Бесплатный фрагмент - Деревня Нура 3

«Я сомневаюсь, а значит мыслю — я мыслю, а значит существую»

Рене Декарт

Пролог

О путешествиях, наверно, мечтает каждый. Но только не о таких. Разве хочет кто-то оказаться там, откуда невозможно вернуться? Там, где дед Мирон и девушка из легенды — Нура — водят тебя по кругу и вынуждают принять их вызов, а скорее, сделку. Я родилась в своей деревне, жила в ней и не знала, что когда-то в своем несмышленом возрасте оказалась заложницей темных сил. Как выбраться из-под их власти, и какова будет цена за это освобождение, я не знаю.

Дед Мирон он мне не враг, — но и не друг, это я поняла сейчас, стоя в его избе и видя, как в глазах светится дьявольский огонек. Как его глаза магнитят и подавляют волю. А сам продолжал спокойно пить свой странный напиток, от которого молодел на глазах. Он скинул за несколько минут те полсотни лет, которые подцепил за время моего отсутствия.

И сейчас передо мной сидел прежний знахарь, который, провожая меня поездом в ту темную ночь, когда я привезла к нему Максима, загадочно мне тогда улыбался.

Глава 1

Я сделала над собой усилие и оторвала свой взгляд от глаз деда Мирона, который пытался сделать меня послушной, как и Максима. И громко произнесла:

— Неправда! Я не могла умереть, врете вы все, чтобы запугать меня и моих родителей. С того света люди не возвращаются. Тем более глупости это, что Нура в меня вдохнула жизнь. Я в это никогда не поверю, и Макса от вас я забираю. Спасибо за приют, но пора и честь знать. Камень ваш я вам вернула, мне он не нужен, не хочу слыть здесь ведьмой, как ваша бабушка. Не хочу, чтобы меня боялись люди. Мне не нужна власть, я не хочу, чтобы случайно оброненное желание исполнялось, и чтобы сама боялась своих мыслей.

— Поэтому ты любишь жизнь такой, какая она тебя окружает, потому что когда-то ты ее уже один раз потеряла. Не твоя то была вина, но от этого не уйдешь. Теперь ценишь все, что имеешь, и на чужое не заришься. В тебе нет зависти, нет алчности. Любишь всех без разбора. Насчет хлопца скажу так, не торопись, девонька, он мне еще здесь нужен. Раз оставила его при мне, так здесь он и останется, пока сам не отпущу.

— Это тоже плата за то, что приютили его?

— Считай, что так.

— А какая плата вам нужна была за мое спасение? Отец мой вам даже дом наш предлагал, но вам было его мало, вы уже тогда для себя решили забрать у них меня в свои черные дела, так ведь?

— Если бы хотел, то сразу и забрал. А платить за твое спасение не мне надо, а Нуре.

— Почему ей, ведь спасли меня вы, а не она?

— Нет, я тебе говорил уже, мужчина не может обладать такой силой, как женщина, чтобы вернуть тебя к жизни, Нура нарушила закон потусторонних сил и спасла тебя.

— Только в кино можно увидеть такое, призраки, ведьмы, души, мир живых и мертвых, в жизни такого не бывает. Всеми законами вселенной, дед, это не во-з-мож-но! — по слогам произнесла я.

— Откуда тебе знать, что возможно, а что нет? Проживешь, сколько я, вот тогда и поговорим.

— Хотите сказать, вы бессмертный и доживете до моей старости?

Но дед не ответил, сделал вид, что не услышал меня.

— Ответь мне, дед Мирон, — переходя опять с ним на «ты», — почему в ту ночь, когда ты провожал меня на перроне, шепнул на ухо, бойся Надю?

— Надя тоже получила часть магической силы, ведь когда Нура передавала тебе свои силы, ты держала Надю за руку.

— Ты имеешь в виду, во сне я ее держала за руку, когда она тонула?

— Да, — коротко ответил он.

— Значит, если Надя пожелает быть хранительницей, то она запросто может ею стать?

— Нет! — сердито ответил дед. — Она не сможет быть хранительницей.

— Почему же?

— Если бы в ту ночь, когда вы поехали в Покровку, с ней не случилось то, что случилось, она была бы сильней тебя. Но она потеряла это преимущество в ту ночь. Она может хранить камень, может мелко тебе вредить, но полная сила дана только тебе.

— Паранойя какая-то с этой вашей силой.

— Потерпи, мало осталось, и тогда узнаешь.

— Не хочу я ничего узнавать.

— Ты, девонька, уже не в силах это изменить.

До меня дошел смысл сказанного о Наде.

— Почему же, наверно могу, если я до совершеннолетия потеряю свою девственность, значит, я тоже не смогу быть хранительницей. Я же правильно сейчас поняла смысл твоих слов?

Из глаз деда посыпались искры, то ли дьявол в нем бушевал, то ли это просто была злость. Он быстро не по-старчески подошел ко мне, и словно зашипел в ухо:

— Тогда за твою жизнь уйдет другая.

— Чья? — глядя в его глаза без страха, спросила я.

— Не знаю, — ответил он, отойдя от меня, и стал опять пристально сверлить меня своим страшным взглядом.

— Может, это будет твоя жизнь, а-а, дед?

— Может быть, — спокойно ответил он.

— Но Максима я у тебя забираю, а то вдруг ты решишь, что невинный человек тебе тоже должен отдать свою жизнь. А он ни при чем, это я его уговорила ехать к тебе, почему-то тогда я думала, что ты мне друг.

— Я и есть твой друг.

— Нет! Ты специально пудришь мне мозги, сверля меня своими глазами, чтобы я стала послушной, как ты делаешь это с Максом. Но что-то тебе не подвластно, наверное, то, что на меня не действует твой гипноз.

— Ты становишься сильной, это то, о чем ты не хочешь слышать и признавать в себе. Хотя ты сама чувствуешь, что становишься другой.

— Ничего я не чувствую.

— А как же у Светы Калкиной ты могла понять, что она сама себя губит? Даже поняла, что она лекарство выбрасывает.

— Ну уж точно не от твоей силы.

— Не от моей, это ты верно сказала.

— Ой, дед Мирон, только не говори: «от Нуры».

— Да не буду я ничего говорить, разбирайся сама. А хлопца оставь еще на два дня.

— Нет, боюсь, ты его используешь для того, чтобы как-то на меня повлиять.

Дед улыбнулся.

— Ладно, забирай, — вдруг неожиданно согласился он.

— Ну вот и славненько, тогда мы пойдем, а то уже поздно, да и Макс наверно твою баню перетопил.

— Идите, — тихо сказал дед.

Дед остался в доме, когда я вела Максима за руку из дедовского двора. Взрослый парень, как послушный ребенок, брел за мной, не говоря ни слова.

Но я вспомнила, что его машина осталась у деда за сараем, и мы вернулись.

Открыв дверь в избу, я хотела крикнуть, но слова застряли в горле.

Передо мной стоял Никита, только по глазам я видела в нем деда Мирона.

— Дед, мы машину тоже заберем, — заикаясь, тихо произнесла я. И быстро вышла из дома.

Мы обошли дом, рядом у стога сена стоял заваленный джип Максима, нас с ехидной улыбкой поджидал уже дед Мирон; каким образом он оказался так быстро тут, в голове не укладывалось.

День назад я бы наверно испугалась этому до смерти, а сейчас стояла и смело смотрела в злобные глаза деда.

— Ты уже, девонька, и страха не испытываешь, это хорошо.

— Дед Мирон, а может, ты скажешь, как мне закрыть от тебя свои мысли в голове, чтобы ты своими глазами не копошился в ней?

— Скажу, но не сегодня.

— Хорошо, а уехать наконец-то мы можем от тебя?

— Езжайте.

— Ты отпускаешь только цепь, делая ее немного подлиннее. Но не отпускаешь Макса совсем. Почему?

— Смекалистая.

— Да тут сильно умным не надо быть, глядя на Макса. Он не такой послушный, как я вижу его сейчас.

— Я ведь сказал, что он мне нужен еще два дня. А потом отпущу навсегда, обещаю.

— А если я скажу тебе — нет?

— Тогда его будет тянуть сюда, все время. И никуда он не уедет.

— Раз ты говоришь, я становлюсь сильной, тогда я найду способ отвязать его от твоей цепи. Но не оставлю его больше у тебя, даже на минуту. Никакой ты мне не друг, дед Мирон, раз используешь моих друзей в твоих темных делах.

— Ты не даешь мне другой выбор.

— Так и ты мне не говоришь все до конца. А в темную соглашаться на все твои условия и желания, увы, я не хочу.

— Понимаешь, детка, я не могу все рассказать до полнолуния.

— А в полнолуние ты меня поставишь перед фактом свершения?

— Нет, нет, у тебя будет время, один час, узнать правду.

— Ох, какую же правду о себе я еще не знаю? То, что ты сказал, я умерла в тот день, когда тонула, а в минуту полнолуния должна буду это признать? Ладно, дед, мы поехали, хватит нам сегодня твоих сказочек.

Я помогла Максу откопать машину из-под сена, и мы медленно поехали к дому. Дед стоял у калитки и смотрел нам вслед, но, слава Богу, за нами никто не гнался.

Макс молчал, и я вспомнила ту ночь, когда я гуляла под дождем, когда Лина спрашивала, где я была, я в ужасе не помнила ничего. Сейчас я понимала Максима. Он наверняка в том же состоянии.

Значит дед Мирон все же врет, что он ничего не знает, врет и то, что не имеет никаких сил, и камень в его руках только помощник.

После того как я увидела в избе Никиту, а его глаза явно выдавали деда Мирона, потихоньку начинала верить в весь этот кошмар, в котором оказалась. Нет, я не верила, что в детстве я утонула. Да и как в это можно поверить? Я живая, я же мыслю, а значит существую. Я чувствую боль, испытываю жалость, мне подвластны все эмоции живого человека. «Брехня все это», — успокаивала я себя. Может, и есть какая-то сила в камне, может, и дед умеет наводить жуть, внушая своим глазами то, от чего по коже бегут мурашки. Но чтобы я утонула, нет, это полный абсурд.

Подъехав к дому, я увидела родителей, сидевших на крыльце дома. Оба вскочили на ноги, как только мы вышли из машины.

— Господи, наконец-то, — взмахнула руками мама и заплакала.

— Мать, не плачь, вернулась ведь дочь, радоваться надо, — сказал папа и, повернувшись ко мне, спросил: — Ну, что, дочка?

— Мамуличка, не плачь, все хорошо. Ты чего?

— Знаешь, я хоть деду и благодарна, но мне очень страшно, он ведь как помог, так и может с легкостью навредить. Думаешь, нашу деревню просто так люди боятся? Да и мы здесь хоронимся от всех. Аришенька, я сегодня бабу Дусю видела, сходи-ка ты к ней утром.

— Зачем?

— Рядом со мною бабы сидели, она не подошла, а положила возле своей ноги камень, так чтобы мы увидели. Бабы зашушукались: «Чего эта баба Дуся делает?», в этот момент она незаметно мне кивнула. Я глазами ей ответила, что поняла. Затем она опять с земли подняла два камня, один откинула от себя, а другим камешком повертела впереди себя. Я так поняла, что тебя зовет. Потом бабы весь день судачили, чего баба Дуся этим сказала? Мне кажется, она может что-то знать, ведь она всю жизнь с дедом Мироном воюет.

— Это какая баба Дуся?

— Немая. Ее и фамилию-то никто не знает.

— Я думала, ее Лесничиха фамилия, все же ее так называют?

— Ну так это мы придумали, давно когда-то еще по молодости, неудобно же было кричать баба Дуся Немая. Вот мы ей и дали фамилию Лесничиха.

— А что она может знать?

— Да хоть бы то, как от деда Мирона откупиться.

— Мам, я, конечно же, схожу, но деду Мирону мы ничего не должны, он сам сказал.

— А тогда зачем во снах является, да должок просит?

— Мам, это же просто сны. Не надо в них так буквально верить, как пришли, так и ушли, помнишь, как ты меня учила?

— Да нет, Аринушка, в деревне все стало не так. Коровы не доятся, скотина вся стоит, словно на старте, как будто знак какой ждет.

— Пойдемте в дом, — сказал отец. — А то и у крыш есть уши. Аришка, а парень этот блаженный что ли?

— Да нет пап, он нормальный. Это его дед от себя не отпустил.

— Вот видишь, тому и доказательство, что беда грядет. Все бабы об этом шепчутся, — тихо сказала мама.

— Что же делать будем, дочь? — грустно спросил отец.

— Сегодня спать, а завтра схожу к бабе Дусе, может, правда знает что-то про деда Мирона. Не зря ведь она с ним всю жизнь воюет, если это правда.

— Да кто их знает, воюют они ли нет, это я от баб слышала, когда бабка Дуся мимо проходила.

— И как это наша тетя Таня о такой новости тебе еще не рассказала, даже удивляюсь.

— Татьяна сплетни любит, но про деда Мирона всегда молчит, говорит, черт его знает, раз скажешь про него слово, потом всю жизнь язык лечить придется.

— У баб языки без костей, могут и наболтать. Пошлите спать, а то мне рано надо комбикорм на ферму везти. Там запас совсем закончился.

— А где мы хлопца уложим спать? — спросила мама.

— Давайте в мою комнату, а то если вдруг его потянет к деду Мирону, я могу не услышать, а так хоть дверь видеть буду.

— Ох Божечки, спаси и сохрани от этих колдунов, — шептала мама.

— Мамуль, ты, главное, не переживай сильно, мы прорвемся, просто мне надо понять, что на самом деле деду от нас надо.

— Так уже почти шестнадцать лет прошло, кто ж его поймет, что ему надо. Столько лет минуло, а ведь не забыл. В его возрасте не помнят, что на утро ели, а он все помнит, даже помнит, в какой кулек кому траву и какую завертывал. Так долго было в деревне тихо, он даже вслед не смотрел, а последний месяц как будто его подменили. Лечить людей перестал, с рассветом уходит, с закатом назад идет, как будто в лесу все деревья перепилил. И глазами все время зыркает, до самой души ими добирается, от его взгляда в момент могильным холодом обдает с ног до головы.

— Ну, вот и мать наша высказалась, а то ходит и бурчит, в ноги деду Мирону людям надо кланяться. А они напраслину на него несут, — передразнивал папа мамины слова.

— Так если б, отец, не твои сны, я бы и сейчас молчала. Думаешь, я не понимаю, за каким должком он является к тебе во сне?

— Да тоже сон, чего в него верить, во сне чего только не привидится, — возмущенно говорил отец.

— Нет, неспроста это все, если Аринка говорит, парень нормальный был, ты на него смотри, блаженный сидит и никак не отойдет от деда.

— Ну то, что дед умеет хворь снять, да обратно ее вернуть, так это не новость для всех нас. Все, мать, стели постель, пошли спать. Хватит деда по крошкам перебирать, он ведь слышит, небось, все.

— И то верно, а мы тут сидим и кости ему моем. Пойду постель стелить, — ответила мама.

Я завела Макса в свою комнату.

— Макс, ты правда сейчас как лунатик?

Максим пожал плечами, уселся на край кровати и стал смотреть в окно.

— Так, правильно подсказываешь, сейчас отца попрошу, чтобы ставни закрыл. А то ненароком через окно сиганешь к деду. Максик, если ты меня сейчас слышишь, то очень тебя прошу, вдруг тебя потянет к деду, а я буду спать, толкни меня, хорошо?

Макс не ответил, он лег поверх покрывала, но я его подняла, расправила постель. Он опять лег.

— Папуль, можешь закрыть ставни на окнах моей комнаты? — крикнула я.

— Да он уже пошел закрывать, услышал, как ты сказала парню про ставни, — ответила мама.

Ставни заскрипели, отец захлопнул их.

— Завтра смажу их, скрипят, как старая телега, сто лет мы их не закрывали, — входя в дом, говорил отец.

— Нет, не смазывай, пусть скрипят, так хоть слышать будем, если кто-то надумает их открыть.

Ночь была неспокойной, три раза Максим просыпался, с отрешенными глазами шел к выходу. Три раза мы с родителями его укладывали в кровать. Иногда он даже сопротивлялся.

— Это ж надо так человека заворожить, что совсем ничего не соображает, — шептала мама. — Уже скоро надо вставать, Зорьку доить, а этот чумовой никак не угомонится.

— Мамуль, ты иди ложись, не вставай, поспи хоть пару часов. Я сама поохраняю его.

— Да он вон какой здоровый, один раз махнет рукой и тебя по стенке размажет.

— Не такой уж он и здоровый. Иди, мамулечка, спи. Я справлюсь.

Пока мы шептались, Макс, как ребенок, уснул крепким сном и захрапел.

— Ну наконец-то, — улыбнулась мама. — Теперь точно пару часиков можно поспать, ложись, дочка, и ты, отдохни, а то как приехала, нормально и не посидела.

— Спокойной ночи, мамуль.

— Спасибо, и ты, дочка, крепко спи.

— Мне нельзя крепко, вдруг он опять проснется.

— Да нет, смотри, храпит как медведь.

— Пусть храпит, идем спать, — ответила я маме и пошла на свой диван.

Я не могла сразу уснуть, крутилась, вертелась, Макс храпел так, что мне казалось, стены звенят. Уже светало, храп утих. Веки налились свинцом, еле как разлипались, а мозг спать не хотел. Ясности в голове не было. Я услышала голос Макса, и уже не понимала, сон это или явь, он звал меня стоя на краю деревни, медленным шагом я шла к нему.

Пока я глядела вниз, выбирая тропинку, поднялся ветер, Макс исчез.

— Макси-и-м! Кричала я.

Но в ответ мне была тишина, только ветер выл и подгонял меня к большому дубу, что рос у самого леса. На отшибе, подальше от всех, в гордом одиночестве, Он первый начинал черту, ту самую, которые потом деревенские назовут «ТАБУ», с огромной ветвистой кроной, огромной дьявольской тенью накрывал он вокруг себя землю.

— Смотри, Аринка, — вдруг крикнул Макс позади меня, я испуганно охнула от неожиданности, посмотрела туда, куда пальцем указывал он.

От увиденного замерла. На ветке огромного дуба ловко кувыркалась фигурка, светилась белым неоновым светом и была похожа на человеческую. Но была как будто нарисована толстым, грубым, обломанным пером: на ногах не было ступней, на руках не было пальцев, голова лысая и без глаз, носа и рта.

— Макс, что это?

— Дед Мирон, — тихо ответил он мне на ухо.

— Какой тебе дед Мирон, ты чего?

— Тсс, тихо, а то он услышит. Завтра, когда солнце ярко будет светить, приходи сюда, — опять шепнул он на ухо.

Потом своей ладошкой прикрыл мне рот, чтобы я не отвечала, взял за руку и повел меня по тропинке назад в деревню. Ветер усилился. Когда мы вошли в дом, вдруг ставня громко хлопнула, оторвалась от петель и упала на землю. Я соскочила с дивана, не понимая, где я нахожусь. Возле меня стояла мама.

— Ох, дочка, спи еще, прости меня криворукую, разбудила тебя, хотела тихонько из чайничка отцу деньги достать, да уронила его.

— А Максим где?

— Да спит блаженный, всю ночь гулял, а сейчас и трактором с места не столкнешь. Ариша, ты поспи еще маленько, а то кто знает, сколько придется его охранять, чтобы хлопца ноги к деду не потащили.

— Может мне пойти Зорьку подоить?

— Спи, я уже подоила, она от тебя совсем отвыкла, да и последнее время не доится, как будто молока нет вон, две недели назад почти ведро утром брали, а теперь, еле как маленький бидончик надоила. А вечером и вовсе почти нету молока, пару кружек всего. Да еще и дерганная стала, запросто может покалечить своим копытом.

— Ну да, она не любит, когда я дою.

— Вот и спи, пойду отца провожу.

Мама вышла, распушив подушку, я подложила ее под голову и попробовала снова заснуть, но сон от меня сбежал. Раньше я любила просыпаться в это время, за окном щебетали птицы. Лаяли собаки, коров выгоняли со дворов, а пастух наш, Мишка, ловко щелкал кнутом, собирая стадо в кучу, и уводил его с деревни на пастбище. Коровы мычали, но послушно бежали за Михаилом. Деревня просыпалась, слышался перекрикивающий голос соседей, которые громко здоровались друг с другом, стоя у своих домов. Хоть я и не выспалась, но валяться было не охота. Я решила пораньше сходить к бабе Дусе, чтобы меньше глаз меня видели.

Я встала с дивана, быстро умылась, оделась.

— Мам, я пошла к бабе Дусе, ты за Максом пригляди.

— Иди, у меня сегодня выходной, сколько надо, столь и будь там, не тревожься, я за ним пригляжу.

Свернув к огороду, я пошла вдоль озера. В это время вряд ли кого-то здесь можно было встретить.

Баба Дуся Лесничиха была маленькая, худая, почти высохшая старушка. Сколько ей лет, никто не знал, а говорили, что у нее, как у деда Мирона документы сгорели во время войны. На тот момент им выдали справки, но возраст был записан предварительно, так сказать, на глаз, на сколько тянул их вид в тот момент. Все знали, что баба Дуся с детства немая. Была очень милая, немного правда странная, но живая и не по годам шустрая старушка. Ее добрая душа перекрывала все ее странности. Мы все ее любили, она часто в детстве нас водила в лес, по ягоды и грибы. Учила, как можно находить дорогу к деревне, если заблудишься. Где больше всего растет ягод, а где больше грибов. И мы со всей ответственностью в лесу не отходили от нее далеко. Может, потому что родители нас пугали: если мы уйдем с глаз бабы Дуси, то обязательно попадем к волкам. И никто никогда не нарушал интересный поход с ней в лес. Хоть она и не могла разговаривать, но объясняла нам жестами, и мы ее все хорошо понимали. Показывала в лесу болотистые места, куда нельзя ходить, показывала за деревенским кладбищем черту, которую как будто специально провели высокие скрипучие сосны, верхушки которых словно склонились в траурном молчании. Подпирали их пышные рябины. Туда, за сосны, баба Дуся показывала знак табу — перекрещивала обе руки, потом вытягивала руку ладонью, повернутой к нам вперед. Ни под каким предлогом туда идти нельзя. Так все понимали ее жест. А вот почему? Мы так и не поняли до конца. Но все знали с детства, там черта — табу. И никто ни разу туда не ходил. Даже старались близко к этой черте не подходить. Дом ее стоял почти в лесу, но детвора бегала к ней часто, у нее всегда на лавочке стояли для нас угощения, хотя в каждом дворе росли яблоки, а нам нравились ее. Они у нее были самые крупные и самые сладкие. Посидев на лавочке и съев по яблоку, мы никогда не кидали огрызки рядом с ее домом, всегда уносили подальше. Если дети не видели угощения, все бежали домой и говорили, что у бабы Дуси, наверно, беда. Родители смеялись, улыбались и между собой говорили: «Вот же приучила как детвору, если проспит и не вынесет угощение, или вдруг забудет, то детвора ее из-под земли достанет».

Туман над озером выплыл мне навстречу, словно приветливая хозяйка. Сначала расстилался по траве молочным покрывалом, приятно охлаждая ноги, затем погладил мои колени, а прозрачная вода с озера щекотала ноздри своей свежестью и манила окунуться в ней. Весна оказалась на редкость сухой и жаркой. Еще три дня, и в свои права вступит лето. Несмотря на ранний час, яркое солнце разливало уже свое летнее тепло по всей деревне, яркие его лучи разгоняли прочь тени, а солнечный свет обещал снова жаркий день.

Когда я дошла до конца деревни, взгляд зацепился за местное кладбище, а там за кладбищем та самая черта — табу, из огромных сосен. Казалось, только их вечный скрип сейчас нарушал тишину. Я забралась на холм, откуда вся деревня была словно на ладони. И вспомнила сон, когда дед Мирон, стоя именно на этом месте, звал меня куда-то, но я не слышала его слов, шум разливающейся воды заглушал его голос. Сколько раз за всю жизнь в деревне я стояла на этом холме, но никогда не видела ее как сегодня. Деревня у нас большая, но словно поделенная. Одна оставалась в вечной тени, а другая наоборот тонула в ярком свете. Впервые я заметила, что наш дом попадает в тень. А дом, где жила Надя, входил на светлую сторону. Баба Дуся жила под солнцем, хоть и дом стоял почти в лесу, а дом деда Мирона с другой стороны у самого леса тонул в темноте дремучего леса. Дом Светы Калкиной тоже стоял под солнцем. Мне стало интересно, как же эта разделительная черта темной и светлой стороны будет выглядеть вечером, когда солнце будет садиться.

— Обязательно приду сюда вечером и посмотрю на это разделение, — решила я и быстро побежала с холма вниз, в сторону леса, где жила баба Дуся.

Глава 2

Старушка стояла во дворе с каким-то странным веником.

— Здравствуйте, баба Дуся, — крикнула я ей. — Мама сказала, что вы меня звали. Или, может, она вас неправильно поняла?

Она махнула рукой, молчаливым жестом приглашая меня в свой дом.

В доме бабушки Дуси я никогда раньше не была. И меня очень удивило то, что он внутри сильно был похож на дом деда Мирона. Сладковатые запахи трав в доме стояли такие же, как и у деда. Повсюду пучки сухих трав висели в потолке. Даже стол дубовый с резными ножками казался таким же, только вместо дедовских табуреток стояли восемь одинаковых стульев с резными спинками. Невольно по телу пробежал холодок. Однако в доме было уютно, может от того, что на стенах висели иконы, как у многих деревенских жителей в их домах.

— Да ты не бойся, девонька, я не враг тебе, а наоборот, — вдруг сказала баба Дуся тихим хриплым голосом.

Услышав ее голос, я вздрогнула от неожиданности и растерялась, что не могла ничего ответить, как будто мое горло в эту минуту свело судорогой.

— Ты садись, садись, девонька, у нас с тобой одна цель.

Я хочу ответить, а вернее, спросить, — какая у нас ней цель? Но язык парализовано мычал. Нет, это был просто ступор от того, что баба Дуся разговаривала. Ведь она от рождения немая.

— Ты шибко не удивляйся и не бойся. Я не была от рождения немой. Меня с детства научили молчать даже тогда, когда хотелось кричать. Мирон не должен был знать, что я могу разговаривать. Иначе я бы с тобой сейчас здесь не сидела.

Она провела своей ладонью по моему лицу, похлопала своим странным веником по моим плечам, потом по спине и закончила обметанием моих ног, словно я ими занесла снег в ее избу. Потом оторвала листок от веника и залепила мое родимое пятно с левой стороны у виска. После ее ритуала страх и ступор отступили, сразу же почувствовалась защищенность, казалось, я зашла под надежный купол, вот он и защитит меня от всего плохого.

— Баба Дуся, ты тоже колдунья? — шепотом спросила я.

— Да как сказать тебе, детка. Колдун у нас дед Мирон, а я с детства научена, как от его колдовства оберегаться.

— Надо же, я родилась в этой деревне и ничего не знала, ни о вас, ни о деде Мироне. И только недавно ко мне в снах стала приходить Нура. Легенда, рассказываемая дедом, стала меня преследовать. Почему я? Возможно, вы знаете ответ?

— Так случилось, что ты единственная девочка из нашей деревни, которая родилась ровно в полночь. В полную луну, в год, когда дверь того мира открылась в нашу сторону.

— И что?

— Ты ведь уже знаешь, что тонула в детстве?

— Знаю, отец с мамой рассказали.

— То не их вина была, ты их не суди. Сила Нуры тебя потащила в омут, а дед вытащил, не потому что хотел просто спасти. Им нужна была ты. В новое полнолуние тебе исполнится восемнадцать, и Нура оживет в тебе.

— Как может Нура, женщина из легенды, как-то влиять на нашу жизнь, и почему она во мне должна ожить?

— Мирон сказал тебе правду, камень имеет магическую силу, в тот давний день он приворожил тебя и мать твою с отцом, да так, чтобы вы все друг от друга в один миг оказались далеко, а хотя все находились рядом. Ну, а камень подкинул в песок, там, где ты играла в тот день. Это был день перед полнолунием. Ты взяла камень в руки, вот силы и потянули тебя в воду. Так же, как и хлопца сейчас тянет к Мирону.

— Дед сказал, я утонула в тот день, как же я утонула? И еще сказал, что Нура в меня вдохнула жизнь, как такое может быть, если я сижу сейчас с вами разговариваю, я мыслю, я чувствую? Как такое возможно?

— Настало время, когда ты можешь оказаться по другую сторону двери.

— Это как? И какой двери?

— Я тебе расскажу то, что знаю, но против Мирона, только вместе мы с тобой сможем закрыть ту дверь, из которой Нура приходит в мир живых. Я знаю, твое сознание все отрицает. Но поверь, ты и правда утонула в тот день. Мирон не зря тебя держал в своем доме, пока солнце не сядет, и не пускал к тебе никого. Он ждал, когда дверь откроется, и Нура сможет в тебя вселиться. Но она не может до твоего совершеннолетия обрести полную силу. Поэтому все эти годы ты стоишь на черте между иным миром и земным.

— Получается, я не живая и не мертвая? Глупости все это.

— У тебя нет времени сомневаться и не верить. Если хочешь уйти в мир иной, тогда уходи сейчас же. Но если хочешь остаться, то делай, как я скажу.

— Мне дед сказал, что Надя тоже получила магическую силу, но…

Она не дала мне договорить.

— Если ты потеряешь девственность, тебя это не спасет. А наоборот ускорит твой уход за черту. Но Мирону тогда придется искать новую дитятку, а именно девочку, которая родится в полночь ровно в полную луну, до сих пор за это время таких детей больше не родилось в нашей деревне. А значит, неизвестно, когда такое может случится. Да и врет Мирон, не может Надя быть хранительницей, в их роду проклятье, наложенное бабкой Мирона. А покуда оно не снято, она даже помешать тебе ничем не может, а то, что Мирон ею крутит, я даже не сомневаюсь.

— Как это он ей крутит?

— Отдаляет ее от тебя, и чем дальше, тем лучше.

— Почему?

— Чтобы их же проклятье под ногами не валялось и не мешало.

— Так, а если Нура сейчас во мне живет или спит, не знаю, как это правильно назвать, куда она денется из меня, если со мной случится, то, что случилось с Надей?

— С тобой не случится, Мирон оберегает тебя хорошо.

— Каким образом?

— Глаз ведьмы сейчас на тебе, и Мирон все видит. А потому знает, когда к тебе приближается беда.

— Это какой такой глаз ведьмы на мне? Я читала, что так черную жемчужину называют, которая находится на дне в чаше.

— Не родимое пятно у тебя на лице, девонька, это и есть глаз ведьмы, подарок от Мирона ты получила в тот день, когда тонула, также как и все жители нашей деревни носят на себе глаз ведьмы.

— Мне раньше всегда наш дед Мирон казался очень хорошим дедом, даже больше всех любила его слушать, когда он рассказывал сказки.

— Темная сторона камня да привороты Мирона тянула тебя к себе больше, чем светлая. Но ты сейчас независимо от Мирона очень сильная. Поэтому ты можешь противостоять темной стороне.

— Объясни мне, баба Дуся, что это значит?

— Ты единственная из всех, кого я знала, не хочешь быть хранительницей чаши желания. Имея камень в своих руках ты до сих пор не воспользовалась им для себя, это значит, в тебе есть своя огромная сила. Твое нежелание посмотреть сквозь чашу в огонь, для Мирона, как свинцовая пуля в сердце.

— Просто я не хочу знать свое будущее.

— Да не будущее ты там увидишь, а сгорит в тебе светлая сила, и останется только темная. Вот тогда Мирон воспрянет.

— Он мне говорил, что между темной стороной и светлой только я сама могу выбирать. Как выберу, так и будет.

— Когда-то у Мирона был молодой помощник, он помогал ему во всем. А сам втайне от Мирона вел запись на старославянском языке, откуда он знал этот язык, врать не буду, не знаю. Так до своей старости он записал почти все рецепты Мирона. Но перед смертью стал Мирона бояться, и в один из дней исчез.

— Умер?

— Нет, не умер, в монастырь подался, там и хранил свой дневник.

— Так значит, свиток на самом деле существует?

— Мирон узнал и монаха не пощадил. Не пощадил он и свою единственную родственницу пять лет назад. Когда она у Мирона украла дневник монаха и отдала его Федору, нашему егерю.

— Так это правда, что дед их обоих убил?

— Да что ты, милая, зачем Мирону руки кровью пачкать. Он Федора в лесу повстречал, только глянул на него, и Федор вернул ему тот дневник, а родственница как блаженная стала. Она и застрелила Федора его же ружьем. А когда выстрелила, пришла в себя и увидела, что убила человека, так и свалилась без чувств там же, возле Федора. Всю ночь лил дождь, где она бродила в лесу, никто не скажет. Утром ее люди у озера увидели, вся грязная да как будто побитая. Что-то шептала себе под нос. Совсем умом тронулась. Поди разбери, что говорит, только в глазах ее я все прочитала. Наш председатель отвез тогда ее в городскую больницу. Мирона в то время в деревне не было. Вернулся он через неделю. Вот тогда ему и сказали, что родственница его больна безнадежно. Лечить Мирон ее не стал, а мне нельзя было, да и не смогла бы я ее поставить на ноги, сильное проклятье он на нее наложил, да поехал в город, там на могиле и закопал ее жизнь с покойником. За пару недель Нинка сгнила. Хоронить люди отказались ее.

— Почему?

— Она растворялась в гробу, с него аж текло тогда, вонь стояла страшная.

---

— А кто похоронил? Я вот помню, мы, детвора, всегда венки носили, если похороны у кого-то, а ее совсем не помню.

— Я похоронила с Мироном, да председатель помог.

— А почему вы милиции не сказали, что дед Мирон причастен к их смерти?

— Мирона в день убийства в деревне не было. У него стопроцентное алиби было, так следователь и сказал. А мне старой вовсе не поверили, ни во что. Тем более, с «немой» бабкой возиться никто не захотел.

— А почему вы претворяетесь немой, вас ведь действительно все считают такой, а на самом деле вы разговариваете? Неужели за столько лет вам не хотелось хоть кому-то словечко сказать?

— Так говорила, с тобой и разговаривала. Пока ты малая была, ты по губам моим читала. Потом, когда подрастать стала, Мирон стал часто заглядывать в свое зеркало. Вот и разговаривала с тобой в мыслях. А ты ж настырная, не веришь ни во что.

— Вы сейчас о чем говорите? Я такого совсем не помню.

— Да про то, как начну тебе говорить, слухай и запоминай. Так ты сразу все называла бредятиной, также, как и сейчас.

— Баба Дуся, все эти рецепты и свойства всех трав, что в моей башке, это от вас?

---

— От кого же еще? Думаешь, Мирон тебе расскажет, как быстрее оградить себя от его затеи, Нуру в тебе поднять?

— Так, дед Мирон наверняка глядел через камень и про вас думал, и уж точно знает, что вы не немая старушка.

— Если бы Мирон мог смотреть через камень, ему бы ты не нужна была. Не дано такого Мирону.

— Баба Дуся, вчера вечером я видела, как дед пил что-то, и прям на моих глазах молодел, а потом увидела его в облике моего друга, что это значит?

— Наверно сильно копошился своими глазенками в твоей голове. Раз сумел там раскопать твоего друга.

— А как мне Максима от деда отвязать? Он как будто сам не свой. С того самого момента, как он его за водой послал, в баню натаскать. А Максим не такой послушный парень, он огрызаться умеет. А тут молча взял ведра и пошел, как блаженный, воду таскать. И всю ночь тянуло к двери и говорил: «Дед Мирон зовет, помочь ему надо».

— Этот парень — твой оберег, помни это.

— Как это?

— Там, в поле, он глядел Нуре в глаза и остался сам собой. Значит, правильно мне мать говорила: «Тот, кто увидит глаза Нуры в гневе и останется в здравии. Тот и есть оберег».

— А я могу быть оберегом? Ведь я тоже видела ее глаза там, в поле?

— Нет, на тебя она не сможет так смотреть, ты ее продолжение.

— Как же спасти Макса от глаз деда Мирона?

— Вспоминай, я тебе про это говорила.

— Ох, вы столько наговорили, что и двух лет не хватит все это перевернуть в голове. Кстати, дед Мирон думает, что хворь Светы Калкиной я от его силы распознала.

— Вот и хорошо, пусть так и думает. Придешь сегодня ко мне, как солнце начнет садиться. А камень у деда забери обязательно. Хотя думаю, он тебе сам его отдаст, нельзя ему его сейчас в доме держать. Он для тьмы сейчас опасен.

— Боюсь, он теперь поймет, что я уже кое-что знаю?

— У него сейчас время тяжелое, он силы свои теряет. Не все знает, не все чувствует. Не всегда может слышать и видеть. Постарайся его на солнце выманить до полнолуния.

— Как? Я даже представить такое не могу.

— Только одним способом ты сможешь его вывести на улицу.

— Каким?

— Когда гости твои приедут, возьми своего друга, и пойдите к большому дубу, ровно в полдень там появляется солнце.

— Вы же нам в детстве говорили, что к дубу ходить нельзя? Там черта для всех — табу.

— Тебе можно.

— И что нам там делать?

— Ты просто пойди с ним туда.

Она мне сунула в руку мешочек, сказав:

— Если решишься все же пойти, надень на своего друга этот оберег, чтобы уберечь его от гнева Мирона.

— Это опасно?

— Для тебя нет, но кто знает, как скажется сила Мирона на хлопце?

— Теперь уточните? С каким хлопцем я должна туда пойти, с Максимом что ли?

— Да нет, с тем, кто в твое сердце достучался.

Я покраснела как рак, мне хотелось сказать: «Нету такого человека, который достучался». Но баба Дуся сама ответила:

— Я знаю, что ты гонишь все мысли о нем, но он уже глубоко сидит в твоем сердечке.

— Его нет здесь рядом, он сейчас очень далеко.

— Он уже в пути.

— Значит, он приедет на день рождения?

— Приедет.

— Баба Дуся, я не хочу, чтобы из-за меня рисковал человек.

— Если наденешь ему на шею этот оберег, то ему ничего не грозит. Это сильный защитный заговор против Мирона, он не сможет его сломать днем. Но к вечеру Мирон начнет с каждым часом становиться сильнее и сильнее, и в полночь до часу ночи Нура войдет в наш мир.

— Господи, как все сложно и страшно. Особенно знать, что я мертвая.

— Поэтому делай, как я скажу. И все будет хорошо, это последний раз, когда я смогу быть полезной.

— Разве до моего рождения, не было такой возможности все это прекратить?

— А до тебя все хотели иметь такую силу и быть хранителями камня. Все искушались на его черную магию. Все хотели иметь власть и иметь камень желания. Посиди тихонько минут десять, я отвар приготовлю для твоего хлопца, чтобы его перестало тянуть к Мирону.

— Ой, я, кажется, вспомнила, что надо сделать, чтобы сила не притягивала.

— Молодец, — улыбнулась баба Дуся. — Тогда ступай, а вечером приходи одна.

— Ответите мне еще на один вопрос?

— Спрашивай.

— Кто вы?

— Я светлая сторона камня, если говорить нашим деревенским языком.

— Значит, дед Мирон — темная ее сторона?

— Да.

— А почему темная сторона действует, а светлая допустила и допускает беду?

— Потому что камень не в моих руках. Сильнее тот, у кого хранится камень. А кому быть хранителем, выбирает Нура. Я тоже родилась, как и ты, в полную луну, а с темной стороны родился в полнолуние Мирон.

— Значит, любой, кто родится в полнолуние может стать хранителем?

— По сути — да, но не каждый выдержит, слишком большой соблазн перед желанием стать выше другого, богаче другого. За долгую мою жизнь ты первая, которая отказалась и вернула камень Мирону.

— А почему вы всю жизнь молчали?

— Да потому что хранителем стал Мирон, а не я после его бабки. Это впервые случилось за долгую жизнь в истории камня. Что Нура выбрала мальчика, а не девочку. Не может мальчик быть хранителем. С того времени все пошло не так. Камень всегда передавался четко, один срок хранит темная сторона, другой срок светлая. Поэтому моя мать боялась, что Мирон сживет меня со свету, вот и научила: что бы ни случилось, я должна была молчать, пока не наступят времена, когда в деревне найдется новый хранитель. Сейчас настало то время, когда наши силы с ним равны. Или мы закроем с тобой дверь, или Мирон ее откроет навсегда.

— Блин, ну бред же все это. Наша легенда, только теперь с плохим продолжением. Это сколько же вам лет с Мироном?

Баба Дуся только улыбнулась, и добавила.

— Много, а раз бред, говоришь. Тогда обязательно сходи к большому дубу. Там найдешь один ответ из всех, что задавала. А теперь ступай, мне еще много надо сделать, а сил у меня мало. Если все же осознаешь, что все это — не шутки, то вечером приходи, когда солнце будет садиться.

— Можно еще один вопрос задать?

— Да я итак знаю, чего хочешь спросить, хотя мне ты и не веришь, но вечером ты придешь. Так что ступай.

— Хм, ладно, проверим. Захочу ли я вообще во все это вмешиваться.

И баба Дуся опять меня удивила, замахала молча руками указывая на выход, она опять стала немой бабушкой.

На обратном пути я еще раз влезла на холм и посмотрела, как за время, которое я находилась у бабы Дуси, расположилась черта деревни. В полдень только один наш дом делился на две части, одна сторона дома находилась под солнцем, а другая была в тени. Вы сейчас не поверите. Сверху глядя на деревню, картограф бы запросто провел ровную линию солнечной и не солнечной стороны деревни, если бы не одно большое «НО» — это наш дом, он один стоял на этой ровной линии, который не дал бы провести черту ровно. Дом Нади и Светы все так же стояли под солнцем. Дом деда Мирона в полной тени.

Я не знаю, что бы все это значило, но после услышанного от бабы Дуси чутье подсказало, все это неспроста.

Мне сейчас интересно, как бы вы себя чувствовали, узнав, что вы не живой не мертвый человек?

Вот и мой разум не соглашался с такой гипотезой быть — никакой.

Проходя по улице, где жила Света, я заметила полностью распахнутую в дом дверь. Обычно в это время все двери в домах уже закрыты, чтобы не впускать жару в избу. Предчувствие о плохом отсутствовало, но я все же решила заглянуть к Свете.

Света сидела под деревом за круглым столом.

— Светик, привет! — крикнула я.

Она махнула мне рукой, из дома вышла баба Матрена и шустро шла мне на встречу.

— Аринушка, милая, спасибо тебе за внучку. Глазам не верим, сама захотела на улице посидеть, и покушала немного, как ты и сказала.

— Баба Матрена, мне-то за что спасибо? Это Светка ваша молодец.

— Ох, да что ж ты думаешь, мы сами не понимаем, кто ее на ноги поднял. Ты как в дом вошла, я уже заметила, как она улыбнулась. За весь почти год ни разу никому так не улыбнулась. А сегодня сама причесалась и ночную рубаху попросила помочь снять, и даже халатик сама смогла надеть, — отчитывалась баба Матрена, пока мы шли к Свете под яблоню, где в тени дерева у Калкиных стоял круглый стол.

— Привет, Аринка! — слабым голосом произнесла Света.

— О, ты меня радуешь сегодня, молодец. Не сочтите за наглость, можно у вас попросить чай?

— Да, конечно же, — и баба Матрена шустренько проследовала в дом.

— Ты откуда идешь? — спросила Света.

— Сказать, что ходила на почту, ты не поверишь. Поэтому скажу честно — к бабе Дусе ходила.

Света еще шире раскрыла свои глаза. И на ее лице сейчас кроме глаз как будто ничего другого и не было.

— К Лесничихе? — видно, не поверив своим ушам, переспросила она.

— Ага, к ней. Потом все расскажу, сейчас хочу спросить, дед Мирон к вам приходил хоть раз за весь год? Ну, я имею в виду, с того момента, как ты вернулась с города?

— Я не знаю, вернее, я мало что помню, — грустно ответила Света.

— Ох, Светка, какая же ты балда, так замучила себя. Но я не ругаю тебя, а очень хочу, чтобы ты восстановилась, да побыстрее. Кстати, сегодня попробуй добавить к бульону мякиш от хлеба, только не злоупотребляй, все начинаешь кушать так, как будто только родилась, каждый день прибавляешь что-нибудь новое и в малом количестве, от твердого пока воздержись. Только супчики и кашки.

— Аринка, ты ведь на училку учишься, а не на врача, может, ты не туда поступила?

— Сейчас я не знаю, что тебе ответить, но быть педагогом мне больше хочется, чем быть врачом.

— Аринушка, тебе чай с сахаром?

— Не-е, баба Матрена, с вареньем, если можно, — крикнула я ей в ответ.

— Ты знаешь, Аринка, сегодня смотрю на бабульку, на родителей, и как будто прозрела, что я, дура, делала? Они ведь за этот год постарели на лет десять, и все из-за меня.

— Сейчас ты об этом не думай, смотри на бабулю, какая она радостная, да она горы свернет сейчас от того, что у тебя появились желания. А главное, моя дорогая одноклассница, помни, ты нам всем нужна.

— Да прям, никому я не нужна, ко мне за столько времени ни разу никто не зашел просто так. Кроме любопытных бабусек, которые все хотят разузнать да сплетни по деревни мести.

— Прости меня, Светик, что приезжая домой на каникулы, я ни разу не зашла, честно, не знала, что ты в деревне. И если бы не тетя Таня со своими новостями, я бы о тебе до сих пор не знала, что ты дома. Хотя это меня ни капельку не оправдывает.

— Да я и не злюсь на тебя. Я слышала о вас с Надей, не верила, что вы больше не дружите.

— Она, как и ты, попав в беду, решила за всех, все сама. Я рада, что сегодня ты уже осознала, как ты нужна своим всем близким. Ну а Ваньке обязательно сама напиши письмо, уверена, он там от радости подвиг совершит.

— Конечно, напишу.

— И огромнейший привет от меня и моих родителей передай.

— Спасибо, Аринка.

— Баба Матрена, вы чай свой, поди, заколдовали, такой вкусный, а варенье у вас вкуснейшее, наверно, во всей деревне.

— Aринушка, я блинчики сегодня с утра пекла, может будешь с чаем-то?

— Блинчики обязательно буду, что-что, а от них я никогда не откажусь.

— Ой, я помню, как ты в школу таскала блины, — засмеялась Света.

— А ты, зараза, всегда в школе смеялась надо мной, а потом просила поделиться.

— Ну правда, так смешно было, как ты аккуратно вытаскивала из портфеля завернутые блины и баночку с намешенным в сметане вареньем и всякой фигней. Как будто что-то драгоценное в ней было. Ты ведь всех и научила в классе таскать в школу перекусы. Потом мы все в классе стали приходить с баночками, с дозочками, кулечками, мешочками.

— Да ладно тебе валить на меня такое.

— Вся деревня знает твою слабость к блинам, Аришка.

— Правда что ли?

— Если бы не Надюха, тебя бы родичи дома не находили. Ты не прошла бы мимо ни одного двора, если бы унюхала, что там есть блины, — смеялась Света. — Надька тебя все время тащила подальше от всех, как будто ревновала тебя.

— Не преувеличивай, хотя должна признать свою слабость к блинам. Вот интересно, сколько бы я их ни съела, они мне не надоели еще, все также люблю их. И даже если буду очень сытая, все равно хоть один блин в себя запихаю.

— А помнишь, как ты Юрку Севкина портфелем отдубасила по башке, он твои блины украл и съел. А ты кричала: «Гад такой, я даже не успела попробовать, а ты сожрал все!» Ох, как мы тогда ржали всем классом.

— Не смейся, мне за это давно уже стыдно. А он настоящий гад, ведь припомнил мне это, и на выпускной притащил с собой целую кучу блинов, сказав: «Должок вернул с процентами, съел два, принес ровно шестьдесят два». Я, наверно, краснее помидора там стояла посередине зала.

— На выпускном вечере ты была самая красивая из всех нас, и я лично не заметила, покраснела ты тогда или нет.

— А мне тогда казалось, что самая красивая была Надя.

— Да, платье у нее тоже было отпаданное. Ну, она всегда была высокомерной с нами всеми, поэтому все говорили, что самая красивая у нас была ты.

— Ты, Светка, тоже красивая на выпускном была, и вообще наш класс всегда выделялся в школе. У нас в классе некрасивых не было.

— Это точно, — с грустью в голосе сказала Света.

— Светка, я не знаю, о чем ты сейчас взгрустнула, только одно знаю: ты будешь очень счастливой барышней в нашей деревне. Так что не грусти, подруга, а давай выздоравливай.

— С тобой поговоришь и верить начинаешь в самое лучшее.

— Свет, ты только, пожалуйста, не хандри, и, если даже до дня моего рождения я не смогу к тебе заглянуть, это не значит, что ты мне больше не нужна. На дне рождения ты просто обязана быть, будешь самый почетный мой гость. Ведь я с нового года вынашиваю такую мысль, с одноклассниками встретить свое совершеннолетие. А в деревне вас раз, два и больше никого нет. Но если сумею вырваться, обязательно загляну, хотя бы на минутку, просто на тебя посмотреть.

— Договорились, готовься спокойно к своему дню рождения, я обещаю тебе, что обязательно приду, если сама не смогу, бабулю попрошу, чтобы она дядьку Василия попросила меня на своем тракторе к вам подвезти, — засмеялась опять Света. Бабушка Матрена только поглядывала на нас со стороны и улыбалась. Я чувствовала, что все у них теперь будет хорошо. Попрощавшись с ними, я пошла домой. Уже почти обед, мама наверняка сильно переживает, что меня так долго нет.

Так и было.

— Доченька, ну наконец-то, я места себе не находила, — взмахивая руками, говорила мама.

— Мам, все хорошо, я по дороге к Свете Калкиной зашла, с ней посидели, поболтали.

— Со Светой? Разве она может сидеть?

— Мам, не удивляйся, она, конечно же, очень слаба, но не мертвая. И жить будет долго и счастливо, просто ей не хватало пинка под зад, чтобы перестала думать о плохом.

— Ну, а что баба Дуся хотела?

— Да особо ничего не хотела, просто новые небылицы мне рассказывала.

— Не хочешь меня расстраивать?

— Правда, мам, она такое нарассказывала, что даже не знаю, как это переварить и с чем.

— Что, прям рассказывала?

— Ну да, рассказывала, причем очень хорошо и внятно.

— Дочь, ты точно не заболела? А то Света Калкина сидит и болтает, баба Дуся от рождения немая тоже рассказывает.

— Все хорошо, мамулечка, ты не переживай. А где Макс?

— Да как ты ушла, почти следом и побежал к деду Мирону, не смогла его удержать. Он здоровый-то мужик, хоть и худощавый, но жилистый. Черенком дверь подперла, так он его сломал, будто прутик был в руках, а не черенок. Да боязно мне с ним, с блаженным, спорить-то было.

— Ого, Максимка уже бушует. Ладно, пусть немного еще побудет там, пока я ему отворот приготовлю от деда Мирона.

— Да разве от нашего деда Мирона есть такой отворот?

— Баба Дуся подсказала, не уверена, что поможет, но попробовать надо. Мам, ты смотри, никому не говори про бабу Дусю, чтобы до деда Мирона не дошли сплетни.

— Да что ты, дочь, никому ничего не скажу. Я ведь понимаю, что, какая-то беда нас ждет.

— Мама, — я обняла ее. — Никакой беды не будет, беда была тогда, когда я утонула. А хуже этого ничего не может уже случиться.

— Но что-то меня беспокоит, особенно, как отец рассказал о том, что Нура за долгом приходила, каждую минуту боюсь, а вдруг заберет тебя?

— Ну как она может меня забрать?

— Ой, дочка. Бабушка наша пока жива была, рассказывала, что в нашей деревне не все так просто. То ли, проклятые мы все в ней, то ли заговоренные. Ведь никто не может уехать из нее, словно привязанные, а если кто и вырвется, все равно назад возвращается. Вот точно также, как и городской хлопец утром к деду бежал.

Глава 3

— Мам, а ты помнишь тот день, когда меня дед Мирон спас?

— Конечно, помню, день воскресный был, да такая жара стояла, вот мы и решили твой день рождения на озере отметить. К нам должны были туда подойти гости. Пока расстилали покрывало, да все, что с собой принесли, выкладывали из корзины, ты в песке играла рядом с нами. Тот жаркий день многих из домов выгнал, все на озере и отдыхали. Откуда дед взялся, никто не помнит, но его не было, когда мы пришли, я точно помню, его не было. Потому что стояла на берегу и всматривалась, кто загорать на берег вышел, да отцу перечисляла всех, кого видела. И знаешь, дочка, словно наваждение какое-то было. Ты сидела рядом со мной, и вдруг крик ужасный, он и вывел нас из ступора с отцом, мы оглянулись на крик, а там дед Мирон из воды выходит и тебя на руках несет, ни живую ни мертвую, мне дурно сделалось, мы с отцом бросились к деду, но, он своими глазищами как будто пригвоздил нас к месту, ни я, ни отец не смогли шаг сделать. Пара минут словно выпала из жизни, как ты оказалась в воде, никто тоже не помнит. Я ведь рядом стояла с тобой, а вот как ты прошла этот промежуток от меня до воды, так и не смогла вспомнить, словно в эту минуту была далеко от берега. И отец то же самое рассказывает, нас как будто в эту минуту там не было. Хотя все стояли друг от друга рядом.

— А дед Мирон меня что, сразу в свой дом понес?

— Помнишь Тифонкиных?

— Помню, но плохо.

— Так вот, они от нас в тот день недалеко сидели. И когда дед тебя вынес из воды и понес к своему дому, Петр Тифонкин — отец — крикнул деду Мирону: «Надо же ребенка откачать, воду из легких выгнать, куда ты ее, старый, понес?»

— А дед что?

— А что дед, зыркнул на Петра своими злющими глазами, тот и замолчал. Ох, дочка, сколько годов мы разгадываем эту загадку, как могло такое случиться, но ничего на ум не приходит, никто не помнит тот момент, когда ты оказалась в воде. Одно тогда успокаивало, что дед Мирон многих на ноги ставил, вот я и молилась, чтобы и тебя откачал.

— А кого он из безнадежных на ноги ставил, можешь припомнить?

— Семеновну нашу. Прям из гроба поднял.

— Это как?

— А шут его знает, как он это делает, но ее хоронить собирались. Дочка Семеновны утром зашла в комнату, а та в гробу сидит и с дедом Мироном разговаривает. Все боялись, что Ирка, дочка Семеновны с ума сойдет, так сильно перепугалась. Даже из дома ушла, боялась мать. Потом дед Мирон ее чем-то напоил, она и успокоилась. Первые года после воскрешения Семеновны ее все в деревне побаивались, как же, мертвой была и ожила. Вот и о тебе так же говорили, и тоже все боялись своих детей к тебе подпускать.

— А что с Петром Тифонкиным случилось?

— Все говорили, что Петра дед Мирон и наказал. Поперек деда пошел. После того, как он хотел деда Мирона остановить, два дня прошло, на третий день у Петра инфаркт случился. А он никогда не болел до этого. Все очень удивлялись тогда, после его смерти, с отцом нашим почти ни один мужик не разговаривал, все винили нас в этом, только Надюшкин дед все время заходил и отца на рыбалку звал. Вот там с рыбалки тихо-тихо и стали с нами опять люди разговаривать да знаться. Но врачи все время удивлялись, что за все время ты ни разу ни одной из детских болезней не заболела. Надюшка когда ветрянкой заболела, пол деревни заразила, а тебя инфекция мимо прошла. Люба все время удивлялась и говорила, вот у Аринушки вашей какой сильный иммунитет, ни одна холера не берет, не то что мою Надюшку, все детские болезни по два раза перенесла, словно за себя и за подружку свою болела.

— И правда, почему-то я не болела? Даже помню, пришла я к Наде, а теть Люба ее зеленкой мажет. И мне кричит: «Аринка, ну-ка беги домой, а то тоже так же заболеешь». Я не ушла, а наоборот помогала тете Любе мазать зеленкой Надю, а ветрянкой я так и не заболела. Поскольку выгнать меня со двора тете Любе не удалось, она показала, как надо правильно мазать болячки, и мы с Надей весь день сидели в доме и только мазались. А чтобы Надюшка не одна была такой страшно зеленой, из солидарности с ней я подставила себя, и она всю измазала меня зеленкой. Тогда все решили, что я все же заразилась.

— Да, было дело, озорничали вы с Надюшкой, ой-е-ей как.

— Мам, я забыла сказать, что ко мне на день рождения с города гости приедут. С ночевкой, я их уже пригласила. Может и Никита приедет, но не уверена, он в командировке на Дальнем Востоке, вернется или нет в Москву. Я не знаю. Но я его тоже пригласила.

— Ну раз приедут, значит, уложим всех, места хватит, а если не хватит, то к тете Тане отведем.

— Нет, только не к тете Тане, к ней не надо, я лучше сама на чердаке посплю, а в моей комнате Лену уложим, она после операции, ей нормальная кровать нужна, а не сеновал.

— Неспокойно сейчас в деревне, чтобы там девчонкам спать, лучше мы туда парней уложим, или же в сарайке на сеновале тоже можно, там вообще свежий покос, пахнет лучше любого одеколона.

— Точно, а в сарае на свежем сене у меня давняя мечта поспать. Обожаю запах сена.

---

— Вся в отца пошла, тот тоже пол-лета на сеновале спит. А мне там не спится, то щекочет что-то, то колет, то кажется, ползет что-то.

— Ха-ха, думаю, и городским тоже будет на сеновале неспокойно.

— Да пусть раз в жизни попробуют, не убудет от них ничего.

— Кстати, я пойду в сарае приберусь. А то потом некогда будет.

— И то верно. Но лучше завтра, отец кабанчика завалить завтра собрался. Как раз свежатина будет.

— Борьку?

— Да Борьку твоего сразу, как ты после майских праздников уехала, он заколол. Это Борькин брат, но тоже Борька, — смеялась мама.

— Почему у нас все кабаны Борьки?

— Так ты ж с детства всех Борьками звала. Даже если свинка, все равно у тебя она была Борька.

— Мам, если я тебе не нужна, то пойду, попробую сделать то, что баба Дуся сказала от приворотного глаза, Максима выручать надо.

— Дочь, ты мне только одно скажи, тебя что ли Нура назначила вместо Мирона?

— Ты тоже в эти назначения веришь?

— Верю, раньше мы оберегали тебя от всего этого, а надо было тебе рассказывать. Что в нашей деревне нечистая сила повелевает. И думаешь, просто так все деда Мирона остерегаются? Он, говорят, после бабки своей стал хранителем деревни.

---

— Хм, я одно понять не могу, почему и от кого или чего хранить деревню надо?

— Шут его знает, то ли чтобы какой-то глаз ведьмы из деревни не исчез, про это я плохо помню. А вот то, что в нашей деревне дверь какая-то есть. Это мы от бабушки знаем, она всегда нас предостерегала: в июне в полную луну дверь открывается в нашу сторону, и с иного мира к нам может кто-то да попасть, но и у нас заберет обязательно кого-то. Поэтому Нура, та, про которую Мирон рассказывает, в нашей деревне часто появляется. Вот мы с отцом и боимся, а вдруг в тот день, когда ты тонула, дверь открылась, и может, действительно Нура спасла тебя. А сейчас к отцу приходит во сне и долг просит вернуть.

— Мам, сама подумай, как мертвый человек может спасти?

— Мертвый не может, но Нура не мертвая, бабушка говорила нам, что она всегда находит жертву и вселяется в нее, в ней и живет до удобного переселения в нужное тело.

— В это я вообще не могу поверить.

— Однажды мы с отцом нарушили ту черту, что за большими соснами, позади кладбища. От страха тебя потерять мы пошли посмотреть, что там, почему нас с детства учили туда не ходить, и ведь из поколения в поколение это передается.

— И что вы там увидели?

— Что мы там увидели, не опишешь ни одним пером. Девушка с длинными русыми волосами и с глазами дьявола встретила нас. У леса всегда темно, поэтому четко было видно, как свет поднимался с травы и стелился, словно туман, по ней. А она шла по траве, не касаясь ее ногами, как будто плыла над травой. До сих пор помню, как ноги стали тяжелыми, с места сойти невозможно, отец тянет меня, а я как заколдованная смотрю на свет, что под ее ногами. Слышу, отец кричит: «Не смотри ей в глаза!», а девушка далеко, но голос ее прям у моего уха шепчет: «Не слушай его, иди ко мне, — а потом ласково, да так нежно: — Посмотри мне в глаза». Отец схватил меня на руки, перекинув через плечо, и потащил обратно к соснам, там я очнулась, вернее, в себя пришла, а страх в душе так и остался, да такой сильный, что три дня меня колотило, перед глазами эти глазища так и зыркали. Спать боялась. Ее глаза голубые в какой-то миг становились дьявольскими да пронизывали все нутро, один всего раз я увидела, но никогда такое не забуду. После этого я как сама не своя была. Точно такая наверно, как этот городской хлопец ночью, вроде слышит, видит, а не соображает, вот и я стала как блаженная. Никому мы не говорили с отцом, что ходили туда, но однажды к нам баба Дуся вечером пришла, принесла мне отвар какой-то и веник странный, отхлестала им меня, а потом выпить отвар заставила. Зло помахала на нас с отцом своими руками, и обоим по лбу стукнула. Ну ясень пень, ругала. Вот тогда я впервые за долгое время крепко уснула и проспала всю ночь. Утром проснулась, вроде помню все, но страх исчез. А когда баба Дуся уходила, строго наказала никому ничего не говорить. Вот мы и молчали все эти года. Ты, дочка, бабе Дусе верь, она хорошая, если дед Мирон мне повстречается, головная боль не отпускает, а если баба Дуся встретится, боль как рукой снимает. Сначала с отцом думали, просто, наверно, совпадение. А помнишь тот день, когда он к нам заходил? Никита у нас еще был.

— Да, помню. И что?

— Он ведь не просто заходил. Не хотела я идти его провожать, но он так смотрел на меня своими глазищами, точно, как Нура, там, за соснами, за чертой. То ли страх меня потащил за ним, то ли сила какая-то неведомая, сказать не могу. Вышли с ним во двор, он мне и говорит: «Аринку вашу заберу к себе в ученицы, и не смейте мне перечить. Не то сделаю так, помрет она у вас». С тех пор я покой потеряла. Отцу сначала не говорила, а потом все же сказала. Вместе кумекали, что делать? А неделю спустя шла с магазина, и баба Дуся навстречу, мне сразу спокойно стало. Она приостановилась, рукой по лицу провела, и деда Мирона взгляд исчез. А то ж везде мерещился, и голос деда слышала все время. Потом своей рукой по сердцу моему погладила, улыбнулась и пальцем показала, все хорошо будет. И с тех пор дед Мирон нас обходит. Ну или если с далека видит нас с отцом, сворачивает в свой лес.

— Мам, а зачем же ты все время хвалила деда, да еще всем говорила, что деду в ноги надо кланяться, а люди неблагодарные за глаза его ругают?

— С того дня, как дед тебя спас, у нас с отцом страх за тебя появился, да и поэтому если бабы заводили разговоры о нем, отвечала так, нам гневить деда было себе во вред. Первый год сколько слез я пролила, даже трудно сказать. Отец наш весь дерганный стал, нервный. Дед как будто преследовал его. Он ему и дом предложил, так нет же, дед отказался — наверно, плата оказалась маленькой. Потом все как-то утихло, а может, баба Дуся отвела все тревоги, она еще пару раз к нам заходила, приносила какие-то травы, чтобы заваривала всем нам. А перед тем, как в город тебе ехать, дед Мирон позвал к себе, мы тогда с тобой вместе ходили, ты у калитки стояла, сунул мне в руки какой-то кулек с травами и сказал, чтобы тебе его положила, и тут же пригрозил мне, если выкину, то ты помрешь. С отцом подумали, и решили: за столько лет он тебе только все хорошее делал, не может же он напоследок отравить, вот и решила положить. Дочь, а ты их заваривала, эти травы?

— Да, заваривала, но не знаю, какие от деда Мирона, а какие от бабы Дуси.

— От деда Мирона в газетный кулек завернуты были, а от бабы Дуси в тряпочном мешочке.

Я не стала маме говорить, что заваривала и пила с обоих, и сейчас до меня дошло: когда впервые выпила заваренный чай от деда Мирона, стала видеть сны с Нурой и слышать голос деда Мирона. Потом я заварила от бабы Дуси и стала слышать свойства всех трав. Сидя с мамой и слушая ее, я стала понимать: каждый из них пытается внушить свое. Видно, оба обладали даром телепатии. Раз баба Дуся сказала, она светлая сторона камня, значит, все светлое идет от нее. Теперь до сознания стало потихоньку доходить, зачем мне эти познания о травах, чтобы я так же, как и она, могла оберегаться от деда Мирона. Чтобы успокоить маму, ответила:

— А, значит, от бабы Дуси заваривала.

Мама выдохнула и сказала:

— Ну и слава Богу. Ладно, дочка, ты иди, займись, чем там баба Дуся научила, а я пока обед на стол соберу, сейчас отец приедет.

— Я помогу тебе.

— Иди, я сама справлюсь. Чтобы дурные мысли в голову не лезли, мне надо чем-то заниматься, а если ты работу у меня заберешь, только и останется, что думать обо всем этом, что на голову обрушилось однажды и до сих пор не отступает.

— Мама, ты не переживай, все будет хорошо.

— Утром сегодня Любу видела, пригласила их вечером на пироги. Чего ждать выходных дней или дня рождения. И тесто уже замесила, вот после обеда и займемся вместе выпечкой.

— Мама, только мне сегодня вечером, когда солнце пойдет за горизонт, к бабе Дусе опять идти, так она сказала.

— Ну дак ничего, что тебе с нами стариками сидеть, спокойно вставай и иди. Я не думаю, что Люба с дедом своим обидятся.

— Ну тогда я сейчас схожу за Максом, мы быстро вернемся.

— Ох, Аришенька, будь осторожна с дедом Мироном.

— Баба Дуся меня тоже веником своим стегала, наверно, сегодня дед Мирон мне не страшен, — улыбаясь, ответила я маме.

— Ах, знать бы их, колдунов, где от них скрыться можно. Вот тогда было бы не страшно, а когда сама да к нему в дом идешь, да как же не страшно, дочка? Еще как страшно.

— А ты не бойся, вот у меня совсем страха нету. И баба Дуся сказала, что я сильная, и дед Мирон не всегда может мной управлять, как Максом.

— Будем надеяться, что так оно и есть.

— Раз помощь моя не нужна, пойду за Максимом схожу.

— Так ты же отвар не готовила.

— Сначала приведу его, а потом приготовлю.

Мама только с грустью махнула рукой и перекрестила меня. И пока солнце не развернулось, я быстро пошла к дому деда Мирона.

Дверь мне открыл Макс, за это время в нем ничего не изменилось. Глаза отрешенные, но все видит и слышит, на вопросы отвечает, но как-то невнятно.

Когда он пропустил меня вперед себя, зайдя с дневного света в дом, я оказалась в полной темноте. Горевшую на столе свечу тоже сразу и не заметила. Но постояв минуты две, стала различать предметы.

— Макс, ты чего ставни не открыл? Темнота в доме, ничего не видно. В ответ Макс что-то промямлил, указывая рукой в угол.

Я не сразу увидела деда Мирона, он лежал в углу на широкой лавке. И удивилась тому, что он был дома, ведь Максим говорил, что дед уходит, когда солнце встает, а приходит, когда зайдет за горизонт.

— Он спит или заболел? — тихо спросила я Максима.

Он в ответ странно прожестикулировал и не сказал ни слова.

— Не сплю, — еле слышно ответил сам дед Мирон.

— Дед Мирон, вы что, заболели, может врача из больницы позвать?

— Ты почто осину в мой дом принесла? — на вопрос вопросом ответил дед.

— Какую осину? У меня в руках вообще ничего нету.

— А на лице твоем что?

— Маленький листик, расцарапала висок, вот и заклеила, когда шла сюда.

— Больше ко мне в дом с такими листьями не входи. Иначе сильно рассержусь.

— Хорошо, не приду. Я вообще-то за Максом пришла.

— Хлопца я отпустил, а то, что его сюда тянет, так с этим поделать я сейчас ничего не могу.

---

— Не хочу с вами спорить, тем более, вам, видно, не здоровится. Сейчас ставни открою, в дом свет впустить надо.

— Не смей! — неожиданно громко сказала дед Мирон. — Ты за меня не переживай, я до вечера отлежусь, и мне лучше станет. Со стариками иногда такое бывает. Ты камень почто в моем доме оставила? Не я тебе его дал, не мне тебе его и возвращать. На, забери! — строго сказал дед.

Я протянула руку, и дед вложил своей худой и холодной рукой камень, он на миг засветился в моей ладони и сразу же потух.

— А как я могу вернуть его хозяйке?

— Ты сохрани его, а хозяйка сама за ним придет, когда время настанет.

— Так прождать можно и всю жизнь. Когда она придет, и придет ли вообще?

Я поднесла горевшую свечу ближе к деду и чуть не ахнула. Такой вид был, что еще пять минут, и он помрет. Лицо худое, щеки провалились, глаза впали. Живой труп сверлил меня сейчас своими глазами, видно, действительно не было сил у старика, и он часто закрывал глаза. Но потом я заметила, как уголки губ дернулись, он явно был чем-то доволен. Но чем, я не знала. Потом тихо сказал:

— Бери своего хлопца и идите уже, дайте мне поспать, устал я.

— Дед Мирон, как же вы тут один?

— Идите, без вас мне легче будет.

— Так вы Максима совсем отпустили?

— Отпустил, но тянуть его сюда будет, как и сказал тебе раньше.

— Ясно, значит, не полностью отпустили. А может, все-таки доктора к вам прислать?

— Не нужен мне никакой доктор, идите уже. И не приходи в мой дом ни сегодня, ни завтра. Даже если хлопец убежит от тебя ко мне. Придешь к полуночи в канун своего дня рождения.

— Почему в канун моего дня рождения? Вы мне обещали все рассказать до дня рождения.

— Я и расскажу, от полуночи до часу ночи, у нас с тобой будет ровно час, вот тогда все и узнаешь. Поговорим, когда придешь, а сейчас уходите, только ковш со стола мне подай, надеюсь, это тебе не трудно выполнить.

— Здесь в ковше что-то налито, можно выплеснуть?

— Нет, дай мне его.

Я подала ковш деду, он глянул в него и жадно облизал сухие губы.

— Идите уже, — пытался крикнуть дед.

Я взяла Макса за руку и потянула из дома, на улице он упирался, как капризный ребенок. Но все же тихо шел за мной.

Выйдя за калитку, я подняла с пола осиновый прут, который сломила, когда шла к деду, и оставила его у калитки. Как только я взяла прут в руки, Макс дернулся в сторону. Но я успела хлестнуть прутом по спине, и Макс остановился, замер так, как будто его пригвоздили к месту.

— Макс, ты меня слышишь? Если слышишь, моргни.

Он моргнул.

— Максик, сейчас тебе будет очень больно, я это знаю, но ты должен потихоньку идти за мной, до вон той осины. Нам обязательно надо дойти до нее, пока солнце освещает дерево. Там тебе станет легче, обещаю. Пойдем, дружище.

Макс еле как шел, он не кричал, не издавал ни звука, но то, что он испытывал боль в ногах, выдавали его слезы, иногда заполняющие его глаза. Теперь я верила ему, про то, что когда он хотел подойти к двери, той, что у деда Мирона в доме под большим замком, его ноги испытывали боль. Так же и руки, если он пытался в доме перекреститься. Глядя на Максима, я поверила в то, что дед Мирон — дьявол нашей деревни. И что с детства я оказалась его заложницей, а теперь наступило то время, когда я должна принести ему пользу. Мне кажется, я догадалась, какая будет цена моего спасения.

Максим не смог дойти до осины, я видела, как он оглядывался на дом деда Мирона, по его виду было видно, что он готов вернуться назад, но только не идти вперед. Сейчас я не знала, как ему помочь преодолеть этот промежуток, а вернее, черту между светлой и темной стороной деревни. На наше счастье я увидела тетю Любу, она шла вдоль берега у озера.

— Теть Люба, — окрикнула я ее. Но она, не оглядываясь, удалялась от нас. — Макс, стой на месте, пожалуйста, не оглядывайся на дом деда Мирона, я сейчас быстро вернусь.

Макс моргнул мне. И я побежала вдогонку за тетей Любой.

Она услышала меня. Не добегая до нее, я крикнула ей, чтобы она послала отца к дому деда Мирона на тракторе. Крикнула, что это срочно, она не стала меня расспрашивать, а бегом побежала в сторону нашего дома.

Нельзя оставлять Макса одного, если он повернет обратно, я не смогу его вернуть назад. А путь к дому деда Мирона будет легкий, без боли, но он этого не знает. Повернув назад, я побежала к Максиму.

— Максик, ты умничка, я должна тебе рассказать всю правду, не знаю, сейчас это сделать, или когда будем у осины?

Макс стоял, глубоко дышал, преодолевая боль. Потом посмотрел на меня и моргнул.

— Хочешь сейчас?

Он моргнул.

— Ладно, слушай, теперь ты по себе знаешь, что дед Мирон у нас, оказывается, колдун, так вот, когда мне было два года, он своими приворотами сделал так, чтобы я на один миг оказалась без присмотра, и затянул в воду на озере, там как раз место глубокое. В тот день я утонула.

Макс расширил глаза, глядя на меня.

— Не веришь?

Он не моргал.

— Я, например, не хочу в это верить, что я не живая и не мертвая, и в день моего совершеннолетия я стану не я. Бред, правда?

Макс не моргнул, а сделал шаг вперед, я поняла: он хочет дойти до осины сам. Иногда он останавливался, глубоко дышал, иногда слезы бесконтрольно лились из глаз. Нам осталось совсем немного, когда я увидела отца, как он свернул на дорогу по направлению к дому деда Мирона.

— Макс, там папа за нами едет, постой, я сбегаю, помашу ему, что мы тут.

Он моргнул. Но отец, сам увидев нас, повернул в нашу сторону.

— Кажется, мы с тобой сейчас победим чары деда Мирона, — взяв Макса за руку, с улыбкой произнесла я.

Папа, слезая с трактора, спросил:

— Аришка, что случилось?

— Пап, ничего не случилось, но чем дольше Макс остается у деда, тем сложнее ему возвращаться к нам. Он сейчас испытывает такую боль в ногах, как будто сломаны кости.

— Едреен-батон, как же так?

— Пап, нам надо ему помочь дойти до осины. До той, что под солнцем.

— На трактор мы его не поднимем. Хотя можно попробовать.

— Давай попробуем, может, получится.

— А сидеть он может?

— Наверно, может.

— Чего же ты Любе не сказала, чтобы я не один приехал, сейчас бы с мужиками в секунду дотащили его хоть на другой край деревни.

— Папа, давай попробуем вдвоем, ты же знаешь, если люди узнают, начнутся такие разговоры. И нас потом запишут в колдуны.

— Дай-ка я сам попробую его поднять. Хлопец, ну-ка навались мне на плечо.

Макс быстро заморгал.

— Дочь, а почему он не говорит? Вроде вчера разговаривал.

— Говорю же, чем дольше он будет у деда, тем труднее его вернуть будет в нормальное состояние. Вчера говорил, а сегодня уже не может, чем скажется следующий его уход к деду, трудно сказать, может, и видеть не сможет.

— Вот же напасть на нашу голову. Ладно, будем охранять, чтобы не сбег больше.

— Думаю, если до осины дойдет, то больше не сбежит, и охранять не придется.

— Тогда надо тащить, раз сам не может идти.

Он завалил Макса на плечо и, еле подняв, сделал пару шагов, остановился.

— Неудобно ухватил, ты, хлопец не сдерживай себя, а то так до вечера не дойдем. Тут всего-то метров двести осталось. Давай, хорошо завались на плечо.

Отец два раза останавливался перевести дух, шутил, говорил, чем ближе к осине, тем легче становится Максим, но глядя в лицо отца, ни за что не скажешь, что ноша становилась легче. Оставалось метров пятнадцать, но ноги Макса совсем не слушались, от боли он начал сильно стонать.

— Может, доктора надо привести, дочь, что скажешь?

— Чем ближе к осине, тем сильнее у него боль. Значит, это верное средство, и ни один врач ему сейчас не поможет. Нам надо успеть, пока тень не накроет дерево. Пап, давай вместе, руки скрестим и понесем.

— Надорвешься, дочь, нельзя тебе. Молодая еще, потом всю жизнь мучиться будешь.

— Папуль, давай попробуем все же, его вес на двоих не так тяжело будет. Тень очень близко подступила к дереву. Можем не успеть.

— Хлопец, мало осталось, потерпи, сынок, ну нельзя девчонке тебя тащить, сам понимаешь. Давай, еще раз завались хорошенько. Тут пара шагов и все.

Макс заморгал и наклонился к отцу.

Но шагов пять отец не смог дойти до дерева, Макс свалился с плеча. И мы волоком стали тащить его к дереву.

— Дочь, а чем дерево ему поможет?

— Облокотить его надо спиной к стволу, и чтобы солнце на него полностью попадало, да так, чтобы тень от веток его не касалась.

Слава Богу, еще была у дерева такая сторона, где ствол полностью был под солнцем, подтащили Макса к нему, и только его спина коснулась ствола дерева, он заорал, казалось, все нутро из него сейчас выйдет.

— Пап, прижимай его сильнее, чтобы спина полностью касалась ствола, нельзя, чтобы он оторвался от него.

Мы навалились с отцом на Максима. Он извивался с такой силой, что вдвоем мы еле как удерживали его.

Минут десять он вырывался, кричал, но потом стал стихать его крик, и дергался он все слабее и слабее. Я только слышала, как отец все время повторял:

— Боженька, спаси и сохрани пацана.

— Спаси и сохрани, — тихо ответил Максим.

Мы посмотрели на него, он сидел с ясным взглядом, смотрел на нас, с трудом улыбаясь.

— Господи, неужели получилось, — заплакала я.

Отец от радости стал обнимать Макса и тоже смахнул с глаз слезы, громко произнес:

— Спасибо тебе, Господи!

— Аринка, ваша деревня, хуже бандитов, лучше бы я им сдался.

— Я тебя предупреждала, ты мне не верил и ржал как конь. Хотя, Максик, я родилась здесь прожила столько лет, и только сейчас узнаю о нашей деревне все ужасы. Ну что, встать сможешь? Надеюсь, теперь все будет без мучений.

— Давай посидим еще пару минут. Такое чувство, горел в аду и вдруг оказался в раю. Покидать рай не хочется, — улыбнулся он. И вообще, ты обещала мне рассказать у дерева какую-то правду о себе. Только не говори, что ты тоже колдунья.

Я посмотрела на отца, он молча сидел спиной к солнцу, по лбу скатывались большие капли пота.

— Пап, с тобой все хорошо?

— Устал малеха, однако, едрен-батон, тяжелый у тебя дуг.

— Папуль, познакомься с ним хорошо, это Максим.

— Да ты же знакомила нас, ты чего, дочка?

— Нет пап, теперь познакомься по-другому, это мой оберег жизни в нынешней ситуации. Если он уедет, то жизнь моя останется под большим вопросом. Прими его как сына, отныне он мне брат.

Отец смотрел на меня удивленными глазами, а потом обнял Макса и сказал:

— Береги сестру, сынок. Не знаю, понимаешь ли ты сейчас, в чем корень всего. Но Аринка тебе сама расскажет. Я сам мало понимаю, как мы с матерью могли так оступиться в жизни, что дочь наша стала заложницей. С твоим приездом в деревню вся жизнь пошла наперекосяк, видно, ты и правда ее оберег, раз нечистая сила стала просыпаться.

— Черт, — тихо сказал Макс. — Батя, она мне больше бы понравилась в роли жены, а не сестры.

— Тут я ничем помочь тебе не могу, — грустно ответил отец.

— Да ладно, я уже давно согласился, что она мне сестра.

— Я ведь всю жизнь был против городских, и ведь причины злиться на них не было. Но нам всем с детства внушали: городские — это наша беда. А за эти двести метров, что тащил тебя и слышал стоны, думал, с ума сойду. Так твоя боль передавалась мне.

— Пап, а ты знаешь, почему деревню ограждали от городских? Мне кажется, я догадалась.

— Да шут его знает, никто же толком так и не сказал. Но когда человеку каждый день говорят, что он дурак, он и будет дураком. Вот так и мы, раз ты говоришь, что он твой оберег жизни, значит, нас ограждали от того, чтобы в деревне не появился оберег, что будет хранить того, кто окажется в заложниках, как ты.

— Думаю, что именно так. Не зря нас по пути сюда колдовство деда Мирона в поле направило, а встречала нас там Нура. Баба Дуся сказала мне, что кто глянет Нуре в глаза и останется в своем здравии, тот и есть оберег.

Я сидела рядом с Максом, держала его за руку и рассказывала все, о чем узнала, с чего все началось, что не все еще до конца знаю и понимаю, но надеюсь на помощь одной старушки, которая поможет понять суть происходящего. Что должно случиться в ночь моего совершеннолетия? Одно я уже знала наверняка: либо моя жизнь останется на земле, либо перейдет в иной мир.

— Хрен мы тебя кому отдадим, — уверено произнес Макс. — Хотя с дедом Мироном сражаться, видимо, бесполезно, его глаза подавляют всю силу и волю. Ты давай, сестренка, узнавай получше, как этого гада одолеть можно, да я с огромным удовольствием помогу. То, что я сегодня вытерпел, так просто ему не сойдет.

— Ну вот, узнаю Максима. А то даже засомневалась, ты ли это, — смеялась я.

Мы помогли Максиму подняться. Стоя на ногах, он испытывал слабость, его качало, ноги еще заплетались. Он с улыбкой пояснил свое недомогание.

— Зато к деду точно не добегу, если он там ворожить начнет о моем возвращении.

— Сейчас домой приедем, я тебе кое-что заварю, и тебя не будет больше к деду вообще тянуть.

— А что будет, если посмотрю в глаза, если повстречаю деда?

— Ты забыл? Дед днем не ходит по деревне.

— И слава Богу. Кстати, а камень где?

— У меня, а что?

— Один раз я заметил: он с ним разговаривает, правда, на каком языке, я не знаю. Что-то бубнит, а камень будто оживает — то засветится, то потухнет. И дверь та, что открывается в разные стороны, наверняка и есть та, которую я тебе показывал и хотел замок сломать, а потом он, видно, наворожил на ноги, вот они меня и не слушались, словно кости мне переломал.

— Все может быть. Мне он сказал, что я все узнаю позже. Но думаю, ничего я от него не узнаю, он просто поставит перед фактом свершения того неизвестного, что должно случиться, и все.

Мы дошли до трактора, помогли Максу залезть в прицеп, я тоже уселась рядом. И медленно поехали домой.

Мама стояла у ворот, увидев нас, заплакала.

— Мам, ну ты чего, — спрыгивая с прицепа, произнесла я.

— Вас так долго не было, что только не передумала. С ума можно сойти, если ты идешь к деду Мирону.

— Мать, ты не переживай, я сегодня своими глазами видел, какая сильная у нас дочь. Деду Мирону силенок не хватит ее у нас забрать, — успокаивал отец маму. — Вон, погляди, как она хлопца отвоевала у деда. Немного отлежится и совсем будет здоровый.

— Здравствуйте, мама Вера, — крикнул, улыбаясь, Максим.

— Неужто в себя пришел? — удивилась мама.

— Ага, так что ты, мать, шибко не переживай больше, дочка наша тоже чудеса творить может.

— Ну, идемте в дом, накормлю вас, а то ты, отец, и пообедать не успел. Голодные, наверно, вы все?

— Не знаю, как они, а я точно голодный, вообще не помню, когда в последний раз ел, — ответил ей Максим.

— Вы идите домой, я сейчас вернусь, мне надо для Макса кое-что нарвать.

— Только ты, дочка, не долго, ведь тоже с утра ничего не ела.

— Мам, я быстро вернусь, — и побежала вприпрыжку к полю, где часто видела бабу Дусю в детстве. Я не помню, что она там делала, но сейчас была уверена — она собирала там все те травы, состав и свойства которых она потом диктовала мне. Действительно, в поле находилось большое разнообразие лечебных трав. Тут и девять сил увидела, и ромашка цвела, череда, крапива, чистотел, одуванчик, полынь. Мне нужно было десять веточек разных трав. Девять я нашла быстро, нужна была еще одна веточка — от богородской травы, другое название — ползучий тимьян или же чабрец. Его здесь я не увидела, но вспомнила, что видела его, когда шла к бабе Дусе, у самого холма он стелился по земле своими темными бутончиками, грозясь не сегодня — завтра разбросать свой сиреневый цвет и возвестить всю природу о своем цветении.

Набрав все, что мне было нужно, я пошла домой. Какое-то невероятное возбуждение и бодрость росли с каждой минутой. Казалось, еще миг, и я взлечу.

— Что-то опять неладное во мне просыпается. Тьфу, тьфу, тьфу — старательно сплюнула через левое плечо. — Это просто радость за Максима.

Глава 4

Быстро заварив весь свой урожай, я наконец села спокойно обедать.

— Сегодня и отцу покоя нет, нормально пообедать не дали, только сел за стол, за ним Юрка прибежал, трактор отцовский нужен в помощь, — рассказывала мама.

Максим сидел, оперившись спиной о стену, загадочно молчал, но внимательно разглядывал меня.

— У меня что-то на лице выскочило, что так внимательно смотришь?

— Нет, просто смотрю, какая ты красивая.

— Макс, ты не разглядывай во мне красавицу.

— Мне кажется, я впервые в жизни так счастлив. Просто жизни, тому, что у меня есть такая красивая сестра, хотя сама знаешь мое отношение к этому слову. Мама Вера, почему я не могу быть вашим зятем? Вы не знаете?

— Да откуда я могу это знать? Наверно, потому что Аринка тебя любит как брата.

— Вот же черт, как мне не везет. А мне кажется, я ее люблю не как сестру, а как девушку, в которую очень влюблен.

— Говорят, когда кажется, надо креститься, — ответила мама.

И Макс перекрестился:

— Ек-макарек, получилось! — вскрикнул удивленно он.

— Что получилось? — в один голос с мамой спросили мы.

— Перекреститься, значит, точно живой. Сколько раз пытался в доме деда Мирона это сделать — ни разу не сумел. Рука становилась мертвой.

— Кто бы мог подумать, что дед такой же злыдень, как и его бабка. А мы все ж верили, что он нас лечит. И не к врачу в больницу ходили, а к нему. А он, ирод, на нас свою порчу накладывал, подчинял себе, — говорила мама.

— Ладно, Максимка, будем еще одно средство на тебе испытывать, — подавая ему в кружке отвар из трав, подмигнув, сказала я.

— Это тоже будет ужасно, как там, у дерева? — спросил он.

— Думаю, нет, я же не волшебник, я только учусь, поэтому еще не знаю обратную реакцию. Давай, пей, если что, я рядом, только потихоньку и маленькими глоточками, чтобы доза не оказалась сильной.

— Если начну бушевать, уж заранее простите, это не я, это значит, дед Мирон сопротивляется во мне, — засмеялся Макс и глотнул из кружки настойку. А сам удивленно расширил глаза.

— Ну что? — тихо спросила мама.

— Пока не понял, но ведь не ору, значит, можно пить дальше, — засмеялся он и выпил все содержимое.

— О Господи, ты что творишь, хлопец, сказали же: пей медленно, — прокричала мама в испуге.

— Мам, все хорошо, значит, ему пьется легко. Не волнуйся.

Поставив пустую кружку, Макс молча смотрел на нас.

— Да не пугай нас, я итак знаю, что все у тебя хорошо, и не верти так глазками, чтобы мы испугались.

— Уверена?

— Еще как. Вот там, у дерева, мне было за тебя страшно, а сейчас как никогда спокойно.

— Блин, тебя уже надурить трудно.

— Ну давай, рассказывай, какое чувство?

— Кости ломит примерно также, как когда болеешь гриппом.

— Ура-а-а, — крикнула я.

— Чего ура, если у человека ноги ломит? — удивилась мама.

— Ломит, значит, все верно мы сделали. Тебя, Максик, сейчас потянет в сон, поэтому давай-ка, идем в мою комнату, уложим тебя там.

— Мне кажется, я с удовольствием посплю. Спасибо, мама Вера, за вкусный обед, целый месяц так вкусно не ел. У деда Мирона в рационе одна трава. Да каши из трав.

— Не за что сынок, иди отдыхай, набирайся сил. Я так рада за тебя, что ты опять рассуждать можешь, да шутишь, точно идешь на поправку, наверно, правильнее сказать, что полностью возвращаешься от деда Мирона.

— Это точно. Ну что, покажите мое место, пойду спать.

Макс уснул быстро. Мы с мамой напекли пирогов. Как раз закончили, и отец приехал с работы.

— Давеча деда Багаева встретил, с рыбалки шел, вот, мать, рыбу передал тебе, сказал, к пирогам наловил.

— Так мы уже пироги напекли, ну, если только, для следующего раза.

— А ты пожарь, свежую поедим.

— Аришка, успеем пожарить рыбку-то, как думаешь?

— Успеем, сразу на двух сковородках жарить начнем, тем более, уже почищенная.

— Ну тогда пойдем быстрее готовить, а то ведь время ужина, сейчас уже Люба с дедом придут.

Последние два кусочка дожаривались, когда дед Багаев крикнул в открытую дверь:

— Есть кто дома?

— Входите, входите, — пошла встречать мама, я услышала, как дед шутил, настроение у них было на высоте. Я вышла к нему навстречу, он взглянул на меня, и в глазах навернулись слезы.

— Здравствуйте, деда.

— Здравствуй, внучка, ох и выросла, а какой красавицей стала, ох, берегитесь, хлопцы, — и прижал меня крепко к себе. — А где ваш батя? — спросил дед, отводя внимание от своих прослезившихся глаз.

— Мыться пошел, только приехал, — ответила мама. — Что, пойдемте за стол? Все готово.

— Да подождем отца вашего, потом и сядем, — ответила тетя Люба.

Дед расспрашивал, как у меня дела, как учеба, спросил, видали ли я Надю, что о ней слышно.

— Деда, Надю я давно не видела, но я точно знаю: скоро она к вам вернется. Вы только потерпите немного.

Он махнул головой, помолчав несколько минут, и снова спросил:

— Сегодня видел тебя у холма, к Дуське что ли бегала?

— Да, хотела у нее спросить, где можно крапиву нарвать, для волос надо, чтобы не выпадали. В городе вода плохая, сыпаться стали да ломаться, скоро в хвост собирать нечего будет.

— Вот и я Любаше всегда говорю, город — это наше горе, пока внучка жила в деревне, все хорошо было, как Надюшка наша поступила в треклятый институт, так все и полетело прахом.

— Дедушка, а вы деда Мирона с детства знаете? — спросила я.

— Мирона-то, конечно, с детства. Мне бы не знать, ирода этого, — он помолчал, вспоминая, наверно, что-то, потом ответил: — Вот знаешь, внучка, что странно, я еще пацаном был, под стол пешком ходил, а Мирон уже стариком был. До сих пор ирод живой, а молодых скольких уже в деревне похоронили, не счесть, а он все живет и как будто молодеет с кажным годом. — Деревенский говор всегда присутствовал в его речи.

— Дед, такого не может быть, ведь его бабку Прасковью многие помнят, — ответила ему я.

— Да, верно. И бабка у него была старая, как баба Яга, ей на тот момент лет двести было. Все в деревне считали так.

— Дед, ты лучше расскажи им, как его бабка тебя за деда Мирона наказала, — попросила тетя Люба.

— Было дело, злыдня старая рассерчала раз, что я Мирона в ясный день на озеро силой поволок. А как за ограду его вытолкал, он от солнца черный сделался, ох я и напужался тогда.

— Так он, значит, молодой в то время был? Думала, что дед оговорился, назвав его стариком.

— Да нет же, старый, а мне тогда в аккурат восемнашка стукнула. Мы с парнями поспорили, что я деда Мирона притащу на озеро, никто ж его днем никогда в деревне не встречал. Они со старухой своей всегда лесом ходют. А тут смотрим: бабка его идет и не прячется, вот и давай спорить, что у них, наверно, у колдунов, дни особые есть. А что будет, если Мирона сейчас на озеро заманить? Вот я, дурак, и пошел к нему. А он упирается, говорит: «Иди со двора прочь». Знал бы я, чем мне это обернется, ни за что бы до него не дотронулся, но у молодого ни страху, ни мозгов на тот момент не было, он упирается, а мне еще больше выиграть спор хочется. Говорю: «Ты только дойди со мной до озера и назад возвращайся». А он ни в какую. Вот я его и давай силком тащить. Только за калитку вытолкал, дед застонал и как чумной сделался. Вмиг почернел.

— И как же вас бабушка его наказала? — задала я вопрос.

— Цельный год под себя ходил, пластом лежал. Пока Дуська меня не отпоила травами. С тех пор в деревне никто просто так, без надобности, к Мирону близко не подходил.

— А откуда вы знаете, что именно его бабка вас наказала? — удивленно спросила я деда.

— Так она в дом к нам пришла с ковшом в руке, облила меня чем-то шибко вонючим, да горсть земли с другой руки в ноги мне кинула. Я тут же и свалился. Сказала, дом мой проклинает и весь род проклинает, беда отныне кажное мое поколение коснется, женская половина городскими хлопцами поругана будет, имя их девичье всегда будет землей пачкано, ну а если в роду сыны появятся, гореть им всем в синем пламени.

— И что, ведь не отразилась на вашем поколении беда? — не веря в сказанное, опять спросила я.