Бесплатный фрагмент - Диалоги по истории Японии

Диалоги по истории Японии

Диалог первый. Монах и императрица

— Ты, поди, слышал о человеке по имени Югэ Докё?

— Еще бы! Ведь он покусился на самое святое — императорский престол. За что и попал в тройку наивреднейших злодеев Японии. Кстати, там еще Тайра Масакадо и Асикага Такаудзи. Первый взбунтовался против двора, провозгласив себя новым императором, а второй, можно сказать, предал императора Годайго.

— Ты не задавался вопросом, отчего это простому монаху вздумалось замахнуться на престол?

— Тут и вопроса никакого нет. И так все ясно. Ловко воспользовался женской слабостью правящей императрицы Сётоку, расположил к себе, и понесло мужика от разверзнувшихся перспектив.

— Мне кажется, особое расположение к мужчине не всегда означает плотскую связь. Она ведь вполне могла довериться ему как умелому и надежному советчику. А что? В дельном совете все нуждаются, особенно, женщины.

— Знаем, в чем они нуждаются. И Сётоку не исключение. А удовлетворить ее нужду монаху особого труда не стоило — с такими-то причиндалами?! Говорят, когда он садился, у него появлялось третье колено, а по снегу шел на трех ногах. Обладая подобным богатством, на что угодно замахнуться позволительно.

— И ты туда же! Умом, вроде, не обделен, но все равно веришь в сплетни и про огромный фаллос Докё, и про любовные дела с Сётоку.

— Разве не так?

— Ладно, попробую растолковать тебе кое-что. Принцесса крови Абэ родилась в 718 г. Отец ее, если помнишь, — император Сёму, а мать — Комё, фудзиваровских кровей, кстати, которой первой из подданных удалось выбиться в императрицы. Вообще-то, Абэ, как ни странно, следовало бы не охаивать, а пожалеть. Да, да, именно пожалеть, поскольку судьба, подложив ей порядочную свинью, лишила женской радости семейного счастья, сделав заложницей неписанного правила: императору предписывалось брать в главные жены девиц из клана Фудзивара и наследовать престол должен их ребенок. Только так! Никаких исключений Фудзивара не допускали, вернее, старались не допускать. К сожалению, Сёму и Комё, несмотря на все попытки, не удавалось родить сына. Фудзивара засуетились, предложив императору еще двух девиц. И вновь неудача — сына фудзиваровских корней не получилось. Сёму не сдавался, издав указ о создании статуи Великого Будды в Наре. Конечно, о людях заботился, но в тайне очень даже надеялся на помощь Будды в рождении долгожданного сына. Но и Будда не помог… Разочарованный Сёму назначает наследницей свою старшую двадцатилетнюю дочь Абэ. Япония впервые заполучила не наследного принца, но принцессу. Пусть, мол, побудет пока в этой должности, а там посмотрим, мало ли что может случиться. Однако ничего не случилось. И когда Сёму, уступив престол, стал экс-императором, его место в 749 г. заняла Абэ. Страна получила нового императора, точнее, правящую императрицу под именем Кокэн.

— Повезло барышне!

— Это как сказать… По традиции правящей императрице предписывалась девственность. Никаким законом это не регламентировалось, однако подобное требование соблюдалось неуклонно, железное правило, в общем.

— Почему такая строгость?

— В древности правительница воспринималась как жрица, прорицательница, шаманка, а жрица должна быть девственницей, как-никак божья невеста все-таки. Кокэн, правда, являлась далеко не первой правительницей, пятой или шестой, уже и не помню точно, и все ее предшественницы числились вдовами. Поэтому про девственниц это так, болтовня больше, для отвода глаз. Истинная причина высочайшего безбрачия кроется в другом. Власть императора — абсолютна и даже кусочек этого абсолютизма не мог доставаться кому-то еще за порогом императорского дома. А появись у правительницы супруг не голубых кровей, что тогда? И подумать страшно. Женщина ведь по натуре своей, за исключением редких случаев, склонна подчиняться, но не подчинять. Если же подчиняется, значит, над гласным императором, появляется другой, негласный, абсолютизм даст трещину, а там, глядь, покинет пределы императорского дома и, хлопнув дверью, окажется не известно где. И все, традиционной монархической системе конец.

— Ты того, не слишком уж, про женщин то? Далеко не каждая склонна к подчинению, скорее, наоборот.

— Это сейчас, а тогда женщина не сомневалась, что ее место за мужчиной. Если говорить в целом, разумеется, в частности же всякое случалось. Так вот. Женщина в самом соку, чуть за тридцать, хороша собой. Вспомни статую Асуры в Кофукудзи.

— Это многорукая что ли? Рук шесть у нее, не меньше, и головы три, по-моему.

— Да я не про руки, про лицо — красотка, да и только. И стройна к тому же, и с формами, и ножки, в общем, все что надо при ней. А руки там и головы это так, для буддийских рассуждений…

— И что?

— А то, что моделью для этой статуи послужила сама принцесса крови Абэ! Было ей, правда, тогда лет шестнадцать, но думаю и к тридцати не утратила привлекательности, вводя в соблазн придворных округлившимися формами.

— Не сочиняешь разом?

— Прямо доказать не смогу, но чувствую, она, она это. И такая женщина далеко не по своей воле попадает в условия строгого монастыря. Человеческое нутро пыталось вырваться наружу, но натыкалось на крепость духа и чувство долга Кокэн. Стресс и неудовлетворенное желание вершили свое дело, однако родители, как могли, предотвращали вспышки гнева. Но что дальше? Как поведет себя дочь без отеческого присмотра? Без тормозов то…

— Говорят, Комё сама вроде хотела заменить мужа на императорском посту?

— Так оно и есть! Ее кандидатура устраивала всех. И супруг не возражал, но главное — фудзиваровские стояли за нее горой, своя ведь до мозга костей, родственников в обиду не даст. Правда, заминочка приключилась: хоть она и Фудзивара, но не императорских кровей, поэтому в императоры не годилась. Тем не менее, духом не пала, взвалив на хрупкие плечи заботы о государстве. Слабый здоровьем экс-император Сёму терял интерес к происходящему, новой императрице Кокэн явно не хватало управленческого опыта. Дочь особо и не противилась опекунству матери — себе дороже выйдет. Первым делом Комё учреждает Управление делами императрицы-матери, которое, прибрав к рукам военную власть, по влиянию не уступало Госсовету. В начальники Управления Комё выбрала наиболее доверенного человека — собственного племянника Фудзивара Накамаро, умного, высокообразованного аристократа, ярого сторонника всего китайского. Для понимания ситуации следует учитывать, в те далекие времена японцы испытывали немалую тягу к Китаю и его культуре, проще говоря, являлись китаяфилами. И это вполне естественно для жителей островков на задворках мира по отношению к великому и могучему соседу. Этой «болезнью» заразился несомненно и Накамаро. Нынче, скажем, можно читать китайские, японские, еврейские, да какие душе угодно книжки. Было бы желание и, само собой, умение. А что тогда? Хочешь посвятить себя, к примеру, истории или, там, филологией заняться, изучай китайский, ибо без него никуда, поскольку имелись книги только из Китая. Свои же отсутствовали в принципе, даже «Повесть о Гэндзи» еще не написали. И мощь государства японского не шла ни в какое сравнение с оной соседа, поэтому влечение островитян к танской культуре базировалось на вполне логичном объяснении.

— Тягу Накамаро ко всему китайскому ты логично объяснил, а вот тяга императрицы-матери Комё к Накамаро не совсем понятна.

— Чего тут понимать?! Племянник, родная кровиночка, в стремлении упрочить власть Фудзивара не уступал тётушке, для которой эта цель была наивысшей. Родись у Сёму сын фудзиваровских кровей, поставили бы на императорство, женили на красной девице из Фудзивара и дело в шляпе! Однако не сложилось, пришлось довольствоваться принцессой Абэ. Замуж ее не отдашь, традиций, будь они неладны, нарушать никто не рвался, поэтому подбор наследника требовал особой тщательности — на кон поставлена судьба Фудзивара. Следующим императором по твердому убеждению Комё непременно должен стать подконтрольный им человек.

— Их марионеткой что ли?

— Несколько грубовато сказано, причем очень верно. Задача сложная, но вполне по плечу Фудзивара Накамаро, и в этом императрица-мать не сомневалась.

— От чего же, интересно, такая уверенность?

— Комё знала, из всех годившихся в императоры внуков покойного Тэмму племянник, не обделенный фудзиваровским чутьем, сумеет выбрать правильного, направив в нужное русло. И не ошиблась! Накамаро сблизился и взял под покровительство принца Оои. Более того, даже породнился с ним, выдав за него вдову старшего сына и поселив молодых в собственной усадьбе. Авось, пригодится при случае… После смерти экс-императора Сёму случай представился и все пошло как по маслу. Наследного принца Фунадо изгоняют взашей и его место занимает Оои. Все четко и по закону, ибо перемены проводились от имени и по поручению правящей императрицы Кокэн, но не по желанию, а под давлением ее матери Комё. Вскоре и сама Кокэн уступает престол наследному принцу Оои, протеже Накамаро. Так у японцев появился новый император Дзюннин.

— Не зря, выходит, Накамаро возился с этим принцем.

— Само собой! Вот тут он уже развернулся по-настоящему. Прежде всего переиначил придворные должности на китайский манер. Скажем, был великий министр, стал тайси, левого министра переименовали в тайфу и так далее. Самого Накамаро назначили правым министров, нет, извини — тайхо. Через каких-то пару лет он уже тайси. Чтобы не член императорской семьи при жизни достигал подобных вершин, да не было такого никогда. Хочешь взимать налоги — пожалуйста! Хочешь лить собственные монеты — и это можно! Это же надо, чтобы вассал, пусть высокородный, но вассал, обладал императорскими полномочиями?! Да и вооруженные силы только и ждут твоего приказа. От невиданной вольницы и у крепкого умом человека мозги на бок съедут. В общем, перспективы открывались невероятные. А тут еще полыхавшая в Китае гражданская война, учиненная провинциальным наместником согдийско-тюрского происхождения Ань Лушанем. Как простому толмачу из захолустного городка удалось до самого верха приподняться по служебной лестнице и объявить себя императором новой династии, даже не представляю. Впрочем, чему удивляться, в Китае и не такое бывало. Пользуясь ситуацией, тибетцы и уйгуры захватили контроль над Восточным Туркестаном, кто-то там еще чего отхватил, однозначно полный раздрай, который превратил костер честолюбивых замыслов Накамаро в настоящий пожар: Управление западных земель получает приказ разработать план военного похода в корейскую Силлу.

— А зачем Накамаро эта самая Силла понадобилась?

— Как зачем? Он же преклоняется перед Китаем, все хочет обделывать по-китайски.

— Ну?

— Силла ведь находилась под Китаем, платила дань. Кстати, как ни странно, и Японии тоже. Больше не от страха, конечно, а так, по инерции можно сказать. По мере усиления мощи танцев Силла принялась задерживать, а потом вовсе прекратила выплату дани японцам. Зачем? Кто отважится наказывать данников могущественной империи?! Откровенно говоря, Накамаро и не отважился, если бы не возник Ань Лушань этот. Его мятеж заставил всех и думать позабыть про Силлу. Почему бы этим не воспользоваться?

— Не опасно ли?

— Еще как! Лет сто назад подобное замыслил император Тэндзи, решив сразиться с объединенной армией Тан и Силлы при реке Пэккан в Корее.

— И что?

— Даже вспоминать тошно. Только чудом страна не попала в лапы танцев. И правил бы японцами не бог в человеческом облике, а какой-нибудь уйгур, получивший новую провинцию в награду за то, что хорошо ухаживал за лошадью важного евнуха.

— Неужели он не понимал, что наступает на те же самые грабли? Ну, подчинит, предположим, Силлу, но что потом? Танцы наверняка разберутся с внутренними проблемами и примутся за внешние, значит — полномасштабная война с Китаем. Не пожелал бы такого никому…

— А что Накамаро мог с собой поделать? Тянуло к корейским берегам, на родину предков, и все тут. Охота ведь пуще неволи. В общем, сохранение режима Накамаро грозило Японии немалыми потрясениями. И тут очень даже кстати умирает его главная защитница, вдовствующая императрица Комё, которая в племяннике души не чаяла. И это не все. Через два года в Нару нагрянула экс-император, экс-императорша как-то не звучит, Кокэн как раз к девяносто девятой годовщине битвы при реке Пэккан.

— Откуда нагрянула?

— Ремонт что ли в нарской резиденции затеяли, кто посоветовал или что еще, но она переехала во дворец Хораномия в провинции Оми. Там серьезно заболела и ухаживать за ней пригласили монаха Югэ Докё, да, да, того самого. Как он ее лечил, что за молитвы возносил, какими отварами потчевал, не ведаю, однако на удивление многих Кокэн поправилась. Как требовали обычаи, монаху предписывалось вернуться туда, откуда пришел, в храм свой, но Кокэн не отпустила, оставив при себе. Короче говоря, началась между ними… дружба, назовем это так. Поползли, естественно, слухи, даже Дзюннин сподобился выразить неудовольствие подобными отношениями. Кокэн и так недолюбливала императора, а он еще влез в ее жизнь с грязными подозрениями. Помалкивал бы, может, все и обошлось, а так она вспылила и прямиком в Нару, чтобы отобрать у него власть. Замахиваясь на Дзюннина, Кокэн намеревалась ударить по Накамаро, выкрутасы которого, а главное — открытое пренебрежение императорским авторитетом, раздражали многих. Он непременно вступится за своего протеже, а там уж кто кого. Сама придумала, или кто подсказал, но ход был тонкий — спровоцировать временщика. Тот и правда вспылил, затеял мятеж… и погиб. Кокэн принуждает Дзюннина уйти на покой и ссылает в Авадзи. Сама же объявляет о повторном восшествии на престол под именем Сётоку. Вот такие дела. Императоров, нет, правящих императриц две, а человек — один. Если попытаешься сосчитать японских императоров по головам, не удивляйся, первых окажется больше, чем вторых.

— А лекаря куда дела?

— Ты про Докё что ли? С собой привезла, в столицу. Куда ей без правой руки? В Наре собственно и завертелась сея невиданная карьера, которая многим явно пришлась не по душе. Аристократы сплотились вокруг Кокэн для свержения Накамаро, но никак не ради ее повторного воцарения и продвижения Докё на освободившееся место. Монаха им еще не хватало! У Сётоку не имелось ни мужа, ни детей, поэтому вопрос дальнейшего престолонаследия вызывал наибольший интерес. Сгущалась атмосфера напряженности и тревожного ожидания чего-то нехорошего. В Авадзи загадочно умирает отставленный Дзюннин, неожиданно подвергается казни принц Вакэ, принцесса крови Фува удаляется из списка членов императорской семьи и переводится в разряд подданных, а она ведь являлась младшей сводной сестрой самой Сётоку, но ее заподозрили в заговоре и сослали. Все это походило на зачистку императорской семьи. Что-то и для кого-то готовилось, но для кого? Однако никто не желал затрагивать эту тему, себе дороже могло выйти.

— Странно как-то, вся армия находилась в руках Накамаро, а Кокэн сумела дать ему по шапке…

— Значит нашлись силы, поддержавшие ее. И возглавлял их, думается, не Докё. Он и освоиться как следует в новом положении не успел, занимаясь в основном религиозными вещами, да и военными талантами, как подтвердили дальнейшие события, не обладал. Куда ему переворотами руководить?! Монах есть монах, какой с него спрос? Для ратных подвигов она других людей подобрала. Непосредственно с Накамаро расправлялся Фудзивара Курадзимаро, а организовал все, подготовил Киби Макиби, который у нее кем-то вроде начальника штаба состоял. Интересная, скажу тебе, личность. Староват, конечно, мечом размахивать, но голова…

— Откуда взялся умник этот?

— Родом из Биттю. В 717 г. отправился в танский Китай, где изучал сутры, историю, астрономию, музыку, военное искусство. Лет через двадцать вернулся на родину с кучей классических книг. Быстро продвигался по служебной лестнице, пользуясь покровительством императора Сёму и его супруги Комё. Именно Макиби они доверили воспитание наследной принцессы Абэ. Во времена всесилия Накамаро отослали губернаторствовать в Тикудзэн, а затем Хидзэн. Потом вновь поехал в Китай заместителем официального посланника. Вернувшись где-то через год, работал на Кюсю в Управлении западных земель и, наконец, в семидесятилетнем возрасте вновь оказался в Наре. Как раз в это время взбунтовался Накамаро, так что прибыл в нужное место в нужное время. Завидная прозорливость! Видимо не только научные познания вытолкнули вроде бы незаметного захолустного феодала к самым вершинам властной вертикали. Ни член императорской семьи, ни из Фудзивара, а нате вам — правый министр! Просто какой-то предтеча Сугавара Митидзанэ. Поистине превосходная карьера для местного феодала!

— А люди что подумали про все это?

— Что тут думать? Дело ясное. Поначалу сожительствовала с Накамаро, когда же неожиданно объявился Докё, дала, грубо говоря, первому отлуп. Тот, естественно, осерчал за такое предательство полюбовницы. Хоть аристократ, но мужское нутро взыграло. Взбеленился, конечно, бодаться бросился, но рога ему быстренько поотбивали.

— Как-то с ехидцей разговор ведешь, словно не согласен с людской молвой про любовь и все такое…

— Не согласен! Любовь здесь не причем. Бери выше — вопрос государственной важности затронут.

— Как не причем? Разве без нее Кокэн отважилась бы протолкнуть вассала в Великие министры, при этом прижизненно, а не в качестве посмертной награды за особые заслуги?! Нет, на такое способна только ослепленная страстью женщина. Но и этого показалось мало. Накамаро даровали право чеканить монету и взимать налоги, а это прерогатива самого императора и никого другого! Любовь, точно она заставила Кокэн пойти на неслыханные подарочки.

— Причем тут любовь то?

— Постой, постой, давай разбираться. Будь Кокэн такой всесильной, она назначила бы любовничка хоть правым, хоть левым, да хоть Великим министром без всякой тягомотины с Управлением делами императрицы-матери, которое не только являлось лишним, но и напрямую ослабляло императорскую систему власти. Тут что-то не так… Да, пожалуй, никакой власти у Кокэн и не было, тихо одиночествовала во дворце, придавленная авторитетом матушки, и пикнуть не смела. Императрица же мать, прекрасно осознавала, что дочь очутилась на престоле лишь волей случая и в сложившихся обстоятельствах не способна решить главную задачу — дальнейшее укрепление могущества Фудзивара, поэтому предназначила ей роль своеобразного мостика от прежнего императора к будущему, нисколько не сомневаясь в возможности племянника подыскать для престола надежного продолжателя фудзиваровского дела. Так что не о любовных отношениях вести разговор надо, а скорее о противостоянии Кокэн и Накамаро, по крайней мере, скрытом от посторонних глаз. А на открытое она не отчаялась, при живой матери — пустая затея. Кокэн ничего не оставалось, как молча сносить выкрутасы Накамаро, сдерживая приступы гнева от бессилия. Тот же буквально блистал в лучах могущества Комё, после смерти которой его слава пошла на убыль. В конце концов Кокэн добивается своего, расправляется с Накамаро, свергает Дзюннина и вторично восходит на престол под именем Сётоку. Так что ли?

— Верно рассуждаешь, в исторической науке по крайней мере до реставрации Мэйдзи устоялось мнение, что падение Накамаро произошло из-за появления у Кокэн нового фаворита. И мало кому приходило в голову, что затеянная временщиком авантюра, связанная с покорением Силлы, вела страну к полномасштабной войне со сверхдержавой — танским Китаем, поэтому ставила под угрозу существование Японии как независимого государства. Выходит, содеянное этой женщиной сродни настоящему подвигу. Однако вместо благодарности ее облили грязью, мол, расправилась с одним любовником ради другого, и делов то. И эта версия, назовем ее любовной, долгие годы будет преобладающей в Японии.

— Почему, интересно?

— Почему, говоришь… Что ж попробую объяснить. Прежде всего, вспомним о конфуцианском подходе к мужчине и женщине — первого надо уважать очень, а вторую — тоже уважать, но не очень. Конфуцианство, разумеется, в Японии не так распространено как в Корее или в том же Китае, однако отрицать его влияние никак нельзя. А оно, конфуцианство это, не допускает участие женщины в политике, более того, рассматривает это участие как зло. Кто занимается историей в Китае, Корее, Японии? Верно, образованные мужчины, которые в большей или меньшей степени отравлены конфуцианством. По их мнению женщина должна сидеть дома, там творить добро, главным образом, для мужа. А будь она правящей императрицей, это само по себе уже зло. И что бы ни сделала, хотя бы спасла страну от порабощения, этому не придадут значения и облыжно обвинят к тому же в безнравственном поведении. Писаки эти такого насочинять могут, что и читать то тошно. А им что? На все пойдут, чтобы потрафить скабрезным интересам массового читателя, вернее, покупателя. Только дай зацепку…

— И кто дал?

— Как кто? Придворные! Они, поди, с детства в китайской истории сведущи. В ней же, как правило, ничего не скрывается. Взять к примеру вдовствующую императрицу Чжао, мать циньского императора Ши Хуанди. Сначала распутничала с Люй Бувэем, а потом он ей подсунул некого монаха Лао Ай, огромный фаллос которого так очаровал Чжао, что она постоянно держала его обладателя при себе в гареме, выдавая за евнуха. Вот и получается, там монах Лао Ай, здесь — монах Докё, там — императрица Чжао, здесь — императрица Сётоку. Чем не сюжет для любовного романа? Раскрась деталями из японской жизни и дело сделано. И главное, похабщины побольше, погуще, с самого дна. Мол, когда Докё садился, у него появлялось третье колено, а когда шел по снегу, оставался след от третьей ноги. Если этой зацепки мало, то есть еще У Цзэтянь, о которой любой образованный человек слышал. Как-никак единственная в истории Китая правящая императрица. Она даже провозгласила новую династию Чжоу. И это в стране, пронизанной антиженскими идеями конфуцианства! Кстати, У Цзэтянь без стеснения предавалась похоти. И у нее в любимчиках одно время ходил буддийский монах Хуайи, добившийся при танском дворе немалого влияния благодаря, прежде всего, завидному фаллосу. Императрица потворствовала всему, что фаворит пожелает. В общем, полная аналогия с Докё только на китайский манер. Сочиняй, не хочу! И насочиняли. Притормози любого и спроси про императрицу Сётоку. Каков будет ответ? Это та, которая путалась с монахом что ли с большущим членом. Вот что сохранила историческая память — блуд Сётоку и большущий член Докё. И все! И это про людей, которые осуществили и пытались осуществить много важного для страны.

— А почему она не отрицала любовную связь с Докё?

— Как ты себе это представляешь? Указ о собственной невинности издать что ли? Или выйти на площадь и кричать — оболгали, оболгали меня вражины бессовестные фудзиваровского рода? Нет, она поступила по-другому, приняла постриг.

— Разве это доказательство невинности?

— Это потом отношение к заповедям поменялось, а тогда все было строже, по-настоящему. Дал обет, будь любезен соблюдать его. Безбрачие, так безбрачие, без дураков значит. Я вообще думаю, что она прожила девственницей. Тоже самое могу сказать и о Докё.

— Почему же она так возненавидела род, являвшимся родным домом матери, превыше всего ценившей интересы именно Фудзивара?

— Все из-за Накамаро, который по ее мнению не годился в императоры.

— О чем ты? Неужто он вознамерился пойти в императоры?

— И не просто в императоры по-японски, но в императоры по-китайски!

— Какая разница? Хоть в Японии, хоть в Китае, да хоть где, император есть император, владыка страны.

— Если рассуждать поверхностно, с хода, так сказать, вроде одно и тоже, но если взглянуть поглубже, покопаться в том, какой смысл вкладывается в понятие император, то выяснится, что по китайскому разумению — одно, а по японскому — совсем другое. И называются они по-разному: тэнно — в Японии, котэй — в Китае. Тэнно может быть только потомок богини солнца Аматэрасу. Так она повелела своим указом, вечным как небо и земля. Положение же котэй гарантируется не происхождением, а добродетельностью. Будь ты хоть иностранец, хоть кто, обладаешь добродетельностью — годишься в императоры.

— Как проверить то? Ее ведь не взвесишь, не замеришь в длину и ширину.

— Это как раз ни к чему. Заявил про добродетели, значит, дорога к императорству открыта. Если же добьешься его, само небо проверит твои слова, и если что не так, подаст знак, не сомневайся. Кстати, о правлении по-китайски грезил не только Накамаро. Имелся еще один мечтатель, зараженный китаяфильством.

— Кто же это?

— Императрица Сётоку! Именно она вознамерилась уступить престол, страшно даже подумать, монаху Докё, что означало бы отказ от тэнноизма и переход к котэйизму. Ничего словечки? Сам сочинил! И ничего в этом переходе плохого нет, скорее наоборот, так она считала. Ведь если добродетельный человек станет правителем, страна успокоится, напасти прекратятся, люди будут счастливы.

— Я вот что думаю. Родись у нее наследник, вмиг забыла про изыски конфуцианские. Озаботилась бы не поисками надежного обладателя добродетелей, а воспитанием и передачей престола собственной кровиночке, как завещала Аматэрасу.

— Вполне вероятно. Однако у нее не то что детей, возможности их заиметь не было. Правила императорской семьи не дозволяли замужества в ее положении. Отсутствовали племянники и племянницы, годящиеся для усыновления или удочерения, а также родные по матери братья и сестры. К тому же эта по сути одинокая и несчастная женщина здорово обожглась, сделав Оои наследным принцем по настоянию матери и ее племянника. Тот же, став императором Дзюннином, предоставил Накамаро право литья монет и взимания налогов, а это, как ни крути, императорские полномочия. Более того, новый император санкционировал подготовку к вторжению в Силлу. Но Накамаро хотелось большего. Аппетит ведь приходит во время еды. Ему, видите ли, вздумалось самому поимператорствовать, причем не по-японски, а по-китайски. Вон оно как! И затея с Силлой возникла с одной целью — устранит последние преграды на его пути. Проще говоря, волне блистательной победы предстояло вынести Накамаро на самую вершину власти.

— Вроде бы логично рассуждаешь, но где доказательства?

— Явных, разумеется, нет, но сам ход событий, обстановка, так сказать, подтверждает, пусть и косвенно, мои слова. Посуди сам. Накамаро уже обладал рядом императорских привилегий, свыкся с ними. И кто или что помешали бы ему взбунтоваться и заполучить остальные?

— Может, верность господину, своему императору?

— Неужели ты думаешь, Накамаро отличался верностью императору, уважал его? Не смеши людей! Накамаро вертел им как хотел и куда хотел, словно игрушкой какой.

— Тогда, может, священный указ, который уполномочивал править страной только потомков Аматэрасу?

— Божественная воля — штука серьезная, непреложный закон и все тут, но не для такого продвинутого интеллекта как Накамаро. Для него, закоренелого последователя конфуцианства, самого, пожалуй, популярного учения того времени, подобный указ являлся простым замшелым пережитком суеверия, лишь подтверждающим цивилизационную отсталость Японии и не больше.

— Выходит, ничто не препятствовало его императорству по-китайски. Он и так вплотную приблизился к заветной цели, еще одно усилие и ты уже не второй, а первый в государстве.

— Хочу напомнить, по конфуцианским понятиям страна расцветет, если престол достанется добродетельному человеку. Накамаро же и по добродетелям и по уму значительно превосходил Дзюннина. Так он сам искренне наверняка полагал. Поэтому не только мог, но и просто обязан был ради Японии, разумеется, взойти на престол. Прямые доказательства моих слов, повторяю, вряд ли отыщешь, но стечение ряда поступков и обстоятельств, позволяет, хоть и косвенно, настаивать на подлинности императорских амбиций Накамаро. В глазах же Сётоку он и Оои предстали этакой парочкой обманщиков, толкавшей страну на край глубочайшей пропасти. Разочаровавшись в ближайшем окружении, она мечтала найти вне привычного круга, на стороне, так сказать, верного и добродетельного человека. Ей повезло, она встретила Югэ Докё, которому и решила вверить заботу о стране. Иначе говоря, она вознамерилась добровольно уступить престол не члену императорской семьи, а простолюдину, нарушив тем самым незыблемое правило — новым императором должен быть кровный родственник старого без всяких оговорок и исключений. И это правило завещала ни кто-нибудь, а сама богиня солнца Аматэрасу.

— И как Сётоку отважилась на такое?

— Женщина она образованная, книжки почитывала, умных людей слушала, поэтому знала, нигде и никому престол не уступали просто так, за добродетели. Тем не менее и в танском Китае, и в корейской Силле, да и в Японии тоже подобный способ смены власти считался идеальным. Поступи она гибче, проведи тщательную подготовку, прикупи союзников, вполне могла рассчитывать на успех, но действовала слишком резко и опрометчиво, поэтому и нарвалась на полное непонимание и отторжение своей инициативы. Ну хотелось ей пойти на дзэндзё и все тут.

— И что это?

— Так в Китае называют передачу престола не кровному наследнику, а добродетельному человеку.

— Выходит, тэнноизм полностью исключает подобную вольность.

— Ты прав. Хочешь в императоры, будь любезен, родись в императорской семье, иного не дано. А могло ведь все сложиться очень хорошо. Кого она собиралась облагодетельствовать дзэндзё? Понятное дело, обладателя добродетелей разных. К тому же, если запамятовал, монаха, у которого нет и в перспективе не предвидится детей.

— Ну и что?

— А то, что если она совершит дзэндзё, то и Докё никуда не денется, поступит также и пошло, поехало по цепочке — императорами будут только добродетельные люди.

— И?

— Неужели не дошло? Наконец-то Япония утрет нос танскому Китаю, центру мировой цивилизации. У них нет и никогда не было, а у восточных варваров появится идеальная система передачи власти. Вот о чем наверняка размышляла Сётоку, заранее гордясь задумкой. У островитян этих всегда так. Сперва очаровываются заморской идеей, потом разочаровываются, прознав как обстоят дела с ее реализацией в стране происхождения, и в конце концов, внеся в идею некоторые изменения, учитывающие местный колорит, пытаются осуществить в надежде достигнуть морального превосходства. Если же достигнут, то непременно сохранят достигнутое. У них талант к этому делу, и доказывать здесь ничего не нужно. Просто сходи в Сёсоин и посмотри на тамошние экспонаты. На их родине их уже давным-давно днем с огнем не отыщешь, а у японцев сегодня, в двадцать первом веке, пожалуйста, имеются. И вот еще какая штука. Нередко успехи женщины нивелируются каким-нибудь надуманным сексуальным скандалом, особенно в подверженных конфуцианству странах. Предположим, ей удается выиграть конкуренцию у мужчин, заняв приличную должность. И тут же начинаются разговоры, у нее, мол, способности так себе, но смогла все-таки затащить в постель работодателя. И официальные историки истолковали именно в этом русле действия Сётоку, усмотрев в них лишь плотское непотребство, тем самым вольно или невольно упрятав в куче небылиц ее огромную заслугу в предотвращении безумного плана Накамаро напасть на Силлу. И не только это. Намерения императрицы здорово напугали кое-кого из власть предержащих, которые славно постарались ради сокрытия задумок и заслуг Сётоку, чтобы, не приведи господь, зараза вольнодумства не полыхнула когда-нибудь вновь, пошатнув основы государства. Да и какие убеждения, скажите на милость, у женщин, как были, так и останутся слабыми на передок, если рубануть правду-матку прямо с плеча, по-конфуциански. Под таким напором никакой дзэндзё не устоит, и тэнноизм продолжит сверкать в лучах славы божественной Аматэрасу. Добродетельность же сама по себе вещь, разумеется, полезная, если к ней с умом подходить.

— Упоминая про власть предержащих, ты кого имеешь в виду? Уж не про священных особ императорского дома идет разговор?

— Больше них в тэнноизме заинтересован клан Фудзивара, для которого это вопрос жизни и смерти, поскольку дзэндзё и котэйизмы всякие сделают невозможным паразитирование на теле императорского дома да и всей Японии в целом.

— Ты, того, не слишком ли загнул? Что-то прежде мне не приходилось слышать или читать про это.

— Они и не кричали на каждом углу про паразитизм, наоборот, тщательно скрывали главный принцип своего безбедного существования, что давалось, правда, совсем нетрудно. Ведь с эпохи Хэйан до эпохи Камакуры Япония представляла по сути «фудзиварово царство». И стоило кому-то выступить против них, взбунтоваться, из него лепили злодея. Во все времена, особенно до эпохи Эдо, за всеми историками маячили Фудзивара. И это не преувеличение. Посты регента, канцлера и других главных чиновников двора, если угодно, правительства, заполонили именно они, Фудзивара. Кто отважился бы критиковать их? Кого-нибудь, по мелочи, куда ни шло, а так, чтобы по-серьезному, систему в целом, боже упаси. Я сейчас-то десять раз оглянусь, прежде чем раскрыть рот, что же говорить про те, темные времена?! Тут не до критики, о собственной головушке озаботиться надо. Если же наперекор разумности отыщется смельчак, сотрут в порошок злодея, фигурально выражаясь, вычеркнут из истории, оставив лишь рожки да ножки в виде пакости какой, выдуманной, правда, с большим искусством. Тот же Тайра Масакадо взбунтовался скорее не против императора, а против фудзиваровской системы управления. И что? Историки ловко вылепили из него одного из трех главных злодеев страны наряду с Докё и Асикага Такаудзи. Не все у них однако ладилось, особенно с поддержанием порядка на улицах. Повсюду орудовали грабители, не встречая никакого отпора. Почему, спросишь. Потому что правительство упразднило регулярную армию. Без нее же с огромными шайками не совладать.

— Может, она уже и не требовалась?

— Требовалась, еще как требовалась, но без денег какая армия?! Государственная казна опустела. Чиновники не могли даже привести в надлежащий вид Радзёмон, а это, что ни говори, главные ворота императорского дворца, но к ним и приблизиться то боялись, вот-вот обрушатся из-за ветхости.

— Неужели государство настолько обнищало?

— Если судить по состоянию Радзёмон, деньги, действительно, отсутствовали. Если же взглянуть на Зал Феникса в Бёдоине, возникнет совсем иное мнение — деньги, причем в немереном количестве, имелись, правда, не у всех, а только у Фудзивара, сотворивших из своей загородной резиденции настоящее произведение искусства. Вот и получается, одно, императорское, рушится, а другое, фудзиваровское, сверкает роскошью. Причина подобной ужасающей картины кроется в придумке, вернее, махинации под названием сёэн. Так назвали частную землю, освобожденную от налогообложения.

— Постой, постой. Насколько помнится, вся земля по законам Рицурё принадлежала государству в лице императора и частной просто не могла считаться по определению. Правительство, осваивая целину, передавало землю в аренду, обложив налогом. И только попробуй увильнуть от него, власти вмиг образумят любого.

— Да, налоги беспокоят всех, особенно Фудзивара, которых императоры за верную службу наделяли землей немерено. Много земли, много налога, а платить то не хочется.

— Понятное дело, но закон есть закон, против него не пойдешь.

— Они и не пошли, просто взяли и поменяли закон то, не сразу, конечно, но поменяли. Как это происходило, объяснить не берусь, я в этих тонкостях не очень, но получилось в конечном счете так — освоил целину, наладил там заливное или суходольное сельхозпроизводство, земля твоя, ты становишься ее частным владельцем.

— А что, вещь вроде неплохая, но налоги все равно надо платить.

— Вот именно! Однако Фудзивара не долго тужили. Люди они башковитые, сообразили, что к чему. Название сёэн не с потолка ведь взяли, а с далеко идущим умыслом. Посуди сам. Сёэн буквально обозначает дачный сад, но никак не возделанные поля. Имеется, значит, дачка, а при ней садик, для отдыха само собой. И за что тут платить государству? А чтобы никакому налоговому инспектору не взбрело вдруг в голову пойти и проверить, что там в садике этак в несколько гектаров происходит — или сплошь одни лужайки с садами камней и площадки для кэмари или же везде посажен рис или овощ какой, фудзиваровцы добились экстерриториальности сёэнов, давая отлуп желающему проникнуть туда, будь он хоть уездный чиновник, хоть провинциальная шишка. И все по-честному, по закону. В общем, сёэны оказались вне объектов государственного налогообложения. Сёэнизировав собственные земли, Фудзивара принялись за чужие.

— Неужто отнимать стали?

— Зачем насильничать? Это не их метод. Люди сами бросились жертвовать им землю.

— Как это?

— Предположим, ты мотыжишь землю, арендованную у государства, платишь немалый налог, однако платить, естественно, желания нет. Поэтому берешь и жертвуешь или преподносишь землю Фудзивара. Они ее быстренько сёэнизируют и, привет, никаких налогов. Ты уже числишься как бы управляющим, по бумагам, конечно, на самом же деле как был хозяином, так и будешь. Только вместо большого налога станешь платить толику малую новому формальному владельцу, за хлопоты, так сказать.

— Вдруг обманут? Землю прикарманят, меня же с носом оставят.

— Могут, конечно, но других спугнут. Знаешь, сколько к ним народа повалило?! И ради тебя терять немереный доход? Нет, без обмана намного выгоднее выходит. В общем, сёэнизация зашагала по стране. У Фудзивара прибывало, а у государства, наоборот, убывало. Облагаемые налогом площади сокращались, казна императорская пустела. Фудзиваровцам принялись подражать другие влиятельные клана, правда, не в таких масштабах, но все же. Да и храмы старались не отставать. Деньги текли к Фудзивара рекой со всех сторон. Если бы они хотя бы часть неправедно нажитого направляли на общественные нужды, скажем, на ремонт Радзёмона, я бы их так не критиковал. Куда там! Когда Фудзивара Митинага затеял строительство личного храма Ходзёдзи, знаешь, откуда ему таскали камни? Из разваливающегося фундамента этих самых ворот! И это человек, находящийся на вершине государственной власти!

— Неужели с фудзиваровским произволом нельзя ничего поделать? Ну, хотя бы ограничить как-то.

— Можно, конечно, издав указ, запрещающий дальнейшую сёэнизацию, т.е. пойти напрямую против паразитов этих. Дело отчаянное, но смельчаки нашлись — императрица Сётоку и преподобный Докё. Я ведь уже говорил, Фудзивара следует уподобить паразитам, которые живут на теле хозяина, питаясь его соками. Данная метафора не элегантная, но точная по смыслу. И что интересно, сколько бы не высосали соков, в хозяина не переродятся, как были, так и будут паразитами, только более тучными и холеными. Такое положение вещей вполне устраивало Фудзивара, паразитизм для которых стал главным принципом существования. А подходящих ситуаций занять престол у них возникало предостаточно. Но даже Митинага и во сне отгонял от себя подобные мысли.

— А Накамаро?

— Ты прав. Денег и власти ему показалось мало, поэтому решил прикарманить всю страну, переведя на рельсы котэйизма. Сётоку воспротивилась, однако вряд ли бы сладила со злодеем без поддержки других Фудзивара.

— Не любили что ли его?

— Почему? Может, и любили, потакая своевольничаю — не только ведь ради себя одного старался. Но Накамаро замахнулся на главнейший принцип существования Фудзивара — быть паразитами при императоре и не в коем случае не занимать его место. Вспомни, какой герб у них? Цветок глицинии! А что символизирует их родовой храм в Наре? Я имею в виду Касуга тайся. Глициния ниспадающая!

— Что-то не пойму. Про паразитов, кажись, разговор шел, и вдруг глициния. Не складывается как-то.

— Все прекрасно складывается. Глициния должна обвиваться вокруг другого растения, опираться на него, иначе, беда, зачахнет. Наглядная иллюстрация принципа бытия Фудзивара.

— Может, и правда так. Тогда становится понятным и смысловое содержание фамилии Фудзивара. Она ведь состоит из двух иероглифов — глициния и поле. И получается поле глициний, другими словами, поле паразитов. Но мне почему-то кажется, что Накатоми Каматари, основатель клана Фудзивара, вряд ли бы с радостью принял от императора Тэндзи фамилию с подобным смыслом, нашел бы способ увильнуть от высочайшего подарка.

— Фамилия, действительно, не простая. И дарована была в 669 г. особым императорским указом одному лишь Каматари. Только он и потомство его сына Фухито обладало правом величаться Фудзивара. А в 694 г. императрица Дзито назвала новую столицу страны Фудзивара. Хотя, про эту столицу и помнить наверное уже перестали, вряд ли она паразитов имела в виду.

— Что-то я совсем запутался…

— С самой фамилией Фудзивара все довольно ясно. Каматари корнями своими уходит в корейское царство Пэкче. Когда его разгромили враги, оттуда все бросились бежать на японские острова, где якобы и произошло, в символической форме, разумеется, слияние Пэкче и страны Ва, в результате чего и возникло государство Япония, т. е. Фудзивара обозначает «Пэкче плюс Ва равно Японии», иначе говоря, ни много, ни мало саму Японию. Если не учитывать императорскую семью, которая как-то обходится без фамилии вообще, то Фудзивара — самая важная и почетная фамилия. Вот почему Каматари добивался ее от императора Тэндзи. Чтобы быть не просто Накатоми Каматари, а Япония Каматари, т. е. Каматари всея Япония. Помимо фамилии он завещал потомству еще и главный принцип существования Фудзивара, ибо, пока блюдется божественный указ Аматэрасу, фамилия Фудзивара будет первой в Японии.

— Они и стала первыми, поглядывая на всех свысока. Каким же образом, интересно, можно ограничить их беспредел? Перебить что ли как Накамаро и еже с ним?

— Ну, это ты хватанул, дружище! Не все же Фудзивара такие уж плохие. Просто надо подорвать фундамент их материального благополучия. Без лишних денег ведь особо не забалуешь. Этим и озаботились Сётоку и Докё. А путь здесь один — запретить дальнейшую сёэнизацию. Пусть желающие осваивают целину, хозяйничают там, но пусть и налоги платят. Правда, кто теперь вспомнит про столь радикальный поступок. Забегая вперед, скажу, в 772 г., когда Докё лишился положения, запретительный указ отменили и больше никогда к нему не возвращались вновь. Фудзивара и сотоварищам как в центре, так и на местах, а также храмам и монастырям уже ничто не мешало набивать карманы, опустошая государственную казну. К тому же поведение Сётоку, точнее, молва о поведении, надолго отбило охоту японцев к экспериментам с женским правлением, вернув в лоно конфуцианства. Более 850 лет правящих императриц не наблюдалось. Вступившая на престол в 1629 г. Мэйсё формально считалась правящей, однако в реальности страной уже давно рулили самураи. Про указ же этот, поди, и не слышал никто. Про солидный фаллос монаха Докё — слышали, о слабости Сётоку «на передок» — слышали, а вот про их попытку сохранить законы Рицурё против воли Фудзивара — не слышали. Про планы Накамаро напасть на Силлу — слышали, а чем это грозило стране — нет. Про то, что планы эти не осуществились — слышали, как и про то, кто воспротивился замыслам Накамаро. А почему воспротивился? Тут и разъяснять ничего не надо и так всем все ясно. Падкая до мужиков императрица охладела к старому любовнику, воспылав страстью к новому, монаху с завидными причиндалами. Ради них, мол, любая на все пойдет. Тут уж не до Силлы, сам понимаешь. И вот такой «исторической правде» все мы обязаны Фудзивара. Стоило кому-то по-настоящему взбунтоваться, они непременно лепили из него отъявленного злодея. Благо под рукой имелись толпы прикормленных писак, а им только дай повод. Вместо истинных побуждений такого насочиняют, порой, довольно талантливо впрочем, что в памяти людской про человека сохранятся лишь пасквили и анекдоты скабрезные. Читателю, то бишь покупателю, больше ничего и не надо. Кто выложит трудовую денежку за книгу об императрице-девственнице и истинном монахе, объединенных заботой о государстве?! Вот если бы их объединила постель — совсем иной колор. Представь, страсть бросает ее в объятия преступника, в корыстных интересах воспользовавшегося женской слабостью. А? Красота! Если же преступник — монах? К тому же только его фаллосище способен утихомирить ненасытную вагину Сётоку. Вот этот сюжет! Я ради него готов выстоять длиннющую очередь в книжный магазин. Кого взбудоражат, позволь заметить, разговоры о благочестии и бескорыстии монаха Распутина, разбивающего в кровь лоб в непрерывных молитвах и терзающего плоть постами и аскетами? А вот грешил ли он с Александрой Федоровной, это, безусловно, продаваемая тема. Добавь таланта и успех обеспечен. Отсутствие же или незнание достоверных фактов лишь на пользу дела. Сбросив тяжкие оковы разумности и морали, творческая натура способна воспарить к вершинам самореализации. И попробуй, разберись, правда это или бред воспаленной фантазии. Взять, к примеру, шанского императора Чжоу Синя, прославившегося в исторической литературе жестокостью и развратом. Являлся ли он действительно отпетым негодяем, неизвестно, однако свергнувшему его У-вану, основателю династии Чжоу, полагалось очернить предшественника, чтобы доказать справедливость и легитимность собственного появления на престоле. Вещь, в общем, понятная. В Китае старая и новая династия — совершенно чужие люди, поэтому могут писать друг про друга все, что душа пожелает, лучше, конечно, пострашнее и позлобливее. В Японии же и те, кто свергнул, и те, кого свергли, — родственники в прямом смысле этого слова. Почему? Иначе никак нельзя, ибо из этого посыла исходит имперский взгляд на историю, суть которого сводится к тому, что с первого императора Дзимму до нынешнего 125-го Акихито династическая линии не прерывалась, т.е. с древних времен до сегодняшнего дня Японию возглавляют потомки Аматэрасу. Родственников же охаивать нехорошо, тем более если они к тому же голубых кровей. Официальная история подходила к вопросу Сётоку довольно деликатно, лишь намеками и обиняками давая понять о недостойном ее поведении, не перегибала в целом палку. Здесь штука тонкая, чуть переборщил и, привет, оскорбление императорского достоинства. За такое преступление спуску не давали в те времена. Это уж потом послабление вышло. Новые хозяева страны — самураи особо за императорский авторитет не переживали, выдумывай, что пожелаешь, только их не задевай. Тут и печатное дело расцвело массовым порядком, поэтому читать да писать бросились кому не лень. И мастера изобразительного жанра старались не отставать, создавая произведения на злобу дня, так сказать. И ты мог бы выдать какое-нибудь сочинение, но только кого оно заинтересует? Это я не в обиду, не дуйся, просто к слову пришлось. А на творения Хокусая все захотят посмотреть. И что увидят? «Панцирь и шлем Докё». Картина так называется. Кацусика Хокусай много чего нарисовал из мимолетных наслаждений, не обошел, естественно, и наших героев. Разумеется, идущего в бой Докё в панцире и шлеме никто не видел, поскольку воины-монахи в эпоху Нары еще не появились, не созрели подходящие условия для этого. Правда, великому мастеру простительны даже вольности, далеко выходящие за рамки скучной реальности. С первого взгляда, вроде, на панцирь похоже, но если вглядеться повнимательнее, увидишь… э… и говорить то неловко, штуковину, по форме заметно отличающуюся от моего представления о панцире. Оказывается, он предназначен для удовлетворения не военных, а совсем иных нужд. Насаживаешь панцирь на пенис и зришь чудо — толщина оного увеличивается. Еще на нем углубления и выступы имеются, в общем предусмотрено все необходимое для достижения женского счастья. Прямо скажу, неплохая секс-игрушка для взрослых.

— Кто бы спорил, но ты, кажется, и про шлем упоминал.

— Шлем этот вроде колпачка, который на головку полового члена одевают.

— Куда одевают?

— Куда, куда… Да на залупу, вот куда, как шлем на голову.

— Шлем этот сразу слетит, начни в нем воевать по-серьезному, с усердием.

— Соскочит, не соскочит… Откуда мне знать? Я в деле им не пользовался, так, рассуждаю по нарисованному. Может, хитрость какая прилагается, к шлему то. Человек ведь мастак на приспособления всякие. У Хокусая, кстати, еще сюжетик имеется — «Коробочка с благовониями императрицы Кокэн». Крышка приоткрыта и все видят, что лежит в круглой коробочке — точь-в-точь женское влагалище. Тут без вопросов. Хочешь — любуйся, хочешь — воскуривай, хочешь — еще к какой надобности приспособь. И размера оно немалого. Иначе никак нельзя, если вспомнить, какой член молва Докё приписала, да еще в панцире и шлеме… Не, нельзя иначе, не поверят. Вообще-то штука полезная, ароматы эти. Разные вещества в порошок изотрут, замесят в тесто вместе с медом и древесным углем, нагреют и занимаются ароматерапией. Если же подмешать туда физиологические выделения женские, приворотное зелье получается. Пригласит, значит, она мужичка, разожжет зелье и пойдет такой дурман, что гость бросится на нее как зверь голодный. А хозяйке только того и надо!

— Поставил точку, говорят, в истории с Докё и Сётоку инцидент с храмом Уса Хатимангу.

— И правильно говорят. Докё слетел со своих высот после божественного откровения Хатимана из Усы. Сейчас о нем мало кто помнит, но это было очень серьезное событие, определившее по сути форму государственного правления. В мае 769 г. начальник управления западных земель Югэ Киёхито (младший брат Докё) и Асомаро, главный синтоистский священник при управлении, доложили Сётоку о божественном откровении Хатимана из Уса дзингу — если, мол, Докё взойдет на престол, страна успокоится и народ возрадуется. Заявление, прямо скажу, серьезное, поэтому, естественно, императрица пожелала подтвердить правдивость доложенного объективно, беспристрастно и бескорыстно. Она вверяет эту миссию фрейлине Вакэ Хиромуси, преданность которой не вызывала сомнений. Так, в 762 г., по примеру госпожи она принимает монашество, отказываясь от совсем не чуждых ей радостей бытия. Дело закипело, но когда до момента отъезда оставалось всего ничего, выяснилось, что ослабленная болезнью фрейлина неспособна к длительному и тяжелому путешествию, а путь и вправду предстоял немалый. Поднялся переполох, однако вскоре все уладилось — на Кюсю отправился младший брат Хиромуси, Вакэ Киёмаро. Потянулись томительно-тревожные дни и ночи ожидания. Что за ответ доставит из Уса Хатимангу официальный посланник Сётоку?.. Наконец, доложили о прибытии Киёмаро. Императрица сразу почувствовала неладное. Напряженная походка, полубезумное выражение глаз однозначно свидетельствовали, посланник вопреки здравому смыслу и внутреннему голосу собирался сообщить очень даже неприятную вещь. Или предчувствие обманывало ее? «…Жрица застыла в ожидании божественного откровения. Прошло довольно много времени, но она оставалась неподвижной, словно скованная невидимыми путами. Вдруг пошевелилась, вроде бы пробуждаясь от глубокого сна, глаза сверкнули в отсвете факелов, а из уст раздался громоподобный, явно не женский голос. Без сомнения через нее вещал сам Хатиман. Мне со страху почудилось, что теряю сознание, однако слова откровения четко фиксировались в памяти, как будто туда их заколачивали молотком. Испокон веков заведено, престол вправе и должен занимать только член императорской семьи. И никому не дозволено менять сей закон законов. Да будет так!». Сётоку пришла в замешательство, выглядела растерянной, чувствовалось неотвратное приближение вспышки гнева…

— Беспристрастно, бескорыстно, объективно… Сказки это! Наверняка рассчитывала на совсем другой ответ, поэтому и вспылила, не сдержалась.

— Тут ты прав, спору нет. Иначе вряд ли бы доклад Киёмаро признали злонамеренной выдумкой. Понизив в должности, его сослали в Осуми на Кюсю, «назначив» новое имя — Вакэбэ Китанамаро. Не забыли, естественно, и внезапно занемогшую сестричку Вакэ Хиромуси. Выполни монахиня-фрейлина предназначенный долг, глядишь, повернулось бы все иначе. Подговорил кто или своим умом дошла, трудно сказать, что случилось, то случилось. Ее расстригли и отправили в Бинго, изменив имя на Вакэбэ Хиромусимэ. Императрица любила наказывать провинившихся, даруя в приказном порядке новые имена.

— Была Маша, стала Даша, и в чем здесь наказание?

— Тут вещь тонкая, деликатная. Если помнишь, у нас в алфавите всего тридцать три буквы, крутись как хочешь, хотя вроде справляемся. У них же иероглифы в ходу, количество которых тысячами измеряется. С непривычки все одинаковыми кажутся, но только с непривычки, от невежества, скажем, на самом же деле разный умысел содержат. Чуть поменял что, ну, там черточку добавил или хвостик какой и, привет, смысл иероглифа засиял иными красками. Нам то все одно, а японец сразу узрит что к чему и зачем. Был Киёмаро — чистый Маро, превратился в Китанамаро — грязного Маро. И это не та грязь, которую можно соскоблить или, на худой конец, смыть мылом или стиральным порошком. Здесь что-то наподобие того, что паршивого кобеля не отмоешь до бела. Но об этом как-нибудь потом, при оказии.

— Нельзя ли подоходчивее?

— Можно и подоходчивее. Был ты, к примеру, Чистов, а стал Грязнов, вернее Говнов. «Господин Говнов, вас к телефону», «Привет, Говнов!». Приятно такое слышать постоянно? Не начнут ли путать форму с содержанием? Или взять Хиромуси. Была широкой душой, а превратилась в узкую душой, т.е. мелкую душонку, к тому же и продажную. В общем, гражданку Великодушную, прозвали гражданкой Блядевской. Ясно?

— Не очень. Если бы плетью, да по голому заду, это наказание, а так словоблудие одно.

— Боль причиняет не только плеть, отношение людей также может оказаться весьма болезненным. Загрязнение в его идеалистической, духовно-психологической ипостаси безусловно играло и продолжает играть важную роль в истории Японии и повседневной жизни ее населения. Мы обязательно к нему вернемся, однако сейчас я хотел бы поговорить вот о чем. Инцидент с откровением в Уса Хатимангу окончательно утвердил тэнноизм в качестве основы монархической системы Японии. Править страной должен только потомок Аматэрасу. Попытки изменить сей порядок закончились неудачно. По иронии судьбы и Накамаро и свергнувшая его Сётоку являлись, как ни странно, идейными единомышленниками, смотрели на мир сквозь призму конфуцианского учения, полагая всякие там божественные указы суеверными пережитками, лишенными разумного обоснования. С другой стороны, их противники, консерваторы, воспринимали конфуцианство, впрочем, как и буддизм, заморскими штучками, годными лишь для развития ума, но для сохранения суверенной Японии требовался исконный «путь богов». Вот почему официальные представители японского народа не упускают случая воздать должное вставшему на этот путь человеку, который по сути сохранил для людей завещанное великой Аматэрасу. Кто изображен на десятийеновой банкноте эпохи Мэйдзи? Вакэ Киёмаро! Кто красуется, сверкая бронзовым отливом в лучах заходящего солнца, недалеко от ворот Хиракавамон императорского дворца? Опять он, Вакэ Киёмаро! Полюбуйтесь, мол, как богиня солнца ласкает своего любимца.

— А где ласкает, не напомнишь?

— Проверить хочешь? Тогда выходи на станции метро «Такэбаси» на линии «Тодзайсэн», и сразу увидишь бронзовую скульптуру Киёмаро в полный рост. Такую не заметить трудно, метра за четыре высотой будет. Выражение его лица, полное достоинства и решимости, не оставляет сомнений — направляясь во дворец, он слово в слово передаст пророчество, чтобы это не стоило. В общем, взору твоему предстанет чистый душой и светлый сердцем человек, этакий образец долга и чести.

— Если один чистый и светлый, значит, второй, которому подставил ножку первый, грязный и темный. Так что ли? Такой вполне мог склонить императрицу к порочной связи. Именно эта мысль наверняка придет в голову любому, задержавшемуся на минуту у памятника. Может, он и задумывался для того, чтобы увековечить не только геройство Киёмаро, но и злодейство Докё?!

— Еще бы! И священную особу в постель затащил, махинации придворные затевал. И какие! Неудивительно, что через мрак столетий в нем рассмотрели японский аналог российского Распутина. Был ли Григорий Ефимович святым или ловким проходимцем, какую роль играл в государственной политике, людей интересовало, но не очень. Вот спал ли с Александрой Фёдоровной — совсем другая вещь, вокруг которой такие сюжеты закручивались, обзавидуешься. Сопоставление само напрашивается на кончик пера или кисти. И мало кто вспомнит, что в докёвские времена строго соблюдались обеты и правила, когда монах ни то что прикоснуться, взглянуть на женщину боялся. И правильно поступал, ибо мог запросто вылететь из братии за подобное. Встал на путь, предначертанный Буддой, дави в себе желания всякие, но для этого, как ни крути, решимость и воля требуются. Человеку поверхностному сие не по плечу, на отречение от житейского, привычного он не способен. Война с плотью — тяжелейшая битва. Докё же пошел на это по зову сердца, а не ради, скажем, уклонения от налогов. Для него соблюдение буддийских заповедей — первое дело, поэтому к женскому полу глушил на корню. Сила воли имелась, молитвы и послушания разные помогали, думается. Да и по возрасту Сётоку и Докё не очень то годились в пылкие любовники. Ей под пятьдесят, ему, поди, все шестьдесят стукнуло. Самая пора о вечном озаботиться, а не в постелях кувыркаться.

— Ладно, а про замыслы на императорство, тоже навет что ли?

— Женщина приблизила к себе мужчину, чтобы вырваться из лап одиночества, ведь ей и посоветоваться то было не с кем, о том же наследнике к примеру. А выбирать из кого? Вокруг, куда ни глянь, одни фудзиваровские толкаются, от которых душу воротит. Так и норовят гадость какую учинить. Докё же оказался преданным и к тому же неглупым. Разбирался в науках, кумекал по-китайски, говорил на санскрите. Где выучил, ума ни приложу, ни словарей, ни учебников, за границей не обучался, в общем, очень достойный человек. Поставь такого на престол, страна только спасибо скажет. Государыня и призадумалась… И вот еще что. После кончины Сётоку он и пальцем не пошевельнул для сохранения своего положения, лишь неустанно молился за упокой души благодетельницы, хотя мог, точно мог еще побрыкаться. Если бы Докё и вправду грешил с императрицей, наверняка бы расстался с монашеским саном, слетев с самой верхотуры вертикали. А за умысел на императорство вместе с саном и головы бы лишился, но нет, обошлось как-то. Понизили в должности и сослали настоятелем храма Якусидзи в Симоцукэ. За такие-то преступления?! Умеренность наказания ненавистного монаха убедительнее всего доказывает ложность наветов на него. Да и Киёхито с тремя сыновьями отделались легко, попав в провинцию Тоса.

— Просто ангел какой-то получается. А он, занимаясь буддийскими делами, и мирские не забывал. Младшего брата Киёхито продвинул аж до дайнагона второго младшего ранга. Десять родственников Докё достигли пятого и выше рангов. Как прикажешь понимать такое подвижничество светлого монаха?

— Тут и понимать нечего. Подумаешь, невидаль какая, своих проталкивал. Ничего темного в этом нет. Практика то довольно привычная, кто наверху, тот и пир правит. Зависть вызывает, но и только! Кого этим удивишь то? Фудзиваровцев что ли? Докё просто пошел по давно протоптанной ими дорожке. Да и не о себе он заботился, об императрице, которой преданные люди ой как требовались. Правда, преданность — штука капризная, ее ублажать надо, лучше всего землицей, но и ранги сгодятся. Был бы ранг, должность к нему всегда подберут, не сомневайся, а к должности содержание полагается, мануфактура там разная, рис, еще чего по мелочи, в целом не пропадешь, жить можно. Логика простая, но беспроигрышная.

— Не стояли ли Фудзивара за спиной Киёмаро?

— Очень даже вероятно, ибо божественное откровение о невозможности Докё занять престол вполне отвечало их интересам. Они обошлись бы и без вмешательства свыше, однако всегда предпочитали насилию более элегантные методы, так спокойнее и надежнее с учетом перспектив. Зачем, скажи, нужен меч, когда есть откровение?! Хотя могли действовать и жестко.

— Ты про что это?

— Про план убийства Сётоку!

— Разве существовал такой?

— А что? Когда она слегла от недомогания, появился довольно странный указ. Право верховного командования, принадлежавшее дайнагону Югэ Киёхито, передавалось левому министру Фудзивара Нагатэ, а семь страж императорского дворца переходили в подчинение правого министра Киби Макиби. Несколько сот стражников взяли дворец в плотное кольцо, изолировав от внешнего мира. Никто, даже сам Докё, не мог навестить Сётоку, не велено и все. Исключение сделали только для дочери Макиби. Помнится, к заболевшему экс-императору Сёму пригласили сто двадцать шесть монахов. И не простых, а монахов-сиделок, точнее, сидельцев, назовем их так. Они не только читали сутры и возносили молитвы, но и неплохо разбирались в медицине и лекарствах, лечили, значит, не одними заклинаниями. Докё, кстати, тоже из таких. К Комё также приставили немало монахов, да и в храмах по всей стране не смолкали молебны за ее здравие. А вот у постели Сётоку ни одного сидельца так и не увидели. Об официальных службах и речи не шло. Странно? Очень даже! Но и это еще не все. Императрицу похоронили через пару недель после кончины. К чему, спрашивается, подобная спешка?

— Ну, а что если заранее место подготовили?

— Это сейчас становится модным заранее обустраивать могилу. Живешь и строишь, а построишь, значит, долго проживешь, примета такая имеется. Однако в те далекие и темные времена, о которых мы речь ведем, обстояло все иначе. Буддизм еще основательно не потеснил в сердцах людских пережиток старины глубокой — синтоизм с его духом слова, суть которого проста — как сказал, так и будет. Какому синтоисту, скажи мне, взбредет в голову идея, фигурально выражаясь, рыть самому себе могилу?! Только молвишь слово про нее, жди в гости старуху с косой. Так что лишь после смерти высочайшей приступали к возведению кургана, никак не раньше. А с трупом что делать? Укладывают в гроб и дожидаются.

— Чего?

— Пока могилу закончат. Еще и проверить надо, умер или прикидывается. Если разложение пошло, кожа побелела, значит, все по честному, не мухлюет. И молебны всякие проводить нужно. В общем, без спешки процесс продвигался. До года порой доходило, а то и поболее. Естественная кончина тогда считалась самой уважаемой, совершенной, так сказать. Как у дерева, крепкое, растет долго, но приходит срок, ослабевает, сохнет и сходит на нет. Но если там несчастный случай какой, болезнь, по голове чем трахнут, да мало ли чего, казнить ведь тоже могут, такая смерть считалась несовершенной. И дух умершего или погибшего сильно досадует на подобное несовершенство: вроде бы мертвый, но не совсем. И это пугало людей. А вдруг задумает исправить положение?!

— Это как?

— Ну, вернется в исходное состояние, вернее, тело, возродится значит, и повторит попытку, чтобы в этот раз уже наверняка, до полного совершенства дойти.

— Слишком мудрено для меня, не понимаю.

— Представь себе, дух от тела отделился, однако должного места не нашел, с пути вроде сбился, из-за большой досады, хотел, мол, подольше с телом не расставаться, но не получилось, лиходеи помешали. Остановился, значит, на пол дороге и поглядывает назад, раздумывая, не вернуться ли, не отомстить ли разлучникам. Любого испугает одна лишь мысль о появлении озлобленного духа.

— Тут ты прав, возразить нечего. И что же делать?

— А заупокойные службы для чего? Дух покойного ублажают, чтобы не осерчал. Если же этого покажется мало, другие уловки предусмотрены. Положат, предположим, в ногах усопшего, любимую шапку, разорванную на две части, а на голову обувку какую…

— Это еще зачем?

— То, что валяется в ногах, не одевают на голову, а то, что на голове, не одевают на ноги. Сиди, мол, в гробу и не рыпайся. Без шапки и обувки какая дорога, тем более дальняя?!

— И вправду сидит дух то?

— Да кто его поймет, там сидит или отправился куда. Только время покажет. Посыпятся на живущих несчастья разные, уловки не сработали, выбрался из гроба, значит, если же все тихо и спокойно, не осмелился, выходит, наружу вылезти. Ну, это все в древности, сейчас же совсем иные времена. Наиболее дальновидные люди заранее могилами обзаводятся. При жизни построишь себе могилу — долго проживешь. Теперь общественное мнение к этому склоняется. Годы все перемалывают, и кости человеческие, и мозги, плохие приметы — в хорошие и наоборот. Может, так и должно быть? Подумай сам, вот умирает кто-нибудь, сразу слезы, переживания, суета. Агент из ритуальной конторы, естественно, попытается воспользоваться ситуацией, живет то с процента. Когда же похоронная горячка схлынет, боль утраты притупляется, приходит четкое осознание того, что тебя надули, правда, очень сочувственно и умело, грубо говоря, развели на деньги. Но ничего не поделаешь, учились то мы, вопреки пословице, на собственных, как правило, ошибках. Поэтому лучше всего заранее позаботиться о могилке то. Спокойно обустроишь гнездышко, по вкусу, лишив лихоимцев шанса ободрать тебя до нитки, и жди удачу: долголетие, процветание потомства, согласие в семье, если, конечно, приметам доверяешь. Потратился и поступай как вздумается, хоть сам ложись, хоть передавай кому, при этом налога на наследство не будет, поскольку прижизненная не является объектом налогообложения. Вот так. В общем, дело верное, если свободные деньги имеются. Правда, и бюджетный люд не обойдут вниманием. Подберут местечко удобное, недалеко от электрички или автобусной остановки. Порекомендуют что-нибудь подешевле, надгробие там или оградку, пусть и неказистую, но справную. К тому же китайские умельцы всегда наготове, сумеют подсобить за толику малую японскому соседу.

— Кажется, мы ушли куда-то в сторону.

— О чем разговор?

— О Сётоку, разумеется. Неужели запамятовал?

— Ничего не запамятовал. Так вот. Где-то с апреля 770 г., когда заболела, до начала августа, когда умерла, она была полностью изолирована от внешнего мира. Именно в этот период Сётоку лишает Киёхито права военного командования и вообще отворачивается от клана Югэ, которому до болезни очень доверяла. Мало того, запретила принимать самого Докё. Кошка между ними не пробегала, и вдруг лютая, очень неожиданная неприязнь.

— Скорее всего, пока бедняжка валялась в бреду или с кляпом во рту, недруги Докё сочиняли что хотели, пользуясь вседозволенностью, выдавая за волю императрицы. И после ее смерти не прекратили этого занятия. Сётоку вроде бы не указала наследника. Не велика беда! Заговорщики, посоветовавшись, сошлись на внуке Тэмму — Фунъя Ооти, и не медля состряпали подложный указ, по которому выходило, что императрица указала на Ооти как на преемника. К такому средству в Японии наверное прибегли впервые, однако подобные уловки не раз встречались в китайской истории, большим любителем которой являлся Фудзивара Нагатэ. Когда же указ официально огласили, люди услышали, что наследником должен стать принц… Сиракабэ!

— Как так?

— Нагатэ с сотоварищами каким-то образом ловко подменил один подложный указ другим, а что сказано прилюдно языком, не исправишь и топором. Никто не посмел противиться последней воле покойной императрицы, поэтому на престол взошел принц Сиракабэ. Обманутый Макиби топал ногами, грозился, впрочем, поостыв, предпочел уйти в отставку. А ведь на него Сётоку серьезно рассчитывала. Вытащив из низов, сделала министром с одной лишь целью — противостоять фудзиваровцам. Именно он по ее замыслам должен был стать главной опорой будущего императора Докё. Однако не успела она заболеть, как Макиби переметнулся на сторону левого министра Нагатэ.

— Получается, предал благодетельницу…

— Я бы выразился поэлегантнее — попался на удочку. Нагатэ же умел и подкормить рыбешку и вовремя подсечь, чтобы не сорвалась с крючка. Знатный рыбак, ничего не скажешь, недаром, что из Фудзивара. Нагатэ сыграл важную роль в устранении противников Накамаро. Потом, правда, повздорили, что-то между ними полыхнуло. На заседании Госсовета, обсуждавшем новации Накамаро по китаизации придворного обихода, всем бросилось в глаза демонстративное отсутствие Нагатэ. Во время мятежа занял сторону экс-императрицы Кокэн, хотя не раз выражал недовольство быстрой карьерой феодалов-земляков Докё из Кавати. Действовал, в общем, по обстоятельствам. В эти обстоятельства и вляпался Макиби, стольким обязанный императрице. Без нее вряд ли бы в санги выбился, а тут нате вам — министр! Разумеется, Макиби питал особую признательность императрице. Это с одной стороны. С другой же ему, здравомыслящему и образованному человеку, знакомому с заграничными мыслительными тенденциями, претила сама идея добровольной уступки престола не пойми кому. С древнейших времен Япония является теократическим государством, в котором все творится по божественным указаниям и откровениям. Тео — бог, кратос — управлять, и никак иначе. Поэтому нутро Макиби сильно противилось искажению законов предков. На это своеобразное раздвоение личности и обратил внимание прозорливый Нагатэ. А дальше, как говорится, дело техники. Вряд ли он потратил много времени на уговоры Макиби вместе встать на защиту традиционного императорского строя. Сначала, мол, издав подложный указ, лишим военных полномочий семью Югэ, чтобы фортиль какой ни выкинули, а заодно, так, на всякий случай изолируем императрицу от Докё, ее, бедняжку, в покое содержать требуется, а не утомлять разговорами бестолковыми. Подоспеет же время, возведем на престол кого-нибудь достойного по линии Тэмму, чтобы все по закону. Примерно так наверное. Как оценить поступок Макиби? Если по-человечески, субъективно, то форменное предательство, если же, копнув поглубже, откинуть шелуху предвзятости, сделав упор на важность сохранения завещанной небесами сути императорского правления, то поведение Макиби выглядит вполне справедливым. К тому же активное участие, вернее, соучастие в продвижении нового императора гарантировало как ему самому, так и его родне неплохое будущее, поэтому и согласился участвовать в заговоре против Сётоку и Докё. Размечтавшийся Макиби ослабил бдительность и проморгал искусную комбинацию Нагатэ, вопреки договоренности поставившего на Сиракабэ, который вообще-то и думать о престоле не мог, ибо происхождением не вышел. Однако именно такой человек и требовался Нагатэ, бесперспективный и беспомощный. Вознесясь на вершину власти, он по гроб жизни не забудет, кому обязан, и сделает для того все, что нужно для процветания клана Фудзивара. При подобном раскладе исчезнет необходимость сюсюкаться со всякими Киби, и всем скопом их можно будет выгнать взашей. Ничего нового Нагатэ, разумеется, не сочинил, просто пошел по дорожке, протоптанной его старшим двоюродным братом Накамаро.

— Говорят, к этому сценарию руку приложил еще один двоюродный брат — Фудзивара Момокава.

— Вполне допускаю. Еще тот интриган, сто очков любому вперед даст. Наверняка подсобил советом Нагатэ, и сообща превратили принца Сиракабэ в императора Конина, вышвырнув Макиби из политической жизни. Вернее, он сам ушел на покой, по собственному желанию. И поступил очень даже благоразумно. После провала затеи с принцем Ооти у него не было никаких шансов. Если Нагатэ или Момокава взбредет в голову выдвинуть против Макиби самое нелепое обвинение, новый император Конин вмиг даст ему ход. И тогда всех Киби под корень без остатка. Это уж как водится. Кто не помнил печальную судьбу принца Нагая?! Если порешили семью внука императора Тэмму, то с каким-то Макиби церемониться не будут. А ведь сам то Макиби слыл великим хитрецом, но вот тебе — провели как мальчишку, опозорили на старости лет. Да, умели Фудзивара жить, знали секрет успеха, недаром же «Рикуто» изучали.

— Что это?

— Книга китайская, «Шесть секретных учений Тай-гуна» называется. Мудреная вещь, но видимо полезная, большой прок дает.

— Что ж другие этим проком не пользуются? С китайским совладать не могут?

— Язык то не проблема, умельцев пруд пруди, хоть по-китайски, хоть по-корейски, а то и по-вьетнамски. Однако главное не прочитать, а прочитанное к делу приспособить. В этом вся закавыка. У Фудзивара же здесь полный порядок, раз столько лет при власти держатся.

— Ты вроде про убийство Сётоку говорил?

— Говорил.

— Зачем, спрашивается, убивать то? Она и так вот-вот должна была богу душу отдать.

— Должна была, но что-то тянула. А вдруг выздоровела бы? Всякое случается. Разве такое можно допустить?! Нет, для верности точно прикончили. Отравили там или лекарства нужного не давали, препятствовали в общем лечению. Да и заздравные молитвы не читались, они же для буддистов самое что ни на есть верное лекарство. А где ее похоронили? Уж точно не в Сахаяме. В этом месте у них вроде семейного кладбища — и родители покоятся, и младший брат, и еще кто-то из родственников, но могилы Сётоку там нет. Почему? А потому, что умерших неестественной смертью, убиенных, проще говоря, не принято хоронить на одном кладбище с естественно, так сказать, усопшими. Их положено хоронить отдельно. Ее отдельно и похоронили, но где, сам черт не разберет. Таков удел японского бытия. Пойдешь против воли Фудзивара, будь ты хоть правящая императрица, обвинят в слабости на передок, и так укроют во мраке истории, что и могилы не отыщешь.

— Убийство правящей императрицы вещь не шуточная. Вдруг, обернувшись озлобленным духом, примется мстить обидчикам? Фудзивара, что, в подобное не верили?

— Верили, посильнее других верили. Как тут не поверишь, если совсем недавно, лет тридцать назад, именно по этой причине скончались четыре брата Фудзивара. Не знаю как Момокава, а вот Нагатэ наверняка отлично запомнил наделавшее много шума происшествие, ему тогда было уже за двадцать поди. Однако, с какой это стати душе Сётоку озлобляться? Что, с ней несправедливо обошлись разве? Ой ли! Непотребство с монахом учинила? Учинила, хотя тут скорее всего на оговор смахивает, самими же Фудзивара и сочиненным. Ну, ладно, бог с ним, с оговором этим, дело то совсем не в нем. Сётоку замахнулась на самое святое — незыблемый как вечность завет самой Аматэрасу, вздумала надругаться над ним под предлогами разными. А за это и убить можно, скорее, даже нужно. И на что тут озлобляться? Что заслужила, то и получила по справедливости.

— Меня давно интересует вопрос один. Киёмаро послали в Уса Хатимангу. Это аж на Кюсю! Далековато, но ведь рядом с Нарой, считай под боком, расположен самый главный синтоистский храм — Исэ дзингу, посвященный прародительнице императорского рода. И если уж возникла наиважнейшая проблема императорского бытия, следует, по-моему, обращаться за пророчеством именно туда. Киёмаро же почему-то снарядили за тридевять земель…

— Не почему-то, а потому что! Сётоку твердо знала, куда корнями уходит древо императорского рода. По легенде его творителем является богиня солнца Аматэрасу. Но ведь помимо легенд есть и реальность. Иногда, легенды подлаживают под реальность, но чаще — совсем наоборот, поскольку легендаризация истории штука довольно притягательная для власть предержащих, правда, жить то приходиться в реальном мире, а по жизни двор Ямато обязан появлением царице Химико, правительнице страны Яматай на севере Кюсю, так мне кажется. Именно она является основателем императорского дома. Химико, впрочем, не повезло, проиграла очередную междоусобную войну, тут еще небесное знамение, четко указавшее на виновницу поражения. Раз виновата, должна отвечать, логика железная. И отвечать не перед людьми, перед ними какой ответ, они же подданные, но перед небом, которое спросит сурово за нарушение логики.

— О каком знамении разговор идет?

— Полном солнечном затмении, будь оно неладно.

— Подумаешь, невидаль какая.

— Это сейчас телевидение и интернеты разные, что, как и когда случилось выяснишь в минуту, успевай только клавиши с кнопками нажимать. А тогда, когда скальпель разума еще не рассек ткань неизвестного, явление было невиданное. Вроде с утра солнце святило, даже припекало и бац полная темнотища. Люди от страха онемели, когда же немного отпустило, принялись винить царицу. Небо, мол, недовольно ею, и пошло, поехало…

— Может, небо, того, не царицей, а чем-то другим недовольство выражало?

— Чем-то другим… Наверное пастухами, растерявшими овец по пьяни, или мужиком, проткнувшим вилами соседа из-за клочка земли. Да какое дело небу до мелочи этой? Его лишь правители интересуют, а уж те пусть сами суетой занимаются. В общем, прикончили несчастную, поменяв на новую царицу, полную магической силы. Потом же принялись с энтузиазмом поклоняться убиенной, соорудили храм в Усе, все как положено. Со временем обожествили и вместо реально существовавшей женщины по имени Химико возникла легендарная богиня солнца Аматэрасу. Люди в древности боготворили предков, не забывали, откуда они родом, а дух предка Сётоку витал на Кюсю в Уса Хатимангу. Там наверно и захоронили Химико, там ее могила. Доказать это убедительно с фактами не могу, но просто нутром чувствую, что прав. Поэтому императрица направила Киёмаро в Усу, а не в Исэ. И ни у кого вопросов не возникало, зачем, мол, матушка гонишь человека в такую даль, когда Исэ дзингу вот оно, рядышком, поскольку все знали, где и у кого надо откровение просить. Исэ это что-то вроде домашнего алтаря. Помолиться по мелочи вполне сгодится, если же что по-серьезному, будь любезен на могилу предка для общения с его духом. Но это, если по-серьезному, а так и ихай сойдет. Это деревянная табличка, считающаяся воплощением духа усопшего. Правда, на ней еще надо написать его посмертное имя — каймё называется.

— Как же дух усопшего нисходит на эту табличку?

— А это уже не твоя забота. Ты же ее не из чурбана какого вырезаешь, что под рукой валялся, а в буддийский храм пойти должен. Там все исполнят в лучшем виде, не беспокойся, и иероглифы для посмертного имени подберут, и нарисуют их на табличке. Только деньги плати, причем предусмотрительные люди это делают заранее, чтобы, значит, по лишнему не напрягать родственников в похоронной суете.

— И во сколько это обойдется?

— Это уж какой уровень каймё выберешь. Если достаточно бюджетного, хватит и двух манов, это двадцать тысяч йен, повышенный — манов шесть потребует, а если на высокий или премиум замахнешься — готовь соответственно шестнадцать и двадцать манов. И дело с концом, и о налогах не беспокойся, они уже включены в стоимость. Хочу предупредить заранее. Уровень каймё зависит от социального положения умершего, его вклада как в благосостояние общества, так и в храм, поэтому высокий уровень даже за большие манны не гарантирован. И еще запомни. Каймё состоит только из двух иероглифов. Для всех! Третий не купишь ни за какие деньги. Ибо в буддизме, сам понимаешь, все равны!

Апрель 2017 г.

Диалог второй. Кэгарэ, онрё, котодама… (скверна, духи, слова…)

— Японские самураи теперь у всех на слуху. И фильмы про них, и книги, и кодекс чести «Бусидо». А откуда они взялись и почему, ты не задумывался?

— Хэйанские аристократы не справились с обязанностями, поэтому появились люди, готовые с оружием в руках защищать и себя и свое имущество. В общем, имелись причины и экономические и политические. Так наверное…

— Мыслишь в правильном направлении. Однако историю и человека в ней создают не только экономика с политикой. В не меньшей степени, если не в большей, на ход событий влияет религия, вернее, религиозная мистика, затрагивающая души людские. В душах же японских коренится отрицательное отношение к армии, солдатам, оружию, переходящее порой в прямое отвращение, что нередко проявляется и сейчас. Все чаще раздаются голоса о роспуске сил самообороны, о неконституционности их существования, т.е. армия — сплошное зло, с которым пора кончать. Конечно, хорошо так рассуждать, когда за спиной Америка маячит.

— Не связано ли это с последствиями произвола японской военщины?

— Такой ответ вполне бы устроил многих, однако имеется более серьезная причина, скрытая минувшими тысячелетиями. Называется она кэгарэ — загрязнение, скверна, нечистота. Мысль о загрязнении укоренилась в японцах на подсознательном уровне.

— Неужели солдаты грязнее нас с тобой? Я в японской армии не служил, но думаю, даже уверен, в казармах там чистота и порядок, как и везде, впрочем. Куда-то не туда ты загнул.

— Изгаляйся сколько угодно, твое право, но прежде осознай простую вещь. Преступления, несчастья, ошибки все это у них считается загрязнением, творимым злыми духами. Это крайне важное понятие во многом определяет как ход событий в целом, так и поведение индивидуума в частности. Пойми, речь идет не о чистоте в смысле гигиены тела, но о гигиене души. Я имею в виду возникающую, к примеру, при прикосновении к трупу, ритуальную нечистоту, которая является некой не поддающейся рациональному объяснению и, само собой, не улавливаемой человеком духовной эманацией, захватывающей в свое поле всех, кто соприкасается со смертью. Ритуальная нечистота недоступна рациональному восприятию, разуму сложно ее постичь. Остается лишь одно — четко следовать указаниям, которые даны по поводу очищения. Кем даны? Религиозно-мистическим опытом борьбы с этим явлением. Одни стараются не загрязниться, другие надеются с помощью образования скинуть этот дурман, а третьи — ищут по близости что-то похожее на микву, так иудеи называют водоем с проточной водой или бассейн с дождевой. Натуральность — вот главный принцип миквы. Коснулись воды людские руки или стенки трубопровода, будь он хоть из золота — все, конец, ее магическая сила исчезает бесследно. Для мытья с мылом и мочалкой вполне сгодится, но для ритуально очищения — никак, и не надейся. Христианский обряд крещения — ни что иное, как окунание в микву для очищения ради новой жизни. Причем погружаться надо полностью с головой, чтобы ни к одной волосинке загрязнение не прилипло, иначе весь труд насмарку. Франц Кафка не менее раза в неделю залезал в микву, надеясь на подзарядку духовной энергией. Еще, говорят, соль помогает. Побросал на оскверненное место и оно очистилось, вроде бы.

— Как-то абстрактно все, с еврейским уклоном. Нельзя ли поконкретнее, ближе к японцам?

— Принято считать, они не очень религиозны и в массе предпочитают форму, но никак не содержание. Если так было бы на самом деле, за сто пятьдесят лет свободы вероисповедания число христиан перевалило бы за тридцать, а то и сорок процентов. Сейчас же таковых в Японии не более пары процентов, в соседней же Корее — процентов двадцать наберется.

— Значит, они менее религиозны, только и всего.

— Вряд ли. Если под религией понимать совокупность духовных представлений, основывающихся на вере в сверхъестественные силы и существа, которые являются предметом поклонения, то японцев следует отнести к глубоко религиозным людям. И вера их держится на трех китах: кэгарэ — загрязнение, ритуальная нечистота; онрё — озлобленные духи и котодама — магия слова. Многие из них, особенно молодые, путая кэгарэ с похожим словом ёгорэ, также означающим загрязнение, считают, то и другое имеют одинаковый смысл, просто первое — старое, устаревшее, а второе — современное. Вот и вся разница! Оказывается, не вся, далеко даже очень не вся.

— И в чем разница?

— Прежде всего, ёгорэ можно увидеть. Что-то пролил на пол, и сразу понятно, где и насколько испачкано. Захотел, взял тряпку и протер. И опять чистота! Или, скажем, заляпал брюки. Какого цвета и размера пятно, заметно каждому. Когда загрязнение невидимо, на помощь придут приборы. Возьмем атмосферный воздух. Сколько там окиси углерода на глаз не прикинешь, но замерить сможешь. Плевое дело! С радиоактивным загрязнением тоже самое. Не заметишь, как ни старайся, но определить сколько там миллизивертов вполне по силам. Физика не стоит на месте. А вот кэгарэ, ритуальную нечистоту, ни в миллизивертах, ни в сантиметрах не измеришь, даже в килограммах не взвесишь. И не пытайся, только время попусту потратишь, ибо нет таких приборов и не предвидится, хотя, может быть, пока нет. Впрочем, почувствовать, ощутить ритуальную нечистоту на духовно-эмоциональном уровне вполне возможно. Если же сознание, смачно удобряемое научно-техническим прогрессом и атеистической пропагандой, вдруг взбрыкнется, то на помощь придет подсознание, которое нередко оказывается в плену иррационально-метафизического восприятия мира. И убеждать японца в существовании ритуальной нечистоты не нужно, он просто знает про это без всяких объяснений. Предположим, молодой журналист поступил на работу в региональную телекомпанию. Как водится, купил чашку и отнес на тамошнюю кухню, где над ней пришпилили табличку с его именем, все как положено. Вот как-то по обыкновению девушка приносит чай, но не в его чашке, причем не новой. «А что с моей то?», спрашивает журналист с игривой улыбкой. «Извините, случайно разбила, поэтому налила чай в другую. Хозяину она больше не понадобиться, недавно скончался бедняга». Игривая улыбка на лице журналиста мигом сменилась гримасой отвращения, перемешанного с ужасом. Видя это, девушка не на шутку разнервничалась: «Не волнуйтесь так, я ее вымыла тщательно, да еще прокипятила, она совершенно чистая». Тем не менее, журналист наотрез отказался воспользоваться чашкой усопшего коллеги, попросив принести чай в одноразовом пластиковом стаканчике. Почему это, интересно? Или вот еще случай. Живут в одной квартире отец и дочь, заботливый отец и почтительная дочь. Летним вечером он подходит к ней и протягивает палочки: «Ими я пользовался двадцать лет. Теперь же хочу подарить тебе, пользуйся на здоровье и вспоминай меня!». Как должна, по-твоему, отреагировать почтительная дочь на подобный подарок?

— Ну, поблагодарить, наверное, спасибо, мол, и все такое.

— Спасибо он вряд ли дождется, скорее всего нарвется на вежливый, но категорический отказ. Если же примется настаивать, услышит в ответ: «Они же нечистые!». Отец не унимается: «Я же обдал их кипятком, никакой грязи нет. Хоть под микроскопом проверяй, ни одной бактерии не найдешь». Однако дочь упрется и не примет подарок. Микроскопы перед такой грязью бессильны, а вот подсознание видит, точнее, чувствует ритуальную нечистоту. Сила веры порой творит чудеса… Это как во сне. Снится ужасный тигр, который приближается, скаля клыки. Страшно, пятишься назад, пот градом. В реальности никакого тигра нет, только кровать и ты в ней, но сознание бьет в колокол, пытаясь предупредить об опасности. Так и с ритуальной нечистотой. Вроде бы и нет, но ты ее буквально кожей ощущаешь и инстинктивно пытаешься уберечься. Считается, что западники — закоренелые индивидуалы, а вот японцы сплошь пронизаны духом коллективизма. Вместе работают, вместе отдыхают, однако из одной плошки щи хлебать вряд ли захотят. У каждого дома имеются личные палочки, пиала, чашка. Это у иностранцев не отыщешь папин нож или мамину тарелку, посуда общая. Они не заморачиваются ритуальным загрязнением, главное — что бы не было физического.

— А когда японцы озаботились загрязнением этим?

— По всей видимости понятия ритуальной нечистоты, озлобленных духов и магии слова засели в мозги человеческие одновременно с заселением японских островов, оказывая значительное влияние на поведение и образ мышления заселенцев. Кэгарэ довольно часто упоминается в древнейшей их книжке — «Кодзики». Больше всего они уважают богиню, олицетворяющую солнце — Аматэрасу, которой поклоняются в Исэ дзингу. Ну, это ты наверняка знаешь. А про отца и мать слышал?

— Богини этой? Разумеется! Отец — бог Идзанаги, мать — богиня Идзанами.

— Родные брат и сестра между прочим.

— Выходит, Аматэрасу — дитя инцеста, так что-ли?

— Чему тут удивляться? Заурядное явление для божественных времен. Я совсем о другом. Боги эти, вставляя одно место, что у него слишком выросло, в то место, что на ее теле не выросло, нарожали кучу островов. Закончив же с рождением страны, в географическом смысле слова, принялись рожать богов. И Мужа Великого Деяния сотворили, и Юношу — Бога Каменистой Земли и т. д. и т. п. Всего тридцать пять богов на свет произвели. Еще у них там из блевотины появились боги и богини, из испражнений, из мочи. Трудно нам все-таки представить рождение божества из говна, но восток — штука тонкая, тем более дальний.

— Зачем ты это рассказываешь?

— Потерпи, послушай, что дальше произошло. Все шло хорошо, пока Идзанами не родила Бога — Мужа Обжигающего и Быстрого Огня. Опалив лоно, она слегла от болезни. Понятно, огонь то быстро обжигающий, от него не увернешься. Помаялась, помаялась бедняжка, да и удалилась.

— Куда удалилась? Она же обожженная!

— Это же иносказательно…, короче говоря, умерла. Идзанаги, мучимый тоской по любимой, отправился в Страну желтых вод, т.е. место, куда уходят мертвые. Нашел ее там и призвал вернуться, ибо страна еще не до конца создана, много работы впереди. Однако Идзанами уже отведала пищи с очага Страны желтых вод и не могла вернуться в мир живых.

— Почему, интересно?

— Это у нас, случается, отведаешь пищи деревенской из печки, и спать завалишься на нее же. Красота! И для здоровья полезно. В Стране же Желтых вод одни мертвые собираются, а смерть — самая большая нечистота. Нечист и огонь очага, поэтому оскверненной Идзанами из мрака смерти на свет жизни путь заказан. Так у них заведено. Несмотря на строгий запрет жены, Идзанаги страшно захотелось взглянуть на нее, напоследок, так сказать. Выдернул толстый зубец из священного сияющего гребня, вошел в покои и взглянул. Лучше бы он этого не делал! У нее в теле несметное количество червей копошилось, а в голове, животе и прочих местах восемь богов грома сидели. Страстная любовь вмиг остыла, сменившись паническим страхом. Идзанами бросился бежать, Идзанами — за ним, ибо муженек ей стыд причинил. В конце концов ему удалось выбраться в светлый мир. Отдышавшись, он произнес: «Я в нечистой скверне-стране побывал. Совершу очищение». И погрузил тело в чистую воду реки Татибана, что в Цукуси, т.е. совершил, по-японски выражаясь, мисоги. Значит, уже в те времена существовало поверие, что, погрузившись в проточную воду, можно смыть загрязнение.

— Эка невидаль! Я и не сомневался, вода — всему голова. И стоило ради этого чуть ли не полностью пересказывать «Записи о деяниях древности»?!

— Стоило! И с точки зрения повышения образовательного уровня и… Нет, лучше послушай, что дальше вышло. Когда Идзанаги промывал левый глаз, явилась Аматэрасу — Великая священная богиня. Иначе говоря, самая главная богиня японская родилась не в результате заурядного полового контакта, а из глаза очищенного Идзанаги, который сначала весь омылся, потом уже для верности промыл и глаз, как бы наглядно демонстрируя, чистота — прежде всего! И беречь ее надо всячески, прежде всего, от скверны смерти.

— И каким же, интересно, образом?

— Ты не задавался вопросом о причине постоянных переносов столицы в древней Японии?

— Нет, как-то руки не доходили. Может, подскажешь…

— Столицами числились и Нанива и Асука и Фудзивара. Кобэ также выполнял эту функцию, правда, тогда его называли Фукухара — город-мечта Тайра Киёмори. В общем, скончался император, пора менять императорский дворец. В прежнем жить уже нельзя, поскольку тлен смерти заражает всех и все вокруг ритуальной нечистотой. А где дворец императора — там и столица, логика железная. Конечно, это не Токио переносить, масштабы совершенно иные, что-то вроде переноса сельской управы в реалиях сегодняшнего дня. На новом месте все надо возводить с нуля и дворец и казенные учреждения и аристократические хоромы, да и чиновничий люд где-то расселять требуется. Причем, использованное, из старой столицы которое, применять нельзя — осквернено, и лучше всего разобрать и жечь для надежности, чтобы без эпидемий, значит. Относились к столице как к одноразовой штуковине, попользовался и выбросил. А это огромными затратами сопровождалось. Китайцы с корейцами, греки и месопотамцы всякие подобным переносом не злоупотребляли, не бросали денег на ветер, хотя и побогаче считались. У них свои заботы, не до нелепостей, впрочем, древние японцы вряд ли полагали борьбу с осквернением смертью нелепостью. Им чуть-что новую столицу подавай. А ведь Япония никогда не числилась богатой в те далекие времена, разумеется, скорее наоборот. И нате вам — немыслимое расточительство, казавшееся непосильным даже для такой сверхдержавы, как Китай. Объяснить это можно только одним — страшной боязнью осквернения смертью. Следует учесть, у японского императора все должно быть самым-самым, в том числе и загрязнение. Больше него никто загрязнить что-нибудь не мог. Как же иначе?! Представь, пошли слухи, палаты правого министра такого-то осквернены тленом смерти посильнее императорских. Высочайший авторитет окажется под ударом. Можно, конечно, распустить новые слухи, мол, вместе с правым умер и левый министр, да еще пара дайнагонов в придачу, но поможет или нет… Надежнее всего, убедить всех, что после смерти императора столица превращается в запретную зону, в своего рода Чернобыль. Загрязнения не видно, но жить нельзя. Я тут прикинул, не менее сорока раз переносилась столица!

— Боялись осквернения, говоришь. Почему тогда после обустройства столицы в Наре с переездами поостепенились?

— Нашелся человек, попытавшийся остановить вакханалию новоселий, крайне отрицательно сказывающуюся на экономике страны. Я имею в виду императрицу Дзито, которая завещала кремировать себя.

— Эка невидаль, вполне заурядная вещь.

— Это сейчас японцы спокойно относятся к кремации, но тогда и слышать про нее не желали. Хоронить, мол, надо в земле и все дела. Так что поступок Дзито выглядел довольно революционным, многими воспринятым с непониманием. Однако новая религия, буддизм, постепенно овладевавшая сердцами японцев, сумела внушить им, что кремация не такая уж плохая вещь. Встречу же со скверной смерти лучше поручить буддийским монахам. По их воззрениям смерти нет, одни перерождения. А чего бояться того, чего нет! Благодаря такому подходу вероятно и зародилась идея строительства по примеру Китая постоянной столицы. Стоявшая же на пути ее реализации проблема загрязнения смертью решилась с помощью буддийских технологий.

— Не преувеличиваешь ли ты роль загрязнения? Не путаешь ли частное мнение с общественным?

— Мнение, говоришь. Так это не мнение, а факт. И спорить тут не надо. Просто осознай его и прими к сведению. Понятнее будет, почему стерилизованным почти на сто процентов папиным палочкам обычный японец предпочтет пусть и не такие чистые варибаси, т.е. надпиленные палочки для еды, расщепляемые на две перед употреблением. Пережиток старины? Вполне вероятно, но что есть, то есть. А кто сказал, что пережиток это всегда плохо? Возьмем ту же веру в магию слова — котодаму. Именно она породила бережное отношение к национальному языку. Именно она позволила создать гордость японцев — «Повесть о Гэндзи». И когда? Аж в одиннадцатом веке! Подобное оказалось не по силам ни Китаю, ни Корее, которые по цивилизационной лестнице вскарабкались повыше каких-то затерянных островов.

— Выходит, ритуальное загрязнение — штука серьезная. Из-за нее и одноразовые палочки появились и одноразовые столицы…

— Если бы только палочки… Концепция загрязнения породила такое отвратительное явление, как дискриминация. Во времена реставрации Мэйдзи среди прочего власти легализовали свободу вероисповедания. В страну хлынули миссионеры, не понаслышке знакомые с дискриминацией расовой и религиозной. В Японии подобное исключено, искренне полагали они. Действительно, откуда ей взяться то? Все говорят на одном языке, у всех одинаковый цвет кожи и глаз, да и религиозная вера у всех одна, то ли буддизм, замешанный на синтоизме, то ли наоборот, но одна, это точно. Однако идиллический настрой христианских первопроходцев вмиг испарился, когда они столкнулись с тамошними реалиями. Неожиданно выяснилось, что в Японии существуют что-то навроде белых негров, называемых эта, сильно загрязненные в вольном переводе, значит. Даже огонь в их сигарете или домашнем очаге считается оскверненным. Понимаешь, до чего они докатились в неприятии белых негров?! Берет человек в руки кусок кожи, скажем, обувку какую сварганить или барабан, а, может, и сямисэн. Помнишь, у сямисэна три струны, играй себе, играй… Вещи нужные и полезные, но тому, кто эту пользу сотворяет, все, конец, соприкоснулся со скверной смерти, поскольку кожу надо содрать с животного, да еще убитого. Предусмотрительные люди станут обходить его за версту, остерегаться. И их можно понять. Ведь с детства родители постоянно напоминали об опасности этой скверны, которая к тому же как бы и заразная. Короче говоря, понятие скверны, ритуальной нечистоты, с молоком матери впитывается японцами и проходит через всю их жизнь. Это как у нас. Увидел черную кошку, отойди в сторону или, по крайней мере, плюнь три раза через левое плечо. Пережиток старины глубокой? Бесспорно! Но лучше все-таки плюнуть, для надежности. Может, все это действительно суеверие и перегибы на местах, а, может, и нет… Для общего спокойствия труженикам нечистых профессий предписали селиться особых поселках, бураку называется, а кто в них живет — буракумины значит.

— Интересно получается. Буракумины эти занимаются скверной деятельностью, хотя и весьма даже полезной. Куда, скажи на милость, народу деваться без кожгалантерейных товаров?!

— А много ты знаешь японских кожгалантерейных брендов? Я не про всякие там Шарпы и Тоёты. Вот, скажем, существуют русские народные промыслы, т.е. своеобразная форма народного творчества, в которой отчетливо прослеживаются русские традиционные нравы, зародившиеся века назад. Есть, к примеру, керамика Гжели, Жостовская роспись, Палехская миниатюра, Вологодское кружево, тот же Оренбургский пуховый платок. Имеется нечто похожее в Японии? Что известно тебе про бренды японских народных промыслов?

— Сони, Ниссан, Мацусита… Хотя вряд ли их можно отнести к народноремесленным брендам. Нет, что-то не припоминаю. Может, вовсе и нет таких?

— Тут ты ошибаешься. Таких брендов полным полно. Ткани Нисидзинъори, Юдзэндзомэ, фарфор и керамика Бидзэнъяки, Сэтояки, Имарияки, лаковая миниатюра Вадзиманури. Это только то, что сразу приходит в голову, но есть и другие бренды, высокоценимые как местными, так и иностранными любителями изящного искусства. С кожевенным же ремеслом все обстоит несколько иначе. Везде, в том числе и в Японии, на слуху Луи Виттон, Феррагано, Гуччи и т. д. Спрос на портфели, кошельки, ремни и прочие изделия из натуральной кожи не спадает. Номер один в японском рейтинге кожаных брендов — WILD SWANS. Но кто про него хоть что-нибудь знает? Про британскую панк-группу знают, про роман «Дикие лебеди» писательницы Юн Чжан знают, а вот про диколебединский портфель вряд ли. Есть еще Cocomeister, Ganzo, Indeed… Что, не дотягивают до международного уровня? Не думаю. Скорее, даже перетягивают. А вот с раскруткой произошла задержка, связанная с давнишней неприязнью к кожевенных дел мастерам. Слишком уж они по японским понятиям загрязнились, ни в какой реке не отмоешь от скверны. Конечно, в Японии уже давно ведется кампания по дедискриминации этой части населения, говоря современным языком — положительная дискриминация «загрязненных», суть которой сводится к «Ребята, давайте жить дружно». Несмотря на серьезные успехи государственных и общественных организаций на этом пути, до полной ликвидации этого позорного явления еще далеко. Даже сейчас иногда и, естественно, не в нашем районе жениха или невесту проверяют на чистоту происхождения — не ведут ли их родовые корни куда-нибудь за быструю речку, где селились эта. Да и кадровики нередко сверяют данные поступающих на работу со списками бывших этавцев, которые можно приобрести на черном рынке. Уж не из баракуминов ли новичок?!

— С кожей, похоже, разобрались. Сплошное расстройство для чистой души японца. А вот как с мясом быть? Прежде чем из него сделают прекрасную отбивную говяда, что уж тут скрывать, придется убить. Или посредством еврейской шхиты или просто кувалдой по лбу, разницы никакой, скверны смерти не избежать. Скажем, пришел ты в обеденное время в ресторан и заказал «якинику тэйсёку», что-то вроде комплексного обеда с жареным мясом. Тарелки, поднос, рис, салат, мисосиру и мясо, говядина или свинина — все равно. Глядишь на эту красоту и видишь… останки убиенного животного со всеми вытекающими последствиями. Аппетит вмиг пропадает и удивленный официант по твоему требованию уносит заразу на кухню. Так что ли?

— Вряд ли! Типичный японец наверняка с удовольствием слопает сочный бифштекс. Они вообще, по-моему, всеядны и отсутствием аппетита не страдают в массе своей, конечно. Мы же, как я считаю, беседуем не о частных случаях, но о тенденциях, закономерностях, так сказать. Закономерности — штука переменчивая. Вчера — одни, сегодня — другие, а завтра, тем более послезавтра — не пойми какие. Сейчас к мясу отношение нормальное, если не сказать больше. И в древности его не чурались, с удовольствием потребляли кабанину и оленину. Если же удавалось, то и слона Науманна в яму загоняли. А это уже праздник для целой деревни. Однако праздников на всех не хватало, поэтому приходилось в основном каштанами, желудями, грецкими орехами и прочими дарами растительного мира перебиваться, в общем, довольствоваться тем, что под руку или под ногу попалось. Одни же коренья — кому в радость, мясца хотелось и старому и малому. Взоры недовольных обратились в сторону деревенских и племенных вождей, почему, мол, не обеспечивают население мясом? Вопрос, разумеется, резонный, но к тому же сложный и довольно трудоемкий. Кабаны, олени и прочая живность не спешили плодиться, да и слоны куда-то подевались. В попытках найти ответ на этот вопрос в чьем-то мозгу, несомненно, подкрепляемом мясом, возникла оригинальная идея перевести его, вопрос этот, из конкретного и бытового, в неконкретный и эмоционально-чувственный. Мол, съешь мясо да еще с кровью, загрязнишься, превратившись в ритуально-нечистого со всеми вытекающими последствиями, список которых прилагался для особо любопытных. Разворачивалась ряженая в одежды ритуальной нечистоты массовая кампания по дискредитации мясной пищи в умах человеческих, сильно ослабленных дефицитом таковой. Борьба на этом фронте шла ни шатко ни валко, кто-то верил, кто-то нет, ну а большинство, как водится, затаилось в ожидании дальнейшего развития событий. И тут, очень даже кстати, появляется буддизм с полным неприятием убиения живых существ. Великий грех и точка. Новая религия победоносно зашагала по стране, правда, не очень быстро, иногда приходилось и притормаживать. Старое с превеликим трудом уступало новому. Как же так, неужели нельзя перекусить свеженькой медвежатиной, запивая кровью?! Думаю, где-нибудь на Хоккайдо продолжали освежевывать медведей и лакомиться их кровью, втихаря, само собой, хоть и не часто, но в «Праздник медведя» — непременно, это уж как водится. А на Окинаве до сих пор не забыт китайский обычай подлечиться кровью. Так или иначе, но императору Тэмму пришлось, вступившись за буддизм, издать в 675 г. указ о запрете убиения живых существ и потребления мяса.

— Я слышал, в Китае и Корее никто не запрещал вкушать мясное, а ведь там тоже буддизм процветал. Почему бы это?

— Трудно сказать, вероятнее всего свою роль сыграл синтоизм, которым в этих странах и не пахло. Кстати, под запрет попало не мясо в целом, а только говядина, точнее, буйволятина, конятина, собачина, обезъянина и курятина, т.е. несъедобным стал домашний скот, полезный как по жизни вообще, так и по возделыванию риса в частности. Диких животных это табу не касалось. Того же кабанчика поесть можешь, а вот буйвола не трожь, иначе рискуешь без риса прокуковать на одном скоромном, значит. Постепенно утверждавшееся в сознании людей понятие ритуальной нечистоты резко тормозило прогресс мясоедения. Подобное издевательство, по мнению некоторых, над нутром человеческим продолжалось довольно долго, продолжилось бы наверняка и дальше, если до кого-то вдруг не дошло, да, для услады желудка поедание мяса сплошное непотребство, грязь все-таки, а вот для лечения больного, поддержания его духа — вполне допустимо. В эпоху Эдо открылись первые здравницы, в которых «больных» лечили кабаниной и олениной, медвежатиной, зайчатиной, иногда и говядиной пользовали, правда, тайком, без особого шума. В 1872 г. император Мэйдзи отменяет указ своего коллеги Тэмму, ставя точку в тысячадвухсотлетней истории запрета мясной пищи. Говорят, император, подавая пример, лично соизволил публично откушать чего-то скоромного. Понравилось ему или нет, не знаю. Скорее всего, эта дегустация представляла собой официальную церемонию, своего рода обряд перехода от феодализма к капитализму. Оковы самурайской изоляции были сброшены и Японию ожидали грандиозные перемены. Стоит отметить, далеко не все подданные с энтузиазмом одобрили высочайшее поведение. Через месяц после церемонии во дворец ворвались десять человек в белых одеждах, символизирующих ритуальную чистоту. Они так буйно выражали недовольство попранием традициями предков, что четырех из них пришлось застрелить. Правительство наглядно и убедительно продемонстрировало незыблемость намерений поставить старый паровоз Японии на новые рельсы прозападного развития. А какое развитие без мяса?! И за стол американских гостей не пригласишь, и мозги не подкормишь для правильного восприятия нового и необычного. В общем, кто не ест гюнабэ, тот останется цивилизационно отсталым, темным, значит.

— Что за гюнабэ такое?

— Это когда наложат в кастрюлю мяса, лука, тофу, приправ разных для вкуса, сварят и едят. Вернее, еще все булькает, а ты подцепляешь мясо палочками, окунаешь в соус с сырым яйцом, например, и в рот. Вкуснотища! Тем не менее мимо гюнабэйных горожане старались пройти побыстрее, чуть ли не бежали вприпрыжку, зажав нос и закрыв глаза, боясь подхватить заразу какую. Место, где разделывали тушу, окружали симэнавой, срезался только верхний слой мяса, расположенный близко к коже, а основную же его часть закапывали поглубже в землю; читались очищительные молитвы; утварь для приготовления мяса выбрасывалась после использования, т.е. считалась одноразовой; кухонная плита вытаскивалась в сад, а если мясо ели в доме, дверцы божницы заклеивались бумагой.

— К чему такие сложности?

— За столетия пропаганды вреда и опасности загрязнения в подсознании людей укоренилась тревога и чувство вины при употреблении чего-то запретного, чуть ли не всех поразила своеобразная нервная орторексия — есть надо только полезное для здоровья, а полезно то, что является ритуально чистым. Болезнь эта лечится не скоро, поэтому народ и пускался для притупления ее приступов на понятные и эффективные с его точки зрения ухищрения. В целом же можно с уверенностью сказать, в гюнабэйных этих поперву кукушка куковала от тоски и безысходности бизнеса. Однако время и старания сторонников мясоедения делали свое дело. Не прошло и ста лет как японцы, напрочь позабыв о ритуальном загрязнении, стали наслаждаться «Кобэ бифу», которое смело можно отнести наряду с черной икрой, фуагра и белыми трюфелями к кулинарным изыскам мирового уровня, как по вкусу, так и по цене. Замечательная, скажу, вещь, а как назвать по-русски ума не приложу. Возьмем бифштекс по-техасски. Звучит? Еще как! Салат по-ленинградски — тоже неплохо. А вот бифштекс по-кобэсски или кобэсский бифштекс на слух воспринимается как-то неоднозначно. Лучше наверное а ля Кобэ бифштекс или, может, бифштекс а ля Кобэ…

— Что это за штука твой а ля?

— Бифштекс или, если хочешь, говяжий стейк из мяса черных коров из Тадзимы, так называемого мраморного мяса. Раньше Тадзима являлась целой провинцией, нынче же — всего лишь северная часть префектуры Хёго.

— Тадзима, Хёго, а причем здесь Кобэ то?

— Напомню, в 1868 г. первым для иностранцев открыли порт Кобэ. Исполнилась наконец-то сокровенная мечта Тайра Киёмори… Ну, ладно, отвлекаться не буду. В те времена мясоедение находилось в полном отстое. Как готовить, как есть никто не представлял, поэтому за это дело пришлось взяться англичанам, которым без жареного стейка да еще с кровью никак нельзя. Перепробовали они массу говядов, но вкуснее всего им показались из Тадзимы. И пошло, поехало… Доехало до того, что в 2009 г. американский президент Обама, готовясь к визиту в Японию, по дипломатическим каналам выразил желание попробовать «Кобэ бифу» и тунца, однако про него как-нибудь потом, при случае. Не знаю как президенту, но тебе в Кобэ ланч с тадзимской говядиной в сто пятьдесят грамм обойдется где-то в три тысячи йен. Пожарят на металлической плите прямо перед тобой, сможешь наблюдать процесс от начала до конца. Не пожалеешь! Заодно сравнишь ихнее мраморное мясо с нашим, отечественным, тем же воронежским.

— Не обманут? Вдруг подсунут контрафакт какой?

— Зря опасаешься. За японцами подобного не водится. Но если пожелаешь, принесут шмот мяса, покажут штамп в виде японской хризантемы — символом префектуры Хёго, и при тебе же отрежут порционный кусок.

— Я, прямо скажу, хризантему японскую в глаза не видел.

— Наподобие ромашки нашей, разберешься.

— Занятные люди японцы. Бифштекс с удовольствием лопают, на тех же, кто это удовольствие обеспечил, поглядывают с презрением.

— Насчет презрения ты переборщил. Многие, особенно среди молодежи, поди уже и позабыли про ритуальное загрязнение, но, попадая в определенную ситуацию, сразу вспоминают рассказы бабушек и дедушек. Что-то у них срабатывает в мозгах или в подсознании, вызывая вспышку необъяснимой тревоги. Даже самые продвинутые, если что, и через левое плечо три раза плюнут, и по дереву три раза постучат, и девушка не сядет на углу стола.

— Как у нас поступают что-ли?

— Да не про форму я говорю, про содержание. Может, они плюют не через левое, а через правое плечо, и не три, а четыре раза. А содержание поступков, их внутренний подтекст, так сказать, одно и тоже — отогнать тревогу. Предположим, собралась японская семья за столом, время ужина. Все весело болтают, с нетерпением поглядывая на чашу с рисом и отбивную, дымящуюся на тарелке. Вдруг наступает тишина и глава семейства торжественно произносит: «Рис на нашем столе — кристаллизовавшийся пот крестьян. Скажем им спасибо и насладимся результатами их нелегкого труда».

— Вполне реальная картина. Крестьяне, действительно, немало потрудились и заслужили благодарности.

— А те, кто забивал корову, сдирал шкуру, сливал кровь, разделывал тушу? Без них вряд ли бы на столе появилась отбивная.

— И здесь без благодарности не обойтись!

— А вот японцы обходятся. Им и в голову не придет благодарить работников скотобойни. От них же скверна одна, какие тут благодарности. Да и не принято как-то…

— Чертовщина какая-то. Одним — спасибо за труд со слезами на глазах, других же загоняют в спецпоселения, презрительно называя эта. А ведь и те и другие создают общественно-полезный продукт, принадлежат к одной расе и говорят на одном языке. Чудеса!

— Действительно, чудеса. Долго ли они будут продолжаться? На этот вопрос удовлетворительный ответ еще не найден, и вряд ли найдется в ближайшей перспективе.

— Интересно, есть ли еще профессии, соприкасающиеся со скверной смерти?

— Конечно! Например, самая наверное древняя в истории человечества.

— Что? Быть такого не может!

— Не знаю, о чем ты подумал, но я имел в виду военных и полицейских.

— С военными все понятно. Война, смерть, кровь… Полицейские же тут при чем?

— Они ведь занимаются преступлениями, которые по степени загрязненности идут сразу же за смертью. В прошлом, в отличие от настоящего, полицейские не только ловили нарушителей закона, но и казнили их. Поймали, значит, преступника, осквернились преступлением, казнили его — осквернились смертью.

— Слушай, теперь до меня окончательно дошло! Я все голову ломал, почему это в древней Японии отказались от регулярной армии, оказывается — загрязниться опасались.

— По этой же причине, кстати, и смертную казнь запретили. Правда, тут и боязнь озлобленных духов свою роль сыграла.

— Ясное дело! Не так или не того прикончишь, озлобиться потом, не отобьешься. Поэтому лучше смертную казнь отменить на всякий случай, для верности. Нет, молодцы хэйанцы. И без армии обходились и без высшей меры наказания. Сейчас наверняка немало людей позавидовало бы им.

— Между тем, мир достигается грязными средствами. Против железного закона истории не пойдешь, а мир что, всего лишь переходный период от одной войны к другой. Возьмем к примеру эпоху воюющих провинций — «сэнгоку дзидай». Кто там только с кем не воевал?! Последнее же слово осталось за Токугава Иэясу, который всех переиграл и окончательно замирил страну. Действовал он коварно и жестоко. Особенно досталось семье Тоётоми Хидэёси. Иэясу не пожалел ни его вдову Ёдогими, ни сына Хидёёри, хотя они делали все, что требовалось. И денег угробили на его прихоти и уловки — не сосчитать. Но тот не отставал, и, наконец, придрался к надписи на колоколе, отлитого для какого-то храма. Обнаружились там вроде как ловко скрытые наветы на Иэясу. В общем, нашел чего хотел — предлог для нападения на Осакский замок. Кончилось все самоубийством Ёдогими и Хидэёри, а также гибелью его малолетнего ребенка. А ведь новый диктатор Японии обещал старому о сыне позаботиться и клятву письменную давал. И позаботился… С нравственной точки зрения Иэясу — настоящий клятвопреступник, умышленно уничтоживший под самый корень дом своего господина. Он убедительно продемонстрировал незыблемость постулата — цель оправдывает средства даже самые грязные. Тем не менее, я полагаю, Иэясу действовал пусть и грязно, но правильно. Получается что-то вроде зла во благо. Уничтожив клан Тоётоми, он покончил с кровавым раздраем, заложив фундамент мира, продолжавшегося более двухсот шестидесяти лет.

— Ты про так называемое токугавское трехсотлетие?

— Именно! Однако вместо благодарности что мы слышим? …Использовал слишком грязные методы… Надлежало пощадить Хидэёри… Эгоист, озабоченный лишь процветанием клана Токугава… Выглядит вроде справедливо, но критики Иэясу забывают одну простую и очень даже серьезную вещь, сейчас и тогда — это две большие разницы. Кто мог даже подумать о многополюсном мире до реформации Мэйдзи?! Полюса непременно схлестнутся в борьбе за власть. До общественных выборов еще было ой как далеко. Есть только ты, твои вассалы и твои враги. Иного не дано. Или ты или тебя — только так и никак иначе. Иэясу поступил как и следовало поступить в реалиях своего времени. Иное люди восприняли бы как проявление слабости со всеми вытекающими последствиями. Тот же Тайра Киёмори проявил слабость, обрядив в одежды милосердия, пожалел детей Ёситомо, вожака клана Минамото. И что? Ёритомо и Ёсицунэ, повзрослев, расправились с Хэйкэ и следов не найдешь. Короче говоря, перебили все потомство своего благодетеля Киёмори. Вот как оно выходит. В этой связи следует вспомнить сёгуна Асикага Ёсимицу. В эпоху Муромати всем осточертела длившаяся десятилетиями война между северной и южной династиями императорского дома. Неизвестно, как и когда бы она прекратилась, если бы в конфликт не вмешался Ёсимицу, который уговорил южан уступить три священные регалии северянам, гарантировав им следующее императорство. На этом и сошлись. Противостояние затихло, однако южане хоть и расстались с инсигниями, тем не менее остались с носом, поскольку Ёсимицу и не собирался выполнять обещанного. Ему требовались лишь регалии императорской власти, а там, как говорится, хоть трава не расти, в южном дворе, разумеется. Обман? Конечно! Жульничество? Несомненно! В целом, грязь и зло в чистом виде с моральной точки зрения. С другой же стороны ёсимицуевское зло поставило жирную точку в казалось бы бесконечной братоубийственной бойне. Кто-то поблагодарил миротворца? Как бы ни так! Зло не может создавать добро, грязь не может создавать чистоту. Такой уж у японцев несколько сдеформированный взгляд на ценности человеческие. И никакой наукой, никакой физикой этого не объяснишь, одна психология вперемежку с религией. А идеальное не имеет разумных доказательств, впрочем, для веры никаких доказательств и не требуется. Возьмем, к примеру, нисхождение священного огня в иерусалимском храме каждую Пасху. Верят в него люди, несмотря на попытки атеистов опорочить это явление. Верят и все. И что делать? Да ничего, просто смириться с фактом из жизни верующих. Продолжая разговор о грязных методах во имя чистых целей, хотелось бы упомянуть вот еще что. Англии и Франции вполне по силам было в свое время осадить Гитлера. У Германии еще не налились мышцы сталью и году этак в 1937 превентивный удар позволил бы покончить с расцветающим фашизмом. Но нет, заигрывания, заверения, уговоры-переговоры… Маленькая война вполне могла предотвратить большущую мировую. И заморачиваться предлогом нужды не было, ибо Версальский договор вот он, под рукой. А мировая война чем закончилась? Правильно, двумя атомными бомбами, грязнее которых не сыскать.

— С бомбами американцы, как мне видится, погорячились. Война шла на убыль, противник особо и не упирался, сил то уже не хватало.

— Не хватало, говоришь, тогда послушай. Окинаву сутками напролет бомбили и с воздуха и с моря. Японцы, потеряв под двести тысяч военных и мирных жителей, и не думали сдаваться. Американцы готовились к высадке на Кюсю, а это уже собственно территория Японии, а не какие-то там непонятные островки. Священную землю вот-вот начнут топтать сапожища агрессора. На божественный ветер рассчитывать не приходилось, поэтому из Маньчжурии перебрасываются отборные дивизии, снижается призывной возраст, мобилизуются резервисты. Численность армии достигла трех с половиной миллионов! Повсюду формировались гражданские отряды самообороны. Погибнуть славной смертью за императора вознамерились десятки миллионов человек, включая женщин, стариков и детей. Битва за Окинаву наглядно подтверждала — японцы будут отбиваться отчаянно. Американцев ждали огромные потери, Япония же вообще могла исчезнуть с лица земли как государство. И вдруг атомные взрывы… Несмотря на испытанный шок, военное руководство страны настаивало на продолжении войны. Врагу, мол, надо нанести большой урон, напугать и уж тогда только приступать к переговорам о мире. И тут веское слово сказал император Сэйва, взявший на себя ответственность за полную капитуляцию. Квинтэссенция его выступления на заседании правительства сводится к простой фразе: сбережем людей, сбережем и страну, иного пути нет. В победном угаре некоторые союзники США категорически предлагали повесить императора как поджигателя войны, лучше всего на каком-нибудь корабле.

— Почему на корабле, на земле места разве нет?

— На земле вполне могли помешать отчаянные роялисты. На море как-то спокойнее будет.

— И что американцы?