Бесплатный фрагмент - Девятая рота

Предисловие

Своим друзьям, однокашникам и тем, кто заинтересовался судьбой обычного мальчишки, поставившего перед собой цель стать моряком, посвящается эта книга.

Книга «Девятая рота» — это продолжение повестей «Таёжные приключения Лёньки и его друзей», «Прощай, школа», «Здравствуй, новая жизнь» и «Стройотряд».

Истории, описанные в рассказах, составлены на основании личного опыта, по рассказам друзей, знакомых и однокашников автора.

Если кто-то захочет найти на страницах этой книги подвиги или открытия, то он глубоко заблуждается. Их здесь нет.

Здесь есть только обычная жизнь обычного парня и его друзей.

Вместе с ними мне бы хотелось порадоваться, что в этой книге они увидят себя молодыми, энергичными и бесшабашными парнями. Но вместе с тем перед ними мне бы хотелось и извиниться, за некоторые неточности в предлагаемом повествовании. Ведь в предложенной книге описывается не хроника девятой роты, а только воспоминания о ней, изложенные в художественной форме.

Возможно, это коснётся ансамбля «Каравелла». Мне очень захотелось, чтобы наш музыкальный ансамбль, под музыку которого мы танцевали на многих вечерах, остался надолго в нашей памяти. Ведь в истории училища о его существовании ничего не написано, как будто его и не было вообще. А он был и я и мои друзья премного благодарны Юре Касянюку, Сергею Кобелеву, Олегу Гоменюку, Жене Дудину, Боре Третьяку за то счастливое и беззаботное время.

Я желаю всем своим друзьям и тем, кто возьмёт в руки эту книгу, быть жизнерадостными, любить жизнь и всегда стараться, чтобы каждый прожитый день доставлял нам и всем нашим родным и близким только радости.

С уважением

Алексей Макаров

---

Глава первая

Медленно уходил вдаль, раскалённый июльским солнцем, перрон железнодорожного вокзала города Свободного, где остались провожающие Лёньку папа с братьями.

Лёнька попытался выглянуть в ещё открытую дверь, чтобы хоть краем глаза взглянуть на них, но его остановил грозный окрик проводницы:

— Куда ты? Сверзнуться хочешь, что ли?

— Извините, — пробормотал Лёнька, отстраняясь от широкой, пропотевшей спины проводницы.

Та, обернувшись, посмотрела на неспокойного пассажира и поинтересовалась:

— У тебя какое купе?

— Пятое, — автоматически ответил Лёнька.

— Вот и иди в своё пятое купе и нечего тут ошиваться, — недовольно буркнула она, закрывая дверь вагона.

Лёнька повиновался строгой проводнице и, подхватив сумку с вещами, пошёл по прогретому наружной жарой коридору, разглядывая бирки на косяках дверей купе.

В пятом купе дверь оказалась открытой и, войдя в него, Лёнька увидел двух парней, сидевших на нижних полках. Несмотря на открытую верхнюю фрамугу окна, прохлады от залетаеющего в неё ветра не ощущалось, поэтому парни сидели в трико и майках.

— Привет. — Поприветствовал он парней. — Это пятое купе, что ли?

— Ну да, пятое, — веско произнёс высокий стройный парень. — Проходи, устраивайся. У тебя какое место? — Тут же переспросил он.

Лёнька, заглянув в билет, назвал номер своего места.

— Ну, это тогда здесь, — парень показал на одну из свободных верхних полок. — Устраивайся.

— Мне бы вещи положить, — Лёнька взглядом указал на свою сумку и на нижнюю полку, где сидел другой парень.

Поняв намёк, тот привстал с полки и приподнял её, чтобы Лёнька положил под неё сумку.

Уложив багаж и закинув на верхнюю полку авоську с продуктами, собранными мамой в дорогу, он присел рядом с парнем помладше и, осмотрев своих попутчиков, предложил:

— Ну, что? Познакомимся, что ли? — и протянул руку попутчику. — Леонид, можно просто Лёня.

Парень, наверное, не ожидавший такого развития событий, протянул в ответ ладонь.

— Сергей, — неуверенно проговорил он, привстав с полки и слабо реагируя на рукопожатие.

Сергей оказался ростом, да и возрастом примерно, как Лёнька. Круглоголовый, коротко подстриженный и немного рыхловатый.

Пожав руку Сергею, Лёнька протянул руку парню постарше.

Тот выглядел по-спортивному поджарым, жилистым. Короткий ёжик густых чёрных волос украшал его небольшую голову. Парень пронзительно взглянул Лёньке в глаза и коротко представился:

— Виталий, — крепко сжав Лёнькину ладонь и, если бы Лёнька интуитивно не приготовился к такому рукопожатию, то у него точно захрустели бы кости на ладони.

С достоинством, выдержав первое испытание от крепкого, загорелого попутчика, Лёнька, чтобы сгладить мимолётную заминку, поинтересовался:

— И куда направляетесь, парни?

— Во Владик едем, — небрежно бросил Виталий.

— О! — удивлённо воскликнул Лёнька. — И я тоже во Владик.

— Ну и чё ты туда едешь? — криво усмехнувшись и слегка приклонив голову, поинтересовался Виталий.

Чувствовалось, что он больше привык приказывать и принимать самостоятельные решения, чем идти у кого-то на поводу. Лёнька сразу сообразил, что он после армии и где-то занимался руководящей работой. Уж больно из него выпирало что-то старшинское, на которое он насмотрелся и прочувствовал на своей шкуре за два года обучения в училище.

— Перевёлся из МВИМУ в ДВВИМУ, — неохотно ответил он, не желая распространяться о подробностях.

— Чего, чего? — не понял его Виталий.

— Из Мурманского морского училища перевёлся во Владивостокское училище.

— И на какой курс перевёлся? Небось после академки на первый возвращаешься? — с долей скепсиса Виталий окинул Лёньку снисходительным взглядом.

— Почему на первый? — не подав вида, что его обидел вопрос Виталия, Лёнька пожал плечами. — На третий.

— И на каком ты факультете? — сделав вид, что его не удивил ответ Лёньки, тут же последовал очередной вопрос Виталия.

— На судомеханическом, — гордо подчеркнул Лёнька и, чтобы перехватить инициативу, сам принялся спрашивать: — А вы чего едете?

— Поступать мы едем, — вяло пожав плечами, ответил Сергей, кивнув на столик, где лежали развёрнутые учебники.

— Чё, долбите что ли? — Лёнька с улыбкой указал глазами и лёгким кивком головы на стол.

— Ага, — обречённо подтвердил Сергей, — долбим её треклятую.

— Ну и как? — поинтересовался Лёнька, вспомнив, как два года назад, когда сам ехал поступать, встретил в Москве счастливого второкурсника, сдавшего сопромат с теоретической механикой и заверявшего его, что теперь он точно закончит институт и для него все дороги в мир открыты.

— Вроде, ничего, — вновь пожал плечами Сергей, — поддаётся наука.

— Ну, это отлично. Долбите её со страшной силой П нулевое и у вас всё получится, — пошутил Лёнька, добавив: — Особое внимание уделяйте математике письменной и устной, но про физику не забывайте. Это очень важно.

Разговор вошёл в обычное русло, парни обсуждали нюансы для поступления и каждый рассказывал о себе.

Давно пролетели мосты через Зею, незаметно прошла стоянка в Белогорске. Поезд повернул на восток, солнце светило только в коридор и в купе стало немного прохладнее. Оно хорошо продувалось через открытую фрамугу, а разговоры парней не прекращались.

Сергей с Виталием ехали с Алтая. Сергей в этом году закончил школу, и он много рассказывал о школе и одноклассниках. Кто и как закончил и куда поехал поступать. На Лёнькин вопрос:

— А чего это тебя потянуло в ДВВИМУ? — Он, как и прежде, пожав плечами, но уже решительно, ответил:

— Испытать себя захотел. Поступлю — хорошо, а нет, так в армию пойду. Буду проситься во флот. Вот тогда и станет ясно, подхожу я для моря или нет. Если подхожу, то вновь попытаюсь поступить в ДВВИМУ. Вон Виталя после армии и едет.

Виталий после школы отслужил в армии два года, затем работал проводником на Алтае. Водил туристов по туристическим маршрутам. Но тут решил, что этого ему мало и захотел испытать себя в море. На вопрос Лёньки:

— А чего это ты на судомеханический, а не на судоводительский факультет подался? — спокойно ответил:

— А мне техника ближе, чем эта всякая география, — от чего они все вместе рассмеялись.

Молодой организм требует постоянной подпитки, поэтому через несколько часов поездки парни убрали учебники, так и не тронутые после Лёнькиного появления и разложили скудненький перекусон.

Мама дала Лёньке в дорогу еды на первое время, пока маленького и любимого сыночка не поставят в училище на довольствие. Вспомнив о еде, Лёнька достал с верхней полки авоську и вывалил на стол её содержимое.

Да, мама постаралась на славу.

Они дружно раздербанили зажаренную курицу, разрезали помидоры «бычье сердце» с ароматными огурцами, только утром сорванными с грядки.

Первое непонимание между парнями прошло, и они мирно беседовали о том, что их ждёт впереди и том, что мелькало за окнами вагона.

Лёнька первый раз ехал в этом направлении на поезде, поэтому его поразило увиденное.

Парням требовалось заниматься и, оставив Виталия с Сергеем штудировать учебники, он вышел в коридор и смотрел на пейзажи, мелькавшие за окном.

Здесь стоило на что посмотреть. Необъятные просторы лугов и лесов. Буйство зелени, многочисленные туннели. Всё это вызывало в Лёньке восторг.

Даже несмотря на то, что на полустанках, мимо которых проносился поезд, встречались покосившиеся или полуразрушенные строения, общее впечатление от красот природы и широты родной страны не проходило.

Лёнька до самой темноты проторчал у окна, периодически заглядывая в купе, где будущие абитуриенты грызли гранит науки. Они вяло реагировали на его появления, поэтому Лёньке не хотелось им мешать.

Иногда, на больших станциях, где стоянки поезда составляли по десять-двадцать минут, парни прерывали долбёжку и выходили на перрон, чтобы размяться и купить съестного. Потому что в ресторане питаться дорого, и они довольствовались тем, что предлагали им бабушки и горластые торговки. А это всё оказалось и сытно, и вкусно. Варенная горячая картошка с обжаренным в масле луком, котлеты, различные домашние пирожки, овощи и начинающие поспевать фрукты.

После таких вылазок они возвращались в купе и со смехом, и за разговорами уничтожали добытые припасы.

После таких перекусонов Виталий с Сергеем возвращались к учебникам, а Лёнька выходил в коридор смотреть на красоты Дальнего Востока.

Ему то что? Он своё отдолбил. А ребятам надо готовиться к поступлению. Он их прекрасно понимал. Ведь два года назад испытывал то же самое.

А сейчас высшую математику с физикой он сдал, конечно, не так успешно, как бы хотелось, но в зачётке у него по этим предметам стояли четвёрки. Возможно, эти науки ему больше никогда не понадобятся, но основы их у него глубоко залегли в голове и для предметов, которые им сейчас начнут преподавать по основной специальности, этого вполне хватит.

После Хабаровска поезд повернул на юг и поэтому с утра купе освещалось солнцем, приносившее только дополнительную духоту. В коридоре было прохладнее, поэтому Лёнька устроился там на откидном стульчике и читал одну из последних книг, появившихся в папиной библиотеке. Предыдущую книгу Георгия Мартынова «Каллисто» он прочёл ещё несколько лет назад, а сейчас книгу «Каллистяне» читал с интересом.

Когда солнце покидало купе, он перебазировался на свою верхнюю полку и продолжал чтение о молодых учёных, посетивших чужую планету, и проникался с ними чувством счастья и гордости за свою советскую Родину.

Но вот поезд начал приближаться к Владивостоку. Рано утром проехали Уссурийск.

Нервозность, связанная с началом нового этапа жизни, пронизáла парней. Они говорили каждый о своём. Сергей с Виталием о предстоящих экзаменах. Лёнька же старался не выдавать свои эмоции. Экзамены для него давно прошли, а вот новое училище с неведомыми правилами и законами, его тревожило. Но что толку говорить об этом с теми, кто этого ещё не нюхал? Он сам вспоминал себя в такой ситуации. Тогда для него являлось самым важным то, что связано лично с ним самим. Другое его не волновало. Поэтому, опасаясь, что его не поймут, он больше молчал, выслушивая переживания Сергея с Виталием и старался их хоть немного ободрить. Про себя он только думал:

— А! Будь, что будет… Кривая удачи вывезет. Того что должно случиться никак не избежать.

Проехав Уссурийск, Виталий с Сергеем уложили учебники в сумки. Лёнька перестал читать книгу, содержание которой он всё равно от волнения перестал усваивать, и они с нетерпением ждали прибытия во Владивосток, с интересом рассматривая новые места, где им возможно, придётся жить долгие-долгие годы. Парни с нетерпением и волнением ждали прибытия поезда во Владивосток.

Утро, к сожалению, выдалось сумрачное. О палящем солнце Амурской области и Хабаровского края приходилось только вспоминать, как о прекрасном сне. Сейчас над ними нависало небо, покрыто низкой облачностью, через которую не пробивался ни единый лучик благодатного светила. Неожиданно ощутилась повышенная влажность.

— Чуете, — посмотрел на сосредоточенных парней Виталий, — влажность какая? — Лёнька с Серёгой согласно кивнули, обтирая лбы от пота. — К морю приближаемся.

Лёнька этому не удивлялся. Он два года прожил в Мурманска, где всё пропитано морем и его промозглой сыростью, исходящей от Кольской губы.

Весенние и осенние туманы заполняли городские улицы, а зимой из этого тумана при сильных морозах падал мелкий-мелкий снежок, скорее похожий на пыль, оседавший на дома, проспекты, одежду людей и тающий на лицах прохожих.

А Лёнька при такой постоянной сырости никак не мог просушить выстиранную после тренировок форму. В общежитии у них исправно работали батареи, но развешивать на них вещи для просушки, старшины запрещали. Так что он ни единожды огребал наряды вне очереди за эти нарушения.

Скинув с себя невольно налетевшие воспоминания, он вглядывался в мелькавшие за окном неказистые домики и строения пригородных посёлков.

Приближались к Угольной.

Сергей с Виталием для поступления в училище получили официальный вызов, а Лёнька имел только письмо из деканата, где он извещался, что может прибыть в училище для зачисления на третий курс судомеханического факультета ДВВИМУ, а оформить пропуск в погранзону Владивостока в милиции у него в Свободном абсолютно не хватило времени. Там бы начали требовать местную прописку. А её у Лёньки не было, а для того, чтобы прописаться в доме родителей, требовалось ждать неделю.

В письме же писалось, что рота, куда зачисляется Лёнька, уже проходила плавательскую практику и ему следовало обязательно успеть на неё.

И тогда Лёнька плюнул на все правила. С помощью папы он купил билет на проходящий Харьковский поезд до станции Угольной и уехал, надеясь на везение и русский авось.

Поэтому, по мере приближения поезда к Владивостоку, он всё больше и больше волновался. Ведь Владивосток закрытый город и абы кому туда въезд запрещался.

А вдруг пограничники, проверяющие документы при въезде во Владивосток, его остановят. Разборок с ними Лёньке меньше всего хотелось. Опыт общения с ними он уже имел в прошлом году, когда захотел проехать в Благовещенск.

Но вида о своих переживаниях новым знакомым Лёнька не показывал и также, как и они сидел в купе и смотрел на открывающиеся пейзажи.

На Угольной пограничников он не увидел. Проводница ему ничего не сказала о том, что ему надо выходить и он поехал дальше.

Неожиданно сквозь ветви деревьев показалось море.

Но парни увидели не то море, которое рисуют на картинках художники. Ярко-синее с песчаными пляжами.

Здесь перед ними открылась свинцовая гладь Амурского залива, то появляющаяся, то скрывающаяся в густых кронах деревьев.

Из коридора иногда доносились голоса разговаривающих мужчин, перечислявших названия станций, мелькавших за окном.

Каким-то бальзамом на душу подали их названия. Весенняя, Садгород, Спутник, Океанская, Санаторная. Поезд шёл вдоль берега залива и иногда на узких пляжах, идущих вдоль железнодорожного полотна, несмотря на раннее утро парни видели редких купальщиков. Значит вода тёплая, решил для себя Лёнька, если люди купаются, а Виталий мечтательно потянулся:

— Эх! Я сам бы сейчас нырнул, да поплескался.

Неожиданно посреди залива появился небольшой островок, напоминающий чем-то булочку.

— Коврижка, — услышал Лёнька разговор мужчин из коридора.

А ведь и впрямь островок напоминал эту самую коврижку, в которую дома Лёнька вгрызался зубами, запивая её сладкие кусочки горячим чаем.

Невольно сглотнув слюну, он понял, что сейчас бы не отказался от такого завтрака. Но они утром удовлетворились только остатками бутербродов с чаем, принесённым проводницей.

Поезд постепенно снизил скорость и медленно подполз к зданию вокзала, похожим на дворец девятнадцатого века.

Народ засуетился и направился к выходу из вагона, а парни попрощались со строгой проводницей вышли на перрон, услышав вслед:

— Удачи вам ребятки! Желаю сдать экзамены и поступить. Всего хорошего!

Парни, не ожидавшие такого от вечно недовольной проводницы, обернулись и чуть ли не хором отреагировали на её пожелание:

— Спасибо! — дружно вырвалось у них.

Да… Их встретила погодка почище, чем в Мурманске.

Если там город и накрывал туман, то прохладный. А тут он оказался вязким и тёплым. Создавалось впечатление, что парни оказались в остывшей бане, откуда ещё не выветрился пар. Да мало, что пар. Тут он ещё и сверху, из низко нависших туч, изливался вниз мелкой и противной моросью, от которой невозможно спрятаться. Она находилась везде, пропитывая одежду влагой.

Хорошо, что мама настояла на том, чтобы Лёнька взял с собой зонт, подаренный папе несколько лет назад его болгарскими друзьями. Папа им практически не пользовался, поэтому зонт выглядел, как новый. Вот он и пригодился сейчас! Лёнька, невольно проникшись чувством благодарности к маме за её заботу, достал зонт и раскрыл его.

— Ну что, парни? — обратился Виталий к Лёньке с Серёгой. — Пошли в камеру хранения что ли?

— Это ещё зачем? — не понял его Лёнька.

— Чемоданы с сумками положим там, не с баулами же шарахаться по городу, — пояснил Виталий.

— А чего это шарахаться? — Лёнька никак не мог понять Виталия. — Пошли в училище, а там уже будет видно, что делать.

— Да успеем мы в училище, — недовольно отмахнулся Виталий. — Мы тут почти неделю тряслись в поезде. Коростой чуть ли не покрылись. В баньку бы сходить, — мечтательно потянулся он, — а потом уже и в училище можно податься. Или ты хочешь поразить всех духаном, который прёт от нас? — Виталий с иронией посмотрел на Лёньку, добавив при этом: — Тебе то что? Ты тут только сорок часов протрясся…

— Ладно, — поняв, что Виталий в этом случае прав, согласился с ним Лёнька, — пошли. Только где эта баня? Вот бы ещё узнать.

— А я у мужиков в поезде поспрашивал, — успокоил его Виталий. — Если на второй трамвай сесть на вокзале, то через несколько остановок на Комсомольской есть одна, а если на четвёртом или пятом ехать по центральной улице Ленинской, то на площади Луговой есть другая.

— Так поехали в ту, что поближе, — тут же предложил Сергей.

— А у меня другое предложение, — загадочно посмотрел Виталий на Лёньку с Серёгой. — Давайте пройдёмся пешком по этой самой Ленинской. Мне так кажется, что ближайшие несколько месяцев мы из училища не вырвемся. Экзамены, зачисление, оргпериод, карантин, дисциплина. Лёня сам нам рассказывал об этом, — в надежде, что Лёнька поддержит его, Виталий посмотрел в его сторону.

Услышав слова Виталия о зачислении, Сергей фыркнул:

— Раскатил губу. Зачисление, оргпериод, — передразнил он Виталия. — Ты поступи сначала.

— А вот и поступлю, — коротко отрезал Виталий. — У меня жизненная задача такая — поступить. Не вечно же мне по горам проводником шарахаться.

— Конечно, — с усмешкой глянул на своего земляка Сергей, — тебе то что. Ты после армии, рабочий стаж есть. Тебе лишь бы на трояки сдать — и ты зачислен, а вот мне — попотеть придётся и не факт, что по конкурсу пройду.

— Да не трясись ты, Серёга, — приобнял его за плечи Лёнька. — Слышал я как ты задачки по математике щёлкаешь. Меньше чем на пятёрку тебе не сдать. Главное — захотеть и быть уверенным в себе.

— Короче — не получится у нас красоты Владивостока разглядывать в ближайшее время, — прервал их разговор Виталий. — Так что решайте. В баню или в училище? — он выжидающе уставился на парней.

— Конечно, в баню, — откинул все сомнения Лёнька. — В училище баня по субботам, а сейчас лето. Народу в училище нет. Так что неизвестно ещё, когда толком помыться получится.

— Вот, вот, — одобрительно поддержал его Виталий. — Баня — это вещь. Смоем все старые грехи и новенькими, и чистенькими предстанем перед начальством. Только у меня ещё одно предложение, — он вновь испытывающим взглядом осмотрел друзей, — пошли-ка мы до этой площади Луговой пешком, — но увидев непонимающие взгляды, пояснил своё желание: — Посмотрим все красоты Владивостока, — уже весело добавил он. — Ведь это знаменитый город со своей историей, а мы пройдёмся и всё увидим своими собственными глазами. Времени это много не займёт, но в памяти навсегда останется.

— Да, — недовольно пробурчал Сергей, — тебе бы только где-нибудь шарахаться. Мало тебе Алтая, так ты и тут решил наверстать.

— А что? — поддержал Виталия Лёнька. — Пошли! Ведь это же так интересно.

— Вам интересно, а у меня за эту неделю ноги вообще отвыкли шевелиться, а вы меня куда-то тащите… — недовольно бубнил Сергей.

Но Лёнька, хлопнув Серёгу по плечу, успокоил его:

— Да не бухти ты. Пошли. Не пожалеешь. Прав Виталя. Надо всё посмотреть. Потом точно, времени не будет. Не пойдёшь, ещё не один раз пожалеешь.

— Ладно уж, — неохотно согласился Сергей и они, подхватив свои немудрённые пожитки, двинулись искать камеру хранения.

Глава вторая

Уложив вещи в ячейки камеры хранения, они вышли на привокзальную площадь.

Морось уменьшилась, но под зонтом Лёнька чувствовал себя вполне комфортно.

С интересом разглядывая монументальные дома на улице с интригующим названием «25 Октября», они прошли к центральной площади, где увидели огромный памятник, с главной фигурой солдатом в будёновке с развевающимся знаменем в руках.

Задержавшись у памятника и рассмотрев его со всех сторон, они зашли за него, чтобы получше рассмотреть военные корабли, ошвартованные кормой к причалам.

Как на ладони перед ними раскрылась бухта Золотого Рога, на противоположном берегу которой в дымке утреннего тумана просматривался порт с рыбацкими траулерами.

Профили таких траулеров Лёнька хорошо знал. Ведь в Мурманске такие же траулеры стояли в порту у причалов.

Лёньке даже пришлось несколько раз участвовать в выгрузке траулеров, пришедших гружеными в порт после продолжительных рейсов. Процедура не особо приятная, потому что вся роба после таких выгрузок пропитывалась рыбным запахом, долго не выветривающийся даже после многочисленных стирок.

Откинув невольно набежавшие воспоминания, Лёнька начал пояснять Виталию и Серёге типы судов в рыбном порту. Но, увидев, что им не интересны его пояснения, обратил внимание парней вправо, где за выдвинутыми чуть ли не на середину бухты плавдоками, находился торговый порт. Просматривался он плохо из-за ещё не осевшего тумана.

Поэтому прекратив осмотр площади с её достопримечательностями, парни пошли вдоль центральной улицы с трамвайными путями по середине. Периодически по ним двигались красные трамваи, очень похожие на те, что катались по Ленинграду.

Лёнька и раньше видел фотографии Владивостока, но сейчас город находился перед его глазами в живую.

В памяти вставали названия мест, где они проходили.

Кинотеатр «Уссури», ГУМ, Дом офицеров флота, а наискосок от него сквер, по середине которого под сенью высоких деревьев стоял одинокий памятник. Подойдя к нему поближе, Лёнька прочёл, что это памятник Лазо, сожжённого японскими империалистами в Гражданскую войну. Невольно вспомнилась книга «Сердце Бонивура», прочтённая им ещё в школе, и он поделился с Серёгой и Виталием воспоминаниями о ней.

— Видишь, как интересно, — довольно посмотрел на Сергея Виталий. — А ты не хотел идти.

На его слова Серёга не ответил, делая вид, что изучает сквер и окружающие дома.

Перейдя на другую сторону улицы, они с интересом рассматривали множество военных кораблей, стоящих у причалов.

По их виду Лёнька предположил:

— А это они, наверное, в ремонте тут стоят. Смотри — они там частично разобранные.

Прошли Матросский клуб, о чём свидетельствовали несколько афиш на чугунной изгороди.

Так парни и шли неспеша, глазея по сторонам.

Морось исчезла, небо начало проясняться, а когда они дошли до площади Луговой, их уже согревали лучи жаркого солнца.

У какого-то пожилого дядечки Виталий поинтересовался:

— Скажите, пожалуйста, а как пройти к бане? — на что мужчина остановился и, измерив парней подозрительным взглядом, задал нелепый вопрос:

— А что вы там собираетесь делать?

От его вопроса парни онемели, но Лёнька, первый пришедший в себя от такой глупости, попытался объяснить:

— А что в бане делают? Моются, конечно. Вот мы и собираемся помыться. Неделю в поезде тряслись, вот мыться и собираемся.

— А чего не на Комсомольскую поехали? — не унимался любопытный мужчина.

— Город хотели посмотреть, вот потому и пришли сюда, — честно поведал Лёнька.

— Ну, вы и даёте! — покрутил головой мужчина. — Это же надо! На Луговую пешком припереться, чтобы в бане помыться. Что было проще с вокзала на Комсомольскую съездить…

— Так, где тут баня? — уже грубо прервал демагога Виталий.

— А! Баня… — как будто что-то вспомнив, мужчина махнул куда-то в сторону. — Вон там баня. Трубу из красного кирпича увидите — вот там и будет баня.

— Спасибо, — бросил ему Виталий и обратился к парням, — пошли, а то он ещё начнёт выяснять не американские ли мы шпионы, — парни от его шутки рассмеялись и, уже не обращая внимания на мужика, пытавшегося ещё что-то спросить, двинулись в сторону трубы, вскоре и в самом деле показавшейся из-за угла дома.

После бани аппетит прорезался со страшной силой. Молодые организмы требовали подкрепления. В бане кроме пива с какими-то «тошнотиками» ничего в буфете не было.

Поэтому они решили выйти на площадь и поискать какую-нибудь столовую или кафе.

Но ничего подобного не обнаружили, кроме ресторана «Зеркальный» в это время ещё закрытый.

Зато на первом этаже ресторана находился магазин «Кулинария».

Здесь в избытке продавались различные пирожные и прочие полуфабрикаты, сокращающие домашним хозяйкам время приготовления пищи.

Но готовить себе завтрак парни не собирались, поэтому выбрали уже остывшие сосиски в тесте и сладкие булочки с горячим чаем.

Подкрепившись, Лёнька невольно почувствовал, что жизнь вообще-то неплохая штука. Настроение сразу приподнялось и он, посмотрев на посветлевшие лица друзей, предложил:

— Ну, что? Пора бы и делами заняться…

— Ты прав, — согласился с ним Виталий, — пора бы и в училище наведаться. Когда подъедем, то как раз обед у всех закончится и времени на обустройство у нас будет достаточно.

Там же на площади они сели в трамвай и поехали в сторону железнодорожного вокзала.

Устроившись у окна, Лёнька с интересом смотрел на места, где они только что прошли пешком и впитывал в себя громкий голос кондуктора, объявлявшей остановки.

Гайдамак, Авангард, Дальзавод. Здесь они проходили по узким тротуарам. В одном месте Лёнька из окна даже заметил место после остановки «Дальзавод», где тротуар оказался настолько узкий, что втроём по нему в одну шеренгу они пройти не смогли, поэтому выстроились гуськом. И это их спасло от брызг из-под колёс проезжавшего автомобиля, которому почему-то оказалось мало места по середине улицы, и он прижался к обочине.

Усмехнувшись воспоминаниям, а особенно пожеланиям проехавшему автомобиля, на которые они не поскупились, Лёнька всё также смотрел в окно.

Но вот и вокзал. Они могли бы выйти здесь, но по совету кондукторши, к которой подсел Виталя и обаял её комплиментами, доехали до кольца, где и вышли.

До училища добрались пешком за десять минут.

Конечно, всё познаётся в сравнении. Например, большое трёхэтажное здание корпуса ЛВИМУ из красного кирпича, поразило Лёньку величественностью и стариной. По обе стороны от входа лежали массивные якоря, а у входа стоял курсант в белой фланельке с тремя лычками, черных отглаженных брюках и кожаным ремнём на поясе с блестящей бляхой.

МВИМУ оставило у него впечатление Большого серого великана, стоящего на вершине горы и со всей своей высоты грозно оглядывающего ничтожную мелюзгу, шевелившуюся у его ног.

А вот корпус ДВВИМУ произвёл двоякое впечатление.

По узенькой улочке со щербинами в асфальте, отходившей от основной Верхне-Портовой улицы, им пришлось пройти мимо дощатого, выкрашенного зелёной краской магазина с прозаической надписью «Продукты», и подняться по широкой бетонной лестнице к главному корпусу тёмно-жёлтого цвета.

Корпус своей величественностью поражал, внушая почтение к тем, кто преподавал в нём и вышел в свет из его огромных дубовых дверей, поблескивающих начищенной медной окантовкой.

Путь в корпус им преградил курсант в белой фланельке, с двумя лычками на рукаве и красно-белой повязкой, свидетельствующей о том, что он здесь находится на посту.

Смятая с боков мичманка в белом чехле и укороченным козырьком, украшала его голову. Кокетливо торчащий из фланельки коротенький гюйс, едва покрывавший плечи, свидетельствовавший о том, что данный страж дверей главного корпуса является образцом запрещённой курсантской моды.

Зато не глаженные, расклешённые до умопомрачительного размера книзу курсантские брюки с тусклой бляхой на кожаном ремне, спущенного донельзя к низу, являлись полным диссонансом между верхом и низом. Как будто у дверей стоял не один дневальный, а два.

Верхняя часть бравого курсанта преградила парням путь и требовательно вопросила:

— Кто такие? Куда следуем? Чего надо?

— Поступать приехали, — ответил Виталий, ничуть не смутившийся грозного вида курсанта. — «Приёмная комиссия» нам нужна. Документы хотим сдать.

— А… — разочарованно протянул курсант. — Абитура… — и, смерив парней презрительным взглядом, махнул рукой: — Идите по стрелкам на второй этаж. Там и находится «Приёмная комиссия».

Виталий обернулся к Лёньке и протянул ему руку:

— Ну, что? Давай, бывай. Увидимся ещё.

— Давай, пока, — Лёнька крепко пожал руку Виталия и хлопнул Серёгу по плечу. — Удачи вам. Желаю поступить. Держитесь, парни.

Виталий с Серёгой, открыв огромную дверь, прошли во внутрь и исчезли за ней.

— А ты чё? — удивлённо уставился бравый курсант на Лёньку. — Не поступать что ли приехал? Чё тут торчишь? Или просто сопровождающий?

— Не, не сопровождающий. В поезде одном ехали, — попытался прояснить ситуацию Лёнька. — Они поступать, а я переводом.

— Каким переводом, — не понял Лёньку курсант.

— Из МВИМУ к вам, — продолжил пояснения Лёнька.

— Из рыбы, что ли? — презрительно скривив губы, ухмыльнулся курсант.

— Из неё самой, — подтвердил догадку курсанта Лёнька.

— Ну и куда же ты перевёлся? — продолжил допрос курсант.

— Закончил второй курс судомеха и перевёлся, — пожал плечами Лёнька, говоря об этом, как о чём-то само собой разумеющемся.

— Так это же разные министерства! — неподдельно удивился курсант. — Ты чё, блатной, что ли?

— С чего бы ты это взял? — Лёнька зло посмотрел на курсанта, задавшего столь бестактный вопрос.

Такая мысль почему-то до сего момента не приходила ему в голову. Для него этот перевод произошёл как-то легко. Хотя папа в последний Лёнькин приезд на зимние каникулы, объяснил ему, что летать из одного конца Союза в другой очень дорого. Папа занимал хорошую должность с высокой зарплатой в тресте, но денег на такие полёты не хватало. Особенно, когда неожиданно сильно заболела мама. Папа всё это объяснил Лёньке, и он согласился с ним, что переводиться надо обязательно. Ведь намного дешевле из Владивостока доехать до Свободного, чем из Мурманска. Поэтому, получив Лёнькино согласие, папа писал письма в разные инстанции, получал ответы и результатом его переписки явился Лёнькин перевод.

— Это только по блату можно сделать, — безапелляционно заявил курсант, увидев удивлённый Лёнькин взгляд. — Поверь мне, я-то уж точно это знаю. Связи решают всё, — с видом бывалого делавара подытожил он свои размышления.

— Ну, не знаю, — протянул Лёнька, потому что этот разговор ни о чём, начал ему надоедать, и он перевёл его на другую тему: — Тебя, вообще то, как зовут?

— Володя меня зовут. Батьков. В роте Батей кличут.

— Меня — Леонидом, — Лёнька протянул руку выпустившему из себя пар важности курсанту и крепко пожал её. Ручка у бравого курсанта оказалась хиленькой, и он от Лёнькиного рукопожатия даже немного скривился. — Я смотрю, ты тоже после второго курса. С какого факультета? — в ожидании ответа, Лёнька с интересом смотрел на Володю, перебиравшего пальцами пожатой руки.

— Тоже с судомеха, — уже не так важно пояснил он. — Это наша девятая рота.

— А тут чего торчишь? — Лёнька взглядом указал на дверь и приступок, где стоял Батьков.

— Да пару экзаменов завалил, — неохотно отвечая, поморщился Батьков. — Наши уже все на практику ушли, а меня всё тут мурыжат.

— И чё ты завалил? — Лёнька удивился. Потому что благопристойный вид Батькова мало соответствовал имиджу двоечника.

— А… — махнул рукой Батьков, — физику и сопромат, — тут же торопливо пояснив: — Бабынина — зверь. За свою физику кого хочешь завалит. Я вот и не знаю, сдам я её вообще когда-нибудь или нет, — и, ища сочувствие, заглянул Лёньке в глаза.

— Да сдашь ты всё, — успокоил его Лёнька, хлопнув Батькова по плечу. — Главное — это собраться и захотеть. Забыть о бабах и гулянках. Я вот тоже сразу и физику, и сопромат, и теормех завалил, но за неделю всё сдал, послал всех этих чучел подальше и видишь, — он со смехом посмотрел на понурившегося Батькова, — стою тут перед тобой и базланю ни о чём. Ты мне лучше скажи, где мне найти кафедру судомеханического факультета и увидеть там Ниточкина Феодосия Рафаиловича?

— А, — вышел из ступора Батьков, — это проще простого. Иди в новый корпус. Там в правом крыле на втором этаже как раз и находится наш деканат. Сейчас обед закончился, — Батьков взглянул на наручные часы, — и декан должен подойти. Я видел, как он шёл на обед. Так что давай, двигай. Увидимся позже. Правда я сейчас в роте не живу, но наряды стоять приходится. Костя мне недавно за причёску и опоздание пять нарядов вкатил. Вот и приходится тут торчать, — Батьков со злостью ткнул рукой в место, где стоял.

Но, несмотря на всю злость от сказанных слов и пожеланий, последовавших за этим жестом, присупок не провалился, а мифическому Косте не икнулось. Хотя кто такой этот Костя Лёнька по своему богатому опыту догадался, что это кто-то из высшего начальства, потому что Батьков отхватил максимальное наказание, на которое командир роты или дежурный офицер не способны. Они обычно выдавали только по четыре наряда.

— А ты ещё вот так постой, — Лёнька кивнул на неряшливый вид Батькова, — так ещё пяток схлопочешь, — и, усмехнувшись, махнул рукой. — Давай, достаивай тут, да не забудь брюки хоть погладить, — и, повернувшись к Батькову спиной, направился к новому корпусу.

— Да иди ты со своими советами, — услышал он себе вслед, — до хрена вас тут таких советчиков бродит, — что там дальше излагал Батьков, Лёньке меньше всего хотелось слышать.

Для него начался новый этап жизни.

Глава третья

Подойдя к дверям корпуса, Лёнька с удивлением обнаружил, что дневального у входа нет, да и в дежурной рубке справа от входа никого не оказалось.

Не снижая темпа, он взбежал по широкой лестнице, расположенной как раз напротив входа на второй этаж, повернул налево и пошёл по длинному едва освещённому коридору.

«Наверное, это из-за экономии» — невольно подумалось Лёньке.

Коридор освещался только светом из холла и из окна в дальнем конце коридора. Вокруг царил полумрак, а абсолютная тишина прибавляла таинственности длинному коридору. Прохладный воздух охладил разгорячённое полуденным жаром тело, прибавляя Лёньке решимости в достижении цели.

Вглядываясь в таблички с названием кабинетов на дверях, Лёнька шёл по коридору. Стук каблуков новых туфель, купленных ему перед отъездом мамой, гулко отдавались от стен, даже несмотря на то, что он пытался осторожно ставить ноги на пол, покрытый давно нечищенным паркетом. Тут же подумалось:

«Давненько курсантские ручки тут ничего не циклевали».

В МВИМУ этим делом чуть ли не каждую неделю занимались штрафники, да к тому же ещё и натирали паркетные полы в главном корпусе мастикой.

Почти в конце коридора на одной из дверей он нашёл долгожданную дверь с табличкой «Деканат судомеханического факультета».

Остановившись перед конечным пунктом своего путешествия, Лёнька перевёл дух, обеими руками пригладил ёжик волос, привычным движением разравнял складки одежды под несуществующим ремнём и громко постучал в дверь.

Не дожидаясь ответа, резко потянул дверь на себя и вошёл в помещение.

От яркого света послеобеденного солнца, бьющего в широкое окно, ему непроизвольно пришлось зажмуриться. Но через секунду, адаптировавшись к яркому свету, он приоткрыл глаза и разглядел женщину, сидящую слева за столом.

— Разрешите? — чётко произнёс он, входя в приёмную деканата, понимая, что перед ним сидит секретарь декана.

Женщина, оторвавшись от бумаг, разложенных на столе, подняла на него глаза.

— Ну, заходи, заходи, если уж пришёл, — доброжелательно произнесла она.

По своему небольшому опыту Лёнька понимал, что от этой добренькой тётеньки очень многое зависит, поэтому чётко подошёл к столу и доложился:

— Курсант Макаров после перевода из Мурманского Высшего Инженерного Морского училища прибыл в Дальневосточное Высшее Инженерное Морское училище для продолжения дальнейшей учёбы.

Секретарь с удивление уставилась на бравого молодого человека, хоть и в гражданской одежде, и некоторое время разглядывала его, но справившись с замешательством, вызванным Лёнькиным рапортом, улыбнулась.

— Давай свои бумаги сюда, курсант Макаров. Феодосий Рафаилович говорил мне о тебе. Но его сейчас нет. Придётся тебе его немного подождать.

Лёнька поставил портфель с документами на один из стульев, расставленных вдоль стены и, покопавшись, достал папку с письмами и приказами, привезёнными из МВИМУ.

Секретарша приняла их у Лёньки и указала на стулья:

— А ты садись, садись. Феодосий Рафаилович скоро будет.

Лёнька послушно сел на один из стульев и с интересом осматривался в новой для себя обстановке.

Приёмная представляла собой большую светлую комнату. Чувствовалось, что здесь похозяйничала женская рука. Большие окна прикрывала тюль, слабо колышущейся от лёгкого ветерка, задувающего в приоткрытые створки, но желаемой прохлады не приносящего. На широком подоконнике стояли горшки с цветами, некоторые из которых даже цвели, а на полу возлежала ковровая дорожка, покрывающая паркет. На удивление Лёньки, он выглядел тщательно отциклёванным до соломенного цвета и покрытым то ли лаком, то ли мастикой. Разбираться в нюансах у него не было никакого желания и особенно времени.

Потому что минут через десять после его прихода, дверь плавно открылась и в неё осторожно зашёл, а скорее всего, вкатился невысокий полноватый дядечка в серых, тщательно выглаженных брюках и белой рубашке с короткими рукавами, расстёгнутой на вороте.

Увидев вошедшего, секретарша, несмотря на свои внушительные комплекции, выпорхнула из-за стола и заворковала:

— Феодосий Рафаилович, тут вас дожидается курсант Макаров, переведённый из Мурманска…

— А… — негромко протянул вошедший и повернулся к Лёньке, подскочившему со стула и вытянувшемуся по стойке «смирно».

Декан с интересом осмотрел молодого человека с ног до головы и негромким голосом произнёс:

— Так вот ты какой курсант Макаров, — и, махнув Лёньке рукой, чтобы тот следовал за ним, открыл дверь кабинета с табличкой «Декан и т. д. и т. п.» и, так же, как и секретарша негромко продолжил: — Ну, если уже приехал, то проходи, знакомиться будем.

Не отрывая руки от ручки входной двери в кабинет, он посмотрел на секретаршу.

— Документики этого франта готовы, Татьяна Васильевна?

Этот вопрос удивил Лёньку, потому что особого франтоватого он в себе ничего не видел.

Ещё утром в поезде он переоделся в новые, только что сшитые в ателье на заказ брюки и рубашку. Брюки они с мамой заказали по последней тогдашней моде из тёмно-серого бостона, расклешённые к низу, с поперечными потайными карманами. Рубашку из льняной ткани с вискозной ниткой нежно голубого цвета с чёрными ромбами и с широким отложным воротником сшили там же в ателье, а югославские туфли, чёрные носки которых поблёскивали из-под покрывавших их клешей брюк, мама по блату достала ему перед отъездом. Конечно, Лёнька мог этот наряд оставить на какой-нибудь другой торжественный случай, но по своему двухлетнему опыту он усвоил, что «гражданку» в училище носить не придётся. Её потребуют сдать в баталерку, где она пролежит до очередного отпуска. Ну, а если в неё вырядиться, то при поимке патрулём, нарушителя ждали смертельные кары, а «гражданку» ожидала участь несчастного Джордано Бруно. Поэтому Лёньке захотелось хоть немного покрасоваться в обновках. Но, наверное, судя по словам декана, он с этим переборщил.

— Да, да, — засуетилась секретарша, — я их все проверила. С ними всё в порядке… Приказ о его зачислении уже подписан.

— Так, давайте их сюда, — Ниточкин нетерпеливо перебил секретаршу и протянул руку, в которую любезная Татьяна Васильевна вложила папку с документами.

Лёнька, слегка замешкавшись от сложившейся ситуации, подчинился декану и двинулся в сторону открытой двери.

В Мурманске с ним бы так вежливо не разговаривали. Там бы последовала одна из строевых команд, которую не дай бог было бы ему нарушить. А тут — и доброжелательное лицо декана, и его негромкий голос, введший Лёньку в некоторое замешательство.

Войдя в кабинет, он застыл по середине на такой же шикарной ковровой дорожке, как и в приёмной, в ожидании решения дальнейшей судьбы.

Ниточкин прошёл к себе за стол. Неспеша устроился за ним и принялся просматривать документы в папке.

Лёнька преданно уставился на своего будущего начальника, стараясь понять в чьих же руках находится его судьба.

Но ничего особенного не узрел. Обычный дядька. Но в нём, как и в его папе, проглядывала какая-то скрытая особенность, невольно заставлявшая прислушаться к нему и признать, что этот человек обладает неординарным умом и подспудным влиянием на окружающих его людей.

Небольшое с правильными чертами округлое лицо невольно принуждало сосредоточиться на нём и прислушиваться к каждому слову, сказанному негромким басовитым голосом.

Чёрные, слегка вьющиеся волосы в обрамлении едва пробивающейся седины, придавали декану особый шарм.

Просматривая Лёнькины бумаги, Ниточкин временами проводил по ним ладонью, как бы приглаживая вихры, растрёпанные ветром. Наверное, такой жест помогал ему сосредоточиться и вникнуть в суть проблемы.

Закончив просмотр документов, Ниточкин отодвинул от себя папку и поверх линз очков в роговой оправе, внимательно посмотрел на Лёньку.

— А ты точно соответствуешь описанию своего отца. Мы с ним как-то ехали вместе в поезде и разговорились. Получился разговор и о тебе, — пояснил он свои слова и продолжил: — Я смотрю, что перевод произошёл правильно. Все документы оформлены верно, поэтому и тянуть нам с тобой, — в глазах декана проскользнула усмешка, — нечего. Так что давай, иди к Татьяне Васильевне. Она тебе всё расскажет и даст тебе все бумаги, которые понадобятся. Я думаю, что она их уже подготовила. Ведь я думал, что ты ещё неделю назад появишься у нас, — и декан с ожиданием ответа, сделал паузу.

— Да я специально не задерживался, — торопливо принялся объяснять Лёнька. — Как только получил письмо с приглашением из училища, то сразу взял билет и поехал.

— Ладно, ладно, — примирительно махнул в его сторону Ниточкин, — не суетись. Главное — это то, что ты здесь и успеешь пройти практику со своим курсом. Так что давай, — Ниточкин поднял раскрытую ладонь и указал в сторону двери, — не задерживайся, иди оформляйся, а как будешь готов, то известишь об этом Татьяну Васильевну.

— Есть идти оформляться, — вытянулся в струнку Лёнька, щёлкнув каблуками, на что Ниточкин только поморщился:

— Иди, иди, иди и не пыжься, а то до пяти осталось не так уж и много времени, — подчинившись приказу, Лёнька выскочил из кабинета и предстал перед очами разлюбезной Татьяны Васильевны.

Та по-матерински всё подробно ему разъяснила куда идти и что делать, вручив несколько пустых бланков.

Заполнив бланки, Лёнька помчался в главный корпус в отдел кадров.

Батькова на вахте уже не было, а курсант, заменивший его, на Лёньку внимания не обратил. Мало ли абитуры тут ошивается говорил его независимый и гордый вид.

В отделе кадров тоже пришлось заполнять какие-то бланки, в чём ему помогли добросердечные женщины, только и увещевавшие его, чтобы он не торопился, помарок не делал, а то с такими бланками у них очень большая напряжёнка.

После заполнения всех документов и выдачи курсантского билета главная из добросердечных тётенек поинтересовалась:

— А жить тебе есть где, суетливый ты наш?

Не ожидавший такого вопроса Лёнька, отрицательно покрутил головой. Что-то он о таком прозаическом вопросе как-то не задумывался.

— Эх ты, горе луковое, — потрепала его по голове начальница, только что проверившая его документы и крикнула: — Валентина! Выпиши ему направление в первое общежитие. Там одиннадцатая рота ещё не разъехалась, так что места там есть и подкормиться он там с ними сможет, — а потом вновь обратилась к Лёньке: — А ты быстренько дуй в отдел практики и, я думаю, что сегодня ты успеешь у них оформиться. Надеюсь, что Владимир Кузьмич ещё не исчез, — это она добавила уже со смехом, поддержанный присутствующими женщинами.

Из Отдела кадров пришлось бегом переместиться в отдел практики на второй этаж, где недовольный чем-то дядька в синей штурманской тужурке с несколькими лычками на погонах и остатками тщательно прилизанных волос на голове, выписал ему направление на медкомиссию, при этом добавив:

— С комиссией не тяни. Завтра же чтобы прошёл её, — в приказном порядке добавил он, — а то мы тебя планируем направить на «Орджоникидзе». Он должен подойти послезавтра. Если не пройдёшь комиссию, то будешь ждать другого парохода, а когда тот появится, никто пока не знает. Так что действуй, — и вручил Лёньке ещё несколько бумажек.

Лёньки засунул их в портфель и собрался выходить, но его остановил грозный окрик Кузьмича:

— Стоять! — От такого приказа Лёнька окаменел. — Кругом! — последовал следующий приказ и Лёнька, автоматически развернувшись, уставился на недовольного Кузьмича, разразившегося тирадой: — Куда бежишь? Или совсем ум потерял? — Но тут же дружелюбно поинтересовался: — Жить куда направили?

— В первую общагу, — выпалил Лёнька.

— А спать на чём будешь? — голос Кузьмича зазвучал более грозно.

— Не знаю, — пожал плечами Лёнька.

— Я так и подумал, — разочарованно махнул рукой уже не такой грозный Кузьмич. — Ты вот что, — начал по-отечески советовать Кузьмич, — спустишься там в подвал, найдёшь Марьванну, и она тебе выдаст матрас с подушкой. Понял? — после этих слов Кузьмич уже требовательно взглянул на Лёньку.

На что тот послушно кивнул головой, что информацию впитал.

— Так вот те бумага, — Кузьмич что-то черканул на листочке и передал его Лёньке, — дуй на склад и скажи Марьванне, что Кузьмич прислал.

— Понял, спасибо, — только и пробормотал Лёнька, поражённый тем, что вокруг столько добрых и заботливых людей.

— Спасибо будешь потом говорить, — уже недовольно пробурчал Кузьмич, приобретая тот же недовольный вид. — Только ты поторопись, а то я знаю эту пройдоху. Того и гляди куда-нибудь слинять может. Ищи её потом с ветром в поле, — и махнул на Лёньку рукой. — Иди уже! Чё застыл? — такой приказ Лёнька выполнил моментально и выскочил из кабинета.

Узнав у дневального, по-прежнему с независимым видом торчавшего у дверей главного корпуса, где первая общага, Лёнька двинулся в её сторону.

В подвальном длинном коридоре царила первозданная тишина, куда не проникал ни единый посторонний звук. Лёньке даже показалось, что он попал в таинственное подземелье, где за каждым поворотом могут таиться привидения или какая-нибудь подобная нечисть. Даже стук каблуков его туфель по бетонному полу слышался как будто издалека, растворяясь в просторах длинного полутёмного коридора. Создавалось впечатление, что уши у Лёньки заклеены ватой и он даже непроизвольно сделал продувание ушей так, как их учили при нахождении в барокамере.

Но и это не помогло. Все звуки всё равно слышались, как будто стены подземелья покрыли ватными матрасами.

В едва освещённом коридоре Лёнька с трудом нашёл дверь, где должна находиться всемогущая Марьванна.

Одна из зелёных дверей с невзрачной табличной свидетельствовали об этом.

Постучав в дверь, Лёнька осторожно приоткрыл её и, заглянув в образовавшуюся щель, скромно поинтересовался:

— Можно?

В небольшой комнате, уставленной по бокам огромными стеллажами с различным скарбом, за столом сидела полная женщина в сером застиранном халате, чуть не лопавшимся на ней.

При появлении Лёньки выражение её лица и поза не изменились. Она по-прежнему сидела, уложив пухлые руки на стол со спрятанным в них мельхиоровым подстаканником со стаканом и налитым в него чёрно-коричневой жидкостью.

«Наверное, это чай» — предположил Лёнька.

Женщина удостоила посетителя презрительным взглядом, исходящим из щелочек глаз, глубоко спрятанных под нависшими бровями и подпёртых розовыми, как спелые яблоки щеками.

Из слегка приоткрытых, ярко обозначенных багрово-красной помадой губ, неожиданно громогласно вырвалось:

— Чего надо? Чё тут шум поднимаешь? — если бы не тюки, плотно уложенные на стеллажах, поглотившие фанфары голоса хозяйки кабинета, у Лёньки бы точно, полопались барабанные перепонки.

Справившись с первым впечатлением от неожиданной встречи, он полностью открыл дверь и, сделав на цыпочках несколько шагов в сторону стола, протянул бумагу, выписанную в отделе практики.

— Марьванна, — заискивающе пролепетал он, — Владимир Кузьмич меня к Вам послал. Сказал, что Вы постельное бельё можете выдать. Так не откажите в просьбе, а то спать сегодня не на чем, — учитывая создавшуюся обстановку Лёнька постарался придать своему голосу самые жалостные нотки.

— Давай, давай сюда свою цидулю, — протянула руки за бумажкой знатная мадам, а Лёнька вставил её пухлые пальцы Марьванны. — Я многое чё могу, — голос от Лёнькиной лести у Марьванны подобрел, и она уже не так громогласно продолжила: — А то ходют тут всякие разные, да только надоедают и доброго слова ни от кого не услышишь, — это она уже пробурчала про себя, но децибелы от такого бурчания с такой силой достигли Лёнькиных ушей, что в них даже что-то задребезжало.

Почесав себя за ухом, чтобы унять скрежет в ушах, Лёнька ждал вердикта всемогущей Марьванны.

А та откуда-то из закромов выудила очки, водрузила их на маленький носик, каким-то чудом затерявшийся на её лице и занялась прочтением записки, переданной ей Лёнькой.

— Так ты не абитура, что ли? — Марьванна поверх очков строго взглянула на Лёньку.

— Не-а, — отрицательно замотал головой Лёнька. — Я на третий курс. А сейчас перед практикой надо в одиннадцатой роте переночевать.

— А-а… — значительно протянула Марьванна. — Тады ладно, — и, отодвинув подстаканник с предполагаемым чаем, придвинула к себе одну из амбарных книг и что-то начеркала в ней.

— Тут расписывайся, — ткнула она в сделанную надпись, а когда Лёнька расписался в том, что ему выдан матрас, подушка, одеяло и пара простыней с наволочкой, аккуратно уложила книгу на прежнее место и выплыла из-за стола, заполнив небольшое, набитое всякой всячиной, помещение.

— Шуруй за мной, — пропыхтела она и, если бы Лёнька не прилип спиной к стеллажу, то точно бы снесла его, как девятым валом, впечатав в тюки с барахлом.

Проследовав по коридору, Марьванна открыла одну из дверей и проникла в неё, скомандовав Лёньке:

— А ты тут стой, жди, — Лёньке ничего не оставалось делать, как подчиниться, оставшись в коридоре.

Минут через пять из глубины комнаты послышалось:

— А иди-ка ты сюда, соколик ты мой.

Лёнька моментально выполнил приказ, вошёл в комнату и застыл в ожидании следующих распоряжений.

— Так, — пропыхтела Марьванна. — Забирай своё барахлишко и иди в свою одиннадцатую роту, да скажи там дежурному, что их я сегодня ждать больше не намерена и обходные подписывать буду только завтра. А если они не подпишут обходные, то они сами знают, что я им устрою, — уже грозно закончила она, но увидев, что Лёнька со свёртком матраса всё ещё стоит перед ней, гаркнула: — Кому я сказала, чтобы ты дул в свою одиннадцатую роту!

От такого приказа, да ещё выданное столь «нежным голоском», Лёньку смыло с такой силой, что он даже не запомнил, как выскочил из подвальных коридоров и оказался перед дверьми с табличкой «11-я рота».

Глава четвёртая

Открыв хлипкую дверь, Лёнька вошёл в коридор, мало чем отличающийся от таких же коридоров общежитий, что ему пришлось видеть.

Длинный коридор шёл далеко влево и вправо, где в его конце находились широкие окна, дающие достаточно света, чтобы осмотреться. Тумбочка дневального сиротливо пустовала, одиноко прижавшись к стене слева. Освещение в коридоре выключено, что создавало ощущение гнетущего полумрака помещения, покинутого людьми.

Стены выкрашены ядовито салатной краской. Двери в кубрики, такого же цвета, кое где оставались открытыми, что свидетельствовало о том, что в них обитатели отсутствуют.

В середине коридора полумрак рассеивался. По всей видимости, там находилась Ленинская комната. Но, из-за отсутствия контингента, вечерами расслабляющегося в ней за просмотром телевизора, её заставили, вынесенными из кубриков койками.

Поудобнее перехватив свёрток с матрасом, Лёнька двинулся вглубь коридора на голоса, раздающиеся из района умывален и туалетов.

Его шаги гулко отдавались от голых стен со следами серых квадратов от недавно снятой наглядной агитации.

Ощущение от нахождения в этом мрачном, покинутом людьми помещении возникло удручающее. И, чтобы нарушить нависшую тишину, Лёнька изо всех сил проорал:

— Есть кто живой? — закончив свой вопль сакраментальными выражениями общеизвестного русского языка, без которых не обходится ни одна курсантская речь.

Через какое-то время в конце коридора открылась дверь одного из кубриков и вываливший из неё огромный детина в курсантской форме, но без мицы, проорал в ответ:

— Какого… и т.д и т.п… ты тут разорался? — красноречиво просигнализировав, что живые в роте ещё присутствуют и не только присутствуют, но и несут вахту, охраняя вверенное им государственное имущество.

Такому ответу Лёнька обрадовался. Это означало, что ему сегодня не придётся одному куковать в пустых кубриках.

Подойдя ближе к верзиле, Лёнька рассмотрел у него на рукаве сине-белую повязку, говорящую о том, что перед незваным гостем находится самый, что ни на есть дежурный по роте.

Правда от него даже на расстоянии в полтора метра шёл такой смэл, что Лёнька удивился, как этот дежурный ещё держится на ногах.

— Чё надо? Чё ты тут разорался? Абитуры тут нет, — голосом сильно подвыпившего человека прорычал верзила, подтвердив свои слова энергичным жестом.

— Да я не из абитуры. Я из 9-й роты, — поморщившись от удушающего выхлопа верзилы, Лёнька отошёл от него на шаг. — Меня Кузьмич из отдела практики послал сюда переночевать, пока «Орджоникидзе» не подошёл. Опоздал я на практику, так вот сейчас надо подождать, чтобы сесть на него, — тут же придумал Лёнька своё появление.

— Так чё ты сюда припёрся? — никак не мог понять верзила. — Чё? Вообще, что ли зенки повылезали, что не можешь третью общагу от первой отличить?

— Да там абитуру поселили, поэтому и свободных кубарей нет, — изображая раздражение, попытался объяснить Лёнька.

Тут его слова начали доходить до дежурного и он, сменил гнев на милость, решил:

— Ну, — с трудом выговаривая сложнейший текст, — если такая история, то проходи, садись, побазарим, — и широким жестом указал на открытую дверь, из которой только что вышел.

Лёньку уговаривать не пришлось. Свёрток с матрасом порядочно оттянул руку, и он думал только об одном, где же его скинуть.

В кубрике обстановка свидетельствовала, что выпускники тут расслабляются уже не первый день.

Койки не заправлены. На них только небрежно накинуты одеяла, полы не подметены, на тумбочках навалено невесть что, зато на столе, застеленного разорванными и замызганными газетами, в беспорядке стояли тарелки с остатками крупно нарезанной селёдки, корками хлеба и каким-то засохшим закусоном в замызганных тарелках, окружённых множеством пустых стаканов.

Главное украшение натюрморта, ополовиненная бутылка «Коленвала», занимала центральное место на столе, а её опустошённые подруги, валялись по всему кубрику. Всё свидетельствовало о том, что газ-ураган здесь продолжается очень давно.

В кубрике стояло четыре койки. На двух ближайших от входа изволили возлежать в бессознательном состоянии новоявленные инженеры-судомеханики.

Стол окружали с десяток «баночек», но сейчас занятыми оказались только три.

Два представителя сословия новоявленных механиков находились ещё в адекватном состоянии и только мимоходом, без всякого любопытства, взглянули на вошедшего Лёньку, продолжая начатый разговор.

Третий представитель — высокий, слегка лысеющий парень в курсантской форме с пятью лычками на рукаве, вертел в руках синюю корочку диплома и до Лёньки донеслось окончание его речи:

— …никто не поверит, что Федя пьяница и разгильдяй — инженер. Маманя, так первая, а корефаны в Корсакове — те только рассмеются… — но его перебил парень, сидевший напротив:

— Да брось ты ерунду пороть, Федя. Диплом есть — значит все! Инженер. А как ты его получил — никого не касается. Главное — это листок с отметками никому не показывай, — и со смехом хлопнул своего соседа по плечу. — Точно говорю, Лёха? — на что тот, недовольно скинув с плеча руку соседа, только хмыкнул:

— И это правильно, — и, показывая указательным пальцем на опустошённые стаканы, потребовал: — Наливай, Колян, чтобы даже и сомнений ни у кого не возникло, что мы — инженерА.

Сосед послушно протянул руку к бутылке и налил из неё пару бульков по стаканам.

Закончить осуществление процесса им не дал дежурный, вошедший следом за Лёнькой:

— Лёха, — обратился он к одному из сидевших за столом, — у тебя в кубаре, кажись, ещё не раздербаненные койки стоят?

— Ну, — протянул Лёха, — стоят. И чё? — уставившись осоловелым взглядом на дежурного.

— Да вот парню из девятой роты надо переночевать. Как ты посмотришь на то, что он у тебя поселится?

— Да пусть селится, — пожал плечами Лёха, — я всё равно ночевать не останусь, пойду к своей Таньке, — и, рассмеявшись, пояснил: — А то уеду в свою Манзовку, как же она без отметки останется? — парни от его слов дружно заржали, скрестили стаканы «камушками» и опрокинули огненную жидкость в себя.

Увидев, что парни не против его присутствия, Лёнька скинул на ближайшую тумбочку свёрток с матрасом и постельным бельём, заняв свободную «баночку».

Дежурного присутствующие уважительно называли Батей, через несколько минут посмотревшего на часы и громко объявившего:

— Харе балдеть, пора столы идти накрывать. Сколько там у нас сегодня будет наших?

— Сколько будет — все наши, — весело ответил Колян, разгрызая зачерствевшую корку хлеба.

— Так ты метнись по роте, да посчитай, — приказал ему Батя, — а то чё мы будем лишнее накрывать. А что не зачифаним, то с собой заберём. Ты с нами пойдёшь, — посмотрел он на Лёньку.

Лёнька, чувствуя, что у него кишка кишке протоколы пишет, тут же согласился. Ведь он с утра кроме сосисок с чаем в «Кулинарии» ничего не ел:

— Конечно пойду, — согласился он с Батей.

— Тогда у тебя будет особая задача, — для обозначения важности задачи, Батя даже поднял указательный палец над головой. — Берёшь сумку, — он кивнул в угол кубрика, где валялись сваленные в кучу вещи, — набиваешь её жоревом и тащишь в роту. Понял? А то пацанам, кто попозже придёт, подкормиться надо будет.

— А чё тут непонятного? — Лёнька пожал плечами и бывало добавил: — Не раз такое сотворял.

— Ну, если всё понятно, то пошли, рассиживаться уже времени нет, — Батя поднялся с баночки, посмотрел на Лёньку и указал ему на рундук: — Возьми там фланку, а то в твоей гражданке ты у нас, что петух на помойке, — но тут же поправился: — Хотя абитуры тут шарахается немерено.

Потом он повернулся к Лёхе и уже другим тоном приказал:

— А ты поднимай всех живых и через полчасика приходите в столовую. Я думаю, что к тому времени мы там уже всё накроем.

Лёнька выудил из рундука чью-то тёмно-синюю фланку и напялил её на себя.

Батя, осмотрев его, хмыкнул и оценил:

— Сойдёт, — и, махнув рукой, скомандовал подвахте: — Пошли! Чё расселись, — по его виду, если не подходить ближе, чем на полтора метра, сейчас вообще не замечалось, что этот человек с полчаса назад употребил полстакана. Ну, это если не подходить, а если подойти, то от духана, исходящего от дежурного по роте, подошедший улетел бы в нирвану.

Выйдя из общаги, Лёнька последовал за Батей, идущего впереди с Коляном и ещё с парой парней, одетых в форму, но без гюйсов и миц. Вольница! Они уже от дежурного офицера за нарушение формы одежды, нарядов вне очереди не получат.

Непривычным оказалось то, что строем идти не надо. Парни шли шагах в пяти впереди Лёньки и о чём-то весело разговаривали. Да, им было, что обсудить. Позади пять лет обучения и теперь перед ними открывается дорога жизни. Что она для них приготовила? Никто не знал. Но они и не боялся на неё ступить. Ведь всё родной нашей страной заранее предусмотрено. Родился, учился, работал — пенсия, ну, а там кому как повезёт.

Из того времени, что Лёнька провёл с этими жизнерадостными ребятами, он узнал, что они уже получили направления в различные пароходства, а сейчас у них заслуженный месяц отдыха после защиты диплома.

Батю направили в Дальневосточное пароходство, Федю — в Сахалинское, Лёху — в Приморское на танкера, а Колян должен лететь на Камчатку. Там у него жили родители и ждала девушка.

До столовой дошли минут за десять, неспеша поднялись на второй этаж по неширокой бетонированной лестнице и оказались в зале, заставленном столами.

Батя посмотрел на Лёньку.

— Делай то, что мы и не ошибёшься, — но, увидев, что Лёнька чего-то колеблется, подбодрил его: — А ты не тушуйся, всё нормально. Давай, помогай парням расставлять тарелки и хлеб, да не забудь про сумочку, — он взглядом показал на сумку, прихваченную Лёнькой из роты.

Лёнька огляделся и направился за парнями готовить столы.

Слева располагался прилавок с раздачей пищи, чуть дальше посудомоечная, где надо брать тарелки и расставлять их по столам, а дальше хлеборезка.

Работа привычная. Он не раз выполнял её у себя в училище, когда находился в нарядах.

Когда столы накрыли и по середине каждого установили по вместительной кастрюле с каким-то жидким варевом, в зал начали прибывать те, кто изволил почивать после праведных трудов.

Парни привычно рассаживались за столами. В зале стало шумно от радостных голосов и прибауток прибывших.

Лёнька не знал, куда ему приткнуться, но его сомнения развеял появившийся Лёха.

— Лёня! — окликнул он его. — Чё мнёшься? Иди сюда. Садись, не стесняйся. У нас здесь, — он показал на один из пустых столов, — никого не ожидается. Так что можно будет позлобствовать от самого пуза.

Проголодавшийся Лёнька не противился и, устроившись за столом, налил себе полную тарелку варева из кастрюли.

В Мурманске он привык, что блюда готовили в основном из рыбы. Рыбные супы, рыбные котлеты. Иной раз казалось, что и компот вонял рыбой. Парни шутили: «Привыкай. Что наловили, то и съели».

Здесь же суп оказался с мясом. Лёнька даже выловил из кастрюли приличный кусок с хрящевой косточкой. Правда в варево добавили какую-то крупу, но всё равно — настоящий мясной суп. На второе — котлета с пюре и каким-то рыжим соусом. Но котлета оказалась, хоть и с мясом, но его присутствие в ней приготовители значительно разбодяжили различными ингредиентами, во вкусе которых Лёнька особо не разбирался.

Он оказался так голоден, что не обращал внимание на изысканность вкусов предложенных «деликатесов».

Насытившись, он откинулся на стуле и осмотрел полупустой зал столовой, заполненный меньше чем на треть, значит котлет, хлеба и пюре должно остаться достаточно.

Тут он увидел жест Бати, показывающий, чтобы Лёнька занялся сбором оставшейся пищи.

Вскоре он заполнил сумку, и они вместе с Лёхой вышли на улицу.

— Стой тут, — скомандовал Лёха, указав ему на угол обычной кирпичной хрущёвки, на первом этаже которой находился гастроном.

— Ты куда? — не понял его приказа Лёнька.

— Жди. Пять сек. Я сейчас, — отмахнулся от него Лёха, но пояснил: — Тут на Авраменко «Коленвал» не так разбирают, как в «Зелёном», да и салатики из морской капусты можно взять. Так что я сейчас, — и исчез за большими стеклянными дверями гастронома.

Ну, ждать, так ждать. Лёньке после такого наполнения трюма, двигаться вообще не хотелось. У него возникало только одно желание — это растянуться на кровати и расслабиться.

Лёха и в самом деле появился через несколько минут.

— Отлично, — прокомментировал он своё появление. — Всё О-кей, — похлопывая по неожиданно увеличившемуся животу, где, как предполагал Лёнька, и находился вожделенный «Коленвал».

«Ничего в курсантах не меняется, в какой бы точке Союза они ни находились», — отметил он про себя.

От этой мысли он усмехнулся и они, поднапрягшись, ухватили сумку за ручки и доставили её в роту.

Затащив сумку в кубрик, Лёха указал Лёньке на свободную койку:

— Тащи сюда свой матрас. Тут будешь спать, а я пойду к Бате и хавчик ему отдам, — он нагнулся к сумке и переложил из неё несколько тарелок с пюре и котлетами в тумбочку.

Они вместе вышли из кубрика, отнесли сумку Бате, Лёнька забрал матрас и вернулся в кубрик к Лёхе.

Тот в задумчивости сидел за столом.

— Чё заскучал? — поинтересовался у него Лёнька.

— Да чё тут говорить? — невесело вздохнул он.

Вся весёлость и бесшабашность, фонтаном бьющаяся из Лёхи, куда-то исчезла.

Перед Лёнькой сидел обычный пацан, с присущими ему обычными чувствами пацанов, когда с их лиц уходила маска искусственной беспечности и бравады.

Лёха вздохнул и глядя на Лёньку, застилавшего постель, поделился:

— Не хотел я в это чёртово Приморское пароходство идти. Ну, никак не хотел! — чуть ли не надрывно вырвалось у него. — Хотелось в ДВ остаться, но тут, понимаешь, заковыка какая оказалась. Блатные, да женатики туда распределились. Нет блата — иди на танкера, на Камчатку или на Сахалин, — Лёха со злостью махнул рукой и мастерски выругался. — Были корефанами-друзьями, а на деле, что получилось. У кого лапа волосатее, тому — всё, а у кого — ничего, тому… — и Лёха выставил перед собой согнутый локоть. — Как теперь смотреть на этих друганов? — он вновь разразился забористыми перлами русского языка.

Но, успокоившись, посмотрел на Лёньку, прекратившего заниматься постелью и внимательно смотревшего на изливающегося Лёху.

— Вот, например, я. — Вновь начал он. — Я с Манзовки. Так что? В ДВ оставили? Не-ет, — Лёха горько усмехнулся, — на танкера направили. А у меня Танька во Владивостоке. Тоже учится. Год ей ещё учиться. А тут в Находку надо ехать. Где там жить? Как там дальше быть? — за поддержкой своих слов, Лёха вновь посмотрел на Лёньку. — А никто не знает, — и он развёл он руками. — Чё делать? Понятия не имею. — Он на несколько мгновений умолк и уже другим тоном начал новую тему: — Надо сейчас до мамани съездить, хоть дипломом похвастаться. Пусть порадуется, — это Лёха добавил уже мягко, представляя себе, как мать примет его.

— Так едь к ней. Чё ты тут сидишь и её радёмую глушишь? — Лёнька кивнул в сторону тумбочки, куда Лёха уложил еду и добычу из гастронома.

— Да, — вновь махнул рукой Лёха, — дела тут некоторые закончить надо, с Танькой объясниться, да и ещё кое-что. Вот я и взял билет только на завтра. — Так что давай, по пять граммулек на зуб примем, да я пойду, — Лёха поднялся и наклонился над тумбочкой.

— А может не надо? — предостерёг его Лёнька. — Всё-таки серьёзный разговор у тебя с твоей Танькой намечается…

— Да ну тебя, учитель хренов, — Лёха распрямился, держа в руке бутылку и, приподняв её, пояснил: — Это я так, только для храбрости, — он задорно, как и прежде, ухмыльнулся, как будто и не произошло той мимолётной грусти и слабости, которыми он поделился с Лёнькой несколько минут назад.

— Хозяин — барин, — пожал плечами Лёнька. — Я вот тоже со своей Шишкиной перед отъездом из Мурманска разругался в дрызг. Нажрался и устроил скандал. Специально нажрался, чтобы она за мной никуда не ехала и отстала. Во, где засела, — он резанул себя по горлу ребром ладони, пояснив: — А то что-то уж очень много планов она на меня распланировала. Короче. Дрыснул я от неё таким образом, — и хохотнул.

— А, может быть ты и прав, — ответным смехом поддержал его Лёха. — Стоит сейчас нажраться, чтобы концы обрубить и в воду… — он задорно посмотрел на Лёньку. — А там — будь, что будет.

Достав стаканы, Лёха плесканул в них, а после того, как они основательно закусили, принялся рассказывать о жизни в училище и нюансах этой жизни, что Лёньку особенно интересовало.

Ополовинив бутылку, Лёха собрался уходить. Причесался, надушился и, хлопнув Лёньку по плечу, подмигнул:

— Давай, ложись-ка ты спать, а я пойду попробую устроить свою судьбу.

Лёха ушёл. Делать нечего. Лёньку невольно начало клонить в сон, а он не стал ему сопротивляться. Разделся, по привычке аккуратно уложив на баночке сложенную форму и, устроившись калачиком на такой привычной для него курсантской койке, отправился в царствие Морфея.

Из глубокого сна Лёньку вывел неожиданно зажёгшийся свет и громкие маты, несущиеся из рундука.

От неожиданности Лёнька подскочил с койки и увидел валяющегося в рундуке Лёху. Тот оказался настолько пьян, что самостоятельно выбраться оттуда не мог, а только беспомощно размахивал руками и ногами, изрыгая при этом невообразимые маты.

Поняв, что без посторонней помощи новоявленный инженер-механик и уже, возможно и не жених, выбраться из рундука не сможет, Лёнька подхватил это аморфное создание и переместил его на койку.

Чучело, недавно бывшее энергичным и весёлым Лёхой от всех противоправных действий, сотворённых с ним Лёнькой, начало возмущаться.

Поняв, что при таком раскладе это возмущённое существо может ещё потянуть на подвиги или какие-нибудь разборки, Лёнька скрутил его, вытряхнул из штанов и фланки и заложил в койку, прижав всем телом и накрыв одеялом.

Почувствовав себя в родной стихии, тело, под названием Лёха, что-то ещё бормотало, но постепенно бормотание начало утихать и перерастать в богатырский храп.

Отдышавшись от перенесённой схватки, Лёнька отпил воды из графина и, накрыв голову подушкой, чтобы звуки, исходящие с Лёхиной койки не тревожили его, вновь провалился в темноту сна.

Глава пятая

Утром Лёньку поднял такой знакомый и громогласный призыв, от которого невольно пришлось подскочить на койке:

— Рота-а-а! — возвещал призыв, громогласно несущийся по пустому коридору, отражаясь эхом от всех его выступов и закоулкуов. — Подъём!!! — дальше следовали переборы общепринятых нюансов русско-татарского языка, заканчивающиеся предложением: — Господа инженер приглашаются на завтрак!!!

Тут же некоторые из этих самых инженерОв выглянули в коридор и пожелали орущему всех благ в виде междометий и прочих восклицаний, перемежающихся с воспоминаниями о многочисленных матерях:

— Да заткнись ты… Да чтоб тебя разорвало… Да чтоб у тебя треснуло… Да чтобы у тебя упало и никогда не поднялось, — наверное всё это имелось в виду о том радостном настроении, поселенное в них дневальным.

Но вскоре по коридору послышалось шарканье ног, из туалетов донеслись звуки сливаемой воды в унитазах, а из умывальной комнаты громких струй воды о железные раковины умывальников.

Под воздействием таких звуков, никак не располагающих к продолжению сна, Лёнька поднялся, достал зубную пасту со щёткой, перекинул вафельное полотенце через плечо и двинулся в конец коридора, откуда неслись эти звуки.

Вернувшись в кубрик, он попытался поднять Лёху, но все его усилия оказались тщетными. Такого домкрата, который бы смог это сделать, ещё не изобрели.

Поняв бессмысленность своих действий, Лёнька с остатками 11-й роты пошёл на завтрак.

Утренний лёгкий ветерок, дующий со стороны Амурского залива, прогнал остатки сна и подгонял редкие кучки курсантов, бредущие к столовой.

После завтрака, прихватив все необходимые документы, для прохождения медкомиссии, Лёнька пошёл в третью общагу, где на первом этаже располагалась медсанчасть.

Подойдя к приступкам медсанчасти, ему стало интересно, где же стоит общежитие, в котором ему, возможно, предстоит прожить не один год.

Он завернул за угол этого кирпичного пятиэтажного здания и его поразило увиденное.

Здание стояло почти на самом обрыве, идущим почти вертикально вниз к берегу Амурского залива.

Расстояние от крыльца первого подъезда до обрыва составляло около двадцати метров. Край обрыва порос высокой порослью сорняков, по неизвестной причине до сих пор не уничтоженных курсантами и поэтому Лёнька с трудом разглядел, где он начинается. Но такие мелочи, как сорняки и мусорные баки на краю обрыва сразу исчезли, когда он взглянул вдаль.

Перед Лёнькой раскинулась во всей своей красе тёмно-голубая морская гладь залива, подёрнутая рябью слабого ветерка и где-то вдалеке сливающейся с землёй, ещё покрытой лёгкой дымкой в это раннее утреннее время.

Лучи солнца за дом ещё не проникли и утренняя прохлада, несмотря на конец июля, давала себя знать, хотя синее безоблачное небо обещало знойный день.

Лёньке так захотелось, бросить все дела и помчаться на пляж, просматривающийся с косогора где-то далеко внизу, чтобы окунуться в манящие воды залива и от такого мимолётного желания он себя едва удержал. Ведь у него сейчас совсем другие планы.

На пляже он разглядел пару притопленных барж, создающих небольшую бухточку для ялов и шлюпок, выставленных в линейку на берегу.

Лёнька вспомнил вчерашние рассказы Лёхи о ялах, о парусных соревнованиях на них между ротами, о кочегарке, расположенной где-то внизу, где курсантам-судомеханикам приходилось на первых двух курсах работать, чтобы поддерживать достойное тепло в общежитиях.

Насладившись красотами летнего утра, свежим воздухом, пропитанным морскими испарениями, Лёнька скинул с себя временное оцепенение и пошёл ко входу в медсанчасть. Сегодня ему обязательно надо пройти медкомиссию.

Войдя в медсанчасть, Лёнька сразу прошёл к регистратуре, где за стойкой сидела девушка, наверное, недавно закончившая медучилище, а может быть проходившая здесь практику.

Пристроившись в хвост очереди из пяти человек, Лёнька с интересом прислушивался к комплиментам, потоком лившихся в уши этой симпатичной девчушки, пытавшейся изобразить на своём лице строгость и беспристрастность.

Но, наверное, она уже привыкла к такому вниманию от молодых, полных энергии парней, поэтому, постреливая глазками в любвеобильных ловеласов, быстро делала своё дело, забирая документы и выдавая медицинские карты.

Минут через десять подошла и Лёнькина очередь.

Девушка, имя которой уже стало известно пытливой аудитории, протянула руку и мелодичным голоском, чуть ли не как Алёнушка из известной сказки, прощебетала:

— Паспорт, направление и фотографию.

Лёнька весь этот набор уже приготовил и вручил его девушке.

Та автоматически выхватила необходимые бумажки, но прочитав их, в недоумении подняла на него глаза:

— Так Вы что? Не абитуриент, что ли?

— Не-а, — отрицательно покрутил головой Лёнька, — курсант.

— Тогда я сейчас найду Вашу карту, — и она попыталась встать со стула, но Лёнька тут же пояснил:

— Карты у меня нет, потому что я переводом сюда на третий курс, — от его слов вокруг наступила тишина и Лёнька даже ощутил на своём затылке прожигающие взгляды десятка парней, толпившихся за его спиной.

— И что мне с Вами делать? — растерянно пролепетала девчушка.

— Не знаю, — пожал плечами Лёнька и пояснил: — Мне надо пройти медкомиссию для практики. Меня направляют на «Григорий Орджоникидзе», — для большей ясности и, чтобы придать весомость своим словам, прибавил он.

— А-а-а, — уже радостно вырвалось у девушки. — Вы так бы и сказали, что на практику. Значит, Вам нужна медкнижка, — девчушка засуетилась, нашла карту, пустой бланк медкнижки и быстро заполнила их.

Протягивая Лёньке заполненную карту с медкнижкой, она вежливым голоском, не таким, как разговаривала с абитуриентами, а с пониженными нотками, чуть ли не пропела:

— Пожалуйста, проходите медкомиссию. Очерёдность на этом листочке, — и ткнула малюсеньким розовым пальчиком в листочек, прикреплённый к лицевой стороне карты. — Когда закончите с комиссией, то не забудьте сдать карту. Я здесь буду до конца рабочего дня, а чтобы без очереди, то просто позовите меня. Меня, кстати, Людмилой зовут, — уже тише добавила она.

От такой откровенной смелости у Людмилы даже раскраснелись щёчки, от чего она стала выглядеть ещё милее.

Наклонившись, как можно ниже, к окошку Лёнька тихо пообещал:

— Обязательно, Людочка, не беспокойтесь. Всё сделаю, как Вы просите, — и, бросив на зардевшую Людочку отработанный взгляд, покоривший не одно маленькое сердечко, добавил: — А меня, кстати, Леонидом зовут, — на что Людочка ответно прощебетала:

— А я знаю, — и, потупив глазки, пояснила: — Я же Ваши документы читала…

— А-а, — понял её Лёнька. — Тогда до встречи. Я обязательно загляну к вам, — пообещал ей Лёнька и с обворожительной улыбкой выдернул из пальчиков замершей Людочки принадлежащие ему бумаги.

Разговор произошёл спонтанно и, как Лёнька не старался говорить тихо, его слова всё равно услышали, окружающие его парни, и он даже получил одобрительный хлопок по спине, сопроводившийся одобрительным возгласом:

— Во даёт курсант! Налету девчонку у всех отбил!

Но Лёнька не обратил внимания на комплименты. Ему сегодня требовалось обязательно закончить все дела с медкомиссией.

Опыт по прохождению медкомиссий у Лёньки имелся богатый. Он перед каждым соревнованием проходил медкомиссию и как её пройти побыстрее, прекрасно знал. Поэтому несмотря на очередность, указанной на прикреплённом листе, он нашёл взглядом, в какой кабинет народу поменьше и двинулся туда. В те кабинеты, где стояли длинные очереди, он находил последнего и предупреждал, что будет за ним.

Таким образом через час листок с подписями всех врачей он заполнил, за исключением зубного.

Ещё полгода назад перед соревнованиями на кубок Невского в Новгороде, его предупредили, чтобы он обязательно отремонтировал шестёрку справа, но он наплевательски отнёсся к этому совету. Тогда ему поставили на зуб временную пломбу. Через какое-то время она выпала, а свободного времени, чтобы сходить в поликлинику и вставить её, Лёнька никак не мог найти. Пищу из дырки он выковыривал, а зубы чистил. Но зуб разрушался с неимоверной быстротой, а тут ещё навалились интенсивные тренировки, сопромат, теоретическая механика, физика, да ко всему прочему и очередное увлечение местной красоткой, когорты которых заполоняли вечера танцев в училище.

В общем, с таким зубом он предстал перед стоматологом.

Вернее — женщиной-стоматологом и, скорее всего, уж очень пожилой женщиной, перевалившую грань возраста в Лёнькином понимании от просто женщины, пожилой женщины и бабки.

Увидев перед собой то, что переваливало в его понимании и за последнее сравнение, он подчинился волевому жесту представителя медицины и влез в стоматологическое кресло, от соприкосновения с которым, все его члены одеревенели и пропал дар речи, настолько ему оказались «дороги» все воспоминания, связанные с ним.

Застыв в полу лежачей позе, он взглядом фиксировал все манипуляции создания в белом халате.

На голове у вершителя его судьбы красовался белый колпак, с торчащими из-под него паклями огрызков седых полос. Через толстые линзы очков в роговой оправе, водружённых на огромный орлиный нос, из-за которого при свежем ветре, маленькая голова бедной врачихи, наверняка бы, кренилась градусов на двадцать, на Лёньку воззрились пытливые, во сто крат увеличенные линзами, чёрные глаза.

Скрипучий, пронзительный голос, вырвавшийся из-под маски, прикрывавшей рот врачихи, заставил Лёньку вздрогнуть:

— Вы что это, молодой человек, разлеглись тут? Или забыли, зачем пришли сюда?

— Не-е, — испуганно пролепетал Лёнька, выпучившись на врачиху.

— Тогда открывайте рот и не рассусоливайте, а то таких как вы у меня за дверями пруд пруди, — недовольно проскрипела фурия в белом халате.

Каждая нотка её голоса отдавалась в Лёнькиных ушах невероятным скрипом, сродни скрипу, идущему от заржавевших петель старой двери, усиленному мощными звуковыми колонками, поэтому Лёнька повторного приказа ждать не ждать и, как можно шире, раззявил рот.

В руках врачихи звякнули какие-то железяки, и она ими беззастенчиво проникла в его раскрытый рот.

Железяки стучали по зубам, вызывая чуть ли не сотрясение мозга, а одна из них так вонзилась в повреждённый зуб и проникла в него, что от нестерпимой, моментально проникшей чуть ли не до мозга боли, Лёнька сжался и непроизвольно охнул.

— Так-так, — откуда-то издалека проскрипел голос врачихи, — всё понятно. Не следите за полостью рта, молодой человек. Поэтому зуб Ваш Вам придётся лечить. А это займёт дня три — четыре. А так как это попадает на субботу и воскресенье, то на это уйдёт вся неделя.

Услышав такую перспективу, у Лёньки непроизвольно вырвалось:

— Не-е! Я так не могу. Мне на практику надо.

Но скрипучий голос недоброй бабульки неумолимо начал обрисовывать перспективу лечения:

— А как Вы хотели? Сначала надо положить мышьяк, потом удалить нерв и поставить временную пломбу, а потом, если всё пройдёт успешно, поставить постоянную.

— Не, не, не, — забормотал ошарашенный Лёнька и повторил: — Мне же на практику надо. Я не могу так долго…

— Ну, если на практику и срочно, то зуб надо удалять, — беспристрастно проскрипела врачиха.

— Удалять, — тут же решил Лёнька.

— Эх, молодёжь, молодёжь, не цените вы то, что вам природа-мать дала, а придёт время, ох пожалеешь ты об этом решении, — голос врачихи уже не казался таким скрипучим, а скорее всего напоминал страдания матери, беспокоящейся о своём сыне.

— Удалять, — упрямо повторил Лёнька.

Что ему думать о каком-то будущем и что там потом могло когда-то случиться? Он знал только одно — ему надо завтра прибыть на судно, где его ждала новая жизнь и новые приключения, о которых он так давно мечтал, бывая на рыбацких сейнерах, когда они приходили загруженные в порт, а их, курсантов, пригоняли участвовать в разгрузке трюмов.

— Ну что ж, — опять заскрипел голос врачихи. — Удалять, так удалять, — она наклонилась над столом и черканула что-то в его медицинской карте и, захлопнув её, проскрипела: — Иди в шестой кабинет. Там с тобой разберутся, — при этом она, наверное, криво ухмыльнулась, но из-за маски, скрывающей половину её лица, Лёнька этого не разглядел.

Он поднялся из кресла и направился к выходу из кабинета, но неожиданно от истошного вопля:

— Следующий!!! — у него на затылке даже зашевелились волосы.

Прикрыв за собой дверь недоброго кабинета, Лёнька направился в сторону шестого кабинета. На удивление, очереди здесь он не увидел.

Лёнька, для приличия, пару раз стукнув костяшками пальцев в дверь, приоткрыл её и поинтересовался:

— Можно?

Из-за белой ширмы, перегораживающей кабинет, выкатился мужичок, похожий на мячик и промурлыкал:

— А почему бы и нельзя? Заходи, если пришёл, — и, остановившись, приветливо смотрел на нового посетителя.

По середине кабинета стояло до боли знакомое кресло, из которого только что выбрался Лёнька, а полуоткрытые окна прикрывались светло зелёными прозрачными шторами, дающими эффект прохлады. Вокруг царила атмосфера какой-то воздушности, ничем не напоминающей о том, что тут у живых людей выдирают зубы. Никаких инструментов и кровавых следов издевательств над несчастными жертвами в ближайшем окружении не наблюдалось.

Первоначальная заторможенность, с которой Лёнька покинул смотровой кабинет, от благожелательного вида врача пропала, и он смело подошёл к нему.

Врач являлся полной противоположностью тому, что только что видел Лёнька.

Перед ним стоял невысокий, полный мужичок в белом халате в облипочку.

Круглое лицо со щёчками, скорее всего напоминающие наливные яблочки, прикрывали глазки врача, превратив их в щелочки. Из них, даже несмотря на такой маленький размер, лилась доброта, а голос, как мурлыканье кота, так и притягивал к себе.

Очарованный чарами этого добрейшего создания, Лёнька, как тот мышонок из сказки, приблизился к нему.

— Так, так, так… И с чем это ты, радость моя, ко мне пожаловал? — мурлыкал врач.

Он протянул руку за карточкой, автоматически переданную ему Лёнькой, а когда прочитал то, что в ней написано, так же ласково и нараспев предложил мышонку, самостоятельно пришедшего в капкан:

— Ну что ж, хороший мой, устраивайся поудобнее, — и широким жестом указал на кресло, — и посмотрим мы твою шестёрочку.

Впервые Лёньке эту шестёрочку сверлили ещё в девять лет. И с тех пор с ней всё время что-то случалось. Постоянно приходилось её ремонтировать. От таких ремонтов и постоянных встреч с бор машиной у Лёньки выработался невольный страх перед её грозным рокотом и сверлом, проникающим в глубь мозга. Да и вообще, перед дверью кабинета зубного врача у него пропадала вся бравада в предвкушении предстоящих истязаний, а оставалось только мерзкое чувство холодка, где-то внизу живота.

Но сейчас, обольщённый видом добренького, милого дядечки, это мерзкое липкое чувство у Лёньки пропало и, удобно устроившись в кресле, подопытный мышонок смотрел на катающегося перед ним, как мячик, врача.

— Ну ка ротик открываем, — мурлыкал добрейший доктор, а когда Лёнька выполнил его так мило высказанную просьбу, продолжил милый разговор: — Так, так, так. Ну, всё понятненько, — чуть ли не пел врач, — так что зубик будем сейчас удалять, — и, как бы между делом поинтересовался: — А как ты, дорогой ты мой, к новокаинчику относишься? Как переносишь его?

— Вроде бы нормально, — прикрыв рот, ответил Лёнька. — Два года назад операцию делали на щеке, так ничего, перенёс нормально.

— Ну и отличненько! — радостно пропел врач. — Сейчас мы его тебе вколем, а там и зубик удалим. Так что ты, золотце моё, ничего и не почувствуешь, — от этих слов он радостно хихикнул и показал жестом, как это сделает: — Только вот так: раз — и всё, а потом пойдёшь и подпишешь свою медкомиссию, — доктор широким жестом указал на входную дверь кабинета.

Вот тут у Лёньки и начало закрадываться какое-то смутное сомнение, что что-то тут не так и что-то уж больно мягко стелет этот кругленький зубодёр.

Но тот, не обращая внимания на застывшего пациента, отошёл от него к столику на колёсах, выкатившимся из-за ширмы прятавшейся там медсестрой.

Доктор приоткрыл на нём простынку, достал из небольшого стерилизатора шприц и надел на его кончик иголку. Лёньке показалось, что игла имеет толщину с карандаш и длину сантиметров в десять. Набрав в шприц из огромной ампулы какой-то прозрачной жидкости, доктор с поднятым в одной руке шприцем подкатился к Лёньке.

— Ну что такое? — пропел он снова. — Чего мы тут так распереживались? Чего это глазки такие серьёзные? Всё будет замечательно, — улыбка не сходила с лица злодея. — Ни о чём не думаем, — по-прежнему ласково приговаривал он, целясь остриём иглы Лёньке в рот, — а открываем ротик и ждём, когда всё онемеет, — и, наклонившись к подчинившемуся приказу Лёньке, уже без всяких уговоров и припевок вонзил ему в челюсть иглу шприца, потом ещё раз и ещё раз.

От первого укола Лёнька зажмурил глаза и вжался в кресло со страшной силой, от которой кресло даже застонало. После второго укола места вжиматься уже не оставалось, а третий укол он ощутил уже так, как будто кто-то где-то далеко-далеко скреб по дереву тупым ножом.

От непреодолимого ужаса Лёнька больше глаз не открывал, а только слушал, что же происходит вокруг.

По шагам врача он понял, что тот отошёл от него и чем-то звякнул на столике, стоящий от кресла шагах в трёх. Это значило, что доктор положил в железный лоток использованный шприц.

Через пару минут Лёнька услышал по-прежнему певучий голосок врача:

— Ну и как? Что-нибудь чувствуете?

Лёнька, по-прежнему не открывая глаз, пощупал пальцем щёку, а потом провёл языком по онемевшей челюсти.

— Не-а, — при этом отрицательно покачав головой, — всё онемело.

— Ну, вот и отличненько, — вновь пропел врач и Лёнька услышал, как к его креслу подъехал на скрипучих колёсах столик.

Затем на столике что-то вновь звякнуло и прямо над своим лицом он услышал мягкий голосок врача:

— Ну, а теперь открываем ротик и ждёмс… — уже без елейности в голосе закончил доктор.

Лёнька открыл рот, вытянулся в струну и непроизвольно со всех сил вцепился в ручки кресла.

Это оказалось как раз кстати, потому что в рот проникло что-то холодное, железное и оно крепко вцепилось в зуб.

Пения со стороны доктора больше не слышалось. Лёнька на своём лице ощущал только его горячее дыхание и почувствовал, как тот принялся расшатывать зуб.

Неожиданно что-то хрустнуло, и врач непроизвольно выругался, но уже не певучим голоском:

— Етиво мать … — тут скороговоркой пошло перечисление каких-то матерей, название которых у Лёньки проскочило мимо его сознания, да он и не смог бы их запомнить, потому что все мысли у него сосредоточились только на том месте, где беззастенчиво орудовал клещами беспощадный эскулап, — … в коляску, — закончил тираду врач. — Я так и думал, что он расколется. Стенки у него тонкие… — горячо пыхтел доктор.

Глаза Лёнька по-прежнему не открывал, поэтому только слушал.

Тут доктор тяжело вздохнул и обратился к медсестре:

— Давай ка, Люсенька, инструментик мне. Попробуем корешочки выковырнуть, а то они куда-то там глубоко задевались.

От такого известия Лёнька ещё крепче зажмурил глаза и глубже проник в кресло, чуть ли не слившись с ним во единое целое.

Процесс не заставил себя долго ждать.

Что-то плоское и железное проникло в район выдираемого зуба, а от последующего за этим удара, голова Лёньки сотряслась, как пустой глиняный горшок.

Сколько этих ударов произошло, он уже сосчитать не мог, потому что все силы и всё сознание посвятил тому, чтобы только удержаться в кресле, и чтобы голова не оторвалась от плеч.

Чем там доктор долбил по зубу, Лёнька не видел. Он только ощущал жаркое дыхание эскулапа, сопровождавшее каждый удар, и его уже не певучие междометия, подходили больше не кругленькому и мягкому доктору, сошедшего с картинки детской книжки о докторе Айболите, а грузчикам торгового порта.

В промежутках между ударами и беззастенчивом ковырянии в челюсти только слышались удовлетворённые возгласы «добрейшего» доктора.

— А-а-а, вот ты где, гад ползучий, запрятался. А я тебя оттуда вытащил. Во! Смотри, Люсенька, какой корешочек мы достали, — и после каждого такого возгласа слышался звонкий стук чего-то падающего в железный лоток.

Силы уже покидали Лёньку, когда он услышал обнадёживающее:

— Ну, вот и всё, — сопроводившееся довольным саркастическим смешком: — Не с такими мы тут справлялись…

Поняв, что экзекуция подошла к концу, Лёнька ослабил кисти рук, крепко держащие подлокотники кресла, и попытался открыть глаза.

Они разлепились, но их заполняли невесть откуда взявшиеся слезы, поэтому Лёнька ничего вокруг себя не видел. Увидев, что пациент открывает глаза, молчащая всё это время Люсенька, промокнула глаза мягким тампоном.

Увидев, что клиент уже может соображать, доктор хлопнул Лёньку по плечу.

— Ну вот, а ты боялась, а тут даже юбка не помялась, — с ехидным смешком добавил он при этом.

Лёнька тут же вспомнил, что где-то уже слышал такую фразу, произнесённую примерно при таких же обстоятельствах. Но ему сейчас было не до этого. Сил у него хватило лишь на то, чтобы пошевелить онемевшей челюстью.

— Ты там осторожнее, — предупредил его доктор, — тампон не выплюни, — и тут же добавил: — А вообще-то ты молодец. Даже не пикнул. Некоторые воют тут и орут, даже несмотря на наркоз. А ты ничего. Ну, ладно, чего разлёгся? Давай, вставай, — уже бодро, без елейности в голосе, добавил он. — Будем надеяться, что всё у тебя будет хорошо. Я тебе тут полоскалку дам, так ты раз пять в день обязательно полощи ранку, а то инфекция может попасть, — и, уже скорее всего для себя, посетовал: — Ну и корни ты там отрастил. Я их еле выковырял. Редко такое встречается. А зубик оказался слабоват, вот и треснул в щипцах, — он цыкнул краешком губы и, увидев, что Лёнька вылез из кресла, передал ему карточку с медкнижкой.

— Иди в смотровой и скажи Маргарите Павловне, что всё нормально и дуй на заключение. Сегодня с тобой всё, — после проведённого инструктажа, доктор приказал медсестре: — Люсенька, дай ему там пузырёк, пусть полощет ранку, — и вновь обратился к ничего не соображающему Лёньке: — Не забудь! Пять раз в день и после каждого приёма пищи.

Лёнька ощутил в руках прохладу бутылки и, развернувшись, покинул кабинет.

В коридоре стояла прежняя суета, как будто ничего особенного не произошло. Не было ни долота, ни кьянки, ни долбёжки, ничего…

Присев на подвернувшееся свободное кресло, Лёнька постарался скинуть усталость, неожиданно навалившуюся на него, а когда пришёл в себя, то отметился в смотровом кабинете, что-то отвечал председателю комиссии и, проходя мимо регистратуры, даже не обратил внимания, находится там Людочка или нет.

Он двигался только с одной мыслью — добраться до кровати и уснуть.

В каком-то тумане добрался до вожделенной койки и рухнул на неё, моментально провалившись в сон.

Глава шестая

Из глубины сна Лёньку вывел бесцеремонный толчок в плечо.

— Ты чего это тут развалился и дрыхнешь? — услышал он голос Лёхи.

Оторвав голову от подушки, Лёнька пальцем показал на щёку.

— Зуб вырвали, — слегка приоткрыв рот прошамкал он.

— А-а, — изобразив бывалый вид, махнул рукой Лёха, — ерунда. Мне недавно две штуки дёрнули — и ничего. Живой. А кто дёргал? — тут же поинтересовался он. — Круглый, что ли?

— У — гу, — с трудом пошевелив головой, кивнул Лёнька, — тебе бы такое. Долотом, да кьянкой по челюсти.

— Этот может. — Усмехнувшись, Лёха не обратил внимания на стенания Лёньки. — Тот ещё злодей. Глазки добренькие, а руки, что клещи. Как вцепится, так всё — хана! Пока не выдернет — не отпустит, — и, посмотрев на поникшего Лёньку, безапелляционно заявил: — Главное — это дезинфекция. Выплёвывай свой тампон и давай, дезинфицируй челюсть. А то, не дай бог, зараза попадёт, тогда вообще триндец настанет.

— Так доктор мне дал, — Лёнька взглядом указал на тумбочку, где стояла бутыль с полоскалкой.

— Это, что ли? — Лёха подошёл к тумбочке и, взяв бутыль, открыл пробку и понюхал её содержимое. — Ну и пакость, — поморщился он. — Не советую, — тут же с видом знатока заявил он. — У нас есть кое-что получше, — и посмотрел в сторону дверей. — Давай, ДГ, доставай.

Лёнька только сейчас заметил, что у дверей кубрика стоял здоровенный парень, всё время молчащий во время их разговора.

Услышав слова Лёхи, парень подошёл к Лёньке и протянул ему руку.

— Дмитрий Григорьевич, — пробасил он.

Рука Лёньки неожиданно попала в железные тиски и от боли в перемалываемых костяшках кисти, Лёнька ещё больше скривился. Ну, никак не ожидал он такого рукопожатия. Ведь со сна и от постоянного «тукания» в челюсти, все свои конечности он ощущал, как бы сделанными из теста. Силы, чтобы хоть что-то напрячь, у Лёньки полностью отсутствовали.

Увидев, что причинил боль новому знакомому, одетому в форму, но с чужого плеча и без лычек на рукаве, здоровяк пробормотал:

— Извини, не хотел. Так получилось.

— Да вечно ты ДГ кости всем ломаешь, — вмешался Лёха и пояснил Лёньке, разминающему пожатую ладонь: — Он у нас такой. Он же Дизель-Генератор! Всё может.

— Да заткнулся бы ты лучше, балабол, в ушах от тебя только звенит, — ДГ грозно посмотрел на Лёху. — Делом бы лучше занялся, — и поставил внушительный портфель на стол.

От напоминания, сказанного таким серьёзным тоном, Лёха резко переключился на портфель и принялся доставать из него съестное, комментируя каждое своё действия.

— А вот и котлетки рыбные, и салатик из морской капусточки. Самый цимус, — закатив глаза к потолку, изобразил он выражение непередаваемого блаженства. — А вот и лучок, и хлебец. А это селёдочка и… — Лёха, как факир на сцене цирка, достал бутылку «Коленвала». — А вот и твоя дезинфекция! — торжественно заключил он.

— Харе базланить, — недовольно перебил Лёху ДГ, — ты лучше всё открой и разложи, а то времени у нас особого то и нет. Поезд уже через несколько часов, а дел ещё невпроворот, — и, обернувшись к Лёньке, по-прежнему сидевшего на койке, грозно посмотрел на него: — А стканЫ где у тебя?

— Там, в тумбочке, — Лёнька ещё онемевшей рукой указал на тумбочку, стоявшую между койками.

— Так чё тогда сидишь? — чуть ли не прорычал ДГ. — Доставай!

От приказа, да ещё сказанного таким тоном, Лёнька забыл обо всех своих болях. Его, как ветром сдуло с койки и стаканы моментально перебазировались из тумбочки на стол.

— Нормально, — подвёл итог Лёнькиной суете ДГ и, проверив на свет чистоту стаканов, сдёрнул со спинки кровати вафельное полотенце, сосредоточившись на их протирке.

Лёха орудовал на столе, а Лёнька пристроился на свободную баночку у стола и ожидал дальнейшего развития событий.

Наконец с «сервировкой» стола Лёха покончил и уставился на ДГ.

— А теперь чего сидишь? Наливай. Видишь — всё абгемахт, — Лёха широким жестом обвёл стол.

ДГ, молча сгробастал бутылёк, едва не исчезнувший в его внушительной ладони, одним движением содрал с горлышка «бескозырку» и разбулькал жидкость по стаканам.

Лёнька такими отточенными действиями ДГ поразился. Тем более, что во всех трёх стаканах оказалось налито одинаковое количество жидкости.

— Ну ты даёшь! — невольно вырвалось у него.

— Всё нормально, — пробубнил довольный похвалой ДГ. — Лучше давай на дорожку жахнем. А то когда ещё так придётся с лепшими корешами посидеть? Точно, Лёха? — ДГ перевёл взгляд на застывшего Лёху.

— Да, Димон… — печально покачал головой Лёха и цыкнул уголком губы. — Эт точно. Пять лет прошло, — и взглядом окинул выбеленные стены кубрика. — А кажется, что только вчера мы здесь заселились. Ну, давай, — стряхнув воспоминания, Лёха приподнял стакан, — за то, чтобы жизнь нас не разбросала, и мы почаще встречались, — он тут же посмотрел на Лёньку и уже другим тоном добавил: — а ты не пей, а полощи свой зуб. Это мы пьём, потому что впереди чёрт знает, что нас ждёт, а ты полощи. Тебе всё это для здоровья для… — и, чокнувшись «камушками» с Димой, опрокинул в себя стакан.

За столом нависла тишина. Лёха с аппетитом перемалывал закуску, Дима вяло жевал горбушку курсантского хлеба, а Лёнька старательно прополаскивал ранку в челюсти.

Затем пошли воспоминания о пролетевших годах, заходили ещё какие-то парни, тоже уезжавшие сегодня. Каждый говорил о своём, о своих воспоминаниях. Почему-то говорилось только обо всём хорошем, смешном. Про чёрные курсантские будни никто не обмолвился ни словом. А если и вспоминали, то с долей своеобразного юмора.

Вначале Лёньке не понимал его, не давала сосредоточиться на рассказах пульсирующая боль в челюсти, чуть ли не кувалдой бившая по мозгам. Но со временем, а особенно после третьего «полоскания», боль постепенно стала проходить, а вскоре и вовсе исчезла.

Лёнька бы и сам мог рассказать много историй о своих похождениях и приключениях в училище, но он находился среди старших, более опытных, теперь уже его товарищей. Поэтому только сидел и слушал.

Наконец, кто-то из парней взглянул на часы и «банкет» по поводу отъезда моментально прекратился.

Уходя из кубрика, Лёха крепко пожал руку Лёньке:

— Ну, всего тебе хорошего. Давай, дерзай, — пожелал он и пообещал: — Будет время, заскочу к тебе в твою девятую роту, но не забывай и одиннадцатую.

Парни, подхватив вещи, вывалились из кубрика в коридор, наполнившийся не совсем трезвыми голосами.

Лёнька не захотел оставаться в кубрике один и вышел вместе с галдящей группкой новоявленных инженеров на улицу, махнул на прощание рукой Лёхе и услышал в ответ:

— Удачи тебе, Лёнь, — на что тот крикнул:

— Пока, парни, не теряйтесь. Заходите! Адрес прежний!

В ответ послышались какие-то возгласы, содержание которых Лёнька не разобрал и, проводив парней взглядом, вернулся в кубрик.

Челюсть после истязания стоматолога уже так сильно не болела, поэтому он навёл относительный порядок на столах, кроватях, тумбочках и завалился спать.

Утром его поднял необычный сигнал подъёма.

Вместо горланящего во всю глотку дневального, кто-то обходил кубрики и, постучавшись, вежливо интересовался:

— Желающие сходить на завтрак есть? — и, если этого интеллигента не посылали по известному маршруту, то так же вежливо продолжал приглашение: — Господа инженерА приглашаются в столовую почифанить.

От такого предложения Лёнька отказаться не мог и, наскоро умывшись, присоединился к желающим небольшими группками, проследовавшими в столовую.

Дежурный офицер деланно отвернул от них лицо, делая вид, что вид растрёпанных, без гюйсов и миц выпускников, его абсолютно не волнует.

Лёньке, примазавшемуся к такому сословию, как новоявленные инженерА, даже понравилось такое посещение столовой, потому что он представил себе, что когда вольётся в свою роту, то им, третьекурсникам, такого вида не простят. Нарушителей моментально выявят, перепишут и в достойной степени «наградят».

После завтрака, собрав все имеющиеся с собой документы, Лёнька двинулся в отдел практики, где недовольный Владимир Кузьмич выписал ему направление на судно, но не отдал, хотя Лёнька уже с готовностью протянул руку за своей путёвкой в новую жизнь, а недовольно поинтересовался:

— А постельное бельё ты Марьванне сдал?

— Не-а, — не ожидавший такого вопроса Лёнька, в растерянности уставился на Кузьмича.

— Так чё ты припёрся сюды? — тут же возмущённо взвился голос Кузьмича. — А ну брысь отседова и пока цидулю от Марьванны не принесёшь, никаких направлений тебе не будет, — с этими словами он со злостью закинул бумажку с направлением в стол.

По виду Кузьмича Лёнька заметил, что утро у него по каким-то причинам не задалось.

Огорчённый таким поворотом событий, Лёнька выскочил из кабинета Кузьмича и на всех парах помчаться к Марьванне, попутно кляня себя:

«Да как же это я так! Чё это я забыл про постель то?»

Забежав в роту, он наскоро свернул матрас, всунув в него подушку с одеялом, полотенцем и простынями и сбежал в подвал.

Там его встретила прежняя таинственная тишина, но Лёнька, уже зная расположение обиталища Марьванны, промчался к долгожданной двери.

Для приличия стукнув в дверь костяшками пальцев, он резко открыл дверь.

Картина оставалась неизменной.

Марьванна в прежней позе восседала за столом и в её всепоглощающих руках по-прежнему прятался мельхиоровый подстаканник со стаканом из тонкостенного стекла. Чувствовалось, что время здесь не властно. Лёньке даже показалось, что и пылинки в этой сокровищнице Алладина летают те же самые.

При виде ворвавшегося Лёньки, из щелочек глаз Марьванны вырвались молнии, а небольшое помещение сотряс громоподобный глас:

— Ты чего это тут дверями размахался? Ты чего это здесь ветер разводишь?! — но, разглядев запыхавшегося Лёньку, возмущённые нотки исчезли, и всесильная Марьванна уже доброжелательно вопросила: — А-а-а это ты, касатик. И чего ты это пожаловал ни свет, ни заря? Али что случилось?

— Случилось, Марьванна, случилось, — в тон ей ответил Лёнька. — Бельё вот надо сдать, а то Кузьмич направление на судно может не отдать.

Лёнька уже не стал говорить, что это Кузьмич послал его сдавать бельё, а он сам проявил инициативу и вот он такой замечательный и сознательный явился перед очами очень ответственного работника, которым и являлась Марьванна.

Оценив преподнесённую лесть, Марьванна пододвинула к себе стопку гроссбухов и принялась в них копаться.

— Так, так, — приговаривала она при этом. — Так как ты говоришь, фамильё — то твоё?

Лёнька назвался, а Марьванна, перелистав странички толстой потрёпанной книги, нашла строчку с его фамилией.

— И чё ты там принёс? — посмотрела она поверх очков на Лёньку.

— Да всё, чё Вы мне давали, — Лёнька сделал попытку развернуть матрас, но его остановил царственный жест Марьванны.

— Погодь, там покажешь, — и со скрежетом отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола.

Глядя на необъятную Марьванну, Лёньке показалось, что под её ногами даже прогнулся бетонный пол, попираемый «изящными» ножками хозяйки кабинета.

Когда Лёнька предъявил бельё и разложил его в соответствующие кучки, то тем же царственным жестом Марьванна отпустила его.

Но тот напомнил ей:

— А бумажечку напишите, пожалуйста, Марьванна, а то Владимир Кузьмич не поверит мне, — и с глубокой просьбой в глазах уставился на вершительницу своей судьбы.

От его елейного голосочка Марьванна, довольно цыкнув языком, изрекла:

— Ох, соколик, да какой же ты дотошный, ну совсем, как я в молодости, — и, проплыв в кабинет, черканула пару слов на небольшом листочке.

— Большое спасибо Вам, Марьванна, — рассыпался в благодарностях Лёнька и, прижав долгожданную бумажку к груди, со скоростью харикейна помчался в отдел практики.

Глава седьмая

Мельком глянув на протянутую бумажку, Владимир Кузьмич вернул Лёньке направление со словами:

— Дуй-ка ты на Морвокзал, дорогой мой. «Орджоникидзе» там уже стоит с вечера. Найдёшь руководителя практики, и он тебе всё расскажет и покажет, — напутствовал он Лёньку.

Схватив долгожданное направление, счастливый Лёнька выскочил из главных дверей корпуса.

Как же вокруг всё замечательно! Душа у него пела. Наконец-то исполнится его давняя мечта и он на самом настоящем судне выйдет в море!

Сколько раз он мечтал об этом. Сколько раз ему снились морские дали и жестокие шторма, куда попадало его судно, и он там справлялся со всеми трудностями и выходил победителем. Но, тогда это происходило только во снах. А сейчас воочию, он ступит на палубу белоснежного лайнера и выйдет на нём в море!

Погодка соответствовала его настроению.

Бирюзово-синее небо без единого облачка. Утренняя прохлада ещё не прошла и её разгоняло яркое солнце, поднявшееся над сопками полуострова Чуркин, заслонявшего бухту Золотого Рога от просторов Уссурийского залива.

Невольно в памяти всплыли рассказы Лёхи о замечательном городе Владивосток, где ему предстоит учиться, а потом, возможно, и возвращаться после длительных рейсов.

Прищурившись при взгляде на яркое светило, Лёнька подмигнул ему и сбежал по бетонной лестнице, прикрытой тенью высоких деревьев, к остановке автобуса.

На ней никого не было, что свидетельствовало о том, что автобус недавно ушёл и Лёнька, не захотев терять драгоценного времени, решил идти до Морвокзала пешком.

Багаж он так и не удосужился забрать из камеры хранения, поэтому только с портфелем в руках через минут десять подошёл к площади железнодорожного вокзала.

Обойдя вокзал, он по виадуку над железнодорожными путями прошёл к Морвокзалу, сиявшим огромными оконными стёклами на переднем фасаде.

Как пройти к причалам Лёнька ещё не знал. Поэтому, обогнув вокзал, вышел на площадку, огороженную стальными леерами, чем-то напоминающие судовые.

Завороженный открывшимся видом, он приблизился к ним и, оперевшись на ещё влажные от утренней росы леера, принялся рассматривать бухту с множеством судов, находившихся в ней.

У причалов мыса Чуркин стояли так знакомые по Мурманску большие морозильные траулеры и перегрузчики. Справа просматривались плавучие доки судоремонтного завода, а слева у стенки в одну струнку вырисовывались летящие силуэты военных кораблей. Внизу под площадкой, где он стоял, располагался причал с железнодорожными путями и там он увидел пришвартованный белоснежный пассажирский лайнер.

Лёньке много раз пришлось бывать в порту Мурманска, куда их приводили для разгрузки пришедших рыбацких траулеров, морских тружеников, пропахших рыбой и в многочисленных подтёках ржавчины на бортах.

Здесь же перед ним предстала совсем другая картина.

Лайнер сверкал белизной и его стремительные обводы свидетельствовали о том, насколько он быстроходен, а многочисленные квадратные иллюминаторы надстройки как бы показывали, что за ними скрыта какая-то тайна, невольно манившая к себе, обещая комфорт и уют.

Слева, метрах в ста тоже стояло пассажирское судно. Но как же оно разительно отличалось от «Орджоникидзе»!

По его виду сразу определялось, что оно очень старое. С его клёпанных бортов, покрытых яркими подтёками ржавчины, лопухами свисали ошмётки старой серой краски и поставлено оно здесь на отстой и доживает свои последние годы. На остром форштевне этого свидетеля прежних веков Лёнька прочитал название. «Якутия».

Да, «Якутия» разительно отличалась от «Григория Орджоникидзе», куда его направили на плавательскую практику и на палубу которого ему через считанные мгновения предстоит ступить.

Слева от здания вокзала он без труда нашёл широкую лестницу, ведущую к заветной мечте.

Чем ближе Лёнька приближался к белоснежному борту лайнера, тем громче стучало сердце и в груди ощущался какой-то незнакомый трепет.

Подойдя к спущенному на причал трапу, он остановился, глубоко вздохнул и, взявшись за деревянные поручни, без труда запрыгнул на блестящую алюминиевую площадку.

Трап опирался на причал нижним основанием, поэтому, пока Лёнька поднимался по нему, он не раскачивался.

Быстро взлетев на борт, Лёнька с трепетом ступил на тщательно отмытую и отполированную деревянную палубу, но не успел он осмотреться, куда же попал, как его радужные мечты прервались грозным окриком:

— Кто такой? Куда идём? Документы.

Повернувшись на грозный голос, Лёнька обнаружил перед собой худощавого парня, одетого в белоснежный вязанный свитер с воротничком под горло. Высокий блондин с залихватски зачёсанным чубом и голубыми глазами не спускал с него требовательного взгляда.

Ошарашенный таким неожиданным приёмом, Лёнька принялся мямлить:

— Да вот направление у меня к вам на судно, на практику меня сюда направили, — и, открыв портфель, попытался выудить из него заветную бумажку, но его суету остановил следующий вопрос грозного блондина:

— Какую практику? На палубу что ли? Ты что, из середянки, что ли?

— Да нет … — не понимая, чего добивается от него блондин, пожал плечами Лёнька, — из ДВВИМУ я, в машинную команду направлен.

Чувствовалась, что Лёнькин ответ вывел блондина из меридиана и, потеряв весь свой грозный вид и, почесав в затылке, он уже мирно поинтересовался:

— Так, из какой ты роты?

— Из девятой, — с полной серьёзностью ответил Лёнька.

— Как из девятой? — от удивления у блондина приподнялись брови. — Мы тут все из девятой роты на практике, но тебя я почему-то не знаю, — при этих словах он подозрительно уставился на Лёньку, надеясь вывести на чистую воду обманщика, нагло собирающегося причислить себя к неповторимой девятой роте.

— Так я только перевёлся, потому и не знаешь, — пожал плечами Лёнька, не подозревавший о буре мыслей, пронёсшихся в голове блондина.

Но тут к трапу подошёл, одетый в форму вахтенный с бело-красной повязкой на рукаве.

— Чё случилось тут, Андрюха? Об чём базар? — поинтересовался он у бдительного стража.

— Да тут видишь, пришёл вот этот вот, — Андрюха указал пальцем на Лёньку, — и говорит, что он из нашей роты. А я его в упор не знаю.

— Та-ак, — недоумённо протянул подошедший парень. — Документы есть? — вахтенный перевёл взгляд на Лёньку.

— Есть, — подтвердил тот и показал новенький курсантский билет, вынутый вместе с направлением из портфеля.

Парень повертел билет в руках и вопросительно поднял на Лёньку глаза:

— А направление?

— И направление есть, — подтвердил Лёнька, передавая ему направление.

Прочитав его, парень перевёл взгляд на Андрюху.

— Ваш он, с девятой роты, — рассеяв сомнения Андрюхи, и попросил его: — А ты бы отвёл его к вашим, пусть размещается, а то начнёт тут плутать, а мне за это ещё выговор впиндюрят.

— Да некогда мне, — недовольно отмахнулся от него Андрюха. — Итак сколько времени потратил, пока ты по гальюнам шастал. Тётку мне проведать надо. Я же тебе говорил…

— Да, ладно, — миролюбиво начал уговаривать его вахтенный. — Чё тебе эти пять минут? Погоду что ли сделают? Отведёшь — и свободен, как фанера над Парижем, — уже весело пошутил он. — Чё те стоит?

— Ладно… — с большой неохотой согласился Андрюха и, как бы между прочим поинтересовался у Лёньки: — Да, кстати, как тебя звать то?

— Лёнькой зови, не ошибёшься, — протянул он Андрюхе для рукопожатия руку.

— Андрей Клименко, — важно произнёс Андрюха, глянув сверху вниз на Лёньку: — Пошли, — и приглашающим кивком дал понять, чтобы Лёнька следовал за ним.

Пройдя несколько метров в нос судна, он открыл деревянную дверь с круглым смотровым стеклом, окантованным начищенным до блеска бронзовым ободом.

Андрюха, как заправский моряк, с шиком спустился по трапу, положив обе руки на пластиковые леера и подогнув ноги. Лёнька повторить такой манёвр не смог, так как в одной руке держал портфель.

⠀

⠀Глава восьмая

Спустившись по крутому трапу вниз на одну палубу, они оказались в большом, просторном холе.

После яркого солнечного света на палубе в холе показалось даже сумрачно, несмотря на свет, идущий из многочисленных люминесцентных ламп, установленных на подволоке и обычных бра, прикреплённых к переборкам.

Лёнька послушно проследовал за молчаливым Андреем по коридору левого борта, ведущему в нос судна.

Шикарность отделки переборок, красивые коричневые двери, отделанные пластиком под дерево, изящные переборочные светильники, тёмно-зелёный толстый палас, застеленный на палубе, поразили Лёньку. Следуя за Андреем, он даже не слышал звука собственных шагов.

Остановившись возле одной из дверей левого борта, Андрюха бесцеремонно толкнул её и крикнул внутрь:

— Серёга! Тут к нам на практику ещё одного прислали, — и, посторонившись, пропустил Лёньку перед собой в каюту, крикнув при этом: — А я к тётке пошёл, а то, итак, задержался с этим Мишкой.

Войдя в каюту, Лёнька осмотрелся.

Слева от него находились две двухъярусные койки, прикрытые шторками. Впереди на слегка наклонной переборке располагался круглый иллюминатор, с прикреплённым к переборке столом под ним. Справа, прямо у входа — два рундука, типа шкафов, для одежды.

За столом сидело два человека. Из-за яркого света, идущего из иллюминатора, Лёнька первоначально не смог разглядеть их, но подойдя ближе, это ему удалось.

Парень справа, свободно откинувшийся на спинку стула, без стеснения разглядывал Лёньку и, выдержав паузу, поинтересовался:

— Так откуда ты такой взялся тут?

Лёнька, за последнее время уже привыкший к подобным расспросам, заученно ответил:

— Перевёлся из МВИМУ и сейчас направлен сюда на практику.

— Из рыбы что ли? — с каким-то пренебрежением переспросил парень.

Такой тон вопроса Лёнька тоже хорошо знал, поэтому кивнул головой.

— Ага, из неё самой, — и постарался получше разглядеть любопытного парня.

Ничем особым тот не выделялся. Широкоплечий, в гражданской рубашке, русоголовый с длинной чёлкой, опущенной на лоб, пытливыми глазами и бакенбардами чуть ли не до конца челюсти, он продолжал пристально разглядывать Лёньку. Второй же парень сидел под иллюминатором, яркий свет из которого бил Лёньке в глаза, поэтому подробно рассмотреть его он не мог и только по контурам понял, что он его ровесник. Единственное, что Лёньке бросилось в глаз, что этот парень худощавого телосложения и его утончённые черты лица. Но парень молча сидел и только с интересом наблюдал за вошедшим Лёнькой.

— Да ты не тушуйся, — успокоил Лёньку широкоплечий, — это я так, для уточнения, — и, приподнявшись, протянул руку для знакомства. — Сергей, старшина третьей группы.

— Леонид, — Лёнька в ответ пожал шершавую руку Сергея.

— Ну что, Лёня, — как-то сразу перейдя на дружеский лад продолжил Сергей, — пошли к Борисычу, он тебя оформит и расскажет, что делать.

Сергей поднялся и вышел в коридор.

Лёнька последовал за ним.

Обернувшись, Сергей поинтересовался, кивнув на Лёнькин портфель:

— Это что, весь багаж твой, что ли?

— Не-а. Тут только документы, а сумку я ещё из камеры хранения не забрал, — пояснил Лёнька.

— А когда ты приехал? — поинтересовался Сергей и, не дождавшись ответа, пошёл по коридору в сторону холла.

— Да с пяток дней, как из дома уехал, — уже в спину Сергею начал рассказывать Лёнька.

— А откуда, если не секрет? — Сергей, не снижая темпа ходьбы, обернулся к Лёньке.

— Какой секрет? — хмыкнул Лёнька, едва поспевая за Сергеем. — Из Свободного я, — тут же пояснив: — Родители там живут.

— А-а, — протянул Сергей. — А я из Комсомольска, — так же на ходу пояснил Сергей.

Они поднялись по паре крутых трапов вверх, выйдя в коридор очередной палубы, где комфорт помещений чувствовался значительнее, чем на палубе курсантов.

Подойдя к одной из дверей с табличкой «Помощник капитана по личному составу», Сергей постучал в неё.

Из-за двери послышалось:

— Не заперто, входите, — и Сергей, открыв дверь, вошёл в каюту.

Каюта от курсантской заметно отличалась. Тут и отделка переборок и подволока сделаны по-другому и на полу вместо линолеума лежал застеленный толстый коричневый палас.

Одиночная кровать, задёрнутая плотной шторкой, небольшой диванчик и письменный стол с настольной лампой.

Если в курсантской каюте иллюминатор круглый с броняшкой, то здесь через большое прямоугольное окно в помещение поступало столько света, что каюта казалась большой и уютной.

За столом сидел мужчина. Увидев вошедшего Сергея, он доброжелательно приветствовал его:

— А, Котов, здравствуйте. Что случилось на этот раз?

— Доброе утро, Владимир Борисович, — ответил на приветствие Сергей и продолжил: — Ничего не случилось. Только вот к нам на практику направили ещё одного курсанта, — Сергей кивнул на Лёньку, стоящего у него за спиной.

— Да-да, — закивал головой Владимир Борисович. — Я ещё вчера получил РДО о его прибытии, — и заглянул за спину Сергея. — Чего прячетесь, курсант Макаров? Проходите, показывайте, что у Вас там за документы с собой имеются.

Лёнька, осторожно обошёл Сергея, загородившего весь проход, приблизился к начальнику практики и, поставив портфель на стол, достал всё, что ему передали в Отделе практики.

Владимир Борисович принялся рассматривать переданные документы, а Лёнька тем временем постарался разглядеть своего нового начальника.

Обычный, неприметный человек. Если бы он встретил его на улице, то никак бы не смог предположить, что этому человеку доверили воспитание и обучение пары десятков безбашенных пацанов.

Полноватый не по годам, с холёными ручками, с остатками тщательно прилизанных волос на голове, в небольших круглых очёчках, как у Кота Базилио, он никак не походил на морского волка, сумеющим привить Лёньке любовь к морю и морской профессии. Скорее всего, новый начальник напоминал заурядного бухгалтера или библиотекаря. От невольного разочарования, которое ощутил Лёнька, разглядев начальника, радость от прибытия на судно, как-то сама собой поуменьшилась.

Но он тут же вспомнил своего преподавателя сопромата, маленького, плюгавенького и дотошного человечка, на которого и внимания бы обращать не стоило и первоначально их группа так и делала. Но когда перед ними раскрылись все знания и жизненный опыт, скрытые под облысевшим и прыщавым лбом преподавателя, то для них он стал чуть ли не великаном, а по красоте, с которой этот Зигмантович излагал нудный сопромат, сравнился чуть ли не с Аполлоном Бельведерским и все ребята с разинутыми ртами слушали и воспринимали то, чему он их пытался обучить. И Зигмантович этого добился. Почти все ребята из его группы сопромат освоили прилично и с первого раза сдали. Даже Раилко и тот сдал, но это он сделал не за счёт полученных знаний, а только за счёт ловкости рук и непередаваемой наглости.

***

О Саше Раилко в Лёнькиной роте слагали анекдоты и рассказывали бесконечные истории. Многие, возможно, и выдуманные, потому что они шли вразрез с видом этого длинного и худющего парня чуть ли не под два метра ростом из Майкопа.

На вступительных экзаменах в сочинении на трёх листах он допустил тридцать одну ошибку. Но какими-то одному ему известными путями, Раилко добился, что ему позволили переписать сочинение и получил за него четвёрку. Хотя по остальным предметам при сдаче вступительных экзаменов Саша получил трояки, но его, опять по неизвестным причинам, зачислили кандидатом в курсанты.

А вот через полтора года, когда слабое звено, не выдержавшее курсантских будней, отчислили, то Саша занял место выбывших и приобрёл достойное звание курсанта.

Вот тогда-то на радостях он наклюкался, и тайна с покрова написания сочинения была снята. В степени «лёгкого» алкогольного опьянения, в котором Саша еле ворочал языком, он рассказал Лёньке о тяжести своего проступка. Выяснилось, что Саша пообещал преподавательнице, контролирующей написание сочинения, женится на её дочери. И дело бы действительно дошло до свадьбы, но невеста почему-то вскоре сама поняла, что Сашу она разлюбила и без ума втрескалась в Валерку Рогова. Красавца, хоккеиста и лучшего друга Саши Раилко, подсунутого ей Сашей. Валерка этих девиц, что Маш, что Люсь, собирал для коллекции. Для него важнее всего был хоккей и на остальное он хотел плевать. А поступал он в мореходку только для того, чтобы маманя от него отстала. Поэтому Валерка с трудом продержался в училище год и его отчислили за неуспеваемость. Его тут же забрали в армию, где он занимался хоккеем, а брошенные девчонки только лили по нему слёзы.

Зато Саша Раилко остался учиться в училище и оставался на плаву только из-за своей изворотливости и прохиндейству.

Зигмантович его быстро раскусил и прилюдно торжественно пообещал:

«А Раилко ни в жизть не сдаст у меня сопромат».

Зигмантович, конечно, наиумнейший мужик, но Саша его обошёл на бреющем.

Зигмантович ненавидел тех, кто пользовался шпаргалками или недозволенными методами приобретения знаний. Вертясь на своём высоком стуле и обозревая притихшую аудиторию, он неоднократно об этом заявлял и хвастался тем, что у него ещё никто на его экзаменах ничего не списал.

И вот, когда наступил день «Х», то есть день, когда Лёнькина группа сдавала экзамен по сопромату, Зигмантович громогласно подтвердил своё желание по Раилко.

Бедный Саша от полученной новости поник и стоял в дальнем углу коридора с непередаваемо грустной физиономией. Мы ему действительно сочувствовали, но помочь ничем не могли.

А Зигмантович весело зашёл в аудиторию и принялся выжимать из экзаменуемых знания, вертясь на своём кресле со спинкой и источая шутки с прибаутками, касающиеся курсантской непередаваемой тупости.

Глядя на него, иной раз, создавалось впечатление, что несмотря на то, что у его кресла высокая спинка, она ему не мешала и на этом кресле он крутился вокруг своей собственной оси, как будто спинки вообще не существовало.

Неожиданно в середине экзамена Зигмантовича вызвали в деканат и вернулся он оттуда чернее тучи. Что там произошло для всех осталось тайной.

Шутки прекратились, а Зигмантович с зубным скрежетом смотрел на экзаменуемых, рисуя трояки в зачётках. Вот тут-то Саша и проник в аудиторию. Он скромно устроился за одним из дальних столов и сосредоточился над полученным билетом с видом, которому бы позавидовал и Диоген.

Лёнька сидел напротив Саши, но в другом ряду. Билет Лёньке достался лёгкий и он с ним быстро справился. Ожидая очереди вызова к преподавателю, он потянулся и осмотрелся. Как же он удивился, когда обнаружил, что Раилко нагло списывает. По сосредоточенному и честному виду Саши в это невозможно было поверить, но факт оставался фактом. Раилко всё списал да так виртуозно, что вездесущее око Зигмантовича это не обнаружило.

Лёньку Зигмантович подловил на одном из дополнительных вопросов и поставил четвёрку. А когда обречённый на завал Раилко без запинки ответил на все вопросы по билету, то обалдевший Зигмантович даже забыл, или сделал вид, что забыл задать ему дополнительные вопросы и тоже поставил четвёрку. Так что в Лёнькиной группе только три человека получили четвёрку и Саша Раилко стал героем дня.

Лёнька, конечно, никому не сказал, что Саша содрал со шпоры все свои знания. Да и зачем ему это делать? В «правдоискатели» он записываться не собирался.

***

Может быть, и сейчас Владимир Борисович окажется для Лёньки тем, кем когда-то стал для него Зигмантович, поэтому он откинул от себя минутное сомнение и внимательно выслушал, что начал объяснять ему начальник практики.

Но ничего особенного Борисыч не изрёк, кроме того, что Лёнька завтра должен прибыть в восемь утра на разводку и отныне он подчиняется второму механику, являвшегося главой машинной команды, и чтобы с завтрашнего дня Лёнька вёл дневник правпрактики и начал составлять отчёт и обязан предъявить этот отчёт лично ему, Владимиру Борисовичу каждую неделю, а сейчас Лёнька пусть идёт и заселяется в каюту. Переведя взгляд на Сергея, Борисыч вежливо попросил:

— А Вы, Котов, помогите новенькому побыстрее освоиться в коллективе.

На что Сергей согласно кивнул.

— Понял, сделаем, — но поток речи Владимира Борисовича от видимой покорности старшины не уменьшился, и он с новой силой продолжил мысли, по всей видимости, очень тревожащие его. Он напомнил о порядке в каютах, соблюдении формы одежды, распорядке дня и очереди практикантов в столовой во время приёма пищи. По его мнению, практиканты мешали там членам экипажа.

Неожиданно Владимир Борисович что-то вспомнил, встрепенулся и напомнил, что завтра после обеда произойдёт отход судна и, посмотрев сквозь круглешочки очёчков на Лёньку, неожиданно грозно приказал:

— И чтобы завтра к восьми утра на разводке был, как штык! Понятно? — не ожидавший такой перемены в настроении начальника, Лёнька, что тот китайский болванчик, послушно закивал в ответ.

— Так точно. Всё ясно, — при этом вытянувшись по стойке «смирно».

Таким всплеском эмоций Владимир Борисович, видимо, исчерпал весь свой запас начальственности и, махнув рукой на застывших Сергея с Лёнькой, вяло закончил инструктаж:

— Всё, идите. Я вас больше не задерживаю, — и в бессилии откинулся на спинку кресла, так и не покинутое им в течение всего разговора.

Выйдя из каюты начальника практики и спустившись палубой ниже, Сергей махнул в сторону каюты начальника:

— А, ты на него особого внимания не обращай, — понизив голос и усмехаясь, поделился он с Лёнькой. — Трендит вечно какую-то ерунду. Хоть что-нибудь толковое за последний месяц сказал бы лучше. Ты лучше Здора слушайся. Вот это мужик! — с чувством подтвердил свои слова Сергей, выставив большой палец.

— А кто такой Здор? — переспросил Лёнька.

— О! — протянул Сергей. — Это наш второй механик. Николай Васильевич это — что-то!!!

Тут они подошли к курсантским каютам, Сергей открыл дверь в каюту, расположенную рядом с той, куда привёл Лёньку Андрюха и широким жестом показал:

— А здесь у нас есть свободная койка. Так что, устраивайся тут, — и войдя в каюту, хлопнул по койке второго яруса у иллюминатора: — Твоя будет. И не забудь получить бельё, — напомнил он и ушёл.

Глава девятая

После ухода Сергея Лёнька в растерянности остался стоять по середине каюты.

Неожиданно на двухъярусной койке, расположенной слева от входа, отодвинулись занавески и на него уставились две заспанный физиономии.

Парень с верхней койки легко спрыгнул на палубу, подошёл к Лёньке и, крепко пожав руку, представился:

— Миша.

Что-то странное отличало его от всех тех, с кем Лёньке пришлось встретиться сегодня. Он никак не мог понять, чем, но когда Миша назвал себя, то моментально понял. Его выделяли большие, выразительные глаза и непомерно большая голова со взъерошенными остатками волос.

— Лёня, — в ответ Лёнька сильно тряхнул руку Михаила и получил в ответ пружинистый ответ, что говорило о том, что Миша, несмотря на свой интеллигентный вид, силушкой обладает.

С нижней койки выкарабкался другой парень и протянул Лёньке ладонь:

— Сергей, — тут же пошутив: — Что, говоришь, вместе куковать тут будем? Ну, давай устраивайся. Сам то откуда будешь? — он с неподдельным интересом рассматривал нового соседа, но Лёнька на его вопрос ответить не успел.

Дверь каюты распахнулась и в неё ввалился ещё один персонаж с Лёньку ростом, сухощавый, со взъерошенной копной русых волос и распахнутой на груди рубашке.

Парень держал в руках две большие сумки. Боком зайдя в каюту, он локтём закрыл дверь и осторожно поставил сумки около рундуков. Освободившись от груза, он с облегчением выдохнул и плюхнулся на свободный стул возле стола.

— Фу-у! — Громко выдохнул он и, громко помянув всех чертей и матерей, закончил свою тираду: — Да чтоб я ещё поддался на вашу провокацию и ходил в эти магазины…

— Чё, купил что ли? — спокойно поинтересовался Миша, не обращая внимание на возмущение вошедшего и, присев на корточки, открыл одну из сумок.

Проверив её содержимое, он констатировал:

— Во! Это то, что надо. Все бурелые и не очень крупные. Довезём до Провидения, а что не довезём, то сожрём, — тут же пошутил он.

Лёнька непроизвольно глянул в сумку. Там лежали помидоры. Это его удивило, и он посмотрел на Мишу.

— Это чё у вас такое?

— Не видишь, что ли? — поднял на него голову Миша. — Это мы обещали привести нашим знакомым в Провидения, вот и купили. Не много ли? — он перевёл взгляд на пришедшего парня, продолжавшего сидеть в кресле и вытиравшего с лица пот.

— Нормально, само то, что надо, — отмахнулся тот и посмотрел на Лёньку: — А тебя чё, тут поселили что ли?

— Ага, — утвердительно кивнул Лёнька.

— Ну, тогда держи краба, — улыбнулся пришедший и, привстал со стула, протянул Лёньке руку. — Василий, — громогласно заявил он при этом.

— Леонид, — в тон ему ответил Лёнька, вцепившись в протянутую ладонь.

Василий энергично потряс её и тут же спросил:

— А бельё ты уже получал? — в его голосе даже прозвучали заботливые нотки.

Лёнька удивился тому, с какой скоростью поменялось настроение у Василия, но вида не подал.

— Не успел ещё. Только что получил инструктаж у Борисыча, а старшина Котов показал койку, — пожав плечами, спокойно пояснил он.

— Так чё ты тут стоишь? — чуть ли не взвился Василий. — Сейчас кастелянша куда-нибудь свалит, тогда ищи-свищи её. Только после отхода сможешь бельё получить. Тем более обед же скоро!

Причём здесь обед и кастелянша, Лёнька связать не успел, поэтому поинтересовался.

— А где она эта кастелянша? — и, надеясь на помощь, осмотрел присутствующих.

— А, — махнул рукой Василий, — всё равно не найдёшь. Пошли, покажу, — и, махнув рукой Лёньке, чтобы тот следовал за ним, открыл дверь и вышел в коридор.

По длинным коридорам, то поднимаясь, то опускаясь с палубы на палубу, Василий привёл Лёньку к заветному месту, где выдавалось бельё. Василий оказался прав, сам Лёнька ни в жизнь бы не добрался до этого белья.

Помещением, где обитала кастелянша, оказалась небольшая чистенькая каюта с идеальным флотским порядком.

Под стать помещению выглядела и сама кастелянша. Симпатичная, невысокого роста женщина с аккуратным макияжем и перманентной завивкой. С такими причёсками щеголяли все красавицы Советского Союза, поговаривали, что точно такая же причёска была у какой-то французской то ли певицы, то ли актрисы.

Лёнька в таких делах особо не разбирался, потому что свободное время у него в основном занимали спорт и учёба, а за модой, тем более женской, у него времени не оставалось. В девчонках ему больше нравились стройные ножки, да коротенькие юбочки, а причёски шли ко всему этому только каким-то дополнением.

Василий, судя по обходительному общению с представителем прекрасной половины экипажа, хорошо знал кастеляншу, поэтому получение белья не заняло много времени.

Возвращаясь назад, Василий игриво поинтересовался у Лёньки:

— Ну и как тебе женский персонал у нас? — кивнув головой назад, в сторону покинутого помещения.

— Как, как? — удивился Лёнька. — Нормально. Старовата только. Сколько ей? Лет тридцать что ли?

— Где-то так, — прищурив глаз, качнул головой Василий и с видом знатока поделился: — Но ты не на возраст смотри. Женщина — что надо. Тут про неё говорят, что она такой роман со старпомом крутит, что любая молодуха позавидует, — и таинственно закатил глаза к подволоку, как будто выдал какую-то сокровенную тайну.

Но продолжить рассуждение об интригах, пронизавших шикарный пассажирский лайнер, Василий не успел, потому что они пришли в каюту, где Лёнька принялся застилать постель.

Он ещё не закончил с постелью, как в каюту зашли двое парней, одетых в курсантскую форму, только со споротыми лычками и без гюйсов.

Один из них, назвавшийся Юрой, с Лёньку ростом симпатичный парень с отточенными чертами лица и не в меру отросшими чёрными волосами, постоянно лезшими ему в глаза. Поэтому он постоянно их поправлял заученным жестом. Говорил он мало, больше прислушивался. Он с интересом рассматривал и слушал новенького, приехавшего чёрт те знает откуда, чтобы проходить с ними практику.

Другой, как потом выяснилось, что зовут его Сашей, постоянно старался шутить и сам же громче всех смеялся над своими шутками.

Если Юра на них только слегка реагировал, скромно улыбаясь, то Саша смеялся от души, но как-то казалось странным, что во время этого смеха рот у него раскрывался только чуть-чуть, как будто у него треснула губа и он боялся, чтобы шрам на губе не причинил бы ему особой боли. Хотя на губах у него Лёнька не заметил никаких трещин.

Парни наперебой принялись рассказывать о прошедшем рейсе и о том, что их ждёт впереди.

Оказывается, они уже сделали один рейс на Провидения, продолжительностью в целый месяц.

«Орджоникидзе» стоял на линии Владивосток — Провидения с заходами в Корсаков, Питер, Беринговский, Анадырь, Эгвекинот. Последним портом был Провидения, где стоянка составила чуть больше суток.

Они откровенно делились переполнявшими их впечатлениями и старались довести до Лёньки всё правила судового расписания.

Лёнька впитывал всё то, что говорили парни. Он интересовался всем. Тем более, что отход планировался на завтра и он сам сможет воочию увидеть всё то, с чём делились сейчас с ним парни.

Парни рассказали, что курсанты с восьми утра работают в машинном отделении до обеда. Обед в двенадцать часов, а потом им выделяются четыре часа на работу над составлением отчёта по практике. На вопрос Лёньки:

— Ну и что, составили уже отчёт?

Василий с полной серьёзностью ответил:

— Конечно нет, — чем вызвал всеобщий смех, а Саша указал на Мишу:

— Он у нас голова. Мы ждём, когда он начнёт, так мы и передерём у него. Ну а если и Данилов присоединится к нему, — он кивнул на скромно сидящего в стороне Сергея, — то у нас с отчётами всё будет в ажуре, — и рассмеялся громче всех.

Разговор так и шёл бы до бесконечности, если бы Василий не взглянул на часы.

— О! — деланно удивился он. — Мужики! Мы так за базаром и обед прозеваем. Давай-ка собираться. Там, наверное, экипаж уже заканчивает харчить, так что нам подгребаться пора.

— Да не боúсь ты, Гусев, тебя там никто не засамолётит, — вновь подшутил над Василием Саша.

На что Василий с полной серьёзностью отреагировал на его нелестное замечание:

— А ты, Шастин, вообще, если не хочешь идти, так и сиди тут и соси лапу дикого дикобраза, а без меня обеды не проходят. Вы все, как хотите, а я пошёл, — и, поднявшись с кровати, где сидел во время разговора, направился к двери.

— Обожди, Вась, ты чё, я же пошутил, — подскочил со стула Саша и чуть ли ни бегом последовал за Василием.

А тот, обернувшись к Лёньке, с удивлением посмотрел на него:

— А ты чё, не пойдёшь, что ли?

— Почему? Пойду. — Удивился Лёнька и, поднявшись со стула, пояснил: — Так я же не знаю куда.

— Иди следом за мной и не ошибёшься, — веско изрёк Василий и для верности подкрепил свои слова энергичным жестом.

Из соседних кают начали выходить парни и толпа голодных курсантов с шутками и прибаутками двинулась в направлении столовой.

***

Столовая имела два входа. Один от ресторанного камбуза, а другой — со стороны кают второго класса, проходивший через уголок отдыха экипажа, с несколькими диванами и столиками для игры в домино и шешь-бешь. На столиках и сейчас в беспорядке лежали домино и коробки для шахмат и шашек, а на диванах в беспорядке валялись подшивки газет. На одной из переборок были прорезаны квадратные отверстия, с выглядывающими линзами киноаппаратов.

Всё это мимоходом подметил Лёнька, сообразив, что вечерами здесь экипаж просматривает кинофильмы.

Комната отдыха, или как её официально называли Ленинской комнатой, без всяких переборок переходила в столовую, где в два стояли ряда столы для приёма пищи по шесть в каждом ряду.

За столы моряки садиться с обеих сторон на привинченные к палубе вертящиеся стулья.

В левом ряду сидели матросы, а в правом — мотористы. Первые два стола слева, что ближе к раздаточной, предназначались для боцмана, подшкипера и матросов первого класса, а два других справа — для токаря, сварщика, старшего моториста и мотористов первого класса.

Матросы второго класса с палубными практикантами и женским персоналом садились на оставшиеся столы слева.

Мотористы второго класса и курсанты садились на оставшиеся столы справа.

Места посадки, а особенно для старших чинов, занимать права никто не имел. Всё было негласно расписано.

Да и остальные члены палубной и машинной команды старались садиться на «пригретые» места. Поэтому неразберихи при приёме пищи никогда не создавалось.

На каждом столе стояло по две кастрюли с борщом, тарелка с хлебом и отдельно в стопках пустые тарелки. Там же лежали ложки, вилки и стоял вместительный чайник с компотом. Так что за шанцевым инструментом по помещению бегать не приходилось.

Как потом Лёньке стало ясно, что при штормовой погоде стеклянная посуда на столы не устанавливалась. Её по мере необходимости выдавали в раздаточной, туда же относилась и грязная посуда.

***

При входе в столовую весь гомон утих, и курсанты чинно и благородно устроились за столами, покрытыми клеёнками.

Покончив с первым блюдом, каждый вставал и подходил к раздаточной, сдавал использованную тарелку и ему уже в чистую накладывали второе блюдо. Суеты никто не создавал. Если кто не наедался, то без проблем ему выдавали добавку.

Василий, увидев растерявшегося в незнакомо месте Лёньку, окликнул его:

— Лёнь, ты чё это там застыл? Иди к нам. У нас тут как раз есть свободное место.

Лёнька, устроившись на вертящийся стул рядом с Василием, присоединился к общей трапезе.

Так что утолить голод Лёнька смог без проблем. Тем более, что борщ оказался очень вкусным, а котлеты абсолютно не похожими на курсантские. В них, конечно, кое-что добавили, но мясо в них отчётливо ощущалось.

А так как судно стояло в порту и только что получили свежие продукты, то на столы выставили салаты из свежих огурцов и помидоров.

Так что, если не работать, а регулярно посещать столовую, то при таком питании можно вскоре стать колобком, о чём невольно продумалось Лёньке.

Отобедав, парни потянулись из столовой на палубу. Василий снова провёл Лёньку по всем коридорам и трапам и вывел на кормовую швартовную палубу.

Курящие парни выстроились вдоль фальшборта и, оперевшись локтями на планширь с видом бывалых мореманов, дымили дешёвыми сигаретами и папиросами.

Лёнька к подобной пакости старался не прикасаться и сейчас, обойдя группку курящих матросов и мотористов, постарался оказаться в зоне, где дым не доходил до него.

Василий тоже не курил и они, перейдя на правый борт, наслаждались тёплым летним деньком, разглядывая акваторию бухты и стоящие в рыбном порту суда.

Понаблюдав за бухтой Золотого Рога с постоянно снующими мелкими буксирчиками и пассажирскими катерами, Лёнька поделился с Василием волнующей его проблемой.

— Слышь, Вась, тут мне надо кое-чего купить, не смог бы ты мне показать, где это можно сделать без проблем. Ты же местный, знаешь же всё… — Лёнька с просьбой посмотрел на Василия и предложил: — Давай сходим в город.

— Нет проблем, — пожал плечами Василий, — сходить можно. А что тебе купить-то надо? — Василий с интересом взглянул на Лёньку.

— Пасту зубную, одеколон, носки, да может быть ещё чего… — в раздумье принялся перечислять Лёнька.

— Ну, это ерунда. В ГУМе это всё есть, — с видом знатока успокоил его Василий. — Тем более, что на стоянке мы не работаем, да и недалеко тут. Видишь? — Василий указал рукой в сторону памятника на площади.

Лёнька прекрасно запомнил памятник с красноармейцем и огромным флагом, когда они осматривали его с Сергеем и Виталием, поэтому согласно кивнул головой.

— Так вот, — по-деловому объяснял Василий, — за этим памятником находиться кинотеатр «Уссури», а рядом с ним ГУМ. Если хочешь, то и в кино сходить можно, а если нет, то покупки сделаем и просто прогуляемся. Мне за этот месяц уже надоело сидеть на этой коробке, — с видом бывалого моряка заключил Василий.

— Так что? — оживился Лёнька. — Пошли, что ли?

— Пошли, — уверенно заявил Василий, — но только вот Котова предупредим, что мы свалили и пойдём. Я маманю свою с батей вчера навестил, так что они придут провожать пароход только завтра, поэтому сейчас мне делать нечего. Не в тыщу же с Коротковым и Даниловым резаться.

Василий, как старого знакомого приобнял Лёньку за плечи, и они теми же самыми хитроумными путями вернулись к себе в каюту.

Выйдя на привокзальную площадь, Лёнька направился к широкой улице с трамвайными путями, по которой несколько дней назад он прогуливался с друзьями, но Василий остановил его.

— Ты чё, по 25-го Октября решил идти что ли? — на что Лёнька согласно кивнул. — Пошли другим путём, там ближе, — кивнув куда-то в сторону, предложил Василий. — По Почтовому переулку быстрее выйдем на площадь, — пояснил он, увидев удивлённый Лёнькин взгляд.

— Пошли, — согласился с ним Лёнька. — Тебе виднее. Ты же местный.

Они свернули в небольшой переулок, где Лёнька невольно почувствовал, что как будто он оказался в прошлом веке и даже ощутил запах старины, идущий от зданий. Ему невольно представилось, что по этому переулку когда-то Баневур убегал от белогвардейцев, настолько здесь всё, казалось, пронизано экзотикой.

Узкий и извилистый переулок пролегал от вокзала до центральной площади. Справа за металлической оградой круто шёл вниз обрыв, с пролегающими на дне железнодорожными путями, а справа возвышались старинные дома. Почти все не оштукатуренные и тронутые временем потрескавшиеся чёрно-красные кирпичи доказывали, насколько преклонен возраст этих строений.

Василий шёл по переулку уверенно, так что Лёнька едва поспевал за ним. Минут через пять они вышли к памятнику, и Василий начал рассказывать:

— Видишь за памятником кучи земли? — Он ткнул рукой вправо а, когда увидел, что Лёнька подтвердил его вопрос кивком, продолжил: — Так вот там эту землю разровняют и за памятником будет огромная площадь, — для убедительности Василий даже развёл руки, насколько ему позволил их размах. — Парады на ней проходить будут.

Но увидев недоверчивый взгляд Лёньки, с жаром принялся объяснять:

— Это недавно на лекции один мужик из архитектуры города нам рассказывал, а здесь слева, — Василий указал влево от памятника, — они хотят построить большое белое здание, этажей в двадцать, для всей городской шушеры. Так что через пяток лет нам не придётся бегать по городу с бумажками, потому что всё начальство будет сидеть здесь.

— Да не может такого быть, — недоверчиво посмотрел на Василия Лёнька. — Чтобы всякие разные клерки да в одном здании уместились. Ни в жизнь не поверю. Их знаешь сколько?.. — Лёнька попытался найти сравнение, но у него это не получилось, и он выпалил: — Их сто миллионов тысяч куч. Вот.

— Ну ты даёшь! — удивление с возмущением отразилось на лице Василия. — Я ему говорю, что мужик нам из архитектуры рассказывал, а он мне не верит…

— Ладно, — примирительно согласился Лёнька. — Пусть живут тут, но сейчас же здесь только котлован. И когда этот дом построят? — с недоверием закончил он.

— Да лет через пять, я тебе говорю, — всё больше раздражался Василий.

Лёнька понял, что Васю больше не надо донимать вопросами, поэтому задал более-менее тривиальный вопрос:

— Так, где ты говоришь, ГУМ этот?

— Где, где? — Передразнил его Василий. — В Караганде, — и вновь ткнул рукой на противоположную сторону улицы. — Там.

Подойдя к ГУМу, Лёнька обратил внимание, что здание тоже очень старое, поэтому задал Василию очередной вопрос:

— Так сколько лет то ему? Я смотрю, оно как бы не до революции было построено.

— Точно подметил, — и довольный Василий продолжил объяснение: — Ему лет сто, а может и больше. Купец его какой-то построил, а когда буржуев прогнали, то точно такой же дом он где-то в Китае построил. Видишь ли, — Василий хитро усмехнулся, — ностальгия его замучила.

Но больше времени на воспоминания об истории Василий тратить не захотел и махнул Лёньке рукой:

— Пошли, чё застыл? — и они вошли в здание.

Здесь и в самом деле всё выглядело, как во дворце. Высокие, лепные потолки со всякими выкрутасами, мраморные лестницы с чугунными старинными перилами. Светильники под старину. Лёнька такое видел только в Ленинграде. Но долго разглядывать красоты дворца Василий ему не дал.

Они поднялись на второй этаж, где Василий отвёл Лёньку в отдел галантереи.

Здесь и в самом деле на прилавках лежало всё, что хотел купить Лёнька.

Он остановил свой выбор на зубной пасте «Поморин» по 35 копеек за пачку. Мыло на витрине лежало всякого разного, но Лёнька выбрал «Земляничное» по 12 копеек за пачку и одеколон «Русский лес» в красивой бутылке по 1 рублю и 10 копеек за флакон.

Когда продавщица выставила перед парнями весь набор, то Василий удивился:

— Зачем тебе этот «Русский лес»? Вон смотри — он указал на одну из полок, — там «Шипр» есть. Он стоит 96 копеек за бутылку, да и в этой бутыляке его в два раза больше.

— Не, — отрицательно покачал головой Лёнька, — «Шипр» ни в коем случае.

— А чё так? — На лице Василия отобразилось неподдельное удивление. — Вон мой батя им всю жизнь мажется — и ничего. Всё нормально.

— Не могу я его запах переносить. Тошнит меня от него, — попытался объяснить Лёнька, но Василия это не убедило.

— И чего это тебя от него тошнит? — презрительно хмыкнул он. — Никого не тошнит, а его, видите ли, тошнит… Интеллигент что ли? — с ехидной усмешкой уставился он на Лёньку.

— Никакой не интеллигент, — отрезал Лёнька, ему уже стала надоедать придирчивость всезнающего Васьки. — Просто как-то бичуганы дали мне его попробовать, так меня сутки полоскало, а потом месяц всё воняло этим поганым «Шипром».

— А-а, — с видом знатока протянул Василий, — тады ясно, — и отстал со своими советами.

Лёнька расплатился за покупку. Продавщица завернула всё купленное в лист плотной коричневой бумаги, а он уложил пакет в сетчатую авоську, специально прихваченную для этих целей.

Тут же на втором этаже Лёнька выбрал себе в трикотажном отделе хлопчатобумажные носки по 35 копеек за пару и, завершив все покупки, они вышли на Ленинскую.

На трамвайной остановке, напротив кинотеатра «Уссури», дождались попутного трамвая и проехали до площади железнодорожного вокзала одну остановку.

На вокзале в камере хранения Лёнька забрал сумку с вещами.

Хорошо, что он пошёл в ГУМ и камеру хранения с Василием, где-то в глубине души радовался Лёнька, потому что с покупками и сумкой, он бы сам едва бы справился.

А тут Василий подхватил покупки, а Лёнька — сумку. Вот так вдвоём, весело болтая, они вернулись на судно.

Глава десятая

В каюте стоял ажиотаж. Миша с Сергеем куда-то собирались. Снотворного состояния, царившего в каюте, когда Лёнька с Василием её покидали, как не бывало.

— Чё случилось? — поняв серьёзность обстановки начал допытываться у них Василий.

— Да отстань ты? — отмахнулся от него Миша, а Сергей, с удивлением посмотрев на Василия, буркнул:

— Чё, не помнишь, что ли? Второй же собрался на стоянке поршень дёргать.

— Уау, — стукнул себя ладонью по лбу Василий, — как же я об этом забыл! — и, забросив Лёнькину авоську к нему на койку, начал лихорадочно переодеваться.

— А ты чё не переодеваешься? — мимоходом задал он вопрос Лёньке.

— А куда? — Лёнька никак не мог понять нервозности парней.

— Куда-куда, — передразнил он Лёньку. — Второй механик будет с рембригадой поршень на главном двигателе дёргать и сказал, чтобы мы были на моточистке. Ему надо до нуля все работы сделать. Ведь завтра же отход и оба двигателя должны быть готовы к отходу.

— А это обязательно там быть? — продолжал допытываться Лёнька.

— Ты чё такой деревянный? — раздражённо отреагировал на его тупость Василий. — Хочешь иди, а хочешь — нет. Тебя палкой туда никто не гонит. Мне, например, просто интересно, как это всё делается. Вот поэтому я и иду. Серёге с Михой тоже, — и, посмотрев в их сторону, Василий, ища у них подтверждения, спросил: — Интересно ведь?

Но те не обратили на Васькин вопрос внимания, продолжая молча переодеваться.

— Во! Видишь! — гордо подтвердил Васька. — Им тоже интересно.

Лёньке не хотелось выглядеть белой вороной среди новых знакомых и он, раскрыв сумку, достал старые хэбовые брюки, куртку и рабочие ботинки.

Посмотрев на его экипировку, Василий удивился:

— А чё это у тебя за куртецон такой блатной? — и указал на куртку, в которую облачился Лёнька.

Такие куртки их роте выдавали на первом и втором курсах. Синие, хлопчатобумажные, с отложными воротничками и длинными рукавами на манжетах они носились на выпуск.

Длина курток ниже пояса и вдоль всего низа шёл пристроченный поясок. Застёгивались они с самого низа до ворота на пуговицах, а под ворот всегда надевался чёрный галстук.

Но сейчас Лёнька галстук не собирался надевать, а куртка у него потому и осталась, что он исхитрился не сдать её при получения новой формы на втором курсе.

Куртка когда-то имела ярко синий цвет, а сейчас после многочисленных стирок синева на ней значительно уменьшилась, и она имела вид прополосканной в синьке тряпки.

После Васькиного вопроса Лёнька осмотрел себя и пожал плечами:

— Чё, позорная что ли? — и в оправдание своего вида, попытался объяснить: — Рабочая форма у нас такая была, но сейчас её заменили и выдают такую же, как и у вас, — и он указал на Василия.

Василий с друзьями надели для работ обычные синие, как у матросов ВМФ, хэбовые фланки с такими же брюками.

— Не у вас, а теперь уже у нас, — с ехидцей поправил его Васька. — Но, сойдёт и так.

Из коридора донеслись возбуждённые голоса ребят, поэтому дискуссию по поводу Лёнькиной одежды прекратили, и парни вышли в коридор.

Лёнька последовал за остальными. На него внимания никто не обращал, поэтому всей толпой по многочисленным коридорам и трапам они вереницей спустились ко входу машинного отделения.

Перед входом в него располагалась раздевалка с многочисленными металлическими шкафами и скамейками, где мотористы и механики могли посидеть, передохнуть или перекурить.

Не задерживаясь, парни быстро входили в машинное отделение, переступая высокий комингс входной двери.

Мощный поток тёплого воздуха, идущий из недр машинного отделения и несущий с собой запахи масла и разогретого металла, обдал Лёньку и взъерошил волосы на голове. Вдохнув столь непривычный для себя запах, он оказался совсем в другом мире.

Под ногами вместо привычного пола, покрытого линолеумом, оказались воронёные плиты, прикрученные ярко-жёлтыми шурупами к обрешетнику, выкрашенному зелёной краской.

Пути, ведущие к крутым трапам, ограждались леерами, выкрашенными в белый цвет с отполированными до блеска стальными поручнями. Так что, спускаясь по трапам, приходилось крепко держаться за поручни, чтобы не загреметь вниз.

Парни же применяли скоростной метод спуска. Ухватившись ладонями за поручни и, подогнув ноги, они быстро съезжали вниз, мягко амортизируя на нижестоящей платформе.

Лёнька последовал их примеру. Взявшись обеими руками за поручни, он опёрся на них локтями, подогнул ноги и проехал над ступеньками трапа, ощутив от соприкосновения с металлом только свист в ладонях. Поручни за многие годы эксплуатации судна настолько отполировались руками членов машинной команды, что от соприкосновения с ними на ладонях Лёнька даже не ощущалось жжения. Он невольно взглянул на ладони и, поднеся их к носу, ощутил непередаваемый запах металла, начинающий ему уже нравиться.

Через пару метров находился следующий трап, который он так же легко преодолел.

Конечная цель бега — платформа между двух главных двигателей, с возвышающимися светло-зелёные корпусами по обе сторон от неё.

Парни столпились на платформе в ожидании приказов.

Лёнька ещё полностью не мог понять зачем они здесь и что собираются делать. Он только крутил головой и с любопытством осматривал место куда попал. А здесь стоило на что посмотреть.

От платформы крышек главных двигателей вверх шла шахта машинного отделения.

Раньше, когда Лёнька тайно пробирался в машинное отделение на траулерах, он уже видел такое. Но здесь всё выглядело больше и солиднее.

Переборки шахты выкрашены в белый цвет, а сама она освещалась многочисленными лампами дневного света. Так что создавалось впечатление, что он оказался в большом и светлом храме. Только в храме стояла бы тишина и витал аромат ладана, а здесь слышался надсадный гул вентиляторов, гнавших тёплый воздух, пропитанный запахом нагретого металла и масла.

По периметру шахты располагалось несколько ярусов площадок, и Лёнька непроизвольно сосчитал какой же «этажности» машинное отделение. Получилось шесть.

Шахта прикрывалась сверху двумя большими стальными листами с многочисленными иллюминаторами. Сейчас они находились в полуоткрытом состоянии, а приглядевшись, сквозь них Лёнька даже разглядел синее вечернее небо.

Вокруг всё блестело и сверкало. Чувствовалось, что для наведения такого порядка, здесь кто-то приложил хозяйскую руку. Даже площадка, где стояли парни и предполагалось провести работы, мотористы покрыли брезентовым полотном и разложили на нём инструменты и различные приспособления. Как понял Лёнька, это они сделали, чтобы не разносить по машинному отделению грязь от ремонта.

Два человека, взобравшись на крышку одного из главных двигателей, что-то откручивали на ней. Ещё несколько человек выслушивали высокого стройного мужчину с копной слегка посеребрённых сединой волос.

Мужчина, одетый в видавшую виды, хорошо выстиранную спецовку, что-то энергично объяснял окружавшим его людям.

Закончив разговоры с подчинёнными, седовласый подошёл к сгрудившимся курсантам.

Осмотрев их, он, не напрягая голоса, степенно начал:

— Так, парни. Я вижу, что вы готовы переборки проломить и леера в дугу загнуть, но делать этого сейчас не надо. Ваша задача — это не мешать, а помогать и мотать на ус то, что мы сейчас будем делать. А вот во время этой помощи вы будете только чётко выполнять всё то, что вам будут говорить мотористы, — и кивнул себе за спину в тот район, где мотористы начинали работы на крышке одного из главных двигателей. — Я понимаю, что вы будущие инженерА, но знайте и запомните, что настоящего механика из инженера никогда не получиться, если он не начинал с самых низов и не познал вкус мазуты. — Седовласый ещё раз осмотрел притихших курсантов, стараясь понять, насколько до них дошли его слова и продолжил: — Я тут уже определил фронт работы. Мотористы знают его, так что прикрепляю вас к ним и, пожалуйста, следуйте только их указаниям. И главное! Никакой самодеятельности. — При этих словах седовласый повысил голос. — Делайте только то, что вам скажут.

Шум от работающих дизелей, доносившегося из соседнего помещения, не мешал седовласому говорить, поэтому он даже не повышал голоса.

Лёнька впитывал каждое слово говорящего, понимая, что это его самый главный начальник на сегодня.

Он стоял рядом с Мишей Коротковым, молча выслушивающего инструктаж, как и вся группа практикантов. Толкнув Мишу в бок, Лёнька шёпотом поинтересовался:

— А это кто? — кивнув на говорящего.

— Второй механик это, Николай Васильевич, — едва раскрыв губы, прошептал в ответ Миша.

— А-а, понял, — согласно закивал Лёнька, а второй механик тем временем продолжил:

— Так Сергей, — обратился он к старшине Котову, — распредели людей по два-три человека для каждого моториста и сейчас будем дёргать поршенёк, — и, осмотрев, оживившийся народ, уже громче добавил: — Всем соблюдать технику безопасности, которую я вам тут долдонил целый месяц и, чтобы каждый спустился к конторке и расписался там в журнале.

Парни, послушавшись приказа, начали спускаться вниз, а Лёнька, ещё не зная, что ему делать, остался стоять один.

Увидев его, у второго механика с удивлением вырвалось:

— А это что тут у нас за интеллигент такой? — и повернулся к Котову.

— А это наш новый практикант, — начал пояснять ему Сергей, — он только сегодня прибыл.

— Та-ак, — в раздумье протянул второй механик и решительно закончил: — А ну ка немедленно дуй отседова, и чтобы я духу твоего тут не чуял. Не хватало мне тут ещё инциНдентов всяких. Мало того, что Витьке на вахте третьего ноготь сорвало, так мне ещё смотри за этим интеллигентом, чтобы ему бóшку не снесло.

Лёнька понимал, что теперь кличка «интеллигент» из-за его выпендрёжной куртки прилепится к нему навсегда и, стараясь не возражать и не заострять на себе дальнейшего внимания второго механика, понуро побрёл к трапу, ведущему в раздевалку.

Значит, не суждено ему увидеть, как будут «дёргать» поршень на главном двигателе, с горечью начинал осознавать он, а ему так хотелось это увидеть…

Но какое-то внутреннее чувство воспротивилось в нём и, воровато оглянувшись, он, вместо того чтобы подняться до второй платформы и выйти из машинного отделения, перешёл на противоположный борт и затаился там.

Со своего места наблюдения он прекрасно видел, что делается внизу.

Неожиданно за спиной послышался грубый голос:

— А ты чё тут делаешь?

От неожиданности Лёнька даже вздрогнул, но, обернувшись, увидел невысокого коренастого парня, нагло разглядывающего его.

Поднявшись с корточек и справившись с секундным замешательством, он с вызовом ответил:

— А тебе то чё? Сижу тут себе и смотрю…

— Чё, сачкуешь, что ли? — с ехидной усмешкой продолжил допрос коренастый. — Все вкалывают, а ты тут тыришься?..

— Не тырюсь я, а просто сижу, — Лёньке надоело оправдываться перед неизвестным контролёром, и он пояснил: — Я только сегодня пришёл на судно и технику безопасности не прошёл, поэтому второй отправил меня из машины, а я только хочу посмотреть, как поршень будут дёргать. Чё, нельзя что ли? — уже начал напирать он на коренастого. — И вообще, кто ты тут такой, чтобы что-то запрещать?

— Почему нельзя? — сразу пошёл на попятную коренастый. — Смотри, если нравиться, только ко мне в котельную не суйся. Второй запрещает мне отвлекаться на вахте, — чувствовалось, что коренастый уже настроен на миролюбивый лад и, поняв это, Лёнька протянул ему руку:

— Лёня, — коренастый в ответ, обтерев ладонь о брюки спецовки, мирно представился:

— Колян.

— Ты чё, Коля, вахту тут стоишь, что ли? — Лёнька кивнул на раскрытую дверь, откуда появился коренастый.

— Ага, — подтвердил Колян, — стою. Ещё часик с лишним осталось, — он поднял руку и взглянул на ручные часы.

— Ну стой, а мне тут всё интересно. Понимаешь, первый раз такое вижу и не хочу пропустить, — откровенно поделился с Коляном Лёнька.

— Ладно, смотри, — как, какой-то очень большой начальник, разрешил ему Колян и, облокотившись на леера уставился вниз.

А там события разворачивались своим чередом.

Парни, ковырявшиеся на крышке, вытащили огромную форсунку и куда-то унесли её. О том, что это форсунка, Лёнька догадался сам, хотя всезнающий Колян, пытался ему объяснять всё происходящее внизу.

Слушая в пол-уха болтающего Коляна, Лёнька с интересом смотрел за ходом работ.

Двое парней установили на гайки крышки огромный ключ и начали по нему бить здоровенной кувалдой, стараясь их открутить.

Одну за другой они откручивали гайки и устанавливали их на шпильки соседней крышки. Лёнька понял эту хитрость. Это, чтобы в дальнейшем их не перепутать. Им как-то на лекции по технологии металлов говорили об этом. Теперь он видел это воочию.

Когда все гайки открутили, второй механик взял в руки пульт и грузовой кран, установленный над главными двигателями, поехал к разбираемой крышке.

Крышку с помощью специальных крючков краном сняли и поставили на кукую-то треногу. К ней тут же подошли курсанты и под руководством моториста принялись её чистить.

Тут снизу начали громко кричать. Колян пояснил Лёньке, что это второй механик что-то приказывает мотористам, работающим в картере. В каком картере и что такое картер, Лёнька пока не знал, но вида о своём профанстве Коляну не подал, а по-прежнему на каждое его замечание или объяснение кивал.

Тем временем крики стихли и, зацепленный специальным кольцом поршень под команды: «Вира по-малу, вира мать твою и т.д и т.п», начал вылезать из цилиндровой втулки.

Лёнька и раньше видел поршни, да и сам несколько раз участвовал в переборках мотоциклетных двигателей, но таких громадин, он ещё никогда не видел.

Чёрный от копоти и нагара поршень медленно появлялся, блестя боковыми поверхностями. А когда его полностью вытянули из втулки, то отвезли в сторону и установили в специальное приспособление.

Тут на него вновь накинулись курсанты с мотористами для очистки от нагара и дальнейших замеров. Это уже Лёньке до малейших подробностей дотошно объяснял Колян.

Дальше прятаться и смотреть за происходящими событиями Лёнька не захотел, и поинтересовался у Коляна:

— А у тебя на вахте всё нормально?

Колян от его слов чуть не подпрыгну:

— Бляха-муха, а про котёл то я забыл, — и метнулся в открытую дверь, откуда недавно появился.

Лёнька прошёл за Коляном и оказался в большом помещении, где по середине стоял непонятный ему круглый агрегат, выкрашенный серебристой краской.

Колян что-то «колдовал» с обратной стороны агрегата.

Неожиданно он спичками поджёг факел, сунул его в какое-то отверстие, нажал какую-то кнопку и дёрнул за рычаг с красной рукояткой. Внутри агрегата что-то загудело, из щелей пыхнуло чёрным дымом, а Колян, выдернув факел из отверстия, радостно прокричал:

— А куда ты на фиг денешься, влюбишься и женишься!

Его действия Лёнька абсолютно не понимал, поэтому с вытаращенными глазами смотрел на довольного Коляна:

— Чё радуешься-то? — удивлённо спросил он сияющего Коляна.

— Чё, чё? — передразнил его Колян. — Автоматика на запал форсунки полетела, так приходится разжигать его вручную. Электромех только завтра её получит в СМТО, а пар нужен сегодня, поэтому, чтобы держать его на марке, приходится чуть ли не каждые полчаса разжигать эту заразу, — и он ладонью шлёпнул по странному агрегату в виде улитки, выкрашенному в красный цвет.

— Понятно, — протянул Лёнька, хотя ничего толком из объяснения Коляна не понял.

— Ну, если понятно, то вали отседова, а то, если второй увидит посторонних в котельной, то влетит мне, — неожиданно важно заявил Колян, уперев руки в боки и нагло уставившись на Лёньку.

Лёнька понял, что Колян нагоняет себе цену и пыжится изо всех сил, чтобы показать свою значимость, но спорить не стал и вышел из котельной.

Осторожно пройдя вдоль переборок, чтобы его невзначай никто не увидел снизу, он вышел из машинного отделения и вернулся в каюту.

В каюте он сидел в гордом одиночестве, не зная, что предпринять.

На столе лежало несколько кусков хлеба с котлетами, принесёнными ребятами с обеда.

Устроившись у стола, он с удовольствием умял один из бутербродов и завалился спать. События сегодняшнего дня дали себя знать, поэтому в сон он провалился моментально.

Проснулся Лёнька от громких, возбуждённых голосов ребят, вернувшихся из машинного отделения.

Шторку на своей кровати, укладываясь спать, Лёнька задёрнул, поэтому то, что он находился на ней, никто не видел.

Громче всех возмущался Василий, не стеснявшийся в выражениях и отчитывающий Сергея с Мишей за то, что они долго очищали поршень от нагара.

На что те энергично оправдывались, объясняя это тем, что не нашли подходящего инструмента.

На что Василий напомнил им поговорку о неудавшемся танцоре, которому всегда что-то мешало. Переведя разговор в шутку, парни ушли в душ, а Лёнька вновь заснул, да так крепко, что даже не слышал, как вымывшаяся троица вернулась.

Глава одиннадцатая

Утром после завтрака Лёнька, как и все парни переоделся в рабочую одежду и спустился ко входу в машинное отделение.

В раздевалке уже сидели мотористы, участвующие вчера при моточистке поршня.

На вид все намного старше Лёньки. Парни молча сидели на лавочках и не спеша, молча курили. В раздевалке стояла относительная тишина, если её можно так назвать, из-за доносившегося через переборку машинного отделения шума работающих дизель-генераторов и воя вентиляторов.

Галдящая толпа курсантов тут же примолкла и тем, кому хватило места на лавочках, присели на них, а остальные выстроились вдоль шкафчиков для сменной одежды и молча чего-то ждали.

Лёнька вместе с Василием, Серёгой и Мишей тоже пристроились в уголке.

Ждать пришлось недолго.

В раздевалку энергичной походкой вошёл второй механик и, окинув взглядом собравшийся народ, поздоровался:

— Здорово, мужики! Как настроение?

В ответ народ нестройно прогудел:

— Доброе утро. Нормально, — или ещё что-то в этом роде…

— Ну, если нормально, то значит сегодня поработаем. — Бодро известил подчинённых второй механик. — Значит так, — начал он и, указывая пальцем на каждого присутствующего, извещая о предстоящем объёме работ, возлагающегося сегодня на него.

После того, как распределение работ закончилось, второй механик перевёл взгляд на Лёньку:

— А тебе и тебе, — кивнул он на молоденького паренька, скромно прячущегося за спины мотористов, — в машине делать пока нечего. Дуйте к деду и пусть он для начала ознакомит вас с ТБ. И только потом я допущу вас к работам, — посчитав, что инструктаж окончен, второй механик развернулся и направился ко входу в машинное отделение.

От такого приказа Лёнька застыл в недоумении, потому что сомневался, правильно ли он понял второго механика. Тем более, что термины ТБ и дутьё у какого-то старика, его смутили.

Зато второй механик, увидев, что Лёнька никуда с места не сдвинулся, остановился и громко возмутился:

— Чего стоим? Чего ждём? Что, непонятно, что я сказал?

— А куда идти-то? — в нерешительности разведя руками, удивленно хлопал глазами Лёнька.

— А-а-а, понятно, — усмехнулся второй механик и перевёл взгляд на Василия. — Давай-ка, Вася, отведи своих корефанов до деда, а то они до обеда будут блукать тут по коридорам или запрутся чёрт-те куда, — его слова вызвали дружный смех у окружающих, но второй механик резким жестом руки прервал его и серьёзно добавил: — А сам, чтобы тоже нигде не затерялся. Мухой туда и обратно. Будешь стармоту помогать вчерашний инструмент по местам крепить.

Услышав приказ, Василий пробубнил:

— А я чё, я ничё, — но увидев, что второй механик уже зашёл в машинное отделение, махнул Лёньке и нерешительному парнишке рукой: — Пошли до деда, парни.

По пути Василий объяснил, что дедом зовут старшего механика и он должен с вновь прибывшими провести инструктаж по технике безопасности. Оказалось, что парнишку зовут Витёк и он после первого года обучения в шмоньке, как и Лёнька, прибыл на практику.

Лёнька, узнав, что Витёк из шмоньки, почувствовал себя на голову выше этого салаги Витька. Ведь в Школе морского обучения (в обиходе — шмонька) обучались пацаны сразу после школы или после армии. Выпускались они мотористами или матросами, а Лёнька-то выпустится инженером-механиком после окончания училища и мотористы будут у него в подчинении. Тем более, что по виду Витёк относился к бывшим школьникам и армии не нюхал. Значит, тем более — салага.

Если бы Лёнька сам искал каюту старшего механика, то вряд ли бы нашёл её с первого раза, а с Василием они через пару минут подошли к ней.

Постучав в косяк открытой двери, Василий просунул голову за порог.

— Разрешите, Юрий Николаевич? — осторожно поинтересовался он.

— Кого это там принесла нелёгкая? — недовольно послышалось из глубины каюты.

— Это второй механик прислал вновь прибывших на инструктаж по технике безопасности, — Василий кивнул на Витькá и Лёньку, молча стоявших у него за спиной.

— А-а-а, — протянул старший механик, — звонил мне второй насчёт них. Подождите немного. Сейчас я занят. Ждите тут, — и указал Василию на порог двери.

Делать нечего, с начальством не поспоришь. Василию пришлось возвращаться в машину, а Лёнька с Витьком подпёрли переборку у каюты деда и остались ждать дальнейшего хода событий.

В открытую дверь Лёнька исподтишка рассматривал интерьер каюты. Он ни в какое сравнение не шёл с их каютой. Каюта деда — большая, просторная, с широкими окнами и палубой, покрытой коричневым паласом. Широкие диваны, обшитые светло-коричневой тканью, стояли вдоль переборок, отделанными панелями под дерево. Изящные бра с матовыми плафонами в виде раскрывшихся бутонов тюльпана, прикреплялись под самым подволоком к переборкам.

Около диванов расположился небольшой журнальный столик, окружённый шикарными низкими креслами, а в углу находился большой письменный стол, заваленный бумагами, в которых в это время копошился старший механик.

Лёнька видел только его круглую голову без единого волоска, да очки, свисавшие с кончика внушительного носа.

Дед и в самом деле, занимался какими-то сложными вычислениями, зарывшись в бумагах, поэтому Лёнька с Витьком молча ждали своей участи.

Наконец из каюты раздалось:

— Парни, вы чё там примолкли? Не свалили ещё?

— Нет, тут мы, — осторожно, как и Василий, Лёнька высунулся через порог, чтобы зафиксировать своё присутствие.

— Давай, заходите побыстрее, — увидев Лёнькину голову, приглашающе махнул рукой дед.

Парни осторожно вошли в каюту и молча застыли у одного из книжных шкафов, где за стеклянными дверцами виднелось множество папок с документами.

— Та-а-к, — протянул, оторвавшись от бумаг старший механик и внимательно осмотрел парней. — Начальник практики дал мне ваши документы. Так что кто из вас кто? — и пододвинув к себе толстую амбарную книгу, взял ручку и приготовился записывать.

Лёнька назвал себя. То же самое сделал и Витёк.

Записав их фамилии в журнал, стармех полистал во внушительного вида папке какие-то листочки и, удовлетворённо хмыкнув, поднял голову на парней.

— Вот что, ребятки, заниматься мне с вами некогда. Вот вам инструкции. Идите и читайте их. Через пару часов подойдёте ко мне, а я проверю, что вы там усвоили, — и протянул парням две небольшие потрёпанные книжечки.

Лёнька, вообразив себя за старшего, подошёл к столу и, приняв их из рук стармеха, замешкался.

— Чё застыл? — воззрился на него дед. — Идите и учите, — махнул он на Лёньку рукой и вновь уткнулся в очередную бумагу.

Подчинившись столь нелюбезно выданному указанию, Лёнька чётко развернулся на каблуках и вместе с Витьком вышел из каюты.

В нескольких метрах от каюты деда находилась выходная дверь на палубу. Лёнька обратил на неё внимание, когда Василий вёл их к деду.

Выйдя через неё, парни оказались на широкой палубе, устланной деревянными досками, отдраенными до светло-серого цвета. С интересом озираясь по сторонам, они прошли в сторону кормы.

Справа над самыми головами на специальных приспособлениях висели четыре шлюпки, накрытые сверху брезентовыми чехлами.

— Это мы сейчас на шлюпочной палубе, — по-деловому просвятил Лёньку Витёк. — Выйдем в рейс, так нам шлюпочные тревоги играть будут. У каждого будет своя шлюпка.

— Ага, — с пониманием кивнул головой Лёнька, но с нескрываемым сомнениям спросил у гордого Витька, дефилирующего впереди с задранным носом: — А ты откуда всё это знаешь?

— А нам в шмоне на занятиях об этом рассказывали и даже на таких шлюпках мы по заливу катались, — с гордостью начал рассказывать Витёк.

— Не катались, а ходили, — со смешком прервал гордеца Лёнька.

У них в училище таких шлюпок не было, поэтому Лёнька остановился, чтобы поподробнее их рассмотреть. Конечно, ему сразу вспомнились рассказы Лёхи о соревнованиях на ялах и их походах под парусами. С сожалением тяжело вздохнув, что всё это он знает только по рассказам, Лёнька продолжил идти за Витьком в сторону кормы судна.

В конце шлюпочной палубы находилась широкая площадка, в середине которой располагался бассейн. Да! Самый настоящий бассейн, выкрашенный изнутри нежно-голубой краской.

Вокруг бассейна стояли деревянные лавочки, а под тентом несколько плетеных из тонких прутьев кресел.

Оглядевшись, Лёнька расслабился и глубоко вздохнул, насыщенный морской утренней свежестью воздух. Делать ничего не хотелось, да и погода к этому абсолютно не располагала. На небе ни единого облачка. Солнышко уже начинало припекать. День обещался жаркий, но сейчас ещё ощущалась утренняя прохлада и небольшой ветерок с причала заставлял порой поёживаться.

Поэтому парни, подхватив кресла, переставили их в место, где ветерок не задувал, а ласковые лучи солнца так и призывали раздеться и позагорать, но инструкции, выданные дедом, к пляжному отдыху абсолютно не располагали.

Поэтому, устроившись в креслах парни занялись их изучением.

Лёньке подобная книженция в руки попалась впервые, и он с интересом и любопытством начал читать о премудростях, изложенной в ней.

Поразили слова: картер, переноска, льяла, ветошь, ГСМ, порядок подчинения и обязанности, предстоящие исполнять ему, как мотористу второго класса.

Почему им в училище об этом даже и словом не обмолвились? Всё математика, физика, химия, начертательная геометрия и прочее, и прочее, о чём в этой инструкции и словом не намекалось.

Вон, Витёк сидит, как кум королю, и всё ему понятно, а у него, у Лёньки, только волосы дыбом встают от каждого мудрёного слова.

А когда он дошёл до изучения обязанностей, то тут вообще пошёл тёмный лес, потому что кроме, как элементарных знаний для слесаря, Лёнька ничем не обладал, а мог только этой самой ветошью вытирать от пролитого ГСМ плиты.

То, что к работе в качестве моториста допускаются мужчины, достигшие 18-летнего возраста — он понял. Достиг уже, значит может.

Дальше пошли часы работы и отдыха, в которых он запутался. Кто и где и сколько должен отдыхать и работать — в голове от этих данных вообще всё пошло наперекосяк.

А когда он дошёл до того, что моторист должен знать о возможном контакте с вредными и опасными производственными факторами, то тут вообще запутался.

Ему легче было рассчитать напряжение на балке или составить эпюру моментов на ней, чем усвоить эти названия и условности, связанные с интригующими названиями механизмов и конструкций судна.

А от требований типа: безопасность перед началом работы, безопасность во время работы, безопасность в аварийных ситуациях, да ещё и безопасность по окончании работы, у Лёньки вообще опустились руки.

А когда он прочитал о том, что он ещё должен знать о Правилах оказания первой доврачебной помощи, то невольно вспомнились студенточки из медучилища, но там о правилах оказания медицинской помощи и речи не шло. Там больше происходили действия, предотвращающие оказанию первой медицинской помощи. Но, судьба его миловала при этих мимолётных встречах и этими правилами ему тогда не пришлось воспользовался.

Всплывшие в памяти моменты его расслабили, и он бесцельно разглядывал противоположный берег бухты Золотого Рога с его причалами, складами и снующими небольшими катеркам по акватории бухты. Благодатное солнышко чувствительно пригревало, и он начал проваливаться в сон, из которого его вывел окрик Витька:

— Лёнь! Ты чё, дрыхнешь, что ли? Харé учиться, потопали к деду. Два часа уже прошло.

«Ничего себе», — отметил Лёнька о быстро пролетевшем времени, взглянув на ручные часы и, стряхнув чары обволакивающего сна, резко поднялся с кресла.

— Пошли, чё Му-Му тянуть за хвост, — бодро пошутил он и добавил: — А не сдадим деду экзамен, так он нас на переэкзаменовку отправит, как двоечников, — и, хлопнув Витька по плечу, направился на левый борт.

Подойдя к каюте деда, Лёнька, как и прежде Василий, осторожно постучал о косяк двери и елейным голоском чуть ли не пропел:

— Разрешите?.. — застыв в полуприклонённой позе на пороге каюты.

Дед сидел в одном из кресел около журнального столика.

— А-а, это вы… — пробурчал он и, отставив недопитый стакан с чаем на журнальный столик, вяло махнул рукой. — Заходите.

Лёнька с Витьком осторожно пересекли рубеж каюты и истуканами застыли перед проницательным взглядом деда, даже не пошевелившегося при их появлении, продолжая вальяжно восседать в глубоком кресле.

Пробуравив огненным взглядом вошедших, дед потребовал:

— Ну, и рассказывайте, что вы там битых два часа долбили?

Лёньку от такого вопроса, как будто обухом по голове вдарило и он почувствовал, что стал примерно на полметра ниже. От такого ощущения у него не то что знания, подчерпнутые из долбанной инструкции, начали изливаться, а он вообще забыл, как его зовут и где он находится. Но взгляд деда упёрся в Витька и он ткнул в него пальцем.

— А ну, честно сознавайся, что должен знать моторист? — неожиданно громогласно потребовав от обалдевшего Витькá.

У того, итак, трясущегося от нервозности, после вопроса деда задрожали колени и вместо слов начало вырываться какое-то блеяние:

— Знать эти, ну, как их там, ну эти самые… А, — осенила его мысль, — инструкции для этих самых, ну… как его, ну… этих… да — механизмов. Вот…, — громко выдохнул Витёк и тыльной стороной ладони вытер пот со лба. — А ещё он должен, ну это…, как его… а-а… докладывать механику обо всём…

— Об чём обо всём? — подыграл ему дед, обалдевший от такого занудства Витька.

— Ну обо всём этом, ну… что он увидел…, — вытаскивал по слогам из глубины своей памяти Витёк.

— И о бабах тоже? — съязвил дед.

— Ну…, если они неправильно себя ведут, то тоже…, — продолжал мямлить Витёк.

От ответов Витька дед уже не знал, плакать ему или смеяться, но, подавив улыбку, серьёзно уточнил:

— И где это они себя могут неправильно вести? — и, приподнявшись на подлокотниках кресла, грозно вгляделся в потупившегося Витька.

— Ну, это… Там, — и Витёк решительно указал пальцем куда-то вниз.

— Где «там»? — У деда уже пропал весь грозный вид, и он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. — В каюте, что ли?

— Не-а, — отрицательно покачал головой, не потерявший серьёзности Витёк. — У прачечной, али на камбузе, — уже более отчётливо уточнил он.

— А-а, — дед, подавив спазм смеха, продолжил допрос. — И что там на камбузе?

— А там, если оборудование сламалася, то надо доложить, а самому лазить тудой не надоти, а то может оказаться травма али повреждения, — серьёзно пояснял Витёк, чётко выговаривая слова и покачивая головой при завершении каждой фразы.

— Так, с тобой всё ясно, — дед махнул рукой на замолкшего Витька. — Теперь с тобой разберёмся, курсантик ты мой дорогой. А вот, если какую-нибудь тётю-мотю шандарахнуло током при неисправном оборудовании на том же самом камбузе, а до механика, которому ты должен доложить, как только что пролепетал нам тут твой лепший кореш, далеко и тётя-мотя может кони двинуть. Что ты будешь делать тогда?

Лёньке навсегда запомнилось одно из пламенных выражений своего командира роты: «Что ты мне тут всё мямлишь? Ты курсант или где? Запомни раз и навсегда: ответ должен быть чётким и ясным, чтобы он не вызывал никакого сомнения в твоём понимании данного предмета, даже если ты в нём ни черта не соображаешь».

Поэтому Лёнька с пол оборота начал звонко тарахтеть:

— Оказывающий первую помощь должен обесточить оборудование. Затем уложить пострадавшего и расстегнуть на нём одежду, — при этих словах стармех фыркнул:

— И насколько ты собрался расстёгивать одежду на тёте-моте?

— хитро посмотрев на тарахтящего Лёньку.

С полной серьёзность восприняв подсказку деда, Лёнька продолжал скороговоркой выдавать:

— Достаточно для создания притока свежего воздуха и приступить к искусственному дыханию рот в рот…

— Так, — прервал Лёньку стармех с улыбкой, — с тобой тоже всё ясно. Особенно про искусственное дыхание рот в рот, — при этом дед довольно усмехнулся, но неожиданно выражение его лица изменилось и на парней уже смотрел не добросердечный дядечка, а требовательный старший механик. — А теперь слушайте сюдой внимательно, голубочки вы мои ясноглазые. После окончания практики я тут с вами вот так вот, лялякать тут не буду, а буду требовать и только требовать то, что написано вот здесь: — при этом он потряс над головой задрипанными книжками с инструкциями для моториста второго класса. — А сейчас, быстро расписались вон там, — и указал на письменный стол, где лежала открытая амбарная книга.

Парни безропотно поставили в ней подписи и дед разрешил им идти, конечно, по-своему:

— А сейчас дуйте к Здору и скажите ему, чтобы он содрал с вас три шкуры, но обязанности ваши должны отскакивать у вас от зубов. Ясно? — Дед обдал онемевших практикантов испепеляющим взором, которому позавидовал бы и Змей Горыныч и махнул им рукой, чтобы они выметались из каюты.