Бесплатный фрагмент - Диагноз

КРИСТИН ЭВАНС
ДИАГНОЗ

Глава 1

Ветер, игривый и настойчивый, трепал изящные пряди ее каштановых волос, норовя сорвать с головы элегантную шляпку, но Инга лишь рассмеялась, прижав ее ладонью, и бросила взгляд на стремительно темнеющее небо над Москвой. Закат пылал, растекаясь по стеклам небоскребов алым и золотым витражом, будто сама столица подносила ей чашу с искрящимся вином в честь триумфа. Она стояла на краю крыши высотного здания, чувствуя под каблуками легкую вибрацию от городского ритма, и казалось, будто весь этот огромный, шумный, бесконечный мир лежал у ее ног, покорный и восхищенный.

Сегодняшний день был ее личным Апогеем. Защита проекта комплекса «Парящие сады» в районе ЗИЛа — не просто победа, не просто контракт. Это был звездный час, кульминация пятнадцати лет бесконечного труда, бессонных ночей, чертежей, которые съедали все свободное время, и сомнений, которые грызли изнутри, но которые она всегда умела заглушать железной волей. Жюри, состоящее из маститых, седовласых мэтров архитектуры, аплодировало ей стоя. Ее главный соперник, вечно язвительный Олег Семенович, с трудом скрывая досаду, пожал ей руку, пробормотав нечто лестное. Казалось, даже ветер свистел не просто так, а исполняя ее личную победную увертюру.

Она обернулась, ища в небольшой толке коллег и гостей единственного, чье мнение по-настоящему важно. Артур. Он стоял чуть поодаль, прислонившись к парапету, и смотрел на нее. Не на панораму города, не на закат, а именно на нее. Его взгляд, темный, глубокий, всегда такой сосредоточенный, сейчас светился неподдельной гордостью и такой нежностью, от которой у нее перехватывало дыхание даже после семи лет брака. В своем идеально сидящем темно-сером костюме он выглядел как сошедший со страниц глянца герой: успешный ресторатор, чьи заведения были на слуху у всей Москвы, мужчина, который мог позволить себе все, но выбрал ее.

Он поймал ее взгляд и медленно, словно наслаждаясь моментом, улыбнулся. Это была не та широкая, гостеприимная улыбка, которую он дарил клиентам или партнерам. Это была сокровенная, тихая улыбка, предназначенная только для нее одной. Улыбка, которая говорила: «Я знал. Я всегда в тебя верил». Инга почувствовала, как по ее спине пробежали теплые мурашки.

Она двинулась к нему, извиваясь между гостями, ловя на лету поздравления, кивая, улыбаясь, но ее магнитом тянуло именно к нему. К своему мужу. К своему дому.

— Ну, что, гений? — его бархатный голос прозвучал прямо над ухом, он обнял ее за талию, притянул к себе. От него пахло дорогим парфюмом, свежестью ветра и едва уловимым ароматом кофе из его же кофейни. — Готова признать, что ты — богиня архитектуры, или еще есть сомнения?

— О, еще какие! — она фыркнула, игриво стукнув его костяшками пальцев по груди, но прижимаясь к нему всем телом, жадно впитывая его тепло и уверенность. — Мне кажется, мне просто повезло с моделями освещения. И ты мне мешал, постоянно маячил перед глазами.

— Врешь, — он рассмеялся и опустил голову, чтобы коснуться губами ее виска. — Ты была бесподобна. Абсолютно. Они все это поняли.

Они стояли так несколько минут, молча, глядя на то, как город зажигает огни. Мириады огоньков, окон, машин, фонарей — вся эта бесконечная, пульсирующая жизнь. Инга чувствовала головокружительный восторг. Это был ее город. Ее победа. Ее муж. Ее жизнь, выстроенная, как идеальный чертеж, где каждая линия была на своем месте, каждая деталь продумана и воплощена в безупречных формах.

— Поедем домой? — прошептал Артур. — Я заказал ужин. Только для нас двоих. Шампанское уже охлаждается.

— Ты читаешь мои мысли, — она улыбнулась ему в ответ.

Их квартира в одном из старинных особняков в центре города, которую они отреставрировали вместе, встретила их тишиной и уютом. Артур действительно все подготовил: в гостиной мягко горели свечи, на низком столе стояли хрустальные фужеры, а в серебряном ведерке дожидалось своего часа шампанское. Из динамиков лилась негромкая, чувственная музыка.

Инга скинула туфли на высоченных каблуках и босиком прошлась по прохладному паркету к панорамному окну. Вид отсюда был не таким головокружительным, как с крыши небоскреба, но более домашним, своим. Она чувствовала легкую, приятную усталость в мышцах и сладкое предвкушение отдыха.

— Я сейчас, — бросил Артур, исчезая на кухне.

Она закрыла глаза, позволяя волне счастья накрыть себя с головой. Она вспоминала моменты сегодняшнего дня: faces восхищенных коллег, рукопожатия, слова признания. Вспоминала, как ее мама, дозвонившаяся прямо после защиты, плакала в трубку от счастья. Вспоминала лицо Артура. Это был идеальный день. Тот самый, который хочется сохранить в памяти навсегда, как драгоценный камень в оправе из обыденных будней.

— К столу, мадемуазель, — его голос вернул ее в реальность.

Он появился с подносом, на котором красовались устрицы, тартар из тунца и еще что-то изысканное и невероятно аппетитное. Он умел создавать праздник из ничего, а уж когда старался… Инга улыбнулась. Он был ее личным волшебником.

Они устроились на огромном диване, поджав под себя ноги, как дети. Артур ловко откупорил шампанское, пена брызнула игристо, наполняя бокалы. Он поднял свой.

— За тебя, Инга. Самая замечательная, талантливая и невероятно красивая женщина на свете. Я безумно горд тобой. И безумно тебя люблю.

— За нас, — тихо сказала она, чокнувшись с ним. Хрусталь звенел мелодично и чисто, как их чувства в этот вечер.

Они говорили обо всем и ни о чем. Смеялись над какими-то глупостями, строили планы на отпуск, который все никак не могли выбраться взять, мечтали вслух. Инга рассказывала закулисные подробности защиты, а Артур — забавный случай из ресторана сегодня днем. Время текло медленно и медово, наполненное теплом шампанского, теплом свечей и теплом его руки, которая не отпускала ее талию.

Позже, когда бокалы опустели, а свечи догорели почти до основания, он взял ее на руки и понес в спальню. Она вскрикнула от неожиданности и засмеялась, обвивая его шею руками. Он был сильным, надежным. Ее скалой.

В спальне царил полумрак, освещенный только светом фонарей с улицы, пробивавшимся сквозь щели жалюзи. Он опустил ее на кровать и принялся неспешно расстегивать пуговицы на ее блузке. Его прикосновения были знакомыми и до безумия желанными. Каждым движением он словно говорил: «Ты прекрасна. Ты желанна. Ты моя».

Она погрузилась в ощущения: шероховатость его подушечек пальцев на ее коже, запах его кожи, смешанный с ароматом шампанского, его вес, такой привычный и такой необходимый. В этот момент не было ни побед, ни проектов, ни городов у ног. Была только эта комната, только он и только она, две половинки одного целого, слившиеся в порыве страсти и нежности.

Позже, когда страсть утихла, сменившись томной, ленивой истомой, она лежала, прижавшись головой к его груди, слушая ровный, уверенный стук его сердца. Его рука медленно, почти бездумно поглаживала ее плечо, ее спину.

— Я безумно счастлив, — прошептал он в темноте, и его голос звучал сонно и глубока.

— Я тоже, — ответила она, и это была чистая правда.

Она потянулась, чувствуя, как приятно ноют мышцы, и в этот момент почувствовала странный, едва уловимый дискомфорт в правой груди. Легкое потягивание, крошечный укол боли, такой мимолетный, что его можно было бы принять за играющий нерв или последствие слишком тесного бюстгальтера. Она даже не поморщилась. Просто на секунду замерла, прислушиваясь к ощущению. Но оно исчезло так же быстро, как и появилось.

«Наверное, просто перенапряглась сегодня», — мелькнуло в голове.

Она перевернулась на другой бок, пристроилась поудобнее, прижавшись спиной к теплому телу мужа. Его дыхание уже стало ровным и глубоким, он засыпал.

Инга закрыла глаза, прогоняя глупую мысль. Перед ее внутренним взором снова проплывали картины сегодняшнего дня: аплодисменты, улыбки, сияющие глаза Артура. Она мысленно примеряла на себя новую роль: не просто перспективный архитектор, а архитектор, победивший в серьезнейшем конкурсе. Жизнь была безупречна. Она лежала на самом дне чаши счастья, и ничто, абсолютно ничто не предвещало, что очень скоро кто-то выдернет пробку, и вся эта радость, вся эта уверенность, вся эта любовь утекут в никуда, оставив после себя лишь горький осадок и леденящий душу страх.

Но пока она этого не знала. Пока она просто засыпала с улыбкой на губах, убаюканная стуком сердца любимого мужчины, на самой вершине своего идеального мира.

Глава 2

Утро после триумфа было таким же идеальным, как и сам вечер. Солнечный свет, игривый и наглый, пробивался сквозь щели жалюзи, рисуя на полированном паркете длинные золотые полосы. Где-то за окном шумел город, но здесь, в их спальне, царили уют и безмятежность. Инга потянулась, как котенок, чувствуя приятную ломоту в мышцах — приятное напоминание о вчерашней ночи. Рядом на подушке лежала записка, написанная уверенным почерком Артура: «Убегаю раньше, ждут поставщики. Ты была потрясающей. Вечером жди сюрприз. Люблю».

Она улыбнулась, прижимая к губам листок бумаги. Он всегда умел сделать обычное утро волшебным. Казалось, что счастье — это не что-то эфемерное, а вполне осязаемая субстанция, которой можно дышать, которую можно чувствовать кожей. Она лежала еще несколько минут, наслаждаясь ощущением полного, абсолютного благополучия. Все было идеально. Карьера, любовь, жизнь. Все сложилось в единую, безупречную мозаику.

С наслаждением поднявшись с кровати, она прошлась босиком по теплому полу в ванную. Пространство было выдержано в ее любимых цветах — светлый мрамор, матовый хром, несколько живых растений. Большое зеркало во всю стену отражало ее фигуру — подтянутую, стройную, ухоженную. Женственную. Она поймала собственный взгляд в отражении и улыбнулась себе, еще раз мысленно похвалив за вчерашний успех.

Включила воду в просторной душевой кабине, пар быстро заполнил пространство, скрыв зеркало и очертания предметов. Горячие струи — это было именно то, что нужно уставшим мышцам. Она закрыла глаза, подставив лицо потоку воды, смывая остатки сна и шампанского. Мысли плавно текли от вчерашнего вечера к сегодняшним планам: нужно заехать в бюро, отдать распоряжения по началу работ над «Парящими садами», обсудить с командой график… Мысли были деловыми, четкими, радостными.

Она намылила руки ароматным гелем с запахом апельсина и имбиря и принялась скользить ладонями по телу. Плечи, руки, грудь… И вдруг ее пальцы наткнулись на что-то странное. Крошечное, размером с горошину, уплотнение в верхнем наружном квадранте правой груди. Не болезненное. Просто… чужеродное. Как будто под кожей спряталась маленькая, твердая бусинка.

Инга замерла. Вода продолжала течь по ее спине, но она перестала ее чувствовать. Все ее внимание было сосредоточено на кончиках пальцев, которые снова и снова исследуют это место, пытаясь понять, показалось ли. Не показалось. Шарик был там. Четкий, подвижный, с ровными краями.

«Ерунда, — тут же отрезал внутренний голос, тот самый, что всегда говорил ей идти вперед, не обращая внимания на трудности. — Само пройдет. Наверное, просто сбой цикла. Или лимфоузел воспалился от перенапряжения. С кем не бывает».

Она намеренно сильно потекла кожу мочалкой, как бы стирая саму память об этом ощущении, и быстро закончила душ. Вытерлась большим пушистым полотенцем, завернулась в него и снова подошла к зеркалу, уже протертому от пара. Лицо было немного раскрасневшимся, глаза сияли. Она внимательно посмотрела на свою грудь. Никаких видимых изменений. Все как всегда. Идеально.

«Вот видишь, — успокоила она себя. — Ничего нет. Показалось».

Но тень уже упала на ее идеальный день. Маленькая, почти невидимая, но тень. Она принялась решительно растирать кожу кремом, делая энергичный, почти болезненный массаж, словно пытаясь втереть в себя уверенность вместе с увлажняющим средством. Потом принялась суетиться: выбор одежды (деловой костюм, чтобы подчеркнуть статус), макияж (естественный, но безупречный), укладка (волосы послушно ложились в идеальную форму). Каждое движение было отточенным, привычным. Но внутри, под слоем косметики и дорогой ткани, копошился крошечный червь сомнения.

По дороге в бюро она заехала в свою любимую кофейню, но даже вкус идеально сваренного капучино показался ей каким-то пресным. Она ловила себя на том, что замирает на секунду, и ее рука сама тянется к тому самому месту, чтобы снова проверить, на месте ли «бусинка». Она ловила себя на этом и злилась, одергивая себя мысленно: «Прекрати! Не накручивай!»

В офисе ее встретили овациями. Коллеги, помощники, даже практиканты — все сияли, поздравляли, подходили с вопросами, с предложениями. Ее стол был завален цветами. Она окунулась в эту атмосферу праздника с жадностью утопающего, хватающегося за соломинку. Работа была ее стихией, ее лекарством, ее щитом от всех бед. Она провела планерку, блестяще, энергично, заряжая всех своим энтузиазмом, раздавала указания, утверждала графики. Она снова была на вершине — уверенная в себе, красивая, непобедимая Инга.

Но стоило ей на секунду остаться одной в кабинете, как тишина набрасывалась на нее, и та самая навязчивая мысль снова выползала из самого темного угла сознания. «А что, если…»

Она резко встряхивала головой, брала следующую папку, звонила подчиненным, заказывала себе еще один кофе. Бежала. Бежала от молчания, в котором слишком громко звучал голос страха.

Вечером Артур встретил ее именно так, как обещал, — с сюрпризом. Он закатил настоящий пир. На кухне, обычно пустоватой, царил творческий беспорядок, пахло трюфелями, свежей зеленью и чем-то томленым, сложным, вкусным. Он, сдвинув на затылок шефской колпак и с полотенцем через плечо, с важным видом помешивал соус в сотейнике.

— Ни слова! — предупредил он, целуя ее в щеку. — Сегодня ты — гостья звездного ресторана «Артур». Проходи в зал, к тебе выйдет сомелье.

Она рассмеялась, его энергия и старание растопили часть ее внутреннего льда. Она позволила ему себя обслуживать, сидя на барном стуле и наблюдая, как он ловко орудует ножами, сбрызгивает блюда маслом, расставляет все с идеальной точностью. Он рассказывал ей забавные истории из жизни ресторана, смешил ее, наполнял пространство вокруг себя теплом и светом.

Они сели ужинать. Еда была восхитительной. Вино — изысканным. Он смотрел на нее влюбленными глазами, и в какой-то момент ей показалось, что утренняя тревога была просто мимолетным помутнением, абсурдной игрой воображения.

— Знаешь, — сказал он, доливая ей вина. — Я сегодня весь день ходил и глупо ухмылялся. Все спрашивали, в чем дело. А я просто был счастлив. За тебя.

Его слова были бальзамом на ее душу. Именно в этот момент, в этот идеальный момент полного доверия и любви, ей захотелось излить ему душу. Сказать: «Знаешь, Артур, сегодня утром я нашла у себя какую-то ерунду в груди, и меня это немного напугало». Просто поделиться. Сбросить этот крошечный камешек с души, чтобы он помог его унести.

Она открыла рот, чтобы начать. Готовая облечь свой нелепый страх в слова, чтобы он рассмеялся ей в ответ, обнял и сказал, что она дурочка, что у нее слишком буйное воображение, и что все у нее будет прекрасно всегда.

— Артур, я… — начала она.

Но в этот самый момент зазвонил его телефон. Не личный, а рабочий. Назойливо, требовательно. Он поморщился.

— Прости, солнышко, это по поводу завтрашней поставки устриц, там какой-то форс-мажор, я на секунду, — он поднес телефон к уху, уже переключаясь в деловой режим. — Да, я слушаю… Что? Опять? Но мы же договорились!

Он отошел от стола, говоря резко и властно. Момент был безвозвратно упущен. Волшебный пузырь лопнул. Инга отпила вина, смотря на его сосредоточенное, немного хмурое лицо. Нет, она не могла сейчас грузить его своей глупой, надуманной проблемой. У него и своих забот хватает. Он борется за свой ресторан, за их общее будущее, а она будет говорить о какой-то «горошине»? Это показалось ей эгоистичным и слабым.

Он вернулся через пять минут, извиняясь.

— Прости, это был идиотский звонок, все улажено. О чем ты хотела сказать?

Улыбка вернулась на его лицо, он был снова с ней, целиком и полностью. Но настроение было уже не то. Острое желание делиться прошло. Сказать это сейчас, вот так, «к слову», значило бы разрушить ту нежную атмосферу, что ему так старательно удалось восстановить.

— Так… ничего важного, — она сделала глоток вина, избегая его взгляда. — Хотела сказать, что ужин божественный. Ты волшебник.

Он улыбнулся, польщенный, и завел речь о том, чтобы наконец-то выбрать те самые билеты в Италию, которые они постоянно откладывали.

Инга кивала, улыбалась, но часть ее мыслей была уже далеко. Она снова и снова прокручивала в голове утреннее открытие. И вдруг ее осенило. Конечно! У нее же скоро должны начаться месячные. Она всегда становилась немного более чувствительной, иногда грудь набухала и побаливала. Это же очевидно! Гормоны. Обычный предменструальный синдром. Как она могла не сообразить сразу?

На нее снизошло облегчение. Рациональное, простое объяснение. Оно было таким ясным и логичным, что она тут же поверила в него безоговорочно. Да, именно так. Через пару дней все пройдет.

Она расслабилась, и на этот раз по-настоящему. Ее смех снова стал беззаботным, а взгляд — ясным. Она ловила каждое слово Артура о Венеции, о прогулках на гондолах, о пасте и вине, и мысленно уже переносилась туда, под жаркое итальянское солнце, подальше от московской слякоти и своих глупых страхов.

Перед сном, уже лежа в кровати, пока Артур чистил зубы, она все же провела рукой по груди. «Горошина» никуда не делась. Она все так же прощупывалась под подушечками пальцев — крошечный, твердый, безболезненный шарик. Но теперь Инга лишь пренебрежительно махнула на это рукой.

«Гормоны, — строго сказала она себе. — Совершенно точно гормоны. Нечего раздувать из мухи слона».

Она повернулась на бок, закрыла глаза и стала думать об узких венецианских улочках, о плеске воды о мраморные ступени, о его руке, держащей ее руку. Она заснула быстро и спокойно, полностью отогнав от себя первую, робкую тень, попытавшуюся накрыть ее идеальный мир. Она была уверена, что сможет делать это и дальше. Она всегда всего добивалась силой воли. И этот пустяк не станет исключением.

Глава 3

Неделя пролетела в вихре дел и планов. «Парящие сады» требовали все больше внимания, и Инга с головой ушла в работу, с наслаждением погружаясь в привычный ритм, где все подчинялось логике, расчету и эстетике. Чертежи, совещания, переговоры с подрядчиками — этот упорядоченный мир был ее крепостью, стенами, за которыми она старалась запереть назойливую, мелкую тревогу.

Но стены дали трещину. «Горошина» не исчезла. Она оставалась на месте, безболезненная, крошечная, но неумолимо ощутимая. Рациональное объяснение про «гормоны» перестало работать с первыми же днями нового цикла. Тень, мелькнувшая в тот утренний душ, разрасталась, превращаясь в плотное, низкое облако, заслоняющее солнце.

Инга ловила себя на том, что во время совещаний ее пальцы непроизвольно тянулись к тому месту, будто проверяя, на месте ли непрошеный гость. Она стала чаще смотреть на себя в зеркало, вглядываясь в контуры своего тела, пытаясь обнаружить хоть малейшее видимое изменение. Его не было. Все было прекрасно и привычно. Но это лишь усиливало чувство обмана, странного предательства собственного тела.

Однажды вечером, перебирая бумаги дома, она не выдержала. Артур был на кухне, что-то готовя, напевая себе под нос. Она вышла к нему, села на барный стул и, стараясь говорить максимально легким, почти небрежным тоном, произнесла:

— Знаешь, мне надо к гинекологу сходить. Просто планово. Так, за одно и к маммологу. Возраст уже такой, надо проверяться.

Она сделала паузу, ожидая его реакции. Готовилась к вопросам, к беспокойству. Но он лишь повернулся к ней, с ложкой в руке, и улыбнулся своей спокойной, уверенной улыбкой.

— Конечно, солнышко. Это же правильно. Запишись к лучшему. К кому ходит Лидочка? У нее же везде свои врачи. Пусть посоветует.

Его поддержка была мгновенной и абсолютной. И почему-то именно это ранило ее сильнее всего. Он не видел, не чувствовал подтекста. Для него это была просто рутинная забота о здоровье, как визит к стоматологу. Он не слышал зловещего звона колокольчика, который уже набатом бился в ее душе.

— Да, — тихо сказала она. — Я у нее спрошу.

Лидочка, ее подруга со связями, в тот же вечер прислала контакты «самого лучшего маммолога в городе», Елены Викторовны. Запись — через месяц. Месяц! Целых тридцать дней носить в себе эту непонятную, чужую вещь, эту тайную занозу. Инга едва не расплакалась от бессилия. Но потом включился ее режим «решателя проблем». Она позвонила сама в клинику, назвала имя Лиды и, не без труда, добилась-таки записи через неделю. Неделя казалась вечностью, но это было лучше, чем месяц.

Следующие семь дней прошли в странном, раздвоенном состоянии. На работе она была собранной, жесткой, эффективной Ингой-архитектором. Дома — любящей, но чуть более рассеянной женой. Она ловила на себе взгляд Артура — немного недоуменный, будто он чувствовал, что она где-то далеко, но списывал это на усталость от проекта.

Наконец наступил тот день. Утро было серым, с моросящим противным дождем. Инга оделась во все темное, будто собиралась не на осмотр, а на похороны. Сама не зная зачем. Артур хотел ее проводить, но она отказалась, сказав, что сама справится, что это ерунда, и что потом она заедет в бюро.

Клиника была такая, какой и должна быть лучшая частная клиника — с бесшумными лифтами, дорогим ремонтом, вежливыми, безупречно одетыми администраторами с заученными улыбками. Воздух пах антисептиком и дорогими духами. Здесь не было очередей, громких разговоров, ощущения больницы. Здесь было тихо, стерильно и очень богато. И от этого становилось еще страшнее.

«Елена Викторовна примет вас через пять минут», — сообщила девушка-администратор, и ее голос прозвучал как приговор.

Инга села в кожаном кресле в пустой, просторной приемной. Руки были ледяными. Она взяла со столика глянцевый журнал, но буквы расплывались перед глазами в бессмысленную кашу. В ушах стучал собственный пульс.

Дверь открылась. Появилась она. Елена Викторовна. Женщина лет пятидесяти, с идеальной строгой прической, в белоснежном халате, с бесстрастным, профессионально-доброжелательным лицом.

— Инга? Проходите, пожалуйста.

Кабинет был таким же безупречным: современная аппаратура, компьютер, кушетка, застеленная чистой простыней. Все блестело и сверкало холодным, бездушным блеском.

— Что вас ко мне привело? — спросила врач, усаживаясь напротив и глядя на нее внимательными, немного уставшими глазами.

Инга почувствовала, как язык заплетается. Она, которая могла часами убеждать инвесторов и чиновников, сейчас с трудом подбирала слова, чтобы описать крошечную горошину у себя в груди.

— Я… я нащупала какое-то уплотнение. Здесь, — она неловко ткнула пальцем в место над грудью.

Лицо Елены Викторовны не дрогнуло. Ни тени беспокойства, ни сочувствия. Лишь деловой интерес.

— Покажите, пожалуйста, — она встала и подошла к кушетке.

Осмотр был быстрым, профессиональным, без лишних слов. Холодные пальцы врача скользили по ее коже, надавливая, прощупывая. Инга замерла, не дыша, впиваясь взглядом в белый потолок, пытаясь по лицу доктора угадать, что она там нашла. Но лицо было каменным.

— Давайте сделаем УЗИ, — заключила Елена Викторовна, возвращаясь к своему столу. — Раздевайтесь до пояса и ложитесь.

Аппарат УЗИ стоял тут же, как некий оракул, готовый изречь свою волю. Инга легла на кушетку, чувствуя, как холодный гель обжигает кожу. Врач взяла датчик, и на экране замелькали таинственные, неясные тени в оттенках серого. Инга повернула голову, пытаясь разглядеть в этих разводах что-то понятное, но это был просто хаос.

Елена Викторовна водила датчиком, ее лицо было сосредоточено. Она замерла на несколько секунд как раз в том самом месте. Молчание затягивалось. Было слышно только тихое жужжание прибора. Инга видела, как на экране появляется и исчезает какое-то темное пятно. Ее пятно. Ее «горошина».

Холодный ужас, сковывающий и бездушный, пополз по ее спине. Это молчание было хуже любых слов.

Наконец врач отложила датчик и вытерла руки салфеткой.

— Оденьтесь и подойдите, пожалуйста.

Инга натянула блузку дрожащими пальцами и подошла к столу, чувствуя себя школьницей, вызванной к директору.

— Я вижу образование, — сказала Елена Викторовна, ее голос был ровным, как линия на мониторе сердца. — Оно не очень похоже на обычную кисту. Контуры не совсем ровные. Кровоток есть.

Она произносила эти слова — «образование», «контуры», «кровоток» — так, будто говорила о погоде. Они падали на Ингу тяжелыми, ледяными камнями.

— Что… что это значит? — выдавила она из себя, и ее собственный голос показался ей писклявым и чужим.

— Это значит, что нам нужно сделать биопсию, — ответила врач, глядя прямо на нее. В ее глазах не было ни жалости, ни страха. Лишь спокойная, отточенная профессиональная необходимость. — Это стандартная процедура. Мы под контролем УЗИ возьмем несколько клеток из этого образования на анализ. Только гистология даст точный ответ.

Биопсия. Гистология. Эти слова висели в воздухе, тяжелые и зловещие. Они пахли болью, неизвестностью и страхом.

— Это… это больно? — спросила Инга, и ей стало стыдно за этот детский, слабый вопрос.

— Мы используем местную анестезию. Будет немного неприятно, но терпимо, — ответила Елена Викторовна. Она уже заполняла какие-то бумаги. — Запишем вас на послезавтра? Утром?

Инга молча кивнула. Она не могла говорить. Горло сжалось до размера игольного ушка. Врач что-то говорила про то, что нельзя принимать кроворазжижающие препараты, про то, что результат будет через пять-семь дней. Инга почти не слышала. Ее взгляд упал на экран компьютера, где все еще висело застывшее изображение ее груди с темным, чужим пятном. Ее отражение было бледным и испуганным.

«Стандартная процедура», — эхом отозвалось в ее голове. Но для кого стандартная? Для врача? Для клиники? Для нее это было что угодно, но не стандартность. Это был поворотный момент. До этой минуты еще можно было притворяться, что ничего не происходит. Теперь — нет. Теперь начался обратный отсчет до чего-то страшного.

Она вышла из кабинета, держа в руке памятку о подготовке к биопсии. Бумага казалась невероятно тяжелой. В лифте она поймала свое отражение в зеркальной стене — глаза были огромными, полными непролитых слез, лицо — осунувшимся за один этот час.

На улице дождь усилился. Она остановилась под козырьком, не в силах двинуться с места. Люди спешили по своим делам, смеялись, разговаривали по телефону. Мир жил своей обычной жизнью. А ее мир только что дал глубокую, страшную трещину, и она одна стояла на его краю, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

Она достала телефон. Палец сам потянулся к иконке с именем Артура. Ей безумно хотелось услышать его голос, чтобы он сказал, что все это ерунда, что она зря паникует. Но что она скажет? «Мне сделали УЗИ и нашли какое-то образование, и теперь нужно делать биопсию»? Она представила его реакцию — мгновенную панику, тысячу вопросов, суету. Она не была готова к этому. Ей нужно было сначала самой переварить этот удар.

Она сунула телефон обратно в карман, подняла воротник пальто и пошла по мокрому тротуару, не зная куда. Не в бюро. Точно не в бюро. Она не могла сейчас обсуждать фасады и несущие конструкции. Она шла, не разбирая дороги, и холодное, липкое чувство страха медленно заполняло ее изнутри, вытесняя все остальное — уверенность, планы, надежды. Оставалась только серая, унылая пустота и шепот одного-единственного слова: «биопсия».

Глава 4

Следующие семь дней растянулись в бесконечную, мучительную пытку ожидания. Время, обычно летевшее стремительно и незаметно, вдруг застыло, превратившись в вязкую, густую субстанцию, в которой Инга двигалась медленно и тяжело, как в дурном сне. Каждый час состоял из шестидесяти минут тоски, каждая минута — из шестидесяти секунд тикающего страха.

Биопсия осталась позади странным, вырванным из реальности воспоминанием. Стерильный кабинет, щелчки аппарата, пристальный взгляд врача на экране УЗИ, холодок анестезии и потом — не боль, а странное, сосущее ощущение внутри, когда игла забирала кусочки ее плоти, ее тайны, на анализ. Ей выдали аккуратную повязку и снова — бесстрастные, вежливые напутствия. «Результаты будут через пять-семь рабочих дней. Вам позвонят».

Эти слова стали мантрой ее кошмара. Пять-семь дней. Она просчитала сразу: если сделать в среду, то ждать до следующей пятницы. Целая вечность.

Первые сутки она провела в каком-то оцепенении. Тело болело, душа ныла. Артур, видя ее бледность и вялость, предположил, что она подхватила вирус. Она с облегчением кивнула, укрывшись этим оправданием, как одеялом. Он заботился о ней: готовил куриный бульон, приносил чай с лимоном, смотрел с ней легкие фильмы. И каждый его взгляд, полный участия, но неведения, резал ее по живому. Она лежала рядом с ним, этот замечательный, любимый мужчина, и между ними уже лежала пропасть. Пропасть, которую вырыла в ее теле и в ее душе та самая «горошина».

На второй день она попыталась вернуться к работе. Сесть за компьютер, разобрать почту, позвонить прорабу. Но цифры на экране расплывались, слова в договорах не складывались в смыслы. Она смотрела на чертежи «Парящих садов» — своего триумфа, своего детища — и не чувствовала ничего, кроме горечи. Какая разница, какие там будут атриумы и фасады, если внутри тебя растет нечто чужое и враждебное? Все ее достижения, ее карьера, ее признание — все вдруг померкло, стало бутафорией, карточным домиком, который может рухнуть от одного дуновения ветра из лаборатории патологической анатомии.

Она вышла в город, решив, что свежий воздух и движение помогут. Но и тут ее подстерегало разочарование. Солнце светило слишком ярко, птицы пели слишком громко, люди смеялись слишком беспечно. Она шла по улицам и смотрела на лица прохожих — озабоченные, веселые, усталые. У каждого была своя жизнь, свои проблемы. Но ни у кого, казалось, не было этой дамокловой иглы, этого вопроса, висящего между жизнью и смертью. Она ловила себя на том, что смотрит на женщин — молодых, старых, полных, худых — и думала: «А у тебя все хорошо? Ты проверялась? Ты уверена, что в твоем теле нет такой же мины замедленного действия?»

Она зашла в кофейню, ту самую, где любила бывать с Артуром. Заказала капучино. Но первый же глоток показался ей отвратительным, горьким. Даже любимый вкус изменил ей, предал. Она отставила чашку и сидела, глядя в окно, на течение уличной жизни, чувствуя себя заключенной в прозрачный купол. Она видела все, но не могла прикоснуться, не могла чувствовать, как они. Ее купол был сделан из страха и неизвестности.

Вернувшись домой, она наткнулась на Артура. Он был в отличном настроении, только что заключил выгодную поставку вина.

— Солнышко, ты уже на ногах! Отлично! — он обнял ее, притянул к себе, поцеловал в макушку. — Смотри, что я принес. Наше, итальянское, из той самой области, о которой мы мечтали! Будем пробовать сегодня, как планировали?

Он сиял. Он строил планы. Он жил. А она стояла в его объятиях, как деревянная, и чувствовала, как внутри нее все сжимается в комок безысходной ярости. Кому какое дело до итальянского вина, до его глупых, наивных планов?! Неужели он не видит, не чувствует, что она разваливается на части? Что ей нужна не бутылка вина, а уверенность в завтрашнем дне? Но она не могла сказать ему этого. Не могла разрушить его счастье своим страхом.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — сухо сказала она, высвобождаясь из его объятий. — Голова болит. Может, в другой раз.

Его лицо вытянулось от разочарования.

— Конечно, конечно… Может, таблетку выпьешь?

— Нет. Просто полежу.

Она прошла в спальню, закрыла дверь и легла в темноте, глядя в потолок. Она слышала, как он ходит по гостиной, затем затих. Он обиделся. Она поняла это по его замкнувшемуся, немного отстраненному молчанию за ужином. Он пытался что-то рассказывать о ресторане, но она отвечала односложно, уходя в себя. Ей было все равно. Весь его мир с его винами, поставщиками и меню казался ей теперь нелепым, мелким и незначительным.

На третий день ожидания ее терпение лопнуло. Она не могла больше сидеть сложа руки. Она ринулась в интернет. Это была роковая ошибка.

Она вбила в поисковик: «уплотнение в груди», «биопсия молочной железы», «результаты гистологии». Мир обрушился на нее лавиной ужаса. Форумы, истории, медицинские статьи с картинками… Она читала про разные стадии, про протоковый рак, про дольковый, про метастазы, про химию, про лучевую, про выпадение волос, про тошноту, про боль. Она видела фотографии женщин после мастэктомии, читала исповеди тех, кто выжил, и тех, кому было хуже. С каждой прочитанной строчкой сердце ее замирало, а потом принималось колотиться с бешеной скоростью. Ладони стали мокрыми от холодного пота.

Она сравнивала симптомы, примеряла на себя чужие истории. «У меня тоже было безболезненное уплотнение» — да, как у нее. «Контуры неровные» — как у нее! «На УЗИ смотрят кровоток» — смотрели! Каждая новая деталь совпадала, вгоняя ее во все большую панику. Она просидела за компьютером несколько часов, пока у нее не начало рябить в глазах, а в висках не застучала молоточками мигрень.

Она закрыла ноутбук и отползла от него, как от гремучей змеи. Теперь она знала слишком много, и это знание было не спасением, а проклятием. Теперь ее страх обрел конкретные, чудовищные очертания. Он имел стадии, проценты выживаемости, схемы лечения. Он был еще страшнее, чем раньше.

Вечером того же дня случилась первая настоящая ссора. Повод был пустяковый. Артур спросил, не забыла ли она заказать воду для кулера. А она сорвалась. Просто потому, что не могла больше носить этот груз в одиночку, и его спокойствие, его обыденность бесили ее до слез.

— Да какая разница про эту воду?! — взорвалась она, и ее голос прозвучал визгливо и незнакомо. — У тебя что, других забот нет? Воду! Целый день только и думаю о воде!

Он отшатнулся, будто ее ударила. Его лицо выразило сначала недоумение, а потом — обиду.

— Инга, что с тобой? Я просто спросил. Ты себя странно ведешь последние дни. То плачешь, то злишься. Может, тебе к врачу сходить? Может, это не вирус, а нервы? Переутомилась от проекта?

«К врачу». Эти слова прозвучали как насмешка. Горький, истерический смех подкатил к ее горлу, но она сдержала его.

— У меня все в порядке! — почти крикнула она. — Просто оставь меня в покое, понял? Не лезь ко мне со своими глупостями!

Она видела, как он бледнеет, как сжимаются его губы. Он ничего не ответил, развернулся и ушел из комнаты. Хлопнула дверь в гостиную. Инга осталась стоять посреди кухни, вся дрожа, с кулаками, стиснутыми до боли. Ей было одновременно стыдно и жутко. Она понимала, что не права, что он ни в чем не виноват. Но она не могла иначе. Ее страх искал выхода и выплескивался на самого близкого человека.

Она не пошла мириться. Легла спать, повернувшись к стене. Он пришел позже, лег осторожно, стараясь до нее не дотронуться. Они лежали молча, спиной к спине, и широкий холодный простынный океан разливался между ними в их общей постели. Он не понимал, что происходит. А она не могла ему рассказать. Это было самое ужасное одиночество — быть вдвоем в одной комнате и быть разделенными пропастью молчания.

На четвертый, пятый, шестой дни она почти не выходила из дома. Отменила все встречи, сославшись на болезнь. Она бродила по пустой квартире, как призрак, прикладываясь то к одному окну, то к другому, смотря на город, который жил своей жизнью. Она могла часами сидеть в кресле, уставившись в одну точку, погруженная в свои мрачные мысли.

Телефон стал для нее и пыткой, и объектом маниакального внимания. Она то убирала его подальше, чтобы не смотреть, то прижимала к груди, боясь пропустить звонок из клиники. Каждый раз, когда он звонил, у нее перехватывало дыхание. Но это были звонки от работы, от подруг, от мамы… Не из клиники. Никогда из клиники.

Она почти перестала есть. Не было аппетита. Чувство тревоги сжимало желудок в тугой, болезненный узел. Она похудела, глаза стали огромными на осунувшемся лице.

Артур наблюдал за ней с нарастающей тревогой и полным непониманием. Он пытался заговорить, предлагал сходить к психологу, к неврологу, уговаривал съездить отдохнуть. Но она лишь отмахивалась, говоря, что устала, что все пройдет. Он отступил, почувствовав стену, которую не мог пробить. Их общение свелось к редким, ничего не значащим фразам. Тишина в квартире стала громкой и давящей.

В ночь перед возможным днем звонка она не спала совсем. Лежала с открытыми глазами и смотрела, как по потолку ползут блики от фар проезжающих машин. Она думала о всех своих жизненных выборах, о победах, о поражениях. Вспоминала детство, юность, встречу с Артуром… Казалось, что вся ее жизнь свелась к этому одному моменту ожидания. Все, что было до — лишь прелюдия. А что будет после — зависело от того, что скажет ей незнакомый голос в телефонной трубке.

Под утро она все же провалилась в короткий, тревожный сон, полный обрывочных, пугающих образов. Ей снились белые халаты, капельницы, люди без лиц. Она проснулась в холодном поту, с колотящимся сердцем. Было утро седьмого дня. День Икс.

Она сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела на телефон, лежащий на тумбочке. Он молчал. Солнечный свет, веселый и наглый, заливал комнату. Где-то за окном щебетали птицы. Мир был прекрасен и беззаботен. А она сидела в центре этого прекрасного мира, замершая в немом крике, целиком и полностью состоящая из страха и надежды. Одновременно веря и не веря в то, что сегодня все решится. И сама не зная, чего она боится больше — страшной правды или этого бесконечного, изматывающего ожидания.

Глава 5

Седьмой день. Утро началось с того, что Инга разбила чашку. Ту самую, любимую, из тончайшего фарфора, с нежным цветочным рисунком, подаренную Артуром в первую их годовщину. Она потянулась за банкой с кофе, и вдруг пальцы сами разжались, будто кто-то ударил ее по руке. Чашка упала на кафельный пол и разлетелась на десятки острых, звенящих осколков. Они разметались по всей кухне, сверкая на утреннем солнце, как слезы.

Инга замерла, глядя на это безобразие. Нелепая, суеверная мысль пронзила мозг: «Дурная примета». Она тут же отогнала ее, рассердившись на саму себя. «Чепуха! Просто неловкость», — строго сказала она вслух, но голос прозвучал глухо и неубедительно в тишине пустой квартиры. Артур уже ушел, оставив ее наедине с этим днем, с этим ожиданием.

Она не стала убирать осколки. Обошла их, как мину, налила кофе в простую, громоздкую кружку, которую не жалко. Но пить не смогла. Первый же глоток встал комом в горле. Нервы. Нервы сжимали все внутри в тугой, болезненный узел. Она чувствовала каждую секунду. Они тикали в висках, в груди, в кончиках пальцев. Медленные, издевательские, неумолимые.

Телефон молчал. Он лежал на столе, черный, глянцевый, безразличный. Она то брала его в руки, проверяя уровень заряда и громкость, то отшвыривала подальше, на диван, не в силах выносить это молчание. Потом все равно шла и забирала его снова, прижимая к груди, как талисман, как единственную ниточку, связывающую ее с будущим.

Она попыталась отвлечься. Включила телевизор — там шел какой-то дурацкий сериал, люди с нарисованными улыбками обсуждали что-то неважное. Выключила. Взяла книгу — буквы прыгали перед глазами, не складываясь в слова. Отбросила. Она подошла к окну. На улице кипела жизнь. Дети шли в школу, счастливые, крикливые. Взрослые спешили на работу. Каждый знал, что будет с ним через час, через два, вечером. У нее не было этого знания. Ее будущее обрывалось сегодняшним днем, этим звонком.

Внезапно телефон завибрировал у нее в руке. Резко, неожиданно. Сердце ее прыгнуло в горло и замерло там, бешено колотясь. На экране горел незнакомый номер. Не из клиники. Просто случайный номер.

— Алло? — ее голос прозвучал сипло и испуганно.

— Здравствуйте, вас беспокоят из банка «Восток». Предлагаем выгодные условия по кредиту…

Она бросила трубку, не дослушав. Руки дрожали. Это было пыткой. Ее нервы были натянуты до предела, как струны, готовые лопнуть от любого прикосновения.

Час. Два. Время тянулось мучительно медленно. Она уже ненавидела этот телефон, эту квартиру, это солнце за окном. Ненавидела себя за свою слабость, за этот страх, который парализовал ее. Она была Инга, сильная, собранная, всегда все контролирующая. А сейчас она была просто напуганной женщиной, заложницей собственного тела и чужих лабораторных анализов.

И тут он зазвонил. Снова незнакомый номер, но на этот раз с кодом клиники. Звонок был тихим, почти вежливым, но для нее он прозвучал громче сирены.

Инга замерла. Мир сузился до размеров экрана телефона. Она смотрела на него, не дыша, не в силах пошевелиться, принять звонок. Сердце колотилось где-то в горле, перекрывая дыхание. Пальцы онемели. Звонок прервался. Наступила оглушительная тишина. И тут же телефон прозвонил снова. Тот же номер. Настойчиво. Они перезванивали.

Она сделала глубокий, судорожный вдох и нажала на зеленую кнопку.

— Алло? — ее голос был чужим, слабым шепотом.

— Здравствуйте, это клиника «Евромед». «Просьба подойти к администратору для получения результатов анализов», — произнес женский, безличный, вежливый голос.

Инга почувствовала, как пол уходит из-под ног. Ее вдруг бросило в жар. Почему не по телефону? Почему нужно подходить? Это плохо. Это точно плохо. Хорошие новости сообщают сразу.

— Я… я не могу подойти, — запинаясь, выдавила она. — Я могу… Вы не можете сказать по телефону?

На том конце провода возникла небольшая, почтительная пауза.

— Протокол не предусматривает оглашения результатов по телефону. Вам необходимо подойти лично. В любое удобное время в течение рабочего дня.

Голос был непробиваемым, как стена. Вежливым и абсолютно бесчеловечным.

— Хорошо… — прошептала она. — Я… я подойду.

Она бросила трубку. Стояла посреди гостиной, ничего не видя и не слыша. Мысли путались, не желая складываться в логическую цепочку. Нужно ехать. Сейчас. Нужно одеться. Нужно взять документы. Тело не слушалось. Оно было ватным, тяжелым, чужим.

Одевалась она на автомате. Не глядя, сунула ноги в туфли, накинула первое попавшееся пальто. Вышла из дома. Солнце светило ей в глаза, но она его не чувствовала. Дошла до метро, села в вагон. Люди толкались, разговаривали, смеялись. Она смотрела на них стеклянными глазами, не понимая, как они могут быть такими… живыми. Как они могут не знать, что вот прямо сейчас, в этом вагоне, едет женщина, у которой через несколько минут может рухнуть вся жизнь.

Клиника встретила ее все тем же бесстрастным блеском. Та же улыбающаяся администратор.

— Инга? Да, вас ждут. Проходите, пожалуйста, к Елене Викторовне.

Ее ждали. Эти слова отозвались в душе ледяным эхом. Почему ждут? Они знали, что она придет. Они знали, что ей придется это выслушать.

Она прошла по длинному, белому коридору. Ноги были ватными, почти не гнулись. Дверь в кабинет была приоткрыта. Она постучала, не дожидаясь ответа, и вошла.

Елена Викторовна сидела за своим идеальным столом. Перед ней лежала серая папка. В папке, знала Инга, была ее судьба. Врач посмотрела на нее своими спокойными, уставшими глазами и жестом пригласила сесть.

Инга опустилась на стул, сжав руки на коленях, чтобы они не дрожали. Она не дышала, вся превратившись в слух, в ожидание.

— Ну что ж, — начала Елена Викторовна, открывая папку. — Результаты гистологии у нас на руках.

Она посмотрела на бумагу, потом подняла глаза на Ингу. В ее взгляде не было ничего. Ни жалости, ни сочувствия, ни страха. Лишь профессиональная концентрация.

— К сожалению, мои подозрения подтвердились, — ее голос был ровным, как линия на кардиомониторе. — Образование оказалось злокачественным.

В воздухе повисло тяжелое, густое молчание. Слово «злокачественным» прозвучало негромко, но оно ударило с такой силой, что у Инги потемнело в глазах. Комната поплыла, заплясала перед глазами. Звуки стали доноситься как будто из-под воды, приглушенные и искаженные.

— Это… — она попыталась что-то сказать, но язык не слушался, он был сухим и тяжелым, как войлок. — Это… рак?

— Да, — кивнула Елена Викторовна, и это короткое, емкое слово прозвучало как выстрел. — Инвазивная протоковая карцинома. Вторая стадия.

Вторая стадия. Карцинома. Чужие, страшные, учебные слова, которые теперь имели к ней самое прямое отношение. Они висели в воздухе, холодные и острые, как те осколки разбитой утром чашки.

Инга сидела, не двигаясь. Она не плакала, не кричала. Она просто смотрела на врача широко раскрытыми глазами, в которых застыл чистый, бездонный ужас. Внутри у нее все рухнуло. Все ее планы, мечты, уверенность в завтрашнем дне — все в одно мгновение обратилось в пыль и прах. Осталась только пустота. Черная, ледяная, всепоглощающая пустота.

— Вы меня… слышите? — голос Елены Викторовны донесся до нее сквозь вату, в которую превратился мир.

Инга молча кивнула. Движение далось ей с огромным трудом.

— Сейчас не время паниковать, — продолжала врач, и ее голос наконец приобрел какие-то, очень слабые, оттенки участия. — Сейчас время действовать. Это не приговор. Вторая стадия — это очень даже операбельно и с хорошими прогнозами. Нужно начинать лечение как можно скорее. Хирургия, скорее всего, затем химиотерапия…

Она говорила что-то еще. Про то, что нужно сделать кучу анализов, КТ, МРТ, протоколы лечения, консилиум… Но Инга почти не слышала. Слова отскакивали от нее, как горох от стены. До нее доносились лишь обрывки: «мастэктомия», «химия», «прогнозы»…

Перед ее глазами стояло лицо Артура. Его счастливое, любящее лицо. Как она скажет ему? Как она посмотрит ему в глаза и произнесет это слово — «рак»? Как она будет говорить ему про «мастэктомию»? Она представила его взгляд — испуганный, растерянный, полный боли. И ей захотелось умереть прямо здесь, на этом стуле, лишь бы не видеть этого.

— Вам нужно будет сообщить близким, — словно угадав ее мысли, сказала Елена Викторовна. — Вам понадобится поддержка. Это тяжелый путь, но вы не одна.

Она протянула Инге какую-то бумагу — направление на анализы, вероятно. Инга взяла ее механически, не глядя. Лист был холодным.

— Есть вопросы? — спросила врач.

Инга покачала головой. Вопросов не было. Была только одна, огромная, заполняющая все черная дыра, в которую провалилось все ее существо.

— Хорошо. Тогда запишем вас на завтра на все обследования. И постарайтесь взять себя в руки. Настрой очень важен.

Инга встала. Ноги едва держали ее. Она молча, не глядя на врача, вышла из кабинета. Прошла по белому, сияющему коридору. Мимо улыбающейся администраторши. Вышла на улицу.

Солнце светило по-прежнему ярко. Где-то звонко смеялись дети. Пахло свежестью и весной. Мир не изменился. Он был точно таким же, как и час назад. Изменилась она. Теперь она была другой. Женщиной по имени Рак.

Она пошла куда-то, не разбирая дороги. Люди обходили ее, бросая на ее бледное лицо любопытные взгляды. Она не замечала их. Она шла, сжимая в руке тот самый листок — свою путевку в новую, ужасную жизнь.

Она дошла до какого-то сквера, опустилась на скамейку. И наконец, выйдя из ступора, подняла глаза на небо. Оно было бездонным, голубым, беспечным. И таким бесконечно далеким.

И тут ее накрыло. Волна осознания, горя, страха и бессильной ярости. Из ее горла вырвался тихий, прерывистый стон. А потом хлынули слезы. Тихие, горькие, бесконечные. Она сидела на скамейке в самом центре шумного, живущего своей жизнью города и плакала. Плакала о себе, о своей сломанной жизни, о своем теле, которое ее предало, о любви, которая, она это знала, сейчас подвергнется страшному испытанию. Она плакала беззвучно, лишь плечи ее мелко и часто вздрагивали.

Она осталась совсем одна. Одна со своим страшным диагнозом. Одна перед лицом своей новой, страшной реальности. И это одиночество было страшнее всего на свете.

Глава 6

Она не помнила, как добралась до дома. Память услужливо стерла все детали пути, оставив лишь обрывки ощущений: холод металлических поручней в метро, резкий запах чужого парфюма в давке, слепящие глаза фары проносившихся мимо машин. Она шла на автопилоте, движимая древним инстинктом, что заставляет раненого зверя искать свое логово, чтобы спрятаться и зализывать раны.

Дверь в квартиру закрылась за ней с тихим щелчком, и наступила оглушительная тишина. Та самая, знакомая, родная тишина их дома, которая обычно была наполнена незримым присутствием любви, общими воспоминаниями, планами на будущее. Теперь эта тишина давила на уши, стала тяжелой, гулкой и зловещей. Здесь, в этих стенах, все еще пахло утренним кофе и дорогим парфюмом Артура. Здесь на полке стояли их общие фотографии — счастливые, улыбающиеся, наивные. Здесь висело ее пальто, а рядом — его куртка. Все кричало о нормальности, о жизни, которая была всего несколько часов назад. Но этой жизни больше не существовало. Она осталась там, в том кабинете, на том стуле, где прозвучало страшное слово.

Инга сбросила пальто на пол, не попытавшись повесить, и прошла в гостиную. Она стояла посреди комнаты, не в силах пошевелиться, сжимая в руке тот самый, смятый в комок листок с направлениями. Он ждал ее. Артур. Ей нужно было сказать ему. Эта мысль вызывала приступ чистейшего, животного ужаса. Сказать — значит сделать это реальностью. Пока она одна знала — это был лишь кошмар, от которого, быть может, можно проснуться. Стоило произнести это вслух, наделить словами — и кошмар воплотится в жизнь, станет необратимым, осязаемым.

Как начать? С каких слов? «Артур, милый, у меня рак»? Или мягче, завуалированнее: «У меня плохие новости по поводу анализов»? Нет, это было бы предательством. Слишком мягко для того удара, который она должна была ему нанести. Она представляла его лицо — сначала недоумение, затем медленное, ужасное понимание, а потом — боль. Та самая боль, которую она видела в его глазах, когда умирала его мать. Она боялась этой боли больше, чем своей собственной.

Она начала метаться по квартире, как затравленное животное. Руки сами собой занимались бессмысленными делами: поправила вазу на столе, смахнула несуществующую пыль с полки, переставила книгу. Автоматизм движений успокаивал, создавая иллюзию контроля над ситуацией. Но мысль билась в голове, как птица о стекло: «Сказать. Надо сказать. Как сказать?»

Она зашла на кухню, увидела ту самую разбитую чашку. Осколки все еще лежали на полу, сверкая на закатном солнце, как злые, насмешливые глаза. Утром это показалось дурной приметой. Теперь это было пророчество. Она упала на колени и начала собирать осколки руками. Острый край впился в палец, выступила капля крови. Она смотрела на нее, завороженная. Красная, живая. Ее кровь. В которой, возможно, уже путешествовали миллионы чудовищных, переродившихся клеток. Она сжала палец, чувствуя жгучую, чистую боль. Она была такой простой и понятной. Не то, что та, другая боль, что разрывала ее изнутри.

Дверь открылась. Послышался его голос, такой живой, такой обыденный.

— Инга, я дома! Ты где? Ты не поверишь, какой сегодня был день! К нам…

Он замер на пороге кухни, увидев ее на коленях среди осколков.

— Боже, что случилось? Ты поранилась? — он бросил портфель и мгновенно оказался рядом, подхватывая ее, усаживая на стул. — Дай посмотреть. Глупая, зачем ты сама, я бы убрал!

Он хлопотал вокруг нее, доставая аптечку, промывая ранку, заклеивая пластырем. Его прикосновения были такими нежными, такими заботливыми. Он был здесь, ее сильный, надежный Артур, который всегда мог все исправить, все наладить. Он мог договориться с самыми сложными поставщиками, успокоить самого взбешенного клиента, найти выход из любой ситуации. Но эту проблему он не мог решить. И она должна была лишить его этой иллюзии, этого права быть ее защитником.

— Ничего страшного, — прошептала она, глядя на его склоненную темную голову. — Просто чашка разбилась.

— Ерунда, — он отмахнулся, закончив с перевязкой. — Главное, что ты цела. Слушай, ты не представляешь…

Он был полон энергии, готовый делиться новостями, и это было невыносимо.

— Артур, — перебила она его, и голос ее прозвучал хрипло и чуждо. — Нам нужно поговорить. Серьезно.

Он поднял на нее глаза, и его улыбка медленно угасла. Он увидел что-то в ее лице, в ее глазах. Какую-то новую, страшную глубину. Его собственное лицо стало серьезным, настороженным.

— Что-то случилось? — спросил он тихо. — Ты вся какая-то… бледная. Ты до сих пор болеешь?

Она покачала головой, не в силах вымолвить слово. Поднялась с кухонного стула и прошла в гостиную. Он последовал за ней, молча. Она села на диван, вбивая себя в угол, как бы ища защиты. Он сел напротив, на край кресла, всем телом выражая вопросительное напряжение.

Тишина снова повисла между ними, но на этот раз она была другой — тяжелой, наэлектризованной, полной невысказанного ужаса.

— Я… я ходила сегодня к врачу, — начала она, глядя куда-то мимо него, в окно, где зажигались вечерние огни. — За результатами. Той самой биопсии.

Она сделала паузу, собираясь с силами, с духом. Он не шевелился, замерший в ожидании. Его глаза были прикованы к ее лицу.