Бесплатный фрагмент - Додик в поисках света

Когда внутри человека накапливается большое количество тонкой материи, наступает такой момент, когда в нем может сформироваться и выкристаллизоваться новое тело — «до» новой, более высокой октавы.

«Взгляды из реального мира», Г. Гурджиев

Мефистофель:

Кто долго жил — имеет опыт ранний

И нового не ждет на склоне дней.

Я в годы многочисленных скитаний

Встречал кристаллизованных людей.

«Фауст», И.В.Гете.

Глава 1. В потемках души

На тре­тий или чет­вер­тый день по­сле то­го, как Да­ви­да Ма­не­ви­ча при­вез­ли из род­до­ма, по те­ле­ви­зо­ру на­ча­ли по­ка­зы­вать «Веч­ный Зов». «Го­во­рят, очень хо­ро­ший фильм», — ска­за­ла ба­буш­ка Се­ра­фи­ма. А Га­ля, ра­зу­да­лая ма­туш­ка До­ди­ка, по­тре­бо­ва­ла, что­бы в их ком­на­ту при­нес­ли ма­лень­кую, чер­но-бе­лую «Юность».

До­дик ле­жал рас­пе­ле­на­тый на кле­ен­ке в эма­ли­ро­ван­ном ко­рыт­це. Се­ст­ра Га­ли, Та­ня, ска­за­ла, что ему так по­лез­но. До­дик мог пи­сать в свое удо­воль­ст­вие, пря­мо в ко­рыт­це. Но вме­сто это­го он сде­лал стран­ное. Ед­ва над­ви­ну­лись пер­вые тит­ры, и за­зву­ча­ла ввод­ная му­зы­ка, как ма­лыш дер­нул нож­кой, весь смор­щил­ся от на­ту­ги, и при­под­нял го­ло­ву!

«Гос­по­ди! — изу­ми­лась ба­буш­ка Се­ра­фи­ма, — что же он де­ла­ет?»

А так До­дик впер­вые от­реа­ги­ро­вал на веч­ный зов. Че­рез се­кун­ду его го­лов­ка под соб­ст­вен­ной тя­же­стью пе­ре­ва­ли­лась на­зад, и шея у не­го вы­тя­ну­лась.

Те­тя Та­ня об­ра­до­ва­лась: рас­тет вун­дер­кинд! А вы­рос на­стоя­щий цы­п­ле­нок: с веч­но сви­саю­щей то на од­ну, то на дру­гую сто­ро­ну го­ло­вой. В шко­ле его все зва­ли Цы­п­ле­нок, и толь­ко до­ма, ко­гда хо­ро­шо чис­тил кар­тош­ку, сам, без на­по­ми­на­ния, вы­но­сил му­сор­ное вед­ро и кор­мил кош­ку Да­му, его зва­ли До­ди­ком. Что, впро­чем, бы­ло поч­ти то же са­мое.

Вре­ме­на для рос­та ев­рей­ско­го са­мо­соз­на­ния бы­ли не­важ­ные. К то­му же се­мья их про­жи­ва­ла в Мо­ск­ве, а не в сон­ном юж­ном го­род­ке, по­это­му ни­ка­ких об­ре­за­ний, скри­пок, ма­цы и про­чих тра­ди­ци­он­ных глу­по­стей в дет­ст­ве До­ди­ка не воз­ни­ка­ло. Дед уг­луб­лял и рас­ши­рял со­вет­скую гео­ло­гию, до се­ми­де­ся­ти ез­дил на Кам­чат­ку и при сло­вах «То­ра», «Тал­муд» или, к при­ме­ру, «бо­го­из­бран­ный на­род» кря­кал, как ут­ка, и вы­ва­ли­вал на со­бе­сед­ни­ка ев­рей­ские анек­до­ты.

Он ут­вер­ждал, что бла­го­да­ря им и вы­жил в вой­ну. Ед­ва он, мо­ло­дой лей­те­нан­тик, по­пал на фронт ко­ман­ди­ром тан­ко­во­го эки­па­жа, как эки­паж его не­вз­лю­бил. И за нос, и за шиб­кую гра­мот­ность, и во­об­ще. Ре­шил эки­паж по­ре­шить сво­его ев­рей­ско­го ко­ман­ди­ра, в дет­ской на­де­ж­де, что им на­зна­чат ста­ро­го, сво­его рус­ско­го доб­ро­го дядь­ку, ко­то­ро­му ос­та­ва­лось до­ле­чи­вать­ся в гос­пи­та­ле мень­ше не­де­ли. Бра­вый эки­паж раз­ра­бо­тал хит­ро­ум­ней­ший план — что-то свя­зан­ное с ими­та­ци­ей про­из­вод­ст­вен­ной трав­мы при стрель­бе — но тут дед на­чал рас­ска­зы­вать анек­до­ты. «Я ведь не шма­зель ка­кой-ни­будь был, не ту­пак, я ше­ей сво­ей чув­ст­во­вал, что они там за­те­ва­ют. Ну, вот и вы­кру­тил­ся». Эки­паж при­за­ду­мал­ся. А по­том дед по­ссо­рил­ся с осо­би­стом, то­же ев­ре­ем, и стал рас­ска­зы­вать анек­до­ты ис­клю­чи­тель­но в его честь. Анек­до­ты кон­чи­лись че­рез две не­де­ли — к то­му вре­ме­ни ста­ро­го ко­ман­ди­ра вы­ле­чи­ли и от­пра­ви­ли в дру­гую часть, осо­би­ста за­стре­ли­ли свои в ре­зуль­та­те пар­тий­ной борь­бы, а дед До­ди­ка вы­жил. Эта ис­то­рия во­ен­ной Шехе­ре­за­ды на­дол­го вре­за­лась в па­мять Да­ви­да. И бла­го­да­ря де­до­ву сар­каз­му все ат­ри­бу­ты иу­да­из­ма ка­за­лись ему чем-то из об­лас­ти «Ера­ла­ша».

Пра­дед До­ди­ка пе­ре­сту­пил чер­ту осед­ло­сти на ли­хом бу­де­нов­ском же­реб­це. Пе­ре­сту­пать ему так по­нра­ви­лось, что лет де­сять он толь­ко это и де­лал, на же­реб­це — ту­да и об­рат­но. Один раз чуть до Хар­би­на не дос­ка­кал.

В ли­хих на­бе­гах на не­ох­ва­чен­ное со­циа­лиз­мом на­се­ле­ние все­гдаш­ним при­яте­лем пат­ри­ар­ху-Ма­не­ви­чу был ор­ди­на­рец и гар­мо­нист Вень­ка Га­ков. Его за­дум­чи­вый пра­внук учил­ся в той же шко­ле, что До­дик, но толь­ко был на три го­да стар­ше.

Отец у До­ди­ка как бы был и его как бы не бы­ло. То есть с ка­ж­дым го­дом он бы­вал до­ма все ре­же, а где-то в рай­оне Ир­кут­ска и Но­во­си­бир­ска все ча­ще, так что, ко­гда До­дик все же уве­ро­вал в его су­ще­ст­во­ва­ние, ни­ка­ких ма­те­ри­аль­ных до­ка­за­тельств уже не ос­та­лось. Отец До­ди­ка за­ни­мал­ся чем-то кри­ти­че­ски важ­ным. Но чем? То ли ис­кал цен­ные ме­тал­лы, то ли срав­ни­тель­но ис­сле­до­вал ту­вин­цев и бу­рят, не­из­вест­но. Вре­мя от вре­ме­ни от не­го при­хо­ди­ли по­сыл­ки с за­нят­ны­ми, но вос­хи­ти­тель­но не­нуж­ны­ми ве­щи­ца­ми. Од­на­ж­ды он при­слал це­лый ящик кед­ро­вых ши­шек, с под­роб­ной ин­ст­рук­ци­ей, как по­сле вы­ко­лу­пы­ва­ния ореш­ков сва­рить очень це­леб­ный чай из ше­лу­хи. Ба­буш­ка Се­ра­фи­ма чай ва­ри­ла и че­ст­но пи­ла, все ос­таль­ные от­ка­зы­ва­лись. В дру­гой раз он при­слал де­сять ко­пий Бул­га­ко­ва, «Мас­тер и Мар­га­ри­та», объ­яс­нив, что ку­пил их в сель­ма­ге ка­кой-то си­бир­ской де­рев­ни. Со сва­деб­ной фо­то­гра­фии на сы­на смот­рел не­воз­му­ти­мый но­са­тый ин­тел­ли­гент: во взо­ре его бы­ло столь­ко ту­ма­на, что мож­но бы­ло за­хлеб­нуть­ся. Ко­неч­но, До­дик мог вспом­нить, что па­ру раз ви­дел от­ца и во­очию, но это ка­за­лось не­убе­ди­тель­ным. Ма­ма, ба­буш­ка и все про­чие, да­же ми­мо­ез­жие род­ст­вен­ни­ки пред­по­чи­та­ли о та­ин­ст­вен­ном па­пе не го­во­рить. Впро­чем, од­на­ж­ды кто-то из даль­них об­мол­вил­ся: по его сло­вам вы­хо­ди­ло, что па­па уже дав­но об­за­вел­ся не толь­ко дру­гой же­ной, но и па­роч­кой до­ди­ков на про­сто­рах Юж­ной Си­би­ри.

Преж­де­вре­мен­ный по­рыв в эма­ли­ро­ван­ном ко­рыт­це ос­та­вил свой след на всей жиз­ни Ма­не­ви­ча-млад­ше­го. На школь­ных фо­то он пред­став­лял­ся ка­ким-то пе­чаль­ным хорь­ком, ко­то­рый про­сто­душ­но не за­ме­ча­ет на­пи­рав­шую со всех сто­рон тол­пу од­но­класс­ни­ков, и, слов­но бы от­ды­хая, скло­ня­ет го­ло­ву на пра­вое пле­чо — все­гда на пра­вое! Од­на­ко на фо­то­гра­фи­ях вне шко­лы, на се­мей­ном про­сто­ре, го­ло­ва тя­го­те­ла вле­во. Ино­гда, буд­то оч­нув­шись от сквер­но­го сна, До­дик вы­тя­ги­вал под­бо­ро­док впе­ред, стре­мясь урав­но­ве­сить впа­лые ще­ки. Но то­гда го­ло­ва про­сто-на­про­сто за­про­ки­ды­ва­лась на­зад, и на фо­то от все­го ли­ца ос­та­ва­лись ис­пу­ган­ные тру­боч­ки-ноз­д­ри.

Это бы­ло не един­ст­вен­ное след­ст­вие: ор­га­низм До­ди­ка, буд­то по­няв, что с хо­зяи­ном ему круп­но не по­вез­ло, и за­бо­ты ни­ка­кой от не­го не до­ж­дешь­ся, мсти­тель­но под­це­п­лял все воз­мож­ные ви­ру­сы и мик­ро­бы. До­дик бо­лел скар­ла­ти­ной, вет­рян­кой и свин­кой. Он ло­мал длин­ные паль­цы, что, воз­мож­но, убе­рег­ло его от му­зы­каль­ной карь­е­ры. Он на­би­вал се­бе шиш­ки, ко­то­рые по ве­ли­чи­не мог­ли со­ста­вить кон­ку­рен­цию да­же его но­су, что бы­ло не­про­сто. От свин­ки у не­го раз­вил­ся ме­нин­гит и До­ди­ка за­бра­ли в его пер­вую дол­гую боль­ни­цу. Впро­чем, ему там по­нра­ви­лось. Мед­се­ст­ры смот­ре­ли на не­го и его де­вя­те­рых то­ва­ри­щей по не­сча­стью с ужа­сом и лю­бо­вью. В те го­ды ме­нин­гит лег­ко при­во­дил к са­мым жут­ким по­след­ст­ви­ям, и мед­се­ст­ры про­во­ди­ли дни в ожи­да­нии, кто из де­сят­ки спя­тит пер­вым; До­дик, ес­те­ст­вен­но, был для всех са­мо­воз­мож­ней­шим кан­ди­да­том. По­это­му их ба­ло­ва­ли. Им де­ла­ли ка­кие-то изы­скан­ные пу­дин­ги с изю­мом и ку­ра­гой, ва­ри­ли ком­по­ты. Их лас­ко­во по­лос­ка­ли в ван­ноч­ках и та­зи­ках. Им гром­ко чи­та­ли ве­се­лые кни­ги. А еще — че­го мед­се­ст­ры со­вер­шен­но не учи­ты­ва­ли в сво­их рас­че­тах — с ни­ми ра­бо­тал ве­ли­кий про­фес­сор Нат­сон, и в ре­зуль­та­те все де­сять вы­шли из боль­ни­цы без ви­ди­мых из­ме­не­ний. Ба­буш­ка Се­ра­фи­ма пол­го­да не ве­ри­ла, что млад­ший Ма­не­вич ос­тал­ся при сво­ем уме: так ма­ло его бы­ло за­мет­но, что до бо­лез­ни, что по­сле. Но тут у маль­чи­ка об­на­ру­жил­ся стран­ный дар. Ма­ма склон­на бы­ла тол­ко­вать его как бо­лезнь, ба­буш­ка — как ге­не­ти­че­скую ода­рен­ность, те­тя Та­ня как ерун­ду. До­дик на­чал ме­то­ди­че­ски вы­гре­бать день­ги из-под касс в ма­га­зи­нах. Он со­про­во­ж­дал мать в по­хо­де за де­фи­цит­ны­ми про­дук­та­ми, по­кор­но под­став­лял шею под оже­ре­лье туа­лет­ной бу­ма­ги, и вдруг, слов­но не­хо­тя, мед­лен­но на­кло­нял­ся с ли­цом, пол­ным му­ки, и вы­ужи­вал из-под кас­сы, или да­же по­про­сту под­ни­мал с гряз­но­го по­ла ко­пе­ек де­сять. В ре­бен­ке не за­ме­ча­лось осо­бен­ной стра­сти к это­му за­ня­тию: он за­стен­чи­во брал то, что для не­го ле­жа­ло. Из­ред­ка он тра­тил день­ги сра­зу же, на че­пу­ху, ино­гда от­да­вал ма­те­ри, но ча­ще все­го — те­рял или скла­ды­вал в ко­пил­ку, тра­ди­ци­он­но­го по­ро­сен­ка. Ба­буш­ка не пе­ре­ста­ва­ла ра­до­вать­ся, хо­тя са­ма же пер­вая гус­то крас­не­ла, ко­гда внук, на­туж­но со­пя, вдруг плю­хал­ся на ко­ле­ни пе­ред при­лав­ком, и, ша­ря сво­ей ру­ка­ви­цей, буд­то сач­ком, под­гре­бал к се­бе горсть ме­дя­ков. Ре­кор­дом До­ди­ка бы­ло под­хва­ты­ва­ние це­лых 500 руб­лей с об­ле­де­не­ло­го тро­туа­ра. Пять ку­пюр не­бреж­но ва­ля­лись, и До­дик их по­доб­рал.

Уже у сво­его подъ­ез­да, он по­ин­те­ре­со­вал­ся у двор­ни­чи­хи, име­ют ли цен­ность ку­пю­ры 1961 го­да вы­пус­ка. Ему ка­за­лось, что это ка­кие-то ис­клю­чи­тель­но кол­лек­ци­он­ные, древ­ние день­ги.

«Пол­ную», — под­твер­ди­ла та, шмыг­ну­ла но­сом и горь­ко вздох­ну­ла.

Ма­ма дол­го ис­те­ри­че­ски хо­хо­та­ла и на сле­дую­щий день рас­клеи­ла на стол­бах во­круг мес­та на­ход­ки объ­яв­ле­ния очень ту­ман­но­го смыс­ла. По­зво­нил нек­то, по­те­ряв­ший про­шлым ле­том ве­ло­си­пед и еще один, об­ро­нив­ший в ав­то­бу­се ко­ше­лек. День­ги ос­та­лись в се­мье: До­ди­ку ку­пи­ли шап­ку-пи­ро­жок из ка­ра­ку­ля. Ба­буш­ка окон­ча­тель­но уве­ри­лась, что внук в жиз­ни не про­па­дет: сам не за­ра­бо­та­ет, но обя­за­тель­но сва­лит­ся в тот ов­раг, где ле­жит гор­шок зо­ло­та.

Ибо До­дик про­дол­жал па­дать. И гос­пи­та­ли­за­ция ста­ла его при­выч­ным вре­мя­про­во­ж­де­ни­ем. В кон­це ка­ж­до­го учеб­но­го го­да его бу­дущ­ность ви­се­ла на во­лос­ке: спа­са­ло лишь му­же­ст­во ма­мы Га­ли, ко­то­рая на­усь­ки­ва­ла сы­на на лю­бой школь­ный пред­мет бу­к­валь­но за день или два. До­дик ле­жал в боль­ни­цах обыч­но не боль­ше не­де­ли. Он при­вык зна­ко­мить­ся с са­мы­ми раз­ны­ми людь­ми, вклю­чая и стра­даю­щих взрос­лых. При­вык и к то­му, что ка­ж­дый стре­мит­ся ему пе­ре­дать час­ти­цу сво­ей жиз­нен­ной муд­ро­сти. Он нау­чил­ся иг­рать в шаш­ки и пре­фе­ранс, но ни то­го, ни дру­го­го не по­лю­бил. Он мог ча­са­ми слу­шать ка­ко­го-ни­будь по­жи­ло­го бух­гал­те­ра Ива­ниц­ко­го, бре­див­ше­го Эл­лио­том и Джой­сом, и по­мощ­ни­ка зав­скла­дом, вис­ло­ухо­го чер­ня­ша дя­дю Се­ре­жу, тай­но­го по­сле­до­ва­те­ля Ре­ри­ха и Бла­ват­ской во вто­ром по­ко­ле­нии. Но, слу­шая, Цы­п­ле­нок бу­к­валь­но ни­чем не за­ин­те­ре­со­вы­вал­ся. Он про­сто ки­вал сво­им но­сом, мо­тал го­ло­вой, и ждал не­по­нят­но че­го: хо­тя бы ком­по­та в обед.

И вот, ко­гда До­дик-Цы­п­ле­нок пе­ре­шел в пя­тый класс, у не­го слу­чи­лось пер­вое ду­хов­ное пе­ре­жи­ва­ние. Он был на да­че, ко­то­рая ка­ким-то не­ве­ро­ят­ным об­ра­зом ос­та­лась у их се­мьи — хо­тя по­лу­чил ее, и лишь на вре­мя, ко­гда вы­шел на пен­сию, еще пра­дед До­ди­ка, тот са­мый быв­ший порт­ной и ли­хой ко­мис­сар вре­мен гра­ж­дан­ской вой­ны. Свер­ст­ни­ков в дач­ном по­сел­ке не про­жи­ва­ло. Са­мым близ­ким по воз­рас­ту был Са­ша Га­ков, пра­внук ор­ди­нар­ца, ко­то­рый то­же по­лу­чил со вре­ме­нем да­чу в том же по­сел­ке. Са­ша Га­ков, на­зы­вае­мый про­сто Гак, со­би­рал­ся бро­сить шко­лу сра­зу по­сле вось­мо­го клас­са и учить пе­ре­плет­ное де­ло на фаб­ри­ке «Гос­знак», так он лю­бил раз­ные кни­ги. За по­сто­ян­ным от­сут­ст­ви­ем от­ца До­дик при­бил­ся к Га­ку. Тот тер­пе­ли­во нес крест шеф­ст­ва над убо­гим по­том­ком бра­во­го ка­ва­ле­ри­ста.

В то са­мое ле­то он за­вел До­ди­ка в фо­то­ком­на­ту сво­его дя­ди, по­бе­ди­те­ля ме­ж­ду­на­род­ных кон­кур­сов и тай­но­го дис­си­ден­та. До­дик по­нял, что ему здесь от­кро­ют ка­кую-то тай­ну. «Вот, — ска­зал Са­ша, вы­клю­чив вся­кий свет, в том чис­ле крас­ный, и вру­чив До­ди­ку зер­ка­ло. — Смот­ри в не­го, в тем­но­те. Что ты ви­дишь?» До­дик не­уве­рен­но ска­зал, что ни­че­го не ви­дит, по­то­му что тем­но. «Смот­ри луч­ше», — на­стаи­вал Гак.

До­дик ста­рал­ся ми­нут два­дцать, по­том со­об­щил, что ему страш­но. «Что, мер­зость уви­дел? — спро­сил яз­ви­тель­но Са­ша, ко­то­рый от не­тер­пе­ния вы­ку­рил уже две си­га­ре­ты „БТ“, ста­щен­ных у от­ца. — Или так, чу­дищ? Жу­ков-пау­ков-три­ло­би­тов?» До­дик по­ду­мал и при­знал, что, по­жа­луй, и пау­ков. «Ну вот! — Са­ша вклю­чил сно­ва свет, толь­ко крас­ный. — Это ты свою ду­шу уви­дел, усек?»

До­дик за­тос­ко­вал. Ду­шу в ви­де пау­ка он се­бе не очень-то пред­став­лял. И как-то сра­зу за­был, что в зер­ка­ле на са­мом де­ле ни­че­го не бы­ло. «Под­соз­на­ние… — под­лил мас­ла в огонь Са­ша, зло­рад­ст­вуя. — Че­рез зер­ка­ло все вы­сту­па­ет! Чер­ная у те­бя ду­ша, вы­хо­дит, Цы­п­ле­нок. Чер­ная и мох­на­тая».

Да­вид не спал це­лую ночь и ду­мал о сво­ей па­у­чье ду­ше. Он уже не со­мне­вал­ся, что ви­дел в зер­ка­ле пау­ка. Он ле­жал в тем­но­те и ду­мал то­же про тем­но­ту, толь­ко внут­рен­нюю. А на­ут­ро ре­шил как мож­но бы­ст­рее уз­нать все про ду­шу и при­вес­ти ее в ка­кой-ни­будь бо­лее при­ят­ный для со­зер­ца­ния вид. Од­на­ко это «бы­ст­рее» рас­тя­ну­лось на мно­го лет. Не­сча­ст­ный Цы­п­ле­нок слов­но пред­чув­ст­во­вал, что путь ему пред­сто­ит очень дол­гий, му­чи­тель­ный, и не слиш­ком то­ро­пил­ся на не­го сту­пать.

Ма­ма Га­ля, ко­гда он за­го­во­рил с ней о ду­ше, ужас­но уди­ви­лась и ре­ши­ла, что у ре­бен­ка про­сну­лась древ­няя кровь, что он хо­чет вер­нуть­ся к ре­ли­гии сво­их пред­ков. «Ну, схо­ди в си­на­го­гу», — ска­за­ла она не­уве­рен­но, и тут же, вер­ная скеп­ти­циз­му Ма­не­ви­чей, рас­ска­за­ла, что си­на­го­га в Мо­ск­ве на­хо­дит­ся в два­дца­ти ша­гах от ули­цы ве­ли­ко­го ан­ти­се­ми­та и ге­роя ук­ра­ин­ско­го на­ро­да Бо­гда­на Хмель­ниц­ко­го, а за­од­но, что рав­вин в си­на­го­ге поль­зу­ет­ся не­поч­ти­тель­ной ре­пу­та­ци­ей сту­ка­ча.

Про ре­пу­та­цию До­дик не по­нял, а про Хмель­ниц­ко­го знал и сам, что ге­рой дав­но уже по­мер и ни­ко­му по­это­му уг­ро­жать серь­ез­но не мо­жет. Он по­шел. У вхо­да в си­на­го­гу его встре­тил дру­же­люб­ным взгля­дом ка­кой-то строй­ный, кра­си­вый юно­ша в ки­пу и та­ин­ст­вен­ным ше­по­том пред­ло­жил всту­пить в ев­рей­ское ис­то­ри­че­ское об­ще­ст­во. Но До­ди­ка ис­то­рия не ин­те­ре­со­ва­ла. Он по­пер сра­зу внутрь. И на­ткнул­ся на за­виз­жав­ше­го от не­го­до­ва­ния ма­лень­ко­го ста­рич­ка, ко­то­рый за­пля­сал во­круг не­го, что-то яро­ст­но бор­мо­ча. До­дик ос­та­но­вил­ся и, не вы­пус­кая ста­рич­ка из по­ля зре­ния, бро­сил взгляд на дос­ку объ­яв­ле­ний. Там то­же ку­да-то зва­ли. Впол­не воз­мож­но, что­бы объ­яс­нить что-то важ­ное. «Мо­ло­дой че­ло­век! — на­ко­нец, про­из­нес ста­ри­чок от­чет­ли­во и хлоп­нул До­ди­ка по го­ло­ве. — Как же вы так?» И сно­ва хлоп­нул. Да­вид пе­ре­пу­гал­ся. Он не знал, что всем в си­на­го­ге по­ла­га­ет­ся но­сить ки­пу, или как ее на­зы­ва­ли у них в до­ме, яр­мол­ку. А ста­ри­чок про­дол­жал хло­пать его по ма­куш­ке и рас­хо­дил­ся все боль­ше и боль­ше.

На­ко­нец, До­дик не вы­дер­жал и, рас­ши­рив гла­за от ужа­са, рва­нул и от ста­рич­ка, и от ма­ня­щей дос­ки объ­яв­ле­ний — на­ру­жу, прочь из си­на­го­ги. «Стой! — за­тор­мо­зил его кра­си­вый юно­ша у две­рей. — Брат ев­рей, а зна­ешь ты наш ал­фа­вит?» До­дик по­мо­тал го­ло­вой, ожи­дая, что в сле­дую­щий миг за ним вдо­гон­ку вы­ско­чит из си­на­го­ги су­ма­сшед­ший ста­рик, но тут же по­лу­чил ка­кую-то свер­ну­тую вчет­ве­ро бу­маж­ку. «Это — путь ко всей на­шей куль­ту­ре!» — по­яс­нил юно­ша лас­ко­во. «И ре­ли­гии?» уточ­нил До­дик ше­по­том. Сло­во «ре­ли­гия» он ус­лы­шал от ма­мы на­ка­ну­не. «И ре­ли­гии. При­хо­ди зав­тра сю­да же». До­ма он раз­вер­нул бу­маж­ку. В се­ре­ди­не ее был на­ри­со­ван не­зна­ко­мый зна­чок, и стоя­ло объ­яс­не­ние: «Алеф».

До­дик ни­че­го не по­нял. Но в си­на­го­гу боль­ше не по­шел. Уже мно­го поз­же он до­га­дал­ся, что пра­виль­но сде­лал: ну, по­лу­чил бы еще од­ну бу­маж­ку, с бу­к­вой «Бет» и что? Нет, воз­мож­но, он при­вык бы хо­дить на «Гор­ку», как на­зы­ва­ли Мо­с­ков­скую си­на­го­гу «свои», мо­ло­дые ев­реи, слу­шать за­дум­чи­вых, пол­но­пе­чаль­ных кан­то­ров, и гля­деть на ку­пол, ко­то­рый, по уве­ре­ни­ям Алек­сан­д­ра Га­ли­ча, был си­нее, чем не­бо. Но, увы…

Бла­го­да­ря со­вет­ской вла­сти, смеш­ли­во­му де­душ­ке и не­ве­же­ст­ву ма­мы ре­ли­ги­оз­ная жизнь Да­ви­да на­ча­лась со­всем не с иу­да­из­ма. Это трой­ст­вен­ное со­че­та­ние мож­но на­звать судь­бой Да­ви­да Ма­не­ви­ча. Ее пер­вым ре­ши­тель­ным про­яв­ле­ни­ем. Судь­ба про­ти­во­ре­чи­ла са­мой се­бе.

Отец, стар­ший Ма­не­вич, хо­тя и ис­чез, но че­ст­но пе­ре­дал До­ди­ку свою ин­тел­ли­гент­ную внеш­ность и на­гра­дил име­нем, от­кро­вен­ней ко­то­ро­го при­ду­мать бы­ло за­труд­ни­тель­но. Но не толь­ко: он пе­ре­дал все, что мог, слов­но пы­та­ясь воз­мес­тить свое ре­аль­ное при­сут­ст­вие: и нос, и ма­не­ру гну­са­вить, а глав­ное — крест ев­рей­ст­ва. Тот са­мый, ко­то­рый, на­при­мер, мать До­ди­ка во­все не тя­го­тил. Но от­ца, по смут­ным на­ме­кам про­чих род­ст­вен­ни­ков, он ко­гда-то весь­ма бес­по­ко­ил.

Не то, что­бы До­ди­ка уни­жа­ли в шко­ле, на ули­це, в пио­нер­ской и ком­со­моль­ской ор­га­ни­за­ции, нет. Да­же сло­во «жид» он уз­нал не от зло­го со­уче­ни­ка, а про­чел сам, в муж­ской раз­де­вал­ке. Там бы­ло на­пи­са­но: «Бей жи­дов, спа­сай Рос­сию!». До­ди­ку это по­нра­ви­лось. Под жи­да­ми он, как и мно­гие в те го­да, по­ни­мал жад­ных, ко­ры­ст­ных не­го­дя­ев, на­вро­де Вить­ки Стек­лян­но­го, ко­то­рый все­гда «жи­дил­ся», за­жи­мал раз­ные важ­ные в гео­мет­рии при­спо­соб­ле­ния — уголь­ник и лас­тик. И вот, очень до­воль­ный со­бой, До­дик вер­нул­ся до­мой и с по­ро­га ве­се­ло за­кри­чал: «Бей жи­дов, спа­сай Рос­сию!». Его под­ку­пил ла­ко­низм. Ба­буш­ка Се­ра­фи­ма по­перх­ну­лась ком­по­том, а, от­каш­ляв­шись, за­би­лась в при­сту­пе хо­хо­та. Ма­ма, уз­нав о ло­зун­ге ми­ну­той поз­же, то­же рас­смея­лась. До­ди­ку бы­ст­рень­ко объ­яс­ни­ли, ко­го на­зы­ва­ют жи­да­ми. Ни­ка­ких не­при­ят­ных чувств у не­го это не вы­зва­ло.

Хо­тя ев­рей­ское на­след­ст­во яв­но име­лось, но ни­ка­ких не­при­ят­но­стей, что до по­хо­да в си­на­го­гу, что по­сле ему не при­но­си­ло. Его внеш­ность бы­ла та­кой ха­рак­тер­ной, а те­ло­сло­же­ние столь суб­тиль­ным, что все да­же сты­ди­лись ему об этом на­по­ми­нать. Воз­мож­но, про­ща­ли за от­кро­вен­ность. Ведь, кро­ме внеш­но­сти, он об­ла­дал та­ким яв­ным про­нон­сом, что да­же ма­ма и ба­буш­ка оха­ли, за­слы­шав по­рой пря­мо­душ­ное «г-г-г» вме­сто «р», ка­кое-то «ф» вме­сто «ш» и «ч» и мно­же­ст­во дру­гих фо­не­ти­че­ских ог­ре­хов.

При­гла­шен­ные спе­циа­ли­сты не по­мо­га­ли. Дру­гие, по­сто­рон­ние лю­ди хму­ри­лись, но… все спус­ка­ли та­ко­му тще­душ­но­му. Ко­ро­че, его не би­ли. Толь­ко раз его уди­ви­ли.

Де­ло бы­ло вес­ной, и, воз­вра­ща­ясь до­мой на ули­цу Ге­ро­ев Пан­фи­лов­цев, До­дик час­то ви­дел ле­жа­щих то там, то здесь, от­ды­хаю­щих гряз­ных лю­дей. Но в этот день вес­на от­сту­пи­ла — и зем­лю чуть-чуть под­мо­ро­зи­ло. Дви­жи­мый ис­клю­чи­тель­но со­стра­да­ни­ем, До­дик по­до­шел к од­но­му из ле­жа­щих. Он по­ду­мал, что ле­жать с удо­воль­ст­ви­ем в та­кую по­го­ду че­ло­век яв­но не мо­жет.

«Вам пло­хо?» — спро­сил он уча­ст­ли­во.

«Бы­ло хо­ро­шо, по­ка ты не по­до­шел», — свар­ли­во от­ве­тил рас­слаб­лен­ный че­ло­век.

Го­во­рил он со­вер­шен­но от­чет­ли­во.

«Вам по­мочь?»

«Отой­ди, а то не вы­дер­жу», — от­ве­тил тот.

До­дик за­стыл, раз­мыш­ляя, что бы это мог­ло зна­чить.

«Отой­ди, — за­ныл че­ло­век. — Или хо­тя бы мор­ду свою от­вер­ни, что­бы не так хо­те­лось».

Да­вид со­всем рас­поя­сал­ся и ска­зал уже от­кро­вен­но гну­са­во — по­то­му что рас­стро­ил­ся:

«Ну, да фто вы…»

Ле­жа­щий толь­ко вздох­нул. Он был мыс­ли­тель и по­это­му на­пос­ле­док ска­зал:

«Это же на­до же — так и раз­гу­ли­ва­ет! С та­кой мор­дой раз­гу­ли­ва­ет! Не стес­ня­ет­ся, гад!»

До­дик силь­но огор­чил­ся. Он да­же по­крас­нел. В его го­ло­ве не вме­ща­лось, как мож­но быть та­ким стран­ным.

Этот слу­чай он по­рой вспо­ми­нал и по­том, тем бо­лее, что зна­чи­тель­ных со­бы­тий в его жиз­ни по­ка не про­ис­хо­ди­ло. И то ска­зать, что мог­ло бы про­изой­ти? Ма­ма с ба­буш­кой, те­тей и Га­ком де­ла­ли все, что­бы он не ощу­тил че­го-ни­будь ос­кор­би­тель­но­го для са­мо­соз­на­ния и са­мо­ува­же­ния. Он хо­дил в шко­лу, за­дум­чи­во со­зер­цал иг­ры де­тей во дво­ре, ино­гда по­се­щал зоо­парк и ждал че­го-то.

Шко­ла его со­вер­шен­но не ра­до­ва­ла. Там иг­ра­ли в за­ме­ча­тель­ную иг­ру. Гру­ди­лись у До­ди­ка за спи­ной, по оче­ре­ди ты­ка­ли ку­ла­ком и тре­бо­ва­ли уга­дать, кто имен­но тык­нул. До­дик ни­ко­гда не уга­ды­вал, хо­тя и ста­рал­ся. Ин­те­рес к не­му бы­ст­ро те­ря­ли. Ес­ли за­быть об иг­ре, о еже­год­ных хло­по­тах в мае, свя­зан­ных с про­пус­ка­ми по бо­лез­ни, шко­ла во­об­ще не вы­зы­ва­ла у не­го ни­ка­ких чувств. Там учи­ли ка­кой-то то­ми­тель­ной га­ли­ма­тье. При­чем ка­ж­дый пе­да­гог, от тол­сто­пу­зо­го ма­те­ма­ти­ка Ио­сиф-Иса­кы­ча, ко­то­рый, вол­ну­ясь, пле­вал­ся так, что один стар­ше­класс­ник од­на­ж­ды не вы­дер­жал и гром­ко ска­зал: «Ре­бя­та, дай­те мне по­ло­тен­це!», до су­ше­ной ру­сич­ки Ка­ри­ны Пет­ров­ны, — ка­ж­дый твер­дил о не­ве­ро­ят­ной важ­но­сти сво­ей нау­ки для по­сти­же­ния ми­ра. Но объ­яс­нить что-ли­бо тол­ком они не мог­ли. До­дик был од­на­ж­ды сви­де­те­лем то­го, как его од­но­класс­ник, по­да­вав­ший не­ко­то­рые на­де­ж­ды на ум, за­га­доч­ный про­гуль­щик и дво­еш­ник че­чен­ской на­цио­наль­но­сти по име­ни Увайс, по­доб­рал­ся к хи­мич­ке Тать­ян­ке. Она сла­ви­лась сво­им по­ни­ма­ни­ем мо­ло­де­жи; Увайс был по­сто­ян­но му­чим то на­цио­наль­ны­ми, то эк­зи­стен­ци­аль­ны­ми во­про­са­ми. «Тать­я­на Ар-р-ркадь­ев­на!» — про­ро­ко­тал он, тор­мо­зя ее в ко­ри­до­ре. Та хлоп­ну­ла на не­го рес­ни­ца­ми. Увайс еще ми­ну­ту на­зад тол­ко­вал До­ди­ку что-то о свя­зи ле­ни, или, как он го­во­рил, «без­мя­теж­но­сти», с фи­ло­со­фи­че­ским зна­ни­ем. Кро­ме то­го, у не­го на­пра­ши­ва­лась двой­ка в го­ду по фи­зи­ке, ма­те­ма­ти­ке и чер­че­нию. Хи­мич­ка по­ко­си­лась на его на­халь­ные про­би­ваю­щие­ся усиш­ки:

«Да-а-а…?».

Ей за­хо­те­лось ку­рить: мая­чив­ший не­по­да­ле­ку Ма­не­вич на­во­дил на мыс­ли о сго­во­ре.

«Вы в ма­те­ма­ти­ке пет­ри­те?» — на­чал Увайс из­да­ле­ка.

Хи­мич­ка ис­пу­га­лась все­рь­ез.

«Ну, се­че­те?» — пе­ре­спро­сил он.

Ему, на­вер­ное, ка­за­лось, что так по­нят­нее.

«Се­ку», — пе­ре­со­хшим ртом от­ве­ча­ла Тать­ян­ка.

«А она нуж­на?» — уны­ло спро­сил хит­рый дво­еш­ник.

«Нуж­на», — вы­дох­ну­ла хи­мич­ка.

«И мне?» — тут Увайс под­бо­че­нил­ся.

Ре­шив, что на маль­чи­ка об­ру­ши­лось сек­су­аль­ное со­зре­ва­ние, хи­мич­ка со­всем на­пря­глась и кив­ну­ла.

«И фи­зи­ка?».

Она кив­ну­ла опять.

«А ли­те­ра­ту­ра?» — встрял До­дик.

«Глу­по­сти ка­кие-то… — рас­те­рян­но ска­за­ла Тать­ян­ка. -У вас что, кон­троль­ные?»

То­гда Увайс сме­рил ее пре­зри­тель­ным взгля­дом, мах­нул ру­кой и уд­рал. Хи­мич­ка стес­ни­тель­но по­ко­си­лась на До­ди­ка. Но у не­го то­же ис­чез­ли во­про­сы.

«Глу­по­сти… — по­вто­ри­ла она и за­кон­чи­ла ис­пу­ган­но-на­ста­ви­тель­но: — Вы бы луч­ше о дру­гом по­ду­ма­ли… В стра­не пе­ре­ме­ны. Мно­го пе­ре­мен! Вам бы…» — она зап­ну­лась, по­крас­не­ла и убе­жа­ла.

Но жизнь ог­ром­ной стра­ны До­ди­ка то­же ма­ло ин­те­ре­со­ва­ла. Ко­гда в шко­ле объ­я­ви­ли пе­ре­строй­ку, он ко­рот­ко со­об­щил об этом ма­те­ри, та вы­да­ла ему анек­дот: «пе­ре­строй­ка-пе­ре­стрел­ка-пе­ре­клич­ка-пе­ре­стук», и на этом об­су­ж­де­ние в их се­мье за­глох­ло.

К то­му вре­ме­ни поя­ви­лись за­бо­ты по­важ­нее: Цы­п­ле­нок стал при­ни­мать по­силь­ное уча­стие в до­маш­нем хо­зяй­ст­ве. Ма­ма Га­ля вдруг оч­ну­лась и по­ня­ла, что от даль­не-си­бир­ско­го па­пы ей не­че­го до­жи­дать­ся. Ба­буш­ка слиш­ком час­то по­гру­жа­лась в вос­по­ми­на­ния свет­ло­го про­шло­го. По­это­му До­дик те­перь слу­жил ма­лень­ким, гру­ст­ным верб­лю­дом. Ма­ма бе­га­ла по ма­га­зи­нам и за­ни­ма­ла оче­ре­ди, а по­том зво­ни­ла и ко­ман­до­ва­ла при­хо­дить — по­то­му что на од­но­го че­ло­ве­ка да­ва­ли зна­чи­тель­но мень­ше, чем на дво­их. И До­дик при­хо­дил к ука­зан­но­му ма­га­зи­ну, а по­том воз­вра­щал­ся, с гир­лян­дой туа­лет­ной бу­ма­ги или сум­ка­ми ка­кой-то, не­ожи­дан­но став­шей ред­кой кру­пы. Ба­буш­ка оха­ла. До­дик не­воль­но всё-та­ки жил жиз­нью стра­ны.

По­рой он хо­дил в ма­га­зин не с ма­мой, а с Га­ком: тот к сво­им обя­зан­но­стям от­но­сил­ся очень от­вет­ст­вен­но. Вос­хи­щал ок­ру­жаю­щих, ко­гда вы­ужи­вал са­мый креп­кий и све­жий ка­пу­ст­ный ви­лок с са­мо­го ни­за ог­ром­ных лот­ков с круп­ной ре­шет­кой, по­хо­жих на ма­не­жи для мла­ден­цев, в овощ­ных ма­га­зи­нах. В бу­ки­ни­стах, по его сло­вам, он так­же лов­ко вы­хва­ты­вал ка­кие-то ред­кие кни­ги. Его хва­ли­ли. До­дик не за­ви­до­вал, а от­но­сил­ся все бо­лее поч­ти­тель­но и вни­ма­тель­но. Гак при­хо­дил к ним до­мой и учил де­лать сме­та­ну из кис­лых сли­вок, а май­о­нез — из са­мых раз­ных ин­гре­ди­ен­тов. Под его ру­ко­во­дством ба­буш­ка Се­ра­фи­ма не­сколь­ко раз со­ли­ла огур­цы и ква­си­ла ка­пус­ту. Но у нее ни­че­го не вы­хо­ди­ло — ка­пус­та гор­чи­ла, а огур­цы по­кры­ва­лись со­п­ля­ми. В Га­ке все Ма­не­ви­чи-да­мы ви­де­ли опо­ру проч­нее, чем в До­ди­ке. Но До­дик не воз­ра­жал.

Уча­стие в пио­нер­ской ор­га­ни­за­ции на нем ни­как не ска­за­лось. Был он вял и уныл: ин­те­рес у не­го про­сы­пал­ся к столь эк­зо­ти­че­ским во­про­сам, ко­то­рые на со­б­ра­ни­ях не под­ни­ма­лись. Ху­же то­го: да­же зар­ни­цы, бе­га­нье с па­лоч­кой по кру­гу, прыж­ки че­рез брев­на, пио­нер­ский кос­тер и его ту­ше­ние муж­ским спо­со­бом До­ди­ка не при­вле­ка­ли. В пио­нер­ском ла­ге­ре он скис в пер­вый же день. На вто­рой подъ­е­ха­ла ба­буш­ка, с за­па­сом по­ми­до­ров и на­стоя­ще­го, не са­мо­дель­но­го май­о­не­за. До­дик мрач­но со­об­щил ей, что уже упал в об­мо­рок на ут­рен­ней ли­ней­ке, ед­ва не утоп в реч­ке Чу­ша, фельд­ше­ри­ца на­тер­ла его чем-то жгу­чим на сон, а, се­го­дня, про­снув­шись в боль­нич­ной па­ла­те, он об­на­ру­жил в сво­их тру­си­ках за­ско­руз­лую, мерз­кую зуб­ную пас­ту, и до сих пор не зна­ет, от­ку­да она там взя­лась. Ба­буш­ка то­же не зна­ла, но за­по­доз­ри­ла су­гу­бо муж­скую бо­лезнь. Она на­стоя­ла, и ма­ме Га­ле при­шлось эва­куи­ро­вать ди­тя без ка­ких-ли­бо при­зна­ков кол­лек­ти­виз­ма на чет­вер­тый же день.

В об­щем, дет­ст­во оз­на­ме­но­ва­лось не­мно­гим. Кро­ме вы­ше­из­ло­жен­но­го, в па­мя­ти До­ди­ка ос­та­лось еще од­но: при­езд кен­гу­ру в зоо­парк. Боль­шой се­рый зверь не­ко­то­рое вре­мя при­пля­сы­вал за сет­кой «ра­би­ца» в про­сто­рном воль­е­ре. До­дик смот­рел на не­го, на сло­на, на та­пи­ров и ис­пы­ты­вал ка­кое-то уми­ро­тво­ре­ние. Он на­хо­дил в них сход­ст­во с со­бой. Он при­хо­дил по­гля­деть, как мон­ти­ру­ют но­вые клет­ки и го­то­вят пе­ре­ход на но­вую тер­ри­то­рию. По­том он в ужа­се уг­ля­дел, как се­ро­го кен­гу­ру про­вез­ли на те­леж­ке: бед­ня­га умер, не вы­дер­жав се­ве­ра. До­дик чу­до­вищ­но огор­чил­ся. Мо­жет быть, с это­го и на­чал­ся его под­лин­ный ду­хов­ный рост. Он за­ду­мал­ся о жиз­ни и смер­ти, плав­но пе­ре­шел на смысл обе­их, пред­по­ло­жил не­кий свет в кон­це тун­не­ля и уст­ре­мил­ся к это­му све­ту — на­сколь­ко по­зво­ля­ла не­склад­ность фи­гу­ры и не­раз­ви­тость ре­чи.

Глава 2. Утренняя звезда

Од­на­ко еще очень дол­го ду­хов­ный путь Да­ви­да Ма­не­ви­ча по-преж­не­му оп­ре­де­лял то­ми­тель­ный страх в от­но­ше­нии соб­ст­вен­но­го нут­ра. Пси­хо­ана­лиз учит, что за­дум­чи­вые взрос­лые про­изош­ли от скрыт­ных де­тей, ко­то­рые про­яв­ля­ли по­вы­шен­ный ин­те­рес к дея­тель­но­сти сво­его ки­шеч­ни­ка. У До­ди­ка бы­ло не так. Ки­шеч­ник его ни­чуть не вол­но­вал. Ду­ша — и толь­ко.

Его страш­ные по­доз­ре­ния о сво­ей па­учь­ей на­ту­ре толь­ко под­твер­ди­лись, ко­гда он не­мно­го под­рос. В три­на­дцать лет у не­го бы­ли не­ве­ро­ят­но боль­шие ру­ки и но­ги, с чу­до­вищ­но длин­ны­ми паль­ца­ми.

«Это арах­низм, — рав­но­душ­но оп­ре­де­лил на­чи­тан­ный Гак, уже дав­но за­быв­ший об эпи­зо­де с зер­ка­лом в фо­то­мас­тер­ской. — Па­у­чья бо­лезнь».

То­гда же вы­яс­ни­лась са­мая тра­ги­че­ская под­роб­ность ум­ст­вен­ной ор­га­ни­за­ции До­ди­ка. Он не мог чи­тать ду­хов­ные кни­ги. Да­же от пи­са­ний гра­фа Тол­сто­го у не­го на­чи­на­ла бо­леть го­ло­ва, что уж го­во­рить о про­чей ду­хов­но­сти! При од­ном толь­ко ви­де «Бха­га­ват­ги­ты», ко­то­рую уже то­гда та­ин­ст­вен­но про­да­вал при об­ще­жи­тии МГУ бри­тый нерв­ный муж­чи­на в цве­та­стой оде­ж­де, До­ди­ка вы­вер­ну­ло на­из­нан­ку. При­чем бу­к­валь­но: и так не слиш­ком чис­тый ка­фель­ный пол пе­ред сту­ден­че­ской пар­той, за­ва­лен­ной не­за­кон­ны­ми ксе­рок­са­ми при­нял на се­бя мис­ку бор­ща, ма­ка­ро­ны с кот­лет­кой и еще что-то, не слиш­ком опо­зна­вае­мое. Убор­щи­ца Ан­ге­ли­на, сви­ре­пая баб­ка в крас­ной бан­да­не, сна­ча­ла из­би­ла До­ди­ка тряп­кой, а по­том за­ста­ви­ла его этой же тряп­кой все под­би­рать. «Та­кой ма­ла­дой, а вже ал­каш!» — про­це­ди­ла она. До­ди­ку бы­ло так стыд­но и не­уют­но на этом ка­фель­ном по­лу, что он по­нял: во-пер­вых, он ни­ко­гда не ста­нет сту­ден­том, ни здесь, в МГУ, ни где-ли­бо еще, и, во-вто­рых — с эти­ми кни­га­ми на­до быть ос­то­рож­нее.

Са­ша Га­ков, со­вер­шен­но вы­рос­ший в раз­ве­се­ло­го бу­гая (а ведь еще в че­тыр­на­дцать лет ему пред­ла­га­ли на­нять­ся груз­чи­ком в один вы­год­ный ма­га­зин) о пе­ре­плет­ном де­ле за­был и стал воль­ным ху­дож­ни­ком. Но он был по-преж­не­му па­док до ли­те­ра­ту­ры — и как раз та­ко­го, «внут­рен­не­го» ро­да. Он-то и вы­явил стран­ность Цы­п­лен­ка.

Про­бле­му они ис­сле­до­ва­ли вдво­ем. Пе­ре­строй­ка дош­ла ду­хов­но­сти, и да­же «По­лит­из­дат» пуб­ли­ко­вал трак­та­ты дре­му­чих тем и вре­мен. Гак при­но­сил раз­ные кни­ги, и, со­чув­ст­вен­но по­мар­ги­вая во­ловь­и­ми рес­ни­ца­ми, ждал, как До­дик к ним от­не­сет­ся.

Ни «Мо­лот Ведьм», ни «Ис­то­рия сно­ше­ний че­ло­ве­ка с Дья­во­лом», пе­ре­из­дан­ные в по­да­рок всем лю­би­те­лям мис­ти­ки, не вы­зва­ли у Да­ви­да ни­ка­ких вред­ных ре­ак­ций. Гак рас­су­дил, что они дви­жут­ся пра­виль­но. Он про­дол­жал но­сить все под­ряд, по­ка До­дик не вос­про­ти­вил­ся.

«За­чем мне во­об­ще чи­тать? — спро­сил он мрач­но. — И так про­жи­ву».

Гак по­ди­вил­ся уп­рям­ст­ву под­шеф­но­го, но на­стаи­вать не стал.

Не­смот­ря на то, что До­дик ма­ло чи­тал, оч­ков ему из­бе­жать не уда­лось. Ма­лень­кий ве­ло­си­пед сел на его пе­ре­но­си­цу, ко­гда ему бы­ло де­сять, и с тех пор уже не сле­зал. Чи­тать то, что ему хо­те­лось, До­дик не мог, а что мог — не хо­тел, но имен­но из-за му­чи­тель­ных экс­пе­ри­мен­тов со свя­щен­ной ли­те­ра­ту­рой, ко­гда его го­ло­ва рас­ка­лы­ва­лась, а гла­за вы­ле­за­ли из ор­бит, зре­ние все же ис­пор­ти­лось окон­ча­тель­но. Так что вид у не­го был, что на­до: на­чи­тан­но­го маль­чи­ка из хо­ро­шей ев­рей­ской се­мьи. Гак ре­шил так: о чем До­дик ду­ма­ет — все рав­но ведь ни­ко­му не ин­те­рес­но. Кро­ме Га­ка, ко­неч­но, но тот все знал и так.

Ма­ма Га­ля от­не­слась к про­бле­ме сы­на спо­кой­но: она все­гда го­во­ри­ла, что его вид и так го­во­рит о по­вы­шен­ной на­чи­тан­но­сти. И, что, мол, усу­губ­лять не сто­ит.

Гак же вы­явил и про­дол­же­ние за­га­доч­ной бо­лез­ни До­ди­ка: то­го тош­ни­ло не толь­ко при чте­нии. Да­же на пе­ре­ска­зы он умуд­рял­ся как-то реа­ги­ро­вать. Ско­рее все­го, как оп­ре­де­лил один зна­ко­мый от­ца Га­ка, пси­хо­лог, маль­чик про­сто бы­ст­ро пе­ре­утом­ля­ет­ся. «Он пы­та­ет­ся что-то по­нять, го­ло­ва не пе­ре­ва­ри­ва­ет, и же­лу­док вы­ва­ли­ва­ет» — оп­ре­де­лил он вкрат­це. Но Гак до­га­дал­ся, что де­ло бы­ло не в дли­тель­но­сти пе­ре­ска­за. Ча­ще все­го До­дик на­чи­нал по­доз­ри­тель­но пух­нуть в ще­ках, по­дер­ги­вать ка­ды­ком и да­же от­вра­ти­тель­но ше­ве­лить ску­ла­ми, ед­ва его со­бе­сед­ник упот­реб­лял клю­че­вые сло­ва: «зна­ние», «тай­ное», «муд­рость», «смысл жиз­ни», «веч­ное» или «ду­хов­ное». Объ­яс­не­ний это­му не на­шлось. Гак бы­ст­ро, на соб­ст­вен­ном опы­те, вы­яс­нил, ка­кие имен­но сло­ва и да­же ши­ре — по­ня­тия — не при­ем­лет же­лу­доч­ный тракт Ма­не­ви­ча-млад­ше­го, и боль­ше их не упот­реб­лял. Слож­нее бы­ло с чу­жи­ми людь­ми, на­при­мер, зна­ко­мы­ми ма­те­ри, но, ко­гда До­дик мог, он про­сто веж­ли­во из­ви­нял­ся, и ухо­дил в свою ком­на­ту. Го­раз­до ху­же ока­за­лось то, что, зная о сво­ей про­кля­той осо­бен­но­сти, он толь­ко то­го и же­лал, что про­ник­нуть в за­прет­ное. Нет, чи­тать — не хо­тел, но уз­нать! Его это за­де­ло: он вы­шел из дет­ско­го сна, он дол­жен был вы­яс­нить, что же от не­го скры­ва­ет­ся та­ким скан­даль­ным об­ра­зом.

Од­на­ко, ре­шив не чи­тать ни­ка­ких свя­щен­ных пи­са­ний, он те­перь ос­тал­ся один про­тив це­ло­го ми­ра за­га­доч­ных зна­ний, и вы­ну­ж­ден был про­би­рать­ся по жиз­ни на ощупь. Гак то­же по­нял, что До­дик те­перь об­ре­чен на уст­ные пе­ре­да­чи, при­чем, весь­ма де­ли­кат­но про­де­лан­ные. Он и стал тем, столь нуж­ным До­ди­ку, уст­ным пе­ре­дат­чи­ком. «Ре­про­дук­то­ром», как он сам се­бя на­зы­вал.

Гак ма­те­рел на гла­зах. Он стал про­па­дать у ка­ких-то но­вых, за­ме­ча­тель­ных зна­ко­мых. О не­ко­то­рых из них он сдер­жан­но по­ве­ст­во­вал един­ст­вен­но­му до­ве­рен­но­му слу­ша­те­лю. То­му са­мо­му, ко­то­рый, кро­ме слу­ша­нья, ни на что не был спо­со­бен.

«Сме­лые лю­ди, — по­ве­ст­во­вал Гак, те­ре­бя ме­хо­вой под­ло­кот­ник крес­ла Ма­не­ви­чей, — ты по­нял?»

До­дик ки­вал и гру­стил.

«Хип­пи, пан­ки и са­та­ни­сты, — объ­яс­нял Гак, — то­же, как я, ищут смысл жиз­ни…»

Он по­смот­рел на гру­ст­но­го по­до­печ­но­го и уточ­нил:

«Как я и ты. Толь­ко ты еще мал».

До­дик вздох­нул.

«Лад­но, так и быть, с од­ним те­бя по­зна­ком­лю. Хип­пи Джон, по­нял?»

Они по­мол­ча­ли.

«Прон­зи-итель­ный че­ло­век…»

Хип­пи Джон по слу­чаю при­хо­да вес­ны как раз вы­шел из «дур­ки», где он имел обык­но­ве­ние про­во­дить хо­лод­ную зи­му.

«Ему все ко­лют, что мо­гут, а не дей­ст­ву­ет! — по­яс­нял Гак, ко­гда они с До­ди­ком про­би­ра­лись че­рез мрач­ную свал­ку к жи­ли­щу прон­зи­тель­но­го Джо­на. — И этот, как его, суль­фа-ме­то… ко­ро­че, суль­фу ему ко­лют! Ло­бо­то­мию хо­те­ли де­лать, ну, че­реп вскры­вать, но тут уж мать его от­стоя­ла. Она удар­ни­ца.»

До­дик слу­шал, ста­ра­ясь быть пов­ни­ма­тель­ней — все-та­ки пер­вый по-на­стоя­ще­му ду­хов­ный зна­ко­мый. Га­ка он по­чи­тал не толь­ко как ре­про­дук­то­ра, но и как сво­его ро­да про­вод­ни­ка. В учи­те­ля его ша­лый ог­ром­ный дру­жок все-та­ки не го­дил­ся. Гак ис­пол­нял свою пер­вую про­вод­ниц­кую мис­сию очень чут­ко: па­ру раз пе­ре­та­щил ху­до­соч­но­го До­ди­ка че­рез опас­ные ямы с оск­лиз­лы­ми бор­та­ми и дном, уты­кан­ным ар­ма­ту­рой.

«У не­го вся жизнь — сплош­ной по­иск! — про­дол­жал он го­во­рить с по­до­печ­ным под мыш­кой. — Чи­та­ет, все про­ве­ря­ет, ищет, ду­ма­ет, ме­ди­ти­ру­ет…»

До­дик ус­лы­шал не­зна­ко­мое сло­во, но по­стес­нял­ся спро­сить. Вме­сто это­го он за­дум­чи­во и гну­са­во ска­зал:

«Стран­но все-та­ки… Как же его тут не тро­га­ют?»

«Кто ж его тро­нет?»

«Мань­я­ки. Бан­ди­ты».

Гак рас­хо­хо­тал­ся.

Хип­пи Джон ва­рил что-то в про­коп­чен­ной бан­ке из-под ту­шен­ки. На по­яв­ле­ние До­ди­ка он толь­ко скеп­ти­че­ски хмык­нул.

«Ну, раз та­кая ма­за», — ска­зал он за­га­доч­но.

По­том по­ню­хал со­дер­жи­мое бан­ки и ре­ши­тель­но оп­ро­ки­нул ее в кос­те­рок.

«Что, пипл, по­хи­ля­ли?»

У Джо­на бы­ли боль­шие усы и утом­лен­ное жиз­нью, вы­тя­ну­тое ли­цо. От не­го гус­то и в са­мом де­ле прон­зи­тель­но не­сло ры­бой, и чем-то еще, что на­по­ми­на­ло До­ди­ку длин­ные мерз­кие со­п­ли из из­вест­но­го анек­до­та о «пе­ре­ку­сы­ва­нии». Джон по­со­сал боль­шой па­лец, по­скреб где-то за па­зу­хой и врас­кач­ку по­брел к вы­хо­ду из жи­ли­ща. В жи­ли­ще, кста­ти го­во­ря, не име­лось ни ме­бе­ли, ни две­рей, ни окон — сплош­ные про­емы. С про­дав­лен­но­го по­тол­ка сви­са­ла ка­кая-то ве­тошь, а на по­мос­те из кир­пи­чей и чер­ных от ста­рос­ти до­сок ле­жа­ли мат­рац и ги­та­ра.

Гак огор­чил­ся. Ви­ди­мо, он хо­тел сна­ча­ла по­бе­се­до­вать за­ду­шев­но о по­ис­ке и о смыс­ле. Ма­лень­кий До­дик вздох­нул, жа­лея, что им сно­ва при­дет­ся ид­ти че­рез свал­ку. Од­на­ко вы­яс­ни­лось, что от раз­ва­лин до­муш­ки, где про­жи­вал его по­тен­ци­аль­ный на­став­ник, ве­дет ак­ку­рат­ная до­рож­ка че­рез по­лян­ку на боль­шую до­ро­гу.

По­ка они шли по до­рож­ке, Джон что-то не­то­ро­п­ли­во вну­шал Га­ку, вре­ме­на­ми пус­ка­ясь в дер­га­ный пляс, и хло­пал ку­ла­ком се­бя по за­ду, ко­лен­кам и да­же по каб­лу­кам.

«А ку­да мы идем?» — ти­хонь­ко спро­сил До­дик у Га­ка, ко­гда Джон, ска­зав ему все, что хо­тел, стал с от­стра­нен­ным ви­дом гля­деть на до­ро­гу.

«Не знаю, — так­же ше­по­том от­ве­чал „про­вод­ник“. — На ту­сов­ку ка­кую-ни­будь».

У До­ди­ка внут­ри все за­ще­ми­ло.

Джон что-то хмык­нул и ра­до­ст­но улю­люк­нул.

«Зна­ешь, как он спа­са­ет­ся от миль­то­нов? — ска­зал Гак, со­гнув­шись чуть ли не по­по­лам к са­мо­му уху До­ди­ка. — Он про­сто ны­ря­ет в му­сор­ный бак, и они его и не тро­га­ют».

«По­че­му?»

«А за­пад­ло. Гряз­но ведь. Он все ба­ки в Мо­ск­ве зна­ет».

Боль­шая до­ро­га при­ве­ла их к мет­ро. До­дик, со­вер­шен­но не пред­став­ляв­ший, ку­да это их за­не­сло, лишь уди­вил­ся, за­чем Га­ку по­тре­бо­ва­лось вес­ти его че­рез гнус­ный пус­тырь, а до это­го вез­ти на трол­лей­бу­се, ес­ли мет­ро, прав­да, дру­гое, так ря­дом.

Все лю­ди, по­па­дав­шие­ся по пу­ти, пре­зри­тель­но, брезг­ли­во или су­ро­во кри­ви­лись, гля­дя на Джо­на. Гак из со­ли­дар­но­сти по­шел чуть ли не бок о бок с хип­пом, под­та­щив за со­бой и До­ди­ка, ко­то­рый по­мор­щил­ся, уло­вив сно­ва за­пах и со­пель и ры­бы. Джон все мол­чал.

У мет­ро про­ха­жи­ва­лись три ми­ли­цио­не­ра. За­ви­дев их трой­ку, они оск­ла­би­лись, но не пре­зри­тель­но, а ра­до­ст­но и по­бе­ди­тель­ски.

«Не на­пря­гай­ся», — про­ши­пел До­ди­ку Гак.

Хип­пи по­при­вет­ст­во­вал пред­ста­ви­те­лей пра­во­по­ряд­ка гром­ким хо­хо­том сво­бод­но­го че­ло­ве­ка. Ли­ца у тех за­ка­ме­не­ли и они за­ша­га­ли на­встре­чу.

«Смот­ри, что сей­час бу­дет, — за­шеп­тал Гак. — Смот­ри!»

Джон что-то про­бор­мо­тал на не­по­нят­ном, ры­каю­щем язы­ке, за­черп­нул ру­кой гря­зи и ле­ни­во швыр­нул ее в сто­ро­ну при­бли­жаю­щих­ся ми­ли­цио­не­ров. Те ра­зом взвы­ли и бро­си­лись на не­го. Но Джон, улю­лю­кая, ус­кольз­нул и мет­нул­ся к до­мам.

«За ним!» — крик­нул Гак, и что-то по­доб­ное про­ры­ча­ли друг дру­гу ми­ли­цио­не­ры.

Впе­ре­ди нес­ся Джон, рас­пах­нув свою те­ло­грей­ку, рас­ста­вив в сто­ро­ны ру­ки и ино­гда из­де­ва­тель­ски ос­та­нав­ли­ва­ясь и под­жи­дая пре­сле­до­ва­те­лей. Те бе­жа­ли со­сре­до­то­чен­но. Гак, во­ло­ча До­ди­ка за ру­ку, пер чуть в сто­ро­не. Один из ми­ли­цио­не­ров по­гля­ды­вал на них удив­лен­но.

На­ко­нец, Джон ос­та­но­вил­ся, стан­це­вал и об­ра­тил­ся к по­го­не с ос­кор­би­тель­ной ре­чью.

«Мен­ты! — кри­чал он. — Мен­тя­ры! Я вас ко­хаю! Всю жизнь на­про­лет… Ай во­на лав бай ю!»

Все шес­те­ро стол­пи­лись у подъ­ез­да кир­пич­но­го ста­ро­го до­ма. Не ус­пел До­дик от­ды­шать­ся, как по­сле­до­ва­ла дра­ма­ти­че­ская раз­вяз­ка. Ми­ли­цио­не­ры ми­ну­ты две по­стоя­ли, зве­рея и под­зу­жи­вая друг дру­га ком­мен­та­рия­ми на джо­но­ву речь, а по­том ра­зом, прыж­ком, ока­за­лись с ним ря­дом и схва­ти­ли за те­ло­грей­ку. Джон мол­ние­нос­но вы­вер­нул­ся, и, ос­та­вив оде­ж­ду у них в ру­ках, мет­нул­ся к подъ­ез­ду, про­бе­жал под са­мы­ми ок­на­ми и вновь вы­ско­чил на до­ро­гу у дру­го­го подъ­ез­да. Миль­то­ны пом­ча­лись за ним. Гак поч­ти­тель­но по­доб­рал все­ми бро­шен­ную те­ло­грей­ку и про­орал:

«Да­вай, Джон, да­вай!»

«Не от­ста­вай!» — про­зву­ча­ло в от­вет.

Тут, на­ко­нец, и пре­сле­до­ва­те­ли со­об­ра­зи­ли, что не­ле­пая па­роч­ка из дыл­дяя и со­п­ли­во­го ев­рей­ско­го маль­чи­ка не­спро­ста все вре­мя оши­ва­ет­ся не­по­да­ле­ку. Они к то­му вре­ме­ни за­гна­ли хип­пи в угол дво­ра. При­бли­же­ние Га­ка и До­ди­ка вы­зва­ло у них при­ступ ра­до­сти:

«Уче­нич­ков за­вел! Но­вая сме­на!»

То, что да­же ми­ли­цио­не­ры при­зна­ли в нем уче­ни­ка прон­зи­тель­но­го ду­хов­но­го че­ло­ве­ка, на­пол­ни­ло серд­це До­ди­ка при­зна­тель­но­стью и стра­хом.

Джон вновь при­нял­ся ос­корб­лять и при­пля­сы­вать. Ми­ли­цио­не­ры лас­ко­во жму­ри­лись: бе­жать ему бы­ло не­ку­да. Ес­ли не счи­тать му­сор­но­го ба­ка.

За­та­ив ды­ха­ние, До­дик смот­рел и учил­ся. В тот са­мый мо­мент, ко­гда ярость ми­ли­цио­не­ров за­ста­ви­ла их рва­нуть­ся в са­мом пра­вед­ном гне­ве к не­му, с воз­де­ты­ми к не­бу чер­ны­ми пал­ка­ми, Джон пе­ре­мах­нул че­рез край ба­ка и чем-то там за­шур­шал. На­ру­жу по­ле­те­ли тряп­ки, ящи­ки и лис­ты гни­лой, чер­но­ва­той ка­пус­ты. По­том кош­ка. По­том над кра­ем воз­ник­ло до­воль­ное и чу­ма­зое ли­цо. На ухе кра­со­ва­лась плю­ха ка­ко­го-то от­вра­ти­тель­но­го, зе­ле­но­ва­то­го му­со­ра яв­но ор­га­ни­че­ско­го про­ис­хо­ж­де­ния.

«Бе­ри­те ме­ня! — от­чет­ли­во за­во­пил Джон. — Бе­ри­те!»

Он еще силь­нее взво­ро­шил со­дер­жи­мое ба­ка. Да­же до До­ди­ка с Га­ком, сто­яв­ших мет­рах в де­ся­ти, дош­ла гнус­ная вонь. Ми­ли­цио­не­ры за­топ­та­лись во­круг. Джон ки­нул в од­но­го жел­тым ош­мет­ком.

«Ну, иди­те, об­ни­мем­ся! — крик­нул он и тут оза­бо­тил­ся. — Вы что там стои­те? — по­звал он Га­ка. — Бы­ст­рее!»

И толь­ко то­гда До­дик по­нял, что сей­час бу­дет.

«Возь­мем, что ли, этих?» — спро­сил у то­ва­ри­щей один из миль­то­нов.

И вот, креп­ко об­хва­тив Га­ка с обе­их сто­рон, а До­ди­ка про­сто за ши­во­рот, их по­влек­ли в от­де­ле­ние. Гру­ст­ный Джон, на­по­ло­ви­ну вы­су­нув­шись из сво­его ба­ка, что-то гром­ко ка­ню­чил на не­из­вест­ном ни­ко­му язы­ке.

Впро­чем, в от­де­ле­нии им ни­че­го страш­но­го не сде­ла­ли. Дыл­да Гак, пы­тав­ший­ся по до­ро­ге рас­ска­зать о ка­ких-то пра­вах, по­лу­чил па­ру тыч­ков, а До­ди­ка, оро­бев­ше­го до то­го, что за­дро­жа­ли ко­лен­ки, тре­тий миль­тон, по­жи­лой и со­чув­ст­вен­ный, чуть ли не до­нес на ру­ках.

За До­ди­ком прие­ха­ла ма­ма Га­ля, она же уго­во­ри­ла от­пус­тить уг­рю­мо­го Га­ка, ко­то­рый все но­ро­вил ис­тре­бо­вать ка­кую-то ком­пен­са­цию.

Боль­ше До­дик Джо­на не ви­дел.

За­то, слов­но бы убе­див­шись в его же­ла­нии что-то по­стичь, Гак при­нял­ся зна­ко­мить его со все­ми, кто в его по­ни­ма­нии, мог по­мочь. Всё это бы­ли лю­ди не­множ­ко стран­ные, не­множ­ко смеш­ные, но глу­бо­ко за­ня­тые свои­ми, тя­же­лы­ми и уто­ми­тель­ны­ми раз­бор­ка­ми с ок­ру­жаю­щим ми­ром. Ска­зать ни­че­го важ­но­го они не мог­ли.

На­ко­нец, на го­ри­зон­те объ­я­ви­лись ка­кие-то са­та­ни­сты.

Они объ­я­ви­лись и тут же при­бли­зи­лись:

«Мы едем к Гу­не в По­дольск! — ска­зал Гак. — Гу­ня — са­та­нист-дуа­лист. Се­го­дня у них по­свя­ще­ние».

Гу­ня жил в стран­ной квар­ти­ре. Там не бы­ло ни ди­ва­на, ни стуль­ев, ни да­же сто­ла. Сте­ны, пол и по­то­лок бы­ли вы­кра­ше­ны в чер­ный цвет. В од­ном уг­лу был вы­пи­сан крас­ный круг с бе­лой сва­сти­кой, в дру­гом — не­кий за­га­доч­ной, слож­ный знак, на­по­ми­наю­щий узо­ры ка­лей­до­ско­па. По чер­но­му по­лу тре­вож­но бе­гал чер­ный пе­тух. Хо­зя­ин, впус­тив Га­ка и До­ди­ка, блес­нул на них ве­се­ло гла­за­ми, схва­тил пе­ту­ха, от­нес в угол под зна­ком и ме­лом замк­нул его в кру­ге. В се­ре­ди­не ком­на­ты, так же ме­лом, бы­ли об­ве­де­ны кон­ту­ры че­ло­ве­ка, как это де­ла­ют при убий­ст­вах.

Пе­тух за­ку­дах­тал. До­дик вздрог­нул.

Гу­ня был взросл, лет со­ро­ка, и сдер­жан­но гос­те­прии­мен.

«А, на­ше­го жи­дов­ско­го пол­ку при­бы­ло!» — ска­зал он, при­вет­ст­вуя До­ди­ка.

«Гу­ня…» — уко­риз­нен­но на­чал Гак.

«А, что, я то­же ев­рей! На вось­мую… Или ше­ст­на­дца­тую, — уди­вил­ся тот и про­тя­нул До­ди­ку боль­шую, мяг­кую ла­пу. — Гюн­тер. Мак­сим Мак­си­мо­вич», — ука­зал он на пе­ту­ха.

«Ты же фа­шист», — уди­вил­ся Гак, не­при­ну­ж­ден­но уса­жи­ва­ясь на пол.

«Не-е-ет, — про­тя­нул Гу­ня. — Я са­та­нист. Я ма­ни­хей! Адольф Гит­лер то­же был са­та­нист-ма­ни­хей, и за это я его ува­жаю».

Гак по­ка­чал го­ло­вой в ви­ди­мом вос­хи­ще­нии. До­дик пе­ре­ми­нал­ся у две­ри, не ре­ша­ясь ни сесть, ни встать к страш­ной чер­ной сте­не.

«Это — не­нуж­ные слож­но­сти, — ска­зал Гу­ня, по-преж­не­му улы­ба­ясь. — Да, Гит­лер уби­вал на­ших ев­ре­ев, но все — по ука­зу. Не бу­дет же об­су­ж­дать Его ука­зы!» — он по­смот­рел в пол.

«Не бу­дем, — со­гла­сил­ся Гак, и все же не вы­дер­жал, — мо­жет, по-твое­му, Гит­лер то­же был ев­рей?»

Тут Гу­ня раз­вол­но­вал­ся. Он за­бе­гал, как пе­тух до то­го, как его по­са­ди­ли в угол, он стал ска­лить­ся на Га­ка, по­шел в ван­ную, вер­нул­ся в чер­ном длин­ном пла­ще и стал что-то бор­мо­тать. До­дик гля­дел за­ча­ро­ван­но.

«Что же ты, что же ты… — бор­мо­тал Гу­ня. По­том за­мер, ви­ди­мо, ре­шив взять се­бя в ру­ки. И за­та­ра­то­рил: — Глав­ное — не вол­но­вать­ся… Глав­ное — не вол­но­вать­ся! С че­го это мне вол­но­вать­ся? Вот еще не хва­та­ло — мне — вол­но­вать­ся! Глав­ное — не вол­но­вать­ся».

По­сле это­го он про­из­нес та­ин­ст­вен­ное за­кли­на­ние, про­бе­жал в угол ком­на­ты, по­це­ло­вал знак, под­хва­тил на ру­ки пе­ту­ха, и, бро­сив: «По­шли! Нам по­ра!», по­шел к глав­ной две­ри. Пе­тух мол­чал.

Че­рез пол­ча­са они при­шли в мрач­ный лес. К то­му вре­ме­ни Мак­сим Мак­си­мо­вич не на шут­ку опе­ча­лил­ся. Гу­ня, сты­дясь сво­их чувств, уве­ще­вал ста­ро­го дру­га сдер­жан­но и по-муж­ски.

«Та­кая твоя судь­ба», — го­во­рил он пе­ту­ху.

Тот го­ре­ст­но крях­тел из-под мыш­ки.

«Боль­шая честь, — уве­рял Гу­ня, — там, зна­ешь, сколь­ко раз­ных дру­гих пе­ту­хов бы­ло, я те­бя от­сто­ял…»

«Что это?» — уди­вил­ся До­дик.

«Ри­ту­ал ка­кой-то зна­чи­тель­ный, — про­шеп­тал ему Гак. — Ви­дишь, он сво­им Мак­си­мы­чем да­же по­жерт­во­вал. А они два го­да вме­сте жи­вут».

«Что зна­чит: зна­чи­тель­ный?»

Они шли без тро­пы, как Гак объ­яс­нил до это­го — спе­ци­аль­но. Шли на ме­сто сбо­ра всех ве­ду­щих са­та­ни­стов, дья­во­ли­стов и ма­ни­хе­ев Мо­с­ков­ской об­лас­ти.

«Ну, бош­ку Мак­си­мы­чу точ­но от­ру­бят», — не­уве­рен­но ска­зал До­ди­ку «про­вод­ник».

Гу­ня, слов­но ус­лы­шав их ше­пот, опять за­бор­мо­тал, боль­ши­ми кру­га­ми бе­гая меж де­ревь­ев, то уле­тая да­ле­ко впе­ред, то пе­ре­ме­ща­ясь им в тыл. Ко­гда их тра­ек­то­рии пе­ре­се­ка­лись, до удив­лен­ных но­вень­ких до­но­си­лось:

«Глав­ное… И с че­го бы мне… Не вол­но­вать­ся! …Мак­си­мыч…»

Так он и бе­гал, взме­тая осен­ние ли­стья, по­ка До­дик не за­мерз. Они с Га­ком в ка­кой-то мо­мент ос­та­но­ви­лись и се­ли на два пень­ка ря­дом с друг с дру­гом, ожи­дая, ко­гда же нерв­ный са­та­нист уто­мит­ся. По­том До­дик ска­зал:

«Я за­мерз. Ко­гда мы при­дем?»

Гу­ня взял се­бя в ру­ки. Ас­самб­лея ока­за­лась по­бли­зо­сти — в ук­ром­ной ча­ще. Мрач­ные лю­ди в чер­ных до­ж­де­ви­ках с ка­пю­шо­на­ми пе­ре­ми­на­лись во­круг ка­кой-то зло­ве­ще ры­жей ко­ло­ды. Часть ча­щи очи­сти­ли от кус­тов и раз­ве­ли кос­тер. На ог­не жа­ри­ли хлеб два са­та­ни­ста и три са­та­ни­ст­ки — все, как на под­бор, ры­жие. Гу­ня про­сле­до­вал к глав­ным фи­гу­рам у ко­ло­ды, а Гак с До­ди­ком под­се­ли греть­ся к ко­ст­ру.

«Ско­ро нач­нем, — та­ин­ст­вен­но воз­вес­ти­ла им од­на ры­жая са­та­ни­ст­ка. — Где ва­ши ман­тии?»

«У нас нет», — от­кро­вен­но при­знал­ся Гак.

«Но­вень­кие, — оп­ре­де­ли­ла она. — А я Да­ша. Я — ведь­ма». — При этом она за­чем-то под­ня­ла ла­до­ня­ми свои круп­ные гру­ди и уг­ро­жаю­ще ими трях­ну­ла.

До­дик опас­ли­во по­ко­сил­ся на нее.

Гак по­вел се­бя бо­лее ре­ши­тель­но:

«Даш, а че­го празд­ну­ем?»

Она изу­ми­лась.

«Ну, в смыс­ле, ка­кой ри­ту­ал, что за день?»

Она скрои­ла фи­зио­но­мию.

«По­свя­ще­ние?» — на­стаи­вал Гак.

Она раз­ра­зи­лась ведь­мов­ским хо­хо­том. Гру­ди са­ми, без по­мо­щи рук, из­де­ва­тель­ски за­ко­лы­ха­лись. Гак оби­дел­ся.

Все ос­таль­ные бы­ли в ман­ти­ях. Гу­ня — в сво­ем чер­ном пла­ще. Он и на­чал та­ин­ст­вен­ную це­ре­мо­нию. Спер­ва он про­орал в чер­ное не­бо ка­кие-то ро­ко­чу­щие сло­ва.

«Ме­ж­ду про­чим, это ив­рит, — про­шеп­тал До­ди­ку Гак. — Ну, ев­рей­ский язык».

Зву­чал ев­рей­ский язык до­воль­но ду­рац­ки, и До­ди­ку ста­ло гру­ст­но.

По­том Гу­ня ска­зал:

«У нас се­го­дня… — тут он пре­рвал­ся, что­бы сморк­нуть­ся. — се­го­дня… день. Не вол­но­вать­ся!» — стро­го ска­зал он в не­бе­са и умолк.

Ини­циа­ти­ву пе­ре­хва­ти­ла гру­да­стая ры­жая Да­ша.

«У-у-у!» — ска­за­ла она и на­ча­ла рит­мич­но рас­ка­чи­вать­ся. Ос­таль­ные то­же за­ка­ча­лись, но толь­ко без «у».

«Кро­ви!» — вдруг взвизг­нул кто-то не­опо­зна­вае­мый из них, то ли муж­чи­на, а то ли жен­щи­на.

«Чер­ной кро­ви!» — под­твер­дил кто-то дру­гой, го­раз­до му­же­ст­вен­ней.

«Ас­та­рот, Вель­зе­вул, Ба­фо­мет…» — скорб­но за­бор­мо­тал са­та­нист Гу­ня.

Да­ша схва­ти­ла из ко­ст­ра пы­лаю­щую вет­ку и за­чер­ти­ла ей в воз­ду­хе сна­ча­ла круг, по­том тре­уголь­ник, а по­том ка­кие-то не­оп­ре­де­ли­мые фи­гу­ры. Гу­ня тоск­ли­во сплю­нул на зем­лю. Тут все и за­мер­ли. Да­ша от­бро­си­ла вет­ку, хлеб­ну­ла че­го-то из чер­ной пла­ст­мас­со­вой фляж­ки и ста­ла по­оче­ред­но ог­ля­ды­вать всех стоя­щих мрач­ным взгля­дом. Гу­ня за­то­пал но­га­ми. Да­ша упер­лась взгля­дом в До­ди­ка, из­влек­ла из скла­док пла­ща ог­ром­ный ку­хон­ный нож и вру­чи­ла ему.

«Ты».

До­дик не ше­лох­нул­ся.

«Ты!»

«Че­го это я?» — спро­сил он с по­доз­ре­ни­ем.

Гу­ня ска­зал еще что-то ро­ко­чу­щее не­бе­сам, слов­но бы со­мне­ва­ясь. И вдруг они от­ве­ти­ли даль­ним гро­мом!

Да­ша от­ки­ну­ла ка­пю­шон и с уг­ро­жаю­щим ви­дом шаг­ну­ла к До­ди­ку.

«Режь! — за­кри­ча­ла она. — Чер-рной кро­ви!»

До­дик пе­ре­пу­гал­ся. Кто-то не­опо­зна­вае­мый под­хва­тил Мак­си­мы­ча и стал уст­раи­вать его на ко­ло­де. Пе­тух мол­ча от­би­вал­ся.

«За­чем же мне ре­зать это­го пе­ту­ха?» — рас­су­ди­тель­но спро­сил До­дик-Цы­п­ле­нок.

Да­ша страш­но за­ры­ча­ла. Об­ла­да­тель му­же­ст­вен­но­го го­ло­са плес­нул че­го-то в огонь, от­че­го тот взвил­ся вверх яр­ко-зе­ле­ным. Гак под­ско­чил к До­ди­ку, схва­тил из рук ведь­мы нож и ре­ши­тель­но по­шел к ко­ло­де. Его пе­ре­хва­ти­ли и от­та­щи­ли.

«Он!» — про­ре­ве­ла ведь­ма, ука­зы­вая на До­ди­ка. У не­го за­дро­жа­ли ко­ле­ни. Гак от­дал нож од­но­му из на­па­дав­ших.

Пе­тух вы­рвал­ся и, кло­ко­ча, про­пал в кус­тах. Гу­ня бро­сил­ся вслед. Да­ша всу­ну­ла нож в ока­ме­нев­шую горсть До­ди­ка. Все за­мол­ча­ли и за­сты­ли. Не­ожи­дан­но из тем­но­ты до­нес­ся го­ре­ст­ный, пред­смерт­ный вопль Мак­си­мы­ча, и вско­ре поя­вил­ся Гу­ня. Пе­тух сви­сал го­ло­вой вниз у не­го с дро­жа­щих рук.

Гу­ня что-то объ­яс­нил вверх. Гро­ма не по­сле­до­ва­ло.

«Опять не уда­лось», — пре­зри­тель­но объ­я­ви­ла Да­ша, буд­нич­ным жес­том ото­бра­ла у До­ди­ка нож и от­сек­ла мерт­во­му Мак­си­мы­чу го­ло­ву. До­ди­ка вы­рва­ло. Гу­ня за­пла­кал, и Гак увел их обо­их до­мой.

Боль­ше к са­та­ни­стам Цы­п­лен­ка ни­кто не во­дил. Но, не про­шло и не­де­ли, как Гак при­стра­стил­ся к «экс­т­ра­сен­сор­ным нау­кам». Он при­нес к До­ди­ку не­сколь­ко пас­порт­ных фо­то­гра­фий раз­ных лю­дей. Все кар­точ­ки бы­ли с раз­ны­ми де­фек­та­ми — как он объ­яс­нил, ина­че бы их ему не от­да­ли.

«Сей­час я по­ло­жу их мор­да­ми вниз, — со­об­щил он тор­же­ст­вен­но. — А по­том ты уви­дишь».

Он по­ло­жил. За­крыл гла­за и стал во­дить над фо­то­гра­фия­ми дро­жа­щей, ог­ром­ной ла­до­нью. Па­ру раз об­ли­зал язы­ком пе­ре­со­хшие гу­бы. До­дик с ин­те­ре­сом на­блю­дал.

«Зна­чит, так, — объ­я­вил Гак ми­нут че­рез два­дцать, и ткнул паль­цем в „спин­ку“ од­ной фо­то­гра­фии. — С этим фрук­том кон­такт луч­ше все­го. Я ска­жу, а по­том мы вме­сте уви­дим. Это му­жик, лет со­ро­ка, хо­ло­стой и боль­ной. А-па!»

С фо­то­гра­фии на них гля­дел дей­ст­ви­тель­но, скорб­ный тол­сто­ше­ий муж­чи­на. Гак по­бе­ди­тель­но по­ко­сил­ся на До­ди­ка.

«А я так смо­гу?»

«Тут, пер­во де­ло — кон­такт. Слу­шай, что они го­во­рят… Тре­ни­руй­ся!» — и Гак по­шел на кух­ню ку­рить. Там он всту­пил в ка­кой-то дли­тель­ный спор с ба­буш­кой Се­ра­фи­мой, а До­дик ос­тал­ся кол­до­вать над фо­то­гра­фия­ми.

Ни­че­го у не­го не по­лу­ча­лось. С са­мо­го на­ча­ла фо­то­гра­фи­че­ские пер­со­на­жи уп­ря­мо от­ка­за­лись вхо­дить с ним в кон­такт. Он не про­сто во­дил ру­кой над кар­точ­ка­ми; от­ча­яв­шись, он пе­ре­во­ра­чи­вал их, и, за­жму­рив гла­за, тер­пе­ли­во тис­кал глад­кий кар­тон. Он да­же клал их на вспух­шие от тос­ки ве­ки. Ни тол­сто­ще­кий муж­чи­на, ни две дев­чон­ки с ко­сич­ка­ми (обе морг­ну­ли, от­че­го, вер­но, фо­то­гра­фии и за­бра­ко­ва­ли), ни раз­ве­се­лый бу­гай, че­рез мор­ду ко­то­ро­го про­шел, буд­то шрам, тол­стый во­лос, на­лип­ший на плен­ке, не да­же се­дой ста­ри­чок с со­чув­ст­вен­ным взгля­дом (у не­го по ще­ке рас­плы­лось жел­тое пят­но про­яви­те­ля) ни­че­го о се­бе не со­об­ща­ли. Они уп­ря­мо мол­ча­ли. Од­на толь­ко тет­ка в оч­ках и не­ле­пом бур­ну­се вро­де бы, на се­кун­ду, от­тая­ла и что-то про­сиг­на­ли­зи­ро­ва­ла не­сча­ст­но­му До­ди­ку. Но он с пе­ре­пу­гу пе­ре­пу­тал ее с бу­га­ем.

Гак вер­нул­ся и схо­ду рас­ко­лол ста­рич­ка. По­том он хи­хик­нул и пред­ло­жил До­ди­ку тре­ни­ров­ку по­про­ще: оп­ре­де­лить, ка­ко­го по­ла ли­цо ут­кну­лось в ла­ки­ро­ван­ную дос­ку сто­ла. Он очень пу­та­но объ­яс­нил, что сиг­на­лы бу­дут чет­ко раз­нить­ся. Од­на­ко сам два­ж­ды ошиб­ся. А, ра­зо­злив­шись, пред­ло­жил бро­сить эту бе­ли­бер­ду. Вспо­тев­ший от уси­лий Да­вид с ним лег­ко со­гла­сил­ся.

Гак уда­лил­ся. В даль­ней­шем его эзо­те­ри­че­ские дос­ти­же­ния ста­ли че­ре­до­вать­ся с за­га­доч­ны­ми ро­ма­на­ми. О сво­их де­вуш­ках он по­ве­ст­во­вал До­ди­ку дос­та­точ­но ску­по. Все боль­ше на­пи­рал на их мно­го­чис­лен­ность и не­аде­к­ват­ность по­ве­де­ния.

«Ле­ля та­кая… — рас­ска­зы­вал он. — Юмо­ри­ст­ка. Ле­жим, зна­чит, и я за­снул. Вдруг но­чью, в тем­но­те, она как раз! Мне тап­ком по мор­де… Я ей: че­го? А она: из­ви­ни­те, не знае­те, как про­ехать к гос­ти­ни­це Рос­сия? Ока­за­лась лу­на­тич­ка… Бу­ду­щий ма­те­ма­тик».

Но он при­хо­дил еще мно­го раз, учил До­ди­ка со вну­ше­ни­ем во­дить ру­кой по сте­не, упи­рать­ся взгля­дом в спи­чеч­ный ко­ро­бок, гип­но­ти­зи­ро­вать му­равь­ев, та­ра­ка­нов и божь­их ко­ро­вок. В кон­це кон­цов, это на­дое­ло обо­им. До­дик сму­щен­но по­доз­ре­вал, что все это — как-то не то. «Ре­про­дук­тор» со­пел и изы­ски­вал но­вые тро­пы.

«Слу­шай, — ска­зал он од­на­ж­ды, ре­ши­тель­но за­ку­рив си­га­ре­ту, вы­та­щен­ную у ро­ди­те­ля из паль­то. — Слу­шай».

До­дик при­го­то­вил­ся слу­шать, на вся­кий слу­чай под­сев по­бли­же к ра­ко­ви­не — они со­ве­ща­лись на кух­не, по­ка стар­шие Га­ко­вы «за­ни­ма­лись ко­пей­кой».

«Пом­нишь, как мы ез­ди­ли к Гу­не? И как Мак­сим Мак­си­мы­ча…? Опыт, да?»

До­дик по­ежил­ся, но ни­че­го не ска­зал. Гак зая­вил:

«Все эти ку­роч­ки и пе­туш­ки — че­пу­ха. Нам на­до уви­деть, как у лю­дей».

До­дик ис­пу­гал­ся.

«Есть у ме­ня один са­ни­тар, — про­дол­жал раз­гла­голь­ст­во­вать Га­ков. — Он обе­щал взять нас с со­бой, ко­гда жму­рик на­клю­нет­ся».

До­дик уны­ло кив­нул.

«Толь­ко ус­ло­вие: ко­гда ко­пы­тить­ся бу­дет, чур не виз­жать!»

До­дик сно­ва кив­нул и ос­та­вил го­ло­ву скло­нен­ной к пле­чу. Пред­при­ятие ему не очень-то нра­ви­лось.

Са­ни­тар про­ре­зал­ся ско­ро. Он был чьим-то бра­том. За ни­ми за­еха­ла «Ско­рая по­мощь», и под удив­лен­ны­ми взгля­да­ми дво­ро­вых ста­рух они в нее по­гру­зи­лись. Са­ни­тар был очень мра­чен. Су­дя по Га­ко­ву, он счи­тал, что и До­дик ока­жет­ся пред­ста­ви­тель­ным.

«Ку­да я вас де­ну на стан­ции? — орал он воз­му­щен­но. — Ну, мой се­го­дня в за­гу­ле, а дру­гие вра­чи?»

Га­ков по­жи­мал пле­ча­ми. До­дик гру­стил.

Но си­деть на стан­ции им не при­шлось. От­ку­да-то по­зво­ни­ли, са­ни­тар во­рвал­ся в под­соб­ку, где они хо­ро­ни­лись, стре­ми­тель­ный как ура­ган, и сияю­щий, как на­чи­щен­ный апель­син.

«Есть один! Вер­ный слу­чай!»

По до­ро­ге — шо­фер не­одоб­ри­тель­но ко­сил­ся на двух ма­ло­ле­ток в бе­лых ха­ла­тах — он рас­ска­зал, что они едут «по серд­цу». Па­ци­ент очень ста­рый.

«Так что взве­ши­вай­те на здо­ро­вье ду­шу, — за­кон­чил он ра­до­ст­но. — На здо­ро­вье!»

У До­ди­ка кла­ца­ли зу­бы. Он и не знал, что они едут взве­ши­вать ду­шу. Га­ков рас­пря­мил свои пле­чи, за­дев при этом ка­кое-то обо­ру­до­ва­ние в ма­ши­не, как буд­то он го­то­вил­ся под­ни­мать боль­шую тя­жесть.

Им от­кры­ла су­хонь­кая ста­руш­ка с за­пла­кан­ны­ми гла­за­ми.

«Прак­ти­кант и са­ни­тар, — бро­сил ей чей-то брат, ука­зав на Га­ко­ва с До­ди­ком. — Я — врач. Где боль­ной?»

Они про­тис­ну­лись в ог­ром­ную ком­на­ту, сте­ны ко­то­рой по­кры­ва­ли уют­ные, мох­на­тые ков­ры. На боль­шой же­лез­ной кро­ва­ти ле­жал по­жи­лой одут­ло­ва­тый муж­чи­на в оч­ках и с зе­ле­но­ва­тым ли­цом.

«Про­фес­со­ру ста­ло луч­ше», — мяг­ко ска­за­ла ста­руш­ка, морг­ну­ла и по­шла го­то­вить чай.

«Ну-ну, сей­час про­ве­рим».

По­ка са­ни­тар рас­кла­ды­вал на сту­ле свой че­мо­дан­чик, До­дик с Га­ко­вым, не от­ры­ва­ясь, гля­де­ли в ли­цо про­фес­со­ра. Про­хо­дя ми­мо них в ван­ную мыть ру­ки, са­ни­тар встре­во­же­но пих­нул До­ди­ка лок­тем — на­вер­ное, бо­ял­ся, что он за­виз­жит. Они ос­та­лись од­ни с па­ци­ен­том.

Ста­ри­чок ле­жал на вы­со­кой по­душ­ке и жал­ко кри­вил­ся, си­лясь хоть чуть-чуть улыб­нуть­ся.

«Да-а-а», — ска­зал Га­ков по­те­рян­но. Он по­блед­нел и от­вел гла­за от ста­рич­ка. До­дик смот­рел, скло­нив го­ло­ву на бок и час­то ми­гая.

«Ка­кой мо­ло­день­кий…», — со­чув­ст­вен­но про­из­нес­ла ста­руш­ка, воз­ник­нув ря­дом с ни­ми, и по­ка­ча­ла го­ло­вой.

До­ди­ку на гла­за ста­ли на­во­ра­чи­вать­ся сле­зы. Са­ни­тар в ван­ной гре­мел мыль­ни­цей и на­пе­вал что-то ве­се­лое.

«Мо­жет, пой­дем?» — про­шеп­тал Га­ков.

Ста­ри­чок уло­вил их ис­пу­ган­ные взгля­ды и по­пы­тал­ся еще улыб­нуть­ся. Тут До­дик не вы­дер­жал. Он, мел­ко пе­ре­би­рая за­пле­таю­щи­ми­ся но­га­ми, под­бе­жал к кро­ва­ти, плюх­нул­ся на ко­ле­ни, и, схва­тив ста­рич­ка за ру­ку, вы­тя­нул шею.

«Сов-сем маль-чик», — вы­да­вил тот.

«Вы не ум­ре­те? Вы бу­де­те жить? — за­тряс его До­дик за ру­ку, — бу­де­те? Ска­жи­те!»

Сле­зы тек­ли на­стоя­щим ручь­ем.

Про­фес­сор по­смот­рел на не­го, яв­но стес­ня­ясь, что мо­жет уме­реть на гла­зах у та­ко­го юно­го су­ще­ст­ва. Он по­пы­тал­ся взбод­рить это­го стран­но­го прак­ти­кан­та, за­лих­ват­ски кив­нул и про­из­нес:

«Бу­ду… жить».

Тут Га­ков за­хлю­пал, из­дал стран­ный стон и бро­сил­ся вон из квар­ти­ры. До­дик, по­гла­див на­пос­ле­док ру­ку про­фес­со­ра и из­ви­ни­тель­но по­ки­вав, по­бе­жал вслед за ним. По до­ро­ге он на­ткнул­ся на са­ни­та­ра.

Боль­ше они та­ки­ми де­ла­ми ре­ши­ли не за­ни­мать­ся. Тем бо­лее что са­ни­тар-чей-то-брат уст­ро­ил Га­ко­ву страш­ный раз­нос. Но ска­зал, что про­фес­сор не умер.

Глава 3. Свет невечерний

Гак не­дол­го ос­та­вал­ся в без­дей­ст­вии. В пе­ре­хо­де мет­ро он встре­тил бап­ти­ста с бар­хат­ным го­ло­сом и в бейс­бол­ке, по­лу­чил Биб­лию и был по­тря­сен от­кры­ваю­щи­ми­ся пер­спек­ти­ва­ми об­ра­ще­ния в ве­ру. До­ди­ку он объ­яс­нил, что не­ожи­дан­но ощу­тил весь дре­му­чий и тя­го­ст­ный грех сво­ей пред­ше­ст­вую­щей жиз­ни. По­том он усом­нил­ся в бап­ти­ст­ской Биб­лии, та­кой глян­це­вой, тон­кой и от­кро­вен­но аме­ри­кан­ской. Гак на­шел на­деж­ный пра­во­слав­ный храм, и по­шел вы­яс­нять, а мож­но ли это чи­тать.

Од­на­ко гру­ст­ный ба­тюш­ка в хра­ме про бап­ти­стов ни­че­го не ска­зал, а по­ка­чал го­ло­вой и про­мол­вил:

«По­ра вам во­цер­ко­вить­ся…»

Так Гак и всту­пил на путь хри­сти­ан­ст­ва. Пер­вые дни он вел с пу­ти под­роб­ные ре­пор­та­жи для До­ди­ка. Рас­ска­зал, как сна­ча­ла по­был ог­ла­шен­ным, а по­том не­спеш­но и пра­виль­но ка­те­хи­зи­ро­вал­ся. И, на­ко­нец, был кре­щен.

На­ча­лась у не­го та­ин­ст­вен­ная жизнь ду­ха. Па­рал­лель­но у не­го раз­ви­ва­лась дру­гая — он уст­ро­ил­ся на де­неж­ную ра­бо­ту, все-та­ки груз­чи­ком, но уже на во­кза­ле. Он ре­ши­тель­но пе­ре­име­но­вал До­ди­ка в «Да­ва», по име­ни за­гра­нич­но­го шо­ко­ла­да. И не­ожи­дан­но стал силь­но пить.

«Это ис­кус та­кой, — объ­яс­нял он сев­шим го­ло­сом До­ди­ку в те­перь ред­кие встре­чи. — Не со­гре­шишь, не по­ка­ешь­ся. Ско­ро сам пой­мешь».

До­дик не по­ни­мал и во­дил но­сом из сто­ро­ны в сто­ро­ну, ощу­щая га­ков­ский «ис­кус» по за­па­ху.

Про­шла зи­ма и да­же май, а Гак все не то­ро­пил­ся де­лить­ся с ним те­ми ис­ти­на­ми, что по­черп­нул. До­дик за­кон­чил вось­мой класс, и по на­стоя­нию всей се­мьи, ре­шил про­дол­жить об­ра­зо­ва­ние. Гак к этой идее от­нес­ся скеп­ти­че­ски.

«Лад­но, — ска­зал он. — Еще два го­да ты на­стоя­щей жиз­ни не по­ню­ха­ешь. Всей ее скор­би. Но про­све­тить те­бя я все-та­ки про­све­щу».

Он при­вел До­ди­ка к се­бе до­мой. Ни­ко­го там боль­ше не бы­ло, толь­ко га­ко­ва ба­буш­ка, ко­то­рая вре­мя от вре­ме­ни по­яв­ля­лась в две­рях, как пух­лый при­зрак в бе­лом ха­ла­те с цве­точ­ка­ми. Она оха­ла и тре­вож­но, как выпь на бо­ло­те, спра­ши­ва­ла:

«Вну­чек, а я чай­ник ста­ви­ла или не ста­ви­ла?»

Гак су­ро­во мол­чал.

«Спа­си­бо, вну­чек», — го­во­ри­ла ста­руш­ка, чем-то уте­шен­ная, и ухо­ди­ла, что­бы при­дти че­рез де­сять ми­нут с тем же во­про­сом.

Гак уса­дил До­ди­ка за вер­стак, на­лил ему чаю, а пе­ред со­бой вы­ста­вил бу­тыл­ку вод­ки. Мис­ка гор­чич­ных су­шек бы­ла у них на дво­их. Вна­ча­ле они со­сре­до­то­чен­но пи­ли, ка­ж­дый свое. До­дик бо­ял­ся да­же лиш­ний раз бряк­нуть ло­жеч­кой, что­бы не спуг­нуть мо­мент га­ко­ва от­кро­ве­ния.

«Вот, гля­ди, Дав, — ука­зал, на­ко­нец, Гак на даль­ний угол сво­ей ком­на­ты. — Это крас­ный угол. Там, ви­дишь, ико­ны».

До­дик поч­ти­тель­но обо­зрел. Ико­ны бы­ли кра­си­вые.

«Внут­рен­ний свет», — воз­вес­тил от­чет­ли­во Га­ков и умолк, при­сталь­но вгля­ды­ва­ясь в по­до­печ­но­го.

До­дик ста­ра­тель­но по­ка­зал, что на­ме­рен при­леж­но впи­ты­вать муд­рость: он сло­жил по-школь­но­му ру­ки и скло­нил го­ло­ву впра­во. То­гда Гак ше­вель­нул ши­ро­ким пле­чом и стал из­ла­гать вну­ши­тель­ным го­ло­сом.

Бы­ли упо­мя­ну­ты гре­че­ские иси­ха­сты с их хри­сто­вой мо­лит­вой, Ан­д­рей Руб­лев, Се­ра­фим Са­ров­ский, и осо­бен­но — бла­го­дат­ные оп­тин­ские стар­цы. Гак по­сте­пен­но по­крыл вер­стак то­нень­ки­ми бро­шюр­ка­ми на бу­ро­ва­той бу­ма­ге, про­пах­шей чем-то то­ми­тель­но-слад­ким. До­дик уз­нал про еги­пет­ских пус­тын­ни­ков и мол­чаль­ни­ков, вы­слу­шал дол­гий от­ры­вок из «Лу­га Ду­хов­но­го». И при этом он с ра­до­стью от­ме­чал, что ни­ка­ких обыч­ных по­зы­вов не ис­пы­ты­ва­ет. Же­лу­док бла­го­душ­но пе­ре­ва­ри­вал суш­ки. Гла­за не вы­пу­чи­ва­лись. Ико­та не би­ла и да­же ка­дык не иг­рал. А уж как ему бы­ло все ин­те­рес­но! И глав­ное, Гак пе­рио­ди­че­ски тол­ко­вал о внут­рен­нем вос­хо­ж­де­нии к све­ту. Тут-то До­дик и во­зом­нил, что, на­ко­нец-то, встре­тил что-то глу­бо­кое, важ­ное и ему пред­на­чер­тан­ное. То са­мое, о чем не­яс­но гре­зи­лось со вре­мен фо­то­под­ва­ла и зер­ка­ла.

А по­том по­че­му-то Гак стал на­стаи­вать на том, что­бы До­дик с ним вы­пил.

«Ина­че, — ут­вер­ждал он, — ни­че­го не вос­при­мешь».

До­дик уны­ло при­гу­бил от­вра­ти­тель­ной вод­ки. Все су­ще­ст­во его со­дрог­ну­лось, ды­ха­нье пе­ре­хва­ти­ло, гор­ло ожг­ло, и гла­за за­сле­зи­лись. Он каш­ля­нул, а Гак креп­ко шлеп­нул его по спи­не.

Сам про­вод­ник по­сле третье­го ста­ка­на, вы­пи­то­го це­ли­ком, за­вел речь о страш­ном.

«Ка­ж­дый дол­жен вы­брать, с кем он, с Бо­гом или с… — он пе­ре­кре­стил­ся, — с вра­гом. Бе­сы!»

Он воз­дел квер­ху па­лец:

«Бе­сы все­гда на стра­же, по­нял! Под­сте­ре­га­ют… А ты у нас да­же не кре­щен­ный… Хоть бы свою, ев­рей­скую ве­ру при­нял — ка­кая-ни­ка­кая за­щи­та».

До­дик бо­ял­ся и слу­шал. Сущ­ность хри­сти­ан­ской ре­ли­гии от не­го на­ча­ла ус­коль­зать, но го­во­рил Гак все вну­ши­тель­ней и вну­ши­тель­ней.

«Под­сте­ре­га­ют, — гнул он. — Вся жизнь — это пре­ние. Глав­ное — не ос­ту­пить­ся».

Это на­пом­ни­ло До­ди­ку Гу­ню-са­та­ни­ста с его «глав­ное — не вол­но­вать­ся», но, стыд­ли­во глот­нув еще вод­ки из ста­ка­на, он не­ожи­дан­но рас­сла­бил­ся. На этот раз его толь­ко ожг­ло, но уже не про­тряс­ло.

Под ко­нец по­си­де­лок Гак слез с те­мы бе­сов и опять за­го­во­рил о чем-то внут­рен­нем, но До­дик уже пе­ре­стал по­ни­мать. Гла­за его за­кры­лись са­ми с со­бой.

«Ты сме­жил ве­ки! — объ­я­вил тор­же­ст­вен­но Гак. — На те­бя нис­хо­дит по­кой…»

До­дик с боль­шим тру­дом при­от­крыл чуть гла­за, и уви­дел, как его друг дос­тал из-за во­ро­та кре­стик, по­це­ло­вал его и про­сле­зил­ся. От это­го зре­ли­ща До­дик окон­ча­тель­но око­сел и «ве­ки сме­жи­лись» на­креп­ко.

То­гда Гак бе­реж­но пе­ре­нес его на мат­рац, по­сте­лен­ный на по­лу, ук­рыл оде­яль­цем, а сам рух­нул на ди­ван у сте­ны и вско­ре за­снул.

Но До­ди­ку не спа­лось, хоть гла­за и бы­ли за­кры­ты. Вы­пи­тое со­вер­ша­ло свои эво­лю­ции у не­го в жи­во­те. Оно кру­жи­ло и кру­жи­ло, об­ра­зуя не­ма­лый вод­ко­во­рот. До­ди­ку то ста­но­ви­лось не­вы­но­си­мо тоск­ли­во и дур­но, то он по­гру­жал­ся в не­дол­гое, и во­все не пло­до­твор­ное заб­ве­ние. На­ко­нец, вод­ко­во­рот так ос­но­ва­тель­но все пе­ре­ме­шал, что До­дик по­нял: ему нуж­но в ван­ную. Од­на­ко в ком­на­те пря­мо на­про­тив спа­ла при­зрач­ная ба­буш­ка Га­ка, и До­ди­ку бы­ло стыд­но ее бу­дить. И еще ему бы­ло не­лов­ко, слов­но он по­те­рял не­вин­ность — в пер­вый раз ему хо­те­лось тош­нить не по ка­ким-то та­ин­ст­вен­ным при­чи­нам ост­ро ду­хов­но­го со­дер­жа­ния, а от по­шлой, ши­ро­ко­рас­тро­ст­ра­нен­ной вод­ки. В тос­ке и пе­ча­ли он на­чал пла­кать, а по­том за­ме­тил не­что в тем­ном уг­лу ком­на­ты и за­дро­жал. Не­что бы­ло по­хо­же на ри­су­нок све­тя­щи­ми­ся зе­ле­ны­ми чер­ни­ла­ми: го­ло­ва бо­ро­да­то­го че­ло­ве­ка. На­ри­со­ван­ный све­тя­щий­ся рот из­де­ва­тель­ски ух­мы­лял­ся.

«Бес!» — как-то сра­зу по­нял все До­дик и сде­лал по­пыт­ку при­под­нять­ся. До ка­кой-то сте­пе­ни это уда­лось, но да­же сесть он не смог: страш­ная си­ла вжи­ма­ла его об­рат­но в мат­рац. Уже и по­зыв в ван­ную сам со­бой от­сту­пил. До­дик по­нял, что хо­тя он и не кре­ще­ный, и да­же не в сво­ей ев­рей­ской ве­ре, но в та­ин­ст­вен­ную вой­ну выс­ших сил его уже как-то вклю­чи­ли. Или это на­па­де­ние на Га­ка, а тот ти­хо спит?

До­дик за­хо­тел пре­ду­пре­дить дру­га, но тут све­тя­щий­ся ри­су­нок при­бли­зил­ся к не­му. Ста­ло так страш­но, что ду­ма­нье са­мо со­бой пре­кра­ти­лось. Да­же оче­ред­ной цикл вод­ки в же­луд­ке не смог его от­влечь: он за­крыл гла­за и в ужа­се стал ожи­дать, что же бу­дет. По­том чуть при­от­крыл ве­ки: зе­ле­ное-бо­ро­да­тое мая­чи­ло сно­ва там, где поя­ви­лось, в уг­лу. То­гда До­дик вспом­нил: есть дру­гой, «крас­ный угол»! За­щи­та!

С боль­шим тру­дом он пе­ре­вер­нул­ся на жи­вот — тот уг­ро­жаю­ще за­бур­чал — и об­ра­тил взгляд ту­да, где как он знал, ви­се­ла по­лоч­ка с об­раз­ами на по­ло­тен­це. И ка­ков же был его ужас, ко­гда зна­ко­мая зе­ле­ная фи­зио­но­мия об­на­ру­жи­лась там! Она фос­фо­рес­ци­ро­ва­ла так яр­ко, что мож­но бы­ло раз­гля­деть все де­та­ли икон. До­дик об­ре­че­но по­ду­мал, что, ско­рее все­го, он про­пал уже бес­по­во­рот­но, но по­бо­роть­ся все-та­ки сто­ит. И са­мым дей­ст­вен­ным спо­со­бом этой борь­бы, как ему пред­став­ля­лось, бы­ло бы про­бу­дить мощ­но­го Га­ка. «Про­вод­ник-ре­про­дук­тор» дол­жен был как-ни­будь ре­ши­тель­но по­мо­лить­ся или хо­тя бы вы­дать ему крест для за­щи­ты.

Од­на­ко сил уже не бы­ло. Зе­ле­ная фи­зио­но­мия из­де­ва­тель­ски рас­плы­ва­лась. Гак до­воль­но хра­пел на ди­ва­не. Ча­си­ки ти­ка­ли. Где-то да­ле­ко, в рай­оне спа­си­тель­ной ван­ной с лам­поч­кой яр­ко­го-яр­ко­го све­та, во­ро­ча­лась ста­рая ба­буш­ка. Пах­ло сто­ляр­ным и ко­ст­ным кле­ем и вод­кой…

Ут­ром До­ди­ка раз­бу­дил уди­ви­тель­но све­жий Гак.

«Вста­вай! — во­пил он ра­зу­ха­би­стым го­ло­сом, — хо­лод­ный душ и про­бе­жеч­ка!»

«Гак, — ска­зал жа­лоб­но До­дик, бо­ясь по­тре­во­жить свое внут­рен­нее со­дер­жи­мое. — Гак, но­чью я ви­дел зе­ле­но­го бе­са. Это бы­ла го­ло­ва в том уг­лу…»

Гак жад­но вы­слу­шал, не пе­ре­би­вая. До­дик все рас­ска­зал и при­ба­вил:

«А ты все спал и спал, а сам го­во­рил, что все вре­мя на­сто­ро­же и сра­жа­ешь­ся с ни­ми… Я хо­тел у те­бя кре­стик спро­сить, а ты спал…»

То­гда Гак нра­во­учи­тель­но про­из­нес:

«Э, Дав, тут кре­стик ни­че­му не по­мо­жет! Кре­стик — не от не­го, по­нял? Кре­стик это так, для те­бя!»

Опять До­дик ни­че­го не по­нял, кро­ме ба­наль­но­го: пить вод­ку боль­ше не сто­ит. Но не­кая то­ми­тель­ная тя­га к пра­во­сла­вию у не­го все же ос­та­лась.

Ко­гда на­сту­пи­ли лет­ние ка­ни­ку­лы, Гак тор­же­ст­вен­но уво­лил­ся из груз­чи­ков и при­гла­сил До­ди­ка к се­бе, опять не на да­чу, а в квар­ти­ру. На этот раз не бы­ло ни толь­ко ро­ди­те­лей, но и ба­буш­ки, од­на­ко, при­сут­ст­во­вал не­кий ру­мя­ный, лы­сый, кре­пень­кий че­ло­век лет два­дца­ти пя­ти по име­ни Пам­фил. У не­го был лоб мо­ло­до­го быч­ка и ро­зо­вые де­ви­чьи уши. На весь ок­ру­жаю­щий мир он гля­дел об­ви­ни­тель­но и бес­при­стра­ст­но.

«Мы едем ис­кать от­ца Сав­ва­тия, — объ­я­вил Гак. — Хо­чешь с на­ми?»

До­дик за­ки­вал. Ему бы­ло ин­те­рес­но.

Че­ло­век Пам­фил ока­зал­ся ху­дож­ни­ком. Он гру­ст­но ска­зал:

«Есть мне­ние, что в свя­зи с об­щим за­гов­не­ни­ем жиз­ни и ис­кус­ст­во долж­но по­вер­нуть­ся хрен зна­ет ку­да. Это в кор­не не­вер­но!»

Он су­ро­во по­жал До­ди­ку ру­ку.

«Ко­гда смысл кар­ти­ны есть те­бя огор­чить, рас­чле­нить и оби­деть, из­ма­рать все са­мое свет­лое… — про­дол­жил он с еще боль­шим подъ­е­мом, — это со­всем не ис­кус­ст­во, а ис­кус и жо­па! Жи­во­пи­си мы про­ти­во­пос­та­вим ико­но­пись! Вме­сто за­гов­не­ния жиз­ни мы бу­дем пи­сать свет­лые об­ра­зы!»

Даль­ше об­на­ру­жи­лось сле­дую­щее. Ов­ла­дев за не­сколь­ко лет тех­ни­кой пи­са­ния свет­лых об­ра­зов, Пам­фил столк­нул­ся с оза­да­чи­ваю­щим про­ти­во­дей­ст­ви­ем не­кое­го ба­тюш­ки. Вна­ча­ле ба­тюш­ка бла­го­сло­вил. По­том стал вор­чать о ка­но­не. И, на­ко­нец, ра­зо­злил Пам­фи­ла со­вер­шен­но, обоз­вав ре­фор­ма­то­ром, ма­зил­кой и чуть ли не об­нов­лен­цем.

Тут Пам­фи­лу и под­вер­нул­ся под ру­ку ре­ти­вый Гак, и вме­сте они бы­ст­ро вы­яс­ни­ли, что где-то в се­вер­ных ле­сах, не­по­да­ле­ку от од­но­го из­вест­но­го мо­на­сты­ря жи­вет по­лу-от­шель­ни­ком ико­но­пи­сец Сав­ва­тий. Про не­го го­во­рят очень мно­гое, но важ­но, что свя­тость его не­со­мнен­на, и что он то­же пи­шет ико­ны, и как-то так, что не все свя­щен­ни­ки и епи­ско­пы его одоб­ря­ют.

До­ди­ку все это очень по­нра­ви­лось. Он за­го­рел­ся же­ла­ни­ем по­ви­дать на­стоя­ще­го свя­то­го. Он да­же не­мно­го за­ску­лил от вос­тор­га, на что «поч­ти об­нов­ле­нец» Пам­фил скри­вил рот.

«Ни­че­го, ни­че­го, — по­спе­шил его ус­по­ко­ить Гак. — Мы с Да­ви­дом с дет­ст­ва зна­ко­мы. Не под­ве­дет».

Это «зна­ко­мы», и осо­бен­но «Да­вид» не­мно­го коль­ну­ло До­ди­ка, но он ре­шил, что пра­во­слав­ным лю­дям так по­ла­га­ет­ся раз­го­ва­ри­вать: тор­же­ст­вен­но и без осо­бен­ных неж­но­стей. А в том, что Пам­фил на­стоя­щий пра­во­слав­ный, он не со­мне­вал­ся.

Они дое­ха­ли на по­ез­де до го­ро­да, от­ту­да на ав­то­бу­се — до мо­на­сты­ря. До­ди­ку ужас­но хо­те­лось по­жить в па­лат­ке и че­го-ни­будь съесть из ка­ст­рю­ли, пе­ре­де­лан­ной ма­мой Га­лей в ко­те­лок. Од­на­ко де­ло­ви­тый Гак, пе­ре­го­во­рив со сте­пен­ным пу­за­тым мо­на­хом, вы­яс­нил, что за руб­ку по­лен­ни­цы дров им за­про­сто пре­дос­та­вят на тро­их сво­бод­ную ке­лью. По­ка Гак с Пам­фи­лом уха­ли с то­по­ром над дро­ва­ми, До­дик по­ну­ро шлял­ся по ог­ром­но­му ого­ро­ду, пу­га­ясь бо­ро­да­тых муж­чин в длин­ных оде­ж­дах, ко­то­рые не­ожи­дан­но вы­ска­ки­ва­ли из-за гря­док. За кол­ку дров им, кро­ме ке­льи, еще дос­та­лась ка­ст­рю­ля греш­не­вой ка­ши, мис­ка ки­слой ка­пус­ты и пол­бу­хан­ки све­же­пе­чен­но­го хле­ба. За­пах все­го это­го, уют­но рас­пре­де­лив­шись по ке­лье, так и не ушел за це­лую ночь.

«Хо­ро­шая жизнь, здо­ро­вая жизнь, — на­чал рас­су­ж­дать ху­дож­ник Пам­фил, ко­гда все уло­жи­лись по лав­кам, в син­те­по­но­вые, све­же­ку­п­лен­ные спаль­ни­ки. — Мо­на­стыр­ская жизнь са­мая по­лез­ная для хри­сти­ан­ско­го ор­га­низ­ма. Вот толь­ко пре­ние ве­ли­ко. И со­блаз­ны», — он за­охал.

Гак по­зе­вал и со­об­щил, что сте­пен­ный пу­за­тый мо­нах зна­ет от­ца Сав­ва­тия, и объ­яс­нил, что най­ти его очень про­сто.

«По­то­му что и лю­ди здесь все про­стые, и ка­ж­дый всех зна­ет! — об­ра­до­вал­ся Пам­фил про­дол­же­нию те­мы. — Не то, что в ми­ру…»

Он не­мно­го по­ду­мал и со­об­щил лич­но До­ди­ку:

«Вот ев­рею в мо­на­сты­ре все до фе­ни. Ни­ка­ко­го спа­се­ния».

Гак в тем­но­те уг­ро­жаю­ще за­со­пел. Не­по­нят­но, что он ду­мал о ев­ре­ях во­об­ще, но да­вать в оби­ду Цы­п­лен­ка не со­би­рал­ся.

«Осо­бен­но тем, ко­то­рые дров не ко­ло­ли. Все­гда так», — раз­ви­вал те­му Пам­фил.

Он не­ожи­дан­но осер­чал.

«Не, я по­ни­маю, что он твой друг. Но, ты, Га­ков, нян­чишь­ся… Вот мы все ев­ре­ев баю­ка­ем… Еще пе­сен­ку ему спой… Все мы нян­чим­ся! А стра­на… Стра­на в жо­пе!»

Пам­фил так раз­вол­но­вал­ся, что вы­лез из спаль­ни­ка, и стал чир­кать спич­ка­ми. Гак уг­рю­мо слу­шал. Пам­фил за­жег свеч­ку и про­дол­жил свои раз­гла­голь­ст­во­ва­ния.

«Все уга­са­ет… Са­мо­ле­ты вон па­да­ют ка­ж­дый день… Клад­би­ща ра­зо­ря­ют… Утеч­ка моз­гов… Твои, ме­ж­ду про­чим, Да­вид, и те­кут…»

Пам­фил по­ка­зал ру­ка­ми, как па­да­ют са­мо­ле­ты, и — вол­но­об­раз­ны­ми дви­же­ния­ми — как уте­ка­ют моз­ги.

До­дик по­ки­вал, не по­ни­мая тол­ком, ка­кая связь ме­ж­ду са­мо­ле­та­ми и моз­га­ми, и ку­да же по­след­ние мо­гут течь.

Пам­фил же, слов­но же­лая от­влечь­ся от скорб­ных мыс­лей, и не­мно­го про­вет­рить­ся, по­до­шел к уз­ко­му окош­ку, и от­крыл фор­точ­ку.

«Во! — крик­нул он слег­ка при­глу­шен­но. — Смот­ри, это не бес?»

До­дик вздрог­нул. Гак, об­ра­до­вав­шись сме­не тя­же­лой ев­рей­ской те­мы, то­же со­ско­чил на пол. Они ста­ли вгля­ды­вать­ся в тем­но­ту и рас­су­ж­дать на па­ру.

«Ну, как-то ди­ко не­при­ят­но смот­реть… — объ­яс­нял Пам­фил. — Слу­шай, ше­ве­лит­ся. На­до мо­лит­ву, что ли, про­честь».

Ви­ди­мо, от вол­не­ния, мо­лит­ва у не­го не по­шла. До­дик то­же по­до­шел к окош­ку, про­тис­нул­ся под лок­тем Га­ка, и они ста­ли смот­реть все втро­ем. На пол­пу­ти к ого­ро­ду мая­чи­ло не­что бе­лое, от­да­лен­но по­хо­жее на че­ло­ве­ка. Но на ка­ко­го-то пу­ши­сто­го, без­го­ло­во­го, и страш­но­го.

Гак все же су­мел внят­ным го­ло­сом про­честь «От­че наш». Пам­фил под­пе­вал. Бе­лая фи­гу­ра не ис­че­за­ла.

«Как же здесь мо­жет быть бес? — ос­ме­лил­ся уточ­нить До­дик. — В мо­на­сты­ре?»

«Э-э-э, — тоск­ли­во про­тя­нул Гак. — Во­круг мо­на­сты­ря все­гда не­чис­тая си­ла ко­пит­ся, это из­вест­но».

«От за­вис­ти», — под­твер­дил Пам­фил, ко­то­рый, ве­ро­ят­но, в ви­ду об­щей бе­ды, слег­ка по­мяг­чел по от­но­ше­нию к ев­ре­ям во­об­ще или к До­ди­ку в ча­ст­но­сти.

В ок­но он уже не смот­рел, а сел об­рат­но на свою лав­ку, нюх­нул воз­дух и за­дум­чи­во пред­по­ло­жил:

«Мо­жет, нам чу­дит­ся, мо­жет, ка­пус­та пе­ре­бро­ди­ла?»

«Мо­жет, это мо­нах… ну, по­гу­лять вы­шел?» — в от­вет вы­ска­зал­ся Гак.

«Та­кой мох­на­тый?»

Они еще так по­рас­су­ж­да­ли ми­нут два­дцать. До­дик, убе­див­шись, что за­га­доч­ная фи­гу­ра, ес­ли и ше­ве­лит­ся, то толь­ко чуть-чуть, и, на пер­вый взгляд, к ним ни­ка­ко­го ин­те­ре­са не про­яв­ля­ет, ус­по­ко­ил­ся, и то­же вер­нул­ся на лав­ку. Он еще не­мно­го по­слу­шал спор, а по­том плав­но ус­нул, слов­но всю жизнь толь­ко и де­лал, что но­че­вал в мо­на­стыр­ских кель­ях.

На­ут­ро вы­яс­ни­лась по­стыд­ная прав­да: мох­на­тый бес пред­стал пе­ред все­ми трои­ми как ту­луп, на­бро­шен­ный на ста­рый пень.

«Во, мо­на­стырь! До­ве­ли стра­ну… ту­лу­пы ва­ля­ют­ся…» — за­вел свое Пам­фил, а Гак пом­рач­нел.

Ноч­ное про­ис­ше­ст­вие на­строи­ло всех на не­до­вер­чи­вый лад. Бо­ясь за­плу­тать, Гак по­вел их по сло­вам сте­пен­но­го мо­на­ха столь ос­то­рож­но, что они как раз и сби­лись с пу­ти. На­столь­ко, что при­шлось да­же но­че­вать в ле­су. Пам­фил опять по­пре­кал До­ди­ка же­ла­ни­ем въе­хать в рай на хри­сти­ан­ском гор­бу, вос­пе­вал ра­дость тру­да и в ре­зуль­та­те па­лат­ку ста­ви­ли вме­сте, но це­лый час. Ко­ма­ры, не при­вык­шие к та­кой рос­ко­ши, ку­са­ли их жад­но и то­ро­п­ли­во. Лес взды­хал, слов­но гре­зил о чем-то пре­крас­ном и да­ле­ком.

До­дик рас­че­сал до кро­ви обе ще­ки и за­ду­мал­ся о дру­гих на­се­ко­мых, как-то кле­щах, скор­пио­нах и да­же зме­ях. Спать в ке­лье на лав­ке ему по­нра­ви­лось боль­ше, чем в па­лат­ке на лап­ни­ке.

На­ут­ро Гак, слов­но опом­нив­шись, уве­рен­но ука­зал им од­ну ма­ло­за­мет­ную троп­ку. По его мне­нию, имен­но та­кие, за­рос­шие, не­про­то­рен­ные тро­пин­ки, и долж­ны вес­ти в свя­тые мес­та. Они еще чуть по­бро­ди­ли. При­чем До­дик не шел, а че­ст­но та­щил­ся, сги­ба­ясь под рюк­за­ком, и со­вер­шен­но за­быв, что он тут де­ла­ет, сре­ди ко­ма­ров и на­су­п­лен­ных пи­лиг­ри­мов. Но час спус­тя Гак на­ткнул­ся уже на про­сто­рную, двух­ко­лей­ную до­рож­ку, про­ло­жен­ную пря­мо по тра­ве, че­рез лес. По до­ро­ге, оп­ре­де­лил Пам­фил, про­еха­ли со­всем не­дав­но.

Еще че­рез пол­ча­са они уви­де­ли, кто про­ехал. Чуть уг­лу­бив­шись в кус­ты, на до­рож­ке сто­ял за­мыз­ган­ный «жи­гу­ле­нок», из ко­то­ро­го раз­да­ва­лись не­яс­ные го­ло­са. Муж­ской ба­со­ви­то вор­ко­вал, но в нем про­скаль­зы­ва­ли уг­ро­жаю­щие ин­то­на­ции. Са­мым час­тым сло­вом в вор­ко­ва­нии бы­ло: «сы­май». Жен­ский был прон­зи­тель­ный и не­до­воль­ный. «По но­су, по но­су!» — тол­ко­вал этот го­лос. По­том жен­щи­на за­виз­жа­ла, уже со­всем воз­му­щен­но.

«Ага!» — про­воз­гла­сил Гак и под­бе­жал к ма­ши­не.

Его ре­ши­тель­но не за­ме­ти­ли. Он по­сту­чал, а по­том, су­ро­во вы­пя­тив че­люсть, рез­ко рас­пах­нул двер­цу ма­ши­ны. Тут же на­ру­жу вы­ва­ли­лись де­вуш­ка в са­ра­фа­не и в по­лу­сдер­ну­той вя­зан­ной коф­точ­ке, а так­же но­са­тый и дол­го­вя­зый па­рень, ко­то­рый за эту коф­точ­ку дер­жал­ся и про­дол­жал вор­ко­вать. За­ме­тив Га­ка, он, бы­ст­ро пе­ре­сту­пая ла­до­ня­ми по де­вичь­е­му жи­во­ту, втя­нул­ся об­рат­но в ав­то­мо­биль и под­нял стек­ла. До­дик, ко­то­рый то­же при­бли­зил­ся, раз­гля­дел, как па­рень при­жал­ся лбом к стек­лу, с вы­ра­же­ни­ем гру­сти и ка­кой-то при­выч­но­сти на ли­це. Слов­но не в пер­вый раз и, увы, не в по­след­ний, как толь­ко он пре­сту­пал к кур­ту­аз­но­му при­клю­че­нию по­сре­ди ди­ко­го ле­са, кто-то до­куч­ный яв­лял­ся из ча­щи, и де­лал так, что он вы­па­дал из ма­ши­ны. Нос у пар­ня был ве­лик, поч­ти как у До­ди­ка, но с хох­ляц­кой про­зрач­но­стью на хря­щах.

Де­вуш­ка ме­ж­ду тем вста­ла, оп­ра­ви­ла свою коф­точ­ку и про­тя­ну­ла Га­ку ла­дош­ку.

«Здрав­ст­вуй­те!» — ска­за­ла она бод­ро и ве­се­ло.

Гак по­жал ру­ку и на­чал стес­нять­ся. Де­вуш­ка бы­ла сим­па­тич­ная. Прав­да, с ли­ца ее не схо­ди­ло вы­ра­же­ние не­ко­то­рой бла­го­дат­ной при­под­ня­то­сти. В ожи­да­нии гря­ду­щих чу­дес она все вре­мя под­но­си­ла ру­ки к ли­цу, то ли на­ме­ре­ва­ясь вос­тор­жен­но по­мо­лить­ся, то ли удив­лен­но об­нять са­му се­бя за пле­чи. У нее бы­ли бе­ле­сые во­ло­сы и ши­ро­кий лоб, как у Пам­фи­ла.

«При­ста­вал?» — спро­сил тот со­лид­но, под­бре­дая с ви­дом во­ж­дя мо­гу­че­го пле­ме­ни, ко­то­рый вы­слал раз­вед­чи­ка, уже вы­слу­шал его под­роб­ный рас­сказ, а те­перь, на за­кус­ку, рас­спра­ши­ва­ет «язы­ка».

Де­вуш­ка не­яс­но мот­ну­ла го­ло­вой и за­та­ра­то­ри­ла:

«Ме­ня отец наш по­слал, до ав­то­бу­са, что­бы уз­нать, ко­гда книж­ки-то при­ве­зут, так я к это­му се­ла, и го­во­рю, де­нег нет, ты так под­ве­зешь? Он, ду­рак, го­во­рит, так под­ве­зу… А кни­жек не при­вез­ли. Ме­ня По­ля зо­вут».

По­том она опус­ти­ла взгляд на свои бо­сые но­ги и воз­му­щен­но вос­клик­ну­ла: «Так ос­та­лись там ту­фел­ки! Пусть он ту­фел­ки то­же вер­нет!»

Пам­фил ле­ни­во бух­нул но­гой по ма­ши­не. Стек­ло тут же съе­ха­ло вниз и на зем­лю вы­ле­те­ли ту­фель­ки. По­том па­рень вы­су­нул го­ло­ву, сплю­нул в тра­ву и с вы­зо­вом ог­ля­дел всех стоя­щих. Гак на­су­пил­ся, а по­том на­гнул­ся по­бли­же к По­ле, и до­вер­чи­во со­об­щил:

«А мы от­ца Сав­ва­тия ищем… То­го зна­ме­ни­то­го».

Де­вуш­ка за­смея­лась, на­де­ла ту­фель­ки и рас­ска­за­ла, что до зна­ме­ни­то­го от­ца Сав­ва­тия со­всем не­да­ле­ко, она же к не­му воз­вра­ща­ет­ся, и сей­час она их про­во­дит.

Так они по­шли уже вчет­ве­ром, и До­дик сно­ва та­щил­ся, сги­ба­ясь под тя­же­стью рюк­за­ка и сно­ва вспо­ми­нал о ко­ма­рах, уку­сы ко­то­рых не­ожи­дан­но за­че­са­лись опять, а Пам­фил с Га­ком шли по обе­им сто­ро­нам от По­ли и все ей под­да­ки­ва­ли.

Лес не­ожи­дан­но кон­чил­ся, и пе­ред ни­ми от­крыл­ся боль­шой холм, к скло­нам ко­то­ро­го ле­пи­лись из­бы и да­же двух­этаж­ные до­ми­ки.

«Вот тут», — По­ля ука­за­ла на из­бу с са­мо­го края се­ла.

Из­ба бы­ла са­мая обык­но­вен­ная, прав­да, ок­на ук­ра­ша­ли рез­ные на­лич­ни­ки. Во­круг рос­ли ло­пу­хи, стоя­ли чах­лые яб­ло­ни, а у крыль­ца оку­нал го­ло­ву в бак с во­дой ры­жий па­рень в боль­ших са­по­гах. Сра­зу за из­бой вид­не­лась де­ре­вян­ная цер­ковь с вы­со­ким шат­ром. На се­ре­ди­не шат­ра ви­сел, дер­жась не­из­вест­но за что, ху­дой му­жик и что-то те­сал то­по­ром.

«Сер­гей Алек­сан­д­ро­вич, — ска­за­ла По­ля поч­ти­тель­но. — Это он от­ца Сав­ва­тия сю­да при­гла­сил. Он гро­бов­щик. Цер­ковь сру­бил поч­ти что один».

Пам­фил на­бы­чил­ся и бы­ст­рым ша­гом по­шел к крыль­цу.

Гак ува­жи­тель­но по­смот­рел на цер­ковь с ви­ся­щим гро­бов­щи­ком и по­дал ру­ку По­ле. Она хи­хик­ну­ла, по­жа­ла ее и встря­хи­вая во­ло­са­ми, по­бе­жа­ла по тро­пин­ке ку­да-то вглубь се­ла.

«Вы у Гри­го­рия спер­ва спро­си­тесь! — крик­ну­ла она на про­ща­нье. — Хра­ни вас Бог! Спа­си­бо!».

Пам­фил уже ото­рвал пар­ня в са­по­гах от ку­па­ния.

«Мож­но», — ска­зал тот гром­ко и по­шел в из­бу.

Их при­гла­си­ли внутрь. Сва­лив рюк­за­ки на крыль­це, они по­сле­до­ва­ли за Гри­го­ри­ем в се­ни, а по­том в един­ст­вен­ную, про­сто­рную ком­на­ту. Все здесь бы­ло уют­ное и по­кой­ное, рас­по­ла­гаю­щее к дол­гим, вдум­чи­вым раз­го­во­рам: шкаф­чик, бу­фет, сто­лик, длин­ная лав­ка, за­на­вес­ки на ок­нах. В ма­лень­ком крес­ли­це за сто­лом си­дел до­воль­но пу­за­тый ста­рик в чер­ной ря­се и пил чай. Ко­гда они за­шли, и Пам­фил с Га­ком пе­ре­кре­сти­лись на ико­ны в крас­ном уг­лу, ста­рик встал и по­кло­нил­ся.

«Чаю хо­ти­те? — спро­сил он. — К нам суш­ки та­кие за­ме­ча­тель­ные за­вез­ли!»

До­дик при­нял­ся всмат­ри­вать­ся в ста­ри­ка, а Пам­фил сра­зу при­сту­пил к де­лу.

«Отец Сав­ва­тий, мы на­счет ико­но­пи­са­ния».

Ста­рик за­ма­хал ру­ка­ми и, как-то при­пля­сы­вая, обо­шел стол, ос­во­бо­ж­дая им ме­сто на крес­ли­це, а сам сел на лав­ку, по­бли­же к бу­фе­ту. Ти­хо се­бе на­пе­вая, он дос­тал из бу­фе­та кра­си­вые чаш­ки и на­гнул­ся, ища что-то на са­мой ниж­ней пол­ке.

Пам­фил плюх­нул­ся в крес­ло и за­со­пел. До­дик при­го­то­вил­ся, ожи­дая, что сей­час все за­ве­дут этот вдум­чи­вый, про­тяж­ный и не­пре­мен­но муд­рый раз­го­вор на ду­хов­ные те­мы, а он ти­хо по­слу­ша­ет. Еще он чуть-чуть опа­сал­ся, не по­тя­нет ли его на обыч­ное «ан­ти­об­ще­ст­вен­ное по­ве­де­ние», и по­это­му уст­ро­ил­ся на лав­ке по­бли­же к вы­хо­ду. Од­на­ко вы­шло все уди­ви­тель­но не так, как До­дик ожи­дал. И да­же не так, как он опа­сал­ся.

«Как же я мо­гу вам ска­зать?» — вы­ста­вив на стол са­хар­ни­цу и по­мол­чав, спро­сил ста­рик.

«В Мо­ск­ве…» — на­чал Пам­фил и умолк.

Отец Сав­ва­тий по­смот­рел на не­го до­воль­но ехид­но, сно­ва вско­чил и под­бе­жал к ок­ну.

«Пи­шем, пи­шем по­ма­лень­ку, — ска­зал он бод­рым го­ло­сом и за­сме­ял­ся. — Хо­ро­шо!»

Тут Пам­фи­ла про­рва­ло. То­ро­пясь, он за­вел речь о сво­ем, на­бо­лев­шем: па­де­ние Рос­сии в про­пасть, ка­кие-то по­ру­га­ния — тут он по­смот­рел на До­ди­ка, мах­нул ру­кой и про­дол­жил, — ос­ку­де­ния, по­те­ри ду­хов­но­сти, не­из­вест­но к че­му при­плел ста­ру­шек на ла­воч­ках у подъ­ез­дов, и за­кон­чил вес­ко и гру­ст­но: «Что на Ру­си тво­рит­ся! Бе­да…»

До­дик всмат­ри­вал­ся в от­ца Сав­ва­тия. На про­тя­же­нии все­го пам­фи­ло­ва мо­но­ло­га ста­ри­чок ак­ку­рат­но раз­ли­вал чай по чаш­кам, ино­гда мел­ко-мел­ко тряс го­ло­вой, то ли со­гла­ша­ясь, то ли от­ве­чая ка­ким-то сво­им ве­се­лень­ким мыс­лям. Гак вдруг пих­нул До­ди­ка в бок и про­ши­пел:

«Че­го ус­та­вил­ся? По­скром­нее…»

«А за­чем это? — уди­вил­ся ста­рик и по­смот­рел на не­го. — Ты его не пи­хай, у не­го свое ра­зу­ме­ние, своя до­ро­га… Не на­до, не на­до…»

Гак по­перх­нул­ся суш­кой и умо­ляю­ще по­смот­рел на Пам­фи­ла. Гри­го­рий, до то­го спо­кой­но и да­же сон­но сто­яв­ший в две­рях, вдруг де­ло­ви­то за­сту­чал по ко­ся­ку. Чув­ст­во­ва­лось, что ему ни­ка­ко­го за­ду­шев­но­го раз­го­во­ра не нуж­но, а вот не­кий прак­тич­ный во­прос раз­ре­шить вдруг по­тре­бо­ва­лось до за­ре­зу.

«Мо­жет, ла­ком по­крыть?» — спро­сил он, ог­ля­ды­вая ко­сяк.

«Ты чай­ку то­же по­пей, — ус­по­кои­тель­но ска­зал ему отец Сав­ва­тий. — Ла­ком. Ла­ку не на­па­сешь­ся».

В го­ло­се его про­скольз­ну­ла свар­ли­вость. До­дик, на­де­ясь вот сей­час про­из­ве­сти от­кры­тие, вы­гнул­ся впе­ред, и ус­та­вил­ся на не­го, уже не ми­гая.

«Пло­хи в Рос­сии де­ла, — об­ра­до­вал­ся Пам­фил. — Ни ла­ка нет, и до­сок хо­ро­ших ни­где не дос­тать. Пло­хо у нас».

Тут ста­ри­чок сде­лал не­ожи­дан­ную вещь. Стоя у ок­на, он ши­ро­ко раз­вел в сто­ро­ны ру­ки, глу­бо­ко вздох­нул и кру­та­нул­ся на мес­те.

«Хо­ро­шо, хо­ро­шо у нас! — ска­зал он ра­до­ст­но и свет­ло. — Хо­ро­шо, сла­ва Бо­гу!»

Он кру­та­нул­ся еще па­ру раз, по­том всплес­нул ру­ка­ми, ух­ва­тил Гри­го­рия под ло­коть и под­та­щил его, упи­раю­ще­го­ся, к сто­лу.

«Хо­ро­шо на Ру­си!» — ска­зал он еще бо­лее сча­ст­ли­во, вы­бил но­га­ми по­до­бие че­чет­ки, и что-то ти­хонь­ко на­пе­вая, стал и Гри­го­рия пот­че­вать ча­ем.

Пам­фил за­мер, вы­пу­чив гла­за.

«Да как же это? — вы­да­вил он. — Церк­ви пус­тые сто­ят, од­ни ста­руш­ки… Ка­то­ли­ки еще… за­еда­ют…»

«Ка­то­ли­ки! — смеш­ли­во хрюк­нул отец Сав­ва­тий. — За­еда­ют!»

Он схва­тил охап­ку су­шек и на­чал со­вать их в ру­ки Пам­фи­лу и Га­ку.

«Су­ше­чек, су­ше­чек… за­едим!».

До­дик скло­нил го­ло­ву на пле­чо. Он за­лю­бо­вал­ся ве­се­лым ста­ри­ком. Тот под­миг­нул и по­ло­жил ему суш­ку пря­мо на ма­куш­ку.

«Вот так и дер­жи» — ска­зал он.

По­том ему так не по­нра­ви­лось, и он по­пы­тал­ся вме­сто суш­ки по­ста­вить на ма­куш­ку чаш­ку с во­дой. До­дик ис­пу­гал­ся и увер­нул­ся.

«Дер­жи, не рас­пле­скай! — вновь за­сме­ял­ся отец Сав­ва­тий. — Дер­жи, что есть».

До­дик, что­бы хоть что-ни­будь сде­лать, схва­тил чаш­ку дву­мя ру­ка­ми. Ста­рик ос­тал­ся до­во­лен.

«И дос­то­чек хва­тит, — по­вер­нув­шись к Пам­фи­лу, ко­то­рый мрач­но же­вал дан­ную суш­ку, про­дол­жил он. — Вон Сер­гей Алек­сан­д­ро­вич, он у нас и гро­бов­щик, и хра­моз­да­тель. Го­во­рит, хва­тит дос­то­чек, на все хва­тит».

Тут за­сме­ял­ся Гри­го­рий, от­ста­вил свою чаш­ку, и, хо­хо­ча на хо­ду, вы­бе­жал из из­бы.

«Бла­го­сло­ви­те, отец» — вдруг хри­п­ло ска­зал Гак.

«Это на что же? — хит­ро спро­сил тот. — Я-то бла­го­слов­лю, а ты сам-то?»

Гак по­крас­нел.

Ста­ри­чок по­хло­пал его по пле­чу, и ска­зал ему в ухо, но гром­ко:

«Бла­го­слов­ляю, и От­цом и Сы­ном, и Свя­тым Ду­хом…»

Пам­фил так рас­стро­ил­ся, что пе­ре­стал есть и пить, и, на­дув­шись, от­ки­нул­ся в крес­ле.

«Мно­го сей­час пи­шут, как за­хо­тят, — сно­ва об­ра­тил­ся к не­му ста­ри­чок. — То ху­до­же­ст­во. И хо­ро­шо!».

Он еще не­мно­го ра­до­ст­но по­тан­це­вал, а по­том ки­нул­ся к дру­го­му шкаф­чи­ку, у са­мой две­ри, и дос­тал от­ту­да ог­ром­ный аль­бом с ла­тин­ской над­пи­сью: «Сан­д­ро Бот­ти­чел­ли».

«Вот — хо­ро­шо!» — по­яс­нил он, и, в об­ним­ку с аль­бо­мом, по­ка­чи­ва­ясь из сто­ро­ны в сто­ро­ну, по­до­шел к Пам­фи­лу. Тот про­си­ял и за­ки­вал го­ло­вой.

«А-а-а!» — ска­зал отец Сав­ва­тий и чмок­нул гу­ба­ми. — А ты схо­ди, по­смот­ри, в хра­ме на­шем, там есть…»

Пам­фил вско­чил и, кла­ня­ясь, то­же вы­шел из из­бы.

«Чай не ос­тыл?» — спро­сил у До­ди­ка ста­рик.

Тот по­ма­хал го­ло­вой.

«И хо­ро­шо».

До­дик опять вы­су­нул го­ло­ву, ожи­дая, что ста­рик опять за­тан­цу­ет, но тот, от­ду­ва­ясь, сел ря­дом с ним на лав­ку, и под­нес чаш­ку к гу­бам.

Гак сно­ва пих­нул До­ди­ка в бок, и ста­рик шут­ли­во за­ма­хал на не­го паль­цем:

«Не тычь, не тычь…»

Они еще чуть-чуть по­си­де­ли, со­всем мол­ча. До­дик на­чал стес­нять­ся, пря­тал гла­за, рас­смат­ри­вал из­бу, и за­хо­тел спро­сить от­ца Сав­ва­тия про бе­сов, крас­ный угол и кре­стик. Но тут на не­го на­па­ла ка­кая-то лас­ко­вая сон­ли­вость. Бо­ясь не­при­лич­но зев­нуть, он стал по­тя­ги­вать чай, не от­ры­вая чаш­ки от губ, и отец Сав­ва­тий, за­ме­тив, что у не­го за­кон­чи­лось, под­лил еще, при­го­ва­ри­вая:

«Так, так и есть. Под­ли­ли — вы­пил, под­ли­ли — вы­пил…»

По­том он ука­зал на вто­рую чаш­ку, ко­то­рую пы­тал­ся взгро­моз­дить До­ди­ку на ма­куш­ку:

«А та пол­не­хонь­ка, с во­дой-то…»

До­дик по­ки­вал, ни­че­го не по­ни­мая. Гак за­вел раз­го­вор о со­всем уче­ных ве­щах, но До­дик вни­ма­тель­но слу­шать не мог, за­сы­пал. Ми­нут че­рез де­сять Гак под­нял­ся, не­ожи­дан­но неж­но по­гла­дил До­ди­ка по пле­чу. До­дик по­нял, что при­шла по­ра ухо­дить.

«А то но­чуй­те в из­бе, Гри­го­рий по­ка­жет…», — ска­зал ста­рик, за­кан­чи­вая раз­го­вор, но Гак уп­ря­мо по­ка­чал головой.

«У нас и па­лат­ка с со­бой…», — по­яс­нил он за­стен­чи­во.

Отец Сав­ва­тий рас­сме­ял­ся, не­ожи­дан­но про­вор­но при­жал к од­но­му пле­чу до­ди­ков нос, а к дру­го­му — пле­чо вы­со­ко­го Га­ка, и про­во­дил их до крыль­ца. Там уже си­дел со­сре­до­то­чен­ный Пам­фил, рас­смат­ри­вая ка­кие-то лис­точ­ки. Ста­рик одоб­ри­тель­но хмык­нул, осе­нил их тро­их зна­ком кре­ста, и они, мол­ча на­дев рюк­за­ки, за­ша­га­ли по тро­пин­ке об­рат­но в лес.

На сле­дую­щий день они при­шли в дру­гое се­ло, се­ли в ав­то­бус, и че­рез день вер­ну­лись в Мо­ск­ву. Ту ночь они про­ве­ли в па­лат­ке, но До­дик ни­че­го не пом­нил, ни ко­ст­ра, ни ко­тел­ка, он сра­зу рух­нул спать, и да­же не по­мо­гал со­би­рать су­чья. Впро­чем, на этот раз Пам­фил ему за это не по­пе­нял.

В Мо­ск­ве До­дик по­то­мил­ся не­сколь­ко ме­ся­цев, не в си­лах по­нять, что же та­кое про­изош­ло в из­бе у от­ца Сав­ва­тия, и на­до ли ему кре­стить­ся и сле­до­вать за Га­ком даль­ше. Тем бо­лее что Гак на­чал ез­дить ку­да-то по стран­ным тор­го­вым де­лам. Сле­до­вать за ним бы­ло че­рес­чур да­ле­ко. По­яв­лял­ся он раз в не­де­лю, но был де­ло­вит, про­ку­рен и по­тен.

Он ку­пил раз­дол­бан­ный ав­то­мо­биль «За­по­ро­жец». Стал на нем во­зить от­ку­да-то из де­ре­вень сме­тан­ку и по­ро­сят. В об­мен се­ля­нам он транс­пор­ти­ро­вал ящи­ки цер­ков­ной ли­те­ра­ту­ры, ко­то­рую по­лу­чал в од­ном не­дав­но от­крыв­шем­ся мо­на­сты­ре. Ма­не­ви­чам ка­ж­дую не­де­лю дос­та­ва­лось вед­ро сме­та­ны. От по­ро­сят ба­буш­ка Се­ра­фи­ма не­ожи­дан­но от­ка­за­лась. Да и сме­та­ну она дол­го ню­ха­ла, по­том пол­вед­ра ме­ня­ла на дру­гие про­дук­ты, но при этом про­слав­ля­ла ух­ва­ти­стость Га­ка и с вос­тор­гом изу­ча­ла его «За­по­ро­жец». Она пы­та­лась при­влечь к об­мен­ной дея­тель­но­сти вя­ло­го вну­ка, но До­дик от­бил­ся. В это вре­мя на рын­ке ца­ри­ли кар­точ­ки: на хлеб, си­га­ре­ты, са­хар и мас­ло. Ба­буш­ка, слов­но вспом­нив мо­ло­дость, рас­цве­ла.

А у До­ди­ка це­лый год про­шел очень скуч­но. Гак как-то за­вез ему пол-ящи­ка раз­ных биб­лей­ских ис­тол­ко­ва­ний, слов­но за­был, что До­дик не мо­жет чи­тать. Кни­ги про­ле­жа­ли пол­го­да, а по­том и их ба­буш­ка на что-то сме­ня­ла. До­дик опе­ча­лил­ся: не­у­же­ли Гак боль­ше не бу­дет вес­ти по­ис­ки све­та? Даль­ше бы­ло еще не­при­ят­ней. Ле­то по­сле де­вя­то­го клас­са он про­вел на да­че, и под ру­ко­во­дством всех трех жен­щин Ма­не­ви­чей при­леж­но что-то по­лол, по­ли­вал, тас­кал и да­же под­ла­жи­вал. Жен­щи­ны дея­тель­но ва­ри­ли, су­ши­ли, со­ли­ли. В это же ле­то слу­чил­ся ужас­ный ав­гу­стов­ский путч. Ба­буш­ка хо­ди­ла смот­реть «Ле­бе­ди­ное озе­ро» у со­се­док. Ма­ма и те­тя Га­ля на­пря­жен­но слу­ша­ли «Эхо Мо­ск­вы». Но в це­лом дач­ный по­се­лок про­вел три дня и три но­чи не­раз­бе­ри­хи впол­не без­мя­теж­но. Пред­се­да­тель коо­пе­ра­ти­ва, жив­ший за две да­чи от Ма­не­ви­чей, сра­зу за Га­ко­вы­ми, объ­ез­дил все до­ми­ки на мо­то­цик­ле и со­ста­вил спи­сок сто­ро­же­вых со­бак — на вся­кий слу­чай. Ко­гда де­мо­кра­тия по­бе­ди­ла, ста­рые боль­ше­ви­ки так дол­го и воз­му­щен­но об­су­ж­да­ли это со­бы­тие, что До­ди­ку ста­ло не­ин­те­рес­но. Да­же на од­но­го из ге­ро­ев, по­бы­вав­ше­го пе­ред Бе­лым До­мом, и при­вез­шим сво­ей се­мье на да­чу ка­кие-то су­ве­ни­ры, он смот­реть не по­шел.

В сен­тяб­ре, ко­гда До­дик вер­нул­ся в Мо­ск­ву, вы­яс­ни­лось, что Гак по­уча­ст­во­вал в ре­во­лю­ции. На сво­ем «За­по­рож­це» он по­ехал на­встре­чу ко­лон­не тан­ков, с ра­дио­при­ем­ни­ком, как ми­гал­кой на кры­ше, транс­ли­руя во­ен­но­слу­жа­щим прав­ду о си­туа­ции. Во­ен­но­слу­жа­щие прав­ду слу­ша­ли и удив­ля­лись, но в ка­кой-то мо­мент «За­по­ро­жец» Га­ку был силь­но по­мят бро­не­тех­ни­кой. Из пе­ре­жи­то­го он сде­лал два вы­во­да: во-пер­вых, за сме­тан­кой те­перь ез­дить не на чем, и, во-вто­рых, по­ра вспом­нить о хри­сти­ан­ской ду­ше.

Кро­ме то­го, ока­за­лось, что «про­вод­ни­ку» гро­зит ар­мия. Гро­зи­ла она ему уже го­да два, но рань­ше, в свя­зи с об­щей не­раз­бе­ри­хой, про не­го как-то за­бы­ли. А те­перь вдруг за­ин­те­ре­со­ва­лись. Од­на­ко, с этой про­бле­мой он спра­вил­ся бы­ст­ро, за ка­кой-ни­будь ме­сяц, прав­да, при­шлось ло­жит­ся в «дур­ку».

«Че­го там! — рас­ска­зы­вал он по­том До­ди­ку, ра­до­ст­ный и слег­ка пья­ный. — Там все та­кие же бы­ли, как я. Толь­ко один псих на­стоя­щий, с ше­сть­ю­де­ся­тью че­тырь­мя зу­ба­ми. Слож­ный му­жик. Он все в та­рел­ки нам раз­ную га­дость ки­дал… А я в по­кер иг­рать нау­чил­ся».

Но по­лу­чен­ное уме­ние Гак ис­поль­зо­вать не стал. Он окон­ча­тель­но ре­шил вер­нуть­ся к ду­хов­но­сти, ко­ли ни сме­та­на ни по­ро­ся­та ис­ко­мо­го удов­ле­тво­ре­ния не при­нес­ли. Вы­знав у До­ди­ка, что ему очень по­нра­вил­ся ве­се­лый отец Сав­ва­тий, Гак объ­я­вил, что его лич­ный ду­хов­ный рост весь год и да­же в «дур­ке» не пре­кра­щал­ся. И что он на­ме­рен по-преж­не­му по­мо­гать До­ди­ку в его лич­ных ис­ка­ни­ях, не­важ­но, ка­ко­вы они есть. До­дик об­ра­до­вал­ся.

Гак раз­вер­нул ки­пу­чую дея­тель­ность и стал во­дить его к раз­ным мо­с­ков­ским свя­щен­ни­кам. Пер­вый по­ход со­сто­ял­ся к от­цу Ки­приа­ну, в про­шлом — ху­дож­ни­ку-стан­ко­вис­ту.

«Э!» — ска­зал отец Ки­при­ан, ко­гда Гак про­толк­нул за­дум­чи­во­го Цы­п­лен­ка в ком­на­ту, по ста­рой па­мя­ти за­ва­лен­ную крас­ка­ми и мас­ти­хи­на­ми.

«Э!» — по­вто­рил он и за­ду­мал­ся.

«Во­об­ще-то я вы­кре­стов не люб­лю», -при­ба­вил он с со­жа­ле­ни­ем.

Гак, рас­крас­нев­шись от пе­ре­жи­ва­ний, объ­яс­нил, что ни­ка­ких вы­кре­стов тут и нет, а вот та­кая у пар­ня про­бле­ма.

«Не мо­жет чи­тать? — уди­вил­ся отец Ки­при­ан и за­лез паль­цем в ноз­д­рю. — Да­же Свя­щен­ное Пи­са­ние?»

Гак объ­яс­нил, что имен­но Свя­щен­ное Пи­са­ние и не мо­жет.

«То­гда — вон!» — ла­ко­нич­но ска­зал быв­ший ху­дож­ник.

Сле­дую­щий был свя­щен­ник из гу­ма­ни­та­ри­ев, о. Ки­рилл.

«Очень тя­же­лая про­бле­ма», — ска­зал он ук­лон­чи­во и стал за­ва­ри­вать чай.

Гак, на­чи­тав­шись то­го, что До­ди­ку и не сни­лось — по сча­стью для его из­му­чен­но­го же­луд­ка — сфор­му­ли­ро­вал чет­ко:

«Да­ви­ду нуж­ны не­по­сред­ст­вен­ные ощу­ще­ния».

«То есть?» — о. Ки­рилл под­нял бровь.

Гак зар­дел­ся:

«Ну, что­бы все са­мо­му… На­пря­мую…»

«Хм».

О. Ки­рилл с сим­па­ти­ей ог­ля­дел мо­ло­дежь.

«Есть, ко­неч­но, раз­ные спо­со­бы, — за­ме­тил он. — Свя­то­гор­ские стар­цы раз­ра­ба­ты­ва­ли… Ше­пот­ная мо­лит­ва, ум­ное де­ла­ние. Но! Все пред­по­ла­га­ют зна­ком­ст­во со Свя­щен­ны­ми Тек­ста­ми…»

Тре­тий был из фи­зи­ко-хи­ми­ков и сла­вил­ся ду­хов­ной дер­зо­стью.

«Ха! — ска­зал он. — Ну вы дае­те! Сра­зу так — на­пря­мую? А де­ся­ток лет по­мо­лить­ся?»

Он рас­сме­ял­ся.

«Со всем мож­но спра­вить­ся, — ска­зал он. — Но толь­ко не са­мо­му че­ло­ве­ку. По­то­му что он кто? Пра­виль­но. Ждать и на­де­ять­ся. Де­лай, что мо­жешь. Бо­рись и сми­ряй­ся».

Он да­же раз­ра­бо­тал осо­бый курс вхо­ж­де­ния в ве­ру — ка­лен­дар­ный — для До­ди­ка, но ни­че­го так и не вы­шло. До­дик не по­ни­мал, о чем речь. А книж­ки по-преж­не­му вы­зы­ва­ли же­лу­доч­ные пе­ре­во­ро­ты.

По­ра­жен­ный его нрав­ст­вен­ной ту­по­стью, Гак за­тос­ко­вал. Он на­чал что-то плот­ни­чать на да­че осен­ни­ми ве­че­ра­ми, ос­та­вив на вре­мя ру­ко­во­дство в до­ди­ко­вых мы­тар­ст­вах. Ис­прав­но хо­дил в тот храм, где рань­ше кре­стил­ся. Да­же не­сколь­ко раз чи­тал там что-то стран­ное вслух. До­дик за­шел один раз: Гак, в не­обыч­ном длин­но­по­лом на­ря­де, за­пи­на­ясь и сви­ре­по вра­щая гла­за­ми, вы­во­дил на­пря­жен­ным го­ло­сом про ка­ких-то «аг­лов» и «при­ше­дов». Ря­дом с До­ди­ком стоя­ла чем-то ужас­но не­до­воль­ная ста­руш­ка. На ка­ж­дую за­пин­ку Га­ка она ти­хо спле­вы­ва­ла: «Тьфу, не­чис­тый!». Гак гром­ко про­из­нес: «И ска­зал Гдь… ска­зал Гос­подь…» Ста­руш­ка еще раз сплю­ну­ла и уш­ла. В пер­вых ря­дах пе­ред Га­ком стоя­ли две де­вуш­ки в пе­ст­рых пла­точ­ках и ино­гда ти­хонь­ко хи­хи­ка­ли. Гак баг­ро­вел ше­ей, но глаз на них не под­ни­мал. По­том, от­чи­тав все по­ло­жен­ное, он уда­лил­ся за ал­тар­ную пе­ре­го­род­ку, а че­рез пол­ча­са, уже пе­ре­одев­шись, вы­шел к До­ди­ку во двор.

«Не вы­хо­дит! — объ­я­вил он. — Ну не да­ет­ся мне этот язык, хоть ты трес­ни… И отец Ге­ор­гий все вре­мя ру­га­ет­ся. По шее мне се­го­дня дал… Ру­га­ет­ся.»

«Как ру­га­ет­ся?» — изу­мил­ся До­дик.

«Как-как, — ог­рыз­нул­ся Гак. — Гром­ко. И по-биб­лей­ски. Биб­лей­ски­ми сло­ва­ми, в об­щем.»

Но по его ве­се­ло­му ви­ду по­нят­но бы­ло, что сло­ва от­ца Ге­ор­гия его чем-то и ра­до­ва­ли. Цер­ков­ная жизнь по­нем­но­гу за­тя­ги­ва­ла. Вско­ре он все-та­ки нау­чил­ся чи­тать без за­пин­ки, о чем с гор­до­стью до­ло­жил До­ди­ку. Речь ста­ла его важ­на и мед­ли­тель­на. А в фев­ра­ле он взял и по­сту­пил в Д-ский мо­на­стырь — по­ка труд­ни­ком. До­дик его по­се­щал.

С ка­ж­дым ра­зом Га­ков вы­ра­жал­ся все бо­лее нев­ра­зу­ми­тель­но. По­рой в его ре­чи не­доб­ро­же­ла­тель­но упо­ми­на­лись ка­кие-то бап­ти­сты, ана­бап­ти­сты и пя­ти­де­сят­ни­ки. Бо­лее поч­ти­тель­но он го­во­рил о «ка­та­комб­ной церк­ви» и да­же о «церк­ви за ру­бе­жом». Мо­на­стырь был бли­зок к де­лам пат­ри­ар­хии и его по­рой со­тря­са­ли скан­да­лы, свя­зан­ные то ли с ере­ся­ми, то ли с не­дос­тат­ком средств на по­чин­ку ко­ло­коль­ни. Чем бли­же бы­ла вес­на, тем су­ет­ли­вей ста­но­ви­лось в оби­те­ли. Ба­тюш­ки из глав­но­го хра­ма зыр­ка­ли на До­ди­ка из под гус­тых бро­вей и не­одоб­ри­тель­но ка­ча­ли го­ло­ва­ми в чер­ных, ма­тер­ча­тых кол­па­ках.

Но ино­гда мо­на­стырь по­гру­жал­ся в ощу­ти­мую бла­гость. То­гда Гак за­во­дил До­ди­ка в чьи-то ке­льи и по­ка­зы­вал де­ре­вян­ные дос­ки, по­кры­тые бе­лым лев­ка­сом. На не­ко­то­рых ка­ран­да­шом бы­ли на­бро­са­ны уд­ли­нен­ные фи­гу­ры бо­ро­да­тых муж­чин с круж­ка­ми у го­ло­вы.

«Так пи­шут ико­ны», — по­учал Гак.

До­дик вни­мал. Го­то­вые ико­ны ему нра­ви­лись боль­ше. Еще боль­ше ему нра­ви­лись рас­ска­зы о древ­них стар­цах, но Гак по­че­му-то ут­вер­ждал, что это все «пре­лесть».

А од­на­ж­ды До­дик за­стал мо­на­стырь в ка­ком-то не­до­умен­ном мол­ча­нии. Кон­чи­лась еще од­на зи­ма. Солн­це гре­ло уже вто­рую не­де­лю. Ве­сен­ние гал­ки ти­хо пе­ре­ме­ща­лись ме­ж­ду не­дав­но про­рос­ши­ми, тро­га­тель­ны­ми тра­вин­ка­ми, и ко­си­ли на До­ди­ка ма­лень­ки­ми гла­за­ми. Мо­на­хи сколь­зи­ли как те­ни, и толь­ко Гак ока­зал­ся в ехид­но-при­под­ня­том на­строе­нии.

Он вы­вел До­ди­ка за во­ро­та и стал по­хло­пы­вать се­бя по бо­кам, и под­ми­ги­вать. До­дик мор­щил нос и ожи­дал на­ча­ла.

«Ску­де­ет ра­зу­мом бра­тья, — за­го­во­рил Гак с не­яс­ным ве­сель­ем во взгля­де. — На­мед­ни, слышь, от­ца Ев­лам­пия ра­зо­бла­чи­ли».

Он сде­лал пау­зу и по­мо­лил­ся.

«Ке­ла­рем у нас отец Ев­лам­пий, — по­яс­нил он. — Но уж очень при­стра­стен к пья­но­му зе­лью…»

Тут До­ди­ку при­шлось по­до­ж­дать еще ми­нут де­сять, по­ка Гак со­вер­шал все не­об­хо­ди­мые внут­рен­ние ри­туа­лы.

«Он у нас про­сфо­ры пе­чет. И, слышь, дрож­жи та­щит… Так вче­ра все ута­щил, сва­рил се­бе браж­ки, упил­ся пьян и па­лец по­ре­зал. А по­том с та­ким ре­за­ным паль­цем — за про­сфо­ры. Грех-то ка­кой…»

До­дик, ис­пу­гав­шись, что по­сле та­ких слов Гак во­об­ще убе­жит мо­лить­ся в от­дель­ную ке­лью дня на два, по­спе­шил уточ­нить:

«И что по­лу­чи­лось?»

Гак опе­шил и ох­нул:

«Ма­ца, Дав, по­лу­чи­лась, ма­ца на хри­сти­ан­ской кро­ви! Грех-то ка­кой…»

В этот мо­мент к ним в под­во­рот­ню за­шли два ху­дю­щих мо­на­ха и на­ча­ли на них с ис­пу­гом смот­реть. По­няв, что это свои, они се­ли на кор­точ­ки.

«Греш­ны, ой греш­ны, — за­бор­мо­та­ли они, вто­ря Га­ку. — Про­сти Гос­по­ди!»

И за­ку­ри­ли.

«Епи­ти­мью на от­ца Ев­лам­пия на­ло­жил на­стоя­тель», — про­дол­жал Гак ше­по­том, но вдох­но­вен­но.

До­дик при­слу­шал­ся, ин­те­ре­су­ясь, чем же та­ким мог за­гла­дить свой тяж­кий грех бед­ный ке­ларь.

«Три дня не пить!» — звер­ским го­ло­сом про­орал Гак.

Ку­рив­шие мо­на­хи ис­пу­га­лись, за­га­си­ли быч­ки, и бор­мо­ча, убе­жа­ли.

До­дик уди­ви­тель­но про­сто сдал в по­ло­жен­ные эк­за­ме­ны за де­ся­тый класс и от­пра­вил­ся к Га­ку в мо­на­стырь со­ве­то­вать­ся. Он по-преж­не­му на­де­ял­ся, что «про­вод­ник» рас­ска­жет ему, что де­лать даль­ше.

Но Гак, как ему рас­ска­зал один юр­кий по­слуш­ник, был серь­ез­но на­ка­зан. Те­перь ему не по­ла­га­лось об­щать­ся с «мир­ски­ми». Ему по­ла­га­лось о чем-то скор­беть. Вы­слу­шав по­слуш­ни­ка, До­дик со­гла­сил­ся. И прав­да, по­сле рас­ска­зов са­мо­го Га­ка он не со­мне­вал­ся: ему са­мо­му здесь не ме­сто. «Про­вод­ни­ка» за­тво­ри­ли. До­дик ос­тал­ся один на один со стран­ным ми­ром ду­хов­но­сти.

Так, сам со­бой, ле­том 1992 го­да за­кон­чил­ся для не­го дол­гий хри­сти­ан­ский пе­ри­од.

Глава 4. Мощь просвещения

За­кон­чив свою не­за­мет­ную шко­лу, До­дик и ду­мать не ду­мал ку­да-ли­бо по­сту­пать. Са­ма идея о ка­ком-то ин­сти­ту­те бы­ла ему не­по­нят­на и чуть-чуть не­при­ят­на.

«Лад­но, один год до ар­мии у те­бя впе­ре­ди есть, — со­гла­си­лась, вдох­нув, ма­ма Га­ля. — Но и шлять­ся без де­ла я те­бе не по­зво­лю».

Тут кста­ти вспом­ни­лось, что он уже взрос­лый и по­ра ему са­мо­му за­ра­ба­ты­вать. Хо­тя и у ма­мы, и у ба­буш­ки, и да­же у от­ца, ко­то­рый с ни­ми не жил, но счи­тал се­бя в кур­се, бы­ли серь­ез­ные со­мне­ния в том, что До­дик смо­жет ра­бо­тать. Отец, склон­ный к гу­ма­ни­тар­ным дис­ци­п­ли­нам, до­го­во­рил­ся — по те­ле­фо­ну — с од­ним сво­им дав­ним и да­ле­ким зна­ком­цем. Зна­ко­мец ра­бо­тал в Му­зее.

И До­ди­ка взя­ли в Му­зей. Его долж­ность на­зы­ва­лась двоя­ко: в тру­до­вой книж­ке зна­чи­лось: «млад­ший тех­ник От­де­ла Внут­рен­ней Ох­ра­ны», а в той кни­ге, где он рас­пи­сы­вал­ся за зар­пла­ту, стоя­ло: «груз­чик».

Но ни то, ни дру­гое на­зва­ние дей­ст­ви­тель­но­сти пол­но­стью не со­от­вет­ст­во­ва­ло.

На­при­мер, От­дел Внут­рен­ней Ох­ра­ны, как ока­за­лось, со­сто­ял не из круп­ных муж­чин с тя­же­лым взгля­дом и боль­шим ар­се­на­лом сви­ст­ков, ду­би­нок и пис­то­ле­тов под ко­жа­ной курт­кой. На это су­ще­ст­во­вал полк ми­ли­ции и це­лых два му­зей­ных че­ки­ста. Но с ни­ми До­дик поч­ти что не ви­дел­ся. Ес­ли мен­ты в ос­нов­ном си­де­ли в буд­ке на зад­нем дво­ре, то че­ки­сты мрач­но скры­ва­лись за за­на­ве­соч­кой у глав­но­го вхо­да. Ино­гда они вдво­ем вы­хо­ди­ли по­ку­рить на крыль­цо, и ози­ра­ли ок­ре­ст­но­сти прон­зи­тель­ным взгля­дом. По­рой им свер­ху спус­ка­ли ка­кое-то идео­ло­ги­че­ское ука­за­ние. То­гда че­ки­сты раз­ви­ва­ли бур­ную дея­тель­ность, то­же, сла­ва бо­гу, До­ди­ка не ка­сав­шую­ся. По оче­ре­ди вы­зы­ва­лись за за­на­ве­соч­ку на­уч­ные со­труд­ни­ки и ис­кус­ст­во­ве­ды: че­ки­сты пред­ла­га­ли «со­дей­ст­во­вать». Хо­ди­ли слу­хи, что рань­ше власть их бы­ла ве­ли­ка. Те­перь их ед­ва мож­но бы­ло за­ме­тить.

От­дел же Внут­рен­ней Ох­ра­ны был иным по со­ста­ву. Прав­да, во гла­ве его на­хо­ди­лась жен­щи­на со­вер­шен­но ге­рои­че­ской на­руж­но­сти, ко­то­рая в про­шлом слу­жи­ла за­ву­чем в ин­тер­на­те для бес­при­зор­ни­ков. Она зва­лась Же­лез­ная Жо­па и на­по­ми­на­ла, что га­ба­ри­та­ми, что крик­ли­во­стью, па­ро­ход. Это был пер­вый че­ло­век, ко­то­ро­го До­дик встре­тил в Му­зее. Встре­тил и за­тре­пе­тал. Же­лез­ная Жо­па, вы­пя­тив че­люсть, не­одоб­ри­тель­но ог­ля­де­ла тще­душ­но­го Цы­п­лен­ка и что-то нев­нят­но про­гро­хо­та­ла про не­нуж­ных блат­ных. До­дик толь­ко вздох­нул.

Ос­нов­ной же кос­тяк ВО­ХРа бы­ли ста­руш­ки-смот­ри­тель­ни­цы, те са­мые дре­маль­щи­цы по за­лам. По­том име­лись юр­кие и воз­душ­ные, со­вер­шен­но не­бес­ные су­ще­ст­ва: де­вуш­ки-убор­щи­цы. Они при­хо­ди­ли рань­ше всех и, ве­се­ло ще­бе­ча, мы­ли весь Му­зей во­ню­чи­ми тряп­ка­ми. До­дик по­рой ви­дел од­ну или двух, слег­ка за­дер­жав­ших­ся на глав­ной ле­ст­ни­це. В та­кие мо­мен­ты у не­го вне­пла­но­во кру­жи­лась го­ло­ва, и он чув­ст­во­вал не­кую внут­рен­нюю тор­же­ст­вен­ность.

Ос­таль­ные пред­ста­ви­те­ли ВО­ХРа бы­ли та­кие же не­оп­ре­де­лен­ные лю­ди, как До­дик. Груз­чи­ки. Млад­шие тех­ни­ки. Или по­про­сту — по­вес­чи­ки кар­тин.

Пер­вый кол­ле­га, ко­то­ро­го встре­тил До­дик, звал­ся ко­рот­ко: Дим. Дим си­дел в душ­ной ка­мор­ке, ку­да ве­ла уз­кая вин­то­вая ле­ст­ни­ца с ажур­ны­ми и це­п­лю­че-на­зой­ли­вы­ми сту­пень­ка­ми. Он си­дел на ог­ром­ной кар­тон­ке, скор­чив­шись под низ­ким по­тол­ком, сбо­ку от жар­кой тру­бы и туск­лой лам­пы. Яв­ле­ние До­ди­ка он при­вет­ст­во­вал гром­ки­ми, ве­се­лы­ми во­пля­ми.

«Ого-го! — зая­вил он, и хлоп­нул ру­кой по кар­тон­ке, при­гла­шая са­дить­ся. — Толь­ко ту­да, на сво­бод­ное ме­сто».

До­дик кив­нул и при­гля­дел­ся. Вся кар­тон­ка, за ис­клю­че­ни­ем кро­шеч­но­го пя­тач­ка (как раз под его тще­душ­ные яго­ди­цы), бы­ла из­ри­со­ва­на ма­лень­ки­ми сол­да­ти­ка­ми. Как объ­яс­нил Дим, в ос­нов­ном рус­ски­ми и фран­цуз­ски­ми, вре­мен на­по­ле­о­нов­ских войн. Бо­лее позд­ние во­ен­ные дей­ст­вия он за та­ко­вые не при­зна­вал. Ино­гда, ра­ди раз­но­об­ра­зия, он ри­со­вал ав­ст­рий­цев, италь­ян­цев и прус­са­ков той же эпо­хи.

В ка­мор­ке Ди­му бы­ло не до изу­че­ния До­ди­ка. Но ко­гда они от­пра­ви­лись на пер­вое за­да­ние, то он раз­гля­дел до­ди­ков нос и опе­ча­лил­ся.

«Ну и лад­но», — про­мол­вил Дим, слов­но пе­ред кем-то оп­рав­ды­ва­ясь.

Прав­да, окон­ча­тель­но спра­вить­ся с этой пе­ча­лью ему не уда­лось. С тех пор, стои­ло До­ди­ку, ув­ле­чен­но пых­тя, про­ник­нуть в ка­мор­ку, как Дим на­чи­нал с бе­ше­ной ско­ро­стью ри­со­вать сво­их сол­да­ти­ков, слов­но спеш­но соз­да­вая лич­ную ар­мию для за­щи­ще­ния здра­вия. Ино­гда, ото­рвав­шись от кар­тон­но­го по­ля боя, он бре­дил ма­со­на­ми. Вспо­ми­нал­ся Но­ви­ков и Ра­ди­щев, и про­чие ре­во­лю­цио­не­ры. Дим был че­ло­ве­ком ста­рой за­кал­ки: бу­ду­щее Рос­сии ка­за­лось ему без­мя­теж­ным толь­ко при ус­ло­вии из­бав­ле­ния от ев­ре­ев. При этом во всех ос­таль­ных во­про­сах он До­ди­ка с лег­ко­стью пе­ре­но­сил. Да­же с охо­той ру­ко­во­дил, рас­ска­зы­вал бес­ко­неч­ные, не­по­нят­ные ис­то­ри­че­ские анек­до­ты и одал­жи­вал де­нег на бул­ку в бу­фе­те. Его ан­ти­се­мит­ст­во бы­ло аб­со­лют­но не за­гряз­не­но бы­том. Оно бы­ло чис­тое и вы­со­кое. В прин­ци­пе, про­тив До­ди­ка как та­ко­во­го он ни­че­го не имел. Он воз­ра­жал про­тив Ма­не­ви­чей, и осо­бен­но Да­ви­дов. Не в си­лах да­же про­из­не­сти ни од­но из двух этих слов, он пред­по­чи­тал об­ра­щать­ся к До­ди­ку офи­ци­аль­но: «кол­ле­га».

Но Дим со­став­лял в Му­зее скорб­ное мень­шин­ст­во. Ос­таль­ным бы­ло на­пле­вать на на­цио­наль­ность ко­го бы то ни бы­ло, вклю­чая и До­ди­ка, и са­мо­го Ди­ма. Боль­шин­ст­во по­па­ло под осо­бую ма­гию са­мо­го мес­та, где они ока­за­лись, Му­зея.

Му­зей был ог­ро­мен. Он вклю­чал в се­бя трех­этаж­ное зда­ние со все­ми два­дца­тью вы­ста­воч­ны­ми за­ла­ми, баш­ней спец­хра­на, биб­лио­те­кой, ар­хи­вом, бу­фе­том, служ­ба­ми, сто­рож­ка­ми и ка­мор­ка­ми, ле­ст­ни­ца­ми и ба­лю­ст­ра­да­ми. Но глав­ным бы­ли под­ва­лы: там на­хо­ди­лись от­де­лы, где тру­ди­лись стар­шие ис­кус­ст­во­ве­ды и ис­кус­ст­во­ве­ды про­сто, гра­фи­ки, рес­тав­ра­то­ры, ла­бо­ран­ты и сек­ре­та­ри. Од­на­ко под­ва­лы сла­ви­лись во­все не этим: они бы­ли на­столь­ко мис­тич­ны, что лю­бые го­ти­че­ские под­зе­ме­лья пе­ред ни­ми бес­по­мощ­но мерк­ли. Не­сколь­ко пет­ляю­щих пе­ре­хо­дов ве­ли от от­де­ла к от­де­лу: эти трас­сы ос­ве­ща­лись туск­ло и не все­гда. Они бы­ли за­би­ты шкаф­чи­ка­ми, ка­кие ста­вят­ся в школь­ных раз­де­вал­ках, сло­ман­ны­ми ра­ма­ми и вит­ри­на­ми, кол­че­но­ги­ми стуль­я­ми, ру­ло­на­ми вой­ло­ка и по­ро­ло­на, ино­гда тол­стен­ны­ми не­по­нят­ны­ми тру­ба­ми. Там на­до бы­ло хо­дить с фо­на­рем, а опыт­ные ис­кус­ст­во­ве­ды пе­ре­дви­га­лись, за­жму­рив­шись, и на ощупь. Пе­ре­дви­гать­ся им бы­ло не­об­хо­ди­мо, ибо «от­де­лы» пред­став­ля­ли со­бой ни­что иное, как ряд про­сто­рных хра­ни­лищ, где, как лис­ты ги­гант­ской не­скон­чае­мой кни­ги, стоя­ли кар­ти­ны. До­дик в пе­ре­хо­дах сна­ча­ла плу­тал, а по­том по­лю­бил их и нау­чил­ся там пря­тать­ся от не­уго­мон­ных на­чаль­ни­ков.

По­сто­ян­ная па­мять о ла­би­рин­те ми­ро­во­го ис­кус­ст­ва у них под но­га­ми при­да­ва­ла всем оби­та­те­лям Му­зея осо­бую та­ин­ст­вен­ность и блед­ность ко­жи. Ед­ва по­зна­ко­мив­шись с этим осо­бым на­ро­дом, До­дик креп­ко за­ду­мал­ся. Ему по­ка­за­лось, что он при­шел не в Му­зей, а в ка­кую-то ги­гант­скую ака­де­мию, где ка­ж­дый, ед­ва за­ви­дев но­во­го со­бе­сед­ни­ка, стре­мил­ся за­ма­нить его в тем­ный угол и за­му­чить сво­ей тай­ной муд­ро­стью. Все, вплоть до по­сто­во­го ми­ли­цио­не­ра с про­сто­душ­ным про­зва­ни­ем Болт, ко­то­рый бе­гал в Ле­нин­скую биб­лио­те­ку уз­нать про кол­дов­ст­во и про ведьм, бу­к­валь­но все не­пре­рыв­но что-то чи­та­ли и де­ли­лись с ок­ру­жаю­щи­ми. Это был боль­шой клуб ре­про­дук­то­ров-доб­ро­воль­цев. Ис­кус­ст­во­ве­ды-за­пад­ни­ки де­мо­кра­тич­но и мно­го­слов­но тол­ко­ва­ли о Бос­хе, Брей­ге­ле, ино­гда о Мун­ке и Саль­ва­до­ре Да­ли. Гра­фи­ки, дос­тиг­нув пол­ной не­за­ви­си­мо­сти от про­чих ис­кус­ст­во­ве­дов, про­из­но­си­ли вы­со­ко­мер­ные и вы­со­ко­муд­рые мо­но­ло­ги о та­ин­ст­ве ли­нии.

Но наи­бо­лее ин­те­рес­ны бы­ли «низ­шие клас­сы»: та­кие же, как До­дик, груз­чи­ки, тех­ни­ки, двор­ни­ки и ох­ра­ни­те­ли. Они не­рав­но рас­пре­де­ля­лись на два от­де­ла: Внут­рен­ней Ох­ра­ны и Хо­зяй­ст­вен­ный. Это бы­ла со­вер­шен­но осо­бая ка­те­го­рия лю­дей. Чис­ло их ме­ня­лось. Сво­ей пе­ст­ро­той эта осо­бая ка­те­го­рия по­ра­жа­ла не мень­ше, чем тро­пи­че­ская рас­ти­тель­ность. Но что-то внут­рен­нее все­гда со­хра­ня­лось: за­га­доч­ная уст­рем­лен­ность ввысь и вглубь, будь то тай­ны жи­во­пи­си ста­рых мас­те­ров, древ­не-япон­ские сказ­ки или осо­бен­но­сти якут­ско­го ба­ле­та.

Прав­да, боль­шин­ст­во бы­ст­ро ус­вои­ло, что с До­ди­ком луч­ше бе­се­до­вать лишь на не­вин­ные бы­то­вые те­мы. Сво­ей бо­лез­нью он и от­тал­ки­вал, и за­ин­три­го­вы­вал. Зна­ком­ст­во обыч­но на­чи­на­лось сло­ва­ми: «Слышь, Да­вид, а ты что прак­ти­ку­ешь? Я, на­при­мер, скло­нен к буд­диз­му…», а за­кан­чи­ва­лось ис­пу­ган­ным, мо­ля­щим взгля­дом До­ди­ка, ко­то­рый, си­лясь по­бо­роть рво­ту, вер­тел го­ло­вой и вы­бе­гал на воз­дух ды­шать.

Ско­ро пат­рио­ти­че­ский Дим пе­ре­стал до­ни­мать его ис­то­рия­ми о ду­хов­но­сти рус­ско­го на­ро­да. Сва­лив на До­ди­ка боль­шую часть ра­бо­ты, он весь от­дал­ся лю­би­мо­му де­лу, изы­ска­ни­ям по ис­то­рии оте­че­ст­вен­ных воо­ру­жен­ных сил. Фи­гу­ры во­ен­но­слу­жа­щих на кар­тон­ках раз­мно­жа­лись стре­ми­тель­нее мик­ро­бов. При­чем изо­бра­жа­лись они без осо­бой кро­во­про­лит­но­сти: про­сто сто­ят се­бе, и гор­дят­ся свои­ми мун­ди­ра­ми.