Бесплатный фрагмент - Девушка и Большой Красный Дракон

Маяк

Слушай мой голос.

Слушай его внимательно.

Ты прочитаешь мои дневники.

Я расскажу тебе правду.

А ты за это…

Мне поверишь.

Читай внимательно.

Слушай мой голос.

Слышишь?

Вот этот. Сейчас.

Слушай мой голос ооооочень внимательно.

И ты обретешь спасение.

Шанс на спасение.

Женщинам давно нужна была собственная святая книга.

Покажи Мне Любовь

Я читала десятки книг о любви. И ни в одной не нашла ответа, что же это такое.

Все эти книги о том, что чувствуют влюбленные люди.

Но разве книга о поездке на поезде может дать ответ на вопрос, что такое поезд? Разве она даёт хоть какое-то представление о котлах и передаточных вращениях?

У тебя бывало такое, что ты читала свои дневники и не узнавала того, человека, который их писал? Даже почерк кажется каким-то поддельным.

Это от того, что ты так сильно изменилась? Или просто с годами начала презирать себя прошлую?

Этот дневник — назидание подрастающему поколению. В нем есть всё, что уже случилось. И что обязательно случится с тобой, если ты будешь плохо себя вести.

Дневник — это единственная для нас с тобой возможность поговорить с глазу на глаз в нашем шумном мире. Тут нам никто не помешает. Между моими буковками и твоими глазками ничего нет.

Начнём?

Дневник

Он любил меня весь день.

Давай сразу договоримся: это не еще одна книжечка о страсти, что пишут мужчины под женскими псевдонимами. Я буду писать так, как мы об этом говорим между собой:

Он любил меня весь день.

Я лежала на животе и сказала что-то вроде:

— Я тысячу раз слышала от молодых мам, что жизнь начинается только тогда, когда появляются дети.

Он сидел и сопел на краю кровати, приходя в чувства.

Я говорила куда-то в потолок.

Я говорила:

— Моя жизнь началась только тогда, когда умерли родители…

Он просто сидит на кровати, и я слышу, как за окном дворники метут от снега тротуар перед домом.

— …Такой свободы я никогда не ощущала.

Этот дневник — мои воспоминания о Нём.

Только не говори мне, что ты так не делала. Не заводила дневничок, чтобы писать в нём о Нём?

Иногда мне кажется, что этот дневник — попытка убедить себя, что это мне не привиделось. Что всё, что произошло — не игра ума и не было придумано моим мозгом в будущие десятилетия, потом, чтобы как-то объяснить себе, что произошло.

Когда этого мира не станет, я хочу, чтобы у меня осталось хоть какое-то напоминание о нем. Напоминание записанное моей рукой.

Чтобы я не смогла в него не поверить.

Перечитывая это, я словно палеонтолог, смахивающий пыль с реликтовых окаменелостей.

На новый год вся семья была дома. Мы убирались и слушали Аббу. Музыку полную любви. Случайной и непредсказуемой.

Я ползала по ковру, изучая ёлочные игрушки, пока родители украшали комнату. Мир казался полным любви, тепла и музыки.

Я трогала детской ручкой ёлочный шарик, заглядывая внутрь, словно там таится еще один огромный мир.

Если честно, прости, но я с трудом понимаю, что из моих воспоминаний правда, а что было придумано позже. Что есть отпечаток времени, а что стереотипы о той эпохе.

Как это страшно наверное… жить без прошлого.

Хотя, может быть, как раз только тогда страх и пропадает.

Тебе просто нечего терять.

Митохондриальная Ева

Кроличья нора

Duran Duran — Come Undone

Я облизываю губы.

Я сделала новую прическу.

Знаешь это чувство? Когда хочется как можно скорее показать всем.

Когда хочется скорее сделать селфи.

Когда как можно скорее хочется случайно пройтись по улице, на которой работает красавчик-начальник.

Девочки всегда ходят по краю.

Особенно такие трусихи, как я.

Ставят странные статусы вроде «Каждому ангелу нужен свой дьявол», ведь это так приятно — быть непонятой.

Я разглядываю людей. Одного за другим поднимающихся из небытия метро.

Арчатые своды выдают их мне прямо в лицо. Как конвейер.

Не ведающих своего счастья.

Сегодня суббота, значит завтра будет пятница.

Эскалатор подо мной движется вниз. Пыльный воздух порывом взлетает со станции.

Каких демонов ты скрываешь, бездна?

Я посасываю брекеты, что создают ноющую боль в моих зубах.

Я делаю несколько шагов по лестнице туда, повиливая рюкзачком обильно усыпанным разного размера брелками.

Монотонный звук топающих ног.

Легкое дыхание подземелья.

Думала о том, что 99.9% людей, которых ты встречаешь в своей жизни, ты видишь первый и последний раз?

Общество — не кристаллическая структура. Это река.

И мы в ней — водомерки, суетливо ёрзающие по поверхности.

Мерзкое чувство.

Его присутствие.

Я знаю, что он идет за мной. Мне страшно, хоть и большинство стоящих за мной людей это законспирированная вооруженная команда захвата.

Я слушаю команды майора в белых наушниках.

Сойду за школьницу или студентку.

Ой да брось, — все мы кого-то косплеим, — мы же девочки.

Я настроила наушники так, чтобы команды были слышны через любимую музыку. Иначе это было бы слишком заметно.

Я помню инструктаж.

Летучку в тесном старом кабинете, в котором пахнет послевоенными стульями.

Высокий майор с лицом напоминающим маску. Плены дыма, обволакивающие его широкие погонистые плечи, словно помогают потуже затянуть ремень на его безупречном торсе.

Слишком уж сосредоточенный, чтобы продвигаться по службе.

Слишком уж мотивированный, чтобы быть воякой.

Он сверлит меня пронзительным взглядом. Я боюсь смотреть на него. Его черные брови и карие глаза слишком хороши для женатого мужика. Он точно не женат. В разводе или что ещё похуже. Я люблю работать именно с такими.

Он умеет запудрить голову.

Вызвать доверие.

Попросить вкрадчиво.

Брат-солдат.

Он никогда не скажет всей правды.

И я точно знаю, что у него есть план по поимке зверя, которого мы загоняем в ловушку.

Знаешь, что мне показалось странным? Майор хочет уничтожить этого серийного маньяка любой ценой.

Обычно им всегда немножечко пофиг. Они хотят повышение по службе и квартиру от министерства для измученной переездами женушки. Они хотят не замарать руки и домой к телевизору.

Этот, словно сводит личные счёты.

Он говорит мне, что я должна делать вид, что не знаю, что зверь здесь.

Но у меня есть идея получше.

Я ведь девочка.

Я знаю, как раздразнить животяру.

Я спускаюсь в метро. Во главе спецоперации.

Я делаю вид «знаю, что он здесь, но боюсь подать виду». Словно я скована страхом. Словно я оцепенела от ужаса.

Уж мы то с тобой знаем, что им нравится?

Если ты опутана паутиной, это ещё не значит, что ты муха.

Больше всего на свете я хочу убить его.

Он потом скажет мне:

— Про ловушку я понял прям сразу.

— Как ты понял?

— Одинаково крепкие парни, очень по-разному одетые: кто под студента, кто под пенсионера, но все в одинаковой обуви.

Мы даже не подозреваем, как наивен бывает наш мухлёж.

Я не смогла в тот момент сделать таких правильных выводов.

Хотя и помню одинаковый топот от очень разных людей в метро.

Опыт.

Мы доехали до середины.

Парни глазеют на меня, хоть по мне и видно, что сегодня у меня есть парень.

Я подтягиваю сползающий носочек внутри ботинка. Как могу.

И зачем я надела на спецоперацию эти новые трусы?

Режут.

Парни, что кидают мне свои ухмылочки на эскалаторе, потом будут рассказывать, что были там за секунду до событий.

Эскалатор вывозит людскую массу из жерла метро на поверхность.

Грустные, задумчивые, слушают музыку, поправляют одежду.

Брошенные. Не нужные даже самим себе. Помятые невыспавшиеся лица.

Вот что бывает, когда ты идешь на компромис.

Я не могу оторвать от них глаз.

Они так красивы. Как скучающий слон в захудалом провинциальном зоопарке.

Я слышу, как он говорит мне:

— Ты это не твоя одежда…

То, что он скажет потом смешивается с воспоминаниями, с эмоциями.

Вот на что на самом деле похожа наша память — скраббукинг четырнадцатилетней девочки.

— …Ты — не станция, на которой ты работаешь.

— Ты это не твоя профессия.

— Не музыка, в твоих наушниках-капельках.

Но в тот момент я была, как они. Моль однодневка.

Заношенная парка и голые щиколотки в минус десять.

«Та» я — это моя профессия.

Наживка. Если хотите.

Помнишь:

Если ты опутана паутиной это ещё не значит, что ты муха.

Возможно ты — паук.

Мой клиент у меня на хвосте.

Оттуда он не сможет ускользнуть. Переодетая группа захвата сделает свое дело и одним подонком на земле станет меньше.

Я вела серийного маньяка туда. Зная, что он следит за мной. Кетчит мои движения. Зная, что он зависимый. Ещё один бедолага, которому выпала плохая генетическая карта.

Он просто не может себя контролировать.

Ему нужна жертва.

Весь мир сужается до одной её.

И мне осталось только подсадить его на себя.

Ой, да брось. Как будто ты так не делала?

Мы же девочки.

От проходной в парламенте до школьной столовой.

Все только этим и занимаются.

Не надо делать из меня героя.

Я должна была его подсадить и я его подсадила.

Я знаю, как ехать в этом поезде, но я хотела узнать, как он работает.

Я чувствую как он следует неотступно.

Есть только одна маленькая деталь, о которой я забыла сообщить: наш сегодняшний клиент может перегрызть глотки всем им особо не напрягаясь. Он как бы… не совсем человек.

Потому я прекрасно знаю, что не суждено вернуться из этого погружения.

Мы переглядываемся с майором. И мне кажется он это понимает.

И всё же я ни разу не оглянулась. Не выдала себя.

Если бывают террористы смертники, то видимо я — мстительница смертница. Будь, что будет.

Освещенность падает с каждым шагом.

Иногда мне кажется, что эскалаторы только для того и сделаны, чтобы подготовить обывателя к грохочущему аду метро.

Взгляд перед собой, на колонны, на других людей.

Неважно, куда ты смотришь. Важно, что ты видишь.

Страшное чувство — когда хищник взял твой след.

Между вами может быть еще пара километров, но если голодная тварь учуяла тебя, то четырьмя лапами она движется, как самонаводящаяся ракета природы. По тропинкам и вброд.

Я и красная шапочка.

Я и охотник.

Что может быть проще, чем влюбиться в киллера?

Даже в президентов и кинозвезд влюбляются реже.

Ты уже всё правильно поняла:

Моя задача: увести его в самый тесный участок.

Дальше работу начнет группа захвата.

Слишком поздно я поняла, что это он меня туда заманивает. Возможностью стать героем.

Я бы убила его сама.

Я делала такое раньше.

Но… когда тебе в детстве читали сказки о том, что раз в десять лет Дракон прилетает в деревню и забирает самую красивую девушку…

Когда говорили про это…

Не мечтала ли ты оказаться той девушкой?

Рики-Тики-Тави

Florence + the Machine — Girl With One Eye

Я лежу на животе.

За окном скрипят дворники.

Раскрывая глаза, чтобы уловить побольше туманного белого зимнего света, я разглядываю фотоальбом и пририсовываю усы и рожки к черно-белым семейным фотографиям. Одежда как у всех, прически как у всех, мебель как у всех, обои как у всех. Самое страшное, что я даже знаю, что будет на следующих страницах. Свадьбы, рождения детей, переезды. Один и тот же спектакль из поколения в поколение. Вдыхаю запах маркера и старого клейкого фотозакрепителя. Запах он тоже закрепил на века.

Я пишу на полях вопросы, словно в детской анкете:

В твоей жизни были переломные моменты?

Когда ты поняла, что стала взрослой?

Первое воспоминание?

Общество стирает женщинам память. Перезаписывает их под новыми фамилиями. Каждая новая фамилия — новая жизнь. Вот зачем фата — это пелёнка новорожденной.

У каждого из нас есть человек, встреча с которым изменила всю жизнь.

Тот химический элемент, который стал катализатором давно назревших изменений.

Изменений, которые ты совсем не ждала.

Изменений, на которые у тебя не хватило бы духу без него.

Я думаю моя жизнь началась, когда не стало родителей.

Привычное времяпрепровождение подростков: торговые центры, обучение, тусовки, ютуб, — всё это не способно было удерживать мое внимание надолго.

Все, что мне нужно от жизни — любовь.

Я оказалась в отделе по поиску серийных убийц.

Именно серийных. Терминологически — это те парни, что убивают через определенные интервалы времени и убили уже три и более человек с перерывами. Те, кому необходимо убивать.

Ты не обманешь себя:

Ты это то, в кого ты влюбляешься.

Как ты понимаешь, террористы или школьные стрелки не в счет. Те, кому по долгу службы положено убивать тоже в домике.

Раскрыть типажи?

Я прочитала: «Властолюбцы» — упивающиеся беспомощностью жертвы, «сластолюбцы» — те, кто штырятся в сексуальном плане от убийств, «исполнители» — те, что слышат «голоса», или убеждены, что являются частью какого-то культа, во всех случаях — вымышленного, «санитары» — те, кто убедили себя, что очищают общество от «скверны» и каннибалы.

С каннибалами проще всего. Они выдают себя с потрохами. Они ненавидят себя.

По сути любой хищник убивающий, чтобы поесть — серийный убийца.

У каждого есть свои пищевые привычки.

Я быстро поняла, что моя артистичная натура хорошо подходит для переодеваний и имитаций объектов диетических пристрастий маньяков.

Если ты считаешь, что «ешь все подряд» значит ты вообще не в теме. Диета есть у каждой: у одной безуглеводная, у другой — майонезная. Верно, девочки?

Итак, я переодеваюсь в что-то среднее между всеми его известными жертвами и болтаюсь неподалеку от протекания его стандартных троп. Мы даже ритм серийных маньяков выслеживали и не травили им души в «периоды охлаждения».

Женщины меня легко поймут — у каждого охотника есть период, когда он только что «наелся» и тормошить его не надо.

В разработке всегда два три таких парня и у меня хватало командировок. Только вот, когда ты долго собираешь ягоды в лесу ты начинаешь видеть их и в городе.

У меня был доступ к полицейской статистике и я начала анализировать нераскрытые убийства. Я стала думать о возможности существования убийцы, который имеет несколько пристрастий: допустим убивает не только 70летних бабушек, но в параллельном цикле убивает 30летних блондинов и так далее. Ну ты поняла. Что если найдется парень, который нарочно будет пытаться нас запутать? Что если он начнет выбирать каждый раз разных жертв? В разных городах. И разным почерком. Чтобы мы не смогли найти ничего общего между убийствами.

Что если это охота? Надоело убивать антилоп — захотелось льва.

Надоело убивать знаменитостей — нападает на чемпиона по единоборствам.

Он словно бросает вызов всему человечеству.

Я стала искать его. Своего идеального серийного убийцу.

В вырезках газет, и полицейских отчетах. Ловить связь между всеми нераскрытыми делами.

Криминальные дела еще никогда не сшивались так грубо.

Притянуты за уши на грани фальсификации.

Моим воспалённым умом.

И как только я поверила, что он существует (или я создала его?), меня настигло самое страшное осознание.

Осознание того, что внутри меня есть что-то, что заставило меня его искать.

Ужасный вопрос.

Я хотела узнать: если это не болезнь, не маниакальная необходимость и не указ свыше.

Тогда ЗАЧЕМ он это делает?

Анкетирование:

Каким было твое первое воспоминание о жизни?

Помнишь ли ты тот день, когда поняла, что стала взрослой?

Какой момент в твоей жизни ты можешь назвать самым переломным?

Кто был в тот момент рядом?

Анкетирование #1

Каким было твоё первое воспоминание о жизни?

Что для тебя жизнь? Какого ты о ней мнения?

Помнишь ли ты тот день, когда осознала, что стала взрослой?

Какой момент в твоей жизни ты можешь назвать самым переломным?

Городской сумасшедший

Roxette — It Mast Have Been Love

Теперь ты знаешь, кто он такой.

Думала ли я в тот момент, что спасаю их всех? Скорее да, чем нет.

Я чувствую его в двадцати метрах за своей спиной. Окруженного переодетыми сотрудниками спецназа. С винтовками под широкими одеждами.

Ты когда-нибудь задумывалась, как выглядит камуфляж для спецопераций в метро?

Твоя повседневная одежда.

Думала о том, что чувствует червяк болтаясь на крючке, пока он медленно погружается на дно? Ведь он еще жив в этот момент.

Я погружаюсь. Туда, где кабинка дежурного. Который прекрасно знает, что отсюда пора сваливать. Которому потом вручат правительственную награду. Ну, как ему… передадут его родственникам.

Эскалатор спускает меня вниз и начинает выпрямляться. Я могу заглянуть в кабинку дежурного.

Что я чувствовала, увидев в черно-белом мониторе Его фигуру?

Думала, что червяк возможно чувствует приближение рыбы? Способен ли он, ползавший всю жизнь под землей, хотя бы отдаленно понять, что это приближается к нему?

Думаю, он не сводит глаз с лисьего хвоста прицепленного к моему рюкзачку.

Обожаю аксессуары. Приятная тяжесть переваливается из стороны в сторону.

Смещенный центр тяжести.

Что я чувствовала, осознавая, что серийный убийца в десяти метрах от меня? И что он пришёл за мной?

Когда я делаю еще один шаг с движущейся ленты на твердую мраморную «землю» метро…

Я просто хотела найти того, кто бросил вызов.

Ты это не твоя обувь.

Чувствовала ли я себя в безопасности?

На залитой металлическими бликами станции было несколько десятков переодетых вооруженных контрактников.

Пришли ли они сюда, чтобы защитить меня?

Была ли я когда-нибудь ближе к тому, чтобы превратиться в мешок с цитоплазмой?

Думаю нет.

По спине прокатывается волна зябкого холода. Я словно чувствую, что вот и он вступил на платформу, а значит осталось немного. Дежурный перекрывает вход в верхнем вестибюле. Я смотрю на случайные лица в толпе. Люди, которым не повезло.

В клетке с самым страшным серийным убийцей.

Итак: когда ты ловишь маньяка ты ожидаешь встретить чокнутого эстета, забитого изгоя, тупоголового амбала, опьяненного безнаказанностью маргинала, зависимого сумасшедшего.

Но ты не думаешь об альфе.

Знаете, что в нем особенного? У него не было собственного почерка.

Я кое-что уже поняла о нём.

Это ведь не первая наша встреча.

Ахэгао

Drawning Pool — Bodies

Что, если бог не хочет, чтобы мы в него верили?

Что, если он хочет, чтобы мы верили в самих себя?

Наша первая встреча.

Оглушительный концерт.

И я, одетая в его вкусе. Боже мой, откуда мы женщины только знаем это? Чужие вкусы.

Мне кажется нет ничего сложнее, чем угадать, чего хочет другой человек.

Я ни разу не видела его. Только читала о том, кого и как он убивал. И вот я одетая.

Черные башмачки и белые гольфики.

Плессированная юбка и вьющиеся волосы.

Влажная укладка.

Каково это: быть объектом вожделения?

Женщина — это всегда мишень.

Он скажет мне потом:

— Я не нападаю на виктимных.

— Почему напал на меня?

— Что-то почувствовал.

Сегодня последний день нашего знакомства.

Возможно, именно поэтому я рассказываю это тебе.

Хочется оставить о нем добрые воспоминания.

Как мы познакомились?

Он изнасиловал меня на концерте одной рок-панк-поп-группёнки.

Молва скажет «допрыгалась».

Люди скажут «сама виновата».

Я скажу:

Больше всего на свете я хочу, чтобы он это повторил.

Но давай по-порядку: это моя работа. Ну в смысле быть наживкой.

Вокруг концерт. Это какая-то особая среда.

Словно аквариум. Само пространство тут какое-то вязкое и плотное. Маскарад.

Где каждый может перестать быть самим собой.

Стать массой.

Стать частью чего-то большего. Чего-то другого.

Меня всегда пугали, люди, которые избегают походов на концерты. Не фанатеют по какой-нибудь группе, не признают себя фанатами сериальчика, сидят дома в день города или на новый год.

Что они возомнили о себе?

Я внутри оглушительного выступления. Толпа уже перестала быть скопищем обладателей билетов — теперь это единое существо. Я растворяюсь.

Сначала я строю из себя робкую, чтобы убедить его, что проблем со мной у него не возникнет.

Такую знаешь, которую лапают за жопу в толпе, а ей проще сделать вид, что типа не заметила, чем разжигать конфликт.

Хорошенькое местечко — толпа. Огроменное скопление народу.
Ему нравилось делать это у всех на виду.

Я оборачиваюсь и сквозь контузию шоу… Ловлю его взгляд. Точнее — он ловит меня. Как венерина мухоловка.

Такой взгляд, знаешь…

Если ты посмотрела — ты не сможешь сделать вид, что это случайно. Надеяться, что он забудет. Что он простит. Что он улыбнётся.

Мурашки.

Я отворачиваюсь.

Вокруг грохочет концерт.

Пот и буйство. Но я уже думаю только о нем.

Ты сразу понимаешь: он не один из нас.

Я отвернулась. И не напрасно.

Почти сразу он схватил меня сзади за шею, за горло так что я всхрипнуть не успела и поволок в какое-то заранее спланированное место.

Лучший момент для контратаки — когда он достанет свой прибор. Это все знают.

Мои губы затекли.

В изнасиловании всегда есть момент, когда ему надо освободить руки, чтобы достать и начать процесс.

Оказавшись в какой-то подсобке, он швырнул меня в стену так сильно, что часть моего тела стала на секунду абсолютно плоской.

Я слышу грохот концерта за стеной.

В всполыхах света я вижу типичного работника сцены.

Если бы я не знала — я бы поверила: перчатки торчащие из бокового кармана на широких брюках, выцветшая футболка с крупным принтом какой-то никому не нужной группы. Намотанная на запястье стяжка для проводов.

Готовился.

В конце-концов все мы кого-то косплеим.

Он скажет мне потом:

— Знаешь, как попасть куда угодно без пропуска?

— Знаешь этот трюк со стремянкой?

Там в темноте у меня не получается оглядеться, но это что-то вроде комнаты звукооператора.

Он расскажет мне потом:

— Оденься как подсобный рабочий и неси в руках тяжелую стремянку — пропуск не понадобится.

Проверь на досуге со своим парнем.

Я пытаюсь прийти в себя. После удара спиной. Глаза крепко накрепко зажмуриваются от боли. В глазах темнота с сияющими пятнами.

Самое страшное, что я не могла подготовиться. Знать, как он будет меня убивать.

Я отмахиваюсь от него бутылкой валявшейся на полу.

Когда все тактильные ощущения на двадцатисантиметровом ноже примотанном скотчем к руке в моих широких рукавах.

Но я неловко отмахиваюсь бутылкой.

Чтобы он и подумать не мог, что я вооружена.

Знаешь, как Шелли Дюваль битой в «Сиянии».

Охотник всегда больше следит за манерой движения жертвы.

Манеры важнее действий.

Мне надо сыграть полную недееспособность от стресса.

Он сам заходит в ловушку и закрывает за собой дверь.

Чтобы достать нож, мне нужен тот самый момент.

Тот самый момент, когда он поймет, что ему ничего не угрожает.

Думала ли я в тот момент, что жизнь женщины это всегда изнасилование?

На работе. На учёбе. Дома.

Женщина проживает всю свою жизнь в страхе перед мужчинами.

Мы просто хорошо адаптируемся.

Природа все равно заставить тебя делать это.

Ты просто можешь выбрать с кем.

Он прижимает меня к стене.

И что любовь, если не победа над этим страхом?

Раздвигает с силой мои сжатые ноги. Его рука шарит под юбкой…

— Ты ведь этого хотела, дрянь?

Я впервые услышала его голос.

Как скала разбивающая волны.

Он лапает меня. Мастерски.

Я — плотина сдерживающая наводнение чувств.

Я пытаюсь успокоиться.

Мурашки покрывают даже щеки.

Ты это не твое тело.

Я не узнаю свой собственный голос. Сдавленный. Сжатый.

— От- сглатываю -ва- глубоко вдыхаю -ли.

Он закрывает мне рукой рот.

Счастье любит тишину.

Я мотаю головой и кусаю его за запястье.

Так больно, что я буквально чувствую эту боль сама.

Во рту лоскут кожи.

Кровь.

Ты кусалась в детстве?

На его руке…

Мои глаза… Знаешь, так больно смотреть прямо перед собой. На расстоянии восьми сантиметров.

Его запястье со шрамами.

От чужих зубиков.

Делала себе часики укусами в детстве?

Я не первая, кто кусает его туда.

Он уже целует мою пылающую шею.

Его это только заводит.

Может это вообще его фетиш.

— Это всё, что ты сделаешь? Изнеженное поколение… Или может еще запишешь на меня дис и выложишь на ютуб?

Сейчас я все исправлю.

Думали о том, какими жалкими становятся насильники после задержания?

Я уже готова увидеть изменения в его лице.

Я уже готова создать их сама.

Я бью локтем ему в лицо, еще и еще.

Я кричу ему.

— Я из полиции! Вы арестованы!!! На пол!!!

Я достаю нож.

Я готова увидеть, как он сникнет. Как он заскулит.

Я готова услышать: «Я не хотел ничего такого».

Это не первое моё задержание.

Я знаю, какие слюни и сопли сейчас начнутся.

И будут длиться на каждом заседании.

Я набираюсь терпения на месяцы вперед.

И с рыком получаю удар по руке такой силы, что нож ударяется об пол и несколько раз подпрыгивает на кафеле со звоном.

Мне прилетает удар по лицу.

Если я провалилась, то он сейчас убежит.

Но он снова коленом раздвигает мои ноги.

Он шепчет.

— Вот так мне уже гораздо больше нравится.

Он признается мне потом:

— Заводит только когда сопротивляются. Только когда думают, что у них есть воля, силы и шансы изменить обстоятельства. Хотя их нет. А то, что ты из полиции, я знал с самого начала. И про нож.

Он скажет:

— Это как рыбалка. Погрузить рыбу в иллюзию возможности спасения — в этом весь кайф. Тянуть её из воды, когда всё уже решено.

Он будет томить:

— Я не буду скрывать. Я очень хотел тебя, именно потому что ты за мной охотилась. Никогда не думал, что стану тем самым злодеем насильником.

Мы смотрим глаза в глаза.

И я вижу водоворот вечности.

Я планировала заорать. Даже репетировала, чтобы это выглядело натурально, и он так и не понял, что я за этим сюда и пришла.

Но сейчас я слышу свой собственный крик.

Заложенные уши.

Плотину прорвало.

Инстинктивно

Я стала зверем.

Загнанным Рики-Тики-Тави.

Вот, чего он ждал. Вот, чего он добивался.

Мои зрачки — черные дыры с обваливающимися во внутрь краями.

Я вся стала крик, как вода становится пар.

Мои легкие разрываются от внезапного рывка дыхания.

Его зрачки захватывают мои зрачки, и как бы они не двигались. Как бы не дрожали. Он повторяет каждое их микродвижение.

Он расскажет мне потом. Что это и есть его «самый кайф».

— В тот момент, когда ты собираешься убить жертву, она молит о пощаде. Она видит, что её ничто не спасёт, и молит дать пожить ещё немного.

— Дай пожить…

— …Еще немного.

— Это и есть то мгновение, когда ты становишься богом. Ну хотя бы можешь почувствовать, каково это.

Я пойму его потом.

Но в тот момент…

Он сдавливает руками мои запястья. Вдавливает их в мягкую липкую прокуренную дерматиновую стену.

Я хриплю:

— Ты безбожник?

— Ох знала бы ты, как сильно ты ошибаешься…

Перед моими глазами была уже не человеческая голова.

Раза в четыре крупнее, похожая на лошадиную морду.

Голова Дракона.

Причина, по которой люди ненавидят вас и будет тем, из-за чего кто-то влюбится в вас до беспамятства.

И, если любовь это болезнь, то я хочу знать, как ею заразиться.

Впрочем в тот момент, я списала это всё на аффективный бред.

Конец Света?

Нет. Первая Любовь.

Он поцеловал меня в губы.

Его огромный шершавый язык заполнил мой рот.

Он объяснит потом:

— Я знаю, что ты чувствуешь. Дом это место, куда не заходит никто без приглашения.

Если у тебя нет такого места — у тебя нет себя.

Если кто-то заходит в твой дом без спроса — у тебя нет тебя самой.

Так чувствуют себя изнасилованные.

Когда кто-то входит в тебя без спроса — тебя больше не существует.

Понять, что ты из себя представляешь можно только в одиночестве. Люди лишающие себя одиночества позволяют насиловать себя обществу. У них нет самих себя.

Я хочу им это вернуть. Оставить человека в одиночестве с самим собой, чтобы он получил шанс понять, кто он есть.

Ты еще слушаешь меня?

Знаешь…

Так много говорят в оправдание насилия. В оправдание жестокости.

Что мол это животные инстинкты, и мужики сами себя не контролируют.

Как мало сказано в оправдание желания быть изнасилованной.

Он шипит мне прямо в лицо:

— Я знаю, чего ты хочешь. Я читал твой статус в вк.

Что, если наши статусы действительно кто-то читает?

Что наши статусы, если не молитвы посылаемые в небо? Моя вот, будь она не ладна, была услышана.

Мои губы отвечают на поцелуй.

Моё сердце — канарейка.

Я хочу сказать:

— Раз уж мы все равно будем делать это…

Я задыхаюсь от возбуждения.

— Сделай это жестко.

Он суёт мне руку куда-то вниз.

И я стала тем, кто я есть.

Анкетирование #2

Если бы пришлось выбирать: ты бы предпочла быть насильником или жертвой?

Ты когда-нибудь кого-нибудь била?

Как бы ты описала эти чувства?

Вспышки

Tracktor Bowling — Устала

Я продолжаю вести его. Всего-то метров десять-двадцать по запруженной людьми платформе.

Почему он повелся на меня во второй раз?

Нет, мы не сговорились.

Ну во первых, потому что я изменила внешность до неузнаваемости.

Во вторых…

Потому что он по прежнему знал, что это я.

Я иду через всю платформу. Люди словно замедленные вокруг.

Когда ты не торопишься и можешь их всех разглядеть — они словно под стеклом.

Ты это не твои глаза.

Когда на платформе воцаряется странная тишина.

Когда нет грохота составов.

О чем я думала в тот момент?

Мое дело дойти до середины станции. Точнее сказать: довести его до середины станции. Туда, откуда ему будет сложнее всего взлететь.

Мы покончим с этим.

Я просто хотела, чтобы девочки могли гулять, не боясь, что взрослая жизнь растреплет их, как бульдог резиновую игрушку.

Мелкие чешуйки кожи, запахи, испарение пота — все, что оставляет шлейф от каждого из нас. Я физичкески спиной ощущаю как его ноздри ловят все это. Пусть пока и в очень малой мере, но меня уже тоненькой струйкой засасывает в него…

Я знаю, что он чует мой страх, я знаю, что он уже понял, зачем я здесь.

Вот-вот начнется. Я привела его куда надо.

Мне дадут сахарок? Меня погладят по головке? Меня оставят в живых? В этот момент так хочется награды.

Момент, когда ловушка захлопывается.

Для всех нас.

Страшная тишина, в которой ты наконец-то осознаёшь.

Что все эти десятки людей на станции молчат.

Раз.

И звук жестяных банок по вечному мрамору летит со всех сторон.

Дымовые гранаты.

Маленький фейерверк.

Два.

И оглушительная сирена наполняет вестибюль.

Станция растворяется в дыму войны.

Три.

И пространство вокруг сжимается от автоматных очередей.

Выстрелы.

Гранитная крошка во все стороны.

Крики гражданских.

У нас ведь нет смертной казни.

«Уничтожен при выполнении спецоперации» вместо «расстрелян на месте».

Хотя думаю, что люди, встревоженные дымом, разлетающиеся в разные стороны, предпочли бы вторую формулировку. Поверьте: слабые люди так же жестоки, как и сильные.

Сутулясь от грохота, я взбегаю по ступенькам в центре зала и оборачиваюсь, чтобы сквозь сощуренные веки разглядеть с возвышения, как это будет. Это тот страшный момент на станции, когда оба поезда уже уехали.

Я чувствую, как мои ноги каменеют.

Я оборачиваюсь, чтоб взглянуть.

Мне нужно это.

Я хочу насладиться.

Как он чувствует себя?

Что-то среднее между волком и бабушкой.

Честно? Я думаю, что он уже мертв.

В момент, когда я оборачиваюсь.

В момент, когда решаюсь посмотреть, как загнанного хищника валят на землю.

Наводчица.

Я едва ли что-нибудь вижу от пыли моментально заполнившей станцию.

Я открываю глаза прямо в тот момент, когда они должны были прекратить стрелять, потому что его изрешеченный труп перестанет подавать признаки жизни.

Прямо в тот момент, когда лидер группы должен был начать докладывать по рации, что миссия выполнена.

Прямо в тот момент, когда из тумана войны его могучий хвост выбрасывает бойцов спецназа в полном обмундировании.

Веером разбрызгивает по плоскости платформы.

Человеческие брызги.

Шмяк. Шмяк.

Их тела сбивают других с ног. Как в кегельбане.

Автоматные очереди становятся чаще и плотнее.

Но по полу проскальзывает, словно вычерчивает окружность драконий хвост.

Мы догадывались, что…

Но видеть океан своими глазами и видеть его на ютубе это разные вещи.

Его рык громче плеяды выстрелов заполняет пространство, перекрывая сирены.

Как сигнал о том, что миссия провалена.

Мы все знаем, что будет дальше.

Зачистка.

Здесь закроют всех. Сквозь туман войны я вижу его глаза. Того, кто все это время не стрелял, а лишь наблюдал с противоположной моей лестнице. По гражданке.

Вижу как майор и остальная «группа поддержки»… Как те, кто шёл «вторым эшелоном», не переглядываясь, не сговариваясь, начинают валить всех, кто был в эпицентре.

Всех.

Теперь.

Спроси меня.

О чем я думаю больше?

О том, что он действительно оказался Драконом, или о том, что теперь я одна из мишеней?

Миссия провалена и теперь — чистый четверг.

Маски на головах.

Знаешь, что мне показалось странным? Радужные маски.

Как для подводного плавания. Ну в смысле стекло.

Забрало. Отражающее все вокруг радугой.

Они вообще что нибудь видят внутри?

Вскинутые дула. Напряженные, профессиональные руки в облаках тумана.

Иногда ты даже не видишь, откуда в тебя стреляют. Просто чувствуешь, как осыпаются на тебя мелкой крошкой стены.

Честно?

Запах ремонта.

Мелкая крошка гранита. Ошметки стен.

Все это летит в лицо. Попадает в глаза. Рикошеты.

Это так легко спутать с пулями. Мелкие камушки лупят так сильно

Их не надо долго ждать. Те, кто казались мирными жителями. Вскидывают винтовки.

Давай без глупостей, я не буду гуглить модели, чтобы произвести на тебя впечатление.

Они вскидывают эти штуки с дулами и рожками, и я вижу, как пули устремляются в меня.

Ты когда-нибудь запрокидывала голову вверх во время дождя?

Миллионы точек сыпятся в тебя. И ты не успеваешь понять: толи это точки, то ли это линии. То ли это реальность осыпается внутрь твоего естества.

Они стреляются в меня.

Зажмурившись, я принимаю смерть.

Сейчас я все чаще думаю.

Может быть я умерла и все, что было потом, мне только казалось?

Сплетение

Drawning Pool — Fear Away

Так было у каждого.

Когда ты еще не живешь, а скорее созерцаешь.

Тебя носят на руках твои родители. Они разговаривают с тобой уже, но ты еще не разговариваешь.

Я маленькая девочка. Почти бесполая в этом своем зимнем комбиниезончике. На руках у матери или у отца. Иногда они воспринимаются, как единое существо.

Главное слышать их голоса где-то рядом.

И ты чувствуешь защищенность и покой.

Легкое покачивание, крепкие объятия, удерживающие мое тело. Идеальная люлька для наблюдения за миром.

Для его созерцания.

Сквозь грохот пуль повсюду и вой сирены я слышу, как где-то очень близко глухо забарабанили пули по броне.

Я вся — свои ноги.

Я училась этому в интернете.

Чтобы медитировать правильно.

«Я вся — свои ноги».

Чтобы сосредоточиться на чувствах, а не на мыслях, не на словах, не на анализе. Не на воспоминаниях, и не на планировании будущего. Чтобы оказаться вдруг здесь и сейчас.

Попробуйте.

Если не страшно.

Перед смертью ваше естество сжимается до размеров горошины между языком и небом.

Я чувствую как напряжены мышцы. Даже мышцы языка. Я готова.

Я ничто. Я точка. Я последняя предсмертная мысль.

Язык его хвоста скользит по моим ногам. Снизу вверх.

Обвивает сантиметр за сантиметром.

Он сдавливает мое тело словно огромный кулак.

Пули подымаются выше. К бедрам. Но вот уже его хвост лентой обвивает и их.

Время останавливается.

Я вижу каждую пулю прилетающую ко мне.

Как они ударяются о черную блестящую кожу.

Каждая девочка мечтает о таких кожаных сапожках.

Как они рикошетят от меня словно я не убиваемая сучка.

Каждая девочка мечтает о такой сумочке.

Его огромный горячий хвост вырастает вокруг меня.

Живот. Грудь. И вот уже лицо.

Я внутри него.

Здесь нет никаких звуков.

Знаешь, что-то вроде купе в вагоне поезда.

Закрылся.

И ты уже не со всеми.

Каждая девочка мечтает о Драконе.

Они пытались убить меня.

Он окутывает меня.

Чувство защищенности. Не об этом ли каждая девочка мечтает?

Верном защитнике.

Зачистка. Они убьют всех, кто есть на этой станции.

Такие мысли всегда приходят слишком поздно.

Это ловушка для всех нас.

Попробуй отними у пса его любимую косточку.

Значит ли это, что он её любит? Значит ли это, что он не разгрызёт её на осколочки?

Хвостом он притягивает меня к себе к краю платформы.

Где больше открытого пространства. Он укрывает меня крыльями, по которым барабанят пули. Они взрываются, где-то снаружи.

Словно я в палатке во время грозы.

Словно я в детском домике из простыней и подушек.

Он смотрит на меня ошеломительно огромной мордой.

Я слышу в наушнике. Сквозь хрип радиоволны. Голос майора:

— Узнай, как убить его.

Отвратительные рога, словно обугленные вековые деревья, омерзительные клыки, пугающие глаза.

Никогда не видела ничего прекраснее.

Он говорит:

— Вот видишь…

Я забыла, когда вдыхала последний раз.

И очень хочется.

Голос майора в ушах:

— Войди к нему в доверие… только…

Я мотаю головой. Толи, чтобы освободиться, толи, чтобы наушники наконец-то выпали из моих ушных раковин.

Дракон проникает в меня взглядом:

— Знаешь, что будет дальше?

Мои веки хлопают: «Да».

Мои губы хлопают: «Нет».

Он смотрит своей огромной дьявольской мордой мне прямо в лицо:

— Теперь тебе проще поверить.

Я молчу. Пули градом сыпятся по его спине и коже.

Я внутри кокона и со всех сторон — он.

Он смотрит внутрь меня через глаза.

Знала, что некоторые животные настолько хорошо видят в темноте, что могут разглядеть капилляры на вашем глазном дне?

Сказка о том, что глаза — зеркало души кончилась.

Он шипит мне в лицо. Дыхание такое горячее, что меня словно обдает конвективными волнами.

Его петли сжимаются туже. Мне уже не просто трудно дышать. Я задыхаюсь.

Честно?

В жизни каждой мышки наступает момент, когда она хочет, чтобы кошка её прикончила.

Хвост полный мышц сминает мои кости так, что я чувствую как натягиваются лески суставов.

Тот момент, когда ты молишь не о пощаде.

А о смерти.

Он упирается мордой мне в лицо.

Он вдыхает меня.

Пули ливнем барабанят снаружи.

Я шепчу с закрытыми глазами. Так, чтобы он услышал даже в гуле автоматных очередей наступающих на него солдат.

Я шепчу, потому что это мой последний выдох.

Я шепчу, потому что кто, если не он?

— Я хочу узнать, что такое любовь.

Из моих век творожной сывороткой выкатываются слезы.

Это, как наводнение.

Его голос как неотвратимый сход водозапасов.

— Пойдем со мной…

Его голос настолько низкий, что я чувствую каждую согласную нутром.

Знаешь, как, когда пробралась к колонке на концерте, или застряла с автолюбителем в тюнингованной сабвуферами тачке.

Я не знаю, как убить его.

И я знаю, что если останусь на платформе стану «случайной» жертвой «терракта».

Я думаю про себя:

Я узнаю, кто ты.

Он говорит:

— Так ты на моей стороне?

Я смотрю на него. Тяжелое дыхание, а в глазах омуты опыта.

Я найду возможность убить тебя, чего бы мне это не стоило.

Он спрашивает

— Летим?

Я говорю:

— Да.

Полет

Сплин — Лабиринт

Он вцепляется мне в плечи.

Это больно.

Я не вру.

Это, как в детстве, когда на меня упал шкаф.

И алюминиевые или жестяные… Черт их знает какие рейки разрезали мне икру и плечо.

Вот эти мышцы.

В тумане я слышу только топот ног. Его когти плотнее хватают меня.

Тушканчика в столичных пещерах.

Мощным взмахом он отрывается от земли, и меня уносит.

Вслед за ним.

В темный тунель.

Думаю ли я, что я умерла и все остальное — горячечный бред расстрелянной девочки?

Моя жизнь никогда еще не была такой реальной.

Но я пишу это, чтобы заставить себя верить, что именно так и было. Потому что с каждым годом мне все труднее.

Все, что он значит для меня — глубокий отпечаток на песке. Глубокий след, который все-таки со временем медленно расплывается. И этот дневник — моя попытка сохранить контуры его очертания. Моя попытка заставить себя верить через десятилетия, что эта ямка на песке — не случайность. Что это все еще его след.

И вот здесь и сейчас.

Он уводит меня в мир подземных ходов. В тьму, из-за которой я теряю сознание.

Какое твоё первое впечатление от жизни?

Какое первое впечатление произвела на тебя жизнь? Есть только один способ произвести это впечатление.

Какое оно было? Что ты запомнила из детства? Что есть твое первое воспоминание? Твой персональный реликт.

Я вижу, как цифры на табло метро остановились. Я чувствую, как теплый пыльный ветер дует нам в лицо из тоннеля.

Он уводит меня.

Я толи заложник.

Толи сокровище.

Мы летим по туннелю. Я летучая мышь. Слепая и воспринимающая все на слух.

Я парю в воздухе на скорости около 30 километров в час.

Я в ужасе. Я в восторге.

Он спрашивает меня, каким было мое первое впечатление от жизни.

Здесь под землей я вижу мир над нами.

Пирамида. Зиккурат. Муравейник.

Он сделал меня счастливой.

Он вырвал меня, как страницу из книги обыденной жизни.

Подытожим: я ненавижу его.

Митохондриальная Мадонна

Анкетирование #3

Тебе еще снится, что ты летаешь?

Снились ли тебе сны реальнее, чем реальность?

Где бы тебе больше хотелось провести жизнь: в одном из своих лучших снов или в реальной жизни?

Я пишу ответы на полях авторучкой. Как в школьной анкете. Чтобы потом встретить другую девочку с такой же анкетой и сравнить ответы.

Плавильный котёл

Maruv — Drunk Groove

Следующие дни? Что было потом? Ах, я и сама хотела бы знать.

Я потом прочитаю в своем дневнике: «Плавильный котел».

Теперь у меня есть Дракон.

Я думала, я буду летать над городом на огромной бестии, мстить обидчикам и защищать слабых, но мы прятались и меняли квартиры. Его силуэт — простой человек в потертом плаще, который не превращается в Дракона без нужды.

Ты когда-нибудь думала о том, чтобы взломать чужую квартиру?

Как было бы здорово иметь ключи от чужих квартир.

Заходить в них. Сидеть. Рассматривать чужой быт.

Потом уходить, не оставляя следов. Оставшись незамеченной.

После инцидента в метро мы прятались.

Мы приезжали в новый спальный район. Каждый день.

Лифты с мигающими лампами. Разбросанные всюду бумажки рекламы. Дверь на этаже обклеена листовками доставки пиццы и суши. Нелюдимые соседи.

Он со скрипом открывал дверь и мы заходили. Хозяева всегда были в отъезде. Нет, мы не грабители. Просто были там, пока не приходило время отправляться дальше. Не спрашивай меня, откуда у него ключи.

Он идёт сквозь реальность, как нож сквозь масло, как лёд через ручьи.

Словно он знал всё на свете.

Наш мир теперь состоял из этих квартир. Чужих. Обжитых. Запущенных.

Сменяя одну за другой. Видя, то безразличие, с которым он это делает. Я все больше понимала, что вся наша ойкумена для него — лишь старая захламленная кем-то квартира…

Я задавала ему вопросы. Стараясь не быть слишком навязчивой. Чтобы он не был слишком зол на меня.

Из детства я почерпнула одну вещь: общаясь со старшими, будь готова, что они будут тебя учить. Даже, если тебе это не нужно.

Все следующие дни…

Шлепками и пощечинами он лепил из моего мозга скульптуру. Идеальную совершенную и однозначную. Он учил меня. Он меня ваял.

Мечта домохозяйки.

День за днём. Квартира за квартирой. Мы продолжаем наш бесконечный диалог.

Я слушаю его голос, обвивающий меня, как питон лиану.

Я хочу знать только две вещи:

— Зачем ты совершал все эти убийства?… И что ты вообще такое?

Именно в таком порядке.

Потому что я профессионал.

Он хмурит свои косматые брови. Его лицо бесконечно красиво в этом набирающем силу осеннем рассвете.

Я пытаюсь подобрать слова… как-то расположить его…

Чему нас там учили в спецслужбах, чтобы разговорить собеседника…? Я вспоминаю заученную фразу:

— Ты напоминаешь мне одного человека из моего прошлого…

И моментально попадаюсь в силки.

Он хмурится. Закатывает глаза. И саркастирует:

— Мы не в романе Ремарка.

Абсолютно обнаженный, абсолютно прекрасный. Статуя из округлых лоснящихся мышц и тестостерона.

Мои руки в сознании прокручивают «хвать-хвать моё».

Он подходит к окну, ведущему на балкон и задёргивает шторы, задевая увядающие фикусы.

Один лист отламывается и картонкой падает ему под ноги.

В комнате становится темно. У нас тут что-то вроде спиритического сеанса. Я призвала дух.

— Что, если я скажу тебе, что никаких убийств не было. Было кое-что похожее… Рождение.

Мы молчим.

— Посмотри на меня. Кто я? Я Дракон. У меня огромное тело Дракона, в которого я превращаюсь время от времени, — ты же видела? В этом моя сущность. Мне приходится удовлетворять потребности моего тела. И даже я не в силах это остановить: еда, туалет, секс и… насилие. Мне приходилось это делать, потому что этому зверю это нужно. Но ты напрасно полагаешь меня чудовищем… Девяносто процентов изнасилований совершают знакомые, девяносто процентов убийств — бытовуха. Так кто же из нас чудовище?

— Это не оправдание.

— Я и не пытаюсь оправдываться. Ты спросила о причинах.

Я встаю и тянусь к нему.

Я кладу голову щекой ему на грудь.

Я глажу ладонью по его мраморным ключицам.

У тебя бывает такое, что ты сама себя не узнаёшь?

Больше всего на свете, я хочу дышать его запахом.

Чувствовать тепло его тела отовсюду.

Я говорю:

— Я хочу знать твой мотив.

Мы говорим об этом изо дня в день. Обрывками и урывками. Я собираю улику за уликой. Показание за показанием.

Он сжимает меня в своих объятиях сильней и продолжает пояснять мне за эволюцию:

— Люди едят всех вокруг себя. И для тебя нормально есть мясную котлету… Ты наверное думаешь, что я какой-то изверг? Чудовище?

Именно так я и думаю.

И мои щеки становятся пунцовыми.

— Что-то внутри меня переключается… Когда без какого-либо повода я нападаю. «Жертва» сходит с электрички, и я прижимаю её к земле. Когда жертва понимает, что я делаю это ни с целью изнасиловать, ни ограбить — человека охватывает настоящий ужас.

— И больше всего их пугает вопрос: «За что?»… Они так уверены, что в этом есть какая-то причина… Что на это можно как-то повлиять… Но коровы на скотобойнях ни в чем не виноваты. Голубь пойманный кошкой ни в чем не провинился. Я просто так устроен. Рост численности людей не мог не вызвать появление хищника.

Мы продолжаем эти странные диалоги. Он говорит, а я молчу и разглядываю его в ответ. Здесь. Посредине спального района. Под мерный стук капель о жестяной карниз.

Его зрачки…

Я пытаюсь фиксировать каждое их движение.

…Они разъезжаются. Он где-то далеко внутри себя.

— Больше всего их пугает неизвестность. Пугает то, что они не могут понять мой мотив… И когда жертва понимает, что ни общество, ни родственники, ни связи, ни знакомства, ни лучший друг ему уже не помогут… Он остается наедине… С самим собой.

Я заглядываю в него через его большие темные глаза. На лестничной клетке хлопает дверью и шебуршит ключами кто-то из соседей.

— Это как полёт в открытый космос… Абсолютное одиночество. Пока я прижимаю его лапами к земле. Спиной к асфальту. Со светом фонарей прямо в глаза. Я вырываю его из привычной жизни. Радикальный метод.

Я сижу в комнате с убийцей. Никто не знает, где я и с кем. Наушники? Они выпали еще там на платформе.

Мобильный? — Дракон велел не пользоваться им, чтобы нас не выследили.

Монстр напротив меня исповедуется в полной ностальгической тишины квартире.

— Ты словно снимаешь с человека всю социальную оболочку, как кожуру от банана. И показываешь ему, кто он на самом деле.

Он сопит. Я слышу, как наливается воздухом его грудная клетка.

Как заполняются альвеолы.

— Кто-то ломается, но большинство становится чем-то большим, чем они были. Им открывается их собственная сила.

Он говорит ужасные вещи.

Он опускает глаза.

Это чистой воды экстремизм.

Это мизантропия чистой воды.

— И ты столько раз становился зверем?

— В первый раз — да. Я был просто животным. Но потом… Я просто понял, что это единственная возможность выйти на тебя.

События создают нас.

От окна почти нет света. В это время года. В этом городе. Почти нет рассвета. И тонкие лучи пробиваются между пластами утренних туч.

Голова тяжёлая и я молчу, пытаясь распрямить ссутуленные плечи. Сглатываю накопившуюся в брикетах слюну с привкусом завтрака.

Я слушаю комнату. Потрескивание за стеной. Пространство между незаправленной нами кроватью и стеллажами с фоторамками, символами китайских новых годов, монетами. Книги и желтеющие коробки из-под электронной техники.

Совершенство. Музей-квартира современного человека. Обои встык.

Всё, что я уяснила, работая в органах: никто не считает себя виновным.

Я продолжаю докапываться, а он продолжает вещать:

— Самое страшное для них… Они видят, что в моих глазах нет страха. Даже самые сильные из них никогда не сталкивались с соперниками, у которых нет сомнений в своем превосходстве.

Это не имеет никаких оправданий.

Я сохранила это для протокола:

«Люди так прекрасны, когда плачут».

«Так прекрасны, когда снимешь с них кожуру».

«Так прекрасны, когда они вдруг понимают. Что они есть».

Люди не могут осознать, что на Земле есть следующий вид. Вид, для которого мы — подножный корм.

Он сидит на кровати в очередной захламленной чужой квартире, упираясь ладонями в пересушенный временем плед.

Я уже сижу на нём сверху.

Я обвиваю его шею. Я прижимаюсь к нему всем телом.

Я уже давно перестала быть невинной.

Ангажированная судья.

Я целую его в губы.

Запутавшаяся девочка.

Мои веки самовольно смыкаются. Я млею от блаженства.

Опер-Уполномоченный коррумпированный до мозга костей.

По моим лучезапястным суставам бегут мурашки.

Незаметные волосики становятся дыбом.

Прямо сейчас.

Я хочу самоотвод.

Мои челюсти разваливаются, — не в силах больше соединяться.

Я сжимаю ладонями его затылок. Мой язык проникает между его губ.

Плавится мое дыхание.

Оборотень в погонах.

Я сама становлюсь зверем.

Он прошептал мне, глядя прямо в глаза.

— Я люблю тебя.

Никаких сносок, дополнений и звездочек.

— Обещай, что будешь помнить это.

Он смотрит мне в глаза не отрываясь. Кладет ладонь на губы. Аккуратно поддерживая меня, он поднимается и заваливает меня на спину.

Я киваю. Потому что сказать что-либо сквозь его руку я не могу.

Он говорит:

— …Потому что я буду делать это так… словно нет.

И он держал слово.

Анкетирование #4

Ты была первой у того, кто был первым у тебя?

Если бы тебя шантажировали, то чем бы например?

Как ты относишься к своему телу? Что оно значит для тебя?

Маленькие физиологические радости

Prodigy — Medusa’a Path

Я все еще перечитываю свой дневник.

В одиночной палате, потеряв его навсегда, страница за страницей я все больше сомневаюсь:

Мой ли это дневник? Моя ли это рука? Мог ли мой разум выдумать настолько правдоподобную галлюцинацию?

Галлюцинацию, которая стала важнее реальности.

Но…

Ты не забыла?

Я хороший следователь.

Я была с ним каждый день.

Я собирала информацию.

Иногда слишком много.

Чаще всего — генетическую.

Из квартиры в квартиру. Изо дня в день. Он давал показания.

Я смотрю на него, сидя на полу. Спиной облокотилась на развороченную нами тахту. Шов оставит на моей спине след. Матрас сползает с неё льняным языком.

Я наклеиваю себе переводилку из жвачки чуть выше коленочки.

Он встает. Он делает пару шагов к холодильнику. Находит в нижнем отделении яблоки. Начавшие подвядать. Залежавшиеся с осени до ноября.

Он ополаскивает их под краном и стряхивает вместо того, чтобы вытереть о полотенце.

Он смачно откусывает яблоко.

Сочная пенка скапливается у него на губах. Он смотрит в окно. Он смотрит в прошлое:

— Ты хочешь знать, как всё это было… Видела эти глаза, которые только что узрели истину? — Это так красиво. Как крик на картине Мунка. Как улыбка на портрете Джоконды. Как икона.

В этом диалоге мне вовсе не обязательно даже угугкать.

— Тебе никогда не казалось странным, что при удивлении все самое главное происходит в мозгу… Это мозг что-то понял, это мозг что-то узрел, а вот расширяются зачем-то зрачки? А вот округляются почему-то глаза…?

Его голос звучит тихо. Почти так же, как шуршание вытяжки системы центрального вентилирования.

— Я делал все это… Я просто хотел узнать, что вы чувствуете, как вы чувствуете.

Я просто хотел найти хоть кого-то, кто чувствует так же, как я.

Найти точки соприкосновения.

Исходный код.

Добраться до которого можно, только содрав всю паутину социальных сетей.

Лишить человека любых возможностей защититься. И вот тогда они начинают бежать. Бежать со всех ног.

Бежать так далеко, как никогда и не думали, что могут.

Эйнштейн, Фредди Меркьюри, Жанна Дарк, Галилей, Колумб…

Одно прикосновение — и ты словно вдохнул в них божественную искру.

Словно перезапускаешь программу для более чистой работы.

— Ты встречался с Эйнштейном и Колумбом?

— Я фактически создал их. Вдохнул в них веру. Вырвал из обыденности. Только вот те, кто натравил тебя на мой след назвали бы это убийством. И ты бы искала меня как убийцу. Когда я дарил вашим ученым знания, оставлял под ёлкой подарки, когда помогал олимпийским чемпионам преодолеть пределы человеческих возможностей и оберегал писателей от революций… Когда сберегал исторические святыни в своих архивах от полчищ варваров. Никто не расследовал это. Те, в кого я вдохнул веру в преодоление предела и сами с годами переставали верить в реальность нашей встречи. Придумывали новые объяснения… Стирали меня из памяти. Никто не расследовал мои подвиги. И только обвинения в убийствах привели к нашей с тобой встрече.

— Выходит ты создавал гениев и тем самым влиял на ход истории, а мы ловили тебя за обвинения в наших страхах.

Я молчу. Я пытаюсь понять подсудимого.

Я говорю уже почти дрожащими губами.

Не узнавая собственного голоса:

— Ты бог?

— Вовсе нет. Ты поймёшь позже…

Я дышу еле-еле. Я вслушиваюсь в каждый звук, который он произносит.

— Я лишь хочу, чтобы вы узнали, кто вы на самом деле.

Я пытаюсь остановиться, но продолжаю расследование:

— Так ты убивал их?

— Вспомни, что ты делала с куклами, когда они тебе надоедали?

Я сижу и думаю про себя.

Подруга, ты знаешь правду:

Сжимала куколку в руке и била об пол. Словно пытаясь узнать, из чего она состоит.

Я говорю ему:

— Ничего особенного…

Била и насиловала.

— Вот что: считай это моей этнографической экспедицией. Я набивал чучела и составлял атлас эмоций. Страха, недоверия, надежды. Я изучал лики смерти. Я выращивал людей, как сорта винограда для своего вина. Но вы ругаете меня за то, что я срывал его грозди…

Я думаю про себя. Я не говорю ему, что начинаю его понимать:

— У нас есть всё, чтобы убивать друг друга, у нас есть всё, чтобы любить друг друга, — и самое страшное, что выбор за нами…

Я молчу. Веки дрожат. Я не моргала уже несколько минут подряд.

За стеной соседи обсуждают, кто и почему так сильно не прав в телевизоре.

Мы сидим в тишине и слушаем их возмущение.

Где-то еще… в многоэтажке… что-то тяжелое падает.

Никому в общем-то нет до этого никакого дела.

Стабильность.

В комнате темно и мы все в этих звуках.

Я вижу только блеск его глаз. Он — моих.

Он сверху.

Я на спине.

Я пытаюсь оттолкнуть его ножкой.

Уже просто потому, что понимаю, что больше всего ему нравится, когда я сопротивляюсь. Уже просто потому, что понимаю, что больше всего мне нравится, как он это все преодолевает.

Глаза косятся на него.

Бровки домиком.

Глаза к переносице.

И он снова идёт ко мне…

Канарейка

Земфира — Девочка, живущая в сети

Мне 4. Я маленькая. С меня гладки взятки.

Белые гольфики в уличной грязи.

Битые коленки.

Земля под ноготочками.

И носки башмачков один к другому.

Я люблю играть с животными. Жуками и пауками.

Уходить подальше, чтобы нам никто не мешал и тискать их.

Держать их в руках. Я балдею — не буду скрывать.

Вообще не пойму, какой интерес играть с куклами или машинками, которые надо двигать самой? Придумывать, что они сделают дальше?

Я не брезгливая, мне нравится, какие на ощупь и жабья слизь и птичьи перья.

Они прыгают, летают, скрипят и самое интересное — всегда убегают, когда ты хочешь их достать.

Я люблю запускать руку в клетку…. и брать нашу канарейку Юстину в руку.

Чувствовать, как сколопендра бежит по коже.

Наблюдать, как комар ищет местечко получше, чтобы вонзить свой хоботок. Терпеть, пока он напьется, изучая как он наполняется моей кровью.

Не жалко.

Дети такие щедрые.

Давать ему улететь и наблюдать, как он болтается в воздухе, словно переполненный бидон, как огнеопасный автопоезд ведомый учеником водителем.

Я дожидаюсь, когда мы с Юстиной останемся одни и бегу к клетке.

Я слышу, как наши сердца начинают биться чаще.