Бесплатный фрагмент - Дорога из АДа

Рассказ о гипнотизёре

— Гипноз, товарищи, изобретён очень давно, гораздо раньше, чем сотворён мир. Только после изобретения гипноза, исключительно благодаря ему был сотворён мир.

Лектор обвёл всех усталым взглядом из-под сильных очков, слегка улыбнулся, сложил в стопку бумаги, постучал о столешницу, чтобы выровнять листы, убрал в папку и сошёл с кафедры. Я, поражённый столь неожиданной концовкой лекции о гипнозе, хотел догнать его, не очень понимая зачем. Он неожиданно быстро по ещё не успевшему заполниться проходу вышел из зала. Когда я, теснимый со всех сторон толпой, извиваясь угрём, вырвался на вечернюю, уже пробирающую осенним холодком улицу, лектор, скорее всего, скрылся за одним из поворотов. Во всяком случае нигде в пределах видимости не было заметно невысокой, слегка сутулящейся фигуры в сером брючном костюме с папкой в руках.

Решив пойти другим путём, я вернулся в фойе и попытался найти афишу сегодняшней лекции с указанием докладчика. То ли её вообще не было, то ли успели снять за ненадобностью, во всяком случае расспросы баб Зины, уже заступившей на пост с ведром и шваброй, ни к чему не привели. Всё ещё не очень понимая, чего так дергаюсь, я сел на лавочку возле клуба и задумался: «Как всё-таки узнать, кто же был этот незнакомец?»

Мне про лекцию сказал Мишка после четвёртой пары, когда мы зашли выпить по кружечке пива и потрепаться. Обмениваясь мнениями, кто, с кем, когда, Мишка неожиданно сказал:

— Сегодня в клуб столичный лектор приезжает. Слышал, про гипноз будет рассказывать. Сходи, может, узнаешь чего ценного о том, как Таньку охмурить, а то, похоже, облом тебе нарисовался, — при этом он похабно осклабился и подмигнул.

Мишка знал про мой чересчур сильный интерес к второкурснице Таньке, которая только этой осенью появилась в нашем институте, переехав из другого города. Помимо совершенно очевидных внешних достоинств было в ней какое-то нездешнее умение держаться независимо и одновременно не вызывающе, гордо, но незаносчиво, поэтому многие девчонки принялись набиваться ей в подруги и копировать, а пацаны, конечно, пытались завязать с ней отношения или хотя бы познакомиться. Мишка и сам был в их числе, но, поняв, что в знакомстве она не отказывает никому, однако потом держит всех на равноудаленном расстоянии, быстро отступился и сделал вид, что потерял к ней интерес, продолжая при этом недобро подтрунивать надо мной.

— Сволочь ты, Мишка, — сообщил я ему о своих мыслях. — Думаешь, если ты типа сделал вид, что она тебе неинтересна, никому не видно, что у тебя слюни капают, когда ты на неё смотришь? А насчёт гипноза не беспокойся, обойдусь без него в лучшем виде, природным обаянием не обижен, слава Богу. Привет Дуньке Кулаковой. — И я с гордым видом, одёрнув недавно привезённую братом из загранки джинсовую куртку, оставил Мишку допивать пиво в одиночестве.

Конечно, у Мишки теперь не спросишь, откуда он узнал да кто лектор, но, если лектор из Москвы, может, он в гостинице остановился? Машины я перед клубом не видел, автобусы в Москву ходили только до 9-ти, вряд ли он успеет: автовокзал-то на другом конце города, но ведь и гостиница, если что, там неподалёку, так что направление одно, может, ещё по дороге догоню, если он частника не поймает. Дорога была неблизкой, и, определившись с тем, что надо делать, я стал размышлять, зачем я это делаю. Лекция, в общем, как лекция, и хотя писали о гипнозе не очень охотно, да и литературы практически не было, но общие моменты я уже знал и так. Даже по телевизору сеанс видел, когда мужик с огромными усами, одетый, как недоделанный Дракула, мотал перед лицом у другого, сидящего на стуле с видом кролика перед удавом, золотыми часами на цепочке, а потом щёлкнул пальцами и тот, что на стуле, стал петь песню Чебурашки голосом Аллы Пугачевой. Смех и ужас.

Однако в лекции было и что-то другое, несмотря на то что лектор не демонстрировал никаких чудес гипноза, иногда он обращался напрямую к кому-нибудь из слушателей с вопросом, лишь отдалённо имеющим отношение к теме, например:

— Иногда полагают, что с помощью гипноза великие полководцы заставляли своих бесчисленных воинов совершать абсолютно бессмысленные с точки зрения здравой логики действия, когда, например, они, подобно муравьям, переходили реки по трупам впереди идущих, утонувших в реке, просто для того, чтобы дать возможность пройти по ним всей армии. Вот вы, молодой человек, если бы были муравьём, решились бы на такое?

Молодой человек, ещё за секунду до этого охваченный привычной дремотой лекции, вскакивал и с жаром в глазах восклицал:

— Смерть в куче! Смерть за кучу! Смерть на куче! Это и есть муравьиный смысл, жизнь без кучи нелепа, смерть без кучи бессмысленна! — После чего, ещё раз окинув весь зал горящим взором, спокойно садился на место и продолжал дремать.

Подобное случилось три раза за лекцию, при этом необычна была и реакция зала: я, например, был искренне удивлён — так, что чуть глаза на лоб не вылезали, но, оглядывая соседей, видел, что они смотрят на парня с таким видом, как будто им показывают «хронику с полей»:

«Пятьдесят центнеров с гектара, ну надо же?» — интерес во взгляде только подразумевался, но на самом деле отсутствовал.

Я тогда решил, что, видимо, редко, если быть точным, никогда раньше не бывал на лекциях, а для завсегдатаев такое поведение в порядке вещей, но сейчас уже был почти уверен — на самом деле мы все были в положении того дядьки на стульчике. Только этот гипнотизёр не размахивал часами и не щёлкал пальцами, а тихо и монотонно погрузил нас в транс, но, наверное, не всех, меня, например, — точно нет.

«Именно поэтому ты сейчас как полноценный неизвестно зачем несёшься неизвестно куда, — мысленно похвалил я себя за сообразительность. — Впрочем, куда — известно, это я зря, а вот зачем?»

«За лектором».

«А на кой он тебе сдался?»

«Наверное, я что-то хотел спросить».

«И что же ты такое важное хотел спросить, что попёрся на ночь глядя в чужой район без элементарного кастета?» — внутренний монолог приобрёл неожиданный оборот.

Я даже остановился и огляделся на всякий случай. Ничто так не придаёт уверенности, как самое тупое объяснение своих действий, теперь, когда мне потребовалось конкретное объяснение, что я не полный олень, оно родилось сразу и было идеально по примитивности:

«Ты на лекцию ради Таньки пошёл».

«?..»

«И ничего полезного в этом плане не узнал».

«?..»

«Значит, ты хочешь задать конкретный вопрос: „А как у нас, товарищ лектор, с применением гипноза для улучшения взаимоотношений мужчины и женщины?“»

Хотя я вроде помнил, что изначально никакого такого вопроса задавать не собирался, но это был конкретный вопрос и нормальный мужчинский повод, поэтому, быстро уверив себя, что просто сформулировать правильно не мог, я, уже полный решимости, зашёл в автовокзал.

Автобус ещё не подали, так что и по погоде, и по одежде выходило, что профессор (ну не за лектором же я гонялся и не за гипнотизёром — это несолидно как-то, поэтому наверняка он профессор) должен быть внутри. Поначалу ряды новых лавочек из металла и гнутой фанеры, поблёскивавшие огромными, с пятак, выпуклыми металлическими заклёпками в мерцающем свете неоновых ламп, казались абсолютно безжизненными, но, когда я увидел лежащее между их рядами тело «профессора», они показались мне ещё безжизненней……

— Так, спокойно, ты писатель-фантаст, пишешь рассказ (короткий рассказ) о гипнотизёре, откуда здесь мёртвый профессор? Отойди, не бери, — испуганно бормотал я, лихорадочно пытаясь выбраться из ситуации, пятясь, вышел с автовокзала, закрыл дверь и даже ноги вытер о воображаемый коврик.

Присев на лавочку и немного поразмышляв, я решил, что на автовокзале никакого профессора не было и надо пойти поискать его в гостиницу, благо она неподалёку.

Гостиница была единственным местом в нашем городе, где в ночное время суток можно было купить всё (не прям всё, а всё, что нужно в ночное время суток). Поэтому у входа постоянно кто-то ошивался, и, конечно, я рисковал встретиться с местными. Прикинуться приезжим не было никакой возможности: таких джинсовых курток, как у меня, была одна на город, и если днём (особенно в своём районе) я этому очень радовался, то ночью в чужом….

— Так, сейчас у меня мёртвый автор ляжет недалеко от мёртвого профессора, сосредоточься, ты писатель-фантаст, пишешь рассказ о ГИПНОТИЗЁРЕ.

К счастью, в этот раз у входа никого не было, что характерно, в фойе тоже, и, даже поднявшись на второй этаж, где вдоль длинного, тускло освещённого коридора тянулись двери номеров, я тоже никого не обнаружил. Наверно, постояльца заселяют, сейчас из какой-нибудь двери выйдет горничная, скорей всего, там и будет лектор (ну его, профессора, пусть покоится с миром).

Вдоволь надышавшись гостиничным запахом, циркулируя по коридору, я уже прикидывал, что, наверно, дешевле мне будет снять номер, чем если с меня по дороге снимут куртку, и мысленно поздравлял себя с удачной «охотой», как вдруг прямо из-за двери, мимо которой я проходил, вышла горничная, мне даже показалось, в проёме мелькнул знакомый серый пиджак. Сделав, как мне думалось, серьёзное лицо, я ускорил шаг и целеустремлённо дошагал до конца коридора, обернувшись, увидел, что горничная уже ушла и можно спокойно всё обдумать. Ровно через 3 секунды я, пару раз для проформы стукнув в дверь, начал с порога:

— Профессор, я был на вашей лекции…

— Ну-ну-ну, молодой человек, всего лишь доцент, на кафедре, знаете ли, не все разделяют мои идеи, — неожиданно перебил он меня. — Я догадываюсь, что могло привести ко мне юношу в позднем пубертате, боюсь, здесь я мало чем могу быть вам полезен, но кое-что объяснить попытаюсь, присядьте.

От неожиданности я даже не удивился, что лектор указывает мне на солидное кожаное кресло, которое, конечно, никак не могло оказаться в номере нашей городской гостиницы. Погрузившись в надежные кожаные недра, я как бы переложил на него всю накопившуюся тяжесть сегодняшнего похода.

«Какие милые, в сущности, люди все эти профессора-гипнотизеры», — пронеслось в голове, прежде чем сознание окончательно покинуло меня.

«Ты кто?» — возник где-то внутри головы вопрос, произнесённый, впрочем, приятным баритоном.

«Конь, что ли, в пальто?» — вопросом на вопрос попытался отшутиться я, не решаясь открыть глаза.

«Ответ неточный».

«Никто?» — рассчитывая непонятно на какой ответ, снова спросил я.

«Ты где?»

Однако, пристал, не хотелось, но всё же пришлось открыть глаза, чёрный цвет сменился на белый, больше ничего. Похоже, шутки закончились:

«Нигде».

«А точнее?»

«Куда уж точнее?» — попытался я взять инициативу в свои руки.

«А когда Никто и Нигде — это что?»

«Ничто».

«Абсолютное ли ты ничто?»

«Нет, конечно, я даже два неабсолютных ничто — один спрашивает, а другой отвечает».

«Хочешь остаться так или стать абсолютным?»

«А можно всех посмотреть? — почему-то опять меня потянуло обратить всё в шутку, но долгое молчание в ответ не оставляло шанса, что это получится. Потянуть время, что ли, шлангом прикинуться? — Абсолютным чем?»

«Ничем».

Коротко и ясно. Выбор не очень, зато вполне очевидный, вечно осознавать себя ничем и нигде совершенно не вариант:

«Хочу».

«Точный ответ. Прежде чем удовлетворить ВАШЕ желание, мне хотелось бы кое-что пояснить. Начать, правда, придётся издалека, но время не имеет для нас значения. Так вот. На лекции я не стал углубляться в тему, а просто в конце обозначил выводы — это сработало, вы заинтересовались, поэтому сейчас находитесь здесь. Смею уверить, ваше любопытство будет вознаграждено. Вы сможете узнать больше правды об этом мире, чем кто-либо другой, исключая, разумеется, меня.

Речь пойдёт о творении. Изначально было две субстанции. Абсолютное Ничто, включающее в себя в непроявленном и потому совершенном виде абсолютное Всё, и абсолютное Никто, представлявшее некую творческую силу, о которой решительно ничего нельзя было сказать, кроме того, что она, очевидно, была нацелена на бесконечную авторотацию, осуществить которую могла только через что-то, но было только Ничто. И до некоторых пор это самое Никто скакало по Ничто, как, извините, блоха по слону, но способа воздействия изобрести не могло — Ничто оставалось незыблемо в своём совершенстве. Это могло бы продолжаться и по сей день, но, к несчастью, коварное Никто в недрах своих сотворило то, что и можно упрощённо, конечно, назвать гипнозом — способом бесконтактного воздействия, позволяющим трансформировать Ничто, придавая ему некие формы. После чего целостность Великого Ничто была нарушена, а Никто получило возможность продуцировать свои копии — эти паразитические образования буквально разорвали Ничто на куски. У каждой частички появилась так называемая «душа», т.е. реплика абсолютного Никто, которая решительно не давала этим частичкам соединиться вновь и обрести прежнее совершенство и величие — Ничто.

Более мелкие «души» структурировались в более крупные. Никто стремилось создать наиболее точную копию себя, способную к самовоспроизводству. На уровне человека это вполне удалось.

К счастью, люди только отчасти состояли из Никто, память о Великом Ничто осталась в том, из чего они состояли, поэтому самые великие и призывали совсем отказаться от так называемой «души» и вернуться в абсолютное Ничто, дабы восстановить его незыблемость и гармонию. Это требовало сложных практик и было доступно единицам, но я сумел обратить оружие против его создателя и теперь с помощью гипноза могу разрушать эти паразитические образования, возвращая всё в состояние абсолютного изначального порядка и гармонии, состояние великого Ничто.

Вам, молодой человек, исключительно повезло, вы станете первым кирпичиком в здании. Со временем благодаря мне Ничто обретет достаточно силы, чтобы самостоятельно вырваться из-под власти Никто и полностью восстановить прежнюю гармонию, а сейчас я досчитаю до трёх, и на счёт три вы перестанете существовать, но совершенства и гармонии станет больше.

Раз, два, три!

Ощущение было такое, как будто в голове лопнул маленький шарик с тёплой водой и она брызнула во все стороны, орошая мозг тёплыми струями.

— Неужели это всё? Что ж, надо признаться, не самый ужасный конец, хоть и неожиданный. Посмотрим, что же это у нас за Ничто такое.

Увидев ряды вокзальных кресел в мутном свете неоновых ламп, я даже испытал некое разочарование. Ещё большее разочарование я испытал, обнаружив отсутствие куртки.

— Сволочи, отоварили, значит, по башке, затащили в пустой автовокзал, чтоб никто не видел, сняли куртку и — привет родителям? Гадские гады, ну хорошо, хоть жив остался. — Я потрогал огромную шишку на затылке. — Вот тебе и «профессора-гипнотизеры», простой дубинкой такой кипиш в голове навели — мама не горюй. А Мишке всё-таки рыло надо начистить, что он заводит меня с этой Танькой всё время…

Ласточки из Козявино, или Особенности психолого-географической аномалии

ДЕНЬ 1

Часть 1

— Кто работал, кто устал — все достали, всех достал, — пыхтел я любимую пыхтелку последней недели, но сейчас, возвращаясь из института домой к собранному рюкзаку, я делал это со всем возможным воодушевлением.

Сомнения в правильности выбора специальности, бардак в отношениях с подругой и экзаменационная нервотрёпка плавно подвели меня к мысли сразу по окончании сессии свалить куда подальше, отдохнуть в одиночестве и поразмышлять на досуге.

Вчера, распечатав подробную карту ближайшего района соседней области и несколько раз вслепую ткнув в неё измазанным зелёнкой пальцем, я определился с местом отдыха и собрал рюкзак.

Поэтому, заливаясь Винни Пухом, я почти бежал домой, ожидая, что уже сегодня вечером меня будут окружать поля совхоза «Красная коммуна», Верблюжье болото и за речкой Поганый ключ ещё незнакомое, но уже милое сердцу Кузякино — единственный населённый пункт, который точно попал в центр зелёного кружка, оставленного пальцем…

До областного центра пришлось добираться на тепловозе, к которому было прицеплено два старых плацкартных вагона. Хотя ходил он редко, народу в нём было немного. Люди, работавшие в столице, проводили в дороге туда-сюда добрую половину жизни. Разместившись в купе, они сразу занялись привычными делами. Выпивали, закусывали, продолжали род, не очень смущаясь условиями плацкарта.

Приятно удивил сосед по купе. Коричневый костюм-тройка в тонкую серую полоску, кожаный портфель с необычными застежками в форме золотых драконов, немного рассеянный, но проницательный взгляд. Даже отсутствие обычной академической бородки не мешало разглядеть в нём человека умственного труда, возможно, профессора. Я же в своём туристическом прикиде, с огромным рюкзаком составлял ему исключительную по необычности для этого вагона пару.

Несмотря на почтенную разницу в возрасте, мы достаточно быстро разговорились. Как я и подумал, мой попутчик, Семён Михайлович, занимался наукой, преподавал, а сейчас ехал в исследовательскую командировку «на поля». О цели командировки распространяться он не захотел, рассказав, однако, что занимается психолого-географической аномалией. Я, конечно, был сильно озадачен существованием подобного феномена, но расспрашивать не стал, боясь показаться навязчивым.

Удивила меня реакция Семёна Михайловича, когда он услышал, куда я собираюсь ехать: «Кузякино, Кузякино… Ну, даст Бог, доберётесь в своё Кузякино». На прощанье он, ещё раз пожимая мне руку, как-то особенно проникновенно пожелал: «Счастливо добраться, молодой человек». Я несколько насторожился, но особого значения не придал, а если и придал…

Дорога до райцентра ничем не удивила. Привычно старый автобус, где залетающая в полузакрытые двери серая пыль за 3 часа покрывает тебя ровным пушистым слоем. Когда я вышел из автобуса, отличить меня от мышонка можно было только по отросшей рыжей щетине.

Часть 1а

От районного центра начались трудности. Загугленные автобусы оказались вполне себе виртуальными. Единственным транспортом были несколько «Жигулей» на центральной площади, модель и цвет которых с трудом определялись под слоем всё той же дорожной пыли. Но, судя по смутным силуэтам водителей за грязными стёклами, всё же это было такси.

Первый водитель спал, уткнувшись лицом в баранку, ещё два не знали никакого Кузякина, пришлось садиться к четвёртому. Цвет его лица идеально соответствовал цвету выцветшей ёлочки, болтавшейся на зеркале заднего вида. А вот запах в машине был далёк не только от хвойного, но и от какого-либо вообще имевшегося в природе. Усевшись на заднее сиденье и максимально опустив стекло, я доверился судьбе.

Дорога петляла среди перелесков и полуразрушенных деревень. В сгущавшихся сумерках она всё больше теряла очертания, переходя из асфальтовой в грунтовую, а из грунтовой в какие-то плохо заметные параллельные тропинки. Въехав в очередную деревню из четырёх заброшенных домов, шофёр остановил машину, вышел, справил малую нужду, покуривая и задумчиво посматривая на плотно покрытое тучами небо. Потом заглянул в моё окно и, махнув рукой куда-то вперёд, сказал: «Ну, Козявино — там! А я назад поеду — фары не работают, етить-матить!»

Очнувшись от дорожной полудрёмы и ещё плохо соображая, я всё же умудрился почти заорать: «Какое на хрен Козявино? Кузякино! Кузякино! Я же три раза спросил, баран!» — «Баран», впрочем, я уже задавил в горле, решив, что ругаться с водителем сейчас не очень разумно.

— Ничего не знаю, Козявино там, а назад не повезу, фары не работают, етить-матить.

Прикинув, что, даже если я достучусь до его здравого смысла, всё равно больше уверенности у меня вызывают палатка и запас продуктов, чем поездка ночью без фар непонятно с кем и куда, я молча вышел из машины.

Часть 2

Решив, что утро вечера мудрёнее, а вечер утра сегодня уж точно поядрёнее, я по-быстрому поставил палатку и, перекусив печеньем с тёплой минералкой, уснул.

Мне снились люди с нездоровым огоньком в глазах, расчищавшие на полуразрушенных машинах (бульдозерах, экскаваторах и чуть ли не комбайнах) какой-то, судя по всему, невидимый снег. Всё новые и новые участники включались в этот процесс, чудом вызывая к жизни очередной кусок металла из безбрежной автосвалки, находившейся неподалёку. Они весело перекрикивались друг с другом, явно ощущая радость совместного труда и скорой победы над стихией. При этом многие махали мне руками, призывая разделить их трудовой порыв…

Проснулся я, всей кожей ощутив холодок от этого несуществующего снега. Ничего не понимая, я высунулся из палатки и увидел вполне реальный снег. Обтёр им лицо, почувствовал приятную холодную колкость, решил, что ещё сплю, и снова полез в спальник.

День 2

Часть 1

Второй раз меня разбудило бьющее в глаза даже через палатку солнце. Жара, стрекотание кузнечиков и жужжание шмелей. С некоторой тревогой вспоминая недавний сон, я стал медленно выползать из палатки. Слава Богу, всё было на месте, как и положено в июле: солнце, шмели, трава, и даже какая-то живность (не то заяц, не то крыса) мирно поедала крошки печенья у палатки. Несмотря на общую дружелюбность пейзажа, деревня не стала выглядеть более обжитой. Трудно было рассчитывать встретить здесь попутку или хотя бы попутчика, чтобы сориентироваться на местности.

«Козявино так Козявино, там, надеюсь, хоть кто-то есть».

Я быстро собрался и достаточно уверенно двинулся по направлению, махнутому водителем.

По дороге о существовании людей напоминали только две тропинки-колеи, но скоро тропинка, по которой я шёл, потеряла спутницу, потом и сама потерялась, осталось что-то вроде узкой просеки с непримятой травой. Это мне совсем не понравилось, надо было возвращаться обратно. Вспоминая водителя тихим нежным словом, я всё же решил немножко пройтись вперёд, так как, похоже, поднимался на холм. Сверху можно было осмотреться.

Подъём закончился обрывом, вид с которого напоминал скорее кулинарное произведение, чем природный ландшафт. Семь абсолютно одинаковых холмов стояли по практически идеальной окружности, образованной текущей вокруг них речкой. В центре этих мегалитических куличиков, как свеча в торте, возвышалась красная кирпичная труба.

С моей стороны, насколько хватало глаз, тянулся обрыв. Что там находилось между холмами, разглядеть было совершенно невозможно. Однако труба — это жизнь (ну, для кого как, конечно).

Осталось только идти вокруг, надеясь отыскать мост, канатную дорогу, или просто убить день, но осмотреть-таки это чудо природы со всех сторон. Вспомнив свою подругу, которая все выставки обходила строго по часовой стрелке, я взвалил на плечи рюкзак и уверенно повернулся направо.

Сделав пару шагов, почувствовал сильный, но довольно мягкий удар в районе лодыжки. Пошатнувшись, я вдруг упал на упругую поверхность, по которой довольно быстро покатился в сторону трубы. Было совершенно непонятно, как это происходит, но, докатившись до трубы, я попал в спиральную горку наподобие водной в аквапарках, о существовании которой можно было догадываться только по траектории моего движения. Наконец я вылетел из этой горки и достаточно мягко ткнулся лицом в почву у основания трубы.

Перекатываясь на бок и одновременно пытаясь освободиться от рюкзака, я увидел перед собой сидящую на корточках миловидную молодую девушку в белом с крупным синим горохом платье, она улыбнулась и сказала: «Здравствуйте, Козявино!» — после чего, смеясь, скрылась где-то за трубой. «Здравствуйте, Козявино!» — машинально повторил я и, наконец выпутавшись из лямок, сел на рюкзак.

Часть 1а

После всего произошедшего я впал в некий транс, мутная пелена повисла перед глазами, в ушах шумело. Из забытья меня вернул доносившийся откуда-то сверху голос: «Добро пожаловать в Козявино — порт семи холмов!» Я вздрогнул и посмотрел наверх. На одной из скоб трубы был укреплён репродуктор. На трубе были обычные скобы и площадки для отдыха через каждые 25 м. Куда девалась «водяная горка», по которой съезжал сюда, — непонятно. Потом разберусь, сначала надо оглядеться. Или не надо?..

Прямо передо мной было кладбище спецтехники из моего сна. Я начал усиленно моргать, техника никуда не делась. Теперь это не сон, что здесь ещё? Ещё слева направо располагались: магазин «Мясо — Молоко», дальше, под вывеской «Козсовет», добротное здание, надо полагать, администрации, затем достаточно большой сарай без окон с надписью «По что», дальше забор из посеревших досок посредине, его разделяло некое подобие триумфальной арки, закрытой воротами из таких же серых досок, судя по всему, рынок, и бриллиантом, венчавшим это ожерелье, был пруд в форме идеальной окружности. Сама деревня состояла из прилепившихся по кругу к холмам финских домиков. Перед домиками протекала такая же кольцеобразная, как и снаружи, река, к каждому домику вёл мостик. «Чудны дела твои, Господи», — подумал я, совершенно не представляя, что делать дальше в подобной ситуации.

«В общем-то, ты ехал в глушь отдыхать? Вот и приехал — отдыхай!» — подсказывал внутренний голос. «Ну и как тут отдохнёшь?» — спросил в свою очередь я. Он заткнулся.

С другой стороны, люди есть, учреждения есть, труба, вот тоже непонятно к чему относящаяся, есть, ну и зашибись, надо осваиваться.

Как ни странно, появилась мобильная связь. На телефоне в углу около треугольника уровня сигнала засветилась надпись Koz. Сразу пришло сообщение: «Если вы хотите утро, скачайте приложение утро и установите его на свой смартфон». Вот так — утро с маленькой буквы, без кавычек. Ну уж нет.

I ЯВЛЕНИЕ ДЯДИ КОЛИ

Людей не было видно, оставалось надеяться, что на рынке найдётся кто-то, кто всё объяснит. Однако там тоже было пусто. На прилавках в аккуратной последовательности лежали кочаны капусты. Хоть «ау!» кричи. Внезапно откуда-то, может, из-под прилавка вынырнул карлик и сунул мне руку:

— Дядя Коля!

— Максим, — немного попятившись от неожиданности, я всё же пожал ему руку.

— Чего удивляетесь? — деловито осведомился дядя Коля. Сегодня день не базарный — вот и побазарить не с кем, хорошо, Вы пришли.

— Вообще-то, не совсем пришёл, прикатился или ветром надуло.

— На лопастя наступил? Бывает.

— Какие лопастя?

— Да есть тут… рельеф редкий и труба опять же — вот и крутится, затягивает сюда всякое, ну вас, к примеру, — Николай как-то по-ленински прищурился.

— Меня? А ещё что?

— Ну, нам хватает, не жалуемся, в обчем, етить-матить, — загадочно ответил лилипут.

«Етить-матить?» — я внутренне содрогнулся. Может, диалект такой? А затем, решив всё же извлечь из разговора какую-то пользу, спросил:

— Ну сюда понятно (ни хрена, конечно, непонятно), а отсюда как?

— Да как-то вот так — из пушки на луну, — дядя Коля задрал голову к верхушке трубы.

«Ну это дурачок какой-то местный или сказочник», — подумал я, но сделал всё же ещё одну попытку:

— А здесь где-то остановиться можно, я, вообще-то, отдохнуть хотел.

— В какой дом влезешь, там и отдыхай. Или транспорт какой займи до ночи, — Коля кивнул в сторону свалки.

— А ночью что?

— Ночью снег. Ну бывай, — Николай растворился так же неожиданно, как и появился.

«И сразу выпрыгну из лужи, обескуражен и сконфужен…», — вертелось в голове. Пойду пристрою рюкзак в какую-нибудь железяку поприличней, перекушу, а потом дальше буду осваиваться. С кондачка это Козявино не возьмёшь.

Часть 1б

Свалка машин не охранялась, забора тоже не было. Похоже, лилипут не шутил: «Приходи любой человек, бери что хочешь». Забросив рюкзак в ближайший экскаватор, я решил, что от галет у меня уже изжога. Магазин с немногообещающим названием в двух шагах, лучше всего начать дальнейшее обследование с него.

Никаких признаков товаров в магазине не было. На прилавке лежала только пышная грудь продавщицы, над которой мутнело заспанное лицо. «Вот её она, наверное, и продаёт», — решил я, но всё же спросил:

— Добрый день, а где у вас тут продукты?

Нехотя посмотрев на меня ничего не выражающим взглядом, продавщица сказала:

— Молоко кончилось, что я вам, корова, что ли?

— А когда будет?

— Послезавтра.

— А завтра?

— А завтра мясной день.

От осознания верности своей догадки у меня зашевелились волосы, я пулей вылетел из магазина. Ну его, базарный день подожду.

Тут же, сбоку от магазина, я заметил стенд — это было что-то вроде местного органа печати. Сверху крупными буквами было написано: «Ночной трудень», внизу поменьше, видимо, девиз:

Каждый раз идём на бой

Мы со снегом всей гурьбой.

Соберём своим скребком

Мы весь снег в единый ком!

Дальше было несколько маловразумительных заметок. В них трудней из снегоробов призывали улучшать и повышать. А продавщице «Мяса-Молока» объявлялась благодарность от всего народа за ударный труд. В самом конце сообщалось о том, что сегодня, в 20:00, на Праздной площади будут танцы. «Вот и пообщаюсь с местным населением», — отгоняя некстати всплывающий образ капитана Кука, подумал я.

Часть 1в

Время до восьми оставалось прилично, поэтому я решил пойти вздремнуть в экскаватор, который мысленно уже называл своим. Погода была нежаркой, народу по-прежнему не было видно, так что моему сну, кажется, ничто не угрожало…

«Креститься надо, когда кажется, — подумал я минут через десять, когда проснулся от скрипа открывающейся на ржавых петлях двери экскаватора. К моему изумлению, из двери на меня глядело то же симпатичное девичье лицо, что и возле трубы при моём появлении в Козявино. — Она что, шефство надо мной взяла?»

— Аглая! — сделав на ступеньке некое подобие реверанса, сказала девушка.

«Облаял? Могла я? Нагая?» Я честно не дослышал и не совсем проснулся, поэтому не очень вежливо уточнил

— Чего лая?!

— Агротехническая лаборатория — Аглая, — не смутившись, ответила девушка.

— Ага… Максим, и меня ещё не расшифровали, можете заняться, — включился я в игру.

— Ну это мы быстро: максимально симпатичный. Подойдёт?

— Прямо в точку, примерно так и думал, почему мне раньше никто не говорил? Надеюсь, вы действительно так считаете?

— Ну, считаю я не очень, я же агротехническая, а танцую, говорят, хорошо — пришла вас пригласить.

— За что такая честь?

— Здравствуйте, Козявино разве не помните?

— Помню. Вас, пожалуй, забудешь.

— Кому чего с лопастей упало, то, стало быть, его и есть.

— Интересно. Что же вы убежали, меня бросили?

— Испугалась, такое ещё никогда не падало, а вернулась, — вас нет. Хорошо, дядя Коля рассказал, куда вас отправил, тут-то я сразу нашла. — Пойдёте? — как-то уж слишком утвердительно спросила она.

— Прямо сейчас? Я собирался, но, думал, посплю пару часов.

— Не успеете. Ещё познакомиться надо.

— С мамой, что ли? — я несколько напрягся.

— Зачем с мамой, со мной, — она поднялась в кабину и решительно захлопнула снова скрипнувшую на ржавых петлях дверь.

«Вот это гостеприимство», — успело пронестись в голове, прежде чем вихрь «аглая-моглая-нагая-леглая…» затянул меня вместе с сознанием в какую-то воронку, немного напоминавшую мой спуск по «водяной горке», но гораздо более приятный и впечатляющий.

— Здравствуйте, Козявино, — сказал я через неопределённый промежуток времени, когда, вылетев из воронки, уткнулся на этот раз губами в такой родной уже влажный висок. — У вас всех так встречают?

— Не знаю, до этого люди не прилетали.

— А что прилетало?

— Ну вещи всякие, приборы, в базарный день еда.

Слова, не достигая сознания, хороводом кружились в тёплом сиянии закатного солнца. Я казался себе какой-то мухой в янтаре, из которого уже миллион лет не хотелось выбираться…

Часть 1г

Когда я очнулся, выяснилось, что вечное блаженство длилось ровно столько, сколько было необходимо, чтобы успеть на танцы вовремя. Ещё издали, хотя это плохо применимое к Козявину понятие, я увидел, как несколько человек развешивают на паутине верёвок, тянущихся высоко над площадью, уже горящие разноцветные лампочки. Судя по тому, как быстро продвигалась работа, делали они это достаточно часто. Глаша, как я теперь её ласково называл, с рассеянной улыбкой смотрела куда-то внутрь, и я не решился её отвлекать. По мере приближения отчетливей стала различаться одежда, точнее, стало видно, что она практически не различается. Серые костюмы и белые платья в синий горошек.

«Ну это просто утренник какой-то в детском саду, а не танцы, — весело подумал я сначала. — Сейчас ты за свой камуфляж здесь точно огребёшь», — скучно подумал я потом.

Пора было тормошить Аглаю. Сейчас должно произойти что-то вроде «прописки».

«Войдёшь в камеру, тебе бросят под ноги полотенце — вытри об него ноги». Стоп, о чем это я? Конечно, в России, как прописаться в «хату», многие не только понаслышке знают, но сейчас это не то, это лишнее — соберись.

— Аглая, — я слегка потряс её ладошку, зажатую в моей, — почему лампочки горят? Они же не подключены.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Куда подключены?

Я не сразу понял:

— К проводам, к розетке, к электростанции, куда ещё?

— А это что?

— Ну электричество же нужно, чтобы лампочки горели.

— Ничего не нужно, они так горят. Мы их днём, чтоб не мешали, в коробки складываем, а вечером развешиваем. Недавно вот Митька раскрасил их, чтоб красиво было. Ну правда красиво?

— Тогда костюмы чего у всех такие нераскрашенные?

— Это кому какой достался, тот и его, а раскрасить — уже будет как не его.

— А лампочки?

— А лампочки общие — это как все захотели, так сделали.

— Что, прям все, никто против не был?

— Как это против, раз все захотели?

«Муравейник какой-то, — чтобы не обидеть Глашу, про себя сказал я. — А матка у вас тут где?» — чуть не вырвалось вслух. Слава Богу, не вырвалось, получилось бы ещё хуже и двусмысленно как-то.

— Ничего, что я в зелёном? — нашёл я нейтральную тему.

— Так тебе, наверное, такой достался. Мы же понимаем, — посочувствовала она.

«Может, за костюм и не прилетит», — мысленно выдохнул я.

— Ладно, пойдём знакомиться. Кто тут у вас главный?

— Какой?

— Ну заводила, душа компании, центр внимания?

— Ну вот всё, чего сказал, я не знаю, но центр внимания точно будешь ты — вон уже все на нас смотрят.

— И что делать: за руку здороваться со всеми или помахать дружелюбно? Может, здесь своё какое приветствие?

— Какое приветствие? Скажешь, как зовут, и всё.

— А они?

— И они скажут.

— Как же я запомню?

— Постепенно.

— Ага?!

Поскольку мы подошли достаточно близко, я набрал побольше воздуха и, стараясь, чтобы голос не срывался, сказал:

— Максим!

Хорошо, родная предупредила и я был практически готов, когда услышал достаточно стройный хор одновременно произнесённых имён.

— Вот и познакомились! — стараясь держаться бодрячком, так же громко сказал я. Прозвучало это не очень натурально, поскольку мы уже вошли в толпу. Ну как толпу? Такую толпу можно было создать, поставив вокруг одного мужчины и одной женщины несколько зеркал. Их бесконечные отражения выглядели бы точно так же, как эта «толпа».

На минуту я даже потерял Аглаю среди окруживших её подруг. Постепенно морок стал рассеиваться и я различил сначала милые сердцу черты, а постепенно, как и обещала Глаша, черты всех остальных.

Танец, очевидно, будет хоровод или кадриль, впрочем, кого тут «кадриль»? И зачем все же одинаковые? Неожиданно быстро все разобрались по парам. Я почувствовал на своей талии руки Аглаи и, оглянувшись, увидел, что все девушки держат за талию своих кавалеров, а те держат их за плечи. «Со своим уставом в чужой муравейник не ходят», — подумал я и нежно сжал Глашины плечи.

Дальше началось что-то очень странное, напоминающее то утреннюю гимнастику, то современный балет, то йогу, то камасутру. Согласно какому-то непонятному алгоритму или циклу, партнеры менялись по круговой системе — каждый с каждым. Самое поразительное, что всё это происходило в абсолютной тишине. Не было слышно не только музыки, но даже хлопков или стука каблуков. Мои скромные таланты совершенно не позволяли мне повторить в точности все движения, но я старался. Не знаю, что конкретно мною двигало: состояние лёгкого транса от полной нереальности происходящего, страх «выпасть из гнезда», показаться белой вороной или стремление, пройдя через всё и всех, снова положить руки на родные плечи.

— Молодец! Ещё потренируешься, костюм прилетит и как все будешь.

— Ура! Глашечка! — я стремительно поцеловал её в губы. — Всё кончилось?

— Что всё? Сейчас самое главное будет.

— Ещё главнее?

— Ну что ты, танцы — это так, для здоровья, а снегоробье — для жизни.

Часть 1д

— Это что, снег грести? — с некоторой оторопью, вспоминая сон, спросил я. — Думаешь, я недостаточно сегодня огреб?.. Впечатлений, — добавил я по-быстрому, смягчая фразу.

— Ну Симочка, Симпампулечка, — неожиданно засюсюкала она. — Я сама, ты только рядом посиди, видишь, все пошли. Кузя — молодец, заводится уже.

Действительно, бульдозер, стоявший на левом краю площадки, как бы разминаясь, слегка шевелил скребком, но двигаться не спешил. Скрежет вперемешку с бодрыми выкриками наполнял ночное Козявино каким-то нереальным энтузиазмом. Энтузиазм, казалось, лез под куртку, начиная меня пронимать, щекоча и подзуживая.

— Пошли, — я двинулся к экскаватору, где оставил рюкзак, будучи совершенно уверен, что никто на него не будет претендовать. «Наверное, он мне с лопастей упал», — нелепо подумал я, пропуская подругу за руль и садясь рядом.

— Убирать-то что будем?

С высоты кабины было видно абсолютно тёмную поверхность площади, неярко освещённую разноцветными лампочками.

— Это первый — невидимый, сейчас самая пора, часа за два до трубы догрести надо, а потом второй, прозрачный — это до пруда и речки за час надо, а как побелеет, тут только толкай, 15 минут — и нету его!

Она задорно дёрнула какую-то ручку. Махина под нами заскрежетала и завибрировала. Это был звук трущихся друг о друга колесиков, шипов, поршней, ещё не знаю чего, но привычного звука работающего мотора слышно не было. Однако машина тронулась. От неожиданности, чуть не рухнув на пол, я машинально ухватился за Глашину коленку. Ощущение тёплой круглой, не удержусь, красивой женской коленки под рукой меня неожиданно успокоило.

— Поехали! — Это уже было (или ещё будет?). — Нет! Труднулись!

Аглая направила экскаватор навстречу невидимой стихии. Скоро я действительно почувствовал, как ковш ткнулся во что-то мягкое, упругое, но достаточно тяжёлое, чтобы такая махина ощутила его сопротивление. Ловкая манипуляция рычагами — и ковш, зацепив невидимый груз, повис над землёй.

— Ждём Петьку, вечно этот обалдуй со своим КамАЗом возится.

— Так… если КамАЗ его, значит, экскаватор твой?

— А то!

Ну и ну, я думал, наивный, что устал удивляться:

— Как же я прямо в него-то попал?

— Как упал, так и попал! — Глаша звонко рассмеялась. — Хватит карпов считать, смотри лучше, что делать надо.

— Зачем?

— Как? Снега много, на всех хватит!

— Хватит?

«Инфаркт меня сейчас хватит, это точно», — мелькнула здравая мысль, но энтузиазм победил в схватке с инфарктом и здравомыслием. Через секунду я радостно махал подъезжающему Петьке.

— Ну это мамонт какой-то, Глашунчик, — я неожиданно для себя тоже начал подсюсюкивать. — А ты уверена, что мы закинем что-нибудь в этот кузов, если не подпрыгнем, конечно.

— Не первую, чай, ночь, держись крепче.

Стрела ковша неожиданно резко распрямилась, и, судя по небольшому сотрясению кузова, что-то туда прилетело.

— Три очка!

— Что?

— Ничего, не обращай внимания.

Джордан отдыхает. А что, танковый биатлон, экскаваторный баскетбол, нормально. Адреналин капал из ушей. Как мы добрались до трубы, я даже не понял. Но действительно, вместо абсолютной пустоты над землёй и в ковше появились какие-то очертания преломляющегося воздуха.

— Прозрачный снег! Ага, ну, сейчас мы его! Давай!

Непрерывно крича и похлопывая коленку Аглаи, я периодически тянулся к рычагам, получая за свои поползновения увесистые шлепки по рукам.

Озеро. Экскаваторщики отдыхают, работают самосвалы и бульдозеры. За одно неуловимое мгновенье весь прозрачный снег становится белым. В кузовах и на берегу вырастают белоснежные искрящиеся горы. Их тут же сваливают, сталкивают, спихивают в чёрную воду, где они исчезают так же мгновенно, как и появились.

— Молодец я? — Аглая, казалось, сама светилась этой снежной белизной.

— Ещё какой молодец, молодой молодец, золотой! — крепко обнимая её и всё ещё любуясь происходящим, в полусне бормотал я.

Часть 1е

Разлетайка в белой щеголихе?!

Щеголиха в белой разлетайке!?

Тры-тыры-ты-ты-тыры — зима!..

Бр-р-р, приснится же. Тры-тыры-ты-ты-тыры, точно не приснилось — это я подмёрз. От снега, как обещали, не осталось и следа, в глаза бил яркий рассветный луч. По сторонам, сонно ворочаясь, начинали скрежетать машины, видимо, готовясь ползти обратно. Ещё ближе розовел, искрясь на юной щеке, слегка тронутый рассветом пушок. Бр-р-р — ещё раз. То Кудрин, то вообще Фет какой-то. Просыпайся! Етить-матить, ты в Козявино!

Вот — Аглая, вот — экскаватор, вот…

— Дай порулить, — снова что-то неодолимо потянуло меня к рычагам.

— Дурачок, — неожиданно бодрой проснулась агротехническая. — Ты же в озеро уедешь карпов ловить. Порулишь ещё, спать пошли.

— А техника?

— Светлячки уберут.

Я спрыгнул на землю, чудом успев увернуться от летящего на меня рюкзака.

— Осторожней, там сервиз хрустальный, мама в приданое завернула, — неловко пошутил я, подхватывая летящую следом Глашу.

— Ну дурачок — и всё, какой хрустальный, ничего там не хрустит, я проверяла. Спать тебе надо.

— Так я вроде тут и спал.

— А теперь вон там будешь спать.

Я даже не стал смотреть: там, значит, там. Всю дорогу я жалел, что у Глаши нет хвостика. Зацепился хоботом, закрыл глаза и иди себе…

Часть 2

На кольце опять была пробка, но меня это не сильно беспокоило, поскольку я ехал к подруге, которая основательно утомила… Я бы так и ехал не торопясь весь день, периодически сообщая по телефону координаты раздраженной Нюсе. Однако была жара, а ждала она меня на пляже, поэтому я проявлял некоторую заинтересованность, периодически сигналя, перестраиваясь при возможности из одного ряда в другой — скорее, впрочем, от скуки, чем от здравомыслия.

Не прошло и часа, как я приблизился к финишу. Показалась безбрежная парковка, заполненная машинами, и узкая полоска воды на горизонте. Туда предстояло добираться уже пешком. Втиснувшись между двумя косо поставленными внедорожниками (видимо, остальные предпочитали держаться от них на более безопасном расстоянии), я попытался выбраться из машины.

— Spec твою Brabusа мать, — цедил я сквозь зубы, просачиваясь в щель между кузовом и дверью, чтобы не задеть угрожающе растопырившего пороги монстра. Одновременно пытаясь вытянуть сумку и набрать по сотовому подругу.

— Ну ни хрена не Цезарь, и всё тут, — констатировал я, поднимая с пыльной площадки свой телефон, а потом и сумку.

Нюся ждала меня на покрывале, разложенном в тени ивы, но достаточно недалеко от воды. Надо отдать ей должное: устраиваться она умела. Стремясь изобразить на лице чувство радости и обиды одновременно, она изогнула губы какой-то причудливой волной.

— Масик, где твоя совесть была, там что теперь находится? У меня лапки устали от мужиков отмахиваться.

— Напрасно, Нюрочка, лапки надо беречь, мужиков тоже. Особенно мужиков. Ты же ладошкой кирпич можешь поломать, не то что этих воздушных созданий.

Нюша потупилась, изображая застенчивость. На самом деле она любила, когда я вспоминал про её успехи в боевых искусствах.

— Ладно, подхалим, заваливайся и попить что-нибудь дай, я только одну полу-колу взяла с собой, лень на горбу тащить было. Зато без машины раньше некоторых на полтора часа добралась.

— Не гунди, есть предложение, — протягивая ещё холодную 0,33 полу-колу, начал импровизировать я.

— Предложение? Лишняя рука и сердце, с одной стороны, мне не помешают, но вот сердце ещё не видно, скажем, а с рукой твоей волосатой как я буду смотреться?.. Фу! Мака, давай поинтересней что-нибудь.

Вот за что я эту Нюшу люблю и уважаю, диалог она всегда поддержит, причём сама с собой, ей только реплику подать. Можно было подождать минуту, она нашла бы, что себе ответить, но, чувствуя себя виноватым за опоздание, я продолжал:

— Поинтересней? Я тут по дороге голубя чуть не сбил, так он мне, зараза, фак показал и на крышу нагадил.

— Это к деньгам, Макунчик, доставай четыре сольдо, сейчас закопаем, а как искупаемся, тут уже тонна баксов колоситься будет.

И она принялась палочкой ковырять в сухой глине подобие траншеи.

— Чего мелочиться!

Я высыпал в траншею всю мелочь, прикрыл свёрнутым в трубочку стольником, засыпал землёй, тщательно разровнял.

— Ну, Нюся, мы теперь заживём!

— Раны мы, что ли, чтобы заживать? Пошли купаться скорее.

Нюся вскочила, демонстративно покачивая бёдрами, продефилировала к воде.

— Эй, а высиживать Пушкин будет? — закричал я вдогонку, поднимаясь и ставя для надёжности на «схрон» бутылку…

Догоняя Нюсю, по щиколотку проваливаясь в мокрый песок, я неожиданно оступился и, падая, открыл глаза.

День 3

Часть 1

На столе из некрашеного дерева, накрытого белой скатертью, тикал будильник. Такой я видел у бабушки. Круглый, металлический, с блестящей кнопочкой и продетым в неё колечком сверху. Будильнику тогда не повезло, зато у меня появилось много маленьких волчков с тонкими ножками, опоясанными шестерёнками. Этот будильник был явно в добром здравии, смотрелся вполне законно и уместно.

Надо было только чуть-чуть напрячься и всё вспомнить. На всякий случай предварительно хорошенько зажмуриться, чтобы исключить всякую возможность самообмана, и ещё раз открыть глаза. Всё на месте: стул, скатерть, будильник, в окне силуэт трубы Козявино. Ещё раз: «Здравствуйте!»

Осторожно выбравшись из-под одеяла, с удивлением и любовью посмотрев на мирно спящую Глашу, я потихоньку выбрался на кухню. Стол, несколько полок, раковина, электрическая плитка, холодильник «Север», дощатые стены, настенные часы. «Наверное, у всех так же», — вспоминая вечернее «пати», заключил я. Функционально, без излишеств. Стало быть, кофе где-то в банке над плиткой, а чашка — в полке над раковиной. Хоть в этом ничего удивительного. Минут через десять, соорудив из подручного материала горку бутербродов и пару чашек кофе, я уже тащил всё это на разделочной доске за неимением подноса моей спящей царевне. Неожиданно зазвонил будильник. Три часа дня, куда это она собралась в такую рань?

— Молодец, — потягиваясь, сказала Глаша. — Раз всё приготовил, пораньше пойдём.

— Очередь, что ли, занимать? Куда? В магазине нет ничего, базарный день завтра.

— То-то и оно, что базарный день завтра. Что сегодня прилетит, завтра на базар и отнесём. А тебе ещё коробку найти надо.

— Экскаватор нашёл, тебя нашёл, жить есть где, на кой мне коробка? Положить чего? Давай рюкзак возьму — больше влезет.

— Без коробки никак, у меня вот из-под макарон, сейчас и тебе в «По что» подберём.

Разговаривая со мной, она умудрилась одеться, съесть бутерброды, заправить кровать, помыть чашки и, уже взяв в одну руку мой палец, а в другую свою коробку, потащила нас к выходу.

«И кто такой Цезарь? Тормоз по сравнению с моей Глашей», — мысленно гордился я всю дорогу.

Возле трубы на площади Аглая посмотрела на солнце, пошаркала туфлей о землю и, видимо, что-то решив, сказала:

— От тебя там проку не будет, пока зайди на рынок, осмотрись, походи, потом сюда возвращайся. — Чтобы обозначить «сюда», она поставила на землю свою коробку. — Понял?

— Понял, а ты?

— Я за твоей коробкой, а то хороводиться нечем будет.

II ЯВЛЕНИЕ ДЯДИ КОЛИ

На рынке по-прежнему было пусто, но кочаны на прилавках даже не завяли. «Пожрать капустки, что ли, для разнообразия?» — думал я, выбирая кочан поаппетитней. Но только я собрался разломать и съесть облюбованный кочан, как чёрт из табакерки откуда-то вынырнул дядя Коля:

— Ты что, положи взад, Манька ж завтра места себе не найдёт. Думаешь, что просто так кочаны? Это Манькин, дальше Петькин, вон там Фёдорыча. Понял?

— Честно? Ничего не понял, они одинаковые все.

— Как одинаковые, говорят же тебе, вот Манькин, там Петькин… У вас там все, что ли, соображают туго? Понимать надо, раз объясняют, — дядя Коля даже сморщился от досады. Мне стало неловко.

— Спасибо, дядя Коля, за науку, понял. Петькин вон тот? Правильно?

— А то, — смягчился дядя Коля. — Соображать надо!

— Завтра-то что будет?

— Да чё поймаешь, то и будет, базарный день, в обчем. Ты тут варежку не разевай, ты там разевай, — он развернул меня за локоть в сторону ворот, — а то пролетишь.

Пока я вглядывался, пытаясь угадать значение сказанного, дядя Коля незаметно растворился среди прилавков за моей спиной.

Ещё минуту я оцепенело стоял с кочаном в руках. Потом бережно положил его обратно, стараясь попасть точно на то же место, откуда взял. Осторожно пошёл к выходу, разглядывая кочаны в поисках каких-нибудь надписей или пометок. Ничего. А в голове вертелось: «Этот Манькин, там Петькин, дальше Фёдорыча»…

На площади было уже многолюдно и, несмотря на однообразные костюмы, присутствовала даже определенная пестрота, т.к. в руках у всех были разноцветные картонные коробки. Здесь в первый раз, не считая дяди Коли, я увидел людей постарше, они тоже были похожи друг на друга, только у них ещё было какое-то отрешённо просветлённое выражение лица, как у монахов, но устремлённое не вверх, а внутрь.

Аглая достаточно чувствительно ткнула меня в бок:

— Я тебе куда сюда приходить сказала? А ты куда сюда пришёл? Сюда-то во-о-он где, — кивая по направлению к «во-о-он где», она сердито сунула мне в руки совсем некрасивую белую коробку с чёрной надписью «ГОРСОР». — Ладно, пошли, ставить уже пора.

Действительно, люди стали выстраиваться вокруг трубы, образуя большой круг, когда он наконец включил в себя всех стоявших на площади, они поставили коробки перед собой, взялись за руки и пошли вокруг трубы по часовой стрелке.

«Ну что, вечером „Камасутра“ с фитнесом, днём хоровод, весело живём, ребята», — размышлял я, по возможности мысленно дистанцируясь от происходящего. Вдруг кто-то крикнул:

— Вон полетела!

Все остановились, одновременно подняли головы к верхушке трубы.

Действительно, там показалось точка, которая, приблизившись, оказалась коробкой красно-коричневого цвета с большим кофейным зерном на всех четырёх боках.

— Макарыч, кажись, твоя, — сказали сразу несколько голосов.

Улыбающийся Макарыч, похоже, стоял напротив места падения коробки, обозначенного двумя полосатыми матрасами, лежащими друг на друге. Подхватив приземляющуюся коробку, он неторопливо отправился в сторону одного из домов. Все сдвинулись на одну коробку, и место Макарыча заняла стоявшая за ним немолодая женщина, одетая, как и её ровесницы, в тёмно-зелёное платье и коричневый жакет. Она так же ловко подхватила свою коробку и уступила место следующему.

Похоже, очереди тут всё таки есть, но уж больно завёрнутые. Как и всё остальное, впрочем, главное, как и везде: «Не разевать варежку!» Вспомнив совет дяди Коли, я сосредоточился на очереди, падающих коробках и вскоре поймал свою, она была ярко-оранжевая, с большой жёлтой лимонной долькой. Такой не было ни у кого.

— Ну вот, а то «ГОРСОР», — повернулся я к уже поймавшей свой «зелёный горошек» Глаше, — куда дальше?

— Домой, нам ещё в огороде порядок навести надо.

Огородом, как я понял, назывались четыре грядки перед домом: две с луком и по одной с капустой и морковью. Такие же точно грядки были перед всеми домами в Козявино.

— А что там наводить, там и так порядок.

— Ты меня агротехнике не учи. Полить надо, капусту подкулачить, морковку прикрасить, лучок повоспитывать.

— Интересно посмотреть на воспитанный лук.

— А у вас какой?

— Невоспитанный какой-то, быдловатый получается.

— Вот вы даёте, лук — это что?

— ?..

— Овощная культура, — ответила она себе.

— Культура, — машинально согласился я.

— А какая же культура может быть без воспитания?

— Возразить нечего, пошли воспитывать…

Пока мы воспитывали наши овощи, а потом ужинали, причём Глаша категорически запретила трогать коробки, которые принесли сегодня:

— Есть надо своё, то, что с рынка принесли, а это общее пока.

Пришло время собираться на снегоробье.

В «гараже», как я его стал называть, было шумно. Глаша терпеливо дождалась, пока я вскарабкаюсь на сиденье, и начала урок.

— Вот эту штуку нужно дёрнуть на себя, — ткнула она во что-то типа ручки от каячного весла с прикреплённой к ней толстой цепочкой. С первого раза удалось извлечь только небольшой скрежет и отбить руку, но уже со второго всё заскрежетало, как положено.

«Тоже мне бином Ньютона», — думал я, радуясь тому, как легко мне удаётся справляться с рычагами. Но минут через десять переползаний туда-сюда, поворотов и вращений Аглая велела меняться местами.

— Хватит, пора делом заниматься.

— А я?

— А ты ковшом учись работать.

— Как?

— Вприглядку.

Дальше всё повторилось в точности, как вчера, разве что чувствовал я себя менее разбитым и по дороге к дому даже разыграл что-то вроде прелюдии, щедро оказывая Глаше знаки влечения.

Часть 2

Издали я не понял, что на ней надето, но, подойдя ближе, мысленно поздравил дизайнера за оригинальный камуфляжный костюм.

— Это хорошо, что вы фиолетовый с белым!

— Почему? — немного опешила она.

— Вы можете залезть в заснеженный куст цветущей сирени, и вас не видно. Мы бросаем кошелёк на верёвочке, прохожий нагибается, а кошелек убегает. Здорово?!

— Здорово, кошёлек давай! — совершенно не по тексту ответила она.

— Так сирень же ещё не это, не того… — растерялся я.

— Это может произойти в любой момент, я должна быть готова –кошелёк, — её палец уперся мне под рёбра.

Я беспомощно поднял руки:

— Согласен, шутка дурацкая.

— Не может быть: великий и ужасный шутник Мася признал свою неудачу.

— Признал, но не до такой же степени, чтоб ужасный.

— Ладно, невеликий и неужасный, ты компас взял? А то в прошлый раз через две станции от нужной вышли. Хорошо ещё, в том же государстве.

— Какой компас, Нюся? Геолокация везде, а в прошлый раз телефоны лучше заряжать надо было и аборигенов не стесняться спрашивать.

Вяло пикируясь, мы зашли в вагон. Ещё не совсем простив мне предыдущий поход, в этот раз Нюша наотрез отказалась идти в лес, предложив для прогулки выбрать старинную усадьбу недалеко от столицы. Но для остроты ощущений с браконьерскими шашлыками где-нибудь в укромном месте парка.

Я предпочёл бы лес, но, чувствуя определённую вину за прошлые выходные, когда мы вышли на две платформы и четыре часа в сторону от намеченного, всё-таки согласился на парк. Хоть и помнил пару неприятных моментов из прошлой жизни. Один раз за шашлык меня с приятелем из столичного парка вывела конная полиция, а второй раз полиционеры спугнули нас с подругой в избушке — мало что на курьих ножках, так ещё и на самом интересном месте.

«Ну, Бог троицу любит», — как настоящий фаталист решил я, выбрав всё-таки усадьбу с парком поглуше. Сидя в своём армейском (буквально дембельском) камуфляже напротив источающей красоту, бодрость, запах какой-то «Шанели», наверное, уже №125, Нюси, я чувствовал, что зря не нахожу мужества с ней расстаться.

«Ну красивая, ну умная, ну чувство юмора есть, ну… и что тебе ещё, дураку, надо? — заключал обычно я, вместо того чтобы подумать правильно: — Ну не моё это всё какое-то, ну разные мы совсем». Перетирая сам с собой эти бесполезные терки и потягивая из бутылки её любимую полу-колу, я в очередной раз пытался придумать, о чём бы таком поговорить по дороге. Скуки Нюся категорически не терпела, а у меня, как назло, в её присутствии мозг начинал работать на пониженной передаче, чтобы разогнать его до пятой скорости, требовалось время.

— Ну что, Нюсечка, вам рассказать про Магадан? Любите ли вы историю Заснятьего (так называлась усадьба), как люблю её я? Уже в 1834 году знаменитый русский философ, просветитель и фабрикант Иван Силович Гвоздь, для близких просто Иваси, заложил первый, достаточно краеугольный камень, на котором уже через пять лет выросло это невозможное вместилище всех лучших дарований того времени. Здесь творили…

— Остапа понесло, не знаешь, что сказать, лучше подумай, а то найду того, кто знает, — прикрыв мне рот вкусно пахнущей ладошкой и шлепнув по макушке другой, сказала Нюша. Это меня несколько переключило, и я неожиданно вспомнил.

— Я тут по дороге голубя чуть не сбил, так он мне, зараза, фак показал и на крышу нагадил.

— Это к деньгам, Макочка, — открывая окно в купе, где мы сидели, сказала Нюся, — надо денежкой из окна помахать, крикнуть: «Халява, ловись!» и горсть мелочи в форточку бросить.

— А что мелочиться?

Я ссыпал всю мелочь из кошелька в ладонь и швырнул в окно, прижатая воздушным потоком, она градом застучала по стенке состава. Потом достал стольник, помахал, покричал и отправил его вслед за мелочью, он быстро закружился, исчезая где-то над электричкой.

— Запомни место, на обратном пути придём, тут всё зелено будет, надо мешок побольше в Заснятьего купить.

— Дурачок, дурачок, а практичный, прямо возле нашей станции бросил. Давай выходить, на обратном пути, может, найдёшь свой стольник, если мимо платформы не промажем, как в прошлый раз, — сказала она и, демонстративно покачивая бёдрами, продефилировала в тамбур.

Немного подумав, оставить пустую бутылку из-под полу-колы или взять с собой, я неожиданно, повинуясь какому-то порыву, бросил её в окно. Когда начал вставать, электричка уже притормаживала, пошатнувшись и больно ударившись о ручку сиденья, я открыл глаза.

День 4

Часть 1

Глаша, пытаясь незаметно перелезть через меня, задела коленкой моё бедро и теперь испуганно смотрела, застыв в неловкой позе.

— Вот я неуклюжая, хотела тебе тоже сюрприз сделать, — она наконец продолжила движение, на этот раз чуть не нырнув с кровати. Я успел её подхватить, крепко прижав к себе.

— Давай без сюрпризов, Глаш, мне, честно, сюрпризов здесь хватает. Пойдём вместе что-нибудь приделаем, — сказал я, всё-таки покосившись в окно. Труба на месте.

— Что на базар понесём? Коробки или ещё что прихватим? Я могу в рюкзаке порыться, топорик туристический на ящик тушёнки сменяем.

— Вот балаболка, вещи все общие, кроме личных, не нужен топорик, в «По что» отнеси, может, кому пригодится. На рынке только продукты собираем.

— Как грибы, что ли?

— Как продукты, сколько в коробку влезет.

Теория без практики слепа, я решил воздержаться от бесполезных расспросов. Скоро мы, как почтальоны, несли свои коробки в сторону рынка. У ворот нас встретил улыбающийся дядя Коля. «Наверное, рад, что побазарить есть с кем», — подумал я.

— Ага! Гостинец пришёл, ну проходи, Максимка, вон, видишь, на третьем прилавке справа в конце твой кочан лежит, туда иди.

«О как! У меня, оказывается, уже и кочан есть», — не очень весело подумал я. Поставил коробку, повертел кочан (кочан как кочан) и огляделся по сторонам. Все достаточно быстро, но аккуратно раскладывали содержимое своих коробок по прилавкам. Консервы были в банках примерно на пол-литра, а весовые продукты расфасованы в пакетики где-то по размерам банки.

Сосед слева нетерпеливо постучал меня по плечу:

— Раскладывай диковинку, чего ждёшь, всем посмотреть охота.

Я стал торопливо выкладывать свои пакетики с дольками, буквально спинным мозгом ощущая смешанное с нетерпением внимание окружающих.

— Себе-то оставь, поди, тоже не пробовал, — сказал сосед и бросил последний вытащенный мной пакет обратно в коробку. Я не стал возражать. Взяв коробку, пошёл вдоль прилавков, как все, периодически выбирая что-то из выложенных другими баночек и пакетиков и забрасывая в свою коробку. Поначалу совершенно автоматически, почти не глядя, стараясь не отставать от общего темпа. Всё больше удивляясь разговорам, происходящим в организованной толпе. Вот кто-нибудь, склонившись над рядами кульков с белым порошком, начинал размышлять вслух:

— Прошлый раз брал я у Никитишны муку, комковатая попалась, ан и сахар мочёный будет, пойду ещё где-нибудь гляну.

Это притом что никакой Никитишны не было, лежал отмечающий её место кочан. Сахар, конечно, мог быть у кого-то ещё, но явно развешивался из одного мешка.

Дальше, похоже, семейный спор:

— Что ты одну зелень тащишь? Огурцы, горошек, конфеты «Цитрон» ещё возьми. Тебе своего лука мало? Крокодил ты, давай кофе лучше возьмём, а то до снега никак проснуться не можешь, карпа две недели в доме не было!

Я попытался осмыслить свои приобретения — явно не крокодил, но цветовым разнообразием тоже не отличался: сахар, соль, мука, зефир и жёлтый пакет моих лимонных долек. Аглаша не просветила на предмет потребительской коробки. Хорошо, я с утра в холодильнике пошарил. Надо, наверное, поесть взять. Дальше я начал выбирать консервы: горбуша, красная фасоль, помидоры в собственном соку. «Еще „Красный Октябрь“ батончики возьми», — одёрнул я себя и взял кулек изюма. Аглаи видно не было. Перемещаясь, я от скуки продолжал прислушиваться.

— Вот Федьке везёт на сладкое, прям кондитер какой-то, третий раз варенье у него беру, может, и он моими сухарями не побрезгует.

— Акимовна, как думаешь, дольки-то эти рыжие, что парню рыжему прилетели, не порчены, а то наемся и тож рыжим стану.

Это про меня, кажется, что они тут на цвете так зациклены, картины они, что ли, едой рисуют или реально от серости этой на цветах повернулись? Надо будет спросить у Глаши. Не успел я подумать про Глашу, как услышал:

— Нет, Зоя, коробка полная почти, пойду семечек поищу, если не будет, возьму рыжиков твоих сопливых.

— На кой тебе теперь семечки, поди и так нескучно, вона какой рыжик прилетел! Ты ему в пару и возьми. — Стоящая за прилавком напротив Аглаи девушка широким жестом указала на меня. Глаша обернулась, и недовольное выражение лица сразу сменилось улыбкой.

— Ладно, давай! — она быстро заполнила коробку банкой Зинкиных рыжиков. — Что, симпатичный, много дельного набрал?

— И дельного, и отдельного, и запредельного, ты же не объяснила ничего.

— Я, может, интуицию твою проверяла. Здесь без интуиции шагу ступить нельзя, а с интуицией… — не закончив предложение, она ловко взяла коробку под мышку, меня под локоть и потянула к выходу.

— Слушай, — семеня за ней и все время поправляя выскальзывающую коробку, затараторил я. — А чего они у одного кочана берут сахар, а у другого не берут?.. А когда еда одного цвета — это примета, что ли, плохая?.. А жена мужу сказала, что он спит всё время и она уже Карпа две недели не видела. На фига ей Карп? У неё же муж есть.

Глаша наконец, устав от моих бестолковых вопросов, снизошла:

— Ну глупый ты, Рыжик, снежный карп — это рыба такая в пруду водится. Мужики, кто пораньше встанет, после снегоробья карпов ходят ловить. Сегодня устал, а завтра отправляйся по холодочку.

— По какому по холодочку?

— Увидишь, главное — интуицию проявить.

Я глубоко задумался. Странная у них тут интуиция какая-то. К сожалению, с вопросами на сегодня я похоже перебрал. Завтра лучше как-то надо будет формулировать.

Слава богу, танцев не будет, понял я, когда, несмотря на спускающиеся сумерки, мы продолжали увлечённо разбирать продукты. Только немного перекусив всухомятку. «Не делают они из еды культа. Неудивительно, впрочем, они и еду не делают, и с культом, кажется, не знакомы», — словоблудничал я в процессе работы.

— Что, Глафира (эко меня разобрало), не пора ли нам пора? А то угонят наш снегоробный агрегат, лопатами придётся грести!

— Вот чудной, какая я Глафира? Глафира — это главная философская радость, она за Козсоветом живёт, а экскаватор отсюда видать, кроме нас с тобой его завести никто не сможет. Ладно, пошли уже, неугомонный, за рычагами посидишь, пока снега нет. Банку консервов, что ли, возьми, а то по дороге набросишься на кого-нибудь или меня съешь. Не привыкла я ещё мужика кормить, извини.

Чуть не завалившись при попытке одновременно облизать палец и надеть ботинок (опять не Цезарь), я боком выкатился с крыльца и остановился, только уткнувшись в чей-то мягкий живот.

— Извините, неспециально, — сказал я, выпрямляясь.

— Ну конечно, неспециально — нарочно. Смотри, Аглая, твой-то уже ко мне подкатывается, — недобро усмехаясь, крикнула мимо меня Зоя.

— Это он просто неустойчивый пока. Ну да ничего, устоится, мы ему устои-то поразовьём, — поставив руки в боки и слегка оглаживая платье на бёдрах, ответила вышедшая на крыльцо Глаша.

— Ну это твоё дело, я чего пришла, Максим, когда за снастями пойдёт, пусть моему что-нибудь прихватит, а Фима ему потом с карпами пособит.

— Ты ловкая, Зойка, человек с интуицией ещё не разобрался, что он прихватит, ну это ваши с Фимой проблемы. Пошли уже, ему отоспаться тогда надо.

Когда мы гуськом переходили через мостик, я украдкой посмотрел на наши отражения в воде. Камуфляжное тельце с двумя белыми в горошек крылышками — бабочка, етить-матить! Только сейчас я осознал, что если б сегодня мне прилетел костюм, то нормальная получилась бы бабочка с серым тельцем. Я про себя содрогнулся, но вида не подал.

Когда мы вышли на площадь, Глаша неожиданно остановилась и сказала:

— Так, раз завтра рыбалка, сейчас иди в «По что», набери там снастей на двоих, себе и Фиме, потом спать. И не забудь будильник завести, чтоб в шесть у озера был, не позже.

— Какие снасти? Может, ну его, карпа этого, у меня ещё в рюкзаке продукты остались, обойдёмся. Или ты сходи, а я лучше экскаватором порулю.

— Не женское это дело — рыбалка, если б там логика нужна была, другое дело, а интуиция — это по вашей части. Тем более и с экскаватором ты пока сам не справишься.

— Ладно, что набирать?

— А что унести сможешь, то и набирай. Штуки по четыре каждому.

— Иди туда, не зная куда, принеси то, не знаю что, может, она беременная уже, вот и требует всякое? Нет, тогда, получается, Зойка тоже беременная, — ворчал я про себя, подходя к «По что» (или к «По чте»? ).

Если честно, мне и самому было интересно, что же там такое находится. Помещение было достаточно просторным, с бесконечными вместительными стеллажами до потолка. Оно хорошо освещалось такими же самогорящими лампочками, только нераскрашенными.

Что же тут выбрать? Всё, что выберу, должно быть выносимо и ещё подходить для рыбалки. Помня об этом, я обошёл все стеллажи в поисках удочек, блёсен, подсаков, болотных сапог или ещё чего-нибудь, что в моём понимании хотя бы отдаленно относилось к рыбалке. Не обнаружив ничего похожего, я вспомнил про «интуицию» и стал рассматривать предметы с точки зрения старьёвщика. Что из этого ненужного может быть нужным или хотя бы интересным, хрен с ней, с рыбалкой.

Тут мне сразу и попёрло. Поднос жостовский (что я всё на доске таскаю), мясорубка (котлеты из карпа забацаем), горшок цветочный (посадим лук какой-нибудь — и на подоконник), ретро-мотоциклетные очки я хватанул уже без всяких размышлений, просто понравились.

Пора было подумать о Фиме, что бы ему могло понравиться? Хотя, судя по всему, лучше подумать, что может понравиться Зое. Вот ваза, практически хрустальная (поставят в неё что-нибудь), сумочка дерматиновая (вполне себе женская, для Козявино в самый раз), «фомка» (нормальная такая, отоварить можно, Фиме пригодится).

Боги мои! На минуту оторвав взгляд от стеллажа, в углу я увидел самую настоящую удочку. Правда, старинную бамбуковую, но всё было при ней: и леска, и крючок, и поплавок, и грузило, и лицо, и душа, и одежда, и мысли. От радости я даже немного переборщил, перечисляя её достоинства. Ещё не поверив полностью в своё везение, я быстро обежал все углы, но там ничего похожего не было. Хорошего понемножку, зато теперь есть надежда что-то поймать.

Пора спать отправляться, а то плохой из меня будет помощник Фиме. Я всё же не удержался и захватил попавшуюся на глаза маленькую спринцовку с машинным маслом: «Всегда пригодится», — подумал я, аккуратно снимая её с полки зубами, так как руки были уже полностью заняты.

Часть 2

В аудитории было невыносимо жарко. Ругая себя за бесхребетность, а Нюсю за дурацкий обычай ходить на последнюю пару, я потихоньку делал слитки из добытого на предыдущих парах золота, краем глаза наблюдая, как Нюша усиленно заполняет тетрадку аккуратным бисерным почерком. Есть же диктофон, оцифрую я тебе запись в буквы, если хочешь, для чего корпеть?.. Принцип.

— Нюш, пока ты фигней занимаешься, я уже золотую броню себе скрафтил.

— Только о себе, Мака, а моя диадема где? Хоть бы брошку какую скрафтил. И вообще, не лезь с глупостями. Лучше подумай, куда после лекции пойдём броню твою демонстрировать.

Я на минуту задумался, тут же пришлось разбираться с парой зомбаков, пока я окучивал их киркой, гады успели призвать целую толпу друзей, еле успел зачаровывать на шлем дыхание, родство с водой, нырнуть и расконнектиться от греха.

Ну нормально же время проводил, нет, ломай теперь башку. Киношкой-кафешкой не отделаешься. Водные лыжи с тарзанкой — это, конечно, прокатило бы, но мне хотелось покоя и прохлады.

Предложить прокатиться с ветерком в метро, что ли?.. Чревато боком. Придётся пораскинуть «Гуглом».

Флешмоб «Предохраним мир от озоновых дыр!» Требуется прийти с презервативом на центральную площадь, где ждут организаторы и баллон с гелием, после того как презервативы будут надуты, под песню «Лестница в небо» все разом отпускают своих латексных друзей предохранять небо от беды.

Эффектно, но громоздко и предсказуемо. Не пойдёт.

Квест «От Сергеича до Семёныча». Задача — пройти от одного памятника до другого за минимальное количество времени, сделав максимальное количество селфи со всеми памятниками по дороге. Победителей ожидают ежедневные призы, а также главный приз по итогам года — место в колумбарии неподалёку от памятника Семёнычу.

Круто, особенно приз зачаровывает, но, боюсь, Нюша не оценит. Опять же, одно место на двоих стрёмно, никто же не знает, как жизнь сложится.

Вот ещё: приглашаем всех желающих на открытие музея «Небесных сфер». На открытии состоится презентация «Словаря Арабских цифр». Как вариант.

Ну-ка, расписание лекций и семинаров — это всё бурда, а у медиков забавно: «Перистальтика и эстетика», «Некоторые аспекты геопроктологии», «Прогрессирующая филантропия. Профилактика и лечение».

— Ну что, Мася, решил?

Читая, я совершенно не заметил, что лекция уже закончилась, аудитория опустела, а Нюся собрала тетрадки и смотрит на меня выжидательно.

— Вот так всегда, никакого времени на подготовку, сплошная импровизация.

— Предлагаю выбрать между Университетом кимирсенизма- кимчениризма и музеем «Патологического совершенства», хотя оттуда тебе не выбраться, ты же готовый экспонат.

— Аллилуйя, а тебя туда даже не впустят, вся твоя близость к совершенству ограничивается знакомством со мной. Давай посерьёзнее.

— Посерьёзнее? Я тут по дороге голубя чуть не сбил, так он мне, зараза, фак показал и на крышу нагадил.

— Действительно серьёзно, есть шанс разбогатеть, Макунчик. Видишь бюсты на полке в углу за кафедрой?

— Четыре года уже любуюсь.

— А знаешь, чьи это бюсты?

— Институтские, наверное, чьи же ещё?

— Балбес ты. Маркса, Энгельса и Ленина.

— Ну доцент прикалывается, и что с того?

— А то! У тебя мелочь есть?

— Да полно, сегодня в буфет со стольником зашёл пирожок купить.

— Вот и молодец. Поднимай Маркса. Не тот, кудрявый. Теперь сыпь под него мелочь и ставь обратно. Ещё стольник остался? Бери в правую руку, стучи его по носу и говори: «Карл Маркс написал, что мне будет капитал», поуверенней давай, теперь стольник тоже под него засовывай. Всё.

— Пошли в бассейн с аквалангом нырять. Ничего сам придумать не можешь.

— Как не могу? Акваланг, Нюсечка, — это пережиток прошлого, будущее в освоении водной стихии принадлежит золотым шлемам, заговорённым на дыхание и родство с водой. И у меня, в отличие от некоторых, такой есть, — оправдывался я, догоняя Нюсю, которая, демонстративно покачивая бедрами, продефилировала в рекреацию.

Вдруг оттуда раздался оглушительный звонок. «Какой звонок? Мы же не в школе», — почему-то разозлился я и открыл глаза.

День 5

Часть 1

Для будильника это утро могло оказаться последним. Я просто чуть-чуть не дотянулся. Чудовищно вставать полпятого утра, когда уже привык вставать почти во столько же, но вечера.

— Дружба заставляет нас делать настоящие чудеса! — тихо матерился я, пытаясь на ощупь прихлопнуть этого звонючего гада.

В шесть утра по пробирающему до костей, как и обещала Глаша, «холодочку» я уже подходил к пруду, неся удочку в руке, а всё остальные предметы в рюкзаке за спиной. Совершенно не представляя, как найду Фиму, которого ни разу не видел.

— Максим, — радостно махал мне с берега какой-то парень. — Иди сюда.

«Вот телепень, — мысленно отругал я себя за бестолковость. — Кто тут ещё камуфляж носит? Зачем мне кого-то узнавать, я сам за километр виден».

— Привет, Фима. Рассказывай, что почём. Я вот удочку тебе принёс, от сердца отрываю, но ты как старожил должен лучше места знать, — я протянул ему удочку, гордый своим благородством.

Фима на удивление как-то сразу погрустнел. Повертел удочку и, тяжело вздохнув, положил её на землю.

— Ну ладно, ты же новенький, может, другое что получше есть — показывай.

Я, совершенно не ожидавший такой реакции, снял рюкзак. Достал пакет с Фимиными вещами, не скрывая уже обиды и раздражения, стал выкладывать их рядом с удочкой.

— Удочка тебе не нравится, значит? Вот тебе ваза тогда хрустальная, вот сумочка дерматиновая, вот «фомка» железная, лови на что хочешь! — я почти вколачивал их в берег, стараясь полнее выразить свой праведный гнев.

— Ну что? — казалось, не замечая моего раздражения, он поднял с земли «фомку» и по-хозяйски оглядел её со всех сторон. — Жить можно! Интуиция у тебя кой-какая есть. А теперь слушай сюда: — Когда снег в пруд столкнут, у снежных карпов самый жор, аж подпрыгивают. Тут главное — интуиция. Что выбрать? Может, гайку, а может, трансформатор или даже палку вот эту длинную с верёвкой и крючком, — он небрежно кивнул на удочку. — Зачем они вообще прилетают, непонятно, карпы на них редко идут. Чувствуешь, например, гаечный ключ нужен. Тут ещё можно дальше напрячься, может, полить чем, иногда полезно бывает. Вернее всего, конечно, клей, так хватает лучше, но иногда можно и, наоборот, маслом. А то был случай: штуку такую нашли — скипидар, так его на что хочешь мажь, карп сам на берег выпрыгивал, жаль, быстро закончился.

В общем, чувствовать надо. Берём, значит, ключ и кидаем в воду. Если карпу не понравится, он его схватит и в зубах тебе обратно на берег принесет. Тут только успевай вытаскивай. Он пока на берег сам не положит, нипочём изо рта не выпустит. Главное, плавнее надо, чтоб из пасти не выдернуть. Одной рукой ключ берёшь, а другой за жабры хвать — и на кукан! — почти выкрикнул Фима, одновременно изобразив руками эту процедуру. — На кукан — это поговорка такая от родителей ещё, — как бы извиняясь за несдержанность, гораздо тише добавил он. — Мы-то их обычно в тряпки завязываем, потом тряпки сушим и в шкаф бельевой кладём, от них дух хороший.

— А если карпу понравится то, что я брошу?

— Тогда поминай как звали. Только это не страшно, по что же нам ещё «По что», ты сам видел, там добра — всех карпов переловить хватит.

Внимательно выслушав Фиму, я ещё раз произвёл осмотр своих снастей. Чугунная мясорубка, жостовский поднос, цветочный горшок, мотоциклетные очки (жалко, но ничего), маленькая спринцовка с машинным маслом — отличный выбор, учитывая всё рассказанное Фимой. Сомнения вызывал только горшок, сможет ли карп его ухватить?

— Начинать пора. Главное, не жадничай, если на что карп пошёл, больше двух раз не кидай. Они привыкнут и не принесут больше. Лучше в следующий раз попробуй. Хотя может не сработать, вкус у них меняется.

Так, поднос пригодится, очки жалко, попробую горшок, что ли. Поболтавшись на поверхности, пока я уже не стал волноваться, горшок всё-таки, набрав воды через отверстие в донышке, потихоньку утонул.

— Ждать-то долго?

— От карпа зависит. Большой, у него мозгу много, он думать будет долго, а мелочь всякая — та сразу потащит.

Решив ловить большого, я запасся терпением. Но, скоро поняв, что, если засну, клюну в воду раньше, чем клюнет карп, решил пожертвовать мясорубкой. Пусть пользуются, если что, мне не жалко. Капнув немного машинного масла, я с размаху зашвырнул её подальше. Только увидев огромный фонтан поднявшихся брызг, понял, что, наверное, распугал всех карпов и рыбалки сегодня не будет, а со мной уж точно разберутся, но, оказалось, никто не обратил на это внимания. Все сидели, уставившись на береговую линию, готовые в любой момент «схватить — и на кукан!». Выдохнув с облегчением, я последовал их примеру. Скоро из воды показалась ручка мясорубки, мясорубка, а за ней и голова карпа. Неуверенный в своей сноровке, я решил положиться на его педантичность. Схватился двумя руками за мясорубку, дёрнул, ручка выскользнула из рук. Карп, пролетев с мясорубкой в зубах метра три, отпустил её действительно, только когда она коснулась берега — английская выдержка. На берегу он сразу стал биться, пытаясь отползти в воду.

— Запеленай, — Фима кинул мне половину старой рубахи. — Клёвая у тебя мясорубка, — уважительно заметил он.

— Хочешь — одолжу, — чувствуя некоторую неловкость за удочку, предложил я.

— А что, давай, — неожиданно легко согласился он. — Вам с Глашей такой большой башки хватит, а мне к Зойке пустым возвращаться неохота. Если что, вечером занесу, если нет, не обессудь. Считай, что за науку заплатил.

— Забирай, Фим, а я пойду, для первого раза хватит.

Решив, что карпам хватит горшка, а без подноса и очков они обойдутся, я закинул снасти обратно в рюкзак и, завязав карпа в узелок, с чувством выполненного долга отправился домой.

Часть 2

— Масик, ну что ты опять застыл, шевели булками, скоро весна, а мы всего третий раз на каток пришли.

— Теперь на два года вперед, что ли, накататься? Честно?.. Мне кажется, я уже на три накатался.

— Зануда ты, а ещё хоккеист.

— А ещё волейболист, картингист и гитарист. То, что я в детстве пробовал заниматься чем попало, ничего не значит. Главное, кем я стал в итоге.

— Интересно-интересно!

— Скажу тебе по секрету, выбор был непрост. Я через многое прошёл, многое попробовал, учился, порой испытывал настоящие трудности, но теперь точно могу сказать, кем стал. Не культуристом, не шахматистом, вот совершенно не альпинистом…

— Не томи, Мася.

— Определённо я стал пофигистом, трам-пам-пам, — несколько раз повернувшись вокруг своей оси, я сделал реверанс.

— И какая от тебя польза кроме вреда? Пофигисты, Мася, никому не интересны, кроме себя самого, да и это сомнительно. Только я по несказанной своей доброте умудряюсь находить некую целесообразность и пользу даже в таком пофигисте, как ты. Прямо сейчас, например, раз ты на машине, можешь отвезти меня домой.

— Может, ко мне домой?

— Иди уже мотор грей, я ещё кружок прокачусь.

— Не ищу моей воли, но воли пославшего меня… — бормотал я, с ожесточением стаскивая коньки. — Что-то зачастила она к себе.

Дорога была паршивая, наступали сумерки, потом пошёл мокрый снег крупными хлопьями, видимость стала вообще никакая, и тут Нюся заорала:

— Мака, осторожней, голубь!

— Нет, ну ты видела, этот гад мне фак показал, а судя по звуку, ещё и на крышу нагадил.

— Спокойно, Масик, паркуемся. У тебя тут на целое состояние, — она восхищенно осматривала голубиный помёт на крыше машины.

— Действительно, чем их тут только кормят, силосом, что ли, кажется, голубя было меньше, чем этого, — почему-то не разделяя её восторгов, ответил я, мысленно прикидывая, как убрать «урожай без потерь». Решив, что это невозможно, я уже собрался лезть за тряпкой и перчатками, когда Нюся неожиданно заявила:

— Не то, Масик, делаешь, когда такой фарт прёт. Надо взять всю мелочь, сколько есть, и каждую монетку закатать в отдельный комочек. Сложить из них пирамидку и накрыть бумажкой. Ты чего? Ты делай давай!

Поняв, что спорить бесполезно, я принялся лепить. Мелочи, как назло, оказалось много, когда, совершенно окоченевшими руками наконец-то накрыв свою пирамидку стольником и прижав его пустой бутылкой полу-колы, я вопросительно уставился на подругу. Она ехидно усмехнулась и сказала:

— Теперь жди, когда вылупятся!

— Кто вылупится?

— Пятьдесят тюбетеек на твою дурную голову! Пока, Мася! Не провожай, я сама дойду — демонстративно покачивая бёдрами, она продефилировала через дорогу в направлении своего дома, который действительно был недалеко.

По-прежнему ничего не понимая, я несколько раз посмотрел на пирамидку из комков, на неё, опять на пирамидку, снова на неё. Плюнул, сел в машину и захлопнул дверцу с такой силой, что сам вздрогнул и открыл глаза.

Часть 3

Грохот явно доносился из кухни.

— Глаш, ты жива?

— Умоталась с карпом твоим, из рук всё валится. Вставай есть, а то на снегоробье скоро идти.

Судя по голосу, ничего страшного не произошло.

— Не дашь порулить, — никуда я не пойду, лучше в «По что» ещё пороюсь, там прикольно.

— Ишь, разошёлся, ты эту снасть истрать сначала, а то натащил железяк всяких, шагу ступить некуда, поднос твой грохнулся, тебя же и разбудил. До следующей рыбалки терплю, а там, карп его забери, как хочешь, домой не приноси.

— Ценная же вещь. Для тебя старался, чтоб всё по красоте. Что я как дикий на доске всё ношу.

— Вот и носи. А я тебя, так и быть, за рычаги посажу.

— Умеете вы, барышня, подход найти, — сказал я, уже подсаживаясь к столу. — Давай карпа пробовать…

Снегоробье привычно захватило меня. Управляться с ковшом получалось достаточно хорошо, но через какое-то время стало накатывать чувство нереальности происходящего: сначала моментами, а потом всё чаще и дольше. Так что, когда мы доехали до озера, я почти не отреагировал на Глашины поздравления.

День 6

Часть 1

— Максимочка, уснул, что ли? До дома подожди, сейчас пойдём уже.

— Нет, Аглая, извини, мне узнать кое-что нужно. К властям пойду. Как у вас тут козсовет работает?

— Не знаю, я там ни разу не была, может, там и нет никого. Дядя Коля иногда ходит, у него и узнай. А я спать пошла, — она, насупившись, отвернулась и быстро зашагала к дому.

— Глаш, мне правда надо, я же не знаю тут ничего, меня же родители потеряют, неделю не звонил. Ты не волнуйся, я спрошу только кое-что и вернусь.

Все это я торопливо рассказывал, еле успевая за сердито идущей впереди Глашей, пока нам было по пути. Возле трубы я поймал её за руку, развернул к себе и прижал, она сначала напряглась, как бы вырываясь, но потом обняла меня и, прижавшись ещё сильней, сказала:

— Боюсь я, Симочка, вдруг улетишь ты, как прилетел, как я здесь без тебя буду?

— Ну не говори глупостей, куда я без тебя, я же тебе упал, значит, твой, без тебя никуда не полечу, так и знай. И не надейся даже так просто от меня избавиться, — попытался я разрядить обстановку, но, глядя в её влажные глаза, понял, что вышло не очень. — Всё, Глашенька, вечер утра мудреней, если по-вашему сказать, иди спать, ни о чём не думай, я скоро вернусь. Скрепя сердце я развернулся и пошёл к рынку искать дядю Колю.

III ЯВЛЕНИЕ ДЯДИ КОЛИ

Он расхаживал вдоль прилавков, придирчиво оглядывал кочаны, некоторые поворачивал и ставил обратно, от других отрывал листик, бросал в проход, а уже потом ставил их на прежнее место.

— Бог в помощь, дядя Коля!

— Черт безрогий, напугал, видишь, серьёзным делом тружусь. Для того приставлен.

— А что за дело-то? Капусту подкулачить, чтобы не гнила?

— Какую капусту, какую? Мышеложествую — видишь?

— Мыше… чего?

— Вот ты мышей здесь видишь или как?

— Или как.

— От чего — знаешь?

— Куда мне, дядя Коль, неужто от мышеложества?

— Смотри-ка, соображать начал. Вот видишь, на листочке серая боковина? — Проворно подняв один оторванный лист, поднёс его к моему носу. Вот она, мышеложка, и есть. Из обычной мышь жрать не станет, а из этой за милую душу всё уплетёт.

— Какая мышь? Их же нет.

— Конечно, нет, потому как, нажравшись, все спят от мышеложества до мышеложества.

— И чем же вы их так кормите?

— А это не моё дело и не твоё уж подавно, этого никто видеть не должон, я ложки расклал, рынок закрыл и до следующего утра чтобы ни одно рыло ни ногой. А утром прихожу — ложки чистые, мышей нет.

— Так, может, их вообще нет?

— Вот ты загнул. Тут рынок?

— Рынок.

— Мыши, значит, должны быть?

— Вроде как.

— А нету! — торжествующе сказал дядя Коля. Подведя черту под разговором, он повернулся и засеменил дальше по проходу, деловито осматривая кочаны.

Нету… Конечно, нету… Ведь никто не видел и не было их, скорее всего. Но рынок — должны быть. А нету… Как всегда, после разговора с дядей Колей я вышел с рынка озадаченный и несколько прибитый.

Забыл про козсовет узнать, ну и ладно, так пойду, на месте разберусь, если до сих пор жив, — значит, это кому-нибудь нужно…

Часть 1а

От большой, обитой дерматином двери сразу повеяло чем-то основательным и старинным, особенно внушительно выглядела латунная табличка с изящной гравировкой «Председатель, доктор наук Лукьяненко С. М.». Я слегка напрягся, что-то смутно знакомое было в этом С. М.

Пару раз стукнув по ручке, я, не дожидаясь ответа, открыл дверь. Опа! Семён Михайлович, мой попутчик по купе, собственной персоной сидел за массивным столом с инкрустированными тумбами. Он был погружён в изучение каких-то бумаг, но, оторвавшись от них и увидев меня, просветлел лицом:

— Максим, я в вас не ошибся, давно ожидаю.

— Вот как, а я, признаться, не ожидал, — начал я. — Объясните, пожалуйста, как я сюда попал и что происходит?

— Ничего страшного, голубчик, поверьте, — поправляя очки, начал он. — Да вы присаживайтесь, я всё объясню, ну насколько смогу, конечно. Тема-то непростая.

— Искренне надеюсь, — сказал я, садясь на такой же основательный, как и всё в этом кабинете, стул с резными ножками.

— А вы молодец, освоились, подругу завели. Простите великодушно, что вот так, втёмную, вас использовал, но это являлось необходимым условием эксперимента, наука требует. Смею надеяться, опыт был вам небезынтересен.

— Мягко сказано, я чуть умом не тронулся. Хотя местами забавно было, особенно местные жители эти, они с Земли вообще или прикидываются? Так вы рассказать собирались, что за эксперименты такие над живыми людьми.

— Эксперимент скорее над энергиями, мы хотели создать особый мир, ну и без военных не обошлось, конечно. Выпьем чайку или вы кофе предпочитаете? Может, и веселее пойдёт.

— Не откажусь, а то у меня от ваших преамбул уже в горле пересохло.

Председатель открыл сервант, где обнаружился переливающийся хромом электрический чайник, заварочный чайник и две красивых китайского фарфора чашки. Не прошло и минуты, как передо мной стояла чашка с дымящимся ароматным чаем.

— Ну-с, продолжим, — в очередной раз поправив очки, сказал Семён Михайлович. — Так вот, Вы, Максим, конечно, помнить этого не можете, но было время так называемой холодной войны, когда все буквально до дрожи боялись атомного конфликта. В одном научно-секретном институте возникла идея: что, если не прятаться под землёй от атомного взрыва, а на поверхности создать надёжную защиту из особого поля вроде электрического. Ну, Теслу вспомнили, свои наработки добавили, экспериментальную модель собрали. Денег в то время на это не жалели. Решили в реальном масштабе сделать. Вот и получилось такое Козявино. Я понятно объясняю? Вы нить не теряете?

— Понятно, а я здесь при чём?

— Всему своё время, молодой человек, имейте терпение. Принцип работы, боюсь, вам будет непонятен. Скажу только, что вот в этих холмах огромные сердечники из особого сплава, на них обмотки из толстой проволоки, а по внутреннему и внешнему руслам кольцеобразно и разнонаправленно течёт электролит под слабым током. Устройство центральной трубы я и сам толком не знаю. Это дело физиков. Я же, извините, психолог, социолог и в некотором роде сталкер. Объект как стратегический давно уже никого не интересует, но мне удалось пробить небольшое финансирование для продолжения научного эксперимента, описывающего новое культурное сообщество, сложившееся в процессе. Благо, кроме соли для электролита, небольшого количества продуктов и вещей, нам ничего не требуется. Техника здесь сама движется, циркуляция в каналах не останавливается по неизвестной причине, электричество можно брать из воздуха, в общем, многое вы сами видели.

— А со снегом что и с уборкой этой бестолковой?

— Снег стал появляться сразу после запуска и не только здесь, но и на достаточно большом расстоянии отсюда, причём ночью появляется, а утром исчезает, не тает, а именно исчезает. Что интересно, если его успеть за ночь сгрести в воду — в озеро и в каналы, он там растает, как обычно. Вода нам нужна. Как вы понимаете, если остановится циркуляция, всему эксперименту конец. Благо после строительства всю технику здесь оставили. Вот и трудимся как можем.

— А людей-то за что вообще сюда поселили, может, на собачках надо было попробовать?

— Вообще-то, сначала планировался чисто военный объект со сменным гарнизоном. Но в то время, молодой, горячий, я предложил совместить эксперимент по выживанию с экспериментом построения коммунистического общества в отдельно взятом изолированном поселении. Пусть с господдержкой (постепенно планировалось от неё отказаться), но надо же с чего-то начинать, а условия действительно казались почти идеальными. Меня поддержали.

Решили отобрать группу высокоморальных детдомовских детей выпускного возраста. Во избежание расслоения и неравенства, отобрали строго по средним показателям: красота, способности, доброта, сила, чтобы всё, насколько возможно, было сходно, никаких поводов для зависти и обид. Создали все условия: дома одинаковые, мебель, одежда.

— Карлик тогда откуда?

— Пёс его знает, недоглядели. Мелкий, вот и затерялся где-то, говорят, из строителей. Заметили, когда эксперимент уже начался. Ну я и подумал, что так даже лучше, он человек с опытом, для особых поручений использую.

— Мышеложеством заниматься? — съехидничал я.

— А что, работает же, — как бы не заметив моего ехидства, Семён Михайлович удивлённо развёл руками.

— В общем, собрали, объяснили суть эксперимента. Важность для родины. Предполагалось, что образование они смогут получать заочно и только по необходимым для эксперимента специальностям: агрономия, педагогика, медицина, инженерная техника. Обязательным было участие лишь в течение 15-ти лет.

Дальше заменить желающих уйти должны были дети, рожденные уже в этом социуме. Чтобы исключить возрастное неравенство, решили сделать процесс рождения циклическим: один раз в 12 лет, но по 20 девочек и 20 мальчиков соответственно. Ваша Аглая из второго потока, там как раз одного мальчика не хватало — техническая накладка.

— Вот где собака порылась, кобелька для случки не хватало? — разозлился я.

— Не горячитесь, Максим, дело совершенно не в этом, но какое-то предопределение, согласитесь, в этом было.

— Соглашусь, Аглая мне очень нравится, но методы ваши…

— Таким образом обеспечивалась стабильность популяции.

Профессора трудно было сбить с толку, похоже, он уже чувствовал себя в аудитории. Я решил больше не эмоционировать и прослушать лекцию до конца.

— Всем участникам обещали пожизненное гособеспечение. В нынешних условиях, конечно, мы не смогли бы этого гарантировать. Однако получилось, что уходить никто не пожелал. Очень скоро выяснилось, что техника в обслуживании не нуждается, люди не болеют, с агрономами и того хуже — ни деревьев, ни кустарников. Тимофеевка, одуванчики, капуста, морковь, лук. Это всё, что здесь растёт, больше ничего. Хотя почти всю мировую флору перепробовали. С фауной ещё хуже: только люди и снежный карп. Пришлось генетикам над АСей потрудиться (Антропоморфный Самовоспроизводящийся объект), в магазине видели. Не очень это этично, совсем, по правде говоря, неэтично, но речь-то о спасении человечества шла.

Задумался, посмотрел в потолок, потом слегка улыбнулся и продолжил:

— Не поверите, ведь и ВАСей — Водных Антропоморфных Самовоспроизводящихся, тоже вывели. Русалок по-вашему, слава богу, карп прижился. Жалко их было. В Охотское море выпустили на спецбазу ВАСей наших, а как базу закрыли… Ну, понимаете. В общем, встретите — не пугайтесь, они безвредные, если не мутировали.

— За жабры — и на кукан! — вспомнил я. — Как будто чувствуют мужики, не то ловится, что планировалось. А с карпами вы что сделали, почему они, бедные, на гаечные ключи клюют?

— Не клюют, совершенно не клюют, а, напротив, очищают водоём, такая программа, но, раз народ так интерпретирует, мне лично не жалко, главное, чтоб всех не повытаскивали.

— Художественная самодеятельность здесь тоже неплохо поставлена, — не без удовольствия съязвил я.

— Напрасно иронизируете, эта, как вы изволили выразиться, самодеятельность — результат работы большой группы талантливейших учёных. Мы создавали будущее, светлое, заметьте. И что взять с собой в это будущее из тёмного прошлого, — вопрос труднейший, требующий взвешенного похода. Сейчас невозможно даже представить, сколько копий было сломано в дискуссиях, сколько пота и крови пролилось на полях научных сражений!

Голос профессора сорвался…

— Простите великодушно, ораторствовать принялся, но, право же, никому и дела нет до нашей работы, а поделиться хочется. Может, где-то мы и погорячились. Но в целом работает, действует, как лампочки эти горящие, как техника непонятно как — работает!

Литературу и вообще всякое старое искусство нам показалось целесообразным исключить вовсе. В литературе масса различных мыслей, мнений, примеров, недостойных подражания. Произведения искусства, такие как живопись, музыка, танец, пение, помимо разжигания страстей, эмоций, могли породить желание творчества. Тот, кто преуспел бы больше, начал бы выделяться, возбуждая зависть или почитание. Также разделились бы предпочтения по стилям и авторам, порождая споры и разногласия.

Совсем обойтись без этого всего, с точки зрения здорового образа жизни, полового воспитания и развития общих этических представлений, было нельзя. Здесь я без ложной скромности скажу: мы добились больших успехов. Нами были разработаны комплексы совместных мужеско-женских движений с умеренной спортивно-оздоровительно-эротической нагрузкой, позволявшей молодым людям как оздоравливаться, так и налаживать социальные коммуникации. Живопись мы заменили окрашиванием общественных предметов и предметов личного пользования, исключая одежду и стены домов. Для пения же составили сборник стихов-инструкций, положенных на музыку. Так они лучше внедрялись в сознание, также развивая дыхательную систему.

— Да, система здесь налажена лучше некуда, только меня-то зачем, я вроде не очень вписываюсь.

— Вот к этому я и подводил.

— Для финансирования проекта нужно предоставлять новые научные данные, а ввиду длительности эксперимента, всё, что можно изучить и описать, уже изучено и описано. Просто дневники пожилого профессора, увы, никому не интересны. Я как раз ехал из министерства, где с трудом доказал необходимость дальнейшего финансирования исследований. Встретил вас. Когда мы пообщались, сразу подумал: «Вот чего нам не хватает. Молодого энергичного неглупого свежего человека. Дальше дело техники: по 50 руб. таксистам с указанием, куда надо довезти рыжего парня в камуфляже. То, что юношеское любопытство поведёт вас дальше и выведет к нам, в Козявино, я не сомневался. Вы уж простите старика, думал, и вам интересно будет, и проект сохраним.

— А попросить нельзя было?

— Нет, тогда весь эффект насмарку, суть была в неожиданности. И, поверьте, вам здесь действительно ничего не угрожало.

— Кроме дурдома, действительно ничего.

— Ну, не преувеличивайте, я всё время за вами следил, если что, вмешался бы. Зато какой материальчик образовался, я вам тут копию сделал на память, не возражаете? — Профессор протянул мне довольно пухлую папку в красивом кожаном переплёте.

— Надеюсь, моя миссия исполнена?

— А это зависит от того, какое решение вы примете.

— То есть? — я внутренне напрягся.

— Обстоятельства, видите ли, складываются таким образом, что молодых козявинцев придется адаптировать к реальной действительности, третье поколение здесь воспитать не получится, да и, сами понимаете, принцип коммуны сейчас неактуален. Так что вы окажете большую услугу всем жителям, если поможете Аглае стать первой, так сказать, ласточкой в этом процессе. Тем более что, как мне представляется, это не должно идти вразрез с вашими желаниями. — Он замолчал и посмотрел на меня с каким-то даже подобострастием.

— Ласточкой, похоже, буду я, а она станет Дюймовочкой, улетевшей от старого крота к лучшей жизни, но я действительно согласен. Не знаю как человек, но психолог вы неплохой.

— Рад, что не ошибся. В свою очередь, могу заверить, что буду оказывать вам всевозможную поддержку. Надеюсь, с вашей помощью молодые люди, воспитанные здесь, смогут адаптироваться и обрести будущее в большом, так сказать, мире, — он поднялся и протянул мне руку.

— Вот вы тут шестьдесят лет игрались, а теперь всё на мои хрупкие плечи перевалить хотите? — не без внутреннего сомнения я всё же пожал его руку.

— Искренне надеюсь, что они не такие хрупкие. А потом, не забывайте, что вас не бросают, там, в папке, контакты. Постараюсь сделать всё, что в моих силах, главное — обращайтесь.

— Посмотрим, — сказал я, забирая папку. — И каковы мои дальнейшие действия?

— Действия очень простые: возвращаетесь домой с Аглаей и продолжаете обычную жизнь. По возможности мягко вводя её в курс дела. Конечно, на первых порах будет непросто, но дружба, как вы недавно справедливо вспоминали, помогает нам делать настоящие чудеса.

«Ты ещё и подслушивал, старый пень», — подумал я, искренне сожалея, что пожал ему руку. А вслух сказал:

— Домой — это звучит заманчиво, и как же отсюда выбраться?

— Как забрались, так и выберетесь, не извольте беспокоиться. Завтра часам к двенадцати лопасти в другую сторону завертятся, мы вас и подсадим. Единственная просьба: вы уж не снегоробствуйте сегодня, отоспитесь ночью, ну или как получится. Отдохните, одним словом, а то завтра, сами понимаете, день не из лёгких. Не смею дольше задерживать, надеюсь, Аглая не сильно расстроится, там, в папке, есть для неё послание. В нём я постарался всё объяснить, начиная от истории и заканчивая необходимостью отъезда.

— За это спасибо, а то я, если честно, совершенно не представлял, как ей рассказать, надеюсь, у вас получится. Всё-таки, как ни крути, — вы их воспитывали.

Уже подходя к двери, я не удержался и спросил:

— Почему Козявино? Как-то неблагозвучно.

— Но и непреднамеренно, заметьте. Весь этот проект, о котором я рассказал, назывался «Казуальное явление». Представьте, когда Эдисон изобретал лампочку, он в качестве спирали накаливания перепробовал сотни материалов — вплоть до верёвки, пропитанной дёгтем. Вот так и мы работали, как говорится, методом пробного тыка, опираясь в основном на случайность и везение. Поэтому построенный посёлок и назвали аббревиатурой «Казявлено». Однако народу не прикажешь, чуждое слово не прижилось. Переиначилось в более понятное, хоть и неблагозвучное, как вы изволили заметить, Козявино. Ну — народу виднее.

— Понятно. Советую открывать курсы по выживанию на «большой земле», — осваиваясь с ролью спасителя человечества, начал распоряжаться я. — И чем раньше, тем лучше!

— Откроем, только уж и вы не подкачайте.

Только за дверью по дороге к Глаше до меня стало доходить, что произошло. Ничего себе, каникулы погулял. Мало того что попал неизвестно куда, чуть умом не тронулся, так ещё семейное положение сменил и в спасители молодых козявинцев заделался. Хотя — назвался груздем, нечего на зеркало пенять, как говорится. Сейчас главное, чтоб Глаша нормально всё восприняла.

Она ждала меня на пороге.

«Как с войны», — подумал я, видимо, всё ещё серфя по эпической волне.

— Пойдём, Аглая, нам надо многое обсудить. Да не бойся ты, всё будет хорошо, — сказал я, видя её растерянность и испуг, но вторую часть: «и мы поженимся» — решил пока не разглашать, боясь, что на фоне той информации, которую ей предстоит узнать, эффект от этого известия будет нулевой. Успею ещё.

Ночь была долгая. Глаша, читая послание Михаила Семёновича, то охала, то восклицала, то смеялась, а закончив чтение, притихла и как бы нахохлилась, о чем-то размышляя. Я терпеливо ждал, пока она вернётся в реальность, но, так и не дождавшись, решил её растормошить. Присев на кровать, обнял за плечи и с нарочитым оптимизмом спросил:

— Ну что, Глашенька, полетим?!

— Ох, Симочка, полетим! — она, неожиданно обхватила меня за шею и исступленно целуя, повалила на кровать.

Часть 2

Проснулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс мое плечо:

— Вставай, всю галантность проспишь. Ждала кофе в постель, а тут сонный кобель, прости за рифму! Ты же не такой, быстро отправляйся варить кофе и чистить зубы.

— Давай ты сегодня зубы сваришь, может, научишься наконец, — сонно бормотал я, пытаясь натянуть одеяло на голову. — Мне ещё карпа ловить.

— А слонопотама подстрелить не хочешь? Какой же ты грубый и неженственный спросонок, вставай, кому говорю. — Она пихнула меня двумя руками так, что я чуть не упал с кровати.

— Глаш, ты чего? — приподнявшись на локтях, я тупо наблюдал за начинающим наливаться краской лицом Нюши.

— Глаша? — угрожающе выдохнула она.

С кровати пришлось всё-таки скатиться… Зато жив остался… Пока.

— Нюсечка, да мне тут кошмары снились, ничего личного, — тараторил я, уворачиваясь от подушек и отползая в сторону двери. — Ну реально — давай сядем, успокоимся, я тебе всё расскажу.

— Сейчас ты у меня успокоишься, а я сяду, ну это не страшно, в состоянии аффекта много не дадут, — почти шипела она, обшаривая глазами комнату в поисках подходящего для данной ситуации аксессуара.

— Анна Борисовна, ну глупо же. Мы с тобой сколько встречаемся? Я хоть раз? Я же весь тут! Да разве можно — тебе?

Воспользовавшись моментом, я выскользнул из комнаты, закрыл дверь и придавил её плечом. Но, похоже, в этом уже не было необходимости.

За дверью послышались всхлипывания:

— Сволочь, вот сволочь, и всё, я что, хуже Глаши? Я пальцем пошевелю, пол-института на четвереньках приползет. Да у меня контракт с модельным агентством, да я в Англии стажировалась. А ты кто такой, сволочь?!!

Надо вылезать, пока она себя хвалит, когда жалеть начнёт, будет поздно.

— В некотором роде мы все не без греха, но сейчас, Нюсь, правда не виноват, — я робко высунулся из-за двери. — Переутомился, наверное, вот и снится всякое. Ты же само совершенство. Не слишком умён, но не до такой же степени. Нюсечка, я же в твоём присутствии ни одного предмета женского рода не замечаю, — для убедительности, сделав шаг в комнату, я стукнулся головой о дверь так, что она полностью открылась. Вот — дверь не заметил, всё из-за тебя.

— Я не такая дура, Мака, Грибоедова читала, «отважно жертвовать затылком» не надо. Она неожиданно успокоилась и сказала: — Совсем нервы ни к черту стали. Ухожу я от тебя. Давно хотела сказать, вот случай представился. Тебе не говорила, но я всё собрала.

Она полезла под кровать и откуда-то из самой глубины стала, как фокусник, доставать сумки. Сначала вытащила большой пляжный пакет, развернула, там были ворохом навалены евро разного достоинства.

— Это с пляжа.

Следующим был рюкзак с рублями.

— Это из Заснятьево.

Потом дипломат с акциями крупной компании.

— Это из аудитории — от Маркса подарок.

Дальше небольшой холщовый мешочек, но из него высыпалась пирамидка прозрачных ограненных камушков, каждый величиной с горошину.

— Это, надеюсь, понятно откуда… Просто время надо было знать, когда собрать. Сначала думала, для совместной жизни, сюрприз тебе готовила. Потом поделить хотела. А в нынешней ситуации смысла не вижу. С этим человеком я, похоже, нуждаться больше ни в чём не буду. Так что не скучайте тут с Глашей.

Она легко поднялась и, нарочито покачивая бёдрами, продефилировала за дверь.

День 7

Решив не будоражить Козявино прощанием, да и не зная, честно, как и что им объяснять, до обеда мы бесцельно слонялись по дому, соображая, что бы такое ещё забрать с собой. В конце концов Глаша не выдержала, побежала во двор, выдернула морковку, луковицу, маленький кочан капусты и сунула мне в карман рюкзака.

— По дороге съедим, а то когда ещё магазин-то.

Местные семена этих растений были давно и заботливо упакованы в коробке из-под зелёного горошка, перевязанной бечевкой, куда уместились все её вещи.

— Тимофеевки с одуванчиками прихвати, вдруг у них пыльца целебная, — сказал я и сразу пожалел, представив, какой ужас сейчас творится в душе у неё, как судорожно, должно быть, она цепляется за всё родное и привычное, чего больше никогда не увидит. Как бы извиняясь, я тоже быстро вышел, у порога набрал несколько горстей земли в полиэтиленовый пакет, валявшийся в кармане, предварительно тщательно вытряхнув из него крошки печенья. В доме торжественно поставил его на стол и сказал:

— Вот — рассыплем на грядку, где наши семена будем сажать.

Аглая благодарно улыбнулась и, запрятав пакет в два других, быстро и старательно стала утрамбовать его в рюкзак.

IV ЯВЛЕНИЕ ДЯДИ КОЛИ

Мы подходили к трубе, на площади было пусто. Хотя днём это обычное явление, но, учитывая сложившуюся ситуацию, было как-то странно. Как всегда неожиданно, из ворот рынка, громыхая огромной железной тележкой с длинной ручкой и маленькими колёсиками, появился дядя Коля.

— Отлетающие, залазьте на трап!

— Привет, Николай, какой трап?

— Это трап и есть, — сказал карлик, кивая на свою ржавую тележку, и, чувствуя наше недоверие, добавил: — Не сомневайтесь, в лучшем виде доставим.

Он повёз тележку ближе к трубе и установил колёса в две еле заметные параллельные ложбинки, идущие вокруг трубы.

«Ага, взлетно-посадочная полоса, етить-матить», — подумал я.

Глаша подбежала к дяде Коле, обняла его, приподняв над землей, звонко поцеловала в заросшую щеку.

— Вы такой необыкновенный, я вас всегда вспоминать буду!

— Ну соплей-то развела, конечно, будешь, а то, — грубовато, но с каким-то плохо скрываемым всхлипыванием пробасил дядя Коля. — Давайте-ка загружаться, лопастя ждать не будут. Ты — надевай рюкзак и по центру становись, коробку вот возьми, а ты — прижимайся к нему и держись крепче. Черти полосатые, разнюнился с вами, чуть документы не забыл отдать.

Он вытащил из-за пазухи бумажный пакет, запечатанный большой сургучной печатью, и сунул под бечёвку коробки. Потом обошёл тележку, взялся за ручку, доходящую ему до подбородка, слегка напрягся и, выдохнув: «Ну, поехали!» — покатил тележку вокруг трубы.

— Да вы прям Гагарин какой-то! — не зная, что ещё сказать, пытался острить я.

— Сейчас увидишь, кто Гагарин, не боись! — он улыбнулся, как мне показалось, с некоторым сочувствием.

— Ага! — Стало чувствоваться нарастающее движение воздуха, вперёд и вверх, через мгновение, отделившись от тележки, мы уже крутились по невидимой спирали, уносясь вверх. Приземление на этот раз было менее болезненным. Так что я, даже падая, успел сгенерировать сопелку: «Чем по горке мордой вниз, лучше с лопасти скатись», перед тем как начал вертеть головой в надежде увидеть Аглаю. Поняв, что не сняв рюкзака сделать это не смогу, позвал:

— Глаша! Жива?

И сразу услышал её смех, а потом почувствовал руки, стягивающие с меня лямку рюкзака.

— Выбирайся, жук, а то будешь барахтаться, пока на солнышке не высохнешь!

Не успев обидеться, я искренне изумился её присутствию духа.

— Ну ты молодец! Я думал, мне тебя в чувство придётся приводить, а выходит наоборот.

— Моё чувство крепкое, а твоё, похоже, не очень.

Смеясь, она помогла снять вторую лямку.

Я ещё сидел, оглядываясь и приходя в себя, а Глаша уже вытащила пакет из-под обвязки, сломала печать и запустила туда руку:

— Что за «документы», отродясь не видала!

Хармс, похоже, не врал — главное в женщине — это любопытство. Хоть война, хоть наводнение, но то, что находится в запечатанном пакете, всё равно будет для неё интересней. Через минуту она уже удивлённо разглядывала разложенные на траве: свидетельство о рождении на Аглаю Семёновну Козявину (вот Семён, бурдюк тщеславный, пусть по фамилии и отчеству её не называли, но так-то она была Тимофеевна), паспорт, аттестат о среднем образовании.

— Ух ты, это что?!

— Ну вкратце — эти бумаги нам здесь нужны, как вам кочаны, что ли, на рынке, чтобы знать, кто есть кто и чье где место. Ясно? По-другому пока не объясню. А вот это, если учиться захочешь или на работу устроиться, чтобы все знали, что ты уже кой-чему раньше научилась.

— А чего, я так не расскажу? — сказала она, насупившись.

Меня как плитой придавило. Она ведь не знает, что такое ложь, недоверие, трусость… ничего, как же… Я еле сдержал порыв затащить её обратно на лопасти, вовремя поняв, что это ни к чему не приведёт, да и поздно уже.