Пьянящая звёздная ночь раскидывает крылья над побережьем. Огромная перламутровая луна неспешно плывёт по матово-синему небу, усыпанному звёздами, как драгоценностями. Лёгкие волны ласково омывают берег. И море, и пальмы, и горы на далёком острове дышат величием. И историей. Веками за эти земли сражались империи, возводили крепости, приводили армии и флотилии. Теперь же всё затихло — побережье стало мирной гаванью.

В серебристом платье я иду вдоль кромки воды. В предчувствии чего-то великого. Южный берег, возвышенность, огромная гора — а на ней башни. Не просто башни — сияющие, невесомые, будто из света. Я прохожу мимо фонтана и статуи русалки у пирса. Башни манят, зовут. Морские брызги касаются лица. Там, на вершине, — обитель небожителей. Встреча с ними сулит откровения.

Солнце медленно поднимается над морем. Один тёплый луч — и прямо в лицо. Слишком ярко. Я… просыпаюсь.

С детства я видела этот сон — снова и снова. Башни, сияющие в вышине, казались вестниками богов, будто сами они присылали мне эти сны. Так я и увлеклась религией, мифами родного края, древними историями о богах.

По солнцу видно: я спала около четверти суток. Пять-шесть часов — этого мне всегда хватало. Организм такой. Трое рабов, что разделили со мной постель, продолжали спать. Устали, бедняги, после вчерашней оргии. Коль у меня есть рабы, грех не использовать их по назначению — хоть и не распространяюсь об этом. Наше общество… притворяется добродетельным. Господин — пожалуйста, а госпожа с рабами — «неприлично». Мол, не царское это дело — рожать от рабов. Детей от них ждёт клеймо плебейства.

Только я — не все. С детства у меня дар. Я чувствую своё тело и управляю им так, как другие не умеют. Не могу объяснить — просто знаю: не забеременею, если не захочу. Так же верно, как то, что у меня две руки и две ноги. Рецептов и микстур у меня нет — и не нужны. Мать, как говорил дядя, пила их — поэтому у меня нет братьев и сестёр. Мужчин у неё было много, но по-настоящему она любила одного. Об этом — потом. Видимо, от неё я унаследовала и свою страсть.

Меня зовут Тамира. По-древневилленски это значит «Тигрица» — или «Пантера». Родовое имя — Тиррен. Мне девятнадцать лет, и я патрицианка. Близкие зовут меня Тама или Мира. А мать в детстве звала Лясой — так ласково, по-особому. «Ляса» подчёркивало мою дикость, непохожесть. Я была подвижной, неугомонной, как будто со шлейфом искр. Говорят, в таких детях — шило. Но если мне попадалась интересная книга, я могла часами сидеть тихо, погружённая с головой.

Мама умерла от чумы, когда мне исполнилось семь. Отца я не знала. Его имя — Элхаран из Ар-Мицеха. Знатный воин, бывал в Сагире. Его мама действительно любила. Как говорил дядя, именно от него она и хотела ребёнка — не пила свои микстуры. Она мечтала родить сына. Но родилась я. Иногда она сокрушалась, что я — не мальчик.

Фамилии отца я не знала. Меня вырастил её брат, дядя Бейнус. А на шестнадцатый день рождения, по нашим законам — день совершеннолетия, я вступила в права наследства и получила винодельню, оставшуюся от матери. Доход у неё приличный.

Мои бабушка и дедушка ушли из жизни за десять лет до моего рождения, и, по праву, винодельня, пастбище и несколько поместий должны были достаться дяде. Но Император тогда издал указ, согласно которому и женщины могут вступать в права наследства. В итоге пастбище и одно из поместий достались Бейнусу, а винодельня и остальное — моей матери. А потом и мне.

Потерять мать в семь лет — слишком рано. Я тогда пережила сильный шок, и на несколько дней просто вычеркнулась из жизни. Эти дни исчезли, как будто их и не было. Я очнулась — и поняла: всё продолжается. Только уже без неё.

С раннего возраста я увлекалась точными науками — особенно математикой и физикой. В гимнасии я стала первой девочкой, добившейся допуска на такие занятия. Конечно, не без помощи дядиных денег. Ещё в пять лет, играя с азбукой на кубиках, я научилась читать. Очень скоро перешла от сказок к взрослым книгам — по истории, мифам, философии.

Когда мне исполнилось семь, незадолго до того, как мама покинула этот мир, она подарила мне книгу про священную гору Талактию, куда с небес снисходили боги построили и собственный город. Небожители создали стражей, которые не должны были допускать в город смертных, кроме тех, кто получил особые приглашения. Боги выковали искусственных людей из металла и вдохнули в них души, коими стали молнии. Они назвали своих стражей автоматонами. В книге имелась иллюстрация: высокий серебристый воин в бронзовых доспехах, похожий на гоплитов, с копьём, щитом и висящим в ножнах мечом. Его глаза сияли золотым огнём, и казалось, художник будто бы сам его видел, до того сие изображение вызывало чувство восхищения и трепета. С тех пор мне захотелось самой создать автоматонов, искусственных людей, которые могли бы заменить рабов, что дало бы им свободу. А заодно и солдат на войне, чтобы живые люди более не погибали в бою. Мама, когда слышала, как я рассказываю о своих мечтах, грустно улыбалась: говоря, что я простая смертная девочка, а не богиня, и наивно думать, что я смогу сама создать автоматона.

С тех пор, как в детстве я загорелась идеей создать искусственного человека, я и увлеклась техникой и разобрала подаренные мне дядей Бейнусом на девятый день рожденья настольные часы. Потом собрала их, и, о чудо — они работали. Я решила стать механиком. Закончив гимнасий с отличием, я принялась искать мастера, готового меня выучить. Правда, в Вилленской империи нет механика, который взял бы в ученики девушку. Я думала, как подрасту, переодеться мужчиной и пойти учиться в академию Теора, величайшего мастера в Виллене. Но потом у меня выросла слишком большая грудь, и от идеи с маскарадом я отказалась.

Однажды я пыталась найти отца и наняла человека, который мог бы его найти. Оказалось, впустую: отыскать в Ар-Мицехе мужчину по имени Элхаран — всё равно что найти нужную песчинку в Сагирской пустыне. Дядя Бейнус в целом негативно отнёсся к моей идее найти отца. Как и к моему желанию изучать механику и к увлечению религией. Сам дядя атеист, и говорит, что люди придумали богов, когда ещё не имели достаточно знаний о мире. Однако я слышала немало свидетельств от людей, говоривших, что видели богов, которые спускались с небес, что они внешне не отличались от нас, что они сверхсильны, способны усыпить смертного или поразить его молнией.

Дядя Бейнус рассказывал, что был хорошим товарищем с моим отцом, и тот с одним другом-лекарем исцелил его от страшной болезни под названием вроде бы кобид, правда, он не особо хочет вдаваться в подробности той истории.

С детства я интересовалась не только точными науками и религией. Я больше любила играть не с подругами в куклы, а с мальчиками в солдатики, военные и спортивные игры, а также часто дралась с ними. Став постарше, я поняла, что с мальчиками необязательно враждовать, с ними можно заниматься и другими, более интересными и приятными вещами.

Помнится, однажды я переспала с сенатором. Его жена, узнав об этом, подкараулила меня и ударила со спины обухом топора по плечу. По счастью, у меня с рождения крепкие кости, поэтому я себе ничего не сломала. Зато сопернице — руку, потому что ещё в отрочестве хорошо научилась драться. Моё левое плечо на некоторое время превратилось в кровавое месиво, но довольно быстро зажило и приобрело вполне приличный вид. Чтобы прикрыть шрам, пришлось сделать татуировку в виде розы, с ней я ещё больше нравлюсь мужчинам.

Правда, на этой же левой руке, недалеко от плеча у меня ещё в детстве появился ещё один шрамик, после смерти матери. Как раз в тот период, что стёрся из моей памяти. Поранилась и забыла как.

Я посмотрела на своё отражение в зеркале. Привлекательная молодая смуглая женщина с вороными кудрявыми волосами чуть ниже плеч, бровями полумесяцем и чёрными глазами, чем-то похожая на жительниц восточных провинций Империи. Неудивительно, ведь мой отец оттуда. Сама себе я напоминала Таэру, нашу богиню любви и красоты. Возможно, мать назвала меня Тамирой, потому что это имя звучит похоже на имя богини.

Последние десятилетия в Империи многое стало меняться: женщин стали допускать к наследству, образованию, некоторым профессиям. Но путь в по-настоящему важные и уважаемые дела по-прежнему закрыт. Особенно — в медицину.

С ранних лет я чувствовала, что хочу лечить, понимать, как устроено тело, душа, сознание — но в Храм Луны путь для нас, женщин, по-прежнему заказан. Жрецы утверждают, что саму науку врачевания передала им богиня Сэрена — но почему же тогда, как сказано в старых книгах, она учила и женщин тоже? Со временем мужчины подчинили себе эту сферу. Жрецы охраняют свои знания как тайну, как магию. А между тем, это просто наука — сложная, да, но не сакральная.

Медицинская академия в Виллене была основана бывшим жрецом Луны по имени Гицей. Он получил разрешение от самого Императора. Говорят, это стало возможным лишь после громкого скандала: кто-то из легионеров похитил из Храма книгу с рецептами и передал её народу. Она быстро разошлась по рукам, появились независимые лекари, открылись первые светские клиники. Но, конечно, женщины по-прежнему туда не допускаются. Слишком велика тень Храма.

Я с детства чувствовала: не могу закрывать глаза на несправедливость. Не только в отношении себя. Я видела, как живут пришлые — инородцы, которые формально считаются гражданами, но по факту остаются вторым сортом. Видела, как обращаются с рабами. По законам Империи дети рабов должны получать свободу, когда достигают совершеннолетия, — но часто на практике это право нарушается. Я решила: мои рабы, рожденные на вилле, получат вольную с самого рождения. Их воспитывает управляющий, и я слежу, чтобы никто не смел относиться к ним как к вещи.

Интерес к медицине остался со мной и позже — сначала как хобби, затем как настоящая страсть. Особенно после того, как я прочла труды великого лекаря наших дней — Мефира-Анума. Он жил далеко, в жаркой песчаной стране Сагире, и, по слухам, потратил тридцать лет на странствия и учёбу. Благодаря сагирским мастерам-оптикам он впервые увидел микробы — невидимые существа, вызывающие болезни. Он же открыл понятие гормонов, описал органы, влияющие на рост и настроение, создал систему гигиены и разработал прививки, которые начали ставить с младенчества. В Сагире смертность резко упала.

Я купила его книгу, несмотря на высокую цену. Могла себе позволить — и читала её ночами напролёт. Я узнала, как устроен человек — не с точки зрения храма, а с точки зрения разума, логики, наблюдения. Вместе с трудами Мефира я читала и Шимдара — великого математика и физика, тангарца по происхождению, также преподавшего в Сагире. От него я узнала о десятичных дробях, степенях, отрицательных числах, теории притяжения… Его учебники стали основой новой школы механиков. И впервые я подумала, что знание может быть оружием — но не для войны, а для освобождения. И я поняла, что медицина — интересное занятие, но физика и математика подходят мне больше.

До меня дошли слухи: в Виллене появилась женщина-механик. Говорили, что училась она за пределами Империи, и теперь власти дозволили ей практику — хоть и по-прежнему запрещают женщинам учиться в ремесленных школах внутри страны. Храм Луны сохранял влияние, но обойти его оказалось возможным — если уже стала мастером где-то в другом краю.

Слухи окрылили меня. Значит, дорога всё же есть. Я способна учиться, у меня есть средства — и, что важнее всего, решимость. Но прежде стоило разыскать эту женщину и расспросить лично. Поговаривали, её мастерская расположена в верхнем квартале Виллена. Продаёт она часы, замысловатые механизмы — за немалые деньги.

Я тревожилась: вдруг она откажется говорить, побоится конкуренции? Но тут же вспомнила, что живу в Эсквилле, в паре часов езды от столицы, и наши клиенты вряд ли пересекутся. В случае чего — дам ей это понять.

Я выехала в Виллен на своей колеснице, запряжённой двумя белыми конями. Дорога пролегала по знаменитому тракту Императора Кирра, той самой плиточной магистрали, что тянулась от столицы до моего города. Кирр, говорят, одновременно велел построить и акведук — каменный зигзаг воды, бегущий среди холмов. Копыта цокали в такт, белый камень дороги блестел под солнцем.

Уже за городскими вратами взору открылся верхний квартал, вознесённый на холме и отделённый белой кирпичной стеной. Извилистый путь под тенью олив вёл вверх, где над каменными крышами возвышались башни храмов. Их шпили и символы терялись в дымке, будто в божественной ауре.

Обычным гражданам сюда был вход заказан. Только патриции, богачи и офицеры легиона имели право пройти. Меня — по одежде, осанке, упряжи — сразу узнали за ту, кто имеет право. Пропустили без слов.

Там, в тени кипарисов, за лавками, торгующими книгами, драгоценностями и алхимическими субстанциями, я увидела нужное здание. Двухэтажное, строгое, с табличкой на двери: «Чудесные механизмы». На ней — две шестерёнки, будто стилизованный знак бесконечного движения. У входа стоял стражник — молодой, с аккуратной бородкой и в блестящем пластинчатом доспехе, на плечах алый плащ.

— Зачем вы прибыли, госпожа? — спросил он, вежливо склонив голову. — Хотите что-то приобрести?

— Я ищу госпожу-механика, — ответила я. — Слышала, что одна женщина здесь постигла это ремесло. Я хочу учиться у неё.

— Вы правы, — кивнул он. — Это лавка госпожи Люцерны. Проходите.

Он отступил в сторону, открывая проход. Я толкнула тяжёлую дверь и вошла внутрь.

И тут застыла. У входа стоял человек. Вернее, металлический человек — ростом с живого. Он поднял руку и помахал мне. Я вздрогнула и взвизгнула. Он двигался. Он реагировал.

Передо мной был настоящий автоматон. Один из тех, о которых я читала в легендах. Искусственный человек из металла, подобный тем, которых, по преданиям, некогда выковали боги, вдохнув в них душу молнии. И вот один из них стоял передо мной. Живой, сверкающий в полумраке мастерской, подобный чуду.

И тогда я поняла: если такая женщина смогла — смогу и я.

Чуть отдышавшись, я услышала тихий смешок. За прилавком стояла высокая женщина с прямыми чёрными волосами, собранными в плотный узел. Глаза её скрывал щиток с двумя тёмно-синими линзами. Серый хитон был прикрыт промасленным фартуком, руки — в кожаных перчатках. Лицо смуглое, молодое, лет на шесть-семь старше моего.

— Я вас слушаю, госпожа, — сказала она, приподнимая щиток. Зелёные глаза сверкнули и тут же снова спрятались за стеклом. — Желаете что-то приобрести? Рекомендую часы — настенные, настольные, даже карманные. Есть экзотика: заводные кошечки и собачки — бегают, мяукают, лают. А ещё — поющие соловьи.

— Госпожа Люцерна, не так ли? — уточнила я, стараясь говорить уверенно.

— Верно, — кивнула она.

— Я с детства увлекаюсь механизмами. Люблю математику и физику. Хочу выучиться вашему ремеслу.

— Хм. И хотите, чтобы я взяла вас в ученики… патрицианка?

— Тамира, — представилась я.

Она криво улыбнулась.

— Боюсь, у меня нет ни времени, ни возможности обучать кого бы то ни было. И заплатить ученице я не смогу.

— Тогда, может быть, вы скажете, где сами учились? Может, и мне туда удастся попасть.

— В Империи женщин не учат инженерии, — пожала плечами она. — Но за её пределами — иной подход. В Тиршафе, столице Сагира, великий врач Мефир-Анум и его друг, математик Шимдар, основали Академию. Лучшую в известном мне мире. Если доберёшься туда и сдашь вступительные экзамены — тебя примут.

Я затаила дыхание.

— Расскажите об этой академии.

— Сначала были только два факультета: медицинский и физико-математический. Потом из второго выделился инженерный — я училась на нём. Затем открылись новые: биологический, химический, астрономический, философский… Возможно, появились и ещё — я окончила Академию пять лет назад.

— А какие специальности есть на инженерном?

— Инженер-механик и инженер-строитель. Я выбрала первую. А ты… решишь сама.

В Сагир, значит. Пусть будет так.

Подальше от дяди. И, может быть, кто-нибудь там знал моего отца…

Я уже собиралась выйти, как вдруг вспомнила.

— Госпожа Люцерна… этот ваш щиток со стёклами… что это?

— Ювелирные очки, — отозвалась она. — Их придумали сагирские оптики. Для работы с драгоценностями, но механики пользуются ими тоже — с ними проще управляться с тончайшими деталями.

Я взглянула на инструмент и, почти неосознанно, улыбнулась.

Когда-нибудь у меня будут такие же.

И не только очки.

Глава 2

Перед отъездом я поговорила с дядей. Я ожидала, что он будет против — скажет, что ремесло механика не для женщин, что это несерьёзно, что патрицианке неприлично покидать родину. Но он лишь молча выслушал и кивнул, как будто ожидал этого.

— Тама… — наконец сказал он. — Я не был уверен, что у тебя что-то получится. Не потому, что ты слаба — а потому, что у нас женщин не учат механике. Ни школ, ни мастерских, ни шанса. Но если ты нашла место, где тебе откроют дверь… ступай. Если душа просит — не бойся. Езжай в Сагир. Учись. Становись мастером.

Он помолчал, глядя в сторону.

— Я сам, быть может, был не самым удачливым человеком. Не женился, не оставил после себя ни потомков, ни великого дела. Состояние отца — и то растратил. Может, ты исправишь ошибки рода. Удачи тебе, Тама.

От Аэйресса до берегов Дельфоса простиралось Великое море — наша колыбель. На севере его омывали волны Империи, на юге — земли Тангарской олигархии. Эти две державы соперничали за господство, перекраивая границы, торгуя союзами, сражаясь легионами и шпионскими играми.

Восток хранил иные земли. Там, за полосой пустынь, начинался Сагир — страна пирамид и молитв, единственная из великих держав, что пока сохраняла формальную независимость. Но долго ли? Имперские гарнизоны уже стояли на берегах священной Азур. Театры и школы, построенные вилленскими архитекторами, сменили древние храмы, и всё больше сагирцев переходили на наш язык.

На северо-востоке располагалась провинция Ар-Мицех, сердце шемхамских народов, покорённая, но не сломленная. Там верили в Единого Бога и поклонялись Ему с прежней решимостью. Когда Империя пришла с мечом и огнём, ар-мицехцы выстояли. Их храм не был разрушен, их вера осталась нетронутой. Взамен они поклялись в верности нашему Императору — но приносили жертвы не Ему, а своему Богу, от Его имени. Умный компромисс. Формально — провинция. По духу — отдельный мир.

Их история была велика. Когда-то Ар-Мицех правил всем северо-востоком Дельфоса, и один из их пиратов, Шумар Тангар, отплыл с флотом солдат и поселенцев, чтобы основать новую землю. Так родилась Тангарская олигархия. Потом Ар-Мицех пал под власть Виллена. И однажды падёт и Тангар. Как говорит наш полководец Таллений-младший:

«Тангар должен быть разрушен».

Я верила, что так и будет.

Путь в Сагир занял две недели. Торговое судно, на котором я плыла, было не из лучших — скрипело, раскачивалось, казалось, всё в нём шевелилось и дышало как живое существо. Впрочем, мне выделили каюту — пусть тесную, но с окном. Я проводила вечера, наблюдая, как над водой вырастают закаты, и старалась представить, каким будет Тиршаф.

На восьмой день я заметила тень на горизонте — тёмный силуэт триремы. Её паруса были чёрными, как вороньи крылья. У меня перехватило дыхание.

— Капитан! — крикнула я. — Пираты!

— Я вижу, Тама, — сказал он спокойно. — Команда, к бою! Приближаются захватчики!

Удивительно, но никто не запаниковал. Команда знала своё дело. Баллисты выдвинулись с глухим скрипом. Первые болты полетели в сторону триремы. Та ответила залпом — и вот уже копья с визгом прорезают воздух. Одно вонзилось в парус, ещё два — в палубу, совсем рядом со мной.

Капитан выхватил лук — странный, компактный, с множеством изгибов. Не просто оружие, а, скорее, изобретение. Я видела, как он натянул тетиву — и стрела вспыхнула в воздухе. Одна за другой они летели в небо и вонзались в цель. Трое пиратов уже лежали мёртвыми до того, как трирема достигла нас.

— На абордаж! — раздался вопль с вражеского корабля.

Деревянный корпус ударился о наш, скрип и звон металла заполнили пространство. Десяток человек перемахнул через борт — одетые в кожаные доспехи, вооружённые саблями, с лицами, закрытыми повязками. Настоящие волки. И я поняла: начался настоящий бой.

— Бей пиратов! — приказ раздался, как удар колокола, и матросы, воодушевлённые, ринулись в бой.

Я не осталась в стороне — выхватила меч из холодных пальцев поверженного врага и встретила следующего ударом. Противник не ожидал, что женщина может парировать с такой силой. С детства я владела клинком и луком, и без ложной скромности скажу: я хороший боец.

— Кретины! Куда прёте, копчёные креветки?! — взревел предводитель разбойников. — Атакуйте капитана!

В сторону хозяина судна взвились стрелы, но он ловко пригнулся. Затем с поразительной хладнокровностью отбил атаку, пробив сердце одного из нападавших. Они нападали поодиночке, будто не знали, как работает бой. Капитан двигался быстро, почти танцуя, и его меч крушил врагов один за другим.

Из-за его спины на него бросился пират с крюком вместо руки. Я метнулась вперёд — сталь сверкнула, и враг захрипел. Капитан на миг обернулся, пнул тело, и оно, извиваясь, улетело за борт.

— Грабьте корабль! — вопил главарь. — Плевать на матросов! Убейте капитана и девку — остальных мы потом!

Он был в исступлении — то ли не понимал, что бой проигран, то ли не мог признать поражение. Я не стала ждать: метнулась вперёд и всадила клинок ему в горло. Он захрипел, сглотнул кровь и рухнул без звука.

— Отлично, юная госпожа! — кивнул старший помощник. — Надо было его остудить… чересчур горячий.

Сопротивление стихло. Несколько оставшихся в живых пиратов, раненые и истощённые, бросили оружие. Капитан не любил убивать без нужды, но пощады здесь добились немногие.

Когда на борту навели порядок, стало ясно: судно сильно повреждено. Капитан принял разумное решение — пересесть на пиратский флагман. Мы сменили знамёна и паруса, перенесли груз и отплыли под чужим флагом, свободные и незаметные.

Солнце слепило глаза, солёные брызги касались кожи. Он стоял на палубе, словно статуя из меди и огня. Вот это мужчина.

Если у себя в имении я предаюсь любовным утехам с рабами, то здесь, в сердце моря, моими ночами стал капитан. Я не даю мужчинам, я сама их беру. Говорят, мужчины по природе — охотники. Но я тоже охотница. И когда перед тобой — выбор, берёшь лучших: молодых, сильных, выносливых. Таким и оказался хозяин судна.

По ночам я смотрела в небо. Луна сияла как-то иначе, чем в моих снах. Там, за гранью сновидений, её лицо было иным, звёзды образовывали чужие, незнакомые созвездия. Иногда мелькали знакомые фигуры — Полярный Тигр, Кабан, Дракон. Моё детское воображение сочинило вымышленную карту неба? Или эти сны — отражение другого мира?

Однажды на горизонте вспыхнула алая искра — Тиршафский маяк, чудо архитектуры и символ приближения к земле. Он горел над гладью, как путеводная звезда.

Утром мы вошли в воды Сагира. Южнее становилось суше — деревья исчезали, уступая место выжженной равнине. Река Азур раскинула дельту: широкие рукава, спокойные воды, отражающие небо. По её берегам, как жемчужины, тянулись белокаменные дома с плоскими крышами.

Сагир живёт по законам каст. Аристократы, жрецы, воины, простолюдины, рабы. Говорят, простолюдины здесь свободнее прочих: они могут выбрать — стать земледельцем, ремесленником, купцом или чиновником. Некоторые поднимаются и становятся воинами, даже священнослужителями. Но высших званий им не достичь. Офицеры и высшие жрецы — лишь из тех, кто рождён в нужной касте. Нижние чины — из народа.

Мы с капитаном встретили рассвет на палубе. Он молчал, вглядываясь в берег. Я — в его профиль. Тепло солнца разливалось по коже, свежий ветер ласкал волосы.

Скоро мы войдём в гавань Тиршафа. Но мне уже казалось, что я пересекла не только море, но и невидимую черту. Позади — Империя. Впереди — Сагир. И всё, что ждёт меня там.

— Видишь солнечный диск, поднимающийся над горизонтом? — прошептал капитан, обняв меня за плечи. Его голос звучал хрипло, но в нём слышалась торжественность, будто он делился чем-то священным.

Я молча кивнула.

— Это Гаарх, наш верховный бог, — продолжил он. — Сейчас он плывёт по великой реке Азур на своей небесной ладье. Он только что вернулся из Нижнего Мира, где освещал тьму, пока у нас стояла ночь.

— Нижний Мир? — переспросила я, с интересом взглянув на него.

— Шеол, — капитан едва заметно вздрогнул. — Потустороннее царство теней. Мрачное, унылое место, куда после смерти уходят недостойные. Там нет боли, нет радости — только вечная блеклая тень жизни.

— А куда же попадают достойные? — спросила я. Мне всегда было любопытно, во что верят в других странах. Особенно — в таких, как Сагир, где религия и власть слились в одно целое.

— В Верхний Мир. На светлые равнины Ниларна, — ответил он, поднимая лицо к небу. — Там душа отдыхает, возрождается в покое. Но путь туда открыт не каждому.

— И кто решает, достоин человек или нет?

— Суд вершит Хафур, — тихо произнёс капитан, склонив голову. — Бог с лицом жабы. Он взвешивает поступки каждого, кто переступает границу между мирами. И чаще всего приговор суров: большинство отправляются в Шеол.

Он замолчал, а затем добавил:

— В том сумрачном мире живут шеддимы — тёмные сущности, подобные дыму. Иногда они проникают в наш мир. Их можно встретить на безлюдных улицах Тиршафа — особенно ночью. Они принимают облик людей, заманивают случайных прохожих… и тогда уже поздно. Шеддимы мало знают о людях, и это их выдаёт: в их поведении есть что-то наивное, будто они играют в человечность, не понимая правил.

— Значит, Гаарх — главный среди богов? — спросила я, задумавшись.

— И среди людей. У него две сущности — небесная и земная.

— Да, — кивнула я, оживившись. — Царь-Солнце ведь… он же считается воплощением бога?

— Верно. Царь-Солнце — живое тело Гаарха. Во время коронации одна из его сущностей входит в царя и пребывает в нём до самой смерти. Тогда она выходит и переходит в преемника. Ныне царствует Бенуи Пятый, властелин людей и богов. Он — бог на троне, солнце в теле смертного.

Я прищурилась. Мысль показалась мне одновременно поэтичной и абсурдной.

— Значит, он и там, и тут одновременно? — спросила я. — Бессмертный дух, воплощённый в человеке?

— Это выше нашего понимания, — произнёс капитан, не встречаясь со мной взглядом. — Божественная сущность не укладывается в слова.

Я ничего не ответила. Но в душе не соглашалась. Для пытливого ума нет ничего по-настоящему непознаваемого. Есть лишь то, к чему мы ещё не подошли достаточно близко.

—

Впереди, возвышаясь над гладью моря, появился маяк. Белокаменная башня, сияющая в утреннем свете. Пятое чудо света — Тиршафский маяк. Вот он, наконец. Я стояла рядом с самой знаменитой постройкой Сагира, гением инженерной мысли, символом великого города.

Я ожидала, что сердце моё наполнят торжественные чувства, что увижу чудо и замру. Но вместо этого воздух был пропитан тревогой. Что-то было не так.

— Смотри, — прошептала я, указывая на вершину башни.

На обзорной площадке маяка стояли люди в чёрных кожаных доспехах и в масках. Перед ними — каменный стол. На нём, почти без движения, лежал ребёнок. Трое из вооружённых подняли луки, натянули тетиву и следили за происходящим внизу. А внизу, у подножия башни, толпились городские стражники в пластинчатых доспехах. Но они не двигались. Не приближались. Только смотрели вверх.

— Это… разбойники? — догадалась я, но не хотела верить своим глазам.

— Да, — подтвердил капитан.

— Но почему стража не идёт на штурм? Их же всего шестеро!

— Не видишь? — капитан указал на мальчика. — Заложник. Его имя — Бенуи. Это будущий Царь-Солнце, шестой по счёту. Внук нынешнего. Один шаг — и они убьют его.

Я похолодела.

— И что же они требуют?

— А чего обычно требуют разбойники? — мрачно сказал капитан. — Золота. Оружия. Безопасного прохода. Им нечего терять. А у нас — всё.

Вдруг мой взгляд зацепился за тень на стене башни. Человек. Мужчина в чёрных пластинчатых доспехах, плотно облегающих торс. Он карабкался вверх по отвесной кладке с лёгкостью, будто не нарушал законы физики, а заключал с ними временное перемирие. Это напоминало скорее паука, чем солдата — или, быть может, охотящегося кота.

Я непроизвольно затаила дыхание. Фигура его вырисовывалась чётко: смуглая кожа, густые тёмные волосы, гибкое и сильное тело. Он был высок, широк в плечах, уверенно двигался, не оставляя ни звука. И да, чертовски привлекателен. Хоть и заметно старше меня — на вид под тридцать, может, чуть больше. Обычно я предпочитаю помоложе, но иногда возраст только украшает. Особенно если за ним скрываются власть и опасность.

Он затаился прямо под обзорной площадкой, так что бандиты наверху, занятые принцем, не могли его заметить.

— Кто это? — прошептала я, не сводя глаз с таинственного акробата. — Откуда он так ловко лезет, словно вырос на деревьях?

— Это владыка Риджад, по прозвищу Буревестник, — отозвался капитан с уважением в голосе. — Глава ордена хиджаев. Они многое умеют.

— Хиджаи? — переспросила я. — Это что-то вроде боевых монахов?

— Особый орден Сагира, — пояснил он. — Когда-то были просто телохранителями Царя-Солнца. А потом появился Риджад, и всё изменилось. Теперь они — и тайная полиция, и дознаватели, и каратели. Их боятся и преступники, и шпионы. Иногда даже придворные.

Я кивнула. Что-то вроде наших «грозовых драконов» — особой когорты Вилленского легиона.

— А это у него на плече… татуировка? — прищурившись, заметила я тёмный знак на его броне.

— Да, — подтвердил капитан. — Символ скорпиона. Все хиджаи получают его при посвящении.

Тем временем Риджад, почти не издав ни звука, выбрался на площадку. Один из разбойников даже не успел понять, что произошло, как его подхватили и с хрустом перебросили через перила. Он упал в реку, где исчез с коротким всплеском. Второй ринулся вперёд, но получил удар ногой в грудь и полетел вслед за товарищем. Третий закричал, вытащил нож и приставил к горлу ребёнка — маленького мальчика, лежащего на столе. Похоже, хотел шантажировать. Но Риджад и тут оказался быстрее: из его рукава выскочило тонкое лезвие, и прежде, чем я поняла, как оно устроено, бандит уже падал вниз — точно и немедленно поражённый.

Оставшиеся в панике побежали вниз, сдаваться стражникам, которые до сих пор не решались войти.

— Ха! — усмехнулся капитан. — Будут знать, как шутить с хиджаями. Про Риджада говорят, что он может убить самого коварного убийцу, а потом допросить его труп. И получить признание.

— Глубокий допрос, — сухо заметила я.

На этот раз я действительно прониклась уважением. Он не просто солдат. Он — инструмент. Хирургически точный, опасный, холодный, как клинок на морозе.

— Царь-Солнце, — продолжал капитан, — имеет двух сыновей. Старший — наследный принц, его любимец. Тот сам недавно стал отцом. Мальчик, которого только что спасли, — его сын, будущий Бенуи Шестой. А младший принц… он другой. Уединённый. Не любит публичности, не появляется на людях. Только книги, математика, всякие головоломки и механические игрушки.

— Ага, — кивнула я. — Интроверт, инженер, философ. Приятное сочетание. В некоторых кругах даже сексуальное.

Я уже собиралась повернуться обратно к реке, но тут взгляд зацепился за монумент.

— А это что за фаллический символ? — спросила я, не удержавшись, и указала на длинный обелиск, возвышающийся неподалёку.

— У тебя все ассоциации к одному сводятся, Тамира, — проворчал капитан. — Не оскорбляй память Фирана Третьего. Он воздвиг этот обелиск как символ силы и божественного порядка. На нём изображены четыре священных зверя Сагира: ирбис, бык, крокодил и скарабей.

— Впечатляет. А у вас в Сагире только четыре священных зверя? — спросила я, разглядывая обелиск.

— Есть и другие, — кивнул капитан. — Кошка, сокол, слон, лев… у каждого рода — свой покровитель. Но есть и тот, кого у нас боятся. Проклятый зверь. Змея.

Я приподняла бровь. Конечно. Кто ещё?

— В древние времена, — продолжил он, — демоны-змеелюды выползли из Шеола, Нижнего Мира, и поработили Сагир.

— Расскажи, мой капитан, — я подалась вперёд. Религиозные мифы новой страны притягивали меня, как магнит.

— Ты не замечала, Тама, как выглядят кандалы на руках рабов?

Я припомнила: бронзовые, тяжёлые, украшены завитками, похожими на извивающиеся тела.

— Они в форме змей, — подтвердил он. — Это напоминание. В Сагире с древности различали двух людей. Тех, кто согласен терпеть рабство — лишь бы остаться в живых. И тех, кто предпочтёт смерть неволе.

Он замолчал на миг, а потом прочистил горло и вдруг запел. Низким голосом, неожиданно чисто:

Коли не заснёшь быстрей,

Приползёт зловещий змей.

Унесёт тебя в нору —

Я заплачу поутру…

— Это… колыбельная? — спросила я, слегка ошеломлённая.

Он только усмехнулся. А я вежливо зааплодировала. Кто бы мог подумать — такой грозный капитан, и поёт как храмовый певчий.

— «Хитрый змей» или «трусливый змей» — самые страшные ругательства у нас, — продолжал он уже серьёзно. — В сагирских сказках главный злодей всегда — змея.

Он замолчал, и я дала ему продолжить.

— Тысячи лет назад змеелюды утащили людей под землю. Там они построили свои города и сделали нас своими рабами. Но не всех. Нашлись воины, что не подчинились. Сражались. Спасли остальных.

Я наклонила голову.

— Кто их возглавил?

— Людей вёл Аруф, воин из рода свободных. Змеями командовал бог Шеола — Шуррук. Он поглотил солнце. Мир погрузился во тьму. Тогда Аруф в отчаянии воззвал к Гаарху. Бог услышал и снизошёл в его тело. Аруф стал его аватаром.

Слова капитана звучали как песнь.

— Он обратился в гигантского огненного кота, — продолжал он. — В лапах у него оказался хопеш, меч из солнечного света. Он разрубил Шуррука — и солнце вернулось. Змеелюдам он велел вернуться в Шеол.

— И стал первым Царём-Солнцем?

Капитан кивнул:

— Да. А рядом с ним были его воины. Они назвали себя «хидж-ай» — «жала скорпиона». Отсюда и пошёл орден хиджаев.

— А рабы? Они стали свободны?

— Нет, — вздохнул капитан. — Те, что поддались змеелюдам, так и остались рабами. Аруф сказал: кто выбрал неволю, не достоин свободы. Чтобы они не забывали, чьими слугами были, им надели змеиные браслеты. Символ их природы.

Я задумалась. Легенда красивая — в духе героического эпоса. Но слишком удобно обосновывает порядок вещей. Даже слишком.

— У нас в Империи рабы — это должники и пленные, — тихо проговорила я. — Их дети становятся свободными. Они могут даже выбиться в патриции. У нас рабство не считается врождённым клеймом.

Капитан ничего не сказал.

— Мой дядя, Бейнус, — добавила я, — сказал бы, что этот миф — оправдание. Не освобождение, а смена цепей. И что те, кто держат в руках власть, часто создают легенды, чтобы её узаконить. Чтобы всё казалось естественным, исконным, неизменным.

Капитан посмотрел на меня с неожиданной теплотой.

— Может, он и прав, — пробормотал он. — А может, мы просто не любим, когда нам напоминают, что у нас на шее — змея.

Глава 3

У городских врат я попрощалась с капитаном. Он пожал мне руку — крепко, по-мужски, — и, не сказав лишнего, вернулся на пристань. А я направилась в Академию.

Колесница, арендованная у порта, катала меня по извилистым мощёным улочкам, пока не достигла цели: высоких ворот, вырезанных из белого мрамора, сияющего даже в утренней дымке. Камень был отполирован до такой степени, что я на секунду увидела в нём своё отражение — усталое, задумчивое, с едва заметной ухмылкой. Врата отворились, и я въехала внутрь.

Передо мной раскинулся мир, больше напоминавший мираж, чем учебное заведение.

Главная башня высилась над остальными, словно наблюдала за всем кампусом с лёгкой надменностью. На её вершине — золотой восьмиугольник, символ Солнца. Интересно, какому богослову в голову пришло связать геометрию с божеством?

Во дворе царила стерильная чистота. Я даже почувствовала себя немного неуместно — будто вступаю в священное пространство, а не в учебный кампус. Уборка, похоже, финансировалась не хуже, чем армия. Бенуи Пятый, видно, действительно заботится о том, где учатся будущие элиты.

Я спрыгнула с колесницы на серую брусчатку и наконец вдохнула воздух Академии — он пах травой, влагой и чем-то ещё… знанием, может?

На лужайках росла трава, покрытая росой, сверкавшей всеми цветами радуги. Генная инженерия? Магия? Или просто роса с понтами? Среди деревьев я узнала банановые пальмы, но моё внимание привлекли гибриды: ананасы на яблонях, апельсины на грушах. Интересно, если съесть такой фрукт — сработает ли желудок как на спор?

Я читала, что сагирские ботаники научились прививать деревьям чуждые плоды. Вот тебе и символ прогресса — в буквальном смысле висящий на ветке.

В центре двора возвышался памятник: четырёхрукое существо с головой слона, облачённое в белую мантию, возвышалось на постаменте. Кожа его была ярко-фиолетовой, и каждая из четырёх рук держала символ: книгу, скальпель, счёты, перо. Я сразу узнала его — Гаштан, бог знания и мудрости. Судя по символике, он покровительствует и медикам, и математикам, и инженерам, и гуманитариям. Универсальность — по-сагирски.

Под статуей стоял человек — высокий, сухощавый, в белоснежной мантии. Лысый, с аскетичным лицом, он чем-то напоминал монаха-алхимика. Вокруг него — студенты в светлых одеяниях и с амулетами в форме кадуцея на шее. Лекари. А сам он — без сомнения — Мефир-Анум, ректор Академии.

— Я клянусь всеми богами и богинями, — произнёс он, и десятки голосов за ним повторили.

Так начиналась клятва. Ритуальная, величественная, почти театральная. Но в ней — суть профессии.

— Беря их в свидетели…

— Что с этого дня беру следующую присягу…

— Почитать учителей, как родителей…

— Быть готовым преподавать…

— Войти в дом больного ради его пользы…

— Хранить тайну болезни…

— Коль нарушу — буду осуждён…

— Коль исполню — благословлён…

Когда ректор завершил, он прошёл мимо новоиспечённых врачей и вручил каждому свиток, перевязанный фиолетовой лентой.

— Держите. Вы больше не студенты. Вы — врачеватели.

Я стояла в тени пальмы и смотрела на них. На их торжественные лица, на сияющие глаза. Они были счастливы, они верили. Кто-то плакал. Кто-то смеялся. Кто-то прижимал свиток к груди, как реликвию.

И я, внезапно, почувствовала что-то похожее на зависть. Не потому, что не стояла там с ними, а потому что они — верили. В знания. В клятвы. В богов. В целостность этого мира.

А я… я слишком много знала, чтобы верить по-настоящему. Но всё равно — я пришла сюда. Значит, где-то глубоко внутри — ещё надеюсь.

Мантии лекаря сделали из блестящей ткани. А спереди на каждой красовался вышитый на груди жезл, который обвивала змея — кадуцей, сагирский символ профессии врачевателя. Они натянула новые мантии, и ректор зааплодировал им.

Я приблизилась к статуе, у подножия которой всё ещё стоял высокий лысый мужчина в белой мантии. Он только что завершил церемонию — в воздухе ещё витали торжественные слова клятвы. Голос его был спокойным, властным, и, как у всякого опытного лектора, звучал одновременно как у пастыря и учёного.

Я подошла ближе и поклонилась.

— Доброго дня, господин Мефир-Анум, — произнесла я.

Он слегка склонил голову.

— Доброго дня, юная госпожа.

— Тамира Тиррен. Я хотела бы поступить в Академию.

— Факультет?

— Инженерный.

Он кивнул, глядя на меня спокойно, без особого интереса — будто я была одной из сотен таких же.

— Подайте документы в приёмную комиссию, — он указал на центральную башню. — Там вам выделят место в общежитии. Вступительный экзамен по математике состоится послезавтра.

Я чуть помедлила.

— Простите, господин ректор… У меня есть и личный вопрос.

Мефир-Анум нахмурился.

— Приношу извинения, юная госпожа, но я не обсуждаю с абитуриентами свою частную жизнь.

— Речь не о вашей, — смутившись, ответила я. — О моей.

Он чуть удивлённо приподнял бровь.

— В таком случае?

— Я ищу отца. Его зовут — или звали — Элхаран из Ар-Мицеха. Он бывал в Сагире и, по рассказам матери, часто был замечен при дворе. Полагаю, вы могли знать его, если служили царским лекарем.

Ректор слегка прищурился, будто пытался что-то припомнить. Затем покачал головой.

— Увы. Имя мне ничего не говорит. Простите, госпожа Тиррен, чего не знаю — того не знаю.

Я поблагодарила его и направилась к башне. Некоторое разочарование сжалось под рёбрами, но я не дала ему выйти наружу. Что ж, если даже ректор не знает — возможно, он и не оставил следов.

Внутри башни я увидела стол, за которым сидела женщина лет сорока, с тёмной кожей и серьёзным выражением лица. На ней был белый халат с золотой отделкой — официальная форма сагирской чиновницы. На шее — цепочка с бронзовым медальоном в виде весов.

Я чуть поклонилась:

— Добрый день, госпожа…

— Оснат, — ответила она, не поднимая взгляда от пергамента.

— Госпожа Оснат, я хочу поступить в Академию.

— Ваше имя?

— Тамира Тиррен.

— Из Вилленской империи, полагаю?

Я улыбнулась.

— Верно. Решила попробовать силы здесь.

Оснат на секунду подняла глаза, оценивая меня. Потом вновь уткнулась в бумаги.

— У вас в Империи немало университетов. Не у каждого хватает решимости приехать в Сагир.

— У нас женщинам не везде рады, — я пожала плечами. — Здесь, как я слышала, с этим лучше.

Она кивнула, без улыбки, но с уважением.

— Документы?

Я достала удостоверение личности и аттестат. Оснат быстро просмотрела листок, отмечая на нём мелкие символы чернильным стилусом.

— Отличные оценки, — коротко сказала она. — Послезавтра в девять утра — экзамен по математике, аудитория четырнадцать, это здание. Постарайтесь не опаздывать.

Она сделала пометку на свитке.

— Вам положено койко-место в общежитии. Сейчас каникулы, и местные студенты разъехались, так что комнаты свободны.

— Это оплачивается?

— Указом Царя-Солнца Академия предоставляет жильё любому абитуриенту — вне зависимости от происхождения и состояния. Малоимущие делят комнату на двоих или троих.

— Прекрасно, — я чуть улыбнулась. — Тогда я пока бедна и скромна.

На этот раз Оснат всё же усмехнулась — едва заметно, но искренне.

— Тогда добро пожаловать, госпожа Тиррен. Посмотрим, на что вы способны.

По моей голове тут же запрыгали картины — вот я поселяюсь в комнате с мужчиной. Или, лучше — с двумя.

— Скажите, госпожа Оснат, а имеются ли у вас комнаты, смешанные по половому признаку?

— Конечно же, нет! — чуть не сорвалась на крик чиновница.

— Я пошутила, — улыбнулась я. Если уж с кем уединяться, то лучше всё-таки на своей территории. — А если серьёзно: могу ли я заселиться в отдельную комнату?

— Если у вас есть деньги — конечно. Аренда обойдётся в три динара за сутки.

Я молча достала нужную сумму и протянула ей.

— Благодарю, госпожа Тамира. Обратитесь к коменданту Шуддару, он в своей комнате недалеко от входа в общежитие. Он вас проводит.

Я двинулась по направлению к общежитию, и взгляд мой зацепился за большой плакат, прибитый к одной из стен. Простой, но по-своему величественный. Гласил он, что поступить в Академию имеет право любой человек — вне зависимости от пола, происхождения, вероисповедания, касты и даже социального статуса. Даже рабы. Им, по указу Царя-Солнца, выдаётся временное разрешение на покидание господ, а за время учёбы они получают статус свободных людей. Если раб завершает обучение, он становится свободным навсегда. Если же исключён — возвращается в прежний статус. Государство при этом компенсирует ущерб бывшему хозяину.

Я невольно остановилась. Вот уж чего не ожидала. В Империи такое сочли бы кощунством. А здесь… здесь раб может стать учёным. Простой приказ — и ты человек.

«Виллен, учись у варваров», — усмехнулась я про себя.

Дойдя до здания общежития, я нашла коменданта — Шуддара, невысокого, лысого мужчину лет сорока пяти с тонким, но бодрым голосом. Он провёл меня по тёмному коридору, и вскоре мы оказались в небольшой, но уютной комнате. Рядом с ней — ещё одна, крохотная.

— Это? — я указала туда.

— Санузел. Есть душ, унитаз, раковина. Все удобства. Вода поступает из резервуара, уходит в подземный канал. Инженеры Академии постарались.

Он кратко объяснил, как всем этим пользоваться.

Принять душ я решила позже. Сейчас мне было интересно посмотреть на остальных абитуриентов.

Наутро всех нас собрали на центральной площади — человек шестьдесят, не меньше. Рядом с памятником Гаштану стоял Мефир-Анум, ректор, облачённый в белую мантию с золотым шнуром. Лысый, высокий, худой — он напоминал мне мудрую птицу, готовую взлететь, если что-то пойдёт не так.

— Господа абитуриенты, — начал он, и голос его был спокойным, но в нём слышалась энергия. — Вы прибыли в Академию, чтобы стать мастерами своего дела. Хочу сказать вам вот что: не всем жрецам по душе наша работа. Учёные не нуждаются в благословении, чтобы спасать жизни, строить мосты или исследовать звёзды. Потому мы вызываем у них беспокойство.

Некоторые из вас — из других стран, других каст, другие — вовсе не свободны по закону. Но здесь, в этих стенах, это не важно. Академия — не храм и не тронный зал. Мы не спрашиваем, кем ты родился. Мы хотим знать, кем ты хочешь стать.

Я чувствовала, как многие рядом сжались, словно испугались собственной надежды. А я наоборот — будто выпрямилась. Такие слова было приятно слышать. Как глоток чистого воздуха после пропахшего ладаном имперского лицемерия.

Назавтра начались экзамены. Для тех, кто шёл на инженерный факультет, как я, — это была математика. Как и обещала Оснат, экзамен начался ровно в девять утра в четырнадцатой аудитории.

Нас было тридцать пять. Девушек — всего четверо.

Преподавателей в зале не оказалось. Только Оснат, и пара статуэток в углах — фигурки сагирских сов с подвижными глазами, судя по всему, механические. Наблюдатели.

Оснат раздала нам запечатанные таблички с заданиями. Я ухмыльнулась. Наконец-то — вызов. Настоящий.

Заданий на экзамене было двадцать. Каждое — по пять баллов, итого сотня. Прилично, но не пугающе. Я вздохнула, расправила плечи и взглянула на первый вопрос.

«В треугольнике ABC угол A равен 53°, угол C — 37°, сторона AB — 12, сторона BC — 16. Найти сторону AC.»

Я едва не усмехнулась. Вы серьёзно? Первый день, а уже начинают с задачек из гимнасия. Быстренько прикинула: сумма углов в треугольнике — 180, значит, угол B — 90. Прямоугольный. Значит, искомая сторона — гипотенуза. Теорема Тарлия. Квадрат 12 — это 144, квадрат 16 — 256, вместе — 400. Корень — 20.

Ответ: сторона AC — двадцать.

Я отложила перо на секунду. Хорошее начало. Переходим ко второй задаче.

«В тёмной комнате — одиннадцать полотенец: пять красных, шесть синих. Сколько надо вытащить наугад, чтобы гарантированно получить два одного цвета?»

Математика и здравый смысл: возьмёшь два — могут быть разного цвета. Возьмёшь три — в худшем случае два одинаковых точно окажутся. Ответ: три.

Я зачерпнула ответ с ленивой уверенностью. Остальные задачки шли как по маслу: логика, вероятности, немного геометрии. Даже одну задачку с вином сунули — классика. Шестнадцать бутылок, в четырнадцати — яд, в одной — вино, одна с водой, можно задавать только вопросы с ответами «да» и «нет». За шесть вопросов — найти безопасную бутылку.

Я мысленно рассмеялась. Делишь на половины, отсекаешь, снова делишь — бинарный поиск в чистом виде. Уже на четвёртом вопросе найдёшь нужную. Пятый можно задать из вежливости: «У начальника хорошее настроение?» А шестой — для души: «Вы меня будете по мне скучать?»

Я всё чаще ловила себя на том, что уже сама скучаю. За решением шестнадцатой задачи мои мысли уже начинали плавать — и тут тишину нарушил резкий хлопок.

— Кархалл! — раздалось откуда-то сбоку. Какой-то парень с шумом ударил ладонью по парте. — Это невозможно! Задания будто бы для тех, кто уже учится в Академии!

Я медленно повернула голову. Высокий, мускулистый, лицо симпатичное — но, судя по реплике, с мозгами у него было не особенно. Я приподняла бровь. Интересно. Выпускник гимнасия — и не может сложить два угла?

Когда я училась, у меня было чёткое правило: если мужчина не может справиться с математикой начального уровня, он годится разве что для постели. И то — с оговорками. Но сейчас — нет. Не в день экзамена. Вон, сам ушёл. Минус один конкурент.

Я закончила последнюю задачу, выровняла лист, убедившись, что ответы оформлены аккуратно, и встала. В зале царила тишина: остальные грызли перья, шептали усы или застряли где-то между синусами и логарифмами.

Вечером обещали результаты. Я терпеливо ждала, прогуливаясь по кампусу, изучая архитектуру, вчитываясь в надписи на статуях. Какой же чистый воздух в этой стране…

Через девять часов — ровно, как по расписанию — у входа в учебную башню появился список. Лист бумаги, прикреплённый к доске. Как в гимнасии: не по алфавиту, а по убыванию результатов. Сверху — те, кто набрал больше всего, ниже — всё слабее. А внизу — жирная горизонтальная черта, разделяющая поступивших и непрошедших.

Я подошла, сердце чуть учащённо застучало, и повела взглядом сверху вниз.

Первое имя: Тамира Тиррен. 100 баллов.

Я почувствовала, как уголки губ сами собой поползли вверх. Вот и всё. Я внутри. Я единственная, кто сдал математику на сто баллов. И естественно, это значит, что я принята в Академию. Ради любопытства я просмотрела список внимательно. Помимо меня там было ещё одно женское имя — Ниалит. Тем не менее, из абитуриентов мы, девушки, составляли одиннадцать процентов, из поступивших аж двадцать. А лично я не просто поступила, я единственная с высшим баллом, решила каждую из двадцати задач на пять. Обрадованная, я ударила в ладоши и подпрыгнула, взмахнув руками.

Ко мне подошла высокая девушка с густыми каштановыми кудрями. Улыбка — открытая, взгляд — прямой. Сагирка. Моя ровесница.

— Похоже, ты прошла отбор? — спросила она, не скрывая радости.

— Верно, — кивнула я. — Судя по твоему виду, ты тоже. Ниалит?

— Откуда ты знаешь моё имя? — она даже слегка отпрянула.

— Нас, девушек, всего две в списке. А я не склонна к шизофрении, так что ты — не я. Значит, ты — Ниалит.

Она рассмеялась, и на мгновение между нами возникло чувство причастности. Мы обе прошли сквозь игольное ушко, и теперь были на пороге чего-то нового — пусть даже и пугающего.

— А ты, выходит, Тамира, — кивнула она. — Поздравляю.

— Взаимно. Подумать только — мы студентки Академии.

— Не радуйся раньше времени, — хмыкнула она. — У меня есть две старшие сестры и брат. Средняя недавно родила и обрадовалась: «Вот и всё, можно расслабиться». А старшая на это рассмеялась: «Это только начало. Беременность — цветочки. Вот младенец начнёт орать по ночам…» Ну, и так далее.

— Очаровательно. И какое это имеет отношение к поступлению?

— Самое прямое. Мой брат, который учился здесь, сказал, что поступление — это та же беременность. Лёгкое преддверие. А вот само студенчество — оно как младенчество. Крики, бессонные ночи, иногда и блевотина. Только ты уже не младенец — ты мать. Поняла, к чему я?

— Теперь — да, — усмехнулась я. — Значит, пора морально готовиться к бессоннице.

Ниалит кивнула с лукавой улыбкой, и я поймала себя на мысли, что мне приятно её общество.

Коммендант Шуддар — тот самый, с которым я оформлялась при поступлении — предложил остаться в уже знакомой комнате. Её прежний обитатель только что закончил обучение, и пока не нашлось нового студента, который бы её занял. Меня это более чем устраивало: после недели сомнительной логистики в чужом городе хотелось хотя бы немного предсказуемости. Я осталась.

Первый день нового учебного года.

Мы собрались на площади Академии, и ректор Мефир-Анум, высокий и сухой, как выжженное солнцем дерево, поднялся на каменный подиум.

— Приветствую вас, господа студенты, — начал он, глядя вдаль, будто видел не толпу, а идеи. — Сегодня я буду краток.

— Особенно приветствую первокурсников. Ещё недавно вы были просто абитуриентами, а теперь — часть нашей академической семьи. Вы призваны нести свет просвещения не только Сагиру, но и всему миру. С этого дня на вас распространяется неприкосновенность, гарантированная самим Царём-Солнце. Ни один суд не вправе осудить вас, кроме как с позволения монарха. Пользуйтесь этой привилегией с умом.

Он замолчал. Голос его не звучал громко, но на площади было так тихо, что слышно было, как кто-то рядом морщит пергамент.

И тут вышла женщина в белой мантии, с лицом острым и строгим, как лезвие скальпеля. Дженнат, декан медицинского факультета.

— Что ж, — её голос был сухим, но с намёком на иронию, — все мы были студентами, так что не стану строить из себя наивную.

— Мы знаем: будут оргии, будут попойки, будут связи без обязательств. Некоторые из вас, особенно будущие лекари, даже решат испробовать спирт из запасов лаборатории. Ну так вот. Вам будут выданы четыре пилюли от похмелья в месяц. Четыре. И не надейтесь получить пятую. Мы готовим врачей, а не хронических алкоголиков.

Некоторые прыснули от смеха. Дженнат не моргнула.

— Также вам будут сделаны прививки. От инфекций, бытовых и половых. Да, девы — для вас предусмотрены пилюли от нежелательной беременности. Берите, сколько влезет. Беременная студентка — плохая студентка. Или слишком влюбчивая, что, впрочем, не лечится.

Я тихо усмехнулась. Конечно, меня это не касалось. Беременеть я могла только по собственному желанию. Такая у меня особенность. Но пусть они об этом не знают.

Дженнат сделала шаг назад, и всё снова затихло. Я огляделась. Сотни молодых лиц. Тысячи предстоящих дней. Миллион возможностей. И ни одной гарантии.

Добро пожаловать в Академию.

Получив документы студентки Академии, я бодро направилась в библиотеку. Где-то глубоко внутри я лелеяла наивную надежду, что учебники раздают в обёртке из шоколада, а библиотекарь — пожилой, благообразный старик, у которого на носу вечность и очки с цепочкой. Но вместо этого мне открыл дверь парень лет двадцати с чем-то, с короткими каштановыми волосами, медальоном с символом Солнца — и… окулярами. Не ювелирными, а настоящими очками. Стекло. Дерево. Чудо инженерной мысли, заключённое в оправу.

— Здравствуйте, господин, — произнесла я с той интонацией, которой обычно начинают любовные письма.

— Здравствуйте, госпожа, — поклонился он. Голос — чуть дрогнул. Бинго.

— Я первокурсница. Пришла за учебниками.

— Ваше удостоверение, пожалуйста, — строго, как будто я пришла не за книгами, а за государственными тайнами.

Я передала документ. Он пробежался по строчкам, потом по мне. Кажется, не решил, кто интереснее.

— Тамира Тиррен, из Вилленской Империи, — произнёс он почти благоговейно.

— Можно без титулов. И на «ты», если не против, — я чуть накрутила локон на палец. Лёгкий флирт — как соль в еде. Главное — не пересолить.

— Х-хорошо… Тамира. Какие тебе нужны учебники?

Пошёл лёгкий румянец. А потом дрожь. Отлично. Стипендию ему уже выдали, но жизнь только начинается.

— Математика, физика, механика, оптика, философия и основы биологии человека, — перечислила я, глядя ему в глаза. Прямо, уверенно. Как будто перечисляла позы из «академических сексуальных наук».

— Сейчас… сбегаю… принесу, — пробормотал он и умчался, оставив после себя запах чернил и лёгкую растерянность.

Когда вернулся с книгами, я решила продолжить эксперимент.

— Как зовут тебя, хранитель знаний?

— А-анфур, — проглотил лишнюю гласную.

— Анфур. Красиво. Не знала, что библиотекари могут быть такими… хм… юными.

— Я только закончил факультет лингвистики, — выпалил он. — Месяц назад. Теперь вот здесь. Библиотекарь — уважаемая должность…

— А эти штуки на твоём лице? — я кивнула на очки.

— Очки. Или окуляры. Изобретение наших инженеров. У меня плохое зрение с детства — читал много.

— Значит, ты умный. А я люблю умных мужчин, — сказала я и добавила в уме: особенно, если они краснеют с той скоростью, с какой я читаю уравнения второго порядка.

Он опять зарделся. В этот момент в библиотеку ввалилась толпа первокурсников, словно заговорившись с расписанием.

Я с сожалением взглянула на Анфура. Надо же, такой был шанс устроить практическое занятие по биологии человека.

— Думаю, я ещё загляну за дополнительными материалами, — прошептала я и направилась к выходу, оставляя за собой лёгкий шлейф духов, двусмысленностей и недосказанности.

И пусть теперь думает о философии. Желательно — ночью.

Глава 4

Я в который раз перечитывала письма матери — те, что она писала отцу. Все они были направлены в гарнизон Легиона под Эсквиллом, но вернулись обратно — адресат отсутствовал. Мать никому их не показывала. Только спустя годы после её смерти я нашла их и впервые прочла. С тех пор хранила. Не только как память о ней, но и в надежде найти в них зацепку… может быть, хоть слабый след, ведущий к нему. К Элхарану.

Я привезла эти письма с собой — сюда, в Сагир, в Академию. Как будто знала, что здесь они особенно важны.

Я снова раскрыла первое письмо:

«Я не знаю, как это работает, но я начала чувствовать тебя с самого первого твоего письма.

Ты писал, что буквы не передают интонации — но для меня это не так. Каждая строка — это твоё настроение, твоя тень, твой голос.

Это стало таким естественным. Я, как собака, чувствующая дыхание Хозяина.

В день Весеннего Солнцестояния я ощутила, как ты отдалился. Я знаю: если ты решишь уйти, я даже не стану спрашивать — за что.

Твоя Л.»

С возрастом мне всё яснее становилось, насколько по-особенному мама смотрела на него. Не как на человека. Как на что-то… выше, сильнее. Как на Силу. Она говорила, что никогда — ни до, ни после — не любила так.

Была ли это любовь? Или всё-таки зависимость?

Она утверждала, что за Элхараном ощущалась энергия. Почти небесная. Власть. Доминанта. Сила, перед которой хочется склониться, идти за ней, не отпускать. Хоть в бездну.

Я достала следующее письмо:

«Недавно ты сказал, что мои глаза похожи на актрис из Вилленского театра. Но, по-моему, они — как твои.

Говорят, собаки похожи на хозяев. Мне кажется, я похожа на тебя.

Когда ты был рядом — это была бешеная радость.

Сегодня я почти не чувствовала боли.

Просто очень сильно хочется быть рядом. Особенно во сне.

Твоя Л.»

Я вздохнула. Это не просто влюблённость. Это обожание. В нём — слияние тел и душ, полное растворение в другом человеке. Это… небезопасно. Но, может, это и есть настоящая любовь?

Я открыла ещё одно:

«Эмоции — странная вещь. Легко описывать и невозможно объяснить.

Ты умеешь чувствовать мои состояния. Это почти пугающе точно.

Вчера были мгновения полной принадлежности тебе. Душа в тебе, не рядом — в тебе. Это приходит волнами.

Вечером, без тебя — снова дрожь. Пустота.

Ты сказал, тебя сравнивали с богом Солнца, Гэросом. Я подумала: может, это и правда так.

Людям нужно ходить в храм, чтобы убедить себя, что они верят. Им нужно показывать свою веру другим.

Но есть и такие, чья вера просто живёт в сердце.

С тобой у меня ощущение, что ты всегда рядом. Я никогда раньше не чувствовала этого.

Твоя Л.»

Началась учёба. Я познакомилась с группой. Нас на первом курсе инженерного факультета было всего десять, и только две девушки — я и Ниалит. Специальные дисциплины вроде математики, механики, оптики мы изучали узким кружком. А вот общеобразовательные предметы, такие как философия и основы биологии человека, должны были читаться в больших лекционных залах, вместе со студентами других факультетов и курсов.

Первым занятием стала лекция по геометрии от самого Шимдара — проректора Академии и ближайшего соратника Мефир-Анума.

Дверь распахнулась, и в класс бесшумно — словно летучая мышь — вошёл высокий худой человек в белоснежной тоге. Кожа смуглая, волосы до плеч — такие же белые, как его одежда. Не сразу поймёшь: блондин с необычным оттенком или просто рано поседел. На вид лет пятьдесят — не возраст для полного поседения, особенно у южан вроде сагирцев.

Глаза у него были почти бесцветные, светло-серые, которые часто бывают у слепых. Но он явно видел — крутил головой с хищной уверенностью, как сова, выслеживающая добычу.

— Добрый день, — прошипел он.

Прозвучало это, впрочем, так, будто он пожелал нам всем медленной и мучительной смерти.

— Я — учитель Шимдар, проректор Академии и один из её основателей. Преподаю теорию математики и физики.

— Похоже, учитель с садистскими наклонностями, — шепнула мне Ниалит, сидевшая рядом.

— Разговорчики! — рявкнул Шимдар, будто услышал её. — Наша сегодняшняя тема — введение в сферическую геометрию. Вы все знаете из гимнасии, что параллельные прямые не пересекаются. Но в сферической геометрии это не так. Кто может привести пример?

— Легко, — подняла я руку. — Меридианы на глобусе: они параллельны, но сходятся на полюсах.

— Верно, — кивнул он. — Ваше имя?

— Тамира Тиррен, господин учитель.

— Тиррен? — Шимдар дёрнулся, будто его укололи. — Вилленка?

— Да. А что? — спросила я, не понимая, какое отношение моё происхождение имеет к геометрии.

— Ничего, — процедил он сквозь зубы, нахмурившись.

Понятно: не любит вилленцев. Что ж, лишь бы на экзаменах был честен. А если попытается завалить — найду, кому пожаловаться.

***

Аудитория №3 медицинского корпуса оказалась больше похожа на музей естественных ужасов, чем на класс: вдоль стен ― анатомические постаменты, в нишах ― два аккуратно смонтированных скелета (взрослый и детский), а в стеклянном цилиндре на кафедре лениво покачивался эмбрион-двуглав. «Биология человека», ― гласила расписная табличка у входа, как будто извиняясь заранее.

Мы, первокурсники-инженеры, заняли средний ряд. Из десяти человек с факультета девушек было лишь двое — я и Ниалит.

Дверь распахнулась, и большим шагом вошёл преподаватель — грузный, кудрявый, с мохнатыми бровями, в белоснежном халате, с тяжёлым стетоскопом, перекинутым через плечо, словно символ власти.

― Доброе утро, класс, ― прогремел бас. ― Харунд. Замдекан медфака и ваш лектор по основам биологии человека.

Он бросил взгляд в зал, мгновенно пригвоздив к месту даже самых отчаянных остряков.

Слева поднялась рука. Один из моих однокурсников, сохраняя важный вид, задал извечный вопрос:

― А зачем инженерам знать все эти… патологии? Мы ведь не лекарями тут становимся.

Харунд ухмыльнулся так, будто сейчас продемонстрирует на добровольце строение черепа.

― Инженеры проектируют машины. Медики — людей. Вы будете строить мосты, турбины, а значит — отвечать за безопасность живых организмов. Без базовой анатомии это шарлатанство. К тому же, ― он постучал пальцем по стеклу с эмбрионом, ― биология — это ещё и творчество. Любой современный механизм сложнее двигателя именно потому, что учится у клеток.

Сопротивления больше не последовало.

Харунд сунул руки в карманы халата:

― Поговорим о наследственности. Несколько веков назад один человек… скажем, жрец Храма Луны по имени Мендель выращивал под Вилленом горох. В одном горшке — зелёный, в другом — жёлтый. Он скрестил растения, собрал семена и… какое было первое поколение, госпожа… ― взгляд упал на меня, ― Тиррен, кажется?

Я выпрямилась:

― Лимонное? Смешались пигменты?

― Логично, но нет. Всё первое поколение вышло ярко-жёлтым. Как думаете, почему?

― Жёлтый признак доминирует над зелёным.

― Верно. Мендель называл такие признаки сильными, нынче мы говорим доминантными.

Он быстро нарисовал на доске классический квадрат: AA, Aa, Aa, aa.

― Как вы думаете, Тамира, у этого жёлтого гороха, какой народился горох следующего поколения?

— Жёлтый, естественно, — уверенно сказала я. — Вы правы, — ухмыльнулся Харунд, а потом продолжил, — большей частью. Во втором скрещивании пропорции получилось три к одному — три жёлтых, один зелёный. Это основа генетики.

По залу прокатилось одобрительное гудение.

Харунд, будто вспомнив что-то, прищурился:

― Чтобы не доводить верующих до нервного припадка, лекторы добавляли: «Боги поступили мудро: они прячут болезненные гены в рецессию». Запомните: природа слепа, но статистика безжалостна. Мы же, медики, умеем эти гены видеть и даже чинить.

Я краем глаза заметила, как Ниалит тихо записывает каждую фразу.

В конце лекции Харунд произнёс:

― Мини-контроль. Две задачи по Менделю, пять минут. Да-да, прямо сейчас. Отличникам на две задачи на дом меньше.

Листы зашуршали. Я справилась за полторы минуты, чувствуя на себе тяжёлый взгляд учителя. Сдала работу, и он едва заметно кивнул:

― Вижу потенциал, Тамира. Не зарывайте.

Я улыбнулась — и, уходя, поймала себя на мысли: впервые за долгое время учебный материал заставил сердце биться чаще, чем близость симпатичного библиотекаря.

Следующим предметом была философия. Мы направились в зал философского факультета — просторное светлое помещение с арочными окнами и деревянными скамьями, отполированными поколениями студентов. В воздухе пахло пергаментом и полированным деревом.

Учительницу звали Фэйрат. Молодая, возможно, всего на пару лет старше нас. Высокая, в светлой тоге, с теми самыми глазами, в которых горит внутренний огонь — смесь страсти, разума и дерзости. От старшекурсников я слышала, что до нас она ещё не читала лекции. Видимо, это было нововведение — философию теперь преподавали и инженерам, и медикам с первого же курса.

— У каждого народа, — начала она, подойдя к кафедре, — есть свои нравственные традиции. И у каждой религии — свои заповеди. Однако философы Академии попытались сформулировать моральный кодекс, единый для всех разумных существ, независимо от веры, культуры и происхождения. Мы назвали его Универсальным Законом.

Она сделала паузу. В зале повисла тишина, нарушаемая только чьим-то неровным дыханием.

— Этот закон прост, — продолжила Фэйрат. — Всего две заповеди: не навреди и твори добро.

— Простые слова, — пробормотала мне на ухо Ниалит, — а звучит, как будто она хочет перевернуть весь мир.

— Этот закон, — говорила Фэйрат, не обращая внимания на перешёптывания, — не требует принадлежности к храму или к знанию священных текстов. Он требует лишь одного: быть человеком. Если ты честен с собой и другими, если в тебе живёт сочувствие и разум, ты сам поймёшь, где добро, а где зло.

— Учитель, — подняла руку Ниалит, — но разные религии говорят разное. Что считается грехом в одном народе — нормально в другом. Как отличить истинное от ложного?

Фэйрат улыбнулась — спокойно, без тени раздражения.

— Грех — это не то, что написано в древних заповедях. Грех — это причинённая боль. Если твоё действие причиняет вред, если оно разрушает — это зло. Если создаёт, лечит, объединяет — это добро. Желание вкусной пищи, например, — не грех. А вот унижение другого — уже преступление. Не важно, в какой стране ты живёшь.

Я посмотрела на студентов вокруг — кто-то скептически хмыкал, кто-то задумчиво подперевал подбородок. Ниалит насупилась, но молчала. Я чувствовала, как внутри меня назревает что-то странное — будто под сводами зала начали дрожать старые колонны привычного миропорядка.

— По Универсальному Закону, — продолжала Фэйрат, — тебе не нужно носить определённую одежду, соблюдать ритуалы или даже верить в богов. Если ты не творишь зла и помогаешь другим — ты уже идёшь по пути света.

Она замолчала на мгновение, а потом добавила:

— В Сагире говорят: «Почитающий богов лишь сердцем, не прибегая к разуму, — как мельничный осёл: движется, но не проходит расстояние».

По залу прошёл глухой шепот.

Я сидела с выпрямленной спиной, едва дыша. Мои родители были добрые, но никогда не учили меня мыслить в категориях добра и зла — скорее в категориях «прилично» и «неприлично». А здесь, в Академии, я впервые почувствовала, что можно попытаться жить иначе. Не навреди. Твори добро. Всего две заповеди — и какая революция.

— Она что, предлагает вообще отменить рабство? — прошептала мне на ухо Ниалит, — это ведь одна из основ нашей экономики. Хочешь сказать, всё можно вот так взять и разрушить?

Я посмотрела на неё. Не с упрёком — с печалью.

— Может, не разрушить, — ответила я. — А перестроить.

— Учитель Фэйрат, — уже вслух произнесла Ниалит, поднимая руку, — а если отменить рабство, за чей счёт будет держаться экономика? Рабовладельцы платят налоги. Рабами обеспечивается сельское хозяйство.

Фэйрат выпрямилась, глядя на неё открыто.

— Хороший вопрос. Я не даю вам готовых ответов. Я даю вам инструменты.

Ваша задача — задать себе честно: что важнее — удобство немногих или достоинство всех? Если ваш мир зиждется на унижении других, может, пора построить новый?

Она говорила тихо, но в зале наступила такая тишина, что я слышала, как у меня бьётся сердце.

Можно вообще отменить рабство… — это было как вспышка. Я никогда не думала об этом прямо. Просто принимала как данность: так устроен мир. Но что, если мир — это не скала, а глина?

— Как вы думаете, — продолжила Фэйрат, — кто сам по себе более нравственный: верующий или неверующий?

— Конечно, верующий, — тут же отозвалась Ниалит. — Он с детства знает, что такое добро и зло. А если богов нет — тогда всё дозволено, разве не так?

Фэйрат покачала головой:

— Вот тут вы и ошибаетесь. Большинство верующих поступают правильно, потому что боятся наказания. Но страх — плохая основа для морали. Добро нужно творить не из страха перед карающим богом, а потому, что ты понимаешь, почему это добро. И потому, что ты этого хочешь.

— Вы запутали, — нахмурилась Ниалит. — Я, например, никогда никого не убивала и даже не хотела. Разве этого мало, чтобы быть хорошим человеком?

— Нет, — спокойно ответила Фэйрат. — Не склонность делает тебя нравственной. Ты должна понимать, почему убийство — это зло. И, поняв, осознанно выбрать не делать его. Нравственность — это не просто отсутствие злых побуждений, а способность понимать, различать и выбирать.

Я чуть заметно кивнула. В её словах была какая-то истина, давно назревавшая внутри меня. Что-то, что я не могла сформулировать, но чувствовала.

— Значит, — уточнила Ниалит, — Универсальный закон считает, что человек свободен?

— Свободен — в рамках самого Закона. Но, обретая свободу, ты берёшь на себя и ответственность. Иначе свобода — просто прихоть. Часто родители требуют от детей ответственности, но не дают им свободы. Это ложь. Без свободы не может быть ответственности.

— Но почему боги не сделали всех нас добрыми с самого начала? — бросила кто-то из зала.

— Потому что только свобода делает нас разумными, — ответила Фэйрат. — Автоматически добрые существа — это не люди. Это куклы. Мы разумны именно потому, что способны выбирать. И потому, что способны ошибаться.

Она сделала паузу, потом добавила:

— Вот почему только зрелый, взрослый человек способен быть по-настоящему нравственным. Не из страха. Не из инстинкта. А по собственной воле.

На большом перерыве мы с Ниалит сидели в столовой. Я с аппетитом уплетала тарелку рагу из телятины. До этого мы уже разделили суп, так что это была моя вторая порция. Ниалит поглядывала на меня с лёгким восхищением и каплей тревоги:

— Тама, ты ешь как легионер после марш-броска. И при этом не толстеешь ни на грамм. По всем расчётам ты должна весить раза в два больше. В чём твой секрет?

— Быстрый метаболизм, — ответила я, пожимая плечами. — Мало сна, много гимнастики, постоянные скачки адреналина и, как сказал бы Харунд, перегретый цикл трикарбоновых кислот.

— Ведьма? — с прищуром спросила она.

— Ведьма, — согласилась я и усмехнулась, но где-то в глубине меня это слово кольнуло всерьёз. Может, действительно? Мои способности — скорость, сила, память, ночное бодрствование — всё это кажется ненормальным. Вероятно, я унаследовала что-то от отца. Уроженца Ар-Мицеха. У них даже поговорка есть: «В Ар-Мицехе каждая баба — ведьма».

Я отогнала мысль и переключилась на более насущные вещи — на мужскую половину зала. Сканируя взглядом студентов, я отметила трёх наиболее интересных. Все второкурсники. Все высокого роста и явно не новички в тренировочном зале.

Первый — худощавый, но жилистый, в чёрном парчовом халате и чалме с рубином на лбу. Аристократ, судя по виду, с инженерного. Второй — лекарь, судя по цвету халата. Сульский варвар, бледный, бородатый и могучий, как из сказаний о Севере. Я сталкивалась с такими на последних Талактийских играх. Южане, конечно, пылче в любви, но варвары надёжнее.

Третий тоже оказался инженером. Широкоплечий, с чёрными волосами, молчаливый и сосредоточенный. Его фигура — результат многих лет тяжёлых тренировок. Он сидел рядом с аристократом в чалме.

— Кто это? — спросила я у Ниалит, кивая на последнего.

— Сэфи, — ответила она. — Каста воинов. А его сосед — Шафир, аристократ. Говорят, они друзья не разлей вода, поступали вместе. Странные оба. Шафир — замкнутый, а Сэфи вообще не разговаривает, только если его спросят. Некоторые говорят, он как ребёнок. Но не глупый: экзамены ведь сдал.

Я пригляделась к нему внимательнее. Действительно странный. Тем интереснее.

Странность в поведении — ещё не повод считать, что человек плох в постели. Особенно когда у него такая спина. Особенно когда он Сэфи.

Я решила проверить.

После лекции подошла к нему. Как и всегда, рядом стоял Шафир. Они были как два элемента одного механизма — нераздельны и синхронны.

— Привет, — сказала я, улыбаясь.

В ответ — тишина. Не холодная, не грубая. Просто полное отсутствие реакции. Как будто я говорю с зеркалом, а оно молчит.

— Ты ведь Сэфи, да? — уточнила я. — А меня зовут Тамира.

Молчание. Шафир бросил на меня быстрый взгляд, как будто хотел что-то сказать, но промолчал.

— Я на первом курсе инженеров-механиков, — продолжила я, словно играя в одностороннее знакомство, — ты, кажется, на втором?

Ответа не последовало. И всё же я чувствовала, что он слушает. Просто не отвечает.

Я позволила себе лёгкий жест — пальцы скользнули по его спине, почти случайно. Он не вздрогнул, не отшатнулся. Но внезапно поднял руку, осторожно, с почти пугающей точностью, взял меня за запястье и мягко, но неоспоримо отстранил.

— Спасибо за предложение, — тихо произнёс он, — но я вынужден отказать тебе, Тамира.

Я удивилась. Немного озадачилась. Такое бывало редко. Очень редко.

Он посмотрел на меня — взгляд прямой, спокойный. Ни капли стыда, ни следа раздражения.

— Меня не интересуют женщины, — добавил он с той же непроницаемой интонацией.

Шафир легко взял его за локоть — не властно, не по-старшему, а… по-своему. Очень естественно. И повёл его в следующую аудиторию. Сэфи послушно пошёл следом.

Я осталась стоять, провожая их взглядом.

Вот это поворот.

Неужели… они пара? Та самая крепкая мужская дружба, которую подозревают все, кто хоть немного умеет смотреть между строк? Живут вместе, поступили вместе, сидят вместе. И глаза — такие, как у тех, кто не просто вместе ночевал, а вместе выжил.

Может, они и правда любят друг друга. И я почему-то не почувствовала зависти. Наоборот… Мне даже стало жарко. Перед глазами — сцены, которые обычно приходят ночью, а не днём, да ещё на фоне лекций. А потом — воображение дорисовало меня рядом с ними, в их комнате, втроём…

Но Сэфи сказал чётко. Женщины его не интересуют. А значит — мимо.

Ничего. Один из троицы всё ещё в игре.

Торлаг.

Я нашла его в одном из коридоров Академии. Он бродил в одиночестве, явно не ожидая, что кто-то появится. И совершенно напрасно. Потому что появилась я.

— Привет, северянин, — сказала я, останавливаясь рядом.

— Здравствуй, — ответил он с лёгким поклоном. — Тамира, если не ошибаюсь?

— Верно. Патрицианка с юга, из-под Виллена. А ты? Расскажешь про свои снега и шаманов?

Он усмехнулся — чуть скованно, как будто не привык к прямым разговорам с девушками.

— У нас полгода зима, — начал он, — из оставшихся месяцев четыре — дожди. И только две недели — нечто вроде лета. Прохладного и пасмурного. Я родом из Гурбертепа — «Крепости рунного камня». Город стоит у подножия Священной Горы. Там живут суллы — наш народ.

Он рассказывал просто и хмуро, как человек, для которого слова — не главное средство выражения. Но с каждой фразой я чувствовала в нём силу. Не только физическую.

— Я стал учиться на лекаря после того, как во мне проснулся дар. Семь лет назад я вдруг… стал видеть людей изнутри. Видеть их кости, органы. Чувствовать, где болит. Иногда даже лечить — простуды, жар, расстройства. Поначалу было страшно. Потом — стало смыслом.

— Я тоже улавливаю чужие эмоции, — вставила я, немного удивлённая сходством. — Думаю, это от отца. Мать говорила, он был… необычный.

— У меня отец ушёл, когда я был младенцем. Мать — шаманка. Мужским ремеслам учил дядя.

Внутри что-то кольнуло. Неизвестный отец, сверхчувствительность… А вдруг? Мы с ним родня? На секунду я замерла, оценивая его черты — белокурый, светлоглазый, кожа почти прозрачная. Нет, мы с ним с разных сторон мира. Облегчённо выдохнула.

— Наш Великий Шаман однажды поднялся на Священную Гору и с тех пор общается с богом-громовержцем Пирреном. Он дал нам письменность, градостроительство, выплавку железа, математику. Вернётся, когда мы будем готовы к новому знанию.

— А вот ты, Торлаг, — сказала я, скользнув рукой ему за спину, — может, поднимешься ко мне сегодня вечером и покажешь, как там поднимается твой шаман?

Он застыл. Но не от смущения — скорее, от внутреннего напряжения. Отпрыгивать не стал, но и не ответил.

— Нет, Тамира, — сказал он наконец. — Я помолвлен. Моя невеста ждёт меня на Севере. У нас измена — позор на всю жизнь. Изгнание из клана.

— Слушай, тут не твой Север. Тут Академия. Никто не узнает.

Я почувствовала, как он напрягся. Эмоции у него были яркие. И возбуждение в том числе. Он не камень. Просто… цепной.

— Когда в последний раз видел её? — спросила я мягко.

Он замялся.

— Мы ещё… не были близки.

— То есть… — я наклонилась ближе, — ты девственник?

Он кивнул. Лицо его порозовело, и это тронуло меня больше, чем если бы он начал оправдываться.

— У нас в Виллене это не считается добродетелью, — прошептала я ему на ухо. — После пятнадцати лет — скорее повод для дразнилок.

— Но я дал обещание. Ей. Себе. Клану. Это часть меня.

— Торлаг, не будь дураком, — чуть нахмурилась я, — ты в этой академии единственный сулл. И если у нас, что будет, если кто и узнает в Академии, то в твоём клане никто.

Северянин стоял передо мной, чуть напряжённый, будто готовый к прыжку, но не знающий, в каком направлении. Я взяла его за руку — ладонь была горячей, словно и впрямь несла в себе силу огня. Повела в свою комнату.

Там я опустилась на кровать, лениво потянувшись, позволяя себе быть увиденной. Торлаг колебался, но начал раздеваться — неловко, будто опасаясь, что одежда вдруг укусит его. Я чувствовала, как он дрожит: от волнения, от желания, от вины перед той, чьё имя, возможно, сейчас звучало у него в голове, как заклинание.

— Помоги мне, — прошептала я, подтянув край тоги.

Он протянул руки — осторожно, как к алтарю, — и снял с меня ткань. Под ней, как водится, не было ничего. Я почувствовала, как его дыхание сбилось. Губы, неумело и торопливо, скользнули по моей коже — слишком резко. Я чуть отстранилась.

— Тише, — прошептала я, — попробуй вот так… — и провела языком по его груди, замедлив темп.

Он уловил ритм, стал нежнее, осторожнее. Мои руки погладили его плечи, мощные, будто выточенные из дерева. Его тело отзывалось, крепло подо мной, но двигался он неловко, как молодой зверь, впервые вышедший из логова.

— Расслабься, — улыбнулась я, — дай мне вести.

Он подчинился. Я легла сверху, медленно скользнула на него — он вошёл в меня, осторожно, с благоговейной растерянностью. Я двигалась в своём темпе — уверенно, размеренно, ведомая желанием и чем-то ещё… глубинным, тянущим изнутри.

Пальцы его легли на мои бёдра, потом на талию, и, вдруг — я почувствовала не только его прикосновения, но будто мои руки сами легли на себя. Мой живот затрепетал, сердце забилось сильнее, но не только моё. Я… ощущала его. Словно внутри меня — не только я, но и он. Его мускулы отзывались, как мои. Его дыхание звучало у меня в груди. Его жар становился моим.

На миг я будто вышла из себя. Я видела, как мои волосы касаются его лица. Видела себя сверху. И поняла: я смотрю его глазами.

Вскинувшись, я слезла, задыхаясь.

— Что это было? — прошептала я, удивлённо глядя в его глаза.

— Я сам не понимаю, — Торлаг тоже тяжело дышал, лицо его было пылающим, — кажется… наша нервная система как-то объединилась. Это нечто вроде контакта… через энергию, через чувства. Мой дар — ощущать чужую боль и тревогу — сработал… иначе.

— Я чувствовала тебя… как себя, — прошептала я. — И себя — как тебя. Это было… — я не нашла слов.

— Может, так проявляется новая грань моего дара, — тихо сказал он. — В прикосновении. В близости. Ты — не просто шаманка или ведьма, Тамира. Ты… как волшебный резонатор.

— А ты не боишься ведьм?

— Нет, — он улыбнулся, слегка грустно. — Но, знаешь… мне не стоило… Я обещал одной девушке на Севере, что она дождётся меня. Я нарушил слово.

Я молчала. Он оделся, не глядя мне в глаза, и вышел.

Глава 5

Вечером я разбирала домашнее задание по генетике, которое дал нам учитель Харунд. Пара задач была чисто технической, но одна особенно меня зацепила. Вроде бы основана на реальных событиях: в одном из северных царств у царя и царицы родился сын — светловолосый. Мать ребёнка — блондинка, отец — брюнет, и оба его родителя тоже темноволосые. Придворные, недолго думая, обвинили царицу в измене, решив, что ребёнок — не от мужа. Вопрос: мог ли мальчик быть законным сыном царя?

Ответ оказался элементарным. Доминантный ген тёмных волос обозначим как A, рецессивный — светлый — a. У матери а-а, раз она блондинка. Значит, один ген а принц точно получил от неё. А вот у отца, хотя он сам брюнет (то есть A), мог быть рецессивный а, унаследованный от кого-то из предков. Если так, шанс родить блондина — 50 на 50. Никакой измены, чистая биология. Забавно, что в каком-нибудь царстве на этом фоне могли начать политический кризис. Какие же бывают глупые придворные… Люди готовы растоптать женщину и ребёнка, не зная простейших законов природы.

Но стоило мне лечь спать, как дети в голове сменились другими образами. Всю ночь мне снились Сэфи и Шафир. Мощный торс первого, жилистые руки второго… Они ласкали друг друга, целуя, обнимая — а потом я присоединялась к ним. Они оба сосредотачивались на мне, и я терялась между их телами. Сны возвращались снова и снова. Я то просыпалась, то вновь погружалась в этот водоворот. К утру я уже не знала, сколько раз просыпалась — но сны не отпускали. Сэфи и Шафир прочно засели у меня в голове.

Проснувшись окончательно, я осталась лежать на кровати. Их образы — и желания — не ушли. Я позволила себе разрядку: рука скользнула вниз, и вскоре я уже представляла, как они вдвоём касаются меня. Пульс участился. Всё тело отзывалось. В голове вновь возникали сцены слияния — и я достигла разрядки. Ярко, мощно. Хорошо, что живу одна: никто не услышал.

Всё ещё немного подрагивая, я направилась в ванную. Новый день требовал собранности, а в голове всё ещё плыли очертания их тел. Я понимала: они — пара. Возможно, даже настоящая любовь. Обычно в таких союзах третий — лишний. И этим третьим, похоже, была я.

После лекций мы, студенты первого курса, отправились в медкабинет. Принимала нас лично Дженнат, декан медицинского факультета. Студенты входили по очереди. Мне выдали противозачаточные пилюли, таблетки от похмелья и приготовили шприц для вакцинации. Дженнат занесла руку — и вдруг замерла.

— Что-то не так, госпожа Дженнат? — спросила я.

— Шрам у вас на плече, Тамира, — задумчиво произнесла она, — вот здесь, под татуировкой. Видишь?

— Это след от травмы. На меня когда-то с топором кинулась ревнивая женщина, — я усмехнулась. — Всё почти зажило, но кое-что пришлось прикрыть тату. А что?

— Я не про этот. Я про вот этот маленький. Как будто от инъекции. Очень тонкий, но старый.

— А, этот… Не знаю. Он у меня с детства. Как-то появился — и остался. Без причины.

— С детства? — нахмурилась она.

— Ну, лет с семи. До этого вообще плохо помню. У меня тогда, говорят, случилась кратковременная амнезия. Неделя как будто вырезана из памяти. Дядя считает, что из-за сильного стресса.

— Интересно… Как будто кто-то стёр тебе память. И оставил след.

— Может быть. Но я ведь сюда пришла за прививкой, — я мягко напомнила, — а не за обсуждением шрамов.

— Да… конечно, — пробормотала она рассеянно.

Она так и не посмотрела мне в лицо. Наморщила лоб, глядя куда-то влево, словно вспоминала что-то. Укол поставила почти машинально. Только закончив, резко выдохнула и крикнула:

— Следующий!

Вечером, закончив дела в Академии, я решила немного прогуляться. Поведение госпожи Дженнат не выходило у меня из головы. Что-то в её реакции на мой шрам было… неправильным. Но я решила отогнать навязчивые мысли. Двор Академии утопал в закатных лучах, и казался почти мирным. Почти.

В центре двора стоял глашатай и озвучивал последние новости. Большая часть — скучные, как всегда. Что-то про годовщину свадьбы старшего сына Царя-Солнца. Толпа слушала вяло. Я уже хотела свернуть к рынку за фруктами, как вдруг меня остановил голос.

Он был низкий, уверенный, не крикливый, но слышный даже сквозь шум площади. Говорил мужчина лет пятидесяти, коротко остриженный, с аккуратной бородой, в простой синей тунике. Его уже окружила небольшая толпа — в основном хиджаи и несколько студентов.

— Мир вам, граждане, — произнёс он, — и мир вам, воины сагирские. Позвольте поведать притчу.

Голос его не повышался, но в нём было что-то, от чего хотелось слушать.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.