Бесплатный фрагмент - Девочка у моря

Моей жене Светлане

— с любовью

«Он ввел меня в дом пира,

и знамя его надо мною — любовь.»

(Песн. П. 2:4)

1

Девочка стояла у кромки прибоя.

Море волновалось; в этих местах оно волновалось всегда. И утром, и днем и вечером, и ночью.

Волны набегали издали, рождаясь незаметно где-то у тускловатого горизонта. Приближаясь, меняли цвет — из густого ультрамаринового становились зеленоватыми — и делались все смелей. В десятке метров поднимались так, что с гребней срывались белые буруны. У самого берега обрушивались пенисто, сразу делались прозрачными и растекались по песку, подбегали с видом доброй собаки, желающей лизнуть ноги. Не добежав несколько шагов, откатывались назад, чтобы через несколько секунд повторить все опять.

Опять, опять и опять.

А она стояла, стояла и стояла.

Точно ждала, когда волна решится всерьез и коснется ее сланцев.

2

Звонцов любил море во всех проявлениях, хоть и провел жизнь глубоко на континенте.

Он любил вид постоянно меняющейся воды, любил запах соленых волн, особенно любил шум прибоя.

Когда-то давным-давно — в прошлом веке и еще более прошлой жизни — они с женой испытали медовый месяц в Латвии. Отдыхали в местечке Юрмала: целыми днями гуляли вдоль побережья, общались с местными жителями, лакомились трехцветным желе в бесчисленных уютных кафетериях — возвращаясь в пансионат лишь для сна. Их корпус стоял у самого моря, отделенный лишь узкой дубовой рощей. По ночам, когда затихало все ненужное, Звонцов слышал мерный шелест недалеких волн. Порой Балтика штормила всерьез — тогда шелест превращался в мощный гул, напоминавший… напоминавший шум неспокойного моря, который нельзя было сравнить ни с чем. А с раннего утра отдыхающие высыпали на берег — бродили по мокрому песку, заглядывали друг другу под ноги и ворошили палками плети остро пахнущих водорослей, выискивая свежие кусочки янтаря.

С тех пор переменилось всё, причем далеко не в лучшую сторону.

Ушла жена, выросли несчастливые дети, а Латвия сделалась такой, что попасть туда стало труднее, чем в Америку во времена «железного занавеса».

Сохранилось лишь воспоминание о шуме моря, напоминающего о себе всякий раз, когда Звонцов просыпался среди ночи и, млея от предощущения бесконечного по жизни счастья, прислушивался к тихому дыханию на соседней подушке.

Эти доносящиеся из прошлого звуки не утратили притягательности даже на пятом его десятке: отправляясь в Турцию, он всегда выбирал отель первой линии, а на месте всеми способами добывал номер, выходящий на прибой: ему органически требовался шум, идущий от далекого горизонта.

Но в этот раз все не заладилось с самого начала.

Отель стоял у берега, и поселили Звонцова в крайний номер. Но корпус выходил на море глухим торцом, а пластиковые окна — которые невозможно было открыть ночью из-за жаркой духоты — не хотели пропускать посторонних звуков.

Поэтому каждое утро Звонцов вставал ни свет, ни заря и до завтрака, состоявшего у него из трех чашек крепчайшего кофе и нескольких колечек с кунжутным семенем, шел на пляж, еще не испорченный назойливым присутствием туристов.

Садился на ближайший к кромке лежак — холодный и влажный, стоящий в ниточку с соседними — и слушал, слушал, слушал свой любимый шум.

Именно в такие минуты он заметил эту самую девочку.

3

Всю жизнь в нем боролись два совершенно разных человека. Один импульсивный, даже экзальтированный, тонко чувствующий и способный на неожиданные поступки. Второй — суховатый, почти педантичный, постоянно видящий первого со стороны и усмехающийся над каждой его неудачной попыткой. В молодости верх брал первый; нынче властвовал второй. Но, умный априорно, смягчился и даже почти перестал смеяться.

Не испытывая больше Шекспировских страстей, Звонцов принимал таковые у других.

Только очень ограниченный индивидуум мог считать, будто сильные эмоции являются прерогативой взрослых. Все обстояло как раз наоборот: взрослому человеку полагалось жить ощущениями, молодому и тем более юному — чувствами.

А душу, открытую чувствам, ранили элементарные вещи.

Эта девочка тоже была человеком со всей глубиной — и какая-нибудь вчерашняя размолвка с мальчишкой на турецкой дискотеке могла ввергнуть ее в бездонную пучину переживаний.

Но через день или два он узнал, что дискотек в их семейном отеле не бывает, ближайшая из всех находится в Аланье, и она сугубо взрослая, куда детей не пускают.

А девочка в оранжевых сланцах и белых шортиках с красным поясом неизменно появлялась у моря в пустынные утренние часы.

Казалось, она не сходила с места — стояла тут круглые сутки, только днем делалась незаметной среди суеты.

С окончания завтрака до начала ужина на пляже роились тучи нереально красивых девчонок всех возрастов: стройных, тонких, длинноногих, с развевающимися по ветру белокурыми волосами. Звонцов не обращал на них внимания; каждая казалась ему куклой, набитой опилками и увенчанной фарфоровой головой, словно Толстовская Мальвина.

А вот эта утренняя — неизящно сложенная, не имевшая в себе ничего, способного зажечь хоть на секунду — неизменно притягивала взгляд.

Своей недвижностью она напоминала кариатиду.

Хотя, конечно, сравнение страдало неточностью. Кариатиды — гипсовые, грудастые, косоглазые и по-турецки неуклюжие — поддерживали портик псевдороманской ротонды, которая украшала террасу их отеля около входа в ресторан.

Девочка ничего не поддерживала, лишь смотрела за горизонт, словно скульптура с корабельного ростра.

Но и эта аналогия не проходила.

Ростральные женщины были устремлены вперед, навстречу волнам и приключениям в духе романов Жюля Верна.

Эта же просто стояла, никуда не стремясь, как героиня драматической повести — жена рыбака, ушедшего в море перед штормом.

Но и рыбацкие жены, стоя там молчаливой толпой на берегу, позами своими выражали надежду, которая не умирала до последней минуты.

А от девочкиной фигуры веяло такой безысходностью, точно она уже загодя похоронила всех близких.

И, возможно, даже саму себя.

4

Прибой тихо шумел, перекатывая гальку и выравнивая песок. Над морем вспыхивали чайки, но их тонкие голоса не портили гармонии, а лишь добавляли к ней свою особенную ноту.

Звонцов сверился с часами.

До начала завтрака оставалось сорок минут. И даже он, любивший занять один из самых популярных маленьких столиков на открытой и по-утреннему тенистой галерее, мог наслаждаться покоем безлюдного пляжа еще целых полчаса.

Опустившись на лежак, он расслабился и закрыл глаза.

Море шумело и шумело и несло его куда-то в ненастояще счастливое далёко…

— …Мама!..

— Мама!!..

— Папа!!.. Папа!!!..

— Дарина!..

— Даниил!..

— Игнат!!..

— Егор!!!..

Он встряхнул головой, не сразу возвращаясь сюда.

Поднялся в вертикальное положение, оглянулся,

За его спиной, сдвинув пластмассовую пляжную мебель в подобие общих нар, раскладывало пожитки шумное семейство. Пузатый безволосый мужчина с золотой цепью на шее, не по годам толстая женщина в слишком тесном купальном костюме, пара раскормленных мальчишек. Судя по молочно-белой коже — вновь прибывшие, спешащие урвать от пляжа все возможное и потому решившие пожертвовать утренней едой.

Звонцов без охоты встал с успевшего нагреться лежака.

Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.

Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.

Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.

Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…

Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.

Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем — Звонцов и сам не знал. Ни зачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.

Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.

— А у моря, у синего моря,

Со мною ты, рядом со мною…

Он вдруг запел.

Громко и отчетливо.

Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка, — которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?

Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.

Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние — предчувствие чего-то, давно известного, но неизменно радующего. И ввергал Звонцова в приподнято-возвышенное состояние, когда все — по словам мудрого старого Хэма, хоть и в ином контексте — становилось почти таким, каким было прежде.

И сейчас ему тоже хотелось поделиться радостью и сделать чуть-чуть счастливее весь мир.

Ну если не совсем весь, то хотя бы ее — не по-детски печальную, оказавшуюся в двух шагах.

Звонцову сделалось так хорошо от теплых намерений — захлестнувших, как прибойная волна — что он даже забыл слова, что случалось очень редко.

И завершил куплет водевильным образом, без смысла слов, но с соблюдением ритма:

— Трам-тата-там, тара-тата та-та там,

И прибой, и мы с тобой…

Девочка опять взглянула на него — без малого двухметроворостого мужчину, распевающего рядом с ней на практически пустом пляже — он не успел рассмотреть черты, но все-таки заметил, как губы ее дрогнули в улыбке.

И отвернувшись, снова уставилась вдаль.

Звонцов невольно взглянул туда же: возможно, она видела нечто, чего он не замечал. Рассмотреть ничего не удалось, море у горизонта делалось темно-синим, а еще не налитое солнцем небо казалось сероватым, было лишь слегка тронуто очертаниями дальних облаков. Правда, среди волн краснел шарик буя, ограничивавшего акваторию — но он покачивался слева, а девочка смотрела прямо перед собой.

В сущее никуда.

— Ты что там высматриваешь каждое утро? — не выдержал он. — У меня зрение, как у орла, и то ничего не вижу.

— Омск, — ответила девочка, не поворачивая головы.

— Что?! — он не разобрал слова.

— Омск, — повторила она. — Город такой есть. Меня оттуда привезли.

— Так ты не туда смотришь, — возразил Звонцов.

— А разве он не за морем? Я думала…

— За морем — Африка. Египет и все прочее. Ну, еще Кипр на полпути. А Омск у тебя за спиной.

Он говорил неторопливо и серьезно, точно беседа имела какой-то смысл.

Девочка продолжала глядеть за море, но по всему было видно, что слушает она внимательно.

— Но даже если обернешься, все равно ничего не увидишь. За нами Турция. Сплошные каменные горы и немножко сосен на склонах. Ни проехать, ни пройти.

— Да? — она все-таки повернулась к нему. — А откуда вы знаете? Вы там ходили?

— Нет конечно, — Звонцов усмехнулся. — Я не горный турист. С самолета все, как на ладони, когда подлетаешь к Анталье. Ты разве не видела?

— Нет, мне страшно было. Я вообще трусиха, а на самолете в первый раз. Всю дорогу с закрытыми глазами, не смотрела никуда. А перед посадкой меня тошнило так, что мама не горюй…

— Ну-ну…

Он вздохнул, помолчал и спросил из вежливости:

— А на кой тебе сдался твой Омск? В Турцию прилетела, так отдыхай на всю катушку!

Девочка передернула прямыми плечами, и Звонцов понял что, кажется, спросил что-то ненужное.

Они постояли еще некоторое время, слушая шум моря, протяжный зов чаек и вопли семейства толстяков.

— Ты на завтрак не идешь? — желая сгладить внезапную неловкость, сказал он. — А то все лучшие места займут и все самое вкусное расхватают!

— Не расхватают и не займут, — возразила она безразличным голосом. — Моя бабуля вперед всех к раздаче пробьется, лучший стол застолбит и нанесет целую кучу на свой вкус. Скользкую яичницу, вонючие сосиски, еще всякую дрянь…

Звонцов приложил ладонь к виску и поклонился с шутливой почтительностью:

— Тебе везет. Мне тут никто ничего не займет и не принесет. Так что, с вашего позволения, я пойду. Удачи тебе, наблюдательница!

— И вам того же, — ответила девочка, отворачиваясь к морю.

5

На следующее утро никто не нарушал Звонцовского блаженства.

Вчерашнего семейства хватило на один день. Все сразу или обгорели, или перекупались, или объелись — или случилось сразу и то, и другое, и третье.

Во всяком случае, он опять наслаждался морским шумом, не оскверненным ничьими выкриками. Не то лежал, не то сидел, откинувшись на спинку, вытянувшись во весь рост и смотрел на море… точнее, на девочку, занимавшую привычное место у кромки прибоя.

Звонцов и сам не знал, зачем смотрит. Он никогда не испытывал тяги к существам женского пола, годящимся в дочери, а в последнее время и вообще почти избавился от природного томления. На отдыхе ни с кем не сближался и даже не знакомился, предпочитая всему прочему спокойный сон, хорошую еду, морские купания и вечерние прогулки в одиночестве. Но что-то невнятное притягивало мысли к этой девочке, высматривающей свой город за морем вместо того, чтобы предаваться в этом земном раю безудержному веселью своего возраста.

Он гладил взглядом грустную фигурку на фоне бегущих волн и не удивился, когда девочка обернулась. И — по-прежнему находясь в невнятно благодушном настроении — дружелюбно помахал рукой.

Не отвечая жестом, она направилась к нему.

А он смотрел, как при каждом шаге на ее плоском животе взблескивает синяя стекляшка.

— Дяденька! — сказала она, приблизившись. — Можно с вами поговорить?

— Конечно, — он невольно улыбнулся, хотя ничего такого не ожидал. — Садись!

И поднялся, принимая приличное для разговора положение.

Девочка опустилась на край соседнего лежака и зажала ладони между коленок. Посидела немного, с преувеличенным вниманием рассматривая черные пластиковые розы, украшавшие переднюю часть ее оранжевых сланцев. Затем подняла к нему глаза — оказавшиеся большими, зеленовато-карими, в не по-детски темных ободках.

— Дяденька, вы мне не дадите позвонить по вашему мобильнику?

— В Омск? — глупо спросил Звонцов, будто это имело значение.

— Ну да, — она чуть покраснела. — Далеко, конечно…

— Не дальше конца света, — он возразил убежденно. — И, насколько я представляю, хороший город.

— Жить можно, — ответила девочка. — Если осторожно.

И замолчала, ожидая продолжения.

— Не в том дело, далеко — не далеко. Я б хоть в Австралию дал позвонить. Но у меня нет с собой телефона.

— Как «нет»?! — в девочкиных глазах вспыхнуло неподдельное изумление. — Но как вы без него живете?!!

— А зачем он мне? — он пожал плечами. — На отдыхе.

— Ну как зачем?! Звонить всяким родным друзьям. Вы же тут вроде один, без семейства?

— Нет у меня ни друзей, ни родных.

Звонцов ответил почти строчкой из старого романса, не задумавшись, откуда неизвестная девочка знает про одиночество его отдыха.

— Семьи нет, а друзья… Есть конечно кое-какие, но не настолько такие, чтобы не обойтись без них две недели на Средиземном море.

— Ясно, — вздохнув, девочка поднялась. — Извините.

— Подожди, — строго остановил он. — Сядь, мы еще не договорили!

Девочка послушно опустилась обратно. Поправила на шее завязку купальника и снова посмотрела на Звонцова.

— У тебя-то телефон наверняка есть! Все деньги проговорила, а папа с мамой не дают?

— Бабуля, — она провела ладонью по гладко стянутым волосам. — И не не дает, мне вообще не разрешили сюда мобильник взять.

— Понятно. Провинилась дома?

— Ну, типа того, — девочка кивнула.

— А теперь страдаешь от несчастной любви?

Сказав эту фразу, Звонцов понял, что ляпнул не то: собеседница одновременно и вспыхнула и побледнела, потом порывисто вскочила.

— Извини меня, старого дурака, брякнул не думая… Извини, не хотел тебя обидеть.

— Вы вовсе не старый и вроде бы не дурак.

Она закинула руки за голову, выпятилась так и сяк, потом подтянула резинку на волосах.

— Я понимаю, что тебе надо позвонить своему парню во что бы то ни стало…

— …Парню, да… — подтвердила она с какой-то насмешливой грустью.

— …Это можно и без мобильника.

— А как? Из номера? Я не могу. Потом счет придет, меня бабуля сожрет без костей.

— Зачем из номера? Здесь на каждом углу переговорные пункты. Выйти из отеля и позвонить куда надо.

— А вы знаете эти пункты?

Огромные глаза вспыхнули, и даже черные тени вокруг них перестали казаться удручающими.

— Конечно, знаю. Не звонил, но по городу гуляю и местность изучил. Ближайший за углом, от ворот две минуты.

— Но у меня денег нет, — лицо девочки снова погасло. — Мне мамой с отцом давать не велено. В лавочках бабуля сама за все расплачивается,

— Я тебе дам денег, — сказал Звонцов.

Нежадный от природы, он ощутил желание помочь этой не по годам грустной девочке в решении какой-то серьезной проблемы.

— Вы? Мне?! Дадите?!!

Девочкины глаза заняли пол-лица.

— Ну да. Я. Тебе, — он улыбнулся. — Не обеднею, а люди должны друг другу помогать в мелочах.

— Нифигасебе мелочи… — она покачала головой. — Мои предки так бы не сказали.

— Зато я сказал. Могу прямо сейчас дать, с собой есть. Сколько тебе?

— Спасибо вам… Но я никуда не пойду. Я турок боюсь.

— Это верно, — Звонцов кивнул. Мы отправимся вместе.

— Вы что — со мной звонить пойдете?!

— Пойду, какие проблемы? Мне все равно тут делать нечего.

— Правда-правда?

— Правда-правда. Иначе бы не предложил..

— Ой… ну вы вообще… — девочка посмотрела на него, словно оценивая. — За что вы хотите мне помочь?

— Ни за что, — просто ответил он. — Сил нет смотреть, как ты тут каждый день выпрашиваешь у моря погоды. Прямо сегодня и пойдем. Какая в твоем Омске разница с Москвой? Два часа?

— Три.

— Значит, с местным — шесть. Тебе когда лучше звонить — вечером?

— Да без разницы. Если… — девочка запнулась, не находя нужного слова. — Если он трубку возьмет, то все равно когда. А если нет, подавно по барабану.

— Можем после завтрака и двинуться.

— После завтрака не выйдет. Меня бабуля стережет от и до, на пляж поведет под конвоем. Могу только после обеда.

— Значит, после обеда она тебя уже не стережет? — не удержался Звонцов.

— Стережет круглые сутки, как пес без цепи. За ворота одну не выпускает, здесь разговаривать ни с кем не дает. Я только и отвоевала себе полчаса у моря постоять, пока она на завтрак умывается. И то, увидела сейчас нас с вами на одном топчане — убила бы обоих одним ударом. Но после обеда спит, как дубина.

— Дубина только бока ломает, — поправил он. — А спит, наверное, колода.

— Ну, колода, без разницы. Падает на два часа, кувалдой не разбудишь. Вот тогда я могу с вами в город.

— А ты почему не спишь? — Звонцов спросил невольно; сам он с недавних пор тоже полюбил спать после обеда.

— А мне лень спать, — не задумываясь, ответила девочка. — Устала.

— Отлично!

Он кивнул, не подумав о том, как может быть лень спать.

— Когда бабуля уснет, ты за мной зайди. Я живу в старом корпусе, второй этаж, номер седьмой, ближний к морю. Постучишься в дверь.

Девочка улыбнулась — молча и благодарно.

— Ну ладно, если так, — он поднялся, собираясь на завтрак. — Все тайны Мадридского двора обговорили. Жду тебя после обеда. В ресторане и на пляже мы с тобой не знакомы.

— А мы и так не знакомы, — они хихикнула. — Меня, кстати, Саша зовут. А вас?

— Виктор, — ответил он.

Коротко, как в давние времена, когда в каждом отпуске знакомился с новой женщиной. Хотя те знакомства, необременительные и ни к чему не обязывавшие, оставляли в душе сущее ничто.

— А по отчеству?

— Николаевич, — он вздохнул. — Замучило меня это отчество, всю жизнь никто по имени не зовет.

— А вы кто? Директор банка?

Саша взглянула с интересом.

— Нет, — Звонцов усмехнулся. — А что?

— Да ничего. Просто у нас в классе есть мальчик, Игорь Агеев. В коттедже живут и четыре кондиционера. У него отец в каком-то банке начальник кредитного отдела. Агеев говорил, его отца даже родственники только по отчеству называют.

— Нет, я не директор. И даже не начальник кредитного отдела. Куда там? Я простой профессор. Московский университет… ну неважно какой, сейчас их много, ты все рвано не знаешь. Кафедра… тоже неинтересно. Занимаюсь литературой.

Он сам не знал, зачем выложил свои регалии — тем более, что вряд ли они могли впечатлить современного подростка. Но тут же понял, что в последнем ошибся.

— Неслабо!

Девочка подкинула ногой свой радикальный сланец и ловко подцепила обратно прямо в воздухе.

— Литературный профессор из Москвы поведет меня к турецким туркам звонить в Омск, который лежит не за морем…

6

Снова увидел Сашу он во время обеда, когда сидел над чашкой любимого турецкого супа из протертой чечевицы. Девочка — в желтой майке, но в тех же шортах — шагала за очень мощной и очень мрачной пожилой женщиной, рассекавшей полуголую толпу с напором ледокола. Проходя мимо, девочка улыбнулась из-за бабушкиного плеча — он заговорщическим жестом приподнял ладонь над столом.

Вернувшись в номер, Звонцов побрился во второй раз — что никогда не мешало при его густой растительности, но чем он давно пренебрегал — принял внеплановый душ, пригладил ежик и надел свежую гавайскую рубашку. Он сам не знал, зачем так делал — скорее всего, по профессиональной привычке всегда выглядеть хорошо, когда предстояло какое-то важное дело.

А дело предстояло важное; проблемы девочки явно были нешуточны, хотя их можно было решить без проблем.

Стук прозвучал осторожно, но настойчиво — он подумал, что пришла горничная с уборкой.

— Идемте! — сказала девочка, не проходя в номер. — Я свободна, как рыба об лед!

— Уснула твоя бабуля?

— Все окей! — Саша просияла. — Храпит замертво. Время пошло. Хотя как вы отсчитаете, у вас же мобильника нет?

— У меня есть простые часы, — Звонцов тоже улыбнулся. — Не волнуйся.

— Ну, так пошли? — повторила она, играя сланцем.

— Пошли, да. Только…

Он замолчал, рассматривая ее яркую и невероятно безвкусную футболку, с которой кривлялся обшитый натуральной шерстью монстр из мультфильма.

— Что «только»? У вас дела появились?

— Да нет, какие у меня тут дела… Бабуля твоя не проснется?

— Да вроде раньше не просыпалась. Мне-то днем не спится, я иногда после обеда обратно к морю сруливала. Потом возвращалась без проблем.

— А если ее кто-нибудь разбудит? Убираться придут?

— Не придет никто. В нашем корпусе убираются после завтрака. Ну, если на крайний случай какой-нибудь дурак номер перепутает, заломится и ее сумеет разбудить, я скажу типа в лавочку спускалась, на крем для загара приценивалась, старый кончается уже. Так мы пойдем?

— Пойдем, конечно. Но зачем ты эту…

Звонцов едва не сказал «эту гадость», но вовремя осекся, боясь обидеть свою гостью.

— …Эту футболку нацепила?

— Правда, классная? Я ее специально одела…

— Не одела, а надела, — машинально поправил он. — По-русски так говорят. Ты одеваешься, надев футболку.

— Правда, что ли? Ну да, вы профессор, вам видней… Ну в общем, надела, чтобы вам понравиться!

Профессор промолчал, не решившись уточнить, для чего Саше требовалось обязательно ему нравиться, но она пояснила:

— А то испугалась, что если не понравлюсь, вы со мной в город идти передумаете.

— Не передумаю, я своих слов не меняю. Но надела ее ты зря.

— А что — не нравлюсь? А вот так…

Саша подняла руки над головой.

— Нравишься, нравишься, — соврал он. — И еще как… Только такой штуки, кажется, во всем отеле ни у кого нет.

— И не может быть, — она удовлетворенно кивнула. — Вещь исключительная. Я ее из Омска привезла. Мама на отдых купила, натуральная Франция.

— Вот именно, что натуральная… — Звонцов вздохнул. — Бабуля наверняка все твои тряпочки знает?

— А то! Даже сколько у меня… ну этих самых… на каждый день осталось в пачке.

— Так вот. Местные турки не такие дураки, какими их принято считать. Они ничего не говорят, но все видят. Если твоя бабуля проснется и ринется тебя искать, ей сразу скажут, что ты в своей неподражаемой футболке вышла за ворота с сомнительным мужиком…

— И никакой вы не сомнительный! — возразила девочка. — Стала бы я к сомнительному в номер стучаться, даже по своему делу.

— Ну, неважно. Все равно. Ты говоришь, она бы нас убила на одном топчане. А тут ушли вдвоем черт-те куда. Представляешь, какой будет скандал? Нам с тобой это нужно?

— Не нужно, да, — Саша с сожалением кивнула. — Дура я, однозначно. Зачем эту красоту напялила? И что теперь делать? Идти переодеться — но в самом деле, вдруг бабуля проснется ни с того ни сего? Это ведь всегда так: когда не надо, все путем, а когда надо — фэйсом об тэйбл…

— Именно так. Мы с тобой идем на запретное дело, и лишняя предосторожность не помешает. Надень-ка ты сверху мою футболку «Пегас Туристикс». Она большая, и на нее никто не взглянет.

— Классно! — девочка вспыхнула. — Всю жизнь о том мечтала! И зачем сверху, когда можно просто так? Это вообще меня воткнет конкретно!

— Можно и просто так, если хочешь.

Звонцов пожал плечами, в желании не показалось ничего из ряда вон выходящего.

— Она, правда, надёванная, но для одного раза пойдет. Потом душ примешь, и все.

— Давайте ее скорей! — Саша воскликнула так, будто он предложил ей на два часа платиновое колье с бриллиантами.

Футболка с туристическим Пегасом лежала в чемодане сверху, в куче использованных вещей.

— Держи, — сказал он. — Вот тебе маскировочная одежда.

И повернулся к двери.

— А вы куда? — недоуменно спросила девочка. — Я счас в один миг переоденусь!

— Так переодевайся, я в коридоре подожду.

— Зачем в коридоре? Отвернулись бы здесь, и все дела.

Не отвечая, Звонцов вышел из номера.

— А могли бы даже и не отворачиваться! — звонко донеслось вслед.

7

Когда Саша распахнула дверь, он невольно присвистнул.

Футболка, длинная даже ему, доставала ей почти до колен и девочка сделалась неузнаваемой.

Казалось, на ней надето простое и вызывающее платье.

— Как я вам?

Она повернулась влево, потом вправо, поддернула обновку повыше, выставила голую ногу.

— Ты что, шорты свои тоже сняла? — не выдержал он.

— Нет, просто подтянула. Там такая модель — шнурками из них трусы можно сделать. Хотите посмотреть?

Он отвернулся, не желая видеть лишнего.

— Так мы идем?

— Идем, — он кивнул. — Надеюсь, по сланцам тебя не опознают?

— Да ни в жизнь! Они из местной лавки, в таких пол-отеля ходит, как инкубаторские!

— Ну, так мы пойдем, или как? — на этот раз спросил Звонцов.

— Еще пять секунд, — ответила Саша, вертясь у комода перед огромным зеркалом. — Я на себя не насмотрелась!

— Ну, насмотрись, если так, — он усмехнулся. — Пять секунд ничего не изменят.

И подумал, что эта девочка ведет себя, как настоящая взрослая женщина — в переговорный пункт за ближайшим углом собирается, как на светский раут.

— …Я, наверно, шорты и правда сниму нафиг. Все эти молнии наружу торчат, как у лохушки помоечной. Как вы думаете, профессор?

— Как скажете, товарищ майор, — ответил Звонцов, принимая тон. — Вы замполит, вам видней.

И снова вышел из номера.

Кто-то другой, взрослый и очень рассудительный, на его месте потерял бы терпение, но ему было просто смешно. Некрасивая девчонка в ужасных шортах и еще более чудовищных сланцах казалась ему по-своему забавной.

По коридору мимо него прошли две женщины — припозднившиеся с обеда, неторопливые и донельзя благопристойные.

Профессор невольно посмотрел им вслед, и у него свело челюсти от скуки.

— …Я готова!!!

Дверь с грохотом распахнулась, в проеме стояла Саша.

— Теперь лучше?

— Ну… Как тебе сказать…

В контрсвете Звонцов видел лишь Сашин силуэт.

— Идите сюда, посмотрите!

Девочка словно читала его мысли. Он шагнул к ней.

— Ваша футболка для меня пошита!

Саша крутилась перед ним, и надо было быть не взрослым профессором, а мальчишкой-второклассником, чтобы не понять, что кроме футболки с «Пегасом» на ней не осталось ничего вообще.

— Ну, ты даешь…

Он, кажется, слегка покраснел, хотя тому не было причин.

— Ну, типа того, — кивнула девочка, проследив за его взглядом и тоже слегка порозовев. — Но ведь если я на улице вниз головой не встану, никто ничего и не узнает, да?

— Не узнает, да, — он кивнул. — И даже не додумается.

— А вставать ли на голову — я все-таки подумаю, — добавила она. — Догоняйте, профессор.

Старый корпус не был оборудован прокси-картами, Звонцов не с первой попытки вставил ключ в экономном полусвете коридора. Справившись, он повернулся к выходу на лестницу.

8

Переговорный пункт находился в нескольких шагах от ворот.

— Вам сразу платить или по факту? — спросил Звонцов у веселого молодого турка, сидящего за стойкой, оклеенной банкнотами всех стран.

— Как хотеть!

Парень протянул руку к магнитоле, убавил громкость сладкой песни, бросил взгляд на молчаливо стоящую Сашу, подмигнул и улыбнулся.

— Можна купить один минуты, два минута, три минут… Можна твоя дочка пусть говорит, сколько хотел, потом весь счет разом. Вы же не сбежишь, не заплатила, так?

— Не сбегу, — подтвердил Звонцов и обернулся к девочке. — Иди, общайся со своим парнем хоть до морковкина заговенья. В смысле пока твоя бабуля не проснется. Я на улице подожду, смущать не буду.

Коротко кивнув, девочка проскользнула в кабинку.

Звонцов вышел, спрятался под ажурную тень уличной пальмы и приготовился ждать.

Саша появилась на удивление быстро — ему показалось, что не прошло даже минуты. Пунцовая, она пошла мимо и остановилась, лишь когда он поймал ее за руку.

— Подожди меня тут, — приказал он. — Никуда не уходи. Я быстро.

Не сказав ни слова, она отвернулась к глухой стене соседнего отеля.

Звонцов расплатился с хозяином заведения — что заняло времени больше, нежели разговор с Омском, поскольку у стойки вдруг образовалась очередь из желающих куда-то звонить — и снова выскользнул в наполненный солнцем зной.

Девочка стояла в той же позе — как по утрам перед морем, только смотрела сейчас не в синюю даль, а в неровно побеленную стенку.

— Идем, — позвал он, тронув ее плечо.

Вздрогнув, Саша обернулась. И Звонцов понял, что краснота ее не от духоты: по кругленькому лицу катились крупные слезы.

Увидев это, он ощутил внезапный прилив ненависти к тому мозгляку, который сначала задурил голову некрасивой девчонке, а потом довел ее до истерики за несколько секунд разговора. Но ничего не сказал, помня реакцию на безобидные слова. А просто взял за мелко вздрагивающие плечи и привлек к себе.

Саша судорожно прижалась лицом к его великолепной гавайской рубашке.

— Ну ладно, ладно, — Звонцов погладил ее по голове. — Не плачь, не порти глаза. Может, у него сегодня плохое настроение. Завтра придем еще раз, позвонишь, все уладится.

— Не уладится, — глухо пробормотала она. — Ни завтра, ни вообще.

Он пожал плечами, не зная, какими еще словами утешить девчонку. А потом предложил, осененный единственно верной — как ему казалось — идеей:

— Времени у нас вагон. Пойдем мороженого поедим! В отеле оно никакое, а в городе должно быть вкусное.

Саша вытерла глаза кулаком.

— Ты мороженое наверняка любишь?

— Люблю, да, — она шмыгнула носом. — Только лучше…

— Что — лучше? — он улыбнулся, поняв правильность хода.

— Если вам денег на меня не жалко…

— Да хоть луну с неба, лишь бы ты не плакала! Что хочешь?

Видя результат, Звонцов испытывал нешуточный приступ великодушия; ему было до невозможности жалко эту девочку с недостойным парнем, суровой бабушкой и родителями, не позволившими взять на отдых мобильный телефон.

— Если можно… купите мне, пожалуйста, рахат-лукума. Мороженое и у нас в Омске клёвое, а восточных сладостей нет. По дороге из аэропорта в какой-то супермаркет завозили, я попробовала — вкусно, жуть! А бабуля жидит, говорит баловство это, питаться надо макаронами, которых в отеле навалом.

Он хотел возразить, что в отельном ресторане много человеческой еды: от тушеных кальмаров до жаркого из почек, а макароны за границей набирает только тот, кто в жизни не ел ничего слаще брюквы — но промолчал, подумав, что гастрономические вкусы девочкиной семьи не входят в его компетенцию.

Поэтому просто взял Сашу за руку и сказал:

— Идем. Я тут неподалеку видел хороший магазинчик.

9

Скамейку под полосатым тентом овевал ветерок с моря. Было хорошо, почти не жарко и очень уютно.

Саша поглощала рахат-лукум всех найденных цветов: красный, зеленый, желтый, белый… А Звонцов сидел, наблюдал, видел ее лицо и был так счастлив, как уже давно разучился бывать.

— Все, хватит, — заявила наконец она, одну за другой отправив в урну четыре пустых коробки. — Сейчас лопну, вам зашивать придется.

— Сейчас не лопайся, — серьезно возразил Звонцов. — Тут остался целый штабель. Возьмешь с собой — когда съешь, я тебе еще куплю.

— Как я их возьму? — девочка мгновенно погрустнела. — Бабуля же…

— Ох, извини… — он вздохнул. — Не подумал. Придется нести обратно в магазин, не то ты, в самом деле, лопнешь. А у меня нитки только белые, выйдет неизящно.

— Не надо назад, — Саша встряхнула волосами. — У вас ведь холодильник в номере есть?

— Да, минибар. А что?

— Заберите себе. Пусть у вас лежат. А я буду заглядывать и погрызать помаленьку… вы ведь меня пустите?

— Пущу, конечно, — ответил он, хотя еще секунду назад не думал ни о чем подобном. — Куда я денусь, если уже сказал «А»…

Саша благодарно улыбнулась и взяла его руку — левую, на которой сверкал стальной браслет часов.

— Сколько таймОв там у нас осталось?

— Если верить пленному… — Звонцов посмотрел на табло и замолчал, не умея сразу справляться с цифрами без перевода на язык стрелок. — Если верить пленному — почти час.

— А какому пленному? — девочка уставилась с неподдельным интересом. — Мы что — уже кого-то поймали? Я как-то и не заметила.

— Да нет, это из одного фильма, который я любил в твоем возрасте, — усмехнулся он. — Мы никого не ловим, это нас может поймать твоя грозная бабуля. Но время пока терпит.

— Ну, если терпит, то давайте еще чуть-чуть тут посидим, а? — сказала Саша. — Так хорошо, не хочу никуда возвращаться.

И не дожидаясь ответа, прижалась к нему плечом.

Звонцов ничего не сказал, только обнял ее свободной рукой и закрыл глаза.

10

— Саша! Ты куда? Стой!

Они шли через двор отеля, без проблем миновав охрану — долговязый отец со стопкой разноцветных коробок подмышкой и дочка в тунике с крылатым конем на груди.

— Ты что — решила обрадовать бабулю, явиться в моей футболке?

— Бли-и-ин… — девочка засмеялась по-детски. — Совсем забыла. В вашем пегасе хорошо, как ни в жизнь. Ночью бы не снимала! Умереть — не встать.

— Я тебе его влёгкую подарю, — ответил Звонцов, невольно подлаживаясь под ее тон. — Да только как ты объяснишь?

— Никак, — она вздохнула. — И не влёгкую. Пойдемте к вам, надену обратно свое барахло.

И пошла вперед него к старому корпусу, померкнув и даже ссутулясь.

А Звонцов шагал следом, удивляясь быстроте, с какой менялись Сашины настроения.

Она молчала всю дорогу через двор и по двум лестницам; без слов шмыгнула в номер, молча прикрыла дверь, оставив его в коридоре — пустом и послеобеденно безлюдном.

Но через несколько минут выпорхнула опять веселая, поражая весь мир американским монстром.

— Можно, я еще одну штучку съем? На дорожку? Миндальный, самый вкусный…

— Принести тебе завтра на пляж хоть одну упаковку? — предложил он, распечатав нужную коробку и поставив остальные под ноги. — Подкрепишься перед яичницами?

— Не-а… на пляж не надо, — промычала она, сунув в рот сразу четыре белых кубика и выудив еще два. — Там все не то. Буду есть только с вами вдвоем, мне так нравится.

— Ну смотри… Ступай, не дай бог твоя бабуля проснется!

— Иду, бегу уже…

Саша посмотрела снизу вверх, прожевала остатки лукума и сказала очень тихо:

— Спасибо вам!

— За что?.. — спросил Звонцов, вспомнив неудачный девочкин разговор и ее слезы у белой стены.

— За все, — кратко ответила она.

Вспыхнула, повернулась и побежала прочь.

Он смотрел вслед, пока Сашина фигурка не скрылась за поворотом к лестнице.

Потом поднял с полу чуть размякшие коробки с рахат-лукумом, вошел в номер, открыл дверцу пустого минибара.

Спрятал припасы, взглянул на часы, размышляя, что предпринять: идти на пляж или включить кондиционер и еще поваляться в постели.

И только взглянув на кровать, увидел, что поверх блестящего, украшенного лилиями турецкого покрывала лежит аккуратно расправленная футболка с логотипом турфирмы.

Звонцов взял ее, чтоб куда-нибудь переложить — футболка пахла Сашей.

Он повесил ее на спинку стула проветриться.

Потом сбросил с себя одежду и растянулся на кровати, все-таки решив подремать.

11

Утром Звонцов от самого входа на пляж высматривал знакомую фигурку.

Увидев ее на прежнем месте — на краю, чуть правее далекого красного буйка — припустил почти бегом: до такой степени ему захотелось подойти, завязать легкий разговор, спросить про последствия вчерашнего рахат-лукума, предложить еще одну вылазку в город…

Но, не дойдя до девочки нескольких метров, он обо что-то споткнулся. Точнее, ощутил удар в спину, едва не поваливший вперед.

Обернувшись, он наткнулся на тяжелый взгляд пожилой женщины. Величественная, в черном платье, напоминающая какой-то фантастический обугленный айсберг, она сидела на лежаке, стоявшем напротив Саши, и держала под прицелом всех, кто попадал в недопустимый сектор.

Ему стало не по себе, как не бывало давно. Хотя вчера он не делал ничего плохого, лишь сводил девочку позвонить в Омск да накормил ее рахат-лукумом. Но Сашина бабушка глядела так злобно, точно знала о профессоре нечто такое, что даже не шевелилось в его собственных мыслях.

Мгновенно сориентировавшись, Звонцов нагнулся, подобрал с песка камешек, поднес к глазам, обтер о футболку и с преувеличенной бережностью спрятал в карман шорт.

Спектакль удался: старуха равнодушно взглянула на него и повернулась в сторону дорожки, услышав голоса каких-то любителей раннего плаванья.

Вздохнув с облегчением: подставлять девочку ему не хотелось даже в том случае, если строгие меры в отношении ее были продиктованы необходимостью — он охлопал себе карманы и пошел к выходу.

Миновав Сашину бабушку, которая смотрела уже направо: поскольку оттуда с подносом свежих булочек на голове приближался приземистый усатый турок, целый день курсирующий по побережью — Звонцов остановился и посмотрел назад.

Девочка почувствовала взгляд, обернулась, улыбнулась жалобно и повела плечами, словно говоря, что в жизни случаются неприятности.

Он коротко кивнул и зашагал дальше, с неожиданной досадой думая, что при таком раскладе она вряд придет после обеда.

12

— Ждали меня, да? Рубашка на вас опять новая!

— Ждал, — признался Звонцов.

И почувствовал, что слегка краснеет; он действительно ждал с самого утра, хотя и не признавался себе в том.

— А рубашка… Вчерашнюю залил кофе, — все-таки соврал он. — Пришлось застирать, еще не высохла.

Он и сам не знал, зачем оправдывается перед девочкой — как не знал и цели, с которой достал из чемодана очередную свежую рубашку. Одну из большой стопки, какую он до сих пор брал в отпуск по инерции прошлых лет. Хотя в последние времена обходился несколькими футболками, не желая красоваться ни перед кем и не замечая зеркал.

— А я вот тоже желтенькую одела… То есть надела, прошу прощения!

Саша подбоченилась. Постояла несколько секунд, потом прошлась по номеру — сделала два шага оранжевыми сланцами от двери к окну и еще два обратно, от окна к двери. Майка кислотного цвета была подвернута снизу до такой степени, что прикрывала лишь самые необходимые места… на которых, кажется, на этот раз не было купальника. А синяя стекляшка в пупке сияла, как на подносе.

— Я, если честно, опасался, что ты не придешь.

За него говорил кто-то другой — какой-то парень, хоть и не из Омска.

— Твоя бабуля, похоже, решила ужесточить меру пресечения?

— Как раз наоборот! Какая разница вообще? Главное другое!

— Что именно? — Звонцов невольно глядел на нее.

И улыбался, как полный дурак.

— А то, что я у нее выломила каждый день после обеда ходить в фитнес-центр.

— Слушай, а я и не знал, что в этом отеле есть фитнес-центр! Хотя мне-то это все равно.

— И дальше не знайте! Его все равно, что нет — половина тренажеров сломаны, кондиционер никогда не включают.

— Но ты все-таки будешь туда ходить. Зачем?

Несмотря на очевидную мудрость, рожденную возрастом и опытом, он, кажется, так и не научился понимать женскую логику.

— Даже не подумаю! Я бабуле наврала, чтобы время освободить и не дрожать каждую минуту, как заячьи уши.

— А… зачем тебе свободное время? — спросил он.

И почувствовал, что этим вопросом решается что-то важное, хоть и не озвученное вслух.

— Как «зачем»?!

Саша повернулась к нему.

— С вами общаться! Или… вы против и чем-то другим заняты?

— Нет, я не против.

Звонцов кашлянул, пытаясь скрыть радость в голосе.

Которая взялась, не пойми откуда.

— И ни чем не занят.

Девочка улыбнулась.

— Точнее, не так. Я занят, и очень серьезно.

Она молчала, ожидая продолжения.

— Я занят тобой. Не знаю, что там у тебя случилось, это не мое дело. Но тебе нужна помощь, которой неоткуда получить. Не знаю, получится ли у меня, но я стараюсь, как могу.

— Уже получается… — очень тихо ответила Саша.

Шагнула к Звонцову, взяла его руку и прижалась к ней щекой.

Он такого не ожидал — хотя ничего иного ожидаться и не могло.

— Ну, будет тебе… будет… — пробормотал он, сердясь на себя за такое развитие событий. — Все хорошо. Звонить сегодня пойдем?

— Звонить…

Девочка отпрянула, посмотрела в угол потолка.

— Сегодня нет. Там у него… ну неважно. Можно, я просто рахат-лукума у вас пожую?

— А почему нельзя?

Он пожал плечами, в очередной раз поняв, что у Саши все не так просто, как казалось.

— Для тебя покупано. Открывай бар, доставай, распечатывай.

— Вот это жизнь! — опять повеселев, она схватилась за ручку холодильника.

И тотчас раздался стук в дверь.

— Вы кого-то ждете? — шепотом спросила Саша, округлив глаза.

— Тебя уже дождался, больше никого.

Стук повторился.

— Бабуля пронюхала…

Она поднесла ладони к щекам.

— …Сейчас будет кирдец котенку…

— Откуда ей знать, что ты именно тут? — спросил Звонцов.

Улыбаясь легко, но внезапному визитеру не радуясь.

— Нас тут нет… — продышала Саша.

В дверь постучали еще раз, потом в замке заскрежетало, хотя тот не был заперт.

— Это горничная!

Он вскочил с кровати, на которой сидел по причине отсутствия места.

Шагнув к двери, приоткрыл щелочку, показал турчанке часы и поднял палец. Она кивнула с улыбкой и покатила дальше свою тележку со швабрами.

— Отбой воздушной тревоги, — сказал он, вернувшись к Саше. — Тут убирают, когда бог на душу положит. То после завтрака, то в обед, то вообще перед ужином.

— Уффф… — она опустилась на стул, где на спинке так и висела его нестиранная футболка. — А я уж перетрусилась не на шутку.

— Она пошла в соседний номер. Но сюда все равно вернется. Покоя не даст, да и вряд ли хорошо, если тебя тут застанет.

— Я тоже так думаю, — Саша кивнула со взрослым видом. — Хотя мы ничего такого не делаем. Ни такого, ни вообще.

— Пойдем на улицу, — предложил Звонцов, не заостряя внимания на «такого» — «не такого». — Не звонить, просто погулять. На скамейке посидим, где тебе вчера понравилось?

— А коробку с лукумом с собой возьмем, да?

— Зачем с собой?

Он улыбнулся, счастливый донельзя.

И даже не удивленный, что для счастья требовалось так мало: найти человека, которому он мог принести реальную пользу.

— Магазин навряд закрылся, купим еще. Этот пусть лежит про запас.

Саша просияла. Потом уставилась на свои сланцы и проговорила, не глядя на него:

— А можно, я опять вашего «Пегаса» надену?

— Можно, — Звонцов кивнул. — Валяй, как хочешь. Снимай свои ослепительные наряды, надевай мой старый пегас. Все для тебя — и любовь, и мечты! Жду в коридоре.

13

Наутро, встав в постели, с удовольствием умывшись и одевшись, он встал перед зеркалом и впервые за невесть какое время посмотрел на себя.

Над комодом возвышался брутальный мужчина, который весьма понравился профессору Звонцову.

Точнее, не брутальный, этого качества в нем не имелось никогда, а экспрессивный. Сжатый в кулак, но готовый хоть сей же час отдать в достойные руки всю свою энергию.

Чем-то имманентным, глубоко внутренним — а не только могучим ростом, благородной осанкой, сдержанной прической и выразительными чертами умного лица — напоминающий почти списанного ныне со счетов поэта Владимира Маяковского.

Без всяких намеков на судьбу, а общей аурой облика.

Подмигнув титану рубленых строк, Звонцов поспешил к морю.

Саша ждала его на прежнем месте — именно ждала, поскольку обернулась, не дав пройти последний десяток шагов.

Поблизости никого не виднелось; суровая бабушка пребывала в счастливом неведении относительно своей внучки.

Они до самого завтрака стояли рядышком у кромки прибоя и разговаривали на разные темы: от выяснения причины, по которой утренний турок носил свои булочки не в сумках, а на голове, до обсуждения достопримечательностей далекого Омска, известных Звонцову лишь понаслышке, а Саше неизвестных вовсе.

После обеда, законно прикрывшись фитнес-центром, девочка, пришла к нему — не дожидаясь визита горничной, они отправились за территорию.

Навестили магазин с восточными сладостями, потом сидели на той же скамейке. Болтали о всякой всячине и обнимались с целомудренной нежностью, хотя на этот раз для утешений поводов не имелось.

И так прошло несколько дней, слившихся в один, повторяющийся вновь и вновь.

Общение с девочкой не надоедало Звонцову. Напротив, он находил в себе какую-то неожиданную радость от того, что может привнести в ее очевидно не очень солнечную жизнь хотя бы кратковременный свет. Этот свет отражался в нем самом — так, как не отражался уже давно.

14

— У нас припасы остались? — спросила Саша, войдя в номер и упав на стул.

— Куда бы они делись? — вопросом на вопрос ответил Звонцов.

Сразу поняв, что она имеет в виду и с неожиданным удовольствием отметив, что девочка сказала «у нас», хотя это не имело никакого смысла.

— Давайте сегодня никуда не пойдем, а тут у вас посидим?

— Тебе надоело гулять вокруг отеля?

— Да не надоело ни капли. Просто от жары утомилась. На пляже пережарилась, как каракатица. В столовке Ташкент, в комнате еще хуже.

— В ресторане да, — он кивнул. — Турки экономят энергию, кондиционеры не включают. Но в номере, какие проблемы? Вам что — на ресепшн не выдали пульт? Или не умеете пользоваться?

— Все выдали и все умею, чего там уметь? Бабуля пульт сразу забрала и от меня куда-то спрятала.

— Зачем?! Чем твоей инфернальной бабуле не угодил простой турецкий пульт?

— Затем, — Саша вздохнула. — Она тоже экономит.

— В каком смысле «экономит»? У вас номер оплачен заранее! При покупке путевки. От первого дня до последнего, по системе «все включено».

— Я ей то же самое сказала. Язык обломила повторять. Но она себе вдолбила, будто потом ей турки счет выставят. За свет, за воду, еще фик знает за что.

— Ну, это вообще какой-то бред!

— Вся моя жизнь один сплошной бред… — девочка грустно взмахнула рукой. — А с бабулей говорить — как об стенку головой. Ее даже мама боится, про отца уж молчу.

— Да… Сказал бы я, что о том думаю, да лучше промолчу.

Звонцов взял с комода свой пульт.

— Ну ладно, я-то не об стенку и вовсе не головой. Включаем — охлаждайся и наслаждайся. Только смотри не замерзни под струей!

— Я не собираюсь под струей париться, — возразила Саша. — Давайте в угол направим, пусть воздух сам охлаждается. И можно я на кровать плюхнусь, чтобы сразу все тридцать три удовольствия?

— Плюхайся, кто тебе запрещает? Телевизор включить? Небось, бабуля тоже не дает?

— Нет, дает. Она сама его включает. Без новостей обо всяких дебилах дня не проживет, каждый вечер сядет и в очко лупится, пока не посинеет. Только я этот телевизор в гробу видела, нафиг он мне сдался? Мне с вами интересно. И ничего больше мне не надо. Ничего и… никого.

При последних словах девочка порозовела.

Звонцов постарался этого не заметить и полез в минибар за рахат-лукумом.

— У вас, кстати, сегодня уже убирались? Или опять ждем воздушной тревоги?

— Убирались. Во время обеда, как мне кажется. Так что не бойся вражеского вторжения.

— А я и не боюсь, — Саша состроила умильную гримаску. — В тот раз мы просто ее не ждали, вот и вышла картина Репина «Приплыли». А так я бы просто на балкон убежала и там спряталась, его не моют. Она же не час тут стала бы возиться? У нас комната большая, и то за пять минут убирают. А в вашей — два раза шваброй ширкнуть!

Звонцов с улыбкой смотрел на нее — раскинувшуюся по диагонали его не узкой кровати, маленькую и нескладную, но до невозможности милую…

— …Но все-таки хорошо, когда никто нам ни в чем никак не помешает, правда? — подытожила девочка. — И можно делать, что хочется и как хочется? Будем есть и наслаждаться жизнью.

И, дрыгнув ногами, отправила свои сланцы в угол — оба сразу, громовым дуплетом.

— Правда, — согласился он и поставил на тумбочку сразу всю стопку.

15

— До чего ж ты хороша, — сказал Звонцов через несколько минут, заполненных вздохами и чмоками поедаемого рахат-лукума. — Как чумичка, ей-богу!

— «Чумичка» — это такая чукча, да? Которая только что из чума вылезла?

Саша сделала узкие глаза.

— Нет, такой ковшик, которым черпают все, что попало.

— Но я же не что попало, я всего-то четыре коробочки в себя и отправила!

— Не похоже. В себя ты отправила максимум три, остальное — на себя. Иди умойся.

Саша кивнула и прошлепала в санузел.

Донесся глухой шум, сразу перешедший в отчетливый грохот.

— …Кон-нец котенку! — торжествующе крикнула невидимая Саша. — И Пегасу тоже!

— В каком смысле? — не понял Звонцов.

— В том самом!

Голос звучал с чувством глубокого удовлетворения.

— Все на пол уронила.

16

Звонцов лежал на кровати — не усталый, но расслабленный всей этой суетой.

Саша сидела перед ним на стуле.

Посвежевшая и похорошевшая, с распущенными волосами, обернутая белым махровым полотенцем, скрадывающим силуэт и придающим шарм ее фигуре.

Красовалась, положив ногу на ногу, поблескивая плоской коленкой и покачивая в воздухе ступней.

А он смотрел на нее, словно увидев заново. Девочка, к которой он уже привык за эти дни почти как к дочери — в меру взбалмошной, в меру серьезной и без меры жизнерадостной, несмотря на имманентную грусть — сейчас опять напоминала маленькую женщину. Взявшуюся невесть откуда и невесть как попавшую в его номер и в его жизнь.

— Смотрите и удивляетесь, какая я уродина, да? — девочка по-своему истолковала его взгляд. — Сама знаю. Ну что поделать, обделил бог внешностью…

— Смотрю и тобой любуюсь. Чистенькой, — возразил он. — И никакая не уродина, с чего ты взяла?

— С того и взяла и с сего — я что, в зеркало не смотрюсь?

Саша подняла руки.

— Одни глаза у меня и есть, а больше ничего вообще. Волосы, как пакля. Уши, как у буратины…

— Во-первых, у Буратино были не уши, а нос, который у тебя в полном порядке. Уши — у Чебурашки, — серьезно сказал Звонцов. — Во-вторых, с ушами твоими тоже все нормально, ты же не тюлень, чтобы быть без ушей! Если уж совсем не нравятся, так не собирай волосы, распускай, как сейчас. Или прическу сделай — они у тебя вовсе не как пакля, а вполне нормальные.

— …Шея короткая, плечи как у борца сумо, спина широкая, талии нет, и не будет… А всем нужны куклы Синди.

— Далась эта кукла! Кукла и есть кукла, а ты — человек!

— …Отец меня вообще свиноматкой обзывает.

— Дурак твой отец, если девочке говорит такие вещи! — вырвалось у Звонцова. — Извини, конечно!

— Не извиняйтесь. Он и есть дурак! С какого бы перепугу я выросла, как селебрити…

— Как кто?!

— Ну, как типа звезда. Топ-модель. Если сам кривоногий метр без кепки, мама уже на свадебной фотографии поперек себя шире, а бабулю мою вы имели счастье видеть. И кормили меня всю жизнь по утрам холодным творогом, водой разведенным…

Она вздохнула и поправила сползающее полотенце.

— …Одним уже с рождения все дано, другим фик с маком…

Звонцов ничего не ответил, в очередной раз поразившись перепадам уже не Сашиного настроения, а самого ее взгляда на жизнь, сейчас казавшегося не по годам серьезным и печальным.

— …Вот вам и вся моя красота неземная.

— Подожди, не перебивай, я договорю! — профессор поднял ладонь. — Не смотри на тех, кто тебя не видит, на них вообще… рукой махнуть, мягко говоря. Не ценят и не надо, пусть заводят себе кукол. Но поверь, ты в тысячу раз лучше любой модели! Хоть с «топом», хоть с притопом. У них только внешность, и та по стандарту. Они просто красивые. А ты — живая. Каждую минуту разная. Как то самое море, у которого любишь стоять. Ты сама себя не видишь и не ценишь!

— Мне такого никогда никто не говорил… — сказала она, глядя мимо него. — Никто и никогда.

— Я говорю! — ответил Звонцов. — Я. Здесь и сейчас.

Он встал с кровати, отошел к двери и протянул руки — что делал всегда, пытаясь донести до студентов какую-нибудь особо патетическую мысль.

— Ты как весенний цветок среди старых листьев! Как ветерок с моря! Как ручеек, который падает с камешка на камешек! Как капелька ртути! Как солнечный зайчик — перепрыгиваешь туда и сюда и никогда не стоишь на одном месте…

С головой уйдя в волшебный мир слов, он всю жизнь провел среди литературных образов, мыслил образами, выражал ими свои ощущения. И сейчас говорил слова, которые отдавали бы фальшью в устах иного человека, но у него звучали искренне, честно и убедительно

Саша слушала, и по лицу ее медленно разливалась улыбка.

— Извини за высокие звуки, — он вздохнул. — Но других просто не нашлось.

17

— Ну и как сегодня твое море? — спросил он, подойдя к Саше на следующее утро. — Не обмелело, не убежало, синица его не подожгла?

— Нет, никуда не делось, и никто его не поджег, — серьезно ответила она. — Синее и зеленое, глубокое и на своем месте. И я на своем, и вы тоже.

Звонцов стоял за ее спиной, наслаждаясь и морем и самой минутой.

— Я нынче море первый раз в жизни увидела, даже не знала, какое оно есть. Весь день стояла бы и смотрела, да только набегут после завтрака ханурики дешевые, будет не то, что смотреть, яблоком некуда плюнуть!

— Это да. Но сейчас-то мы с тобой стоим вдвоем и смотрим, сколько угодно.

— А я, между прочим, когда маленькая была, воды боялась — жуть…

— Так ты и сейчас не так уж чтобы сильно большая, — сказал Звонцов.

И поправил синюю резинку, вечно сползающую к середине ее хвостика.

— Нет, теперь я и смотрю и плаваю до моржовой кожи, хоть в море, хоть в реке, хоть в пруде и все прочее. А раньше, помню — увижу, как в ванне вода уходит, и кажется, что меня саму сейчас в трубу засосет и куда-то понесет…

— До чего же ты смешная, — с невольной улыбкой он положил руки ей на плечи. — С тобой не соскучишься, хоть сутки напролет слушай.

— Ну, такая вот есть, как есть.

Звонцов поднял глаза. Красный буек колебался на дальней волне, словно пытаясь от чего-то предостеречь.

— …Так бы и убила его, — сказала она, тоже посмотрев в даль.