Бесплатный фрагмент - Дней связующая нить

О прадеде Даниила Хармса

Возвращение домой

Отчизне кубок сей, друзья!

Страна, где мы впервые

Вкусили радость бытия,

Поля, холмы родные,

Родного неба милый свет,

Знакомые потоки,

Златые игры первых лет

И первых лет уроки,

Что вашу прелесть заменит?

О родина святая,

Какое сердце не дрожит,

Тебя благословляя!

В. А. Жуковский

— Задремали, барин? — оборотясь к ездоку, мирно покачивающемуся в коляске, спросил кучер — Скоро доедем! Уже, на дорогу до Терешки свернули, чуете, как потряхивает?

— И то верно! Вот они родные ухабы! А знаешь, братец, все равно хорошо! После военных-то дорог, когда сутками не спишь, не ешь, у тебя в коляске, лежишь, как в люльке. Вот и сморило. А воздух-то какой! Я и забыл, какой у нас дух легкий, привольный! — Молодой черноусый офицер, с радостным удивлением потянулся, привстав в коляске, и глубоко вдохнул запах цветущих трав.

— Оно так! Свое, значит, ничем не вытравишь. Дома-то завсегда лучше. А правда, говорят, вы и в заграничных странах бывали, басурман воевали?

— Было, братец, было! А тебе зачем?

— Да вот, интересуюсь, самого главного ихнего, Наполеона, поглядеть, вашему благородию, доводилось? Говорят, поймали его? Али врут?

— Нет, не врут. Только Наполеона я не встречал, а вот Государя нашего, Александра Павловича видеть приходилось. Вот как тебя! Когда наши войска в Париж входили! Никогда не забуду!

— Ей-богу? — кучер дернул поводья и коляску чувствительно тряхнуло.

— Ей-богу! — расхохотался офицер, ну хочешь перекрещусь! Да ты так меня в канаву вывалишь, вот матушка-то обрадуется.! И от батюшки будет тебе вместо водки, плетей! Смотри, давай, на дорогу! Интересуется он!

— А чего смотреть, вон крыши-то виднеются, и сосны господские. Я завсегда по соснам определяюсь, доехали, аль нет. Нигде в тутошних местах таких сосен нету. Видать барин, нарочно насадил.

— Верно, у батюшки много разных затей в усадьбе было, да нынче он уже не таков, постарел гвардии майор Иван Васильевич Колюбакин.

— Ну что ж, такой значит порядок в жизни положен, один старится, другой в силу входит. Вот вы барин, какой молодец! Любо-дорого поглядеть! И то слово, радость отцу-матери! И, слава тебе, Господи, с такой войны живой вернулись!

— Что-то ты меня захвалил! Не иначе, как и от меня на водку получить думаешь! Получишь, получишь! Ради такого дня, не жалко! Домой приехал! — и молодой офицер нетерпеливо соскочил с коляски, не дожидаясь, когда она остановиться. Он слегка поморщился, неловко ступив на левую ногу, но тряхнул головой и кинулся к крыльцу родительского дома.

Герой, о котором идет наш рассказ, был молодой человек 20 лет, штабс-капитан лейб-гвардии гренадерского полка-Василий Иванович Колюбакин.

После заграничного похода, получив отпуск, Василий Колюбакин смог наконец приехать к родным домой, в имение Дворянская Терешка Хвалынского уезда Саратовской губернии.

Вбежав в дом, Василий с бьющимся сердцем, узнавал родные запахи и звуки. Вот заскрипела верхняя ступенька на крыльце под его щегольскими сапогами, а он и позабыл, как протяжно она пела. Вот потянуло батюшкиным табаком из комнат, особым, душистым, с донником. Вот что-то звякнуло, видно разбили склянку, кто-то ойкнул и сразу захлопали двери в доме. Молодой офицер, давно забывший, что такое робость, с волнением вошел в гостиную.

— Маменька! Братец приехали! — раздался детский голосок.

— Это кому это я тут братец, покажись? — стараясь шуткой, скрыть смущение от встречи с родными, пробасил Василий.

— Батюшка Василий Иванович! Какой же вы стали! А голос-то, какой густой сделался, ну чисто генерал! Слава тебе, Царица небесная! Услышала Матерь Божия наши молитвы, дождались родители праздника! — запричитала старуха нянька.

— Что-то я со света, никого толком признать не могу, нянюшка, ты ли это?

— Поди, нянька, поди! Дай мне сына своего обнять! — дрожащим голосом проговорил старый майор, протягивая к Василию руки. Рядом с отцом стояла, прижав к губам платок, матушка Александра Васильевна и глядела на своего первенца глазами, полными слез.

— Маменька, что же Вы плачете, ведь братец живой-здоровый приехали! И, верно, подарки всем привезли! — прервал трогательную встречу все тот же детский голосок.

— Наташа! Как можно! Вот погляди, Васенька, на эту егозу. Сестрица твоя, Наталья. Десятый год всего, а бедовая страх! И никакого почтения к родительнице — задыхаясь, выговорила наконец Александра Васильевна.

— Ах, матушка, дайте-ка я со всею почтительностью поцелую Ваши руки. Как же я мечтал об этом на войне! — наклоняя кудрявую голову к матери, проговорил Василий Колюбакин.

— Но каков герой наш! — громко сморкаясь, сказал отец. — Вылитый я, в бытность мою на войне с туркою. И статью, и выправкой, и удалью! Да и то сказать, в гренадеры лишь бы кого не возьмут, а уж в гвардию и подавно. Но полно, нежничать, да слезы лить. Вели, Александра Васильевна, девкам столы накрывать, да гостя дорогого потчевать.

Умывшись с дороги и едва переведя дух от родственных объятий, наш герой был усажен за богатый стол, который по такому случаю накрыт был в зале. В одном углу залы вделан был шкаф с лучшими фарфоровыми чашками, которые редко употреблялись, и с двумя фарфоровыми китайскими болванами. В другом углу на мраморном столике стояли столовые часы. В зале были еще стенные часы: с курантами, то есть с музыкой. Зеркала в простенке между окнами залы были в потускневших вызолоченных рамах.

Со щемящим чувством смотрел Василий на стены дома родителей, что были обиты грубыми обоями. Обои эти на полтора аршина не доходили до полу; этот остаток, называвшийся панелью, был обтянут толстым холстом и выкрашен на клею мелом и разрисованы домашним художником. С удивлением видел Василий подросших сестер — Агашу, Наташу, Лизоньку, малышку Глафиру, да братца Петрушу — заполнивших в его отсутствие низенькие комнаты старого помещичьего дома. А Петруша не сводил глаз с молодого офицера, так и норовя незаметно потрогать военную амуницию старшего брата.

Василий узнавал и не узнавал родную семью. В свои 20 лет он столько успел прожить и прочувствовать, что с полным правом мог ощущать себя настоящим ветераном. За его плечами были сражения, потери друзей, боевые раны и награды. А здесь, дома жизнь текла по-прежнему неспешно. Только родители, как и родительский дом, постарели и как бы сделались меньше ростом.

— А помните, маменька, как вы брали мою голову, когда я был маленький, себе на колени, и с ласкою расчесывали своим гребешком. Вы все говорили, что таких кудрей, как у меня, ни у кого в целом свете нет?

— Неужто, Васенька, ты про это помнишь? — всплеснула руками Александра Васильевна. Она по случаю возвращения сына принарядилась, была в высоком кружевном чепце, разрумянившаяся от волнения. Глаза ее, большие и темные, как у сына, ярко блестели, то ли от близких слез, то ли от сдерживаемой радости.

— Никогда не забывал! — серьезно сказал Василий. — Может этим и спасался, да еще вашим молитвами, матушка.

— И я за вас, братец, каждый день молилась! Маменька велела, почитай каждый день, в нашей домовой церкви службу справлять, за воинов молиться. — встряла в разговор бойкая Наташа.

— Вот в кого такая уродилась? — погрозил пальцем старый майор-почто старших перебиваешь и без спросу говоришь?

— В вас уродилась, батюшка, сами говорили! — Наташа потупилась. Очень ей хотелось старшему брату понравиться.

— И то верно, папенька! Колюбакинская порода сразу видна! Зря что ли у сестрицы Наташеньки на носу веснушки показались! Солнышко поцеловало! Колюбака и есть! — развеселился Василий. Наташу бросило в краску, и она кинулась вон из-за стола.

— Ох, и застыдил ты нашу разумницу. Наташа, не гляди, что на мала, первая отцу помощница. Себя, почитай выше Петруши и Аглаи в дому ставит. Скоро, Натальей Ивановной величать начнем. –покачала с улыбкой головой матушка.

— А почерк, сударь мой, какой изрядный у ней оказался, пишет лучше старших, буковка к буковке. Да и книжки, я приметил, из моей библиотеки тайком себе в спаленку носит. Уж не знаю, что она в них разбирает? — добавил довольно Иван Васильевич.

— Ох, отец мой! Выучишь ты ее на свою голову! Многие знания, многие печали, тебе ли не знать. — покачала головой Александра Васильевна

— А мне, батюшка, ведь ваша наука на пользу пошла. Учителем моим первым были вы отец. Признательно сказать, я был туп к наукам, любил более резвость, однако же время и ваше терпение все преодолели. И книги из того шкафчика, что с синими стеклышками в вашем кабинете, я тоже полюбил.

— И какие же книжки тебе памятны, друг мой? — с удовольствием спросил Иван Васильевич.

Вопрос был непраздный. Иван Васильевич Колюбакин слыл в своей губернии непростым человеком. Он знал совершенно языки, кроме отечественного — немецкий и французский, математику, артиллерию, историю войн и иных событий мира нравственного и материального. Такая тяга к наукам у человека военного казалась удивительною, если не знать, что майор Колюбакин открыл в Симбирске первую книжную лавку. А участие Ивана Васильевича в деятельности масонской ложи» Златой венец», говорило о незаурядном уме и незаурядных друзьях его. Великим Магистром той ложи был И. П. Тургенев — один из активнейших деятелей московского масонства, друг и сподвижник Н. И. Новикова. Управляющим Мастером — симбирский вице-губернатор А. Ф. Голубцов, а в числе «подмастерьев» значился молодой Николай Михайлович Карамзин — будущий историк государства Российского.

— Книжки я любил про героев, царей и полководцев великих — «Плутарх для юношества» помню, зачитал до дыр. Журнал «Детское чтение для сердца и разума» Новикова хорошо помню. А более всего, батюшка, памятны ваши рассказы обо всем на свете. — сказал Василий.

— Вот и Наташе, отец наш все про прежние времена рассказывает, про службу свою, про баталии военные, про места, в коих побывать довелось. А она все сидела бы на скамеечке у ног его, да слушала. И женского интереса у нее к рукоделию там, нарядам и чему другому, так нет вовсе — сокрушенно сказала матушка.

— Боюсь такую разумную, да своевольную замуж никто не возьмет, что тогда делать-то будем с Натальей Ивановной? — лукаво спросил Василий — А, знаю! Чуток подрастет еще, и как я, в гренадеры сгодится!

Все рассмеялись. Рост у Василия был истинно гренадерский, под два метра.

— Нет, скажи сынок, чай девицы в Париже пригожее наших будут? Или ты не разглядел? — расстегивая на животе камзола мелкие пуговицы и утирая салфеткой покрасневшее от вина лицо, спросил отец.

Здесь, в деревне на покое, можно было старому майору не нацеплять на голову привычный смолоду парик. Так же редко Иван Васильевич надевал и нарядный кафтан из шелка или бархата. По праздникам из-под него виднелся безрукавный камзол и белая полотняная рубашка без воротника с пышным жабо. Камзол становился год от года все теснее хозяину, на что Иван Васильевич не раз сетовал. Мол, материи стали совсем негодные, сами собой усадку дают.

— Если скажу, батюшка, — откидываясь на старинном стуле, набитым ореховою шелухой, ответил Василий, — что девиц на войне не разглядывал, то веры мне от вас, пожалуй, не будет, — и улыбнулся в усы.

Усы у Василия, как и черные кудри, были отменные. Просто, погибель женскому полу, а не усы.

— Видел я девиц и немецких, и французских, и польских. И скажу, что краше наших, все едино, нет!

— А вот этому верю, друг мой! — и старый майор озорно поглядел на свою супругу.

— Что-то ты, батюшка мой, и не ешь, почитай, ничего! — забеспокоилась старая нянька, подпихивая по локоть своему питомцу новые плошки с угощениями.

— Отвык я от домашних-то разносолов, нянюшка.» Утроба более не вмещает» — как говорит наш полковой батюшка, отец Никодим. Да и давно я за таким столом не сиживал — сказал молодой человек, оглядывая богатый стол. А наготовлено и впрямь было от души. За обедом была стерляжья уха и огромный круглый пирог, рыба и ветчина, фрикасе из цыплят и рагу. На десерт подали пирожное и бланманже, потом дыни и арбузы, которыми всегда изобиловали заволжские деревни и которые были различных сортов и вкуса. Вина тоже были свои, покупались в Сызрани.

Рядом со старшим братом все крутился Петруша, несмотря на то, что детей, покормив, отослали от стола.

— Братец! — наконец не выдержал он — Ну, когда же вы про войну рассказывать станете?

— Про войну, друг мой, не всегда весело рассказывать. А вот про то, как, закончилась война, расскажу.

— Мы дрались между Нан-жинсом и Провинс… — начал он.

— Знаю, знаю… — оживился старый майор — следил за реляциями по газетам.

— Оттуда пошли на Арсис-продолжил Василий — где было сражение жестокое, после которого Наполеон пропал со всей армией. Он пошел отрезывать нам дорогу от Швейцарии. Мы же двинулись на Париж. На пути мы встретили несколько корпусов, прикрывающих столицу и… проглотили их.

Младший Колюбакин потрясенно ахнул, представив, как наши воины глотают французов.

— Зрелище чудесное! Вообрази, Петруша, себе тучу кавалерии, которая с обеих сторон на чистом поле врезывается в пехоту, а пехота колонной, скорыми шагами отступает без выстрелов. Под вечер сделалась травля французов. Пушки, знамена, генералы, все досталось нам, но и здесь французы дрались как львы!

— А потом, Васенька! Что потом? — нетерпеливо тянул за рукав старшего брата Петруша.

— Потом настал день 19 марта 1814 года! Колонны наши с барабанным боем, музыкою и распущенными знаменами вошли в ворота Сен-Мартен… Любопытное зрелище представилось глазам нашим, когда мы… очутились у Итальянского бульвара: за многочисленным народом не было видно ни улиц, ни домов, ни крыш; всё это было усеяно головами. По обеим сторонам стояла национальная гвардия… От десяти часов утра войска наши шли церемониальным маршем до трех часов.

— И Государь был там, с вами? — восхищенно выдохнул мальчик.

— Вот, вот! Тысяча вопросов: Где Российский Император? заглушали весь город! Все с жадностью устремляли глаза на Государя, бросали вверх шляпы, шапки; преграждали улицы; хватались за Его коня. Французы ожидали мщения нашего за Москву, за пролитую в этой войне кровь. А вместо разорения французской столицы встретили русское великодушие.

Задумавшись, Василий вздохнул, и проговорил, как бы стряхивая с себя остатки воспоминаний:

— Поздно уже, всем пора покой дать, утомил я вас своими рассказами. День был долгий, да завтра новый будет. Петруша, проводи меня.

Младший брат, ухватив за руку старшего, горячо и быстро стал говорить:

— Васенька, я маменьку упросил, чтобы стелили у меня. У меня места много, и перину мою себе берите, пожалуйста. Когда нянюшка велит перину взбить, она до потолка поднимается, вам хорошо будет. Соглашайтесь, братец!

— Это что ж, нянюшка наша до потолка поднимается, или перина? Что-то я не разобрал? — хмыкнул Василий. Да ладно, Петруша, не смущайся, только как-же ты без любимой перины спать будешь? Привык небось?

— А я тоже скоро воевать пойду. Солдаты должны уметь и на земле спать, и на лошади верхом, и вообще не спать. Что я маленький, на пуховиках лежать!

— Ну, уговорил герой! Веди почивать, поможешь мне раздеться.

В комнатке с низкими потолками было уже приготовлено ложиться. Усевшись на постель, Василий расстегнул и скинул с плеч темно-синий с голубым воротом и красными нашивками мундир.

— Петруша, друг, прикрой дверь хорошенько, да помоги мне сапоги снять, сам я, боюсь, не слажу. Младший брат кинулся исполнять просьбу, с удивлением поглядывая на Василия.

— Что смотришь? Не хочу, чтобы домашние знали. Рана там у меня, заживает почти. Лекарь грозился, что ежели не дам ногу ампутировать, помру. А я вот не дал. Как я потом на коня сяду? Уж он стращал, мол, под Бородино князя Багратиона так же в ногу осколком ранило. Пока в Москву в карете везли операцию делать, так он в три дня и умер.

— Васенька! Ампутировать — это резать, что ли? — побелел Петруша. — Страшно-то как! И больно, верно?

— Солдату избегать боли так же постыдно, как избегать опасности. Я не из-за боли отказался от ампутации, а от того, что служить более не смог бы. А ты, смотри, меня родителям не выдай, не хочу понапрасну огорчать их. Молодой офицер, не без усилия уложил раненую ногу на постель и дунул на свечу.

— И вот, что я скажу тебе, друг мой, не знаю, поймешь ли?

— Война, Петруша, прекрасная штука! Когда с нее вернешься…

О героях этой книги

Дворянская Терешка — усадьба в Хвалынском уезде Саратовской губернии, родовое гнездо Колюбакиных, а ныне Радищево. Это край с богатейшей историей, в которой отразилась история всей нашей страны. На радищевской земле можно были дворянские гнёзда Радищевых, Оболенских, Одоевских, Колюбакиных, Давыдовых, Римских-Корсаковых, Урусовых (Пустошкиных

Колюбака — человек с веснушчатым лицом.