18+
Дети Духов

Бесплатный фрагмент - Дети Духов

Часть 2

Объем: 290 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

16. Гром

— Я описалась… — растерянно произнесла Бурька, глядя на себя вниз, где из-под рубахи всё ещё лилась тоненькая струйка, прямо между её мощных ног, да на спущенные штаны. Перевела взгляд на здоровенный окровавленный меч в своих руках. Который она перед этим держала на коленях, дабы он не мешал и не упирался в землю, когда она, спустив порты и задрав рубаху, немало не смущаясь Грома, присела помочиться в корнях широкого дерева. Затем свою одежду оглядела — Впрочем всё равно стирать надо — решила — кровью всё заляпалось…

Откуда-то вынырнул мерзкий худой старик, в одной набедренной повязке, да на голове шапка как у кромешей. Увидав безголовый труп, захихикал, выставив одинокий гнилой зуб. Ухватив за остатки длинных седых волос, замаранных красным, подобрал голову. Чуть тряханул, давая возможность стечь тяжёлым рубиновым каплям с обрубка шеи, и подтянул её вровень к своему лицу, вглядываясь в остекленевшие глаза и недвижимо приоткрытые, побледневшие губы:

— Судьба ей шептала-шептала, показывала-показывала, а она так и не разглядела, даже мимо прошла, оставив врага за спиной… — посмотрел он на Бурьку хитрым взглядом и снова на голову — Впрочем слеп ты или зряч, от судьбы всё одно не уйдёшь…

Небо и земля вдруг вздрогнули грозовым раскатом вдали, и зарокотало странным боем, мелодично и в такт, будто музыка какая небесная. Только от такой музыки аж поджилки затряслись, страх и отчаяние в душе поднимаются, а тело непослушным становится.

— Хе-хе-хе, началось… — старикан оглядел притихших юнцов, этак с прищуром, да и молвил совсем не пойми о чём — Благословила вас судьба кровушкой. Видно, благоволит вам, раз дала ещё одну возможность. Потому жизнь сохранила, и всё вернёт, что сейчас потеряли, даже с прибытком. Дабы смогли вы прислушаться к этому знаку и выбрать, домой вернуться иль продолжить свой путь. Себе на беду, другим на пользу…

— «Какую такую возможность? Что вернёт и чего потеряли? Почему на беду?» — Гром не особо-то и слушал что тот лопочет, не понимал, да и не хотел. Он, словно в тумане, смотрел на красивое, жутко и странно выглядящее без головы и обволакивающих волн серебристых волос, такое знакомое голое тело. Пальцы неуклюже откинутой руки разжались, приоткрыв, удобно разместившуюся на мёртвой ладошке, тонко сработанную рукоять стилета, птица с распростёртыми крыльями и головой женщины.

— Ты энтот ножичек лучше не трогай — произнёс дедок ещё напоследок — проклят он, самой судьбой помечен… — да исчез, вместе с мёртвой головой Заброды.

Бурька, проводив его глазами, наконец снова к своей проблеме вернулась. Положила меч, да стянула порты полностью, лучше так, чем в мокром щеголять. Меч свой здоровенный, только что познавший кровь Заброды, обтёрла о траву и листья, снова за спину приладив. Только после этого толкнула Грома:

— Слышь? Пойдём, возвращаться надо, кажись случилось чего-то.

— Случилось… ты убила её… — не отрывая глаз от безголового тела ответил тот.

— А что мне делать было, когда она уж ножом своим на тебя замахнулась? — вовсе не чувствуя никакой вины, возразила Бурька и, схватив Грома за руку, потянула — Пойдём к нашим говорю, слышь грохот какой стоит?!

Оказывается, довольно прилично от лагеря отошли, уж и солнце садиться начало, когда знакомый брод увидали. А по дороге всё тревога нарастала, хоть грохот этот непонятный и смолк, но уже на подходе гарью какой-то повеяло. А как к реке вышли, так первым делом ещё дымящийся остов ладьи в глаза бросился. И ни души не видать, мёртвая тишина стоит, будто целая армия враз исчезла по всей реке, даже птицы молчат, дымом напуганные.

Вытащив оружие, осторожно переходить стали. На серёдке остановились, следя глазами за проплывающим мимо трупом. Глядь, а там дальше ещё несколько ладей сгоревших.

И на берегу трупы валяются полураздетые с ранами рубленными, глубокими. Всё ценное содрано вплоть до сапог, а что горит сожжено, даже землянки бродников.

— Прямо пьяных убивали… — бубнила Бурька прохаживаясь по лагерю в поисках живых или знакомых — Видно кто оружие схватить успел и сопротивляться начал… А иных просто повязали, да в полон увели… — остановилась возле кучки убитых, коих явно зачем-то в одно место привели, да и просто головы порубили. Может не понравились чем, раненые да строптивые излишне.

К ночи костерок свой чуть в стороне развели. Снеди правда мало совсем, лишь чуть набрали, что кромеши не нашли, а скорее просто побрезговали.

— Может в других местах отбились? — Бурька всё попыталась разговорить, замолчавшего будто навсегда, Грома — Да не, судя по всему, основное войско кромешей по реке снизу вверх шло, иначе мы бы их на обратном пути встретили. А какие отряды с той стороны, через брод, на себя внимание отвлекали, так сразу с нескольких сторон и нападали. Спешили, потому и пожгли столько, что с собой уволочь в такой скорости не смогли… Даже пленных некоторых добивали, раненых иль кто спьяну шевелится плохо, а то и упрямились какие… — Гром лишь плечами пожал, не отрывая взора от огня — Что далее делать будем?

— Как скажешь — соблаговолил наконец равнодушно ответить он, и снова замолчал. Откуда он-то знает? Дорогу Черныш указывал, так и его нету. А и какая разница теперь? Мертва его суженная, которую ведьма предсказывала. Головы напрочь лишилась — «А вдруг то не она была?» — сама собой надежда подкрадывалась — «Стала б моя суженная, да на меня же с ножом кидаться?»

— Уцелевшие верно в Забугар подались… — продолжила Бурька, да вдруг как шикнет — Тихо! — вздев настороженно свой меч, который теперь и так-то из рук не выпускала.

— «Словно это я, а не она, языком весь вечер треплет почём зря…» — Гром, однако, тоже рукоятку обхватил, да прислушался к ночным шорохам. Звук становился всё сильнее, и наконец, раздвинув ветви, подслеповато жмурясь и покачиваясь, всё с тем же бочонком и огромным мешком, на свет костра выбрался Босой. Тяжело плюхнулся, к теплу поближе, и первым делом, вырвав пробку, приложился к бочонку, в котором, судя по всему, не так уж много и осталось. Наконец оторвавшись, произнёс вытирая губы:

— Что за дела? Никого нет, хорошо хоть огонь развели, еле нашёл…

— А ты где был?! — обрела свой грубоватый голос Бурька.

— Да там — махнул непойми в какую сторону рукой — в кустах спал.

— Побили нас — объяснила она — кромеши неожиданно напали. Кто жив, кто мёртв, а кого в полон угнали, незнаем.

— У… — понятливо кивнул Босой головой — Бывает… — и так равнодушно опять задрал бочонок над головой, что Грому прям захотелось съездить ему ногой в морду — Ну чего смотрите? — произнёс отхлебнув, и заметив хмурые взгляды своих младших товарищей — А вы, отправляясь на войну, думали что всегда побеждать будете? Такова судьба ватажника, все знали на что идут… Уж сколько раз в таких переделках побывал. Ну… — тряханул бочонок возле уха, проверяя сколько там ещё осталось — За весёлые да хмельные пиры в мире духов! — и пустил пузатую тару по кругу.

На следующий день Бурька молчаливо бродила по всему бывшему воинскому лагерю кругами, ковыряясь в кучах пепла, переворачивая трупы и роясь в мусоре, выискивая всякое добро. Найденное отволакивала к их стоянке, аккуратно складывая, и видно даже не задумываясь как они всё это тащить будут, да и зачем?

Босой просто валялся возле костра, подложив под голову свой мешок, отходя от похмелья да изредка равнодушно поглядывая из-под полуприкрытых век, на растущие объёмы рухляди, аккуратно разделённые на кучи по назначению: со съестным, с различным снаряжением воинским и конским, да со всякими одеждами, тканями или верёвками.

Гром сидел на берегу, неосознанно теребя оберег, что выдала ему ведьма, и с тоской наблюдал, как по рябой от мелкой противной мороси воде, отражающей нависшее пасмурное небо, проплывают первые, ещё только чуть тронутые желтизной, осенние листья. Его всё никак не отпускали думы про суженную.

Вдруг тёплым воздухом окатило, будто сам дух ветра шумно на голову выдохнул, так что аж волосы взвились, и тут же фырк недовольный сзади.

— Черныш? — боясь поверить, недоверчиво произнёс Гром полуобернувшись — Черныш!!! — завопил вскочив, и обхватив сильную толстую шею обеими руками, упёрся лбом в чёрное плечо друга потерянного. Конь аж остолбенел, так и замер в своём непутёвом виде, весь взъерошенный, в гриве и хвосте мусор древесный, да иголках сосновые, в бахроме на копытах репьи нацепились, седло набок сбито — Черныш… — ласков шептал Гром, чуть не плача и поглаживает его — Как же ты?

— Проголодались видно, на одной траве лесной, без овса-то… — Босой тоже повеселел, поглаживая двух кобылок, что уже рылись в припасах Бурькиных — Ну теперича и домой можно, хоть не пешком добираться…

Всё ж отправились только утром. Пока лошадей в порядок привели, да упряжь кой-какую наладили из того, что нашли. Припасы нужные отобрали, да на лошадях закрепили. Да и не сподручно на ночь глядя в дальний путь отправляться.

Босой ещё и нарядился богато. Не с собой же мешок тащить, и так места мало, а там всякая одёжка оказалась, которую у купца он стырил. Порты бархатные, рубаха крашенная, кафтан золотом вышитый, пояс с бляхами дорогими, шапка с опушкой собольей. Особенно сапоги его порадовали, новенькие, мягкие, удобные. Как одел всё, ну чисто боярин знатный.

— Ну хватит любоваться-то — поторопила Бурька со своей лошади — всё одно пропьёшь.

Да и Черныш нетерпеливо копытом бьёт, глазом косит.

— Хошь и побитые, а домой аки князь явлюсь! — последний раз довольно оглядел себя, да аккуратно, так чтобы новьё не помять, на лошадку взгромоздился, в седло из одеяла старого устроенного — Нам значится туда — тыкнул пальцем на северо-запад.

Гром тоже в седло вскочил, коня по шее похлопал, да и отпустил уздечку, как до этого делал, давая свободу. И тот пошёл, только в обратную сторону, к броду и тропке что на юг, в степь ведёт.

— Эй, ты куда?!

— Куда дух судьбы приведёт… — даже не обернулся, только рукой махнул на прощанье — Лихом не поминайте…

— Ну а ты-то чего, Бурь?! — воскликнул Босой, увидав как Бурька легонько пнула свою кобылу, да узду потянула в сторону, направление указывая, и та с радостью потрусила за Чернышом Грома.

— Куда дух верного меча указывает…

— Тьфу-ты! Совсем дурные… Вот чтоб вас обоих эти самые духи и побрали… — разворачивая лошадь следом за ними, выругался Босой. Ну правда, не одному же через эти глухие, разбойничьи места пробираться.

— Скачем всё и скачем… Уж сколько дён не пойми куда… Одна степь голая кругом, с этой травой пожухлой… Небось и морозы скоро…

— А ты всё ноешь и ноешь всю дорогу — отвечала Бурька Босому.

— Так у меня уже весь зад отбит! — возмутился тот — Уж лучше веслом на ладье ворочать…

— Вон там распадок хороший — снова перебила его Бурька — и ручей есть. Гром! — позвала.

— А? — обернулся всадник впереди.

— Привал на сегодня…

Споро, уж каждый привычно знал своё дело: расседлали да стреножили лошадей, пустив их выискивать ещё зелёную травку, набрали сухих веток в кустах вдоль ручья, костерок развели да похлёбку заварили.

Пока готовится, Бурька взяла свой здоровенный меч и выдернула из ножен тот клинок, что Грому отдала, указав им в сторонку.

— Ну-у… — заново заныл Босой — Дай передохнуть-то хоть — всё ж поднялся, не надеясь на милость своей неугомонной ученицы — и куды тебе двуручный бой-то ещё? И так быка кулаком зашибить можешь, а в большой битве, где стеной стоят, так он бесполезен вовсе…

С тех пор, как по петляющим узким и каменистым тропам спустились с сопок забродья, и выехали в степь, Бурька так и пристала к Босому с требованием научить её обращаться с двумя мечами, и неуклонно заставляла его заниматься с ней на каждой остановке.

Однако, наблюдая за ними, при этом не забывая помешивать в котелке, Гром заметил, что ныл-то Босой больше для порядка. Как только он вставал напротив Бурьки, взгляд его становился острым, движения непредсказуемые и опасные, а голос, указывающий на оплошности ученицы, строгий и жёсткий. И даже прутья в руках, коими он выводил слаженно и красиво, будто не бой показывал, а загадочный танец, казались настоящими мечами. Видно, от скучной дороги с двумя упрямыми, не нюхавшими настоящей жизни, молокососами, с коими и поговорить-то особо не о чем, да ещё и лишённый возможности охмелеть да забыться, он и сам втянулся. С тоскливой радостью вспоминал свои былые умения и навыки, и теперь действительно хочет передать их, дабы не пропали они в туне, вместе с ним.

— «Похоже и правда когда-то был хорошим воином. Может даже дух кликов снова к нему вернётся… Если только раньше нам не повстречается какой хмельной дух».

— Уже неплохо. Движения скованные, ну так это из-за меча твоего двуручного, да брони. Но от неё тебе избавляться рановато пока — всё ещё поучал Босой, когда оба запыхавшись, закончили стучать деревяшками о мечи и, напялив верхнюю одёжку, присели к костру — а вот меч лучше перековать, из него так-то целых два можно сделать… Завтра вдвоём на тебя нападать попробуем — хлебая кашу, пояснил на брошенные взгляды, обрадованный Бурьки и недовольный Грома — потому как этот бой и предназначен, чтобы выстоять одному против многих, да ещё и без доспехов. К тому ж и Гром потренируется, а то только смотрит, а клинок держать и не умеет совсем…

— Всё я умею.

— Вот и поглядим…

Вскоре и правда стало подмораживать, воздух просох, а земля затвердела и лошадям стало гораздо легче перебирать копытами по беспорядочно улёгшейся, но теперь ставшей хрупкой и ломкой, хрустящей траве.

В один из таких ясных и морозных дней, впереди замаячили всадники в узнаваемых шапках с лисьими хвостами. Вряд ли бы уставшие за долгий переход лошади, не привыкшие питаться одним подножным кормом, смогли бы ускакать от них. Да Гром и не хотел, полностью положившись на равнодушно топающего вперёд Черныша. Лишь внутренне напрягся перед встречей с неизвестным. Развернувшись полукольцом, десяток всадников направился навстречу путникам, а подъехав ближе, полностью окружили, с интересом оглядывая и изредка переговариваясь на непонятном наречии.

— Кто? — произнёс десятник узнаваемое слово гортанным голосом.

— Салавский купец — тут же выдал Босой заранее заготовленный ответ — а это слуги мои — указал на Бурьку с Громом.

Похоже ничего не понявший, десятник ещё раз оглядел троицу подозрительным взглядом, и повёл головой в сторону, тем самым приказывая следовать за собой.

— Ну вот, всё! Теперича в полон заберут и поминай как звали… — шёпотом вздохнул Босой — И дёрнули меня духи худые за вами последовать…

Знать темник кромешей предпочитал степной простор да открытое небо, душной тёмной юрте и многолюдной ставке войска. Потому как восседал, вместе со своими тысячниками, на постеленном прямо на земле широком ковре, вкушая жирную баранину и забродившее кобылье молоко. По далее от табунов лошадей, отар овец и виднеющихся за его спиной юрт степной армии, с тысячами рабов. И не шум, не запах, не доносился сюда, лишь лёгкий свежий ветерок колыхал мех на шапках. Среди сидящих, путники заметили и поганов, видно остатки правого когтя, присоединившиеся к войску кромешей после разгрома.

Вот эти-то поганы и взяли дело в свои руки, как только десятник доложил на своём гортанном наречии, указав на, слезших с лошадей и выставленных перед сборищем, путников.

— Что ж ты без товара, купец?

— Может растерял всё в дороге? Иль отняли?!

— Да ну-у… С такой-то охраной непобедимой… — весело скалились, поглядывая на юных помощников купца.

По знаку темника к нему подскочил человек, явно отличающийся от всех сидящих. С угодливым выражением на безбородом лице, глупой шапочкой на макушке, и в длинном неудобном халате из дорогой ткани с вышитыми чудными зверями. Заправив ладони в длиннополые рукава, он, склонившись к уху своего повелителя, что-то бодро нашёптывал, по видимости переводя разговор. Темник с интересом внимал, иногда чему-то кивая с тонкой улыбкой, при этом не сводя с новоявленных гостей хитро прищуренных глаз.

— Дык, война же… — в это время оправдывался Босой, простодушно разводя руки в сторону — потому и приехал, узнать, что да как. От люда торгового посланником…

— А может соглядатаем? От ведьмы Салавской?

— Дак неужто она боярина какого знатного не нашла б, для дела-то такого?! Да охраны б не выделала ему достойной?

— Да и грамотку к полководцу кромешному небось дала бы? — неожиданно встрял, не сумевший вытерпеть оскорбления своей матери, Гром, ещё и язвительной насмешкой ответил — Который так славно правый коготь разгромил, словно каких детей малых да неразумных?! Взял себе их девиц, а из мужей конюхов сделал!

Поганы немедленно повскакали с мест, хватаясь за сабли. Босой отчаянно схватился за голову. Бурька, что до этого держалась чуть позади, резво шагнула вперёд, оттирая Грома плечом и одновременно закидывая руку за спину, готовясь выхватить свой огромный клинок. А темник вдруг хлопнул в ладоши, да засмеялся, одним движением руки приказав поганским тысячникам сесть на место.

— Славный Дайчин, лучший полководец и доверенный советник Великого хана всей степи Дэлхий-эзена, полагает что лжёте вы… — начал переводить безбородый, каким-то отстранённым, без всякой интонации, голосом. При этом сам он, как и темник, смотрел только на Грома, и тому казалось, что взгляд этот, вроде и равнодушный, но проникает в самоё нутро, раскрывая все его тайные мысли — Больно смелы твои речи, для слуги простого купца. А твой конь, лучше, чем у твоих спутников, да даже у самого темника нет такого коня. Твой меч дороже чем у твоих друзей. И хоть сам ты и одет хуже этого «купца», однако вон тот молодой воин явно защищает тебя, а не его… Кто ты такой, салав? Не лги, коли обманешь, значит пришёл ты со злом, потому как честный человек не боится правды! — закончил переводить и улыбнулся этак вежливо, чуть с поклоном, предоставляя право говорить.

Темник ещё больше сощурил глаза, ожидая ответа во всеобщем молчании. Так что путники сполна прочувствовали опасность и нависшую угрозу, готовую обрушиться каждое мгновение, при любом неосторожном движении, слове, мысли…

— Я Гром Весеннее небо, сын Государыни Ярки. Не подсыл и не посланник, путешествую по завету духов Рода своего, они и ведут меня. И приехал в тайне от матери, своей волей. Всё что нужно есть при мне, а коль ещё что надобно, то духи дают. Хочешь верь, хочешь нет — развёл Гром руки — нет у меня слуг многих, одежды приличествующей, да грамоты какой с печатью, доказать никак не смогу.

Темник выслушал перевод, улыбнулся, да легонько махнул рукой. И молоденькая послушная рабыня тут же поднесла гостю большую чашу, полного забродившего молока кобыльего.

— Что ж княжич Гром, будь гостем моим.

Отпил Гром, да передал Бурьке чашу, поклонившись темнику.

— Благодарствую — и по знаку его сел на ковёр, на указанное место.

Бурька тоже лишь пригубила и, как истинный телохранитель, заняла место позади Грома. Впрочем, как и Босой, который хоть и поморщился поначалу, чашу всё ж не отдал, а так потихоньку стоял да смаковал, хмелея и слушая речь переводчика, через которого полководец кромешей общался с княжичем. Спутникам Грома место на коврах так и не предложили, воспринимая как слуг. Впрочем, коль угощение от пробовали, то уже хорошо. Смерть или рабство теперь не грозит, во всяком случае явно, ведь законы гостеприимства для всех едины и понимаются всеми народами примерно одинаково.

— Вижу душа у тебя настоящего воина степного! А настоящему воину что нужно? Только конь боевой, лук хороший, клинок верный, да музыка в душе, что на подвиги толкает. Остальное лишь развращает, отнимает свободу и делает слабым да глупым. Всё у тебя есть, кроме музыки. Ты кушай, кушай… Если задержишься с нами до следующей битвы, то сможешь услышать ту музыку. И тогда ты увидишь и поймёшь, почему мы непобедимы, а потом и матери своей расскажешь. А если останешься навсегда, то та музыка станет твоей… Ты тоже «купец»! — неожиданно и с усмешкой, темник Дайчин обратился к Босому, так что тот аж кумысом поперхнулся — Можешь передать своим чтобы не боялись и спокойно везли свои товары. А как мы захватим всю степь, то не будет больше границ, заплатил пошлину и торгуй по всей орде в спокойствии и безопасности, к своей и нашей выгоде!

Место им выделили почётное, неподалёку от ставки самого темника. В этой юрте ночевали ближние нукеры, что являлись одновременно родственниками и охраной Дайчина, а заодно, по-видимому, и стражей для всяких непонятных гостей. Впрочем, они небыли слишком назойливы.

По утру Бурька растолкала обоих:

— Подымайтесь! На тренировку…

— Что?! — продрал глаза Босой — И здесь тоже?! А-А-А…

— А-А-А… — вслед за ним закричал и Гром, так-как Бурька, не церемонясь, запихала обоим под рубахи что-то до судорог холодное и мокрое.

— Быстрее! — пнула последний раз — Снаружи жду…

И вышла, сама-то уже одетая и умытая. И где только воду достала? Впрочем, последнее стало понятно, как только Гром полуголый выскочил и чуть не ослеп от тонкого снежного покрывала, сверкающего в утренних лучах до самого горизонта. На нём уже появились первые тропки, да лошади кое-где копытами сдирали его, выискивая травку. А так, собирай, да обтирайся, бр-р-р…

Только начали, а уж вокруг и нукеры скопились с интересом наблюдая да хмыкая одобрительно, смущая этим. Хорошо, что за княжичем пришли и освободили от этой обязанности. Скрипя по снегу вычурными сапожками, в своём странном длиннополом халате, с угодливой улыбкой на гладком лице, подошёл тот самый переводчик:

— Здравствуй княжич — поклонился — я Гнол Мун, верный слуга темника Дайчин, и он просил меня сопроводить тебя к себе, а также наставлять, объяснять и отвечать на твои вопросы — подождал, когда тот соберётся, и семеня рядом начал наставлять, указав вдаль, на приближающуюся группу всадников — тысячник Хуранд возвращается с победой. Тебе, как и всем почётным гостям, необходимо приветствовать его, а также новых подданных Орды. Я объясню, как вести себя…

— А скажи — посмотрев в указанную сторону, спросил Гром — Орда правда такая непобедимая? Разве у кромешей такое большое войско? У нас здесь никто раньше и не знал про такой народ.

— Истинных кромешей не так и много — толково, словно непоседливому ученику, начал тот объяснять — но из них умелые полководцы, и элитные отряды нукеров. Костяк же войска остальные кромеши. Большая же часть, это покорённые народы…

— А там что? — поинтересовался Гром, кивнув на огромную юрту, мимо которой они проходили, даже больше юрты темника, и с охраной у входа никак не меньше.

— Жилище шаманки — снова склонил голову Гнол Мун, вежливо улыбаясь — туда лучше не входить.

— Слушай Гнол Мун, а почему ты такой… угодливый что ли?

— Так принято обращаться с правителями в стране, где я вырос и воспитывался.

— Но теперь мы не в твоей стране? К тому же я никакой не правитель, у меня и власти-то нет?

— Страны разные, правители одинаковые. И чем меньше власть правителя — тут он поклонился совсем уж явственно — тем больше его тщеславие — и забежав чуть вперёд, всё с той же угодливой улыбкой, раздвинул полог юрты темника перед княжичем, при этом указав на верёвки внизу. Так что осталось лишь войти, аккуратно перешагнув верёвки порога, и самому поклониться собравшимся. Уже внутри указал ему место, а сам подбежал к креслу Дайчина.

Похоже Гром попал на очередное посольство. Несколько старейшин вошли, и возложив дары в виде множества шкур, встали на колено, а самый старый произнёс:

— Оленье племя просит разрешения вступить в Великую Орду. Мы принимаем её законы, будем исправно платить дань и давать воинов по слову повелителя мира Дэлхий-эзена.

Темник милостиво кивнул и махнул рукой, разрешая им сесть с краю. Рабыня им тут же подала чашу с кумысом, а в центр вышел тысячник и, поклонившись, доложил:

— Другое племя отказалось принять наше предложение, и по твоему слову мы их загнали, кого перебили, а молодых и сильных забрали в рабство.

— Хорошо — легонько покивал темник — пусть весть об этом идёт быстрее ног наших коней. Здесь делать больше нечего. Завтра снимаемся и по воле Отца Неба и Матери Земли, двигаемся дальше. А пока пейте кумыс, кушайте мясо, веселитесь. Хуранд, не забыл ли ты мою долю?

— Как можно темник?! — и по его знаку воины втолкнули в юрту нескольких девиц, тут же сорвав с них платье — Ни оружия, ни лошадей достойных тебя, не было, но вот — Самых молодых и красивых отбирал! — гордо сообщил тысячник.

Грязные, утомлённые, жалкие, они еле прикрывались от мужских взоров, испуганно стреляя глазами из-под чёрных всклокоченных волос, за которые их грубо приволокли.

— Ты б их помыл что ли! — хмыкнул темник, задумчиво разглядывая оцепеневших дев — Куда мне столько рабов… Пусть в этот день это будет мой подарок гостям! — воскликнул вдруг — Утолите свои желания! — и уже тише добавив — А коли понесут, так ещё рабов прибавится…

У Грома тоже возникло желание. Особенно когда ближайшую к нему деву, плавными обводами ягодиц которой он любовался, схватил сосед и, повалив на ковер под смешки и вскрики, грубо лишил девичества. Пришлось даже несколько раз рукой у себя в портах поправлять, но что-то его останавливало. Заплаканных дев брали по очереди. Однако, как Гром заметил, ни темник, ни приближённые к нему из числа кромешей, участия в этом не принимали. Лишь презрительно смотрели на вождей других племён. В какой-то момент он встретился глазами с темником, и тот вдруг спросил со своим обычным хитрым прищуром:

— Что же ты, молодой княжич салавский? Неужто не разгорелось в чреслах?

— Разгорелось… — промямлил Гром покраснев, и тут же поправился — Прости темник, я не привык брать насильно, да и детей своих рабами видеть не желаю.

Как ни странно, темник на его слова не обиделся, а одобрительно улыбнулся:

— Правильно. Что ты за воин, коли не можешь обойтись в походе без женщины, и как ты дорожишь кровью своих благородных предков, коли даришь своё семя первой встречной девке?!

Когда Гром вернулся, то с изумлением увидел странную картину. Кромеши во всю помогали Босому, показывая новые приёмы, что-то объясняли и о чём-то спорили. Босой вообще каким-то образом быстро научился общаться с ними, будто не просто выучил какие-то слова, а уже прекрасно понимал, да и они его. И уже вечером, сидя у обложенного камнями очага, все они вместе смеялись, шутили, болтали и распивали кумыс.

Грому это было несколько странно и необычно, ведь это те самые враги, с которыми ещё совсем недавно они воевали. Хоть он и сам был вынужден проводить время с темником. По неведомой причине тот считал нужным постоянно приглашать его на пиры и прогулки, где подолгу беседовал, расспрашивая о Салавии да окружающих её странах, землях и народах. Особенно любил держать возле себя во время перекочёвки тумена на новую ставку. Такое переселение на десятки вёрст, вроде неспешное, но упорное, вместе с рабами, юртами и стадами, происходило каждые несколько дней, и ставка постепенно смещалась всё южнее и южнее. Но темник лишь загадочно улыбался, и Грому оставалось только догадываться о конечной точке этого путешествия.

Впрочем, полководец и сам много чего рассказывал и с охотой отвечал на другие вопросы:

— Есть только два божества, что породили всех остальных: и божеств, и духов, и людей. Отец Небо и Мать Земля. Именно им мы и поклоняемся, а потому непобедимы. Они нам дали власть над степью и велели покорить все прочие народы — объяснял Дайчин. Его конь взошёл на холм и остановился, Черныш встал рядом, а перед всадниками открылась чудная картина.

Живу здесь было и не узнать. Огромная река, в устье ещё шире раздавалась в стороны, разделяясь на множество рукавов, меж двумя самыми толстыми образуя большой остров, а вокруг несколько поменьше. Так что где начинается море, а где кончается река, и не понять совсем. А на островах этих будто город раскинулся, без каких-либо стен и ворот, но с домами и не сотней ли кораблей у причалов, отсюда не разглядеть толком и не сосчитать.

Ну да, он самый, легендарный остров Алатырь, о котором Гром только в сказках и слышал. Отсюда торговые пути во все стороны лежат: через степи, в дальние и непонятные восточные страны, или в западные; на север, по реке в Забугар и лесную Салавию; через горные тропы в Арах можно пройти, от куда и в само Визайской царство добраться; а Южным морем в богатые города Сарахара и другие дальние земли. Правда тогда он его себе совсем по-другому представлял, в разноцветном блеске и золотой роскоши, а тут, какие-то глиняные мазанки по несколько этажей, с камышовыми крышами друг на друга заходящими. И так плотно стоят, что отсюда кажется, будто единый огромный дворец над рекой раскинулся.

А от корабля, что стоит на этом берегу, словно бы их поджидая, на холм уже взбирается несколько человек. Все в разной необычной одежде и смуглыми лицами, один так совсем чёрный, таких Гром и не видал никогда. Остановились перед конём темника, поклонились, да главный и говорит:

— Купцы Сарахарских городов приветствуют великого полководца Дайчина! Давно поджидаем тебя, так-как знаем, что после побед славных, много добычи у непобедимых Кромешей скопилось. Готовы купить её и избавить твоё войско от ненужной обузы.

— Поджидаете?! А не боитесь, что и ваш город разграблю, имущество ваше себе возьму, а вас самих в рабство обращу? — перевёл его ответ Гнол Мун.

Многие из них заулыбались, а кое-кто так и усмехнулся даже, глава же ответил:

— Тёплые и солёные воды Южного моря смешиваются здесь с рекой, потому вода никогда не замерзает, а твоя конница вряд ли сможет переправиться через холодные бурные потоки в версту шириной. Что же касается нас самих, то трюмы кораблей наших пусты, а склады забиты ненужным товаром, потому как из-за войны не пришли купцы с севера и востока, да и в западных поганских землях неспокойно. По разумению нашему, нет тебе нужды воевать с нами, а лучше принести пользу и прибыток друг-другу.

И они торговали. Множество купцов прибыло с острова, расставили шатры торговые и ходили по раскинувшемуся стану, предлагая свой товар и скупая рабов сотнями. Лишь Грому, Бурьке и Босому предложить было нечего, и потому, одной оставалось просто любоваться удивительными харасарскими клинками, а другому мечтательно вдыхать запахи заморских вин.

А вечером самую большую юрту разобрали, открыв взорам широкий, обтянутый кожей помост, высотой с человеческий рост, и недвижимо сидевшую на нём, замотанную в разноцветные ленты, фигуру. И всем троим, за одно со знакомыми нукерами, удалось пробиться сквозь, обступившую помост, разноплемённую толпу, к самому краю. В какой-то момент, как по волшебству, все замерли в ожидании, и даже шумные торговцы притихли, надеясь на необычное зрелище.

Кажется, что сам воздух остановился и сгустился. Тишина всё явственнее, такая, что аж в ушах зазвенело. И в этой тишине, фигура на помосте плавно выпрямляется, приподнимаясь. И вдруг крутанулась, ленты взметнулись, красивые руки вскинулись вверх, босая ножка топнула по помосту, и весь мир взорвался грохотом. Так что Гром чуть не оглох, а затем и… почти ослеп. Шаманка, в каком-то странном танце, всё вертелась на этом огромном барабане, вплетённые в её волосы ленты широким куполом расправились вокруг неё. И серебристые бисерины на концах тех лент тоненько застучали, создавая мелодию, согласную с ударами гулкими. Всё быстрее и быстрее, ленты всё выше и выше, открывая её мелькающие ножки, бёдра, попу, живот, грудки и наконец личико. И всё это ловкое, молодое и красивое тело, покрыто знаками, расплывающимися от быстрого вращения и потому непонятными. Гром всё вглядывался и вглядывался и только под конец, когда дева, вдруг сомкнув ноги и опустив руки резко остановилась, и прежде, чем ленты снова полностью обмотали её в несколько слоёв, укрыв от взоров, в это самое мгновение он успел разглядеть. От лица, по плечам, животу, спине, ногам, сверху вниз, её смугловатое тело золотом перечёркивали тонкие ломанные грозовые молнии.

Она снова села и недвижимо застыла, а вокруг аж воздух заискрился от неожиданно спустившегося с небес холода. Люди стали расходиться, рабы начали заново устанавливать юрту над помостом. А Гром всё стоял напротив этой фигуры сам замерев, не замечая, как парок от дыхания осаживается на лицо инеем, и пялился на то место, где должно быть её лицо. И непонятно, видит ли она сквозь эти ленты, знает ли вообще, что он тут стоит, смотрит ли на него?

— Ну ты чего застыл? — толкнула его в бок Бурька — И не дозовёшься, встал как вкопанный…

— Уходить надобно… — добавил с другой стороны Босой, с опаской поглядывая на недобро посматривающую в их сторону, стражу.

— Это моя суженная — прохрипел, пришедший наконец в себя, Гром.

— Аккуратнее княжич — откуда-то возник Гнол Мун — истинные Кромеши покорили множество народов, но очень редко когда смешивают свою кровь с другими, дабы только в их роду рождались великие воины и великие шаманки.

— Шаманка, слышишь меня? — не обращая ни на что внимания, Гром вплотную приблизился к барабану, чуть не хватаясь за него и смотря только на эту застывшую статую — Ответь, мне надо с тобой поговорить…

— Она всё равно не понимает твоего языка…

— Видишь, даже Гнол предупреждает — схватил его за руку Босой — опасно рядом с ней находиться…

— Научишь меня? — попросил Гром переводчика, когда Босой с Бурькой уже потащили его прочь.

А чуть в стороне, сидя на своём коне, в окружении своих тысячников и нукеров, за этой сценой молча наблюдал Дайчин, и по лицу темника совсем непонять было, что он об этом думает.

Всю ночь Гром не мог уснуть, ворочался и вздыхал, тем самым не давая спать и Бурьке с Босым, перед глазами всё стояла ветвистая молния, а в ушах слышался небесный гром. Лишь чуть закемарил под утро, как тут же «БУМ» этот гром снова разбудил его. Открыв глаза, увидал как нукеры спешно снаряжаются.

— Что случилось — спросил спросонок.

— Вставай! — рявкнула в ответ Бурька, напяливая свою бронь.

И словно подтверждая её слова, вновь пророкотал гулкий удар «БУМ». Выскочил вместе со всеми в яркое морозное утро и, снаряжая в общей толпе нетерпеливо топающего ногой Черныша, опять прозвучало «БУМ». Вскочили на коней и всем отрядом поскакали, и только тут Гром увидал, что огромная юрта опять разобрана, а на барабане стоит одинокая шаманка в свободно опавших лентах, и по их шевелению заметно: вот она чуть подняла ногу и резко опустила «БУМ» разнеслось по всей степи. А чуть дальше, на вершине холма, на своём коне восседает темник, глядя в сторону реки. К нему-то отряд нукеров и подскакал. Гром пробился вперёд, и перед ним открылся весь вид неожиданно замёрзшей реки, вмёрзшие в лёд корабли возле островов. И даже отсюда чувствуется страх готовящихся к битве людей на островах. А здесь, вдоль берега, уже выстроился готовый к бою тумен. «БУМ».

— Глупцы, они думают, что богатство даёт им безопасность и власть, но вскоре сами присоединятся к тем рабам, которых вчера скупали — лицо Дайчина повернулось к Грому, и он договорил — городов не должно быть, не для того существует открытая для всех Мать Земля, чтобы её стенами перегораживали и на части делили. Себе присваивали, и плату с других за проход требовали.

— Почему же ты не захватил Забугар, после того как разгромил войско на Бредянке?

— Потому что осада долгое и нудное занятие, а зимой людям и лошадям надо что-то есть. Великий хан не поручал мне захватывать всё подряд. Он мне поручил лишь собрать сведения, покорить мелкие племена да проложить путь для Великой Орды. Под копыта коней которой и лягут все страны, большие и малые. И твоя Салавия тоже…

— Ну, может захватить вы и сможете, но как удержите? Многие народы поднимут восстания и будут бороться против чужеродных правителей с чужими обычаями и законами. Неужто столько войск везде содержать?

— Зачем? Править народами пусть свои будут, а нам достаточно править правителями.

— Ха… Государыня Ярка никогда не согласится на власть над собой…

— Она не согласится, другие найдутся… Вот ты например… — и так испытующе глянул, что Гром посчитал за лучшее промолчать — Ну что, уже почувствовал музыку воина в душе?

«БУМ» и действительно его сердце наполнилось неутомим желанием битвы.

Дайчин дал сигнал, и сотня нукеров, как и весь тумен, устремилась вперёд. И Гром, сам того не ожидая, помчался с ними. Топот Черныша слился с топотом сотни лошадей и боем шаманки в единую музыку. И он сам влился в единый организм сотни. Пришло новое чувство, чувство какой-то общности, возвышающее, поднимающее вверх и дающее всемогущество. Он откуда-то знал, где его место, куда повернёт сотня, когда вздеть щит прикрывая товарища, а когда лук с натянутой тетивой, ощущая, что ничьи стрелы при этом не достигнут его. Понимая самим нутром, в котором отдавался приказ барабана шаманки, что все вместе они неуязвимы. И весь отряд, одновременно, вздел мечи, как единый клинок, и сам собой изо рта вырвался общий крик:

— ОРДА-А-А… — и многорукое непобедимое чудовище, обрушилось на беспомощного врага…

17. Сговоры и обманы

Лошадь шагала неспешно, и Пытун её не торопил. На дороге отчётливо проглядывали следы двух повозок и медведя, так что никуда не денутся и можно следовать из далека, потому как лишний раз попадаться на глаза скоморохов совершенно не обязательно.

Однако один из них вышел из придорожных кустов неожиданно. С мечом, и голый весь, хоть бы срам прикрыл чем, как обычно они это делают. Подошёл, да лошадку под узды взял:

— Куда следуешь, мил человек? Не скоморохов ли высматриваешь часом?

— Именно — усмехнулся Пытун прищурив левый глаз, с отпечатком волчьей лапы под ним, знак следопыта. Да положил руку на тесак, торчащий из-за пояса — для празднеств в Староторже требуются очень.

— Что ж там, своих не хватает?

— Хватает, да таких нету. Особливо чёрных девок, по всей Салавии не сыскать… — похлопал по кошелю с намёком — Боярину моему очень посмотреть охота… — и шёпотом, чуть пригнувшись с лошади — Слух ходит, будто княжна она, Наследная… Так за такое известие приплатит столько, что не в жизнь более по дорогам скитаться не понадобится.

— А боярин-то твой не из золотых поясов случаем? Жадуном кличут? Знать права она — получив утвердительную ухмылку, проговорил скоморох непонятно — враги на нашу Наследную княжну действительно клюют, как рыба на червя. Не видят только, что этот чёрный, уродливый, очень гибкий и длинный, ловко извивающейся червяк, на самом деле, насаженная на крючок пиявка — и похлопал мечом по бедру противника.

— Кто ты? — потянул тот свой длинный тесак из-за пояса, вмиг став серьёзным.

— Скоморох.

— Что-то слишком благородно для скомороха… — и изогнувшись с лошади, нанёс удар, быстро, неожиданно, да мимо. Каким-то чудом тот успел увернуться, проскользнув под головой лошади, а в следующий миг Пытун почувствовал, как клинок, поддев кольчугу, глубоко вошёл под пояс с другого бока. И завалился, рухнув на обочину.

Прикончив соглядатая, Чароплёт оттащил тело подальше в кусты — «Похоронить бы… Да ладно, авось найдут скоро…» — тяжко вздохнул оглядев, но ничего не взял, только кошель срезал.

— Кыш! Пшла вон! — замахав руками прогнал лошадь в сторону. Затем развернулся и быстрым шагом пошёл по следам, оставленными повозками скоморохов.

— Моё поместье — отворив дверцу возка, кивнул Жадун на высокий терем, перед которым склонили головы поместные холопы и толпа деревенских. Впереди девка с караваем, а по бокам от неё ключник и староста деревни — В Староторже тебе пока лучше не показываться, не дай злой дух прознает кто? — тихо объяснил, перед тем как вылезти с помощью услужливо подскочивших слуг — А здесь будь как дома и ни о чём не тревожься.

— Госпожа Смеяна здесь — с поклоном предупредил ключник.

— Виляй — кивнул боярин и приказал, поведя головой в сторону Мяты — устрой мою племянницу как следует, девок ей в служанки подбери, и чтоб ни в чём отказу она не знала.

И тот немедленно, со всем уважением и предупредительностью, подал руку брюхатой «сродственнице» господина, о которой прежде никогда и не слыхивал даже.

Мята и тому была рада, что хоть куда-то наконец прибыли. И так уж всю растрясло, так ещё и живот растёт, так что скоро как у самого Жадуна будет. Она устала, стала раздражительной и нервной, а на глазах то и дело появлялись слёзы. Но на боярина голос повышать остерегалась, стараясь держать себя в руках и быть послушной. Уже хорошо знала, что этот, с виду добрый и покладистый человек, может быть очень жёстким, за его хитрыми мыслями не получится уследить, а действия невозможно предугадать. Зато можно оторваться на слугах, которых раньше у неё никогда не было.

А вот хоть на этой, Жуле — «Имя-то какое-то не салавское…» — что к ней приставили. Красивая, чем-то на саму Мяту похожая, только волосы по светлее, как солома выгоревшая, да знаков духов у ней нет никаких — «Ха, неудачница, а туда же…» — но зато хвастливая и мнит о себе не весь что. Пока новую госпожу в бане отмывала, а потом к ужину обряжала, все уши прожужжала. Про то, что любимица господина Жадуна. Что нашёл то он её якобы в Ритагалине, у таннов, нищенкой маленькой, пожалел да с к себе взял, в поместье это привёз и здесь вырастил. И что подарки он ей каждый раз привозит разные, да балует по-всякому…

— Ай! — Мята воскликнула — Не умеешь косы плести?! — да по щеке влепила служанке. Звонко получилось, прям как Лунка учила — Волос не напасёшься на тебя… — хоть не очень-то и больно та дёрнула, но надо же сразу показать, кто тут хозяин, а то сядет на шею — Ну что встала колом?! Уж ужин подали небось, проводи давай… — ничего, уж она-то ей спуску не даст, поставит на место холопку безродную, научит как вести себя с господами…

— Что ж такого случилось, что посадник собственную дочь прислал? — вопросил Жадун гостью за ужином — По здорову ли батюшка? Как сестра старшая твоя, Горделина, да конунги, мужья ваши?

— Благодарствую. Мужья наши, как и договаривались, привели из Варгота дружины свои. Сестрица на сносях нынче — отвечала боярыня Смеяна, подозрительно стрельнув красивыми тёмными глазами на, молчаливо поедающую уху, Мяту — Батюшка бодр, хоть и стар зело. Беспокоится, давно вестей от вас не было. В справе ли дело наше? К тому ж и совет ваш надобен. Война. Порыж предался таннам, а Государыня рать свою послала… Во главе её Храбора Черсалава поставив. И со Староторжа ополчение требует. Ещё старшина купеческая неспокойна, народ баламутит. То войско требовали Забугарии в подмогу, теперича недовольны, что варги на Староторжских землях стоят.

— Вести добрые, пущай бьют друг друга. Да и то, что Черсалав здесь, очень удачно. Надобно его в гости зазвать — также на, ничего не понимающую из этого разговора, Мяту глянул — опосля, как родишь. Да покажем ребёнка, и коснуться попросим. Коль он родственник, так дух Рода обязательно должен передаться твоему сыну. Вот где у нас все эти Черсалавы окажутся! — сжал боярин пухлый кулак. Заново к Смеяне повернулся — К Храбору я сам съезжу, от ополчения Варгами отговорюсь, а заодно и приглашу. А купцы пущай пока бузят себе, у нас сила есть. Хошь Государыне жалуются. Ей не до них нынче, а будет и ещё хуже. Враги так и подбираются со всех сторон, хоть саму убить не получается, так всё одно войск мало, а казна пуста. — задумался — Они все империи строят, земли под власть свою силой берут — проговорил непонятно о ком — не понимают, что другими управлять можно не токмо мечами одними, но и деньгами… И пускай мнят, что у них власть, коли все в долгах и без слова твоего шагу ступить не могут… Сколь проще было бы, ежели б у нас в долг взяла, а за то властью чуток поделилась… — посетовал — Ну коль не хочет, сама виновата. Так батюшке и передай.

Утром гостья уехала, а через несколько дней и Жадун, оставив Мяту в окружении слуг, роскоши и постоянном беспокойстве да страхе. Во что это она такое вляпалась, и что-то дальше будет? Только и оставалось, что Жулу эту воспитывать. Это отвлекало и успокаивало. А ещё историю ей свою пересказывать, малость приукрашивая, конечно, чтоб не зазнавалась служанка излишне, с собой сравнивая…

Ритагален, тяжёлый мрачный замок, высившийся на краю выступающей в море скалы, казался неприступным. И возможно токовым и являлся, ведь с самого возведения так никто и не отважился проверить. Ни местные дикие язычники, до тех пор, пока их огнём и мечом не обратили к свету Двоебога. Ни Варги, что ещё издали замечали выступающие из моря высоченные стены, и проплывали мимо. Даже Староторж, с которым чаще всего приходилось сталкиваться ордену таннов, да и другие салавские княжества, ограничивались лишь ответными походами с разорением земель.

Это сердце, откуда танны когда-то начали свою экспансию, а сам город возник позже, как база для закованного в металл войска. С крепкими стенами, за которые запрещено заходить местным вассам, и удобной бухтой, над которой и возвышался замок, хоть и ставший одним из форпостов городской стены, но так и оставшийся главной резиденцией. Отсюда видно как весь город, пока ещё не заполненный рыцарями, так и окрестности, также вовсе не разукрашенные разноцветными шатрами с кнехтами. А ещё бурное море, тяжело разбивающее свои волны о скалы внизу. Из-за осенне-зимней непогоды вовсе не заполненное парусами кораблей, которые должны привезти доблестных рыцарей из разных земель, что решили встать под знамёна Падшего, откликнувшись на призыв ордена Таннов к священному походу, благословлённому самим Архижрецом. Кто ради благородного спасения душ язычников, кто ради славы, а кто и ради богатства, которые сулил захват салавских городов и ограбление их земель.

Это всё не очень радовало магистра, ведь ранее весны великую армию собрать не удастся. Великий комтур, поддавшись уговорам легата Аккуса, подвёл его, начав слишком рано. А вот и результат:

— Их было слишком много, целая рать, никакой возможности удержать — высказывал рыцарь свои жалкие оправдания — а Виль был захвачен обманом. Моего оруженосца…

Великий магистр был старым и опытным воином, и прекрасно понимал, что глупо собирать армию вторжения, чтобы потом её морозить, отбивая собственные земли. Сколько будет потерь, раненых, убитых, обмороженных? Потрачено припасов? И самое главное, время?! Надолго ли хватит рыцарей в таких условиях? Ведь они собираются вовсе не за этим…

— Это ловушка — тихо бормотал он, глядя в окно — они специально заманивают нас, хотят наше войско сковать на наших же, разорённых ими землях, и томить, заставляя с великим трудом отбивать мелкие рыцарские замки, да страдать от холода и голода… — раздумывая, магистр не особо-то вслушивался в разговоры за спиной:

— По слухам воеводой у них сын того самого Рата Черсалава? — вопросил ландкомтур — Говорят молодой и неопытный совсем, шестнадцати лет будто нет ещё. Небось хочет славу Бешенного получить?

— Молодой, но как показалось без гордыни особой, и воин хороший — возразил де Эпи — а правой рукой у него Бронь Одноглазый — кулак его сжался — этот опытен и очень хитёр.

— Наслышаны — произнёс верховный жрец Ритагалена — в былые времена, вместе с князем Миром, много крови попортил Пакии. Там его до сих пор проклинают, ха-ха… — пухлое и добродушное лицо исказила хитрая улыбка — Возможно именно поэтому они так смело ждут, когда мы их разобьём. И такому человеку вы поклялись не воевать с Салавией? — весёлое выражение сменилось благостной укоризной.

— Не ему, а княжичу Храбору Черсалавскому…

— Не важно — настаивал жрец — Падший не признаёт клятв данных мерзким язычникам…

— Мы не пойдём на Порыж! — оборотив лицо от окна, наконец решил магистр и тем самым прервал эти рассуждения о всяких глупостях — Великая армия пойдёт вдоль моря, мимо Долгого мыса, прямо на Староторж! Ландкомтур Карриер, соберите отряд и выдвигайтесь к Вилю. По возможности отбивайте замки, но не рискуйте. Главное сдержите салавов…

— Но магистр… — удивился де Эпи — Как же отряд великого комтура в Порыже?

— Ничего не поделаешь — вступился ландкомтур — они хотя бы отвлекут на себя салавскую рать.

— Бросить своих братьев?! Их надо предупредить! Рыцарская честь…

— Именно вы, де Эпи, и должны восстановить её, эту самую честь! — перебил Магистр — Именно вам великий комтур Рюст поручил держать Друговраг, и именно вы не справились с этой задачей! Отдали крепость и впустили салавов на земли ордена. Где они теперь бесчинствуют и захватывают замки, и даже города, к чему, кстати, и ваш погибший оруженосец причастен. Ещё и вышли из плена, дав странное обещание, не поднимать руки на салавов… Молчите! — снова прервал, попытавшегося было возразить, рыцаря. И уже спокойней приказал — Выберите наконец какая клятва вам дороже: данная салавскому воеводе или ордену Падшего? Отправляйтесь с ландкомтуром и попытайтесь искупить свою вину! — де Эпи прикусил побледневшие губы, сдерживая резкие слова, молча поклонился и вышел. А магистр тихо проговорил, обращаясь к ландкомтуру — справишься и, возможно, станешь следующим великим комтуром…

С седла коня Ночки, чуть покачиваясь, свешивался мешок. Выделанная кожа, вышитая бисером и золотыми нитями. Ветер, едущий рядом с хатун, всю дорогу поглядывал на него, и вот, только теперь, решился высказать:

— Многие поганы не поймут этого, а родичи кагана Кирюка затаят злобу.

Ночка даже глазом не повела, однако ехавший чуть позади Тол Мун перевёл её молчание:

— Он сам согласился на это.

— Всё одно. Мёртвый поган, тем более каган, должен принадлежать степи, а не быть украшением…

Далее он не договорил, впереди показалось стойбище кромешей.

У юрты темника их ждали. Ночка ловко соскочила со своего коня, взмахнув вышитыми, с разрезами по бёдрам и сзади, доходящими до пят полами своего чёрного, прям как лицо, кафтана. Захватив мешок, прошла между двух костров и, перешагнув порог, вошла в юрту. За ней Тол Мун, более никого не пустили.

Плошки с огнями на стойках, роскошные ковры, лица полукругом. А впереди, в креслице, сам темник Дайчин. К нему-то Ночка и направилась, чуть не дойдя, потому как воины по бокам кресла темника подались вперёд, положив руки на клинки. С поклоном глубоким положила мешок к его ногам, развязав тесёмки приспустила ткань, и так же с поклоном поднялась, чуть отступив назад.

Тол Мун за её спиной, тут же молвил:

— Хатун Ночка, кагана левого и среднего когтя, приветствует в твоём лице повелителя кромешей Делхий-эзена и желает его покровительства и помощи, дабы подчинить ему и южный коготь, а также город Арах, которые прислуживают презренным визайцам. А в качестве залога своей верности, преподносит ему в дар голову своего мужа, кагана Кирюка.

Дайчин, что до этого неотрывно смотрел на гостью, теперь, вытянув подбородок, издалека, стараясь не приближать лицо, заглянул в раскрытый мешок. И долго, внимательно, разглядывал подарок, цокая языком и произнося с одобрением и даже удивлением:

— Ты подтверждаешь слухи, что ходят о тебе, ты красива и смертельно опасна. Надо же, как искусно выделано и хорошо сохранено.

— Монахи из страны Мун владеют древним и тайным знанием — пояснил Тол.

Дайчин вопросительно повернул голову налево.

— Это так, повелитель — согласно кивнул Гнол Мун, подтверждая эти слова.

— Что же ты молчал?! Какие головы просто так пропали?! Впредь тоже будешь делать такие, для меня… — и перевёл взор на хатун, она быстро ответила ему взглядом, однако недостаточно быстро, чтобы темник не успел не заметить, как до этого она смотрела ему по правую руку — Что, знакомое лицо? — и сам повернулся к Грому — Возьми. Ты преподнесёшь это Дэлхий-эзену. Я же вижу, как ты смотришь на Дочь неба, но за невесту нужен выкуп! — и с хитрецой взглянул на Ночку — А у тебя, «убийца» — намеренно, с явно выраженным недоверием выделив это слово — ещё будет возможность подарить головы врагов. В помощь тебе пойдёт Хуранд — один из тысячников встал и поклонился. А Дайчин пояснил с усмешкой — лучше поторопись, и покори всех поганов, а город разрушь до того, как повелитель Кромешей прибудет сюда со всей ордой. Иначе… — его взгляд снова упал на подарок в мешке, давая непрозрачный намёк о судьбе её прелестной головки.

Ночка нахмурилась недовольно, но послушно поклонилась. А слуга её перевёл:

— Когда вы вернётесь, Дэлхий-эзена будет ждать целая гора из черепов наших врагов — и добавил по салавски, специально для Грома — не держи её на морозе, княжич, но и в тепло не клади. Хорошо подходит прохлада, так она лучше сохранится…

Маленький отряд, в сопровождении Гнол Муна и нукеров, двигался по стойбищу в обратном направлении. На окраинах Ночка внимательно разглядывала жилища рабов, хотя, когда ехали сюда, не проявляла особого интереса. Возле одной из кузниц, вдруг остановила коня.

— Что-то не так? — поинтересовался Ветер.

— У хатун конь расковался — сообщил Тол Мун.

— Да нет, я только что проверял…

— Ты будешь спорить с госпожой? Говорят тебе, расковался, и нужно найти кузнеца!

— Ну ладно — Ветер пожал плечами, внимательно следя как раб-салав проверяет копыта лошади — без всякой охраны, и не бегут?! — покачал головой — И куда столько? У нас в колодки и на базар Араха.

— У Дэлхий-эзена большая армия, её надо обеспечивать — пояснил Гнол Мун — а в степи бежать некуда, голодно, холодно, и не спрячешься, всё одно догонят…

— Это да — натужно согласился Тол — вот если б небесная шаманка была, так и доведёт, и следы заметёт. До самого Алатырь-камня, а там корабли ещё остались…

— Ты Тол как был глупцом, так и остался — фыркнул Гнол — вот ещё, с чего это Дочь Неба будет рабам помогать?

Ночка слушала разговор, отметив про себя — «Тол, и советник Дайчина, оба из страны Мун, явно знают друг друга, и явно недолюбливают…» — а глазами следила за рабами, что тоже внимательно навострили уши — «Надеюсь они услышали и поняли то, что надо…».

Конечно, мечтая в детстве, Малина свою свадьбу совсем по-другому представляла. Что женихом её будет витязь, молодой и прекрасный, от безумной любви её выбравший, а не политического умысла ради. И возьмёт он её при свете дня, ничего не скрывая, перед духами и людьми. А не во тьме ночной, ото всех спрятавшись, по обряду двоебожному, словно тати какие. А празднество может и не такое роскошное, в большом дворце, да с присутствием самой Государыни, но весёлое и искреннее.

Она не стала задувать свечи и погружать, жарко натопленную и усыпанную подарками горницу, в полумрак, пытаясь хоть так сохранить иллюзию честности и открытости, свойственных светлым духам. Смело скинула фату, летник, сапожки, стараясь при этом не глядеть на своего жениха, который к окошку отвернулся и даже кафтан ещё не снял, стоит смирно, губы кусает да тайно переданную записку теребит. Впрочем, Малина догадывалась от кого, и даже примерно знала, о чём в ней написано. Быстренько забралась на широкую кровать с задранным балдахином, и выпрямилась, выражая послушание и готовность.

Не смотря на духоту, по обнажённому телу прошла дрожь — «Да чего уж теперь-то? Будь что будет…» — сжав кулачки и прикрыв глаза, попробовала себя успокоить. Ведь от тех детских фантазий давно уж избавилась. Ещё когда господин Всезнай, увидав её знак, на службу предложил пойти, предупредив, что тогда не будет у неё желаний своих, а токмо служение Государству. Правда они с Государыней её в жёны княжичу Грому прочили поначалу, которого Малина и не знала-то толком. Так что всё по-честному, тем более что и этого жениха она сама из списка выбрала. Протёрла выкатившуюся слезу — «Ну чего он там возится так долго?» — вроде шорох какой-то? Открыла глаза, приподняла голову, вглядываясь в полумрак, по сторонам непонимающе покрутила. А в горнице-то и нет никого — «Сбежал?! Фух ты!» — вздохнула облегчённо, снова прикрывая глаза, да расслабленно откинулась, улыбнувшись — «Думала уж и не решится…»

Внезапно снова распахнула глаза, когда уже во сне почувствовала, как что-то изменилось. Тьма. Все свечи потухли одновременно. Будто дух зимы, уже во всю накрывающий землю, ненароком забрёл в светёлку и, взгрустнув от такой брачной ночи, тяжко вздохнул. Заодно и сковав тело девушки, да не морозом, а жутью странной, чужой, потусторонней, так что не пальцем пошевелить, ни вздохнуть во всю грудь. А по коже обнажённой, вдруг чьи-то ладони пошли, шелковистые, успокаивающие, от самых ног и до лица. И тело чьё-то прижалось согревая, голое, ласковое, так что в голове совсем помутилось. И чьи-то губы мягко касаются, да целуют вкусно. Тут то и рассеялся мрак. Показалось будто образы духов разных, светятся, парят вокруг, да к ней липнут, трогают приятно везде, и прямо внутрь проникают, саму душу мило щекочут. Такое блаженство дарят, что тело, от удовольствия сведённое, выгибается непослушно и стон сам собой наружу рвётся. А перед глазами вдруг взор знакомый, серый, льдистый, насмешливо-строгий. И голос женский, коему подчинятся она обязана, но не такой как обычно, а нежный, притягательный, прошептал:

— Раздели со мной замыслы… Служи Государству нашему… Почувствуй силу духов моих…

А в это время, в горнице одной из знатных гостиниц Слава, что недалеко от Большого дворца, и потому принимающую лишь самых знатных постояльцев, ну или хотя бы достаточно богатых для того, чтобы иметь удовольствие общаться с благородным сословием, сплелись два мужских тела.

— Ты какой-то неутомимый сегодня — проговорил один, беря с пола кубок с вином и, согнув одну ногу коленом вверх, устало откинулся спиной на подушку — а тебе ещё молодую жену ублажать.

— Ненавижу её! — сразу вскинулся второй — Мучить буду, изводить по-всякому.

— Несчастная княжна — усмехнулся Диорат, попивая винцо — слыхал, родители её во время колосожания погибли, княжество Государыня отобрала, вместо этого себе служить заставила, да ещё за такого извращенца как ты замуж выдала. К тому ж двоебожника. Чем же бедняжка так перед богами провинилась?

— Вот как раз именно тем, что так верно служит ей. Будто отказаться не могла… — промямлил Нежин, смущённо положив ладонь на устало вздымающуюся грудь дружка — сама виновата.

— А ты сам будто не мог отказаться?

— Как?! Ты же знаешь, на меня родичи насели… Не посмотрели даже, что она язычница и что слухи о её соблазнениях и разврате при дворе всякие ходят… — его губы чуть прикасались, подбирая терпкие, сладко-солёные капли, от пролитого вина и пота, а рука скользнула по гладкому, совершенному торсу ниже, лаская промежность — Так породниться хотят, да на должность посла устроить… А Государыня небось убить меня хочет, приказала, как реки льдом станут, в Арах отправляться, а оттуда зимнем морем в Визай… Тут уж либо поганы горло перережут, или в ледяной буре потопнешь… Ну ничего, коль живым доберусь, такое ей посольство устрою! Тебе только верно служить буду… — губы уже дошли до живота, солнечного сплетения, с золотым символом какого-то божества — Даже Двоебога предам, и вашим, визайским богам, поклоняться стану… — и не останавливаясь на этом, пошли ещё ниже — Тебя только люблю…

— Не советую — снисходительно улыбнулся Диорат — наши боги своенравны, честолюбивы и со странным чувством юмора. Ты не знаешь какой из них тебя выберет, а их покровительство чаще приносит совсем не то, что ты бы желал.

— Давай сбежим?! — целуя в уд — Я выполню любое твоё желание… — беря его в рот.

— Нет у меня никаких желаний — равнодушно произнёс Диорат, выливая себе остатки вина — я пустой как этот кувшин — и действительно, его ствол, не смотря на все старания Нежина, в этот раз никак не желал подниматься, и грустно плюхнулся на бок, как только тот его отпустил — возвращаться тебе надо, как бы кто не прознал…

И опять глаза Малины приоткрылись. Сонные, ещё толком в сознание не пришедшие, щурящиеся от раннего света, что уже в окошко пробивается. По телу истома приятная. И что-то не так?! Ну да, духи эти ночные! Видения странные! Государыни слова!!! Вспомнила, вскочила, тут же к зеркалу подскочила, вертясь да внимательно вглядываясь в поисках знаков духов, что налипли в ночи. Но вроде всё нормально. Молодая упругая кожа, чистая и гладкая. Как обычно лишь двумя духами отмечена, звезда родовая на лобке, да ягодка в ветвях на левой груди. Сзади ещё посмотреть…

За этом занятием, в нелепой позе, и застал её муж новоявленный, Нежин Дэнец. По обнажённому телу жены равнодушным взглядом скользнул, на отражавшейся в зеркале, миленькой, зардевшейся от смущения попе, взгляд задержал — «Всё одно у меня ягодицы красивее» — решил. Да из кучи подарков новый узорный клинок вынул. Снова к испуганной девушке повернулся:

— Кровь на постель капнуть… Дабы позора не было… — пояснил.

Малина согласно кивнула — «Пожалуй так и правда лучше всего будет».

Одинокий рыцарь в натёртом доспехами стёганном камзоле, ведя гружённую позвякивающим мешком лошадь в поводу, спустился в овраг по узкой, крутой и заснеженной тропке. Он хорошо знал эту место, не зря столько времени провёл на границе. Здесь Катанка усмиряла свой нрав, и воды текли так медленно, что кое-где возле берега покрылись ледком. Пришлось потерпеть, переходя в брод голыми ногами, да и лошадь совсем неохотно ступала в холодную воду. На той стороне, выбравшись, поприседал несколько раз, разминая занемевшие колени и ступни. Костёр разжигать не решился, прямо так, на мокрые ноги, напялил шерстяные брэ, узкие шоссы и кожаные чоботы. Зато согрелся, вновь взбираясь в гору, аж в пот кинуло. Оказавшись наверху, облегчённо вздохнул, проверил снаряжение, припас, сбрую, сложенные в мешок доспехи с торчащей рукояткой меча, там же и плащ. Затем, не давая ни себе ни лошади передохнуть, вскочил в седло, пустив её рысью по уводящей в сторону тропинке.

Уже через двое суток он вышел к, покрытому первым тонким льдом, озеру, чуть припорошенному сметённым в барханы снегом. А на другом берегу этого открытого и пустынного пространства, виднелись массивные башни взятого в осаду Порыжа.

— «Что же делать? Выдержит ли лёд, даже если бросить тут лошадь и доспехи?» — размышлял рыцарь, стараясь не высовываться из-за деревьев — «Или несколько дней обождать, пока мороз крепче скуёт озеро? Но тогда костёр разжечь придётся, чтобы не окоченеть. А коль заметит кто? Из ближайшей деревни, иль разъезд… Накликал…» — в тиши медленно падающего снега, вдали послышался отчётливый топот копыт, звон колокольчика и конское ржанье. И его лошадь немедленно подала свой громкий и настойчивый голос в ответ. Рыцарь, зажав морду лошади, прислушался — «Вроде тихо…» — успокоился было, когда вдруг послышался треск сучьев и скрип снега под ногами. Тут же вытянул из мешка свой длинный меч и встал в стойку, приготовившись достойно встретить противника, и только теперь, запоздало вспомнил о клятве данной салавскому воеводе. Потому и не напал сразу, как только из-за деревьев показался всадник, а рядом, ухватившись за стремя, запыхавшийся и вспотевший толстяк в расстегнутой, несмотря на мороз, шубе. Воин, увидав рыцаря, немедля положил руку на рукоять меча и замер. Так оба и смотрели друг на друга в растерянности, пока толстяк устало утирал платом раскрасневшееся лицо и шею. Наконец произнёс с отдышкой, немного удивлённо:

— Сами духи свели нас… — да добавил на вполне понятном таннском наречии — Не волнуйся рыцарь… мы не желаем тебе зла… — пройдя мимо всё ещё настороженно приподнятого меча рыцаря, долгим взглядом оглядел озеро и вопросил — Опасаешься? Тонкий ледок-та… — и добавил в ответ на молчание, представившись — Боярин Жадун, из золотых поясов Староторжа. Коль за мной пойдёшь, то проведу безопасно.

— Де Эпи — согласно кивнул рыцарь, убирая меч. Хоть и непонятно, с чего этот толстяк решил, что лёд выдержит его тяжёлую тушу? Да и куда он попрётся, через широкое ледяное поле, когда еле двигается, из-за заплывшего жиром тела? Но другого варианта всё одно нет, может какой другой путь знает?

Однако жирдяй его удивил.

— Слезай — приказал воину, после чего, с помощью того же воина, вскарабкался на лошадь — к возку возвращайся и ждите там меня… — снова приказал, как следует усевшись и восстановив дыхание после тяжкой возни — и не высовывайтесь — после чего направил лошадь прямо к бережку. Как раз уж сумерки наступили.

Де Эпи следовал за боярином шаг в шаг, боясь во тьме потерять массивную фигуру. Которая то останавливалась, будто что разглядывала под ногами лошади, то резко меняла направление, вправо, влево, а иной раз и назад, петляя словно заяц. И действительно, не разу в полынью не попали.

— Как ты это делаешь? — нарушил рыцарь молчание.

— Дух естества помогает — усмехнулся тот — один из тех, что вы демонами называете. Указывает, где жизнь ещё теплится, а где и замёрзла напрочь, туда и ступать можно… — пояснил, и тут же вопросил насмешливо — Что, не боишься наказания Двоебога, за помощь такую?

— На то воля Падшего — ответил рыцарь, снова погрузившись в молчание.

Наконец ступили на берег. Осторожно пробрались, прячась за примёрзшими к земле ладьями, к самым стенам, прямо к воротам, выходящим на пристани.

Де Эпи, поедая хлеб с мясом и запивая тёплым олом, жался к очагу. Они уже с час молча томились в гриднице башни, куда их завели, как только впустили за ворота. Но тут хоть тепло и еда есть, так что он не жаловался — «Похоже в городе хватает запасов, коль так питаются…» — посмотрел на боярина, этому холодно не было, сидит себе на лавке, пот отирает, да вздыхает тяжко время от времени. И к еде даже не притронулся — «Интересно, что ему здесь надо?»

Спросить не успел, дверь скрипнул, и на пороге оказался ещё один боярин, и замер тут же, растерянно уставившийся на усмехающегося староторжца. За ним вошёл великий комтур, а следом проник жрец Аккус.

— Де Эпи?! — тут же удивился комтур — Что ты здесь делаешь?

— Плохие вести — виновато опустил голову рыцарь — я подвёл вас, дважды. Не смог защитить Друговраг, Салавы прорвались на наши земли и взяли Виль. И… — замолчал почему-то, кинув взор на салавов.

— Боярин Жадун — между тем представился, тяжело поднявшись и поклонившись, его спутник — из золотых поясов Староторжа.

— Великий комтур ордена таннов, Рюст — ответил надменно рыцарский полководец.

— Жрец Аккус — чуть поморщившись, словно делая одолжение, добавил легат — «О возвышенный! Да этот жирдяй в два раза шире той свиньи, пакского посланника» — Аккус не любил толстяков, считал их глупыми и ленивыми, но почему-то именно таких помощников посылал ему Двоебог для воплощения своих планов.

— Посадник Плюй — этот назвался последним, тихим голосом и бегая глазками, словно выискивая куда бы спрятаться.

— Наверное, господа, интересно вам, что здесь забыл золотой пояс Староторжа? — проговорил Жадун после всех формальностей. Да с подходцем, этаким, язвительным — Так проездом. Встретил вот, рыцаря вашего, решил помочь. Да и самому посмотреть на житьё-бытьё ваше интересно. А то ж Государыня требует ополчение с города нашего, а что ответить воеводам её, я, как представитель Староторжа и всего Торжского края, и не решил ещё. Так может вы подскажите? Дела-то у вас не очень, смотрю…

Жрец с комтуром переглянулись. Прикидывается иль и правда шут гороховый?

— Дел настоящих, мы ещё не начинали — холодно ответил Рюст — однако отчитываться не намерены, может ты подсыл какой. Говори, чего надобно тебе?

— Так договориться?! — удивился Жадун недогадливости этакой — Коли поклянётесь, что армия ваша, которую Великий магистр собирает — проявил осведомлённость — не ступит на земли Староторжа, а будет только против Государыни Ярки и земель ей подчиняющихся воевать, то и не дождутся государевы воеводы дружин наших. И даже наоборот, подсобим вам всемерно и сами войну ей объявим. И слову своему, всех духов в свидетели беру: салавских, варгов, да хоть и Двоебога вашего. Пусть даже сам покойный муж её, Государь Мир, с того света за мной явится…

Комтур засомневался, от имени самого магистра обещания он не волен давать, однако предложение-то весьма интересно. Зато жрец сразу вперёд выдвинулся:

— Как легат архижреца, могу засвидетельствовать такую клятву? — глянул на комтура с улыбкой тонкой. Так что тому и выбора не осталось:

— Клянусь Падшим и Возвышенным, не чинить ущерба землям Староторжа самому, и отвратить от того Великого магистра ордена таннов.

— Вот и договорились! — потёр пухлые ладони боярин — Грамотку составлять пожалуй не будем, в таком деле опасно это. Да и некогда, до рассвета вернуться хотелось бы. Не гоже, коли воины врага нашего, приметят меня невзначай. Посадник, не проводите меня за ворота, мимо сторожи вашей? А то ить и не выпустят, хи-хи-хи… — мелко заколыхалось жирное тело довольным смехом. Впрочем, никто не поддержал, уж больно довольным боярин выглядел, будто обманул в чём…

— Ну здравствуй, Плюй — поприветствовал Жадун, как спустились, да под самой аркой оказались, так что никто из таннов не услышит отсюда — поди и не ждал уж меня?

— И тебе поздорову… — наконец пришёл в себя посадник, и ответил на вопрос, подозрительно оглядываясь на стражников — Ждал, токмо не тебя, а рать староторжскую, кою ты обещал…

— Так сам же, за спиной у нас, с таннами сговорился — отверг боярин обвинение — начал не предупредив, мы и не готовы вовсе! — развёл руками простодушно — Коль хотел единолично власть получить, без нас, золотых поясов, так терпи теперича — Жадун прекрасно понимал страхи Порыжского посадника: открыто предал Государыню, и она за то головы его требует. Бояр своих подговорил, которые нынче уж и сами боятся, да посматривать недобро начали. Таннов призвал, так пришло их с гулькин нос, а вот уйдут ли теперь, лютовать ли не начнут, так то, большие сомнения. Со староторжскими боярами схитрил, дабы только свою власть утвердить над городом, да только золотые пояса, до сих пор ещё никому долгов не прощали — Не боись, не бросим, поможем Порыжу братскому — вдоволь насладившись страхом и унижением Плюя, покровительственно хлопнув по плечу, успокоительно добавил — токмо не время ещё. Пущай танны всей силой с Салавией схватятся, пущай Пакия вторгнется в пределы её, пущай земли восстания поднимут, поганы походы грабительские начнут, а к границам тьма кромешная подойдёт. Вот тогда и мы выступим, и Порыж возьмём под крыло своё, а до тех пор терпи… — намекнул на грандиозное величие замысла и влияние золотых поясов. Для страха пущего, всё одно теперь никуда не денется и помалкивать будет. Вон как стережётся всего, словно уж топор к голове приставили, иль на нож насадили. Однако на всякий случай ещё рукав своей шубы задрал и на один из тёмных узелков, с красным вкраплением, указал, что в определённом порядке на запястье намечены — Видишь? Тут ещё должок-то твой, твоим пальцем ставленный… Ну, прощевай…

— Говори, де Эпи! — приказал комтур, когда танны одни остались — Я же вижу, ты не все дурные вести нам высказал…

— Не хотел говорить при салавах. Помощи не будет, магистр решил вести великую армию севернее, на Староторж.

Комтур как-то сник задумчиво, а вот жрец, наоборот, проговорил вдохновенно:

— Знаете, что, де Эпи? Свою вину вы полностью искупили, принеся эту весть!

— Договор! — опомнился Рюст — Клятва! Необходимо как-то сообщить магистру…

— Не стоит — прокаркал Аккус — Даже хорошо если он не узнает, и тем не нарушит клятву. Да и что значит клятва, данная язычнику? — и категорично произнёс — Мы должны искоренять язычество, истреблять их! А не помогать одним язычникам против других! — а чуть подумав, добавил — И нам самим необходимо присоединиться к великой армии!

— Но как? Даже если сможем прорваться, то местные бояре могут и сдать город… — замолк, услышав тяжёлые шаги поднимающегося посадника.

— Что же? — войдя, посадник произнёс осуждающе — Где ваша великая рать, в железо закованная, да непобедимая?! — тяжко дыша, подошёл к бойнице, морозный воздух вдыхая — Свои замки отстоять не можете, а туда же…

— Про это лучше никому не говорить! — строго произнёс Аккус, так же к бойнице приблизившись и встав рядом — Не надо людей расстраивать…

— Ежели так, то салавской рати тут не так и много осталось — с другой стороны, рассуждая, подошёл комтур — к тому ж пешцы в основном, всю конницу увели на Друговраг и Виль. А значит нам вполне по силам разбить оставшихся…

Все трое смотрели на исчезающее в звёздной ночи тело, такое жирное, что даже вполне справная лошадь под ним, аккуратно ступающая по тонкому озёрному льду, казалась невероятно тощей. Будто того и гляди издохнет от усталости и изнеможения.

В низенькой и тесной избушке, которую салавская воевода левой руки Рябина сделала своей ставкой, Жадун развалил свои телеса на простецкой лавочке:

— Нет, нет и нет! — мотал он головой, упрямо отвергая всякие требования этой «Несгибаемой» — «Хи-хи… И не таких гнули…» — что сидела напротив, положив локти на стол — Ещё раз говорю вам, совет золотых поясов поручил мне разговор только с самим Великим воеводой. И очень жаль, что его нет, потому как варги…

— Тревога! — в избу ворвался её стремянной — Воевода, из Порыжа войско выходит! Для битвы выстраивается…

— Всех в поле! — спокойно встала, собираясь — За дальними разъездами и сторожевыми засадами послать… — Впрочем, государево войско и без её распоряжений уже становилось кому куда положено. За укреплёнными рогатками, споро и быстро. Не зря всё лето тренировались.

Рябина въехала на небольшой холмик, позади дружин своих. Глянула в сторону города. Враг и правда из-за стен вышел. Только вот построение странное и необычное. Боярские дружины и отряд рыцарей стоят за спинами пеших полков.

— Рать! Рать сзади! — послышались взволнованные крики.

Забеспокоились и войска, вышедшие из города. Рябина, как и все, оглянулась, долго прищурено вглядываясь в приближающийся конный полк, пока кто-то не подсказал:

— Стяг Плеса вроде…

От сердца малость отлегло, как вдруг полк прибавил ходу, разворачиваясь для атаки, сверкнули клинки, и обходя салавское войско, ринулся на, спешно покидающих поле, воинов врага.

— Стой! — гаркнула Рябина, да куда там — Остановите их! — не приказала, рявкнула — Быстрее! — И вестовые, сорвавшись с места, помчались на перерез. Да успеют ли? Вот плесская рать уже дугой обогнула пешцев, пошла через заснеженное поле наискось. По которому мчатся посланцы, крича и махая руками. Вот соприкоснулась с отступающими пехотинцами противника, вот из-за стен уже выглянули невидимые до этого лучники. И… конники отвернули в обратную сторону. Рябина с облегчением выдохнула, глядя как к ней, отделившись от остальных, приближается всадник в дорогой броне, прикрытой шубой.

— Приветствую госпожу воеводу — насмешливо выговорил бравый полковник с курчавой молодой бородкой, лихо остановившись рядом — вижу вовремя мы подоспели…

— Как нельзя кстати — хмуро кивнула Рябина — только не стоит сломя голову кидаться в ловушку.

Боярский сын хмыкнул, посмотрел на свой окровавленный клинок и отдал его стремянному, что следом подскочил, дабы тот обтёр о снег.

— Ненавижу таннов — выговорил.

18. Храбор

Вот и ещё один рыцарский замок пал. Сколько их тут понатыкано, больших и малых? Почти столько же, сколько и поселений. Да только поселения они не защищают, всегда чуть в отдалении, словно владельцы больше собственного народа опасаются, нежели врагов внешних.

Храбор разослал загонные отряды по деревням, пересчитал припасы, разобрался с пленными — «Вот же морока всем этим заниматься!» — подвод не хватало, впрочем, как и воинов, потому малые замки просто разрушали, предварительно разграбив. Только в больших, способных выдержать какую-никакую осаду, оставляли небольшой гарнизон. Всякий припас, добро, а также рабов, отправляли сразу в Друговраг — «И куда девать всё это?» — однако что-то шло для войска, а многое на продажу. Говорят, в Друговраге уже появились оборотистые купцы, за бесценок скупающие товары. Чужие земли разграблялись, замки падали один за другим, в войсковую казну шли деньги и припасы, войско довольное и обеспеченное. Однако Храбора это всё сильно напрягало — «Только и делаю, что добро пересчитываю, да обозы снаряжаю. Не воевода, а торговец какой-то…» — а ещё, подспудно, беспокойство какое-то возникало, будто не уследил за чем-то или упустил что-то — «Из-за всех этих забот, прям голова кругом…»

В раздолбленные ворота замка, кои уже восстанавливать начали, въехал полковник Колун, во главе отряда загонного, да двух десятков саней, лишь частично гружёных:

— Да что там брать, в деревнях этих нищих? — ответил на вопросительный взгляд Храбора — Разве только девок попортили малость, да вот, подводы раздобыли…

— Девок?! Сказал же, местный народ, коль не противится, так за зря не обижать.

— Да пущай воины повеселятся. Тутошний люд привычен, у них оказывается обычай есть, по которому невеста первую ночь господину отдаёт. Забитые совсем, по их разумению, кто сильнее, тот и прав. Даже гордятся тем, что рыцари ими володеют. Честно, сам видел. Когда спрашиваешь кто такие, так прям и раздуваются от значимости собственной. Мы, дескать, такого-то рыцаря вассалы, на его земле живём, ему принадлежим. А самим и в городах-то селиться запрещено, и в лесах рубить деревья нельзя, без спросу, иль охотиться, в реках рыбу ловить, да ещё и поборы всякие. Смешно, конечно. И как так рыцари устроились? Прям завидки берут. Местных до ниток обирают, жёнок ублажать себя заставляют, парней что покрепче в кнехты, да на войну, помирать за себя и за Двоебога своего. А те и удивляются ещё на нас, мол не по правде поступаете, зачем добро хозяйское забираете? Но за дубины не хватаются, стоят только, рот разевают удивлённо, да глазами глупыми хлопают, словно быть того не может, чтоб на их хозяина кто руку поднял. Ну точно говорю, дурным духом пришибленные… — рассказывал, пока воины уже начали, по знаку Великого воеводы, сани замковым добром нагружать — Здесь что ль останемся? — кивнул на заново установленные ворота.

— Переночуем, да завтра в Виль возвращаемся. Здесь отряд оставь, да сотника толкового подбери, чтоб сообразил замок удержать, а коль враг сильный, так удрать вовремя…

Полковник кивнул понятливо, а Храбор поискал глазами своего стремянного, который вроде где-то вокруг всё крутился, иногда пропадая куда-то. Паренёк сам мигом нашёлся, будто разговор подслушивал, подскочил ближе, да выпалил:

— Покой для господина воеводы готов!

В донжон только вошли, гарь и смрад от факелов, шумно, еда и кувшины на столах. Толпа воинов, нимало не стесняясь, пленных рабынь сношают по очереди, смеются, пиво пьют да им наливают, прям на нагие тела. Храбор отвернулся хмуро, далее пошёл за стремянным по лестнице. Замок с бою взят, законная добыча тех, кто в штурме участвовал. Верн оглянулся, да улыбнулся, непонятно чему радуясь — «Будто понимает в этом чего, малявка…»

Довольный стремянной распахнул дверь перед Храбором. Небольшая, но уютная комнатка, жар от полыхающего камина, свечи по кругу, аккуратно накрытый стол, и… Кровать, на которой девица голая. Увидав юношу, немедленно поднялась, заманчиво подняла бровь и приятно улыбнулась.

— Убери её отсюда! — равнодушно приказал Храбор, занимая место за столиком. И даже не повернулся, когда Верн, тяжко вздохнув, сунул в руки девицы платье и вытолкал её вон. Только хмыкнул, глядя на стремянного, с постной рожей нарезающего окорок — Надоумил что ль кто? Говорил же, не надо.

— А все говорят, что надо — наливая в кубок господина вино, произнёс паренёк упрямым и обиженным голосом — между прочим я её сам выбирал, самую красивую…

В Виле хмурый Бронь встретил Храбора сразу двумя новостями:

— Разъезды отряды таннов засекли, сюда, к Вилю двигаются. Да только маловато их, явно не всё войско, как мы рассчитывали. Видно, задумали что-то… И ещё, гонец прискакал. Король Пакии объявил войну Салавиии, и уже осадил Гляцк… От Государыни мне приказ, срочно выдвигаться к Валею. Далее тебе тут самому разбираться придётся…

Храбор не стал спорить или ругаться, лишь кивнул понятливо, да спросил, отводя глаза:

— Рати сколько возьмёшь с собой?

— Один конный полк — сразу повеселев, ответил Бронь. Видно, и правда боялся, что Великий воевода в отчаяние впадёт — поспешать надо, с большим войском не успеть. Да у вас и самих мало против таннов, а я по дороге ополчение с Лоцка и Ценска затребую, да и Государыня какую ни-то помощь пришлёт — отмёл возражения, и по-отечески взял за плечи — главное не давай себя зажать, делай так, чтобы у тебя всегда было много разных возможностей, а у противника мало. Пущай он гадает как ты поступишь, а не наоборот. Ну а коли что, с Рябиной советуйся, она воин опытный, не подведёт…

— Против всей Пакии, всё одно мало.

— Ну а что поделаешь? — Бронь налил медовухи из толстого кувшина, себе и Храбору — Буду оборону держать, сколько смогу! — чокнулся да выпив залпом, крякнул, вытирая усы — Ты пойми, разделим войско, будем и там и тут слабыми.

На прощание всю ночь сидели вдвоём за этим кувшином медовухи. Захмелели так, что Храбора на жалобы пробило:

— Полковники да сотники достали уже, жалуются друг на друга, добро считают. А воины пьянствуют и с жонками веселятся при каждом случае удобном — очередной раз наполняя кубки — и все за моей спиной шепчутся обо всяком, баб подсовывают…

А Бронь в длинные, заковыристые поучения ударился.

— Пусть лучше на девок да вино деньги тратят, чем награбленное копят. Запомни, как только ратник всяким добром обрастать начинает, всё, пропало войско. Он уж не о победе думает, а как бы мощну свою набить, да не растерять в походах. Сложно? Нет, самая сложность, вот где: следи, чтобы в войсковую казну всё попадало, а и за казначеями полковыми тоже приглядывай, дабы не воровали излишне, сговор с купцами не имели, и чтоб делили честно: что на содержание, что Государыне, что воеводам, а что ратникам, да всё по заслугам чтоб. В зажитьё от разных полков всегда посылай, дабы без обид было и все ополониться успевали. Учись-учись, тоже наука воеводская. Да запомни, кто войско награждает, тому и служит оно верно. Ну и себя само-собой не забывай. И обязательно девку выбери по вкусу да пользуй. Иначе всякие мысли отвлекать начинают, а ум полководца должен быть ясен, понимаешь? От тебя исход войны зависит, а значит и судьба Салавии. Только меняй их по чаще, дабы не привыкнуть…

— За воеводу-то считают ещё? У меня ведь и духа меча-то даже нет, словно я копьеносец простой. И потренироваться то не с кем. Всё с отцом сравнивают. Не любят меня воинские духи…

— Самый главный воинский дух, здесь у тебя — указал на левое плечо — в виде отметок об убитых врагах. У меня вообще более никаких духов нет, однако кто скажет, что я плохой воин? А так-то да, вождь то во всём лучше всех должен быть, и пока таковым тебя не считают, а пуще того, сам не уверен, слабость свою лучше не показывать. А потренироваться? Да хоть с мальчишкой, стремянным своим. Род Воронов не только книжным ученьем знаменит, но и мечники они известные. Не удивлюсь, коль у мальца и знак духа клинка какого присутствует…

Днём Верн, всё у этого же стола с пустым кувшином, и разбудил:

— Там полковники на совет собрались, тебя ждут… — собрал господина кое-как, да отвёл в залу.

Тут-то и началось:

— Рать таннов близко уже!

— Не главная, ландкомтур какой-то ведёт…

— Что делать будем?

— Город к защите готовить надо, да войска стягивать…

А у Храбора башка разваливается и всё тело вялое — «И чего прицепились?» — еле вспомнил, что Бронь уехал с самого утра. Хорошо Боровик догадался медовухи ему плеснуть. Выговорил, отпив:

— Город оставляем… Все припасы забираем, а что не лезет, сжечь…

— Дак, как же?

— Отступать? Без боя?

Ещё налил себе — «Фух, вроде полегчало…»

— Дабы в осаде не оказаться и себя от Порыжа не отрезать — объяснил — пусть лучше танны в Виле сидят, себя да местный люд голодный кормят и восстания успокаивают. Ты, полковник Колун, назначаешься воеводой покамест. Коль за нами попрутся, так в чистом поле перед Друговрагом окажутся. Зря мы что ли всю округу разорили? Так что смотри, удержи его. Сам же отряды посылай, тревожить по-всякому, высунуться не давай, для того оставляю с тобой «Голову беркута» — так называли легкую конницу полковника Ковыля, погана, среди многих давшего клятву верности Ярке ещё до того, как она стала Государыней. В награду те пленные поганы получили бывшие поганские земли, став дворянами, вождями и боярами в новых провинциях, с главными городами-крепостями Головин и Беркутов, и все эти годы блюли ту клятву. И даже после предательства Ночки, никто из них не пошёл за хатун, сохранив верность своей госпоже и государству салавскому. Вот и сейчас полковник Ковыль лишь кивнул с достоинством, принимая, что его полк остаётся противу всей рати таннов, дабы задержать и измотать. Ну а кто лучше степных воинов, что привыкли совершать быстрые набеги на укреплённые города, и так же быстро уходить с добычей, с этим справится? — я с полком Боровика к Порыжу, надо его взять как-то, иначе так и будем маяться мелкими ратями, пока всё войско Великого магистра на свою голову не дождёмся…

При ясном свете дня, в ярком искристом сверкании от свежевыпавшего, сияющего белизной снега, расправив многочисленные разноцветные знамёна, снятые с захваченных крепостей, полк подходил к Порыжу.

Храбор соскочил с лошади, возле группы ожидающих его людей, во главе с воеводой левой руки, Рябиной Высокое дерево. Кроме знакомых полковников, ещё и лихой витязь — «Видно воевода плесского ополчения, о котором Рябина в грамотах своих сообщала» — догадался Храбор. А ещё какой-то толстый боярин в дорогой шубе на распашку. Этот, впрочем, представился сам, как только Рябина выпустила княжича из своих объятий.

— Приветствую славного и победоносного Великого воеводу — голос елейный, и поклонился довольно низко, несмотря на всю свою ширину и тяжесть — боярин Жадун, из числа золотых поясов, посланник Староторжа…

Мимо проносились всадники с захваченными знамёнами, выскакивали за бруствер и кидали стяги на снег, постепенно устилая разноцветным ковром весь путь, от ставки до самых ворот Порыжа. И даже отсюда видать торчащие над стенами головы рыцарей, выискивающие взглядами свои гербы.

— Вы здесь, а вашей доблестной рати не вижу? — и Храбор отвёл взгляд от радующего глаз зрелища, и нарочито обозрел осадный лагерь, будто и вправду в поисках сильного и многочисленного староторжского воинства.

— Хе-хе… Его и правда нет — боярин добродушно посмеялся и сообщил доверительно — Видите ли какое дело, на наших землях стоит рать варгов. Наёмников нанимали, дабы оказать помощь забугарам и очистить торговые пути от кромешей. Но те уже ушли — развёл руками — а варги остались у нас, без оплаты уходить никак не желают. Сами плачем, буянят, в Лидане уж стон от них. Коль свои дружины уберём, то, как бы и Староторж не захватили. А кроме того, ведь и мы граничим с Таннами, и куда их войско пойдёт, то никому неизвестно? Что ж нам, совсем без защиты остаться?

— Так и пошлите их на таннов…

— Не желают — снова добродушно руки в стороны вытянул — у них мир с орденом. Да и с Архижрецом сориться не хотят. Понять-то можно… Вот коли б вы посетили Староторж, поговорили с думой да вечем, и с вождями варгов заодно, многое решить можно. Всё одно Порыж никуда не денется, чай не убежит, в осаде-то…

— Мы подумаем над этим! — резко встряла Рябина, оттеснив толстяка и хватая Храбора под руку — У нас как раз воинский совет намечен… Прямо сейчас! — строго прошипела в лицо княжича последние слова, и поволокла к избушке своей.

— Ничего не понимаю — растерянно молвил Храбор, как только зашли в тепло, и воительница отпустила его — почему же они Государыне не пожаловались, да за помощью не обратились? Да и кто ж к зиме корабельную рать собирает, когда реки льдом покрылись?

— Да всё понятно — проговорил зашедший следом Задорн, тот самый плесский воевода — у посадника Староторжского две дочери, и обе замужем… — прищурился хитро, наслаждаясь недоумением, как Храбора, так и нахмурившийся Рябины — и как-раз за теми самыми конунгами, что рать варгов привели?! — докончил наконец, вольготно рассевшись на лавке.

— Но как же? А Государыня не знает?

— Да всё она знает — махнула рукой Рябина, также усаживаясь — приказ тайных дел на что? Всезнай давно предупреждал, что золотые пояса злоумышляют… Да только торговые города свободны в своей воле, в дела их не влезешь, наместника не назначишь, они себе посадников сами выбирают. И вот чего ещё не хватает им? — возмутилась — Всё господа мутят небось, ещё более власти хотят, да постой люд под это дело подзуживают…

Задорн при этих словах отвернулся, задрав глаза в угол, да посвистел, будто и не слышал ничего, между прочим, касающегося его Плеса не менее чем Староторжа и Порыжа.

— Ну чего?! — нарушил наконец молчание — Плес на вашей стороне, мы в торговых делах с ними соперники. К морю выхода нет, а Староторж и Порыж козни строят, да разоряют всячески. В том году даже таннов настроили, чтоб те купцов наших побили… Моего брата в подвале морили, еле выкупили тогда… Конечно и у нас золотые пояса кое-какую власть имеют и влияние оказывают, должников то у них везде хватает, но многие против и не верят им, потому и дружину собрали к вам в помощь. Так что не смотрите так…

Храбор смущённо к окошку отвернулся, а Рябина хмыкнула:

— Ну собрали-то не быстро, видно всё ж долго спорили да решали… Да лан, не обижайся — хлопнула надувшегося боярина по колену. Потом произнесла грустно — Да-а, обложили нас. Пока тут торчим, Пакия с запада наступает, а как великая армия придёт, Староторж и Порыж от Салавии сразу отвалятся, одни против всех окажемся… Придётся на штурм идти, хоть и потеряем много, и проиграем возможно, да другого выхода нет. Я тут стены посмотрела, кое-что примыслила, да планы кой-какие составила…

— Надо бы вестового к ним послать — всё ещё глядя в окошко, на застланное полотнами поле, молвил Храбор — думается теперь-то от переговоров не откажутся.

— Да не сдадутся они! — фыркнул Задорн — Посадник да бояре у золотых поясов на крючке, а танны не для того пришли…

— Только время тянуть будут — согласилась Рябина — а эти тряпки на снегу ещё и обозлили рыцарей.

— Так у них и вече же есть — вспомнил Храбор слова староторжца — пусть при всём народе переговоры будут, а там посмотрим…

На следующий день вестовой подскакал к ожидающим его воеводам:

— Согласны! — тяжело выдохнул — Коли Великий воевода один явится, то на завтра с утра вече соберётся…

— П-ф… — фыркнула Рябина — дураков нашли…

— Я Великий воевода, я решаю! — перебил её Храбор и повернулся к вестовому — Передай, что будет воевода им! — тот мигом развернул коня и снова помчался к воротной башне города.

— А коли в заложники возьмут? Или вообще убьют? — накинулась на него воительница — В одиночку и дух удачи тебе не поможет…

— Коли такое случится, на штурм идите, о моей судьбе не думайте!

Из тёплой избушки, одетый в начищенную бронь и шлем, сверху чёрный тулуп с соболиной опушкой, на ногах, под цвет тулупа, новые сапоги с серебристой вышивкой, на боку меч, Храбор вышел в морозное утро. Тут уж и ждали его, воеводы, полковники, сотники, да и простые воины, обступили молчаливым кругом. Который нарушил боярин Жадун, подъехавший верхом на лошадке, да примостившийся за, вскочившим в седло, Великим воеводой.

— Вроде только со мной говорить будут? — обернулся Храбор.

— Пущай попробуют золотого пояса Староторжа не пустить…

Храбор лишь плечами пожал. Потянул руку за стягом своим, да стремянной, уже забравшийся на свою лошадь, первый перехватил.

— Ты то куда?

— Стремянной всегда с господином — набычился Верн, упрямо сжав древко стяга, и посмотрел так, что Храбор решил не спорить, лишь произнёс:

— Убьют, сам виноват будешь…

Так втроем, неспешным шагом и двинулись через заснеженное поле, топча копытами рыцарские знамёна. А в городе явно ждали, да со стен наблюдали, только подъехали, как ворота тут же отворились и всех троих впустили без вопросов, тут же затворив за спинами. Улицы тихие, вокруг не души, будто вымерло всё, лишь вдали как морской прибой шумит. И чем дальше, тем сильнее чувствуется. И вдруг чуть не оглохли, как на площадь въехали, народом заполненную. Тут же заколыхавшуюся, в стороны подавшуюся, образовав проход до самого центра, где помост стоит. А сквозь бурю эту, выкрики наглые различаются:

— Эй, княжич, кончай войну эту, надоело уж…

— Чего мы салавы не поделили меж собой? Не будь как отец твой, Бешенный…

— Неймётся всё Государыне, власти хочет…

Впрочем, не все уж такие, были и ответы:

— Ну наши-то тоже… Зачем Таннов пригласили?!

— Бояре меж собой не договорятся, а мы страдаем в осаде этакой.

А то и обсуждения досужие, но то больше от жёнок:

— Какой хорошенький… Молоденький совсем…

— Смотри-ка, удачей помечен…

— Говорят он в Славе, на поединке знатного визайского витязя победил…

Так ещё и Жадун сзади тихонько приговаривает, вроде как успокаивающе:

— Не пожалел ещё, Храбор Ратович? С непривычки то и испугаться можно. Так здесь-то ещё ничего, люд мирный, а в Староторже и на куски порвать могут… Но ты на чернь внимание не обращай, нам вон с теми, что на помосте, договориться надоть… Главное не уступай не в чём, и на мир не соглашайся, предателям нет веры, обманут…

Помост всё ближе и ближе, уже и лица людей разглядеть можно. Рыцарь в плаще и со шлемом под мышкой, видно великий комтур, рядом жрец иноземный. В центре боярин, хоть и не такой как Жадун, но тоже довольно обширный. За ним, в воинском облачении, воевода. А далее волхв.

Заехав за отцепление из порыжских дружинных и таннских кнехтов, кони остановились, прямо возле лестницы, с одной стороны которой стоит витязь, а с другой рыцарь, с приветственно обнажёнными мечами. На их лица, как и на других людей, Храбор и не взглянул, перед глазами только лица тех, кто на помосте. Слез и, откинув поводья, пошёл негнущимися ногами по ступеням, как на плаху. За ним Верн, вздымая стяг Великого воеводы, и Жадун, чуть припаздывая, с отдышкой, своей тяжестью доски ступеней прогибая. Только Храбору то не лучше, у самого гул толпы в ушах, да взор затуманен, а в уме часть слов Государыни вертится, при его назначении сказанные — «Предателей покарать, дабы никому не повадно было!»

Как только Храбор встал на помост, лицо центрального боярина расплылось в жабьей улыбке, он шагнул вперёд, представляясь:

— Ото всего свободного города Порыжа, Я, выборный посадник Плюй, рад приветствовать Великого воеводу Сал…

Договорить он не сумел, Храбор также шагнул к нему, одновременно выхватил меч и с силой воткнул в живот посадника. По самую рукоять, так что тот вышел из сгорбившейся спины. Боярин заклокотал захлёбываясь, запрокинул голову, страшно вытаращив глаза в лицо своего убийцы, и обвис всем телом, хватаясь за плечи юноши, смрадно выдыхая, и заливая его руки и поясницу горячей кровью из своего живота.

Тут же всё стихло и взор прояснился. Напротив, в застывших позах, переговорщики: испуганно отшатнувшийся волхв, недоумевающе-вытягивающееся лицо воеводы, жрец с неприязненной гримасой, строгий и серьёзный комтур, с тянущейся к мечу рукой. А за ними замершая морозная площадь. И тишина стоит такая, будто люди и дышать перестали, даже парок от дыхания толпы исчез.

— Я могу договорится с врагом, но никогда с предателем! — громко выдохнул Храбор, и поведя плечами и руками вверх, освободил себя от, на колени рухнувшей тяжести. Затем, уперев ногу в плечо боярина, с силой выдернул меч на себя. Так что тело повело в сторону разворачивая, успел ещё сделать выверенный шаг в бок, вздымая меч и тут же со всего размаху опустить его на склонённую шею. Гулко стукнувшаяся о помост голова чуть прокатилась к краю и шлёпнулась в притоптанный снег, как раз к ногам рыцаря у лестницы. И пока все взгляды провожали её, Храбор не жалеючи наполнил морозным воздухом свои лёгкие, и гаркнул на всю площадь — ВАШ ПОСАДНИК КАЗНЁН ПРЕД ДУХАМИ И ЛЮДЬМИ, РУКОЙ ВЕЛИКОГО ВОЕВОДЫ, ПО СЛОВУ ГОСУДАРЫНИ И ПРИГОВОРОМ ДУМНЫХ ЛЮДЕЙ, ВСЕЙ ЕДИНОЙ САЛАВИИ!

Молчание. Бледное, помертвевшее от страха, лицо Верна, всё так же ровно держащего стяг, словно боясь пошевелиться. Жадун, зачем-то с силой сжав своё запястье, очумело смотрит на растапливающее иней и тут же покрывающееся ледяной корочкой, расплывающееся по помосту, в разные стороны от тела, кровавое пятно. Лишь рыцарь, с обнажённым мечом у лестницы, брезгливо отодвинулся от отрубленной головы, ступив на ступеньку, чем и привлёк к себе внимание.

— Ты… — узнал Храбор — Видно и правда танны не верны своему слову.

— Я не нарушил клятвы, и мой меч пока не поднялся ни на одного салава… В отличии от твоего… И не поднимется, пока не встретит Броня Одноглазого, убийцу моего верного друга и оруженосца — и будто в подтверждении своих слов, де Эпи задвинул клинок в ножны.

Храбор посмотрел на свои липкие руки, красные, чуть потряхивающиеся, на измазанный в крови меч, не зная куда его деть. Проговорил просто:

— Его нет. Уехал на войну с Пакией… — поворотил голову к переговорщикам. Возможно, эта сцена с рыцарем, а может ещё что повлияло, но лица их будто чуть расслабились — Коли танны желают уйти, мы пропустим и не будем чинить препятствия… — и чопорный комтур чуть заметно склонил голову, соглашаясь на эти условия. Храбор перевёл взгляд на воеводу — Прикажите открыть ворота. Более крови не будет.

Первым очухался волхв:

— Крови более не будет! Осада снимается! Орден Двоебога покидает Порыж! — заорал увещевательно.

И тут же всё зашевелилось, толпа снова загомонила недоумённо. Какие-то приказы, какие-то люди кинулись с поручениями. А Храбор опёрся о плечо своего стремянного, пытаясь разогнать тёмные круги перед глазами — «Всё, устал, не могу более…»

Он толком и не осознал, как оказался перед теремом наместника, где уже копошились дружинные, под предводительством дьяка дворцового приказа, приставленного к воинству. Спешно выселяли семью наместника и описывали имущество в казну. Тут же и дьяк тайного приказа опрашивал слуг, да занимался дознанием. Храбор и не знал, что таковой в его войске имеется. Впрочем, какая разница, пускай делают что надобно.

Лишь в роскошной умывальне этого терема, куда его завёл Верн, да помогши раздеться усадил в огромный чан, полный тёплой воды, потихоньку отходить начал. Пока стремянной тихо, но так чтобы господин слышал, недовольно ворчал, перебирая одёжку:

— Ну вот, всё заляпано, опять новое платье средь добычи искать… Может из вещей бывшего наместника что подходит? Хотя нет, он толстый больно, вон сколько кровищи натекло… Ладно, пускай отмачивается… — да злобно громыхая доспехом и оружием. Видно, натерпевшейся страху душе парня было всё равно на кого изливаться, пусть хоть и на собственного господина даже — А чистить то сколько!? Вот нельзя было поаккуратнее мечом махать? Вся кольчуга и сапоги теперь в дерьме из брюха…

— Поговори ещё — проворчал Храбор лениво оттирая кровь и глядя как она растворяется в воде бурой мутью — скажи спасибо что я сам в порты не обделался. Думал кончат нас на куски растерзав, да и всё… Бошки только оставят, чтоб над воротами вывесить… — кисть правой руки что-то не отмывается. Храбор потёр посильнее, бесполезно. Вытянул перед собой, разглядывая. Словно красная перчатка натянута.

— Дух кары — Верн тоже уставился на неё — такие обычно…

— У палачей бывают… Ну и пусть — перевернул ладонью к себе. В центре так и осталось сияющее деревце духа жизни. Увечье и излечение на одной руке, странно.

Ещё голову будто сдавливает что-то. Рукой пощупал в волосах, вроде нет ничего. Посмотрел на зеркало огромное, в стену вделанное, от пола до самого потолка. А богато эти бояре торговых городов живут. У них, в Тёмном, ничего подобного и не было, как, впрочем, и умывальни тёплой, да ещё чтоб не где-нибудь во дворе, а в доме самом. Тока что баня на отшибе, возле берега речного, красивого и тихого, с прохладной водицей чистой. Из корыта поднялся и встав перед зеркалом, волосы со лба задрал. А там тоненькая золотая полоска у самых корней тянется, через весь лоб, от виска к виску, и далее уходит, словно обруч на голове.

— Дух победы с вами! — ахнул Верн — Что в людей уверенность вселяет…

Стоя перед зеркалом, в чём мать родила, Храбор смотрел на своё отражение. Статное, покрытое буграми мышц, чуть коренастое тело. С маленькими листочками дуба в некоторых местах, знаками духа мощи, но это от тренировок постоянных, дабы естество после боя унять. А лицо ещё какое-то детское, пушок-то толком не лезет, с листом клевера ярко зелёным на всю левую щёку, даже на глаз чуть налез. Уже множество знаков духа у него. Конечно, по сравнению с обычными людьми. Не с Государыней Яркой же сравнивать? У которой они сплошняком друг в друга упираются, так что кажется будто шевелятся, борются меж собой и толкаются. Правда он её голой если и видел, то только в детстве далёком, когда на все эти знаки внимания не обращал, да и не помнит совсем этого, но судя по лицу и рукам… Знака меча только нет… Как-то на него теперь Заря взглянет? А может и она изменилась, стала ещё краше, вся в знаках духов? Да и где-то она сейчас? Слухи доходили будто пропала! — «А я тут… Воюю всё…» — Руки его сжались, мышцы ещё сильнее надулись, а лицо утратило всю детскость, стало грозным, злым даже, страшным — «Может таким меня и видят люди в бою. Может таким и отец мой был, Рат, по прозванию Бешенный!» — на отражение стремянного глянул, а тот из-за его спины голову высунул, да куда-то в пах зырит, шею так и сяк вытягивая.

— Боя-то не было — догадался Храбор, что он там углядеть пытается — из-за простой крови, естество у меня вздыматься не будет. — заметил с достоинством. Вдруг, неожиданно повернувшись, схватил паренька за руку, состроив зверское выражение лица — А вот, подраться если!? — и сдвинул его засученный рукав ещё выше, до самого локтя — «А Бронь-то прав оказался» — на нежной коже тыльной стороны, у самого сгиба, действительно небольшая метка духа меча. Даже провёл пальцем по лезвию — «а я как-то и не примечал ранее» — и отпустив мальчишку, схватил свой меч, первым делом стремянным почищенный — Давай! — воскликнул азартно, вставая в позу.

Верн вынул свой клинок, сначала немного настороженно и скованно. Но после нескольких выпадов расслабился, умудряясь, почти не сходя с места, уклоняться от атак, а то и как-то нежно, с ленцой, отводить удары лёгким и коротким лезвием, запутывая, заставляя ошибаться. Наконец и сам нанёс удар, принудив Храбора неловко отступить, и на его лице заиграла радостная улыбка превосходства. Прям как у Грома, бывало, в таких случаях…

— Ах так?! — воскликнул княжич, сделав мощный замах, уж против превосходящей силы-то паренёк не выдержит — Сейчас покараю тебя… — руку будто жарким паром ожгло, красная метка на мгновение вспыхнула, влажная рукоять выскользнула из ладони, и остриё клинка устремилось прямо в испуганное лицо — Нет! — хорошо Верн поскользнулся на мокром полу, и падая успел задеть своим мечом, пролетающую смерть. Та звякнула и чуть изменив направление, глубоко вонзилась в косяк открывающейся двери.

— Хо-оро-ош! — протянула насмешливо Рябина, переводя взгляд с меча. И заходя, беззастенчиво, но одобрительно, оглядывая точёную и рельефную, не по годам сильную фигуру голого юноши, добавила — Думали трясётся весь, страху-то натерпевшись, дрожит, носа не кажет, а он тут в ножички играется.

— Да уж, один, да против целого города?! — восхитился Задорн входя следом — На такое даже я б не решился. Надо ж выдумать, посадника при всём народе, которые его и усадил, зарезать… — тоже на обнажённое тело уставился, да проговорил, с самым что ни на есть серьёзным выражением лица — Знаешь, тебе надо чаще голым себя выставлять, являть духов народу. Чтоб враги боялись, а друзья уважали… А что, многие так делают…

— Угу, вот прямо так в городскую думу и отведём, сразу на все наши условия согласятся — съязвила воительница, подходя к Храбору, да руку к его щеке протягивая — что он скоморох какой? Государыне Ярке ещё такое предложи… — зацепив, дёрнула, и посмотрев на пальцы, сдунула красновато-коричневый волосок — Бриться уж пора скоро, а то вон, как на мудях, выросло непойми что, вошке спрятаться негде, то и на лице будет…

— Ну а что?! — между тем продолжал плесский воевода, берясь за рукоять торчащего из косяка меча и с силой дёрнув — Гм, ничего се… Я сам-то и не видал её никогда, ну дык не старуха ещё, и говорят не уродина вовсе, а наоборот, вполне себе ничего, так что и глаз отвесть не можно… — всё ещё раскачивая меч — Так и зачем скрывать красоту от людей, самими духами даденую? Хех! — клинок наконец вышел.

— Холодно же?! Да ну тебя… — отмахнулась Рябина, прекращая глупый спор и снова оборачиваясь к Храбору — Тамо дума уж городская собралась, им с властью что-то решать надобно, посадника нового выбирать… Эй! — это уже стремянному — Чего застыл? Одёжку приличную найди, да обряжай господина-то. И живо чтоб! Не голышом же, право, ему перед боярами местными представать…

Голым он, конечно, не явился, но всё ж удивил бояр да старейшин, когда вошёл в палату городской думы, в сопровождении: Рябины, своего бывшего наставника Боровика и нескольких человек дружины, все при оружии да в бронях, как на битву. И вместо того, чтобы занять специально приготовленное для него креслице, возле пустующего места посадника, просто встал посреди, в позе свободной, ногу отставив, да ладони на рукоять меча сложив. Тем самым заставив стоять и бояр, поднявших зады при появлении, хоть и решительного, но довольно юного и неопытного в таких делах, Великого воеводы, с которым небось легко договориться можно, лишь посулами необязательными да подарками дешёвыми гордость ребячью потешив.

— Хоть и обещал я, что крови более не будет, однако прощения вам не давал и наказание это не отменяет. Потому город Порыж лишается своего выборного посадничества, а главой отныне будет назначенный Государыней наместник! Кроме того — поднял руку и чуть повысил голос, заглушая поднявшийся было ропот — заместо ополчения беспорядочного да дружин боярских, будет у вас постоянное войско, кое подчиняться будет токмо Великому воеводе. И от каждого дворянского владения, в то войско, поступает тяжеловооруженный витязь или десяток легких конников, а с больших наделов, тем паче с боярств, и того больше. Сам город Порыж обязуется содержать полный полк пешцев, копейщиков и лучников, а также с десяток осадных пороков с обслугой. В других же малых городках вашей земли, будет по сотни лучников или больше, то от населения зависит. Городовым воеводой над всем этим войском назначается Боровик Тёмная чаща — указал Храбор на выступившего вперёд Тухлого Гриба — он же, покамест, и наместник ваш, покуда Государыня своего не пришлёт… Вы ничего не теряете — попробовал успокоить заново поднявшееся возмущение — всё одно содержите свои дружины, а так они будут при деле, служить на благо всей Салавии… Да и ополчение всё одно останется, на всякий случай…

Наконец Рябине это надоело и, нахмурив брови, воительница произнесла гневным громким голосом:

— Кто же не согласен, того, немедля, с приличествующей охраной, отправим жалобиться да подавать челобитные самой Государыне и думе государевой. А заодно и оправдываться в предательстве государства Салавского. Ну?!

Желающих от чего-то не нашлось, и вся дума, в едином молчании, приговорила принять новые законы. Перед тем как покинуть собрание, Храбор ещё шепнул Боровику:

— Создай это войско, оно нам понадобится…

— Будь спокоен княжич — и умудрённый годами, бывший дружинник одного из диких родов далёкого отсюда Залеса, пройдя твёрдой походкой, уселся в кресло, когда-то принадлежащее посадникам вольного города, а теперь предназначенное наместнику.

Как вышли из палаты на мороз, к поджидающему их Задорну, так Рябина поинтересовалась:

— Ну что, теперь на Ритагалин? — и смотрит оценивающе, словно ученика проверяя.

— Мало нас больно, в логово соваться, силы там скапливается немеряно. Коль разобьют, так прямой путь им на Салавию открыт будет.

— Значит на поклон в Старотож? Золотых поясов о подмоге молить, как этот Жадун намекал?

— А где он, кстати?

— Так сразу после веча, как ворота открыли, приказал возок свой запрягать, и укатил — фыркнул Задорн — да резво так. Токмо просил передать, дабы не забыл ты приглашение, мол «пущай в Староторж непременно будет, ждём всем людом чёрным, и купечеством, и боярством с поясом золотым». Поедешь?

— Коль сейчас ехать, так униженными просителями окажемся, так ещё и неизвестно сколь дадут и каковы условия вытребуют… — задумался Храбор — Нет уж, пускай сами нас просят! А потому поступим вот как…

19. Мрачная Жердь

И почему всё так получилось и они попали именно в этот город? Началось всё с одного разговора, вечером у костра, ещё ранней осенью:

— Как ты делаешь это? И духовики находишь, и в кости выигрываешь?! — возмутился Игрун, да ещё и к Волчку придрался — Вот куда тебе? Так и останешься малявкой на всю жизнь…

— Ну и хорошо — ерепенился тот — взрослые гады все…

— И никогда не узнаешь, как хороши ласки с девушкой…

— Я знаю! Вы всё время трётесь друг о друга, так что телеги качаются, да охаете противно! Фу, гадость… — все засмеялись, а Волчок только распалился — Жердь меня тоже гладит и целует, когда думает, что я сплю! И трётся чу-чуть, и между ног у неё сыро…

— Дурак! — от стыда Жердь прикрыла лицо ладонями.

— Серьёзно, что ли?! — Игрун уже к ней повернулся, да и все остальные за ухмылялись — Может помочь…

— Гы, а чем плох медведь? — даже Резвые ноги подначил.

— И правда, не всё тебе девушкой терпеть — хихикнула Жита — а то, если хочешь, и мы с Мытой многому научить можем…

— Нет! — вскрикнула. Она должно оставаться девушкой, чтобы когда-нибудь, перед духами и людьми… Ведь она вовсе не настоящий скоморох, как все они думают — «Не хватало ещё понести от кого попало… Хотя если бы Чароплёт…» — глянула на него сквозь пальцы, на его сосредоточенное лицо, и аж в животе всё свело от желания. Но тот сидит себе, на общее веселье будто и внимания не обращает, всё с какой-то болванкой возится, вырезает чего-то.

— Эй! Эй! — прекратила это издевательство Пуза — Договорились же, её «первый раз» продадим. Зимой, в городе, как богатеи какие приметят — добавила мечтательно.

— Нужно найти город, в котором перезимовать — переключилась на серьёзный лад Мыта — только достаточно большой, чтобы затеряться можно было. Хоть я и не уверена, что это возможно, слишком уж мы заметные. Но в Слав нам, сами понимаете, после прошлой зимы, пока вся эта история с медведем не забудется, пути нет. Да и в Черсалав теперь лучше не соваться.

— Староторж… — молвил Чароплёт, на мгновение отрываясь от своего занятия. И в ответ на удивлённое молчание, добавил — А что? Большой и богатый город, и в глаза не так бросаться будем и заработать можно.

— Что это ты всё время делаешь? — поинтересовалась Мыта — Всё режешь, режешь чего-то, уж сколько чурок на стружку извёл?

— Новую куклу — Чароплёт ещё немного подточил и показал. На взгляд Жерди, так кукла показалась слишком тонкой и длинной, и груди почти совсем не видать, хотя во всём остальном явно девушка, никак не спутаешь — на кого похожа?

— Не знаю, дылда какая-то — подтвердила мысли Жерди Мыта — да и зачем нам новая кукла?

— А если в чёрный цвет покрасить?

Скоморохи оценивающе посмотрели, а потом все лица, одно за другим, с тем же оценивающим взглядом, повернулись к Мрачной Жерди.

— Что?! Я не такая вовсе…

Ночью, уже лёжа возле медведя на меховом плаще, Волчок сам обнял её и чмокнул неуклюже.

— Прости, я не хотел никому говорить, просто… Можешь и дальше об меня тереться, с тобой мне вовсе не противно.

— Глупый ты и ничего не понимаешь — прижала к себе и погладила — спать давай! — «И чего он так взрослых ненавидит?» — недоумевала Жердь. Но малец никогда не рассказывал, да и остальные молчали, может и сами не знали толком. В прошлую жизнь друг друга скоморохи не особо-то вникали. Как и в будущую. Да и вообще их интересует только то, что прямо здесь и сейчас происходит, живи мол и радуйся, об остальном духи позаботятся. Наверное поэтому, их, Волчок взрослыми так и не считал — Знаешь, лучше и не становись взрослым — пробормотала, засыпая — от этого всякие волнения беспокойные и желания глупые появляются…

Всю осень, время свадеб, самое жирное для скоморохов время, из-за настойчивого желания Чароплёта попасть в Староторж, провели в дороге. Конечно, по пути их приглашали на многие свадьбы, и скоморохи никогда не отказывались выступать и развлекать гостей, но разве по оплате сравнить деревенские веселья, с празднествами устраиваемые богатыми купцами да боярами, кои в больших количествах водятся в городах. Правда из-за спешки, дабы успеть в город на зимовку, пока не наступили настоящие морозы, подолгу нигде не задерживались.

Если только на готовку грибов. Их Жердь ещё несколько штук нашла, отчего Волчок уже полностью покрылся этим жутким узором по всему телу. Потому как она, для него их затем ещё и выигрывала, заставляя Игруна возмущаться и злиться.

Впрочем, тот вскоре отстал, как только тело Волчка, вместо разноцветных ладоней, которыми он раньше окрашивал себя, полностью стало белым, и покрытым красными, как радужка его глаз, знаками, похожими на порезы. Ведь следующий гриб наконец достанется Игруну, правда будет это теперь не скоро, под снегом-то грибы не растут.

На зимовку, из-за всего этого, так и не успели. Земля укуталась белым покрывалом, а по дорогам и закованным в лёд рекам пролёг настоящий санный путь. Пришли настоящие морозы. Даже Жердь почувствовала холод. Хорошо хоть от объёмной спины медведя идёт тепло. А если ещё укрыться широким длиннополым меховым плащом, так становится совсем уютно. Можно прилечь, спрятавшись от слепящего белизной снега под, ласково обнимающим тело, мехом. И даже сладко вздремнуть, плавно покачиваясь под скрипучие звуки шагов. Правда во сне, от этого покачивания, ноги потихоньку съезжают по бокам медведя, и голые ступни высовываются из-под плаща на мороз, так что аж пальцы коченеют.

Так и въехала в громадный торговый город, проспав широкие каменные стены и надвратную башню с красивой высокой крышей. Проснулась, а вокруг шум огромных толп, незнакомый запах северного солёного моря, улицы деревом мощёные и: дома, терема, дворцы, множество строений, одно другого выше и красивее. Пока Жита с Мытой дела устраивали, амбар для житья снимали, да разрешение у ярыжки покупали, за место для представлений, остальные город осматривали, оставив обе повозки во дворе кабака, под охраной медведя. К морю ходили на корабли иноземные поглазеть, на площадь вечевую с палатами узорными полюбоваться, да в роскошной громадине главного капища побывали.

В общем Староторж Жерди понравился. Своим нравом свободным, роскошью и красотою необычной, а также приветливыми и благодарными зрителями, толпами на различные представления собирающимися. Главное привыкнуть ко всему этому, а уж показать себя этому городу, так чтоб стыдно не было средь других скоморохов, коих тут вовсе не мало, как заметила по торговым площадям прогуливаясь, и она сможет, не затеряется. А то и удивит даже, всё ж уже много чему научилась. Примерно так она бодрила себя, с головы до пят прячась под своим бесформенным меховым плащом.

Сарайчик, то ли мастерские бывшие, то ли склад пустующий, который сняли в торговом конце Староторжа, оказался ничего себе. Довольно обширный, так что, кроме самих скоморохов, и медведь, и лошади поместились, так с ними и теплее. Ещё и очаг каменный имеется, с дымоходом. Небольшой, только еды приготовить, воды вскипятить, иль руки погреть, но всё одно, теперича не замёрзнуть. А коли застынешь всё ж таки, или там помыться, так недалеко, возле стен городских, под которыми речка течёт, общие бани имеются, вход медяшка всего. Удобно в общем, разве что дрова дорогие. Зато рыбы всякой морской, немеряно. А дух какой идёт? Медведь так и вдыхает, то и дело на Пузу поглядывая, что жаркой занялась.

— Место нам на площади, для представлений, совсем небольшое выделили — в это время объясняла Мыта — потому, думаю, выступать будем по очереди…

— Оно и правильно — оторвалась Пуза от готовки — чего всем сразу на морозе-то мёрзнуть…

— …темнеет рано, так что сначала кукольное зрелище…

— Лучше из новых, то, что Чароплёт придумал! — на этот раз перебил Резвые ноги — Здесь такое хорошо зайти должно…

— …а в сумерках уже начинаем искусные забавы плясовые да всякие выкрутасы телесные…

— С потехой огненной! — воскликнул Игрун — У Жерди и Волчка, в свете факелов, кожа так и будет сиять и переливаться! Чёрное и белое, представляете?! Да и медведь во тьме гораздо страшнее выглядит, с оскалом этаким жутким…

— А ещё мужчин к вечеру соблазнять проще… — добавила Пуза.

— Да вы дадите договорить или как?! — наконец возмутилась Мыта. И хоть с её мелким росточком это и могло показаться кому-то смешным, однако все испуганно притихли, и даже громадный медведь прикрыл морду лапой. Скоморошка, обиженно нахмурившись под преувеличенно внимательными взглядами, покорно ожидающими от неё дальнейших слов, и рявкнула — Завтра начинаем! Всё!

Что там за кукольную историю показывали Жита, Мыта, Чароплёт и Резвые ноги, Жердь толком не знала. На представление не ходила, да даже и до этого особо не следила за ними, когда скоморохи, располагаясь на привалах, только сочиняли да разучивали роли своей дурацкой сказки, при этом периодически фыркая, давясь от смеха и косясь на неё. Девушка с этим ничего общего иметь не желала и, обиженно надув губы, отходила куда подальше, потому как явно её передразнивают.

Вместе с Волчком, Игруном, Пузой, и конечно медведем, вышла на площадь в свою очередь. Даже чуть пораньше, когда сумерки только начинались, так что самый конец представления застали. Громкие одобрительный гул, звон монет в чаше и раскланивающиеся куклы над занавесом.

— Большую толпу собрали — Волчок восхищённо выговорил.

— Нам же лучше — скрывая зависть, фыркнула Пуза — зазывать меньше.

— Если не разойдутся все, пока меняться да готовиться будем — недовольно проворчал Игрун.

Впрочем, Игрун зря тревожился, гуляния в городе только начинались. Не по домам же народу сидеть в долгие зимние вечера, когда во тьме и дел то нормально не поделаешь, особенно мастеровым, что уж говорить о молодёжи купеческой да боярской. Вот и развлекаются.

Публика взволновано посторонилась, пропуская, да на медведя глазея, в предчувствии нового представления. Смотрят, однако близко не подходят, только обсуждают с ленцой, грызя орехи да посасывая леденцы на палочке. Что они, про медведей не слыхивали? Да многие даже и видали, и знали какой это страшный зверь, который одним ударом лапы, с длинными острыми когтями, запросто голову снести может. А тут-то вообще громадный, злой и, явно далеко не молодой и глупый, которому поиграть лишь бы. Такому человека загрызть да скушать, небось привычное дело. Словом, не обычный лесной мишка, а настоящий пещерный медведь, про коих только сказки сказывают, о злобе, силе, да коварстве ихнем.

Зато как факелы по кругу установили, и Жердь скинула плащ и обнажила своё абсолютно чёрное тело, лоснящееся от огней, так сразу на неё взгляды обратили.

— Крашенная небось, Скоморошка же…

— Ага, и глаза, и зубы, и язык даже?

— Что ж такого? Говорят, бывают чёрные люди.

— То не такие — сообщил, явно по виду купец — видал я их, когда с сарахарами торговал. Люди как люди, только кожа чёрная, а так, глаза как у нас, зубы белые, язык красный и ладони светлые. А эта… будто и правда заколдованная… — и покосился на уезжающую с площади повозку, в которую убрали кукольное представление.

Не обращая внимания на разговоры, начала исполнять шуточную сцену, которую придумала вместе с медведем. А в голове то мысль засела — «Что ж там за историю перед этим показали?» — медведь лежит посреди дороги, вроде как спит, похожий на огромную кочку. А Жердь вышагивает на прямых ногах, не глядя себе под ноги, да и наступает на него — «Потом подгляжу, тайно… Сейчас нельзя отвлекаться…» — взяла себя в руки. Медведь начинает шевелиться, ворочаться с боку набок, не понимая, что же произошло, как и девушка, удивлённо пытающаяся сохранить равновесие. Вот он привстаёт, крутится на месте, рычит страшно, а девушка качается испуганно, прижимается к его спине, чтоб не заметил. Наконец он совсем встаёт на задние лапы, пытаясь передними сбить с себя, стащить непонятную помеху, девушка удивительно вовремя шарахается то туда, то сюда, перебирает конечностями под непрекращающийся хохот толпы, и неожиданно оказывается сидящей у него на голове в нелепой позе. Какое-то время медведь смешно ворочает голову в её поисках, но вскоре находит, и задрав нос, широко открывает огромную злобную пасть, чтобы сожрать её. И той ничего не остаётся, как только упереться руками в широкий кончик его наморщившегося носа да встать вверх ногами, при этом обязательно смешно ими болтая, дабы тот не дотянулся ещё и когтями. Кончается всё тем, что медведь сильно чихает, падая при этом на передние лапы, и девушка, под испуганный вдох толпы, слетает с него, но совершив по земле кувырок, встаёт на ноги совершенно невредимая, и вытянувшись в струнку, вместе с медведем, делает поклон, под звон падающих вокруг монет и аплодисменты благодарной публики.

Как ни странно, Жерди нравилось это. Нравилось дарить улыбки и радость, а взамен получать благодарность, хоть в виде монет, а хоть и просто так, в виде одобрительных криков и оваций. Да даже вид счастливых лиц задевает какие-то струны в её душе. Такое чувство, будто некие духи будоражат, помогая и поддерживая. Только где ж эти духи? Откуда им взяться? Или это сама тьма дарит такое блаженство? Ведь на её чёрном теле нет места для других знаков…

Так продолжалось день за днём. Толпы собирались всё больше, а ещё шепотки, и взгляды странные на неё. Так что подозрение закрадываться стало. Потому, как не крепилась Мрачная Жердь, а всё ж не выдержала. И однажды, по плотнее завернувшись в меховой плащ, тайно отправилась на кукольное представление.

Смешалась с толпой, но близко подходить не стала. Не хватало ещё маячить в первых рядах, лишнее внимание к себе привлекая. Тем более там уже не простые горожане, всякие богатеи со слугами, некоторым боярыням вон даже стульчики поставили, дабы те со всем удобством могли насладиться зрелищем, о котором уж весь город судачит. Нет уж, Жерди и так сойдёт, возок со сценой и отсюда хорошо видать. И слышно нормально, толпа необычно тихо себя ведёт, пока повествование длится. Эх, самое начало пропустила, ну да ладно, и так понять можно.

Вот кукла, в сарафане и платочке, двигается над занавесом, изображая беззаботность. То цветочек понюхает, то погладит неожиданно высунувшуюся прямо перед ней, откуда-то снизу, ёлку, или просто миром полюбуется, расставив руки. И при этом ещё напевает писклявым голоском, рассказывая зрителям о своей нелёгкой судьбе:

В глухом лесу, на куче мха,

С медведями живу одна.

Хоть не имею ни шиша,

Законная царевна я…

Потом ещё деревянный медведь, голосом Чароплёта, исполнил «песню одинокого медведя», и так уже не раз слышанную Жердью, скоморохи вечно её в дороге всею толпой орут. Наконец сцена изменилась и действие переместилось во дворец, где придворные распутничают, воруют из казны и занимаются другими неприглядными делами. А царица совещается со своим министром, при этом распивая вино:

Что делать? Дочь моя растёт.

Уж вскоре в возраст свой войдёт,

И руководство отберёт.

А я… Вина-ка мне налей…

Привыкла власть считать своей.

Отдать всё дочери моей?!

Позвольте дать один совет,

За много бед, один ответ.

Коль изуродовать её,

Чтоб не признал в лицо никто?

И тело, духов не видать,

Тогда и род не распознать!

Народу нравится краса,

В уродстве ж видит он врага…

Девчонке власть я не отдам,

Уж лучше тьме всё запродам!

Вот насылаю колдовство,

Всё тело изменю её…

Снова лес, снова гуляющая девочка. Подходит к ручью, в который и заглянула, желая полюбоваться своей красой. Вдруг раз, и куклу резко заменили. Вместо милой девочки в сарафане, из-под занавеса выглянула вытянутая как палка фигура девицы, без всякой одежды, лысая, и чёрная вся, словно головешка. И новая кукла воскликнула, страдальчески заламывая руки:

О ужас! Как же я страшна!?

Я жуткая уродина!

Колдунья прокляла меня,

Царевной ночи стала я!

— «Стыд то какой! Ой, духи, позорище…» — Жердь от стыда старалась поглубже натянуть капюшон на голову.

Вдруг кто-то подёргал её за полу плаща. Обернулась, а перед ней детишки. Глазеют с любопытством, с ноги на ногу переминаются смущённо, да друг друга подталкивают, будто поспорили о чём-то да спросить стесняются. Наконец одна девочка, с раскрасневшимися щеками, от мороза вестимо, спросила:

— Тётенька, а правда говорят, что это вы и есть княжна заколдованная?

Только тут Жердь сообразила, что её и в этом наряде уж знают все. Кинулась прочь, ничего не ответив, тем более что и её выход вскоре. Пробралась сквозь толпу, и ничего не видя перед собой, не соображая, кинулась бежать. Так и не досмотрев представление до конца, лишь слыша позади голос Чароплёта, с выражением читающего на всю площадь:

С тех пор, коря свою судьбу,

С медведем верным в поводу,

Обходит дева землю всю.

С надеждой, что найдётся тот,

Кто темень, мрак, с неё сдерёт.

Но слеп и глух её народ,

Сердца заперты на замок.

Страшна ты внешне, быть беде,

Не видит мир красы в душе…

В проулок, в сторону дома свернула, уже чу-чуть осталось, как внезапно перед ней фигура, откуда-то из сугроба, образовалась. Мужчина ухмыльнулся, дорогу перегораживая:

— Куда спешишь? — сам здоровенный, ножик большой на поясе, да и вообще, так и веет от него угрозой. Жердь остановилась резко, а тот к ней шагнул — Поговорить надобно…

Девушка от него шарахнулась, хотела уж в обратную сторону побежать, как сзади чья-то рука обхватила, и другой голос, прямо в ухо, произнёс:

— Не бойся девочка, ничего плохого мы не сделаем, просто пойдёшь с нами.

Жердь рванулась в страхе, оставив свой плащ в руках разбойника, метнулась в спасительную тень.

— Где она?!

— Да не ори ты! — этот второй, медленно обшарил глазами вокруг, наконец сообразил, посмотрел вниз, в надежде на оставленные следы на истоптанном, слежавшемся снегу. И… улыбка исказила его лицо, а взгляд снова пошёл вверх.

— «Валенки» — панически вспомнила девушка про обувку, которая её выдала, потому как не могла сливаться с тьмой, как тело самой Жерди.

В какой-то момент враг посмотрел чётко ей в глаза.

— Попалась!

И взгляд врага будто прилип, не в силах отвести зрение, заметить что-либо ещё, эти чёрные глаза будто заполонили всё вокруг. Враг дёрнулся, отрывая свой взгляд, моргнул, мотнул головой и пришёл в себя, но никого вокруг уже не было. Только пустые, кое как сброшенные с ног валенки, одиноко валялись на снегу.

А она распласталась по стене, слилась с ней и не то-что не дышала, боялась даже думать, чтобы они не учуяли её. Лишь спустя время, тихонько, на цыпочках по обжигающему снегу, пошла в сторону, обходя шарящих вокруг, и тихонько переговаривающихся, разбойников:

— Может у сарая ихнего подождём?

— Не валяй дурака, заметят. А нам сказали тихо, чтобы никто не прознал…

— Ерундой занимаются… Взяли бы так, будто золотому поясу кто-то указать может?

— Значит нельзя. В девке этой тайна какая-то, не просто так слухи ходят…

— Народ и не то судачит.

— Кабы народ… Тут может с самого верху замешены. Как бы не Государыня сама, тогда всем головы не сносить…

Наконец добралась до поворота, где уже можно свободно вздохнуть и бежать к дому. И так уже опаздывает… А что Мыта скажет?! Как узнает, что валенки пропали, которые она ей купила… И плащ жалко, тёплый, мягкий, пушистый, немного бесформенный и на медведя похожий, с ним Жердь уж сроднилась, за всё то время, что со скоморохами скиталась.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.