передохнув, парни двинулись вверх, цепляясь за выступы слоистой породы, корни деревьев. Одежда и лица давно покрылись пылью, в пальцы въелась зелень трав. Скрываемые густой растительностью, они походили на жуков, неспешно и неумело ползущих по стволу дерева. Солнце всё ещё правило миром и выжимало соки из уставших людей. Вверху, высоко-высоко, виднелись пики гор, и путь к ним всё ещё был долог. То тут, то там рука набредала на грань, безжизненную и нагую, заставлявшую менять курс, обходить преграду. Порой пальцы соскальзывали, корни обламывались, и, раздирая животы, Лапа и Кассандр сползали вниз — горы не любили, когда всё просто, они брали дань. Горы суровы, и шарбонцы как никто другой знали об этом — тысячи раз смахнув со лба соль, тысячи раз пустив её из глаз, можно достичь цели. Шарбонцы помнили это. Их путь наверх только начинался.

— Солнце садится, давай остановимся здесь! — пытаясь отдышаться, произнёс Лапа, он скинул с себя сумку с припасами и задрал рубашку. — Славно приземлился, — сказал он, имея в виду ссадину на животе, — и, наверное, заживать будет долго.

Они вышли на небольшой уступ, который бы позволил растянуться на траве и отдохнуть. Лапа сел на остывающую землю и тяжело выдохнул. Его взгляд блуждал по пикам, дебрям и долам, раскинувшимся перед ними. Из поясной сумки он достал пучок смятой травы, размял её пальцами и беззвучно, что-то прошептав, зажевал.

Сначала ничего не происходило. Двадцать семь раз над своим гнездом протяжно пропел улар. Горизонт окрасился красным, и всевидящее солнце сомкнуло своё око. Звуки гор становились всё тише. Лапа втянул прохладный воздух, и его ощутимо окутало покрывалом другого мира.

Он знал, что увидит множество его жителей, и был готов. Из каждого дерева на него смотрели духи, чьи тела клубились подобно дыму, выпущенному из трубки. Они подлетали ближе, окружали и навевали пугающие мысли. Но Лапа был шарбонцем, он знал, какие игры ведут хранители леса.

Духи любили играть.

Лес вокруг расступился, и Лапа оказался в кругу своей семьи, всех, кто был до него, всех, кто обрёл бессмертие. Перед ним всплыло лицо деда. Мужчина с прищуром пристально смотрел в его глаза. Казалось, что сейчас он произнесёт: «Пока хоть одно колесо у телеги крутится, шарбонцы кочуют». Так он любил повторять, сидя у большого костра. Его дед, да и другие старейшины считали, что маленький народ и его традиции живут, пока он держится особняком, не примыкая к другим. Маленький народ не может воевать и отстаивать свои границы, давно потерянные на лике земли. Но и не вправе шарбонцы потерять свою магию, не вправе делить её ни с кем. Иначе магия потеряет их.

Так было раньше. Шарбонцы кочевали и не могли позволить себе прожить две зимы вместо одной на той же стоянке. Но времена меняются, как и привычки. С тех пор как горы приютили их и наделили большей, чем прежде силой, необходимость кочевать была утрачена, и малый народ осел. Колёса их фургонов оплела трава, а в травах, как известно, великая сила.

— Доверились толстобрюхой Нае! Она съест вас одного за другим! Не унять её голода! — проворчал старый шарбонец, заклубился и исчез.

На его месте возникло лицо незнакомой Лапе женщины. Она цокнула языком в знак недовольства и прошелестела голосом ветра, но Лапе было понятно каждое её слово: «Дети дорог встанут на колёса, когда те оставят кровавый след». Тени вокруг забеспокоились, смешались, и Лапа почувствовал, что его вытолкнули из видений. Перед глазами снова возникли горы. Но перед тем как выйти из транса, он успел учуять запах стали.

— Мы здесь не одни. Где-то близко расположились охотники. Скорее всего, мирийские солдаты. Большой отряд, — медленно проговорил Лапа. Но его мысли сейчас возвращались к страшным предзнаменованиям обретших покой предков. — Кас, кто такая Ная?

Задремавшего было друга обращение Лапы внезапно вырвало из сна. Он раздражённо выдохнул, но всё же ответил:

— Гора. Так называли раньше горы. — Лапа нахмурился. Не нравилось ему предречение деда. Но об этом пусть заботятся старейшины шувхани. Их задача быть хранителями, не его.

Наверняка предки и в их видениях высказывают недовольства. Так подумав, Лапа немного успокоился и тоже прилёг. Нужно отдохнуть. Духи леса и гор, как только задремлет Лапа, начнут докучать ему, пугать, стараться прогнать прочь с их засиженных мест. Жаль, не прихватил он сонной травы, тогда бы ни один джинн, ни один дух не добрался до Лапы, ведь, как известно, в травах кроется великая сила.

4. Мирийка

Рассвет ещё только близился, и огненный глаз не мог видеть того, что видел Шали. Перед его взором, в чашеобразном углублении между гор, был разбит лагерь. До шарбонца всю ночь долетали окрики мирийских солдат. Их костры давно догорели — кроме одного, где, по-видимому, несли свою службу дозорные.

Отряд, снаряжённый к охоте, был маленьким и мог вмещать не больше полусотни людей. Но в окружении невзрачных тентов высился дамасковый шатёр, ночью, при свете костров, искрящийся золотыми узорами. И, как отметил про себя Шали, встреча с мирийцами во главе с кем-то для них важным, не могла нести для него и его соплеменников ничего хорошего. Он покинул укрытие и направился к подножию ущелья, где оставил коней. Теперь весь он был напряжён и превратился в нерв. Он знал, что где-то могли притаиться ещё дозорные, присматривающие за отрядом. Спускался медленно, ступая так, чтобы ни один камень не покатился вниз по склону.

Горы жили своей жизнью, пели птицы в густых зарослях елей, неподалёку было слышно журчание родника, а высоко в небе, куда не долетят стрелы, над разбитым лагерем кружили большие птицы. И тогда, в двух десятках шагов от себя, Шали услышал разговор двух мирийцев, заставивший его, осторожного парня, свернуть со своего пути.

У края пропасти, откинув назад баньяны, пуская струю и любуясь восходом, стояли трое. По смуглой коже самого крупного из воинов стекали струйки пота. Шали предположил, что солдаты поднимались, дышали они всё ещё отрывисто.

— Отдохнём! — сказал крупный и потянул за верёвку. На землю со стоном кто-то упал. Кто-то, кого Шали сначала не заметил. Упавший был накрыт чёрной хламидой. Он поспешил встать, но края балахона или связанные руки помешали ему это сделать, и пленник снова завалился на бок.

Крупный подошёл к нему и, кажется, хотел занести ногу для удара, но властный окрик остановил его.

— Не для тебя забава, для принцессы, смири жажду, иначе она и до скалы не добежит, — упрекнул крепыша второй воин. Хищное лицо его искривила улыбка. Он предвкушал удовольствие.

— Хорошая будет охота, — согласился с ним крепыш. — Хорошая девка, сильная. Если остальные не подведут, принцесса будет довольна.

Лежавшая на земле фигура сначала ожидала удара, а потом, видимо, от услышанного, застыла в неподвижности. Крепыш ослабил хватку и отвернулся. Та, о ком они говорили, внезапно вскочила и в три прыжка оказалась у края утёса. Хламида раскрылась как крылья у ворона, капюшон слетел, обнаружив лицо мирийки.

«Слишком красива, чтобы умереть», — мелькнуло в голове у Шали. Возможно, девушка была обычной, но тогда она показалась ему дивной вороной кобылой, по ошибке оказавшейся в руках мясников. Однако судьба, по всей видимости, была о девчонке такого же мнения и решила продлить её линию жизни. Трое солдат отреагировали молниеносно, схватили беглянку кто за канат, кто за хламиду. Последний и до этого момента не произнёсший ни слова воин держал девушку за руку над самой пропастью. Не прозвучало и двух ударов сердца, как она вновь оказалась на земле.

Девушка не обронила ни звука. Шали невольно восхитился её отчаянным поступком, упрямой свирепостью, с которой она смотрела на своих мучителей. Если бы тогда удалось пленнице высвободиться от сковавших её железных рук, не случилась бы охота, в которую ввязался Шали, последовавший за мирийкой и её стражниками.

Он вернулся в своё укрытие, из которого уже наблюдал за отрядом. Всевидящее око наконец-то выглянуло из недр земли, но ещё не возвысилось над горами, а шатёр уже был собран. На том месте, где он высился, теперь соорудили что-то вроде алтаны — брёвна, вкопанные в землю, были накрыты тканью и защищали сидящих в ней людей в пёстрых одеждах от солнца и дождя. Перед алтаной на коленях стояли другие люди, чьи головы, бесспорно, никто не собирался беречь. Шали был уверен, он видит последний день несчастных, на которых кровожадные богачи откроют охоту. Ждать, когда в этом кругу окажется та, чью борьбу за достойную смерть ему пришлось наблюдать, пришлось недолго. Вот девушку подтолкнули, и она оказалась на коленях. С неё скинули капюшон, и, если Шали не ошибался, это была единственная женщина, над которой собирались глумиться.

Видимо, ждать было больше некого, и прозвучал утробный звук — давали сигнал к действию. К пленникам, которых было девять, подходили солдаты и обливали жидкостью. И Шали понял, что охотиться на них будут не люди, а звери.

Мысли его подтвердились, когда из крытого фургона послышался рёв саблезубого тигра. Этот звук ни с чем не спутаешь. За ним последовал рык второго хищника. Пленники в ужасе повскакивали. Им что-то прокричали, затем развязали руки — и стражники расступились, дав им точное направление — мимо тех самых фургонов, в которых бушевали тигры-людоеды. Обречённые на смерть побежали, не выбирая дороги. Она бежала тоже. Шали следил глазами за тёмной фигурой, медленнее всех направлявшейся к скалам, потом перевёл взгляд на стражников, стоящих сверху фургонов. По сигналу они вынут щеколды, как только люди доберутся до утёса. Местность мирийцы выбрали не случайно.

Возможно, здесь всегда устраивались такие забавы: скрываться негде, а широкую поляну огораживали отвесные скалы, по которым людям сложно карабкаться. Но тигры ловчее людей, а скалистая окрестность — это их стихия. Шали отвёл взгляд в сторону. Он бы не хотел делать того, что задумал. Считал чем-то грязным и порочным лишать человека собственной воли, пусть даже её осталось с четверть динара. Он уважал всё живое — птиц, зверей, даже на травы старался не ступать, а свой дар, доставшийся от предков, презирал. Но тёмная фигурка бежала — и шансы, что она успеет добраться до скалы, были ничтожны.

Шали сел и облокотился спиной к холодному камню. Обращаясь к своему дару, он был вынужден оставить собственное тело лежать здесь, на узком приступке, густо заросшем кустарником и деревьями, без защиты. Риск был велик, его недвижимое тело не должен был разглядеть даже зоркий глаз орла.

Он сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться, закрыл глаза и впал во тьму, и она почуяла его. Тьма была без начала и конца. Обволакивающая, питающая и дающая силу, она тут же откликнулась на визит молодого шарбонца и прошла сквозь него, заполняя жилы неведомой простому смертному силой. Он же спешил, торопился, пробирался сквозь беспросветную мглу как зверь в безлунную ночь. Несколько ударов сердца — и он отыскал её, девушку, бегущую к смерти. Одним ударом он ворвался в её тело и воцарился в нём, и тут же почувствовал слабость в ногах.

— Стреножили, гиены! — гневно прошипел не своим голосом Шали, рухнув на землю. Он задрал хламиду и стал быстро расплетать тугие узлы верёвки, которыми были обмотаны её ноги. Видимо, это был подарок от того крепыша. Послышался звук рога. За ним последовал говорящий скрежет отворившихся дверей, и снова рык, от которого холодел затылок.

Шали быстро взглянул на первого хищника, спрыгнувшего с воза. Тот не спешил и, вроде, даже не собирался ни на кого охотиться, но в воздухе витал едкий запах крови, и тигры стали принюхиваться. Шали тем временем скидывал с себя верёвку.

Не вставая с земли, он обвёл глазами местность: до скал было далеко, если начнёт движение к ним, тигры отреагируют, ведь он был самой близкой для них мишенью. И Шали лёг. Бегущие и карабкающиеся люди могли отвлечь тигров от Шали или от той, кем он сейчас был. Ему пришлось полагаться на удачу. А где-то совсем рядом гиканье и звуки цепей гнали тигров вперёд, к своим жертвам.

Шали лежал, глядя в небо. Облака были похожи на перья белой, только что выпотрошенной птицы. А сквозь них равнодушно взирало на игры с людьми жёлтое око.

Шали слышал, как сердце бешено колотится в маленьком хрупком теле, которое он захватил. Он мог, даже не глядя, ощущать все его грани, там, где кожа соприкасается с пропитанной кровью и потом хламидой, а волосы налипают на впалые щёки и высокий лоб. Он чувствовал себя легче и меньше и изумился тому, как в таком маленьком теле может умещаться его душа. Мирийка была совсем иной. Даже мир в разрезе этих глаз выглядел иначе. Шали сжал кулак, чтобы оценить свои силы, и с неудовольствием понял, как та, кем он был, слаба. Только острые, ломаные ноготки вонзились в ладонь, но едва могли причинить врагу боль. Ему было неудобно и неприятно быть в её теле, и это чувство могло бы его захватить, если бы не звуки, доносившиеся до него. Они говорили о многом: вот, на расстоянии короткой стрелы, прошли звери, ещё через время послышался первый крик ужаса, а за ним — вопли восторга. Глухие удары, треск костей, хрипы и стоны. За этим последовала тишина. Большие кошки не собирались есть жертв. Пока. Они играли, стаскивая людей с камней, словно маленьких серых мышек, и подбрасывая их в воздух. Чей-то дикий смех доносился с алтаны. Этот безумный смех был самым ужасным звуком, который слышал Шали.

Ещё через время шелест травы возвестил его о приближении человека с цепью, волочащейся по земле. Шали прикрыл глаза и приготовился.

— Эй, — просипел голос, и последовал короткий пинок в плечо. Сапог воина был тяжёлым. Шали не пошевелился. На его лицо легла тень. Шарбонец дал себе ещё немного времени привыкнуть к этой тени.

Ослеплённый солнцем, он мог совершить ошибку, но, как и следовало ожидать, следующий пинок последовал тут же. Шали схватил занесённую ногу и, взвившись всем телом, обеими ногами подсёк вторую ногу в сапоге. Солдат, выпустив цепь, рухнул лицом на землю. Шали оседлав противника, накинул цепь на шею мирийцу.

Но как он ни упирался коленом в затылок мирийца, чувствовал, что силы не равны — солдату удавалось ослабить удавку на шее и, наконец вывернувшись, он скинул с себя девчонку. В тот же миг в руках блеснула сабля и занеслась для удара, Шали отскочил. На мгновение шарбонцу показалось, что гиканье стихло — и теперь кровожадные зрители алтаны наблюдают за ними. И, скорее всего, так и было.

— Гадюка, — просипел воин и снова сделал выпад.

— Шакал! — отпарировал Шали неожиданно звонким голосом мирийки и отклонился от сабли.

Танец девы и воина продолжался ещё несколько мгновений. Он нападал, она отбегала, волоча за собой цепь. Он пытался выпустить ей кишки, но она была на изумление проворна и, как думалось воину, умела драться. С алтаны стали слышаться уже громкие смешки и звуки, призванные унизить неумелого солдата, так долго возящегося с девчонкой. Затем Шали услышал цокот копыт.

К ним спешил ещё один воин. И тут, казалось бы, гиблая для Шали ситуация обернулась удачей. Он улучил миг, когда солдат, уверенный в своей безопасности, повернул голову к подъезжавшему. Одним бесшумным прыжком он оказался рядом с ним и, взмахнув цепью, выбил саблю из рук. Мириец, прижимая к груди покалеченную руку, подскочил, но было поздно — сабля уже оказалась в руках девчонки. Проворная и быстрая, она очутилась за его спиной, бросив цепь под ноги солдату. Тот поддался на уловку. Наклонился за спасительным оружием — и тут же лезвие сабли скользнуло по его шее. Глаза вылупились. В них было изумление. А потом он рухнул. Шали не стал наслаждаться зрелищем — на него нёсся конник с занесённой вверх саблей. Мириец пролетел мимо, где-то над ухом шарбонца, а вернее мирийки, пропела сталь. Воин промахнулся, а Шали — нет. Он со всей силой ударил уходящего коня по крупу тыльной стороной сабли, и тот вздыбился, скинув с себя седока.

Теперь шансы сравнялись.

Этот воин был крупнее. Как только он вскочил на ноги, Шали узнал в нём крепыша, жаждавшего помучить пленницу, нанося ей удар за ударом. На радостной физиономии его цвела улыбка предвкушения. «Сам вызвался разделаться с девчонкой», — подумал Шали.

— Показала свои зубки? Теперь придётся мне их пересчитать! — прохрипел мириец.

— Или мне придётся пересчитать твои, — ответила ему мирийка, и её лицо исказилось злой гримасой. — Но сначала догони!

Алтана с её пестрыми, именитыми зрителями наблюдала странную картину, как девчонка, только что выбившая из седла солдата, быстрее лани бежит в пасть к своему более опасному врагу — саблезубому тигру, который только что стянул со скалы человека и играл с ним будто со своим котёнком. Но человек был жив, и тигр не проявлял агрессии. Расстояние между хищником и девушкой заметно сокращалось. Тигр уже поднял огромную голову и смотрел на неё.

Между тем жажда пустить кровь девушке не покидала и преследовавшего её воина. Он не отставал.

Шали знал, что тигры предпочитают держаться подальше от людей. Но этих держали голодными, а людей облили какой-то пахучей жидкостью, наверняка чтобы сбить с толку зверей. И вероятнее всего, что хищники обратят своё внимание на тех, кто хочет драться, а не убегать.

Едва до тигра, смотрящего на приближающихся людей, осталось меньше пяти конских прыжков, Шали остановился и повернулся к настигающему его мирийцу. Обезумевший взгляд воина всё ещё был направлен на мирийку. Широко оскалившись, он замахнулся для удара, но Шали отпрыгнул снова и принялся бежать. Тигр уже и думать забыл о стонущем под его лапой человеке и двинулся навстречу к бегущим к нему людям. Расстояние сократилось до нескольких прыжков. Шали уже различал прожилки в глазах зверя, медленно ступающего к ним, и слышал свист сабли бегущего позади себя. Внезапно шарбонец изменил направление, что есть силы оттолкнувшись от земли, взлетел на приступок скалы, сжал зубами саблю, отнятую в бою, и полез вверх.

Мириец зарычал. Теперь Шали мог только слышать, что происходит за его спиной, пока выискивал на отвесной скале выступы. Дела шли неплохо, но сабля в зубах и длинная хламида мешали карабкаться. Звуков преследователей слышно не было, и он рискнул повернуться. Больше всего Шали поразился тому, как высоко ему удалось вскарабкаться. На земле кипел бой, но уже между тигром и мирийцем. Отдавая должное последнему, надо сказать, что умирать он не планировал. Воспользовавшись временем, которое они ему подарили, Шали взял саблю и разрезал свою хламиду, а затем помог себе руками.

Ещё несколько усилий — и хламида упала к подножию скалы, а Шали продолжил своё восхождение на гору.

Глава вторая. Уроки

1. Баро

Старейшина Арзамас наблюдал, как Зендея скакала на чёрной кобыле. Ветер трепал её волосы и пёстрый халат. Она сутулилась, одна рука прижималась к бедру, как и полагалось мирийскому воину, не расстававшемуся со своей саблей. Позади неё Хамам, Софика и Ясноглазый Борко даже не старались делать так, как нужно. Арзамас подозвал четвёрку, а когда те подъехали, заговорил на мирийском языке.

— Я вижу только одного мирийца среди вас и троих висельников, — уже не глядя в глаза молодой крови, Арзамас продолжил: — Я часто вспоминаю, как Ранка была раскрыта только потому, что испугалась боевого слона, а с испуга заговорила на шарбонском. Мирийцы не боятся своих слонов! Двадцать лет назад мой брат не справился с саблей, будучи в теле опытного воина. Его пытали несколько дней, ему пришлось покинуть тело и сорвать переселение. — Невидящий взор старика был направлен на горы, за которыми раскинулась Мирия. — Мы не можем жить иначе. Мы лисы в волчьих шкурах. Сидеть в седле как мирийцы, драться и говорить как они, вы должны делать всё это лучше самих мирийцев, пока мы на их земле!

— Ай, баро! Разве это не нужно только Зендее? Она хуун, — в который раз возразила Софика.

— Разве твой род оборвётся только на тебе, Софика? Разве не должна ты обучать своих детей и передать знания, накопленные за столетие? Или думаешь, что старик Арзамас восстанет из пепла и снова будет давать уроки таким вот лентяям?! — Лицо Арзамаса смягчилось, а глаза смеялись. — Ещё пять кругов! Ссутулить спины, приподнять зад!

Стараясь скорее завершить бессмысленную скачку, четвёрка пустила коней в галоп. В этот раз все как один изображали мирийских солдат.

— Спешивайтесь и приготовьте луки! — сказал баро, как только его ученики выполнили наказ.

Все четверо поспешили спрыгнуть с коней. Стрельбу из лука любили все — не нужно было притворяться, и мирийцы, и шарбонцы одинаково держали лук в руках. Борко переливчатым свистом отогнал лошадей в сторону и тут же насупился, вспомнил, что Арзамас запрещает свистеть на занятиях — мирийцы не свистят. Баро устало выдохнул, Софика спрятала кривую улыбку.

Четвёрка разобрала луки, лежащие на шкуре, и стала натягивать тетиву на древко. В ста шагах от них, упрямо вцепившись корнями в скалистую землю, стояло мёртвое дерево. Крона его была сожжена, а ствол расщеплён молнией. На том месте, где начиналась расщелина, ствол был повязан красным пояском — так была обозначена цель.

Первой прицелилась Софика. Большим пальцем она защемила хвост стрелы и натянула тетиву. Вздох — и выпущенная стрела вонзилась в уже не раз повреждённую ткань.

— Шух, Софика, у тебя наконец-то открылся хоть какой-то дар! — усмехнулся Хамам. — Теперь-то у оленя в лесу меньше шансов остаться в живых!

— Стреляй, вертопрах, да слона не упусти! — парировала Софика.

Хамам слегка натягивал и выпускал тетиву, чтобы древко лука стало податливей, а сам бросал насмешливые взгляды на Софику. Девушка на его подтрунивание не обращала внимания, пока его стрела не выбила из ствола её стрелу. Борко одобряюще похлопал Хамама по плечу, Софика с размаху влепила ему подзатыльник.

— Истинная гадюка! — хохотнул Хамам, отпрыгивая от второго удара. — Потому что если бы ты была женщиной, тебе хватило бы ума с достоинством принять моё превосходство! Но нет! Ты как змея, которой наступили на хвост, стремишься тут же оголить клыки! Не смей никому показывать, где твой хвост, сестра, будь мудрее!

— Мудрость — удел стариков, которые потеряли свои клыки, и им тебя не достать, я же, дорогой братец, пользуюсь тем, что есть! — Софика подпрыгнув к Хамаму, ловко подсекла брата и, оседлав, стала без разбора гвоздить его кулаками.

Старый Арзамас, посмеиваясь, опустился на шкуру. На сердце старика теплело, когда он видел, как смеются дети. Пока бурлит молодая кровь, племя будет жить, а это главное. Его птенцы учились стрелять, драться, воровать и уходить от преследователя. Знали, что лучше прятаться у всех на виду. Когда-нибудь им придётся и убить, выпустить свою стрелу в человека. Баро отмахнулся от этой мысли как от надоедливого шмеля.

— Шух! Софи, не переживай! Пойду начерчу метку там, где твоя стрела упала! — Хамам хихикнул и тут же отбежал.

— Ещё только слово, зубоскал, и я начищу тебе твои резцы! — шикнула девушка.

— Хватит, Хамам! Если сам так хорош, дотянись до стрелы Зендеи! — успокоил друга Борко.

Хамам — мальчишка, которому едва минуло пятнадцать лет, подрезал кошельки богачей без оглядки на совесть. Ясноглазый Борко, прозванный так из-за цвета глаз, похожих на льдины, так не умел, не желал. Ему минуло больше двадцати — и всё, о чём он мечтал, это стать мечником и ковать клинки. Красавице Софике было семнадцать. Это Арзамас знал точно. Потерявшие отца и мать Шали с сестрой росли на его руках, хотя у шарбонцев все дети общие. Дар у этих троих ещё не раскрылся, не позвал за собой. А если позовёт, то не всегда шарбонцы хотят ему следовать. Вот и этим троим ещё только предстояло узнать, кто они: предсказатели (самриты) или колдуны (шувхани). Но сложнее всего будет хуунам-переселенцам. За этот дар придётся платить самую высокую цену — жить жизнью других людей.

Взгляд Арзамаса вновь остановился на Зендее. Её мать была хууном, и девочка унаследовала дар, который ничем другим, кроме как проклятием, не назовёшь. Девочку с детства обучали языкам, культуре и традициям известных в Мирии народов. Она редко виделась с матерью — пока та, облачившись в шкуру волка, жила среди чужих, её дочь перенимала науку. Однажды, как и мать, Зендея принесёт себя в жертву ради своего племени. Арзамас помнил последний разговор с Катианной, вымоленную ею сделку: «Обещай, что Зендея не переселится, пока это делаю я!» Конечно, он согласился, ещё не пришло время бросать котёнка в псарню. Да и Катианна была важна для них, она пригрелась за пазухой самого амира — и вот уже десятилетие никто не пытался их истребить, согнать с насиженного места. Катианна знала своё дело.

Откинув на спину чёрные пряди, Зендея выпустила свою стрелу. Та надвое расщепила стрелу Борко.

— Не позавидовал бы я тому зайцу, — присоединяясь к всеобщему ликованию, произнёс Арзамас, вставая со шкуры. — А теперь мигом по коням, и чтобы я видел спины мирийских всадников, иначе моя стрела может прилететь в чей-то ленивый зад. — К Арзамасу подошла кобыла, и старик водрузил на неё шкуру с колчаном и луками.

— Когда ты научишь нас молча подзывать коней? — не удержался Хамам, глядя, как баро легко запрыгивает на лошадь.

— А разве я её подзывал?! — Баро хитро прищурился. — Просто ей, как и мне, наскучило на вас смотреть.

— Эй, баро! А ведь в любой день может прийти беда, а коней рядом нет. Вот тогда наши смерти будут на твоей совести, так что лучше сейчас расскажи, как ты это делаешь! — не унимался Хамам.

— Сплюнь свои слова, вертопрах, а то накличешь беду! — прошипела Софика.

— И свисти, мой мальчик, свисти! — Арзамас улыбнулся в бороду.

Четвёрка, не желая сердить баро, старалась сносно изображать мирийских воинов. Арзамас, вопреки своим словам, глядел в их спины, как глядят птицы на выпорхнувших из гнёзд птенцов. Он не сводил с них глаз. Как бы ему хотелось, чтобы шарбонцы как можно дольше наслаждались добытым хуунами покоем, здесь, у склона горы Наи, где они обрели дом.

Баро и его ученики уже возвращались по узкой, едва различимой в высокой траве дороге, когда огненное око скрылось за хребтами гор, и лес окутала тень. Она отняла краски у луговых цветов и сделала их безликими. Точно так же потускнели пёстрые одежды шарбонцев, бесшумно направлявшихся домой. Тень порождала другие звуки — тревожные, предостерегающие. Под копытами коней расползались змеи, над головой ухал филин. Где-то вдали хищник нагнал добычу, и, под грузом падающих тел, затрещали ветви. Тень набирала силу и чернела, но впереди уже виднелись огненные языки шарбонского костра.

Арзамас сейчас был между двумя мирами. Он всё ещё замыкал цепь возвращавшихся домой, но тень заставила его окунуться под её завесу. Сначала взор баро потонул во мгле, в той невидимой для его юной компании тьме. Но и она расступилась, поддавшись дару колдуна, рассеялась, зашипела и открыла видение: по отвесному склону карабкается мирийка, а у подножия скалы в смертельной схватке сошлись мирийский воин и саблезубый тигр. Что-то знакомое было в умении девушки взбираться на скалу. Баро недоумевал: что же привело его сейчас к этому месту, к этим безразличным ему людям, пока он не увидел кривую улыбку на лице девушки — любая женщина, если это не воительница Банум-Сери, сейчас бы бледнела от страха — шансы уйти от тигра у неё невелики. Но то была не мирийка. Презрительную гримасу в момент опасности мог состроить только сын шарбонского народа — Шали, мальчик, на которого Арзамас возлагал самые большие надежды. Вот почему чутьё привело старика к этой девушке: Шали переселился.

— Что тебя заставило, мальчик мой, играть с судьбой? — чуть слышно произнёс баро.

Короткий свист вывел колдуна из видения. Это Ясноглазый Борко остановил всех.

— Что случилось, баро? Ты что-то видел? — спросил парень.

— Шали. Думаю, он переселился, пытаясь спасти девчонку от тигра, и где-то бросил своё тело. Поторопимся, мне нужно его отыскать! — спокойно произнёс Арзамас, и кони ускорили шаг.

Непроходимая живая изгородь расступилась, и шарбонцы спустились на поляну, где вокруг костра собралось их племя. Ачик, мальчишка-скрипач, прервал свою игру и поспешил принять поводья коней.

— Припозднились вы, баро! Признайся, что всё из-за Софики! Она кого-нибудь укусила? Ведь всякий шарбонец знает, что в нашей красавице столько злобы, что гремучник позавидует! — скрипач осклабился.

— На этот раз не кусалась! Она облизывала наконечники своих стрел, чтобы если не меткостью, то хотя бы ядом дичь добить, — поддержал шутку Хамам, спрыгивая с коня.

Софика не слышала никого. Её взгляд был направлен на баро. Где-то в горах её брат, переселившись в чьё-то тело, спасается от тигра. Но где сейчас его тело? Сможет ли он вернуться?!

Баро не стал ни с кем говорить, он поспешил к склепу, в котором проводятся обряды. Его каменные глыбы хранят тела хуунов, пока те не вернутся домой.

— Возьми нас с собой! — крикнула Зендея вслед уходящему Арзамасу, и тот рассеянно махнул рукой.

Зендея с Софикой, встретившись взглядом, мигом решили, что это знак согласия и, схватившись за полы юбок, побежали за баро. Хамам и Борко, однако, рассудили, что на сегодня общества баро им предостаточно, и поспешно заняли свои места вокруг костра.

Тьма решительно вступила в свои права, и доказательством тому были синие звёзды на её короне. Однако вождь, как и его спутницы, этих звёзд не видели. Запутанные лабиринты вели их в подземелье. Здесь было сыро и холодно так, что у Зендеи и Софики кровь застывала под кожей. Они, сутулясь и пригибая голову, старались не отставать от баро с освещавшей дорогу масляной лампой в его руке. Встревоженные неожиданными гостями, крылатые мыши, похожие на маленьких демонов, раскрывали крылья и издавали жуткий писк.

Наконец они пробрались в склеп. Здесь стены пещеры расширились и стали выше, образуя небольшое закруглённое пространство перед входом в усыпальницу. На деревянных полках и в сундуках, расставленных по кругу, хранились травы, ножи, топоры, шкуры. Венчал это разнообразие каменный алтарь в сердце грота. Его стенки были покрыты копотью от костра. Вот и теперь колдун, не мешкая, подбросил на алтарь камыш и сноп трав, разжёг огонь. Велел сесть и сел сам. Достал из кисета мятую влажную траву, разделил её с Зендеей и остаток подбросил в огонь. Пещера враз наполнилась густым кислым запахом красной бузины — смертельным ядом для тех, кто не знает языка трав.

Арзамас закрыл глаза и поспешил нащупать тьму.

***

Мирийка, зажав в зубах сук, медленно вытаскивала из плеча стрелу. Тело не слушалось, ослабло, а стрела раздробила кость. Её трясло от холода и голода. Кожа плеча почернела. Девушка запрокинула голову и взглянула на уже звёздное небо.

Мирийцы давно свернули лагерь, за ней не гнались тигры, не стреляли солдаты. На поле, где проходила дикая охота, лежали окровавленные трупы рабов и двух воинов. С одним управилась она, второго растерзал тигр.

«В живых из „приманки“ осталась только она. Если ей повезёт, то переживёт и эту ночь», — так думал Шали, всё ещё не решаясь покинуть её тело. Где-то в ущелье гор он оставил своё, и ему давно пора было вернуться, но Шали медлил. Он пытался её спасти от зверской расправы, и, если сейчас оставит здесь, одинокую, раздетую, на голой скале, она может не дожить до утра.

«Мальчик мой», — позвал откуда-то изнутри знакомый голос. Шали усомнился в том, что слышит его — верно, сознание покидало его. Но голос позвал снова. Шали закрыл глаза и ответил.

«Возвращайся, пока можешь, оставь её», — сурово и глухо прозвучал во тьме голос Арзамаса.

«Исцели её, баро», — попросил Шали, с удивлением напоследок осознав, что шевелить губами становится трудно. Силы были на исходе.

«Возвращайся!» — снова послышалось откуда-то изнутри, и кто-то медвежьей лапой вытолкнул Шали во тьму.

Тьма тут же забрала боль и усталость, обняла и успокоила. Он погружался в неё, словно проваливался в невесомую перину, глубже и глубже. Темнота напоила его силой и отступила, и Шали увидел свет. Мерцающее биение сердца, оно манило его к себе светом костра родного поселения. И Шали летел к нему.

Возвращение было неприятным. Невыносимая боль свела мышцы. Шали заскулил и согнулся. Тело не слушалось, онемевшее, прижатое спиной к холодной скале. Шарбонец упал лицом на гравий, крепко вжался в него лбом, лишь бы унять судороги. Изо рта валил пар. Ночи в горах жестоки, шарбонец знал об этом и теперь сожалел, что не прихватил шкуры. Слишком многое вышло из-под его контроля — оставил лошадей одних, бросил тело, да и братья, возможно, уже искали его в ущелье. Ему бы собраться и поспешить, но там, в горах, одинокая девушка, которая даже не вспомнит, что с ней происходило, и почему она оказалась на пике отвесной скалы.

***

Арзамас взял Зендею за руку, приглашая в свой транс. Здесь, в полной темноте, перед шувхани и его ученицей пульсировала жизнь, светилась тлеющими углями. По очертаниям тела Зендея видела, что это женщина. Видела, как рука её горела ярче всего остального. У девушки начиналась лихорадка. Арзамас дотронулся до её плеча и запел. Мрачные тени ожили, заклубились. Он пел утробно, низко, выдыхая боль девушки и вдыхая силы из тьмы. Он пел и пел. Казалось, тьма вбирает в себя эти звуки, прислушивается, ластится подобно кошке, выпрашивающей дичь у человека. Баро покачивался в такт своей песне, Зендея впервые видела, как под рукой шувхани расцветает лазуревый цветок, обвивает плечо мирийки и тушит собой жаркий огонь. Песня прервалась. Цветок рассеялся. Арзамас, подтолкнув Зендею, возвращался в явь.

— Ну что там, баро? — воскликнула Софика, видя, что глаза Арзамаса открылись. — Ты нашёл моего брата?

Арзамас зажмурился от громкого эха, повторившего слова Софики. Тяжело выдохнул.

— Я думал, твой брат думает о своём народе, что ему хватит ума действовать в наших интересах, — разочарованно произнёс старик. — Не подобает шарбонцу рисковать собственной жизнью… Ещё и даром, ради других.

— Но он вернулся? — не унималась Софика.

— Но он мог и не вернуться, — горько произнёс баро.

В этот вечер старейшина шувхани не промолвил ни слова, не вышел к костру, а вновь удалился в горы.

2. Ласточки с гор

Птицы пели. Их трели и склоки слышались в кронах деревьев и в дурманящих своим запахом травах. Вокруг седовласой женщины, сидящей на земле, словно щенки возле старой собаки, устроились сыновья и дочери шарбонского народа. В их глазах, совсем юных, не видевших жестоких расправ, страшных болезней и голода, таилась щенячья нежность к старухе. Любовь к сильному, на которую были способны только дети. Чувства, которые развеялись бы, дай Гурбаш слабину. Уж она-то знала, что молодым побегам нужно опереться на крепкий ствол, чтоб не смёл их ветер, не сломали звери. А как только наберут побеги силу — сами станут сильными. И придёт время ей смотреть на них так, с таящейся в глубине глаз нежностью.

— Стая ласточек летит с гор. Что бы это значило, Ачик? — едва взглянув на пролетевшую над головой стаю, спросила Гурбаш. Пальцы её, украшенные кольцами, проворно плели кнут из тонких лоскутов кожи. Седая, длинная прядь выбилась из-под головной повязки и теперь норовила стать частью плетения.

— Ээ-э… так просто надоело им в скалах прятаться! Птицы они или не птицы? Так думаю я, — нашёлся мальчишка. Зендея, Софика и Сойко прыснули от смеха. Ачик, чтобы успокоить насмешниц, посмотрел на них взглядом орла — так ему показалось.

— Если я дам указ идти в горы добыть камнеломки, пойдёшь? — не обращая внимания на девушек, спросила старейшина.

— Ну… один не пойду! Только с Софикой или Зендеей, — мстительно улыбнулся Ачик, косясь на сестёр.

— Так ведь ласточки слетели с гор, — повторила Гурбаш.

Теперь уже все ехидно смотрели на Ачика. Рамси за спиной Гурбаш изображал то ли двух огромных пауков, то ли раскапывающего землю крота.

— Ну, тогда, наверное, не пойду, — совсем потерялся Ачик. — Что я, в другой день тебе камнеломки не добуду?! Пойду в другой, когда ласточки полетят обратно. Буду ждать их. Как же без ласточек в горы. Только с ними.

Тут уж развеселились и Борко, и Рамси, и Хамам.

— Это ты верно подмечаешь, птенчик. Если ласточки покинули свои гнёзда, то и делать шарбонцу в горах нечего, — хрипло проговорила Гурбаш.

— Если ласточки слетели с гор, то в горах будут проливные дожди или холода — предвестники злых и голодных горных духов, — не выдержала Сойко. — Они тут же отыщут тебя, столкнут с утёса, заволокут когтистыми лапами и пронзят острыми когтищами! — с восторгом закончила девочка, размахивая руками над Ачиком.

— Гурбаш-мами, они что, правда такие же страшные, как Сойко? — усмехнулся мальчик, но вскрикнул от боли, когда девочка впилась в его волосы. Ачик было вскочил, чтобы наказать обидчицу, но между ними внезапно щёлкнул кнут.

— Поверь, птенчик, нет ничего страшнее женщины, если уж ты её разгневал. — Гурбаш взглянула в сторону гор. Морщины на её смуглом лице мигом сбежались к уголкам глаз. — Но ласточки улетели, а в горах всё ещё остались наши мальчики.

— Гурбаш-мами, — ласково позвала Софика, — брось камни, взгляни, как там мой брат? Где сейчас Кассандр и Лапа?

— Мы собрались для того, чтобы вы познавали языки камней. Ты ведь всю ночь их бросала, пытаясь увидеть то, что хотела. Вот и расскажи, понравилась ли картина? — усмехнулась старейшина.

Софика насупилась, и на её красивое лицо вернулось привычное гордое выражение.

— Но я не могу, как ты, заглянуть во тьму! Я вижу перед собой только камни. У меня нет дара шарбонцев! Что ж ты не можешь помочь? — упрекнула старейшину Софика, но та только улыбнулась.

— У всех шарбонцев есть дар, просто кто-то его боится принять. Доставай камни! — велела Гурбаш.

Софика сняла с пояса мешочек с брякающим содержимым и вытряхнула его на траву. Камни разных фактур высыпались, и вокруг Софики плотным кольцом собрались её братья и сёстры, как если бы птицы слетелись к мешку с пшеницей.

Змеиный камень острым углом лежал к аспиду, напоминавшему поросёнка на вертеле. Адамант выпал вблизи глаза дракона. Три бечета выпали вместе. Сапфир, искрясь в лучах своим гранёным боком, завалился в трещину. Только и слышно было, как ребята, склонившись над своей задачей, громко сопели носами. Гурбаш, глубоко затянувшись дымом из трубки и бросив на подол недоплетённый кнут, не глядела на юнцов, будто и вовсе забыла о них.

— Мой брат — адамант. Он сейчас спускается к ущелью, туда, где оставил лошадей, — сказала наконец Софика.

— Адамант непобедимый, твёрдый. Из него исходит вечное сияние. Шали был таким, пока его не раскололи тонким как игла мечом. Не адамант твой брат, — скрывая горечь, произнесла старейшина. Зендея и Софика переглянулись и снова обратили взоры на самрита.

— Позволь спросить, наипочтеннейшая предсказательница. Не хочешь ли ты сказать, что наш бесстрашный и злой Шали, увидев вдали прекрасную мирийку, с радостью, забыв коней и братьев, побежал ей навстречу, подбрасывая вверх своё сердечко? — с усмешкой произнёс Ачик. Рамси и Хамам одобрительно закивали. Вот уж чего-чего, а чтобы осторожный Шали вдруг превратился во влюблённого дурака — такого произойти не могло.

— Во все времена из-за женщин велись войны, погибали целые народы. Женщина — это камень у развилки, и какой бы путь ни выбрал мужчина, прежним он не вернётся. Что вас заставило думать, что Шали не мужчина? — Гурбаш обвела взглядом сидящих. — Так вот, если он мужчина, не пройти ему мимо того камня, как бы он ни был осторожен. — Гурбаш, опираясь на трость и всё ещё не выпуская из зубов трубку, подошла к разбросанным по земле камням и ткнула в змеиный камень. — Кто это?

— Арзамас. Он лечит и калечит. Его целью была девушка, — поспешно ответила Сойко, опережая Софику.

— Верно, — кивнула Гурбаш и, выпустив в небо сизый дым, направила конец трости на три лежащих рядом бечета. — Это?

— Кровь! Много крови! — снова воскликнула Сойко, и все глаза мигом уставились на самрита.

— И снова верно, Змейка! — похвалила её старейшина. — Но бечеты лежат далеко от всех камней, а значит, нам не нужно переживать за то, что проливается кровь шарбонца.

— Сапфир! Шали может попасть в ловушку? — опасаясь, что верно разгадала знак, спросила Софика.

— И ловушку ему готовят духи гор. — Гурбаш кивнула.

— Гурбаш-мами, а как же Лапа и Кассандр? — спросил Рамси.

— Брось свои камни — и узнаешь, — посоветовала старуха.

Рамси стянул с пояса мешочек. Софика спешно собрала свои камни, чтобы уступить ему поле. Дважды встряхнув мешок, Рамси высыпал камни. Змеевик ударился о бечет и скатился к сапфиру. К этой паре присоединился аспид. Глаз дракона оказался рядом с парой багровых бечетов. Софика и Зендея готовы были поклясться, что услышали, как облегчённо выдохнула Гурбаш.

— Змеевик — это Лапа, а Кас — сапфир. С ними кто-то третий, — без раздумий рассказывал Рамси. — Глаз дракона следит за ними. Он зол. Но сапфир и змеевик выпали в центре поля, на выгодных условиях.

— Всё верно, птенчик! — Гурбаш улыбнулась. Она держала давно погасшую трубку в руке.

***

Софика и Зендея, отстав от остальных, медленно спускались по склону. Софика выглядела так, будто ей нездоровилось. И шла она не разбирая дороги.

— Почему Гурбаш-мами сказала, что Шали был расколот мечом и больше не силён? — спросила Софика. Брови её нахмурились.

— Моя мать так говорила и обо мне, и о других хуунах и самритах. Обо всех, в ком проснулся дар. Она говорит, что мы сильные и здоровые, пока цельные, но магия разбивает нас изнутри, расщепляет наши души. Как только дар просыпается, мы больше не принадлежим себе. Мама говорит, что ужас дара в том, что он отнимает счастье, каждый раз понемногу, — сказала Зендея.

— Она так говорит, потому что хуун! Никто не хотел бы стать хууном! — резко ответила Софика и тут же пожалела об этом. Зендея опустила глаза и схватилась за подвеску в виде птицы.

— Так ведь и твой брат хуун. Он сопротивлялся, но совершил своё первое переселение ради девушки из другого народа, — тихо сказала она, но Софика её уже не слушала. — Софи! — позвала Зендея, когда её спутница стала медленно опускаться на землю. Но, взглянув на подругу, только помогла ей сесть.

Зрачки Софики стали острыми клинками на зелёном ковре трав. Зендея видела это тысячи раз у всех самритов и шувхани. Но впервые это случилось у Софики. Зендея села рядом. Оставалось ждать, когда подруга вернётся из тьмы.

Софика ничего не видела, но что-то внутри вело её вперед, сквозь толщу мрака. Она медленно пробиралась в незнакомую материю, приветливо встречавшую гостью. Софика чувствовала это. Постепенно, как на звёздном небе, в темноте стали появляться светящиеся силуэты. Ей нужно было только выбрать направление. И она выбрала.

Тьма развеялась, но сначала в нос ударил знакомый запах — рыбный, острый, серный. Он тут же осел на кончик языка солоноватым вкусом. А потом появились звуки. Кричали люди. Шарбонцы. Софика услышала свой собственный плач, тонкий и жалобный. Она сидела на мокром песке, по которому разливалась лужица крови. Рядом, со стрелой в шее, лежала женщина. В её глазах застыл стеклянный блеск. Над телом убитой плакал мальчик, в котором Софика узнала брата.

Звуки становились громче. Скрежет и удары металла о металл были какими-то неправильными, непривычными. Софика посмотрела в ту сторону, откуда они доносились. Мужчины на конях сошлись в неравной схватке. Шарбонцев среди них было мало, они старались стоять стеной, не пропуская воинов в странных синих одеждах. Где-то вдали Софика разглядела развевающийся флаг с изображением заморского зверя с тяжёлыми бивнями.

Внезапно кто-то схватил их с братом и закинул на коня. Конь скакал так, что рёбра трещали. Шали продолжал кричать и звать мать. Глаза Софики закрылись.

Тьма снова поглотила шарбонку, обняла и успокоила. Стало неважно, не больно. Но спасительное забвение длилось недолго. Тени расступились, и Софика вновь открыла глаза.

Шарбонцы сидели вокруг маленького костерка, для которого вырыли неглубокую яму. Было раннее утро. Запах океана исчез. Теперь пахло дождём и корой деревьев. Её держали сильные большие руки. Это был Арзамас.

— Мы прощаемся с нашими братьями и сёстрами, носителями даров древних богов, павшими в бою, вставшими на защиту племени и рода. Их жизни были песнями и сказаниями. Но каждой песне и каждому сказанию приходит конец. Пусть о них помнят духи — свидетели кровавой расправы. Помните и вы, хранители их крови… — звучал твёрдо голос баро. Сейчас в его бороде было меньше седин, а в глазах больше боли.

Видение сменилось. На телячьей шкуре лежал Шали. Ему было не больше десяти лет. Он похлопывал Софику по спине и пел.

— Перед домом мертвеца

Помертвела вся земля,

Почернел бузины куст,

Я идти туда боюсь.

Перед домом мертвеца налетело воронья,

— Шух, мертвец, пойдём играть,

Ты беги, мы догонять.

А не выйдешь из крыльца —

Мы склюём твои глаза…

— Нет, не хочу про ворона! — Софика услышала свой тоненький голосок. И видение прервалось.

3. Дань

Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Признак бессонных ночей. На костерке, разведённом в ущелье горы, под открытым небом, баро неспешно помешивал похлёбку. Зендея не отрывала взгляда от баро всё то время, пока тот отпаивал Софику травами. Было в его привычных жестах что-то неуловимо странное, что-то, что вожак не мог себе позволить выразить.

Арзамас оказался рядом, как только Софика вошла в транс. Он всегда ощущал вторжение во тьму, будто бы был стражником между тьмой и явью. Вернулась и Гурбаш. Все четверо поднялись выше — туда, где свои ночи в раздумьях проводил баро. А пока Софика рассказывала об увиденном, предсказательница вычищала ножиком налипшую землю с корнеплода.

— А я говорю, настойка твоя перестояла. Тьфу, до сих пор на языке одна горечь, — ворчала Гурбаш, сплёвывая за спину. — Ею только кротов да крыс травить.

Арзамас недоверчиво поднёс настойку к носу и ничего не почувствовал. Он уже давно перестал чувствовать запахи.

— Ничего, баро, пить можно, — успокоила Софика, но так и не сделала второго глотка. — Небо чернеет, наверное, в горах начался дождь. Баро, Шали ведь вернётся?

— Как только найдёт ответы на свои вопросы, — ответил старик.

Зендея зачем-то подставила ладонь, глядя в небо, но небо ей не ответило.

— Баро, Гурбаш-мами, расскажите о родителях Софики и Шали. Она ведь видела своё прошлое? — спросила Зендея, видя, что оба старейшины не торопятся обсудить видение Софики.

Подруга оторвала спину от большого камня и тоже взглянула на баро.

— Мама лежала там, такая красивая. Я не помнила этот день, не знала, какая она. Как жаль, что в моём видении она была неживой… — чтобы не расплакаться, Софика сжала кулаки, и лицо её стало злым, почти свирепым. — Кто это был, Арзамас? Зачем они гнались за нами? Зачем убивали?

Гурбаш бросила корень кароте в котелок — и выглядело это так, будто бы она сплюнула. Арзамас перестал мешать его содержимое и взглянул на девушек.

— Это произошло далеко на юге. Мы разбили лагерь на берегу океана. Старались жить незаметно, не выходили в город первые луны, но вскоре о нас прознали и выслали солдат. Нам дали понять, что не позволят остаться, и время, чтобы убраться. — Арзамас снова начал помешивать похлебку, но мысли его были далеки. — Самриты предупреждали об угрозе, предвидели беду, но видения их были запутанными, несвязными. Кого бы мы ни послушали, нас везде поджидало горе. — Арзамас, вспомнив о чём-то, повернулся к Гурбаш, но снова продолжил: — Мы вышли в ту же ночь. Утром южане нас нагнали, это был большой отряд, и возглавлял его человек без чести. Дурной был человек. Он бродил между нами, выискивая глазами жертву. И нашёл твою мать, Тишку. Солдат спрыгнул с коня, подошёл к ней и позвал с собой. Обещал, что племя сможет уйти без потерь, если она с ним останется. Тишка рассмеялась ему в лицо. Он побагровел от злости и, недолго думая, ударил её кинжалом в грудь… А она всё смеялась, наша Тишка. — Рука Арзамаса задрожала, а голос осип. Софика стёрла слезу пальцем, но лицо её оставалось суровым.

— Шарбонцы оголили оружие, голова того солдата слетела с плеч, и на нас полетели тучи стрел, — продолжила Гурбаш. — В тот день потеряли многих, потому что пошли по дороге смерти, и она взяла свою дань. У нас не было выбора, не было другой дороги. Иногда такое бывает, когда судьба сводится к одному пути.

Зендея взглянула на баро.

— Это тогда ты его убил? Того солдата? — спросила она, хотя уже знала ответ.

4. Перед рассветом

Лучи закатного солнца скрыло хмурое небо. Дождь забарабанил по листьям, по крышам фургонов. Сегодня шарбонцы не соберутся у большого костра, останутся в своих постелях или будут забивать табак в трубки и пускать дым в плачущее небо, сидя у входа в кибитку. Арзамас бросил последний взгляд на небо, которое прорезала огненная змея, поплотнее запахнул кафтан и стал спускаться в склеп, где его ждали ученики. Стены скалы поглотил раздавшийся за его спиной грохот.

Перед входом в усыпальницу, на пнях, обитых телячьими шкурами, сидели Хамам, Ясноглазый Борко, Ачик и Рамси. Здесь была Зендея, чей дар уже проявился, и теперь к ней присоединилась Софика. Они сидели тихо, не нарушая покоя спящих хуунов, и ждали учителя. Их лица освещал свет масляных ламп, а тени нависали над их головами подобно чудищам, выползшим из склепа.

Старик занял своё место и велел Рамси разжечь огонь. Им предстояло провести долгую ночь во тьме. И каждому из сидящих здесь придётся прокладывать в ней свой путь.

Арзамас скомкал лист свежей травы и протянул её Софике.

— Помни, войдя во тьму, ищи брата. Тебя будут манить другие пути и голоса. А ты не забывай, зачем пришла, — сказал напоследок баро. Софика кивнула и зажевала лист. Постепенно тени на стене стали увеличиваться и заполнять собой пещеру.

***

Шали пришлось вернуться к ущелью, в котором он оставил коней, снарядиться гарпуном, верёвкой и шкурой. Когда он подбежал к отвесной скале, на вершине которой оставалась мирийка, дождь лил нещадно.

Путь наверх ему давался нелегко. Пальцы отыскивали острые края и обнажённые горные грани, но приходилось нащупывать их вслепую. Ливень бил по глазам. Пальцы ног, едва коснувшись голых плит, соскальзывали. Когда шарбонцу удавалось крепко упереться носком в уступ и дать себе немного отдыха, тело снова пронзали судороги.

Где-то на полпути к вершине Шали впервые в жизни испугался. По спине прошёлся ледяной ветер. В голове роились мысли, одна другой хуже. Они стали предателями и мешали подъёму. «Нет ничего опаснее сомнений, — любил повторять Арзамас, тренируя учеников на залитом солнцем луге. — Сомнения — убийцы, они столкнут тебя под копыта коня, подставят под удар сабли. Шарбонцы не сомневаются, у них нет на то права». Устыдившись собственного страха, Шали всё же сделал то, что должен был: унял его и продолжил путь наверх.

Шали был уже у самого пика, когда смог увидеть на миг её голову. Он подтягивался из последних сил, его плечи ныли, пальцы он давно перестал чувствовать, а ноги одеревенели. Шали вспоминал, как лёгок был подъём на скалу в солнечный день, даже когда ты мог стать обедом для тигра. Даже стрела, попавшая в плечо и раздробившая кость, не стала приговором. Теперь Шали смирился с мыслями о том, что тело может не справиться, и он слетит вниз, туда, где подножие скалы окрасили своей кровью саблезубый зверь и мирийский воин. Вполне могло выйти и так, что до смерти перепуганная мирийка скинет на его голову камень. Она ведь не знала его, не знала, на что он пошёл ради неё.

Шали встряхнул головой, пытаясь скинуть с лица волосы, по которым стекали капли дождя. Внезапно он почувствовал, что кто-то схватил его за кисть.

— Слава богам! — прохрипел он, когда мирийка, одной рукой цепляясь за вбитый в расщелину скалы кол, другой схватилась за рубаху шарбонца, подтянула его на выступ. Шали, мокрый и дрожащий, как брошенный в море щенок, сжался в комок. Ему было нужно время, чтобы мышцы расслабились. Мирийка что есть силы подтянула его дальше от уступа. Шали сквозь звуки сверкающей и грохочущей ночи застонал. Девушка стянула привязанный к его спине свёрток шкуры и поспешила развернуть. Шкура была телячья, под ней помещался только один. Она накрыла его и прижалась к нему. Сквозь боль, всё ещё пронзающую тело, Шали ощутил её дрожь, а сквозь грохот ночи услышал клацанье зубов. Сложно было сказать, кто громче скулил и лязгал от холода.

Казалось, дождю и свирепой ночи не будет конца. Однако, как это часто бывает в горах, он прекратился так же внезапно, как и начался. Первые лучи солнца и морозный воздух вынудили людей выбраться из-под мехового одеяла. Борьба с холодом не прошла бесследно. У обоих пролегли под глазами чёрные тени. Волосы паклями спадали на смуглые лица. Мирийка всё ещё куталась в шкуру, пряча наготу. Она ждала.

Шали взглянул на неё, и она ответила прямым взглядом.

— Я пришёл за тобой, — просто сказал Шали и отвязал с пояса верёвку и гарпун. — Помогу тебе спуститься.

— Ты шарбонец? — спросила она дрожащим голосом. Он кивнул. Она кивнула в ответ.

Нащупав глубокую и твёрдую расщелину, Шали стал вбивать в неё гарпун. Мирийка смотрела на него, не отрывая взгляда. «Как на диковинку», — зло подумал Шали. Нервы сдавали. Ему хотелось поскорее спустить её с чёртовой скалы и поспешить к братьям. Он предугадывал тяжёлый разговор с Арзамасом, в котором старик заставит его чувствовать стыд, и без того гложущий парня. Как только верёвка была привязана к гарпуну, Шали повернулся к девушке. Она стояла, кутаясь в мокрую шкуру, вцепившись в её края так, что косточки пальцев побелели. Шали стянул с себя рубаху и протянул мирийке.

— Старайся не скользить по верёвке, чтоб не порезать руки и не сорваться. Перебирай руками. Держись крепко, — напутствовал Шали, как только девушка предстала перед ним в своём новом одеянии. — Пальцами ног можешь нащупать опору, если устанешь висеть. Позови, если что-то пойдёт не так.

Мирийка кивала, глядя в глаза Шали. Он не видел в них страха — как и тогда, когда её били ногами, а она попыталась спрыгнуть со скалы, сбегая от своих мучителей.

Девушка без слов взялась за верёвку и стала спускаться. Ему оставалось ждать.

А ждать пришлось недолго. Время от времени поглядывая вниз, он видел, как она ловко работает руками. «Как мальчишка», — подумал Шали, вспомнив уроки под присмотром старейшин. Тренированные сёстры не могли удивить шарбонца, а вот ловкая как горная коза мирийка — редкий случай.

Как только девушка спрыгнула с верёвки и помахала ему, Шали, с хриплым стоном взявшись за верёвку, опустил ноги с уступа. Шарбонцу хотелось бы, чтобы после приземления на землю ему больше не пришлось с ней возиться. Он надеялся, что она исчезнет в тот самый миг, как только он схватится за верёвку. Но ожиданиям не суждено было сбыться.

Шали с сожалением смотрел на верёвку, тянущуюся к верхушке скалы. Ею приходилось жертвовать. Он с трудом поднялся на ноги, девушка всё ещё чего-то ждала.

— Найдёшь дорогу домой? Мне нужно идти, — с надеждой в голосе спросил Шали, разминая ладони.

— Я у тебя в долгу, шарбонец. Но, может, знаешь ты, как оказалась я на верхушке горы? Последнее, что помню, как бежала по этому лугу, как раздавался рык хищников… и всех этих мертвецов, над которыми слетелись стервятники, помню живыми, — произнесла на выдохе мирийка.

— Как же, знаю! Видел, как ты взбиралась на скалу. Остальные не успели, — ответил Шали.

— У меня рана на плече. Странная рана. Давняя и зажившая, но ещё вчера на мне не было и царапины, — всё так же тихо говорила девушка. — Скажи, шарбонец, приложил ли ты и к этому руку?

— Нам в ту сторону! — Шали указал направление и пошёл. Девушка не отставала.

— Я слышала о вас от своего деда. Говорят, вы все колдуны и воры. Прости мне грубость слов. Не ранить ими должна была я, но понять, насколько велик мой долг перед тобой, сын шарбонского народа.

— Кто ты такая? — спросил Шали, уже внимательно взглянув на мирийку. Слишком много говорит, слишком сладко звучит и слишком много знает. Уж не пожалеет ли он о её спасении.

Мирийка опустила глаза, будто прочла его сомнения.

— Как я уже сказала, друг, я у тебя в долгу. Ничем и никогда не выдам и того, что знаю, и того, о чём думаю. Никому из живущих ныне, — пообещала она.

Мысли Шали, подобно дикому табуну, пронеслись мимо. Рядом с ним была непростая птичка, и чувствовал хуун, что ещё отзовётся ему эта с ней встреча.

— Ты моя должница, а потому прошу забыть и эту ночь, и моё лицо. Большего не прошу. Прощай, — тоже тихо ответил ей Шали и ускорил шаг. Но холодные пальцы мирийки вцепились в его плечо.

— Возьми меня с собой! У меня нет дома, нет родных. Стань мне другом, и я отплачу верностью семерых псов, стань мне мужем, и я стану домом твоим. Если есть у тебя и друзья, и жена, буду тебе нежной сестрой, — взмолилась девушка. На лице её не дрогнул ни один мускул, но Шали утонул в ночи её печальных глаз. Он услышал стук собственного сердца.

— Есть у меня сестра, — ответил он, и девушка отдёрнула руку. Больше она не смотрела в глаза шарбонцу, а тот, замешкавшись, снова перешёл на торопливый шаг. — Пойдём, — наконец согласился Шали, — останешься с нами или нет — решат старейшины, если не боишься их суда.

Мирийка подняла взгляд и улыбнулась, широко показав все зубы. «Так не улыбаются крестьянки и рабыни», — подумал Шали, но махнул головой, зовя следовать за собой.

Он слышал, как она, едва поспевая за ним, не выдаёт себя ни писком, ни вздохом. Он проживал ещё один свой день, но мир стал другим. Встреча с ней заставляла солнце светить иначе.

***

Софика открыла глаза. Хотя в склепе было темно, она пришла из тьмы, и свет масляных ламп был глазам неприятен. Перед её взором всё ещё всплывала улыбка мирийки. «Так женщины улыбаются, когда платят торговцу меньшую цену», — мелькнула мысль.

— Ты видела его? Шали? — спросила Зендея. Шесть пар глаз ждали ответа.

— Да. И мне думается, что он действительно попал в беду. Сейчас я сомневаюсь в разумности решений брата, — ответила самрит. Брови её сошлись на переносице, и глаза смотрели в пустоту. Она искала ответы внутри себя. — Та мирийка идёт с ним. Он ведёт её к нам. Она знает о нас.

Арзамас наматывал бороду на палец. Слова Софики его озадачили.

— Что же она знает? — спросил Хамам.

— Назвала нас колдунами, — ответила самрит.

Софика видела, как переглянулись между собой Ачик и Рамси. Хамам и Борко вопросительно взглянули на Арзамаса. Ачик достал из-за уха золотую монетку, и та ловко стала мелькать у него между пальцами.

— Она ничего не может знать о шарбонцах. О том, что есть среди нас предсказатели, знает даже сам амир, и ничего. Ничего они не знают о нас, тем более о шувхани. А девчонка наслушалась сказок о злом и коварном народе, — сказал он, и монетка, взлетев в воздух, оказалась в другой руке хозяина.

— Но ведь мирийцы и вправду к нам заезжают на своих крытых повозках и с вооружённой до зубов стражей, — предположил Хамам.

— Так то богачи. Прознай кто, что они побывали у дикого народца и говорили с самритами… Так ведь никто, кроме этих гостей, и не знает, о чём говорят предсказатели, запершись в фургоны. А откуда этой рабыне знать, что есть у нас и шувхани?! — Монетка снова исчезла за ухом Ачика.

— Она не похожа на рабыню, — буркнула Софи. — Говорит как высокорождённая.

— Тогда бы она не оказалась в руках принцессы. Не травили бы её будто зверя, — снова усомнился Хамам.

— Никто её не знает. Но она знает о нас и хочет жить с нами. — Софика покачала головой, и чёрные волосы блеснули в свете масляной лампы. Она сейчас была пугающе красива: тени легли на половину лица — ту, которую время от времени посещала злая улыбка. — Пусть придёт, баро. Мы хотим услышать ответы на свои вопросы. Хотим знать, зачем ей понадобился Шали, — сказала она хриплым голосом.

— В разумности своего брата ты усомнилась. Стоит ли и мне усомниться в твоей? — старейшина улыбнулся. — А может, ты полагаешь, что чтобы узнать, насколько опасен зверь, его нужно допустить к люльке с младенцем?

— У люльки с младенцем будут другие и будут начеку.

— Когда ты поймёшь, что зверь опасен, что полагается с ним сделать? — Взгляд баро сверлил каждого сидящего в кругу. Ученики не опустили взглядов, но и не ответили. — Так что полагается сделать? — переспросил баро.

— Зверя придётся пристрелить, — легко и весело произнёс Ачик, а монетка снова стала плясать на его руке.

— И кто это сделает? — допытывался баро. Все молчали. — Софи, сделаешь ли ты, что должно?

— Если она нападёт на младенца, я сделаю, что должно, — ответила самрит, голос её дрогнул.

— Ты не шувхани, тебе придётся забрать чью-то жизнь собственными руками. — Баро был неуклонен. — Ты всё ещё хочешь получить свои ответы? — Софика молчала, упрямо сжав губы. — То-то же, — усмехнулся баро. — Принимая решения, готовьтесь к худшему. Если вы смиритесь с худшим, идите не оборачиваясь.

***

Ночь шла своим чередом, и колдун пробирался сквозь толщу мрака к тому, кто мог его услышать, к Лапе. А лунный свет мягко падал на верхушки скал, кроны деревьев и плечи путников. Встретившиеся в ущелье Лапа, Кассандр, Шали и мирийка поджаривали на костре кусочки дикого поросёнка. Лапа и Кассандр поглядывали на девушку, стыдливо прикрывающую голые ноги в шкуру. На руках Лапы сидел маленький зверёк и самозабвенно грыз кость.

— Говоришь, соколят в гнезде не было? — усмехнулся Шали. Разговор шёл на шарбонском.

— Только яйца. — Лапа кивнул. — Не высиживать ведь нам их самим. Зато мы нашли Кручо! — Лапа потряс бурого лисёнка за шкирку, тот сразу же застыл, хотя кость из пасти не бросил.

— Он ей подходит! — одобрил Шали.

— Рассказывай, не тяни осла за хвост! — потребовал Кас. Ему нравилась мирийка, но, по всей видимости, не нравилось, что она с Шали.

— Долгая история, расскажу, когда будем одни.

Кас кивнул. Языка, может, она и не знает, но чем меньше видит, тем лучше. Лапа внезапно поднял палец вверх, что значило не трогать его, и отошёл подальше от спутников. Шали понял, что это значит: Арзамас знает.

Шали протянул сочный скворчащий кусок мяса девушке. Та взяла и стала, обжигаясь и дуя на него, жадно есть. Взгляд шарбонца задержался на ней, ища на её лице подсказки.

— Расскажешь нам, кто ты? — спросил он, дождавшись, когда мирийка проглотит первый кусок, который чуть не застрял в её горле, когда к ней обратился Шали. По лицу мирийки пробежала тень. Она гордо подняла голову и взглянула на своего спасителя.

— Меня держали в зиндане, здесь, недалеко, есть поселение. Оттуда меня и привели на забаву, — сказала она.

— Как ты там оказалась? — спросил Кассандр.

— Ну… Как я и говорила, у меня нет дома. Приходилось красть. В последний раз проникла в дом к зажиточному пекарю. Дом охраняли псы. Они загнали меня в подвал. Там пекарь меня и нашёл.

Мирийка снова вонзила зубы в мясо. Парни переглянулись.

— Знаю, вы мне не доверяете, потому и говорите на своём языке. Но я прошу всего лишь дать мне время. В стае всегда легче выживать, и если меня примут, я отплачу, когда-нибудь, в свой черёд, когда придёт время расплаты, — девушка говорила, не смотря на парней. Её слова казались крепкими как железо, но внутри каждого живёт зверь, и этот зверь внутри Шали щетинился, глядя на мирийку.

К костру подошёл Лапа. Зрачки его обрели свой привычный вид. Он протянул руку за своим ножом, на конце которого был насажен кусок свинины.

— Баро сказал, ты сам должен принять решение, а приняв — готовиться к худшему, — смачно впиваясь в мясо, произнёс на своём языке Лапа. Шали тяжело выдохнул.

Глава третья. Хуун

1. Зендан

Её взгляд блуждал по низкому скальному потолку, постепенно привыкая к мраку пещерного склепа. Вязкая, густая тишина нарушалась дыханием человека и вечным движением подземных вод. Она знала, что её тело скоро станет частью этой усыпальницы. Казалось, что для этого она и была рождена — быть кем угодно, только не собой. В глубинах души она хранила желание, о котором не призналась бы никому: Зендея жаждала переселения, как если бы неприкаянные души, живущие среди людей, жаждали завладеть чьим-нибудь телом.

С самого утра её близкие готовились к Зендану. В этот священный для шарбонцев праздник у костра соберётся всё племя. Раньше, когда фургоны шарбонцев не стояли подолгу на одном месте, старейшины оглашали предсказания самритов и путь, по которому следует идти. В такую ночь, принося в жертву духам белого кабана, деля друг с другом трапезу, им на короткий срок удастся забыть о том, сколько всякого пришлось натерпеться за год. Шарбонцы, отрешившись от своей повседневной жизни, с головой окунутся в праздник. Звуки скрипок не смолкнут до утра, девушки будут плясать на залитом лунным светом луге. Парни покажут, чему обучили своих коней и чему научились сами. И самое главное — шувхани проведут ритуальный обряд по возвращению хуунов из чужих тел, и склепы опустеют. Конечно, опытные хууны сами способны вернуться, но шувхани в такую ночь стоят на страже — нельзя, чтобы в священный праздник кто-нибудь забыл дорогу домой.

Зендея ждала этот день. Она так давно не видела свою мать. Её голые окольцованные руки сковало холодом, быстро расползающимся по плечам и груди. Пора бы встать и идти, помогать отцу с приготовлениями, но только усыпляющая тишина склепа завладела разумом, и было лень даже шевелить пальцами.

— Зендея, — тихим шёпотом позвал родной голос, и тёплая большая рука коснулась её лба.

Она и не заметила, как уснула и замёрзла. Нависшая над ней тучная фигура отца источала тепло.

— Даде, — отозвалась она, пытаясь приподняться с каменного ложа, щедро застеленного камышом.

Мурак взял дочь на руки и крепко прижал к широкой груди.

— Пройдёт срок — и ты проклянёшь это место, Кетсаль. Не торопись уходить от меня, — сказал он, направившись к выходу.

Хотя родовая магия передавалась из поколения в поколение, никогда нельзя было угадать, какой дар достанется молодой крови. Прибавится ли среди них шувхани, самритов или хуунов. Случалось и так, что шарбонец наследовал два дара предков сразу. В племени таким человеком был и остаётся Сафар. Он может видеть прошлое и будущее, и он хуун. Мать Зендеи тоже переселенец. Бóльшую часть её жизни она несёт свою службу, и девочку воспитывал отец. Как и свою супругу, он называет её «кетсаль» — пёстрой птицей свободы.

Мурак остановился у склепа, в котором лежало тело Катианны. Тяжёлые кольца волос змеились вокруг головы, груди и сползали с каменного ложа. Сейчас её плоть была темницей для той души, чью жизнь она взяла взаймы, и потому её знакомые черты казались чужими. Тяжело вздохнув, Мурак снова зашагал к выходу, прочь из склепа, на каменных ложах которого покоилось всего два тела. Зендея и Шали тоже были хуунами, но они были молоды. Когда-нибудь придёт и их черёд служить своему народу.

Мурак прошёл последний поворот пещеры, и цвета на его вышитом вороте стали различимы. Чем ближе слышались голоса братьев и сестёр, тем теплее становилось Зендее. Но верней всего её грели отцовские руки.

Возле большого костра уже сидели шувхани — три верховных колдуна.

— А правда говорят, что раньше, в Зендан, шувхани проводили обряд вызова одних хуунов и тут же отправляли других? — спросила дочь отца.

— Когда хуунов было больше. Но их отправляли ненадолго. Нужно было только выполнить задания. Иногда они были очень сложными, и хуун не мог вернуться к своей семье, пока не выполнит поручение. Не все переселенцы могут выполнять поручения колдунов, и тогда их больше не высылают. Со временем дар ослабевает. Но твоя мать — истинная дочь своего народа. Она воин. Прожить столько миссий… — Мурак остановился, чтобы отпустить Зендею. — Ты знаешь, Кетсаль, что хуун с каждым новым переселением отдаляется от тех, кто ему дорог? Так происходило со всеми хуунами. Поэтому они и называются так: хуун — чужой. Никто из нас не знает, через что им приходится проходить. Поэтому твоя мать была против того, чтобы ты принимала дар. — Мурак прижал дочь к груди и поцеловал в макушку.

Пока Зендея думала о матери, почти все собрались вокруг костра. Она лежала на тёплой земле, положив голову на колени отца, который разговаривал с Хамамом.

— Твой отец позволил взять тебя с нами в город, — прошептал Хамам, ткнув Зендею в бок, и тоже прилёг на спину, подняв взгляд к небу. — Отправимся в столицу. Там у них, во время сбора урожая, весь город словно с ума сходит. Они пьют, танцуют. А на ярмарках чего только нет! Вот в прошлом году в небо выпустили воздушные корабли с мирийскими флагами! Вот это было зрелище! А ещё тонкие как палки люди ходят по верёвке, натянутой высоко над зданием! Тебе стóит это увидеть! Мы с Шали попробуем этот метод. Будет весело! Да тебе и себя показать надо бы. Вон ты у нас какая красавица, во всём мире таких не найдётся!

— Твоими бы речами, Хамам, да пчёл кормить — вдоволь мёда напасёшься! — Зендея улыбнулась, приподнявшись на локте.

— Да есть у нас уже одна с огромным жалом, других не надо! — ответил Хамам и тоже улыбнулся, покосившись на Софику, сидевшую рядом. — Держи! Для тебя сплёл! — он протянул Зендее замысловато сплетённый кожаный шнурок, на конце которого висела маленькая птичка, вырезанная из дерева. — Это кетсаль.

— Какая красивая! — Она села, чтобы разглядеть подарок, и показала его отцу. Отец улыбнулся в бороду и подмигнул ей, а затем приложил палец к губам.

Шувхани Арзамас взял слово. Зендан начинался.

— Три дня мы пробыли в горах, мы постились и призывали богов! — громоподобным голосом вещал старый Арзамас. — Мы знаем, как вы ждали своих близких, мы также знаем, что многие из вас уже в курсе, какое решение было принято нами. Так ли это, самриты?! — Вокруг костра сидели тринадцать предсказателей. Кто-то из них кивал, но большинство промолчали. — Что ты видела, Гурбаш? — зычно спросил Арзамас.

Гурбаш была стара, но все любили её и уважали за необузданный нрав, за силу характера. За такими, как она, хотелось прятаться в период невзгод. Она выпустила изо рта едкий дым, и тот потянулся к небу. Седые пряди ветер откинул за плечи, а языки костра золотили серьги.

— Ты спрашиваешь меня, старый пёс, потерянный богами?! Если спрашиваешь, тогда слушай: всё, что якобы нашептали вам боги, — ни больше ни меньше, чем волшебные сказки, навеянные дурман-травой! И всё, что ты сегодня решил, — чушь выжившего из ума колдуна! — Гурбаш затянулась дымом из трубки. — Я всё сказала!

Резкие слова старейшины в священный праздник озадачили всех сидящих в кругу.

— И что же я решил, Гурбаш?!

— Ты решил нарушить слово, данное Катианне!

Имя хууна прорезало воздух, и Зендея почувствовала, как напрягся отец.

— О чём речь, Арзамас? — спросил он.

— Мать вернётся, если дочь уйдёт! — ответил шувхани.

— Нет! — громко вторили друг другу Хамам и Мурак.

— Нам нужен хуун, Мурак! — обречённо произнёс Арзамас, и его поддержали другие шувхани.

Отец поднялся на ноги. Большие руки сжались в кулаки. Лицо стало мрачным, а брови сошлись у переносицы.

— Катианна с лихвой расплатилась с богами! Был договор, купленный кровью! — сдержанно процедил он сквозь зубы. — Вы вернёте её!

— Мы не можем её вернуть. Мы её потеряли! — негромко сказал шувхани.

Возле костра нависла мёртвая тишина — не хуже, чем в склепе. Казалось, даже сверчки и птицы смолкли разом.

— Что с мамой? — чуть слышно произнесла Зендея.

— Мы… не знаем, — ответил баро.

Все громкие звуки ожили разом. Мурак, Гурбаш, Арзамас и другие что-то кричали, а для Зендеи весь мир проваливался в чёрную дыру.

— Сафара сегодня тоже не будет, мы направили его в Хализар на поиски Катианны, — говорил баро.

— В Зендан нужно было вызвать его домой, повидаться с близкими. Если Катианна в беде, вы послали последнего хууна в ловушку, — кричал кто-то.

— Он сам так решил, — возразил Арзамас.

— Зендея ребёнок! Она не готова! — защищал дочь Мурак.

— Тише, шарбонцы! Мы не станем идти против чьей-либо воли. Каждый из вас сейчас будет есть и пить. Пусть празднество идёт своим чередом. И когда лучи восходящего солнца покажутся на горизонте, вы дадите ответ. Я знал, что мы будем не готовы переселять молодых хуунов. И это правильно. Если пришла беда, не стоит её преумножать. Но мы также свободное племя, и каждый волен решать сам, каким идти путём, — баро говорил так, будто знал, что произойдёт на рассвете. Голос его был спокоен и печален. — Сафар вызвался в Хализар, хотя много месяцев посвятил другой загадке. Это тоже был выбор шарбонца!

Мурак сел и притянул к груди голову дочери.

— Где мама, даде?

— Не знаю, Кетсаль, — ответил ей отец, а слёзы скатывались по щеке, теряясь в пышной бороде. — Тебя не отправят на её поиски. Не бойся, моя птичка!

Баро подошёл к Мураку и сел. Они молчали. Тишина у костра постепенно сменилась бормотанием и тихим звуком скрипки. Арзамас смотрел на искры огня, взлетающие вверх и тут же гаснущие.

— Искрам никогда не добраться до неба, как бы они в него не стремились. Как и мотыльку не найти огненный цветок, что пожалеет его крылья, — проговорил баро.

— К чему ты это? — сдержанно спросил Мурак.

— К тому, что самые заветные желания наши не всегда исполнимы, сынок. Твоя дочь хуун. Рано или поздно тебе придётся смириться с её даром и отпустить, как однажды отпустил Катианну. Как до тебя другие отпускали своих любимых. Пусть это случится не сейчас, но ты должен быть готов к этому.

— Не могу, баро. Дочь — всё, что у меня есть. Ты должен понимать. Ты понимаешь. Своё сердце я вложил в неё. Как мне жить без сердца?

Зендея отыскала руку отца и крепко сжала.

— Кем была мама? — спросила она. Такие сведения хранятся в тайне ради блага самих хуунов. Шувхани закрывают их даже от глаз самритов. «Никто из них не хотел бы, чтобы близкие знали, кого они целуют вместо них, с кем проводят дни и ночи», — говорила Гурбаш.

— Советницей амира. Её зовут Иштар. Уже месяц, как мы перестали получать от неё известия. Если согласишься, то тебя переселят в тело одной из её служанок. Самриты проведут тебя по прошлому этой женщины, покажут, чем занимается, с кем говорит и как. Ты будешь в безопасности, никто не обращает внимания на слуг.

«Она была так близко к правителю Мирии… Его ведь наверняка стерегут мирийские колдуны. О ней многим могло быть известно», — подумала Зендея.

Мурак хотел было возразить, но дочь, опередив отца, попросила баро продолжить.

— Мы подготовим тебя, дочка, а когда переселение произойдёт, мы будем настороже. Это опасно, Зендея. Если кто-то смог понять, что Катианна не та, кем быть должна, то этот кто-то — сильный колдун. В последнее время твоя мать была обеспокоена, — сказал Арзамас. — Цель проста: вывезти Иштар из Хализара так, чтобы никто ничего не понял. Если твоя мать всё ещё в ней, её нужно вызволить.

— Это можем сделать и мы, — вмешался в разговор Хамам. — Вот Ворон вернётся, и мы хоть яйцо из-под дракона вывезем!

— Мы думали об этом, Хамам, сынок, но Иштар — не яйцо, и даже не дракон. Эту женщину охраняют лучшие воины, и мы не знаем, как она себя поведёт. Я не могу найти к ней путь во тьме. Кто-то скрыл её от глаз. Вам предстоит поработать, когда Зендее удастся вывезти женщину из столицы. — Баро, вставая с места, похлопал Мурака по плечу. — Думай, сынок!

Как только старейшина отошёл к своему месту, Зендея подняла на отца глаза.

— Я смогу, даде! Я должна помочь маме!

— Дело ведь не в том, что я не верю тебе, воздух мой, моё небо. Дело в том, что я не верю остальным! Все обещания и клятвы растворяются утренним туманом, и не найти их следов.

— Мы ведь не оставим её, даде? Одну, попавшую в беду? Даде, разреши мне! Я вернусь, как только почувствую беду. — Зендея опустила взгляд, чтобы не видеть, как в глазах отца рушится небо.

2. Гость

Ночь была лунной и звёздной. Звуки, которые исторгал из своей скрипки Рамси, становились веселее, вынуждая старейшин прекращать споры, а молодых — быть смелее. Рамси умел это делать.

— Оо-о, — громко протянул Ачик. — А вот и наши пропавшие в горах! Рады видеть, что вас не только не поубавилось, но и приумножилось!

Взгляды шарбонцев тут же устремились на приближающуюся к костру четвёрку. Парни приложили руки к груди в знак приветствия и вежливо склонили головы перед старейшинами.

— Баро, позволь пригласить к нашему костру гостя! — начал Шали.

Несколько десятков глаз уже изучали незнакомку, которую привели с собой охотники. Она стояла, держа голову прямо, словно не ожидая ничего, кроме приглашения. Одета она была в рубаху Шали и широкие солдатские штаны. Напоминала мирийка больше не девушку, а мальчишку-попрошайку в стенах города Калипса. Как только перешёптывания стихли, баро дал знак рукой, приглашая в круг.

— Сегодня мы отмечаем священный для нас праздник, дитя. Сегодня мы все дети перед ликом богов. Садись с нами, ешь и пей, если помыслы твои чисты, мы будем рады гостю, — ответил Арзамас.

— Да покарают меня боги, да превратится в яд пища, которую разделят со мной добрые люди, и разъест чрево моё, если помыслы мои черны, — склонив голову, ответила мирийка.

— Ух, ну и страшные же у вас проклятия, — восторженно продекламировал Ачик. — Брр… у меня по спине мурашки побежали.

Шали усмехнулся. Мирийка смутилась и отступила на шаг.

— Как тебя зовут, девушка? — спросила Софика, поднося ей чарку анисовой браги.

— Видждан, госпожа, — громко и чётко ответила мирийка.

— Ложь! — процедила сквозь зубы шарбонка, делая шаг ближе. — Как твоё имя?

Девушка удивилась, потом смутилась, невольно приподняла руки — верно, чтобы отгородиться от дикарки, и наконец опустила взгляд.

— Азра, госпожа, — уже еле слышно проговорила мирийка.

Шали взглянул на сестру, но та видела пред собой только чужачку. Чарка всё ещё была в её протянутой руке.

— Софи, дочка, подлей и мне из кувшина, — позвала Гурбаш. Софика ткнула непринятой чаркой в брата и, не дожидаясь, когда он возьмёт её в руки, отпустила. Брага выплеснулась на землю.

— Всегда любила твою злость, — тихо проговорила Гурбаш, дождавшись, когда Софика поднесёт её чарку. — Но брата пока оставь. Не отец он тебе. А если суждено ему битым быть, то ты его не убережёшь, милая.

— Знал ведь, куда вёл, Гурбаш-мами, да и меня знал. А её вот никто не звал, сама напросилась!

— Однажды и ты кого-нибудь полюбишь, — старейшина улыбнулась.

— Вот ещё! — фыркнула Софика. — Скорее солнце взойдёт на Западе, а сядет на Востоке. Слышала? Она даже имя своё скрывает?

— Дай нам время, присмотримся. Веселись, ночь такая! — Гурбаш похлопала руку Софики и уже обратилась к Кассандру, доставшему из-за пазухи маленького зверька и протянувшему его Змейке. — А это ещё что за зверь, сынок? Вы нас сегодня радуете гостями!

— Посмотри, мами, что мне братья с гор привезли! — воскликнула Змейка, подбежав к Гурбаш и показывая ей насмерть перепуганного бурого лисёнка. — Посмотри-посмотри, какой хороший, сладенький, мами!

— Шух! Этот лис нам всю дичь растаскает! К чему нам вор в поселении, Кассандр, Лапа? Это его вы с поднебесья спускали, рискуя шеями? — грозно спросила Гурбаш.

— Одним вором больше, одним меньше, мами! — шепнула ей в ухо обиженная Сойко.

— Ну не сворачивать ведь ему шею, раз за него такая цена отдана, Гурбаш-мами, — заступилась за братьев Мора, поглаживая пузо лисёнку. — Рамси, играй «Друга»!

Забытый всеми Рамси уж было и сам забыл, что этой ночью не стоило выпускать скрипки из рук, кивнул и протяжно провёл смычком по струнам. Мора запела.

О дружбе такой до седых времён

Не слышали люди, так слушай, сынок,

Как воина, словно он был живой,

Так верно любил его славный клинок.

Горели мосты, полыхал пожар,

С распоротых жил вытекала кровь.

В уставшей руке, не лишённый чар,

Сверкал острой сталью он вновь и вновь.

Он жизнь спасал ему сотни раз

И тысячи раз убивал врагов.

И воин с тех схваток не вымолвил фраз,

А меч его словно бы голос обрёл.

И войны прошли, и земля зацвела,

Политая щедро кровью людской.

— А был ли враг? И была ль война?

Скажи, мой верный брат боевой!

— И враг был страшен, и мёртв был друг,

И всех хоронили в едином рве.

Но я твоё сердце одел в броню

И душу твою заключил в себе.

— Отдай мне душу, мой славный меч,

Пора вино окропить слезой!

И меч, исполнявший приказ любой,

Отдал свою душу и стал золой.

Красные искорки от костра отражались в глазах шарбонцев, пока пелись песни и сказывались истории. За их спинами поле освещали крошечные светлячки. Высоко в горах соловей заливался ночной песней. Сойко, отсев от остальных, гладила лисёнка, который время от времени щёлкал на неё пастью и норовил кинуться в кусты. Ясноглазый, Хамам и Ачик привели своих коней, решив, что уже пришло время поучаствовать в конской пляске.

— Девушки, доставайте бубны и делайте вот так! — мальчишка звонко защёлкал пальцами, показывая ритм. Рамси просить было не нужно. Сам Ачик тоже взялся за скрипку и встал напротив своего рыжего с ног до головы коня. Не было на скакуне ни узды, ни седла. Свободный, словно ветер, он всё же смотрел на хозяина и тянулся к нему длинногривой мордой. Едва услышав музыку, конь фыркнул от удовольствия и стал перебирать передними копытцами — сначала не отрывая их от земли, но как только Ачик стал играть громче, конь загарцевал на месте. Вот обе скрипки превратили музыку в боевой шторм, и рыжий скакун, мелко подскакивая, двигался то в одну, то в другую сторону.

— Хорош! Красавец, а не конь! А танцует не хуже вьюрка! Молодец, сынок! — крикнул Мурак, бросив золотую монету под ноги Ачика. Тот, широко улыбаясь и не прекращая играть, кивнул.

Зендея взглянула на отца. Добрый конь заставил его на время забыть об утре, которое неминуемо приближалось. Её же сердце, под стать рыжему скакуну, отбивало ритм всё звонче и быстрее. «Вывезти Иштар! Только вывезти её из Хализара!» — повторяла она мысленно свою задачу.

— Ну, что думаешь? — Софика присела рядом с подругой. — Ты сейчас не одна, да только от этого не лучше. Только посмотри на все эти лица. Смотрят на пляску коней, а словно хоронят кого-то. Наверняка в их мыслях горят погребальные костры! — протянула она и усмехнулась.

— Почему ты злишься на них? — спросила Зендея.

— Я всегда злюсь, видя наше бессилие. Говорят, семья — это сила. Как по мне, семья — это огромная мишень: стреляй на удачу, всё равно не промажешь! — Софика обвела взглядом всех сидящих у костра. — Вот и сейчас только и думают о том, как остынут в склепах тела трёх хуунов, и молчат.

— А ты? Что думаешь ты? — Зендея легла на траву и притянула к себе подругу.

— Не думаю. Прошу тебя, не показывай бессилия! Жалкий сброд мы, вот кто, как только начинаем себя жалеть и прощать за всё!

— Я вот в толк не возьму, о чём ты говоришь? Даже шувхани ничего поделать не могут, так чего же на остальных сердиться?

— Потому что никто не пробовал! Все привыкли только жадно рты открывать, как птенцы кукушек. И ждать, когда баро Арзамас кузнечика в них положит. Нет, правду говорили предки: не пойдёт на пользу шарбонцу долгая стоянка. — Софика смотрела в чёрное небо, но мысли её были темнее.

Где-то поодаль от них мирийка сидела в окружении Лапы, Шали, Кассандра и Сойки. Она улыбалась своим новым друзьям. Зендея присвистнула и, когда все обернулись, подозвала Змейку.

— Ты сегодня нас танцем своим тоже не порадуешь? — спросила Зендея, как только девчушка подошла к старшим сёстрам.

— Нет, Зендея, не хочу. Да и некогда мне! Вот, посмотри на Кручо, Лапа его так назвал! — Лисёнок уже перестал щёлкать на всех зубами, но вздыбился, когда Зендея протянула к нему руку. — Осторожно, Зендея, у него ужасненько острые зубы! Он меня даже до крови укусил, вот, смотри! — и девочка с гордостью протянула сестре израненную руку.

— О чём говорит чужачка? — спросила Софика.

— Я её голоса после того, как она про какие-то проклятия говорила, не слышала. А вот Лапа и Шали прямо из кожи лезут, как хотят ей понравиться! — весело ответила Сойко.

— Слышала? — Софика взглянула на Зендею. — Притаилась, слушает, что из себя дикий народ представляет.

— Ты ведь и сама хотела, чтобы её привели. Когда вернусь, думаю, её уже и след простынет, — проговорила Зендея.

— Нет, сестра, эта пришла с умом и умыслом. Эта никуда не денется, пока не поймёт, что мы за народ такой!

— Ты хочешь переселиться? — спросила Змейка, глядя на Зендею.

— Хочу найти маму.

— Нет! — Сойко смотрела на сестрицу огромными тёмными глазами. — Ты хочешь быть хууном.

Зендея улыбнулась, удивившись прозорливости сестры.

— Ты права! Но исчезновение мамы омрачает мою радость.

Лисёнок, спрыгнув с колен Сойки, осторожно подошёл к лежащей на траве Софике и стал принюхиваться, не забывая предупредительно издавать щёлкающие звуки.

— Убери от меня своего грызуна! — спокойно произнесла Софика, но Сойко фыркнула и, схватив лисёнка, вернулась к брату.

— Утро скоро наступит, — сказала Зендея, глядя в ещё темное небо.

— Оно всегда наступает. Хоть бы раз сбилось с пути! Так нет же, эти звёзды всегда неизменно над нашими головами, солнце год за годом встаёт за горой и садится в поле! Всё-то у богов слаженно, а у людей — будто из рук валится, — пробурчала Софика.

— Когда станешь старой, дети с радостью будут слушать твоё брюзжание, — хихикнула Зендея, толкнув подругу в бок.

— У меня будет, что им рассказать! — согласилась Софика.

3. Холодное утро

Зендея, заслонив глаза ладонью, посмотрела на солнце, выползающее из-за гор. Костёр давно погас, и разговоры смолкли, шарбонцы расходились по своим фургонам. У загонов трижды громко пропели петухи. На опустевшей поляне оставались Арзамас, Мурак и молодая кровь. Шали, вычищавший котёл, бросил своё занятие и стал вытирать руки о сухую траву. Лапа и Кассандр передавали друг другу дымящуюся трубку. Ачик жевал кусок остывшего мяса. Хамам так и не занял себя ничем.

— Надо бы вам выспаться, — обратился к ним баро. Но никто не двинулся с места. Все напряжённо ждали.

— Говорила же, что ты не одна, — тихо, чтоб слышала только подруга, произнесла Софика.

Со стороны пещеры приближалась Гурбаш и ещё двое самритов.

— Ну хватит стоять и бояться! Раз уж всё решено, пора думать, как девочке войти и выйти из столицы живой! — сказала она, подойдя к Мураку. — А ты, раз решил стоять на пути, так хоть стоял бы как скала! Тьфу на вас, мужчин! Где это видано, чтобы племя спасала девчонка?!

Мурак кивнул и снова взглянул на дочь.

— Я иду! Я так решила! — поторопилась высказаться Зендея.

— Ты только погляди на неё! Идёт! А куда идёшь, знаешь? Так вот знай, птичка, как только выпорхнешь из гнезда, отвечаешь головой не только за мать, но и за всё племя! За всех! Сделаешь ошибку — погибнешь не только сама, но накличешь врага на эти головы, — старейшина указала длинными пальцами на молодых. Шали скривил лицо.

— Дайте попробовать сначала нам! — вновь попросил Хамам.

— Нет! — в два голоса ответили Гурбаш и Арзамас.

— Ваши головы нам уже не приделать назад! — добавила старейшина уже мягче. — Садитесь, раз остались!

Дважды звать не пришлось, парни подскочили ближе к старейшинам, присели на землю. Софика растолкала братьев ногой, чтоб освободить место для Зендеи.

— Пропусти, Кас! Вы бы ещё разлеглись! Это Зендея войдёт в транс! — ворчала она.

— Где мирийка? — спросила Гурбаш.

— Отвёл её в свой фургон, — поспешил ответить Лапа, и все взгляды лукаво устремились на парня. Он чуть не поперхнулся только что втянутым дымом. — А позже найдём ей другой…

— Как только переселишься, дочка, что бы вокруг тебя ни происходило, думай быстро, будь незаметной, меньше говори, больше слушай! — советовал баро. Тёмные круги залегли под его глазами, щёки впали, обнажив острые скулы, и даже волосы, казалось, побелели ещё больше. Раньше Зендея этого не замечала.

— Она и среди своих-то немногословна, — вставил было слово Ачик, да прервал речь от строгого взгляда Гурбаш.

— Второе — если удача отвернётся, поспеши к Сафару. Он выведет тебя из города, — продолжил баро.

В воздухе повисла тишина, и Зендея услышала, как пульсирует жилка на её шее.

— Если все джинны и духи обернутся против тебя, беги, девочка. Но так, чтобы думали, что ты за водой к колодцу идёшь. Пусть разум твой будет холодней стали, которую носят на поясах мужчины, — добавила Гурбаш. — А теперь войдём во тьму вместе, поищем служанку, что нам подходит. Заглянем в её прошлое.

Гурбаш притянула Зендею ближе к себе и закрыла глаза. Гурбаш не прибегала к силам трав и своим ученикам совет такой не давала. Длинные худые пальцы обхватили руки Зендеи, кольца звякнули, и девушка закрыла глаза.

В каменном белом шатре знойный ветер трепал балдахин и шторы. Надоедливые мухи кружили над низким столом. Пухлые руки ловко раскатывали сладкое тесто — так думалось Зендее, потому что в воздухе ощущался запах мёда и орехов, а тесто липло к рукам. Снаружи молодая девушка согнулась над большим чаном. Ветер подбросил штору, и девушка подняла глаза, густо подведённые сурьмой… и что-то пошло не так.

Картина чьей-то жизни развеялась как песок, как тина на поверхности воды, и Зендея потеряла руку Гурбаш. Что-то затянуло её глубже. Она перестала чувствовать своё тело. Тьма разлилась без конца и края, такой чёрной и беспросветной Зендея не помнила ни одну из своих ночей. Она легко, чёрным пёрышком погружалась в её тёмные воды. Невыносимую лёгкость пронзило одно только видение — искажённое гримасой страха лицо матери. Глаза Катианны были полны ужаса: она видела переселение дочери.

Ещё миг — и вокруг зазвучали голоса и появились очертания людей. Последнее, что услышала Зендея во тьме, — крик. И мир скоро обрёл цвет. Мрачный цвет. Как только она распахнула глаза, ей тут же захотелось зажмуриться от увиденного и бежать в поисках спасительной тьмы. Но жестокость яви была в том, что рассветное солнце было настоящим, как и ударивший в нос запах мочи, крови и пота. Рядом — никого из шувхани. А на деревянной перекладине, приделанной к высоким столбам, болтались двое мужчин в мирийских доспехах.

— Боги! — сорвалось с губ Зендеи, и она обернулась.

Позади неё, с прямыми спинами, но с опущенными взглядами, стояло десятка два солдат. В их сдержанных выражениях лиц читалось презрение.

— Госпожа! — тихо сказал один из них, ожидая от неё чего-то.

Зендея не понимала, почему стоит здесь, чего от неё ждут солдаты. Но переселение произошло так скоро, как никто этого не ожидал, и нельзя было себя выдать. Она вновь повернулась к висельникам. Её зрение и слух обострились. Она обежала взглядом местность. Воины, окружавшие её, стояли на площадке, утрамбованной рыжим песком. Стены были далеко, и это были высокие каменные стены. Ещё дальше виднелись белые каменные купола шатров. Солдаты позади безмолвствовали, а с висящего на верёвке мирийца стекала моча. Где-то очень далеко ржали кони. Одно было неясно: почему на ней шёлковый наряд, вышитый золотом, а пояс затянут кушаком и украшен драгоценным металлом. «Что-то пошло не так», — пульсом отдавалось в висках. Ответы пришли внезапно.

— Что прикажете, Сатиджа-амир? — один из солдат обратился к Зендее.

Ей казалось, что солдат задал вопрос уже вечность назад, пока жар сменялся холодным пóтом и прошибал всё её тело.

— Снимите их! — наконец выдавила из себя Зендея и удивилась своему голосу, каким он стал властным и тягучим.

Спиной она чувствовала, как солдаты заметались в нерешительности, но, приученные исполнять волю своих владык, тут же подскочили и стали быстро взбираться по столбам вверх. Взмах сабель — и одно за другим тела попáдали на землю. Это случилось так скоро, что даже петух не успел бы прокукарекать дважды.

— Забавляешься, сестра! — ещё один незнакомый голос прорезал холодное утро. Зендея всмотрелась в тонкую фигуру, приближающуюся к ней. Богато расшитый халат раздувался на ветру. На поясе поблёскивали короткие ножны, украшенные самоцветами.

К Зендее подошёл кареглазый юнец одного с ней роста. Смуглая кожа, тёмные волосы, характерные для всех мирийцев, и горбатый нос. На курчавой его голове золотым ободком красовалась тиара.

— Зачем же ты так рано закончила представление?! — произнёс он, делано изображая невинность.

— Стало скучно, — выдала шарбонка первое, что пришло в голову.

— Тогда приглашаю тебя на конное поле! Пойдём! Я покажу тебе, как нужно веселиться, Сати! — И новообретённый брат, схватив сестру за руку, повёл через площадку, на которой тренировались сотни мужчин. Судя по всему, территория прилегала к казарме.

Солнце скрывали низкие тучи, и шёлк одежды трепал пыльный ветер. Зендея была уверена, что этого малорослого братца звали Сахиром. Больше она не была уверена ни в чём. Стоит ли ей идти за ним? Как его называть и как с ним говорить? И как получилось так, что она вдруг оказалась в теле принцессы?

Пока они шли, солдаты расступались и припадали перед ними на колено. Только теперь Зендея смогла рассмотреть их внимательно. Курчавые короткостриженные головы, широкие баньяны, выкрашенные жёлтой хной, и кожаные панцири, смазанные жиром. От них пахло пóтом, сталью и землёй. Таким чужим казался ей этот запах.

Не отставая ни на шаг, за братом и сестрой следовал небольшой отряд из тех же самых солдат, в толпе которых впервые оказалась шарбонка. Они передвигались безмолвно, но Зендея слышала их дыхание. Братец же не умолкал и волочил её сквозь площадь.

— Отец, наш наидостопочтеннейший амир, прибывает в Хализар завтра утром, ты знала? Так что наши с тобой забавы придётся ненадолго забыть. Ты расстроена, милая сестричка? Ведь отец не позволит любимой дочери разъезжать по горам в поисках беглых рабов, — принц лукаво улыбнулся. — Надеялся я, что отец позволит мне сопровождать его в поездке, но он обошёлся со мной словно пёс, зажавший в зубах обглоданную кость, словно гнусная рабыня, жалеющая чашку скисшего молока. Он взял с собой Джихара, готового продать полцарства за драконье яйцо! Ну? Какова расточительность? Будто этот перворождённый не знает, что все драконы вымерли. Отвалились, как рога у лошади.

Сахир говорил, не разбирая слов, и пока Зендея гадала, как могла бы ему ответить, он повернулся к ней.

— Я знаю, дорогая сестричка, какие мысли бродят в твоей голове. Я видел, что зло ты сеешь там, где ступаешь, и как бы ни был слеп отец, он видит то же. Но даже не думай направлять острие своего языка мне в спину, Сати. Ты знаешь, что будет! — процедил братец уже без деланой улыбки.

— Ну что ты, братец! — осмелилась ответить Зендея. — Разве не найти мне во всём свете других врагов?!

— Хм… И верно! Что нам с тобой делить, Сати, правда? — улыбнулся Сахир и, снова взяв руку сестры, повёл дальше.

«Отец и остальные с ума сходят», — мелькнула мысль, но Зендею тут же отвлёк открывшийся вид на арену. В высоких беседках, занавешенных тонкой тканью, сидели люди. К одной из них брат с сестрой вели свой путь. Зендея, стараясь идти не торопясь, вглядывалась в эти лица. Их было не меньше сотни. Они, в свою очередь, провожали их цепкими взглядами: женщины с глазами, подведёнными чёрной сурьмой, мужчины с клиновидными бородками.

Наконец, войдя в шатёр, на краткий миг Зендея испытала облегчение, спрятавшись от взглядов чужаков. Свита из солдат выстроилась так, что обзор открывался только на широкое поле. Принц, усевшись на скамью, был возбуждён и ёрзал, громко выкрикивая указания.

— Твоему взору, драгоценная сестра, предстанет конь, которого откуда-то приволок Джихар! Ну так вот, моя милая, он проиграл его мне в кости! И знаешь, что сделал этот демон на четырёх копытах? Сбросил меня с себя! Так вот, сегодня я перевоспитаю этого строптивца! Вот же братец расстроится! — верещал он ломаным голосом взрослеющего юнца.

Сахир не обманул. Жестокая сцена, свидетелем которой стала Зендея, не могла оставить равнодушным никого, а уж тем более дочь шарбонского народа. Под бой барабана в центр поля вывели коня. Таких красавцев Зендея ещё не встречала. Чёрный, словно высеченный из агата, с гривой, разлетающейся на ветру подобно корабельным парусам, и статью, присущей непокорённым городам и женщинам.

— Какой красавец! — не сдержалась она.

— Ты смеёшься?! — недоверчиво спросил принц. — Этот демон не поддаётся дрессировке! Он половину табуна подпортил! С меня хватит, сегодня он своё получит!

Не успел он договорить, как на арену вывели трёх тигров. Те ступали на согнутых лапах, осторожно, вкрадчиво, волоча за собой длинные цепи. Укротители расставили их по кругу, в разных углах арены, прибив концы цепей в землю. Вокруг поля вспыхнуло кольцо из огня: рабы подожгли канат, видимо, пропитанный жиром. Послышались ленивые возгласы, чёрный скакун оказался в опасной ловушке. Он замер. Его ноздри ловили запах хищников, которые, казалось бы, даже не замечали коня. Все затихли. Зендея пыталась найти выход: просить принца отдать ей коня и не вызвать подозрений. Но как мало она знала об этом мире, об этих людях.

С соседних шатров послышались нетерпеливые гиканья. Принц тоже вскочил на ноги и, обернувшись, потребовал стражника подать ему лук и стрелы.

Чувство гнева — всегда порождение бессилия. Маленькое и немощное, оно рождается в сердце и стремительно растёт. Зендея была вынуждена глядеть на истинную красоту, до которой дотянулась уродливая рука жестокости. Никогда ещё в своей жизни она не испытывала этого чувства. Вцепившись в подлокотники кресла, огромным усилием воли она вынуждала себя смотреть на расправу, учинённую принцем.

Стрела просвистела и воткнулась в ребро коня. Он с диким ржанием встал на дыбы, и тигры молниеносно ответили на угрозу. Началась неравная схватка. С каждой рваной раной на теле зверя от Зендеи словно отдирали беззаботную жизнь. С каждой стрелой, вонзающейся в круп скакуна, она понимала, что дороги назад не будет.

«Не показывай своё бессилие!» — прозвучали в памяти слова Софики.

— Дай мне! — рыкнула Зендея и, не дожидаясь, пока принц протянет ей то, что она попросила, выхватила лук и стрелу из его рук. Она натянула тетиву и прицелилась. Её стрела пробила голову коню. Тигры не ждали. Одна из кошек вцепилась в шею скакуну мёртвой хваткой. Тот простоял три удара сердца и рухнул.

Из последних сил Зендея повернулась к принцу и процедила:

— Это было не так весело, как ты обещал. А тебе стоит в другой раз оседлать заморенного голодом осла! Может, с ним справишься? — Повернувшись к главному стражнику, прошипела: — Я к себе. Иди вперёд.

Стражники проходили сквозь возбуждённых и разочарованных людей, вдоль сада с фонтанами. Кажется, принц что-то кричал ей вслед. Но гнев заложил уши и застилал глаза багровой пеленой.

Наконец её привели в один из шатров. Войдя в прохладный коридор, она смогла перевести дух. Мраморные полы с затейливым узором, колонны, покрытые позолотой, ещё совсем недавно могли бы привлечь её внимание, но перед взором, все ещё западая на передние копыта, хрипя и истекая кровью, стоял конь небывалой красоты.

Стражники, дойдя до арки, завешанной тяжёлой тканью, остановились. Раздвинув полог, лжепринцесса вошла в покои. В комнате не было никого и ничего, кроме широкой тахты, заваленной узорными подушками, и большого зеркала в массивной раме.

— Так вот ты какая, принцесса Сати, — с презрением проговорила Зендея, глядя на незнакомку в отражении.

С зеркала на неё смотрели голубые глаза, густо подведённые сурьмой. Это придавало лицу принцессы хищный вид. Размотав с головы расшитый бисером бархат, Зендея высвободила длинные русые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и снова пригляделась. Всего на мгновение её пронзило желание вернуться домой, обнять отца и забыть утро, проведённое в этом теле, но тут же отступило. Она сделала шаг по направлению к неизвестности — её первая миссия начиналась. У Зендеи была цель: как можно скорее найти советницу амира.

«Всё у вас пошло не так! — упрямо ответило ей её же отражение. — Что вы будете делать с принцессой? Она ничего не вспомнит, но вопросов будет тысяча! Глупые, глупые шарбонцы!»

Зендея подошла к тахте и медленно на неё опустилась. Внезапно в этой тишине она уловила аромат мускатного ореха и дыни, который исходил от её наряда. С улицы доносился пыльный запах мёда. Не видя себя в зеркало, она чувствовала, как шёлк одежды неприятно стягивает грудь. Ей было неудобно в этом чужом теле. Намотав на палец светлый локон, Зендея всмотрелась в него. Удивительный цвет волос, как у иноземцев, которых они видели в Калипсе. Поднеся к лицу руки, она изучала цвет кожи принцессы, такой же необычайно холодный и светлый, как туман над озером. Ощущала тяжесть этого тела, крепкие бёдра и сильные руки. Жёсткие ладони её говорили о постоянных тренировках с оружием. И всё-таки кто-то или что-то стало причиной того, что она теперь в этом неприкасаемом для шарбонцев теле. Проваливаясь в сон, Зендея с тоской подумала, что, возможно, за это переселение придётся дорого заплатить.

4. Дочь

«Зендея!» — голос старого Арзамаса прозвучал где-то вдалеке. Клубящийся чёрный дым проник в сон и вырвал Зендею из медового плена.

«Я слышу тебя!» — ответила она ему мысленно.

«Наш человек найдёт тебя. Доверься ему. Тебя ждёт состязание. В честь своего возвращения амир устроит игры. Сати умелая наездница и в совершенстве владеет саблей. Участвуй в скачке, но откажись от боя.

«Что привело меня в это тело, баро?»

«На нас ведут охоту, не входи во тьму без надобности!»

«Что мне сказать амиру при встрече?»

«Мы мало что о ней знаем, без принцессы нельзя добыть воспоминания. Старайся меньше попадаться на глаза амиру».

«Арзамас, а как там мой отец?!»