Бесплатный фрагмент - Дом Сведенов

Глава 1. Знакомство с Геталькой

До знакомства с Геталькой Мелиден наивно считал себя многоопытным и многознающим мужем, которого уже ничем не удивить, однако столица Средиземья подавила и ошеломила его многолюдством, изобилием, шумом и движением, размером и величественностью своих зданий, как, впрочем, и вонью трущобных кварталов на окраинах. «Сколько же здесь живёт народу?» «Двести тысяч, а может быть, и триста, кто их тут сочтёт» — мрачно отвечал барон Моривено, успевший отвыкнуть от здешних скопищ.

Город ещё за милю или две возвестил о себе нереальным зрелищем огромного, воистину циклопического замка из светлого камня с кирпичными вкраплениями, возвышающегося на крутом речном берегу. Перед гигантской угловой башней реку пересекал высоченный мост, чуть поодаль поднимался донжон ещё на треть выше основного замка. Голубоватые шатровые крыши прорезали бесчисленные башенки и дымоходы. Берег тоже одевал камень, виднелись причалы с изящными лодками и беседки под ажурными сводами из красного кирпича. Окружавшие замок жилые кварталы за зубчатой крепостной стеной с островерхими башнями казались кротовыми кучками возле большого лесного муравейника, хотя на самом деле мало какой особняк в Камбенете мог сравниться с их домами по несколько этажей.

— Сколько в нём локтей, сто? — обратился к столпившимся рядом путникам Мелиден в угрюмом изумлении.

— В донжоне больше ста двадцати, если считать с верхними башенками, — ответил один из коллег по посольству, — в остальных башнях около восьмидесяти.

— Чудесное творение.

— Прекрасной матери еще более прекрасная дочь.

Как и всех неофитов, Мелидена неудержимо притягивали звучные и таинственно-внушительные учёные слова. Быстро схватывая новое, он поднимал потом с их помощью авторитет в разговорах с солдатами и слугами попроще. В беседах с действительно учёными он, впрочем, от такого словоупотребления воздерживался, пару раз спутав эксперимент с экскрементом.

Вот и в Городе (так фамильярно и значительно называли Гетальку её обитатели, как бы отделяя от прочих городов с маленькой буквы, нуждающихся в особых именах для различения) он избегал лезть вперёд, наученный опытом осторожному благоразумию. Подобно тени следовал он по пятам за учёными баронами, стараясь больше смотреть и слушать, чем говорить. Жители его заметно побаивались: при всей нахальности и языкастости, они уступали ростом и силой камбенетцам и медвежцам. На самом деле он чувствовал себя неуверенно, слишком чуждым и незнакомым представлялось окружающее. Вроде бы похоже на Камбенет, но в чрезмерном количестве.

Тринадцать веков назад один малоардский император написал другу письмо по поводу своего пребывания в большом заморском городе, зачитанное позже кем-то из эрудитов Палаты риторики «Пион», когда Мелиден поведал о первых впечатлениях от Гетальки:

Место, которое ты мне так хвалил, я нашёл легкомысленным, висящим на волоске, поддающимся каждому дуновению моды. Нет ни одного храмового главаря, ни одного священника, ни одного пресвитера, который не совмещал бы этих должностей с должностями астролога, гадателя, шарлатана. Отродье бунтливое, тщеславное, дерзкое! Город роскошный, богатый, производительный, где никто не живёт праздно! Одни выдувают стекло, другие делают бумагу, третьи работают в красильнях. Все знают какое-нибудь ремесло и применяют его. И подагрики при деле, и близорукие работают; слепые находят занятие; даже безрукие не остаются праздными. Их единственный бог — деньги. Вот божество, которому поклоняются всякого рода люди. Жаль видеть такое расслабление нравов в городе, первом по размерам и производительности. Я всё ему дал, возвратил давние привилегии, прибавил к ним новые; при себе, я их заставил меня поблагодарить; но едва я уехал, они стали смаковать непристойные рассказы о моей семье. Вместо всякого мщения, я им желаю есть на вечные времена своих цыплят, оплодотворённых по способу, о котором нехорошо говорить…

Первые впечатления Мелидена точно совпали с впечатлениями древнего императора несмотря на разницу в положении, месте и времени. И оказались столь же верхоглядными, в чём и император, и Мелиден убедились через недолгое время. Воистину, ничто не ново под луной, и человечество подобно зашоренному подъярёмному мулу, бесконечно ходящему по кругу вокруг недосягаемого жернова крупорушки.

Посмотрев снизу вверх на королевский замок, учёная делегация отделилась от основного посольства и поспешила пересечь столь же удивительный каменный мост. Ширина его тридцать два фута, так что могут разъехаться четыре повозки, по две в каждую сторону, и еще остаётся место для приподнятого тротуара по краям. Высота моста превышает десять саженей, страшно глядеть с низкого парапета на шумящий внизу Анидр.

Река здесь широко разливается на перекатах, что и способствовало строительству моста, начатого более тысячи лет назад при императоре Мемере и потому носящему его имя. За проезд повозок берётся плата, просто конные и пешие могут следовать бесплатно. Другой, более новый и низкий мост пересекает Анидр чуть ниже по течению посреди города, где река ещё шире и мельче и имеет островок посередине. Кроме этих двух, мостов через Анидр нет: ниже он слишком широк и берег слева болотистый, а выше имеет сильное течение, усугубляемое регулярными половодьями. Там только паромные переправы.

Второй мост, называемый Меняльным, сплошь заставлен дорогими и престижными лавками, без всякого промежутка. Позже Мелиден насчитал 32 лавки с одной стороны и 33 с другой. 12 из них оказались посвящены книготорговле, совмещённой с библиотеками, откуда книги сдаются внаём (таких было четыре), мастерскими переписчиков (тоже четыре), миниатюристов и переплётчиков.

Здешние рынки поражали изобилием, многолюдством и дороговизной. Особенно удручала дороговизна съестных припасов; возможно, она превышала обычную из-за засушливого и неурожайного года. Простые ремесленные изделия, напротив, дёшевы, однако цены на сходный товар различаются в десять раз и больше. Казалось бы, так ли велика разница между тем или иным видом сукна — да, один получше, другой похуже, но не в десять же раз.

Возможно, представление о местной дороговизне складывалось из-за того, что к простым торговцам камбенетцы редко заглядывали, их внимание привлекали лавки с «красным», как говорят в Медвежье, товаром. Там глаза разбегались между коврами, узорчатыми шёлковыми тканями, бархатными и парчовыми одеждами, изукрашенным оружием, чашами, блюдами и кубками, покрытыми финифтью, золотыми, серебряными поделками, ожерельями из жемчуга и бирюзы, резными сундуками и ларцами из слоновой кости и необычных пород дерева, гранёными бутылями, куревами, пряностями, шкурами неведомых зверей, перьями экзотических птиц и вещами вовсе непонятного происхождения и предназначения. Тогда начиналась мучительная борьба между бережливостью и любопытством.

Бережливость обычно брала верх, несмотря на разливавшихся соловьями торговцев, так и липнувших к заезжим простакам из восточной глубинки. Простаки прекрасно видели здешнюю бесчестность и отдавали себе отчёт в том, что при их появлении цена подскакивала в пару раз от обычной, и приходилось долго торговаться, чтобы показать себя не совсем дураком. Эта устоявшаяся здесь игра вызывала внутреннее неприятие у Мелидена. И вообще кишащая вокруг галдящая, бесстыдная толпа порождала в нём чувство, близкое к омерзению. Так и подмывало пришибить эту докучливую и подозрительную мелюзгу, но не поганить о них свой благородный меч, а просто прихлопнуть кулаком в железной перчатке, как каких-нибудь клопов или тараканов, раскидать и освободить, наконец, место для тишины и покоя. Насупившись, он с грозным видом торчал за спинами своих начальников и ни в чём не участвовал.

В Геталькской торговле первое место принадлежало моде: стоило какой-нибудь «светской львице» показаться в причудливом наряде, и целая толпа тщеславных горожанок была готова заесть своих мужей и любовников, лишь бы показаться в таком же. Впрочем, многие молодые либо молодящиеся щеголи мужского пола ни в чем не отставали от своих стадных баб; скупые и расчётливые в других отношениях, они с лёгкостью переплачивали за вещицы, позволяющие выделиться из себе подобных. А так как модные вещи в каждый момент были те же самые, то и здешние оригиналы оказывались похожими друг на друга, как близнецы — «когда лает одна собака, тотчас лает и другая».

В это время в моде были чёрные бархатные, рубчиками куртки с разрезанными ложными рукавами, свисающими от локтей — их именовали «прыгай в лодку». На каждой людной улице встречались не один и не два важно выступающих обывателя в таких куртках, штанах в обтяжку и нелепых длинноносых туфлях. У каждой знатной или зажиточной женщины ниже шеи обязательно красовалось узорчатое ожерелье, одно замысловатее другого; возможно, чтоб его показать, платья и жакеты даже в прохладную погоду оставляют шею, верхнюю часть груди и начало ключиц открытыми, хотя волосы прикрывает высокий головной убор с косынкой или шлейфом сзади. Приталенные, перехваченные широким поясом платья доходят до земли и приподнимают грудь, которая должна выглядеть небольшой, но округлой. Лицо обязательно бледное без единого пятнышка, что достигают пудрой, брови тонкие, порой выщипанные и подкрашенные.

Столь же престижными считаются пряности — корица, гвоздика, ваниль, имбирь, которые в большом количестве кладут в суп, в подливки к мясу и рыбе, в особенности же целым букетом из гвоздики, кардамона, мускатного ореха и имбиря добавляют в вино, именуемое гипокрасом. Из вин наибольшим почётом, как и многократно превосходящей ценой, выделяется заморское, чрезвычайно пахучее и густое, золотистого цвета с зеленоватым отливом, очень сладкое и крепкое, да еще и пряное. Особым шиком считается разливать его из заморской же круглой бутыли зелёного стекла с длинным горлышком в крошечные каменные чашечки; пьют его медленно маленькими глотками; опьяняет оно незаметно, создавая тяжесть во всех членах, переходящую в приятную дремоту. Доставляемое таким винопитием ленивое блаженство стараются усугубить заунывными мелодиями, наигрываемыми на струнном инструменте, напоминающем медвежский смык, но который кладут на плечо вместо опускания на колено, и смычок узкий.

В Камбенете эти дорогостоящие глупости захватили лишь семейства наиболее богатых и выпендрёжных ганзейских купцов, здесь же любой званый обед считался едва ли не оскорблением для гостей, если все блюда не пахли заморской дрянью. Значит, хозяин жмот и не уважает приглашённых.

В дешёвых местных тавернах пряности заменяла луковая подливка; если пряности представлялись Мелидену ненужным излишеством, только искажающим естественный вкус пищи, то жареный лук вызывал вовсе тошнотворное ощущение. Местных изысков он решительно не понимал и не принимал, и пришел к выводу, что ему было бы не по нраву здесь жить.

Прежде Мелиден пробовал корицу, которую Диан добавляла в домашнее печенье, ему нравилось, но не дело посыпать ею всё подряд. Другие камбенетцы, даже учёные и много повидавшие, тоже чувствовали себя неловко при тесном соприкосновении с местными нравами — «есть мера в вещах» по древнеардской поговорке.

Барон Моривено, в своём сельском замке представлявшийся образцом изысканности, здесь выглядел чуть ли не мужланом-солдафоном, а его поэтическая эрудиция — за медный грош купленной, нелепыми потугами сельского недоучки казаться галантным кавалером. Мелиден начал смутно подозревать, что барон в лучшие годы был обязан своими любовными успехами в Приморье отнюдь не рафинированным стихам про пастушек, а прямо противоположным мужским качествам.

Ближе узнав его за время совместного путешествия, Мелиден с некоторым внутренним удовлетворением отметил, что приозёрный аристократ, в сущности, не так уж сильно отличается от подмастерьев из Пятничного Союза. Он издевался над приметами и сглазом, однако тревожился, если заяц перебегал ему дорогу; был внешне почтителен к лицам духовного звания, однако встреч с попами не любил и порой даже сворачивал в сторону, завидев кого-нибудь в сутане.

Духовенства в Гетальке полно; если в Камбенете приход обслуживает несколько тысяч человек, пусть и состоит из целого причта, то здесь один священник полагается на каждые 80 очагов. И это помимо монахов, как пристроенных, так и бродячих, студентов богословского факультета и вовсе непонятных святош и проходимцев, болтающихся между духовным и светским сословиями.

Возможно, изобилию духовенства, к которому по традиции относят и университетских, способствует то обстоятельство, что они выведены из-под светского правосудия. Удивительный город, студенты этого самого богословского факультета распевали в таверне песню следующего примечательного содержания:

Правда правд, о истина! Ты одна лишь истинна!

Славит наша здравица ту, что может справиться

Со лгунами грязными, с их речами праздными,

С пресвятыми сворами, что живут поборами,

С судьями бесчестными, в сих краях известными,

С шайкою мошенников в звании священников,

С теми лежебоками, что слывут пророками,

С бандою грабителей из иных обителей,

Бедняков морочащих, господа порочащих!

Кстати, чуть о местном праздновании Нового Года. В Гетальке неизвестен оринский обычай украшать на Новый Год цветными лентами, игрушками какое-либо вечнозелёное дерево, обычно небольшую ель, вешать на него пряники и печенье в подарок детям. Здесь в очаге сжигают полено, обмазанное маслом и мёдом с налипшими на них зёрнами, его пепел тщательно собирают и посыпают им вокруг, приманивая удачу. В Венни же и этого нет, там жители стараются надевать побольше красного, даже нижнее бельё, считая красный цвет символом жизненной силы и удачи, выставляют засушенный красный цветок с пятью лепестками звездой, и съедают двенадцать изюминок, сопровождая каждую пожеланием на следующий год.

Как уже сказано, сразу после приезда в Гетальку посольство разделилось; дочь и жена герцога Аренда были приняты при королевском дворе с пышными празднествами, а потом отправились осматривать владения жениха в сопровождении большого воинского отряда, предназначенного зачистить их от засевших в соседних горах «чёрных» еретиков и норков. Прочее посольское охвостье продолжило праздное пребывание в столице, проматывая сбережения на приёмы, зрелища и пиры.

Немногочисленная же делегация общества «Пион» начала полуподпольное существование, стараясь не попадаться на глаза местным властям и духовенству, и избегая публичных мероприятий. Большинство своих солдат барон Моривено отдал оринскому коннетаблю, оставшись со считанными избранными слугами и телохранителями.

Мелиден, который, как мы помним, нанялся в личные охранники к барону Химелиншу, тоже входил в этот избранный круг. Более того, Моривено и Химелинш прониклись к нему безусловным доверием и брали на самые интимные совещания; его могучая фигура в латах, сплошь покрытых красноречивыми отметинами от стрел и копий, представлялась наилучшим залогом безопасности из имевшихся в наличии. Что ж, доверие не было самообманом: «как кто ценит друзей, так и друзья ценят его». Чем искреннее Моривено представлял его своим геталькским партнерам, как человека столь же верного и бесстрашного, как он сам, тем горячее Мелиден желал доказать, что так оно и есть. Однако, будучи уже не мальчиком, но мужем, пока сдерживал горевшее в душе пламя.

А занимались они, помимо разглядывания диковинок на рынках и в мастерских, переговорами со здешними учёными людьми, чьи общества также перешли на полуподпольный образ жизни. Его требовала растущая нетерпимость как официальной церкви, так и «Братства Святого Духа», захватившего фактическую власть в бедных западных предместьях. Трудно сказать, что опаснее для людей свободомыслящих, костёр ли назидательных лицемеров или палки фанатиков из черни. «Они мудры, чтобы делать плохое, хорошего же делать не умеют».

Камбенетцы подыскивали учителей для своего нового университета; геталькцы колебались. Им страшно было оставаться в своём подспудно бурлящем Городе, но ещё сильнее пугало переселение за Ложбину, в чуждую и потому казавшуюся опасной глухомань. Легко ли стать изгоями-полупредателями, ведь ещё недавно между Геталькой и Камбенетом велась война, причём далеко не первая. И вести о недавних переворотах в самом Камбенете также не внушали оптимизма, не попасть бы из огня в полымя.

Моривено с Химелиншом прекрасно понимали сомнения своих собеседников, поэтому избегали нажима и ненадёжных обещаний, лишь мягко убеждали, что не так всё ужасно на востоке, как малюет официальная пропаганда, напротив, именно там возникают предпосылки для нового рассвета и расцвета. И добродетельным мужам стоило бы помочь этим предпосылкам, защитники у них найдутся, начиная с самого герцога Аренда, всё отчётливее проявляющего стремление преодолеть ошибки молодости и стать образцом мудрого и просвещённого государя.

Между тем, погода установилась дурная. «Зима не зима, а чёрт знает что такое» — ругался втихомолку Мелиден. Пронизывающий ветер при блёклом небе сменялся густой моросью, переходящей в снежную крупу. Снег быстро таял, выставляя напоказ повсеместную грязь, опять задували пронзительные ветры, столь же неожиданно сменяясь порывами снега с дождём. Отопления в Гетальке толком не было, камины грели слабо и разжигали их редко. Закутанные с ног до головы в неприспособленную к зиме одежду, жители ходили простуженные и сопливые, старые и слабые быстро сходили в могилу.

Возможно, в богатых кварталах, прилегающих к королевской цитадели Арзарет, дела обстояли лучше, но их учёные бароны всячески сторонились, а если и проникали вечером к кому-нибудь из местных конфидентов, старались не задерживаться и скрыться в темноте как можно незаметнее. Как следствие, праздничная сторона столичной жизни проходила мимо Мелидена.

Больших улиц в этом городе немного и дома выходят на них узкими торцами, а длинный фасад глядит на боковые улочки, в которых сплошь и рядом нет предписанных десяти футов ширины — загромождают пристройками так, что порой и один всадник с трудом проезжает. Также в богатой трети Города у Цитадели бросается в глаза контраст между несколькими десятками привольных особняков знати с садиками за высокими каменными заборами и скученностью домов обычных горожан, стоящих впритык и лезущих вверх крутыми крышами с крохотными боковыми оконцами.

В Гетальке почти нет крыш из досок, тем более соломенных на жердях, и даже в пригородах такие редкость. Все крыты или шифером, или черепицей. Шифер — тонкие, в полногтя толщиной, пластины слоистого тёмно-серого камня, что добывают в приморских скалах у Венни. Длиной примерно в локоть или меньше, они выглядят, как драконья чешуя. Более мелкая черепица из рыжей местной глины тяжелее и дороже в производстве, поскольку требует обжига, но зато её не надо везти издалека, поэтому цена на рынках Гетальки примерно одинакова, и служат оба материала сходное время — лет сто или сто пятьдесят.

Глава 2. Учёные и блудницы

Поселились бароны в университетском округе на улице Высоколиственной в Монетном квартале, в коллеже «Добрый двор» мастера Арента Ренаноста, то есть Псалмопевца, магистра магистров (или «доктора») богословия. Живших там учеников без церемоний выселили на это время в соседнюю инсулу, «остров» — большой дом из четырёх этажей скреплённого глиной камня плюс чердак под островерхой черепичной крышей. Инсула сдаётся внаём мелкими каморками, чем выше, тем дешевле, и внутри имеет вид ещё более неприглядный, ободранный, тёмный и холодный, чем снаружи. В ней и каминов нет, отапливаются переносными жаровнями с углями, если каким-то чудом находят деньги.

Квартал этот расположен на правом берегу Анидра, вправо и вглубь от Меняльного моста, если же съезжать с главного моста Мемеры, приходится проходить через ворота древней угловой Нельской башни. Население здесь не такое отмороженное, как в захваченных Братством Святого Духа ремесленных кварталах левобережья на противоположном от цитадели Арзарет конце города, однако мятежный дух проник и сюда. На площадях странные люди полу-монашеского вида, коротко стриженные, худые, измождённые и с фанатичным блеском в выпученных глазах, произносили подстрекательские проповеди. Обладающий прекрасной памятью Мелиден запомнил начало одной из таких речей:

— Предателям нет спасенья! Злонамеренным погибель! Пусть сила гордости будет ослаблена, унижена, разбита, скоро, в наши дни! Слава, о бессмертный, тем, кто поражает твоих врагов и гордецов!

Хотя враги и гордецы не назывались по именам, легко было догадаться, что они власть имущие. Завершалась проповедь, столь же страстная, сколь неопределённая, легко направляемая против кого угодно, в кликушеском духе:

— О несчастные смертные, измените своё поведение, не вызывайте последний приступ гнева божьего! Прострите ваши руки к небу, просите прощения ваших прошлых дел и измените молитвами своё пагубное нечестие. Тогда бог оставит своё решение и не погубит вас. Его гнев утишится, если вы воспитаете в ваших сердцах драгоценное благочестие. Но если, упорствуя в вашем злом духе, вы не послушаете, если сохраняя своё безумие, вы дурно примете это предостережение, огонь распространится по земле и вот какие будут знамения. На восходе солнца огненные мечи на небе, звуки трубы; весь мир услышит ужасный рёв и грохот. Огонь сожжёт землю, всё человечество погибнет, мир будет превращён в черноватую пыль.

Чуть передохнув, он продолжил:

— Когда всё будет пеплом и бог погасит ужасный пожар, им зажжённый, всемогущий даст новый вид костям и пеплу людей и восстановит их в прежнем облике. Тогда настанет суд, на котором бог будет судить мир. У тех, которые предавались нечестию, земля, раскрывшаяся над их головами, закроет их опять, они будут низвергнуты в огненные бездны. Наоборот, те, которые придерживались благочестия, воскреснут в мире великого вечного бога, на ложе нетленного счастья; бог в награду даст им ум, жизнь и милость. Тогда все увидят себя с глазами, устремлёнными на чарующий свет никогда не заходящего солнца. О, счастлив человек, который доживёт до тех времён!

На осторожное замечание барона Химелинша, что в проповеди, в сущности, нет ничего еретического и что составлена она с замечательной риторической красотой, говорящей об изрядном таланте и школе, магистр Ренаност отвечал резко:

— Вы что же, полагаете, этот юнец из студентов-недоучек или попов-расстриг, подавшихся в бродячие возмутители спокойствия, сам сочинил это словоизвержение? Он всего лишь воспроизвёл наизусть древние полу-еретические писания, загнанные в закоулки библиотек нашей святой церковью, но вновь извлеченные на божий свет ревнителями Братства Святого Духа. Что касается невинности, важно не только то, что говорят, но и как это понимают озлобленные нуждой невежды — «знание законов не в удержании их слов, но во владении их смыслом». Не поняв или исказив умышленно смысл священного писания, они создают какой-нибудь уродливый догмат и несут свою проповедь в тёмные углы, иные руководствуясь горячечным порождением своей фантазии, а кто и для эксплуатации народной простоты.

Воодушевляясь сочувственным вниманием слушателей, он продолжил задумчиво:

— Теперь мне представляется, что может быть, правильными были попытки скрыть спорные труды первых отцов церкви от профанов, способных перетолковать их неожиданным и самым извращённым способом. Но как не выплеснуть вместе с водой и ребёнка? Как установить меру, которой следует ограничить благую весть? Сейчас многие полагают, что прежде установленные ограничения были чрезмерными. Я сам придерживался такой точки зрения, но больше не уверен… Сказано: «Много званых, мало избранных», но как понять, кто избран, когда нынешние епископы погрязли в лжи, продажности и разврате…

Тем временем окружающая толпа начала на них злобно коситься, раздались первые вроде бы к ним не обращённые, но явно их имеющие в виду оскорбительные замечания. Скромно одетых магистра и барона выдавали маячащие за их спинами охранники, в первую очередь Мелиден в полных пластинчатых латах. Поэтому они поспешили уйти с площади.

Городские власти Гетальки запрещают горожанам носить мечи и даже кинжалы внутри городских стен. Однако в последнее время многие нарушают запрет, люди Братства Святого Духа таскают шипастые дубинки, приезжающие в город дворяне отказываются сдавать мечи городской страже. Членам камбенетского посольства тоже позволили, в порядке исключения, сохранять при себе немногих полностью вооружённых телохранителей. Школ длинного меча в этом городе нет, и даже обычные учителя фехтования ещё недавно подвергались преследованиям, хотя теперь и этот запрет перестал выполняться. А ведь пару поколений назад Геталька выставляла мощное ополчение: так меняются времена.

Единственный человек в Гетальке, вызывавший в то время восхищение у Мелидена, был сам доктор Ренаност. Мелиден не решался спросить о его возрасте, о чём сожалел позже, но это был очень пожилой, грузный старик с одутловатым, морщинистым лицом и разочарованным, проницательным взглядом. Одежду он носил тёмную, мешковатую и потёртую, совсем не отвечающую высокой репутации, его домашнее хозяйство вела единственная столь же дряхлая то ли служанка, то ли приживалка. Обычно он сидел в своём жёстком кресле, сгорбившись и положив руки на расставленные колени, но приподняв голову и внимательно глядя на собеседника, как бы видя его насквозь. Обширность его познаний в древней и не только древней истории была поразительна; ещё более поражала ясность формулировок, трезвость ума, совершенно чуждого суеверий. Удивительный разум в столь бренной оболочке! Вот торжество духа над материей!

Когда они начинали что-либо обсуждать с бароном Химелиншем, последний вскоре замолкал, сконфуженный. Хотя и сходных лет с доктором, рядом с ним барон показывал себя мальчишкой по уму, поверхностным во всём, кроме любимых растений и минералов. С почтением начинающего ученика разговаривал с доктором и барон Моривено. Что уж говорить о Мелидене! Он сам себе казался дуб дубом, косным лесным дикарём, бог знает из какой дыры вылезшим. Однако сам доктор нисколько не заносился перед баронским охранником, не выказывал ни пренебрежения, ни досады от его тупости, Он отвечал на каждый вопрос Мелидена столь же доходчиво, но обстоятельно, как и в разговорах с его высокопоставленными покровителями. Так же серьёзно и терпеливо, подбирая слова с экономной точностью, не рисуясь, не изображая из себя непререкаемый авторитет, не скрывая, если что-либо не знает или ответ на данный вопрос неизвестен в принципе.

Да, это был Учитель. Один из самых замечательных людей, кого Мелидену довелось встретить на своём насыщенном веку.

Но не только учёными был примечателен университетский округ. На каждом углу зазывалы завлекали воспользоваться жертвами нищеты. Женщины здесь были худы и бледны, словно их постоянно томила лихорадка. Если мужчины Гетальки показали себя жилистыми, настырными, деловитыми и алчными до неприличия, то девицы простого звания — из занятых шитьём или прядением — отличаются трудолюбием, крайней бережливостью и опрятностью. Некоторые из них живут вместе со студентами, деля с ними горе и радость.

С пришельцами из-за Ложбины они не очень-то стремились познакомиться, поэтому подругу на час Мелиден нашёл не среди них, а в бане. Туда его взял с собой барон Моривено, преодолев вызванную увечьем стыдливость и вернувшись к старым привычкам. Это был знак высокого доверия и отличия. Кроме них, в компанию входили два магистра, с которыми барон желал обсудить свои университетские предложения в интимной обстановке.

Рядом с могучими, рослыми камбенетцами геталькцы казались общипанными, худосочными перепелами, однако вино и дружелюбная атмосфера должны были поспособствовать окончательному соглашению. Как заведено, каждый из отдыхающих выбрал себе подругу-банщицу; с ними можно потом уединиться в небольших комнатках по соседству, вся обстановка которых состоит из просторной кровати с чистыми простынями и тёплым одеялом.

Недолгое мытьё происходило в отдельных бочках внутри небольших палаток с откидывающимся пологом и закрытым слюдяным фонарём, подвешенным изнутри на каркасе. Бочку покрывала простыня, менявшаяся после каждого клиента, которого девицы мыли, тёрли и ополаскивали. При этом банщицу, снабжённую кувшином, куском серого мыла и кружкой жидкого мыльного корня, прикрывала только облегающая тонкая рубашка. Затем проходили в выгородку общего зала, где стояла длинная лохань глубиной фута два, с сиденьями по краям и доской посередине, на которую ставят кушанья и напитки. В эту-то окутанную паром лохань и лезли попарно раздевшиеся догола купающиеся. Геталькцы, впрочем, обмотали головы полотенцами.

В бане было ощутимо холодно, хотя не так, как на улице, где при очередном прояснении ударил ночной мороз и лужи покрылись корочкой льда. Поскольку явились они первые ранним утром, то могли выбрать любых из восьми заспанных девок. Первой была очередь барона Моривено, как оплатившего недешёвое удовольствие, но он нуждался больше в весёлой компании, чем в постельном кувыркании, и выдвинул вперёд Мелидена. Тот, по привычке, вызвал самую высокую из блудниц, белокожую и щуплую, с густой шапкой каштановых волос и робким, хотя и лукавым взглядом.

Её симпатичное, нежное лицо портил только впалый рот, который Дали лишь чуть-чуть приоткрывала при разговоре и смехе, и речь у неё оказалась шепелявой. Немного позже выяснилось, что сутенёр выбил ей передние зубы. Дали очевидно уклонялась от правды, когда в немногих словах объясняла обстоятельства этого дела, но настроение Мелидена, впавшего было в благодушие под влиянием вина и горячей воды, испортилось не от её уклончивости. Какова бы ни была вина женщины, подло её так уродовать и мучить.

Мир всё хуже, всё развратней,

Ужас всё невероятней,

Страшный жребий мы влачим,

Ибо мир неизлечим!

Ложь и злоба миром правят.

Совесть душат, правду травят,

Мёртв закон, убита честь,

Непотребных дел не счесть…

В нём вспыхнуло желание поступить по заповеди «зуб за зуб» с её обидчиком, но пришлось его подавить. Чужой город, чужие власти, чужие обычаи, вряд ли здесь пройдёт без последствий такая месть, пусть обоснованная высокой божьей справедливостью. Здесь он связан службой и клятвенными обязательствами; его покровители, могущественные в Камбенете, в столице сами вынуждены вести скрытный образ жизни. Но почему бы ей не переселиться в Камбенет, в её положении точно хуже не будет. Детей у неё нет, особого имущества тоже, за что цепляться? Самое время избавиться от кровососов. В Камбенете ей будет к кому обратиться за помощью, если вдруг явится кто-то из прежних хозяев; он, Мелиден, не забывает никого, кто был для него хорош, и способен сделать так, чтобы незваные гости забыли о своих притязаниях и мечтали лишь о том, как бы подобру-поздорову унести ноги.

На эти излияния захмелевшего Мелидена Дали заметила, что должна большую сумму хозяину бань, но тот со смехом отвечал, что тем более стоит переехать в Камбенет. Там геталькские ростовщики не в почёте с тех пор, как разогнали ганзу, связанную узами гостеприимства со столичными толстосумами.

Неразумно было демонстрировать душевную широту и раздавать обещания едва знакомой блуднице, но пусть в него бросит камень тот, кто никогда не впадал в слабость. Между тем, отказаться от однажды добровольно сказанного Мелиден уже не мог.

Впрочем, эта слабость была не без задней мысли. Разговор о долгах слышали и двое соблазняемых к переезду в Камбенет учёных; услышал краем уха и барон Моривено. Услышал и одобрил, оторвавшись ненадолго от усаженной рядом голой красотки, которой читал куртуазные стишки, по-хозяйски облапив за плечи:

Милый сердцу чародей соловей,

Притаясь в тени древесной,

До утра на сто ладов петь готов,

Трепеща мечтой чудесной…

Да, большого жалованья камбенетское общество «Пион» предложить не может, зато может защитить от столичных заимодавцев, если тем вдруг взбредёт в голову глупая мысль явиться за своими долгами в Камбенет. Забавно было бы понаблюдать, как они станут объясняться с «братьями общей жизни», поглаживающими «добрый день» на плече. «Добрый день» — дубина фута четыре в длину, окованная железом и с торчащим из навершия железным шипом, чтобы можно было не только бить, но и колоть как копьём. Пожалуй, освобождение от долгов — серьёзный аргумент в пользу поступления в новый камбенетский университет. Молодым, но честолюбивым преподавателям, кто опутан долгами, стоит о нём знать и иметь в виду, и Мелиден очень кстати упомянул об этом.

Другим собеседником Мелидена был сидевший напротив лиценциат лет двадцати пяти — тридцати по имени Гравлен Гематриот, невысокий и темноволосый, с живым, умным лицом, украшенным короткой бородкой. В отличие от Мелидена, он не показал никакого смущения, залезая голым в бадью с незнакомцами (смущаться наготы тем менее принято, чем ближе к западному морю), а потом вежливо и с не наигранным интересом принялся расспрашивать о восточных краях, их природе, дорогах, обычаях и достопримечательностях. Быстро освоившийся Мелиден с готовностью отвечал, чётко, кратко и с воинской прямотой. Он не видел надобности скрывать что-либо.

Распарившись, сидели долго, слугам пришлось не раз вычерпывать бадейкой часть охладившейся воды и доливать кипяток за дополнительную плату. Затянулись и последующие постельные развлечения; хотя поначалу Мелидена клонило в сон, новая подруга не дала ему скучать. Когда он, наконец, начал снова облачаться в тяжёлые доспехи, барон Моривено даже упрекнул его шутливо за впадение в столичную изнеженность.

К сожалению, больше такие заседания не повторялись, поскольку бремя оказалось чрезмерным даже для денежного кошеля Моривено, которому ещё предстояли траты. Оба учёных решились на переезд в конечном счёте, потом Мелидену доводилось видеть их в Камбенете, и устроились они неплохо.

С Дали он продолжил встречаться, но теперь в съёмной каморке, заодно узнавая местные новости и сплетни. Она не решалась отправиться за Ложбину; что ж, пока было время подумать. Мелиден обещал обязательно зайти к ней перед отъездом, чтобы она могла присоединиться к их охраняемому каравану, если пожелает.

Нового короля и вдовствующую королеву он видел за эту зиму всего однажды, и то издали. Светловолосые и обладающие несомненным фамильным сходством; как и мать, Мидаг VIII имел длинный, тонкий нос, изящные черты лица, маленький рот, хотя у сына с тонкими губами в отличие от пухлых материнских, треугольный острый подбородок. В общем, красивые лица, если бы их не портили ехидное выражение у сына и высокомерное у матери. Её большие серо-голубые глаза навыкате окружали тёмные круги, вероятно, следы невоздержной жизни, с которыми не могли справиться никакие ухищрения, либо такая была мода.

Короля Мелиден запомнил, как мелкого, худосочного юношу, тогда как королева Беланика отличалась высоким ростом и полными плечами и руками при не очень большой груди. Не верилось, что такой недоросток мог произойти от короля Дерифада, носившего неофициальное прозвище «бык». Поговаривали о блудодейственной связи королевы с собственным братом Вайоном, начальником её стражи, ну да мало ли что говорят. Плечи короля покрывал алый плащ, весь усеянный по краям золотыми колокольчиками, как у шута горохового.

По средиземским меркам королева была немолода, лет тридцати пяти, но прежде слыла первой красавицей — «обладающей всем, кроме честной души», как выразился один древний историк. Она предпринимала множество мер для поддержания своей красоты, задавая тон в высшем обществе: ванны из молока ослиц (животного, почти неизвестного в Орине, но широко распространённого в заморских краях), хитрые втирания для защиты от загара и упругости кожи, особый способ удаления волос на теле с помощью воска вместо обычной бритвы. Волосы она дополнительно осветляла с помощью особого мыла, чистила зубы особым порошком, жевала особые ягоды для освежения дыхания. Наконец, применяла красящую палочку для бровей и ресниц, тени для век, губную помаду и румяна. Другие дамы и куртизанки пытались ей подражать, хотя не могли позволить себе всего набора ухищрений, конечно же.

Короля Мидага магистр магистров Ренаност называл мрачным шутом, одновременно смешным и ужасным, пока что малоопасным для тех, кто не приближается к нему близко, но что-то будет дальше. Из него мог вырасти настоящий злодей, дурной во всех отношениях и неблагодарный даже к родственникам. Уже сейчас в его характере проявлялась мрачная зависть ко всему достойному, сочетающая утончённое вероломство и низкую хитрость. Впрочем, пока всеми делами заправляли его мать с братом-военачальником.

Между делом, Мелиден восстановил запас арбалетных болтов на местном рынке, вытребовав средства у прижимистого барона Химелинша. Цены на них были высоки, возможно, в связи с осложнениями в восточных горах, повысившими спрос. В отличие от однообразных камбенетских изделий, здесь наблюдалось множество вариантов, хотя и подогнанных под длину в фут либо два. Имеется в виду длина древка, к которому надо прибавить еще пол-пальца на выступающий наконечник. Преобладали «дондены», как здесь называют толстых женщин; это словцо часто используется в качестве бессмысленного припева в глупых деревенских песенках приморцев, распеваемых под волынку, которую тоже называют этим словом.

Если камбенетские болты обычно ровные, у донденов древко расширяется в середине, как бы разбухает — вряд ли разумное улучшательство, требующее неоправданных усилий столяра. В Гетальке древки болтов принято делать из бука, в то время как в Камбенете предпочитают орешник, а для лучных стрел — ясень. Некоторые мастера изготавливают лепестки оперения из меди вместо обычного пергамента или гусиных перьев — видимо, и это чтобы выделиться среди конкурентов. Другие зазубривают наконечники с целью причинять рваные раны или загрязнять их — за такую подлую уловку можно серьёзно поплатиться, если не повезёт попасть в плен. Делают и такие, какие свистят в полёте — и это дурная выдумка.

Другое дело — виретоны или «вращалки»; их Мелиден встречал на состязании арбалетчиков в позапрошлом году, но для себя приобрёл впервые. Они снабжены искусно изогнутыми лепестками оперения, обычно из твёрдой кожи или ясеневых либо липовых планок в пятую часть толщины древка, что заставляет болт вращаться в полёте; некоторые вставляют три лепестка вместо двух. Такой болт требует более бережного обращения, чтобы не помять оперение, и его скорость чуть меньше обычного, однако из арбалета редко стреляют навесом вдаль. Прицельная стрельба виретоном точнее и не ухудшается, даже если наконечник помялся от частого использования или заточен неровно.

Глава 3. Пожар, суд в Гетальке и поход к морю

В феврале 1416 г. в Гетальке случился большой пожар, в основном в бедной левобережной части, но как-то перекинулся и на правобережную. Весь город охватило смятение, люди метались туда-сюда как безумные. Дети, женщины, мужчины, старики — все кричали и плакали. Из-за дыма и воплей ничего нельзя было увидеть и понять. Надо отдать должное королеве и её брату: когда огонь погас, они оказали всемерную помощь населению, возвели временные жилища, организовали раздачу продовольствия и тёплой одежды, снизили цены на хлеб. Столь же деятельно трудилось Братство Святого Духа, наладив взаимопомощь горожан и совместные восстановительные работы.

В то же время, обе эти стороны запускали дикие слухи относительно друг друга, обвиняя противника в умышленном поджоге. Короля и мать-королеву подозревали в злобной ненависти к простому народу, который они якобы хотели истребить исподтишка — «что железо не излечивает, то лечит огонь», а в обвинениях «братьям» указывали на постоянно обещаемое в их проповедях всесожжение грешникам. Разделение в городе ещё более усилилось, но до большого побоища пока что не дошло.

Камбенетские бароны и прочие члены общества «Пион» узнали об этом задним числом. Не дожидаясь, пока сумятица уляжется и страсти успокоятся, на сырную седмицу они отправились в дальнейшее путешествие к портовому городу Венни, второму после столицы.

Не без облегчения покинул Мелиден Гетальку. К особняку их хозяина-гостеприимца примыкал более крупный коллеж мастера Тедиле Карего, плешивого педанта с худым и сморщенным лицом и вечной перхотью на блёклом меховом оплечье старого полукафтанья. Построенный четырёхугольником с глухим мощёным двором, он намного превосходил размерами «Добрый двор» мастера Арента Ренаноста и давал приют целой сотне учеников. Преобладающее большинство из них составляли, однако, не взрослые студенты университета, а дети — младшие сыновья, сбагренные мелкими дворянами на недорогое «обучение с проживанием» в расчёте на будущую духовную или чиновную карьеру.

Вот этому коллежу, называемому «Отенским» по городку поблизости, а у студентов попросту «Малышовым», никак не подошло бы прозвище «добрый». Его ученики держались в полутюремном заточении, нечасто выпускались наружу и занимались заучиванием наизусть древних писателей, церковных и имперских, а те, кто постарше — и бесконечной перепиской книг. Любые нарушения наказывались постом и так недокормленных детей или дополнительной работой в скриптории. Серьёзные нарушения наказывались розгами, но редко — очевидно, «учителю» -лицемеру представлялось более выгодным морить своих питомцев голодом и трудом.

Мимолётные наблюдения за жизнью соседей вызывали возмущение и отвращение у Мелидена — что за жизнь без свежего воздуха, без движения, без поля и леса. Как можно обращаться с детьми, к тому же дворянскими отпрысками, почти как с осуждёнными преступниками. И в самом деле, вид у этих учеников был заморенный, щёки бледные, а то и жёлтые, в их коллеже постоянно царила простуда и то один, то другой отправлялся на погост.

Однако сочувствие Мелидена порой обращалось в противоположность, когда этим малолетним узникам удавалось всё же вырваться на относительную свободу. Разнузданностью снаружи они компенсировали вынужденное смирение внутри, демонстрируя чудеса похабства. Хотя и обычные дети из трущоб могли запросто закидать камнями и мусором чем-то не понравившегося прохожего. Трудно было понять их говор, как и вообще здешних студентов: мало того, что они глотали окончания, гнусавили и гундосили по принятым здесь правилам, причем считали такое произношение единственно верным и не упускали случая передразнить иначе говорящих провинциалов, так ещё и пересыпали речь оборотами, заимствованными у преступного дна.

Под конец своего пребывания в Гетальке Мелиден стал замечать, что заморыши корчат рожи за его спиной, высовывают языки и делают непристойные жесты, оборачивая рукой вокруг шеи и вытягивая её вверх. Оказалось, кто-то из камбенетских слуг проболтался в местной корчме о его троекратной женитьбе на вдовах, а на здешнем преступном наречии «жениться на вдове» означает быть повешенным. Опасаясь связываться с чужаком лицом к лицу, огольцы так мстили за свой страх с безопасного удаления.

Что тут можно сделать? Только плюнуть с досадой и покинуть поганое место:

— Чтоб вас черти взяли, шлюхины дети…

Было еще одно паскудное происшествие, в последний момент немного задержавшее выезд в Венни. Один из молодых озёрных дворян, по своей воле присоединившийся к посольству, «чтобы посмотреть мир», во время пожара не удержался и украл несколько дорогих вещичек, выставленных в одёжной лавке. Но был обнаружен, уличён и схвачен с удивительной быстротой для такого большого и внешне безалаберного города.

Барона Моривено призвали присутствовать на спешно устроенном суде как неформального главу выходцев из Озёрного герцогства, в качестве дружеской услуги вызвался в сопровождающие и Мелиден в своих побитых латах. Наниматель барон Химелинш отпустил его, а сам забился в закуток «Доброго Двора» и нос боялся оттуда высунуть.

По этой причине пришлось впервые за долгое время перебраться на левый берег Анидра в престижный квартал, который бароны-вольнодумцы избегали, как черти ладана, и подняться по широкой лестнице в Дворец Правосудия; судилище находится на втором этаже большого здания, сплошь покрытого стрельчатыми арками. Огромный, высоченный зал под двойным стрельчатым сводом был отделан деревянной резьбой и поддерживался семью огромными колоннами с витыми капителями в виде обнявшихся монахов и монашек. Пол вымощен чёрными и белыми мраморными плитами, стены, колонны, своды, даже двери и изваяния покрыты великолепной голубой краской с вязью из золотых цветов поверх.

Концы зала отделяют перегородки с дверями, украшенными тончайшей резьбой. Левая часть залы уставлена лавочками торговцев стеклянными изделиями и мишурой, платящими подать главному судье, а правая — потёртыми дубовыми скамьями, на которых базарили с клиентами стряпчие в коротких широких штанах и мантиях. В высоких стрельчатых окнах — многоцветные стёкла, и повсюду — у стен, колонн, перегородок — истуканоподобные однообразные статуи с королевскими коронами на головах, опущенными долу или воздетыми к небесам глазами и скрещенными внизу руками. Положение глаз свидетельствовало об успехе или неуспехе правления. Мелиден уже привык к такому в соборах Камбенета, и всё равно его коробило — ведь медвежская православная церковь запрещает скульптурные изображения людей, ссылаясь на какие-то древние заморские установления.

Едва ли не впервые небо прояснилось, и солнечные лучи столбами золотистой пыли пробивались в обширное сумрачное помещение сквозь цветные витражи. Чтобы быть допущенными на заседание, посетители полностью разоружились, отдав мечи и кинжалы оставшимся снаружи оруженосцам, и Мелиден чувствовал себя крайне неуютно.

Сзади Дворца Правосудия располагается небольшой сад, где старые короли вершили суд на свежем воздухе, по преданиям. На первом этаже королевский кабинет, покои для гостей княжеского достоинства, но основную часть занимают служебные помещения суда и охраны. Понятно, камбенетцев туда не пустили, об этом рассказали их гостеприимцы.

Сводчатый судебный зал в правом притворе хорошо отапливался, трое судей сидели на возвышении в резных креслах со строгими прямыми спинками, перед ними внизу плюгавый секретарь в сутане на табурете за пюпитром, сбоку полдюжины присяжных, с другой стороны подсудимый между двумя стражниками в красно-коричневых стёганых камзолах, на скамьях перед трибуной зеваки. Председатель суда с багровым, бугристым лицом, утонувшим в белом барашковом воротнике поверх длинного коричневого одеяния, выглядел весёлым и довольным; над его головой со свода высовывала язык фигура рогатого каменного демона. Один из его молодых помощников в лиловом камлотовом полукафтанье, теребя конец шлыка своего шаперона, непринуждённо болтал с усевшейся сзади, по знакомству, хорошенькой дамой в розовой косынке. Присяжные, напротив, были бледны и хмуры.

Заседали недолго; куча вываленных тряпок и показания свидетелей однозначно изобличали похитителя. Приглашённый посольством защитник пытался смягчить его участь, указывая на неопасность и случайность преступления, но присяжные и суд вынесли единогласный приговор — повешение. Наверное, им хотелось сорвать зло на ком-нибудь после опустошительного пожара, и нелюбимый чужак из-за Ложбины оказался кстати.

Так барон Моривено с Мелиденом и удалились несолоно хлебавши, стараясь поскорее скрыться из логова вражеского правосудия. Подали апелляцию королевскому суду, но она лишь отсрочивала казнь на месяц-полтора, иллюзиями на этот счёт себя не тешили.

Здешнее «правосудие» отличается патологическим пристрастием к штрафам, которыми карается любое, даже самое мелкое правонарушение. Вероятно, из-за выгодности судейскому сословию, непомерно многочисленному и влиятельному по камбенетским меркам. Пока ждали начала заседания, знакомцы доктора Ренаноста привели многочисленным примеры грабительских приговоров в самые последние дни — за ношение дорогих ожерелий и золотых колец простолюдинками с рынка и позолоченных поясов блудницами, за появление блудницы за пределами разрешённой улицы, за игру в кости, за богохульство и даже божбу, за нарушение ночной тишины и неподчинение страже, за торговлю вразнос водяной, домашней птицей и дичью, за бритьё бород цирюльником в праздничный день. За каждую вязанку хвороста в каждом соседнем лесу приходится платить королевскому леснику, при поимке нарушителя — тоже штраф.

Все эти должности собирателей штрафов раздаются придворным прихлебателям, причем самому королю причитаются только две пятых штрафной суммы, остальное получает бенефициар, за гроши нанимая мытарей — непосредственных сборщиков. Ненавистные народу «охранители закона», набранные из самых подонков общества, дополняют эту скаредную плату собственными безнаказанными насилиями, грабежами и вымогательствами.

Кто у них в судилище защищает дело,

Тот одну лишь истину пусть запомнит смело:

Хочешь дело выиграть — выложи монету:

Нету справедливости, если денег нету.

Есть у подлых правило, всем оно известно:

Бедного просителя просьба неуместна.

Лишь истцу дающему в свой черёд даётся —

Как тобой посеяно, так же и пожнётся.

Лишь подарком вскроется путь твоим прошеньям.

Если хочешь действовать — действуй подношеньем.

В этом наступление, в этом оборона:

Деньги здесь речистее божьего закона.

К кошельку набитому всем припасть охота;

Раз возьмут и два возьмут, а потом без счёта.

Что считать на мелочи? Не моргнувши глазом,

На кошель навалятся и придушат разом.

Только тех, кто не может заплатить, ставят на колени на вертящийся деревянный круг, крепко привязывают ремнями и цепями к его скобам и к осевому столбу в середине, и при каждом повороте палач наносит удар плетью из узких узловатых ремней с металлическими коготками на концах, пока вся спина не покроется кровью. Затем избитого оставляют на час, а то и на два на поругание городской черни, сквернословящей, бросающей черепки и мелкие камни. Так хитро здесь устроен позорный столб.

И эта любовь к пеням вызвала глубокое неприятие в Мелиденовой душе. Мерзок узаконенный грабёж и без того бедных людей, когда власти, и так обложившие всё, что можно и нельзя, налогами и пошлинами, дополнительно изымают плоды их многодневного труда, порой под самыми фальшивыми предлогами. Эти штрафы за каждое неосторожное движение и слово успешно запугивали обывателей, но одновременно подспудно озлобляли, что сейчас проявлялось в бунте бедных окраин.

Обычно неразговорчивый и исполнительный, в начале прошлого года Мелиден страстно выступал против введения штрафов и денежных пеней в новые камбенетские Статуты, не стесняясь неравенством своего положения по отношению к герцогским законоведам. Надо поощрять людей к труду, а не лишать в одночасье последних заработков, обесценивая все усилия, каковы бы ни были их прегрешения — если речь не идет о возмещении прямого материального ущерба. Тюрьма, общественные работы, порка у позорного столба, но не узаконенный грабёж, тем более подлый, что обращается он обычно не столько на самого виновного, сколько на его слабых домочадцев. Как кажется, его высказывания от лица Предместья возымели некоторый эффект, возможно потому, что и некоторые герцогские слуги придерживались подобных взглядов. Штрафы в Камбенете стали назначаться много реже.

Всё в Гетальке напоминало прежние камбенетские порядки, сметённые в прошлом году, но в намного худшем виде. Земля в городе принадлежала 141 собственнику, взимавшему плату с арендаторов, 25 из них вовсе держали частичные судебные права по отношению к проживающим на их территории, и назначали свои штрафы помимо королевских. Самый крупный из них — городской епископ, владелец прав сюзерена на 105 улиц.

Когда выезжали из Гетальки, снова начались дожди, то мозжащие, то недолгие бури с градом, поэтому сто миль до Венни, если считать с изгибами дороги, прошли совсем незамеченными. Хотя окружающая местность славится живописностью: слева необъятный Анидр, справа холмы, поросшие лесом, а затем и виноградниками. Впрочем, как объяснил барон Химелинш, Анидр необъятен здесь из-за мелководности, изобилует опасными мелями и перекатами, а на противоположном берегу простираются обширные тростниковые болота, где разводят небольших, но выносливых и резвых лошадей.

Мелидену, опять насупившемуся и безучастному, больше всего запомнился тёсаный камень, которым вымощена широкая дорога. Порой плиты перемежались мелким булыжником — там, где ремонт выполняли геталькские короли — а саму дорогу построили много веков назад при Империи. И мосты тоже все каменные, с широкими пролётами над арками, с приподнятыми дорожками для пешеходов по краям и высокими парапетами. Прежде такое показалось бы чудом, но он уже устал от чудес.

Глава 4. Венни

В Венни прибыли в среду 24 февраля 1416 г. на святую Гемден под полуденный колокольный звон — здесь время и важные события отмечают колоколами, а не старомодными медными билами, как в Камбенете. Едва прибыли, и сразу начался проливной холодный дождь, прерывавшийся потом только пронизывающими свирепыми ветрами под белесым небом. И всё под непрерывный грозный гул штормового моря. «Ничего себе земной рай» — думал Мелиден — «и угораздило же притащиться сюда именно сейчас».

Последний раз Мелиден видел море двадцать два года назад, в далёком детстве, но подобное наблюдал впервые. На огромном пространстве катились седые валы и разбивались о берег со страшным грохотом, в воздухе стояла солёная взвесь. Берег здесь относительно ровный, но скалистый, с быстро погружающимися причудливыми отрогами и торчащими в воде острыми камнями. Гранитные утёсы перемежаются неудобными для ходьбы галечными пляжами, размываемыми стекающими сверху потоками, по которым среди древесного мусора ползает всякая мелкая дрянь.

Подмытые бурливым прибоем, искрошенные солнцем, ветром и дождём, скалы издали напоминают причудливых существ: тут огромные бугристые жабы вылезли из воды, там разлеглись исполинские монахини под волнистыми покрывалами или древние короли восседают на массивных престолах, окатываемых морской пеной. Здесь развалины храма, там руины города под быстро мчащимися облаками, в которых тоже видятся искажённые ужасом и гневом колдовские хари, и лишь приближаясь, понимаешь, что ничего нет. Как не поддаться игре воображения, рисующей сказочные картины.

Сам город расположен в глубине почти круглой, лишь с узким проходом наружу бухты, защищённой двумя вдающимися в море скальными грядами, на которых стоят невысокие каменные стены с мелкими промежуточными башнями и огромными башнями-маяками на оконечностях. С сухопутья город тоже окружён старой, но очень добротной стеной из больших ровно тёсаных блоков, с квадратными зубчатыми башнями без шатров. Сплошь каменные дома стоят очень тесно, порой уступами на скале. На узкие улицы выходят непрерывным фасадом, но с тыльной стороны можно обнаружить крохотные садики.

Встретили делегацию радушно, но с неким оттенком двоемыслия, характерного для здешних обитателей. Чернявые и длиннолицые, они кутались во что могли, жестоко страдали от холода, простужались и болели, но ни у кого и в мыслях не было заимствовать что-то из печных навыков глубинных жителей — «сколько той зимы».

Пожалуй, нигде Мелиден не страдал так от холода, как в этом «южном» порту — ни в самые лютые медвежские морозы, ни в Камбенете, и даже в Гетальке было по-разному. Здесь настоящие печи отсутствовали вовсе, камины разжигались изредка для приготовления пищи — дрова дороги — кто мог, пользовался железными жаровнями с углями. На ночь наливали горячую воду в кожаные фляги и клали в постель — совершенно дикая выдумка, по мнению Мелидена.

Ничего существенного за эту поездку добиться не удалось; члены местных палат риторики «Левкоя», «Ирис» и «Бархатец» внимательно выслушивали приезжих, но от каких-либо обещаний воздерживались. Торговля также почти замерла, всю бухту покрыл лес из мачт кораблей, уже несколько недель опасающихся выходить в море.

Тем не менее, бароны, а с ними Мелиден не расстраивались — нельзя ожидать всего и сразу, достаточно того, что узнали местные обстоятельства и дали знать о себе. Пусть думают, теперь будут меньше опасаться Камбенета — «ведь молва прирастает, проходя по городам и мужам». Раньше или позже кто-нибудь из учёных решится на переезд в расчёте на доброжелательный приём.

В редкие дни затишья выезжали на лесопильные, рудные, плавильные, кузнечные, камнерезные и кирпичные предприятия в прилегающих невысоких горах. Их особенность в том, что все тяжёлые работы выполняются водяными машинами — они дробят и режут камень, поднимают и опускают тяжести в шахтах, надувают кузнечные мехи, водят лезвиями пил, равномерно молотят по раскалённым металлическим слиткам и даже волочат проволоку. Мельницей Камбенет не удивишь, но изобилие хитроумных приводных механизмов к рабочим органам интересно и вызывает восхищение.

Предприятия здесь мелкие, но многочисленные и хорошо оснащённые, хотя основная часть шахт представляет собой обычные ямы в скалистом грунте, иногда скреплённые плетенкой и с воротом на козлах наверху, опускающим и поднимающим бадьи с рабочими и рудой. Имеется большое производство арбалетов и разнообразных болтов к ним. Как и в Камбенете, они отличаются высоким качеством, работа распределена между множеством самостоятельных мастеров, объединённых в тесно сплочённые цеха, выполняющие крупные заказы как единое целое.

Именно здесь на побережье, особенно к югу, растёт белый тис, из которого получают лучшие длинные луки и древесину для арбалетных дуг; красный тис на склонах гор в глубине чуть менее упруг, но оринский ясень еще хуже. Каждый лук состоит из двух хорошо различимых слоёв: белоснежно-кремовая оболонь идёт на внешний слой — «спину» лука, бежевая сердцевина на внутренний — «живот». Потом лук покрывают лаком, предохраняющим от сырости, а на концы приклеивают накладки из оленьего рога для защиты от давления тетивы. Можно обойтись и без этих тонкостей, но тогда лук служит намного меньше.

Здесь же растут масличное дерево и вечнозелёный дуб, идущие на ложа для арбалетов, но наиболее твёрд не гниющий самшит, из которого вырезают учебные мечи. Здесь же добывают горного козла, чьи рога лучше бычьих для составной арбалетной дуги; рога оленя и ремитского лося слишком тверды и предпочтительны только для затворов-«орехов».

Справедливости ради, наилучшего качества тис достигает только после высушивания, которое продолжается 4—5 лет в естественных условиях; его можно ускорять в особых кирпичных печах, но это сложное и рискованное занятие. Да ещё склеивание с просушкой составной дуги занимает год и больше, и его уж никак не ускорить. Наилучший рыбий клей тоже получают на побережье, клей из бычьих и коровьих хрящей и костей дешевле, но слабее.

Поэтому всё большим спросом пользуются стальные дуги арбалетов, которые можно получить быстро, а теперь и дешевле составных. Они тяжелые, семь фунтов и больше, считаются ломкими в мороз, изготовление их требует высокого мастерства. В Венни их делают уже лет тридцать, в Камбенетском же статуте цеха артиллеристов стальной арбалет обозначен в качестве допустимого шедевра только в 1413 г. Пока их куют и сваривают из нескольких кусков стали, но в Камбенете уже предприняты первые попытки отковки водяным молотом из цельной стальной отливки.

По этому случаю Мелиден свёл знакомство с необычным для себя членом камбенетской делегации, которого до того сторонился — представителем цеха панцирников Роколлом Идернутом, ответственным за их водяную машину у Полночного леса. Он мог пояснить устройство здешних хитрых механизмов.

В отличие от учёных баронов, Роколл Идернут легко нашёл общий язык с приморскими горными мастерами и сразу стал с ними запанибрата. Даже внешне он разительно отличался не только от Химелинша, но и от барона Моривено. Такой же рослый и широкоплечий, хотя с более широким и грубым лицом, он не стеснялся носить потёртую кожаную куртку с толстыми нарукавниками и войлочную шляпу. Барон был одет пусть в потрёпанный, но бархатный чёрный кафтан с такой же шапочкой, и манеры его были преисполнены величавости и достоинства. Идернут же оказался любителем грубого шутовства и кулачных боёв. Плебей, да, но Мелидену ли строить из себя придворного недотрогу.

Ещё запомнилось выступление троицы гистрионов в широкополых шляпах под окнами знатной госпожи поздним вечером, исполнивших проникновенную любовную песню под искусный наигрыш струнных инструментов, напоминающих лютню с длинной ручкой:

О, как молодость прекрасна,

Но мгновенна! Пой же, смейся,

Счастлив будь, кто счастья хочет —

И на завтра не надейся.

Какой контраст с грубым и часто непристойным кривлянием медвежских скоморохов на родине Мелидена! Его позвал послушать барон Моривено, долго живший в этом городе и многих тут знавший.

Темноволосая дама, спавшая полуодетой, как здесь принято зимой, выглянула из окна на этот призыв; Мелидену запомнилось её узкое лицо с необыкновенно правильными чертами, тонким носом и большими глазами. Удивительное благородство облика в обиталище портовых торгашей.

В последующем Мелиден ещё раз мельком видел её в церкви, куда сопровождал барона Моривено. Звали её Гауден по прозвищу Счастливая; высокая, стройная, в тёмном и простом, но из дорогой ткани платье, выступающая со строгим достоинством. Трудно было оторвать взгляд от её серьёзного и, в то же время, живого и выразительного лица, то задумчивого, то быстро оглядывающего окружающих с тревожным и отстранённым видом. Редкая красавица, настоящая аристократка. Без сомнения, барон был к ней неравнодушен, наряду со многими лучшими в городе. «Душа, блистающая розой и пурпуром, жгучая, как пламя, свежая, как утренняя заря» — так отзывался о ней Моривено — «честность её несравнимой была, а доброта безупречной слыла, виновным она прощала их грех, без меры полна добродетелей всех».

Её муж, представитель одного из самых сильных и богатых местных родов, сейчас отсутствовал за морем в далёкой земле Фремиссен по торговым делам. На шутливое предложение барона Моривено, не желает ли он объединить восток с западом и поискать любви изысканной госпожи, ведь дамы обычно падки на необычное, Мелиден столь же шутливо отвечал, что пусть сначала станет вдовой.

Под стрельчатыми арками, уходящими ввысь, было темно и таинственно, как в дремучем лесу. Свет пробивался только через тёмные витражи и от семисвечников над алтарём. Толпа наполняла собор душной теплотой и тихим шелестом.

Проповедь с высокой деревянной кафедры над витой лестницей напевно произносил сам городской епископ, в дорогой сутане, бритый и напомаженный, а посвящена она была тому, что мужчины должны коротко стричься и молиться с непокрытыми головами, а женщины, напротив, иметь длинные волосы и покрывать их во время молитвы. Он ссылался на стихи из священного писания: «Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется, … Итак муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава божия; а жена есть слава мужа, Ибо не муж от жены, но жена от мужа; и не муж создан для жены, но жена для мужа, Посему жена и должна иметь на голове своей знак власти над нею, для ангелов», и другой: «Если жена растит волосы, для неё это честь».

Он трактовал это так, что если женщина присутствует на службе с непокрытой головой, её следует остричь. Присутствующие тревожно поглядывали друг на друга: на головах многих женщин не было ничего, кроме драгоценных украшений и повязок венцом, а у многих мужчин волосы были длиною до плеч, порой и завитые по старой геталькской моде.

— Обратите внимание на слова святителя, что длинные, блестящие женские волосы должны быть прикрыты из уважения к ангелам, — витийствовал поп. — Ангелы смотрят с небес на поклоняющихся им людей, видя оттуда только голову и плечи. Все знают, что не только женские глаза, руки и ноги, но и волосы волнуют мужские сердца. Из почтения к этим благословенным, любящим красоту ангелам, которых не следует отвлекать от высшей обязанности петь славу господу нашему, первейшая обязанность всех благочестивых женщин с красивыми волосами прикрывать их косынкой. Грешно отвлекать людей от молитвы выставлением напоказ роскошных женских волос и тем самым притягивать ангелов на землю, увеличивая и без того огромное количество демонов! Ведь и Светоносец был когда-то ангелом, пока не согрешил. Быть может, это случилось, когда он любовался волосами земной девы?

Хотя камбенетским гостям нечем было упрекнуть себя в этом смысле, проповедь не понравилась ни Моривено, ни Мелидену.

— Опять святоши путают церковное с мирским и лезут, куда не следует, — тихо процедил сквозь зубы барон Моривено своему спутнику, кивнувшему одобрительно.

Вместо того, чтобы кланяться в пояс и размашисто креститься при виде церквей, местные жители прикладывали ко рту правую руку, целовали сложенные большой и указательный палец, и делали жест в сторону храма; так же приветствовали особо красивых и знатных женщин. И тут диковинное непотребство.

Венни, хотя и входит в королевство, на деле управляется собственным «советом лучших» и живёт по своим законам, уплачивая в Гетальку только небольшие суммы. Оба города тесно связаны торговыми интересами, что заставляет умерять амбиции, иначе между ними началась бы очередная война.

Глава 5. Тюрьма, алхимики и театр в Гетальке

Так и не дождавшись тепла и затишья, прибыли обратно в Гетальку, передвигаясь опять безостановочно и отвергая навязчивые приглашения погостить по дороге. Весь март полагалось поститься, что также не способствовало хорошему настроению.

Вдобавок вскоре после приезда с Мелиденом приключился неприятнейший казус, подкосивший его дух на некоторое время — его верный конь, вспугнутый шумом от забившей в барабаны процессии на улице, шарахнулся в сторону в тот самый момент, когда он собрался вдеть ногу в стремя. Мелиден, как назло позволивший себе расслабиться и снять часть доспехов, поскользнулся на булыжниках мокрой мостовой и тяжело упал на правый бок, сломал правую руку у кисти и сильно ударился бедром. Ничего опасного, только трещина в кости, но рука распухла и бездействовала дней десять. Да еще подхватил какую-то мелкую простуду по дороге. Время до возвращения камбенетского посольства он провёл в оцепенении в каменной коморке, кутаясь в плащ на жёстком тюфяке, положенном на низкую деревянную раму с протянутой верёвочной сеткой — обычная здесь кровать для бедняков вместо прочных восточных лавок.

Там его посетил гонец Туллаг из Камбенета, привезший короткую записку от жены. Диан извещала, что ремитское торговое посольство купило шетокс, деньги оставила у ювелира, и спрашивала, что делать. Мелиден велел на словах передать, что следует продолжить строительство дома, но деньги до его возвращения брать у ювелира Альфансора только частями по необходимости и беречь. Неохотно ответил на вопросы Туллага о здоровье, после чего лёг на тюфяк и отвернулся.

Посольство, гостившее у загорского графа-жениха, вернулось во второй половине марта. Пока невеста с прислугой сидела безвылазно в главном графском замке в городке Альтона на Анидре, граф с отрядами королевских латников и добровольцев из Орины охотился на окрестных крестьян, уличённых в сообщничестве с Королём Горы — вешали, сажали на колья, рубили на куски. Камбенетский коннетабль рассказывал потом, что с трудом сдерживал негодование при виде того, как жених разоряет собственные владения и истребляет подданных.

Посетил Мелиден, с рукой на перевязи сопровождая двух баронов, и осуждённого на казнь озёрца в королевской тюрьме Гальбанумо. Королевский апелляционный суд заменил ему, как дворянину, виселицу на отсечение головы на Гравийной площади. С его слов записали и забрали с собой засвидетельствованное завещание в пользу матери, жены и двухлетней дочери. Грустно:

Белый саван смиряет

Гордость наших сердец,

Мы ещё у начала,

А нас ждёт уж конец…

Тюрьма расположена ближе к западной, бедной части города и перестроена из укреплённого монастыря, названного по имени основавшего его тиудского епископа. Хотя не слишком старое, квадратное здание показывает следы небрежения — неровные стены, выщербленные черепичные крыши. Многочисленные оконца-бойницы забраны толстыми железными решётками. Через небольшой привратный двор, окружённый вышками, посетителей по короткому внутреннему переходу провели к камере осуждённого, поднятой на ступеньку от коридора.

Всего восемь футов на пять, справа от обитой железом деревянной двери охапка соломы на полу, поганая бадейка в углу, кувшин и миска. Вверху — почерневший стрельчатый свод, с которого лохмотьями свисает паутина. Стены все исписаны какими-то буквами и зарубками. В двери небольшое оконце, крест-накрест перекрытое железными прутьями — единственный источник света, проникающего через коридор-галерею, идущий вдоль всего фаса здания. Такие три одиночные камеры вблизи караульного помещения предназначены для смертников и подлежащих взысканиям. Обычные заключённые сидят в помещениях побольше.

Уходя, камбенетской делегации довелось наблюдать ещё одно неприглядное зрелище — отправку осуждённых на каменоломни. Во двор въехала телега, охраняемая солдатами, с неё сбросили и разложили на земле кучу кандалов и цепей. Затем наружу выгнали человек тридцать оборванцев; на многих были надеты соломенные шляпы и даже рубахи, которые они сами сплели из своей подстилки.

В это время полил холодный дождь; однако каторжников всё равно усадили на покрытые грязью каменные плиты и два кузнеца надели на них ошейники, после чего заклепали соединяющие болты. По пять ошейников с двух сторон присоединялись короткими двухфутовыми цепями к одной длинной, толстой цепи.

Во двор внесли чаны с похлёбкой, в которой плавали бурые листья; в это время поднявшиеся на ноги закованные каторжники запели невнятную песню, то жалобную, то бесшабашно-весёлую. После еды их вывели во внешний двор, где уже стояли другие, длинные телеги с вооружённым стражником около каждой; рядом располагались и конные солдаты. По десятку усадили в каждую телегу, спиной друг к другу и лицом наружу, и процессия отбыла. Казнь озёрца Мелидену наблюдать не довелось, о чём он нисколько не жалел.

Побывал Мелиден, в компании барона Химелинша и цехового старшины Идернута, и на собрании местных алхимиков. Состоялось оно полутайным образом — как и всё, окружающее это сомнительное сообщество — в неприметном полуподвальном помещении одного из главных соборов, каноником при котором состоял главный геталькский алхимический авторитет.

Каноник был всего тремя годами старше Мелидена, но рядом с ним казался глубоким старцем или, скорее, только что вытащенным на поверхность узником подземной тюрьмы — облысевший с редкими полуседыми космами по краям длинной головы, измождённый, желтолицый, но со странно горящим взглядом и экзальтированными, резкими речами и жестами. Сумасшедший, одно слово. Другие двое алхимиков, дряхлые старики лет шестидесяти, были ему под стать — все в длиннополых тёмно-серых, с беличьими воротниками одеяниях, наглухо застёгнутых и перетянутых поясами, прячущие руки в рукавах.

Сперва поднялись по винтовой лестнице, потом опять спустились на маленькую площадку в боковом выступе собора, тускло освещаемую бойницей в круглой стене. Там обнаружилась неприметная стрельчатая дверка, обитая железными скрепами и с толстым засовом, на котором висел тяжёлый замок, открываемый замысловатым большим ключом. Несколько ступенек вели дальше вниз в зал, который лучше назвать камерой. Скудный свет падал в неё через крохотные круглые оконца под потолком, защищённые мутными и грязными зеленоватыми стёклами, местами затянутыми паутиной.

Она очень подходила своим владельцам — сумрачная, с бегающими тенями от зажжённого хозяином медного трёхсвечника, грязная, промозглая. Неровные неоштукатуренные стены покрывали надписи, выцарапанные или намалёванные скачущими буквами — «небесного господином, земного зови погибелью», «звёзды, крепости, имя, знамение», «труд всё побеждает неистовый» — и вовсе на неведомых языках. С потолка свисали скелеты животных, грубые деревянные кресла окружали большой стол, весь в подозрительных пятнах и щербинах. По сторонам от потушенного очага с валяющимся рядом поддувальным мехом громоздились ряды полок, уставленных стеклянными и глиняными пузырьками с непонятными порошками и жидкостями, циркулями, человеческими и лошадиными черепами, бокалами с каким-то осадком внутри, и лари, на которых небрежно валялись рукописи и целые тома.

Убогая обстановка контрастировала с преисполненными важности и многозначительности манерами алхимиков — носителей тайного знания. Однако их безапелляционные речи вызвали глухое сопротивление в Мелиденовой душе. И не только у него, Химелинш с Идернутом тоже сдержанно встретили утверждения, будто лёд, пролежавший тысячу лет в недрах земли, преобразуется в горный хрусталь, что свинец — родоначальник всех металлов и последовательными трансмутациями за периоды всего в двести лет может превращаться в мышьяк, олово, а затем серебро.

Что из того, что «солнце от огня, луна от солнца, огонь — душа вселенной, его первичные атомы непрерывно изливаются на весь мир; где эти потоки перекрещиваются в небе, там возникает свет, в точках пересечения на земле они производят золото; ибо свет и золото — одно и то же, золото — лишь отвердевшая форма огня, подобно тому, как водяной пар превращается в лёд». Всё это прекрасно, как бы говорили лица гостей, но в чём полезная отдача от ваших изысканий? Что вы на деле научились получать? Ни с чем они удалились с этого собрания, не пригласив никого из хозяев в Камбенет. Те, впрочем, и не стремились к такому приглашению.

Тем временем посольство с принцессой Диларе разместили на первом этаже в уже упомянутом Дворце Правосудия; на весеннее равноденствие в их честь представили «мораль» в верхнем зале того же дворца. Февральский суд над озёрцем состоялся в правом закутке, а театральные подмостки устроили левее на мраморном «столе» с тыльной стороны зала; напротив, у выходящих на площадь окон, воздвигли обитое золотой парчой возвышение для главных членов посольства и других наиболее знатных зрителей. Эта часть зала украшена тонкой резьбой, особенно примыкающая к ней недавно выполненная часовня с искусной статуей короля Дерифада, коленопреклонённого перед девой Вальжиной.

Пьеса «Праведный суд пречистой девы Вальжины» началась ровно в полдень с боем больших дворцовых часов и продолжалась четыре часа. Мелидену она не понравилась, никакого сравнения с «Тарлагианками», которые так поразили его в позапрошлом году. Напыщенность и затянутость, под которыми пустота.

Участвовали в ней восемь актёров, в том числе бородатый нарумяненный глашатай в чёрном бархатном камзоле и четверо в бело-желтых, по половинке с каждой стороны, рубахах и чулках в обтяжку, изображавшие дворянство, духовенство, купечество и крестьянство с атрибутами каждого сословия в руках. Причем духовенство и крестьянство были как бы женского пола, хотя игрались мужчинами, что определялось по более длинному платью с капюшоном, тогда как мужские роли предполагали короткую тунику и островерхий колпак.

В ходе пьесы дворянство с духовенством и купечество с крестьянством вступили в символический брак, а затем отправились искать первую красавицу, чтобы вручить ей единорога — символ Загорского графства (в Гетальке его называли Герменским). Их преувеличенное кривляние сопровождалось длиннейшими рифмованными речами, усеянными школярскими сентенциями и риторическими оборотами. В перерывах восемь певчих в сопровождении духовых инструментов низкого и высокого тонов исполняли свадебные песни, полные замысловатых и малопонятных аллегорий; эпиталамы показались слишком однообразными и заунывными Мелидену, привыкшему к простонародным камбенетским пляскам.

Ещё меньше ему понравилось поведение зрителей, без стеснения разговаривавших во время представления или вовсе дремавших. При том, что большинство, в основном богатые горожане, заняли места задолго до начала, тогда как делегация камбенетского общества «Пион» пришла точно к назначенному сроку. Примерно через час явилось руководство университета, включавшее ректора, деканов-попечителей, экономов и присяжных библиотекарей всех четырёх факультетов — подготовительного словесного, богословского, юридического и медицинского, а также попечителей и казначеев главных коллежей; зрители громко обсуждали и приветствовали пришедших, не обращая внимания на ход пьесы.

Основная же часть камбенетского посольства в сопровождении самого архиепископа Гетальки соизволила явиться только в середине пьесы; предшествовавшие им глашатаи громко объявляли полное имя и звание каждого. Мелиден, вслед за большинством зрителей, окончательно перестал следить за представлением и сосредоточился всецело на пришедших.

Архиепископ Мидаг аут Гемден-брод, видный мужчина в красной мантии, приходился двоюродным дядей нынешнему королю, а его брат был женат на королевской старшей сестре. Говорили, что он человек добродушный и ведёт весёлую жизнь, любит хорошее вино и любим зажиточными горожанами, в отличие от голытьбы. К камбенетцам он относился с известной неприязнью, что не мешало демонстрировать на публике любезные манеры. Там же были городской епископ Гетальки и префект, то есть королевский градоправитель.

Префект Нергайс аут Опопонак («морковное поле» на местном диалекте), пузатый и преисполненный важности дядька с мясистым лицом и завитыми волосами до плеч, прославился в двух отношениях: тем, что необычайно долго занимал свой пост, и тем, что четыре года назад — в год изгнания Мелидена из Висагеты — завершил облицовку камнем центральной клоаки, пересекающей под землёй всю левобережную часть города. Северным концом она выходит на Анидр посреди города, а южным упирается в огромный окружной ров. По бокам в эту главную клоаку высотой семь футов и шириной восемь впадают более мелкие стоки для нечистот и дождевой воды, выходящие разверстыми зёвами на неприметные улочки; они имеют только пять с четвертью футов в высоту, чуть выше среднего роста.

А проходит эта Клоака прямо под Дворцом правосудия. Рассказывали, что под ним есть тесные подземные камеры с торчащими из стены железными ошейниками, которые не позволяют преступникам двигаться и вынуждают даже спать стоя. Другой выход от этих камер ведёт прямо в клоаку, что позволяет незаметно избавляться от трупов, сбрасываемых ночами в реку.

Помимо герцогини с дочерью Диларе в сопровождении коннетабля (жениха при них не было), Мелиден приметил главного камбенетского купца Мейдена Сведена и начальника его охраны Фирина Галаэна. Оказалось, что последние двое только что прибыли в Гетальку во главе огромного обоза, спешащего дальше в Венни к открытию торгового сезона, чтобы первыми закупить заморские товары получше и подешевле.

Старший Сведен, который в Камбенете скромно ходил в чёрном, здесь разоделся в пух и прах, словно цветастая заморская птица. Узкие носы его нелепых кожаных туфлей были кружком привязаны к их верху. Глядевший на него с недоумением Мелиден не спешил с приветствиями, однако в перерыве представления Мейден Сведен подошёл сам и с подчёркнутой любезностью завёл разговор об их с Моривено и Химелиншем пребывании в приморских городах. Нельзя сказать, что подобное внимание сильно польстило Мелидену — ясно, что этот холодный торгаш ничего не делает просто так. Охранник же Галаэн по-прежнему предпочитал его не замечать.

После представления Мелидена тепло приветствовали герцогиня, принцесса и коннетабль, заметно подняв в глазах окружающих. За три месяца его декабрьский бой с людьми Короля Горы приобрёл в их глазах эпический характер, достойный древних героев — «твёрдую сталь и оружия треск больше ценил он, чем золота блеск, ко всем достойным был он мил, людей никчемных не любил» — по контрасту с не шибко большими успехами зятя — загорского графа.

В остальном Мелиденовы дела шли нехорошо. Наниматель, барон Жален оде Химелинш, заметно охладел к нему в последнее время. Никто так и не напал на боязливого старика, и прижимистому барону стало жаль потраченных денег — вроде как Мелиден оказался не слишком нужен и, к тому же, часто отлучался по своим делам, а под конец и приболел немного, да ещё самым нелепым образом. Денег у Мелидена не осталось, просить у Химелинша было бесполезно, а у Моривено не позволяла гордость. Немногие оставшиеся он потратил в Венни на мешочек с корицей — подарок для Диан.

Тем не менее, верный добровольно принятому долгу, он отправился к Дали в баню-бордель на Складской улице напротив Сенной пристани, чтобы позвать её в Камбенет. Но той не оказалось на месте — сама сбежала с каким-то вором куда-то в Тиуду, в противоположном направлении. Может быть, и к лучшему, хотя грустно не выполнять свои обещания.

Как рассказала отвратная и словоохотливая старуха при борделе, происходила Дали из семьи лодочного гистриона (в Гетальке многие празднества справляют на воде), но уже в пятнадцать лет пошла по рукам, за какие-то четыре года или чуть больше опустившись от содержанки окрестных рыцарей до банной проститутки.

Глава 6. Обратно в Камбенет

Отъезд состоялся через день после просмотренной «морали» под грохот петард и взлёт шутих, которыми напоследок чествовали посольство. Обоз тащился невыносимо медленно, как казалось Мелидену, хотя на самом деле двигался с обычной скоростью. Хвост его составляли возвращавшиеся ганзейские фургоны Сведенов, успевших закупить кое-какой товар в Гетальке. Один из возков наполняли печатные книги, купленные обществом «Пион» в Венни по необычайно низким ценам. Там имелась типография, где оттиск текста на бумаге выполнялся не с резных грушевых досок, а набором свинцовых буковок, прикреплённым к доске. Получалось намного лучше. В Гетальке сильно ругались на это новшество, подрывающее книжную торговлю и ремесло переписчиков, но и там понимали, что его уже не остановить.

Некоторые придворные, сопровождающие герцогиню с дочерью, остались в Гетальке, взамен будущей загорской графине придали четырёх приморских фрейлин из самых знатных семей — двух блондинок с нежной кожей, тёмную шатенку с прелестными, ровными зубами, которые она демонстрировала при всяком случае, и кудрявую весёлую брюнетку. Таков один из способов устроения выгодных браков среди знати. А к ним еще старая пятидесятилетняя надсмотрщица и тонкая девочка семи лет. При них эти пять дней и кормился Мелиден с двумя подручными, которым барон Химелинш совсем перестал выдавать что-либо.

В знак особого доверия герцогиня с дочерью приказали без вопросов пропускать его в своё расположение. Фрейлины (в Гетальке девушек из приличных семей звали «дамочками» в отличие от взрослых дам), наслушавшиеся россказней о его подвигах, любезничали с ним на привалах в перерывах между совместным вышиванием большого покрывала, которое они собирались поднести женскому монастырю в Камбенете. Великолепная память позволяла Мелидену порой любезничать в ответ, буквально воспроизводя разговоры барона Моривено со случайными пассиями: «Где женщины в почёте, там боги довольны; где женщин презирают, там бесполезно взывать к божеству. Уста женщины всегда непорочны; это струящаяся вода, это солнечный луч. Женское имя должно быть приятным, сладостным, неземным; оно должно оканчиваться на долгие гласные и походить на слова благословения…»

Их покрытые прозрачными косынками волосы были заплетены в косы, яркие приталенные шёлковые платья оставляли открытыми плечи и даже позволяли заглядывать в ложбинку между грудей — соблазнительное зрелище — но на что-либо решительное Мелиден не осмеливался, хотя страдал от долгого воздержания. Безденежье угнетало, и придворное общество всё ещё вызывало опаску. Он с признательностью уклонился от предложения коннетабля походатайствовать о возвращении на службу, сказав, что хочет заняться семейными делами.

В изысканное общество его пригласил давний знакомец Экарт Лигер, в дополнение к другому придворному рыцарю Ларту оде Толомес, а также магистру права Геталькского университета Мидену Зеленый Лист, вздумавшему искать службы при дворе камбенетского герцога. Этой четвёрке полагалось опекать и защищать фрейлин по дороге, заодно знакомя с новой для них страной. Брюнетку звали Дали, шатенку — Ленада, а блондинок Беланика и Ирис, в честь цветка; Дали была старшей — целых двадцать три года — и самой опытной, её взял на себя Экарт Лигер, а Мелидену досталась самая младшая, Ирис. Дали и Ирис позволяли косам свободно опускаться на плечи, тогда как две другие сворачивали их кольцами на затылке.

Пятнадцатилетняя Ирис аут Перфрошин, блистающая густыми белокурыми волосами и зубами как жемчуг, пришлась очень по душе Мелидену, скрасив под конец не слишком удачное путешествие. Она льнула к Мелидену, как котёнок, вызывая смешную ревность у магистра Зелёного Листа, плешивого остряка, морщинистого, беззубого и страдающего несварением желудка уже в тридцать лет. Этот магистр, происходивший из богатой семьи, сочинял плохие стишки и ещё более посредственные пьесы; он пытался отсрочить преждевременное старение нарочитой жизнерадостностью.

Каждый вечер караван останавливался на долгий привал и лошадей выпрягали пастись по только что поднявшейся травке, считающейся особенно полезной. Герцогиня с дочерью не нуждались в новых фрейлинах, приданных им ради почёта, и те отправлялись куда-нибудь в сторону, где немногие слуги расстилали покрывало, и на нём пили разбавленное вино, закусывая взятыми в дорогу миндальным печеньем и пирогами на яблочном варенье. Девушки шумели и щебетали, словно выпущенные на волю птички, бегали среди кустов жасмина за бабочками, перепрыгивая через ручьи, рвали повилику и первые цветы, красота каждой дополняла красоту другой. Один Мелиден всё еще таскал доспехи в этой компании, но и он снял шлем и перчатки.

Из-за леса, из-за гор свет весенний хлынул,

Словно кто-то створки штор на небе раздвинул.

Затрещал на речке лёд, зазвенело поле:

По земле весна идёт в светлом ореоле.

Выходи же, стар и млад,

Песню пой на новый лад,

Пляши до упаду!

Лишь угрюмая зима убралась отсюда,

Вспыхнул свет, исчезла тьма, совершилось чудо.

Вновь весна устелет двор лепестками вишен,

И влюблённых разговор всюду станет слышен.

Выходи же, стар и млад,

Песню пой на новый лад,

Пляши до упаду!

О, как долго, о, как зло в стужу сердце ныло,

А желанное тепло всё не приходило.

И тогда весны гонец постучал к нам в дверцу,

Дав согреться наконец стынущему сердцу.

Выходи же, стар и млад,

Песню пой на новый лад,

Пляши до упаду!

Упоителен разлив соловьиной трели,

Зелень трав, раздолье нив, синь морской купели.

И весенний этот мир как алмаз сверкает,

И на свой победный пир всех людей скликает.

Выходи же, стар и млад,

Песню пой на новый лад,

Пляши до упаду!

Доверенная Мелидену Ирис казалась самой радостной из всех, её розовые губы что-то восторженно лепетали, уголки губ были постоянно приподняты в улыбке. Тонкий профиль, синие глаза под скромно опущенными длинными ресницами, изящные ножки, белая кожа с едва просвечивающими синими жилками, длинная шея, тонкие пальцы и вся её сильная, гибкая фигурка были восхитительны. Скромность манер, естественная стыдливость только усиливали соблазнительность Ирис.

— А ты бы на мне женился? — спрашивала она Мелидена с невинной кокетливостью.

— Конечно, женился бы, — отвечал тот, не задумываясь, — не будь я так беден и обременён семейством в Камбенете. И каждую третью ночь сходился бы с превеликим удовольствием, как предписано святой церковью. Но так сложилось, что я должен довольствоваться своей прекрасной Диан, которую страстно стремлюсь увидеть снова. Как об этом поётся в песне:

Мою любовь я не забуду,

Узрев далёкие края,

Ей верен я везде и всюду,

Тому порукой — честь моя.

И подтверждает песнь моя и слово,

Что счастия не нужно мне другого.

Дождётся радости своей

Тот, кто страстями наделён.

А если всё как у людей

И славой ты не вдохновлён,

Тогда и радость — горькая досада.

Избрать себе возлюбленную надо.

— А пока же, чтобы не чувствовать плотского вожделения, рекомендую отвар из кувшинки на селитре или вытяжку из мака, — иронически поддразнивал его Миден Зеленый Лист, — эти средства очень помогают нашим монахам в подобных ситуациях. В сочетании с усиленными упражнениями или тяжким трудом, голоданием и недосыпанием, а также регулярным приёмом холодных ванн.

— Оставьте свои советы для своего вертепа на Анидре, — холодно парировал Мелиден. — Быть умеренным во всём, но ни от чего не отказываться, включая богом дарованные плотские наслаждения, вот девиз истинного философа. Как и постоянство в привязанностях.

И это было правдой. Неловко резвясь с фрейлинами и получая от этого искреннее удовольствие, он каждую ночь тяжко ворочался, мечтая вновь увидеть свой бедный дом в Предместье и его милых сердцу обитателей, сколь бы неказистыми они теперь ни представлялись. Как бы ни были игривы фрейлины, ничего большего, чем лёгкие поцелуи, они не позволяли. Мысль же о насилии была Мелидену отвратительна, он не только отвергал его для себя, но был готов защищать честь фрейлин даже ценой жизни. Ради этого его приглашали, за это ценили, за это он уважал сам себя.

Справедливости ради, все девушки были самыми младшими дочерями из не самых богатых семейств, и потому не могли рассчитывать на значительное приданое, тем более наследство. Их сбагрили в расчёте, что красота и столичный лоск позволят и так найти мужей в неискушённой восточной провинции.

Дожди стали реже, наконец-то показался, а затем остался позади Нейдагур, в верхней трети покрытый вечными снегами, внизу уже зелёный. Такая близкая, но таинственная гора, на обрывистых склонах которой мало кто сумел побывать. Незаметно для себя самого, за почти три года Мелиден как-то сроднился с её видной отовсюду чуть похожей на корону вершиной с зубчиком посередине.

Зубчатые башни Камбенета показались под протяжный звон церковных бил на склоне дня 7 апреля, в пятницу на преподобного Регизама–благоверного. Караван ненадолго остановился в виду города, и Мелиден с сожалением распрощался со своими спутниками. Фрейлине Ирис он обещал помощь и защиту, если возникнет необходимость, а просьбы пажа и слуги должен был отклонить, не имея средств на их содержание. Внутри же горело желание вновь увидеть свою семью и узнать, не случилось ли с ними чего дурного.

Щебечут птицы по весне,

Завидев дерево в цвету,

Теперь я радость обрету,

От песни легче стало мне.

Вознагради, господь, о, ту,

Которая в чужой стране,

Когда мне жить невмоготу,

Мою пригрела нищету.

Поэтому он не замедлил вскочить на вороного коня и помчаться в одиночестве в Предместье, оставляя слева торговые ряды Соудрик и справа опять взопревшие на весеннем солнце вонючие селитряные кучи.

Его нетерпеливый порыв был не лишён подспудных опасений: как-то его встретят после трёх с половиной месяцев отсутствия. Когда он без гроша в кармане, а Диан внезапно разбогатела, ведь он отписал ей полное право распоряжаться вырученными за шетокс марками.

Перемены оказались действительно велики и вызвали смешанные чувства. Ни Диан, ни обеих собак с коньком Буркой на месте не оказалось к разочарованию Мелидена, хотя он постарался не показать виду. Уже третью неделю Диан занималась строительством нового дома в Телаге и возвращалась в старый не каждый день. Все остальные присутствовали; служанка-кормилица Кайе ещё более осунулась, но проявила себя даже более энергичной и резкой, чем прежде. Доверенный ей Дрестин и семилетняя Мелива выглядели крепкими и здоровыми, несмотря на конец зимы, а вот старый Колкин совсем одряхлел и еле двигался.

Дом теперь казался Мелидену особенно убогим по сравнению с каменными громадинами Гетальки. И участок уполовинился, от прежде стоявшего в глубине сада дома стало рукой подать до нового забора, точнее, старого, но кое-как передвинутого вглубь. Впечатление тесноты ещё более усиливали перенесённые ближе конюшня и один из сараев, второй разобрали на доски и дрова. Вместо огородных грядок, где Мелиден когда-то махал своим мечом, оказалось грязное месиво. Считанные дни назад пришедшие от Городского Совета люди заняли-таки половину участка под окружную улицу, а вдоль прежней надречной улочки вскоре начнут копать фундамент под городскую стену.

Домочадцы держались дружелюбно, но, как мнилось Мелидену, без должной радости, словно он не отсутствовал всю зиму, подвергаясь трудам и лишениям, а ненадолго вышел погулять. Кратко порасспросив их о самых насущных новостях, он поспешил продолжить путь на восток, ощущая некую неудовлетворённость и даже угрюмую робость — неужели и Диан встретит его так же равнодушно. Но что делать, надо всё выяснить.

С неудовольствием пробрался он через появившуюся на востоке привратную вышку на валу с частоколом и нежданно появился в своей новой усадьбе на самом дальнем конце камбенетского пригорода. Ворота были нараспашку, площадка перед крыльцом покрыта мелкой щебёнкой. Уже смеркалось, большинство строителей, видимо, успели разойтись. Однако один, плотный и с суровым лицом, продолжал сосредоточенно отёсывать большой камень в сторонке, ещё двое сидели на приступке у входной лесенки, сделанной так, чтобы с её полуторафутовой высоты удобно залезать на подведённого конюхом коня. С другой стороны четыре ступеньки двухфутовой лесенки обрамляли каменные перила.

Но первыми его, конечно же, признали две собаки, рыжая Сетифа и громадный Кондатис, после короткого рычания с визгом запрыгавшие вокруг приметного чёрного жеребца. Спешившись, он снял шлем и перчатки и встал на колени, чтобы мелкая Сетифа могла облизать ему лицо, а затем неспешно поздоровался с рабочими, пославшими вертевшегося рядом мальчишку за хозяйкой. Из-за дома доносились звуки отскребаемого котла, говорившие о только что прошедшей общей трапезе.

Диан предстала перед ним похудевшая и невзрачная в тёмно-буром подпоясанном платье из грубой шерсти, напоминающем монашеское. После короткой заминки, она повисла на Мелиденовой шее и принялась страстно целовать его плохо выбритые щеки, уже облизанные собаками, ничуть не стесняясь собравшихся вокруг рабочих с женами.

Затем, вновь приняв сдержанный вид, она познакомила Мелидена с предводителями каменщиков, оказавшимися беглецами из Гетальки. Старший, Савон Рептитальм, появился в Камбенете недавно, но уже приобрёл авторитет благодаря необычной силище и твёрдому характеру. О том, что он бывший каторжник, которого ловили после неудачного побега, красноречиво свидетельствовал выжженный на лбу символ цветка ириса. Кроме того, на его правом плече была выжжена буква «В» — «вор». С недавних пор так клеймят в королевских тюрьмах: «М» — «мошенник», «У» — «убийца», «П» — «позор» для развратных преступлений и т. д.

Его благообразный молодой помощник Антан Бофетантан, напротив, выделялся чистоплотностью и знанием архитектуры. Остальные были в основном старые знакомцы из Предместья. Затем Диан повела Мелидена в скромно обставленную хижину в дальнем конце усадьбы, где она ночевала вместе с собаками, и где можно было остаться наедине.

А дальше всё было так, как представлялось в самых сокровенных мечтах изнемогавшего от вожделения Мелидена. Его опасения оказались ложными, он недооценил зависимость от себя Диан. Она давно утратила свою волю по отношению к полумужу-полулюбовнику, её первоначальная нужда в защитнике и кормильце превратилась в бессознательную и безусловную преданность, воспитанную на песнях:

Что обиды мои, что досада?

Сердце обручем боли свело.

Для души дорогая услада,

Ты надежда моя и тепло.

Мой любимый в далёкой дали.

Воротись и печаль утоли!

Отправляйся в обратный путь.

Про голубку свою не забудь!

Но однажды зимой иль весною

Мы с тобою увидимся вновь,

Снова будет мой рыцарь со мною.

Не померкнет в разлуке любовь.

Верю я: наяву и во сне

Ты всегда вспоминал обо мне.

И разлука не в силах украсть

Твою преданность, нежность и страсть.

Ещё большей неожиданностью оказалась хватка, проявленная Диан в его отсутствие. Взяв ровно столько денег, сколько нужно, она сумела прикупить соседний луг вплоть до Запрудного леса, позволив новым соседям продолжить выпас своей мелкой скотины и, тем самым, заслужив их признательность. Возобновилось воздвижение первого этажа особняка и, одновременно, началось строительство каменной пекарни с жилой пристройкой за пределами участка, слева от главных ворот.

Как сообщила потом с виноватым видом Диан, стройка должна продлиться до середины осени; молодой зодчий Бофетантан обещал ей пусть не рыцарский замок, но дом, достойный крепкого купца и не хуже, чем принято в Гетальке. На это должна уйти большая часть 68 с половиной марок, выплаченных ремитцами за драгоценный епископский крест.

Нельзя сказать, что Мелидена сильно обрадовали эти планы. Он подозревал, что излишне сердобольная Диан пошла на поводу у голодраных собратьев-еретиков и предоставляет им своего рода милостыню за его счёт, нанимая чрезмерное количество рабочих на слишком долгий срок. Ещё в прошлом году он мягко порицал её за это неподобающее роскошество. Зачем им такие хоромы, когда оба привыкли жить скромно.

Сам Мелиден предпочёл бы приобрести мельницу у Букового леса, к которой давно присматривался. Это был бы твёрдый доход на будущее, а не пустая трата. Но как показать себя таким расчётливо-осторожным торгашом перед Диан? Не стыдно ли это даже перед самим собой? Он сказал ей о своём пожелании, конечно, но ничего не стал менять в уже начатом. Будь, что будет, мало ли денег утекло между пальцами и ещё утечёт. Не пристало рыцарю скопидомничать.

Она наняла примерно 20 рабочих, половина местные, половина пришлые еретики. Им помогали столько же или больше жён и детей, таскавших что-то, готовивших еду или ухаживавших за лошадями. Вечером большинство расходились восвояси, немногие ночевали в подвале, местами уже перекрытом сводами под выложенным ровными плитами полом зала. Этот толстостенный подвал высотой в сажень поднимался над землёй на два фута, вверху были проделаны крохотные слуховые оконца. Мелиден же с Диан наслаждались обществом друг друга в хижине у дальней калитки.

Настоящий замок обошёлся бы не в шестьдесят-восемьдесят марок, а восемьсот или даже тысячу. Примерно четыреста человеко-лет умелых каменщиков, не считая простых землекопов. Хотя таким замком обладает разве что один из десятка рыцарей, заслуживающий звания барона. Обычные-то рыцари обходятся каменными хибарами при убогой башне.

На деле всем строительством заправлял Савон Рептитальм, рабочие слушались его безоговорочно, и Диан тоже соглашалась с каждым его предложением. Мелиден быстро убедился, что этот человек обладает скрупулёзной честностью, поразительной для приморца, да ещё беглого вора и разбойника. Но он сумел как-то переродиться, может быть, под влиянием проповедей Братства Святого Духа, а может быть, просто не считал возможным красть у своих, другое дело — у государства и богатых.

Изначально он был подрезчиком деревьев или чем-то вроде этого в плодовых садах на полдороге между Геталькой и Аргалоном, на каторгу попал за то, что украл хлеб в голодный год, там научился камнерезному ремеслу, но смог бежать после нескольких неудачных попыток. Не всем беглецам пришлись по вкусу «чёрные» Короля Горы, многие предпочли более мирную жизнь в Камбенете. Хотя и тут они боялись, как бы герцог Аренд не начал их выдавать королю, и потому сбились в тесно спаянное вооружённое сообщество.

Столь же бескорыстен оказался зодчий Бофетантан, во всём остальном противоположный Рептитальму — пылкий, тонкий, образованный, живущий в каких-то своих мечтаниях. Этот особняк представлялся для него мелкой работой, но тем сильнее он хотел отличиться. И он бежал из Гетальки после участия в уличном мятеже, получив перед этим множество ран в схватке с королевскими стражниками — поперёк лба, длинный шрам на боку, перебитая ключица. Родственники прятали и выхаживали его четыре месяца, а потом сумели переправить в Камбенет. Так вот бывает — беглые ганзейцы со слугами на запад, беглые еретики на восток, и порой даже сталкиваются на той же дороге.

Глава 7. Похищение Меливы

Дни Мелиден проводил в городе и предместье, встречаясь с разными людьми, рассказывая о поездке в Гетальку, порой развозил письма и книги палаты риторики «Пион» по ближним городам и замкам. Он понимал, что нужно искать новую службу и для этого возобновлять старые связи, поскольку не хотел больше соглашаться на рядовую должность — как на неё поддерживать большой дом и растущую семью.

Здесь в Телаге, за пределами нового городского вала, где прежде находилась лишь небольшая деревенька, быстро возникала особенно махрово-еретическая слобода из приморских беженцев с примесью наиболее отчаянной местной голи, отличная даже от пригородных бутресков. Держались они сплочённо и особняком, вежливые, но отчуждённые, и поддерживали в своей среде строгий порядок.

Как уже говорилось, в церковь бутрески принципиально не ходили, священников хотя не отвергали формально, но и не считали носителями особой благодати. В этом приморские еретики не отличались от остальных, так же, как подчёркнутой скромностью в одежде, чистоплотностью и трудолюбием. Их женщины должны были ходить с поднятой головой, но с потупленными глазами, неспешно и не глядя по сторонам.

Однако, в противоположность нарочито бесхитростным бутрескам с речки Кожевенной, эти чужаки собирали и изучали толстенные книги, что местные простецы отождествляли с колдовством. Они проявили себя не только умелыми каменщиками и черепичниками, но и огородниками, с первого года получая необычно тучные урожаи капусты, бобов, лука и невиданного здесь пастернака. Играли в сумерках на волынке, прежде не принятой в Камбенете, что суеверные тётки объявили приманиванием оборотней.

Старые горожане этих выкидышей Братства Святого Духа невзлюбили, прозвали волками с волчатами. Особенно доставалось женщинам, якобы сплошь занятым ворожбой и приготовлением злых зелий, пляшущих по пятницам со злыми духами на старых камнях. Мелиденов особняк получил в городе прозвище «дома за околицей», старые ганзейцы даже злобно шипели: «новое капище сатаны». Мелиден и сам задумывался иногда над энтузиазмом приморских бутресков, над его ли домом они так стараются или видят в нём будущую еретическую ставку.

Он заметил, что некоторые из пришлых — те, что помоложе — нарочито стараются есть скоромное при постниках под богохульные, вызывающие песни. Мелиден ничего не говорил дерзким, но дал понять их вожакам, что не следует дразнить гусей — их скороспелой общине на окраине Камбенета не стоило бы привлекать к себе враждебное внимание. Их здешние сила и безопасность очень относительны.

Между тем наступила настоящая весна, ещё прохладная, но солнце уже весело сияло, вот-вот должен распуститься боярышник, под стенами начали распространять фиалковый аромат желтофиоли, веселили взор мелкие пока розовые цветки львиного зёва, в траве пробивались первые маргаритки и золотистые лютики среди порхающих белых бабочек. Сказывалось влияние тёплых ветров из Лощины, в Медвежье-то в это время поднимались одни одуванчики.

Диан и в травном деле оказалась мастерицей, обучая Меливу различать овсяницу и мятлик, костёр и канареечник, полевицу и жёлтый лупин, бухарник и желтоцветник, кукушкины слёзки и курослеп, лисохвост и кугу, пёсью траву и заячью капустку. И не она одна. Бабы с детьми, вооружившись туесками и корзинами, теперь подолгу пропадали в окрестных лугах и забирались всё глубже в Запрудный лес, охотясь в первую очередь за молодой снытью и крапивой, особенно полезными в начале весны. И здесь из них делали суп точно так же, как в Медвежье.

Прошло три недели. Очередной день Мелиден провёл у старшины мясников Дрестина Лигера, помогая забивать быков и давая уроки длинного меча нескольким ученикам, чтобы немного подзаработать. На стройке он чувствовал себя лишним, следовало занять себя более полезным образом. Утомившись, он ужинал там же в заезжем дворе «У Дрестина» в компании мясницких мастеров и случайных купцов; кормили в этом «заведении для своих» хорошо, а поили ещё лучше. Время текло незаметно; обсуждали цены на засоленные невыделанные шкуры — четыре бычьих стоят, как пять коровьих — а также слухи о кончине заморского патриарха Льва Двенадцатого.

Толстые гранитные стены и окованная железом массивная дверь не пропускали ни звука снаружи, по три узких стрельчатых окна с каждой стороны защищали мутные стёкла в виде кружков и их половинок в свинцовых переплётах. С другой стороны к этому помещению, служившему и залом собраний мясницкого цеха, примыкали обширная кухня и разделочная мастерская Дрестина Лигера. Там полновластно хозяйничала его старая жена Мактегерне, слывущая образцом несокрушимой добродетели. Жил хозяин с многочисленной семьёй и работниками на втором этаже под прочной островерхой черепичной крышей, из которой на каждую сторону выходило по слуховому оконцу.

Итак, Мелиден слушал вполуха неспешную беседу двух скототорговцев:

— Видите ли, зестовский бык плотный, коренастый, с короткими ногами, с рыжей шерстью. Бегает он медленно, потому что ноги длиной не вышли.

— В этом отношении парнэгетские куда проворнее.

— Но бывают и наши настоящие красавцы, хоть коротконогие. Широкогрудые, широкозадые, с мясистыми ляжками, и кожа с таких легко сдирается.

— Красота животных совсем не то, что красота человеческая. Вот гоксемская кобыла — толстобрюхая, толстоногая. И самая лучшая — прямо бочка на четырёх подпорках.

— Да, совсем не то, что женщины. Мне по душе, чтобы чистенькая была, аккуратная, стройная, выхоленная.

— А мне по вкусу женщины понарядней…

И тут дверь резко отворилась и вбежали два запыхавшихся помощника Мелиденова строительного подрядчика Рептитальма, коротконогий желтолицый Господин Ниву (так его звали — Серк Ниву, заменяя имя почтительным обращением) и благочестивый еретик-зодчий Антан Бофетантан.

— Насилу нашли вас, господин рыцарь, — с ходу завопил Господин Ниву, — скорее возвращайтесь в Телаге. Ваша жена зовёт, и наши тоже собрались обсуждать, что делать. Сегодня днём люди из замка Катель устроили облаву в Запрудном лесу, конные и пешие, и увели с десяток детей и двух старух, собиравших травы, в том числе вашу падчерицу Меливу.

На самом деле он говорил не совсем так, искажая средиземскую речь на свой геталькский манер, но понять можно было.

— Откуда ты знаешь, что это люди из Кателя? — быстро прервал его Мелиден.

— Некоторые смогли спрятаться и убежать, местные подсказали, что это стражники из Кателя, больше некому. И табарды на них герцогские. И лесник Куцый Колдун тоже замечен, он давно цеплялся к нашим.

— Если я оставлю это без расплаты, — сказал Мелиден, лицо которого вмиг приняло застывшее выражение, — каждый нищий побирушка плюнет мне в лицо, и будет совершенно прав. Вся моя слава улетит, как дым, а ведь у меня ничего другого не осталось, по большому счёту. Бесславная жизнь подобна смерти, — заключил он меланхолически.

Даже не прощаясь, он собрался и помчался в Телаге, за ним затрусили посланцы, быстро отставшие на своих выпряженных рабочих лошадях.

Вечером состоялся совет с участием лучших людей еретической слободки, родителей и родственников похищенных. Устроили его при свечах и факелах в почти готовом полуподвале Дома за околицей, поскольку снаружи шёл надоедливый дождь. Кто принёс чурбан или грубый табурет, кто уселся прямо на полу возле подпиравших потолок сводчатых каменных столбов.

Мнения разделились. Неожиданно проявивший себя миротворцем старшина Рептитальм и напуганная пропажей дочери Диан призывали к переговорам с кастеляном замка Катель, Эрмом Меченым Красавцем (это не прозвище, но наследственная фамилия с дворянской приставкой «оде»), выплате пени, после чего можно будет пожаловаться в герцогский суд. Замок принадлежит герцогу, стража при нём тоже герцогская, как и Запрудный лес, ссориться с сюзереном слишком опасно, и люди из Кателя всегда могут напасть внезапно из-за расчищенного леса — новых бед не оберёшься. Пара местных хозяйчиков, чьи дети тоже попали в облаву, им поддакивали.

Но большинство, особенно пришлые еретики и молодые главари местных подмастерьев, яростно возражали. Если позволить так с собой поступить, спорили они, житья впредь не будет. Дашь откусить палец, откусят руку, потом сожрут целиком. Нужно дать отпор хищникам, даже если грозит война с самим герцогом и почётная смерть в бою. Но прочие «красные капюшоны» не оставят своих, помогут, так что неизвестно ещё, чья возьмёт.

В заповедном Запрудном лесу запрещалось рубить деревья и охотиться на оленей, сохраняемых для герцога, а на деле его полновластного кастеляна, лесник вымогал подачки за сбор хвороста, но никогда прежде не преследовали баб и детей, собиравших травы, ягоды и грибы. Представлялось, что эта новая злобность нацелена именно на переселенцев-еретиков, хотя заодно затронула и старых жителей пригорода.

Мелиден угрюмо помалкивал, но давал понять короткими замечаниями, что вторая точка зрения ему больше по душе. Он сочувствовал Диан и другим, чьи дети оказались в плену, но не сомневался, что поддаваться нельзя. Раз их решили испытать — он именно так воспринял это непредвиденное нападение — следует показать, кто тут сила, иначе, действительно, жизни здесь не будет. Опасно и даже гибельно ссориться с людьми герцога, но иного пути честь не дозволяет.

В конечном счёте договорились обратиться за помощью к главе «красных капюшонов» и новому градоправителю-адему Тарну Мерону, а тем временем ждать, что потребуют похитители. Дождь не унимался, похолодало, кое-как провели ночь, закутавшись. Послали мальчишку в старый дом предупредить, чтобы сидели тихо и не совались пока на восток.

На следующий день за час до полудня просветлело, засверкало солнце, на луг между усадьбой и лесом выгнали тощих пока соседских коров и овец. На опушке виднелся соломенный пастуший шалаш, рядом древняя деревянная колода для скота, куда кожаным ведром таскали воду из текущего поблизости в лесу большого ручья. Теперь что же, придётся и на это испрашивать разрешение с уплатой мзды?

В душе Мелидена поднимался глухой пока гнев. Завтра, в воскресенье, исполнится ровно год с другого злосчастного дня, когда он не защитил принца Калентера и был выгнан из герцогской стражи. Что ж, видно, такая судьба пересекаться с герцогскими людьми именно в это время.

Некоторые рабочие принялись за работу, Диан встревоженно посматривала на Мелидена, но заговаривать опасалась. Чтобы занять время, он быстро проехался по влажным лугам до замка Катель, заново осматривая местность. Вернувшись через одну стражу после полудня, он заметил трёх осёдланных коней с приставленными рядом копьями у открытых ворот. У крыльца Диан в обществе Бофетантана и еще двух кое-как вооружившихся рабочих о чём-то толковала с тремя напиравшими на них воинами.

— Меле, иди сюда скорей, — закричала Диан, когда он спешился тоже и подошёл ближе, — эти из замка Катель требуют двадцать марок за Меливу и остальных. Если не заплатим в три дня, грозят продать их в Уреут-Маган. И мне угрожают тоже.

Воины оглянулись, услышав её слова. Стоявший в середине носил полные рыцарские латы, только усатое лицо виднелось под поднятым забралом. Другие — простые воины, судя по железным шляпам-капеллинам над кольчужными капюшонами, но рослые и плечистые, тоже в хороших латно-кольчужных доспехах, выступающих за серо-багряные герцогские табарды. Каждый имел небольшой, заострённый книзу щит на левой руке и длинный кавалерийский меч на перевязи.

Не говоря ни слова, Мелиден обнажил свой боярский меч правой рукой и длинный кинжал левой, и бросился вперёд. Рыцарь-переговорщик успел только захлопнуть забрало, выгнутое вперёд и усеянное множеством дырочек, как получил несколько сильнейших ударов по шлему, повергнувших его наземь. После этого уже Мелидену пришлось отбивать мощные удары двух оставшихся воинов. Они оказались умелыми бойцами, наседая с двух сторон и помогая друг другу, так что Мелидену пришлось пятиться к воротам.

Тут неожиданно вмешались рабочие, и даже Диан и трое мальчишек-подсобников, до того державшиеся где-то на задах. Сперва один из рабочих метко бросил молоток в спину воину, нападавшему на Мелидена справа. Затем остальные, взяв с него пример, обрушили на супостатов град камней, выхватываемых из подготовленных строительных куч и просто с площадки перед крыльцом. В результате против Мелидена остался только долговязый противник слева, другой же развернулся и бросился с обнажённым мечом на камнеметателей. Однако те ловко уворачивались и убегали, обременённый доспехами и побитый воин никак не мог догнать кого-нибудь.

Наконец, один из метких камней гулко стукнул по шлему длинного противника Мелидена, и тот немедленно воспользовался его мгновенным замешательством, сначала сильно ударил сбоку по кольчужному капюшону, а затем, отпрянув, коронным мощным выпадом нанёс смертельный удар в рот.

Тем временем оглушённый рыцарь с трудом поднялся и начал наступать на Мелидена, но тот почти сразу заблокировал его столь же длинный меч, и снова сбил на землю зацепом ноги и ударом плеча, используя превосходство своего роста и силы. Сжатый в левой руке кинжал бесполезно скрежетал по прочному шлему и забралу, Мелиден выпустил меч из правой и попытался поднять забрало, но рыцарь в свою очередь бросил меч и перехватил его руку. Недолгое время они боролись, напрягая все силы, но тут Мелиден заметил краем глаза, что оставшийся в живых сержант прекратил бесполезную погоню за рабочими и бежит в его сторону.

Тогда он оттолкнул от себя рыцаря и вскочил на ноги, вновь схватив меч. Как нельзя вовремя: новый противник нанёс серию бешеных ударов, пробиваясь к воротам и лошадям. Но и рабочие с мальчишками не дремали, обрушив на спину и затылок воина такие тяжёлые камни, что тот невольно остановился и потерял бдительность. И опять Мелиден не упустил момент, сразу ударил его по ноге и тут же в лицо.

Остался лишь рыцарь, в третий раз поднявшийся и поражаемый камнями сзади. Мелиден и на этот раз заблокировал его меч и с ходу ударил бронированным наколенником в живот, зацепил ногу изнутри своей, а затем навалился всем весом, подминая под себя. «Пощади» — хрипел рыцарь, но кипевшая в Мелиденовом сердце злоба требовала удволетворения и, вместо взятия ценного заложника, он с силой поднял уже еле держащееся забрало и несколько раз погрузил гранёный кинжал в ненавистное лицо. Мёртвого не допросишь, не обменяешь и не возьмёшь выкуп, но как и год назад, рассвирепевший Мелиден ни о чём не жалел. Собаке собачья смерть, не в укор собакам будь сказано, облегчение души выше любых расчётов.

В первый раз Мелиден сражался и убивал по-настоящему на глазах у Диан, да ещё ставя под угрозу её дочь, и теперь опасался, не изменится ли её к нему отношение. Но в ней не заметно было ни страха, ни стеснения. Как кажется, именно такого поведения она и ожидала. Поэтому он коротко приказал снять доспехи с убитых — «они нам еще пригодятся» — а сам присел в сторонке отдохнуть и поразмыслить, как быть дальше.

Итак, в активе, как учат в новомодном купеческом искусстве двойного счёта, три набора хороших доспехов и три добрых боевых коня. Все свои пока живы и здоровы, и вскоре разнесётся молва об очередном его ратном подвиге. В пассиве — война с замком Катель стала неизбежной, и она способна перерасти в войну с самим герцогом. И судьба заложников ухудшится — для наёмной солдатни обычное дело расправиться с детьми и старухами, нет предела их гнусности.

Всё же Мелиден избегал разговоров с Диан, избегал даже надолго задерживать на ней взгляд, взамен предавшись бурной деятельности. Что сделано, то сделано и переделано быть не может. Остаётся идти вперёд, а там будь что будет.

Он принялся созывать своих знакомых из «красных капюшонов» и Общества Тайоне, заодно рассказывая о произошедшем выгодным для себя образом. Тем же самым занялись и его строители, большинство которых разбрелись по домам или толковали с приятелями при поездках на каменоломню. Обращаться к адему Тарну Мерону и городским властям Мелиден пока остерёгся — неизвестно, как они воспримут его схватку с людьми герцога, а воевать за заложников необходимо в любом случае.

Глава 8. Поход на замок Катель

К вечеру возле Дома за околицей собрался отряд, превысивший все Мелиденовы ожидания. Он рассчитывал на самых крепких из своих строителей, нескольких соседей, чьих дочерей тоже захватили стражники, и ближайших знакомцев, а собралось больше сотни человек со своим или одолженным оружием, из них более семи десятков были готовы идти походом на Катель. Нашёлся даже один беглый из Гетальки рыцарь, которому Мелиден пообещал захваченные доспехи и коня.

Оставалось поделить людей на пятерки, десятки и двадцатки, назначить предводителей, определить задачи. Старший из главарей пятерок становился начальником десятка, старший из двух десятников — начальником двадцатки по древней имперской традиции. Отдельно выделили стрелков и конницу.

Большинство собравшихся, и местных, и пришлых еретиков, составляли молодые мастера, подмастерья и подсобники, низкорослые, худые и кривоногие, но широкоплечие и костистые, ловкие и подвижные, с большими узловатыми руками, с туповатыми, но живыми лицами. Попадались, впрочем, и увальни ростом с Мелидена и выше, легко крестившиеся трёхпудовым мешком, зажатым в широченной лапище, из грузчиков, кожемяк или молотобойцев. Многих прикрывали латанные-перелатанные лохмотья с капюшонами, заляпанные пятнами и с посечёнными рваными краями. Они кучковались по товариществам и для отдыха садились или ложились прямо на землю, поглядывая снизу вверх с дерзким и насмешливым видом, отличающим даже самых нищих горожан от забитой и косной деревенщины. Некоторые пришли босиком с кожаной обувкой, подвешенной на пике или алебарде, чтобы надеть перед самым боем.

Пятёрки составлялись преимущественно из знакомцев, но если приходилось пополнять их отщепенцами, Мелиден старался, чтобы в каждой присутствовали обе категории — пусть ловкие и сильные дополняют друг друга.

Утром 30 апреля на Анкреса-исповедника, после плотного завтрака, войско из 77 человек плюс несколько мальчишек на подхвате выступило в поход. Точнее, 5 всадников, 14 стрелков и 58 условных копейщиков. Меньше половины войска имели хоть какие-то доспехи, даже кожаную куртку с бляхами или акетон. Ещё десятка три из местных и тех, что поплоше, остались сторожить Телаге под началом Савона Рептитальма. Сам он идти в поход отказался, к Мелиденову изумлению, хотя деятельно убеждал помочь других пришлецов. Определённо, причина заключалась не в трусости, но в своеобразной религиозности новообращённого, в нежелании проливать кровь без крайней необходимости.

Пять всадников включали самого Мелидена, трёх бывалых приморцев на только что захваченных конях, и одного горожанина-чудака из Предместья, явившегося по своей воле с собственным полным вооружением из желания постоять за справедливость и отличиться воинскими подвигами. Незнатный мастер-ювелир, к тому же близорукий, он постарался в свободное время овладеть рыцарским искусством конного боя и теперь желал проявить его в деле. Мелиден чувствовал признательность к этим бескорыстным людям, даже к тем, кто получил от него захваченных им коней и оружие, ведь это имущество герцога и от такого «подарка» больше опасности, чем прибыли.

Из 8 бойцов с арбалетами и 6 с большими тисовыми или ясеневыми луками две трети составляли пришлые еретики, треть местные «младшие» из стрелковых обществ св. Эствана и св. Фирина. На всех можно было положиться.

Простая же пехота, три неполные двадцатки, — сплошь голодранцы, ощетинившиеся разномерными пиками, рогатинами, алебардами-секачами, гизармами с крюком, секирами на длинных рукоятях, шипастыми дубинами — «добрыми днями», даже боевыми цепами и молотами. Обучать их было некогда, оставалось надеяться на имеющийся навык. Две трети, если не больше, составляли «братья общей жизни», как местные, так и пришлые, но немало нашлось и обычных добровольцев.

В середине шёл знаменосец огромного роста в хороших полу-латных, полу-кольчужных доспехах, даже в шлеме с забралом. Старое зубчатое знамя взяли у подроты «белых капюшонов» прихода Нашей Дамы, на блёклом карминном полотнище с тремя зубцами выделялась вышитая белая фигура девы с младенцем на руках. А охранял знаменосца мясницкий подмастерье Гент с Мельничной улицы, давний почитатель Мелидена, которому он в порядке исключения временно доверил свой двуручный меч. При отряде имелось и несколько вьючных лошадей, через три из которых были перекинуты трупы убитых стражников.

Перед выходом Мелиден произнёс краткую речь, удерживая слегка пританцовывающего от нетерпения жеребца. Много говорить не требовалось, отряд состоял из всё понимавших добровольцев. Но таков обязательный обычай:

— Божьи воины! Благодарю, что пришли постоять за справедливость. Вы знаете, что подлые душегубы из замка Катель, — Мелиден указал перстом в сторону леса, — захватили десять малолетних девчонок и двух старых женщин из нашей общины, когда они собирали травы на опушке. Негодяи потребовали выкуп двадцать марок, — он повысил голос на этой цифре, подчёркивая её несоразмерность, — с уплатой в три дня, и угрожали продать пленниц язычникам в мерзостное царство Уреут-Маган, в рабство и поругание. Никогда прежде не было такого! И не выкуп худшее, они хотят унизить, ограбить и извести всё наше Предместье. Они считаются герцогскими слугами, но ведут себя, как обнаглевшие разбойники. Так поступим с ними, как с взбесившимися псами!

Закончив вступление под одобрительные выкрики, он продолжил:

— Я с конными поедем вперёд в лес и разведаем путь. Вы же немедленно идите следом, важно опередить противника. Ваш начальник Анте Орредан — молодой, но опытный воин, слушайтесь его. Идите быстро, но без спешки, держитесь вместе, по сторонам не расходитесь. За нас не беспокойтесь — я уже убил трёх супостатов, убью ещё, если встречу, но нужна и ваша подмога. Сохраняйте тишину, споём на обратном пути. Если встретим врага — не трусьте, сами идите вперёд, помогайте друг другу. Лес — наш помощник. Всадника держите копьями, другие пусть тащат из седла крюками с разных сторон, не давайте подняться и бейте на смерть без пощады. Помните: с нами божья правда, а они предались сатане, судя по их чёрным делам. И будут низвергнуты, как сам сатана и его отродье.

Затем, от лица «братьев общей жизни», короткую речь, напоминающую проповедь, произнёс и зодчий Бофетантан — «Живи, как если бы каждый день, переживаемый тобой, был последний в жизни — и не согрешишь перед богом». На него откликнулись даже более прочувствованно, со слезами на глазах; кажется, он сумел задеть некие струны в душах внешне грубых людей, пробуждающие возвышенные страсти.

Впервые Мелиден обратил внимание на этого державшегося в тени юношу; ему только что исполнилось двадцать пять, но на вид можно было дать восемнадцать, что редкость само по себе. Антан Бофетантан был светловолос, румян и свеж, невысок ростом, очень строен и имел необычно холёные для каменщика, нежные руки — ничего общего с кирпичного цвета, как и лицо, лопатообразными ручищами Савона Рептитальма с прочими собратьями. Высокий лоб, ровные белые зубы, обнажаемые в чистосердечной улыбке — он был бы очень красив, если бы не глубокий рубец, пересекающий этот лоб и даже край верхней губы, морщинка между бровями и необычная серьёзность, оттеняющая строгость осанки. То ли паж, то ли епископ.

Его отец давно погиб в междоусобной войне на проигравшей стороне, воспитал его престарелый дед, человек низкородный, но богатый, верноподанный и с претензией на дворянские манеры. Со временем повзрослевший Анте решительно отверг образ жизни и взгляды своего деда, тем не менее, тот спрятал и выхаживал его в своём особняке после неудачной стычки с властями, снабдил деньгами, вооружил и помог бежать в Камбенет.

«Не воин» — сначала подумал Мелиден про этого необычно чистого для беглеца юношу, но оказался неправ. В Антане Бофетантане горел мечтательный фанатизм, словно возродился один из первых тарлагиан-подвижников. Недостаток силы он возмещал способностью к проникновенным проповедям и ловким обращением с большим арбалетом, в стрельбе из которого старательно упражнялся в неприметных местах. Арбалет натягивался воротом на двойных шкивах — большая редкость для Камбенета, где не любят такую снасть, в которой легко запутаться. Камбенет славится изготовлением кранекинов — арбалетов под более дорогие и тяжёлые, но простые в применении реечные механизмы. В Приморье же оба типа распространены одинаково.

Антан Бофетантан казался младшим братом пехотного командира Антана Орредана. Но последний походил скорее на грозного архангела-змеевержца, чем на райского херувима. Тридцати лет, тоже со светло-русой длинной шевелюрой, тщательно ухоженной несмотря на аскетическую жизнь, с точёным узким лицом, прямым тонким носом, строгими глазами, кудрявой аккуратной бородкой, но высокий и широкоплечий. Он спал прямо на земле, завернувшись в плащ и подложив под голову камень, невзирая на любую погоду, но при этом каждый день чистил зубы смесью золы и жжёной соли при помощи особой метёлки и следил за ногтями. Он никогда не сквернословил и вино использовал только для полоскания рта. Прямо древний король, какими их изображают на витражах соборов и в книжних миниатюрах, однако даже не дворянин на самом деле, из семьи зажиточного аптекаря в Гетальке.

Может быть, от этого расхождения он и встал на путь ереси и мятежа — еще больше, чем внешность, его роднила с Бофетантаном безукоризненная, нелицемерная праведность. Наверное, она достигалась не без насилия над собой, но именно эта фанатичная воля в сочетании с безусловной храбростью и прирождённой величественностью облика сделала Орредана неоспоримым военным вождём беглых приморских бунтовщиков. Он действительно выделялся из прочих и служил образцом, даже недосягаемым идеалом для несчастных нищебродов:

Жизнь — переменчивое море:

Сегодня — счастье, завтра — горе.

Но небесам любезен тот,

Кто жизнью праведной живёт.

Итак, Мелиден отправился вперёд, рядом трусил на мелкой бурой лошадёнке проводник Беноскар — местный житель, имевший зуб на лесника Агерока Куцего Колдуна. Одежка на нём ветхая, обувка — рвань, еле держится на верёвках, глаза хитрющие, спрятанные под мохнатыми бровями, бородёнка всклокочена, копна русых волос стянута узким ремешком. Однажды Беноскару даже пришлось выкупаться из подземелья замка Катель, куда он попал за охоту на кроликов. А лесника Куцего Колдуна так прозвали потому что он лишился уха в какой-то схватке, и за сверхъестественные способности к выслеживанию зверей и браконьеров, помимо дурного и неуживчивого нрава. Четыре остальных всадника следовали сзади с копьями наперевес.

В Запрудном лесе миль десять-пятнадцать в поперечнике, но через него проходят хорошо утоптанные тропы, вдоль которых собирают хворост и сухостой. Засад на пути не встретили, как и случайных путников — видимо, их распугали новости о последних событиях. Завидев замок Катель, Мелиден послал назад проводника с сопровождающим, чтобы ободрили и ускорили пехотинцев, а сам принялся осторожно объезжать северо-восточную опушку леса, изучая место.

Распогодилось, причудливые облака ползли по голубому лесу над лугами и перелесками, покрытыми свежей зеленью. Сквозь лесной гул пробивалось нежное птичье воркование. Наперебой щебетали удоды, синицы, дятлы, щеглы, снегири, воробьи, но искушённое ухо в первую очередь привлекали соловьиные трели. В чаще пестрели сирень, ландыши, волчьи ягоды, сады близлежащих мелких селений украшали сливы, яблони, вишни в белом или розовом цвету.

К замку Катель лес выдаётся языком, за ним и укрывались от наблюдателей на дозорных башнях. Замок от лесного языка отделяли только сажен двести поля, покрытого невысокой пока травой. Правее паслось стадо коров возле пожилого пастуха.

Замок — самый обычный, четырёхугольником. Стены сложены из мелких камней, всего трёх саженей в высоту или чуть больше, круглые угловые башни под островерхими черепичными крышами только немногим выше, черепицей крыты и стены с частыми крестообразными бойницами вверху. Ворота — в левой от леса башне с опускным мостом через узкий ров, в дальнем конце виден донжон с прилегающим высоким — выше стен — длинным строением.

Прежде Мелиден бывал у Кателя, но с противоположной от леса стороны. Там его защищает глубокий — сажен десять — овальный пруд или, скорее, провал размером примерно сто на пятьдесят сажен. С востока в провал впадают ручьи, а на запад вытекает речка Эфрок, сворачивающая потом к северу и впадающая в Варфе. Речка невеликая, да дерзкая, весной и осенью гонит воду напором. К обоим берегам, будто ласточкины гнёзда, прилепились полтора десятка мельниц и лесопилок, приносящих большой доход как арендаторам, так и герцогу в лице его кастеляна. И сейчас был далеко слышен стукоток, над крышами мельниц вилась серая мучная пыль.

Пехотинцы появились ещё до полудня, тоже одолев лес быстро, в полном порядке и без происшествий, выйдя точно в назначенное место. Мелиден приказал стрелкам и десятку воинов в доспехах скрытно расположиться в конце вышеупомянутого лесного языка, напротив замка, остальные же спрятались у основания. Затем его конная пятёрка открыто выехала в сторону дороги, по которой медленно двигался к замковым воротам гружёный свежим сеном воз. Прямо на виду привратной стражи воз был захвачен и правивший им перепуганный деревенский парень свернул в сторону леса. Когда лесной язык скрыл его от замковых наблюдателей, пятёрка снова вышла на поле и без спешки двинулась к пасущимся коровам.

Почти сразу из замковых ворот выскочила дюжина всадников и понеслась на Мелидена со спутниками. Тот немедленно развернулся и обратился в бегство к спрятанной за лесным языком засаде. Просто, но сработало.

Когда кавалькада обогнула лесной выступ и устремилась к стоящей за ним телеге с сеном, залёгшие за приопушечными зарослями стрелки поднялись и выпустили стрелы, затем и спереди, и сзади из леса выбежали копейщики.

Поняв, что попали в ловушку, замковые всадники пытались свернуть в сторону поля, но чуть раньше туда же повернули, разворачиваясь, Мелиден с товарищами. Короткий жаркий бой завершился предсказуемо — трое, выбитые из сёдел, попали в плен, шестеро распростились с жизнью, в том числе рыцарь в полных латах, сражённый арбалетным болтом в спину. Лишь троим, раненым стрелами, удалось уйти.

Мелиден оглушил могучими ударами и повалил одного из рыцарей-предводителей нападавших, ещё одного воина догнал и зарубил во время бегства. Преследовать до конца остальных он остерёгся — из замка по нему выпустили двухфутовую толстую стрелу, не иначе, как из станкового арбалета. Не попали, но остановили. Двух других пленных стащили крюками из сёдел пехотинцы. Этих оставили в живых, а раненых тут же добили.

С Мелиденовой же стороны погиб один неумелый пехотинец, зарубленный с ходу ударом сбоку по голове (поразивший его замковый удалец сумел уйти, хоть и получил напоследок стрелу вдогон), и один легко ранен в руку.

Затем всё войско выстроилось на виду у замка, потрясая оружием и даже подпрыгивая, выставив напоказ трёх пленных, раздетых и избитых, а девять голых вражеских трупов, включая привезённые, развесили позорящим образом на деревьях, кого за шею, а кого и за ноги. Лошадей захвачено восемь, одну из-под убитого стрелой увёл раненый стрелой же замковый воин.

После чего Мелиден направил в замок возчика сена, предлагая обменять захваченных детей и женщин на трёх пленников и предупредив, что если с захваченными случится что-либо дурное, то и замковых пленных медленно разрубят на куски, а сам замок потом осадят «красные капюшоны» и будут штурмовать без пощады всем виновным.

Через недолгое время возчик вернулся: кастелян соглашался на обмен, но требовал также возврата коней и оружия. Мелиден предложил вернуть девять коней (ещё двух не хотели возвращать новые владельцы, считая, что смогут их содержать), но оружие объявил законными трофеями. На этом согласились — до герцогского суда.

Глава 9. Победное возвращение и одобрение Городского Совета

Два дня заложники из Телаге провели в тёмном и сыром подвале на голых камнях, довольствуясь водой и плохим хлебом, но в остальном вреда не претерпели. Мелиден чувствовал вину перед Меливой и потому посадил её перед собой — пусть все видят, что она ему не чужая.

Возвращались торжественно и даже вызывающе по главной дороге, под пение гимнов и радостных песен, на виду у множества жителей селений у мельниц и запруд:

Чуя ралость впереди,

Сердце дрогнуло в груди,

Так дорога мне легка,

Будто мысль под облака

Вольной птицею взмыла,

Поспешая к милой.

Только бы она была,

Как и прежде весела!

Дай нам, боже, новых встреч,

Чтобы мне её развлечь,

Чтобы, как вначале,

Нам забыть печали

И, пускай забота зла,

Мы не горевали.

Ночь была как день светла.

В гости мы тоску не звали.

Ночью вместе, днём вдвоём,

Загрустишь едва ли!

Детей с венками из цветов на головах везли на захваченном возу, половину сена с которого уже съели лошади. Захваченные доспехи и оружие поделили между наиболее отличившимися.

Так прошёл первый бой, в котором Мелиден не только сражался сам, но и командовал другими. Он гордился собой. Всё получилось легко и естественно, прежде незнакомые люди слушались его беспрекословно и его нехитрый план сработал безупречно. Но следовало обдумать, как быть дальше. Ведь эта мелкая победа одержана над герцогскими людьми, не представят ли её, как мятеж. Кастелян Кателя наверняка уже послал гонца в Головной Замок со своей версией произошедшего. Нужно подготовить объяснение и решить, к кому обратиться за поддержкой. Потому он только улыбался с отсутствующим видом, покачиваясь в седле, когда кто-либо обращался к нему с приветствиями.

Вечером победное шествие достигло Верхних Дворов в Телаге, где находится Дом за околицей, тогда как крытые соломой хижины к югу от дороги называют Нижними Дворами. За Мелиденов счёт плотно поужинали с похвальбой и россказнями, потом уже в темноте пели и танцевали при свете костров и факелов, взявшись за руки и перебирая ногами по кругу — три парня и три девушки в одной веренице. Откуда-то взялись жонглёры, бросающие в воздух шары и кегли, и даже один изрыгатель огня ртом.

За Мелиденов же счёт привезли малую бочку крепкого мартовского пива. Мутное домашнее пиво, сваренное без хмеля и называемое элем, хранится только три дня, после чего прокисает и становится отвратным на вкус, откуда и происходит обычай частых праздников, представляющих собой разновидность общинной складчины, или харчевен в каждой деревне. Однако уже несколько десятилетий, как в Камбенете начали варить и настоящее пиво на хмелю; оно хранится в бочках от месяца до года в зависимости от крепости, определяемой густотой солода при варке. Самое крепкое обычно варят в начале года, в марте.

Никто, однако, не упился до скотского образа, как часто бывает на деревенских и посадских праздниках, не было и противоположной крайности — постного церковного благочиния. Удивительным образом держалось нечто среднее, некое просветлённое и возвышенное веселье, полное благородства и взаимной обходительности у самых грубых и простых, казалось бы, людей. Нечто родственное строгому неистовству, столь характерному для товариществ «братьев общей жизни». Веселье-весельем, но выборные начальники не забыли и выставить вооружённых дозорных по округе, и они бдительно несли службу несмотря на лёгкую поддатость.

Приглядываясь к новым товарищам, столь быстро явившимся на его зов, которым он был обязан первым успехом полководца, Мелиден проникался к ним не просто признательностью и уважением, но необычным для себя братским чувством. Здесь народ показал себя с лучшей стороны — «человеку легче творить добро, чем зло, поскольку зло творить помогают лишь мир, дьявол и плоть, а у добра двадцать два помощника». И он понимал, что эти люди могут казаться вредными и опасными для герцогского двора, для купцов и цеховых старшин. Это не стадо, которое легко стричь, не робкие обыватели, готовые всё стерпеть, «лишь бы не было войны». Как бы сохранить этих людей подольше, как бы лучше использовать их жизненную силу и не позволить врагам её быстро источить — такие смутные пока мысли блуждали в его голове.

Но прежде всего нужно устроить сегодняшие дела. Мелиден всё лучше понимал, что триумф окажется недолгим, если его изложение событий не возобладает над донесением Меченого Красавца. Поэтому весь следующий день с раннего утра, не успела истечь вторая послеполуночная стража, он посвятил обходу знакомцев из Верхнего и Нижнего Города, как теперь звали старый Город и новоогороженную часть Предместья. Объяснял и жаловался, подчёркнутой скромностью увеличивая славу от победы. А слухи разнеслись по Камбенету молниеносно, об этой стычке только и судачили на площадях и рынках. Его встречали сочувственно; многие знали его лучше, чем кастеляна Кателя, а хорошо знавшие последнего не испытывали симпатий к самовластному вымогателю.

У южного въезда в Предместье, где вал пока не успели заменить стеной, тоже знакомая стража в красных капюшонах, немного помявшись, пропустила его конного и во всеоружии несмотря на общий запрет.

— Я до некоторой степени уполномочен, как глава роты «капюшонов» прихода Нашей Дамы. И мне ныне опасно ходить голым, как вы уже знаете, — сказал Мелиден, и десятник согласился, несмотря на спорность первого утверждения.

Поддержал Мелидена, пока в частном порядке, городской голова — адем Тарн Мерон. И тут Мелиден объяснил, что не обратился к адему с самого начала, поскольку не желал ставить его в неловкое положение, ведь любое публичное решение могло бы возбудить недовольство с той или иной стороны, и поддержка похода, и запрет. Между тем, решительные меры необходимы — и лично для себя Мелиден не мог принять ущерб и оскорбление, и жители Телаге не могли согласиться с похищением своих дочерей. Сейчас они обломали рога кастеляну Кателя, но вопрос ещё не решён — жителям Телаге необходимо ходить в Запрудный лес, теперь же каждая такая вылазка под угрозой, да и в сам пригород могут внезапно нагрянуть мстящие каратели. Надо усмирить их окончательно. Тарн Мерон внимательно слушал, задумчиво склонив усатую голову.

В заключение Мелиден сказал, что опасается, как бы у герцога не сочли его мятежником, хотя на самом деле кастелян Кателя провоцирует гражданскую войну между Верхним Замком и Предместьем, герцогом и бутресками. Поэтому Мелидену нужно срочно переговорить с герцогскими приближёнными. Тогда Тарн Мерон немедленно собрался и конный, в сопровождении тоже конных стражников и Мелидена, при всех регалиях отправился в Городской Зал. Самим этим выходом он ясно показывал, на чьей стороне — «вдвойне даёт, кто быстро даёт».

В Городском Зале прошло ещё несколько частных переговоров, в том числе с самим коннетаблем и герцогским судьёй Брабоном Северамом. Все выразили своё сочувствие, что очень ободрило Мелидена. На следующий день, вторник, назначили заседание Городского Совета по поводу новых беспорядков. К Эрму Меченому Красавцу направили городского глашатая, но решили заседать даже в его отсутствие.

Городской Совет теперь состоял из адема, десятка тысяцких-траниборов, епископского викария и «замкового стража» герцога — 13 вместо прежних 26. Также присутствовали секретарь и некоторые другие чиновники. Мелиден рассказал о произошедших событиях и опять был благосклонно встречен собравшимися; на удивление, его одобрили даже герцогский префект Ланигалис оде Севариас и викарий, благообразный старец с длинным лицом и острой чёрной бородой. Составили жалобу в герцогскую канцелярию, обвинявшую кастеляна Кателя в бесчинстве и провозгласившую действия ополчения Предместья необходимой самозащитой.

В перерыве к Мелидену подошли оба племянника Мейдена Сведена, Мидаг и до того полузнакомый Фрис. Они поведали, что Мейден склоняется к мысли завести второго начальника охраны для сопровождения караванов наряду с Фирином Галаэном, который теперь будет охранять Мейдена лично. Деятельность их Дома расширяется, между тем, многих людей побили бойоны во время зимнего нападения на восточный обоз. Кроме того, Мейден Сведен теперь много времени проводит в Гетальке — тут племянники скривились и замялись, не договаривая что-то неприятное для себя, на что Мелиден не обратил тогда особого внимания. В общем, они рекомендовали Мелидена своему дяде как самого подходящего человека и надеются, что дело уладится после его возвращения. Что ж, это было бы очень кстати, ответил Мелиден, если удастся выпутаться из нынешней передряги.

Глава 10. Одобрение в Верхнем Замке

А 3 мая, как передавали надёжные люди позже, у герцога состоялось совещание, призванное разобраться как с донесением кастеляна Кателя, обвинявшим Мелидена и еретическую слободку в мятеже, так и с жалобой Городского Совета, представлявшей противоположную позицию. На нём присутствовали почти все ближние слуги Аренда — конюший, канцлер и другие. Самого Эрма Меченого Красавца не было, его замещал побывавший в плену замковый рыцарь Дерифад с то ли кличкой, то ли фамилией Верзила. Рожу Дерифада украшали свежие синяки, но они не разжалобили присутствующих, заместительство изобличало неуверенность кастеляна в своей правоте, и не пошло ему на пользу.

Зачитали оба послания, потом конюший Макир оде Ретти-брод произнёс целую речь про заслуги Мелидена и на службе в герцогской страже, и в усмирении городского мятежа. Особо упомянул расправу с еретиками Мидена Светлая Долина, пытавшимися помешать доставке Статутов, и зимнюю доставку обоза с оружием на восток, и недавнюю поездку герцогини с дочерью в Гетальку, также особо выделил бой с людьми Короля Горы. Не может такой муж быть закоренелым еретиком и мятежником, да и сам конюший с маршалами лично узнали Мелидена как человека верного герцогской семье, разумного и с необычной склонностью к образованности, помимо искусства владения мечом, которому мало равных. Прямо конюший не говорил, что не верит ни одному слову из поклепов Меченого Красавца, но иначе понять его было невозможно.

Затем слово взял судья герцогских полномочий в Камбенете Брабон Северам и тоже произнёс защитительную речь в пользу Мелидена. Снова перечислив его заслуги на службе герцогу, городу и палате риторики, как и превосходные личные качества, проявленные за столь недолгий срок, он дал понять, что именно такой человек желателен для поддержания порядка на восточной окраине города, чтобы превратить её из источника мятежа и ереси в новую опору. Человек, одновременно заслуживающий доверия герцога и завоевавший авторитет в Предместье. Поэтому Мелидена следует привлечь и ободрить, а не подвергать преследованиям, тем более, что дело говорит в его пользу.

Как же в его пользу, возразил тут герцог, если донесение Эрма из Кателя утверждает совсем другое. Почему же ему следует меньше верить, ведь Эрм служит в Кателе уже 18 лет, твёрдо держит там бразды правления, и отличился в войне 1410 г., куда привёл достойный отряд.

— Вот именно, что Эрм сидит в Кателе уже 18 лет, — ответил Брабон Северам, молодой, но не страшащийся высказывать принципиальное мнение законовед — рискованное, но вызывающее уважение качество. — За столь долгий срок он прирос к своему месту и, кажется, окончательно забыл, что управляет имуществом герцога, а не сидит в этом замке самовластным вотчинным бароном — «всякое дело подлежит изменению». Зачем он держит у себя такой большой наёмный отряд, сорок, а то и пятьдесят отборных солдат, не считая обычных слуг, ведь с восточной стороны Камбенету ничего не угрожает. Солдаты герцога должны пребывать в казармах герцогской гвардии или на границах, а не в замках новоявленных князьков при мельницах.

— «Капюшоны» Мелидена и он сам убили девять из них, других ободрали и обесчестили, это как? Это не мятеж? — прервал его сенешаль.

— Не мятеж, но ответ на похищение женщин и детей, на насилие и вымогательство. Самозащита, может быть, не вполне законная, но вызванная чрезвычайными и не терпящими отлагательства обстоятельствами. Люди кастеляна тоже убили одного из жителей Предместья, горшечника Армена Розовый Куст, и еще одного ранили.

После этой вставки Северам вернулся к заготовленной речи:

— Есть весомые подозрения, что Эрм из Кателя не платит и половины от того, что мог бы платить с доверенных весьма доходных имуществ, может быть, не платит и трети, может быть, и это слишком щедрая оценка. Давно следует провести полную проверку его доходов и расходов, и сейчас возник удобный повод для такой ревизии. Он даёт деньги в долг окрестным рыцарям и горожанам, тем самым, ставит их в зависимость от себя. Из каких средств? Откуда их взять ему, безнадельному младшему сыну барона Бофетта, если не из недоплаченного в герцогскую казну? И зачем господину герцогу вторичная зависимость людей, которые и так обязаны ему вассальной верностью. Очевидно же, что Эрм Меченый Красавец старается для себя, метит выкроить личное баронское владение из герцогского домена при удобном случае.

— Может быть, ради этого удобного случая он и мутит воду в Предместье? Пытается вновь разжечь гражданскую войну, с таким трудом и так непрочно потушенную? Сделать то, что не удалось распущенной ганзе и её хозяевам из Гетальки? Может быть, захват падчерицы уважаемого в Предместье Мелидена Варсина, угрозы продать её в рабство язычникам и требование невообразимого выкупа в двадцать марок — годового рыцарского дохода, а затем и попытка захватить многим известную и тоже уважаемую в Предместье жену Мелидена, Диан Мананс — не просто разбой и вымогательство, но нечто большее? Хотя и разбой налицо самый вопиющий, какой никак нельзя оставить без последствий. А как сказал апостол в соборном послании: «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чём-нибудь, тот становится виновным во всём».

— Эти двадцать марок, как и попытка похитить Диан Мананс, известны только со слов самого Мелидена Варсина. Между тем, в донесении Эрма говорится, что он назначил умеренный штраф за браконьерство дюжины еретичек в Запрудном лесу, Мелиден же предательски и бесчеловечно убил трёх его лучших людей, направленных для взыскания штрафа, — снова вставил свою реплику сенешаль Жален оде Монаректис.

— Один бог проникает во все сердца, нам доступны только лики. Но слова Мелидена Варсина готовы подтвердить под присягой и сама Диан Мананс, и трое слышавших разговор строителей. Посланцы же были воины в полном вооружении, включая рыцаря — заместителя Эрма. Стоит ли осуждать Мелидена за то, что он вытащил меч, когда увидел, как влезшие в его усадьбу латники пытаются скрутить его любимую жену. Но им не повезло, он вернулся раньше, чем предполагали похитители — «злой умысел оборачивается против замыслившего зло».

— И один справился с тремя, — вмешался конюший, — это ли не рыцарственный подвиг.

— А теперь сказанное мною и официально изложено в бумаге Городского Совета. Он не видит вины в действиях Мелидена и его соратников, но требует наказать кастеляна Кателя за разбой, похищение людей и грубое вымогательство, и оградить впредь жителей Предместья от подобных действий. Захваченные ими «браконьеры» — две старых женщины и десять девочек от пяти до тринадцати лет, собиравших травы на опушке леса. Хотя очевидно, что главной целью была Мелива — подчерица Мелидена Варсина. Именно за неё требовали такой несообразный выкуп, с остальных вместе взятых не удалось бы содрать и четверти марки. Узнали, что Мелиден строит дом на самой окраине Предместья, и вздумали обобрать его, но не на того напали.

— Все свидетели со стороны Мелидена — заинтересованные люди, — заметил герцог.

— Но и заявления Эрма Меченого Красавца — от ещё более заинтересованного лица. Если слово против слова, может быть, устроить божий суд по древнему феодальному обычаю, — улыбнулся Северам с тонкой иронией. Обычно чинный и благообразно-невозмутимый, говорящий торжественно и размеренно, как подобает поклоннику стоического учения, с гладко выбритым лицом и хорошо подстриженными густыми тёмными волосами выше плеч, он порой был не прочь поиграть словами, и даже пошутить саркастически. — Насколько знаю, Эрм — известный сторонник кулачного рыцарского права.

— Ваш Мелиден намного моложе и прославленный уже боец. Он ведь убьёт Эрма, старого слугу нашего дома, без всякого сомнения, — ответил герцог, по чьему лицу всё ещё нельзя было определить, на чью сторону он склоняется в данном деле.

— Значит, больше достоин по этому самому кулачному праву. Вот пусть Эрм и испробует свои рецепты на себе, — новый оборот привёл Брабона Северама в положительно насмешливое настроение. — Неожиданное, но очень удачное решение вопроса. Вместо похищения женщин и малолетних детей, пусть мечом защитит свою честь в честном бою с их домохозяином, и тогда свершится божья воля:

Людскую не пожнёт хвалу,

Кто вероломно служит злу.

— Ставлю сто делевров против одного, что Мелиден убьёт его много быстрее, чем ты произносишь свою речь, — конюший Макир оде Ретти-брод, кажется, развеселился не меньше судьи Северама.

— А если не пожелает защитить свою честь на божьем суде и, тем самым, признает справедливость обвинений, пусть удалится навечно из Камбенета и не подходит к нему ближе трёх переходов, тоже по древнему обычаю. Тем временем полезно было бы направить в Катель хороший отряд герцогской стражи при клерках канцелярии, чтобы описали и арестовали имущество кастелянства до завершения расследования возможных хищений. То, что Мелиден со своими бутресками проредил стражу Эрма — очень хорошо на самом деле. Иначе, боюсь, ревизию встретили бы камнями и кипящей смолой. Пора, наконец, навести порядок в имуществе глубокоуважаемого господина герцога. Кастелянов полезно менять иногда, чтобы они не забывали, что суть слуги, а не вотчинные господа. Прежде, чем вводить новые налоги, озлобляя добрых подданных, полезно извести воров в собственном хозяйстве. Тогда, может быть, отпадёт и надобность в новых налогах.

Посланец замка Катель во время всех этих речей сидел молча, постепенно багровея, и лишь буркал что-то неопределённое, когда к нему прямо обращались. Даже до этого тупого наёмника дошло с полной ясностью, что обсуждение складывается не в пользу его хозяина.

— Так и решим, — герцог Аренд внезапно поставил точку в обсуждении. — Соблаговолите подготовить вызов на божий суд, господин Северам, с изгнанием в случае отказа. Срок три дня, считая с завтрашнего. Много не пишите, гонца пошлите сегодня же. Хотя бы этого рыцаря. И подготовьте делегацию канцелярии и казначейства для Кателя, пусть проверят счета и имущество. Займитесь этим и подберите сведущих и опытных людей, господа Венониск и оде Монаректис. Распорядитесь незамедлительно. А вы, господин коннетабль, дайте им человек тридцать вооружённых людей для охраны. Если вдруг встретят сопротивление, разрешаю обратиться за помощью к Тарну Мерону или этому Мелидену, пусть поднимут своих «капюшонов».

— Но не мешало бы вызвать сюда и Мелидена Варсина, — всё-таки решил сказать своё слово канцлер Страмаур Венониск. — Пусть подтвердит свою лояльность и сообщит сам, в чём у них разногласия с замком Катель.

— Я лично за ним съезжу, — тут же ответил судья Северам. — Я уже виделся с ним и вчера, и позавчера, уверен, он не замедлит явиться. Его очень беспокоит, как бы его не объявили мятежником, хотя он считает подстрекателем к мятежу именно Эрма. Может быть, даже тайным сообщником беглых ганзейцев.

И Мелиден вечером того же дня появился в Зале Большого Совета Головного Замка, где ничего не изменилось с прошлого сентября. Он прошёл туда в сопровождении Брабона Северама без боязни — будь что будет. Вопреки ожиданиям, разговор с герцогом, канцлером и конюшим на сдвинутых в углу зала угловатых тяжеловесных стульях начался не с его столкновения с Кателем, а с общего положения у бутресков и, в особенности, у пришлых из Приморья еретиков в их новой слободке на окраине.

Мелиден постарался защитить своих новых сподвижников. Они терпимы к другим, объявляют священной бедность, берут на попечение слепцов и глухонемых, сирот и молодых матерей, запрещают рабство, помогают оклеветанным оправдаться в суде, заводят бесплатные школы, выступают за единство законов для всех, единые меры и весы. Как замечательно они вели себя, празднуя победу над кастеляном Кателя и освобождение заложниц! Как не похоже на пьяный разгул наёмников! Многие из них умелые, трудолюбивые ремесленники, есть знатоки военного дела, есть знатоки различных наук и искусств. Если дать им осесть и успокоиться, их слободка может стать образцом для других кварталов города. А странности и излишества сгладятся со временем, когда появится достаток и жизнь войдёт в привычную колею. Их отчаянность — от несправедливости и узаконенного беззакония в Гетальке, так надо дать им справедливый закон, не требовать слишком многого, не выходить за разумные рамки, и они станут опорой города и ополчения.

— А чем хочешь заняться сам? — перебил его коннетабль.

— Младшие Сведены сказали вчера, что Мейден желает пригласить меня в начальники каравана. Зимой бойонские иманисы — так зовут их лучших воинов с татуированными мордами — перебили много старых Сведеновых людей по дороге на восток. Думают нанять взамен меня, а я приглашу знакомых бутресков.

— Это правильно, — одобрил сенешаль. — Надеемся возобновить торговлю с востоком, теперь её будут вести только Сведены, важно защитить грузы должным образом.

— Правильно-то правильно, — вновь взял слово коннетабль, — но мы рассчитывали сделать тебя ответственным за порядок в приходе Нашей Дамы и командиром тамошней роты «капюшонов». Как ты сможешь выполнять эти обязанности, если будешь всё время отсутствовать.

— Думаю оставить заместителем Антана Орредана. Есть у нас такой с недавних пор, беглый аптекарь из Гетальки. Полагаю, из него получится, уже получился лучший командир «капюшонов», какого только видел Камбенет. Всем был бы хорош, не будь такой ярый бутреск.

— Это аптекарь-то? — недоверчиво хмыкнул коннетабль.

— Что поделаешь, если такой орёл родился в семье аптекарей. Но он уже с боевым опытом, приобрёл где-то в Приморье. И в последнем походе показал себя прекрасно. Еретики его слушают, а они мало кого согласны слушаться. Прекрасный воин, рекомендовал бы его в гвардию, опять же, не будь он столь богобоязненный бутреск.

— Ну-ну. Но будет ли твоя рота беглых приморских еретиков сражаться по приказу господина герцога, особенно если придется идти куда-то вдаль, особенно в Приморье.

— Ещё как будет. Лучше всех прочих. Они готовы биться до последнего за свою «истинную веру», стоит лишь найти правильные слова, чтобы направить их в нужную сторону. Ко всем нужен свой подход, к рыцарям свой, к «благословенной горе», как они зовут свою слободку, свой. Люди, которые могут найти к ним правильный подход, имеются.

— Кто, Мерон или ты с этим аптекарем?

— Не могу сказать, кто лучше, но на меня можете положиться. Вы знаете, что я готов служить господину герцогу, — тут Мелиден поклонился в сторону герцога Аренда, — не ради денег, но потому что одобряю Статуты 1415 г. и видел только хорошее от семьи его светлости.

— То есть ты готов поддерживать мир и порядок в своём конце Предместья, — полуутвердительно задал вопрос до того молчавший герцог Аренд.

— Безусловно готов. В том числе мечом. Но, полагаю, можно добиться спокойствия без кровопролития. Надо помочь беглецам построить дома, заняться ремеслом, дать работу пока что. Среди них немало искусных мастеров, они готовы трудиться и жить мирно. Сейчас они взбудоражены, не по своей воле, но быстро усмирятся, если поступать с ними по закону.

— Кастелян Кателя действительно потребовал от тебя двадцать марок выкупа?

— Так мне крикнула моя жена Диан, когда я увидел её с солдатами кастеляна. Когда я услышал это, сразу понял, что это грабёж, а не штраф за сбор трав в лесу. А с грабителями разговор короткий.

— А как полагаешь уладить дела с кастелянством?

— Женщины и дети должны безбоязненно собирать травы, грибы и ягоды в Запрудном лесу, не боясь похищения и вымогательства. Так было всегда. А также собирать хворост безвозмездно, так тоже было всегда, все жители Телаге так говорят. Тогда как рубка живых деревьев и охота на оленей — прерогатива вашей светлости, и с этим никто не спорит. Нетрудно соблюдать этот исстари заведённый порядок, но Эрм из Кателя решил его нарушить. Теперь жители Телаге постоянно боятся нападения, а страх порождает гнев.

— Это будет улажено, — со снисходительной улыбкой сказал седовласый, но подтянутый коннетабль. — Готов выступить против Эрма Меченого Красавца на божьем суде?

— Хоть сейчас, — с угрюмой усмешкой отвечал Мелиден.

— Вот и хорошо. Мы рады, что не ошиблись в тебе. Надеемся, что ты и впредь будешь лояльным подданным и одним из первых мечей его светлости.

— Без малейшего сомнения, — с поклоном ответил Мелиден и был отпущен с миром. Собственно стычку и гибель солдат кастеляна даже не обсуждали. Мелиден уже знал во всех подробностях про решение, принятое герцогом с подачи Брабона Северама.

Глава 11. Межвременье перед службой у Сведенов

В потёмках возвратился он в старый дом Манансов, хотя полная луна освещала путь — как год с небольшим назад, в последний день принца Калентера. В самом конце он чуть не свалился в огромный котлован, внезапно появившийся вместо широкой тропы, извивавшейся вдоль речки Кожевенной. Хорошо, чуткий конь остановился вовремя. Спешившись и ведя Вороного на поводу, осторожным шагом пробрался он по глубоким рытвинам, к счастью сухим, оказавшимся на месте капустного огорода, и тихо отворил калитку. Окно в их с Диан комнате закрывала ставня, через которую пробивался слабый свет и слышался негромкий говор.

Когда он, подкравшись, приоткрыл дверь, комната оказалась битком набита соседской детворой. При неровном свете лучины и почти погасшего очага Колкин Мананс рассказывал какую-то сказку. Скачущие отсветы бегали по тёмным стенам, все были столь увлечены, что поначалу даже не заметили его появление.

Прежде Мелиден знал Колкина Мананса как молчаливого, ушедшего в себя и старавшегося держаться как можно незаметнее старика, теперь же он преобразился, даже из голоса исчезла хрипота. Выразительно жестикулируя и весь охваченный вдохновением, Колкин изображал в лицах рассказываемое, то повышая голос величественно, то понижая таинственно.

Ощущая неловкость и собственную неуместность, Мелиден коротко поприветствовал собрание и, не чинясь по-товарищески, несмотря на разницу в возрасте и положении, сообщил о благополучном исходе встречи у самого герцога и заверил, что вскоре в Запрудный лес можно будет ходить безбоязненно, как и всюду вокруг. После чего выскользнул наружу, хотя рассчитывал заночевать именно здесь на чердаке, в тишине и покое.

Он был утомлён очередным потрясением, поскольку потрясения душевные тяжелее телесных, но пришлось продолжить путь, теперь в Дом за околицей. Он мог бы разогнать собравшихся ради собственного удобства, но именно поэтому не позволил себе подобной низости.

В новом доме опять, уже подробнее, пришлось рассказывать о событиях дня Диан и оставшимся ночевать рабочим — пусть завтра передадут другим. Только после этого он смог уйти в свою хижину на отшибе, снять при помощи Диан доспехи и отдохнуть. Станет ли он способен так же, как Колкин Мананс, рассказывать в старости сказки? — мелькнула в голове мысль. Наверняка нет, да и не дожить ему до старости. Пускай, у каждого свой путь и свои достоинства, его Мелиденовы — не менее весомые.

Последующие холодные май и июнь Мелиден вспоминал как промежуточное время. Из чего не следует, что оно текло бездеятельно. Напротив, с утра он занимался фехтованием у мясницких рядов за деньги, как мастер Общества Тайоне, вечером — бесплатно с бутресками возле Дома за околицей. Днём доставлял камень и другой материал на стройку как простой возчик и грузчик, с подчёркнутой простотой и смирением. Заказывали и торговались обычно Диан с Рептитальмом. Завершался день долгими посиделками возле горящего очага, во время которых «братья общей жизни» рассказывали что-нибудь интересное.

О своей жизни, о забавных случаях с соседями, о приморских дворах, или же пересказывали рыцарские романы. Они вошли в моду в Приморье, точнее, разошлись из рыцарской среды в так называемое «третье сословие». До камбенетских мастеровых эта мода пока не добралась, хотя многие старые рыцарские романы в стихах были когда-то сочинены в Орине. В них странствующие рыцари — идеальные любовники разрубали великанов от макушки до пояса, обращали в бегство орды поганых, в клубах дыма и пламени бились с драконами, гидрами и дельфинами (так звали чуд летучих, болотных и морских), пересекали заколдованные чащи, полные чар, и даже спускались в ад.

Рассказчик переживал эти чудеса, словно сам в них участвовал, и слушали его, раскрыв рты. Пусть врёт, наверное, но кто же может сказать уверенно — раз люди говорят, значит, нет дыма без огня. Мелиден, хоть не верил ничему, но загорался душой от этой игры воображения, представляемой с гистрионским мастерством, и ночью к нему приходили обрывки странных снов-мечтаний. Своя жизнь давно представлялась ему наведённым кем-то мороком, но это наваждение иногда становилось таким увлекательным.

Ночевал он то в хижине с Диан, то на чердаке старого дома в одиночестве, не разжигая огня и завернувшись в плащ. Утомлённый или занятый своими мыслями и переживаниями, он не обращал внимания на холод, да и ни на что ещё.

По настоянию Диан он купил двух молодых мелких лошадей, таких же бурых, как его медвежский ветеран, хоть не был уверен в правильности этих трат. Подбирали их знакомые бутрески. Теперь имелся собственный луг за околицей, там они и паслись рядом с соседской живностью.

В подвале Дома за околицей ночевали уже десятка полтора, а то и два пришлых голодранцев — не только мужчины, но также женщины и дети обоих полов. Из тех, кому совсем некуда податься. Самые отчаянные и стоящие вне закона, кого неудобно было пристроить даже на строительство городских стен и кому не следовало мозолить глаза даже нынешним терпимым камбенетским властям.

Большинство ненавязчиво, с шутками и прибаутками, подсовывал Мелидену Клун Дроздохолм. Мелиден продолжал изредка встречаться с этим отъявленным безбожником и чувствовал себя не в силах отказать его просьбам даже понимая, что неразумно связываться с настолько отверженными. Сам склонный к философствованию вольнодумец, он не мог справиться с восхищением перед настоящим философом. Клун, как уже говорилось, неплохо устроился в Камбенете, но от своих взглядов не отошёл и начал покровительствовать другим беглецам, из наиболее выходящих за привычные рамки.

По их ухваткам и облику легко было сделать вывод, что они не только и не столько еретики, сколько бывшие разбойники и бродяги, привычные к скитаниям и потайной жизни в лесах, в норах-схронах. В их лохмотьях преобладал выцветший синий цвет вместо обычного для Камбенета коричневого, обувь заменяла подошва на верёвках, дети ходили поголовно босые, несмотря на холодную грязь. Худые, как скелеты, но необычайно ловкие и подвижные, с диковатым взглядом исподлобья, с загорелыми лицами под густыми шапками тёмных, спутанных волос.

Мелиден, побуждаемый также и Диан, никого не гнал и молча выделял деньги на общую кормёжку вдобавок к строительным нуждам. На него словно напустили какие-то чары, хотя ему не нравилось это многолюдство, он мечтал о совсем другом.

Справедливости ради, работали беглецы ретиво независимо от пола и возраста, довольствуясь едой и крышей над головой. Внушительной толщины стены Дома за околицей быстро росли.

Более того, по настоянию Рептитальма несколько еретиков принялись копать подземный ход длиной сто саженей, вытаскивая землю в плетёных корзинах. Заканчивался он в зарослях за ручьём в Запрудном лесу. Крышку, покрытую дёрном и листьями, невозможно было обнаружить, даже стоя у самого края.

Мелидену это усовершенствование представлялось излишним, но он опять не возражал, словно впав в оцепенение. Кажется, еретики в самом деле имели какие-то собственные виды на его новый дом. За ним уже закрепилась репутация их защитника перед городскими властями и самим герцогом, вероятно, преувеличенная, но новая община воспринимала его именно так.

Конфликт с замком Катель уладился самым благоприятным образом. Когда туда прибыла канцлерская ревизия в сопровождении герцогской стражи, Эрм Меченый Красавец не стал дожидаться её выводов, как и божьего суда, а той же ночью погрузил в перемётные сумы всю замковую казну и бежал в неведомом направлении, забрав всех лошадей и нескольких сподвижников.

Следует отдать должное его сообразительности и решительности — нелегко разом бросить всё достигнутое за восемнадцать лет. Очевидно, у него имелись причины опасаться, что вскроются слишком многие неблаговидные дела и теперь заступников наверху не будет. В мире появилась еще одна группа беглецов вне закона, вероятно, у Мелидена где-то прибавился ещё один опасный враг. Но ему ли их считать?

Воспользовавшись «междуцарствием» в Кателе, Мелиденовы постояльцы начали браконьерствовать в Запрудном лесу, притаскивали то одну дичину, то другую для общего котла, хотя прекрасно знали недопустимость такого поведения и его особую неприглядность весной. Лесник Агерок Куций Колдун осознал себя проигравшей стороной и не вылезал из своей хижины, опасаясь встреч с новыми соседями, много более опытными в разных правонарушениях, боевитыми и опасными, чем старая деревенщина из Телаге.

К концу июня Мелиден начал опасаться, как бы ему не пришлось отвечать за подопечных — от браконьерства один шаг до разбоя, а затем и до виселицы. В любом случае, следовало куда-то избыть этих оглоедов из подвала собственного дома. И тут из Гетальки вернулся Мейден Сведен во главе большого обоза, ещё более самодовольный, чем прежде.

Через пару дней дюжий лакей в серой ливрее на крепком муле доставил приглашение явиться на приём к главному камбенетскому воротиле. Мелиден ожидал его, но всё же воспринял как неприятную неизбежность. Нравится — не нравится, но долго ему не выдержать трат на пришлую еретическую орду. И кто может дать им ссуды на обзаведение, если не Сведен. И потому он прибыл точно в назначенный срок в приметный особняк у Темничных ворот.

Мейден Сведен встретил его без долгих церемоний, с фамильярным высокомерием, как старого знакомого. Дородное лицо улыбалось, а холодные водянисто-серые глаза глядели оценивающе. Мелиден был угрюм и краток, привычно бесстрастное лицо выражало сдержанность.

— Господин сенешаль утверждает, и канцлер Венониск подтвердил его слова, что ты самый подходящий человек для охраны восточных караванов. Трудно возражать против столь высокопоставленных рекомендаций. Вряд ли кто чаще тебя совершал в последнее время воинские подвиги, оборачивавшиеся к выгоде герцогского дома. По их мнению, ты также единственный, кто способен не только держать в узде пришлых приморских еретиков, но и сохранять при этом верность его светлости. Между тем, этими бутресками предполагается пополнить обслугу наших восточных караванов, так как там они будут безопасны и даже способны принести пользу вместо вреда. Я думаю, лучше нанять их, чем людей из низвергнутых родов ганзы, которые могут иметь на меня зуб. И ты единственный у нас знаешь нравы и язык Мускарты, при этом знаком с торговым делом и искусством счёта, а проклятые упрямые схизматики никак не желают возобновлять торговлю, которая весьма важна для нас. Сенешаль с канцлером полагают, что грех не использовать твои навыки в этом ответственном деле, и тут я тоже согласен с ними. Наконец, мои племянники продолжают говорить в твою пользу. Следовательно, пора тебе начать служить Дому Сведену, тем самым и герцогу, и Городскому Совету. Это пойдёт во благо и нам, и тебе, иначе ты не сможешь содержать свой новый дворец на окраине и размножившуюся там еретическую челядь.

Вроде бы всё было разумно и в интересах самого Мелидена, но произносилось таким глумливо-снисходительным тоном, без обычных длинных оборотов вежливости, «на ты», словно слуге или неоплатному должнику, по гроб жизни обязанному, что Мелиден мрачнел всё больше. Но что делать, так и есть, как ещё прокормить растущее семейство и поддержать только что возникший авторитет в Предместье.

Перед этим Мелиден имел подготовительную беседу с Мидагом и Фрисом Сведенами. Если им верить, их дядя связался с какой-то хищной распутницей в Гетальке, престижной куртизанкой, тратит на неё большие средства и потому так долго задерживается в этом треклятом городе-вертепе. Они предупреждали Мейдена Сведена, что там прячется целый гадюшник ганзейских изгнанников, которые никогда не простят Сведенам предательства и возвышения за их счёт, но глава Дома не хочет никого слушать, настолько уверился в своём новом всемогуществе и удаче, власти своих денег при геталькском дворе, где стал теперь постоянным гостем. Обычное ослепление выскочки из грязи в князи — подумал про себя Мелиден.

Твоё богатство, толстосум,

Твой бедный совращает ум.

Глубоко в землю клад зарыл,

А ум и сердце разорил.

Трепещет сердце и дрожит:

Надёжно ль клад в земле лежит?..

Не будет у стяжателя

Ни друга, ни приятеля.

Однако при встрече с Мейденом Сведеном он удержал свои мысли при себе, только сухо пообещал оправдать доверие. Тогда Мейден приказал ему подобрать шестьдесят надёжных, но не слишком дорогих людей к середине июля, когда на восток отправится второй летний обоз. Видимо, такова была недостача возчиков после зимних потерь.

Обычно на восток отправлялись три летних ганзейских обоза, с середины апреля по середину октября. В этом году ограничились двумя: вернувшийся в конце июня доставил на восток дешёвые вина и металлические изделия, причём значительная их часть застряла на складах нераспроданными, июльский предназначался для наиболее дорогих товаров. В былые спокойные времена нередки были мелкие обозы самостоятельных купцов по 7—20 саней или фургонов, но теперь их направляли только Сведены, получившие монополию у герцога и главных цехов, особенно кузнечных и оружейных. Второй летний должен был отбыть 15 июля, на седьмую седьмицу по пятидесятнице.

Между прочим, Мелиден заметил старшему Сведену, что неплохо было бы предоставить ссуды под умеренный процент, определённый Статутами, обосновавшимся на окраине Предместья приморцам, чтобы они построили себе дома и мастерские. Они смогут вернуть долги, когда встанут на ноги, помимо пользы городу от укоренения дополнительных работников. Но в ответ Мейден Сведен дал понять, что Мелидену следует ограничиться только своим делом, охраной доверенных товаров, тогда как успокоение еретической слободки не должно проводиться за счёт Дома Сведенов.

Вскоре Мелидену пришлось побеседовать и с доверенными людьми герцога, сенешалем Монаректисом и замковым стражем Севариасом. Они вручили ему длинный, 38 имён, список лиц, которых желательно удалить из Камбенета. Мелидену пришлось обещать, что «неудобным» будет в первую очередь предложено стать возчиками у Сведенов. В том случае, если они окажутся пригодными к походной жизни, умеющими обращаться с лошадьми и оружием — оговорил своё условие Мелиден. Встретился с ним и канцлер с помощниками. Этот требовал принять все возможные меры к восстановлению торговли с Мускартой и освобождению ганзейских купцов, уже два года находящихся в заточении. Каким образом поставленный на родине вне закона Мелиден должен добиться того, в чём не преуспели они сами, объяснено не было.

Итак, две недели он подбирал недостающих возчиков, половину из герцогского списка и половину из собственных новых знакомцев, участников похода на Катель. Большинство соглашались легко, некоторые даже просились сами. Предпочтение отдавалось неприкаянным, не имеющим надёжного дохода и ремесла, а порой вовсе ни кола, ни двора, но выносливым и с опытом скитаний. И для них подходящее занятие, и без них в Камбенете будет спокойнее. Плата полагалась неплохая — делевр за день пути и половина за день стоянки, помимо питания из общего котла и корма лошадям.

Строители к тому времени закончили главный этаж Дома за околицей и выводили над ним своды, поддерживающие каменный пол второго этажа. Дальше должно пойти легче — чем выше, тем тоньше стены. Близилась к завершению и наружная пекарня, уже работающая во всю мощь. Её успеху способствовал умелый подбор работников, в основном местных малолетних нищебродов, обязанных благотворительности Диан.

После работы они плясали среди жёлтых лютиков и белых маргариток на лугу за усадьбой, после чего молодые пары удалялись в ближний лес.

Стройкой продолжал заведовать Рептитальм; он с благодарностью отклонил предложение присоединиться к каравану, поскольку устал от бродяжничества и поставил своей целью закончить дом. Остался в Телаге и Антан Орредан, решивший вернуться к ремеслу аптекаря и заодно замещавший Мелидена в роли командира местной роты «капюшонов». Эта должность предполагала как защиту еретической слободки, так и поддержание в ней порядка. Ответственность перед своими была для него на первом месте.

Глава 12. Первый караван для Дома Сведенов

В обоз входили двести крепких пароконных фургонов, крытых смолёным холстом. Отборные тяжеловозы тащили тонну груза — пятьдесят пудов, не считая тары, возчика, припасов и принадлежностей, с которыми получалась тонна с четвертью, а то и больше. В пути они растягивались на добрую милю — огромное скопище, в котором нелегко избежать сумятицы. Вместе с тем, столько перевозит всего одно морское судно или четыре-пять речных баркасов.

Возглавлял обоз уполномоченный Дома Сведенов, ответственный за расчёты и взаимоотношения с приказчиками и контрагентами на местах. Старший приказчик Сведенов всё ещё сидел в медвежском плену, караваны теперь были крупнее и ходили много реже, поэтому ответственными в них служили члены семьи. В первую очередь оба племянника, как ни тягостна была для них возросшая нагрузка. Каждому помогали младшие приказчики, но подозрительный Мейден Сведен не имел к ним полного доверия. Нынешний караван возглавлял Мидаг Сведен, при котором Мелиден пробовался в качестве начальника охраны. Начальник охраны отвечал за сохранность грузов в самом широком смысле, следовательно, и за поведение возчиков и стражников, и за порядок в движении и на ночлеге, и за исправность фургонов, тары и лошадей, и даже за немалую часть отношений с местными властями.

Поездка ожидалась летняя лёгкая, но такого большого обоза не посылали на восток с позапрошлого года. Возникал вопрос, удастся ли пристроить столь много дорогих товаров. И Мидаг, и Мелиден чувствовали себя неуверенно и ругали старшего Сведена за авантюризм — набрал товаров на западе и в Камбенете, под аванс и в долг, а ответственность переложил на них.

Значительную часть груза составляло дорогое заморское вино, крепкое и сладкое с добавкой пряностей. Каждую из прочных дубовых бочек — морских тонн — можно было поднять только особым краном-журавлём, обычно же их целой командой и с превеликими предосторожностями по одной закатывали по откидной сходне в фургон и старательно крепили. Другой тяжёлой частью груза были железные изделия. Чугунные котлы отправили предыдущим обозом, в июльском преобладали разнообразный инструмент, гвозди, оружие, замки.

Наконец, небольшую по весу, но значительную по стоимости часть составляли приморские крашеные ткани, галантерея и бакалея. Всё тщательно упаковали и пересчитали, недешёвую упаковку тоже следовало по возможности вернуть обратно.

Больше двух третей возчиков служили у Сведенов давно, многие уже в возрасте и приослабли здоровьем. Как уже сказано, к ним добавились шестьдесят набранных Мелиденом молодых удальцов — «братьев общей жизни». Вооружались возчики в основном за собственный счёт, кто что имел, только неимущим ссужались старые кафтаны с ржавыми железками внутри, такие же старые секиры и арбалеты.

Собирались по-разному. Забавно смотрелось порой, когда высокий и плотный мужик сидит молча и сильно вздыхает на облучке, а здоровенная бабища злобно шипит на него, ни на мгновение не оставляя без своего внимания, подтаскивает то одно, то другое, дёргает упряжь, проверяет, хорошо ли смазаны колёса фургона и есть ли дёготь в ведёрке. И под конец суёт два огромных ломтя хлеба с ветчиной, на дорогу:

— На вот, подавись! Чтоб тебя, чёрт рогатый, да не чавкай на всю округу!

Других провожали матери, стеная и охая, словно отправляя на другой конец света, проверяли, цела ли ладанка на шее и заклинали не забывать молиться каждый день, обещая выстаивать каждую воскресную службу ради счастливого возвращения.

Полные и румяные девицы с заплаканными глазами прижимались к парням пышной грудью, а те строго внушали не водиться с Эстваном или Ортоном, свиньёй и мерзавцем, который не даёт проходу ни одной женщине, если оставить без присмотра. Другие же парни обнимались с парнями, но уже весело, с удалью хлопая друга друга по плечам и спинам, с обещаниями рассказать, как прошёл поход. Иные вовсе пускались в пляс по кругу, сцепившись руками и нелепо вскидывая ноги.

Мелиден же был угрюм, как обычно, резок в движениях и деловит, не обращая внимания на Диан, мыкавшуюся рядом с тоскливо-боязливым видом. На прощание она поджарила битое мясо со сметаной на большой сковороде и приготовила особый чай из многих травяных настоев, будто Мелиден болел чем-то, перечинила всю его одежду, на которой вышила инициалы МВ.

Начальник охраны имел право на личного оруженосца и ещё трёх конных воинов, составляющих его «копьё», с жалованьем за счёт Дома Сведенов. В конные воины Мелиден выбрал двух беглых приморцев, знакомых по походу на Катель, и ещё более старого знакомого, долговязого арбалетчика Бокая с улицы Вышивальщиков. Найти хороших наездников оказалось непросто.

Также обоз охраняли восемь конных солдат герцогской гвардии — четыре копейщика и четыре арбалетчика. Прежде присылали десяток, на деле состоявший из одиннадцати всадников включая десятника. Но теперь в герцогской гвардии вводились новшества, «знамя» стали делить на четыре кварты по восемь человек вместо трёх десятков. Командира обозной кварты звали «двойным сержантом», поскольку он получал двойное жалованье от обычного воина и в «знамени» стоял на втором месте после знаменного рыцаря; двух других командиров кварт звали «полуторными сержантами».

Несколько смущало, что всего конных воинов было тринадцать, то есть несчастливая чёртова дюжина. С другой стороны, это же число Тарлагина и двенадцати апостолов, кроме того, приданного Мелидену пятнадцатилетнего круглоголового оруженосца нельзя считать настоящим воином, несмотря на очень крепкое сложение и заметную боевитость. Брабон оде Багровое Облако происходил из обнищавшей баронской семьи и был пристроен в самый последний момент по уже трудно вспомнить чьей рекомендации.

Колесо Мелиденовой фортуны шло на подъём, но он сохранял безучастный вид, стараясь как можно лучше выполнять свои обязанности. Обходил, проверял, напоминал. Пусть поднимается плавно, и не стоит слишком себя обнадёживать:

Неверно счастье нам неверностью особой:

Схватить сумел, но удержать попробуй.

Его даёт не право, не пристрастье.

Захочет, раньше времени найдёт.

Уйдёт и всё до срока уведёт.

Глупеет тот, кому привалит счастье.

Весёлостью прислуживай страданью:

В стеклянном счастье радуйся сверканью,

Пока на сердце горе не скребётся.

Ведь счастье так нетвёрдо:

В глаза блеснёт, засветится лишь гордо

И тут же на осколки разобьётся.

Как назло, перед самым отъездом зарядили дожди. Весна выдалась холодной, отчего погибли завязи на яблонях, сливах и орехах, только сныть и крапива поднялись гуще обычного. Лишь начало июля выдалось тёплым и сухим. Климат в Средиземье подкачал: то сушь, то северный ветер с гор, приносящий многодневные ливни с градом.

Потому выступил обоз без всякой торжественности, и дальше медленно тащился по непрерывной мокроте. К счастью, главный имперский тракт — не просёлочная дорога, и промоины на нём не глубоки. Ночевали и отогревались в придорожных харчевнях, в самих фургонах тоже хватало свободного места. Так добрались до Озёрного города, где сдали небольшую часть груза местным купцам; товаров для востока здесь почти не было.

На привалах Мелиден обсуждал с Мидагом Сведеном, что же они будут делать в конце пути, в Иннедригане. Мидаг делил свой личный фургон с писарем, слугой по совместительству. В другом фургоне приказчики почивали на мешках с овсом. Мидаг впал в апатию и не мог ничего предложить, только глядел в одну точку, закутавшись в тёплый плащ, вспоминал одному ему ведомое.

То же повторилось в Шарим-холме; северные дикари-ируна, с которыми здесь торгуют, слишком неприхотливы для приморских изысков. Вместо обычных тринадцати дней до него добрались на пятнадцатый. Никаких происшествий в нудном походе не случилось, если не считать бесчисленных мелких поломок и заторов. Возчики не разбегались и не устраивали дебошей: для одних всё было слишком привычно, для других, напротив, непривычно и боязно. Перед походом люди герцога прозрачно намекнули, что если кто-то из указанных в списке еретиков сбежит или потеряется, они не будут сожалеть. Однако никто не пропал и даже не покалечился.

Взрослых женщин брать с собой запрещалось, поэтому некоторые из возчиков взяли за собственный счёт старших детей и подростков, обоего пола, в качестве помощников и для ознакомления с походной жизнью. Примечательно, что не все из них были родные, порой соседские или вовсе приблудные сироты. Ничего грязного в таком путевом сожительстве не было: под внешней простотой и грубостью у бутресков и даже обычных горожан обнаруживалась несокрушимая мораль, ничуть не мешавшая громогласно чертыхаться и поминать бога всуе при каждом неприятном событии. Царили подлинное товарищество и взаимопомощь, даже простолюдинам бывает свойственно некое благородство. По крайней мере, так выглядело наружно.

В Иннедриган прибыли 7 августа 1416 г. при прояснившейся погоде, за неделю до Люгнеседа и ярмарочного сезона. Здесь предстояло пробыть две недели до Маяры-Браны, памятной столь драматичным пересечением границы три года назад, однако в порядке исключения дозволялось и задержаться в зависимости от того, удастся ли найти достаточно покупателей на товар.

Наступила запоздалая жара, люди вокруг ходили медленно, повесив головы, собаки — высунув языки. Пьяницы спали возле придорожных харчевен прямо на траве под вязами. Возчики сняли шапки, достали из них грязные полотенца и утёрли лоснящиеся от пота рожи.

Мелидена не оставляло мрачное настроение. Вроде бы первая половина похода прошла благополучно, но три недели в седле утомили. Он не заезжал по дороге ни к кому из знакомцев, всецело сосредоточившись на охране обоза. И вот прибыли — не потеряны ни одна лошадь, ни один человек, ни единый фунт груза. Но чего стоит сохранность товара, если его не удастся распродать по достойной цене. Торговый убыток хуже нападения разбойников, и неуспех всего дела ударит по репутации даже при отсутствии собственной вины.

Слабым утешением служила только книжка жизнеописаний древних полководцев, захваченная в дорогу. Мелиден почти выучил её наизусть, перечитывая вечерами.

Первым делом они с Мидагом отправились к Вортмеру Настору, главному местному приказчику Дома Сведенов. Этот высокий представительный муж лет тридцати пяти — сорока с бесстрастно-благожелательным лицом вызвал невольное подозрение у Мелидена своей безукоризненной рассудительностью и расчётливостью — «наружности никакого доверия». Большая часть июньского обоза лежала нераспроданной на складе; дешёвое вино, грубые ткани и чугунные котлы должны иметь спрос у местных полудикарей, но, вероятно, его уже удовлетворили зимой. Настор опасался продешевить и тянул время, не снижая цены, на что слишком явно рассчитывали местные перекупщики.

Затем посетили герцога Тадзенрога, не забывшего Мелидена. Хвала здешней простоте нравов, герцог не стал их томить ожиданием и принял уже на следующий день по приезду.

Пока Мидаг Сведен мямлил что-то почтительное, сложив руки на груди и кланяясь, Мелиден был прям и напорист, сверкая глазами из-под насупленных бровей, подтверждая свою старую славу. Конечно, герцог не внял его грубым жалобам и не снизил пошлину с одной десятой до прежней одной двадцатой — это повышение было давно решено и всем известно. Однако герцог согласился не стеснять обозников дополнительными поборами, давать им сопровождающих при необходимости и, главное, всячески содействовать переговорам с Мускартой о возобновлении торга. Оба собеседника понимали, что ради одной Ремиты не стоит приводить большой караван, который может стать последним, если она превратится в тупик, а с захирением торговли иссякнет и десятина.

Герцог похвалился, что исправил все мосты и засыпал канавы на своей части тракта, что было правдой, последний участок пути обоз прошёл легко, если не считать вздымаемых туч пыли.

Потом Мидаг с Мелиденом сочиняли пространный доклад главе Дома, а заодно и сенешалю, для отправки голубем. После чего, как было обещано в докладе, Мелиден спешно изготовил послания медвежским воеводам Веттама и Липенска. Непросто вспоминалось родное канцелярское письмо после трёх лет неиспользования, он плюнул на чинность и стал писать проще, помог и приглашённый из конторы Сведенов толмач.

Никто ему не поручал этого, но как иначе оправдать ожидания начальников в Камбенете? Попытка не пытка. Он долго думал в конце пути, как подобрать слова, способные склонить боящихся государя, болезненно самолюбивых, но корыстных воевод и дьяков к возобновлению торговых сношений. Пусть это случится как бы временно, на низком уровне, пока государев двор решает главные вопросы наверху.

После бития челом и пожелания всяких благ от торгового Дома Сведенов и канцлера герцога Аренда Камбенетского верным слугам великого князя предлагалось встретиться зимой с канцлерскими уполномоченными для разрешения торговых споров в духе тарлагиновой любви и взаимной пользы (сколько уже было таких встреч, и все без толку). Теперь, когда ганза распущена указом герцога Аренда, представлять Камбенет будет только Дом Сведенов, что даёт основания строить торговые сношения иначе. Пока же, чтобы не терять времени даром и не увеличивать убытки обеих сторон, взаимополезно было бы съехаться для торга у Предмостья с ремитской стороны или в Грачах, ближайшей к Веттаму ремитской пристани на Сивехре. Привезён редкий и ценный товар на пробу, сладкие вина, тонкие сукна, панцири и замки, табун лошадей-тяжеловозов и многие другие изысканные вещи, взамен нужны серебро, меха, воск, выделанные кожи, слюда, холст и рядно, пеньковая пакля и верёвки, сало, дёготь и поташ.

Подписал эти послания-прошения всего лишь Мелиден Варсин, голова стражи торгового Дома Сведенов, от имени и по поручению Мидага Сведена, главы восточных дел вышеуказанного дома, и камбенетского канцлера Страмаура Венониска.