Бесплатный фрагмент - Девушка, которая хотела написать книгу о войне

Глава 1

Охотиться господин Крабат не любил: глупо убивать зверей, которых ты не станешь потом есть. Но ещё с 1856 года завёл привычку бродить по Рудным горам в охотничьем костюме, с ружьём на плече, когда хотелось прогулок в уединении. Дождь господина Крабата не смущал: мёрзнуть он не мёрз, а от неприятного ощущения мокрого белья даже в дни, когда любая ложбинка на пологих склонах превращалась в бурный ледяной ручей, защищали хорошие дорогие плащ и сапоги.

Лето выдалось на дожди богатым. Уже сходил со склонов один сель, хотя и не такой большой, как тот, что разрушил три года тому назад замок фон Адлигарбов. Холодное, мокрое утро своей бесприютностью вносило мир в душу господина Крабата. Тянуло выпить.

Князь остановился, чтобы достать и приложить к губам флягу с крепкой и сладкой домашней наливкой. Закручивая пробку, чуть склонил голову. Так и есть. Сквозь шум дождя до острого слуха Его Высочества доносилось скуление. И многолетний отцовский опыт не позволял усомниться в том, что звук исходит из человеческого горла. Не очень большого. Не очень далеко от князя.

Господин Крабат пошевелил носком сапога пучок жёсткой травы, вцепившейся в каменистую кочку, и неторопливо пошёл на звук, расплескивая булькающие под дождём лужи и спотыкаясь о невидимые камни на их дне.

Скалистый выступ на крутом участке склона показался быстро. Был он небольшой, с мужской зонт. Водные потоки пока не тронули пятачок холодной твёрдой земли под выступом, и на этом сухом клочке скорчилось в обнимку с туристским рюкзаком существо. Джинсы, курточка, кроссовки — пол существа определить было трудно. С возрастом было легче, по размерам угадывался подросток лет двенадцати-четырнадцати. Чуть младше Йоцо и Канторки.

Существо повернуло лицо — конопатое, курносое, в очках с толстой оправой — и князь, не без колебаний, постановил считать его девочкой. Девочка не плакала. Она положила щёку на грубую ткань рюкзака, закрыла глаза и с наслаждением подвывала, полностью отдаваясь звуку, исходящему из её горла.

Господин Крабат на всякий случай повёл носом, но волками не пахло. Зато стало ясно, что существо — действительно девушка. В период овуляции, кстати.

— Добрый день, — сказал он по-немецки.

Девочка открыла глаза — зелёные, с рыжим ободком, с сильно расширенными зрачками близорукого человека. Вяло ответила:

— Здрасьте…

— Что вы здесь делаете?

Девочка моргнула и сказала просто:

— Страдаю.

Порыв ветра дёрнул охотничий плащ, сплющил о землю мокрую траву и вбросил с ведро холодной воды под уступ. Девочка взвизгнула. Очки стали почти непрозрачными от частых капель, джинсы промокли насквозь.

Князь поморщился.

— Вставайте. Отсюда надо уходить.

— Куда? Там же мокро…

Девчонка сняла очки, принялась вытирать их выпростанным из-под курточки подолом майки. Без очков, как ни странно, стало заметно, что она старше. Может быть, даже взрослая.

— Здесь сухо тоже будет недолго. Идёмте, рядом есть хижина.

— Чья? — поразилась незнакомка.

— Моя.

Девушка вздохнула и вылезла под дождь. Стало видно, что ей вряд ли меньше шестнадцати, просто она — ростом невеличка.

— А рюкзак?

— А кто его украдёт? Это же Рабенмюле, самая низкая преступность в Европе. Я читала.

— Вы его потом найдёте?

— Я постараюсь. А сейчас я замёрзла просто и устала. Если я его надену, я умру.

Говорила девушка без драматизма и ясно было, что умирать она не собирается. Но и рюкзак нести тоже. Господин Крабат поднял его, закидывая на свободное плечо:

— Идите за мной, постарайтесь не упасть. Высушиться легко, отстираться труднее.

— Ой, вы милый, — сказала девушка. Судя по звукам, от князя она не отставала, постоянно держась в пределах двух метров.

Господин Крабат придержал дверь, и девушка юркнула под его рукой.

— Ой, тут темно!

Князь подтолкнул её рукой и вошёл следом. Скинул к ногам рюкзак. Девушка продолжала стоять неподвижно, даже не пытаясь вытереть очки. Князь взял её ладонями за плечи и буквально переставил ближе к скамье у стены, надавил, усаживая.

— Сейчас я разведу огонь, и станет светлее.

Очаг в хижине или, как сказал бы саксонец, каминчик, по старому лужицкому обычаю, был сложен в самой середине, круглый, похожий на колодец с дыркой в боку возле самого пола. Господин Крабат сбросил возле двери плащ, огляделся, высматривая ящик с поленьями и щепой. Споро развёл огонь, в трубе весело загудело. Ёмкость с водой, джезва, ларь с кофе и другими припасами — всё было на своих местах, как князь и любил. Не на своём месте была только незнакомка.

— Переодевайтесь, я не буду смотреть. Рюкзак возле двери. Как вас зовут и откуда вы здесь взялись?

— Лиза фон Мореншильд, — незнакомка уже шуршала вещами. — Я из Хювинкяа приехала.

Князь, не прерывая движения, не подняв головы, плавно переместился так, чтобы между ним и гостьей оказался очаг.

— Далеко вас занесло из Финляндии… Мимо Дрездена промахнулись?

— Нет. Я по партизанским местам хожу. Интересно! А вас как зовут?

Князь прищурился, разглядывая сквозь огонь голую — и вполне оформившуюся, как стало ясно — фигурку. Фон Мореншильд вскинула на него взгляд и тут же, ойкнув, нырнула за рюкзак.

— Вы же сказали, что смотреть не будете!

— Обманул, — рассеянно ответил господин Крабат. — Я никогда не становлюсь спиной… К людям.

Кофе забурлил. Князь заставил себя опустить глаза на джезву, потянуть её прочь с каменного бортика. У двери торопливо шевелилось. Князь отступил к столику, почти наощупь снял с полки кружку и вылил туда кофе.

Фон Мореншильд прошлёпала мокрыми босыми ногами к очагу, пристроила у бортика кроссовки и застыла, пытаясь понять, как развесить сушиться вещи.

— Налепите на колоколец, — посоветовал князь. Лиза посмотрела с недоумением, явно не понимая, что имеется в виду колпак над очагом, переходящий в трубу. — Ладно, дайте я… Держите кофе, вернитесь на скамью.

Боязливо поглядывая на хозяина, девушка приняла кружку и отступила.

— Вы странный… Почему вы не говорите, как вас зовут?

— Зовите меня господином Мёллером, рантье.

Трудно было распознать, ломает она комедию или действительно не узнала самого известного мужчину Лужицкой Республики. Можно было бы понять, подойдя поближе и вдохнув запах кожи, но князь предпочёл не рисковать. Вынув из кармана телефон, он быстро набросал сообщение на дежурный номер своих безопасников: цифровой код, понятный только кругу избранных. К числовым шифрам у князя была слабость.

— Очень приятно, — девушка отхлебнула кофе и тут же сплюнула обратно в кружку. — Обовэ, я явык обожгва! Обовэ!!!

Она вскочила, роняя кружку на пол. Хижину встряхнуло.

— Фто это?! Вемлетряфение?!

— Сель сошёл, — господин Крабат нахмурился. — Тут бывает иногда.

Три года назад такой сель разрушил замок, выкупленный им у фон Адлигарбов. Не упуская гостью из вида, князь переместился к одному из окон, прислушался. Осторожно приоткрыл ставень, ругнулся под нос.

— Вдефь дамы, — сообщила фон Мореншильд.

— А там — разгул стихии. При том, что у нас нет запасов еды.

Точнее, у него-то еда есть. Но ей такая не годится. Об этом он вслух говорить не стал.

— Это надолго?

— В прошлый раз было на три дня…

Телефон пикнул. Князь кинул взгляд на экран. Число, понятное только ему и ближайшим к нему.

— …Но вышвырнуть вас с моей земли я надеялся скорее.

— Ва фто?!

— Гостей не люблю. Ещё кофе?

— Вы фертофки, фертофки фтранный. У меня явык обоввон, и мне холовно.

— Плед в ларе под скамейкой.

Закутавшись, фон Мореншильд села прямо на пол возле очага и привалилась спиной к камням. Рост позволял ей это сделать, не опасаясь угодить волосами в огонь. Господин Крабат подобрал кружку с пола и поставил на стол, к джезве. Единственное немецкое слово, которое ему когда-либо действительно нравилось — die Ordnung, порядок. Всё должно было быть под контролем. Князь нахмурился, полный неприятных чувств к тому, что должен сейчас сделать. Безопасность важнее галантности. Батори был галантен — и чертовски беспечен — и где сейчас он и его Империя?

Выхода не было. Господин Крабат наполнил лёгкие воздухом, как всегда перед тем, как начать чаровать. Хорошо знакомое, чуть болезненное ощущение наполнения своей волей чужого человека. Под пледом дёрнулось девическое плечо.

— Отвечайте честно и прямо. С какой целью вы приехали в Лужицкие горы, есть ли у вас оружие любого типа, какое именно оружие в наличии?

Девушка выпрямилась и воззрилась — другого слова просто не подобрать — на князя с изумлением. Очки ей помогали мало, она щурилась, пытаясь разглядеть лицо мужчины.

— Нифево фебе, какой тон, вы кто такой вообфе, меня допрафывать? Вы мне папафа? Нет! И не мув, я бы вапомнила, ефли бы у меня мув был такой толфтый и фтарый!

Господина Крабата продёрнул холодок. Нет, девчонка точно не волчица, хотя хамить умеет не хуже цыганок. Но чары на неё не действуют. Или их что-то рассеивает? Он нашарил в кармане пиджака и выудил за цепочку кулон крови. После упокоения Батори, кажется, предпоследний из некогда существовавших, если только новая императрица не сообразила оставить простенькое украшение себе. Сделал несколько шагов к фон Мореншильд, остановился, покачивая кулоном так, чтобы рубиновые искры плясали в кровавом камне, привлекая взгляд сидящей девушки. Чуть подержал, убеждаясь, что гостья видит камень и следит за ним. Снова набрал воздуха в лёгкие.

Моя воля — твоя воля. Повинуйся, возьми тебя ведьма.

— Отвечайте… Честно и прямо…

Фон Мореншильд дослушала до конца, удерживая на лице равнодушно-вежливую мину, но князь чувствовал, как расходится от её кожи запах страха. Да она, поди, решила, что имеет дело с маньяком.

А я, я тогда с кем дело имею?

— Я плохой гипнотизёр. Но иногда пытаюсь. Не обращайте внимания…

Кулон легко скользнул на своё обычное место.

— Э-э-э, — самым светским тоном ответила фон Мореншильд. — Мне кавэтфя, профтите, у вас офень дурные манеры. Давайте так не будем.

— Прошу прощения. Наливки?

— Иввините, нет. Вдруг вы меня рефыли опоить и, ну, это.

— «И, ну, это» мужчина моей комплекции может сделать и с трезвой девушкой.

— Я вам глава выфарапаю.

— Это вряд ли. Впрочем, успокойтесь, я — почтенный отец троих детей. Не маньяк.

— Будто маньяки не могут равмноватьфя…

Князь пожал плечами, прошёлся по хижине, подложил дров в очаг. Отпил немного наливки сам.

— Вообще, — сообщил он в воздух, — алкоголь калориен. Особенно сладкий.

— Давайте фитать, фто я на диете, — сдержанно отозвалась фон Мореншильд. Господин Крабат ей не нравился. Она не нравилась господину Крабату тоже.

— Так какими судьбами в наших краях?

— Я раввелафь.

— Мои соболезнования, я тоже. Тем не менее, я у себя дома, а вы — у меня. Понимаете разницу?

— Дайте вэ рафкавать! Я рафкавываю, вы перебиваете. Откуда у ваф такие дурные манеры?!

Князь пожал плечами. Девушка некоторое время сердито на него щурилась, потом продолжила:

— Когда я только выфла вамуф… Второй рав… Я офень хотела изуфять партизанфкое двивэние в лувытьких горах. И попрофила фон Моренфыльда, ковла такого, купить мне домик в Рабенмюле. Но фё не фобиралафь и не фобиралафь приехать. А теперь раввелафь и рефыла, наконеть, напифать книвку.

— Книжку?

— Ну да.

— Вы что, писательница?

— Ну, нет. Но нитего не мефает мне нафять. Я внаю, фто могу напифать эту книгу! И фто её обявательно кто-то долвэн напифать!

Господин Крабат успел набрать очередное сообщение. Числового кода на такой случай не было, но князю было слишком уж интересно, каким образом в Рабенмюле кто-то по фамилии на «фон» мог купить дом так, чтобы ему об этом не доложили.

— А что случилось с первым мужем? — рассеянно спросил он.

— Раввелафь.

— Сколько вам вообще лет?

— Двафать фэфть.

— И за восемь лет совершеннолетия только два мужа? Что так мало?

Фон Мореншильд обиделась. Поджала маленькие розовые губы, вздёрнула короткий носик.

— Фейфяф так мовно. Любят люди друг друга, вэняфя. Не любят, равводяфя. Какой кофмар, да?

— Я за семейные ценности. Но в чужую жизнь лезть не буду. Не мне вас судить, конечно.

— Да вот именно.

Они замолчали. Кажется, девушка задремала, когда господину Крабату пришло сообщение о том, что в Рабенмюле госпоже фон Мореншильд действительно принадлежит дом, зарегистрированный, по новым правилам Великой Германской Империи, на её девичью фамилию Дрентельн. И что оная госпожа Дрентельн-в-девичестве пока как жительница Рабенмюле не зарегистрирована и пребывает в городе по трёхдневному туристическому пропуску.

Господин Крабат ответил цифровым кодом, означающим рекомендацию сообщить некоему лицу, что оно находится в недельном медицинском карантине, и тщательно проверить оное лицо на следы внешней или внутренней магии.

— Ох, давайте фою наливку, — сказала тут же фон Мореншильд, открывая глаза. — Хоть я ваф не так боятьфя буду, опять вэ наркоф. В вывоте буртит, фил нет.

— Успокойтесь уже, вы меня не возбуждаете. Я предпочитаю женщин, больше похожих на женщин.

— Вот тут обидно быво, — прокомментировала гостья, принимая фляжку. — Там фытруфов нет? У меня на фытруфы аллергия.

— Местный продукт. Никакой экзотики, — заверил князь.

— Ой, — сообразила гостья (похоже, это междометие было её любимым словечком). — А вы ведь флавянин!

— И горжусь этим. Кстати, попробуйте говорить нормально. Мне кажется, язык уже в порядке, больно не будет.

Про себя князь решил, что, если фон Мореншильд не преуспеет, то он найдёт любой способ её заткнуть. Слушать бесконечные пришепётывания было уже невозможно.

— Хоро… шо, — неожиданно послушно отозвалась девушка. — Так вы, наверное, участвовали в Сопротивлении? А расскажите что-нибудь о войне! Так интересно послушать от очевидца!

— В войне, госпожа фон Мореншильд, нет ничего интересного, — сухо ответил князь. — Сначала на столбах качаются трупы славян. Потом на столбах качаются трупы немцев. В окна на них глядят дети, которых родители не выпускают из дома. Дети кричат и писаются во сне. А ещё мужчины насилуют женщин. Немцы славянок. И славяне немок. И славяне славянок, из своего партизанского отряда, потому что всё равно помирать. И немцы немок с соседних улиц, потому что а пусть они поднимают боевой дух своим солдатам. Война — это когда больше нет масок, и ты видишь, что другой такой твари, как человек, земля ещё не родила. Ни зверей. Ни упырей. Они с человеком не сравнятся. Если вздумаете писать книжку, не забудьте вписать и это.

Фон Мореншильд нахохлилась и замолчала. А потом вдруг начала рыдать, тихо, но в голос, не пытаясь вытереть лица от слёз и громко шмыгая носом.

— Да что такое, господи ты боже мой… — князь нашарил в одном из карманов чистый платок и подал его девушке. Та взяла не сразу. Трубно высморкалась и продолжила реветь. — Госпожа фон Мореншильд, вы же взрослая женщина!

Гостья высморкалась ещё раз и заткнулась. Только тихонько всхлипывала, глядя перед собой.

— Как вы только с такой душевной организацией в такую тему полезли? — поинтересовался хозяин.

— А с другой об этом писать не надо, — зло огрызнулась фон Мореншильд. — А то выйдут цифры и даты, а не люди и война. Так-то вот.

Князь, пожав плечами, опять занялся очагом. Фон Мореншильд окуклилась и молчала. Пока она дремала, господин Крабат мерил шагами комнату и думал, что делать, если рассвет застанет их здесь вдвоём. Предположим, в то, что девчонка хочет его зарезать, он не верил; но веру со знанием князь предпочитал не путать. По всему выходило, что девчонку придётся связать, и хижину наполнит удушающий запах страха. Многим вампирам он нравился, но не Крабату. Впрочем, летом ночи коротки… да, коротки.

Фон Мореншильд сползла во сне совсем на пол, очки перекосились. Князь мимоходом наклонился и снял их, аккуратно сложил на столе. Хмыкнул, ещё раз взглянув на курносое лицо. Смешно подумать, что такая фитюлька может серьёзно бояться его сексуального интереса. Да и когда он последний раз тот интерес испытывал… Годы его не те. А ведь лицо красное. Температура, у Канторки вот так же пылали когда-то щёки и лоб. Как удачно вы, госпожа фон Мореншильд, оказались нежным созданием.

Когда неподалёку послышался шум подъезжающих армейских джипов, переваливающихся по неверным камням и грязи, до заката оставалось ещё больше двух часов. Господин Крабат распорядился перенести больную на руках. Услышав княжеский титул, девушка открыла глаза и попыталась всмотреться в него. Босые ноги болтались, торча из одеяла, в котором, как новорождённую в конверте, её нёс здоровенный солдат. Сам князь, конечно же, поехал на другой машине, допив сначала наливку из фляги.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

В Пруссии, вполне католической провинции нашей Империи, всё же остались в сельской местности, а частично и в городе, языческие поверья с дохристианских времён. В них можно найти славянские, балтские и германские следы, давно смешавшиеся и слитые воедино.

Больше всего сохранились те поверья, которые оказались привязаны к популярным здесь гадальным рунным картам. Так, широко используются две руны, так называемые знак Тавса и веретено Скэлиньи или Лаймы. Первая считается универсальным охранительным символом, вторая отвращает испытания, которые будут не по силам (как известно, совсем без испытаний от судьбы не бывает награды). Эти руны рисуют ученики на тетрадях, хозяйки на косяках дверей, иногда их носят в виде кулонов. Всего рун двадцать четыре, и к каждой из них для памяти привязано имя какого-то божества. Настоящие названия рун, которые, скорее всего, были схожими со скандинавскими и западногерманскими, давно забыты. Руническое письмо вплоть до недавнего времени активно использовалось для надписей на надгробьях и в некоторых иных случаях.

Глава 2

«Сопротивление возглавлял вампир по имени Танас Крабат, ставший лужицким князем после смерти императора, а тогда ещё — просто зять герцога Саксонского Карла Александра и владелец ювелирных лавок по всей Саксонии. Говорят, когда войска повстанцев подошли к Дрездену, Крабат с несколькими подручными пробрался во дворец низложенного курфюрста Саксонии, в конференц-зал, где заседало национальное правительство новой Саксонии. Невзирая на изумление и негодование президиума, подошёл к главе правительства и оторвал ему голову. После чего напился крови прямо из шеи, словно из кувшина, и сообщил остальным присутствующим: «Когда убиваешь так много невинных, за тобой приходят демоны из ада». Вслед за тем бывшие с ним вампиры устроили оставшимся членам правительства тот самый ад.

Правда, иные говорят и то, что это просто народное осмысление выражения из теленовостей: «…под руководством господина Крабата обезглавили немецкое национальное движение в Саксонии. За успешно проведённую операцию по замирению император вручил господину Крабату орден и жаловал его титулом Ночного князя Саксонии».

Говорят, что Крабат родился в Рудных горах — так называется некоторая часть Лужицких гор — четыреста лет назад, его родителями были колдун и ведьма. Очень романтическая биография.

Можно представить себе, как я была удивлена вчера, обнаружив, что провела с ним день под одной крышей. Крабат не похож ни на вампира, ни на князя, ни на героя войны. Обычный фермер с виду, невысокий, кряжистый, с животиком и бородой, в обычном охотничьем костюме и весь нос в веснушках. Разве что глаза необыкновенные, такие, как рисуют на картинах с эльфами: прозрачно-зелёные, в форме миндального орешка, чуть раскосые, какие-то кошачьи. И очень романтические пышные кудри, которые он просто перехватывает резинкой. Интересно было бы посмотреть на него вблизи ещё разок и заглянуть в рот, я никогда не видела настоящих вампирских клыков».

***

— Чиста, как стёклышко, никаких знаков на теле, никаких амулетов, — «волк» покачался с пятки на носок, цыган было трудно приучить нормально отдавать рапорты, в стойке «смирно», в красивых канцелярских оборотах. — Все вещи обычные… На чары не реагирует ничьи. Госпожа жрица пыталась заставить её забыть, как она вас видела, не вышло. Помнит. Собирали даже нескольких жриц. Все сказали, что у неё к магии этот… мунитет.

Значит, проблема была не в Танасе. Это немного ободряло.

Наверняка в тайной библиотеке Лилианы Хорват можно было узнать, какая из сущностей награждает своих жриц таким волшебством. Но Лилиана теперь служила Её императорскому величеству — а также Великой княгине Финляндской — Патриции фон Сахсен.

Странно было, что волшебство держалось тут, во владениях князя Лужицкого. В сорбско-богемских землях царили только две сущности, Ужовник, чьи жрецы могли стирать или читать память, и Надань, помогающий найти ключи от любых из тайн…

— Регистрация госпожи фон Мореншильд как жительницы Рабенмюле уже подписана?

— Вы же сказали это… не подписывать.

— А теперь подпишите. И пришлите девушке на дом горничную. Или кухарку. Жрицу Надань. Скажите, от меня, ей не может не польстить. Наймёт, как милая. Можно представить, в какое состояние за три года пришёл дом…

Посмотрим, сработает ли иммунитет на магию, не бьющую прямо в цель. В эти игры, девочка, я играю куда дольше тебя. Если же вдруг… совершенно случайно… что, конечно, почти абсолютно невероятно… фон Мореншильд чиста, стоит подумать, как можно использовать такое уникальное и ценное орудие.

Господин Крабат нахмурился, снова вглядываясь в строки досье. Дочка древнего, но небогатого дворянского рода, Дрентельнов. Отец и мать (учитель математики в гимназии и художница на мебельной фабрике) остались после раздела в Российской Империи в Санкт-Петербурге. Сама училась в Школе Искусств в Хювинкяа и после раздела там и осталась, будучи женой подданого Финляндии, Матиаса Мандерштерна, сына главы попечительского совета той самой Школы Искусств. В неполные двадцать четыре развелась и немедленно вышла замуж за Каспара фон Мореншильда, одного из крупнейших акционеров Финляндской Железнодорожной Компании, сорока девяти лет. Если бы не странная история с иммунитетом к чарам, девушка выглядела бы обыкновенной искательницей богатых титулованных женихов, решившей разыграть сцену из фильма о Сисси и Франце Иосифе. «Ах, я даже не догадываюсь, кто вы, я ведь наивная простушка, случайно повстречалась вам в лесу…»

Университетские друзья. Знакомства бывшего мужа (немца) и его политическая позиция. Предпринятые ранее путешествия.

Девять поэтических наград разной увесистости, первая из которых получена в четырнадцать лет за поэму о викингах. Тем, видимо, девочка и брала. Звёздочка местного значения. Малолетка с осиянным челом. Пикантно, экзотично и пока что свежо. Крабат поморщился — эфебофилия ему стала особенно претить с рождением Канторки.

Стихи пишет на русском.

Должна, должна была быть какая-то зацепка — и её не было. Ни малейшей.

Девичья фамилия матери — Хейккинен. Чухонские капища? Это возможно проверить? Князь быстро сделал пометку.

Происхождение фамилий. Парой кликов князь открыл большой генеалогический справочник на компьютере. Дрентельны прежде тоже писались через «фон», потом «русифицировали» фамилию. Род древний, существует четыреста лет, родоначальник — ревельский бургомистр. Эстляндия. Опять чухонь… Фон Мореншильды — с севера Эстляндии. Крабат вдруг уверенно почувствовал, что копает в нужном направлении.

— Впустите Его Высочество наследного принца Прусского, — сказал он в селектор.

На гербах обеих семей — шестиконечные звёзды. Основной цвет гербов — червонный. У Мореншильдов геральдический зверь — олень..

Йоцо вошёл, высокий, худой — вылитая мать. Или дед. Да, насколько Канторка была папиной дочкой, настолько герцогским внучком был всегда Иоганн Крабат. Хотя теперь уже королевским. За три года, когда Йоцо видел отца и сестру только на летних каникулах, он ещё сильнее отдалился от родных. Усики над губой уже стали оформляться в мужские усы. Главный жрец Наданя. Семнадцать лет.

— Согласно древнему поверью германских народов, олень способен одним своим запахом отогнать и обратить в бегство змею, — прочитал по справочнику князь.

Принц вскинул брови и сел в кресло возле отцовского стола:

— Доброго дня, отец.

— В христианской иконографии топчущий змею олень — эмблема христианина, сражающегося со злом…

— Ты это к чему?

— Не нравится мне такая иконография рогатая, — Крабат откинулся на спинку своего кресла, взглянул на сына. — Кофе, чаю? Йоцо, скажи, пожалуйста, какая сущность может питаться в тех же землях, что и Надань?

— Вельс. Тёмное отражение Наданя, — без колебаний ответил юноша.

— Олень?

— Олень.

— Значит, правильно помню, — князь побарабанил пальцами по подлокотнику. — И даёт он…

— То же, что Надань. Ключи к тайнам.

— Не сходится, — господин Крабат, нахмурившись, уставился в окно. — Всё сходится. А тут не сходится.

— Ничего не понимаю, — искренне признался Йоцо. — Это из-за Вельса ты моих жрецов взял без спросу?

— Интересы безопасности семьи.

Йоцо моргнул. Больше ничто не выдавало его волнения.

— И мой интерес тоже. Мой авторитет. Хотя бы для вида ставь меня в известность, а лучше спрашивай. Будь любезен.

Господин Крабат знал, каким упрямым может быть его сын. Помнил по тем двум дням в замке, отрезанном от всего мира селем. Впрочем, согласился он не поэтому. Не хотел ссориться. И так тяжело было чувствовать, как сын отдаляется год за годом.

— Прости, ты прав. Впредь мы так и будем делать, — князь отвернулся к огромному зеркалу на стене, погладил пальцем завивающийся кверху ус. Вот ещё странная вещь. Когда Танас был обращён, ему было тридцать. Конечно, в те времена тридцать были — как сейчас сорок. Но женщина, бывшая замужем за пятидесятилетним мужчиной, сорокалетнего вряд ли назвала бы «старым». Знала, знала фон Мореншильд отлично, кто перед ней.

— Где твоя сестра? — спросил господин Крабат сына.

***

Рождение мальчика было вне всяких законов. Конечно же, церковный брак его родители не заключали — жрица Ужовника и жрец Наданя. Конечно же, оба ковена были против этого союза, бросающего вызов традициям. Конечно же, для крестьян Крабат и Канторка никогда не могли стать своими. Колдун — говорили про него. Ведьма — говорили про неё.

Танас не знал, что такое игры с другими детьми. Если б он только попробовал приблизиться к стайке сверстников, в его сторону полетели бы камни. Лучшими друзьями были родители и старая кошка. Гулять по лесу, проверять силки, собирать орехи — всегда он ходил один.

Вот так однажды ушёл, заночевал и вернулся к пепелищу. Смотрел на то, что осталось от дома, и понимал, что сделали это люди. Волки убивают, чтобы есть. Росомахи убивают, чтобы есть. Люди убивают, чтобы убивать. Этот урок он усвоил. Побродив по свету, стал тем, кто убивает — наёмным солдатом. Какая, к чёрту, разница. Это человеческая натура — убивать, чтобы убивать.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Тавс-Кунегикс, или же Тата-Книже, буквально Отец-Князь или, точнее, Князь-отец (в рунах имена надо понимать задом наперёд, основное идёт последним). Верховный бог, который создал некогда всё сущее, начиная со своей жены Валдники. Вероятно, на его образ повлиял образ христианского Бога. Тавс-Кунегикс сначала правил всем сущим, но однажды устал от дрязг богов и людей и удалился, оставив престол своему сыну Перкунсу. Изображается мудрым старцем-отшельником. Его навещает только жена, принося ему пищу. Вслух Тавса-Кунегикса упоминают редко, чтобы не накликать раздражение бога-отшельника.

Валдника или Властничка, буквально Владычица — хозяйка божественных чертогов. Подательница всякой радости и довольства. Изображается статной пожилой женщиной с ключами у пояса, часто в окружении своих семи дочерей. В поэзии с Валдникой сравнивают гостеприимных хозяек усадеб.

При письме их руны читаются Т и В, руна богини также называются ключом Валдники. (Будь внимателен, читатель, здесь и далее звуки я передаю чешским алфавитом, а не немецким, поскольку он для этого удобней)

Глава 3

«Интересно, что меня, похоже, принимают за шпионку. Неделю держали в больнице с обыкновенной простудой. Осмотрели где можно и где нельзя, сделали рентген! Вещи мои в рюкзаке перетряхнули. При этом — совершенно никому не интересно, что я пишу вечерами в тетради.

Сегодня вечером выпишут. Вручат регистрацию или выставят из Рабенмюле?

Со мной ещё девушка лежит, я думаю, подосланная. О князе и прошедшей войне разговаривать наотрез отказывается. Только на мой вопрос, правда ли у князя трое детей, сказала, что так и есть и один из них — наследный принц Прусский. Сколько ему лет, интересно. И получается, вампиры могут с женщиной спать. Или они как-то по-другому детей делают? Надо будет съездить, когда я закончу с книгой, в Будапешт, там всё просто. В Лужицкой Республике сплошная бумажная морока и никто ни на какие вопросы отвечать не любит. Просто-таки Россия при Павле Первом или там Николае Павловиче. Быстро начинаешь скучать по простому, сердечному финскому обращению!

Интересно, воевала ли девушка? Война закончилась семь лет тому назад, ей было, может быть, пятнадцать или шестнадцать. Лужичанки — свирепые женщины, в шестнадцать можно удержать карабин. Романтическая была бы история. Но она ничего рассказывать не хочет, а сегодня с утра её взяли да «выписали»…»

***

— В библиотеке, — ответил принц. — Читает что-то по-гречески и считает в тетради.

Во всём Канторка была папина дочка. Чуть угрюмая, с непроницаемым лицом, коренастая, по-крестьянски крепко сбитая, сметливая. Но и на этом ребёнке господина Крабата лежала чужая печать. Книжничество — увлечение безумного крёстного Канторки, покойного императора. Зачем жрице Ужовника греческие премудрости? Старую волшбу и одолевать бы по-старому. Но восемнадцатилетняя Канторка пропадала за книгами, даже приехав к отцу в Рабенмюле, где могла спокойно ходить по улицам, в кафе, в магазины — куда там ходят девушки.

Хотя Канторка и раньше по магазинам была не ходок. Князь попытался вспомнить хоть одно её увлечение до того, как Ужовник избрал её. В войну и после неё не было ничего другого, кроме охоты вместе с герцогом Саксонским, дедом по матери. Добивала ножом и свежевала подстреленных дедом зверей. Потом, в пятнадцать (джинсы, ботинки, смешные детские колечки на детских пальцах), убила человека, просто и быстро.

Надо было папе сказать. Папа бы всё сделал. А она предпочла убить. Натура человеческая и ничего ты с ней не поделаешь.

— Позови сюда.

— Я?! — Йоцо взметнул тонкие брови.

— Ты, мальчишка, в доме своего отца, а не в королевском дворце. Твоя сестра — не фрейлина твоей бабки. Так что ты. Сам.

Танас сам почувствовал, что сказал резковато, но Йоцо вдруг обмяк, взгляд стал по-детски застенчивым и виноватым.

— Пап, ну, ты чего… Сейчас позову.

Глаза у него были свои, крабатовские, светлые и чуть раскосые. И волосы — тёмные, но не чёрные, тоже крабатовские. Материнские чёрные глаза и волосы получила Канторка. Господину Крабату всегда нравились темноволосые женщины, высокие, тонкие — такой была и мать его младших детей. И та швея, что подарила ему Невенку… теперь — княжну Агнессу Крабат.

— Отец, ты звал?

Канторка встала в открытой двери, как всегда: ни туда, ни сюда. С детства такая привычка.

— Не стой на пороге, тебе же приглашения не нужно, — привычно пошутил господин Крабат. По местным поверьям, такое приглашение требовалось вампирам. Вот все удивились, когда узнали, как оно на самом деле. Канторка плюхнулась в то самое кресло, где только что сидел её брат, закинула ногу на ногу, принялась крутить носком ботинка в воздухе — не терпелось сбежать обратно в библиотеку, к греческому языку и тетрадкам с цифрами. Чужой человек не распознал бы, в каком она настроении, но князь понял, что дочь не раздражена. Наоборот, весела. Что-то радостное навысчитывала в своих тетрадках.

— Опять жениха нашёл? Ты бы знал, отец, какие они все кислые, герцогские сыночки.

— Нет. Думал-думал, чем тебя порадовать, и нашёл тебе загадку. Такую я, например, не разгадаю, — князь откинулся в кресле, снова вызвал на экран компьютера досье фон Мореншильд. — А разгадать надо. Дано: молодая женщина, двадцати семи неполных лет.

— Пока неоригинально.

— Немка из Финляндии.

— Ну.

— Обнаружена в Лужицких горах.

— Кем?

— Мной.

— Как?

— Плакала сидела.

— Отец, ты осторожнее. Ты однажды чуть так не женился.

Господин Крабат поморщился. Историю с нынешней австро-славяно-угорской имперарицей, тётей Канторки, он вспоминать не любил.

— Полный иммунитет к вампирским чарам.

— «Волчица», то есть. Эта, как их… Вилктачка. Возле Балтийского моря когда-то их было полно.

— Хорошая версия. Чары Ужовника тоже не действуют.

— Вообще?!

— Не знаю. Ведь пока что пробовали без тебя и амулетов.

— И для начала надо попробовать со мной, это хочешь сказать?

— Конечно. Теперь смотри. Родом не просто из немцев, а из эстляндских дворян. Бывший муж — также из них. С оленем на гербе…

— Олень — не редкий геральдический зверь. Плюнь в фон-барона, и, если у него на гербе нет волка, то есть олень. Дай, я посмотрю.

Девушка встала, обходя стол. Примостилась на широком подлокотнике отцовского кресла. Пошевелила мышкой, отматывая файл к началу.

— Пап! Это же Лиза Дре!!!

Больше всего князя удивило не то, что дочь знала странную девушку. Может быть, в Австро-Славяно-Унгрии та была известна у молодёжи. Больше всего удивил князя восторг, с которым Канторка произнесла имя (нет, псевдоним) госпожи фон Мореншильд.

***

Вечер был ясным, совершенно светлым, даже ещё и не вечером, на самом-то деле. Поэтесса с наслаждением сощурилась от яркого света, подняв лицо к сочному, синему небу. Принюхалась к воздуху. С гор пахло цветами — отсюда было видно разноцветные квадраты на склоне. Выращивали к празднику середины лета, фон Мореншильд читала о нём — и прочих культурных обычаях Лужицких гор — пока ехала от Гамбурга в Дрезден.

— Ваша машина, майне даме, — подскочил к девушке долговязый паренёк в водительской форме. Поэтесса поглядела на него с весёлым недоумением:

— У меня? Машина?

— Его Высочество предоставил для своей знаменитой гостьи, — поклонился паренёк. Выговаривал он по-немецки смешно, окая в неожиданных местах. Лиза отметила про себя написать о лужицком выговоре в книге. — Велел отвезти вас домой…

— К кому домой? — уточнила Лиза. Паренёк удивился, захлопал глазами.

— К вам домой. На Вогинберг у вас, наверное, и пропуска нет…

Девушка окинула взглядом улицу. Зеленеющие деревья и пёстрые клумбы ласкали взор.

— Передайте Его Высочеству мою благодарность. Я дойду пешком.

Парень переменился в лице. Такая мысль не умещалась у него в голове.

— А впрочем, подвезите мои вещи. Я за ними хотела потом прислать кого-то, но лучше вы их сейчас подвезите и на крыльце оставьте. Что это у вас? — Лиза ткнула пальцем в воздухе. Княжеский шофёр непроизвольно схватился за ширинку, проверяя. — Да нет, на поясе, слева.

Паренёк переместил руки.

— Нож, майне даме.

— Ясно.

Девушка, не оглядываясь, поскакала вниз по ступенькам широкого больничного крыла. Кроссовки приятно пружинили. Свежий пропуск — горожанки Рабенмюле — лежал в нагрудном кармане, в джинсах брякали монетки. Захотелось мороженого. Какое ласковое на юге лето, просто более летнего лета и представить, кажется, нельзя! Эту мысль фон Мореншильд тоже про себя отметила записать. Она вертела головой, пытаясь разглядеть надписи на вывесках. Каждая вторая была продублирована руническим письмом, что немного мешало опознаванию слов в целом. Девушка остановилась под особенно сложной, задрав голову и напряжённо вглядываясь. Жёлтое на зелёном, для близорукого человека сочетание цветов хуже и представить трудно.

— Майне даме?

Полицейские вот всегда опознавались легко, в любой стране. Лиза посмотрела офицеру на пояс: только кобура и дубинка, ничего интересного. Вытащила и протянула пропуск.

— Не нужно, госпожа фон Мореншильд. Я хотел предложить помощь. Ваш дом совсем близко, позвольте проводить.

— Зачем? Я сама дойду.

— Вы знаете дорогу?

— Найду как-нибудь. Была же я там уже раз!

— Майне даме, все знают, что вы недавно заблудились. Вы не стесняйтесь просить помощи, вам всегда покажут дорогу. Рабенмюле — самый безопасный город Пруссии!

— Постараюсь не сделать его опаснее, — заверила девушка. Офицер взял под козырёк и пошёл восвояси. Лиза показала ему в спину язык.

За дверью под зелёной вывеской оказалась ветеринарная клиника. Девушка с коротко остриженными волосами сообщила, что кафе-мороженое — ровно напротив, через дорогу, и посоветовала не пытаться её перебежать, потому что даже в Рабенмюле это небезопасно. Лиза послушно прошла ещё пятьдесят метров до пешеходного перехода, а потом пятьдесят метров обратно. За это время по дороге чинно проехали два автомобиля, фермер на велотележке с пустым кузовом, и вдали показался трамвай.

В кафе сидели дети лет двенадцати, шестеро, и уткнувшийся в книгу паренёк лет на пять или шесть постарше. Фон Мореншильд завозила носом по витрине, пытаясь понять, какое мороженое может себе позволить. Пока выходило, что никакое. Она на всякий случай четырежды пересчитала прусские марки. Пожаловалась продавцу, носатому парнишке лет пятнадцати, который тоже сидел за витриной с книжкой.:

— Не хватает…

— Кредит только для горожан, на гостиничные счета не записываем, — буркнул мальчик, не поднимая головы.

— Для всех горожан? — девушка сунула пропуск ему под самый нос. Мальчик ахнул, вскидываясь:

— Госпожа Дре!

Вскочил, принялся вытирать руки о фартук. Лиза, смутившись, огляделась и встретила восторженный голубоглазый взгляд второго книгочея. Отвернулась.

— Какое мороженое изволите?

— Потрясное какое-нибудь!

Продавец схватил металлическую креманку, оглядел лотки с товаром.

— Клубничное, оно из местной клубники, свежей.

— Давайте клубничное.

— С шоколадным сиропом?

— Давайте с сиропом.

В креманке зарозовели шарики мороженого. Мальчик схватился за бутылку с сиропом, без особого результата потряс ею над креманкой, отставил, нырнул под прилавок за коробкой, в которой, обтянутые общим полиэтиленовым коконом, стояли ещё бутылки. Привычным движением выхватил из-за пояса нож, вскрыл полиэтилен. Ещё через секунду розовые шарики покрылись густыми коричневыми шапочками.

— Зачем вам ножи?

Протянутая рука с креманкой застыла в воздухе:

— Кому? Какие?

— По самому безопасному в Пруссии городу все ходят с ножами. Кроме полицейских. Полицейские с пистолетами. Странно, правда?

— Почему странно, там же на поясе дубинка, наручники и кобура, нож повесить некуда… Подождите, не уходите, надо расписаться за мороженое, вот… Четырнадцать марок, госпожа фон Мореншильд.

Лиза расписалась, держа руку с креманкой на отлёте.

Салфетки в салфетницах были льняные. Лиза ела мороженое и глядела на их острые, гордо торчащие кверху углы, чтобы точно больше не отвечать ни на чьи взгляды. Мороженое вкусно таяло во рту. В зале было удивительно тихо. Фон Мореншильд представила, как подростки рассматривают её, и выпрямила спину.

По продуктовым лавкам она пронеслась в эйфории, чуть ли не расталкивая почтенных горожан, закупавшихся после рабочего дня, и в конце концов обратилась за помощью к полицейскому, тому же или другому. Трудно было не столько найти нужный дом, сколько дотащить до него полные пакеты. Слушая, как пыхтит под их тяжестью офицер, Лиза старалась не думать, как будет закрывать все эти кредиты в конце года. И выплачивать налог на дом. А ситуация с оплатой электричества и всякого прочего станет скандальной уже через две с половиной недели…

На крыльце лежал рюкзак. Лиза не без труда открыла дверь, и полицейский занёс пакеты в кухню. В окна било закатное солнце.

— Чашечку кофе? — предложила девушка, гадая, есть ли в чулане уголь или в дровяную плиту придётся засунуть скамеечку для ног из прихожей.

— Благодарю вас… До полуночи на дежурстве.

Офицер откозырял и удалился. Лиза заперла за ним, села у кухонного окна и стала есть из пакета багет с джемом, запивая молоком из стеклянной бутылки. Сделала запись в дневнике. Деревянный кухонный диван, на котором прежде, должно быть, спала кухарка, выглядел не очень уютным. В полутьме, спотыкаясь, фон Мореншильд поднялась в спальню, безжалостно содрала с карниза портьеру. Чихая и отфыркиваясь, вытрясла её на лестнице. Спустилась, нащупывая одной рукой перила и волоча портьеру по ступенькам. Постелила, сложив, на диван. Под голову скомкала куртку, скинула кроссовки и свернулась на диване калачиком. Ночь была тёплой, и к утру она не замёрзла.

***

Господин Крабат восстал от рассветного сна с неприятным ощущением. Снилась юность. Снилось, что в животе сосёт, саднит стёртые за день руки и плечи. А ещё — что в сене, зарывшись, спать тепло и сладко. И не хочется просыпаться. Никогда.

***

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Перкунс, буквально «гром», также Перунец. На юге страны его зовут Водиназом или Наданем. Старший сын Валдники-Властнички, верховный князь среди богов. Покровитель власти и порядка, судья божеств, людей и зверей, бог мудрости. Изображается в виде рыжебородого мужчины в блистающей короне и богатой одежде. Ему подчиняются молния и огонь. В поэзии с ним сравнивают человеческих правителей. Также в сказках он молнией указывает героям верный путь или место, где закопан клад.

Земина, жена Перкунса. Имя означает буквально «Земная» или просто «Земля». Иногда — дочь Бангса и Урканьи, всегда — сестра Ангздриса и Лаумы. Хозяйка пашен и могил, принимает мертвецов; те, кого она не приняла, становятся бродячими упырями. Как и Ангздрису, ей повинуются змеи. Хозяйка всего золота в земле. Изображается черноволосой женщиной с двумя косами и накинутым на голову покрывалом, иногда — с монетами в руке или кошельком на поясе. У неё хорошие отношения со свекровью, она — покровительница невесток, верных жён, женского здоровья и пахарей. Земина страдает от измен своего мужа и иногда ссорится с ним.

В письме их руны передают звуки П и З.

Глава 4

«За день я услышала слова «Рабенмюле» и «безопасность» в разных сочетаниях ровно дюжину раз. Взрослых людей без оружия встретила — четверых, и один из них — раввин. Очень интересно.

Про меня все сплетничают. Это ещё что, вот интересно послушать разговоры, когда окажется, что я так же нища, как знаменита! Впрочем, если рукопись будет готова к ноябрю и её удастся продать не позже декабря, то всё образуется. Надо только найти денег на водопровод и всякое, чем совсем не пользоваться не получится. Без огня и электричества постараюсь продержаться хотя бы до октября. Климат здесь славный, тёплый. Может быть, можно будет собирать хворост в горах, они лесистые. Партизанскому движению это, без сомнения, способствовало.

Да, чуть не забыла. Окают! Обязательно в книге упомянуть, замечательная деталь. Мне нравится, как звучит этот акцент.

Много велостоянок и порядком велосипедистов, часто на велотележках, у некоторых кузовы деревянные, просто сбитые типа ящиков.

Скотина фон Мореншильд.»

***

Стихи господин Крабат не понимал и терпеть не мог: клонило в сон, а утрата бдительности всегда раздражала. Всё же видеоблог Лизы Дре открыл. Лиза читала с листа на русском, разум выхватывал и расшифровывал отдельные слова, никак друг с другом не вязавшиеся, ничего о стихотворении не говорившие. Под роликом счётчик показывал десятки тысяч просмотров, тысячи комментариев. Девушка знакомо перекатывала во рту «р» гладким орешком, щурилась сквозь очки. Прямые русые волосы падали на плечи, кончик конопатого носа смешно шевелился.

О чём она хоть их пишет? О любви? Можно было бы поискать критику, но читать её пришлось бы через автоматический переводчик. В то, что фон Мореншильд начитывает политические программы, не верилось. Танас закрыл вкладку с видео.

Детей нет. Все документы в порядке. В Рабенмюле приехала из Дрездена, в Дрезден из Гамбурга, в Гамбург из Копенгагена, туда — из Стокгольма, в Стокгольм — из Турку, в Турку — из Хельсинки. Не самый оптимальный маршрут, конечно, но и подозрительным не выглядит. Постоянных активных источников дохода нет, очевидно, живёт на отступные от бывшего мужа. Грамотно, значит, развелась. Если развод вообще не фиктивный. Князю не давал покоя олень — и связь Дрентельнов и фон Мореншильдов с Эстляндией. Балтийские земли — прибежище жрецов. Жрецы уже пытались отнять земли у вампиров, и будут пытаться снова и снова, никакого сомнения. Всё же Батори был силён. Никто не знает, как ему удалось вышвырнуть жрецов из Пруссии, но очевидно, что под силу такое повторить не каждому. Единственные, кто остались — два ковена в Лужицких горах, ковены сущностей, чьей магией пропитана кровь Танаса Крабата от рождения, Ужовника и Наданя. Невозможно очистить земли от старой волшбы, пока род Крабатов жив. И никто из вампиров, кроме Крабатов, не может находиться здесь долго.

Моя кровь. Моя земля.

Это была даже не мысль. Чувство. Ведомый этим чувством, Танас Крабат уже не раз сохранил свой край, своих людей, свою семью. Всё это было — как будто его второе, большое тело, и сейчас в это тело впилась маленькая заноза. Не будь заноза живым человеком, выкинуть бы её вон, вырезать, выжечь, и дело с концом. Но князь давно уже был вампиром, а не человеком, и все порывы былой твари в себе старался душить.

В этом они с Батори были похожи. Наверное, только в этом. Незаконнорождённый брат легендарного короля Матяша Корвина был рыцарь и аристократ до глубины души, космополит, глотающий языки с лёгкостью цыгана, книжник, щёголь и бабник. Глядя на вечно стоящего подле Крабата — крестьянского сына, бойкого предпринимателя, бюрократа, равнодушного к книгам и женщинам — кроме редких, даже редчайших случаев, никто не понимал, что их, давно уже не сыновей одной «семьи», вообще держит вместе. Крабат знал, что. Оба они противостояли Твари, спасали человечество от самого себя.

Батори сейчас порой не хватало. Загадки, связанные с волшбой, тот решал очень хитроумно. Крабат надеялся, что со временем Канторка достигнет того же хитроумия, раз уж так полюбила сидеть за книгами, но когда это случится — Ужовник знает.

В дверь постучали. Тут же, без разрешения, ввалился «волк».

— Ваше это… Высочество, а она отказывается от горничной, эта… Фон-барон! Наотрез!

— Что говорит?

— Говорит, сама справится…

— Фон Мореншильд, сама?! — князь откинулся в кресле, нахмурился, вспоминая девушку, не понимающую, как высушить мокрую одежду и того, что только что закипевший кофе слишком горяч. — Хотел бы я на это посмотреть.

***

Уголь в чулане нашёлся, почти полный деревянный ящик. По счастью, там была и кипа старых газет. (Нота бене: из хозяйственных закупок надо постоянно брать не только мыло и зубную пасту, но и туалетную бумагу). Довольно быстро сумела затопить плиту, нашла большой эмалированный ковш и сварила в нём кофе. Половина кофе сбежала, плита стала грязной, и, пока напиток остывал в эмалированной же кружке, Лиза пыталась привести плиту в порядок, оттирая её скомканными газетами. Мусорное ведро наполнилось наполовину, когда результат её более или менее удовлетворил.

Кофе ждал её слишком долго и был еле-еле тёплым. Багет подчерствел, масло начало расползаться. Фон Мореншильд вспомнила, что продукты надо бы складывать в холодное место, раз холодильника нет. Тщательно обнюхала ветчину, потом поискала нож. Увы, в Рабенмюле она была чуть ли не единственной, у кого ножа не было. Багет приходилось мазать о масло, ветчину — откусывать. К концу завтрака щёки и подбородок дочери славного дворянского рода лоснились от жира. Девушка с трудом отмыла их холодной водой с мылом.

Холоднее полок в чулане ничего не нашлось. Лиза разложила еду из пакетов. Было жалко осознавать, что не меньше половины, скорее всего, испортится. В этот момент дверной колокольчик затрезвонил так, словно в него вселился полтергейст.

Лиза засуетилась, наскоро переодела майку, причесалась и выскочила на крыльцо, чуть не столкнув рослую девушку с вьющимися волосами и в спортивном костюме.

— Здро-о-овствуйте, — протянула незнакомка. — Мне хозяйка нужна.

Фон Мореншильд помолчала, шокированная таким откровенным признанием. Потом сообразила, что девушка вовсе не ищет, кому бы стать рабыней.

— Я хозяйка. Доброго утра.

— Здро-о-овствуйте, — повторила незнакомка. — Меня князь прислал. Сказал, горничной у вас нет. Я бы но-о-онялась.

Искушение закричать: «Беру!» было невероятным.

— Простите, но я пока не собираюсь нанимать прислугу.

Девушка озадачилась.

— А как же вы жить-то будете?

— Живут же как-то люди без прислуги.

— Так то — люди!

— А я кто?!

— Барыня ведь.

Девушки постояли, обе переживая столкновение с чужим мировоззрением.

— Простите, и моя благодарность князю. Прислуга мне не нужна. Я намерена вести дом сама.

— Извинения просим, — хмуро сказала незнакомка и принялась спускаться по ступенькам.

— Подождите… Скажите, пожалуйста, а у вас с собой ведь есть нож?

— Ну да.

— Вы не могли бы его мне одолжить до завтра? А то я без ножа даже бутерброда нарезать не могу. Я потом куплю себе.

Девушка неуверенно поглядела на «барыню».

— А я как же буду без ножа весь день ходить?

— Тоже одолжите у кого-то, если понадобится.

У девушки стало отчаянное лицо.

— Ладно, неважно, — быстро сказала фон Мореншильд. — Доброго утра, ещё раз.

— Извинения просим, — повторила девушка и широкими шагами пошла вон со двора.

Лиза села на крыльцо, сняла очки, уткнулась носом в колени и заплакала. Очень тихо, чтобы на звук точно никто не пришёл. Потом нашарила очки, встала, длинно шмыгнула носом и пошла обратно в кухню.

Там она села за тетрадь и принялась работать, полная решимости сдать к декабрю в какое-нибудь дрезденское издательство книгу, которая сделает её не только известной, но и богатой. Все окна в доме были открыты нараспашку: дом проветривался. На подоконниках гостиной были развешаны предметы немудрёного лизиного гардероба: девушка рассудила, что если не может пока постирать одежду, то стоит хотя бы освежить её. Иначе, пожалуй, кредиты в местных лавках и кафе станут недоступны ей немного слишком быстро.

В телефоне были открыты сайты, посвящённые истории Лужицких гор.

Фон Мореншильд так увлеклась работой, что мужчину, вошедшего во двор, заметила только когда он, с любопытством поглядывая на окно кухни, взялся за верёвку дверного колокольчика и пошевелил ею.

Продолжая глядеть в телефон, Лиза, будто сомнамбула, направилась ко входной двери. Открыла и уставилась на мужчину так, словно увидела привидение и её к полу пригвоздило.

— Доброго дня, майне даме, — сказал очередной гость, крепко сбитый лужичанин с хмурым лицом. — Городские службы, проверка электропроводки.

Он протянул девушке бумаги, но та даже не сделала попытки заглянуть в них. Пятясь в полутьму коридора, она пробормотала:

— Да… Да… Доброго утра… Проверяйте, конечно… Мне надо тут быстро…

Лиза взбежала по лестнице так, словно каким-то чудом скатилась наверх, а не вниз, и исчезла на верхнем этаже. Электрик постоял немного, глядя на собственные бумаги, затем прошёл в ближайшее помещение: в кухню.

Лиза заперлась в туалете, села на пол и прислушалась. За ней никто не бежал. Но не подкрадывался ли, она сказать не могла. Дверь, как и все в доме, выглядела надёжной. Подумав, девушка легла калачиком и приникла ухом к полу. Определённо, в доме раздавались шаги. Но, кажется, на другом конце.

Электрик положил бумаги на стол, придавив, чтобы не разлетелись, ножом, огляделся. Открыл чемоданчик, вынул фонарик, отвёртку, какие-то маленькие предметы. Пощёлкал выключателем — свет включался и выключался исправно. С сомнением поглядел на ковш, в котором застыла кофейная гуща, и на потёки на плите, отсоединил коробку выключателя света и стал что-то устанавливать под ней. Очень быстро вернул выключатель в начальный вид и прошёл в чулан, не только служивший кладовкой, но и прячущий, как во многих местных домах, электросчётчик. Повозился и с электросчётчиком. Оглядел припасы на полках, задумчиво принюхался к сосискам.

Лиза, повторяя шёпотом цифры номера, только что найденного ею в интернете, пыталась набрать их на экранной клавиатуре. Дрожащие пальцы постоянно тыкались мимо нужных кнопок. Наконец, ей удалось набрать номер как надо и нажать на кнопку звонка. Она быстро подняла телефон к уху и практически сразу услышала женский голос:

— Диспетчерская полиции Рабенмюле, слушаю вас.

Электрик осмотрел ванную первого этажа. Прикрыл дверь на шпингалет и воспользовался унитазом. Сполоснул руки, не нашёл, чем вытереть, потёр о куртку. Лиза слышала, как дважды зашумело в трубах.

— Ко мне в дом проник мужчина, — пытаясь говорить и тихо, и членораздельно, сказала она в телефон. — Приезжайте скорее.

— Он что-то делает? Трогает вещи, угрожает вам? Вы его знаете?

— Не знаю, он сказал, что электрик. Вещи трогает! А я в туалете заперлась.

— Он не похож на вашего обычного электрика?

— Я не знаю! У него есть нож!

— Ну, и вы себе купите нож, барышня, — со смешком посоветовала дежурная. — Или подождите, пока родители подарят.

— Я не могу купить нож, сидя в туалете! — тонким голоском вскрикнула Лиза и поняла, что почти в истерике. — Можно мне другого диспетчера, я не могу найти с вами взаимопонимания.

— Другого диспетчера? — переспросили в телефоне. — Вы не местная?

Лампу в гостиной электрик тоже включил и выключил и принялся опять возиться с выключателем.

Лиза зарыдала.

— Спокойно, госпожа фон Мореншильд, направляю к вам офицера. С вот таким пистолетом! Ближайший пост в четырёх домах от вас, он будет очень быстро, — душевным женским голосом сказал телефон. На этом звонок закончился. Лиза поглядела на экран: телефон разрядился. Да, последний раз она заряжала его в больнице. Девушка посмотрела на маленькое окошко над унитазом, на самом верху. Нет, пожалуй, не пролезть. Она опять свернулась на полу и стала слушать звуки, которые пол приносил.

Очень скоро она услышала шаги на лестнице.

***

Князь играл с наследным принцем Пруссии в кости на террасе дома на Вогинберг. Летнее полдневное солнце приятно рассеивали листья растущих в саду буков — это дерево вызывало у господина Крабата смутную нежную тоску по тем временам, когда, гуляя отроком по лесу, он видел кругом не только бесконечные хмурые ели. В теперешнем лесу бук было встретить непросто. Повырубили.

Иоганн Крабат фон Сахсен одет был по-домашнему, в шорты, футболку и теннисные туфли. Короткая стрижка, ладная, гибкая фигура — всё делало его похожим на деда, короля Прусского. Князь ничего не мог с собой поделать, когда замечал сходство сына и бывшего тестя: он тихо, мучительно ревновал.

— Йоцо, а ты помнишь, как в шесть лет нарисовал книжку о рыцаре? Картинка, и под каждой картинкой подпись. И эпиграф написал…

— «Папа, это тебе», — рассеянно процитировал принц, глядя то на выпавшие кости, то в лист с записью комбинаций.

— Я его нашёл случайно. Ты очень мило рисовал, и история занятная. Для шестилетнего.

Иоганн сделал пометку, и князь сгрёб кости в свои широкие крестьянские ладони, давно уже ставшие мягкими и белыми. Бросил почти сразу, уставился на расклад в задумчивости.

В этот момент на террасу вошёл секретарь:

— Ваше Высочество, простите, Ваше Королевское Высочество, Его Высочество велел сразу докладывать… Операция с электриком.

— Что-то пошло не так? — нервно отозвался князь.

— Немного…

***

Когда шаги мужчины приблизились к двери в туалет, Лиза забилась под раковину. Суетливо сняла и спрятала очки за унитаз. Бог весть, почему, но сломать их сейчас она боялась почти так же, как умереть.

За дверь дёрнули, сильно. Делать вид, что тебя нет, было абсолютно бессмысленно. Лиза дала волю ужасу и завизжала.

Электрик обомлел, потом решительно бросился на дверь и с оглушительным треском выломал её.

Вошедший было в дом полицейский побежал наверх, выхватывая пистолет.

Лиза сидела, скорчившись, со свесившимися безвольно рукам и головой, с окровавленным от щепок сломанной двери лицом, в обмороке.

***

— В больнице? — дуэтом переспросили оба Крабата.

— Да. А наш агент был арестован. Уже отпущен. Он случайно оглушил объект дверью от туалета…

— Рапорт он написал? — деловито спросил князь. Секретарь молча протянул распечатку. Иоганн подошёл к отцу и, перегнувшись через плечо, тоже стал читать.

— Лиза Дре?!

Князь угукнул.

— Нервическая девица. Знаешь, как я её нашёл в лесу? Она села под какой-то камешек и принялась рыдать.

— Ты бы осторожнее, ты так чуть на тёте…

— Йоцо!

Мальчик моментально узнал интонацию и замолчал, позволив себе только хмыкнуть.

— И что, сильно оглушил? Медицинское заключение готово?

Секретарь с поклоном подал ещё одну распечатку. Из неё следовало, что главный урон, полученный госпожой фон Мореншильд, подданной Австро-Славяно-Унгрии, заключался в обильных царапинах лица и рук и немедленно извлечённых врачами занозах. Жалоба одна: без очков ничего не видит. Держать будут до утра, в целях установления наличия сотрясения мозга.

Как раз операцию закончим.

— Кому-нибудь пыталась позвонить?

— Без телефона доставлена, опись вещей при поступлении в клинику позвольте…

Очередная распечатка оказалась в руках князя. Господин Крабат взглянул на раскрытую папку, оставшуюся у секретаря:

— А там что?

— Протокол задержания, отчёт полицейского, протокол осмотра места событий, приказ службы безопасности об освобождении агента из-под стражи и кое-какие прочие относящиеся к делу бумаги.

Князь молча забрал всю папку. Секретарь ещё раз поклонился и повернулся уйти, но принц остановил его:

— Любезный, закажите доставку цветов госпоже Дре в палату. Без визитки, с пожеланием скорейшего выздоровления.

— Ты разве любишь поэзию? — удивился вампир. Мальчик пожал плечами:

— Она же разная бывает. Какую-то люблю… Потом, Дре в моде. Я на её канал подписан.

— Мне кажется, если ты пошлёшь человека закрыть окна в доме, она оценит больше, — заметил князь, изучая протоколы. — Вечером обещали дождь. Впрочем, это может сделать и полицейский. Я сам отдам распоряжение.

***

В общем-то, вовсе не деньгами он привлёк Фредерику фон Сахсен. Видела она мужчин с деньгами и до Ганса Кукса. И неземной красотой он не блистал, хотя и уродом далеко не был. Манеры? Смешно. Но заботиться о женщине, как никто другой, господин Крабат — тогда ещё, конечно, ювелирный магнат Кукс — умел. Там, где другой засыпал бы цветами, он вовремя подавал руку, носовой платок, тёплую шаль… и походя купленный маленький, скромный букетик фиалок. Потому что только он умел заметить, что прямо сейчас от сильного запаха лилий у женщины разболится голова.

Двенадцать лет брака, и за эти двенадцать лет Фредерика ни в чём не знала нужды. Ни в свободе, ни в заботе — того и другого столько и тогда, как ей хотелось. Разве что в два года войны жилось ей не так же, как обычно — но и тогда она не знала голода, холода и неудобной одежды. Ганс Кукс обо всём успевал позаботиться — и это возглавляя, собирая по отряду единое партизанское движение.

Стоило ей узнать, что он не человек, как всё это было забыто. Но разве он не был лучшим мужем, чем любой из людей? Человек так не мог бы — так зачем ей вообще понадобился человек?

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Тринтанс и Эйзвинс («грозящий» и «ранящий»), также Тристан или Трифун и Евстатий — старший и младший сыновья Перкунса и Земины. Тринтанс вооружён секирой, а Эйзвинс — копьём. Они часто охраняют врата в чертоги Валдники, которые, по поверьям лужицких славян, находятся в пещерах Рудных гор, южной части Лужицких. Тринтанс очень вспыльчив, и Перкунсу приходится его осаждать. Оба покровительствуют воинам, Тринтанс также почитается как бог кровной мести.

Руны братьев читаются как Ж и Е. Начертанная кем-либо на двери противника руна Тринтанса считается угрозой избиения или убийства.

Глава 5

В больнице Лизу оставили до утра — сказали, что хотят исключить сотрясение мозга. Она страдала от того, что была без сознания и не взяла с собой телефон и зарядку, чтобы не тратить дома электричество. Но вслух пожаловалась только на отсутствие очков.

Пришёл снимать показания полицейский.

— Хорошо, а с чего вы вообще решили, что электрик опасен?

— А, — рассеянно отвечала Лиза, глядя в его сторону (где видела только размытые пятна разных цветов). — Он был большой, хмурый и с ножом.

— Я тоже большой и не очень весёлый, меня ведь вы не боитесь?

— Я вас даже не вижу. К тому же вы без ножа…

— Потому что у меня на поясе кобура с пистолетом, нож мне повесить некуда, — серьёзно сказал офицер.

— Да, мне уже объяснил продавец мороженого…

Полицейский задал ещё несколько вопросов и протянул протокол для подписи.

— Я это не подпишу, — твёрдо сказала фон Мореншильд.

— Простите?

— Я никогда не подписываю того, что не могу прочитать.

Полицейский сообразил почти сразу:

— А ваши очки… разбились?

— Нет, что вы. Они лежат за унитазом.

— То есть, отлетели.

— Да нет же, я их туда положила.

— Понял вас. Я схожу за ними, и вы подпишете, хорошо? Заодно запру дверь на ключ, позволите ключик?

— Он на кухне, наверное, лежит… ой, а возьмите заодно из рюкзака на кухне мою зарядку и из туалета тоже — телефон.

— Как скажете, майне даме.

Через час настроение у Лизы заметно улучшилось. Она поставила телефон заряжаться и после этого протокол подписала, даже не глядя.

— Если что, госпожа фон Мореншильд, — сказал полицейский, — не бойтесь вы этих ножей. Или себе тоже купите, чтобы спокойнее себя чувствовать. Рабенмюле — самый безопасный город Пруссии, у нас даже домогательств не бывает, будьте уверены. Выздоравливайте.

— Спасибо, — Лиза откинулась на подушку и минут десять жалела о том, что не попросила принести и тетрадь. Через десять минут её мысли приняли другое направление: по окнам забарабанила летняя гроза. Окна! Одежда! Да и тетрадь ведь лежит на подоконнике! Всё пропало… Всё придётся начинать сначала. Неужели ей суждено возвращаться к нулевой отметке снова и снова? Девушка зарыдала. Засуетились санитарки, медсёстры, стали совать ей в рот успокоительное, поить водой. Успокоительное Лиза выпила, потом согласилась (и очень охотно!) съесть и больничный ужин, похожий на еду для годовалых детей, но плакать прекращать и не думала почти до полуночи.

Какие нервические эти поэты, обсуждали сёстры. Так взволноваться от обычной грозы…

***

Князь чистил яблоко для дочери, пока она, забравшись с ногами в кресло у камина, бубнила по книге греческие слова. Принц в другом кресле, склонившись, играл на телефоне в какую-то игру. Пламя пятнало лица подростков ярко-розовым и не дотягивалось до бледного, с правильными чертами, лица Танаса Крабата. Обведённые тенями глаза казались запавшими.

***

Утро трудно было назвать добрым. Сильно саднило лицо, так же сильно — и раздражающе — пахло увядающими розами. Лиза села в кровати, нашарила очки. Надела. Уставилась на корзину с огромным букетом и попыталась вспомнить, были ли цветы здесь и вчера тоже. Иногда, от волнения, она становилась ужасающе рассеянной. Лиза протянула руку, вытащила карточку из цветов. Никакой подписи, только каллиграфическая надпись: «Желаю выздоровления».

Никакой, никакой подписи.

Лиза закусила губу. По спине продёрнуло морозцем.

Девушка аккуратно положила карточку возле корзины, поправила больничную пижаму и пошла искать санузел, привести себя в порядок. Нашла даже душ, с наслаждением крутилась под ним двадцать минут.

Завтрак снова навевал мысли о детском саде. Принёсшая его молоденькая санитарка лукаво улыбалась, поглядывая на букет. Лиза попросила у неё ножницы и отстригла всем цветам головки; они попадали на тумбочку и пол. Вышло красиво и угрюмо, потому что корзина теперь щетинилась почти безлистыми стеблями как пиками.

Одежду принесли неожиданно постиранной и поглаженной, включая бельё. Лиза повеселела.

Врач сказал, что никакого сотрясения нет и она, кажется, потеряла сознание просто от страха, дверью её даже не тронуло.

— Простите, я намусорила… — сказала она санитарке.

— Ах, не страшно, я всё равно обязана после вас убрать палату. Вы знаете, вы очень хорошо говорите по-немецки! Скажите, а вы не хотели бы попробовать написать стихотворение на немецком?

— Ой, чтобы писать стихи, мало знать язык… Но я подумаю, конечно.

С телефоном в заднем кармане и зарядкой в руке Лиза вышла на уже знакомое крыльцо. Её накрыло острым чувством дежавю: на залитых солнцем ступеньках смиренно стоял шофёр от князя.

— Как, опять вы? — спросила фон Мореншильд. Шофёр поклонился. — Да мне сейчас домой не надо. Мне надо в магазин. Представьте себе, когда покупаешь дом, тебе не оставляют сервиза. Ни единой чашки! Я даже не знаю, за что хвататься, что покупать в первую очередь… Впрочем, нет, очевидно, начать надо с ножа.

Она прищурилась, оглядывая залитую солнцем улицу. Асфальт уже подсох. За спиной негромко переговаривались вышедшие поглазеть ей вслед медсёстры.

Шофёр выудил из нагрудного кармана телефон с гарнитурой, с серьёзным и строгим лицом залопотал в него на местном смешном наречии. Выслушал ответ.

— Его Высочество велел мне сопровождать вас в магазин и помочь с покупками.

Женщины за спиной негромко забурлили. Для того, чтобы сцена стала непристойной, не хватало только фразы: «Князь оплатит всё».

Фон Мореншильд забралась в автомобиль, спохватившись, завозилась, вынимая телефон из кармана — как бы не раздавить.

Шофёр оказался настоящим кладом. По хозяйственному магазину Лиза промчалась с ним, как по скоростной автостраде, обзаведясь сервизом на две персоны, приборами, кухонным ножом, джезвой, запасом туалетной бумаги, полотенцами и ещё десятком-другим вещей, о которых она раньше никогда не задумывалась, откуда они берутся в доме.

Осмелев, она спросила, где продаются такие ножи, как у местных. Водитель смутился:

— Я не уверен, что вам продадут. Вы же не лужичанка…

— Закон запрещает?

— Нет… А может, и продадут, но… Люди будут удивляться. Вы им всё равно пользоваться не умеете.

В Лужицких горах сильны националистические настроения, вспомнила Лиза.

— А вы тут, наверное, не очень любите немцев после войны.

— Вы в безопасности, — заверил паренёк. — Князь сдерживает и осуждает любые негуманные порывы.

— Про безопасность я уже поняла. Но ведь не любите?

— Ну, так и бывает обычно после войны.

Шофёр замкнулся, и фон Мореншильд поняла, что спрашивать о войне его не стоит.

В доме кто-то заботливо прикрыл ставни. Должно быть, офицер, который ходил за очками. Лиза пожалела, что не стала запоминать, как его зовут, она с удовольствием написала бы благодарность его начальству.

Одежда была сложена грудой на кухонном диване.

— Простите, — девушка схватила выгружающего покупки шофёра за рукав. — Я совсем забыла, мне надо ещё и в прачечную. Отвезёте?

— Конечно, майне даме. Если позволите подсказать, бельё надо запаковать в пакет, хотя бы вот этот, из магазина, и составить список, что вы сдаёте точно.

От прачечной Лиза отпустила шофёра, несмотря на его настойчивые предложения довезти её до дома. Потоптавшись немного возле машины, он всё же уехал.

Фон Мореншильд довольно долго слонялась по улицам, отыскивая путь и раздумывая, как часто могла бы завтракать или ужинать в местных ресторанах в кредит, чтобы это не выглядело подозрительно. Со вздохом признала, что чаще двух раз в неделю, пожалуй, не очень хороший план.

На крыльце её дома сидел и строгал ножом ветку долговязый тип лет тридцати пяти, с коротко стриженными седеющими волосами, и насвистывал незнакомую Лизе мелодию. Увидев хозяйку, он вскочил, принялся прятать нож и заискивающе заулыбался.

— Здро-о-овствуйте, — с уже привычным оканьем приветствовал незнакомец Лизу.

— Доброго дня.

Что за странный город, всем-то есть до тебя дело! Это хорошо, что местное дворянство ещё не принялось визиты наносить, встречать гостей без горничной фон Мореншильд была не готова. Впрочем, возможно, княжеская семья составляет всё местное дворянство, тогда можно считать, что обязательные визиты они друг другу уже нанесли — он ей под камушек, где она пряталась от дождя, она ему в хижину, где он её встретил, признаться, куда гостеприимнее: с кофе и наливкой.

— Простите, я — Ингор Беккер, корреспондент «Вестей Рабенмюле». Я без предупреждения, но у меня нет вашего номера телефона…

Лиза покраснела.

— Извините, комментариев о вчерашнем происшествии я давать не намерена.

— Да, конечно, не беспокойтесь, я бы и не посмел… Госпожа Дре, то есть фон…

— Просто Дре, не надо по фамилии мужа.

— Да, время близится к обеденному… Позвольте пригласить вас на обед, конечно, если у вас нет других планов…

Девушка была шокирована:

— На обед? С вами?

— Да, я хотел бы взять у вас интервью, нечасто у нас в Рабенмюле… Вы же понимаете. Обед за счёт редакции, я бы не дерзнул…

Фон Мореншильд милостиво кивнула, надеясь, что до Беккера не доносится бурная реакция её живота на слово «обед».

***

Крабат сам не помнил, почему, встретив Ханенфедера, согласился на обращение. Он был ничем не болен — да он всю жизнь был здоров и силён, как бык. Не в отчаянии. Не голодал. Женщины им интересовались… Пожалуй, от тоски согласился. Тоска была беспросветная, что бы ни делал наёмный солдат Танас Крабат — резал чужие глотки или прогуливал кровавые солдатские деньги в кабаке. Забирался с потной, разгорячённой хорошим пивом бабой в укромный уголок или просыпался под запах пороховой гари и давно немытых мужских тел. Тоска. Трижды тридцать раз тоска.

Ханенфедер знал его отца.

Ещё Ханенфедер был тварью, но это Крабат понял потом. Сначала ему казалось, что твари большей, чем человек, быть не может. Но вампир, пожелавший остаться человеком, живущий невероятно долго, также долго может свою тварь холить и выращивать. А может, дело было в волшбе, которой «крёстный» был просто одержим. Эту страсть он передал и Батори.

Крабат не любил вспоминать то время, когда Ханенфедер был рядом. Примерно так же, как годы в наёмных солдатах.

Когда колдуна накрыло старческое безумие, Крабат (тогда для всех — господин Мёллер) с облегчением исполнил долг «крестника», организовав его убийство и похороны. И не удивился, узнав, что в наследниках земного состояния безумного вампира значился именно он. Собственно, так Мирон Мёллер и превратился в ювелирного магната Ганса Кукса. Сначала старшего, потом младшего. Как до этого было с поколениями Миронов Мёллеров.

***

Ресторанчик был мал, залит солнечным светом и тих. Кроме фон Мореншильд с Беккером почти никого не было, только за соседним столиком сидела лицом к поэтессе совсем молоденькая девушка, почти девочка, и разглядывала фон Мореншильд без тени смущения, но и без видимого любопытства. Она пришла раньше, и, пока Лиза только смотрела в меню, девушка уже окунала ложку в густой кровавый гаспаччо. Подвески на её груди, одна над другой, три в ряд, сияли на солнце шлифованными круглыми сердцевинками-гранатами. Лицо девушки, бледное, с чёрными глазами в форме миндальных орешков, казалось смутно знакомым. Лиза то и дело поглядывала в её сторону, пытаясь ухватить воспоминание.

— Какой тёплый день, — сказала поэтесса, сделав заказ. — Удивительно нежный.

— Вы находите? — переспросил Беккер. — Мне казалось, день довольно прохладный. Позволите, я включу диктофон?

Он положил телефон на стол перед собой. Лиза кивнула.

— Значит, вы находите наш край, э-э-э, приветливым?

— Во всех отношениях, — горячо заверила фон Мореншильд. — Замечательный климат, очень ласковый! Красивейшая природа. Чудесные цветочные фермы, обожаю, когда ветер приносит запах цветов с гор. А какие у вас отзывчивые люди!

И как много магазинов без вопросов открыли на меня кредит, подумалось ей.

У стеклянной двери в ресторан остановилась немолодая пара, но работник, как раз подметавший и без того чистый асфальт перед входом, что-то сказал, и пара двинулась дальше.

— Но вы первым делом умудрились попасть под жестокий ливень, потом вообще оказались замурованы селем в лесной хижине…

— Нет, почему. Сначала я наслаждалась прогулкой по горам. У вас тут еловые леса, совсем, как в Финляндии!

— И отличная дикая природа, кстати. Водятся кабаны, например, — гордо подхватил Беккер. — Волки, лисы, олени…

Фон Мореншильд отметила про себя больше не гулять по горам в одиночку.

Корреспондент взглянул на девушку за соседним столом и бодро продолжил:

— И первый, кого вы встретили в нашем краю, был сам князь…

— Ой, нет, — возразила фон Мореншильд. — Первыми были штук двадцать-тридцать чиновников и служебная собака. И это всё до того, как я смогла добраться до двери своего дома… А потом уже Его Высочество. Он спас меня от непогоды и, я так думаю, от того, что меня снесло бы в долину грязевым потоком.

До неё только сейчас, на этих словах, дошло, что, когда князь нашёл и её и потащил в свою хижину, ей грозила далеко не только сильная простуда. Вряд ли уступ над головой спас бы её жизнь. Запоздало похолодело между лопатками.

Беккер, видимо, сообразил то же самое и аж заёрзал, складывая в уме громкий заголовок.

Высокий белокурый юноша коротко переговорил с работником у входа и двинулся дальше. Метла мерно шкрябала по идеально чистому участку тротуара.

— И как вам показался князь?

Толстым и конопатым, Господи. Но мне ещё жить здесь.

— Послушайте, довольно обидно. Я думала, что заинтересовала вас как поэтесса, как человек, известный сам по себе, а интервью вы превращаете в рассказ о господине Крабате. Очень любезно было со стороны Его Высочества меня спасти, но можно уже какие-нибудь вопросы обо мне самой?

Девушка за соседним столом прыснула, тут же поднесла к губам салфетку и знаком попросила официанта переменить блюдо. До фон Мореншильд вдруг дошло, на кого она похожа.

— Со всем моим почтением к вашему отцу, э-э-э… княжна, — добавила она, как могла, учтиво.

По крайней мере, загадка пустого ресторана и шкрябающей у входа метлы загадкой больше не была.

— Ничего, — откликнулась Канторка Крабат. — Вы правы, интервью — ваше.

Официант уже нёс ей отбивную с овощами-гриль.

— Я бы тоже поела, — сообщила ему фон Мореншильд. Он молча поклонился и ушёл. В животе у Лизы забурчало так громко, что княжна прыснула снова. Фон Мореншильд покраснела и заговорила о стихах.

Когда официант подал лизино жаркое, рассказывать о творческих планах стало куда легче.

— Как подданная… тогда ещё… Российской Империи, в военном конфликте в Саксонии я была горячей сторонницей славянского Сопротивления, — рассказывала с жаром фон Мореншильд. — Не будь я замужем, сбежала бы в Богемию, чтобы присоединиться к партизанам…

Лиза на секунду осеклась, вспомнив, что говорил Танас Крабат о войне. Хорошо ведь, что не сбежала.

— Я считаю, что история Сопротивления стоит куда большего, чем сухих строчек с цифрами и датами в энциклопедиях. Она ждёт своего певца. К моему большому сожалению, на вопросы о войне пока никто не хочет отвечать. А истории нет без рассказчиков…

— Что же, я готова быть рассказчицей, — заявила вдруг Канторка. Она встала со своего места, чтобы подойти к фон Мореншильд и сверху вниз заглянуть ей в глаза. Голос у неё стал неровным, странно-звонким. Княжна подтащила рукой стул от соседнего столика и села. — Я хорошо помню войну. Сначала ты сбегаешь ночью из собственного дома, без вещей и почти без еды, потому что если ты задержишься, тебя убьют. Потом ты два года не ходишь в школу. Не говоришь с подругами, не смотришь кино и не ешь мороженого. Играешь с щепками и камушками во дворе, пока твой дед день и ночь без сна смотрит в окно, сидя в кресле с заряженным ружьём поперёк колен. Это ты маленькая и можешь играть, а он взрослый и должен успеть защитить тебя. Потом ты ходишь с маленьким братом по лесу, чтобы поесть сладких ягод, вместо мороженого. И выходишь к виселицам, к висящим мёртвыми людям с распухшими лицами и вытянутыми шеями, и вороны клюют им глаза и уши. А потом война заканчивается, ты возвращаешься в свой класс и никогда никого не спрашиваешь, почему в классе теперь нет каждой четвёртой девочки, и куда делась половина монахинь-учительниц. И почему секретарша бабушки заикается, почему бледнеет при виде мужчин — тоже не спрашиваешь, потому что, хотя дети не должны такого знать, ты знаешь отлично.

Официант поставил кофе перед обеими девушками. Беккер вертел в руках свой стакан с соком, сам бледный настолько, что морщины его казались чёрными.

— Война — грязное дело, госпожа Дре. Никто в своём уме не станет говорить о ней правды. Да, господин журналист? Вы ведь тоже что-то делали во время войны?

— Я ничего не делал, — сказал Беккер. — Потому что я трус.

— Если бы все мужчины мира были трусами, когда дело доходит до войны, не понадобились бы не только медали и ордена, но и братские могилы, господин журналист. Госпожа Дре, такие книги нельзя писать раньше, чем через полвека. Простите. Канторка, — девушка вдруг протянула руку. Фон Мореншильд пожала её:

— Лиза.

Они выпили кофе в молчании. Беккеру, видимо, уже хватило лизиных ответов для своего интервью.

— Позволите проводить вас? — спросила княжна, когда они все трое вставали со стула. — Я бы с таким удовольствием ещё побеседовала с вами…

Фон Мореншильд покраснела:

— Ой, я как раз пытаюсь научиться жить без горничной. Не думаю, что уже готова принимать гостей.

— О! Простая жизнь на лоне природы — да, она требует освоения некоторых навыков. Тогда не буду ставить вас в неловкое положение. Но ко мне, если что, заходите свободно. Я оставлю распоряжение охране.

— К вам — это куда?

— Да, на «гору Куда», — засмеялась княжна, — на Вогинберг. Хотя это дом отца… Но я сейчас там. Может быть, и отец будет рад вас видеть. Хотя он у меня очень нелюдим… Кстати, совет! Вы уже знаете, что такое дождевая бочка?

— Я видела какую-то бочку во дворе, — неуверенно сказала Лиза. — Большую.

— В эту бочку собирается дождевая вода, её потом используют для умывания или там мытья посуды. Все местные так делают, это позволяет экономить на водопроводе. А во время войны у нас она была вообще основным заменителем водопровода. Однажды в ней едва не утонул мой брат, ему было семь или восемь лет… Он тогда был очень щупленький. Ладно, до встречи, я надеюсь!

— Всего доброго, — девушки пожали друг другу руки, стоя перед дверью ресторана, и разошлись в разные стороны. Причём метров через сто Лиза сообразила, что идёт не туда, но решила не останавливаться, а воспользоваться случаем осмотреть город.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Бангс, брат Валдники, созданный с ней одновременно, буквально — «сдвигающий», или же Бурник. Бог морского ветра, один из покровителей моряков и рыбаков. Матери просят у него здоровья для своих сыновей. Изображается крылатым седобородым мужчиной. Часто упоминается в песнях и поэзии.

Урканья или Ураганка, жена Бангса. Бангс создал её, пытаясь подражать созданию Валдники Тавсом-Кунегиксом. Она вышла вздорной и сварливой и стала богиней бури. Моряки во время бури часто сулят Урканье разного рода подарки, вроде зеркалец и колец, чтобы утихомирить её. Изображается кричащей женщиной с растрёпанными седыми волосами.

Их руны в письме равнозначны звукам Б и У, и как отдельные знаки никогда не используются. Сказки с их участием встречаются только на севере Пруссии.

Согласно этим сказкам, у Бангса и Урканьи родилось два сына и две дочери. Сыновьям Ангздрису и Купениксу Бангс выделил по княжеству. Ангздрис получил пресную воду, а Купеникс — побережье с отливами и приливами.

Глава 6

— Я не могу стереть её память, и не могу делать по ней предсказаний. Вообще никак. Даже с физическим контактом, — резюмировала княжна. Она сидела в кресле в кабинете отца, играя с котёнком, которого держала в руках. Котёнок нервничал от присутствия вампира и кусался ожесточённо. Белая рука Канторки была покрыта длинными красными полосами; запах от них князь не мог заставить себя не замечать. Но постоянная, многосотлетняя привычка к усмирению низких страстей давала возможность игнорировать само воздействие запаха крови. Князю случалось перевязывать страшные раны, не теряя самообладания.

— Перед нами, то есть, феномен.

— Да. И я пригласила её заходить в гости, когда захочется. Она выглядит очень одинокой.

Господин Крабат поморщился.

— Не самый умный твой поступок.

— Есть хоть одно, хоть маленькое основание думать, что она опасна? Я имею в виду, опасна даже в доме, нашпигованном твоими бойцами и «жучками»?

— На жрицу она не похожа, — неохотно признал князь. — Полная, искренняя, губительная неприспособленность к быту. Накупила еды, которой негде лежать, спит в кухне на сорванной шторе. Если бы она была оружием, ей наняли бы хотя бы слугу. Похоже на детский протест. Вырвалась из-под крыла авторитарного муженька и доказывает себе, что может и сама прожить. Некой идеальной жизнью, простой, милой, в игрушечном тёплом южном городке…

— Ты прямо из ресторана слушал, что ли?

— Естественно. Знаешь что, — добавил князь, вспоминая, как Йоцо пришёл к кабинету в то время, как он сам читал дело фон Мореншильд. — Скорее всего, не действуют только прямые чары. Косвенно магия срабатывает. Почти уверен в этом. Надо пару раз свести её с твоим братом. Что-нибудь обязательно всплывёт. Пожалуй, хорошая была идея пригласить эту Фон-Барон. Канторка, послушай, ты не думала всё же о том дрезденском специалисте?

Канторка вскинулась, её губы дрогнули.

— Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы чужой человек принялся вычищать меня от боли. Мне дорога эта боль, знаешь ли. Она — часть меня. Она — то, что не даёт мне превратиться в… вас с Батори.

Князь длинно посмотрел ей в глаза, но ничего не сказал. Откинулся в кресле и отвернулся в компьютер: на экран были выведены файлы по новому законопроекту от Славянской партии. В конце концов, день у него был рабочий. Господин Крабат вообще не любил и не понимал безделья. Хороший отдых после хорошей работы — да. Праздность же для него была куда большим грехом, чем для любого из католиков.

***

На кладбище фон Мореншильд сфотографировала несколько могил времён войны. Почти на всех надписям латиницей вторили рунные письмена. Посмотрела сквозь ограду на закрытую часть, разглядела только ближайшее из надгробий: на нём сияли позолочённые копии орденов Венской Империи. Какой-то офицер…

На кладбище национализма не ощущалось. Немецкие могилы шли вперемежку с лужичанскими, еврейские — с цыганскими. Попался даже один, кажется, итальянец. Подметала тропинки травяным веником какая-то старушка в пёстром летнем платье, с короткими седыми кудряшками, подкрашенными чернилами.

Лиза пошла домой и писала в тетрадь до заката, не заглядывая в телефон. О том, что сама увидела в Лужицких горах и в Рабенмюле. О еловом бору на склонах, где она чудом избежала смерти. О том, как диспетчер приняла её звонок за детскую шалость потому, что она сообщила о ноже у проникшего в дом лужичанина. О коротком разговоре с шофёром, ещё почти мальчиком, о том, как у него, и у княжны, и у журналиста бледнеют и застывают лица, когда с ними говоришь о войне. Слова князя и Канторки она записала особенно тщательно, стараясь вспомнить каждое слово. Ниже расставила списком имена и даты с надгробий городского кладбища.

Она всем нутром чувствовала, что теперь-то, наконец, пишет о том, о чём надо, и так, как надо. Когда слова закончились, а солнце почти зашло, Лиза выпрямилась, чувствуя, как гудит спина. В поросшем редкими яблонями саду было темно. Что-то сверкнуло на неё из травы глазами: кажется, кошка. Лиза поспешила освободить подоконник и закрыть окно. Почти наощупь расстелила купленную днём простынь на кушетке, обмотала наволочкой пустой рюкзак. Переодеться было не во что, и девушка, скрепя сердце, разделась догола, чтобы не пропотеть к утру одежду и бельё. Задёрнула занавески, залезла под пустой пододеяльник.

В животе заурчало.

На кухне было сумеречно. Значит, в кладовке — очень темно. Лиза решила потерпеть до утра и попробовала уговорить себя заснуть маминым голосом в голове. Живот бурчал громче. Девушка вздохнула, встала и на ощупь пробралась в кладовку. На ближней полке, она это хорошо помнила, лежали сосиски. Кажется, они совсем немного начали портиться. Лиза ела их, не обращая внимания на привкус, чувствуя, как неприятно они касаются прохладными шкурками голой груди. Наверное, примерно таково по ощущениям прикосновение вампира. Интересно, как жена Крабата вообще с ним спала?

Фон Мореншильд замерла, пытаясь сообразить, почудился ей скрип лестницы или кто-то пробирался наверх на самом деле. Ох, нет, действительно скрипит. Вот, кажется, и до верха дошёл. Лиза, вооружившись цепочкой оставшихся сосисок, бесшумно проскользнула в щель между дверью чулана и косяком. Чтобы не спотыкаться, опустилась на корточки и гусем посеменила к кушетке.

Сверху определённо кто-то ходил.

На первом этаже стукнуло окно в дальней части гостиной.

Девушка нащупала джинсы и куртку, залезла с ними под стол и спешно пропихнула руки и ноги в рукава и штанины. Прислушалась. Осторожно вылезла, застегнула джинсы. Нашарила на столе телефон, зарядку, тетрадь, ручку и, главное, очки.

В гостиной кто-то чихнул.

В животе отозвалось лёгким урканьем. И это не была песнь голода. Лиза с досадой поняла, что очень скоро захочет в туалет. Засунув тетрадку в джинсы, перед животом, надев очки и рассовав по карманам прочее, она очень тихо открыла окно — хорошо, что оно уже расходилось! — и с некоторым усилием вылезла пятками вперёд в сад. Чуть не вскрикнула, утонув босыми ногами в холодной и влажной траве.

Калитка хорошо просматривалась, совсем рядом с ней стоял фонарь. Лиза решила дойти до неё в тени деревьев, а потом быстро побежать по улице — к ближайшему полицейскому. Она помнила, что пост всего в четырёх домах от неё. Налево или направо? Похоже, придётся выбирать наугад.

Перед самой калиткой девушка поняла, что куртку стоит застегнуть. От страха и холода пальцы дрожали, пуговицы юлили, пытаясь проскочить мимо петель. Лиза оглянулась на дом и сад, набрала в грудь воздуха и вылетела на улицу, взяв направо.

Через четыре дома никакого полицейского не было. Девушка, не останавливаясь, побежала дальше, стараясь не реагировать на жалобы живота и на то, как колет в боку. Счёт времени она потеряла сразу, думая только о том, как пробежать ещё пять метров, и ещё, и ещё. Очень спортивной она не была никогда, рождественская поездка на шведский лыжный курорт в прошлом году чудом обошлась переломов. Наконец, она увидела полицейский участок и поднажала. Чуть не вышибла дверь, спохватилась, дёрнула её на себя. Ввалившись, закричала сипло:

— Туалет!!! Где?!

Офицерша за конторкой ткнула ручкой в сторону коридора. Фон Мореншильд рванула по нему и вышла обратно в холл только через полчаса, бледная, несчастная, лохматая. К тому времени туда стянулись со своими кофейными кружками все офицеры в участке. Они негромко переговаривались и замолкли, едва увидав её. Лиза взяла себя в руки:

— Добрый вечер, господа, дамы. Может ли кто-нибудь угостить меня славным крепким чёрным чаем?

Несколько мужчин бросились к аппарату с напитками для посетителей. Первым его достиг пожилой и грузный полицейский, он же торжественно нажал на нужные кнопки и поднёс фон Мореншильд пластиковую чашечку.

— Присаживайтесь, — пододвинула стул одна из офицерш. Лиза опустилась на него, глядя на чашечку в руке полицейского. Она поняла, что не удержит чая в руках. Полицейские тоже это поняли, и двое мужчин пододвинули один из столов. Пожилой офицер поставил чай прямо перед фон Мореншильд и учтиво спросил:

— Ещё что-нибудь, майне даме? Может быть, вы пришли по делу?

— Да, дело… Точно, — девушка, словно очнувшись, вытащила из джинсов взмокшую от пота тетрадь. — Понимаете, господа, дамы, я как раз сейчас пишу книгу…

***

«Майор Аденауэр утверждает, что тех, кто во время войны насиловал женщин или пытал пленных ради забавы, князь не допускает до службы в полиции. Всех, кто только приходит устраиваться, проверяют некие особые проверяющие, и способа обмануть их нет. Князь говорит, что война была ещё и испытанием властью, и того, кто провалил испытание один раз, нельзя подпускать ко власти во второй.

Но ни один из этих людей не арестован, многие из них — герои войны. Все они продолжают ходить по улицам Рабенмюле, улыбаться соседкам и их детям… Конечно, про тех, кто не прошёл отбор в полицию, можно догадаться, что они — насильники и изверги. Но ведь многие и не пытались устраиваться в полицию.

Не знаю, смогу ли я улыбаться горожанам так же легко, как раньше. На лице ни одного насильника не написано, кто он есть. И теперь я, возможно, буду видеть насильника в каждом. Тошно от этой мысли.»

***

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Купеникс, также Купсинискас или просто Кукс («Житель дюн», «Туманный» и «Рыжий»), среди прусских славян — Копецник, т. е. «Житель холмов». Хранитель маяков и покровитель моряков, часто называется сыном Бангса, всегда — злым братом Ангздриса. В дурном настроении напускает туман. Очень сластолюбив, но некрасив, поэтому женщин ему приходится брать обманом или силой. Так, он сумел овладеть женой брата Аззараньей, прийдя к ней ночью и убедив, что рядом с ней лёг муж. Любит таким же образом обманывать жён моряков и рыбаков. Если от этого обмана рождаются дети, их относят на морской берег, как сделала с ребёнком от Купеникса Азаранья. Изображается горбатым и бородатым рыжеволосым мужчиной.

Часто короткая версия имени этого божества используется как эвфемизм одному непристойному слову. На юге Пруссии только в этом значении «Кукс» и употребляется. В то же время, на северо-востоке это обычная простонародная немецкая фамилия. В связи с этим порой случаются конфузные ситуации, когда северянин посещает зачем-либо Саксонию.

Руна Купеникса читается как К.

Глава 7

К утру фон Мореншильд еле держалась от усталости и слабости, но нашла в себе силы поблагодарить всех офицеров, кто решился рассказать что-то о войне. Лейтенант Хунд, невысокая, крепко сбитая женщина, вызвалась подвезти её до дома на служебной машине, и Лиза с благодарностью согласилась. У дома она сказала, делая вид, что заглядывает в сад:

— Ой, я, кажется, забыла закрыть окно в кухне. Туда же мог залезть кто угодно! Лейтенант, не сочтите за труд…

Офицерша зашла с фон Мореншильд в дом, осмотрела первый этаж, взошла на второй.

— Похоже, в дом залезали кошки, госпожа Дре, — сказала она, спускаясь. — В пыли полно кошачьих следов.

Лиза покраснела.

— Я не могу убирать дом быстро, я только учусь это делать…

— Умение приходит с опытом, — ободрила её лейтенант. — Доброго дня.

Она уехала. Лиза попробовала снова лечь спать, но её одолел страх, что уж теперь-то, когда она вымотана, кто-то и решит как раз залезть. Она попробовала растопить плиту, чтобы сделать себе кофе, но зря потратила последнюю дюжину спичек. Вышла во двор, умылась холоднющей водой из дождевой бочки. Бочку давно не чистили, в ней плавали насекомые, и черпать было боязно и брезгливо. Лиза села на крыльцо, привалившись спиной к двери, и попробовала не спать. Примерно наполовину у неё получилось. Мерно саднило распухшие после ночной пробежки ступни, в голове было пусто и гулко, и минуты или часы, когда она смотрела в пустой, в утренней нежной тени сад, сложились в одну долгую секунду, которая оборвалась в тот миг, когда возле неё очутился знакомый уже шофёр:

— Майне даме…

В руках у него была коробка из кондитерской лавки. Лиза заставила себя сфокусировать взгляд на юном лице.

— Вы хорошо себя чувствуете? — участливо спросил молодой человек.

— Я не могу сделать себе кофе, — пожаловалась фон Мореншильд.

— Позвольте, я помогу.

Шофёр уверенно прошёл в кухню; Лиза с усилием плелась за ним.

— Княжна шлёт вам пирожные в честь новоселья, — сказал он, ставя коробку на стол, и длинно втянул носом воздух. Поглядел себе под ноги, поднял сосиски. — Вы знаете, не стоит это держать в доме. Хм, я заверну их в один из вчерашних пакетов, если вы не против.

Лиза наблюдала равнодушно.

Зайдя за углём в чулан, юноша тут же выскочил, схватил пакет с сосисками и с ним вместе нырнул обратно за дверь. Долго шуршал там. Выйдя, принёс свои извинения:

— Похоже, половину продуктов необходимо выкинуть. Если позволите совет, то не стоит закупаться на неделю вперёд. Лучше совершать небольшую, полезную для здоровья прогулку в магазин каждый день…

Плиту он растопил быстро и привычно, приготовил кофе, поставил перед фон Мореншильд чашечку с густой коричневой пеной.

— Княжна приглашала вас также на обед, но я могу передать, что вы плохо себя чувствуете…

— Нет-нет, — встрепенулась девушка. — Я в порядке! Если вы съездите за моим бельём в прачечную, то я с удовольствием загляну к княжне.

Пока он ездил, Лиза наскоро вытерлась мокрым полотенцем вместо душа и расчесалась. Переоделась в свежее в ванной, проверила, уходя, заперты ли двери и окна, в руке ли самое главное — тетрадь.

— Барышня, — доложил, подъехав к крылу княжны, шофёр в телефон. — Госпожа фон Мореншильд…

— Что, неужели отказалась? — растерянно спросила Канторка.

— Нет, барышня. Она заснула в машине. Не могу разбудить.

Сквозь стекло окна он встретился взглядом с князем. Тот стоял, заложив руки за спину, с таким видом, словно был здесь уже полчаса. Эта манера господина Крабата всегда немного пугала прислугу.

— Принесите её в мою гостевую спальню, — сказала в гарнитуре княжна.

— Да, барышня.

Юноша вышел из машины, обошёл её и открыл дверцу. Принялся осторожно вытягивать девушку за ноги.

— Прекратите, — поморщился князь. — Сразу видно, что детей у вас не было.

Юноша покраснел и отступился.

Господин Крабат подошёл, пригнулся в машину и ловко вынес девушку оттуда двумя руками. Без лишних слов он передал её шофёру. Подбежала Канторка, взглянула в лицо спящей Лизы.

— А с ней всё в порядке?

— Абсолютно, — заверил князь. — Нормальный здоровый сон молодой женщины, всю ночь прошатавшейся по городу. С ней тут, видишь ли, ночью приключилось вдохновение. Хотя выразилось оно сначала немного странно. Но я уже ничему не удивляюсь.

Гостья проспала до полдника. Канторка, предвидя это, заказала повару полдник поплотнее. Заранее послала горничную будить поэтессу, чтобы та смогла привести себя в должный вид и не смущаться. К столу гостья вышла вялая, но освежённая душем и причёсанная.

— Прошу прощения, меня так укачало в машине, — сказала она хозяйке. — Ой, с нами будет князь?

Стол был накрыт на три персоны.

— Нет, отец занят. Но, если вы не против, конечно, я позвала брата. Он тоже изучает русский, подписан на ваш блог и некоторые стихи знает наизусть.

Лиза покраснела от удовольствия.

Вошедшего вскоре княжича она рассмотрела очень внимательно, чтобы описать его. От отца у юноши были только глаза, во всём остальном княжич удался, видимо, в мать и больше походил на итальянца или француза, чем на немца или лужичанина. Кажется, он был ещё очень молод, но над губой вились достойные внимания усы.

Княжича представили Иоганном, и он пожал руку гостье просто и весело. Лиза наконец-то почувствовала себя уверенно, так всё напоминало прежние встречи с читателями.

— Ваша сестра мне рассказывала о вас, вы упали в дождевую бочку, когда вам было восемь лет…

— Ради вас я даже готов повторить этот фокус, — не смутившись, ответил Иоганн. Все трое перешли на русский. Канторка снова убеждала не писать книги о войне, взамен предложив вдохновиться красотой Лужицких гор для стихов о природе. Иоганн горячо её поддержал, предложив для вдохновения несколько конных горных прогулок втроём.

— С кем втроём? — закатила глаза княжна. — Я на этих зверей не полезу, я их терпеть не могу.

— Через две недели приедет Ясмин.

— А, Ясмин…

— Наша подруга из России, — пояснил Иоганн. — Её отец — ваш посол, живёт в Дрездене. Она приедет к нему на каникулы и обязательно заглянет к нам.

— Наша подруга? — Канторка странно поглядела на брата. Тот пожал плечами и улыбнулся.

— В общем, она татарка. Это как турки, только татары.

— Финляндия ведь больше не Россия, — сказала Лиза. — Мы отложились и теперь в Австро-Славяно-Унгрии.

— Да, к этому надо привыкнуть…

Фон Мореншильд смотрела на молодых людей и думала, что это о них господин Крабат говорил, когда рассказывал о кричащих во сне детях. Но они не выглядели испуганными, сломанными, подавленными. Такие разные внешне, и княжна, и княжич были румяны, оживлены, легко улыбались ей и друг другу, с аппетитом ели куски мясного пирога.

После полдника играли в бадминтон. Иоганн всё время расспрашивал о жизни в Финляндии, Лиза старалась отвечать как можно беззаботнее, и каждый раз, как обнаруживала себя упоминающей второго мужа, чувствовала, что сводит скулы.

— Кажется, дело к вечеру, — сказала Канторка. — Ужинать мы должны все вместе, с отцом. Я попрошу разрешения оставить вас на ужин.

— Но это ужасно неловко!

— Бросьте, у нас здесь простая, практически фермерская жизнь, это же Лужицкие горы, — отмахнулась княжна и убежала.

Лиза вспомнила сразу много книжек о вампирах, где оставаться на ужин в доме вампира значило не то, чтобы кушать самому, и приуныла.

— Вы что, боитесь отца? — догадался Иоганн. — Бросьте, он очень милый чудак.

— А это правда, что он, э… Обезглавил правительство Новой Саксонии в очень прямом смысле слова?

— Голову оторвал? Только одному. Очень зол был. Он не любит войну. Никто в своём уме не любит войну. Я бы тоже не сдержался убить того, кто развязывает войны, до объявления ему приговора.

— А кровь?

— Что кровь?

— Пил из оторванной головы?

— Совершенно точно нет.

— Я бы тоже не стала рассказывать своим детям, что пила кровь из оторванной части человека.

Иоганн поглядел на неё в изумлении и заговорил о том, как его дедушка охотился с Канторкой в лесу. Все думали, что она будет его любимой внучкой, а в итоге он забрал к себе в Дрезден Иоганна. Канторка так и живёт в Рабенмюле. Странные повороты судьбы.

— А кто ваш дедушка? — рассеянно спросила Лиза, вспоминая уже десятый или одиннадцатый сюжет из вампирских романов.

— Герцог Саксонский.

— Значит, король Пруссии? — теперь в изумлении была Лиза.

— Три года уже да, — смутился Иоганн и посмотрел на неё жалобно. Лиза взяла себя в руки. О жизни наследных принцев она толком ничего не знала, но смутно догадывалась, что простой человеческой компании княжичу не хватает. То ли подходящих ровесников маловато, то ли не получается с ними видеться. Она решила быть с принцем сердечной. Потом подумала, сколько вообще людей с ним говорит, наверное, сердечным тоном, и растерялась.

— А Дрентельны, — сказала она, — это очень маленький род. Но древний, старше вашего отца.

Вышла бестактность.

К счастью, подошла Канторка.

— Всё отлично, — сказала она. — Вы остаётесь на ужин. Отец сказал, что можно, если мы с Йоцо после ужина пойдём сделаем, э… наши задания. Вы ведь не обидитесь, если мы вас оставим вечером ненадолго?

— Но я, наверное, сразу пойду домой…

— Ну, нет. Вы у меня сегодня ночуете, и это дело решённое. Отец пока артачится, но я с ним справлюсь, — Канторка взяла Лизу за руку и обворожительно улыбнулась.

— Да ведь это неловко, особенно если хозяин дома против, — нерешительно запротестовала фон Мореншильд. Протестовать ей совсем не хотелось. При мысли об ещё одной ночи в пустом и тёмном доме становилось страшно. Если бы не остатки гордости, она уже на коленях умоляла бы княжну пустить её к себе пожить, хотя бы месяц.

— Ничего неловкого, мы не в Дрездене и не в Будишине, у нас всё по-простому. Скажите, вы умеете играть в римские кости? До ужина ещё почти час, я вас научу, это очень интересно.

Идея проверить фон Мореншильд на цыганскую магию, связанную, как ей было известно от Батори, с удачей (и неудачей), осенила Канторку только что. Больно уж часто поэтесса попадала в странные ситуации. Впрочем, княжна, она же верховная жрица Ужовника, всё равно не верила, что видит перед собой другую жрицу.

В кости Лиза играла неловко, впрочем, нельзя было сказать, что ей везло или не везло. Скорее, она с большим трудом соображала, какую комбинацию ей отметить как самую выгодную сейчас.

— Впервые в жизни играю в азартную игру, — призналась фон Мореншильд. — У меня была очень спокойная студенческая жизнь. Я на четвёртом курсе замуж вышла, и мой муж таких развлечений не понимал…

— А до четвёртого?

— Ой, до четвёртого я у тёти жила. Очень набожная была женщина. Я знаю наизусть множество псалмов. Но стать звездой какой-нибудь вечеринки мне это пока не помогало.

Ужин с князем выглядел семейнее некуда, за довольно уютным круглым столом: Канторка оказалась по правую руку от Танаса, Лиза — по левую. Напротив отца сидел, конечно, Иоганн. Молитвы перед тем, как взять в руки приборы, никто не прочёл. Перед молодыми людьми поставили жареную рыбу с жареной же картошкой, соусом и помидорами. Князь ел какой-то непонятный суп, впрочем, на застывающую кровь ничуть не похожий. Лиза попыталась заглянуть ему в рот, но мешали усы и общая аккуратность князя. Заметив взгляд гостьи, господин Крабат поинтересовался:

— Как ваша работа? Слышал, что пишете вы теперь не только днями, но и ночами.

Фон Мореншильд не смутилась:

— Ночь — лучшее время для рассказов. Располагает к искренности.

Только излишней искренности мне тут не хватало, подумал князь, вспомнив, что где-то в полиции Рабенмюле работает старый и очень много всего знающий жрец Наданя, Аденауэр.

— Приятно, когда человек любит поработать, — сдержанно сказал он вслух.

— А если не любит, отец делает ему неприятно, — усмехнулась Канторка. — Вы не представляете, как он взял в оборот вампиров!

— О моей работе — не за столом.

Дочь поняла намёк и сменила тему.

— Так что насчёт стихов, наши горы вас не вдохновили?

— Я редко пишу пейзажи. Почему-то только городские получаются, — охотно поддержала уход от разговора о ночной работе над книгой Лиза. — Я больше люблю сюжетные истории. Если у вас, к примеру, есть какие-то местные легенды, помимо Его Высочества лично, понятное дело…

— Да почему же помимо? Отец, послушай, тебе нужен биограф. У него потрясающе интересная была жизнь! — Канторку осенила очередная её внезапная идея. Князь поднял на дочь прозрачные глаза.

— Во-первых, почему была? У меня и сейчас жизнь неплохая. Во-вторых, интересна она совсем не в литературном смысле. Всем, в общем-то, жить интересно, а умирать не очень. В-третьих, нет, мне не нужен биограф. Зачем?

— Как зачем? — подпрыгнула на месте фон Мореншильд, сообразив, как может заработать на оплату электричества. — Вы ведь скоро умрёте, а в истории двадцать первого века вы сыграли заметную роль, о вас в любом случае будут писать биографические повести. И такого там понапишут! Вы что!

— Почему это я скоро умру? — растерялся господин Крабат. — Мне ещё далековато до смерти. У меня пока больше шансов увидеть ваших правнуков, чем у вас.

— Вот! И когда умирать будете, основные события все будут на пару веков позади, переврут их — ужас!

От того, как точно Дре угадала, сколько ему осталось, стало неуютно. Нет, непроста она. То есть, проста. Но сама не соображает, что такое знает. И даже, может быть, уверена, что на самом деле не знает ничего.

— Да почему же основные? Простите, вы меня в утиль, что ли, списываете? Я вполне ещё способен понаворотить…

— Ну, как знаете, — приуныла фон Мореншильд. — Я, в общем-то, не навязываюсь, я из соображений исторической правды.

Князь поморщился.

— Не бывает никакой исторической правды. Один так помнит, другой этак, один так думал, а другой этак его понял. Станете старше, поймёте.

— На четыреста лет старше я никогда не стану, — сказала Дре.

Принц опять принялся толковать о конных прогулках, на которые позовёт Лизу, когда приедет Ясмин. Рассуждал, на какую лошадь кого посадить, что обязательно надо посмотреть.

На десерт было мороженое. Князь ел со всеми.

— Что же, госпожа фон Мореншильд, — сказал он, утирая салфеткой кудрявые рыжеватые усы. — Я распоряжусь, чтобы вас отвезли.

— Нет, отец, она же сегодня ночует у нас, — возразила Канторка. Господин Крабат воззрился на неё с холодным недоумением:

— И как ты себе это представляешь?

— Да очень просто. В моём крыле ведь есть гостевая спальня. Лизу она вполне устроила днём, значит, и ночью сгодится.

— Плохой план, — отрезал князь.

— Хороший! — дуэтом ответили брат с сестрой. В лице князя не изменилась ни одна черта, разве что глаза стали чуть прозрачнее, но гостья поняла, что он рассвирепел. Она почувствовала себя очень неловко.

— Милочка, выйдите в коридор. Там есть такие забавные гербы и всякое прочее. Мне надо поговорить с детьми, — ледяным голосом сказал господин Крабат. Ситуация, конечно, была унизительной, но Лиза вдруг почувствовала, что ничего не испытывает, кроме весёлого любопытства. Она соскочила со стула, сделала нарочитый книксен и вышла за дверь. Огляделась. По стенам и впрямь висели гербы князя: серебряная мельница и три серебряных ворона над ней на чёрном гербе. Он что же, в прошлом был мельник? Ой, нет, это же, наверное, в честь Рабенмюле. Он здесь когда-то и родился…

Лиза пошла по галерее, с большими, широко распахнутыми окнами с одной стороны и с почти пустой стеной, если не считать повторяющихся гербовых знамён, с другой. Кажется, князь не был любителем живописи.

— Дети, это непристойно. Мало того, что я провёл с ней в хижине целый день, и это вскрылось из-за селя… Букет в больнице, Йоцо, тоже приписали мне, — холодно говорил князь, встав и отойдя к окну.

— Ты бы первый меня одёрнул, если бы я подписался. Мол, букет от наследного принца, ля-ля-ля, что ты делаешь, — насупился Йоцо.

— Именно так. Моя репутация может ещё быть сомнительной, твоя должна быть чистой безукоризненно. Особенно накануне свадьбы.

— До свадьбы год, а это — обычный букет в больницу. Такие люди десятками получают!

— Представь себе, в городской больнице фон Мореншильд была единственной, кому прислали цветы. И, повторюсь, это немедленно приписали мне. А уж если только что разведённая молодая женщина останется ночевать у разведённого мужчины…

— Ужасно, отец, — поморщилась Канторка. — Нельзя быть таким старомодным. Потом, остаётся она у меня…

— Дом на Вогинберг, прежде всего, моя резиденция.

— И уж у тебя-то, как у мужчины, точно нигде не сотрётся, если тебе припишут интрижку с молодой знаменитостью.

— Вот именно, — князь стремительно развернулся лицом к дочери. — А она — женщина. Подумай о том, как такие слухи неприятны твоей подружке.

— Что-то я не замечаю, чтобы она волновалась по этому поводу, — скептически заметила княжна. — И вообще, я уверена, что ты ей нравишься.

— Ну, это ты хватила, — сдержанно попенял сестре принц.

— Точно-точно, отец ей нравится! А что? Он совсем не старый ещё… Был, когда его обращали. Не урод! Маме же он чем-то понравился?

Тактичность сильной стороной Канторки Крабат не была никогда.

— Делайте, что хотите, — сказал князь. После смерти Батори на свете оставалось только три человека, которые могли его переубедить, и все трое были его детьми. — Только не несите этой чуши при фон Мореншильд.

— Обещаем! — подскочила Канторка. — Обещаем чуши не нести!