Андрей Петров
ДИКАЯ КАМЧАТКА
РАССКАЗЫ
Писателем ныне стать проще простого: есть деньги — издавайся… Издал — и ты уже литератор. Но какой?
На мой взгляд, книга должна быть интересной и содержательной.
Сегодня у нас в руках произведения Андрея Петрова.
Его проза привлекает ярким, образным и эмоциональным слогом. Автор тонко подмечает коллизии взаимоотношений, умеет выделить добро и зло. В его рассказах чувствуется любовь к своему суровому краю. Это — жизнь простых людей севера Камчатки.
Не ошибусь, если скажу, что творчество Андрея Петрова достаточно зрелое и заслуживает внимания читателя.
Радмир Коренев,
Член Союза писателей СССР и России
Предисловие
Охота и рыбалка — моя стихия, поэтому у меня есть большой опыт общения с природой. Многое могу рассказать и о взаимоотношениях с представителями коренных национальностей в их родной среде. Поэтому имею собственное мнение о национальном вопросе, да и о жизни на Камчатке в целом.
А жизнь в этой дальневосточной глубинке очень и очень не простая. Каждый выживает, как может. Труднее всех приходится коренному населению, за счет которого отхватывают всяческие блага чиновники и бизнесмены, спекулирующие на национальной теме.
Главные герои моей книги абсолютно реальны, а второстепенные порой названы вымышленными именами.
На Камчатке я родился, с детства бродил по диким местам, рыбачил и охотился, много знаю об основной достопримечательности нашего полуострова — медведях. Говорят и рассказывают о них очень много, выходят интересные публикации и даже фотоальбомы с восторженными комментариями, на мой взгляд, далёкими от понимания естества этих хищников. Некоторые люди даже пытаются подружиться с медведями, что приводит к трагедиям. Достаточно вспомнить случай со знаменитым защитником косолапых Виталием Николаенко, уверявшим общественность, в том числе и меня (мы были лично знакомы), что медведи — друзья человека. И доказывает это с помощью фотографий, на которых он празднует Новый год чуть ли не в берлоге с бутылкой шампанского. Но другой «медвежий друг» оказал ему «медвежью» услугу, лишив жизни, так же, как и японского фотографа-натуралиста Хошино, снимавшего на Курильском озере очередной альбом о милых мишках — того «милый мишка» ночью вытащил из палатки и убил.
Были случаи и более необычные. Мой хороший товарищ, капитан погранвойск, показывал любительский видеосюжет, снятый в Карагинском районе около с. Ивашка: бравый пограничник вливал из зеленого пакета молоко с изображением красной звезды (что говорит о принадлежности продукта к пайку военнослужащего) прямо в пасть молодому, крепкому медведю. Рисковал ведь — а вдруг молоко оказалось бы некачественным и не прошло дегустацию?
Богата Камчатка и природой, и биоресурсами. Одним словом, есть, о чём поведать читателю, что я и попытался сделать в этой книге.
5
Ука
Здесь я родился. Если быть более точным, то место моего рождения по паспорту РКЗ-69 Карагинского района Камчатской области. И еще уточнюсь: это был рыбоконсервный завод №69, при котором находилась деревенька под местным названием «Песчаное». А зарегистрировали меня в сельском совете, располагавшемся в ближайшем селе Ука в 7 км от рыбозавода.
Море было в непосредственной близости, и при больших осенних штормах волны достигали деревни и промывали немногочисленные улочки. Раньше заводов этих было великое множество именно в этом районе — от мыса Начикинский на юге до с. Ивашка на севере.
Мой отец, выпускник Тобольского рыбопромышленного техникума, освоивший специальность «техник-добытчик рыбы и морского зверя», в начале 1950-х попал по распределению на Камчатку, работал сначала в бухте Гека в Олюторском районе, где неплохо зарабатывал на олюторской сельди, а потом был переведен в Карагинский район, где в колхозе имени Бекерева был сначала техруком (в подчинении было несколько ставных неводов), потом директором Дранкинского РКЗ, а затем и парторгом колхоза, где он уже освоив азы работы политического деятеля, перебрался вместе с семьей в Палану (центр Корякского автономного округа), где до пенсии работал в советской-партийной системе.
Жили мы по два-три года, кроме Уки, в близлежащих селах Карагинского района: Хайлюля, Дранка и Русаково. Переезжали с места на место в основном в то время, когда лежал снег, на собачьих упряжках. Меня с братом, который младше на год и 3 месяца, засовывали в кукули (спальные мешки из оленьих шкур) и открывали только на стоянках для кормления и справления нужды. Помню только, что дорога была для нас неутомительна, было тепло и комфортно.
Я был лишен и детских яслей, и детских садов по причине того, что не переносил никакого ограничения свободы и устраивал истерики с персоналом, поэтому рос до школы практически на улице, лазил с такими же пацанами по берегам рек и моря, дразнил быков и дружил с собаками.
Иногда мы ходили на рыбалку. Заключалась она в следующем: от завода прямо в реку были проложены трубы, по которым сливали отходы после потрошения лосося. И в этом месте собиралось огромное количество гольца, питающегося отходами. Мы, разувшись и закатав штанины заходили, в непосредственной близости от трубы, в воду, где нас чуть не сбивали с ног косяки гольца, которого мы умудрялись ловить руками без каких либо приспособлении.
Кроме этого, раньше от ставных неводов к заводу со стороны моря катера тащили деревянные кунгасы, наполненные рыбой, которую доставляли на разделку рыбонасосом по огромной трубе сначала в короб, от которого уже шел транспортер перевозивший сырец к обработчикам.
И когда рыба вываливалась в короб, ватага пацанов собирала себе, в основном, прилов: окуня, корюшку, крабов и т. д.
Один раз в Хайлюле мы с братом выловили из рыбонасоса огромнейшую чавычу и волоком по земле притащили ее домой, изрядно пропотев. Однако со стороны матери благодарности мы не дождались, она заставила нас тем же манером тащить чавычу на помойку, ведь рыбы дома было достаточно.
Как-то в праздничные дни мы с пацанами залезли на завод и включили транспортер, на который прыгали и прокатывались какой-то путь. Слава Богу, никто не покалечился.
Так же без спроса мы проникли в бондарный цех и разобравшись с клепочной машиной клепали себе из металлических обручей мечи, которые затачивали там же на наждаке.
Соль раньше возили пароходами в 100 килограммовых мешках, вязанных из лыка. Горы пустых мешков мы тоже приспосабливали, выкладывая из них траншеи и блиндажи — играли в войну.
Каким-то образом пришло к нам увлечение изготавливать свинчатку: плавили свинец, заливали в ложку и остужали, поэтому каждый добывал свинец, как мог.
На заводе было много кабелей в свинцовой оплетке. И мой братик нашел полотно по металлу и стал пилить кабель проходивший по полу завода. Потом я услышал вопли пацанов и увидел, что Сергей «прилип» к проводу, но никто не решался к нему подойти чтобы оттащить от опасности. Я не раздумывая побежал к нему и с силой оттолкнув, упал вместе с ним в стороне от кабеля.
Второй раз я брата спас, когда он пришел домой плача от боли, хромая на одну ногу. Присмотревшись я увидел, что между четвертым и пятым пальцем правой ноги у него торчит кусок швейной нити и не смотря на вопли зажал его ногу и ухватившись за нить выдернул из ноги довольно приличную иглу.
Потом спасали меня. Несколько пацанов увлекались ловлей морских, очень жирных и вкусных, окуней, которые водились около старых, полузатопленных деревянных кунгасов. И вот, забравшись на такой кунгас, я бросил леску в воду и ловил, но уронил удочку в воду. С кунгаса удочку было не достать, поэтому я слез на берег, нашел сепарацию — деревянный двойной щит, валявшийся на берегу и решил использовать его в качество плота. Спустив щит на воду с помощью какой то доски я поплыл доставать удочку, но доплыв до кунгаса, я облокотился о его борт, в результате чего плот от меня ушел, а я оказался в воде. Пацаны подняли крик и меня спас какой-то мужичек, поймавший меня с кунгаса за волосы.
Этой же ватагой мы лазили около продовольственного магазина, которым командовала наша мать, и в ящиках нашли 12 бутылок армянского коньяка, который припрятали для себя рабочие, разгружавшие баржу с продовольствием. Кому-то в голову пришла мысль посетить один из продовольственных складов, куда уже дорожка была проторена. Отодвинув на складе доски, мы нашли там столовые ножи, алюминиевые кружки и банки с курятиной. Забрав все это с собой мы ушли вглубь Хайлюлинской косы и на берегу пытались открыть тушенку из курицы и коньяк с помощью столовых ножей и камней. Ничего у нас не получилось, камнями отбили горлышки у бутылок и хорошо посидели с коньячком, после чего все сильно опьянели и уснули прямо на морском песке, но ненадолго…
Полдеревни вышло нас искать, а когда нашли, то я на всю жизнь запомнил, что когда клепка от бочки достигает моей нижней половины тела это очень и очень больно. Мать регулярно прикладывалась и ко мне и к брату, поэтому до дома мы добрались довольно быстро, заодно выучив наставление о том что алкоголь вреден для здоровья.
Раньше в места переработки лосося привлекалось огромное количество работников со всей страны — мы их называли сезонниками, т.к. держали их только на время хода лосося, а потом вывозили обратно. Эта публика была очень проблемная, нередко они вламывались к нам в дом в поисках ломов и топоров — устраивали нешуточные побоища между собой и местными, калеча друг друга. Так среди бела дня мы со своей ватагой лазили вокруг бетонных чанов, где солили рыбу и увидели, как к нам бежит какой-то мужик, который попросил нас не говорить никому, что его видели и прыгнул в чан с рыбой. А следом за ним неслась огромная толпа рабочих с ломами и лопатами в руках, которые спросили нас видели ли мы кого-нибудь, на что я сказал что видели и указали рукой совсем в другую сторону, т.к. видя очень серьезный настрой толпы, подумал, что в противном случае его просто забьют насмерть.
Только вечером, дома, я узнал, что спасенный мной мужик кого-то зарезал и ему хотели отомстить. Его, конечно, потом нашли и судили, но это уже было по закону.
В конце лета 1964 г. у меня на брови был обнаружен лишай, который в Хайлюле вылечить было невозможно из-за отсутствия врачей и лекарств, поэтому меня решили отправить на лечение на морском буксире (Жуке) в районный центр Оссора.
Погода была жуткая, и катер очень сильно раскачало. А в детстве я не переносил качку, поэтому уговаривал капитана оставить меня наверху, где был свежий воздух. Капитан сначала и слышать об этом на хотел, а потом, укрыли меня теплой одеждой, усадили к какому-то выступу в носу катера, привязали к нему канатом, толщиной сантиметров восемь, и оставили одного. Помню, как сейчас как катер нырял в пучину, вода переливала палубу под ногами. Одним словом хватил экстриму в 6 лет, но не испугался и в кубрик не шел категорически — на воздухе мне было гораздо легче.
Капитаном «Жука» был пожилой немец Андрей Крамер, пользующийся у пацанов большим уважением. Он был хорошим охотником и во время перелетов гусей не уезжал далеко, а выйдя на морской берег из мелкокалиберной винтовки умудрялся выбивать гусей из высоко пролетавших стай, которых достать из гладкоствольного ружья было абсолютно нереально. Мы его сравнивали с американским индейцем, которые, судя по шедшим в то время фильмам-вестернам, стреляли, не зная промаха.
В первый класс я пошел в с. Ивашка в 1965 году. Однокашников своих практически не помню, т.к. во второй класс я пошел уже в центре КАО — пгт. Палана, куда отца перевели на партийную работу.
Здесь наша семья тормознулась надолго, все дети — я, брат и сестра закончили школу, отсюда я призывался в армию, получил высшее образование и дослужил в МВД до пенсии по выслуге 25 лет (на Камчатке работа в МВД — год за два).В 32 года в 1990 году у меня уже было пенсионное удостоверение.
Один мой хороший знакомый после перевода из Ростова, увидев сколько лосося заходит в реки, обозвал камчадалов дураками. По его мнению, мы живем на золотой жиле, а свой быт устроить не можем.
Не прав он — можем, но не дают. Все у нас как-то неправильно — имеем свои ресурсы, а пользуются ими все, кроме жителей Камчатки.
Выбиваются федеральные деньги на пустые проекты под предлогом улучшения жизни камчатцев, а потом на них кто-то жирует за рубежом или в Сочи с магнитофоном и пиджаком с отливом.
Но мы не одиноки. С еще более удивительным фактом я столкнутся в городе Углегорске Сахалинской области.
В многоквартирном доме, где был в гостях у директора шахты, обеспечивавшей углем половину Дальнего Востока, с удивлением обнаружил, что в дом не подведена горячая вода — нет лишнего угля на котельной.
По-моему, о местном населении власти некоторых Дальневосточных регионов все — таки иногда забывают.
И интересная статистика — после первого губернатора Камчатки, захватившего еще советское время, ни один последующий не остался проживать на той территории, где осуществлял правление, видимо они — то точно не относятся к категории «дурак».
Но не будем о политике, здесь тема несколько другая.
Я много слышал рассказов друзей-охотников и просто случайных знакомых любителей природы, поэтому решил восстановить всё это в памяти и выложить на бумагу.
В итоге получился какой-то микс, где переплелись и природа, и работа, и забавные случаи.
И никакой выдумки — только реальные истории…
Экстремальное путешествие
Закончив в 1975 году среднюю школу в столице Корякского автономного округа посёлке городского типа Палана и поступив в Хабаровский политехнический институт, я со своим одноклассником Сашкой Бородулиным (который тоже успешно поступил в Иркутский институт, где готовят охотоведов), пользуясь тем, что до начала занятий после череды экзаменов оставалось время, решили попутешествовать — пешком, а если повезет, то «автостопом» пройти около сотни километров вверх по реке Палана до Паланского озера и дальше до горячих источников, которые располагались еще на семьдесят километров дальше в Корякском хребте и назывались Паланскими ключами (горячие источники).
Отец Бородулина, Михаил Иванович, был человеком непростым — руководитель РСУ. Нравом был крут и сына держал на коротком поводке, нередко ограничивая его свободу в то время, как остальные одноклассники от родителей были менее зависимы.
Вместе с тем Иваныч был очень авторитетным охотником, имел свои угодья и в одиночку мотался по диким местам на моторной лодке, снегоходе. Было даже время когда со своим другом собрал аэросани и носился на них по снегу, пока не разбил.
Еще рассказывали, что когда в лесу на компанию грибников вышел огромный агрессивный медведь — Михаил Иванович, приказав никому не двигаться, взял огромную корягу, приготовленную для распила в костёр, поднял ее высоко над головой и пошел с ней на нарушителя спокойствия, который остановился, поднялся на задние ноги, рыкнул несколько раз, развернулся и ушел.
На вопрос, зачем он это сделал, Михал Иваныч объяснил, что медведи в лесу ставят метки на деревьях, меряясь ростом — и территорию без боя занимает тот, у которого метка расположена выше. Таким образом, подняв корягу вверх, он как бы увеличил свой рост в глазах хищника. Правда и отборный мат хриплым, поставленным голосом мог обратить в бегство, наверное, даже слона.
Наша затея тогда не считалась каким-то героизмом — с детства мы бродили по рекам и лесам без ружей и каких либо приспособлений от медведей: всем хватало места, медведи не были против нашего присутствия и уходили сразу при встрече, поэтому страх как таковой отсутствовал.
Мои родители выступили против такого мероприятия, но я был упертым малым, а Бородулин-отец наоборот дал нам добро, сказав, что если выдержим вдвоем две с лишним недели среди зверья — значит, толк из нас получится. Он даже помог нам экипироваться и решил довести на моторной лодке «Казанка» с двадцатисильным двигателем до Старой Паланы — это километров пятьдесят вверх по реке — и показать тропу, по которой мы могли бы продолжить путь.
Старая Палана — это никакой не населённый пункт и даже не место, где можно найти ночлег, на увале у реки на глаза попадались остатки выбеленных дождями морозом и годами прогнивших досок и жердей — можно было предположить, что здесь когда-то жили люди. Говорили, что именно тут обитали до появления русских чавчувены — оленные коряки, а ближе к морю располагалась другая разновидность коряков — нымыланы, которые больше занимались добычей рыбы и морского зверя. Я даже видел у одного аборигена паспорт старого образца, где в графе национальность было записано «нымылан».
Очень лихо пройдя на лодке до места назначения, перетащив несколько раз её через перекаты, используя нас в качестве бурлаков, Бородулин-отец рискнул пройти с нами и первый Паланский порог, который представлял собой крутую струю зажатую между двумя огромными валунами. Любое неосторожное движение могло привести к опрокидыванию, но мы справились и выиграли еще километров пять пути.
Высадившись на берег, мы подогнали под себя рюкзаки, распрощались с Михаилом Ивановичем и тронулись в путь по тропе, которая была выбита до глины, но несколько загажена медвежьим пометом.
Август, тепло, солнце, кругом сплошная зелень, спелая жимолость, голубика, огромные березы, кедровый стланик — всё вроде бы радовало глаз, но в низинах рос трёхметровый шеломайник, по которому ходить было не так радостно из-за отсутствия обзора. Впрочем, у нас были ружья. Свою вертикалку ТОЗ-34 я располовинил и уложил в рюкзак — так было удобнее передвигаться. Сашка одностволку шестнадцатого калибра нёс на плече, но в боевое состояние ее не привёл, надеясь на молодого самца лайки с громкой кличкой Князь, который, как мы надеялись, будет защищать нас от медведей.
Поднявшись на увал, мы увидели, что тропа идет в лощину между небольших сопочек, края которых были натурально синего цвета от неимоверного количества голубики. А вокруг тропы метрах в ста паслись четыре медведя — три одинакового среднего размера и мать покрупней. Поразмыслив, что делать дальше — обходить тропу по бездорожью, или прогнать медведей, мы решили в пользу последнего. Я снял с головы соломенную шляпу типа сомбреро, которую привезли родители из отпуска в Сочи, стал ею махать и кричать медведям неприличные слова, чтобы звери освободили нам маршрут.
Все четверо поднялись на задние лапы и стали смотреть в нашу сторону как бы совещаясь. Затем трое стремительно рванули в сопки, а один (видимо медведица) резко стартанул в нашу сторону.
Ружье было на плече у Александра, а патроны он даже не вытащил из рюкзака. Мало того — рюкзак был почему-то завязан на узел.
С нервным смешком Саня, скинув рюкзак на землю, стал пытаться развязать узел, но у него никак не получалось — дрожали руки, а медведица приближалась очень быстро.
Тут сработала моя реакция — выхватив из чехла туристический топорик, висевший на поясе, я рубанул по рюкзаку, открыв доступ к патронам. Сашка моментально вытащил из пачки патрон, вставил в ствол и нажал на курок, выстрелив в никуда.
Медведица резко остановилась, оставив на глине тормозной след, как от автомобиля, поднялась на задние лапы и посмотрела на нас в упор. Расстояние между нами было меньше пяти метров. Я на всю жизнь запомнил этот хищный взгляд маленьких красных глаз, ходящий ходуном острый черный нос и приоткрытую пасть с желтыми клыками.
Пока медведица соображала, что делать дальше, Санька вставил второй патрон, а я крикнул: «Только не в неё!».
После второго выстрела над головой медведица, видимо, вспомнила вдруг, что дети остались без присмотра, развернулась и побежала в обратную сторону догонять своих акселератов.
Мы уселись на кочки, долго молчали от пережитого и только потом вдруг вспомнили о собаке, которая, ни разу не тявкнув, просто исчезла из поля зрения. И когда Бородулин позвал своего четырёхногого друга — тот буквально на пузе выполз из травы с очень и очень виноватым взглядом, что привело в негодование хозяина и заставило отвесить смачный пинок под собачий зад.
Это была первая встреча с медведями в этом походе. И закончилась она благополучно только потому, что мы не стали убегать: настрой у медведицы был абсолютно конкретным — живыми бы мы не ушли.
Я распаковал рюкзак и собрал свое ружье, загнав в стволы два патрона, поставил на предохранитель.
Тропа была свободна, но после такого стресса мы всё равно решили не рисковать и обойти опасное место вдоль реки, где вдоволь накувыркались среди травы, валунов и проток.
Шли мы быстро и уже к вечеру пришли на Паланское озеро, где остановились на увале, покрытом кедрачом. Палатку установить, как положено, мы поленились, а просто привязали ее за кончики к веткам кедрового стланика, перекусили и завернувшись в одеяла, легли спать.
Рано утром я проснулся от громкого рева медведя. Было такое впечатление, что животное сейчас наступит на палатку и разорвёт ее вместе с нами. Мной овладело оцепенение — я толкнул Сашку, который даже не повернулся на звуки, но услышал шепот: «Надо уходить…». Но выходить из палатки было еще страшнее — мои коленки от этого рёва вдруг стали сами по себе стучать друг об друга. Наконец я включил мозги и стал осмысливать ситуацию. Приоткрыв полог палатки, медведя не увидел и сообразил, что, видимо, тот находится на протоке, протекавшей в десятке метров ниже нашей палатки.
Взяв ружье, я пополз к обрыву и, раздвинув кусты, увидел следующую картину: прямо посреди мелкой протоки, красной от нерестящейся в ней нерки (шкура у этого лосося во время нереста имеет ярко-красный цвет), сидела, как человек на заднем месте, медведица, раскинув в стороны передние лапы, и, не двигаясь, ждала, когда к ней подплывет рыба. Потом когтистой лапой резко пробивала лосося и неуклюже бросала через спину на берег, где тушку раздирали на части два очень мелких медвежонка. Часть рыбы на берег не попадала и уплывала по течению, что, видимо, матухе не нравилось — она издавала недовольное рычание, одновременно что-то высказывая своим малышам, которые между едой умудрялись погоняться друг за другом.
Я наблюдал эту идиллию, пока не подполз Бородулин. Медведица вдруг резко подскочила, поддела одного медвежонка лапой и бросила его как мячик в траву, а второму дала под зад так, что он перевернулся в воздухе. И вся троица скрылась в высокой траве, по колыханию которой можно было судить об их направлении движения.
Про собаку опять вспомнили в последний момент — Князь в палатке свернулся калачиком и делал вид, что крепко спит, подрагивая веками. Мы уже поняли, что этот трусливый пёс нам не помощник, не стали впредь впускать его в палатку и определили на подножный корм, с чем он в принципе справлялся неплохо — то лемминга поймает, то евражку, то молодую куропатку.
Охота в этих местах была отменная: сгоряча мы убили четырех глухарей — двух съели, а два так и пропали у нас в рюкзаке через пару дней — пришлось выбросить. Поэтому впредь мы стреляли только по необходимости, то есть по мере наступления аппетита. Дичи было много — куропатки сопровождали нас повсеместно, перебегая порой дорогу, а в любом водоеме можно было подстрелить уток. Особенно много было крохаля, который питается мелкой рыбой и, набив желудок, не может быстро взлетать при опасности — ему нужна приличная взлетная полоса, по которой он очень долго бежит, поднимая лапами брызги, прежде чем подняться в воздух: мишень — лучше не придумаешь. Крохаль — крупная утка, имеющая нежное на вкус мясо, но его нельзя щипать и опаливать: вкус сразу приобретает рыбный запах — под шкурой имеется жировая прослойка оранжевого цвета, по вкусу напоминающая рыбий жир. Поэтому мы снимали жирную кожу прямо с перьями, оставляя для приготовления только мясо.
Через неделю дичь настолько приелась, что мы решили для разнообразия попробовать кедровку. Но эта птица, питающаяся исключительно орешками кедрового стланика, оказалась вообще пресной по сравнению с предыдущим меню. Мы попытались найти норы, где кедровка делает на зиму запасы орешков, но безуспешно — норки были пустыми: шишки этого года еще не созрели, а прошлогодние запасы видимо закончились.
Вдоволь набродившись вдоль озера, распугивая зазевавшихся косолапых, мы, несмотря на довольно-таки прохладную, кристально прозрачную воду, в которой издалека можно было наблюдать косяки лосося, с удовольствием накупались и постирали свою одежду — благо, погода стояла очень солнечная, ни одного облачка. Там одно из уникальных мест, где нерестится нерка, много гольца, огромной микижи (разновидность форели) и кунжи.
Медведи на открытых местностях попадались постоянно, Но мы уже их не уговаривали, а, подойдя поближе, стреляли в их сторону дробью, после чего они убегали что было мочи, освобождая дорогу.
Однажды, поставив палатку, мы решили пройтись к озеру и для разнообразия в еде подстрелить маленьких утят — раньше такого деликатеса мы не пробовали. Увидели стаю таких созданий и подстрелили пару штук. Каково же было разочарование, когда вместо утят всплыли огромные утки. Просто эти утки еще не могли летать из-за того, что меняли оперение, и погружались в воду так, что на поверхности оставался кусочек спины и голова — вот мы и приняли их за утят.
Сейчас-то я знаю повадки и способы маскировки пернатых: при опасности они лапами цепляются за осоку, растущую из воды, и подтягивают себя ближе ко дну.
Возвращаясь, когда уже стало темнеть, мы услышали как наш «любимый» Князь издалека поднял визг. Визг быстро приближался. Мы подумали, что за Князем гонится медведь и пёс ведет его прямо на нас, приготовили ружья и ждали приближения. Но в этот раз перед визгом и собакой прямо между нами — мы шли параллельно на расстоянии двух метров — проскочил на бешеной скорости крупный заяц. Мы только повели ружьями по направлению его движения.
Князь через некоторое время вернулся без добычи и стал высказывать нам свое «фи», недовольно урча и погавкивая. Видимо, он специально выгнал прямо на нас этого зайца, как будто знал, что нам нужно было сменить питание.
А с питанием становилось все хуже и хуже — сухари закончились, потому что мы чересчур увлеклись ими, бесконтрольно жуя прямо на ходу. Остались только галеты, сахар, соль да пачка лапши. Вместо чая мы заваривали ягоду и шиповник, что нас в принципе устраивало — чагой мы тогда не пользовались, хотя знали о ней еще в школьные годы: зарабатывали тем, что сдавали её в леспромхоз за небольшие деньги.
Подсчитав остатки еды мы решили установить для себя норму — две галетки и два кусочка сахара в день. Остальное добывали с помощью ружей и собирательства — ягод и грибов было просто немерено, рыба хоть и в брачном наряде, но вполне съедобна, и ловили ее мы очень просто — выпинывали из проток ногами и, разделав на кусочки, поджаривали, нанизав на веточки, воткнутые в землю рядом с костром. Кроме того, мы всегда имели красную икру — обрабатывая ее с помощью ложки, отделяя от пленки, посыпали солью и перемешивали для приготовления не более пяти минут, не замарачиваясь на приготовление тузлука. Со стороны это выглядело так: столовыми алюминиевыми ложками набивали икрой полный рот и закусывали её мелкими кусочками галет, шутя, что москвичи выглядят в этом плане более выигрышно — у них все наоборот, на огромный кусок хлеба (которого нам сейчас так не хватало) кладутся несколько икринок.
Дичь надоела так, что просто не лезла в рот — от ее запаха выработался рвотный рефлекс, поэтому мы мечтали о хлебе и оленине, которую ели с детства. Но олени нам не попадались. Правда выручали грибы, которые росли в неимоверном количестве — из них мы делали супчики.
Между Паланским озером и ключами мы набрели на стан учёных-топографов, где вдруг встретили своих бывших учителей — молодых сестер. В школе мы их называли «братьями Карамазовыми» из-за созвучности фамилии. Дело в том, что топографы имели при себе вертолет Ми-4, который обслуживал их. И вертолетчики свободно перемещались по окрестностям, залетая в Палану не только с целью заправки и пополнения продуктового запаса, но и за молодыми и любознательными туристками для «передачи опыта в совместных научных изысканиях».
Нас встретили очень тепло и усадили за стол в общей палатке, налив по тарелке грибного супа со свежеиспеченным хлебом и овощными консервами.
Надо отдать должное неприхотливости и полному отсутствию брезгливости и топографов, которые с виду были сплошь бородатыми загорелыми мужиками, и двух неопределенного возраста женщин, прожженных солнцем и ветром, без каких либо признаков макияжа — все они ели суп с грибами, не обращая внимания на содержимое. Этот суп мы так и не съели из-за огромного количества грибных червей, от которых так и не смогли избавиться, сколько бы их не выкидывали из тарелок. Но зато мы «оторвались» на свежем хлебе с маслом и консервах.
Узнав, что мы держим путь на Паланские ключи, бравые вертолетчики предложили подкинуть нас до места назначения по воздуху. Но мы отказались и, взяв у них немного консервов и свежего хлеба, пошли дальше.
На стане нас предупредили, что в районе горы по названию «Дед» (это прямо по нашему направлению) медведь сильно поранил двух оленеводов и буквально недавно отвезли их в больницу. Медведя этого не нашли, поэтому посоветовали нам держать оружие наготове — одержав победу над человеком, косолапый может повторить подобную выходку.
Пройдя еще километров пятнадцать мы решили пообедать на берегу живописной протоки, отдохнули и отправились в путь. Но, пройдя пару километров, вдруг вспомнили, что забыли котелок, без которого в лесу делать нечего, и я решил налегке, без рюкзака и ружья сбегать за ним обратно, так как ответственность за котелок лежала на мне.
Подбегая к месту нашего обеда, я увидел, что по нашим следам, четко пропечатанных на глинистых местах, уже прошёлся крупный медведь. Несколько защекотали нервы, и я очень пожалел, что не взял ружьё. Дальше я передвигался с осторожностью, предполагая, что этот паразит наверняка пошел к тому месту, где мы останавливались — нюх у него абсолютный, поэтому мог почувствовать запах вылитых наземь остатков пищи.
Так оно и было — издалека я увидел, что здоровый медведь вылизывал котелок, потом стал гонять его лапами вдоль протоки до тех пор, пока не забросил в воду.
Спрятавшись неподалёку, я стал ждать, когда зверь уйдет.
Через полчаса напряженного ожидания медведю надоело обследовать каменную косу, и он, перейдя протоку, скрылся в траве. Подбежав, я выхватил из ручья помятый котелок и со всех ног побежал к товарищу, не выпуская из вида окрестности — косолапый мог быть не один. А Александр из-за моего долгого отсутствия уже забеспокоился и с ружьем вышел мне навстречу. Впредь мы договорились ружья не выпускать из рук даже при посещении мест, где справляют естественные надобности. Местность уже поменялась, буйной растительности не было — только тундра, покрытая карликовыми деревьями, ягодником и ягелем. Тропа все время шла вверх.
Через некоторое время мы услышали лай собак, которые выбежали к нам на тропу, а следом открылась равнина, где паслись тысячи северных оленей. Рядом стояли корякские яранги со струящимися через верх дымом, какие-то нарты, вешала, другие строения из жердей, напоминающие маленькие домики, покрытые шкурами и поднятые высоко на жердях — видимо, здесь хранились от хищников и дождя всевозможные пожитки и продукты.
Собаки были породы лесновских лаек — корякских ездовых собак огромного размера. Они оказались весьма дружелюбными — не стали даже нападать на нашего Князя, который, соответственно, сразу принял позу подчинения.
В сопровождении эскорта мы направились к стойбищу, откуда вышло несколько человек местной национальности и с нескрываемой радостью пригласили нас в юрту, где горел костер, а над ним на цепях висели котлы и чайники. По-русски разговаривали не все, но все удивлялись искренне, как это два молодых пацана рискнули дойти до этих мест аж из Паланы.
Мы не отказались и от чая, и от вареной оленины со свежими лепешками, и решили отблагодарить коряков за угощение, достав из рюкзака последнюю, оставленную на всякий случай бутылку водки.
За разговорами мы поинтересовались, можно ли у них взять с собой немного мяса. Старший что-то крикнул своему подручному на корякском языке, и тот немедленно вышел из яранги.
Плотно поев, мы увидели, что ради нас забили молодую олениху — считается, что это самое нежное мясо — и уже заканчивали разделку.
Раздобревший бригадир показал на тушу и, широко улыбаясь, сказал: «Забирайте всё».
Конечно же, это было шуткой. Поэтому с собой мы взяли только одну заднюю ногу, которая тоже весила прилично. Но до конечного маршрута оставалось немного, поэтому решили поднапрячься и дотащить. Бригадир пояснил, что с Ключей давно никто не приходил, поэтому мяса там нет. Кроме этого, оленеводы дали нам и сушеного мяса снежного барана, которого они добывали в окрестных хребтах, да отсыпали из мешка лапши.
Сушёное мясо хранится долго — его можно есть просто так, макая в соль, что мы, конечно же, не делали: когда мясо сохнет на ветру — всё равно на него садятся всевозможные насекомые, поэтому можно полакомиться и засохшими личинками какой-нибудь экзотической мухи. Так что мясо лучше промыть и сварить в котелке.
Про экзотическую муху я обмолвился не зря. Один старый оленевод-охотник рассказывал, как зимой в тридцатиградусный мороз убил высоко в горах снежного барана и оставил тушу на пару дней, надеясь прийти за ней позже — до собачьей нарты самостоятельно донести её не смог бы.
В отличие от своих южных родственников, снежные бараны гораздо крупнее и вкуснее. Кроме того, наш баран отличается и внешне тем, что имеет такую же шкуру как и северный олень — трубчатый мех, который позволяет ему выживать в любых условиях.
Так вот: оленевод, вернувшийся за добычей через пару дней, увидел, что баранье мясо облеплено огромными мохнатыми мухами, наложившими личинок — откуда это взялось в тридцатиградусный мороз в горах — охотник не знал, а таких мух, как он выразился, «будто в шубах», увидел впервые.
Вообще, коряки народ настолько радушный, искренний и доверчивый, что этим всегда пользовались представители других национальностей. Дурили коряков по-всякому, вычитая из зарплаты и стоимость вылетов агиткультбригад, и отстрел волков, не оплачивая ни работу в выходные и праздники, ни проезд в отпуск — всё это компенсировали сомнительными зачетами за продукты, товары и зрелища. Коряки никогда не роптали — принимали всё на веру, так как многие даже русского языка не знали, проведя всю жизнь в тундре. Бухгалтерия для них была явлением непонятным, поэтому частенько подписывали все, о чем просили «мудрые» начальники.
О фактическом количестве оленей в совхозах знали только приблизительно. В грибной сезон оленей было не удержать — и осколки табунов бесконтрольно бродили по тундре. Поэтому если оленеводы находили в тундре такой осколок — то загоняли его к себе в табун, хотя он мог принадлежать совсем другому звену (никто тогда их не метил). Поэтому и отчетность была такая же, как при сборе хлопка в Средней Азии. Часть оленей списывалась на волков, которые для оленеводов и на самом деле представляли целое бедствие. Волки при нападении на стадо не ограничивались одной жертвой, а резали животных, пока не уставали — десятками. Поэтому в таких случаях совхоз нанимал вертолёт, с которого шел отстрел этих хищников — ведь стая от табуна далеко не отходила и сопровождала табуны даже во время миграции, нападая по мере наступления аппетита. Не помогали даже собаки, которых волки не особо-то и боялись, тоже изредка употребляя в пищу.
Позже на реке Уке я ранней весной на ровном месте добыл волка-одиночку, просто загнав его на снегоходе. Этот полярный волк был размером со среднего оленя, а если положить туши рядом, снять шкуру и отрубить оленю длинные ноги и рога — то можно перепутать. Кстати, лично мне не доводилось слышать, чтобы камчатские волки нападали на людей. В округе тогда оленей хватало. Только в Палане забивали до трёх тысяч голов в год. Народ при массовом забое закупал у совхоза на зиму порой по несколько туш, храня их подвешенными в сараях всю зиму и делая из оленины тушенку. Иногда можно было купить и оленьи языки — изысканный деликатес, который в основном доставался начальству.
В населённых пунктах, где выдавали заработную плату, оленеводов окружали многочисленные прихлебатели, которые помогали опустошить их карманы. Потом руководство совхоза торопилось выпроводить отпускников обратно в тундру, потому что остановить процесс употребления содержащих алкоголь жидкостей — вплоть до одеколонов и лосьонов без принятия радикальных мер, было порой невозможно. Иммунитета к алкоголю у представителей местной национальности практически нет.
Позже, когда я учился уже в юридическом институте, на практике в окружном суде, копаясь в архивах уголовных дел, наткнулся на интересную историю, когда в шестидесятых годах бригадир-оленевод из карабина сбил самолёт АН-2, перебив ему бензопровод. Никто не погиб — самолёт спланировал в тундру, а после ремонта взлетел сам. На вопрос судьи, зачем это было сделало, последовал ответ: «А зачем они моих олешков пугают?» И на самом деле в самолёте находилась высокопоставленная комиссия, представители которой никогда живьём не видели северных оленей — и в угоду им аэроплан снижался над оленьим стадом так, чтобы можно было лучше рассмотреть животных. Естественно, олени со всех ног неслись в разные стороны, а собирать образовавшиеся осколки — неимоверно тяжелый труд: необходимо оттоптать ногами не один десяток километров. Жалко было оленевода — посадили его на восемь лет.
…Упаковав мясо, мы тронулись в путь — и к вечеру были уже на месте, в предгорье хребтов, за которыми начинался уже другой район — Карагинский. Вокруг росли редкие заросли ольхового и кедрового стлаников, карликовой березы и ягодника: голубики, шикши, брусники. Попадались кусты камчатской рябины и много-много мха-ягеля, — основного оленьего корма.
Прямо из тундры выбивались несколько источников, где люди выкопали небольшие ямы, в которых скапливалась горячая термальная вода. В некоторых она была настолько горяча, что можно было ненароком и свариться. Явных гейзеров не было, но вокруг всё парило и воняло сероводородом.
Командовал ключами мужичек бичеватого вида, очень обрадовавшийся мясу, но огорчённый тем, что спиртного у нас уже не было. Разместил он нас в гостевом домике, предупредив, что из Паланы должен прилететь вертолёт с руководством, поэтому нам в этом случае придётся переехать в палатку. Во втором домике жил он сам.
После размещения смотритель показал, как пользоваться ваннами (так называли рукотворные углубления в почве, заполненные горячей водой). Существовала своя технология охлаждения источников. К каждой ванне были прокопаны канавки, по которым из дикого ручья бежала ледяная вода. А заслонка представляла собою кусок доски, которой перекрывали поток воды в ванну. Если доску убирали, то холодная вода текла прямо в ванну и остужала ее до нужной температуры — можно было и помыться с хозяйственным мылом, куски которого лежали рядом на дощечках, и попариться, постепенно поднимая температуру с помощью заслонки. Это мы проделывали не меньше трёх раз в день.
Смотритель поведал, что из находившегося в двух сотнях километрах от Паланы села Тигиль, недавно привезли парализованного мужика и таскали на носилках принимать ванны. Через месяц больной уже встал на ноги, хотя врачи уже поставили на нем крест.
Мясо мы хранили в холодном ручье, завернув его в мешковину, но кроме этого, занимались и очень своеобразной рыбалкой. Недалеко, в полукилометре выше по течению небольшой речки — одного из истоков реки Паланы — располагался водопад высотой более трех метров. Огромные массы воды с оглушительным шумом, падая вертикально, создавали пузырьковое месиво белого цвета, из которого периодически выпрыгивали гольцы и нерка, пытавшиеся преодолеть природное препятствие.
Найдя сталистую проволоку мы плющили концы молотком об булыжники, потом с помощью напильника вострили их и увязывали капроновой нитью, придавая форму якоря-четверника. К четвернику привязывали нить нужной длины и забрасывали в место падения воды, откуда на подсёк вытаскивали порой сразу по два гольца весом до полутора килограммов каждый. Иногда подцепляли и нерку, от чего крючки постоянно разгибались, и приходилось их выравнивать.
Сторож предложил нам сходить в хребты и поискать снежного барана, но у нас, кроме дроби да пары жаканов, ничего не было, а баранов добывают в основном на расстоянии и из нарезного оружия. Да и мы уже находились, поэтому ограничились охотой на куропаток, которых там было немало.
Каждый раз, подходя к водопаду, мы натыкались на следы пребывания медведей — то на вытащенную недоеденную рыбу, то на свежий, ещё теплый помет, то на вывороченные камни. А однажды всё-таки увидели одного зверя, который принимал душ под водопадом, стоя в воде по грудь, и одновременно играл в ладушки пытаясь поймать выпрыгивающую из кислородного коктейля рыбу. Нас он не слышал из-за шума воды, поэтому, чтобы прогнать зверя, мы метров за пятьдесят стали швырять в него камнями, экономя патроны и требуя освободить место для других. Наконец один камень достиг цели, и молодой медведь всё-таки обратил на нас внимание, после чего со всей прыти пустился наутек. А мы, посвистев ему на прощание, заняли место рыбалки.
Дня через четыре-пять горячие ванны надоели, и мы уже собрали рюкзаки для того, чтобы идти в обратную дорогу. Вдруг прилетел вертолёт с нашими знакомыми топографами, решившими тоже попарить кости, но уже без женщин, на отсутствие которых мы прозрачно намекнули пилотам. Те порекомендовали нам долететь до их стана, переночевать и двигаться дальше.
Вертолётная площадка находилась на краю глубокого ущелья. Мы, не ожидая никакого подвоха, хватанули столько адреналина, что никакой медведь не смог бы нам дать больше. Приподнявшись над землёй, вертолёт вдруг резко стал падать в ущелье, отчего мы реально почувствовали невесомость Я подумал, что жить осталось совсем немного — разобьёмся. Но вертолет вдруг поймал воздушную подушку и пошел вниз по ущелью, лавируя вдоль скал.
Я посмотрел на летуна, управляющего рычагами, на его лоснящуюся от удовольствия рожу и понял, что эти гады специально устроили нам американские горки, мстя за наши подколки насчет любимых учителей. Поэтому сделал вид, что у нас всё очень хорошо, так же мило улыбнувшись в ответ.
Немного времени мы сэкономили, поэтому чтобы прийти в назначенное время, остановку сделали на берегу Паланского озера, где встретили туристский стан учеников нашей средней школы, среди которых был и перешедший в последний класс мой брат Сергей. Они взахлеб рассказывали, как несколько раз встречали в пути медведей и как один чуть не порвал их.
А произошло следующее. Во время одного из привалов, когда группа юных туристов еще шла вдоль реки, брат вместе с Андреем Мешалкиным и Володей Тапананом получили особое задание — поймать несколько хвостов кеты и горбуши на обед. Выше по течению эти виды рыб уже не поднимались: дальше шла только самая сильная из лососёвых — нерка. Это было около реки Крестовки, впадающей в Палану. Тапанан, шедший вдоль речки впереди, вдруг нос к носу столкнулся с медведем. Тот, поднявшись на задние лапы, заорал так, что Володя упал на тропу и закрыл голову руками. А мой брат с Мешалкиным рванули по тропе обратно, не останавливаясь до самого стана, где рассказали командовавшему экспедицией физруку Георгию Артамоновичу Анисимову по школьной кличке Гертамоныч, что на них напал медведь и, возможно, задрал их друга.
Гертамоныч, возраст которого был уже за пятьдесят, славившийся тем, что единственный в поселке, несмотря на возраст, мог по канату на одних руках взобраться до потолка спортзала и обратно, сделав ногами угол, взял единственную в экспедиции двустволку и пошёл искать пропавшего ученика. Однако живой и невредимый Тапанан вскоре выбежал ему навстречу.
Со слов Володи, когда медведь встал из-за дерева перед ним и заревел, он упал и ждал смерти. Но медведь орал и почему то не двигался с места. Отползя подальше от опасности, Тапанан убежал.
Гертамоныч не поверил пацанам и пошел проверить место происшествия, держа наготове двустволку. И действительно увидел медведя, который, как оказалось, сидел в петле, прикреплённой к дереву — так обычно делали браконьеры либо охотники, не желавшие тратить время на выслеживание зверя. Петли вязали из тонкого троса и ставили вдоль рек и ручьев на медвежьих тропах.
Недалеко от этого места находился дощатый домик, в котором жил знаменитый в этих местах охотник Анатолий Петров, которому в народе дали кличку Пенёк. Гертамоныч отправился к Пеньку и устроил разнос за то, что из-за петель того чуть не погиб ученик. Петров молча взял карабин и, дойдя до медведя, застрелил его — ничего другого сделать было нельзя. Случаи нападения на человека раненым или побывавшим в петле медведем фиксируются гораздо чаще. Вообще-то Пенёк был в Палане потомком целой династии — его дед в двадцатых годах прошлого века был командиром бронепоезда у самого товарища Блюхера, которого объявили врагом народа и расстреляли. Деда же на всякий случай выслали на Камчатку — в Палану, где семейство пустило прочные корни. Фотография деда Петрова в красноармейской форме с саблей рядом с Блюхером и сейчас должна висеть в окружном краеведческом музее.
Несмотря на наличие многочисленных родственников, Пенёк предпочитал охотиться и даже рыбачить в одиночку. Вокруг своей рыбалки — Петровской (на реке Палане места, где находились какие-либо строения, называли по фамилии хозяев, например Пыжовская, Белоусовская, Безугловская и т.д.) Пенёк устанавливал пустые железные бочки, в которые накидывал тухлой рыбы для привады медведей и нещадно отстреливал их. Проезжая мимо Петровской на моторной лодке, домик можно было не заметить визуально, но нос не обманешь — тухлятиной несло за версту.
Пенёк умудрялся и невод забрасывать с помощью овчарки, от которой прежний хозяин отказался из-за того, что та, по его мнению, была тупа и не обучаема. Когда овчарку привели к Пеньку в частный дом, она попыталась показать свой норов — и зря: первым делом была избита палкой до полусмерти и лишена питания. После этого у нее вдруг появилась тяга к обучению, — уроки схватывала на лету вместе с кусками юколы, а через месяц новому хозяину хватало взгляда, чтобы собака понимала, чего от нее хотят.
Овчарка эта была огромного размера и очень мощной. Пенёк приспособил на нее алык, какие шьют из нерпичьей или лахтачьей кожи для ездовых собак, привязывал к нему береговой конец невода, давал команду «Стоять» и с набранным на лодку неводом с помощью вёсел уходил на течение, распуская по воде невод. По мере передвижения лодки собаке давалась другая команда, и она шла с привязанной веревкой по берегу параллельно сплавлявшейся лодке. Когда необходимо было притоняться, хозяин опять командовал собаке: «Стоять!», невод с уловом течением прибивало к берегу, а Пенёк закруглял «морской» конец и, закрепив его на берегу за предварительно вбитый кол, бежал помогать овчарке, которая упиралась что было силы, удерживая невод с рыбой.
С овчаркой не надо было делиться доходом от рыбалки, она не прогуливала и не болела с похмелья, не требовала никаких социальных гарантий. Варёной рыбы да высушенной медвежатины ей хватало вполне — лучшего помощника не придумаешь.
К слову сказать, и местных медведей она тоже не боялась, гоняла их во время рыбалки, умудряясь уворачиваться от когтей. Рассказывали, что она якобы загрызла молодого медведя, но сам я этого не видел, поэтому кажется, что это всё-таки преувеличение.
…Тапанану тогда повезло — в процессе метания медведь тросом уже почти перетер дерево. Ещё бы несколько раз крутнулся, и был бы на свободе — дальнейшее представить можно, но не стоит.
Отпросив у Гертамоныча брата и его друзей под свою ответственность, мы решили на корякском бате, выдолбленном из огромного тополя, с помощью дощечек переплыть озеро и обследовать территорию. Но когда доплыли почти до середины водоёма, внезапный ураганный ветер поднял большие волны, как на море.
Дощечки оказались бесполезными, и мы, побросав их на дно бата, пытались удержать равновесие, чтобы не перевернуться.
Ветром нас унесло от цели и выбросило на правый берег. Закрепив бат на берегу, мы пошли по песчаным косам, усыпанным отнерестившейся разлагающейся неркой. Вдоль береговой полосы мы разглядели в разных местах четырех медведей, безмятежно бродящих среди сидящих на берегу белоплечих орланов, и решили не увлекаться прогулками среди косолапых, а возвращаться назад, — потому что ветер так же внезапно утих и озеро успокоилось.
Примерно через день мы покинули озеро, выйдя в путь с рассветом, и к обеду уже были на том месте, где нас высадил Бородулин-отец. Встреча была радостной — родители всё-таки за нас волновались: за шестнадцать дней ни единой весточки…
Для нас двоих эта прогулка была не только развлечением, но и своего рода проверкой на живучесть в агрессивной среде.
Александр Бородулин и сейчас профессионально занимается охотой в тех же местах, а я как охотник-любитель уже объездил почти всю Камчатку, поэтому есть возможность вспомнить и другие, не менее интересные случаи.
Напарник
Виталий Безуглов по кличке Амен прожил всю жизнь на Камчатке, в Корякском автономном округе, а если точнее — в его «столице», посёлке городского типа Палана и окрестностях.
По паспорту Амен писался русским, но в жилах у него преобладала туземная кровь — мать была чистой корячкой и женщиной, мягко говоря, пьющей (есть такая особенность у основной массы коренного населения).
Отец Амена не относился к местной национальности и из-за какой-то болезни умер рано. Все пятеро детей (где третьим по возрасту числился наш герой) были предоставлены сами себе — благо, на Камчатке при обилии рыбы, дичи и дикоросов умереть от голода можно только из-за лени.
Все братья и сестра были очень похожи, но Амена — единственного, природа наделила неимоверно кудрявой головой, в которой и мозги были под стать волосам.
Сосед Безугловых, владелец моторной лодки, имел неосторожность прокатить Амена по реке ещё ребёнком, поэтому и цель в жизни у него определилась с малолетства.
На лодочной станции он был для более взрослых в качестве «помогайки», хотя вел себя со всеми как равный — даже с пожилыми лодочниками общался на «ты», что было для непосвящённых несколько необычно.
Если Амена просили куда-нибудь сбегать, он ставил условие: «Дашь порулить на лодке — сбегаю».
Скоро на лодочной станции он стал своим — помогал носить и устанавливать на лодку моторы, подносил баки с бензином, вёсла и другую амуницию, и только ему одному из всей шпаны, болтавшейся вдоль реки без дела, некоторые владельцы стали доверять румпель. Амен просто бредил рекой.
Школа для нашего героя была каторгой, он постоянно прогуливал, но его тянули за уши из класса в класс до получения аттестата зрелости — установка партии и советского правительства запрещала портить статистику в части всеобщей образованности. Амен вовсе не был дураком — наоборот, он отличался любознательностью, рассудительностью и даже где-то мудростью не по годам. Однако все эти качества никакого отношения к школе не имели.
Кроме того, с возрастом у Амена очень уж сильно развилось чувство собственного достоинства — никогда не давал себя в обиду, был ершист, но при этом юмором не обделён тоже.
Частенько с такими же «беспризорниками» Амен уходил в походы на много дней, взяв с собою сухари, соль, сахар да старую незарегистрированную одностволку шестнадцатого калибра, с помощью которой добывал себе остальное пропитание и отпугивал назойливых косолапых.
С коряками и ительменами он дружил, даже добирался летом пешком до оленьих табунов. Поэтому от хозяев тундры и узнал места скопления представителей флоры и фауны, научился всему, что они умели, и частенько вызывался проводником для «бледнолицых». Так, насмотревшись ковбойских фильмов, Амен называл охотников славянской внешности, любивших побродить с ружьем по живописным окрестностям.
Как правило, при движении на моторной лодке в сезон охоты один управлял, а один — два стрелка сидели впереди и палили по взлетающей с воды дичи.
Патронов не жалели — дымный порох «Медведь» был недорог, а дробь лили самостоятельно. Заряжали их столько, сколько казалось нужным. Естественно, с учётом того, что часть уходила на расстрел опорожнённых бутылок, бросаемых вверх «на спор», а иногда и на «интерес» — любимое развлечение охотников-любителей.
Пока старшие товарищи не приняли «на грудь за охоту», они управляли моторами сами, давая Амену возможность пострелять из их ружей. А стрелял он по всему, что двигалось.
Лодка на полном ходу идёт по протоке — уток нет, а Амен бахает направо и налево. И на каждый выстрел рулевой сбавлял ход с вопросом: «Куда стрелял?», получая ответ: «А льдинка… А мышонок…». Ворон Амен вообще никогда не пропускал — на них и отрабатывал мастерство, раньше это поощрялось. За одну убитую ворону в охотобществе при предъявлении доказательств — вороньих лапок — давали два заводских патрона, поэтому, благодаря этому умудрялся увеличивать боезапас. И в конце концов так научился стрелять, что в Палане пошла гулять из уст в уста поговорка с корякским акцентом: «Где Амен побывал — там утка нету».
Потом, уже на стане «бледнолицые», изрядно хлебнув горячительного, вооружались сами, а за румпель садили Амена, который лихо гонял по протокам, с природным чутьём обходя мели и коряги, поднимая в воздух стаи пернатой дичи.
Помогая взрослым в ремонте моторов, Амен всё схватывал на лету, до чего-то доходил своим умом. И в конце концов в этой сфере превзошёл своих учителей, чётко определяя неисправности только по одному звуку двигателя.
Свой первый «Вихрь» Амен собрал из запчастей, которые набрал у всех понемногу. Этот первый мотор держался на каких-то проволочках, заводился со «шкертика», но был абсолютно надёжен.
Редко кто из приезжих знал местные условия, а местные — любили выпить, поэтому и относились к поездкам, мягко говоря, безалаберно. Некоторые умудрялись даже совершенно новые моторы в пути выводить из строя. И если бы не было рядом Амена, который всем всё чинил и выводил лодки из штормового моря, то и последствия могли быть для некоторых говоря мягко, плачевными.
Неспокойное Охотское море с приливами свыше десяти метров требует к себе особого отношения.
Основной валютой в то время был «черпак» — именно в Палане прижилось такое название бутылки водки. Все мерилось именно им, поэтому Амен тоже иногда употреблял, но не в пример другим: несмотря на то, что был мал ростом и лёгок, как пушинка, мог выпить много и долго не пьянеть. В таком состоянии он садился за мотор и носился по реке со всевозможными пассажирами, которые обеспечивали его бензином, съестным и выпивкой.
Даже бывалые лодочники не понимали, как Амен в любом состоянии умудрялся проходить мелководье в таких местах, где они пройти не могли, несмотря на многолетний опыт.
Река была мелкой и очень бурной — кроме опыта, который дело наживное, нужно ещё иметь и чутьё и способность «видеть» воду, чтобы по ней ходить на моторе, а не таскать лодку за собой на верёвке.
А когда на реке мотор вдруг выходит из строя — чаще всего на порогах, где обламывает лопасти на винте, вёсла и шест не всегда помогают — за секунды мощное течение выносит неуправляемую лодку под заломы. Тогда нужно просто прыгать за борт и плыть к безопасному месту, бросая всё. Не всегда лодку можно сохранить в целости, да и вообще не всегда можно остаться живым в таких ситуациях — люди тонули регулярно.
Винты на лодочный мотор «Вихрь» были страшным дефицитом из-за особенности реки и представляли собой предмет спекуляции.
Был случай, когда один начинающий любитель лодочных прогулок купил новенький «Вихрь», получил посылку с десятью винтами и ни с кем не поделился, несмотря на уговоры.
Но далеко этот упёртый жмот не отъехал, переломал все десять, штурмуя первый же от лодочной станции перекат в ста метрах выше по течению — под хохот пьяной братии, расположившейся на зеленом бережку с водкой и закуской.
Каждую весну после охоты примерно на месячишко Амен уезжал «жениться» в национальные села Лесную или Воямполку, расположенные за сотню километров от Паланы — правда, одно на север, другое на юг от окружного центра. Там наш герой развлекался с аборигенками.
Об этой его слабости знали все, и на вопросы несведущих, куда подевался Амен, поясняли: у него в это время года, как и у оленей (оленеводство тогда было основной промышленной отраслью района, пока ее не загубили) начинается «гон», поэтому от «нерпушек» (так ласково называл Амен своих возлюбленных) его сейчас не оторвать.
Конечно же, Амен никогда ни на ком не женился, но иногда после его гулек на свет появлялись детишки, которым в сельсовете присваивали отчества «Аменович» или «Аменовна» — временным невестам настоящего имени корякского донжуана знать было необязательно.
В Палане Амен был нужен всем — постоянно возил на охоту, рыбалку и просто попить водку на природе местных «инчилигентов» (так презрительно он называл чиновников разных мастей, которых в округе в связи с обретением суверенитета в начале девяностых развелось великое множество — одних генералов в посёлке городского типа Палане с численностью около четырех тысяч было около десятка), кому-то ремонтировал моторы, кому-то поставлял икру, нерку, чавычу.
Клиентов у Амена было много, поэтому он мог напиться и пропасть со связи, ломая чужие планы. Однако в запой не уходил — на следующий день был абсолютно работоспособен.
Бывало, что даже забывал забрать кого — либо с места отдыха — тогда пьяные потерпевшие тормозили проходящие мимо лодки, проклиная пропавшего собутыльника.
Лодку «Ока-4» Амен путём одному ему известных комбинаций купил у отъезжающего на материк товарища, после чего ее модернизировал, подняв транец на пять сантиметров. Проходимость сразу значительно возросла.
Смотрелась «Ока» во время движения завораживающе — объёмная и лёгкая морская лодка практически парила над водой. И никто не мог сравниться ни по манере управления, ни по скорости с Аменом, лихо летающим по водной глади — мотор он доводил до совершенства, всё время экспериментируя, приспосабливая к нему запчасти от другой техники.
Правда, бравада иногда выходила ему боком — был случай, когда он посадил в лодку студентку из Киева, приехавшую со стройотрядом поднимать экономику Корякского округа. Но, будучи не совсем в форме, после приличной дозы «допинга», забыл выключить скорость перед заведением двигателя и дёрнул стартёр.
Мотор взревел, лодка резко пошла вперед, и Амен вылетел за борт. Однако ручку стартёра со шнуром он не отпустил, и лодка около пристани стала выписывать круги вместе с хозяином, который напоминал развевающийся флаг.
Студентка визжала, мужики на лодочной ржали… Затем двое добровольцев на второй лодке подъехали к взбесившейся «Оке», повторяя круговые движения, один прыгнул на неё, как каскадёр, и заглушил двигатель. Выловив похожего на половую тряпку Амена, залили в него водку прямо из горлышка — всё-таки осень, и водичка в реке была совсем не черноморской.
Хорошо, что «пловец» не отпустил ручку стартёра — иначе лодка, выписывая круги, могла бы проехаться и по нему, что могло стать несовместимым с его разгульной жизнью.
Только один человек имел на Амена какое-то влияние — старшая сестра Анька, которую иначе никто и не называл, хотя разница в возрасте между ними была лет в десять. Такие дамы в Палане составляли фонд «особо одарённых личностей», которых знали все. Она была заядлой рыбачкой и ловко стреляла из ружья, знала все ягодные и грибные места, была заводилой везде, в том числе и в предвыборных кампаниях. И это проявилось в ней после того, как прошла определенный период жизни, где была обыкновенной алкоголичкой и частенько милицейские патрули вытаскивали ее в бессознательном состоянии из всевозможных злачных мест с доставкой в «обезьянник» до вытрезвления.
Что произошло — никто не знает: Анька резко перестала пить, нашла себе молодого мужика местной национальности из Лесной, работящего и непьющего (очень большая редкость), даже зарегистрировала брак, после чего стала такой трезвенницей, что бывшие собутыльники ее просто боялись.
Она обрела совсем другое направление в жизни и гоняла бичей не только фигурным пятиэтажным матом — могла применить и рукоприкладство.
Эти же методы Анька применяла и к братьям: она навела идеальный порядок на месте их рыбалки, где, пользуясь привилегиями малочисленных народов, они когда-то построили летнюю «резиденцию». Место это располагалось на слиянии протоки с основной рекой и называлось, как и сама протока, Безугловской. Здесь братья с сестрою ловили рыбу, делали для себя иногда лососёвую икру сверх выделенного лимита и постреливали на увалах глухарей, которых в этих местах было достаточно.
О медведях можно было и не говорить — они практически жили вокруг домика, Безугловы знали каждого чуть ли не в «лицо» и настолько к ним привыкли, что чувство страха практически не существовало. Было полное единение с окружающей природой и стабильное противостояние человека и зверя, не переходящее без нужды в кровопролитие.
Медвежий воспитатель
Будучи сам заядлым охотником, я часто, проезжая мимо Безугловской на лодке, останавливался попить чайку, а иногда и на ночёвку.
Однажды возвращаясь домой почти ночью, я решил не испытывать судьбу из-за отсутствия видимости и завернул в протоку, где располагалось хозяйство Безугловых, на ночлег.
Встретила меня Анька, а Амен уже спал. Около печки вдоль стены на натянутой проволоке висела для просушки его одежда.
Глотнув чай с чагой и закусив бутербродом из свежеиспеченной лепешки с малосольной икрой, я бросил на полати свой кукуль и вырубился.
А часов в пять утра Анька стала будить Амена, чтобы он прогнал медведя, который залез в накопитель для рыбы, сооружённый прямо в воде на отмели из старых металлических сеток от кроватей, и уничтожает вечерний улов.
Амен отмахнулся от нее, а я пошутил, что медведи тоже иногда хотят кушать и с ними нужно делиться. Но Анька со страшным матом вылетела на улицу и, схватив шест от лодки, побежала спасать рыбу.
У нас с Аменом сон как рукой сняло. Мы схватили ружья и бросились следом ее спасать.
Но прибежали к шапочному разбору: Анька на наших глазах уже успела шестом огреть медведя, откусывавшего рыбьи головы прямо в накопителе. Медведь взревел и понёсся наутёк, но Анька не отставала и продолжала колошматить его, приговаривая: «Да задолбал ты меня уже, сколько можно тебя гонять, в следующий раз вообще прибью…» И все это обильно связывалось непередаваемым фольклором.
Медведь, убегая, обделался и, поворачивая иногда назад голову, издавал жалобные рыки, смешанные с возмущённым ворчанием.
Стрельнув пару раз в воздух для поддержки напутствий Аньки, мы обозвали её «дурой» и пошли спать дальше.
Однако Анька уже не легла, а принялась готовить нам завтрак — жарить из попорченной медведем рыбы «коклеты по-корякски» — то есть пропускала рыбу через мясорубку вместе со шкурой, отчего они приобретали вкус по мне, так просто изумительный.
За завтраком Амен намекнул, что неплохо бы похмелиться, и не мог бы я порыться в своей лодке, да найти там что-нибудь «вкусненькое» для поддержки здоровья. И чтобы «добить» меня до конца, рассказал, что вчера в Палану из тундры приехали оленеводы, напоили его какой-то бурдой с мухомором, от которой у него напрочь отключились мозги, и в таком состоянии он поехал к рыбалке, а в устье своей протоки перевернулся на лодке и пошел ко дну…
— Ох, Петрофф, я чуть не «погиб»… Как перевернулся — не помню, чувствую — течением по дну тащит. Глаза открываю — рыбы плавают, ну думаю, конец мне — если б не корча, Петрофф, меня б уже не было — еле выполз по корче на берег…
Его манера подачи происшедшего не вызвала у меня сочувствия, а больше развеселила. Хотя я знал, что Амен — большой ходок по морям и рекам — сам плавать, как и основная масса аборигенов, не умеет, все равно пошел к лодке и достал заветную фляжку отметить чудесное спасение. Тем более лучше закуски не придумаешь, чем Анькины «коклеты» на черемше.
Что касается бурды с мухомором, то во времена сухого закона действительно для большей дури некоторые коряки добавляли в брагу мухомор, который привыкли жевать с детства. Но для «бледнолицых» этот напиток мог стать последним.
Глухариные приколы
С Аменом еще в детстве нас связала охота. Он был старше меня на пару лет, и я умудрялся зимой очень рано вставать, чтобы составить ему компанию — на беговых лыжах пробежаться по долине реки Мехакино, отстрелять нескольких куропаток и даже успеть в школу.
В четырнадцать лет у меня уже был юношеский охотничий билет, а отец подарил мне на день рождения одностволку. От Амена я научился правильно экипироваться для охоты во время мороза — особенно в части обуви, чтобы и бегать быстро, и ноги не замерзали. Для этого брались кирзовые беговые лыжные ботинки на пару размеров больше, кипятились на костре в кастрюле с нерпичьим жиром, после чего влага им не была помехой. На ноги надевались шерстяные носки, на носки — целлофановые пакеты, поверх ботинок натягивали старые синтетические носки, чтобы через шнуровку снег не попадал вовнутрь.
На беговых лыжах было гораздо легче передвигаться — в морозы снег становится плотнее, и лыжи на жёстком креплении лучше катятся. Ногам же — как в печке.
Как-то в воскресенье с рассветом мы вышли за куропатками, обрядившись в самодельные белые маскхалаты, сшитые из простыней. Нашли свежие глухариные следы, которые стали распутывать у подножия сопки в березняке. Но глухари нам не дались, дружной стаей — штук в двадцать — взлетели над деревьями вне зоны выстрела и тяжело, как гружёные бомбардировщики, улетели в западном направлении.
Не торопясь, мы вскипятили чайник и поели, давая стае возможность успокоиться.
Чтобы не загружать рюкзаки тяжелыми продуктами, питались мы по аменовскому рецепту, который он вычитал где-то в охотничьем журнале. Перед выходом поджаривали на сковородке муку до светло-коричневого цвета, ссыпали ее в жестяную банку из-под растворимого кофе. Брали с собой ещё сливочное масло, сахар и чай. Вскипятив чайник, насыпали в кружку жареную муку, бросали сахар и масло и заливали чаем — получалась очень питательная и вкусная масса, заменяющая нам и первое, и второе, и третье. Правда, после этого всё равно пили чистый чай с конфетами.
В поиске глухарей я пошёл по левому, а Амен — по правому склону сопки. Договорились встретиться на спуске к реке.
Природа в этих местах радовала глаз: вокруг нагромождены небольшие возвышенности, не превышающие двух сотен метров над уровнем моря, покрытые сплошь каменной берёзой со стволами в диаметре порой больше метра, высотой метров до пятнадцати и с очень раскидистыми общими кронами больше десятка метров в окружности.
Внизу из снега торчали кусты шиповника и рябины, на которых висят замороженные ярко-красные ягоды — лакомство глухарей и другой пернатой живности. На ветках берёз лежал снег, поэтому при передвижении их лучше было не задевать, чтобы не схлопотать по затылку падающими снежными комьями.
Был ослепительно яркий день, вокруг долбили старые деревья дятлы и перелетали с места на место с веселым щебетанием стайки разноцветных мелких птичек. Кругом переплетались заячьи тропы, редкие следы соболя, горностая, много мелких следов леммингов, живущих глубоко под снегом и, конечно же, лис, питающихся ими.
Идешь на лыжах и получаешь истинное наслаждение. Правда, не до наслаждения в местах, где приходится буквально ползти по пухляку вверх на сопку, обливаясь потом, а потом скатываться круто вниз, лавируя между деревьями и преграждающими дорогу горизонтальными ветвями.
Был случай, когда, повесив на правое плечо свою вертикалку вверх стволами и со спущенным предохранителем (в любую секунду ждешь взлета глухаря, куропатки или прыжка затаившегося зайца) — я спускался вниз и, не рассчитав скорость, чуть не налетел на берёзу, резко отвернув влево. Из-за этого ружьё слетело с плеча. Я инстинктивно решил его поймать, но неудачно — задел за курок, отчего ружьё, выстрелив, воткнулось прикладом в снег. Я упал рядом лицом вниз и просканировал в уме свое тело — вроде бы мимо! А, встав на колени, обнаружил, что дробь прошла под мышкой, оторвав кусок маскхалата. Впредь при таких передвижениях я про предохранитель не забывал.
Пройдя километра два и, не обнаружив глухарей, в условленном месте стал ждать напарника.
Через некоторое время подошел и Амен. Передняя часть его маскхалата сверху донизу была покрыта желтоватым льдом, и я задал вполне логичный вопрос: «И где это в такой мороз можно лужу найти?»
Оказалось, что в поисках стаи Амен зашел в редкий молодой лесок, обнаружил на снегу много лунок, подошел к одной из них, соображая, что это такое, а потом решил справить в нее «нужду по малому».
Это было большой ошибкой — изо всех лунок, как по команде, со страшным шумом вертикально стали подниматься огромные туши глухарей, один из которых чуть не снёс Амену голову. Тот от неожиданности и страха упал в снег на спину, но, что удивительно — мочиться не перестал, обделав себя с ног до головы.
Во время рассказа Амен криво и как-то затравленно улыбался, вставлял иногда нехорошие выражения, обещая найти и уничтожить всю стаю. Закончил он словами: «Блин, хочу остановиться, а не могу — организм заклинило. Лежал, пока вся жидкость из меня не вышла — и нахрена я выпил столько чая?». Я не удержался и пошутил: «хорошо что не додумался справить над лункой нужду „по большому“ — мог потерять целомудренность».
На охоте был поставлен крест: Амену в ледяном панцире я посоветовал бежать домой напрямую, пока не отморозил свое мужское хозяйство, а сам пошёл вдоль реки погонять куропаток.
И действительно, частенько глухари в случае опасности падают с высоты вниз, оставляя на поверхности снежного покрова едва заметный след.
Позже на Жиловой (ответвление реки Воямполки) у меня был похожий случай.
Во время подледной рыбалки на микижу надоело сидеть над лункой, и я решил сходить подстрелить куропатку, которая только что перелетела речку и уселась в кустах. Надев лыжи я подошел на расстояние выстрела, добыл ее и вернулся назад.
Мужики, сидевшие на лунках, спросили: «Ты в глухаря стрелял?», я ответил отрицательно и продемонстрировал трофей.
Вопрос был задан неспроста — как оказалось, когда я стрелял, рядом пролетал глухарь, который после выстрела упал вниз.
Убедившись, что рыбаки меня не разыгрывают, я вновь зарядил ружье и пошел проверить местность.
Глухариных следов было много, но все — не первой свежести, а свежий я нашёл лишь в одном месте: как будто глухарь зацепился за снег пузом и полетел дальше.
Я обошел все вокруг, даже покричал и похлопал руками, чтобы спугнуть прячущуюся птицу, но никто не взлетел. Тогда вернулся опять к тому месту, где обнаружил след.
Присмотревшись, заметил в лунке торчащую из под снега маленькую чёрную точку — кусочек пера, и всё понял — здесь он, голубчик, под снегом.
Мочиться на глухаря я не стал, вспомнив случай с Аменом — сначала была мысль чуть отойти и выстрелить прямо в лунку, но, подумав: «Зачем тратить патроны?», наклонившись, правой рукой сквозь снег удачно схватил глухаря прямо за шею и поднял вверх.
Это был огромный тяжёлый чёрный самец, который стал когтями рвать на мне одежду и бить крыльями. Но я даже не бросил ружьё, которое держал левой рукой, правой передавил ему шею и продержал так несколько минут, пока он не «успокоился».
Подойдя к мужикам, я гордо бросил на нарты трофей. Удивлению их не было предела: с их слов, слов бывалых таёжников, о таком способе добычи глухарей — без единого выстрела — они ещё не слышали, что мне было крайне приятно.
Тут, наверное, к месту коротко упомянуть и второй интересный случай, происшедший тут же, на Жиловой, и тоже во время рыбалки на микижу.
Микижа здесь особая, ее размеры впечатляют. Поэтому жители Воямполки — ближайшего села — делают и снасть особую: запаивают четыре крючка в латунь от охотничьих гильз и привязывают полученную таким образом блесну к леске «нулевке». Блесна получается массивная, и груз уже не нужен.
Микижа ловилась как на подбор — как раз по ширине снегоходной нарты, поэтому замороженную на снегу рыбу складывали на нарты, как дрова, и увязывали веревкой.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.