Бесплатный фрагмент - Диалоги с самсарой

1. ЛОВУШКА ДЛЯ ДУШ

Город без солнца

Евласилом, бесполый сын Луны,

Трамвайное кольцо — петля на шее,

Раскопанный асфальт сродни траншее.

Твой древний город — в поисках весны.

Играет на свирели апатрид

Как в феврале ветра рассвирепели.

Твоё палаццо на плечах кариатид

Скрипит под звуки апатридовой свирели.

Светало, но не брезжило ничуть,

Цвело и постепенно отцветало

В свинце Невы, желая утонуть,

Седое Время, лезвием кинжала

Невидимые вены растворив.

А что же город? — Юн и пьян и жив.

И завтра всё готов начать сначала.

Пирамида (Колесо самсары)

Я называл шезлонг лонгшезом,

А пер-ла-мутр — Пер-Лашезом.

А перлам-утреннее хмарево

Вплетал я в буквенное варево.

Как брюки клёш, галоши — Кеше,

Дух Махариши — в Марракеше.

Как Пердурабо буераками

Подъехал на ослице к раковине.

Я называл лонгшез шезлонгом.

Луна звенит, пустая, гонгом.

По ком колокола в Гонконге?

По ком в Бангкоке и в Меконге?

Я статус-кво прозвал «де-юре».

Де-факто сплавил дяде Юре,

А папе Карло в Монтевидео

Из Монте-Карло выслал видео.

Из трубки выдувал дифтонги я,

Мотался в Буркина Фасо.

Фэйс Буркина не видя, в Конги я

Катил сансары колесо.

Читал и ноты и нотации,

Жёг облигации Констанции

И к пирамиде из грамматик

Привешивал я с боку бантик.

Клей

Я слишком стар, чтоб нюхать клей,

И слишком молод — образумиться.

Кара оглы, кoра кулей.

Всё зарастёт, всё образуется.

Всё устаканится, срисуется,

Срастётся и нормализуется.

Из переулка — будет улица,

Проспект, и площадь пристыкуется.

Присовоку́пится, помножится,

Ворсистой шкурой станет кожица.

Поэт-романтик — шкурой ссучится,

Грехопадёт великомученица.

Я слишком молод, чтоб извериться

И слишком стар, чтоб — изувером.

Всё непременно перемелется

И будет — хлебом, с камембером.

Наперебой — конгрессы, форумы,

Бальзак, Золя, Бодлер с Флобером.

Големы тут, а после — горлумы

И браконьер с карабинером.

Слова, слова. Фломастер пыжится.

Суть сутей — не для протокола.

За ятью, глядь, отпала ижица,

Вуаль бумаги проколола.

Вот пряжа слов — реальности вуаль

И инженю, в обнимку с этуаль.

Метр-д-отель, сглотнувший монпансье,

Кафешантан. В пенсне — конферансье!

Унты

Оставь, о Лезбия, лампаду

Близ ложа тихого любви.

— А. С. Пушкин

Приятель мой, свидетель лебеды.

Седьмой билет, по выбору из пачки.

Лишь хнычет Том о тщетности заначки.

И бедуины, прут в Белиберды.

Иных уж нет, а те уже далече.

И — руки в боки — космос глух и нем.

Апологет, собравшись в Вифлеем,

Из рамки вынет фотографию предтечи.

И я — местоблюститель пустоты.

И ты — Юдифь, глазами Олоферна.

Жизнь зашифрована рукой олигофрена,

Обутого в нанайские унты.

Тонтон-макут, винил твоей пластинки

Ведёт иглу от центра до каймы.

Глазами престарелой палестинки

Отлакирован миф рассветной хохломы.

Ты — потакай мне, я же — потрафлю.

Священнодействуя, кощунствуем в соитьи.

Что может быть содома соблазнительней,

Когда ты теннисную нюхаешь туфлю?

Четвёртой производной парафраз,

Намёки смыслов и — песок сквозь пальцы.

Де Помпадур, присевшая за пяльцы,

Зачнёт потоп, который после нас.

Зажги лампаду, я же — воскурю

Секретный фимиам витиеватый

И, Лесбия, нараз обрадобрю

Свой лунный лик и промысел пернатый.

Останутся когда-то не у дел

Разорванные штрипки от сандалий.

О, Дионис, как весел твой удел

Полнощных кутежей и сатурналий!

Боржоми (Между стрелок)

[1]

Рыба ребра. Глыба серебра.

Ветвь сети превращений до-бра-изо-зла-и-зла-из-до-бра.

Вербена на дне кофра.

Рост цен на услуги охочим до ласк джентльменам.

Пена, она у рта.

Язык — Афродита, сребрящаяся, нагая.

Вот так загибают салазки артюры-рембо своим поль-верленам,

В тщательно смазанные замочные скважины вставляя ключи от рая.

[2]

Как, зы, зороастральный плекси-глаз

проклюнулся на нас из небесилова.

Потом оттуда вышел нагло твёрдый член, и — раз —

и Ипполита изнасиловал.

Молчит об этом Ипполит, молчит и Тит,

умаявшись от молотилова.

И в темноте таится сей мистический бандит

и где-то плачет мать, которая раст [л] ила его.

[3]

Рубить, сажать, лудить, паять, гореть в аду

И, починяя примус, пить просекко и боржоми.

Дробить руду, дудеть в дуду, бродить аллейками в саду,

Вкушая в райских кущах торт от Папилломи.

Таков удел

Предвиден был

Жуира жизни, жалкий.

Оков надел наркомвнудел

И конвоира присовокупил

К употреблению весталки.

Грубить, лажать, других и само-услаждать,

притом употребляя.

Мотая нить на ус, седобород, да, бес в ребро, успевши только лишь промямлить «бля, я…»

Успевши только лишь пролепетать, прошелестеть страницей кодекса.

Успевши только душу променять на отражение Роллс-Ройса между стрелок «ролекса».

Узревши фавна средь кустов, помчаться вскачь стремглав и опрометью — за.

Догнав, до самых петухов наказывать за то, что — егоза.

Сегодня ты — Феличита Гранитных Трав, а послезавтра ты — Космический Складавр.

Когда бы мне хватило десяти обличий, бодался бы, как пьяный Минотавр,

В дубовой рощице, там, где в кустах наказан фавн, дразнящий глаз ноздрю.

Бля, я… пожалуй, рифмы раб, ужо уста салфеткой промокну, пропевши небу песню про-blue-you.

Рыбий жир

Ты принимаешь рыбий жир,

Прислушиваясь к дождевой морзянке.

Родзянко, морщась, делает укол.

Красная Шапочка, чёрный тапир.

Сен-Жюст теряет доверенный меморандум по пьянке.

Нацболы бросают бомбу на переполненный жирующими нэпманами танцпол.

Ди-джей, пощёлкивая пальцами, приплясывая, пианинит чёрно-белые кеды.

Вшей, клещей, галок-пингвинов.

Восемнадцатистраничный опус о Гамадрилиане публикуют седобородые бреды.

Идёт снег редуцированных в пук уникальных снежинок амфетаминов.

Береста,

На которой выколот план ограбленья сберкассы.

Медсестра,

Корсет которой имеет ввиду Черкассы.

Механика секса.

Зашитые в чёрную кожу рабы.

Мастер с плёткою, в маске Зевса.

Ритмы тамтамов. Римско-афинский сценарий хлеба и зрелищ для голытьбы.

Мнемоника Ксеркса.

Зов походной трубы

Собирает фаланги в поход. Хищен клюв базилевса.

Глаз вампира запеленгует возможное появление капельки крови из потрескавшейся губы.

Возвращение эврики

Писать с натуры стало в лом.

О чём писать? О том о сём,

О гребле сломанным веслом,

О сусле, пролитом ослом?

О луже, вспоротой, как брюхо, колесом?

Как славно тюкать в темя молотком?

О том, что прёт великий перелом

И — кубарем, и даже — кувырком?

Как воткнут револьверный ствол в лимон.

Как стол поставлен на попа́, а поп — Гапон.

А на столе — свеча, горит, всё ярче-горячей,

А за столом сидят — апостолы ячей.

В столе — трактат о превращении вещей

И комната — условность пустоты,

Сигарный дым и оперстнённые персты,

Диск телефона, в трубку дует сутенёр.

Тринадцать сущностей — всё тот же коленкор.

Антенна гнётся разноцветностью ветров.

Сегодня Сидоров, проснётся бодр Петров,

Не ощущая с прошлым связи.

Что время? — нашинкованный лосось.

Мы сдвинули слегка земную ось,

Телегу выдернув из грязи.

«Как ждали малого, как много удалось!»

По фазе съехавши, сливаемся в экстазе.

Лимон луны в стакане на столе.

Слюны стекло с клыков с поллитра, на стекле.

Как жёлт луч света в треснувшем пенсне!

Верхом на лошади, скакали на коне,

Мы тет-а-тет, оставлены одне,

Жалеть, что табор в небе, не в окне.

Фломастером

Вот они, текстики.

Вот она, твоя голова, бейсбольною кепкою очерченная.

Головень твоя, мазо-садо́вая, к дьявольщине донельзя доверчивая.

Глазенапы навыкате, нолики, часовыми стрелками само-перечеркнувшиеся в крестики.

Голоса, голоса, голоса…

Наискось

Чёрным фломастером по белым обоям облакобетованности — полоса.

Наизнось

Фонтанируя осаннами, входит в экстаз изрезавший кожу бритвой культовый жрец.

По заснеженной проволоке мягко вальсирует, балансируя, мёрзлого воздуха Полный Песец.

Наикимлн Фатц, кастрированный оборотень-брадобрей…

В королевстве кривых зеркал открывают театр исчезающих в полдень теней.

Исчезающие в полдень тени переходят в Зазеркалье через искривлённые зеркала.

И только ты исписываешь иероглифами плоскость выпукло-вогнутого небесно-купольного стекла.

…

У небесилова нету конца,

Нету начала.

Антуанетта Зилова спала с лица,

Проглотив пару фунтов мочала.

Дописав до конца, что оставим фантазии прочих,

За бутылью винца до ветвящихся строчек охочих?

Окончанье стиха в клюве в чащу унёс почечуй.

Потчуй ворохом пошлых метафор нас, ветер, слепой тихобздуй!

АБАБ-20

Всё закончено. Перевёрнута последняя страница.

Страница первая, целомудренно голая, покрывается мурашками.

Всё заколочено. Передёрнута пресловутая стран-ни́ца.

Граница дозволенного нарушена выскочившими из вещмешка запятнанными ночными рубашками.

Автомат так уютно уткнулся прикладом в плечо оружейника Стечкина.

Сумка с корреспонденцией натёрла плечо жизнью потрёпанного почтальона Колечкина.

Наркоман Авенир Фиалковский натягивает на физию лыжную шапку с прорезями для глаз.

Капитан Коробейников, присоединяясь к оргии фетишистов, облизывает губы и напяливает противогаз.

Снедаем сомнениями, Филистимлянин уступит дорогу собственной тени.

Порт-о-Пренс засыпает и просыпается, окружённый пиратскими кораблями.

Воспоминания о несбывшемся будущем преданы огненной ржавчине лени.

Белое с чёрным, хихикая, предлагают друг другу меняться ролями.

Вычтем секретные письмена, проступающие на коже.

Выпьем до дна среброкубки, наполненные индукторами метаморфоз.

Выстрелим потом страсти, кинокефалами связанные, на прокрустовом ложе,

Лающими на пролетающих мимо мух и стрекоз.

Выведем строки, зарифмованные по схеме АБАБ, ААББ или АББА.

А после, насытившись, выпишем строк восемнадцать, белым грехом.

Строчки последние две проступят татуировкою на коже выстеганного мною прораба.

Строчка двадцатая будет горбатой невестой, где-то подцепленной лыка не вяжущим женихом…

Этюд о Логосе и прочих материях

Невдохновлён природой пустоты,

Необольщён изнанки обещаньем,

Лишь освещён приполустаночным прощаньем…

Лети, мой призрак, сжав в горсти персты,

Наполненные скудным подаяньем.

Материя, тягуча и густа

Как матерщина — на устах префекта.

Икс, игрек, йод, божественна трифекта.

На этажерку сброшена горжетка

И ждут любви жоржеткины уста.

Черпак, колпак, кому-то — смысл и смак,

Тебе — хрусталь, дробясь пыльцою звёздной.

Раб рифмоплётства, был задушен прозой,

Банальностью, оплошностью курьёзной,

Икс, игрек на заборе. Твёрдый знак.

Твой труд был мавр, давший миру мел.

Стал не у дел, отшлёпан шомполами.

Мы стали шёлковыми, гулко куполами

Пустыми звякали, связавшись рукавами

Пока лосось на блюде индевел.

Сошед с гуся, вода была блестяща.

Реалий пук торчал окрест и далее.

Реле реалий не передавали,

Чуть-чуть зомбировали, несколько скандалили,

Неся желе по венам телеящера.

Челнок, шесток, кому-то — яд и ртуть

Взрастут татуировки — хризантемами.

Жрецы между собой мухлюют с терминами.

Февраль, вдохнувший в город хлад и жуть,

Жонглирует в ночи ветрами северными.

А чистый Логос? Вновь уходит в путь

Сквозь фьорды бухт, ветвистыми расселинами.

Хрустальная балалайка

[1]

Жозефина Горемыкина, каннибалка-лакомка,

Отдайся мне.

Вильгельмина Доремифасолина, хиромант-недотыкомка,

Покайся во сне.

Покайся, тебе… скидка выйдет.

[2]

Патрик Лемаж, московский оборотень, вернись ко мне.

Председатель правления объегоривает всех на свете и женится на свинье.

Интернатный питомец шаманом заводится в печально известные в народе кусты.

Глаза, проклюнувшиеся сквозь скорлупу коросты, пялятся на растопыренные персты.

Скрещиваю бабу Клаву я с Балаклавою, вот же попутал бес!

Смешиваю Филомену я с Агриппиною из-за восьмипудовых веласкесовских телес.

Смешиваю кислое с длинным я, в результате употребления разных типов колёс.

Мчится тачанка с юга, нахлёстывая, из апогея в апофеоз.

Тачанка с юга.

[3]

Киевский дядька дым кольцами серо-сизыми

Нанизывает на нафабренные усы.

Стягами по́ ветру веются мокро его осклизлые

Развешенные на осине трусы.

Зри, как сражается с этою лось осиною,

С дубом бодается глупый телец.

Дядька решает, не подкрепиться ли лососиною,

Выныривая из навешанных на усы колец.

Осень раскинется бузиной в огороде,

Смородин гирляндами, горстями рябин.

Пересчитавши цыплят в курятнике у дяди Володи,

Волк увидит на морду нацеленный карабин.

Жозефину засасывает светом, мистическим и красивым,

В нависший над городом злонамеренное НЛО.

Нам остаётся лишь, запивая котлеты пивом,

Беспомощно регистрировать это зло.

Goodbye, Жозефина.

[4]

Хрустальная балалайка Гаусса

Запиливает мощный дабстеп.

Рок-н-ролл готтентота.

Вчера ты — усталый водитель «Икаруса»…

А завтра — Аменхотеп!

Мечта идиота.

Возвращение Чёрного Духа

Вы назвали меня гедонистом.

Я послал Вас на троицын грех.

Я мечтал — загорелым горнистом.

Я имел у горнистов успех.

Я бродил, словно ёжик в тумане.

Я, икая, Икаром горел.

Я водил, словно вошь на аркане,

Любопытствующий спецотдел.

Окрестили меня маркитантом,

Балагуром на скользкой стезе,

Балансирующим на пуантах,

Крылышкуя, сродни стрекозе.

Стрекозлом, мезозойским складавром,

Я вальсировал, потен и пьян.

Уходил, дело сделавшим мавром,

Утром, ёжась, в промозглый туман.

Приходил, растопырив ходули.

Проходил, как любовь школяра.

Хали-гали, свирель моя, люли.

И в кофре — кобуры кожура.

Туфель стоптанных запах и ворох.

«Все там будем» и — вальс в унисон.

На запястьях — шнурки от кроссовок.

На рогах — штрипки чьих-то кальсон.

Вы назвали меня просто, Филей.

Я ответил огнём кастаньет.

По Москве я лечу дрозофилой.

По Парижу — горжеткой Жоржет.

Иногда же — фанерой, которую

Обкорнал ржавым лобзиком Клим.

Как же пользуем ангелов сворою

Эрегированный херувим.

Вы назвали наш век троглодитом,

Кали Юга ли, Баба Яга — ?

Век же вышел в жилетке, бандитом.

Хлыст и узкий носок сапога.

Качка бёдер и мускулы зада.

«Помпадур» и усы «Сальвадор».

Трубадур, бедокур, Ангел Ада,

Гладиатор, пират, матадор.

На арканах — рабы в чёрной коже.

Среди них — ваш покорный слуга,

Тень хмельного блаженства на роже.

И в носу — золотая серьга.

Вы назвали меня гармонистом.

Раздвигаю гармоний меха

В сладострастном порыве неистовом,

В бутерброде — греха и стиха!

Нефертити

[1]

При переливании из пустого в порожнее

Произошла утруска с усушкою.

Агроном Лысенко победно лизнул мороженое,

Скрестив кукурузу с гишпанской мушкою.

Фукидид Фукидидыч, присев, сделал фуки и дрюки.

Дормидонт Дормидонтыч, танцуя брейк данс, сунет руки в помятые брюки.

Кристобальд Христофорыч смешает картишки, врастая в жабо.

Марианна, пыхтя Беломором, крадёт портмоне из манто…

[2]

Швыряй горстями кокаин —

В толпы́ ликующей когорты.

Порты открыв на серверах,

Ори — до вздутия аорты.

Текут лучи из пирамид.

Куда же? В темя Нефертити.

И мы провидим ход судьбы

За гранью огненной финифти.

И мы предвидим ход конём —

В леса, за грань доски шах-мата.

И мы играем днём с огнём,

Засунув сельдь в карман бушлата.

[3]

У венценосного лица

Весной закапало с конца.

Зимою капало из носа

И шли тунцы, из Барбадоса.

    У саблезубого истца

    Болели летом чреслеса.

    Считал по осени птенцов

    Корнелий Усов-Леденцов.

На мо́зги капал капельдинер,

А шпрехшталмейстер шелестел.

Их по реке несло на льдине

На груде неподвижных тел.

    Усы Корнелия Камелия

    Навздрючивала бриолином.

    А параллельно, в это время я

    И кол тесал и бил клин клином.

И был пострел, везде поспевший,

Затычкой в бочках пив и вин.

А капельдинер, поседевший,

Сидел на льдине, как пингвин.

[4]

…А, дроболызнув, хлобыстнуть.

А, хлобыснувши, дроболызнуть.

И, изгвоздавшись, взбаламуть

Осевшую на дне бутыли истину.

Лишь нища говн, лишь днища суден.

Вершитель судеб неподсуден.

Великий Кормчий — неподкупен.

Великий Гад — уконтропуплен!

[5]

Длинные скачки́ по поверности свинцового глобуса, тщательно смазанного свиным жиром.

Экклезиастус Эридиус 3-й располосовал сожительницу кожаной плетью.

Юный император, во вкус правленья войдя, закусывает сперму трех кавалергардов вымоченным в бургундском вине инжиром.

Экклезиастус Эридиус 3-й, располосовав сожительницу вто́рую, ищет сожительницу третью.

[6]

Вышла на улицу, жмурясь от солнца ты, несколько эдак помятая.

Улица протекала безотносительно, о твоём экзистенсе навряд ли помя́туя.

Реальность равнодушна к окурку, упавшему на дно бутылки на кухне, зане

Родион печатает одним пальцем ундервудный трендифолос, одновременно старухе и мне.

Пробубнив, опрокинется, проколов, заколо́сится загогулисто, золотисто,

Перевыколпаковавшись, нахохленной выхухолью скукожится в руках аккордеониста.

Чёрный и белый драконы, нажравшись гадости, выписывают восьмерки, потом 69.

Сулейман же с Пантелеймоном пытаются выяснить, где начинается лифисис, где кончается леблять.

Где начинается эмансипация Недотыкомки,

А где стыковка тычинки, пестика, луковки и тыковки.

Вышла на улицу, а последняя утекла в Кривоколенный, да и — с концами!

Вот тебе, бабушка, и Юрьев Дэй, ознаменованный приземлившимися на Красной площади пришлецами!

Вопросы и ответы

Я спросил намедни Иегуду:

«Не силён ли ты в наречьи урду?»

Ничего не отвечал мне Иегуда,

Молчалив донельзя иногда.

Я спросил намедни Сасанида:

«Контролируешь ли ты своё либидо?»

Ничего не отвечал мне Сасанид,

В бороде волнистой утопая.

Я спросил у ясеня об осени:

«Отчего бывает лососина с просинью?»

Ясень, заслонившися кустами,

Опадал кленовыми листами.

Ты спросила про индейцев навахо.

Сдвинул я берет легионера наухо.

Наглухо зашторили зрачки

Чёрные шпионские очки.

Я спросил у абиссинца Спицына

О синице в кулаке А. М. Голицына.

Спицын бритым черепом покачивал

И заточку методически затачивал…

Возвращение комментаторов

возвращение к корням

развращение огня в м

отвращение от травм

причащенье к хоругвя́м

пулемётный бутерброд

пистолетный маскарад

сребросабельный парад

спецнавздрюченный афрунт

обольщенье юных дев

возвращенье оных лет

обещанье страшных кар

пресловутый дед макар

колумбийский кокаин

плексигласовый камин

шевиотовый тунец

принайтовленный истец

ускорение частиц

оцифрованных цариц

человек, жена, дитя

индикатор подкрутя

по реке плывёт ондатра

с ней четыре комментатора

девальвация рубля

сребросаблей порубля!

Архетипы

Мне достаточно слышать, что звон.

Мне не важно, где зазвенело.

Мне достаточно знать, что пластинку иглою царапает патефон.

Мне забавно, что и в Оранжевой волости зазеленело.

В пустоте — архетипы, а с них шелушатся мультфильмы идей.

От Морозки секретную весть расшифрует своей бородой Берендей.

В пустоте — архетипы, а с них шелушатся мультфильмы понятий.

Суковатою палкой тряся, Берендей отправляет по ветру пакеты заклятий.

Мне достаточно слышать, что стон.

Отстегавши кнутом, подключу к гениталиям электрический стимулятор.

И реальность кастрюлею слипшихся макарон,

Что корону, наденет на голову мне алюминиевый симулякр.

Тринадцать

Бес Англиков, таково моё имя.

Вам будет трудно исчислить мой возраст, тип крови и нацию.

Поверните-ка свежею, набрякшею сиськой ко мне Всесвiтное Вымя.

Дайте напиться нектара, а после — совокупиться с тринадцатью.

После — дробить на колене орех серебряным молоточком.

Кто выведет на снегу иероглиф бессмертия кровью?

Витя Матроскин будет со мной внимательно заниматься мужской любовью.

Я же прикинусь случайно сюда затесавшимся пьяным цветочком.

Пальцем считывается с татуировки готика.

После — верёвка повяжет шею, руки и ноги.

Бес Англиков — суперзвезда в фильме «Порноэротика полуневротика».

Фавны, вакхи, сатиры, грехом утомившись, слагают об этом эклоги.

Рождество застаёт нас оглушёнными ходом времени.

Немые свидетели помогут нам подняться с колен.

Бес Англиков выползет на свет, когда кобыла сивых тонов разрешится от бремени,

А Зевс, от усилия крякнув, выдернет из чёрной дыры натёртый до боли член.

Связь

Молили униженно «диджея мирового класса» подбавить драйва,

Однако момент был необратимо упущен.

Жрец Вонг помнил убийство эрцгерцога в Сараево

И, затягиваясь в чёрную кожу, жёстко сострадал неимущим.

После — свистопляска с кинжалами,

Шашлык из вырезки мяса муравьеда.

Либертин поплёвывает Упанишадами,

Выйдя из офиса логопеда.

Городок на оконечности полуострова

Запеленговал капитана ледокола секретной связью.

Князь Тьмы въедет на белой лошади в земли графа Калиострова,

Кто же станет чинить препоны князю?

Оборотни уже слились с местным населением,

Поздно звонить в специальные службы.

Граф, промотав состояние, умер и переродился комнатным растением,

Проданным с молотка на покрытие долгов, ушедших на его непотребные нужды.

Ромбы

[1]

История представляется нам века́ми

Воспоминаниями о будущем

И предсказаниями о былом.

Мы же сидим и внемлем, высунувши язык.

Змеи завязываются гордиевым узлом.

Красные ромбы с чёрными ободками

Выстроены куполом, ромбами орудующим,

Друг к другу впритык.

[2]

О, как восторженно Вы, вдохновенно какали!…

Я плакал, плакал и ходил в густой траве.

Теряя сыр, воро́ны кровохаркали,

Колокола ж гудели, гулко, в голове.

В баклуши бья сидел, теряя нить я,

Пока мультипликация вертелась.

И знал, что невозможно обратить тя,

Любовь моя, во что бы мне хотелось.

Лоснится жирным воском власяница

И, воскурив хашиш и сассафрас,

На мир зияют чёрные бойницы

Твоих прокомпостированных глаз!

Письмо счастья

Декабристка я, декабристка

На цепочке у обелиска, о одалиска я,

Питерская марксистка, бомбистка отчаянная,

Фалангистка, курсистка. Ворсиста

Шёрстка контрабандиста, лукаво щурит глаз таможня Верещагина.

Зерниста длань дантистова,

Сверлящая бесконечность пятериком лазерных лучей.

Божидар, смешивая взрывчатку с яичницей для премьера Аметистова,

Косится на телеэкран парой чёрных горящих ненавистью палачей.

Мир сделан из языка.

Мир — это текст, бегущий во все стороны света.

Мир — это шаман, глоссолалирующий у костерка.

Мир — это завёрнутая в газету галета.

Геометрически правильная скользкая стезя.

Фокусник ловко сбрасывает планету в карман.

«Место и время операций изменить нельзя»…

«Эдак миластисдарь, батенька, Вы ж не иначе как, ёлки зеленые, наркоман»…

Тёмная энергия распространяется всё далее.

Вселенная распространяется, словно магическое «письмо счастья».

Время, потерянное на обозрение утопающего в песке сандалия,

Вернётся, слегка подкрутив колёсики на ролексе запястья.

«Старушка слепенька на третий глаз, горбата

В одной руке клюка, в другой Махабхарата».

Олеся с орловоглавым ануннаком закровосме́сит.

Секс наиболее интенсивен после удачного терракта.

Эльфы жонглируют гиацинтовыми артефактами в форме яблок и груш.

Рекс Сордаэр, расправив крылья, закуролесит

Над хороводами работников на лугах тессеракта

С лучезарной флюоресцирущей надписью на воротах: «Ловушка для Душ».

Скифы

«Да, скифы мы», в скафандрах, в саркофагах,

В плащах, с наушниками, в крагах, в передрягах,

Мы с мегафоном в чёрную дыру кричим: «Ау!»

Оттуда шлют… фисташки, курагу.

Ахули то, забей на всё и вся.

Все тяжкие, пустись и в них, и далее.

Осенний дождь, слезливо морося,

Сонетом Анатолия к Наталии,

Шансоном Мелитополя к Вестфалии

И страстью калорифера к сандалии.

Войдя вовнутрь сих домов и обиталищ,

Становишься жильцом и обсуждаешь

Животрепещущие факты бытия.

Таким жильцом не мог бы быть и я…

Шаман, шайтан души твоей чердак

Избрал себе пристанищем, жилищем.

Там пыль и мо́рок, хлам и брик-а-брак,

И группка эльфов, за столом с винищем.

Там, бегло вереща на тарабарском,

Нисходишь с ними ты в Тартарары,

По-варварски на мраморе каррарском

Разлив токай и воскурив травы.

Синие сферы

Алмазы звёзд во тьме в твоих руках.

Смарагды грёз твоих плывут в моих глазах.

Янтарь засахаренных умствований, жемчуг дохлых мечт

И перламутр утр твоих, коралл костлявых плеч.

Топазы поз твоих, проказы тубероз.

Подтекст эротики, нагроможденья проз.

Январь заимствований и грамматик пук.

Схватили бритого, а выбросили битых, сразу двух.

Кокарды лбов твоих, повязки рукавов

И посвист ротмистра, брехливый вой волхвов.

Бериллы гроз твоих над роем синих сфер.

Сегодня сделан Ихтиандр ты, а завтра, Агасфер.

В безвременьи не стало места дню.

В беспамятьи, как в проруби любви мы.

При ку-де-та идейно визави мы,

И статус-кво блюдём при дежавю…

Игра в ящик

Серого пришельца из упавшего давеча НЛО

Хоронили в футляре от скрипки,

«Не откладывая в долгий ящик»,

Как несколько двусмысленно выразился хрестоматийный человек в чёрном.

Споктнувшись, ничтоже сумняшеся, о баб-ёжкино помело,

Очутимся ли по ту сторону приотворённой калитки,

Выдавливая набухший прыщик ли, распрямляя хрустящий хрящик,

Растворяясь снотворным в притворно проворном аморфном придворном?

Где-то к югу от центра пересечения всех трамвайных линий

Находится Атлантида, а, может, просто набитый ненаписанными стихами ягдташ.

Как говорил младший старшему при переходе границ дозволенного: «Я тоже Плиний»,

Дерзко махал проезжающим мимо опричникам веером и вырисовывал незавизированный танец чардаш.

Нам в подзорную трубку видны очертанья покрытой пришельческим флотом Венеры.

Лай собак. Ночью кошки и призраки серы.

Волки сыты, а козы рогаты и ностры.

В фильме «Крёстная Мать» на Земле правят бал злые Драко, рептильные монстры.

По Дунаю плывёт Парацельс, а на нём лапсердак и трико,

Рассовав по карманам и свойства предметов и сущности сутей.

Митридат, став царём, заседает на троне и кушает раков,

После шлёт батальоны на смерть, всуе алча дешёвых эффектов.

Псину Павлова вымыв под душем Шарко,

Растереть полотенцем её, причесать и одеть и обуть её.

Приземлив звездолёты на плоскости крыш зиккуратов,

Как же можно в ликующих толп не бросаться горстями конфектов!

Андро

Как набросало желудей

На разветвления аллеек.

Окурков, шприцев, бигудей,

Презервативов, батареек.

Как поддувало, замолаживало,

Так поддыхало завораживало.

Как лицедейство лицемерило,

Так полицейство жандармерило.

Души корпускул — прыг из панцыря.

В стране случится аншлюс канцлера.

И стадо, до сих пор панургово,

Взойдёт под иго, демиургово.

Аршин веслом, мерило смыслится.

Где пыль столбом, дым коромыслица.

Там ремесло, шелков пряденье,

Эдемский змей, грехопаденье.

.

.

.

Переборов Гиперборея,

Болиголовом приболев,

Лев прибыл в царствие Морфея,

В соцветьи страстных мужедев.

Столь андрогинно филигранен,

Гипертрофирно гермафрод,

Тризвёзный принц, он юн и странен,

И космос переходит вброд.

Дирижаблями

[1]

Набивши небо серой ватою,

Облаяв ветром мира статую,

Декабрь низвергает вод.

В леса придет отряд карателей,

Артелью золотоискателей

Закамуфлированных, под.

Дух просвещённого предательства.

Дар трибунала председательства

И мантий красный горностай.

Жан-Поль откроет люки ломами.

Блошиный рой, стуча подковами,

Морзянку: «всех наверх свистай».

Набивши нёбо белой пудрою,

Стань Василисою Премудрою,

Ехидной госпожой Луны.

Набивши небо дирижаблями,

Бумагу — буковок каракулями,

Хлопочут слуги Сатаны.

А в небесах летят журавлики,

А по морям идут кораблики,

А в королевствах правят ставленники

Ехидны, госпожи Луны.

[2]

Мы — птицеклювы над Женевою.

Летим, ведомы Женевьевою,

Под нами — своды куполов.

И в пору нам, пернатым бестиям,

Обзавестись дурным предвестием,

Несясь над грудами голов.

И в пику нам, блудливым шкодникам,

Припишут к старым греховодникам,

Отчислят из полка орлов.

А мы чудим и сумасбродствуем,

То суетимся, то юродствуем

В предчувствии удара в пах.

И мы летим, сквозь вату серую,

Сквозь города́, пропахнув серою,

И гарью горькою пропах.

Летим, танцуя в небе, клином мы,

И гадим вниз, аквамарином мы,

Воспев удел премудрых птах!

Туманы

Словно бы веер на убежавшем конвейере.

Словно бы флюгер на флигеле, оторвавшемся от обрюзгших телес дворца.

Словно бы ошейник на электронном ротвейлере,

Хранящем владения под-лица…

Полицмейстер вывернул илюшины карманы

И подозрительно исследовал понюшку альтернативной реальности в полиэтиленовом пакетике.

Страна продолжала выдавать корабли пришельцев за болотные туманы

И вешать лапшу на уши об антигравитационной энергетике.

Органы долго и упорно наседали на Илюшку

С целью выявить источник неблагословлённых инстанциями субстратов.

Он же лишь молча вступил во влетевшую в кабинет сферическую финтифлюшку

И сделал астральный привет когорте клацающих зубами кастратов…

Заварим в чайнике покрепче мы мать-и-мачеху.

Рядом в ковшике кипятится отец-и-отчим.

Выпив и то и другое, мы распакуем и математику

И физику с лирикой, между прочим.

Сорвём со стола утварь со снедью, на́ пол картинно падая.

Гулко затылком стукнем, вселенскую единственность постигая.

Башня пизанская отсалютует нам, а также Магнитогорск и Падуя.

Садо и Мазо в экстазе сольются, плёткою постегая.

Фетиш ног подбросит нам материала для раздумывания о вещах.

Джунгли из фаллосов раздвинем и выйдем к озеру Чад или же Домочадцев.

В шахматах Конь-в-Пальто пожирает слона, словно бы падишах,

Оголодавший за штудированием монографий о природе реинкарнаций.

Декабрь расцветет додекаэдрами, выдувая снежинки из кристаллической трубки.

С лукавой ухмылкой из покоев юного принца глубоко за полночь выйдет усатый кавалергард.

Ра Пта и Гермес ментальным усилием построят пирамиду в Гизе и похихикают над

Будущими исследователями эхнатоновой впалой грудки.

Всадника

КолченоГоленастого всадника

Усадить на гривастого коника,

Да промчаться Сенатскою площадью,

Гарцевать императорской лошадью,

Сбавив темп на Таврическом садике.

Сколько тьмы в кентаврическом всаднике!

Сколько хны в этой краске для волоса,

Сколько пользы в приёме прополиса!

Мы хламидомонадного ратника

Истолкуем превратно в привратника

И обмоем его, как помолвленника,

Из проржавленного рукомойника,

И обвоем его, как удавленника,

На борту голубого кораблика,

И зачистим его, словно гривенника,

И зачислим его, за сатирика,

Дуя ветры в латунныя трубны

И тамтамя в бубновыя дубны.

Форрестол

Что часослов? Я пойман в круговерти.

Я ртуть перстов на клавишах qwerty.

Я лесоруб, у древа в перелеске.

Я манекен, погрязнувший в бурлеске.

Порой слова уходят сквозь песок.

Мы — насекомыши, скакнувши на шесток.

Бревно в глазу — дробинкою

Слону.

Карабкаясь когда за голубикою,

Уткнёшься в корабельную сосну.

Как хворост — хрусть, лукав прохвоста взор.

Хотели ряжеными, съели мухомор.

Слону — дробину, брату в глаз — бревно.

Кто Джеймса Форрестола выбросил в окно?

Кто скрыл от нас историю людей?

Кто скрыл от нас обломки кораблей?

Олигархат и злая бюрократья!

Прийдите же, космические братья!

Не зря погибнул мистер Форресто́л.

Займём же вместе космоса престол!

Робин Гуд feat. Дмитрий Пригов

*

Летит по небу Мальчуганер,

За ним — старинный еропланер.

За ним летит Милицанер

И Пригов кажется летит,

А, может, вовсе и не Пригов,

А академик Пирогов,

А с ним шестнадцать утюгов

Клинообразной эскадрильей

И поезд, полный сапогов,

Обитых кожей крокодильей.

*

Я был уже в лесу сиём.

Я шёл с охотничьим ружьём,

А, может, вовсе без ружья,

Подзужен гудом комарья,

Заправским псевдо-Робин Гудом,

Недовоспетым Голливудом,

В ботфортах и с восставшим удом.

Лишь не хватало мне коня

И громко вопрошал в пространство

Возьмут ли за коня полцарства,

Хотя имел одну восьмую,

Но кто-то крикнул: «Да, возьму я!»

И так на четверти коня

Скакал я, шпорами звеня,

Вертя заряженной двустволкой,

За недоступной взору холкой.

А, может, всё же шёл пешком,

Гружён тяжёлым вещмешком,

С бутылью и с краюхой хлеба,

И вился дым табачный — в небо.

Повелитель Мух

Найдя иголку в стоге сена

И променяв на мыло шило,

Ты под портретом Сунь Ятсена

Над платьем новым ворожило.

Ты под портретом Ворошилова

И песнопело и шаманило.

Кота в мешке не утаило ты,

Коня в пальто, ежа в тумане, но

Ты на коне в степях скакало

И бороздило на двугорбых

Пустынь пески и, аксакало,

Мышей несло для кобр в торбах.

Рукой в реке плотву ловило,

Луну сачком, а звёзды в сети

И что есть мочи голосило,

Найдя клеща в своем корсете.

Летало в небе на метле ты,

Гламурно с Воландом кокетничало,

И, съев три с четвертью котлеты,

О вегетарианцах злобно сплетничало.

.

.

.

Игла в яйце, театр в трех лицех.

Ты стало притчей во языцех,

В семь раз хитрей Семирамиды,

Ты смотришь, глазом пирамиды,

И, пламень брызгая перстом

И на людей и на зверей,

Ты крутишь в воздухе хвостом,

Царица мух, Пернатый змей!

Разглашение

На пюпитре скипетр.

У Петра хронометр.

У квадрата периметр,

На площади гастронометр.

У халифа каллиграфы,

Из жирафа бефстрогановы.

У Калиостро биографы,

Oбструганы, растроганы вы.

Позументы пожамканы,

Эполеты к пижамке мы,

Пусто челюстью шамкая, шаркая,

Вы вся жаркая, в белой, с прищуром, панамке мы.

Понайот подойдет, водородом вертя,

    бородою крутя и пробирками.

Пишмашинка притом атакует тебя,

    рычажками и ксерокопирками.

У барона барометр.

У Харона phenomenon.

У камердинера синее,

У капельдинера Силезия и Сардиния.

У каптенармуса кариес

У генералиссимуса казус и, yes,

Поручика Ржевского воротит от пошлого.

Обнародованы секреты теневого правительства.

У Белого дома приземлился пришельческий модуль.

По телевизору говорят о любви представительства

Гуманоидных и негуманоидных рас.

Будущее номинирует нас в качестве своего автора

И нет веса и страха прошлого,

Нет фальшивых обещаний светлого завтра,

Есть только лишь сладкая боль и одурь

Нестерпимо голографического здесь и сейчас.

Фиделио

При входе во Дворец Гипермистерий:

«Логин, пароль введите, Ваша честь».

Архонт Василий Геликобактерий

Введёт: «Фиделио», а после: «6 6 6».

И внутрь войдя, увидит он Зал Оргий,

Огнь факелов и капюшонов рой.

И в центре пентаграммы — Князь Георгий,

Жонглирующий посохом герой.

Уж час двенадцатый, начало ритуала.

Звук барабанов, бубнов, кастаньет.

Трепещут в ожидании Ваала

И Германа, которого всё нет.

А был ли мальчик? Был и станет жертвой

И кодла злая сгру́дилась над ним,

Насилуя, а после вивисектор

С кинжалом инкрустированным, Клим.

Растерзан каннибалами мальчонка

И Молох появляется из тьмы.

Отправлена невинная ручонка

В зубатое; за прочими детьми

Георгий шлёт, ликуя в исступленьи

И слышен дальный звон колоколов

И видит он Ваала в окруженьи

Семи ящероликих колдунов…

Василий из Дворца в сырое утро

Выходит. На траве двора — дрова.

И ляжет утро, сизо-перламутровое,

Как грима слой на морде таинства.

Кининигин

Я повторял, себя разглядывая в зеркале:

«Кининигин, кининигин, кининигин».

С болонкою княгиня, с бонбоньерками

Засасывала в ноздри кокаин.

И профиль ящерицы проступал в её чертах

Покуда кровь пила она из чаши,

И чёрен был вельветовый мона [р] х,

Таящийся в именьи рощи чаще.

За ужином — дебаты о войне,

О демократии, и как светлей и чище,

И древний князь с портрета на жилище

Взирает, ящер с саблей, на коне.

Фибоначчи

Мне снились числа Фибоначчи

И как могло бы быть иначе?

Ведь всё основано на числах

И препарированных смыслах.

Свет, звук и форма, их тройной союз.

И ключник клюшкой — подсознанья шлюз.

Рак, лебедь, щука. Воз и ныне там.

У Робинзона Крузо есть в глазу секретный параллелограмм.

Ведь пифагоровы штаны равны как ноги-в-руки, руки-в-брюки.

Поддельный фюрер едет в Опеле пощупать новых женщин в Равенсбрюке.

И Фибоначчи раскрывается трубою.

Оттуда прут армады кораблей, готовых к бою.

И ты в руках моих, мой ангел белокурый.

Когда б я Моцарт был, я б воссоздал тебя посредством партитуры,

А так, лукав твой взгляд и ложен номер телефона

И мы вдвоем пока лишь медленно бредут двугорбые по краю абажюрного плафона.

О, Гавриил, расправь крыла радужным месяцем

И в бой веди флотилью колесниц

Космических! Я — пьяной околесицей

Запечатлю длину твоих ресниц.

Птица Феникс

Сермяжных истин в кулаке зажавши пук,

Летит крылатый лев по имени Адольфо.

Вестфалия раскинулась под ним, и Чингачгук

Летит за ним, хоть несколько аморфно.

И Чингисхан со всей своей ордой,

Дракон, тряся хвостом и бородой.

Кондитер-август сине-бело-розов,

Набивший сдобой кексы облаков.

Твой мир фуникулёрен и занозов

И околпачен сворой колпаков

Груз распакованный, воистину зане

Был Волков, кролик, вымочен в вине.

Был, вышел, сплыл. Река же, гонит воды.

Отчуждена, сияния полна.

Белиберда, кокарда держиморды

И алебарда, и веретена

Пряденье дутое, и, зри, абракадабра,

Стекает воск по злату канделябра.

Исполнен магии твой скипетр во тьме,

А с ним два глобуса, привинченных упруго.

Великий Кормчий, сидючи в корчме,

Жрёт птицу Феникс в соусе; фрамуга

Доносит дальний звук военной флейты

И барабанный бой на кораблях.

Когда б ты был Джон Ди, сколь на морях

Порушил бы испанских кораблей ты!

Новый Лафонтен

Мне снился давеча Мадрас,

Пока я дрыхнул на матрасе.

Мне снился давеча Парнас

И Карабас на контрабасе.

Мне снился также Даня Чармс

И Чёрный Саша, андробелый.

И сизокрылый каптенармс,

Над трупом жертвы оробелый.

Мне снился давеча Париж

И каторжанин с парижанкой,

И ножик для заточки лыж,

И Шагин с некою гражданкой.

Мне снился старый Петербург,

Врастающий в туман дворцами,

И пресловутый демиург

С космическими пришлецами.

Мне снился «Дивный новый мир»

И… «новый мировой порядок»,

И саблезубый командир,

Ведущий в бой орду отрядов.

И мир был то ли под шофе,

А то ли несколько под банкой,

И муж в блестящих галифе

Заигрывал с гебешной бабкой.

И просыпался я в поту,

В потустороннем искупавшись,

Где я в пилотке на посту

Стоял, кренясь, слегка нажравшись.

Мне снился Жан де Лафонтен

И… парижанин, с каторжанкой,

И некий шалопай шатен,

В тельняшке и слегка под банкой…

Марсово поле

Я гулял аж до Марсова поля

И смотрел на сосущихся парочек.

И в моей голове хороводила смесь алкоголя

И кислотных, что давеча взял у приятеля, марочек.

И от этого рода филателии серпа и молота,