Бесплатный фрагмент - Дети Духов

1.Убийство в Великом Славе

Шум, гам, веселье. Сквозь узорчатые окна, огромную праздничную палату заполняет разноцветный солнечный свет. Между столами скачут голые размалёванные скоморохи. А по ступенькам дворца, с праздничной зимней площади, где точно также ликует народ, в палату вваливается большой лохматый зверь. На цепях, что с двух сторон придерживают шуты. Пещерный медведь, огромная и лютая зверюга, послушно встаёт на задние лапы и, приветственно ревя во всё горло, идёт по проходу. В его лапищах узорная шкатулка, и Государь, улыбаясь, косит глаз на Государыню, ведь это его подарок. На её лицо, испещрённое знаками духов, будто у волхва или ведьмы какой. И не понимает, зачем Государыня пальчиком, тоже со знаками, поманила стражу. Рёв медведя вдруг изменился, стал угрожающим, так что поджилки у окружающих затряслись. Шкатулка полетела на пол, как и оба придерживающих медведя скомороха. Шерсть его вздыбилась, когти растопырились, он метнулся вперёд, но нарвался на вовремя выставленные острые копья рынд Государыни.

— Руби! Руби его! — вскочил с места Государь, вытаскивая меч. Медведь рванул назад, распугивая слуг, туда, на свободу, обратно на площадь — Лови! Не упускай, людей поломает… — кричал вдогонку Государь.

Вокруг крики, суета, толкучка. Кто гоняет медведя, кто просто пялится на него, разбежавшись по стенам да углам, так чтоб столы заслоняли. Лишь Государыня выискивает глазами кого-то в толпе и, похоже не найдя, разочарованно поджимает губу…

Вот и окончился праздник в честь десятилетней годовщины свадьбы Государей Салавии, Ярки и Мира. Золотая посуда, разные мудрёные яства на пиру, изысканные меда и вина, толпа скоморохов и всякие игрища. Со многими гостями: иноземными послами, великими боярами и воеводами. Да всякими знатными дворянами, многие из которых, не шибко-то и скрывая, всё ещё именуют себя князьями — «Пусть называют себя как хотят, власть княжескую они утеряли…» — большой дворец чуть поутих. Кое где ещё раздаются пьяные выкрики, шум и песни, взрываются фейерверки, но Государыня Ярка не сомневалась, её верная и строгая защитница, полковник стремянного полка, вскорости полностью всех разгонит, и во дворце снова установится так любимый Рябиной, не просто так прозванной острословами «Несгибаемой», порядок, тишь да гладь. Дверь в просторные покои скрипнула — «А вот и муженёк».

— Ну как? Много сегодня покушений на тебя? — поинтересовался Мир, любуясь её нежным профилем и, даже широкое платье не могло скрыть, гибкой, точёной фигурой, в лунном свете. Высокая грудь и покатые плавные плечи, крутые широкий бёдра и идеальные округлые ягодицы, тонкая талия и плоский живот. Можно сказать прямо, ничуть не покривив душой, что, увидев прекрасное тело этой, ещё далеко не старой, всего-то каких-то три десятка лет, Государыни, не устоит и возжелает её, любой человек называющий себя мужчиной.

— Всего одно — пожала плечами Ярка — и два на тебя — покосившись на него, не без удовольствия отметила вытянувшееся лицо. Снова отвернулась и, прислонившись к огромному, от пола до потолка, витражному окну гульбища, уставившись на освещённую факелами внутри-дворцовую площадь, ещё полную не разъехавшимися гостями.

— Я-то чем им не угодил?! — сделал Мир шаг вперёд, осторожно, опасливо. Он всё никак не мог привыкнуть, за столько-то лет. Выражение её лица, тон её голоса, её настроение, взгляд, всё могло мгновенно и неожиданно перемениться. Словно то огромное количество духов, что оставили свои красочные метки на её теле, постоянно боролись и то одни, то другие, одерживали верх. Знаки духов есть у многих, и самому Миру не один дух помогает, и он против них ничего не имеет — «Но всё ж такое количество явный перебор!» — полагал он. Да, она практически неуязвима и всемогуща, но что творится у Государыни в голове понять совершенно невозможно — «А безумная Государыня, это плохо! Может только я и спасаю Салавию от бедствий, хоть чем-то ограничивая её власть?!»

— Да вроде паки и двоебожники на тебя зуб точат — снова пожала плечами Ярка — забыл совсем? Или ты поверил сегодняшним клятвам послов?

— Нет, конечно. Просто здесь, во дворце… Привык что тебя убить пытаются, а меня любят — он уже подошёл совсем близко и тоже будто бы выглянул на площадь, на самом деле вдыхая аромат желанной женщины, любуясь очертаниями её шеи и лица.

— Это ты зря. Никому не доверяй, только так спасёшься. Как я…

— А ты вообще никому не доверяешь? — шепнул игриво, и даже приобнять попытался — Даже мне? — вблизи, её алые губы и жемчужные зубки так и манили, совсем лишая разума.

— А тебе-то с чего? Власти у тебя никакой, убьёшь меня, полноправным Государем станешь — чуть шевельнула она плечами отстраняясь.

Мир поморщился:

— Кто хоть? Поймали? — он уже нагло обнял её за талию и попытался притянуть к себе.

— Только одного, а скоморох ускользнул — и Ярка неуловимым движением выскользнула из его захвата — как и его медведь. Странный тип, на тебя чем-то похож. И видно не простой шут, многое знает и многим служит. А ещё, в нарушении обычая скоморохов, знаки духа у него имеются. Лицедей… — прошипела последнее слово сощурив глаза.

— «И правда» — вспомнил Государь мимоходом про негласное правило, которое наверняка нарушают, иначе трудно себе представить, как они вытворяют все эти штуки — «скоморохи никого не выделяют, служат всем божествам и не одного настоящего знака не имеют права носить!» — все знаки на их телах нарисованы, или выедены ядами на всю жизнь, для потехи и из уважения к духам.

А Ярка в это время добавила, этак со значением:

— Но найти его можно… на Скоморошьей улице… С медведем борется, тот только его и подпускает, остальных взаправду рвёт — глянула и фыркнула расслаблено — думаю, на самом деле он тоже ко мне подбирался, просто вот таким кривым путём, через тебя… — на новую попытку Мира сблизиться вдруг ответила строгим взглядом серых льдистых глаз и таким же холодным тоном в голосе — Если тебе так неймётся, могу Ночку прислать! Тебе она, кажется, когда-то нравилась…

— Я на тебе женился, а не на твоей поганке, которая меня когда-нибудь прикончит! Вот кому ты веришь, убийце и соблазнительнице — горько посетовал он, совершенно забыв про осторожность, не думая, что говорит — что утешает тебя в постели и изменяет с другими…

— По моему приказу…

— Ведь она и не только в постели тебе изменит — перебил Мир, не давая ей оправдаться — только дай ей шанс возвыситься, возможность освободиться от тебя, и увидишь. Между тем я честно храню тебе верность уже десять лет! И хоть ты меня не подпускаешь, ни с кем не изменял со дня свадьбы. Думал хоть сегодня…

— Мы договорились, пока настоящие наследники не займут престол, никаких детей у нас не будет! Такова твоя жертва за власть, прими её! — она вдруг вздохнула и повела рукой — Посмотри вокруг, мы окружены врагами, они везде, даже внутри дворца! Я еле успеваю разгадывать и отражать их удары, направленные, между прочим, не только на меня, а ты ещё делаешь меня слабее! — её голос как-то поник, стал тихим, но угрожающим, пробирающем до дрожи — Иногда мне кажется, что лучше действительно тебя убить! — на фалангах её пальцев сверкнули изображения когтей.

— Угу, и лишишься своего единственного преданного полководца — Мир покосился на опасные знаки медвежьей лапы. Бухнулся в кресло и проговорил устало — да, врагов и правда много. Поначалу, десять лет назад, казалось, мы всех победили, а теперь?!

— Полководцев у меня хватает, у меня нет полков. Дворяне многих городов не доверяют нам, не признают нашей власти, они привыкли идти за своими князьями, а кое-кто мечтает возродить княжества. Нужно знамя, за которым пойдут люди.

— Храбор? — нахмурился Мир — Он юн и неопытен, впрочем…

— Придётся ему стать сильным и принимать все удары на себя! — Ярка тоже уселась в кресло — Мы действительно тогда победили, но власть, это постоянная борьба, чуть ослабишь поводья и всё. Дети проигравших подросли и хотят вернуть власть, но они уже не Великие Князья, у них нет той силы. Потому они более скрытны и хитры, они объединяются против общего врага. Всё это здесь, внутри Салавии, и этому можно противопоставить только законную власть, не нас с тобой.

— Заря?! — на этот раз Мир даже приподнял голову с подголовника — Не жалко тебе девочку?! Вот так, сразу власть…

— Она власть и не получит, нужно вытащить всех клещей из-под кожи Славии, а для этого их найти. Вот на неё они и полезут — а в глазах Государыни холодное равнодушие к судьбе собственной дочери — но этого мало, всё то же самое происходит и снаружи. Почувствовав нашу силу, окрестные государства создают союзы. Самые сильные, вроде Визайского царства, их поддерживают издалека, строят козни, натравливают, объединяют врагов как внутренних, так и внешних. К тому ж поганы опять зашевелились, нам только ближние племена подчиняются. Остальные, частью разбойничают, частью выжидают. Да ещё на востоке какой-то загадочный народ объявился…

— Я знаю, у Ночки твоей новый слуга оттуда… Странный тип… Говорят они сильны и едины, это конечно опасно для тех, кто раздроблен и действует сам по себе.

— Уже совсем скоро восточный коготь и Забугары ввяжутся с ними в войну. А южный коготь союз с Арахом заключил. Не зря этот визайский архонт Склир, якобы посланником сюда прибыл. Все эти нити надо порвать!

— Боюсь даже представить, как ты к этому пристроишь Грома?! — фыркнул Мир, но по взгляду Ярки понял, что да, она именно его к этому делу и пристроит — Ты их сюда вызовешь?

— Нет, они сами найдут свою дорогу. Пусть пойдут путями духов…

— С ума сошла?! Жертвовать детьми?! Что они могут сделать? Одни?! Сами по себе?! Без помощи и поддержки… Хоть их пожалей, сама говоришь, наследники…

— А чем ты хочешь пожертвовать?! Всей страной? Долгой войной и смутой? Тысячами людей? — и снова она заговорила тихо и убеждённо — Я долго советовалась с духами и лучшего выхода не нашла. Это необходимая жертва, ты и сам знаешь, сам через это прошёл. Государству чтобы выжить иногда необходимо чем-то жертвовать! Я, Ты, те кто за нами следует, не жертвуем? Все, кто верой и правдой служит нам и Салавии, тоже жертвует… Властью, счастьем, всеми своими силами, а некоторые даже своей жизнью! — закончила она мрачно. И вдруг улыбнулась и озорно, совсем по девичьи, подмигнула — Но ведь они и не будут одни. И ты не оставишь их, тоже поможешь…

— Я?! — воскликнул Мир, недоверчиво посмотрев на неё — Я воин и князь, а не подлый подсыл и убийца, которых у тебя и без меня хватает! Да ты и сама вполне могла бы, из тебя хороший палач вышел бы — фыркнул как можно обиднее.

— Я не могу, кто-то должен отвлекать на себя врагов, распутывать козни и принимать удары. Долго ты продержишься без меня? А вот мне без тебя наоборот, гораздо легче будет — посмотрела она невинно, словно провожая в последний путь — не придётся на всякую ерунду отвлекаться, вроде твоей жизни. А уж остаться благородным витязем, всякий настоящий князь, в любом случае и любом окружении, сумеет.

— Хорошо! — Мир встал, посмотрел на неё презрительно, сверху вниз — Я пожертвую, отдам всё что потребуется, но за это и ты пожертвуешь собой! Ты будешь полностью моей! На всю мою волю!

— Как пожелаешь — равнодушно пожала Ярка плечами, тоже вставая — если всё исполнишь правильно, если престол станет безопасен. Почему нет? Конечно, если выживешь. Ты ведь не первый кто этого хочет, а все, кто хотел до тебя, уже в мире духов.

Получив согласие, Государь Мир покинул палаты Государыни. Тем самым впустив вместо себя старую, верную постельницу. Эта, могущественная теперь при дворе женщина, знала Государыню ещё когда та было мелкой девчонкой, дочерью одного залеского вождя, не самого сильного, а нынче уже исчезнувшего, рода. Тогда её муж как-раз получил неудачное назначение в далёкий и убогий Залес, став тамошним наместником. Многие сочли бы это ссылкой, а Желанне там нравилось. Зато теперь она постельница Государыни, а её муж Бур, боярин и глава монетного приказа.

— Государыня… разрешите мне — проследовав за Государыней в опочивальню, ближняя боярыня, быстро подошла к нервно дёргающей жемчужный воротник Ярке, и аккуратно, но споро, помогла обнажиться. Снять, жёсткий, душный, вышитый золотом и украшенный камнями, летник. При этом успокаивая и постоянно приговаривая — сейчас, сейчас… ручку, ну вот и всё… — освободила голову от воткнутого в тёмно-русые волосы, рассыпавшиеся густой волной, венца, и, став на колени, стащила с точёных ножек атласные чёботы, окончательно разоблачая Государыню. Открыв тьме, луне, пляшущим отблескам пламени из камина, покрывающих её тело духов — купальня…

— Не надо! — нетерпеливо мотнула головой Ярка, покосившись на распахнутые в роскошную уборную двери, где имелась подогреваемая кадка, полная воды — Я сама… — тяжело сглотнула — …потом! — и прикрыла глаза, в попытке расслабится, стоя в полосе лунного света — Иди уже!

Государыня могла вообще не ложиться, а всю ночь общаться с духами, знаки которых во множестве покрывают её тело. Скрытые днём под одеждой, когда повелительнице некогда, ведь приходится заниматься множеством дел, отвлекаться на кучу людей. Только ночью они получают полную свободу. Тогда она остаётся на едине с ними, отпускает их полностью и обдумывает всё произошедшее, строит новые планы, рушит чужие замыслы и козни, управляет огромным государством.

Ходят слухи, будто по ночам она превращается в чудовище, и даже муж боится и не спит с ней. Что всю ночь отдаёт себя самым могущественным и тёмным духам, и будто иной раз, из её палат, слышны ужасные стоны и вскрики.

Боярыня слухам не верила, а о том, что знала или догадывалась, разумно помалкивала. Понимая, что может потерять не только должность, но и жизнь. Не зря уже столько лет служит постельной. Лишь ей одной позволено по вечерам раздевать госпожу, видеть её усталость, раздражительность, этот пугающий, потусторонний блеск в глазах, и кишащих по телу нетерпеливых духов. Даже иной раз будто чувствовать, как горница наполняется странной силой и чужим жутким шёпотом. Всё не так как утром, когда отдохнувшая Государыня, будто свежая невинная девочка, и её приходит обряжать целая толпа красивых и молодых благородных дев, желающих выслужиться.

Женщина понятливо кивнула, кинула пару поленьев в камин и прихватив с собой одёжку удалилась, прикрыв за собой двери в горницу, а за тем и в покои. За которыми тут же скрестили копья, охраняя покой Государыни, дабы её никто не смел потревожить до самого утра, статные рынды в богатых белых одеждах с золотым шитьём.

А Ярка, оставшись одна, чувствовала не только духов. Груди её заострились и тяжело вздымались, а тело млело, то покрываясь гусиной кожей, то капельками пота, мышцы свело, по бёдрам то и дело пробегала дрожь, а внизу живота образовалось острое томление — «Всё из-за Мира!»

Это мешало, отвлекало, нарушало её концентрацию и сосредоточенность. Она рухнула спиной на широкую кровать, сминая постель, изгибаясь и выкручиваясь, кусая губы и еле сдерживая рвущийся изо рта стон. Пыталась расслабиться, успокоиться. Не получалось, некоторым духам нравятся эти чувства, они желают, питаются ими, и коли их разбудили, просто так они теперь не уйдут.

Помощь пришла от знакомых ласковых рук, что всегда приходили, стоило только подумать, позвать, приказать, как сейчас. Ведь она всегда рядом и готова на всё ради своей госпожи. Будто сама тьма сгустилась и начала массировать, разминать её грудь, живот, бёдра, целовать шею и, превратившись в нежный шёлк, обнимать всё тело. Даря блаженство, снимая усталость, но сразу и тревожа, возбуждая и отдавая духам то, чего они так сильно хотят.

— Моя Ночка, ты всё слышала, ты знаешь, что делать?! — шептала Ярка.

В ответ, преданная немая убийца не вымолвила не звука, и в темноте нельзя было разглядеть, кивнула она или нет. Это всё и ненужно, женские тела переплелись, с помощью ласк и близости поделившись между собой и мыслями и чувствами и клятвой служанки, верно исполнить всё что приказала госпожа.

Здесь, на шумной и весёлой в это время года, Скоморошьей улице, эти самые скоморохи пережидали долгую Салавскую зиму. С наступлением весны они разбредутся по всему государству, будут заезжать в города и веси, давать там представления, зарабатывая своим искусством на хлеб. А пока веселят и радуют простой люд стольного Слава, давая представления в крытых амбарах Скоморошьей улицы. Сюда приходят и из дворцов, нанимая целые ватаги для пиров и праздников. А есть и те, кто за ради телесного удовольствия, скоморохи и шутихи на такое горазды, что многим и сказать-то неудобно. Но то дорого и не на всякого любителя.

Впрочем, Мир не за этим сюда переодетым да без охраны явился. Он и правда, как и сказал, хранил верность своей, так называемой, супруге. Он ведь дал слово, а слово своё Государь, и прежний Великий князь Лоцка, Ценска, Валея и Гляцка, ценил и просто так им не кидался, это все знали. Не раз битые, паки и двоебожники, подтвердить могут. Да и, кроме того, понимал, что теперь плодить лишних наследников на престол Салавии, когда наконец страна избавилась от княжеской раздробленности, не стоит. Тем более тут ещё и Государи не очень-то и законные. А законные отпрыски малолетние спрятаны в захолустье каком-то.

Потому и не рисковал, мало ли, что у этих жёнок на уме. А то и подскажет кто, найдутся доброхоты, ещё не отвыкли, хотят власти независимой. Дай каждой по княжеству и всё, здравствуй удельная Салавия. Но это с другими, а с Яркой?! — «Уж с ней-то эту проблему как ни то решили бы… Эх!» — столько лет воздержания сделали его мечтателем похлеще сказителя какого — «Ярку хоть эта Ночка ублажает, а мне что? Мужа какого себе найти, как некоторые любители этого дела? Бр-р-р…» — его передёрнуло — «Нет-уж, лучше сам как-нибудь…» — Мир даже со скуки играть на домре научился, не всё ж во всяких турнирах и боях изводить себя — «И не хуже поганки!» — Государыня любила слушать как та играет, на взгляд Мира, так слишком грустно, но убийца делала это только для неё. А вот Мир не стеснялся, к тому же, в отличии от немой, ещё и пел, и даже собственные баллады иной раз сочинял, и голос говорят неплохой — «Ну это придворные прихвостни привирают уже небось…»

С такими мыслями он и бродил от амбара к амбару, заглядывая внутрь, а то и просто останавливаясь на улице, если представление прямо так, на холоде происходило.

Скоморохи, абсолютно лысые, безбородые и вообще чисто выбритые по всему телу. Полностью раздетые и размалёванные яркими, разных цветов и размеров, фигурами, а то и целыми картинами, изображающими духов и наслаивающимися друг на друга. Да так, что не кусочка обнажённой кожи не видать. Не губ, не ногтей, ни чего ещё, лишь глаза выделяются белками, да белые же зубы весёлыми улыбками, иные шутихи язык красный показывают, дразнятся. Многие к тому же с приделанными уродливыми носами, рогами, хвостами. А у тех, что мужицкого полу, так обязательно какая вздыбленная уродливая фигура натуральный срам спереди прикрывает, или пакля бородой висит — «И как тут найти того самого?!» — не лица не фигуры не понять. Да ещё молодые шутихи отвлекают, взор так и цепляется за их прыгающие груди и плавные женские обводы, переливающиеся в игривых, возбуждающих естество, плясках — «Прям как Ярка. Только эти веселее гораздо, и знаки духов у них не настоящие, к тому ж безволосые все…»

Один даже бесстрашно боролся, голый и без всякого оружия, с огромным медведем. Впрочем, здесь этакого много, но… — «Этот медведь и правда страшно выглядит, матёрый зверюга. В холке в рост человеческий, а уж когда на дыбы встаёт вообще великан. Взгляд злобный, оскаленная слюнявая морда страшная, такого впору на рогатину. И когти не подточены! Тот самый!» — а вот тот ли это скоморох? Есть ли у этого шута знаки духов, Миру разглядеть не удалось. Да и кто б вообще — «Ну может кроме Ярки» — сумел бы распознать это сквозь намалёванную в несколько слоёв разноцветную краску, что в виде ромбов и треугольников, как лоскутное одеяло, покрывала тело скомороха.

— Господа, пожертвуйте на кусочек мяса для медведя… — мальчишеский голос возвестил о конце представления. Человек как водится победил, однако не стал предлагать кому-либо повторить свой подвиг, впрочем, желающих явно не было, а сразу направился в свою берлогу — Ну же, неужели у такого благородного сударя не найдётся такого же благородного металла?!

Пришлось кинуть серебренную монетку в колпак, размалёванного и до наглости настойчивого и приставучего пацанёнка, с необычно красной радужкой хитрых глаз, что во время представления играл на дудке. Иначе Мир мог упустить медведя из виду. Мимо домов, в безлюдный проулок, тесные постройки, баня, сараи и вот просторный амбар, возле которого последний раз мелькнула шерсть медведя и разноцветная роспись скомороха. Внутри застеленное соломой и отгороженное жердями место, где эта парочка и остановилась. Тихонько, стараясь не выдать себя звуком, преследователь положил руку на рукоять меча и зашёл следом. При этом, на всякий случай, разбудил духа внезапности, что не раз позволял ему выигрывать битвы и даже брать города.

Человек провёл ножом по своей ладони, и медведь, вместо того чтобы откусить целиком руку, стал её просто вылизывать, утробно урча как довольная послушная собачонка. А через некоторое время бухнулся у ног хозяина и заснул.

— Здоровая скотина, где откопали такого? — неожиданно из-за спины, но не слишком приближаясь к изгороди, тоном прогуливающегося мимо прохожего, поинтересовался Мир.

— Пещерный медведь, из северных полуночных земель, редкий зверь — скоморох даже ухом не повёл, лишь добродушно погладил страшную морду — может этот уже и последний…

— Почему зверюга тебя не растерзает? Как ты это делаешь?

— Страх. Я единственный кого он боится… Разве не точно также вы управляете Салавией? — и только теперь оглянулся и нагло посмотрел в глаза Государя.

— Даже не думал об этом — задумчиво нахмурился Мир, но не поверил — «Что-то тут не так» — он же сам видел, как укротитель кормил медведя собственной кровью — А ещё говорят, у скоморохов нет силы духов.

— Байки для простаков. У нас нет их знаков, и они нам не служат, но зато мы им служим верно.

— Как волхвы?

— Нет. Волхвы служат людям и миру, мы же отказываемся от власти, денег и всего мирского. Ищем лишь мира духов, потому и знаков у нас нет. Становясь скоморохами, мы от них отказываемся.

— Правда? — усомнился Мир — «Знаки духов Ярка за версту чует…»

— Зачем они нам? Чем ближе мы к тому миру, тем больше силы духов мы черпаем — рассказывая, он покинул загон с дрыхнувшим медведем и закрыл его, подперев дрыном.

— Так это духи тебе приказали? Ради этой силы ты решил убить меня?! — Мир положил вторую руку на рукоять меча, теперь уже ничто не помешает прикончить этого подсыла. Но не в спину же, такого он себе не позволял. Да и разузнать бы всё сначала неплохо.

— Не тебя, твою жену… — несмотря на явную угрозу, скоморох выглядел совершенно спокойно, будто чувствовал за собой некую силу — Но духи сказали, что только через тебя удастся подобраться к ней — стукнув по дрыну последний раз ногой, и удостоверившись, что тот просто так, от первого толчка, не выскочит, он обернулся — по-другому никак.

— Духи! — Государь, уже готовый было приставить клинок к его шее, отшатнулся, через краску на него смотрела точная копия его лица — «Лицедей» — вспомнил он произнесённое Яркой слово.

— Теперь ты понимаешь? — по-своему понял его замешательство скоморох — Ты, что мечом и честью пришёл к власти, ты ведь и сам видишь её ложь, хитрость и бесчестье! Что несёт она Салавии?! Но мы понимаем, твоё благородство и репутация не позволяет тебе самому…

— Что за ерунда?! — фыркнул Мир приходя в себя — Ей служит столько духов, что тебе и не снилось! Зачем бы им избавляться от неё?

— Может именно поэтому? Слишком большую власть над ними она забрала — лицедей подмигнул, что для Мира выглядело довольно дико — но мы можем договориться…

— Можем — согласился Мир немного подумав — если расскажешь, кому ещё, кроме мира духов ты служишь…

Во дворец Мир вернулся уже в сумерках, тем самым заставив поволноваться, потерявших своего Господина, приближённых и слуг. Однако только небольшая укоризна в глазах выдавала их недовольство. Здесь его явно любили.

— Государь! — лишь у входа в опочивальню Мира остановил старый одноглазый витязь — Это опасно… Сколько раз просил не выходить одному… Ты поранился?! — обратил он внимание на порезанную ладонь.

— Не твоё дело… — недружелюбно отверг тот заботу старика, сжимая ладонь в кулак.

— К тебе гостья — Бронь грубо кивнул на дверь, обиженный таким отношением. Но всё же предупредил — будь осторожен. Раньше Государыня Ночку к тебе не посылала, неизвестно что этой убийце понадобилось. На всякий случай я с воинами буду дежурить здесь…

Мир лишь кивнул, как будто немного смутившись при этом, и прошёл в просторную, но как для государя, так довольно аскетичную палату. Ни шелков тебе, ни тонкой резной мебели. Большой стол, заваленный свитками, книгами, картами и всякими письменными принадлежностями. Надёжный и удобный стул. Всевозможное оружие, развешанное по стенам, среди которого выделяется домра. И прочная кровать с, возлежащей на ней в зазывающей позе, девицей. Больше похоже на опочивальню воина, воеводы, как будто недавно одержавшего победу.

Настороженно оглядев помещение, Государь наконец уставился на девицу. Невероятно красивая. Если постараться, то на её обнажённом теле можно разглядеть разные воинские знаки, но лежит специально вполоборота. Снизу вроде бы задом, полусогнув одну ногу на другую, чтоб в первую очередь в глаза бросался знак духа соблазна, в виде сочного заморского плода, на очаровательной попе. Затем взор поднимается выше, по полуобернувшейся, будто по кошачьи потягивающейся после сладкого сна, фигуре, и упирается в роскошную грудь. Над которой расправил крылья, по плечам и закинутым за шею и голову рукам, спутавшимися с двумя тёмными косичками, дух беркута. А ещё выше чуть раскосые глаза, с хитрым прищуром, смотрят молчаливо, с покрытого чёрным знаком убийцы, лица.

Мир судорожно вдохнул воздух. Кто ж не знает Ночку, личную хатун Государыни?! Немую и верную, опасную и жестокую, но притягательную и желанную. Как болтают язвительные сплетники, и не только в самой Салавии, но и при дворах властителей сопредельных стран: «у Государыни Ярки в постели есть советник без языка, палач без закона и шлюха без совести».

Будто неясная тень, иногда мелькая над службами дворца на фоне звёздного неба, промелькнула то тут, то там, и наконец мягко спрыгнула в снег, рядом с одиноким слугой.

Её личный раб, не из тех поганов, что дали клятву служить государыне Ярке. Нет, этот даже не поган, а всего лишь их пленник из далёкой восточной страны, которого Ночка выкупила только для себя. Он уже держал под уздцы двух лошадей.

— «Теперь твоей власти трудно придётся, моя госпожа» — чёрное лицо Ночки украсила едкая белозубая улыбка — «зато твоей верной хатун, пора самой становится великой каганой…»

И двое всадников, во весь опор погоняя лошадей, покинули Гордый Слав, промчавшись мимо застав никем не остановленные. Ну а кто посмеет остановить наиболее приближённую, верную и преданную, наперсницу Государыни?

Под самое утро сотник Щур нервно постучался секретным стуком в чёрный ход посольского двора Визайского царства.

— Господин Склир не спит? — спросил приоткрывшего дверь громадного сторожа и, с трудом отпихнув с дороги, отрицательно и недоумённо поводившего лысой головой из стороны в сторону амбала, бегом кинулся в палаты и далее, по лестницам и переходам, зная дорогу, будто не раз здесь бывал. Найдя нужною светёлку, распахнул дверь и, не обращая внимания на присутствующих, протопал к столу, схватился за серебренный кувшин и сделал большой глоток.

— Вино — кисло поморщился, но снова приложился — хоть бы квасу на стол ставили! — бухнул посудину на место.

— Варварского пойла не держим — презрительно возразил один, здоровый такой бугай.

Щур плюхнулся на свободное место и вежливо склонил голову приветствуя всех по очереди. Самого архонта, личного посланника визайского царя. А также его детей: Стратуса, здоровяка, чьи мышцы бугрились прямо сквозь одежду; второго сына Диората, острый ум которого выдавало утончённое благородное лицо; и Пейру, дочь, чья стройность, красота и острый язычок, покорили всё общество Гордого Слава. Больше никого в палате и не было, только те, кого Склир посчитал нужным.

— Что так поздно?

— Раньше не мог, тревога во дворце… Да и во всём Славе! Государя Мира нашли мёртвым в своей спальне. Весь изуродован, будто медведь когтями порвал.

— Молодец! — бугай громко шлёпнул кулаком в свою ладонь — Отработал скоморох свою денюжку…

ПЛЮХ! Старик с разворота выдал оплеуху, но не здоровяку, что открыл рот, а его утончённому брату, сидевшему по другую руку.

— Баран! Вам велено было лишь подружиться, а не таскать Ползуна по всяким злачным местам и нанимать шутов для убийства государей! Хочешь, чтобы нас всех на кол насадили?! Это не так приятно, как может быть тебе кажется…

Молодая женщина на другом конце стола засмеялась.

— Это не простой скоморох, он лицедей — отирая кровь с лица, попробовал оправдаться молодой человек — и он нас сам нашёл.

— Но Государя то он убил — высказался здоровяк, недоумевая в чём проблема — теперь Ползун ближе к трону, думаю пора…

— Думать не твоя забота! — резко заткнул его старик — Для того, чтобы бастарда посадить на трон, надо сначала избавиться от законных наследников, а не подставлять свою голову на плаху. Надеюсь, он в безопасности? — повернулся Склир к Щуру.

— Я его сразу после пира отослал из столицы, как только понял, что он замешан в покушении.

— Это правильно, но думается мне, скоморохи тут не при чём. Глупость какая… — мотнул головой и фыркнул — кому это надо? Может Пакия?

— Они его больше всего не любили — согласился Щур — но говорят — его щека дрогнула — Ночку, убийцу Государыни, везде ищут.

— Но тогда… — старик сел в кресло и задумчиво прищурил глаза — это либо сама Государыня… либо её предали. И мы можем попасть в капкан или наоборот, приобрести союзника… Не будем торопиться — наконец решил он — во всяком случае теперь, ни Араху, ни, тем более, Визайскому царству, ничего не угрожает. Паки, да и Танны с Урами, наверняка попробуют оторвать свой кусок. А вот мы выждем, подождём, когда все ослабнут и тогда… Главное самим не напортачить и не попасться. Ах, эти скоморохи, надо как-то замести следы! Тебе бы Щур тоже столицу покинуть, не дай великие боги Государыня дознается…

— Успокойся пап — хмыкнула девица из своего угла — они уже убрались из Слава. Я вечером, только не подумай, совершенно случайно, мимо скоморошьей улицы проезжала и видала, как их ватага прямо в ночь выезжала. Будто удирают от кого — она вздохнула и закатила глаза — эх, жалко…

— Гы-гы-гы… — заржал бугай — да уж, эти мелкие близняшки…

— Не волнуйся — хмыкнул их братец — не все скоморохи свалили, там ещё всяких уродов хватает…

— Если я всё правильно понимаю — процедил Склир, с отвращением отворачиваясь от своих детей — то Государыня Ярка боится своих наследников, потому и держит вдали от глаз людских. Сейчас многие захотят воспользоваться ими — улыбка мелькнула на умном лице, и он подмигнул Щуру — а вот Ползуну очень бы даже пригодилась жена, Наследная княжна…

— Может и боится, может и пригодилась бы — хмыкнул сотник — да только пока они под защитой Проклятой Радуги и Хранителя Коряги, к ним никак не подобраться.

— Для тебя доченька задание — между тем продолжил архонт — как там пакский посол поживает? Ты давно его навещала?

— Фу, он противный — наморщила та носик.

— Не противнее скоморохов! — прикрикнул в ответ Склир — Нам надо знать, что Пакия задумала и как дальше будет действовать? Сговорились ли с Урами, Таннами, и кем-либо ещё… А ты — повернулся к младшему — то же самое узнай про Старотож и вообще весь Торжский край. Только без глупостей, золотые пояса жадные и свою выгоду блюдуд…

2. Гром

— Оп-па! — Гром в момент проснулся от вскрика, и прохладного воздуха, вдруг обхватившего обнажённое тело. Попытался схватить одеяло, но куда там, оно слетело словно подхваченное внезапным порывом ветра — Гляньте-ка! — мелькнули рыжие вихры, опять этот маленький гадёныш. Гром уже хотел вскочить чтобы надрать ему уши и поставить фингал на конопатой роже — Балда как у коня! Ха-Ха-Ха… — но почувствовал себя необычно, странно, и эта тяжесть в паху — Гром, между ног дубовый лом! Ха-ха-ха…

— Пшёл прочь! — и мелкий всё же скрылся из горницы, с громким хохотом увернувшись от подушки запущенной Храбором — Вот урод! Он ведь даже не из рода Тёмной чащи, ходит везде как дома… Ты чего? — названный брат посмотрел на скукожившегося, красного как рак, Грома, и видно что-то сообразив, метнулся за брошенным Птахой одеялом, но было уже поздно. В горницу влетела озорная растрёпанная Заря, в одной, напяленной впопыхах, рубахе выше острых девичьих коленок.

— Чего это Птаха у вас орал? — она уставилась на, смущённо сидящего прижав ноги к груди, Грома, и тут же прыгнула к нему на постель и стала дёргать за колени и руки, которыми он обнял себя. Хотя рядом стоял совсем голый Храбор — Покажи, ну покажи…

— «Ну же, ну пускай пройдёт…» — однако ЭТО всё никак не проходило. Гром умоляюще посмотрел на Храбора. И по торчавшим скулам и прищуренному взгляду поганских вождей, и одновременно гордо встряхнувшимся волосам цвета дубовой коры великих князей Черсалава, понял, тот не спасёт его. Заря, Наследная княжна и его невеста, в будущем Государыня, Храбор поклялся её защищать и во всём слушаться. А Гром кто? Всего лишь её младший брат, хоть и ненамного, близнец, вождь несуществующего рода — «Ну и ладно!» — Гром убрал руки и опустил ноги.

— Вот это да-а! — протянула Заря.

Огромный твёрдый ствол стоял вертикально, возвышаясь над его необычным знаком духа Рода. Не таким как у других: вон, к примеру у Храбора внизу живота звезда рода Черсалавов из многих золотых и серебренных лучиков. Да и у Зари под рубахой на лобочке тоже звезда, большая, рода Государей Салавиии, Гром её много раз видел.

Но теперь он с удивлением смотрел не на сестру, а на себя. И не на знак в виде тёмной дождевой тучи с золотыми молниями, из-за которой появлялось ярко-красное весеннее солнце, а на своё новое достоинство рядом с этим знаком рода Весеннего неба. Хотя Птаха, конечно, соврал, у коней всё-таки немного больше.

— Ну всё, теперь все девчонки твои — радостно захлопала в ладоши сестра — запросто наш род возродишь! Скажи Храбор — она обернулась к своему наречённому и весело прищурилась на его висюльку — А у тебя когда такой будет?

— Уже давно такой… — Храбор вдруг вспомнил что голый, начал напяливать штаны на своё, хоть и совсем ещё юношеское, но красивое, довольно мускулистое тело, к тому же украшенное не только родовой звездой, но и знаками других духов — Только чуть поменьше — хмуро ответил он.

Гром завидовал ему, у него ведь тоже хорошо сложенное тело. Они с самого раннего возраста все втроём вместе, и Храбору он ни в чём не уступает, даже наоборот, «А сынок-то Государыни удивительно хорош, растёт красивым и статным» так все говорят. Но вот его своими знаками духи не отмечают, даже у Зари есть, а у него нет ничего кроме родового. Это бы и не страшно, не всем быть любимцами духов, многие люди и так живут. Да вот только Гром последний из рода, последняя надежда, он будущий вождь и родоначальник. И кто пойдёт за таким вождём, которого даже духи не отметили? Это Заре хорошо, да Храбору, за ними титул, им и без знаков любой подчиняться будет. Когда-нибудь, если мама передаст ей власть. Только вот у них и знаки есть.

— Что за сборище? — равнодушный и тихий голос тётки Радуги испугал всех троих. Хоть и родная, тоже из рода Весеннего неба, молодая и красивая, всего на десять лет старше них. Сестра нынешней Государыни Ярки и жена вождя рода Тёмной чащи, Коряги — Та-ак! — её пугающий взгляд прошёлся по озорникам и упёрся в восставший корень племянника — Хвастаем, отрок? — добрый голос и взгляд, но все знали, шутить не следует.

Будто ветви боярышника растут по всему её телу, цепляясь шипами за кожу. Любое её неудовольствие и на человека обрушится проклятие. И на него самого, и на род его, и на всё Государство коли сильно разозлить, а то и на весь мир. Вот голые ростки идут из-под рукавов, по ладоням и пальцам, дотронься она и всё. И красивые неулыбчивые губы, один шип словно проткнул губу, скажи слово и нет человека. А нежные глаза, словно в белке шип застрял и прям в зрачок воткнулся. Только кое-где, на внешней стороне ладони и на щеке, имеются пухлые белые соцветия, нежные, красивые. Но всё одно, шипы они не скрывают — «Только не смотреть, только не смотреть…»

— Я не специально — Гром потупил взгляд — он сам такой стал.

— Сам?! — женщина сделала шаг, чуть склонилась и вдруг фыркнула — У отца твоего такой же был!

Гром вздрогнул от неожиданности и вдруг понял, что корешок быстренько возвращается в свою обычную форму — «Прокляла всё-таки!» — подумал он с сожалением. Но, конечно, не вслух, вслух чревато, ещё и не того можно дождаться. А Радуга между тем обернулась к Заре и Храбору:

— Ты на кухню хрен чистить, а ты сегодня будешь помогать кобыл случать. Коль вам в страду любоваться более нечем — совсем не строго, но оба подростка тотчас убежали исполнять приказание — а ты… — она вдруг села на кровать и вздохнула. Протянула руку словно хотела взъерошить его светлые волосы, но нерешительно остановилась, сжав кисть в кулак, будто и правда боялась проклясть невзначай, а может не хотела пугать — …уже решил, что дальше делать будешь? — вроде и равнодушный голос, но как будто тоска какая в глазах.

— «Решил?!» — внутренне усмехнулся он — «Что тут решать?!» — за него уже всё давно решили. И вообще, ей-то какое дело — «Ах, ну-да, это же был и её род, это же на её глазах всех убили!»

Знак рода обычно ставит отец, сразу после рождения, как бы передавая род. У него не так, он родился сразу со знаком, и не со звездой, означающей его место в роду, а с гербом, символом. Ему род передали духи. Духи рода. Предки. Божества. Как угодно, можно назвать, смысл один, ему они поручили возродить Род.

— Искать жену — просто сообщил Гром.

— В четырнадцать лет? — в голосе Радуги послышалась насмешка.

— Говорят моя мать в десять лет первого врага своей рукой убила! — жёстко проговорил он — Говорят тебе было девять, когда ты в плен попала и страшного духа приручила! — он её больше не боялся, ну и пусть проклинает, против своего рода он всё одно не пойдёт — Говорят мой отец половину Слава в этом возрасте перетрахал…

— Ну, это врут — неожиданно засмеялась, обычно мрачно-равнодушная, тётка — так, пару баб гулящих было наверно! — и вдруг положила свою ладонь на низ его живота, прямо на знак. Глаза её сузились, пальцы чуть сжались. И Гром похолодел от испуга, будто острые шипы боярышника укололи его в лобок и в уд, везде, где голой кожи касалась её ладонь. Ушла из голоса весёлость — А вот в нашем роду, действительно, многих имел! Правда не в четырнадцать, уже старше был.

— Мне нельзя ждать — прохрипел Гром, весь внутренне сжавшись — вдруг что случится со мной, кто род возродит? — так и хотелось скинуть её руку со своих чресл, но не осмелился.

— Хорошо. Разрешу тебе пойти на красную горку, иначе сам не поймёшь. Но смотри мне — её пальцы снова чуть напряглись, и снова внутри будто отсохло всё — коли будешь думать этим местом, а не головой, коли род наш опозоришь, прокляну! — и встала, наконец убрав свою ладонь — Вставай, неча в страду, до завтрака, на лавке валяться — и покинула горницу.

Места их, за широким длинным столом через всю большую трапезную, были хоть и не в конце, но и не во главе. Здесь не по знатности считали, а по заслугам, и будь они хоть какие княжичи, а отношение ко всем одинаковое, что заслужил, то и получи.

— Этот Вороной просто ужас какой-то — рассказывал Храбор, в свою очередь загребая из большой миски кашу, ложку за ложкой — даром что старый. Все кобылы от него шарахаются…

— А меня, представляешь, целый таз хрена заставили натереть — перебивала его Заря — до сих пор глаза слезятся… А тебе Громик? Как, сильно от неё досталось?

— На красную горку разрешила сходить — шмыгнул он носом.

— Ох, ты ж! — вырвался завистливый возглас у Храбора — Может и мне можно?! — Заря, конечно, не могла дотянутся к нему через стол, девицы и парни сидели по разную сторону, но взгляд её был убийственный — Да чего? Я ж посмотреть только… — попытался он исправить оплошность.

Но бесполезно, Заря сжала зубы и посылала молнии глазами, зыркая по сторонам из-под пряди выбившихся волос. Убедившись, что вокруг все громко болтают о своём, процедила негромко:

— Ладно, я тебе сама покажу — но тут же поправилась — а ты мне! Такой как у Грома утром был! И не вздумай баловать — сразу окоротила она его ухмылку — забыл, что Радуга нам говорила? Коли до свадьбы коснёшься кого, проклянёт так что отсохнет там всё у тебя…

— Она и ей то же самое говорила — шепнул Храбор Грому — что лоно у неё паутиной покроется — он хихикнул — ну ни чё, думается ничего не будет, пугает только…

— Ты же не серьёзно?! — а сам подумал — «Ну вот чего он у неё там не видел?» — и правда, с детства ведь вместе. И купались, и игрались, хоть голышом хоть так. Это только последнее время, как Заря зацвела той весной, стесняться чего-то стала — Радуга может и пугает, но Государыня не простит!

— Да ты чё, за кого меня принимаешь?! Мы так, только поласкаемся. А остальное перед духами и людьми, как положено…

Но Гром ему не очень-то верил. Не об этом ли предупреждала Радуга, говоря каким местом думать надо? Ему он ничего ни сказал, а вот Радуге да, намекнул потом. И виноватым себя не чувствовал. Зато теперь, пока идёт весенняя страда, можно не волноваться, и так-то после работы мысли все только о сне, так ещё как-то так получалось, что Храбор и Заря работали всё время в разных местах, не пересекаясь.

— Что за люди подлые есть?! Кому любовь наша мешает?! — жаловался Храбор Грому, укладывая на телегу мешки с зерном семенным — Завистники, услышали говор наш, да вождю и предали…

Крики, смех и весёлый шум, вместе с отблесками костров доносятся из вечернего сумрака. Вот она, сказочная, загадочная, так что сердце ёкает, Красная горка! В смысле не просто само место конечно, таких горок по всей Салавии полным-полно, но и место, и время, и действо. Сколько сказок, историй смешных и трогательных, сколько хвастовства выслушал Гром, а теперь сам здесь стоит и не знает, что делать, как ступить ещё несколько шагов? Уже второй вечер, вчера так постоял-постоял, да и ушёл. Хорошо хоть Зари с Храбором нету, так и порывались его проводить и издалека наблюдать. Однако вождь Коряга нашёл им занятие. Зарю, вместе с другими бабами, заставили одежду работников перестирывать, у вождя Тёмной чащи двор большой, дружины и работников много, а после страды немало грязного накопилось. А Храбора на заставу услали, с поручением — «С каким-таким поручением, на заставах только деды остались, кто ж весной нападать будет? А с тех пор, как Государыня Поганов замирила, а кого и Салавии подчинила, так и вообще набегов нет. Если только ватаги какие мелкие» — впрочем ещё зимой пришла злая весть: Государь Мир убит, и что будто бы убила его Ночка, поганская служанка Государыни и мать Храбора. А недавно гонец из самого Слава к вождю Коряге был.

Смех и говор, совсем рядом, отвлекли от мыслей. Несколько девок и парней резво скинули с себя одежды и побежали прямо в речку. С хохотом и громким девичьим визгом.

— «Не нашенские» — определил Гром делая вид будто он тут случайно, так, мимо проходил — «в смысле не из рода Тёмной чащи» — хоть и живёт он среди них, почти сколько себя помнит, но и забывать нельзя, у него свой род, род Весеннего неба.

— Эй, паря, чего стоишь? Айда с нами! — мужик, уже не парень, сверкая мокрым телом, толкнул в плечо и подмигнул — Не тушуйся, свои все! Ель, ты скоро там?

— А не ждите — медленно из воды выходила жёнка, мокрая, красивая, голая. Задрав руки, она собрала распущенные волосы и выжимает их. Лунный свет и отсветы костров так и играют на её грудях налитых, на животе плоском и бёдрах округлых. И глядит она прямо на него, и будто улыбается хитро — дело у меня есть — Гром так и почувствовал, как растёт, тяжелеет, его уд в портах.

— Как хочешь — ухмыльнулся мужик в бородку. Ловко подхватил другую деву, весело заверещавшую от неожиданности, шмякнул по мокрому заду и побежал вслед за остальными, наверх — Эх, разойдись! — гаркнул и, прямо с хохочущей девкой на плечах, прыгнул через самый большой костёр.

А жёнка, что осталась, уже вышла из воды и подходит к парню, всё ближе, ближе. И только тут Гром узнал её — «Ну точно Ель!» — она-то как-раз «нашенская», дворовая, самая обычная. И не рабыня, даже наоборот, вроде как племянница вождя Коряги, вон и звездочка над лоном имеется, небольшая, пять лучиков всего, три серебренных два золотых, ну так вожди не княжеских кровей. И не замужняя в двадцать-то семь лет? Странная она, как будто грустная всё время ходит. И знак у неё на лице странного духа, с одной стороны, на щеке слеза блестит, а с другой, будто алые губы дальше продолжаются, в ухмылке довольной. Раньше особо и не обращал внимания, мало ли жёнок всяких в Тёмной чаще, сильном, богатом и, наверное, самом людном роду Залесского края? — «Так вот она какая на самом деле…»

И додумать не успел, губы её мягкие, вкусные, медовые, приникли к его устам. Так что оставалось только пить этот нектар, чувствуя, как томление по всему телу разносится. А руки её уже и рубаху ему задрали, и порты стянули, и сомкнулись ладони на стволе. Тут-то она и разлепилась с ним и взглянула вниз:

— Не обманула, и правда громадный…

— Кто не обманул? — поинтересовался Гром.

— А не важно — она потянула его рубаху вверх, через голову, стаскивая полностью — Ложись — да подтолкнула ладонью в грудь.

Сама сверху как села, овладевая. Да так, что Гром дёрнулся, тело всё свело, заставив скривиться открыв рот, и он охнул изливаясь. И необычно, и стыдно, губу закусил, глаза отвёл. А Ель вдруг как заржёт, от чего весёлая часть лица совсем потешная стала:

— Ха-ха-ха-ха… Ой, про… хи… сти… ха-ха-ха, такой смешной… хи-хи… просто…

И смех такой искренний, заразительный. Грудь её трясётся перед глазами и бёдра нежно трутся о него, и живот содрогается, вместе со всем телом. Гром и сам хихикнул и почувствовал, как опять наливается да твердеет корень, прямо в её сотрясающемся лоне.

— «Как же это сладко!» — никогда Гром такого не испытывал. Теперь, когда всё прошло, осталась только усталость в животе и расслабленность тела. И молодая женщина что лежит на нём, приникнув полностью, и чувствуется быстрое биение её сердца и усталое дыхание прямо в ухо, а ночь прохладно обнимает разгорячённые тела. Вот теперь он пожалел, и Храбора, и Зарю — «Когда ещё они это познают?» — и вдруг вспомнил, зачем вообще это всё:

— Ты будешь моей женой?

— Женой? — в груди Ели возник смешок, отдавшись и в нём — А что, можно. Будешь меня каждую ночь любить — мечтательно произнесла она, складывая руки на его груди и кладя на них голову — только, разве твоя мама Государыня не будет против? — а повернула голову так, что серебристая слеза ярко заблестела в лунном свете.

— Нет же! — воодушевлённо ответил Гром приподнимаясь на локтях — Мы будем жить одни, на землях моего Рода. Растить детей и вести хозяйство…

— Одни?! — она разочарованно надула губки — Совсем? Не-е, без мира мне скучно. Я люблю, когда весело вокруг и много людей. Пошли! — она вдруг вскочила и потянула его за руку — Ну же, побежали ко всем! — и он побежал, вверх, на холм, за, цепко схвативший за кисть, рукой. Прорвались через весёлый хоровод. Вместе сиганули через костёр и, оказавшись в кругу огней, где целая толпа голых людей играла в жмурки, Ель толкнула его в центр — Чур следующий жмурится!

Кто-то тут же накинул повязку на глаза, и сразу множество девичьих рук коснулись обнажённой кожи в разных местах. Смех, шум, суета. Гром сначала чуть растерялся, а затем, растопырив руки, стал хватить ускользающие тела. Наконец удалось, в руках забилась пойманная добыча, вёрткая, прыткая, пытающаяся вырваться. Бесполезно, он крепко обхватил за стройную талию, прижимая к себе, и она успокоилась, стянула с него повязку, чмокнула в губы и потащила, через толкучку и ободряющие крики, прочь от круга огней.

Несколько шагов во тьме, и повернувшись прижала свои ладони к его груди. Сюда еле доносились отсветы костров, и сквозь весёлый шум слышались какие-то шорохи, вздохи и стоны в кустах, под ногами что-то мокрое, липкое, или только кажется? А она всё гладила и целовала: плечи, спина, грудь, и опускалась всё ниже. Нежные руки прошлись по бёдрам, ягодицам и между ног, а губы по животу, ещё ниже и вот обхватили уд. Что-то ласковое, сырое, коснулось его и обратило в камень. Дева откинулась на спину раздвигая ноги, и Гром не стал тянуть, лёг сверху, вошёл и задвигался, и звуки их слились с любовным хором этой ночи.

— Станешь моей женой? — вопросил он, ещё не успев отдышаться, сразу как утихла её дрожь.

— А ты из какого рода?

— Весеннего неба.

— Так нет же его?! — удивлённо уставилась она на него.

— Земля есть, и я есть. Последний, Гром Весеннее небо.

— А-а, так ты сын Государыни? Княжич?!

— Не княжич я. Я род хочу возродить, для того жена нужна! Чтоб жить с ней на своих землях вместе…

— Вдвоём?! А пахать один будешь, и строить один? И сеять, и убирать, и скотину держать?! Пусти дурень! — она столкнула его с себя и поднялась — Ты может и один справишься, а я одна столько не вынесу — и пошла к свету, гордая, красивая, с тяжёлой косой невесты.

Гром тяжело вздохнул — «Опять не повезло. Вляпался ещё во что-то…» — он поднял руку которой опирался на землю, повернул к отсвету костра — «Красная вроде… Откуда тут кровь?» — вытер руку о траву, тоже встал и пошёл. Босые ступни и правда, то тут, то там, ступали на липкие пятна.

Вокруг огненной поляны, на границе света и тьмы, сидели парочки и миловались. Этим никто не нужен, они уже выбрали друг друга, некоторые ещё до красной горки, и теперь просто наслаждались близостью. До осени, времени свадеб, ещё далеко, а так познали и себя и суженного, есть время и подумать, и решить, и переиначить, коли не по нраву.

А вон другие сидят стайками, отдыхают от веселья. Девки ещё совсем молодые, по сравнению с остальными, конечно. Уж Грома-то и они старше. Эти себе женихов выбирают, и скорее всего это их первая и последняя красная горка, такие в девках не засиживаются. Знаки на их телах уже успели оставить духи, и хорошо если один, а у некоторых два, а коли три так вообще «княгиня». И выбирают они себе таких же, отмеченных духами. Не родовыми звёздами в паху, это у многих есть и не личная то заслуга, а рода. Другими: знаками кузнеца, охотника, пахаря, зверей всяких и явлений природных, от грозы до цветка какого, а также способностей, навроде силы иль скорости. Много их знаков-та разных: и у сестры близняшки Зари уже парочка есть, а у брата названного и молочного Храбора, так уже три, но больше всего говорят у матушки Государыни Ярки. Только самого Грома ни один дух не отметил, разве что дух Рода. Зато какой?! Такого-то точно ни у кого нет. Может попробовать?

Он посмотрел, как другие парни проходят мимо них, вроде и невзначай, но так чтобы видны были их знаки духов. То одной стороной повернутся, то другой — «Словно петухи молодые перед курами квохтают» — фыркнул про себя. Останавливаются, заговаривают, перекидываются шуточками и любезностями. И вон пара уже, парень в кусты повёл девку нежно приобняв — «А ну как откажут? Высмеют?» — засомневался Гром — «Неудобно так-то, кабы они одни были, без других парней… Да сидели б поврозь, не все вместе…»

— Что смотришь? Ха-ха-ха-ха… — Ель оказалась тут как тут и, смеясь, отпихивала того самого мужика, с которым купалась в самом начале — Не подойдёшь не узнаешь хи-хи-хи… — толстый овощ мужика, обнявшего её сзади и шептавшего что-то на ухо, торчал у Ели между ног, отираясь о беспокойные бёдра и лоно — Скажи ему Лён… А-а… хи-хи-хи — она уже и рукой обхватила мужскую штуку.

— Смелее паря, не позорь нас — Лён, прижимавшийся к спине Ели, и охапив её грудь, мял и игрался с нею по-всякому, оторвал свою бородку от ушка девушки — будь мужиком! Вот так, Р-р-р — он грозно зарычал и перехватив поудобнее, приподнял и поволок, в шутку упирающуюся и болтающую ногами Ель, в темноту.

Гром вздохнул поглубже, набираясь храбрости, и шагнул к ближайшей стайке. Независимо встал, расслабив одну ногу, нагло откинув голову и уперев руку в бедро. Так, чтобы пальцы как-раз доходили до паха, указывая сразу и на уд, выгодно отличающийся от других, и на грозовую тучу с золотыми молниями и красным солнцем своего рода. Добавив как можно больше весёлости в голос, произнёс:

— А кому муж нужен?! — правда ломающийся юношеский голос не выдержал и дал петуха.

— Иди уж, тоже мне, муж… — острые на язык девки тут же дали дружный отпор.

— Как дух отметит какой, сразу приходи… — тут тебе и смешки посыпались:

— Ага, лет через восемь! Мы здесь ещё будем…

И презрительные взгляды:

— Молоко ещё на губах не обсохло…

И узнавание, что только подлило масла в огонь:

— К мамке своей, Государыне ступай…

— Точно, она тебе попу подотрёт и жену под стать найдёт…

— Благородную, с чистой кожею…

— Без знаков духов…

— А зачем во дворце духи, там слуг полно, самому и не надо ничего уметь, лежи на лавке, орехи щёлкай…

— Да не, он и там никакой оказался, вишь Государыня Ярка к нам сослала…

— Мне нужен! — поднялась одна из девушек и встала вполоборота. Тут и девки замолкли, и парни все уставились, рты открыв. Оно и неудивительно. Глаза у девы чуть надменные, красивые, губы алые, мягкие, чуть припухлые, да и всё лицо милое. Коса толстая падает на грудь высокую, двумя крупными вишнями украшенную. Плечи прямые, талия тонкая, бёдра широкие, а зад округлый и упругий. Кожа белая, кажется нежной да шелковистой. И вся она такая стройная. И надо же, сразу три знака. Дух богатства, левую кисть обхватила лапками большая зелёная лягушка. Дух красоты, большая белая лилия вокруг пупа расцвела, жёлтая в середине, а с краёв зелёными листочками украшена, так что, чуть совсем не затмив собой маленький знак рода на лобке, в три лучика всего. И дух славы, солнышко с волнистыми лучиками так и светится на высоком лбу из-под чёлки — Ну?! — она требовательно протянула руку.

— Во Мята даёт… — пошли шепотки — Опять чудит…

И Гром шагнул к ней, взял ладошку, вместе зашли в кусты и остановились. Она неловко тронула его, погладила плечи, попыталась чмокнуть в губы, попала в нос, улыбнулась сверкнув ровными жемчужными зубками. Видно, тоже не знала, что да как, в первый раз всё же. А Гром боялся, что уже не сможет, сколько можно-та? — «Вроде четвёртый уже?!» — одной рукой обхватил грудку — «Как яблоко спелое!» — чувствуя, как острый сосок трётся о ладонь. Второй ягодицу — «А кожа и правда словно шёлк у неё, и упругая!» — и остро всколыхнулось желание, так что Мята даже удивлённо ахнула, посмотрев вниз, дабы узнать, что там её касается такое твёрдое да горячее.

Легла на спину, и не шелохнётся, глаза отвела, будто бревно какое. Гром аккуратно лёг сверху, опираясь на землю, дабы не придавить её, не причинить боли ненароком. Нащупал рукой куда надо и стал вводить. Туго как-то, не то-что с другими. Надавил сильнее, резче, и оба вскрикнули, будто кожу с уда содрали, но ничего, терпимо. А вот Мята губу закусила до крови, глаза прикрыла, наморщилась, видно, что больно. Всё ж Гром докончил и отвалился рядом.

— Всё, во мне семя? — спросила Мята, обняв за шею и заглядывая в глаза. Удостоверилась что он кивнул, положила голову на плечо — Значит мой ты теперь! — и, успокоившись на этот счёт, мечтательно продолжила — А правда говорят, что Гордый Слав в тысячу раз больше Залеса? Ты же видел его, помнишь? Конечно, помнишь, как такое можно забыть. А я вот дальше Залеса не бывала. Слушай, а мы в Большом Государевом дворце будем жить или свой терем у нас будет? Лучше б во дворце, там князья, бояре и матушка твоя Государыня Ярка…

— Нет, мы свой построим! Большой и красивый — Гром усмехнулся, поправляя — здесь, в Залесье. На землях рода Весеннего неба. Нашего рода!

Мята странно напряглась и умолкла, осознавая, что он несёт. И вдруг вскочила на колени:

— Что?! Где?!

— Ну здесь же… — и тут же заткнулся, получив звонкую пощёчину.

— На землях проклятого рода?! Да чтоб я… Да чтоб… Ах ты… — она прям захлебнулась от злобы, а из глаз брызнули слёзы, которых и от боли во время соития-то не было. Вскочила на ноги — Урод! Нищий! Позорный! — и сверкая измазанными в крови ляжками, убежала.

Гром потрогал траву, на которой она только что лежала, ещё тёплое, мокрое, липкое — «Так вот откуда столько пятен кровавых» — посмотрев руку на свет, понял он.

— Красивая зараза! — совсем рядом, задыхаясь, произнёс мужской голос.

— Но глупая, о-у-ох — ответил ему женский со стоном.

Гром привстал и, раздвинув ветви ближайшего куста, наткнулся на покачивающееся взад-вперёд, страдальчески нахмуренное и одновременно блаженствующее, лицо Ели. Сзади неё, задрав голову с такими же эмоциями на лице, и придерживая полюбовницу за бёдра, толчками двигался Лён.

— Почему глупая? Целых три духа её признали — удивлённо вопросил.

— Но знака ума-то нет. Ум-м… Приходят те духи, которых сам зовёшь… А-а-а… они и помогают, и подсказывают. Может они и тебя ей подсказали… Ую-юй… Да упустила своё счастье… — листья всё сильнее шуршали, ветви всё громче скрипели, Лён пыхтел и отдувался, а Ель постанывала да говорила — …пожалуй славу, богатство и красоту она может и найдёт, а вот к счастью, духи тщеславия не приведут…

— А какие приведут? У тебя-то что за дух? — кивнул он на её лицо, весёлое с одной стороны и грустное с другой.

— У меня? Дух забавы… потехи, может и… ы… при-в-ве-дёт… Оюшки-о-хо… А-а-а! — вдруг вскрикнула она громко — У-ух — выдохнула через некоторое время — тебе это, хватит сегодня, наверное. Вон и огурец твой, раненый, надорвался похоже…

Гром устало спустился с холма словно в пьяном бреду — «Вся эта ночь как один большой пьяный бред!» — поискал одёжку — «Тут вроде где-то бросил» — светало уже, в животе тянуло, в мошонке ныло и уд болел, к тому ж и правда кровь с него чуть сочится. По пояс вошёл в прохладную реку и промыв стал разглядывать.

— Чего там? — давешний мужик, Лён, заглянул через плечо — А, узду сорвал, ну так обычное дело, зато не мальчик теперича, а жеребец настоящий! Гы-Гы — и таким образом успокоив нового собрата, хлопнул Грома по заду, и обдав брызгами нырнул в воду, и сразу вынырнул, шумно отфыркиваясь и мощно загребая, поплыл — Эх, хорошо!

Проснулся Гром за полдень уж, и никто не разбудил, не потревожил, странно. Хотя чего странного, Зарю работай загрузили по самые уши, Храбора услали, а более никому он и не нужен. Вышел на широкое дворище усадьбы вождя Тёмной чащи, да и притулился возле крыльца на завалинке, не зная, что делать. Так до вечера и просидел, наблюдая за суетой людей, и не тронул никто, и к делу не приставил.

— Нет ну правда, Радуга, справишься ж без меня?

— Ступай-ступай, гулёна, хоть на всю неделю. Что я за своими детьми ночью не услежу?!

На красное крыльцо выскочила Ель, оглянулась и, заметив Грома, повела головой, подмигнув усмехающейся весёлой половиной лица:

— Пошли?! — он равнодушно покачал головой в ответ. Только её это не устроило, подошла ближе, да и присела на корточки напротив, положив локти на его колени — Иж, смурной какой?! Чего, болит ещё там? — поинтересовалась, повернув голову слезой и поведя глазками в пах.

— Ничего у меня не болит! И не пойду я больше туда!

— Обиделся на девок глупых? Косу не дают — она надула губки, будто заплачет сейчас, или засмеётся, не понять — никто женихом не берёт? А я вот тоже раньше обижалась, я ведь была замужем, не знал? Ну об этом у нас не любят говорить — тон её как-то неуловимо изменился, став из насмешливого, задумчивым, искренним, даже душевным — чуть старше тебя была, когда выдали без всякой красной горки. Я ж с детства помолвлена, потому-как из семьи вождя. Так-что честь по чести, как и было сговорено, отдали меня в другой род. При свете дня взошли мы на ложе и, перед духами и людьми, отдала я своё девичество, вместе с косой, молодцу статному да знатному. И не понесла! Год не понесла, второй, а потом волхвы посмотрели, бесплодная мол. Вот и вернули назад меня, так и живу теперь, у своего же дяди прислужницей. Вот видишь?! Ничего б у нас с тобой не вышло, пусть если бы и хотела я в твой род перейти — даже весёлая часть лица теперь казалась грустной, про другую и говорить нечего, рядом с большой слезой духа, мелькнула маленькая, натуральная — ладно, пойду я! Веселье да народ ждёт ха-ха-ха-ха — встала, смахнула слезу и, повернувшись улыбчивой стороной, весело усмехнулась, да и побежала.

А на крылечко вышла Радуга, со своим маленьким сыном на руках. Обняв ладошками, он сосал налитую грудь, выпростанную через расстёганный и сложенный на бок ворот. Жена вождя задумчиво посмотрела вслед Ели и присела на ступеньку.

— Мне иногда думается, вдруг это я её прокляла? — равнодушно прозвучал её голос. Посмотрела на Грома — Ты же всё понял на красной горке? — спросила, и догадалась, что он смотрит на её грудь, где по белой коже пророс символ несчастья, чёрная ветка боярышника, корявая, толстая, гораздо страшнее чем на лице и руках. Острые шипы совсем близко к лицу ребёнка и лишь пара маленьких белых цветков — Да, сама иной раз пугаюсь.

— А, да — спохватился и не к месту ответил Гром — не нужен мой род никому.

Радуга кивнула подтверждая. Ребёнок вдруг отвалился и отрыгнул, заставив Грома вздрогнуть.

— Ну вот и всё, теперь баиньки… — деточке сообщила, да протянула — Подержи — Гром нежно взял голенькое лёгкое тельце и, пока Радуга обмывала грудь у колодца и застёгивала воротник, с удивлением смотрел как тот пялит блестящие глазки на него и улыбаясь агукает — Давай! — приказала, забирая ребёнка — Пойдём со мной!

Поднялись в высокую горницу по скрипучим ступенькам. Здесь в кроватке, подложив ладошки под голову, тихо сопела девочка. Радуга уложила ребёнка в колыбельку, что свисала с потолка, укрыла одеяльцем и, приложив палец ко рту, кивнула на следующую дверь, в светлицу, где горел свет сразу от нескольких лучин в поставцах.

— Как дети? — спросил вождь Коряга, поднимая голову от книги. Не высокий, но крепкий, кряжистый мужик. Чувствовалась в нём какая-то твёрдость и надёжность, словно стена охранная.

— Спят — Радуга подошла к креслицу и обняв мужа чмокнула в кудри — вот Грома привела, женить пора отрока. Род Весеннего неба рвётся возрождать.

— Нам тут только Грома и не хватает — шёпотом пошутил вождь, поглядев на проём в детскую — сюда подойди-ка — оглядел медленным тяжёлым взглядом — и правда пора — произнёс задумчиво — только кто ж за него пойдёт?

— Ну не рабынь же ему сватать?

— Другие вожди не отдадут своих дочерей за безродного, духами не отмеченного. Своим если только кому приказать?! Какие девицы из родственников у нас там…

— Нет! — гаркнул Гром, и тут же понизил тон до шёпота, увидев, как оба родителя с испугом посмотрели на дверь. Но всё равно упрямо — Нет! Не стану род позорить, сама должна полюбить.

Коряга гневно смотрел на него, а вот Радуга, наоборот, как будто одобрительно. И Гром понял, почувствовал, какая-то игра вокруг него затеяна.

— Правильно! — вдруг согласился вождь и повернулся к жене — Всё равно ведь Храбора к Государыне отправляем, дабы они с Зарёй тут не учудили чего до свадьбы. И Грома с ним, уж она-то наверняка невесту ему уже подобрала коль обоих зовёт.

Радуга сморщила губы будто кислинка в рот попала:

— А может к Лешине сходит? Она подскажет где невесту искать?

— К ведьме этой уродливой? — усмехнулся Коряга — Что она там подскажет… — но жена смотрела жёстко и требовательно, и казалось, что шипы её знака будто острее стали — Да пущай сходит, худа не будет — пожал вождь плечами — всё одно, без своей матери Государыни Ярки, ничего не решит, к ней его путь! — всё ж оставил последнее слово муж за собой.

3. Храбор

Поначалу Храбор обрадовался, всё ж настоящее воинское дело, хоть и пустяк конечно, на заставу с грамотой смотаться, но именно ему доверил вождь, его выделил, а не кого-либо. Да и вообще, путешествие какое-никакое, новые люди, новые места. А вот теперь, после зрелого размышления во время долгой мерной скачки, не очень-то и рад был такому поручению. Какие-то тревожные мысли начали появляться — «Что там такого срочного на заставе могло случится, что оттуда гонец прискакал, а обратно меня послали? И главное почему именно меня, Храбора?» — впрочем, о последнем можно догадаться, вовсе не за заслуги его отправили, скорее наоборот, с Зарёй чтоб разлучить. Да и гонец старик уж старый, куда ему туда-сюда мотаться, наверняка передохнуть остался. Впрочем, в многолюдном роду Тёмной чащи вполне дружинных хватает. И что за срочность? Однако не поворачивать же назад, это уж было б совсем глупо и трусливо, приказ вождя по любому исполнить надо.

К тому ж и осталось-то всего ничего, судя по времени и приметам. Так-то он никогда здесь не бывал, но знак духа пути, в виде дорожек на левой ладони, сбиться не даст — «Может ещё потому меня послали?» — всё не унимались мысли — «Да не, неужто дорогу сюда во всём роду никто не знает, чтоб мальца, да ещё и княжича, коего так-то беречь положено, отправлять?» — лошадь под ним встрепенулась и ускорила рысь, чувствуя конец путешествия. Да Храбор и сам уже увидел громадные валы засек сбоку, старые, замшелые, полусгнившие, давно никем не обновляемые. А вскоре и деревянная крепостица впереди показалась.

— Э-эй! Есть кто?! — Храбор, сначала бодро, а теперь уже лениво молотил в ворота то ногой, то рукояткой плети — Вымерли все?! Открывай! — и размахнувшись закинул за стену подобранную палку. Это продолжалось так долго, что привязанная к ближайшей коряге кобыла уже не обращала на все эти шумные и резкие звуки внимания, только прядила ушами, мерно ощипывая редкую придорожную травку — Да сколько можно?! — треснул ногой последний раз и плюхнулся на землю рядом с лошадкой — Может перелезть? А, как думаешь? — вопросил её, задумчиво оглядывая высокий тын, но та только насмешливо фыркнула — Ну не в Тёмное же возвращаться, не послания не передав, ни ответ… — и затих прислушиваясь. Как-будто шаркающие шаги послышались. А вскоре и звук отодвигаемого засова. Тут уж и лошадь встрепенулась в надежде на нормальный корм и пару вёдер воды.

— Ну наконец! — Храбор уже отвязал лошадь и схватив под уздцы, шагнул вперёд, как только скрипнули ворота — Чего так долго… — но не договорил.

— Где? — хрипнул дед, совсем старая развалина, слепо шаря рукой в поисках гостей.

— Здесь я, эй! — щёлкнул молодой парень пальцами — Ещё и глухой… — пришлось взять его за руку.

— Кто? — ответил дед, отмахиваясь от свёрнутого в трубочку послания.

— Гонец от вождя Коряги Тёмная чаща! — не слышит, или не понимает — ГОНЕЦ Я! — гаркнул в самое ухо — ХРАБОР!

Дед покивал головой и посторонился так и не взяв письмецо.

Внутри больше никого не оказалось, только несколько кур рылись в пыли двора. От деда каких-то вразумительных ответов добиться не удалось. Кому отдать послание и что делать дальше, Храбор не знал — «И куда спешил так, спрашивается?» — потому просто расседлал лошадь, кинул ей охапку заготовленного тут ещё с прошлого года сена, натаскал воды. Заодно и сам ополоснулся и даже свою пыльную, пропахшую потом, одёжку постирал. После чего плюхнулся в стог, не в затхлой же людской с громко храпящим дедом отдыхать. И тут же почувствовал, как наваливается дух сна, всё ж таки два с половиной дня скакал, почти без перерыва. Не каждый так мог, но у него дух наездника в виде головы лошади на внутренней стороне бедра уже давно прорезался, этим он по праву гордился — «Видно степная кровь от Ночки…» — мелькнула последняя мысль о той, кого матерью он даже про себя не называл, прежде чем окончательно провалился в забытьё.

— Мама?! — непроизвольно вырвалось, когда во сне, сквозь предрассветные сумерки увидел перед собой тёмное, даже чёрное, лицо, склонившееся над ним и внимательно разглядывающее. И вдруг что-то дёрнуло за запястья и потащило. Да с такой силой, что всё тело сошвырнуло со стога. Спросонок Храбор, сам не понимая как, умудрился не убиться, встать на ноги и как был, голышом побежать за тянущей его верёвкой, протянутой от его связанных запястий к луке седла всадника, что мерно и не шибко быстро покачивался впереди.

Таким образом его и выволокли в оказавшиеся открытыми южные ворота, прямо в степь, где высохший, сырой от росы, прошлогодний бурьян, захлестал по бёдрам. Сзади послышался топот ещё одной лошади. Но оглянуться некогда, приходится смотреть под ноги, чтоб не упасть, вряд ли передний всадник остановится, чтобы помочь или подождать. Вот и пришлось бежать в неизвестность, спотыкаясь, постоянно прикладывая усилия дабы не потерять равновесие, чувствуя, как появляются и множатся порезы на ногах, от скользящей травы. Голый, растерянный, задыхающийся от нервного бега и мечущихся в голове вопросов — «Кто это такие? Зачем? Поганы? В рабство взяли? Что же теперь будет?»

Наконец остановились возле раскидистого, одинокого дерева посреди степи. Когда уже совсем рассвело, а пот заливал глаза так, что только смутные тени вокруг и видать. Да и смотреть не хочется, не до того. Храбор задыхаясь плюхнулся на спину, глотая воздух пересохшим ртом и чувствуя, как гудят уставшие, израненные ноги, да ещё кто-то дёргает его за руки. Да всё равно. Еле унизительный стон сдержал. А налицо из бурдюка вдруг полилась прохладная вода. Храбору только и осталось открыть рот и захлёбываясь впитывать приятную влагу.

Вскоре отдышался, молодое тело быстро возвращало силы. И руки оказывается уже свободны. Он открыл глаза и… Словно сон вернулся! Женщина с чёрной меткой духа убийцы, как будто рогатая маска на всё лицо, так и веет страшной опасностью, но при этом удивительно стройная и красивая, стоит прямо над ним, равнодушно пустой бурдюк завязывает. Заметив, что он пришёл в себя, кому-то подала знак. Храбор приподнялся оглядываясь. Степная трава, толстый ствол дуба, лошади, воины с оружием. Чуть дальше… не, не юрта, даже не шатёр, так, навес, под которым явно пленники, связанные, оборванные и поникшие. И воины, и пленники, поганы все. Рядом с навесом длинный шест из земли торчит, с головой беркута на конце.

— Встань! — подошёл один из воинов и плавным движением руки остановил вырывавшиеся из юноши вопросы — Хатун хочет посмотреть на тебя! — странным говором произнёс, как будто и не совсем поганским. Или скорее хоть и хорошо заученным, так что даже произносит слова быстро и без ошибок, но чужим для себя языком. Тускло, без интонаций.

За его поясом Храбор приметил свиток, то самое послание, что он так поспешно вёз на заставу. А на обращённой к нему ладони увидел изображение глаза в ромбе. Точно, как знак духа мудрости — «Но разве он не на лбу должен быть?» — удивился он, поднимаясь — «И на погана-то не очень похож…» — а вот на кого похож и не понять, не видел раньше Храбор таких людей.

— Это знак духа толкования — равнодушно ответил удивительный степняк, словно услышал заданный вопрос — меня зовут Тол и я из народа Мун, что на востоке. У тебя мало знаков — без всякого перехода сообщил новость — Хатун недовольна…

Женщина и правда в это время обходила парня кругом, внимательно оглядывая и недовольно покачивая головой. В какой-то момент её рука потянулась к его лицу. Храбор брезгливо отшатнулся, не позволяя себя касаться. Однако небольшая, женская ладонь оказалась быстрее, метнулась к нему и больно сдавила челюсть, так что показалось, что эти пальчики превратились в хищные когти беркута. А её тёмные, орлиные глаза утопающие на чёрном лице, страшно и кровожадно сверкнули увидав перед собой рыпающуюся добычу. У Храбора аж дух перехватило, как у пойманного, загнанного орлицей зайца.

— …она говорит твой отец имел много знаков — между тем сообщил Тол из народа Мун — а ты совсем не оправдываешь её надежд. Видно, слишком хороша твоя жизнь. Нет борьбы, нет стремлений…

Храбор больше не дёргался, но не от страха — «Вот ещё!» — он гордо и презрительно стоял, позволяя своей, только теперь вспомнившей о нём и неизвестно зачем объявившейся, матери, щупать себя в поисках меток духов как ей угодно. На что она только фыркнула, видно её этим не проймёшь.

— …Рат Бешеный тоже слишком гордый и презрительный был — перевёл эти звуки и выражение на её лице подручный — самым сильным себя мнил. Эта глупость его и сгубила…

— «Ну да, у отца и гордости и презрения к тебе по более было! Потому и не добил, только язык вырвал…» — мстительно подумал Храбор.

— …но духи его любили, этого не отнять. И за тебя ему было бы стыдно, три знака всего, слишком мало для Государя…

Осмотрев на правой стороне шеи совсем небольшую и одинокую тёмно-зелёную елку, знак духа леса, она заставила разжать левую ладонь, поводила пальцем по дорожкам духа пути. Даже обойдя сзади и присев на колено, внимательно осмотрела голову лошади с внутренней стороны бедра, там возле правой ягодицы, да ещё послюнявив палец недоверчиво потёрла. Отчего Храбору стало совсем не по себе, отвратительно на душе и одновременно стыдно от смущения. Он только зло сжал зубы.

— …да к тому же ещё и не одного боевого — Тол Мун, как про себя прозвал его Храбор, продолжал озвучивать её действия — госпожа Ночка это исправит…

— «Будто сам не хочу» — внутренне ярился Храбор, вспоминая, как зимой, сотник Боровик заставлял отроков держать мечи на вытянутой руке. Ну как мечи, обычные дубины. Ноги чуть полусогнуты в боевой стойке, пот из-под шапки заливает глаза, рука трясётся, а конец дубины всё ниже и ниже склоняется к земле. А Тухлый Гриб ещё и приговаривает — Иная битва может длиться целый день… И продолжится на следующий — и вытащив свой меч, а ну давай выписывать в воздухе замысловатые фигуры, ловко шевеля кистью, пока не перекинет в другую руку и снова замрёт вытянув. Да внимательно следя, чтобы отроки в точности повторяли за ним каждое движение. Храбор дольше всех выдерживал, и опускал руку, только когда уж даже упрямый Гром сдавался. И ещё бы мог… Наверное… Да только ни знака силы, ни меча, так и не получил — «А сколько раз с дружинными на мечах дрался, всё без толку! А жаль, без этого мне с убийцей не справиться…» — но всякие сожаления и злые мысли сразу улетучились в сторону, как только он понял, что говорит этот странный подручный его матери:

— Кто сможет победить этого мальчишку получит свободу и коня — обращался он к пленным — кто откажется биться получит мучение и позорную бескровную смерть!

Храбор растерянно оглянулся, но мать уже отошла от него. Встала на границе образовавшегося вокруг, голого и одинокого Храбора, пустого пространства, с жёстким и равнодушным выражением на чёрном лице.

— Убьёте меня, всё равно Государыня Ярка вас найдёт и накажет! — выкрикнул отчаянно.

— Не найдёт — вместо Тол Муна ответил сотник — у твоей Государыни полков маловато, чтобы ещё и за нами гоняться.

Пара воинов по его знаку уже приволокли и теперь раскидывали заранее припасённое оружие: мечи, секиры, сабли, копья, булавы, щиты разных вариантов и даже лук с колчаном полетели к босым и истерзанными травой ногам. А следом, перерезав верёвки, втолкнули и первого пленника.

И нет чтобы молодого парня, вон же ровесник Храбора стоит, так взрослого воина. Хоть и худой да утомлённый, но видно, что опытный. Неспешно так, пока противник в растерянности, пленник размял руки, повёл плечами, склонил шею в одну, затем в другую сторону, а затем нагнулся и поднял копьё, огладил древко как старого друга и с усмешкой, даже весело, глянул вперёд.

Только после этого Храбор спохватился, бросился в сторону, к ближайшему мечу, подхватил и еле успел отмахнуться, чуть не падая и отбивая стальной наконечник. А острое жало снова тут как тут, так и мельтешит, и норовит кольнуть, ловкое, быстрое, гибкое, будто не древко, а змея в руках воина. Вроде и неспешно, даже как будто прихрамывает, ещё одно движение, заставляя Храбора откачнуться в другую сторону, споткнуться. И тут же уходя от меча, воин в развороте припал на колено, копьё в его руке резко удлинилось и врезало древком Храбору по голени, сбив того с ног. Резкий обратный удар тупым концом копья, не дав опомниться, выбивает меч из кисти, короткий злой хрип и слёзы боли из глаз.

И только тут накатывает отчаяние, когда оказался лежащим и безоружным перед поднимающимся и обманчиво медленно заносящим руку для последнего удара, противником. Глаза Храбора расширились, сердце остановилось, в животе, ровно под родовой звездой, куда метил наконечник копья всё похолодело и…

Нога воина вдруг подкосилась, он застонал и покачнулся, а копьё воткнулось аккурат между ног, чуть не отделив ещё не разу не использованное мужское достоинство. Храбор сразу схватился за древко, дёрнул на себя пихнув погана ногами. Вскочил, занося оружие и остановился, глядя на сломанную лодыжку воина. А он лежит теперь перед ним, в той же позе, только отчаяния в нём нет, лишь усмешка на сухих губах, такая же, что и перед боем. Только сейчас дошло — «Так он со сломанной ногой бился?! Голодный, уставший и израненный?!» — воин чуть шевельнул трясущимися руками в сторону ближайшего клинка, но сил взять уже явно не хватало, видно всё отдал в попытку выиграть этот бой. Перевёл глаза на Храбора и приподнял подбородок:

— Бей — сквозь тяжкое дыхание послышался слабый хрип.

Храбор не смог, он тяжело осел в примятую борьбой траву, чувствуя, как боль в ноге и кисти расплывается по телу. Взор погана разочарованно потух. И тут же к нему подошли три воина с кожаным мешком и начали его туда запихивать.

— Что? Что вы делаете?! — Храбор повернулся к своей матери и с её бесстрастного лица перевёл взгляд на Тол Муна.

— Он отказался от боя — ответил тот.

— Нет, он больше не может…

— Он проиграл, но жив. Значит сдался, отказался биться — неумолимо отвечал толкователь.

А воины уже полностью запихнули тело пленника в мешок, оставив снаружи только голову, и крепко, но так чтобы мог дышать, обвязали вокруг шеи, что и палец не просунуть. Перекинули верёвку через нижнюю толстую ветвь дуба и вздёрнули вверх. Дабы трус, после того как издохнет, не касался земли, для которой пожалел свою кровь.

А в круг уже втолкнули нового пленника, того самого мальчишку возрастом не старше самого Храбора. Он растерянно оглянулся, выбирая оружие, однако Храбор не дал ему и шанса.

— А-А-А… — страшно закричав, благородный княжич побежал к нему навстречу и воткнул, так и не выпущенное из рук копьё, прямо в живот. Выдернул и с ужасом наблюдал, как тот задыхаясь и хватаясь за своё проткнутое нутро, застонал заваливаясь, глядя на своего убийцу полными жалости к самому себе глазами.

Ночка как-то криво поморщилась, а всё такой же невозмутимый Тол Мун перевёл:

— Даже не дал ему честного поединка. Видно, ты всё-таки пошёл в мать, а не отца. Может из тебя выйдет настоящий убийца…

Эти равнодушные слова словно пощёчина отрезвили Храбора. Дрожащей рукой он потрогал своё лицо, боясь и ожидая почувствовать жуткую чёрную метку, будто знаки духов, проявляющиеся на коже, вообще можно как-то нащупать.

Воины вокруг засмеялись и посторонились, пропуская третьего бойца.

Этот оказался богатырского телосложения и осторожен, помня о судьбе предшественника, он всё время поглядывал на Храбора, выбирая себе оружие. Наконец с усмешкой, взвесил в руке тяжёлую палицу. И сразу кинулся вперёд, бешено и жутко махая ею из стороны в сторону.

Хорошо Храбор успел подобрать щит и опасливо прикрыться. И всё равно отлетел в сторону от страшного удара, чуть не потеряв копьё и в момент отсохшую руку. Снова встал и снова чуть дух не вышибли.

А воины вокруг смеялись и подначивали:

— Коли его, ну же…

— Что как трус прячешься?!

— Это ж не воин, глиномес простой, раб…

— Копьём! Копьём тыкай!

И в какой-то момент выдыхающийся Храбор, когда щит от очередного удара разлетелся в щепы, и очередной раз отлетев в сторону и глядя на надвигающуюся, замахивающуюся гору, думал, что уже всё, ему конец, действительно просто тыкнул острым копьём навстречу даже не целясь. Оказалось, так просто. Огромный противник не уклонился, а сам себя насадил, как злой зимний медведь шатун на рогатину.

— Во-во! Добивай… — кричали.

И натерпевшийся страха Храбор добивал — «Только не смотреть в глаза…» — вынимал копьё и втыкал снова, пока тот не перестал дёргаться. Взор его помутился, руки тряслись, а из глаз текли слёзы. Он даже сразу и не понял, что так в левое плечо кольнуло. А кто-то уже хлопал по спине и плечам поздравляя:

— С первым врагом…

— Дух битвы признал тебя!

И правда, маленькая кровавая капля проявилась на левом плече, отметка духа битвы.

— На, воды попей — кто-то протянул бурдюк.

Будто за своего признали, хоть и враги, странно как-то, непонятно, необычно. И на душе хоть и противно, но и какое-то чувство причастности, даже благодарности, он тоже воин, как и они! Только вот благодарность вскоре улетучилась, сразу после слов сотника:

— Ну хватит, тащите следующего…

С копьём так Храбор и не расставался, лишь добавил себе ещё и новый щит, решив отбрасывать его, когда не нужен. Больше ничего на голое тело и не навесишь, да и тяжесть с каждым боем всё больше и больше давала о себе знать. Но щит хоть иногда выручал, как например в случае с лучником.

Когда Храбор отошёл на другую сторону, давая возможность сопернику выбрать оружие, тот подобрал лук и полный колчан стрел. Воины Ночки живо разбежались в стороны, чтобы не попасть под обстрел. Храбор прикрылся, слишком поздно понимая свою ошибку. До противника-то далеко, не дотянуться, а вот ему… Первая же стрела больно вспорола бедро. Соперник явно целился по незащищённым ногам. Храбор бухнулся вниз, пытаясь спрятать всё своё голое тело за щитом полностью, лишь поднимая глаза над кромкой, чтобы узреть опасный и неумолимо острый кончик стрелы, нацеленный прямо на него.

ДУМ! Зазвенел щит. Внутри всё прямо похолодело и ужас как не хочется выглядывать снова. Но заставил, пересилил себя. Медленно-медленно выглянул и тут же снова убрал голову. ДУМ! На этот раз выглянул быстрее, заметил, как лучник подрагивающей рукой накладывает новую стрелу и делает несколько шагов в сторону, обходя щит. Еле Храбор успел повернуться. ВШИРК! Просвистела стрела по траве. И быстро вскочил, бросаясь вперёд, замахиваясь, пока лучник торопливо и неаккуратно вырывает из колчана следующую стрелу, и швырнул в него щит. Почему-то даже и не подумал швырнуть копьё, будто уже так сроднился с ним, что не мог выпустить из рук.

Наверное, будь этот поган в полной силе, а не истощённый и уставший, так запросто победил бы Храбора, как, скорее всего, и все остальные. А так, острый наконечник копья измазался и его кровью, впрочем, как и древко, и сам Храбор.

Бои, с короткими перерывами, продолжались один за другим. Проносились и вылетали из головы вон, освобождая место для того, чтобы сосредоточиться на следующем. Уже пять раз отметил его дух битвы, пять кроваво красных капель появилось на его левом плече. Хоть убил он и больше, да только не все убийства дух засчитал как честно добытые в бою. И как-то незаметно опустели места под навесом пленников, а навстречу вышел самый последний противник.

Только взглянув на него, каким-то нутром понял Храбор, уж не сам ли дух битвы, так удобно расположившийся на плече, и подсказал, что этот будет самый страшный и опасный. Коренастый и корявый, однако опытный и хитрый воин, поднял обветренное лицо, обрамлённое седеющими волосами, как только его освободили от пут, и оценивающим взглядом усталых глаз, обвёл поле боя, оружие, раскиданное вокруг, неубранные никем труппы, копьё, что сжимал в руках Храбор, и, немного презрительно, самого Храбора. И даже поднял глаза к дубу, где сверху, связанный в покачивающемся позорном мешке, уже целый день наблюдал эту бойню единственный выживший, чьё копьё Храбор и держал. Только ему этот воин чуть кивнул, словно на зло, вопреки всем вокруг и даже самим духам, отдавая «сдавшемуся» дань уважения.

Не стал он подбирать не тяжёлую булаву, ни меч, откинул ногой щит. Утомлённый и голодный пленник явно выбирал что полегче. Храбор и сам об этом задумывался, усталость и раны тяжело давили на плечи, заставляя подгибаться ноги. Но каким-то образом копьё придавало уверенности, ведь с помощью него он раз за разом побеждал. Да и опереться о него можно, в краткие минуты отдыха, как сейчас. Пускай, пускай противник выбирает подольше…

Наконец тот выбрал. Снял свою грязную и рваную фуфайку, обнажившись до пояса, пал на колени и склонившись до земли, коснулся лбом сабли. А Храбор с ужасом смотрел на его спину, через которую, наискосок шёл чуть искривлённый знак духа. Духа этой самой сабли.

Долго он находился в таком положении. Храбор даже стал потихоньку и настороженно подбираться, вот уже осталось совсем чу-чуть и можно тыкнуть копьём. Ещё шаг, как вдруг сабля взлетела в руке воина и каким-то замысловатым движением отвела наконечник копья, запутав древко. Воин словно взорвался вскочив, куда только делась вся его усталость, истощение и ушедшая молодость. Схватив конец копья, он что есть силы дёрнул на себя, так что Храбор вынужден был отпустить его, чтобы не попасть под неожиданный выпад сабли. И сразу трусливо, будто заяц, запетлять по всему пространству из стороны в сторону, спасая свою жизнь. Не подобрать оружие, не остановиться, везде его преследовал этот ловкий клинок, только и успевай уворачиваться по примятой, скользкой от крови траве. Сердце провалилось в пятки, а мысли заполнил ужас неминуемой смерти. В какой-то момент, поняв, что загнан, Храбор попытался прорваться сквозь круг, и тут же два воина в кольчугах схватили его:

— Куда?!

— Может тоже хочешь сдаться?

И отшвырнули его назад. Но как-то так, будто нарочно, прямо в ноги уже замахнувшегося для удара соперника. Так что оба повалились. Извиваясь, словно червяк, Храбор умудрился перехватить кулак с зажатым клинком и оба хрипя и задыхаясь сцепились, то молотя друг друга, то пытаясь пересилить и добраться до глотки. Всё ж княжич оказался чуть сильнее.

— Особо-то не гордись… — зашипел соперник прямо в лицо, брызгая слюной — С пленными бьёшься, спешенными, не с настоящими степными всадниками. И чтобы тут салавская шлюха не задумала, всё одно останешься ублюдком Черсалава, не настоящим поганом…

Пока поган отвлёкся на это высказывание, Храбор умудрился прижать его руку с клинком коленом и теперь уже двумя руками сдавил горло. Навалился, сжимая и всеми силами пытаясь выдавить жизнь, чувствуя под пальцами толчки крови, двигающийся в попытке сглотнуть переломанный кадык и булькающую гортань.

Рука соперника отпустила его запястье, оставив вдавленный след и зашуршала по траве, дотянулась до брошенного здесь копья и сжала древко возле самого наконечника. Храбор вынужден был неловко перехватить за локоть, не дать воткнуть его в себя, ослабив при этом хватку. И воин хрипнул из последних сил:

— Моя жизнь тебе не достанется…

Локоть его с силой согнулся и острый наконечник, лишь чуть задев ладонь Храбора, пробил шею погана насквозь, выпустив поток крови.

На какой-то миг какое-то обидное разочарование нахлынуло. Пожалуй, сегодня это был единственный, кого Храбор действительно хотел убить по-настоящему, ведь он же его честно победил, но метку за это не получил. А затем стыд. За нелепый страх перед всеми. За то, что убивал людей по чужой указке, опять же из-за страха. Он то думал, что у него есть честь, гордость, что он воин, который никогда не унизится и смело пойдёт на смерть в любом бою. Вот, ему показали, что такое смертельный бой. За то что голый и дрожащий сидит тут перед всеми. За слёзы наконец, что всё катятся из глаз…

Воины вокруг равнодушно собирали оружие, оставляя только мёртвым, то, что было у них в руках.

— Держи, тебе подарок — кто-то и рядом с ним воткнул копьё, выдрав его из шеи последнего воина и вместо этого всунув тому в руку саблю.

Тол Мун ещё потыкал ногой мёртвое тело, высказавшись при этом:

— Дурак! Мог бы просто взять да убить щенка! — затем пригнулся над Храбором — Твоя мать говорит, что теперь ты действительно готов. Ты будешь служить Государыне Ярке, но не забудешь кто ты такой и тогда придёт время, когда ты сам возьмёшь власть!

А та наблюдала со своего коня, и по её усмешке, покрытой чёрной меткой убийцы, ничего нельзя было понять. Остальные поганы тоже вскочили в сёдла заждавшихся лошадей, и резво, с гиканьем и посвистом, вся ватага степных всадников сорвалась с места.

— И передай своему вождю «Великая кагана Ночка получила твоё предупреждение и так и быть, на заставы пока нападать не будет!» — под обидный хохот обронил сотник напоследок.

Пришла апатия. Он просто, весь перемазанный в крови и зелёном соке травы, сидел абсолютно голый среди трупов, не обращая внимания на раны, смотря поганам вслед.

Вскоре чёрные точки растворились в высокой степной траве, красной как кровь из-за заходящего за горизонт солнца. Будто и не было их. Остались лишь мёртвые с оружием в руках. Разные трупоеды обдерут их тела, дождь обмоет, а ветер обсушит, оставив только белые кости. И станут они духами степей. Кто? Откуда? Что произошло? Не понять…

Храбор поднял глаза, взор прошёл вдоль древка копья и наткнулся на кожаный мешок с торчащей из него головой. Вот теперь наступила злость, на собственную мать. Зубы и кулаки сжались в слепой ненависти — «Никогда ей этого не прощу!» — поднялся тяжело, выдернув копьё подошёл к дубу и срезал привязанную к корням верёвку. Мешок тяжело шлёпнулся о землю. Храбор аккуратно вспорол его, освобождая тело казнённого. Члены того постепенно распрямились, глаза приоткрылись, осмысленно посмотрев — «Жив ещё» — а затем и рот, из которого вырвался лишь короткий хрип то ли благодарности, то ли просьбы.

— Это твоё копьё — произнёс Храбор и с силой воткнул ему в грудь, да так и оставил торчать. Тем самым даря честную смерть и оружие в мире духов…

Кое как добрёл он обратно до заставы, уже в темноте. Сил ни на что не осталось, даже не вспомнил о своей лошади. Потому он просто, прямо как был, грязный и окровавленный, забрался на то самое место, откуда с утра его так бесцеремонно сдёрнули. И свернувшись калачиком, поджал под себя исцарапанные, гудящие ноги, прижал ладонь к ране на бедре, да и провалился в долгожданное тёмное забытьё.

Утром, едва открыв глаза, застонал, так всё болело, что и пошевелиться невозможно. Но странно, не ощущается вчерашняя боль в ранах. Даже прислушался к своему телу пытаясь почувствовать что-то кроме гудения в мышцах, да вздыбленного с утра уда. Пошевелил пальцами, провёл ладонью по бедру, но никакой раны не нащупал, даже поднёс ладонь к глазам. Да, вся в засохшей крови, но и всё. Хотя… Потёр её другой ладонью, сильнее, ещё сильнее, и постепенно, сквозь сползающую грязь, проявилось изображение. Сияющее зелёным деревце. Дух жизни решил оставить ему свой знак на правой ладони. А это ещё что? Оттирая ладонь, заметил он какую-то стрелку, торчащую от запястья. Вывернул руку целиком и убедился, что ещё один дух почтил его своим вниманием. От самого локтя и до запястья тянулась ровная, длинная полоса, с одного конца заострённая. Трудно не догадаться, что это знак духа копья, которым он вчера поубивал столько людей. Получается само копьё он оставил, навсегда прибив того, кто первый показал, как им пользоваться, к земле, но его дух отныне навсегда с ним.

Пересиливая себя, пошёл к колодцу, где его ждала уже жаждущая воды лошадь. Пришлось и её напоить. Затем долго обмывал своё тело, тщательно скребя пучком сена. К сожалению, никаких знаков на своём теле больше не нашёл. Хотя прям-таки чувствовал, или то кажется, будто на пояснице, сзади на одном из позвонков что-то теплится, добавляя ловкости в тело. Да только как туда заглянешь? Зато убедился, что, прикладывая к царапинам ладонь со знаком духа жизни, те и правда заживают буквально на глазах. Только вот тягучее напряжение в чреслах всё никак не проходило, даже ледяная вода не помогла. Что довольно странно, не может же на всегда так остаться? Ежели ещё переждать…

Задумался, присев на колодец, как он всё это объяснит? Не рассказывать же в самом деле о бесчестных боях, в которых его заставила убивать собственная мать?! Решил молчать, мол передал послание и всё. А в ответ? Да хоть брошенные напоследок слова, что нападать не будут. Всё равно поганам веры нет. К тому ж и раньше летом они редко нападали. Похоже у них в степи сейчас не до этого, мало того, что война на востоке, так ещё и резня между родами и когтями началась. А знаки можно специально и не показывать. Как-нибудь само потом объяснится, да и не все сразу, появились и появились, а чего, бывает же. На плече только-что, духа битвы, по нему сразу определят, что врагов убивал и сколько, его прятать придётся…

— А Заря?! — вдруг спохватился — Уж она-то непременно заметит… Обещались же друг другу всё показать… — его мысли плавно перешли к девушке, к её озорным глазам, наглой усмешке на приятных губах, золотым волосам заплетённым в косу и вечно выбившейся прядью падающей на левую сторону лица, длинным ровным ногам и совсем небольшим округлостям, выступающим точно там, где надо, на тоненьком стройном теле. Она вообще вся такая стройная и при этом ловкая и сильная, что просто диву даёшься.

Перед его внутреннем взором так и предстала девушка, вся обнажённая, манящая. Взгляд юноши опустился на копье. Нет, не на то, что на руке, другое, пониже, что до сих пор твёрдое и вздыбленное, никак не отпускает, прямо под его звездой рода Черсалава. Ходишь, словно рог какой приделан, и порты то толком не напялить. Даже неудобно как-то, хорошо тут нет никого, только слепой и глухой старик вылез на солнце погреться — «Ну хоть не такой огромадный, как у Грома, а то и совсем нелепо было б, как и ходить, непонятно…» — подумал, вроде и успокаивая себя, а всё ж с некоторой завистью. Да и махнул рукой:

— Ну и ладно! — встал резко, чуть не застонав от сведённых мышц. А девку всё одно хочется. Сложил в мешок, чистенькую и сухую, выстиранную ещё позавчера, одежду. Оседлал лошадь, которой тут тоже похоже надоело, и прямо голым вскочил в седло — Уй! — ну и что, что всё болит, он поедет же не сильно, а потихоньку, оно всё и растрясётся, а как в чреслах отпустит, так и оденется.

И прикрыв за собой ворота — «Авось дед догадается запереть…» — выехал в путь, через, уже покрытый буйной зеленью, весенний лес. Домой, к друзьям, Грому, к Заре желанной…

4. Гром

К Лешине Гром отправился ещё засветло. Путь-то не близкий, через болота да буреломы в самую чащу что ни на есть тёмную. И успеть надо, а то ещё до полудня уляжется спать ведьма. Странная она, другая совсем. Живёт одна вместе с отпрыском своим рыжим Птахой и вместе с ним бродит по лесу ночами, корешки да грибы собирает. Сама уродливая до невозможности. И говорят будто знаков духов у неё на теле, словно у волхва какого, только все не салавские, чужие и тёмные.

Вот действительно, кого здесь может и боялись больше Радуги, так это ведьму эту, не очень-то и понятно почему. В отличии от Радуги она вроде никого не проклинала, но и женой вождя и сестрой Государыни Лешиня не была, может потому в родовом селении видеть её особо никто не желал и в род не принимали. Она и не настаивала, на землях рода жить разрешили и то ладно. Всякие зелья варит, а Птаха их ни свет ни заря по селениям да деревенькам разносит и продаёт, тем и живут. Зато Птаху этого никто не боялся, и потому коли поймает ребятня, то побьют знатно. Он правда и сам нарывался постоянно, как давешнем утром, когда одеяло сорвал с Грома и перебудил всех.

— «Тот ещё, гадёныш мелкий! Может и его встречу, так обязательно фингал поставлю!» — сжал Гром кулаки, пробираясь сквозь валежник и осторожно отмахиваясь от сухих ломких веток. Кто отец рыжего негодника никто не знал. Лешиня одна в этих краях появилась, как раз в тот год, когда Государыня Ярка привезла в Залес детей и оставила тут на воспитание. А вскоре у ведьмы родился отпрыск, слухи ходили будто это сам известный гусляр Синица, то ли на спор, то ли по пьяни, с ней любился. Кто ж теперь угадает, во всяком случае никто на это конопатое существо прав не предъявлял и родовой знак ему не ставил — «Туда вроде…»

Гром всего раз и бывал тут, когда они по малолетству с Храбором, Зарёй и ребятами специально посмотреть на ведьму отправились. Жуткая тогда показалась, в тёмном балахоне мрачном, закрытом, что и лица не разглядеть, только и заметно, что горбатая да колченогая. А близко подходить тогда не решились, страшно. Однако теперь потеряться не боялся, как ни странно, хоть ему и не служили духи, но в лесу он ориентировался не хуже любого следопыта со знаком лесного зверя.

Крики звонкие да хлопки смачные Гром ещё издали услышал, а как вышел на полянку, так и встал столбом, зрелищем наслаждаясь да удивляясь.

«ПЛЮХ» шлепок по голой заднице.

— А-а-а — верещало и болтало ногами голое худощавое тельце Птахи, перекинутое через оба колена сидящей на пеньке ведьмы — Лешиня злюка, как гадкая змеюка! — со слезой в голосе, но упрямо и при этом удивительно точно передразнивая голос старухи.

И за это сразу опять ответ:

— Птаха неслух в голове пусто — и «ПЛЮХ» сухой ладонью — зато будет на заднице густо…

И тут оба замолчали и замерли, уставившись на Грома. Горбунья быстро вскочила, взметнув полами балахона, как-то неуклюже придерживая своё чадо, развернулась и усадила Птаху на пень вместо себя. Следом на детские колени шлёпнулась здоровенная книга, что до этого валялась на земле рядом. И открыв её Лешиня ткнула пальцем:

— Учи урок, от сих до сих! — и повернулась к Грому — Совсем от рук отбился. Ночью в болото провалился, всю одёжку изгваздал да изорвал… — какое-то не достиранное тряпьё и правда плавало в старом корыте с мутной водой — А где я другую ему возьму?! Вот и пускай теперь бегает голышом, пока не просохнет, да не заштопаю. Теперь книгу ещё уронил…

Пока она говорила, конопатая рожа скривилась и показала спине Лешине язык. Впрочем, конопатой была не только рожа, но и плечи, и руки, и ноги, и даже зад, как успел до этого заметить Гром. Да в общем всё тело, покрытое к тому же ссадинами, прыщами и царапинами. А ещё большой синий фингал под глазом уже кто-то поставил, так что можно не заморачиваться самому.

— …так зачем молодец явился? — задала тем временем Лешиня вопрос, обратив всё внимание на себя.

— А-э… — как бы старательно глаз Гром не отводил, но тут всё же взглянул на страшное лицо, в этот раз откинутый назад балахон его не скрывал. И правда ведьма! В возрасте, но не такая уж и старуха, как представлялось Грому, уродливая только. Покрасневшие веки, без ресниц. Один глаз заплыл бельмом, под другим огромная, гадкого вида, синюшная родинка выпирает. Зубы во рту чёрные, все изъеденные. Волосы грязного цвета, редкие и слипшиеся — Невесту я ищу — глупо сообщил он.

— М-м — прожевала что-то Лешиня, заинтересованно уставившись на него — так это ты Гром из проклятого рода?! — выдала и, с новым интересом, ковыляя обошла кругом, разглядывая с разных сторон — Можно и подсказать чего, семя твоё только нужно.

— Чего? — непонятливо, будто не расслышал, переспросил Гром.

Птаха тихо хрюкнул, давясь смешком и пригибаясь к книге, а ведьма объяснила более доходчиво:

— Ну семя твоё, мужское! Не знаешь, как достать что ль?! — она заковыляла к убогой землянке — Иди за мной — и скрылась в тёмной норе.

Гром с сомнением заглянул внутрь, подумывая — «Не сбежать ли?» — всё же набрался смелости, залез и посторонился от входа, дабы хоть чу-чуть света впустить. Так и стоял, привыкая к темноте, пока Лешиня, повозившись среди всякого хлама, не выдала ему деревянную плошку.

— Сюда извергни.

— Чего?

— Порты спускай, чего!

Гром отвернулся, снял пояс, задрал рубаху и развязал тесёмки, льняные порты тут же свалились на пол. И, надеясь, что ведьма в темноте не лучше него видит, приступил.

— Помочь может? — слушая его безрезультатную возню спросила Лешиня приблизившись сзади.

— Не, сам я, сам! — испуганно вздрогнул Гром — «Ну же, давай!» — но уд, несмотря на все просьбы и поглаживания, никак не хотел подниматься в таких условиях.

— Прикрой глаза — шепнул голос прямо в ухо, вроде и не Лешинин дребезжащий вовсе, а нежный, ласковый, сокровенный, такой, что мурашки по коже пробегают. И не захочешь, а как скажет сделаешь. И сразу по бедру, задирая рубаху, поползла ладонь. Мягкая, нежная — вспомни самую желанную… — самую желанную Гром не определил, все три девы, что у него были недавно, в его сознании слились в одну — Её губы страстные… — зато почувствовал как ладонь уже проникла между ягодиц мягко поглаживая — Её груди высокие с двумя сосками твёрдыми… — а другая рука обмазала привставший уд чем-то скользким и обхватив огладила заставляя напрячься полностью — Её ягодицы упругие и гладкие… — и задвигалась туда-сюда — Её лоно мягкое, нежное, мокрое… — ведьма вовремя выхватила у потерявшегося юноши плошку и подставив держала пока не сбрызнулось всё полностью, ещё и выдавила остатки.

Затем быстро повернулась к проёму, внимательно посмотрела на свет, наклоняя то так, то этак. Понюхала, потрогала пальцем с отросшим длинным ногтем, зачерпнув немного положила в рот, задумчиво пошевелила губами.

— Хорошее семя, сильное — решила наконец.

— Чего?

— Чего-чего, порты надень! Стоишь тут не стыда ни совести — она медленно выбралась из землянки на свежий воздух, всё ещё поглядывая в плошку, будто решая чего-то и помешивая пальцами.

Гром, оправляясь, поспешил за ней — «Ещё не хватало ведьму одну с семенем оставить, кто знает, чего она сотворить может?! Что за духи ей служат?» — он уже жалел, что согласился на это. Ведьмам-то имя лучше не знать, всякие волосы, ногти сжигать надо на всякий случай, а уж семя?!

— Какова оплата? — между тем поинтересовалась Лешиня, неспешно ковыляя и заходя за спину настороженно поглядывающего на неё Птахи. Вдруг обняла его одной рукой за шею и удерживая мазнула пальцами по синяку на лице. Снова макнула в чашу и опять мазнула.

— А-А-А — Птаха забился, задрыгал ногами, схватился руками пытаясь вырваться — Не хочу не буду… — закричал громко, пока мамаша не прикрикнула:

— А ну не дёргайся, книгу опять уронишь! И Гром увидит какой ты, и все узнают…

Птаха сразу подхватил широкую, полностью закрывающую бёдра от пупка до коленок книгу, дабы та не сползла. Ноги прижал друг-к-другу чтоб не дёргались, только ступнями беспокойно ёрзал, да пальцами шевелил. Но ныть не перестал, совсем забыв о слаженности слога:

— Ы-ы-ы… ну не-на-а-до-о-о…

— Все болячки быстро пройдут, вырастишь здоровым и красивым — не обращая внимания на вопли, Лешиня втирала в раны ребёнка густое белое лекарство, приговаривая — семя молодое, хорошее, сильное…

— «Похоже зря волновался» — решил Гром глазея на представление этакое — «а, оплата же!» — тут вспомнил. И что он мог предложить? Всё что ему было нужно, вплоть до одежды, ему так выдавали, но это не его личные вещи, то вещи рода Тёмной чащи. Мама Государыня, когда навещала, привозила подарки, но опять же не личные — «Это чтоб не выделялись и к богатству не привыкали…» — а всем троим. Книги там всякие, или вот шахматы, Гром правда в шахматы не очень играть любил, хоть и умел, а вот Заря с Храбором по полночи засиживались, бывало. Остаётся только что сам сделал — «Да вот нож хотя бы?!» — даже кузнец Твёрдый сук изумился, как он такой сделал и без всяких духов что кузнецу помогают. И рукоятке из костя зверя многие подивились, что знаки для резчика полезные имели.

Гром снова снял только что надетый пояс, тоже его между прочем, вышитый, как и ножны на нём, в которые вдет длинный нож с красивой узорной рукоятью.

— Вот — положил рядом с Лешиней, которая опустившись на колено смазывала царапины на ногах всё ещё всхлипывающего Птахи. Тот сразу перестал и с надеждой уставился на мать.

— Не мало ль, за невесту-то?! — ведьма поднялась, даже не взглянула на оплату.

— Нет у меня больше ничего.

— А земля? — подойдя к корыту со старой рваной одёжкой Птахи, принялась за стирку — Земля рода Весеннего неба? — помакав, заодно и руки помыв, выплеснула и налила свежей воды — Хочу жить там, а пока тебя не будет, то и быть управительницей.

— Одна? Нет там никого более — растерялся такому желанию Гром — другие селения далеко, ты ж не пахать, не охотиться не можешь, чем жить будешь? — счёл нужным предупредить — Зачем в проклятое место селиться?

— Не такая уж я и никчёмная как тебе представляется. Чужие мы с Птахом тут, вроде как из жалости на чужой земле живём. А на своей земле кто его обидеть посмеет? А за еду да тепло не беспокойся, меня теперь пол Залеса знает, кому надо сами за снадобьями да советом придут. Да и чадо вишь какое растёт самостоятельное, вскоре сможет и поохотиться и дров нарубить, с голоду не помрём. А что место проклято, так где ведьме и жить ещё?! И тебе тоже хорошо, какой-никакой, а присмотр, решай! — убедительно так объяснила всё — Про суженую я тебе всё честь по чести расскажу, всё что духи мне открыли. Оберег даже сделаю для надёжности, заговорённый, так что сразу узнаешь, как увидишь, не пропустишь и не ошибёшься…

— Ладно — кивнул Гром подумав, и произнёс как можно торжественней — живи на землях рода Весеннего неба как на своих и будь заместо хозяйки, пока не возродится он!

— Погодь — обрадовалась Лешиня — оберег создам — и суетливо скрылась в землянке своей.

Гром же подобрал свой пояс из-под завистливого взгляда Птахи.

— Не по тебе вещица — сказал с превосходством, обвязывая. Тот рожу скривил, да и брякнул в ответ:

— И не по тебе, у Громки дурака вся сила в уде! — ещё язык показал.

— Лучше в уде, чем у Птахи на лице! — нашёлся Гром и смачно шлёпнул ладонью задиру по лбу.

— Ах ты… — Птаха вскочил, намереваясь по своему обычаю кинуться в драку на более старшего, но остановился, удерживая перед собой раскрытую книгу и почему-то не решаясь её отложить на пень.

— Птах! — послышалось из землянки — Ну-ка иди сюда!

Тот гневно посмотрел на Грома и так и пошёл, прижимая тяжёлую книгу к животу и бёдрам, при этом неловко двигая худыми ягодицами. Перед норой ещё оглянулся, словно Гром как-то нечестно поступил. Но Гром никакой вины не чувствовал, даже наоборот воодушевление какое-то, всё получилось, ведьма путь укажет, ещё и унижение этого рыжего негодника увидел — «К тому ж малец сам нарвался, неча на старших дули наставлять!»

— Ну, слушай молодец — горбунья наконец выбралась, держа в руках шнурок с небольшим совсем, плотно зашитым, кожаным кармашком — пригнись! — и повязывая оберег на шею, коротко, так что и не снять, молвила скороговоркой, будто причитая — Чёрный конь дорогу укажет. Ты ему не мешай, повезёт он сквозь земли, чужие да незнакомые, дальние и близкие, в конце ж пути увидишь сияние во тьме, чистое будто молния, то и есть твоя суженная! Встань на колени тогда да проси! — и толкнула к лесу — ступай.

— А коня где ж достать? — неуверенно отходя вопросил Гром.

— Всё само будет, главное не противься — замахала на него руками ведьма, будто муху надоедливую прогоняя. Только когда он уже почти скрылся за деревьями, крикнула вослед — А, самое главное-то забыла! Коль никого не найдёшь, снова к Лешине придёшь, её женой назовёшь! Ха-Ха-Ха…

А затемно вернулся Храбор, так спешил, что чуть лошадь не загнал всего за два дня вместо трёх домчав от заставы. Так хотел вернутся поскорее, что может и выехал до света, или уж совсем не передохнул там — «Хоть это уж вряд ли, и лошади попить поесть надо, и так, туда-сюда, языками почесать, про новости разные рассказать старикам, которые там одиноко служат» — однако всё одно без толку, упаханная за день Заря дрыхла без задних ног и разбудить её не было никакой возможности. Да и сам Храбор, поев и коснувшись ложа, тут же свалился мертвецким сном. А с утра, не дав передохнуть, за-собирали в Залес к наместнику, и его и Грома.

Впрочем, собирать особо и нечего, пояс с ножом да оберег, больше ничего своего у Грома не было. У Храбора не лучше, ничего они тут не накопили, кроме знаний и умений простых людей, да уважения и почёта к духам, как им и велела когда-то Государыня. Выдали только одёжку новую, плащи, шапки да сапоги, не в лаптях же княжичам разъезжать? Пирогов ещё в дорогу.

Теперь Гром стоял на крыльце, смотрел как проверяют да улаживают своих лошадей да справу дружинные, коих придали им в провожатые до Залеса, как вождь Коряга прощается, да последние наказы сотнику Боровику даёт:

— Всё ж не передумал? А то с рук на руки наместнику Серому Бобру сдашь да вертайся назад…

— Не — мотал головой тот в ответ — что мне тут делать? Ни боёв, ни ратей никаких нет, и так уж Тухлым Грибом за безделье прозвали. Да и бобыль я, ничего не держит. Хоть уж не молод, да пока ещё и не стар, дозволь Салавии послужить…

На плачущую Зарю, что прижалась к Храбору и никак отпустить не может. Она тоже просилась с ними, да вождь жёстко сказал: «Государыня не звала тебя, а без приказа отпустить никак не могу».

— Дождись только меня там — шептала она — дождись — и в ладонь его клок золотистых волос сунула.

Вот наконец Храбор отодвинул её, да и поцеловал прямо в припухшие губы.

— И ты помни меня!

И на шумную толпу людей рода Тёмной чащи Гром смотрел, что проводить пришли: коли отроков в Гордый Слав отправляют, к Государыне, то может свидится и не придётся уже никогда.

— Ай да молодец! — зашумели вокруг, да засмеялись:

— Дык давайте их прямо тут обженим?!

— Канешь, что у них там в столице за свадьбы, скука одна…

— До свиданья Громка — Заря и его чмокнула в уголок губ.

— Прощай сестрёнка — обнял и коснулся в ответ солоноватой щёки, не из-за него, конечно.

— Дорогу! Разойдись! — новые окрики. Из конюшни ещё коня вывели.

— В стороны, Черныша ведут!

— Это ж кому такого?!

Чёрный весь, от ушей до копыт словно сажа. Большой и сильный, мышцы под сияющей кожей так и переливаются. Молодой и резвый, на месте не стоит всё пританцовывает. И злой до невозможности, глазом нравным смотрит, зубы скалит, а хвост и грива густая, да бахрома возле копыт, словно пламя чёрное полыхают. За узду сама Радуга ведёт, да больше и не смог бы никто. Остановилась перед Громом:

— Вот, принимай подарок от меня! — потрепала Черныша по шее — Сама объезжала, сынок Вороного моего — Вороного все знали, хоть и старый уже конь, а нравный, только Радугу и признавал, и Черныш этот тоже в породу видно пошёл — чего стоишь, подходи ближе, погладь.

— «Ага, будто сама не видит, как он зло копытом бьёт» — из ноздрей будто пар пышет. Люди вокруг тоже по далее встали, дабы на злого духа случаем не нарваться. Непонятно кого и опасаются больше, коня или жены вождя. Гром всё ж подошёл, бочком-бочком, да дугой, вокруг Радуги, за её спиной прячась. Глупо, конь-то всё одно её выше. Тётка ж виду не подала, только стремя придержала. И Гром решился, вскинул ногу и опустился в седло, и тут же чуть не грохнулся, заржал конь, на дыбы встал. Хорошо тётка успела, одним движением позади Грома вскочила, прижалась плотно да приобняла словно ребёнка малого, повод перехватила. И Черныш как почувствовал, успокоился.

— Этак он до мамки не доедет… — снова народ веселится — Ясно дело, зашибёт дух нечистый…

— Провожу вас немного — сообщила Радуга, и направила коня к воротам. И погнала. Не обращая внимания ни на разговоры, ни на отставших ратников и брата названного, ни на неудобство племянника, коего словно мальца перед всем народом везут, хоть по росту кабы повыше тётки он уже вымахал. Вон, груди её, что малость елозят в такт скоку, чуть ниже лопаток прижаты. Между прочем это сквозь тонкие льняные рубахи очень даже чувствуется. И подбородок свой на плечо ему задрала, дабы дорогу видеть да говорить прямо в ухо, едва не касаясь губами — Напоследок сказать кое-что хочу, о матери твоей — выскочив галопом из ворот селения, проскакали ещё с версту и внезапно перешли на шаг — Ярку заботит только Салавия, ради неё она на всё готова.

— Разве это плохо?! — удивился Гром.

— Хорошо, конечно, только ведь ты вождём рода хочешь стать?! Для этого ты родился.

— Но разве она не хочет Весеннее небо возродить? Мама мне ещё это маленькому говорила!

— Говорила. И даже будет называть тебя вождём. И пожертвует тобой коли потребуется, как уже раз пожертвовала родом, и отцом твоим, и друзьями многими, ради интересов государства. Может муж мой и прав, жену тебе она уже приглядела, потому и отправил тебя к ней. До сих пор ей верен, хоть она и им пожертвовала, приказав взять меня в жёны.

— А ты? Ты же самая сильная, тебя все боятся! Скажи ей! — пришёл в панику Гром — Это же был и твой род…

— Сильная, да её не сильнее. В детстве звали её Смелая Ярка, да и сейчас многие так зовут. А как по мне, то она Хитрая, Расчётливая, Мудрая Ярка. В этом её настоящая сила. Запутает, обведёт, на несколько шагов вперёд просчитает. Может даже и о разговоре этом, нашем с тобой, знает. Не побороть мне её, а вот ты можешь!

— Я? — удивился Гром, и коли б не знал её давно, то подумал бы что тётка шутит — Да меня ни один дух не отметил, а она с ног до головы вся в знаках. Не мне с матушкой тягаться.

— Если сейчас с ней рядом окажешься, то само-собой — она вдруг перехватила повод и просунув ладонь под его руку приложила к паху, как в прошлый раз, туда, где под рубахой и портами его знак рода находится — не задумывался почему у тебя без всяких знаков многое получается? С тобой дух целого рода: от пахарей до дружинных, от девок дворовых до ключниц, всех кто погиб тогда! Потому и не пристают к тебе другие духи, роду нужен ты весь, целиком. И как мой дух проклятья, со временем и твой вырастит и заполонит всё тело давая силу. Дух возрождения Весеннего неба! — сзади наконец послышался топот копыт догоняющего отряда — Держи поводья, только не тяни, не любит он этого — и хлопнув коня Радуга с ходу сиганула на обочину — ты уж береги его Черныш — донёсся её прощальный возглас.

— Так умчался, что и подорожники забыл! — поравнявшись шутканул Храбор, протягивая мешок с пирогами. Но взглянув в лицо не стал отдавать, только поинтересовался заботливо — Ты как, справляешься?

— Не знаю — правдиво ответил Гром напряжённо вцепившись в повод. Однако Черныш вёл себя вполне спокойно, и Гром мало по малу расслабился — надо было тебе его дарить, Вороной же твоему отцу принадлежал.

— Ну — отмахнулся Храбор — а до этого моему деду Туру, кагану левого когтя, которого мой отец убил. А потом дочь Тура, моя мать между прочем, убила моего отца, Великого князя Черсалава. По приказу твоей матушки, нынешней Государыни Ярки. Нет уж, сам на нём езди.

— «А до этого Рат Бешенный вырезал весь род Весеннего неба. А ещё ранее каган Тур приводил когти Поганов в Залесье. Может и правда так справедливее?!» — дорога вилась вперёд, к Залесу, вместе с мыслями под мерный топот коня, а оттуда в Слав к Государыне Ярке — «Мама, неужели и правда хитрая да жестокая, всех в жертву приносишь?» — он её плохо знал. С тех пор как привезла она их сюда, встречались примерно раз в два года, когда Государыня ненароком в Залесский край наведывалась. Тогда всех троих обряжали и в Залес к ней на встречу отвозили. Последний раз года полтора назад было. Здесь в Залесье, плохого о ней он не слышал, даже наоборот, вроде как гордятся ею — «Может потому, что местная, своя?! А как в других краях? В том же Черсалаве?!» — Гром покосился на Храбора, наследника Черсалавского, лишённого всех владений взамен на обещание руки Наследной княжны.

— Ты же не предашь Государыню? — вырвалось у него. Храбор удивлённо поднял брови — Ну, мало ли, отомстить может захочешь? — смутился Гром.

— Помнишь, как нас маленьких из Слава сюда везли?

— Не очень — хмыкнув пожал Гром плечами.

— А я хорошо помню — серьёзно ответил Храбор — меня же мать не любила никогда, ну ты знаешь… Всё внимание Государыне Ярке отдавала, даже спала с ней рядом. А тогда Ночки с нами не было, и Государыня нас в свою постель забирала. Первую, вторую ночь, вы прижимались к ней, а я с краю спал. А на третью она меня к себе прижала «теперь Храбора очередь» сказала. Тогда я впервые почувствовал любовь… Я не смогу её предать… — он повеселел и размашисто хлопнул Грома по спине — Ни её, ни вас!

А вот Гром, наоборот, погрустнел и потупился, почувствовал себя нехорошо. Он-то смог!

— Я тебе сказать кое-что должен. Это я рассказал Радуге о вас с Зарёй, оттого и разлучают вас.

Храбор какое-то время смотрел не понимая, потом вдруг швырнул в него мешок с подорожниками:

— Братишка названный — сказал презрительно и отъехал в сторону. Более до самого Залеса не перемолвился с Громом и глядел как на пустое место, будто и не существовало его вовсе.

Гром тоже не стал к нему подходить. С одной стороны, гордость не позволяла, всё ж совсем не правым он себя не считал. А с другой и не знал, что сказать, он же и так вроде как извинился. Да и не до того ему.

Конь этот измучил совсем, то скакнёт на обочину, то по стерне проскакать приспичит, весь изведёшься пока на дорогу выправишь — «Скучно ему что ли?» — а на привалах и особенно на ночёвке?! Не расседлать толком, не пасти пустить, фыркает, копытом бьёт, укусить норовит. А уж с утра полная морока, целый час они с Чернышом дружинных веселили пока снаряжались. А как оседлать это уж они все вместе придумали, как только Гром вскакивал в седло, все с гиканьем в галоп пускались. Ну кроме Храбора, тот в этом не участвовал, только отворачивался со скукой в глазах, несильно свою лошадь понукая. Черныш такого не выдерживал и забыв про всадника мчался пока всех не обгонит, потом уж скидывать седока не спешил, так, заскоки обычные оставались, чем-то дорога его успокаивала.

Так, день ночь, да снова день и добрались к вечеру до Залеса, тихого, не особо-то людного городка. Шумный и многолюдный он только в базарные дни становится, ближе к осени, когда купцы из других мест пребывают за зерном, мёдом, тканями льняными. Или если Государыня вдруг заезжает, вот тогда уж все вожди родов обязательно съезжаются почтить. А нынче живёт тут наместник с несколькими слугами, сотня воинов, да кое-какие мастеровые, что без земли и рода. Волхв ещё, и может кое-какие старейшины застряли, коим тяжело с места на место передвигаться. Стоят родовые дома пустые, прилавки да лабазы заколоченные.

Даже городские ворота не сильно охраняют, на ночь лишь створки прикрывают, дабы всякий лесной зверь по городу не шастал, а более кого тут бояться? С севера, востока и запада давно уж свои земли да веси, Салавские. А коли поганы с юга нагрянут, так тут же заставы упредят, вот тогда уж, впитав в себя дружины родов, встанет Залес полною силой, щитом и стеной.

Всё ж их маленький отряд как-то углядели, ждали поди заранее, готовились и встретили толпой у ворот. Что и не удивительно, весть что Государыня дружину затребовала, так и с княжичами ещё, давно по всему Залесскому краю идёт. По такому случаю, как всегда и бывает, в Залесе собрались те, кто не чувствовал в себе желания на земле сидеть, а жаждет приключений. В родовых поселениях таких отпускали, всё одно не удержишь, так хоть с честью Салавии послужат, всё лучше, чем в разбойных ватагах Род позорить. Да и дружина во главе с княжичами лучше смотрится, заодно и они в столицу не изгоями нищими, а во главе войска какого-никакого въедут.

Одно лицо из толпы как-то привлекало внимание, красивое, улыбающееся, с солнышком на высоком лбу. Девушка даже ручкой ему помахала, с лягушкой зелёной на запястье. Гром помотал головой отводя наваждение и спрыгнул с коня. Как раз строгая женщина подала хлеб соль, и отломив по очереди, княжичи сразу попали в жёсткие тиски.

— Вымахали! — наместник Серый Бобр, слепой, но всё такой же мощный старик, обнял княжичей одного за другим — Случилось чего? — ехидно усмехнулся, что-то почувствовав.

— Детишки поссорились — фыркнул Тухлый Гриб.

— Бывает, дело молодое — Серый Бобр похлопал отроков по плечам, да так что ноги у обоих подогнулись — Лунка! Прикажи пир, княжичей в столицу провожаем и дружину их!

То ли ключница, то ли полюбовница Бобра, женщина была отдана ему в рабство Государыней Яркой. Говорят, раньше служила самому Рату Бешенному и приходилась чуть ли не родственницей ему. Теперь она вела всё хозяйство наместника.

Лунка улыбнулась, при том мазнула странным, чуть сощуренным взглядом по лицам княжичей, малость задержавшимся на Храборе, и забрав обратно каравай ушла. Не понять, то ли видеть рада, то ли придушить хочет, и кого больше?!

— «По всему Храбора» — мстительно успокоил себя Гром.

На пиру наместник посадил обоих княжичей рядом, по бокам от себя. Чтобы чокаться, толкаться и, захлёбываясь медовухой, громогласно рассказывать о своих и чужих подвигах, о которых уже не раз все слышали, да ещё орать то и дело:

— Лунка! Ещё медовухи… — ключница вовсе и не отходила далеко, а всё время находилась позади, дабы вовремя ухаживать за слепым хозяином. И как только изгибалась над столом, чтобы наполнить чашу, сразу получала по заду огромной лапищей — …Ух! Это её брательник Удал, меня ослепил, угли в очи совал, но я всё выдержал, не выдал Ярку. Ну ни-чё, уж я после тоже оторвался за это — и требовательно спрашивал — Да?!

Лунка, криво усмехнувшись доброй улыбкой, покорно отвечала:

— Да, хозяин — при этом ловко сдвигая его руку со своего зада. А отворачиваясь тихо ворчала — даром что слеп, а куда лапищи свои пристроить завсегда найдёт…

— Ха-Ха-Ха… — ржал на это Серый Бобр и тут же толкал локтем Храбора, отчего тот проливал медовуху на себя. А наместник, приставив ко рту ладонь и свистящем шёпотом, будто тайну какую, от чего его слова из общего гула выделялись ещё сильнее, добавлял — Твоя мамаша, Ночка, знатно его тогда порешила… — после чего с серьёзным лицом поднимал указательный палец и объявлял торжественно — За такое дело я ей благодарен, хошь и предательницей оказалась. Эх, Бедный Государь Мир! — тут же, не чокаясь, запивал эти слова из кубка — Что б этих грязных поганов духи побрали! — стряхивал пустой кубок, снова подставляя его Лунке — Один Рат Бешенный на них управу знал, уж его-то они боялись… Правда твоего отца вообще все боялись — поправлял сам себя шутливым тоном и снова толкал Храбора в бок, как-раз когда тому опять наполнили кубок до самых краёв — пока Ночка и его к духам не отправила… Великий был воин и самый лучший полководец какого я знал! — опять долгий глоток из кубка.

Грому тоже кто-то наполнил кубок. Он оглянулся.

— Ты почему на красную горку больше не приходил?

Губы алые, чуть припухлые, глаза надменные, солнышко на лбу высоком, а на кисти руки, что кувшин с медовухой держит, лягушка зелёная… Ну да, она самая, Мята! Значит не показалась ему тогда, при въезде в Залес.

— Ты тут откуда?!

— Мне сказали, что тебя тоже в Слав отправляют, обмануть меня хотел?! Я из дома сбежала.

— С ума сошла?! Никуда я…

— Я тебе девичество отдала? Отдала! Ты сам в мужья просился… — она чуть прикусила губу и наморщила носик, так что Грому на мгновение привиделось будто она снова голая под ним лежит, и что он снова делает ей больно, даже виноватым себя почувствовал — …так что жених ты теперь мой! А как в Слав приедем, во дворец к Государыне, то поженимся перед духами и людьми! — быстро выговорила и чмокнула оторопевшего Грома в щёку — Понял?!

— Да не… — хотел сказать, да куда там? Оставалось лишь проводить самоуверенную толстою косу взглядом — Дура — вытирая ладонью щёку, оглянулся. Но вроде никто на них не смотрел. Лишь Храбор пьяно мрачнел, при упоминании своих родителей, и поглядывая на болтающего с красивой девкой Грома, всё чаще прикладывался. Но слепой, уже сильно поддатый наместник, вовсе не замечал этого.

— Так поднимем чаши за его сына, будущего великого полководца Салавии! — опираясь на плечо Храбора вскочил, вздевая заново наполненный кубок — Не посрами, парень… — и опустошив снова присел — И ты не подведи — на этот раз Бобр склонился в другую сторону, к Грому — твой отец тоже в чём-то велик был…

— Да уж — зло фыркнул Храбор — коли я будущий великий полководец, то Гром-то уж точно будущий великий трахальщик.

Общий взрыв смеха заставил покрасневшего Грома дёргано улыбнуться.

— Ха-Ха-Ха… Точно! — радостно застучал по столу кулаком наместник — Но зато мать какая?! Сама Смелая Ярка! — и подавая пример другим тяжело встал и произнёс не терпящим возражений тоном, как будто кто-то посмел бы здесь возразить — Государыня всей Великой Салавии! — после чего очередной раз опустошил свой кубок, как и все следом за ним. Сел и приобнял Грома этак по-доброму, словно родственника ближайшего — Вот приедешь в Слав, будешь учиться и служить ей верно, сам поймёшь каково это, государством управлять…

— Не буду — вдруг упрямо возразил княжич — вообще не в какой Слав я не поеду…

— Ну-ну — Серый Бобр лишь с усмешкой похлопал его по плечу.

Напились все, от мала до велика. От самого наместника, приглашённых старейшин, волхва, дружины и гостей, до последнего слуги в тереме наместника. Короче говоря, почти весь Залес, видно мало в городишке праздников.

Может одна только ключница, что проводила Княжичей в их покои, и осталась трезвой. В выделенной им опочивальне Храбор сразу рухнул на кровать и провалился к духам сна. А у Грома не в одном глазу, даже странно. Лишь мысли в голове витают: о столице, громадном и красивом городе Славе; о матери Ярке, что духами командует; о Храборе и его обидных словах; о том, что сказала ему Радуга на прощание; и Лешиню вспомнил — «Мята ещё эта…» — вдруг как дёрнуло что-то «Пора!» Встал тихонько, одежду собрал в охапку, и вышел из светлицы на цыпочках, дабы брата названного не разбудить. Хоть того, пожалуй, добудишься, нализался и дрыхнет так, что натуральным громом грохотать в ухо можно. Прикрыл дверь и отойдя к маленькому окошку, чтоб хоть чу-чуть видеть в свете луны, только тут оделся.

Кое-как, на ощупь, спустился по витиеватым лестницам, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому нечаянному скрипу старых ступенек, а иной раз даже к собственному дыханию. Уже почти вышел, когда почувствовал запах кухни.

— «Еды ж надо!» — тут же вспомнил и покрался на запах.

Только тут в темноте и не разглядеть ничего. Где что лежит, непонятно? Хорошо хоть в печи угли едва светятся. Подошёл ближе, чуть о полено не споткнулся, им и поворошил, и оторвав кусочек коры, запалил. Оглянулся, освещая корой пространство, да так и замер, от испуга чуть не выронив огонёк, высветив белое лицо, с чёрными пляшущими тенями и провалами глазниц, у входа.

— На пиру не нагулялся, княжич? — спросил строгий голос. Человек подошёл ближе и поджёг лучину о его огонёк. Женщина внимательно, оценивающе вгляделась в его лицо.

— Ага, да, проветриться надо… Уй! — выронил догорающий кусочек коры и потрясая ожёгшимися пальцами, подул на них.