Бесплатный фрагмент - Дедушкины рассказы

Моему деду Запорожченко Касьяну Михайловичу посвящается.

---

Дорогой друг!

Благодарю за желание прочесть эту книжку. В ней много занятного, но ознакомиться с ней могут разве что родные и близкие друзья. Причи­на проста: тираж ограничен. Книжка очень личная.

Прошло шестнадцать лет со дня написа­ния первого очерка. Как давно это было. В мире и в личной жизни многих из нас произошли глубо­кие изменения. В нашей стране, например, появи­лась пресса на все вкусы, стал возможен выезд за границу, магазины ломятся от товаров, сложи­лась система рыночных отношений. Но всего каких-нибудь десять — двенадцать лет назад ниче­го этого не было и в помине. Поэтому впечатле­ния от встреч с Америкой, Францией и Израилем, куда в те годы удалось выехать, пройдя при оформлении документов через трудности и уни­жения, буквально потрясли увиденным, ранее неиз­вестным образом жизни, достатком и сытостью людей. То был иной мир, нам доселе неведомый.

Может быть сегодня эмоции, переполнявшие меня во время поездок, кое-кому покажутся наив­ными, ненужными, но я не стыжусь своих слабос­тей и потому полностью сохранил их в тексте.

Спасибо.

ОЧЕРКИ

ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ ДНЕЙ ПО ПРИГЛАШЕНИЮ

Скажу сразу, ни я, ни моя жена никогда не помышляли о поездке в Америку. Да и откуда было взяться пригла­шению?

Ранним октябрьским вечером 1987 года неожиданно позво­нил Гриша Тенегольтц и, слегка волнуясь, объяснил, что прибыл в Москву туристом из США и хотел бы зайти. Господи, а как же иначе! Через полчаса мы уже обнимались.

Гриша никогда не был «отрезанным ломтем» в нашем доме, хотя и уехал навсегда в США в 1976 году. Его судьба студента, а позже кандидата физико-математических наук сложилась трудно, незаконно лишив его прав на многое из того, что до недавнего времени наше общество предоставляло лишь лицам нееврейского происхождения. Судьба Гриши тесно переплелась с жизнью нашей семьи. Он относился к нам всегда с уважением и почтением. Дей­ствительно, жена всячески поддерживала его, уделяла внимание, особенно в трудные для него годы. Гриша этого не забыл. И вот он у нас после многолетней разлуки.

Внешне изменился мало, лишь появившаяся седина на вис­ках выдавала приближающиеся пятьдесят. Еще одна перемена: в голосе некогда робкого юноши появились жесткие нотки. Он не скрывал, что пришлось много пережить и переосмыслить. Сейчас все у него как надо: есть изобретение, принесшее материальную стабильность, дом, интересная работа.

— Вы все должны увидеть своими глазами, — сказал Гриша на прощанье. — приглашение вышлю сразу, как вернусь!

Мы тепло расстались, а потом долго обсуждали его приезд, толковали о превратностях жизни. Откровенно говоря, мы не при­дали большого значения его словам о поездке в Америку: «И то верно, при встрече всякое может сорваться с языка…» — решили мы и окунулись в свою обычную жизнь.

Мы, кажется, летим…

К великому стыду, мы забыли, что Гриша никогда не бросал слов на ветер. Доказательства не заставили себя долго ждать: че­рез два месяца нас известили о поступившем из Америки вызове. Теперь предстояло пройти мучительно трудный путь от «совка», кем каждый из нас был, до гражданина СССР с загранпаспортом в руках.

Первая дверь, в которую надлежало постучаться, была с над­писью «Партбюро». Здесь мне должны были дать поручительство перед райкомом партии в моей безусловной надежности. Я обратил внимание на благосклонное ко мне отношение всех членов бюро, кроме одной дамы. Она подошла ко мне, когда заседание уже за­кончилось и, приблизившись настолько, чтобы я слышал ее взвол­нованный шепот, проговорила: «Скажите честно, вы не остане­тесь?» Что было ответить? На всякий случай я крепко пожал протянутую руку и с достоинством ответил: «Никогда!»

Подобного недоверия я, естественно, пережить не мог, поэто­му сразу по возвращении пожелал встретиться. Помог, как всегда, случай: на очередном партийном собрании она оказалась сидящей впереди меня. Улучив момент, когда докладчик уморил не только себя, но и всех в зале, я легко дотронулся до ее плеча. Дама обернулась, вскинула брови, и тогда я излил всю накопившуюся желчь: «Не страдайте, я вернулся!» «Как это хорошо! — отозва­лась она, — ведь у членов партбюро могли быть такие неприятно­сти!» Она была верна себе и до конца оставалась патриоткой.

Я продолжал бегать по инстанциям. Наконец, пройдя все круги ОВИРа и, став полноправными туристами, мы двенадцатого июня 1988 года сели в самолет авиакомпании «Пан Американ», взявшем курс на Нью-Йорк.

Уже в салоне комфортабельного лайнера, напоминавшего оте­чественный аэробус, устроившись поудобней и потягивая через со­ломинку предложенные соки, мы стали мысленно готовиться к встрече с Америкой.

Что мы знали об этой стране — разве то, что изо дня в день сообщали наши газеты? Информация, как правило, была тенден­циозная, негативная. Поэтому предстояло самим на месте разобраться в хитросплетениях политической ситуации. Понимали, что сделать это будет нелегко еще и потому, что с получением паспор­тов нас ознакомили с инструкцией о поведении советских граждан за границей, которая просто обескураживала. Вот ведь как быва­ет: и перестройка шла уже более двух лет, и пресса значительно смягчила тон, а инструкция каждой фразой неотвратимо возвра­щала к временам холодной войны:

— общественные места не посещать;

— в рестораны не ходить;

— с американцами не разговаривать, не встречаться, в дома не заходить;

— остерегаться возможных эксцессов и провокаций…

Далее в том же духе. Мы не успевали записывать. Было невыносимо стыдно потом читать этот образчик классического бю­рократизма, рожденного вдали от жизни и претендующего на свод незыблемых законов. Поэтому было единодушно решено восприни­мать переписанные нами пункты только сквозь призму собственно­го мышления и не прикрываться спасительной фразой: «Извини­те, не понимаем…» Все это нам пригодилось позже.

Федя по имени Тэд

Уже в самолете мы ощутили себя кем-то вроде посланцев доброй воли и имели возможность убедиться в неизменной добро­желательности американцев, их расположении к нам. Первый слу­чай представился вскоре после того, как вылетели из Шереметье­во. Третье от окна кресло в нашем ряду занимал американец, как оказалось, из России. Запросто, без предисловий, он вступил в беседу. «Тэд, а в Союзе был Федором» — представился попутчик и тут же принялся рассказывать о семье и своем бизнесе в Америке. С ним было легко и просто. Его непринужденность передалась нам, и время понеслось вскачь. Тэд сыграл на редкость счастливую роль в нашем довольно утомительном путешествии.

Дело в том, что в Нью-Йорке предстояла пересадка на другой самолет той же авиакомпании до Сан-Франциско. Если бы лайнер из Москвы не опоздал, пассажиры, без волокиты пройдя все виды досмотра, проследовали бы в другой сектор аэровокзала, сели на нужный рейс и спокойно улетели. Но он опоздал, и тот, на кото­рый мы не успели, уже давно летел в Калифорнию. Тэд, как и мы, направлялся в Сан-Франциско и еще на подлете к Нью-Йорку обе­щал, в случае чего, оказать помощь. Теперь это время настало. Пассажиру затеряться в лабиринтах аэропорта Кеннеди так же легко, как иголке в стоге сена. Здесь, на сравнительно небольшой площади, воздвигли свои вокзалы несколько крупнейших авиа­компаний. Их здания, расположенные по периметру гигантского эллипса, чем-то похожего на московский ипподром, не имеют меж­ду собой иной транспортной связи, кроме такси и маршрутного автобуса, непрерывно курсирующего по замкнутому кольцу. Если пассажир не знает, как добраться до нужного аэровокзала, ему непременно расскажут, но на… английском. Трудности возникают мгновенно, если с языком, мягко говоря, не все в порядке. У нас был порядок, но не образцовый, поэтому надежда возлагалась на Тэда, знавшего, куда мы летим. Он хорошо понимал свою роль и не отходил ни на шаг. Внимательный, предупредительный, он взял на себя хлопоты по оформлению транзитных билетов, позаботился о багаже, перевез с одного аэровокзала на другой, помог с посадкой и даже усадил на места. Убедившись, что мы пришли в себя, он с чистой совестью отправился в буфет лайнера пить пиво.

В Сан-Франциско мы тепло попрощались. Больше его не ви­дели. Однако, что удивительно, с того дня прошло много времени, а мы все помним до мелочей, будто это было вчера. Чем же запом­нился первый американский попутчик? Да, пожалуй, ничем, если добрые человеческие отношения воспринимать как нечто само со­бой разумеющееся. Только мы постепенно стали от них отвыкать. А тут — напоминание. Вот такая правда.

Приключение рыжего чемодана

Самолет приземлился в Сан-Франциско поздно ночью, но аэро­порт был в сиянии огней, как в самые людные вечерние часы. Эко­номить на электричестве здесь не принято. Чтобы заметить, что Гриша слегка осунулся за полгода, которые мы не виделись, яркого освещения не требовалось. А он смеялся, явно довольный встречей.

Однако, именно в этот торжественный момент произошел казус, который благодаря Грише получил фантастическое продол­жение. У рыжего чемодана, взятого нами напрокат, оказалась ото­рванной ручка. Гриша немедленно заявил об этом и чемодан тут же увезли, а в утешение было сказано, что пострадавшая в полете поклажа будет доставлена по нашему адресу завтра в 17 часов в самом лучшем виде. Мы пригорюнились, поскольку вещь была чужая, но всецело доверились Грише.

Восемьдесят миль от Сан-Франциско до Сан-Хосе, как потом оказалось типичного одноэтажного американского города, круглый год утопающего в зелени магнолий и еще каких-то декоративных растений, мы преодолели минут за тридцать по великолепному спид вей. Машина бесшумно пронеслась по притихшим ночным улицам Сан-Хосе и неожиданно остановилась на затемненной пло­щади перед освещенным фасадом магазина с неоновой вывеской «Сейф Вей». Предчувствуя подвох в Гришиных действиях, мы друж­но захныкали: «Хорошо бы сначала добраться до дома, выспать­ся: все-таки восемнадцать часов в полете» … — но он только обо­дряюще улыбнулся и отрывисто бросил: «Еще успеете, выходите!» Нехотя мы повиновались.

То, что мы увидели в сиянии огней и карнавальном убран­стве магазина, неподготовленного советского человека может на­долго уложить в больницу. Мы оказались в храме снеди, а не в продмаге в обычном понимании этого слова. Гриша, явно на­слаждаясь произведенным эффектом, предложил потрогать про­дукты, чтобы убедиться, что перед нами не муляжи. Но мы бы­стро во всем разобрались. Зрелище явно было не для слабонерв­ных. Наша эйфория неожиданно сменилась каким-то безучастием к царящей вокруг нас вакханалии продуктов. Всего этого наши люди не имели. Стало горько и обидно за них, а потом и за себя, что присутствуем на незваном празднике, который вот-вот закон­чится, и действительность вернет нас к полупустым полкам ма­газинов, извечным очередям и прозаическим поискам колбасы.

* * *

Следующий после прилета день встретил нас ярким, нещад­но палившим солнцем. Часы показывали два пополудни.

— Богатырским сном спите! — поднял нас Гриша, терпеливо ожидавший нас к завтраку, а теперь к обеду. На столе было, наверное, все, что мы видели в ночном магазине. Это была велико­лепная трапеза, которую мы еще не раз вспоминали в Москве. Но любопытство звало нас на улицы Сан-Хосе, в котором предстояло прожить, как оказалось, тридцать восемь дней и ночей.

— Идите спокойно. Потеряться здесь невозможно, — настав­лял Гриша, — и не заблудитесь. На всякий случай он сунул бу­мажку с номером телефона.

— Но к пяти необходимо вернуться, если хотите получить чемодан.

С этим напутствием мы покинули гостеприимный Гришин дом и направились вдоль идеально чистой улицы. Мы шли и любо­вались коттеджами, среди которых не было похожих друг не дру­га. Кроны южных деревьев, многие из которых цвели и благоуха­ли, защищали нас от солнца. Вскоре добрались до площади, кото­рую ночью увидели первой. «Сейф Вей» стоял на прежнем месте. Только рядом с ним, образуя каре, выстроились небольшие мага­зинчики. В темноте мы их просто не заметили.

В путешествии по городу и в знакомстве с магазинами время пролетело так быстро, что мы чуть не опоздали к назначенному сроку. Оставалось минут пятнадцать ожидания, чтобы разочаро­ваться в пунктуальности работы служб гражданской авиации США. Но Гриша только ободряюще улыбался, глядя на наши унылые лица.

— Раз они назначили время — значит все просчитали. Это же Америка, — заключил он.

Почему-то вспомнился мистер Адамс из «Одноэтажной Аме­рики» Ильфа и Петрова, который, однажды забыв в гостиничном ресторане свою шляпу, посылал открытки, чтобы ее пересылали в город, который был следующим на его пути. История повторилась многократно. Только спустя три месяца шляпа, наконец, догнала счастливого мистера Адамса.

Вариант американца нас не устраивал: в чемодане находи­лись крайне необходимые вещи вплоть до зубной щетки. Каково же было наше удивление, когда ровно в 17.00 специальный нароч­ный, преодолев немалый путь от Сан-Франциско до Сан-Хосе, вру­чил милый нашему сердцу рыжий чемодан с новой ручкой и чек на 30 долларов за «моральный ущерб».

Типичный американский город

Чем больше мы знакомились с городом, тем обильней он давал пищу для размышлений.

— Что я вам говорил? — вос­кликнул торжествующий Гриша, видя нашу растерянность. Мы лишь пожали плечами.

Шел второй день нашего пре­бывания в гостях, а Америка в ко­торый раз постаралась удивить нас.

Сан-Хосе — трудно различимая точка на американских кар­тах, но она вовсе исчезла из географического атласа для учителей средней школы (издание четвертое, Москва, 1983 г.). Между тем, Сан-Хосе — небольшой город, примостившийся с южной стороны Сан-Франциско, на первый взгляд ничем не приметный, имеет со­лидный удельный вес в экономике штата и электронно-вычисли­тельной промышленности США. Здесь сплелись в тугой узел инте­ресы многочисленных кампаний по производству компьютеров са­мого различного назначения. Правда, жесткая конкуренция внеш­не себя никак не выдает, но то лишь видимая сторона деловой жизни, которой постоянно живет город. Здесь же пришлось узнать прискорбный для себя факт, что отдельные компании Сан-Хосе и некоторых прилегающих к нему городов ежегодно выпускают столько компьютеров, сколько давала их в конце 80-х вся наша электронная промышленность. Вот такими трагическими послед­ствиями обернулось для страны бездумное отрицание Сталиным кибернетики. Те, кому сейчас за семьдесят, хорошо помнят чудо­вищный шабаш, сотворенный вождем всех народов с одной из са­мых перспективных наук того времени. Возникшая в те годы раз­ница в уровнях развития электроники между двумя странами, со временем достигла катастрофических величин.

О Сан-Хосе, как одном из престижных экономических цент­ров, говорит другой факт: его аэродром в 1988-м году ежедневно осуществлял круглосуточный вылет и прием международных рей­сов больше, чем в течение тех же суток наш главный аэропорт Шереметьево…

Мы продолжали бродить по светлым улицам Сан-Хосе. На наш взгляд, после того, как удалось побывать в ряде городов шта­та, это — типичный американский город среднего масштаба, в котором имеются все атрибуты мегаполиса — бизнес-центр, торго­вая часть и деловой квартал, где несколько высотных зданий, об­лаченных в зеркальные одежды, занимаемые ведущими компания­ми и банками, стремятся к тому, чтобы их уважительно называли небоскребами. И конечно же с предместьями, больше напоминаю­щими дачные места.

Главная улица Сан-Хосе, как и полагается быть, отличается парадностью и изысканностью вкуса витрин дорогих магазинов. Особенно хороша центральная магистраль в вечерние часы, когда преображается в свете неоновой рекламы. На каждом шагу вас встречают в сверкании огней рестораны, бистро, магазины, аптеки и.… стоянки автомобилей под открытым небом в иллюминации фо­нариков с настойчивым предложением приобрести на выбор «Край­слер», «Форд», любую машину фирмы «Дженерал Моторе» и не­пременно сегодня, лучше сейчас.

Но, как ни странно, милее были опрятные, тихие улицы окраин, где тоже шла своя жизнь, но только более размеренная и спокойная.

Однажды мы забрели в отдаленный район города, как всегда, прислушиваясь к его дыханию, как неожиданно одна из боковых улиц вывела нас на оживленную магистраль, где шло какое-то строительство.

— Что здесь будет? — Поинтересовался я у прохожего. Тот указал на щит, где красовался семиэтажный дом, в обрамлении цветников и указывались сроки окончания строительства под ключ. Всего за 60 дней!

Дома поинтересовался у Гриши: «Это шутка?»

— Ничуть, — откликнулся он. — Убедитесь сами во время прогулок. Дом будет расти на глазах.

Через день мы специально пришли на стройку. Котлован, вырытый под фундамент накануне, исчез, и вокруг него обозначил­ся первый этаж. На стройке, которая была обнесена металличес­кой сеткой, работало не более десятка людей, одетых в опрятные спецовки. Вокруг нигде не было видно привычных нашему глазу нагромождений бетонных плит, арматуры, кирпича, куч с песком, мешков с цементом. Не успевала прибыть машина с каким-нибудь материалом, как кран поднимал его на разгрузку. Строительная площадка неизменно оставалась ухоженной.

До конца нашего пребывания в Штатах оставалось не более недели, когда из любопытства мы снова пришли на объект. Нас встретил уже дом в пять этажей, рабочих не прибавилось. Дома я поделился с Гришей нашими наблюдениями, особенно поражала культура строительства. Он усмехнулся: «Попробовали бы они на­мусорить или захламить, им тут же пришлось платить большой штраф. А то городские власти и вовсе лишили бы их права на строительство. Порядок на стройке превыше всего.»

Мы вздохнули и согласились.

Проблемы, проблемы, проблемы…

Где бы мы не были, куда бы нас не возил Гриша, все, что видели, о чем узнавали, невольно сравнивали с жизнью в Союзе. Увы, очень многое было не в нашу пользу: обман родных властей буквально резал глаза. Он был настолько очевиден, что станови­лось горько и обидно за всех советских людей, подвергшихся то­тальной идеологической обработке и слепо веривших партии родной.

Как же далеко мы зашли в пренебрежении к человеку в годы коммунистического режима, в элементарном неуважении к нему. Нас постоянно убеждали в том, что девиз, под которым мы проша­гали не одну пятилетку — «Все во имя человека, для блага челове­ка» выполняется, а наша жизнь становилась все хуже. Нас при­учили фарисействовать, лгать, говорить на черное — белое, на заведомую чушь — гениально! Нас лишили гордости и самоуваже­ния, достоинства и независимости, милосердия и доброты. Что до девиза «Все во имя человека…» — он превратился в пустой звук, фальшивый лозунг, не подкрепленный делами. Долгие годы мы слышали цветистые речи, сами произносили красивые слова, но в них не было и грана правды.

Нам вбивали в головы, что все беды идут «оттуда», с Запада, что от капиталистической системы ничего хорошего ждать не при­ходиться, поскольку это общества без будущего, где все продается и все покупается, а человек человеку — волк. Но волк оказался накормленным, напоенным и ни о чем дурном не помышлявшем. У нас же, где по утверждению собственной пропаганды, набирало силу и неуклонно развивалось общество социальной справедливос­ти, жить становилось все труднее и хуже. И для того, чтобы как- то сводить концы с концами, меняли нефть на хлеб.

Путешествуя по Калифорнии, мы убедились, что в Америке не все так плохо, как об этом в восьмидесятые годы писала пресса. Нельзя же отрицать очевидное: промышленный потенциал на вы­соком уровне, сельское хозяйство, поддерживаемое государством, тоже не знает застоя. Иначе 4% населения, составляющие амери­канское фермерство, не смогли бы полностью удовлетворять по­требности своих граждан и продавать излишка во многие страны мира. Социальное обеспечение, пусть несовершенное в условиях капитализма, о чем настойчиво тогда писала пресса, оказывается, тоже дает американцам возможность, в том числе и неимущим, независимо от классовой, религиозной или расовой принадлежнос­ти, вполне сносно существовать. При этом не следует забывать о милосердии, получившем в стране широкое распространение. Сами американцы говорили, что благодаря милосердию никто в стране не голодает и не ходит в тряпье.

В Америке развито свободное предпринимательство (нам те­перь это знакомо). Миллионер стремиться преумножить капитал, чтобы быть еще богаче, малоимущий — заработать, чтобы суще­ствовать. Цели разные, а стремление одно — получить деньги. Мы видели на улицах Сан-Франциско людей, которые зарабатывали на жизнь тем, что развлекали прохожих. Вели они себя тактично, ни к кому конкретно не обращались, лишь пытались завладеть всеобщим вниманием.

На одной из самых людных улиц Сан-Франциско располо­жился квартет, он быстро собрал вокруг себя плотную толпу, из которой со звоном падали на расстеленную салфетку мелкие моне­ты. Возможно, если бы в Америке имелось учреждение вроде Госконцерта, процветавшего в восьмидесятые годы в нашей стране, они не осмелились бы гастролировать на улице. Но заработали бы больше? Сомневаюсь. Это и есть свободное предпринимательство по-американски: живи как хочешь, делай что хочешь, только не преступай закон.

Нет, в Соединенных Штатах не все так плохо, как еще не­редко писала наша пресса. Иначе в верхних эшелонах советской элиты, среди высокопоставленных бонз не считалось бы престиж­ным посылать своих деток заграницу, дабы побыстрей поставить на хрупкие ножки. Впрочем, отцы и сами в любой час готовы к загранкомандировкам, желательно в капстраны, чтобы еще раз, авось не последний, окунуться в болото загнивающего капитализ­ма, заодно вывезти пару набитых чемоданов.

Да, видимо не все плохо в современных Соединенных Шта­тах, хотя проблемы и у них не исчезли, а некоторые стали еще острее. Что же изменилось в стране за двенадцать лет после наше­го пребывания? Почитаем прессу, послушаем радио, посмотрим те­левидение.

Жизнь Америки показывает, что такие стойкие проблемы, как наркомания, преступность, бедность сохранились, а некото­рые приобрели угрожающие масштабы. Обозначилась и новая — так называемая социальных гарантий, когда разветвленная систе­ма государственных пособий, пенсий и гарантий порождает ижди­венческие настроения, а в целом влияет на производство, сдержи­вая его развитие: зачем напрягаться, когда пособия и так обеспе­чены? Но даже при развитой системе государственных пособий в США, оказывается, полно бедных. Правда, по американским мер­кам, если семья их трех человек получает в год всего 20 тысяч долларов, считается, что она живет за чертой бедности. В стране по такой шкале проживает, по некоторым оценкам, более трети населения.

Америка озабочена состоянием образования подрастающего поколения, не получающего, как полагают специалисты, нужного объема знаний. Научно-технический прогресс в стране позволил осуществить компьютеризацию школ, как частных, так и государ­ственных, превосходно оборудовать классы для лабораторных ра­бот, обеспечить новейшей учебной литературой школьные библио­теки. Богатая страна — богатые возможности. Но проблема есть и состоит в том, что уровень знаний многих школьников не обещает стране превосходства в будущем над конкурентами. Поэтому была осуществлена школьная реформа, в которой образованию придан универсальный характер, без деления учеников на способных и неспособных. Проведено много других мероприятий, в том числе по интенсификации школьного обучения. Результаты, как гово­рится, еще на подходе, а проблема не снимается. Хотя внешне все выглядит очень пристойно.

Америку в не меньшей степени, чем преступность и корруп­ция, тревожит религиозный фанатизм. Например, движение «Чер­ных мусульман», провозгласившее создание на юге США независи­мого мусульманского государства. Чем не Чечня?

Появилось сообщение, что золотой запас страны к 2001 году составил всего несколько тонн. Спрашивается, чем же обеспечива­ется выпуск бумажных денег, если в казне нет золота? Имиджем Америки?

Автор статьи «Крах мирового империализма неизбежен» Ев­гений Викалов («Стрингер» январь 2001 г.) пишет, что «…теперь гуляет по миру почти 128 триллионов (долларов. К.З.), причем лишь треть из них — в Соединенных Штатах. Представляете, — спрашивает автор, — что произойдет с США, если эта бумажная армия вдруг вернется домой? Или в Вашингтоне решат, что те баксы, которые ходят на рыночных просторах — настоящие, а за все остальные Америка ответственность не несет?» Таким образом, делает вывод автор, «В мире сегодня существует только одна стра­на, способная подорвать гегемонию Америки. Нет, не Россия (хотя чертовски хотелось бы так думать). Это… сами Соединенные Шта­ты. Всю планету до сих пор трясет от грохота, с которым распался СССР. Современная Америка вполне может повторить эту судьбу».

Очевидно, проблем в Америке хватает, но, несмотря на это, Соединенные Штаты остаются великой мировой державой. Извест­ный американский политолог Збигнев Бжезинский так характери­зует современную Америку: «США после СССР — единственная супердержава в мире. И ни с кем этой ролью при жизни нынешнего поколения делиться не намерены.» Профессор считает, что отрыв Америки от всего остального мира определяется четырьмя факто­рами. Во-первых, военной мощью. Во-вторых, сверхразвитой эко­номикой, доминирующей на мировом рынке. В-третьих, интеллек­туальным и техническим преимуществом. И в-четвертых, инфор­мационно-культурным давлением. «Только США разрабатывают мировые стандарты, образ и стиль для всего человечества».

(«Стрингер» январь 2001 г.) Заявление амбициозное, но не прини­мать его во внимание было бы ошибкой.

Бесспорно, Америка великая страна и нам тягаться с ней неимоверно трудно, чтобы по-прежнему оставаться великой. Ката­строфическое падение экономического потенциала страны делает эту задачу трудно выполнимой.

За двенадцать минувших лет в стране сменилось три прези­дента. Первый президент Михаил Горбачев не смог поддержать падающий с колен Советский Союз, доставшийся от состарившего­ся и немощного Политбюро ЦК КПСС, хотя материальные и кад­ровые ресурсы еще оставались, чтобы обновить советский социа­лизм. Но укреплению экономики страны он предпочел междуна­родные вояжи для наведения мостов дружбы. Да, он прекратил убийственное состязание супердержав в ракетно-ядерной гонке, понизил градус планетарной ненависти, но, войдя в роль мирот­ворца, с легкостью отдал западным немцам Восточную Германию по сути дела просто так. А ведь те же немцы за свою пятидесяти­летнюю мечту о воссоединении Германии были готовы как мини­мум списать нам все долги. Взамен — смехотворная компенсация, которая была проедена. Еще вопрос: почему, распуская Варшавс­кий Договор, он не потребовал гарантий от НАТО? Серьезный по­литик не должен допускать такие ошибки. Между тем СССР все больше скатывался в экономический хаос. Время подтвердило, что Горбачев не был сильным президентом. Он сохранил коммунисти­ческий режим и не смог повлиять на процесс перестройки, чтобы изменить жизнь к лучшему. Правда, воздух в стране стал чище, и СМИ вздохнули свободней. Однако, не добившись позитивных ре­зультатов, он бесславно сошел с политической сцены, уступив ме­сто первому президенту России Борису Ельцину.

Новый президент раньше всего позаботился об укреплении личной власти. За все восемь лет своего президентства он ни разу не изменил своей стратегии: обладая чутьем реальной опасности, искусно убирал с политической арены своих врагов, нередко и тех, кто был полезен, служил верой и правдой, в том числе и первую, очень перспективную команду реформаторов во главе с Егором Гай­даром, которому поручил начать экономическую реформу. И он частично осуществил ее, буквально спас страну от голода, наполнив магазины товарами, но довести до конца не дали. И экономи­ческий кризис продолжал разрушать страну.

Уместно заметить, что Ельцин смещал, снимал, менял ре­форматоров, но, к его чести, ни разу не расправился со своими политическими оппонентами.

Избранный как президент и правивший как самодержец, Ель­цин вошел в историю прежде всего как разрушитель. Первый шаг к распаду СССР, не желая его, он сделал 24 августа 1991 года, когда подписал указ о признании независимости Прибалтийских республик. Он торопился осуществить этот великодержавный жест, не задумываясь о последствиях, веря тогдашним руководителям Литвы, Латвии и Эстонии на слово. Легковесность в решении стра­тегически важной для России задачи позже отразилась на отноше­ниях с прибалтийцами, которые стали притеснять русскоязычное население. Руки у них были развязаны: никаких письменных до­говоренностей о выходе прибалтийских республик из состава СССР не существовало. Значит, не было и обязательств. Ошибок, свиде­тельствующих о непродуманности, торопливости, а нередко недаль­новидности первого президента России за восемь лет его правления было допущено немало.

Но все же вклад Ельцина оказался ощутимым: он сокрушил коммунистический режим и тем самым двинул страну по пути, с которого она уже не сойдет. Однако запретить компартию испугал­ся. И все же страна вздохнула свободней: стал возможен беспре­пятственный выезд из России, стало доступным продовольствие, приватизация и продажа жилья. Средства массовой информации ожили: была уничтожена цензура, стала возможна критика власти и самого президента.

Между тем, покупательная способность населения упала в результате усиления безработицы, неразрешенности социальных проблем. Экономика продолжала находиться в упадке, реформы остановились, материальное положение большинства населения ухудшилось. Россия все больше увязала в долгах, проедая займы, получаемые от мировых банков под высокие проценты. Интенсив­ный экспорт нефти не окупал расходов.

Ельцин стал чаще болеть, отходить от руководства страной. Широкий размах получила коррупция, взяточничество, преступ­ность. Огромные средства пожирала война в Чечне, развязанная с легкой руки Ельцина тупыми политиками и амбициозными гене­ралами. Кризис в обществе нарастал. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если власть в стране не перешла бы к преемнику Ельцина — Владимиру Путину.

Путину досталась страна, напоминающая крепко потрепан­ный бурей сухогруз, который нуждается в срочном капитальном ремонте, чтобы не затонуть. Притом везде — в управлении, в эко­номике, во внешней политике. Нуждается в наведении порядка — иначе не остановить гибельную течь капиталов и мозгов.

И Путин начал с наведения порядка, с крутых реформ по укреплению государственной (читай личной) власти в стране, ко­торые продолжаются. При этом, могущественный некогда Совет Федерации — повержен. Оппозиция в лице коммунистов прируче­на. Самые одиозные олигархи периода ельцинского правления — в изгнании. У Путина, практически, никаких препятствий для про­ведения своего курса. Тем более, что возрастают пенсии, появи­лись позитивные сдвиги в экономике, в жизни, которая уже много десятков лет проходит со сменой режимов, вождей и идеалов без улучшения.

Искренне радуюсь малейшим изменениям к лучшему, но у меня свой критерий. Главное, чтобы не случилось возврата к ком­мунистическому прошлому, чтобы были полностью сохранены демократические свободы, защищены все права человека. Чтобы ук­реплялись отношения с Европой, Америкой, всеми странами мира. Чтобы наши люди могли жить так же сытно, раскованно, вольгот­но, как живут американцы, в чем мы убедились сами еще шестнад­цать лет назад. И чтобы, в конечном счете, упаси Боже, не вышло так, о чем предупреждает И. Губерман:

«Вожди России свой народ

во имя чести и морали

опять зовут идти вперед,

а где перед, опять соврали».

Сан-Франциско

Однако, оставим политику политикам и вернемся в 1988-й год в Калифорнию.

Однажды Гриша сказал, что завтра у него свободный день, и он хочет повезти нас в Сан-Франциско. Стоит ли говорить, с ка­ким нетерпением мы ожидали час отъезда. И вот мы в пути. Мар­шрут на северо-восток, к океану, вдоль бухты, мимо города Пал Алто, известного своим университетом. Едем в гости к Володе — другу Гриши, преподавателю русского языка и литературы в одном из колледжей. Но главная цель — увидеть город, который амери­канцы считают самым красивым в стране, если не в мире.

Проезжая мимо бухты, мы удивились ее размерам: она показалась внутренним морем между материком и дальней оконечнос­тью полуострова, на котором в дымке раскинулся Сан-Франциско. Отсюда открылся сказочный вид на висячий мост, перекинутый с одного берега на другой, и мы залюбовались им. Длинные ажурные пролеты, подвешенные на растяжках, казались невесомыми. Они парили в воздухе на огромной высоте, едва касаясь легких опор. Красный цвет делал их еще более фантастичными. Мост соединил Сан-Франциско с Оклендом. Проехать по мосту не удалось: Гриша предпочел проезд по материковой части. Не беда, одно из чудес света мы все-таки увидели издали.

Володя оказался почтенным отцом семейства с хорошим, по­кладистым характером. Он тепло встретил нас, сменил Гришу за рулем и повел машину по самым интересным местам города.

Улицы Сан-Франциско действительно красивые. Многие — прямые, как струны. Даже окраины, с более дешевым жильем, имели привлекательный вид. Чистый, светлый город дышал про­зрачным, свежим воздухом. Двух, трех и четырехэтажные дома — типичны для Сан-Франциско. Исключение — центр, отданный во власть небоскребов.

Очень красив район, где живут состоятельные семьи. Они предпочли коттеджи. Эти двухэтажные, кажущиеся игрушечными, домики, выдержанные в викторианском стиле, буквально привора­живают своей живописностью. А уютные, в ажурном убранстве, мезонины, вместо привычных нашему глазу чердачных окон, уси­ливают ощущение неповторимости.

Некоторые районы города выросли на холмах, а пересекаю­щие их улицы превратились в своеобразные «американские гор­ки», преодолеть которые без транспортных средств весьма утоми­тельно.

И еще об одной градостроительной причуде — зигзагообраз­ной проезжей части улицы. Она довольно круто спускается на одну из центральных магистралей, по которой движутся открытые с бо­ков туристические трамвайчики, и имеет на стометровом марше во­семь поворотов на 180 градусов! Чтобы проехать ее сверху донизу, надобно умение водить автомобиль в экстремальных условиях, про­являя виртуозность в управлении скоростью, тормозами и рулем.

Когда, наконец, мы в испарине от пережитого добрались до самого низа, у всех было ощущение, что легко отделались от смер­тельно опасного трюка. Но еще большее удивление вызвало то обстоятельство, что улица заселена состоятельными людьми. Кра­савцы дома расположились каскадом, имея с крутого склона на два этажа меньше, чем с пологого. Вот такая удивительная дос­топримечательность.

Гриша, получив удовольствие от наших «ахов», предложил заехать на доминирующий над городом холм, на котором установ­лены памятник Колумбу и обзорная башня. Перед нами открылась удивительная панорама города, амфитеатром спускающегося к за­ливу. Другая сторона позволяла рассмотреть в сиреневом мареве бескрайние просторы Тихого океана. Хорошо были видны порто­вые сооружения, где разгружались торговые суда. А неподалеку, прижавшись могучими боками к причалам, готовились к отплы­тию ослепительно белые океанские лайнеры.

Вдоволь налюбовавшись панорамой города, мы спустились в его нижнюю часть. Здесь были свои достопримечательности. Прежде всего, музей Изящных Искусств. Посетить мы его не смогли: на это ушло бы все время, отпущенное на экскурсию по городу. По­этому ограничились его прекрасным видом: красивое, с колонна­дой, здание охватывало подобно подкове небольшое озерцо и отра­жалось в нем, как в зеркале, неподвижную гладь которого нару­шали плавающие красноклювые лебеди. Музей славится своей коллекцией картин, многие из которых принадлежат кисти вели­ких мастеров.

Неподалеку от музея оказался японский сад со свободным входом. Здесь среди карликовых сосен, других низкорослых дере­вьев возвышались воздушные пагоды, а через аккуратные ровики с прозрачной водой были переброшены горбатые мостики. Все каза­лось не настоящим, но отличалось изяществом.

Чтобы усилить возникший у нас интерес к востоку, Володя свернул в китайские кварталы Чайна Тауна. Тут был не менее интересный пестрый мир, но шумный и живой. Крошечные лав­чонки соседствовали с магазинчиками покрупнее, выставив товары напоказ. Прямо на улице жарились, шкварились, дымились аро­матные кушанья, приготовленные на наших глазах. А рядом рас­положились ресторанчики с броскими вывесками, предлагавшие широкий выбор экзотических китайских блюд. Проехать дальше по запруженным людьми узким улочкам Чайна Тауна было просто невозможно, и Володя, используя накопленный опыт старожила города, сумел-таки боковыми проулками беспрепятственно выехать в европейскую часть города. Он тут же заявил, что хочет показать «кое-что». Вскоре мы оказались в районе, где царила моногамия. Геи чувствуют себя полностью раскрепощенными под защитой за­кона и ведут привычный для себя образ жиз­ни. Что любопытно: даже в этом «особом» рай­оне большого города случаются драмы, зас­тавляющие стынуть кровь, когда совершают­ся убийства на почве рев­ности.

Время, недостаток которого мы постоянно ощущали, заставило нас предпринять, к сожалению, недолгую поездку в одну из примечательных частей го­рода — на набережную. Здесь было многолюдно. Широкая магистраль для прогулок была заполнена свободной от забот публикой. На набережной скопилось множество магазинов, ресторанов, кафе, картинных галерей, активно посещаемых народом. Прямо на тротуаре давались маленькие представления вольными иллюзи­онистами, циркачами, за невысокую плату писались портреты, шло моментальное фотографирование. А все вместе напоминало сума­тоху, из которой не просто выбраться.

Со стороны залива хорошо был виден небольшой остров, на котором, как оказалось, с 1934 по 1963 годы действовала феде­ральная тюрьма Алькатрас. Теперь здесь был музей, куда катера привозили туристов. Один из стендов рассказывал о пребывании в тюрьме известного гангстера Аль Капоне. В ЗО-е годы он фантас­тически разбогател на спекуляции спиртным во времена сухого закона. Наконец, он был арестован и предстал перед судом. Любо­пытно, что обвинение ему предъявили только за неуплату нало­гов… Призрак «великого» Аль Капоне и сегодня витает в залах музея-тюрьмы, собирая толпы туристов перед витриной, посвящен­ной похождениям знаменитого гангстера.

И еще любопытный факт. Оказывается, из тюрьмы Алькатрас совершались побеги. Всего четыре. Трое беглецов погибли в ледяных водах залива и только один достиг материка. А плыть-то было всего три мили. По этой причине охрана никогда не была усиленной.

Наша поездка подходила к концу, когда Гриша предложил все-таки посетить одну из галерей по продаже картин. В простор­ном помещении с мягким освещением на стенах висели картины. Они были выставлены с учетом разного вкуса посетителей. Почет­ное место было отдано творениям Шемякина и Сальвадоре Дали. Шедевр Шемякина, продававшийся по баснословной цене, пред­ставлял собой полотно два на три метра, изображавшее сетку из тонких разноцветных линий, протянутых в разных направлениях. Персонажами еще двух картин были уродцы на тонких искривлен­ных ножках, плоские, как тени, затянутые в зелено-красные кам­золы, в напудренных париках с косичками, отсылавшие зрителя не то на костюмированный карнавал или ко временам императора Павла Петровича. Я давался диву: неужели трансавангардизм так глубоко вошел в сознание некоторой части людей, что они реалис­тичному искусству предпочитают абстракцию? Я решительно ниче­го не понимал. Женя тоже таинственно молчала. Улыбался один

Гриша. Его даже не смутила стоимость шемякинской сетки за 300 тысяч долларов.

У Дали картины тоже требовали навыков в абстрактном мыш­лении, хотя были написаны в более реалистической манере. Спе­цифическое искусство авангардистов мы решительно отказывались понимать. Думаю, что многочисленные посетители салона, несмот­ря на щедро расточаемые улыбки и выразительные жесты, которы­ми обменивались, тоже ушли, так и не распознав до конца авторс­ких замыслов. Искусство авангардистов оказалось выше нашего понимания, в чем не боюсь признаться, ибо «синдром Кандинско­го», как называют медики склонность людей видеть мир абстракт­но, нам, увы, не присущ.

Калифорнийцы любят и неплохо разбираются в изобрази­тельном искусстве. Почти в каждом небольшом городе есть соб­ственная художественная галерея, организуются передвижные вы­ставки. Не мало меценатов творят свое доброе дело. Один из ушед­ших мэров Сан-Хосе завещал свой огромный загородный дом мест­ным живописцам для проведения выставок и воспитания художе­ственного вкуса у посетителей.

Несколько музеев и картинных галерей сосредоточено в Сан-Франциско.

Интересно было узнать, как художники реализуют свое твор­чество. В Америке существует разветвленная сеть художественных салонов по продаже картин. Как правило, признанные художники получают гонорар, превышающий половину продажной стоимости картин. Менее известные — часть от половины. Наиболее имени­тыми сегодня в Америке, со слов хозяина салона, в котором мы побывали, считаются авангардисты Сальвадоре Дали, Михаил Ше­мякин и некоторые другие.

Но судьба благоволит далеко не каждому, хотя ряд мастеров из Советского Союза, покинувших его в разное время, как напри­мер, Задорнов, Кабаков, Краснопевцев довольно успешно пробива­ются к признанию. В конце 80-х в Нью-Йорке зарегистрировано было свыше 90 тысяч художников, которые вынуждены занимать­ся любым делом, чтобы существовать, только не художественным промыслом. О них, естественно, никто не знает и творчество этих соискателей славы остается за порогом картинных салонов. Полу­чить известность не легко. В ряде случаев популярность приходит не благодаря расцвету творческой индивидуальности, а создается финансовыми воротилами, спекулирующими на продаже картин, или меценатами, заботящимися об оригинальных пополнениях соб­ственных коллекций.

И еще одно размышление. Когда рождался импрессионизм, парижане встретили это новшество в штыки. Они ходили в центр города на импровизированные выставки никому неизвестных художников, чтобы выразить возмущение или вдоволь насмеяться. То и дело раздавались возгласы: «Сумасбродство!», «Мазня!», «Ди­кость!». И никто не хотел принять во внимание тот факт, что искусство способно развиваться, что это всего лишь новое течение в нем, которое через каких-нибудь 80—100 лет заявит о себе в полный голос, а картины пойдут с аукционов по умопомрачитель­ным ценам.

Все возможно, и мои личные доводы окажутся несостоятель­ными: ведь искусство — суть движение. Об этом прекрасно сказал Эдуард Мане: «Никогда не оставаться на одном уровне, не повторять завтра того, что сделано сегодня, постоянно искать новый аспект, заставить звучать новую ноту. О эту косность, все эти мастера, застывшие на одной формуле, которая приносит им рен­ту. Какое дело до всего этого подлинному искусству?»

Прав Эдуард Мане или нет — рассудит время.

Завершилась поездка в Сан-Франциско превосходным обедом в доме Володи, приготовленном хозяйкой дома в стиле «а ля рус» с борщом и котлетами.

Американцы

Однажды, гуляя по улицам Сан-Хосе, мы остановились под красным светом светофора. У автомобилей было право беспрепят­ственного проезда, но они стояли. Тут я обратил внимание на жес­ты водителя из ближайшей к нам машины. Он подавал знаки, что­бы мы шли на красный свет. Воспользовавшись неожиданным пред­ложением, мы перешли, а в знак благодарности помахали рукой.

Дома я рассказал Грише об этом случае.

— Все в порядке вещей, — ответил он. — На пересечении улиц с активным движением вам бы не уступили: там идет поток, а здесь, два-три автомобиля. Но все равно, — заключил он, — подобные знаки внимания в характере американцев. Вы еще убе­дитесь в этом не раз.

Действительно, оказать услугу американцу постороннему че­ловеку — обыденное дело.

При этом американцы улыбаются. Улыбка на их лицах ста­ла чем-то вроде визитной карточки. Объясняя что-либо по вашей просьбе, они расточают улыбки; в магазине без улыбки не предло­жат товара. Даже похоронная фирма встретит с сочувствием и печальной улыбкой. Известная строка из песни «… ведь улыбка — это флаг корабля!», наверное, писалась не для нас. Волей — нево­лей замечаешь разницу в поведении. Как не похоже обхождение американцев на наше. Но ведь и мы когда-то славились великоду­шием, добротой, улыбками. Что с нами произошло? Мы огрубели, стали нетерпимы друг к другу и.… перестали улыбаться. Стоит ли удивляться, что первые улыбки после приземления нами на амери­канскую землю воспринимались нами с оглядкой: уж не начало ли это какой-нибудь провокации. К счастью, действительность очень быстро отмела наши опасения.

Вежливость не только в расточительстве улыбок и демонст­рации добропорядочных манер; она во внутренней чистоте, и в такте, и в потребности проявлять внимание к людям. При входе в больницу, которую мы посетили в Стэнфорде из любопытства, нас никто не остановил. Напомнив о себе, сказали, что русские и хоте­ли бы ознакомиться с условиями, в которых содержаться больные. Нам немедленно выделили провожатого и разрешили посмотреть все, что пожелали. И никакой проверки документов, расспросов и всяких там уточнений. Мы были гостями больницы, пусть непро­шенными, но нам было оказано полное доверие, внимание и ува­жение.

В одном из торговых залов второго этажа супермаркета в Сан-Хосе не оказалось нужной нам вещи. Вместо того, чтобы, как у нас, в лучшем случае, объяснить, куда следует идти, служащая сама спустилась на этаж, ведя нас за собой, пересекла магазин и привела в нужный отдел. А на прощание поблагодарила за посе­щение.

Еще в Москве было решено купить по приезде в США прибор для измерения давления. И вот мы у цели. В первом же магазине прибор оказался настолько дорогим, что мы не рискнули потра­тить деньги, но спросили, бывают ли дешевле. Продавец произнес традиционное «О кей», тут же по телефону связался с другим ма­газином и сделал заказ. Прощаясь, сказал: «Желаю выздоровле­ния. Привет России».

Во время поездки в штат Невада (об этом рассказ впереди) произошел инцидент: «Вольво», на которой нас вез Гриша, вдруг окуталась паром, вздрогнула и затихла. Немедленно остановились несколько машин и к нам потянулись попутчики, предлагая услу­ги. Было обидно, что вынужденная остановка произошла всего в десятке километров от забронированного, на двое суток, места ноч­лега. К несчастью, поломка оказалась серьезной и о продолжении пути не могло быть и речи. Техпомощь была далеко. Решение пришло само собой: добраться до места ночлега и оттуда уже при­нять неотложные меры. Вот только каким образом? И тут в кото­рый раз выручила американская обязательность. Каждый из по­путчиков, кто брался сопроводить нас, уверял, что эти места ему знакомы лучше. Наконец мы уступили одной пожилой паре и усе­лись в их «Додж». По дороге, узнав, что они везут гостей из СССР, оба оживились и засыпали нас вопросами: «Вы живете в Москве? Вы любите свой город? Ваш Горбачев умнее Рейгана, это общее мнение. Если бы он избирался у нас в президенты — все отдали бы голоса за него. А теперь вот думай…», «У вас есть в России такие места, как озеро Тахо?».

Между тем отыскать наш кемпинг оказалось делом не про­стым. И только потратив на поиски не менее получаса, сияя от счастья, что им все-таки удалось доставить русских по адресу, они, наконец, вздохнули с облегчением. Потом состоялся ритуал прощания: американцы долго трясли нам руки и в знак особого расположения похлопывали по плечу, уверяя, что получили ис­тинное удовольствие от встречи с москвичами.

Эти наблюдения окончательно убедили нас в том, что амери­канцы не только общительные, но и доброжелательные люди. Ка­залось бы — мелочи жизни, но именно из таких «мелочей» скла­дывается образ самой страны.

* * *

Важными чертами характера рядового американца является твердость слова, исполнительность, добросовестность. Халтурить никто не станет, в другой раз на работу просто не примут: человек попадает в компьютер и всему конец. По этой причине бизнес в Америке дело надежное. Если кто и разоряется, то по большей части из-за собственных ошибок. Случается, конечно, по объек­тивным причинам, но как правило, не в результате умышленного подвоха. Разумеется, и Америка не без греха, однако, в массе вас окружают люди порядочные, для которых данное слово — вопрос чести.

Работа в Штатах — дело святое. Тот, кто ее имеет, очень дорожит ею. Каждое утро улицы всех городов Америки заполняют­ся спешащими на работу людьми. Автомобилям становится тесно. Все знают — опаздывать нельзя во избежания увольнения. На работе — никаких перекуров, хотя время для передышки дается. Но оно не беспредельно.

Путешествуя по Калифорнии, мы встречали и лиц без опре­деленных занятий. Они были предоставлены самим себе и никуда не торопились. Их немного, но они есть. Что поделать с челове­ком, если его устраивает такой образ жизни? По закону он имеет право жить, как хочет.

Однажды в автобусе мы разговорились с пожилым амери­канцем.

— Ну, как Америка? — спросил он, узнав, что мы из России.

— Нравится?

Тут же всплыла перед глазами инструкция ОВИРа, воспре­щающая контакты, но мы сделали вид, что забыли о ней навсегда и согласно кивнули.

— Правда, если быть откровенной до конца, — спохватилась вдруг жена в духе традиционного несогласия, — нам кажется, что не все одинаково хорошо. Например, вы не можете решить пробле­му бездомности. Мы видели людей, похожих на нищих. Это так?

Я кое-как перевел, стараясь по возможности быть деликат­ным. Он рассмеялся, показав два ряда вставных белоснежных зу­бов. Ответ его был кратким и бесхитростным:

— Право каждого быть тем, кем он есть или хочет стать. Никакого насилия над личностью. Мы строго соблюдаем билль о правах, вот в чем секрет!

Как бы там ни было, мы расстались друзьями. Я же остаток пути провел в размышлениях. Возможно, так думают многие аме­риканцы и мне не составило бы большого труда разъяснить, что корни проблемы лежат неизмеримо глубже — в социальных усло­виях жизни общества, а не в формальном признании своих прав. Но я счел за благо не продолжать полемику с самим собой, вспом­нив отечественных бомжей, деклассированных элементов, местами составляющих значительный процент нашего общества. Действи­тельно, не просто жить на белом свете.

Америку часто называют страной контрастов. В наших сред­ствах массовой информации не раз приводились примеры поляри­зации классов и социальных групп. Скажем, на одной фотографии бал в загородном доме, а на другой — негр, спящий на скамейке городского сквера. И так, конечно, бывает. Но верно и то, что Америка в целом благополучная страна, что роскошь сегодня не так вызывающа, как раньше, а бедность не так заметна. Нивелировка произошла в результате определенного повышения матери­ального благосостояния американцев. Безработица есть, но умень­шается с годами, как и уровень бедности. Удалось стабилизиро­вать инфляцию, а тенденцию цен к вздорожанию компенсировать ежегодным повышением заработной платы. Таким образом, каждый гражданин страны с ежегодной оплатой своего труда в преде­лах 30—50 тысяч в год в состоянии за несколько лет приобрести в рассрочку дом, конечно, автомобиль и иногда совершать путеше­ствие в Европу, либо на Гавайи. Для начала необходимо распола­гать капиталом в пару десятков тысяч долларов, остальные расхо­ды после проверки платежеспособности возьмет на себя банк. Вер­но и то, что субсидии закабаляют, так как банковский процент очень высок (до 15 и даже 20 процентов!), но игра все же стоит свеч, уверяют американцы. Недаром они шутят, что всегда живут в долг. Зато часть денег, порой немалая, из тех, что не вложены в дело, могут быть использованы по своему усмотрению и, конечно, с большой выгодой.

Кто же эти счастливчики, которые получают столь щедрые денежные вознаграждения? Может быть представители элиты, ис­теблишмента? Ничуть не бывало. Среди них менеджеры, экономи­сты, инженеры, программисты, квалифицированные рабочие, дер­жатели небольших ресторанов, магазинов, бензозаправочных стан­ций, автомастерских и т. д. Скажем, врачи, владельцы художе­ственных салонов, кинотеатров, крупных ресторанов, магазинов, аптек и т. д. имеют еще более высокий годовой доход. Наконец, солидные деньги получают юристы, особенно адвокаты, бизнесме­ны, президенты кампаний и т. д. Почему адвокаты? Судятся в Аме­рике много, фактически все спорные дела решаются в суде с учас­тием адвокатов. Даже брак, казалось бы, обретающий силу свя­щенного союза после венчания в церкви, на самом деле узаконива­ется несколько раньше, когда в нотариальной конторе еще жених и невеста составляют документ о том, что в случае развода (!) будут претендовать исключительно на долю того капитала (иму­щества), которой каждый располагал до вступления в брак. Все, что нажито совместно будет поделено пополам. По логике вещей такое начало совместной жизни не сулит большой радости в буду­щем: все-таки чистоган прикоснулся к любви. Однако, юридичес­кие процедуры никого не шокируют, к ним относятся как к чему- то привычному, неизбежному.

И все же, говоря попросту, в основе взаимоотношений в аме­риканском обществе, лежат прежде всего отношения спроса и пред­ложения, купли и продажи. Ценится только добросовестный ква­лифицированный труд. Лентяев не терпят нигде. А как же милли­онеры, ведь не перевелись? Пока нет. Но верно и то, что один имеет миллион, а другой — сто! Вершину клана миллионеров со­ставляет истеблишмент — финансовые воротилы. Их немного, всего 0,5 процента, но владеют они 35-ю процентами национальных бо­гатств страны.

Их влияние на государство значительно, они формируют вкусы и, что более важно, политические взгляды. С мультимиллионера­ми встретиться не удалось. Вполне возможно, что они проходили мимо нас, но выделить их из массы американцев невозможно: обыч­ная экипировка — шорты, брюки, тенниска или рубашка с пиджа­ком, либо без, кроссовки, туфли — вот и все носимое во время прогулок или посещения магазинов. В офисе же все одеваются строго — костюм безукоризненного покроя, брюки выглажены (кста­ти, перед уходом в офис, Гриша каждый день гладил брюки), туф­ли слепят глаза. Показателем достатка делового человека являет­ся дом и дорогой автомобиль, чтобы всем было видно, что по делу приехал человек состоятельный.

С обыкновенной миллионершей побеседовать все же удалось. Надо сказать, что в доме Гриши мы были чем-то вроде подсадной утки: как только узнавали, что у него друзья из России, — он вынужден был приглашать в гости. Именно «посмотреть на нас пришла и миллионерша. Производила она впечатление благовос­питанного человека. Одета просто, без претензий: немудреное сире­неватых оттенков платье со скромным вырезом и ниткой бус на шее. Спокойная, улыбчивая, доброжелательная. Может быть, эти качества приходят только с миллионами? Совсем нет. Она всегда работала и сейчас трудится в школе, зарабатывая двадцать пять тысяч в год, а миллион пришел к ней с мужем, который был довольно известным адвокатом, но вот недавно скончался. Этот миллион обеспечивает стабильность, но живет она на то, что зара­батывает. Ее единственная радость — поздний ребенок. Много чи­тает, в курсе всех мировых событий. К Советскому Союзу относится доброжелательно. Считает, что главное — жить в дружбе. Мяг­ко всматриваясь в глаза, с оттенком наивности спрашивает: «Раз­ве я не права?» Киваю в знак согласия: «Конечно, права»…

Слова о том, что жить надо в дружбе и мире приходилось слышать каждый раз, когда речь заходила о взаимоотношениях двух наших стран. Мы порой испытывали некоторую неловкость, будто от нас зависело меняться ли политике нашего государства к лучшему или нет. Во всяком случае, полпредами своей Родины мы были надежными, но инициатива нередко исходила от американ­цев, когда речь заходила об установлении прямых контактов. Ви­димо, срабатывал рефлекс пресловутой ОВИРовской инструкции.

Как бы там ни было, а в американской семье мы побывали, и не в какой-нибудь, а что называется самой рабочей. Все вышло неожиданно. Мы несколько раз заходили с женой в маленький магазин, что расположился ближе к нашему дому. Покупка суве­ниров для многочисленных друзей и знакомых, к счастью, подхо­дила к концу и посещение магазина больше походило на приятную экскурсию. Тем не менее, я активно продолжал играть роль лично­го переводчика собственной жены. Скверное произношение и скром­ный лексический запас подогрел, видимо, интерес продавщицы ко мне, и она полюбопытствовала, откуда прибыли. Узнав, что из Москвы, она, забыв про мои языковые корявости, всплеснула ру­ками и тут же пригласила в гости, вручив визитную карточку. Уже дома Гриша шутя сказал, что идти необходимо во избежание международного скандала; что же касается пресловутой инструк­ции, то она, по его убеждению, на американском континенте юри­дической силы не имеет, поэтому пора собираться.

В назначенный час нас ожидала у собственного дома прият­ная пожилая пара. Глава семьи Чарльз (он же Чако), ирландец по происхождению. На вид не старше пятидесяти, с волевым лицом, которое не портили ни крупный нос, ни глубокие складки по уг­лам рта. Трудится он в одной из компьютерных кампаний рабо­чим. Его квалификация оценивается в 50 тысяч годовых. Супругу зовут Микки, служит, как нам уже известно, в магазине. Получа­ет 25 тысяч долларов. Живут хорошо: в доме пять комнат, три предназначены взрослым детям, которые съезжаются на праздни­ки. Дочери окончили университеты, зарабатывают прилично. Родители материально не помогают, не принято. Беспокоит сын: слу­жит в полиции.

— А что, собственно, волнует? — поинтересовались мы. — Парень устроен, крепко стоит на ногах…

— Работа опасная, — последовал ответ.

Увы, Чарльз прав. Статистика подтверждает его тревогу. Желая разрядить обстановку, я не без иронии спросил:

— Как вы себе представляете, что могло произойти, если бы вы совершили нечто противозаконное, а сын бы узнал об этом?

Чарльз усмехнулся: — «Он бы арестовал меня! Вернее, не он… Знаете, я как-то задал ему подобный вопрос, и он ответил, что сам ничего не предпринял бы, но попросил товарища по смене выпол­нить служебный долг за него.

— Значит, правосудие всегда торжествует?

— Несомненно! — воскликнул Чако. — Я всегда учил детей жить честно.

Нас ознакомили с домом. Он был обставлен с хорошим вку­сом. Мебель простая, но стильная, что делало комнаты уютными. Удивила необъятных размеров кровать в спальне. Микки предло­жила присесть. Я почувствовал подвох и не успел еще облокотить­ся, как ноги сами пошли вверх и я оказался на середине постели. Перекатываясь с боку на бок, я с трудом удерживал равновесие, чтобы не свалиться вовсе. Всем стало весело, видя мою беспомощ­ность. Спасла крепкая рука Чака. Он помог выбраться из кровати- аттракциона.

— На чем я лежал? — спросил у Чака.

— На водяном матрасе. На нем удобно, надо привыкнуть…

В дело вмешалась Микки и повела всех в гостиную. Она была моложе мужа, но двигалась осторожно, боясь рецидива после перенесенного инсульта. В ее умении принимать гостей мы вскоре убедились, проведя полтора часа за приятной беседой во время ланча, переводчиком которой был уже Гриша.

На прощанье Чако сделал несколько снимков, которые мы с радостью взяли на память. Таковы обстоятельства, при которых мы побывали в обеспеченной американской семье, благополучие которой было очевидно.

Наблюдая жизнь американцев, можно впасть в ошибку, по­лагая, что многим из них до обладания миллионами рукой подать. На деле не так. Следует иметь ввиду, что в стране действуют слож­ные механизмы, сдерживающие неуемные порывы. Имя одному из них — налог. Система налогообложения блестяще отлажена. Вы делаете покупку в магазине и вам тут же приплюсовывают налог, в зависимости от оплаченной стоимости. Он обозначен на чеке. Никакого произвола!

Налог — это целый мир сложных взаимоотношений феде­рального правительства и штатов с одной стороны, и налогопла­тельщика — с другой. За неуплату налога или попытку скрыть реальные доходы полагается строгое наказание, вплоть до тюрем­ного заключения. Налоги поступают в казну государства и шта­тов. Отсюда отчисляются средства на пенсии, пособия по безрабо­тице и эмигрантам, на содержание госаппарата, дорог, поддержа­ние чистоты и т. п.

В некоторых штатах, например, Невада, где климат и усло­вия жизни особенно тяжелы, налог не взимается. Гриша рассказы­вал, что налоговая система четко продумана и в принципе исклю­чает обман.

Попытки скрыть истинные доходы все же имеют место в жизни Америки, но как правило, финансовая инспекция не оставляет нарушителям никаких надежд.

У американцев масса денег уходит на уплату процентов за взятые ссуды. Добровольно подписав себе приговор каким-нибудь дорогим приобретением, они на долгие годы вступают в полосу кабальных отношений с банком.

Надо сказать, что пределом мечтаний каждого американца является покупка дома. Это, если хотите — цель жизни. Неваж­но, что он куплен в рассрочку, важно, что он есть. Теперь нужно работать с удвоенной силой, чтобы быть замеченным и, в результа­те, получить более высокооплачиваемое место. Тогда быстрее рас­платишься. Итак, дом куплен в рассрочку. Это значит, что какая- то накопленная ранее сумма, обычно двадцать-тридцать тысяч, вами уже внесена, а остальные доплачивает банк. С момента по­купки начинается выплата не только стоимости дома, но и про­центов за ссуду. Не все выдерживают этот финансовый марафон и переходят на жительство в частный квартирный фонд, что дешев­ле. Это значит — прощай мечта!

История повторяется с автомобилем, но к расходам на его покупку прибавляются траты на техническое обслуживание, зап­равку и обязательное страхование. Однако, к таким тратам амери­канцы готовятся, что называется, с рождения поскольку в Амери­ке без автомобиля не обойтись.

Питание для семьи из трех человек, без званых обедов и частых коктейлей, обходится где-то в 250—350 долларов в месяц — сумма не пустяшная. Присовокупите расходы за телефон (в США платит тот, кто звонит), электричество, теннисный корт, бассейн, приходящую горничную, страхования жилья и собствен­ной жизни, выплату процента за льготное лечение в старости, не­значительные суммы на пожертвования — вы получите примерное представление о ежемесячных расходах, так сказать, средней аме­риканской семьи. Поэтому, если ваш годовой доход составляет 30 тысяч долларов, то из 2,5 тысяч ежемесячных вам приходиться возвращать где-то около двух.

Трудиться в Америке не зазорно, скорее почетно, тем более необходимо, чтобы хорошо жить. Поэтому в семье детям привива­ется уважение к труду и самостоятельности.

Мы познакомились с парнишкой на бензоколонке.

С каким проворством он заправлял машины, приносил про­хладительные напитки пассажирам, протирал автомобили, мыл стекла, а получив мелочь, искренне благодарил. Подобные услуги в порядке вещей.

— Ловко работает! — воскликнул я, заметив хозяина бензо­колонки. Он поднял вверх большой палец, причмокнул и произнес поразившую меня фразу: «Сын миллионера!» Это была блестящая аттестация вельможному отпрыску, который, поощряемый родите­лем, честно зарабатывал деньги вместо того, чтобы болтаться по подворотням с гитарой.

В магазине «Сейф Вей» работало несколько школьников в пе­риод каникул. Они стояли за кассиршами и укладывали купленные продукты в пакеты, которые потом по просьбе покупателей выносили на стоянку автомобилей. И никакой дополнительной платы за услуги. Сервис!

Кстати, оплата за труд производится независимо от возраста работника. В 1988 году закон не позволял оплачивать не квалифицированную работу менее четырех долларов в час.

Молодое поколение Америки с юных лет воспитывается в деловом духе. Ни папа-миллионер, ни богатый дядюшка не станет содержать чадо до пенсионного возраста, как нередко бывает у нас, что, впрочем, называется родительской поддержкой.

В Америке, окончившие университет (а за учебу платят родители) покидают отчий дом и начинают самостоятельную жизнь. Поэтому сами дети стремятся к знаниям, приобретению житейского опыта, чтобы уверенно чувствовать себя без родительской опеки. Более того, стараются зарабатывать деньги в каникулярное время, не гнушаясь никакими видами труда. Так они овладевают азами жизни, в которой понятие «деньги» ассоциируется у них с результатами своего трудолюбия и предельной настойчивости в достижении цели. А цель у школьников привлекательная — купить на заработанные деньги велосипед или даже мотоцикл, тем более что водительские права в Америке выдают с 16 лет.

Приучая сыновей и дочерей с ранних лет к труду, американ­цы тем самым закладывают первый кирпич в фундамент их буду­щей жизни.

Активную роль в подготовки подрастающего поколения к благополучному будущему играет школа. В разных городах Кали­форнии нам удалось близко рассмотреть три школы. Знакомство было чисто внешним и учебных программ не касалось. Тем не менее, впечатление сложилось. Привычных нашему глазу четырех и пятиэтажных школьных зданий мы не видели. Вместо них — просторные одноэтажные постройки барачного типа, как правило, не соединенные между собой. Классы чистые, светлые. Каждому ученику полагается отдельный стол, который подбирается индиви­дуально, чтобы исключить сколиоз. Учатся в американских школах двенадцать лет, причем, с восьмого класса начинается «выс­шая школа» и меняется дальнейшая система обучения: ученики выбирают дисциплины с прицелом на будущую профессию, и толь­ко некоторые предметы, в том числе язык, история, сохраняются в качестве обязательных до окончания школы.

Мы не без удивления узнали, что такие привычные для на­шего слуха слова, как шпаргалка, подсказка, списывание — здесь не в ходу, более того, они осуждаются самими учениками: «Списы­вая, ты хочешь оказаться умнее других? Не выйдет! Покажи, на что способен такой, какой есть!» Поэтому, если кто-то из одно­классников прибегнул к уловке, хитреца разоблачат сами ребята. Вот такие Павлики Морозовы.

Воспитание у школьников нетерпимости к фальши и лжи — фактор бесспорно положительный, не вызывающий иных эмоций кроме зависти. Но вот вопрос, только ли соображениями морали он продиктован? Конечно, нет. Учащиеся — это потенциальная смена тем, кто сегодня имеет стабильное положение в обществе и осуществляет могущество Америки, т.е. людям из мира свободного предпринимательства. Поэтому основополагающим направлением школы становится подготовка поколения, способного обеспечить процветание страны, рост ее политического и экономического по­тенциала. Этой задаче подчинена и школьная реформа, проводи­мая в Штатах на рубеже веков. Ее цель — подготовка юношества к работе в условиях жесточайшей конкуренции, непримиримой эко­номической борьбы за рынки сбыта, установления режима наи­большего благоприятствования для американских монополий в целях мирового экономического могущества. Поэтому, в основу школьного воспитания ставится расчет учащихся исключительно на собственные силы и лишь в пределах разумного на материаль­ную помощь родителей до завершения образования. Школы — это рубеж, на котором родительская опека фактически прекращается. Приучая к самостоятельности, школы учат детей не механическо­му заучиванию материала, а логическому мышлению, умению де­лать практические выводы. К сказанному о шкале следует доба­вить, что ребята в Америке растут жизнерадостными, здоровыми и сильными. Курить не принято, эта дурная мода давно прошла. Помогают им в здоровье занятия физкультурой и спортом. Несмот­ря на дороговизну земли, школы имеют большие территории, на которых построены отлично оборудованные спортивные комплек­сы и стадионы. В каждой из школ мы видели открытый бассейн с подогревом воды, площадку для игры в бейсбол, несколько тен­нисных кортов, волейбольных и баскетбольных площадок. Такие спортивные городки у нас имеют, разве что, добровольные спортив­ные общества. Естественно, что ребята воспитываются в дружбе с физической культурой и нередко прямо со школьной скамьи ухо­дят в большой спорт.

* * *

Нас интересовало, что читают простые люди Америки, каким чтивом увлекаются. Кроме того, мы с женой горели желанием про­честь Солженицына, который в Союзе был запрещен, а здесь, по утверждению Гриши, имелся на русском языке. В один из дней мы посетили городскую библиотеку Сан-Хосе. Здесь хранятся десятки тысяч книг на все вкусы и на многих языках мира, в том числе на русском.

К чести библиотеки, в ней преобладает серьезная литература, книги высокой пробы, озаряющие человеческую душу. На русском языке это — Лев, Алексей и Константин Толстые, Тургенев, Пуш­кин, Лермонтов, Достоевский, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печер­ский. Активно читаются Бунин, Паустовский, Платонов, Булга­ков, Тынянов, Бондарев, Распутин, Шукшин, Быков; из перевод­ных — Твен, Драйзер, Лондон, Хемингуэй, Фолкнер, Фрост, Ре­марк. На полках ожидали читателя Солженицын, Аксенов, Три­фонов, Некрасов, Набоков. Толстых журналов мало, видели «Неву» и «Новый мир». Одна из полок отведена детской литературе. Дос­туп к книгам свободный.

На все вопросы любезно отвечает библиотекарь. Его место — в общем зале, где стоят стеллажи с книгами и столы для работы. Компьютер — первый его помощник. Уже в 80-е годы библиотеки Америки были компьютеризированы. Для нас это было открыти­ем. Но как это облегчило работу с читателем и как помогло ему!

— Интересует Бабель? Одну минутку. — Нажимаются кноп­ки дисплея и через секунду на его экране появляется строка: «На руках до…».

— Если книга нужна срочно, мы затребуем. Необходимо об­ратиться в стол заказов, — участливо сообщает библиотекарь и просит проследовать за ней.

50 центов и заказ принят. — Через три дня можете полу­чить, — говорит сотрудница стола заказов. — Читатель хотел продлить, и поскольку не было спроса… — Она извиняется и про­сит не забыть, что через три дня…

Со второго этажа, где размещается абонент и читальный зал, мы проходим тот же путь — по эскалатору. Перед нами выход, но Гриша опять подходит к стойке, за которой служащий с помощью компьютера мгновенно снимает какие-то показатели с только что выбранных книг. Слышится знакомый писк, и мы покидаем биб­лиотеку.

— Ладно, мы честные люди, — доверительно шепчу Грише на ухо. — Но бывает же…

— Он не дает договорить: — Таких нет. И взяться им нео­ткуда, все равно не пронести: тут же сирена завоет!

Оказывается, расположенный на первом этаже у выхода ком­пьютер играет еще роль сторожа, хотя главное его назначение — «запоминать» адреса взявших книги и сроки их возврата. Вот как все просто, когда рядом электронный друг.

Всего с десяток минут понадобилось для того, чтобы под­няться на второй этаж, убедиться, что нужной книги нет, зака­зать ее, взять «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, обработать на компьютере и покинуть библиотеку. Никаких абонементов, читательских билетов, никаких справок из домоуправлений для записи, наконец, никаких очередей и в награду за посещение — «спасибо».

Библиотечные книги в идеальном состоянии: плохое обраще­ние может привести к непредусмотренным расходам. Многие из них приобретены на пожертвования.

Как горько бывает видеть вырванный из книги лист, часто именно тот, который так нужен. Компьютер мгновенно решил эту задачу.

В библиотеке Сан-Хосе оказался широкий выбор политичес­кой литературы. На стеллажах — сочинения Троцкого, Ленина, Сталина…

Я спросил Гришу, кто читает Ленина на американском кон­тиненте, кому это нужно?

Ответ был в духе марксистской догматики: — Чтобы знать идейного противника, надо изучать его труды, постигать идеоло­гию. Только тогда борьба принимает целенаправленный характер.

— Ну какой враг Ленин? — Возобновил я разговор, когда мы вышли на улицу. В восьмидесятые годы такой вопрос был вполне уместен.

— Какой? — Переспросил Гриша. — Да он первый голово­рез! Только благодаря ему вы имеете ту жизнь, которую имеете. Неужели вы так безнадежно слепы? Разве не понимаете, что рево­люцию совершил маньяк? Кто дал ему право распоряжаться мил­лионами жизней в угоду своему честолюбию? Кто организовал не­слыханное кровопролитие в гражданской войне? Кто искал мира с немцами любой ценой, отдавал Украину, лишь бы сохранить власть? Кто отдавал приказы расстреливать без суда и следствия пленных, организовал впервые в мире концлагеря, требовал брать заложников? Кто это сделал? Все он. Ульянов-Ленин! История никогда не простит ему всех совершенных злодеяний!

Я попытался защитить покойного, заявив, что во всем виню Сталина — диктатора, установившего в стране рабовладельческий строй, погубившего миллионы человеческих судеб. «Вот, если бы страной руководил Ленин, я полагаю, все было бы иначе». — Зак­лючил я. И был искренен. Все, что раньше читал о Ленине, утвер­ждало его гениальность, совершенство, величие, раскрывало его необычайно богатый духовный мир, высочайшую нравственность, интеллект, доброту, доступность, его могучее влияние на развитие человеческой цивилизации и т. п. и т. д. Но мои доводы в защиту вождя Гриша не принял.

Уже в Москве, году 95-м я прочел несколько книг о подлин­ном Ленине. Особенно поразило исследование Волкогонова «Ле­нин», где все подтверждено документально, на основе сведений из архива ЦК КПСС, и был ошеломлен: более страшной правды об этом человеке я не мог себе даже представить. Написав письмо Грише, я признался, что был не прав. Партийная пропаганда так законопатила мозги, скрыв истинное лицо и деяния этого челове­ка, что вся страна от мала до велика считала его чуть ли не святым.

* * *

Молодежь — надежда Америки. Для продолжения учебы после школы в стране функционирует широкая сеть высших учебных заведений. Нам удалось побывать в Стенфордском университете.

Это учебное заведение с мировым именем разместилось на огромной территории в предместье города Поло Алто. Для школ и университетов в Америке, как уже говорилось, не жалеют даже такую драгоценность, как земля.

Стэнфорд — целая студенческая республика с обширным ком­плексом учебных и бытовых зданий. Двух-трехэтажные учебные здания с многочисленными аудиториями, лабораториями и служ­бами, несмотря на внешнюю монументальность, благодаря ароч­ным входам и переходам, яркой мозаике на стенах и ажурным витражам — кажутся сказочными теремами.

В парковой зоне, а она огромна, разместились студенческие общежития, квартал коттеджей для профессорско-преподавательс­кого состава, библиотека по всем отраслям знаний, многоэтажный гараж, собственные больница и музей изящных искусств и целый спортивный город, где каждый студент находит себе занятие по душе.

Есть еще одна достопримечательность — башня Гувера, по имени тридцать первого президента США (29—33г.г.). Сейчас уже никто не помнит, что он содействовал восстановлению военно-про­мышленного потенциала Германии. Личность реакционная. Но башня его имени продолжает стоять и являться символом университета.

Условия приема в Стенфордский университет ничем не отли­чаются от приема в другие высшие учебные заведения страны. Аби­туриент, в качестве первого шага сдает комплексный экзамен в объеме всей общеобразовательной школы. Затем представляет в университет рекомендации трех школьных преподавателей, запол­няет специальную анкету, содержащую кроме данных о себе, мно­го тестов и сдает экзамен по сочинению. Если этот путь пройден беспрепятственно, то он становится студентом.

Учеба в университете требует значительно большего напря­жения моральных и физических сил, чем в школе. Неуспевающего студента, несмотря на аккуратно вносимую плату за обучение, никто держать не будет. Видимо, этим объясняется отчасти и тот факт, что из университета специалисты выходят вполне подготовленны­ми для работы на производстве, в научно-исследовательских уч­реждениях, фирмах и кампаниях.

Содержание университетов обходится недешево, хотя и обес­печивается взносами за учебу в размере 10—15 тысяч в год со студента, а также за счет личных пожертвований и путем вложе­ния крупных сумм представителями деловых кругов, которые хо­тят видеть в каждом выпускнике специалиста высокого класса. К сказанному следует добавить, что в большинстве университетов, в том числе Стэнфордском, с незапамятных времен читается специ­альный курс по организации и управлению экономикой. Мы же только разворачиваем эту работу и в 1988 году, наконец, создали курсовую сеть по подготовке менеджеров — руководителей произ­водства.

В большинстве американских университетов имеются курсы по изучению русского языка. Стэнфорд же является одним из веду­щих советологических центров. Здесь студенты постигают не толь­ко язык, но и литературу, русскую и советскую, современные общественные науки. Нам говорили, не скрывая сожаления, что знания многих преподавателей-советологов — людей разных поли­тических взглядов и убеждений нуждаются в существенном обнов­лении и, этой цели могли бы с успехом служить расширение кон­тактов с советскими обществоведами, историками, языковедами, литераторами, журналистами, деятелями науки, культуры и искусства. Отрадно было слышать, что американцы хотят знать больше о Советском Союзе, усилить взаимную информацию.

Предложения о расширении прямого обмена между двумя стра­нами за счет дальнейшего развития народной дипломатии кажутся не лишенными смысла. Одно из мнений на этот счет принадлежит главному редактору американской газеты «Айдахониан дейли ньюс» Джеймсу Шелледи: «…прежде чем высказывать какие-либо сужде­ния о советской стране, каждому американцу нужно побывать в России, а каждому советскому гражданину стоит тоже приехать на какое-то время в США. Удайся нам такой массовый обмен, значи­тельные разногласия между нашими двумя странами развеялись бы». («МН» №27, 3 июля 88 г).

Толковая мысль. В последующие годы она будет в известной степени материализована.

Местом паломничества посетителей и студентов Стэнфордс­кого университета стал музей искусств с расположенной под от­крытым небом площадкой скульптуры. К сожалению, представ­ленная экспозиция картин невелика, тем не менее, она в состоя­нии дать общее представление об основных эпохах мирового искус­ства. Вход за мизерную плату вполне по карману самым несостоя­тельным студентам, а в университете есть и такие. Попутно заме­чу, что малоимущим, но с отличными показателями, студентам выплачивается стипендия, а учеба становится бесплатной. Для тех студентов, чьи семьи не могут оплачивать полный взнос, даются льготы с последующим погашением задолженности.

В светлых помещениях музея вместе с картинами выставле­ны копии скульптур Родена. Всеобщее внимание привлекает горе­льефная экспозиция «Врата ада», навеянная Родену «Божествен­ной комедией» Данте. Другие скульптуры, возвышающиеся на пье­десталах, несмотря на иссиня-угольный цвет, не кажутся громозд­кими и завораживают выразительностью и экспрессией, свойствен­ными творчеству великого мастера.

Несколько слов о студенческой, больнице. Она оставила не­изгладимое впечатление и прежде всего своей технической насы­щенностью — оборудована по последнему слову техники букваль­но. Здесь компьютеры полностью освободили послеоперационных сестер от изнуряющей беготни по палатам. Сидя у пульта, они имеют возможность постоянно следить за состоянием больных на экране. Кроме того, к ним стекается вся сиюминутная информа­ция. Врач приглашается только в случае появления отклонений от ожидаемых показателей. Припоминается бытовавшее в послевоен­ные годы выражение: «Техника на грани фантастики». Теперь при­шла пора менять на новое: «Техника за пределами возможного». Не с их точки зрения, к сожалению, а с нашей.

Посещение Стэнфорда запомнилось надолго.

Чтобы завершить размышления об американцах, обратимся к наиболее уязвимой части населения — людям пожилого возрас­та. Пенсионеры и инвалиды в Америке на особом положении. Из­вестно, страна, которая не заботится о престарелых, нетрудоспо­собных и больных — не имеет будущего. В Америке заботятся и по этому показателю будущее несомненно есть. Тот, кто заработал пенсию, пусть самую низкую, живет по американским меркам бо­лее, чем сносно. Получателями пенсий являются лица, достигшие 65 лет и имеющие полный страховой стаж. Размер пенсии зависит от среднегодовой зарплаты за 28 лет работы. Поэтому каждый работающий, он же потенциальный пенсионер, стремится трудить­ся только с полным напряжением сил, чтобы получать ежегодную надбавку к жалованию. Если пенсионер сумел скопить денег, а об этом заботятся страховые компании, значит его старость обеспече­на настолько, что он может позволить себе поездку в Европу, либо в пятидесятый штат — на Гавайи. В общем пенсионеры практичес­ки ни в чем себе не отказывают, уж во фруктах и овощах тем более. Обычно их страшит другое — одиночество.

Мы разговаривали с такими людьми, их глаза потускнели, исчез интерес к жизни. Оставшись в конце концов без работы, а потом и без спутника, с которым прожиты годы, они испытывали постоянное, гнетущее чувство одиночества. Даже в домах для пре­старелых, где к пожилым людям проявляется повышенное внима­ние, душевная тоска их не покидает. Попасть в такие дома не просто, но при соблюдении некоторых формальностей, можно.

Мы побывали в одном таком пансионате для престарелых в городе Поло Алто. Это внушительных размеров трехэтажное зда­ние в виде прямоугольника с довольно большим внутренним про­странством, превращенным в сквер, который служит местом отды­ха проживающим. Всюду шезлонги под пестрыми зонтами, клум­бы в цветах, развесистые деревья, беседки с удобными креслами. Все здесь сделано с любовью, желанием скрасить жизнь престаре­лым людям.

В доме постоянно дежурит медицинская сестра, а в квартире каждого жильца у кровати и в ванной комнате — кнопка для ее вызова. Одинокие проживают в однокомнатных, а семейные — в двухкомнатных квартирах. Со взрослыми детьми никто жить не может, логика проста: если хотите жить вместе — значит вы не одиноки, поэтому выселяйтесь. В каждой квартире — встроенный шкаф, кровать, телевизор, ванная и небольшая, полностью обору­дованная кухня. Нет желания готовить самому — пожалуйте в ресторан. Правда помещение больше напоминает наши столовые в домах отдыха и санаториях, без роскоши, но чистота, свежие цве­ты на столах, рассчитанных на четверых, белоснежные скатерти создают уют, располагают к хорошему настроению. Ресторан рабо­тает в отведенные для приема пищи часы. На обед приходят, как правило, все, а на завтрак и ужин редко: оставшуюся от обильного обеда еду можно взять с собой, для чего в ресторане всегда предло­жат бумажную посуду. Это выгодно.

В домах для престарелых получают квартиры и эмигранты, достигшие пенсионного возраста. При входе в холл — дежурная консьержка. Рядом с холлом — небольшая библиотека и комната отдыха. Лифты развозят жильцов и гостей по этажам, коридорная система по периметру дома очень удобна для общения. Эмигрантам жить труднее: мешает слабое знание языка. Хотя для них органи­зованы специальные курсы и даже выплачиваются в качестве пре­миальных небольшие суммы за успехи, рвения в учебе никто не проявляет по причине преклонных лет.

Следует отметить, что отношение официальных властей к эмигрантам, в том числе из СССР, более, чем милосердное: не про­работав в стране, что называется, ни часу, они тем не менее полу­чают пособие. Размеры его не велики, но, принимая во внимание умеренные потребности и возраст, оно позволяет жить вполне прилично. Часть пособия уходит на оплату квартиры, другую же, большую, оплачивают органы социального обеспечения. Если вдруг потребуется госпитализация — оплату за уход, возможную опера­цию и пребывание в больнице также берет на себя соцобеспечение, либо благотворительные организации.

По американской статистике такие семьи живут ниже офи­циально установленной черты бедности, поэтому благотворитель­ные организации, церкви, религиозные общины принимают живое участие в их судьбе; бездомные тоже находятся на их попечении, бесплатно получая, к примеру, горячую пищу, обувь и одежду.

Мы видели, какие добротные вещи перепадают людям, живу­щим на пособие; проявив интерес, мы узнали, что благотворитель­ные организации, принимая в качестве пожертвований от различ­ных кампаний вышедшую из моды одежду, письменно это подтвер­ждают, что дает кампаниям право на неуплату налогов с этих товаров. Так компенсируются затраты на неходовые товары, ибо процент налога с кампании, как было отмечено, очень высок. При таком решении вопроса в выигрыше все.

В Америке с состраданием относятся к инвалидам, уважают старость. Для тех и других на общественном транспорте — скид­ка. Для инвалидов на автобусах сделано специальное приспособле­ние. Оно позволяет растягивать ступеньки в площадку, затем опус­кать ее до тротуара. Инвалид наезжает коляской и его, как домк­ратом, поднимают в салон. Нажатие рычага — и площадка снова превращается в ступеньки. В Калифорнии мы видели коляски только на электрической тяге. Они бесшумны и послушны в управлении, сооруженном в подлокотниках кресла. Удобства ожидают инвали­дов на улицах, где для них сделаны специальные дорожки, а в магазинах — съезды.

Для людей престарелых в ряде Штатов существует скидка на посещение зрелищ. Льгота помогает пенсионерам чаще бывать в театрах, где билеты особенно дороги.

Однако, не обошлось без парадокса: в общественном транс­порте, например, уступать места престарелым людям не принято. Видимо действует правило: раз я оплатил проезд, включая место для сидения, то, извините, буду сидеть. Это мое право.

Как бы там ни было, пенсионерам, лицам преклонного воз­раста и инвалидам в Америке жить достаточно сносно, а многим, кто заблаговременно позаботился о старости — просто хорошо. Причина в том, что они постоянно ощущают на себе внимание и поддержку общества.

Гришина правда

Заканчивалась вторая неделя нашего пребывания в Кали­форнии, когда, наконец, мы решили объявить отдых от экскурсий, ставших чем-то вроде повседневной работы. Надо было переварить впечатления от Сан-Хосе, изученном нами досконально, и от поез­дки в Сан-Франциско, которая помогла лучше увидеть многие сто­роны жизни Америки.

День клонился к закату, и Женя прочно устроилась у теле­визора, мы с Гришей уединились в столовой. Зная мою слабость к пиву, он выставил батарею бутылок, и стал, как всегда, с улыбкой наблюдать, как я потягиваю душистый напиток. Гриша не пил пива, он вообще не употреблял ничего спиртного, заботясь о своем здоровье — бегал по утрам и плавал в бассейне, который был рядом с домом. Ситуация располагала к откровению, и я спросил:

— Гриша, как все-таки ты решился покинуть СССР навсегда?

— Решился? Почему решился, — переспросил он, подняв брови. — Да это была сокровенная мечта еще со школьной скамьи!

Улыбка исчезла с его лица, и я услышал прямодушный рас­сказ, поразивший меня своей неповторимой искренностью.

— Вы не поверите, но я мечтал об Америке с юных лет. Выучил самостоятельно английский: был уверен, что пригодится, наверное, преподаватель знал хуже. Да и по остальным предметам затруднений не испытывал. Однако больше любил точные науки — математику, физику, в увлечении математикой отдыхал душой, погружаясь в интересовавший меня мир, где мог сколько угодно размышлять, даже фантазировать.

С соучениками сближался трудно. Очень близких друзей прак­тически не было. Такому другу надо было доверяться во всем, а я не мог, так как желание уехать было тайной, которой владел я один.

Потом был институт, в котором учился с полной отдачей, чтобы быть замеченным. Но нет, никого не взволновало ни мое увлечение математикой, ни попытка реализовать кое-какие идеи в электронике, которой отдавал предпочтение.

Тогда решил защищать диссертацию. Думал, со званием «кан­дидата» будет проще решать многие научные проблемы. С трудом перевелся в Москву, поступил в аспирантуру, выдержал все экза­мены с наивысшим балом. Благодаря этому вопрос о моем еврейс­ком происхождении уже не был актуален.

Надо сказать, что в тот период судьба отнеслась ко мне на редкость благосклонно: она свела меня с удивительным человеком, обладавшим действительно государственным умом, ясно понимав­шим психологию коммунистического режима, природу советского строя, с его неспособностью решать острейшие экономические и социальные проблемы, это — покойный муж Жени. Он очень под­держал меня, а после защиты диссертации помог с трудоустрой­ством. Я всегда буду благодарен ему и Жене, которые оказались рядом в самые трудные времена моей жизни.

Гриша глубоко вздохнул, видно не просто давалось ему это откровение, и продолжал, все более поражавший меня рассказ:

— Уже будучи на работе, я убедился, что мои замыслы нико­го не трогают. Удалось самостоятельно подготовить научный труд. Когда взял уже изданную книгу в руки, увидел себя последним в перечне фамилий, оказавшихся в числе авторов. Было противно, но отнесся спокойно, без эмоций: знал, с кем работал. Так было принято на всех уровнях и это действовало на меня особенно бо­лезненно. Я, конечно, ничего изменить не мог, но и продолжать такую жизнь уже был не в состоянии; что меня окружало — ложь, фальшь, фарисейство? Бесстыжее вранье было во всем — ив на­ших бесконечных успехах по повышению благосостояния трудя­щихся, и в «заботе» партии и правительства о простых людях, и в экономических показателях, которые вот-вот превзойдут амери­канские. Славили только Сталина, партию.

Ложь проникла во все поры нашей жизни. Свобода слова? Чудовищное вранье! Попробуй покритикуй явного мерзавца из но­менклатурного ряда! Судебная система? Такая же: преследование инакомыслящих могло начаться в любой момент по указке сверху или по собственной инициативе. Избирательные компании превра­тились в насмешку, потому что обеспечивали выборы угодных влас­тям, а не тех, кто достоин. Кругом фальшь! А, чтобы верили — вселяли в души людей страх. От него коченели мозги, страх парализовал, превращал в послушное стадо. Непокорных ожидали тюрьмы, лагеря, психушки, судьба диссидентов.

Я вам скажу больше. Сталин уничтожил Советский Союз. Да, да, именно он уничтожил как организм. Все перекроил на свой лад. Вспомните, какой постулат в фашистской германии был свя­щенным? — «Один народ. Одна империя. Один фюрер». Что здесь противоречит сталинскому постулату? Как две капли воды!

Сталин воспитал советского человека таким, при котором он всегда выглядел великим вождем, богом на земле. А сколько мил­лионов жизней этот бог погубил до войны, разорив деревню, унич­тожив интеллигенцию, командные кадры в армии и на флоте? А в Великую Отечественную, бездарно вмешиваясь в руководство опе­рациями? А геноцид чеченцев, ингушей, крымских татар, немцев Поволжья, евреев?

Друг мой, ведь все это было освящено гением Сталина. Ка­кой чудовищный фарс!

Сталин отравил соотечественников ядом партийной пропа­ганды, превратил советского человека в восторженного дикаря, который получал любую духовную пищу не только пережеванной, но и переваренной! У меня это вызывало тошноту.

Я родился и вырос в Азербайджане. Баку мой родной город, и хорошо знаю разницу в отношении к русскому и азербайджанцу, утверждаю, что в стране провозглашался интернационализм толь­ко на словах. На деле — шовинизм, национальное чванство, по­мните лозунги партии: «человек — человеку друг товарищ и брат!», «Россия — старший брат» и т. д. О каком братстве речь? Когда у нас была такая братская коммуна? В союзных республиках первы­ми секретарями ЦК компартий были национальные кадры, для проформы, а вторыми — русские, для руководства и контроля! это как, по-братски? не было откровения. Вместо него — зависть, наушничество, подсиживание. Меня, математика, но еврея по на­циональности, допускали к работе только до определенного уровня служебной лестницы. А выше — табу! Пятый пункт! И это брат­ство? Все ложь от начала до конца.

А взять атмосферу, в которой мы работали? Из нас лепили усредненную личность, с усредненной зарплатой и усредненным мышлением. Люди бездельничали, а кто мог их упрекнуть? Да никто, потому что подхалимы, льстецы были на всех уровнях, и задача то у них была одна — восхвалять эту самую власть, которая подкармливала их из закрытых распределителей, бесплатными путевками на курорты, обустроенными квартирами и персональ­ными автомобилями, это был грандиозный сумасшедший дом: ум­ных, порядочных людей затирали карьеристы и приспособленцы. Как здесь можно было оставаться, с кем жить, с фарисеями, поли­тическими проститутками?

Меня гнало из страны даже не унижение, как еврея, как человека второго сорта, хотя я испытал на себе все последствия государственного антисемитизма. Меня выталкивала система! Я задыхался в условиях чудовищного бюрократизма, был творчески скован. Я хотел, чтобы во мне видели личность, считались с моим мнением, но вокруг была пустота, и я думал об Америке. Я думал о ней постоянно. Она привлекала меня творческой вольницей. Я рассчитывал там осуществить некоторые идеи, которые по моим расчетам должны были заинтересовать кампании по производству компьютерной техники и получить статус человека, имеющего права не только на идеи, но и на их реализацию.

Я ждал своего часа и, когда в начале семидесятых стали выпускать евреев за границу, незамедлительно воспользовался своим правом.

Никто из знакомых ребят меня проводить не решился: при­вычный страх оказался сильнее обыкновенных человеческих от­ношений. Но я не в обиде: знал, как это могло обернуться про­тив них.

Когда пересек государственную границу, — первый раз вздох­нул полной грудью. Понимал, что трудности только начинаются, но они будут совсем иными. Их преодоление будет зависеть от меня одного. Но главное свершилось: я был свободен!

Почти тридцать лет как я американский гражданин. Я счас­тлив, что сумел осуществить многие замыслы, кстати, не реализо­ванные в Союзе не по собственной вине. Я доволен своей страной и своей судьбой. У меня есть все, чтобы нормально трудиться и хо­рошо жить. Сейчас я откровенно могу сказать, что достиг цели, о которой мечтал. Большего мне не надо.

Африка по-американски

Американцы умеют не только хорошо работать, но и весело отдыхать. Гриша предоставил нам возможность не только убедиться в этом, но и самим поучаствовать в развлечениях рядовых граждан Америки. В один из дней он предложил посетить центр увеселений «Марине Ворлд» под Оклендом.

— Вам понравится. Вот увидите, — сказал он весело, выводя машину из гаража.

На сей раз нас в автомобиле было не трое, как обычно, а четверо: в поездку Гриша пригласил спутницу, о которой мы до этой поры даже не слышали. Банни оказалась милейшей, общи­тельной женщиной средних лет, хороша собой и с превосходным характером, который, вероятно, сыграл важную для Гриши роль в выборе Банни на амплуа хозяйки дома. Действительно, они поже­нились вскоре после нашего отъезда и продолжают жить в согла­сии и любви. Дай им Бог.

Банни щебетала без умолку, втягивая меня в активную бе­седу, которую я не мог поддерживать в предложенном темпе и все время просил ее говорить медленней. Однако мои просьбы ни к чему не приводили: темперамент Банни рвался наружу, и она го­рела желанием как можно больше сообщить мне интересных но­востей из жизни американцев и о предстоящей встрече с Африкой.

Между тем, по мере приближения к конечному пункту, дви­жение автомобилей замедлилось. Импозантный полицейский — яркий представитель черного континента, рвал тугую кишку авто­мобилей на части, направляя машины в разные стороны огромной стоянки. Когда дошла очередь до нас, Гриша самостоятельно ре­шил все проблемы: он сам увидел просвет между «Крайслером» и «Фордом» и юркнул на свободное место. Полицейский хотел заг­нать нас намного дальше, но спорить не стал.

Припарковавшись, мы с легким сердцем пошли к главному входу. Работало несколько касс и очередей не возникало. У одной из них я и жена еще раз оценили выгоду пожилого возраста: за вход с нас взяли ровно половину того, что полагается с каждого моложе 65 лет. И все же я с завистью проводил глазами молодую пару, только что уплатившую без скидки на старость, и подумал, что переплатил бы вчетверо, лишь бы встретить гетевского Мефис­тофеля и запродать душу на условиях доктора Фауста. Увы, ни одного дьявола поблизости не было, видимо, все перешли на более выгодную работу…

В тот чудный день на разных зрелищных площадках амери­канской Африки нам показали превосходную дрессуру разнообраз­ных животных. На небольшой площадке перед холмиком, на ко­тором, как им хотелось, расположились зрители, собачки разыг­рывали сценку из школьной жизни. Каждая из них лихо отвечала выученный урок и делала это вполне самостоятельно: дрессировщик был при этом зрителем.

Потом путеводитель пригласил нас на начало представле­ния с тиграми. У подножья амфитеатра, где мы сели уже на скамьи, стояла клетка, которую заполнило многочисленное се­мейство тигров, это была отличная цирковая работа, но ощуще­ния новизны номер не вызвал: в своих цирках мы видели дрессу­ру и получше. Но был аттракцион, который потряс, что называ­ется, до основания. Это были дельфины и касатки — вечные смертельные враги. Но что они выделывали! Способности этих разумных животных хорошо известны, но где предел их возмож­ностям? Мы были буквально ошеломлены каскадом трюков жи­телей океана. Точкой наивысшего напряжения был трюк, когда дрессировщик верхом на свирепой касатке сделал несколько кру­гов по бассейну. Затем огромное животное бережно высадило сво­его повелителя на площадку, а само, балансируя на хвосте, «обо­шло» водоем по кругу, приблизилось к краю бассейна и неожиданно плюхнулось в воду. Раздался визг, и половина ошеломленных зрителей оказалась облитой с ног до головы. Наверное, чтобы помнили эту встречу.

Женя была настолько потрясена увиденным, что какое-то время молчала, а потом, порывисто взяв меня за руку, выпалила:

— Надо же, животные, а как понимают по-английски!

В праздничном настроении мы обошли всю территорию Аф­рики, ощутили зной пустынь, запахи джунглей под огромным стек­лянным куполом, там же полюбовались полетом тропических ба­бочек. Потом был аквариум с жителями Тихого океана. Меня уп­рашивали проехаться на выбор — на слоне или верблюде, но я мужественно отказался, сославшись на то, что все привык делать в компании. Меня не поняли, но я об этом не жалею.

Завершился этот необычный день ярким праздником на вод­ном стадионе, где мимо трибун проносились на водных лыжах спортсмены, на ходу составляя четырехъярусные живые этажерки, совершались групповые сальто-мортале с трамплина. А в конце представления каскадер на дельтаплане исполнил полет на высоте 300 метров, откуда спикировал на зрителей, вызвав у слабонерв­ных вопль ужаса.

Да, ничего не скажешь, американцы умеют развлекаться.

После трудовой недели нужна разрядка, отдых, и организа­торы шоу-бизнеса это учитывают. «Африка в США» лишь один из разнообразных видов зрелищного бизнеса, таких как Диснейленд в Лос-Анжелесе, Диснейуорлд во Флориде, многочисленные дельфи­нарии и другие комплексы массового отдыха. Заплатив оптом за целый день развлечений, американцы думают только о зрелищах, которые их ожидают. Здесь нет дорогих ресторанов, закусочных со спиртным: трезвость — закон отдыха. Вообще, к любителям вы­пить отношение у американцев резко отрицательное. Людям «под шефе» в публичные места путь заказан, да и сам он не рискнет переступить порог, зная, что окажется в полицейском участке и чем это закончится.

Имея в таком центре массового отдыха как «Африка в США» программу с указанием времени начала представлений и схему территории — невозможно ни заблудиться, ни опоздать к началу любого ожидаемого зрелища. Здесь все к услугам посетителей, они сами выбирают, куда пойти вначале, куда потом. Без суеты и спешки, ориентируясь на распорядок дня, отдыхающие переходят от одной эстрады к другой, снабжая себя по пути бутербродами, сельтерской и мороженым.

И еще об одной особенности зрелищных центров. Здесь не существует запретов. Вы никогда не встретите, как нередко у нас, запрещающих надписей вроде «Цветы не рвать!», «Трогать руками воспрещается!». Наоборот, здесь просят потрогать! В океанариуме, например, специально сделан мелкий бассейн, изображающий мор­ские дно, с живыми обитателями океана — трепангами, звездами, кораллами, рачками-отшельниками и прочей безобидней живнос­тью. Трогайте!

Дети любят воду, особенно брызгаться в жаркие дни. Для них придуман аттракцион, бесплатный, разумеется, в виде грибов- сюрпризов, которые выплескивают струи воды в определенные про­межутки времени. Дети резвятся, визжат от радости, по достоин­ству оценивая проявленное к ним внимание взрослых.

На озере можно искупаться в перерывах между зрелищами, испытать себя на водных лыжах, посостязаться в меткости на кегельбане, позагорать на изумрудном газоне в кругу семьи, или перекусить, это в порядке вещей. Американцы любят пикники, и их устраивает любая обстановка — в американской Африке или на лужайке городского парка: отдых всюду прекрасен. А за травку беспокоиться не надо: она подстрижена, потому не мнется, и всегда свежая, ухоженная ожидает любителей погреться на солнышке.

Мы вернулись домой переполненные впечатлениями. Возбуж­дение было таким, что сон исчез, и мы до ночи вспоминали все перипетии минувшего дня.

Монтерей, Кармаль и ветряки

Жить рядом с океаном уже три с лишним недели и не видеть его — нонсенс! Гриша с критикой согласился и ответственно зая­вил, что днями отвезет в Кармаль, по дороге покажет все побере­жье залива Монтерей и сам курортный городок.

Я уткнулся в карту, изучая предполагаемый маршрут. Пре­красное скоростное шоссе вело в противоположную от Сан-Фран­циско сторону. Значит, увидим новые места.

Удивительное дело, но выбранный мной маршрут совпал с Гришиным, это помогло мне ориентироваться в пути. «Вольво» неслышно стелилась по спид вей и за окнами мелькали уже при­вычные глазу, разбросанные между населенными пунктами, фер­мерские хозяйства, сельские постройки, огороженные участки ско­товодов.

По мере приближения к океану менялся общий вид: возник­ли холмы, дорога стала чаще вилять между возвышенностями и, наконец, вывела к высоким холмам, на вершинах которых, под порывами ветра, отчаянно крутились пропеллеры на алюминиевых столбах. Их было сотни и все в движении. Завораживающее зрели­ще. Гриша заметил наше удивление:

— Что вас так поразило? — спросил он. — Это же Америка. Тут ничего не пропадает даром. Все идет в дело, даже ветер. Его энергия — тоже богатство: один раз поставил и пользуйся…

Сотни, а, может быть, тысячи ветряков добросовестно рабо­тали на человека, послушно поворачиваясь навстречу ветру.

— Поразительно! — вырвалось у меня. — В необъятном Со­ветском Союзе столько мест, где дуют постоянные ветры: Дальний восток, Чукотка, районы севера, Новороссийск, да мало ли таких мест, и везде можно соорудить такие же мини-электростанции на дармовой энергии ветра. Это так понятно! Чего нам не хватает для подвига?

Вопрос повис в воздухе. Гриша только хмыкнул: — много­вато хотите! Готовя очерк к печати уже в 2001 году, я случайно увидел телерепортаж из деревни Зяблики Нижегородской облас­ти, вечно сидящей без света: нет ресурсов. Так вот, жителю этой деревни по фамилии Миронов надоело вечно быть жертвой обстоятельств, и он смастерил себе источник энергии по образу и подобию американского. Теперь он со светом, а вся деревня по- прежнему в темноте. Вот уж верно говорят: гром не грянет — мужик не перекрестится. Дела твои, Господи!

Неожиданно холмы расступились, и дорога вывела на каме­нистое побережье залива Монтерей. Перед нами, в сумраке непого­ды, покачивался в белых бурунах бескрайний океан. Вскоре пока­зались городские постройки курортного Монтерея. Гриша свернул на центральную улицу, показав нескончаемую вереницу магазин­чиков, кафе, бистро, ресторанов и снова выехал к заливу с другой стороны.

Более дрянной погоды для экскурсии трудно было приду­мать, но мы не унывали. Оставив машину на стоянке, мы вышли на каменистую площадку под сильные порывы ветра, гнавшего брызги соленой воды, и невольно прижались друг к другу. При­шлось снять пиджак и насильно одеть на Женю, а самому изобра­жать Шварценеггера.

От смотровой площадки, где мы продолжали трястись от хо­лода, было рукой подать до обнаженных скал, остро выступавшим из воды, о которые с шумом разбивались крутые волны. Морские котики весело резвились в пенных бурунах залива, вместе с ними по-соседски заняли свою природную нишу калифорнийские кала­ны. Нынче это единственное место на всем пространстве вдоль оке­ана, где они могут чувствовать себя в безопасности, хотя их смер­тельные враги акулы сюда наведываются: им нет дела до того, что законы Штата взяли каланов под защиту. Наблюдать за каланами одно удовольствие, даже в ненастную погоду. Из информации на щите, стоявшем рядом, мы узнали, что температура тела калана +39, океана +10. Но животные не мерзнут, поскольку шкура у них непромокаемая, это обстоятельство чуть не стало причиной их полного уничтожения.

Сделав несколько снимков на память, мы с удовольствием подчинились Грише, предложившем занять места в машине и объя­вившем о предстоящем обеде в Кармале. Уж и не знаю, как он догадался, что я мечтал о горячем супе.

Путешествие вглубь полуострова, на другой окраине которо­го расположился известный курорт, проходило по дороге, многим напоминавшей дачное Подмосковье по Рублевскому шоссе, где сплошные заборы отделяли власть предержащих от остального мира. Здесь тоже были заборы, но из ажурных решеток, сквозь которые хорошо были видны роскошные особняки, демонстрировавшие благополучие своих владельцев. Благоприятный прохладный кли­мат делал эти земли баснословно дорогими.

Гриша притормозил, когда мы проезжали мимо открытых ворот одного из частных владений и заметил, что въезд без разре­шения грозит непредсказуемыми последствиями, вплоть до приме­нения оружия. Он повел автомобиль дальше, а мне подумалось: конечно, частная собственность неприкосновенна, но разве непри­годны иные меры воздействия? Сразу вспомнилась встреча в Сан- Франциско с сыном Володи, где нас славно угостили обедом. Па­рень готовил себя к армии, и у него оказалось несколько образцов стрелкового оружия.

— Ну как, нравится? — он протянул мне новенький пара­беллум. Внешне пистолет претерпел некоторые изменения, но все же довольно точно копировал своих собратьев, которых пришлось немало повидать в годы Великой Отечественной войны.

— Оружие серьезное, — ответил я. — Но для чего оно здесь, в доме?

— В целях личной безопасности, — последовал ответ.

— От кого же обороняться?

— Ну, от бандитов всяких, гангстеров. Их в нашем городе хватает…

Потом мне был продемонстрирован наган, карабин со снай­перским прицелом и.… автомат Калашникова.

— А этот-то откуда? — спросил я, все больше потрясаясь и внимательно разглядывая превосходный образец отечественного оружия.

— Из магазина. Я всегда покупаю в одном магазине. Маши­на отличная!

Однако похвала не пришлась мне по вкусу.

— И весь этот склад оружия с патронами только для целей самообороны? — ужаснулся я. — Не многовато ли? Будущий сол­дат пожал плечами:

— Мне нужно все…

То была одна из немногих встреч во время поездки по Калифорнии, оставившая горький привкус. Но такова действительность Америки и можно только догады­ваться, каким складом оружия обзавелись владельцы дорогих особняков.

Нас же никто не остановил, да и не за что было. В общем, доехали вполне благополучно. Теперь мы оказались на другой сто­роны залива Монтерей, и увидели картину, достойную кисти ху­дожника: вместо голой каменистой равнины, с постоянно дующи­ми ветрами, где мы совсем недавно были, нас встретило изумруд­ное поле для гольфа, протянувшееся до самой кромки океана, а низкорослые сосны, окружавшие все игровое пространство, гармо­нично завершали эту утонченную композицию природы.

Налюбовавшись видом, мы вошли в ресторан «The Lodge» («Сторожка»), который находился в ста шагах от берега. Уже внутри я осмотрелся и, приведя чувства в порядок, подумал: если это «сторожка», то как должны выглядеть чертоги царя Соломо­на? Убранство ресторана вполне соответствовало изысканному вы­бору блюд. Я все время помнил о горячем супе и с удовольствием отвел душу.

Гриша, как всегда в подобных случаях, был неудержим, и нам стоило большого труда убедить его в том, что предельная сытость — это такое состояние, когда о порции мороженного не­возможно даже подумать.

Все было незабываемо в этот пасмурный день. И встреча с ветряками на холмах, и путешествие вдоль, залива Монтерей с купающимися котиками и каланами, и знакомство с фешенебель­ными курортами, и изысканный обед в роскошном ресторане на берегу Тихого океана, — все это просто невозможно забыть!

Вперед, на озеро Тахо!

Мы и не подозревали, что в каких-нибудь двухстах милях от Сан Хосе плещется голубое озеро Тахо, где всего пару с лишним веков назад обитали одни аборигены Америки. Гриша любил де­лать неожиданные сообщения, не изменил себе и на этот раз:

— Завтра едем на два дня на север Калифорнии к озеру Тахо. Таких красот вы, наверное, не видели. И вот что, запаситесь теп­лыми вещами: вечерами там достаточно свежо.

Думать о теплых вещах, когда на улице +30 — верх циниз­ма. Но мы послушно исполнили Гришин совет, а потом стали размышлять, в какие такие края нас везут. Но даже не подозрева­ли, какие сказочные места нас ожидают. По привычке я стал изу­чать карту шоссейных дорог, выяснилось, что нам предстояло сме­нить спид вей на менее благоустроенные шоссе и пересечь два кли­матических пояса, чтобы добраться до штата Невада, которой де­лит Тахо пополам с Калифорнией.

Накануне поездки Гриша побывал в нашем любимом магази­не и до отказа набил продуктами переносной холодильник, выз­вавший у нас неподдельный восторг: в Союзе такого еще не было.

В багажник также было тщательно уложено несколько су­мок с вещами, необходимыми для столь необычного путешествия.

Наутро Гриша вывел свою «Вольво» к крыльцу, и мы при­вычно расселись — Женя впереди, я сзади, и Гриша тронул маши­ну с места. В ту минуту ничто не предвещало неожиданных при­ключений, и мы пребывали в прекрасном расположении духа.

«Вольво» устремилась по спид вей в направлении админист­ративного центра Калифорнии Сакраменто, через который прохо­дил путь на север.

Перед нами открылось великолепное шоссе для одновремен­ного проезда пяти автомобилей в ряд, с разделительной полосой из вечно цветущих олеандр.

Самое время сказать доброе слово о дорогах, опутавших стра­ну, как паутиной. Дороги в США вполне могут сойти за одно из семи чудес света, особенно после российских.

Спид вей — главные сухопутные артерии страны.

По трем-четырем, иногда пяти бетонным полосам в каж­дую сторону нескончаемым потоком мчатся вереницы машин. Интенсивность движения не снижается почти круглые сутки. Лишь под утро несколько стихает, когда завсегдатаи ночных клубов, ресторанов и дансингов уже угомонились, а деловые люди еще не приступили к транспортным перевозкам.

Подъездные пути к городам, особенно крупным, необыкно­венно красивы. Неожиданно возникающие мосты, развязки дорог, съезды и виадуки в считанные секунды на глазах превращаются в фантастические хитросплетения из бетона и железа, чтобы в сле­дующие мгновения прошелестеть над головой и исчезнуть за пово­ротом. Нескончаемая лента автострады продолжает неистово рваться под колеса разгоряченного автомобиля. Где будет остановка, у свин­цового от студеной ряби океана или в жарком Сакраменто? У оке­ана мы уже были и сейчас с неменьшим интересом ехали навстречу со знойным городом. Окна машины были закрыты наглухо, и мы наслаждались прохладой от кондиционера.

Не доезжая центра города, Гриша остановился и предложил перекусить в маленьком ресторанчике у обочины дороги. Сразу об­дало жаром, как вышли из машины: на солнце было не меньше шестидесяти. Мы еще не проголодались после завтрака, но Гриша заметил, что до конца поездки далеко и подкрепиться следует. Мы повиновались, но ели без аппетита: духота одолевала и тут. Нако­нец с ланчем было покончено, мы вышли из ресторанчика и снова очутились в самом что ни на есть пекле. Наверное, великий Данте, описывая ад, испытывал те же муки, что и мы. Пока заработал кондиционер, с нас сошло три пота.

Проехали Сакраменто на одном дыхании, нигде не останав­ливаясь, про себя отметили его сходство с другими, не слишком крупными американскими городами, с кучкой небоскребов в дело­вом центре и чистенькими улицами окрест, с неизменными клум­бами в палисадниках перед каждым коттеджем.

Дальше ехали по непривычно узкому шоссе, тем не менее имевшем свой порядковый номер на карте, оно длинными волнами уходило на подъем и было отчетливо видно на несколько километ­ров вперед. Постепенно менялся ландшафт: выжженная степь пе­решла в перелески и как-то внезапно сам собой возник лесной массив. Зеленая чаща становилась все плотнее и, наконец, полно­стью поглотила машину. Стало непривычно темно, зато пришла прохлада. Поездка по лесной дороге продолжалась уже не менее часа, когда полумрак неожиданно рассеялся. Лесная теснина рас­ступилась, и на открытых местах все чаще стали попадаться ука­затели и рекламные щиты. Налицо были все признаки близкого жилья. Преодолев еще несколько километров, мы въехали в не­большой дачного типа населенный пункт, здесь преобладали дере­вянные постройки, отдаленно напоминавшие дома времен дикого запада, если судить по американским фильмам, конечно. И тут, сквозь листву мы впервые увидели серебристую гладь Тахо.

Как ни соблазнительно было выйти из машины, осмотреться и размять ноги, Гриша решил ехать до конца и отдыхать уже в нормальных условиях. Машина выехала на живописную дорогу, уходящую вдоль берега озера и чем-то напоминавшую серпантины на пути к нашему озеру Рица. Горная трасса то спокойно бежала вдоль крутого склона, то извивалась по скалистым кручам, порос­шим редким сосняком, то вдруг ныряла в широкую расщелину, чтобы через мгновение выскочить у открытого участка с превосход­ной панорамой озера. Вид на озеро был настолько красив, на­сколько необычен, что ехать дальше не хотелось. Вырвавшись из очередного поворота, мы оказались на смотровой площадке, огоро­женной от кручи загородкой, но именно в этот момент из радиато­ра машины показался клуб пара и «Вольво», вздрогнув, замерла. Чем закончилась эта история, читатель уже знает, но пережива­ний было много.

Смеркалось, когда дружная американская пара, с позволе­ния стоявших вокруг автомобилистов, погрузила нас в свой «Додж» и двинулась в путь. Именно им удалось доказать, что они отлично знают эту местность, и теперь следовало убедить себя в собствен­ной правоте. Видимо по этой причине мы не менее часа уже в темноте колесили по округе, заезжая не в те дачи и с трудом выби­раясь из тупиков. Судьба все же сжалилась над нами, и нужный дом был найден. Прощание, как уже известно, заняло еще минут десять, в течение которых мы без конца пожимали руки и уверяли друг друга, что эту встречу не забудем никогда.

В тот роковой день Гриша дозвонился до ближайшего пунк­та технической помощи, и к ночи машину сняли с трассы и отвез­ли в ремонт. У нас бы так!

Вечер продолжался в обстановке полного умиротворения. Хозяйка нашего «отеля» с русским именем Лиза — сухонькая старушка — хотела принять гостей из Союза широко, по-амери­кански. В наше распоряжение был отдан охотничий домик, напо­минавший русский сруб, сработанный по всем правилам плотниц­кого искусства. Две комнаты на первом этаже с кухней и три — на втором. Со всеми удобствами, разумеется. Кухня была широкой, с газовой плитой. Посредине стоял крепко сколоченный стол, а вок­руг — несколько деревянных стульев. Обстановка располагала к трапезе, а роскошная ветчина, рыба горячего копчения, божествен­ные сосиски и душистый хлеб просто призывали к немедленной расправе. Но Гриша, наверное, наименее проголодавшийся из нас, предложил начать с жаренной картошки. Откуда у порядком ус­тавших людей появляются силы только в преддверии ужина — неизвестно, но через минут пятнадцать картошка скворчала на сковороде.

Именно в ожидании ужина появилась хозяйка усадьбы. Она мило улыбалась и с надеждой посматривала на ломившийся от снеди стол. Естественно, приглашение к столу последовало неза­медлительно, и она с удовольствием принялась за картошку.

Как выяснилось позже, Лиза овдовела несколько лет назад. Покойный супруг, известный в Калифорнии врач, имевший свою клинику, оставил ей два дома на берегу Тахо и, надо полагать, кое-какой капитал. Тем не менее, обеспеченной, давно знавшей Гришу и обласканной нами старушке совсем не помешало взять с нашего провожатого 200 долларов за двухдневное пребывание, что ж, бизнес есть бизнес!

Когда на следующее утро Грише была предоставлена на прокат «Тойота» вместо ремонтируемой «Вольво», настроение его улучшилось. Он искупался в озере, невзирая на ледяную воду, а после завтрака повеселел окончательно, хотя ремонт автомобиля обещал крепко ударить по карману.

Гриша обезоруживающе улыбнулся и заявил, что то, ради чего мы сюда приехали, состоится.

— Едем в Неваду, там проведем целый день: обедаем, изучаем быт и нравы досужей публики в казино и посещаем варьете. Словом кутим! Устраивает?

Казино

Нас устраивало все, но сдерживала Гришина расточитель­ность. Наши доводы он счел неубедительными и дал команду: «В машину!»

Мы достаточно быстро проделали обратный путь по берегу озера, показавшийся вчера в темноте утомительным, и въехали в городок, который встретил нас накануне перед Тахо.

Через каких-нибудь два-три километра, проскочив незримую границу штата Невада, мы неожиданно оказались в другом мире, со всеми признаками цивилизации. Повсюду пестрели рекламы. Они приглашали посетить казино и рестораны, забронировать мес­та в отелях, подняться на подъемнике на вершину ближайшей горы, откуда открывался, как уверяла реклама, неповторимый вид на озеро Тахо, или совершить по нему увлекательное путешествие на пароходе времен Марка Твена, с многоярусными палубами и шлепающими колесами. Глаза буквально разбегались от множе­ства предложений. Но Гришу сбить было трудно. Он вел машину туда, где, несмотря на дневное время, вся улица была в шальных огнях, а по обе стороны ее громоздились высоченные отели — «Хилтон», «Харрас», «Цезарь», «Шаратон» и другие, пониже.

Как выяснилось, за отелями находились стоянки автомоби­лей. Несмотря на то, что день будничный, припарковаться было нелегко. На стоянке «Хилтона» сделать это все же удалось.

— Откуда такой наплыв публики, день-то рабочий? — поин­тересовался я.

— Это второй Лас-Вегас, известное место игорного бизнеса. А состоятельных бездельников везде много, — с иронией заметил Гриша. — А теперь не отставать!

Казино оказалось обширным в скопище огней помещением. Под яркими лампами стояли затянутые зеленым сукном столы для карточных игр. В стороне несколько столов с рулеткой собрали множество любопытных. А в глубине зала, вдоль стен, выровня­лись, словно солдаты на параде — десятки мигающих огнями иг­ровых автоматов. Таким образом, были учтены вкусы всех посети­телей казино.

По залу прохаживались юные создания в юбочках самого откровенного покроя. В руках были подносы с налитыми водкой рюмками. Бесплатной, конечно.

Здесь все делалось для того, чтобы настроить посетителя на «рабочую волну» и усадить за рулетку, игровой стол или хотя бы за «однорукого бандита».

Я выпил водку, а от игры отказался, но такую потерю вла­дельцы казино вряд ли заметили.

В глубине помещения оказались два зрительных зала. Яркие рекламы предлагали гостям сделать выбор между цирковым и эст­радным шоу. Растворившись среди многочисленной публики, мы постигали неведомый нам загнивающий мир. Мы совершенно за­были о данном ОВИРу обещании соблюдать известную инструкцию и за версту обходить «злачные места» во избежание того, чтобы по возвращении нас встретили не родственники, а ребята с решитель­ным профилем с Лубянки.

Признаемся, не соблюли, но вот беда — не жалеем! Ничего предосудительно мы не совершили и ни в чем не подвели люби­мую партию, вечно стоящую на страже нашей морали. Спасибо партии за это!

Отобедав в ресторане за шведским столом на сороковом эта­же отеля, а заодно налюбовавшись превосходной панорамой ближних гор, где в зимнее время царствуют горнолыжники, мы не заметили, как пролетело время, и до начала эстрадного пред­ставления, которое мы предпочли цирковому, оставалось менее получаса.

Гриша купил билеты, на которые, увы, не было скидок для пенсионеров, и мы вошли внутрь. Зрители постепенно рассажива­лись. При освещенном занавесе хорошо был виден слегка затем­ненный зал, в котором кресла располагались веером. Девушки в коротких фартучках, заменивших юбки, разносили налитки, ста­вя фужеры на столики в рядах между креслами. Максимум удобств. Вот так, попивая коктейли, мы стали свидетелями яркого спек­такля.

Представьте себе зрителей, затихающих в предвкушении нео­бычного, как сообщала реклама, зрелища, приглушенный говор, застывший полумрак и.… неожиданный взрыв музыки и света, за­навес распахивается и из глубины сцены, в блеске огней, на зрите­ля движется шеренга длинноногих красавиц. Полуобнаженные бюсты, пышные головные уборы, превращенные рукой мастера в парадизы — все это праздничное великолепие приближается к краю рампы, в миг расступается, оставляя место примадонне, исполня­ющей бравурный шлягер.

Зритель неистово аплодирует.

Второй номер еще динамичней и заканчивается на высокой ноте певицы негритянского происхождения, заставившей дириже­ра своим могучим дыханием проиграть несколько лишних тактов, и снова публика в восторге.

Шоу продолжалось непрерывно два с лишним часа, от номе­ра к номеру прибавляя темп. На сцене — карнавал туалетов. Кор­дебалет в непрерывном ритме превосходил самого себя, в каждой сцене потрясая новыми диковинными туалетами. Певицы разных оттенков кожи состязались не только в вокальном искусстве, но и в разумном сбрасывании одежд. Эквилибристы творили чудеса цир­ковой техники, а дрессировщик шимпанзе ни в чем не уступал своим подопечным. На сцене все кипело в водовороте страстей, сверкало, двигалось и пело. Это было зрелище вполне достойное внимания самой взыскательной публики. Но финал! Он, бесспор­но, подводил итог прекрасному спектаклю.

Представьте сцену, на которой появились три очарователь­ных гурии в легких одеждах. К ним присоединились трое бравых парней в ярко-желтых жилетках, белых полосатых брюках и ка­нотье. Девицы, пританцовывая, постепенно обнажались. В конце концов, добившись желаемого, они под ритмичную музыку стали удаляться за кулисы. Парни к этому времени, оказавшись без жи­леток и брюк, стояли спиной к зрителю. Одним движением они сняли с головы канотье и, приложив к причинному месту, как по команде встали боком к залу. Затем разом подняли руки, и в такт музыки, слегка покачивая бедрами, двинулись следом за гуриями. Канотье остались на месте, будто повешенные на гвоздь. Ошелом­ленный зритель буквально взвыл от восторга…

Позже, уже по пути в наш охотничий домик, обсуждая неза­бываемое шоу, мы пришли к единодушному мнению, что видели подлинное искусство в необычном эстрадном жанре, нам пока еще незнакомом. И не ошиблись: спустя десятилетие этот жанр успеш­но пересек Атлантику и Европу и прочно утвердился на подмост­ках отечественных казино, но также он хорош, как американс­кий? Мы этого не знаем, хотя можем предположить, что наверня­ка видели лучшее, что может быть создано в этом духе…

Мы всегда будем вместе

За три дня до нашего отлета Гриша пригласил друзей. Прак­тически все были когда-то гражданами СССР. У каждого жизнь сложилась по-своему, но все нашли себя в Калифорнии.

Накануне Гриша «опустошил» наш любимый магазин, и в день парти мне с женой пришлось поработать с тем же энтузиаз­мом, который обычно проявляли при встрече друзей в Москве. Стол ломился от яств, приготовленных по московским рецептам Жени и без учета местных принципов готовки. Салаты были сдоб­рены майонезом, от чего наши американские гости давно отвыкли. Паштеты за версту источали нежнейшие ароматы, а цыплята «та­бака», величиной с перепелов, не позволяли отрывать от себя вож­деленных взглядов. Холодные закуски взывали к справедливости, чтобы не наваливаться на одну, а попробовать каждую. Налицо было полное нарушение привычной американской трапезы — есть все натуральное, бескалорийное, без привычных приправ и тем более холестерина. В тот вечер торжествовали московские тради­ции и в накрытом столе, и в веселой болтовне, и в тостах. Пили, правда, по-американски: мало и по чуть-чуть, этого требовала яс­ная голова на завтрашней работе. Главное — было весело. Пона­чалу сыпались вопросы:

— Что, перестройка чувствуется или одна трескотня?

— В Кремль пускают или по пропускам?

— В магазинах по-прежнему пустые полки?

Мы с Женей отвечали насколько могли убедительно и, ка­жется, откровением заслужили доверие, и тут кто-то спросил — анекдоты привезли, на забыли? И началось:

« — Как ты думаешь, кто были первые люди — Адам и Ева?

— Я думаю, они были советские евреи.

— Почему советские евреи, а не просто евреи?

— Ходить голым, иметь одно яблоко на двоих и думать, что ты живешь в раю, может только советский человек.»

Хохот и требование рассказать еще.

«У Хаймовича спрашивают:

— Как вы относитесь к Советской власти?

— Как к своей жене.

— А что это значит?

— Очень просто: немножко боюсь, немножко браню, немножко хвалю, немножко люблю, но все-таки хочу другую.» Еще, еще, еще! — требовало общество. Я напрягся:

« — Зачем Рабинович женился на якутке?

— Чтобы вывести породу морозоустойчивых евреев.» Еще-о-о-о!

«Разговор двух евреев:

« — Я хотел бы после смерти лежать рядом с великим талму­дистом ребе Иезеккией.

— А я, — говорит Мотке Хабад, — хотел бы лежать с Софой Шнеерсон.

— Но ведь она жива!

— Вот именно!»

Еще! Ну, пожалуйста, продолжайте!

«К портному еврею пришел заказчик и просил сшить брюки.

— Когда будут готовы? — спросил заказчик.

— Через две недели.

— Через две недели? Да Господь Бог создал за неделю целый мир!

— Должен Вам сказать, и говно же этот мир, а брюки будут у вас что надо!»

Стол начал скандировать: «Еще! Еще! Еще!» Я взмолился, но меня не отпускали. Я взял паузу, напрягая память, и махнул рукой:

« — Мойша, ты бы занавесил окно. Вчера ты черт знает что делал со своей женой!

— Ты будешь смеяться, меня вчера не было дома.»

— Еще, ну последний! Я снова задумался, но согласился:

— Хорошо, самый последний!

«В Париже, Жан говорит Жаку:

— Можешь себе представить, снится мне дурацкий сон, буд­то я стою в Лувре в очереди за керосином?

— Действительно дурацкий. А мне еще хуже. Представля­ешь, ночью слышу стук в дверь, иду, открываю. Стоит Сильвана Помпонини! Я обалдел, а она входит, как к себе домой, сбрасывает мне на руки шубу, проходит нагая в спальню и ждет меня в постели!

— Ну а ты что?

— Так в этот момент звонок в дверь! Иду, открываю. Стоит Софи Лорен! Бросает мне шубу на руки, а сама, нагая, идет в спальню и ложится рядом с Сильваной! А я стою, как дурак, и не знаю, что делать…

— Дубина! Позвонил бы мне!

— Я звонил, но мне сказали, что ты стоишь в Лувре за керосином!»

Смех был дружным и долгим, но я развел руками:

— Вы меня вычерпали до дна. Сдаюсь…

Так прошел этот вечер. Для нас, отъезжающих, с грустин­кой, для остальных весело. Было приятно видеть улыбающегося Гришу: он был доволен, и его хорошее настроение передалось нам.

А через два дня он провожал нас в аэропорт. Он прошел с нами таможенный контроль. У паспортного его остановили. Мы попрощались. Он долго стоял и смотрел нам вслед, пока мы не скрылись в лабиринте аэровокзала. В последний раз обернулись и пожелали Грише счастливой жизни. Нам было грустно.

Так закончилось путешествие в незнакомую и удивительную страну, но теперь уже не такую загадочную и далекую. Быстро пролетели отпущенные нам в этой непростой жизни тридцать во­семь дней, проведенных в Америке. Забыть их невозможно, как нельзя отрицать самого факта нашего пребывания в этой стране.

Но как бы не были прекрасны города, которые мы видели, и люди, от встреч с которыми мы увезли самые теплые воспомина­ния, раньше всех мы вспоминаем Гришу. Он всегда пред нашими глазами: жизнерадостный, даже озорной, с белозубой улыбкой и едва уловимой грустинкой в глазах — той частицей боли, которую он увез с родины, так и не защитившей его от несправедливости.

Он относился к нам внимательнее и заботливее, чем только можно ожидать от любящего сына. И его доброту и чуткость, ду­шевную широту и сердечность, способность угадывать и предуп­реждать наши желания — забыть невозможно никогда.

Что ж, Гриша, сколько отпущено нам в этой жизни, мы всегда будем вместе!

ВСТРЕЧА С ПАРИЖЕМ

Благодарение судьбе, на шестьдесят шестом году жизни, она подарила мне и Жене, — а мы одногодки, — путе­шествие в Калифорнию, а на шестьдесят седьмом — поездку в Париж.

Семья, великодушно приютившая нас на три недели в столи­це Франции, была большой и дружной. Ее достойно представляли брат и сестра — Саша и Лика, милая хозяйка дома мама — Таня, очаровательная Франсуаза — трехлетняя дочурка Лики и верный страж дома — овчарка Шер Хан.

Вечерами Саша возвращался из Сорбонны, где учился, и шел выгуливать пса. Я увязывался за ними, хотя Шер Хану, наверное, было непонятно, зачем я это делал, когда в квартире оба санузла работали исправно.

Возвращались обычно ближе к полуночи, пройдя немалый километраж с единственным желанием скорее добраться до крова­ти. А на утро, как ни в чем не бывало, я оказывался свежим и готовым к новым испытаниям. Именно в утренние часы, когда служивый люд спешил в конторы и компании, а многочисленный частный сектор только открывал свои магазинчики и кафе, мы с женой отправлялись в путь тем же маршрутом, которым накануне я проходил в компании Саши и Шер Хана. Память, к счастью, не подводила, и я точно соблюдал схему движения, попутно переска­зывая жене маленькие парижские тайны и истории, сообщенные прошлым вечером Сашей. Жена была преисполнена благодарности и смотрела на меня с нежностью, которую раньше я испытывал разве что после женитьбы.

Как и в 1988 году, в Калифорнии, мы медленно бродили по улицам Парижа, нежно поддерживая друг друга, ощущая сердце­биение от поражавшей нас жизни, в которой, как оказалось, у французов тоже были проблемы. Картины пережитого в те райские дни и сегодня стоят перед глазами как живые, волнуя своей непов­торимостью. Они и легли в основу этого путевого очерка.

Мы открываем Париж

Следующий после приезда день встретил жарким дыханием июля. Казалось, воздух готов был расплавиться от нестерпимого зноя, но мы ничего не замечали, — так горели желанием скорее увидеть Париж и поверить в то, что мы уже в столице Франции.

Район, в котором мы обосновались, напоминал Нью-Йоркс­кий Манхеттен с его кристаллами небоскребов, вознесшихся к прон­зительно голубому небу.

— Вот он, блистательный Париж! — вырвалась у Жени. Она хотела дать волю чувствам, но Саша, сопровождавший нас в то первое утро, несколько охладил ее пыл:

— Это еще не Париж, — заметил он серьезно, — а один из многочисленных его районов. До исконной столицы, откуда когда- то начался город, не менее семи остановок на метро. Мы живем в самом современном районе большого Парижа — Пюто, сохранив­шем историческое название квартал Дефанс. Когда-то тут был холм, а на нем крепостные сооружения, служившие защитой только за­рождавшейся столицы.

Саша подвел нас к гранитному «парапету гигантской террасы, уступами спускавшейся к Сене, за которой в зыбком мареве раска­ленного воздуха, как на ладони, неподвижно лежал Париж. Толь­ко где-то слева угадывались контуры возвышенности, увенчанной белоснежным храмом. Монмартр, некогда господствовавший над Парижем, сегодня сдавал свои полномочия властелина высоты не­боскребам Пюто.

— Вон там, в конце магистрали, образовавшейся из двух центральных улиц — Шарля де Голля и Великой армии, виднеет­ся Триумфальная арка, — жестом показал Саша. — За ней Ели­сейские поля. Там и начинается старый Париж со всеми своими достопримечательностями — Латинским кварталом, Сорбонной, Лувром, Собором Парижской богоматери, дворцами Правосудия и Консьержери… Но прежде побродите по Пюто — вы же здесь жи­вете. Поверьте, квартал Дефанс заслуживает вашего внимания.

Шестнадцатиэтажный дом, в котором мы жили, стоял на­против красавца-небоскреба, отражавшего в своих зеркальных бо­ках обступивших его более низкорослых собратьев. Но путь к нему преградила магистраль с интенсивным движением. Как перейти? Отцы города решили проблему просто и разумно: они перекинули мост. Стоил он, конечно, больших денег, но все же обошелся де­шевле, чем могло понадобиться на бюллетени, страховку и похо­роны для неосторожных пешеходов.

С пролета моста, повисшего над путепроводом, словно над ущельем, было занятно наблюдать, как под него непрерывным по­током неслось пестрое племя автомобилей, как мелькали в глазах юркие лихачи-мотоциклисты в разноцветных шлемах и проклады­вали себе дорогу полицейские машины с включенной сиреной.

Перейдя мост, мы оказались в центре квартала Дефанс. Небоскребы чинно расступились, давая простор величественной перспективе. Вместо привычной глазу проезжей части мы увидели широкую ленту бульвара, с лестничными террасками, прерывае­мую декоративными фонтанами, главный из которых, со светому­зыкой, постоянно собирал отдыхающих жителей и вездесущую ре­бятню.

Машин нигде не было видно: архитекторы загнали их под землю, сохранив людям прохладу бульвара, хрустальную тишину и чистый воздух.

В стыках между небоскребами, принадлежащими разным фирмам, банкам, концернам, словно детские кубики возникли в обрамлении газонов восьми-девятиэтажные жилые дома муници­пального подчинения, с самыми дешевыми квартирами для мало­имущих. Здесь проживают, в основном, арабы, ливанцы, выходцы с Ближнего востока. Смуглые ребятишки стали заметным явлени­ем в жизни квартала Дефанс.

Но, пожалуй, самое примечательное — это жизнь подземного города. Под толщей огромной железобетонной платформы длиной в километр и шириной в его четверть, над которой разбит упомя­нутый бульвар, создано неповторимое подземное царство. Это не только подвальные этажи небоскребов, традиционно отданные под гаражи, но целый комплекс величественных сооружений, в числе которых пригородный и метро вокзалы, развязки автомобильных путепроводов, спортивные сооружения, торговые улицы с эскала­торами. Здесь же разместился коммерческий центр со множеством ресторанов, кафе, бистро, роскошным универсальным магазином «Катр-Таун» и продовольственным «Ашан», вырвавшимся на не­сколько этажей из-под земли. Трудно себе представить, что это грандиозное сооружение с десятью небоскребами, жилыми муници­пальными домами и развитой сетью подземных коммуникаций по­строено всего за тридцать лет! Таковы темпы градостроительства в условиях капитализма. Но не будем сегодня о политике.

Особенно красив район Пюто в вечернее время, когда вспы­хивают разноцветные неоновые рекламы фирм. Их много, некото­рые с мировым именем — «Фиат», «Петроль д’Акитен», «Эссо», «Афнор» и другие. На вершине небоскреба ЮАП, на высоте 128 метров, установлены гигантские часы-барометр. Изменение цвета информирует об ожидаемой погоде в парижском районе. В тот ве­чер он был синим, что означало перемены. Назавтра прогноз оп­равдался, жара сменилась относительно прохладной погодой с из­редка моросящим дождем. Понадобился зонтик, но все же это было лучше угнетавшей нас нестерпимой жары.

Несмотря ни на что, мы путешествуем

Как лучше знакомиться с Парижем? Для организованного туриста это не вопрос: его всегда ожидает у гостиницы комфорта­бельный автобус. У нас автомобиля не было: Саша заканчивал Сорбонский университет и пока только присматривался к покуп­ке. Оставалось метро. И оно действительно выручало, когда изну­ренные многочасовыми прогулками, мы доплетались до дома. Тем не менее, путешествия не прерывались ни на день.

После знакомства с кварталом Дефанс естественным было желание увидеть центр Парижа. Саша посоветовал начать с Лув­ра. Он посадил нас в метро и дважды напомнил, что выходить нужно на станции «Лувр», откуда начинается старый Париж.

К своему стыду, мы мало что знали о Париже, поэтому, прежде чем пуститься во все нелегкие, решили хотя бы полистать путево­дитель. Он и поведал, например, что во времена средневековья первые постройки возникли на одном из больших островов Сены — Сите, а королевский дворец и Собор Парижской богоматери построены во времена династии Капетингов (987 г.). В ту пору Париж и стал столицей французского королевства.

В XII веке на северном склоне холма Сен-Женевьев, что на левом берегу Сены, возник университетский центр Парижа — Ла­тинский квартал. Название произошло от латинского языка, гос­подствовавшего тогда в медицине, философии, богословии и дру­гих науках. Сегодня, как и восемь веков назад, по старой и доброй традиции, здесь процветает студенческая республика. Даже в бес­численных бистро и магазинчиках, разметавшихся по лабиринту старого квартала, цены намного ниже существующих в остальной части города: основной покупатель-то малоимущий.

В Латинском квартале расположен старейший университет Франции — Сорбонна, ставший со временем Меккой международ­ного студенчества. Учиться здесь престижно. Название универси­тет получил от Робера де Сорбонна, своего основателя, — духовни­ка Людовика Девятого.

Мы бродили вокруг старинной каменной постройки, потем­невшей от прожитых лет, и всматривались в остроконечные заре­шеченные окна, изразцовые двери, через которые когда-то входили Лавуазье, Гей-Люссак, Пастер, Кюри и другие светила науки. Па­радный двор удивлял своей простотой. Размерами он был не более пятидесятиметрового бассейна. Мощеный прямоугольник двора украшали статуи, а в глубине, словно замыкая фланги здания, стояла небольшая церковь, ставшая исторической достопримеча­тельностью. Самое время напомнить, что церковь Сорбонны — единственная часть архитектурного ансамбля, сохранившегося со времен Ришелье. Могущественный кардинал похоронен здесь же, в гробнице.

У начала Латинского квартала мы увидели и другое необыч­ное здание, построенное в стиле классицизма — Дворец Правосу­дия. Величественный архитектурный ансамбль с внутренним дво­ром отделялся от улицы высокой ажурной решеткой. Во времена династии Капетингов первоначальная его постройка представляла собой укрепленный замок, служивший резиденцией первым фран­цузским королям. Лишь в конце четырнадцатого века королевская семья перекочевала в только что выстроенный роскошный Лувр. Старый же дворец перешел в ведение высшего судебно-администра­тивного органа — французского парламента. Такова была воля Карла Пятого. Путеводитель утверждает, что после революции 1789—1794 годов здание стало называться Дворцом Правосудия. Ну а сегодня здесь размещается высший кассационный суд Фран­ции. Мы внутрь не заходили, хотя при соблюдении некоторых формальностей можно было рассчитывать на успех.

В Латинском же квартале, в паутине улочек, мы наткнулись на вывеску «Балалайка». Повеяло чем-то родным и близким. Но вскоре все стало на свои места: то был неказистый на вид ресто­ранчик, в котором подавали разные напитки за высокую цену, видимо для того, чтобы оправдать расходы на шоу в русском сти­ле. Наш кошелек не позволял даже подумать о самой возможности посещения такого дорогого увеселительного заведения. Но, если бы нашелся меценат, мы все равно не рискнули бы вернуться вече­ром: слишком много сил уходило на дневные хождения.

Так закончился второй день нашего пребывания в Париже. Устало передвигая ноги, мы добрались до метро и с облегчением сели в поезд.

Лувр или Эрмитаж?

Вопрос этот напросился сам собой, когда, выйдя из метро, мы увидели массивное желто-серое здание вотчины французских королей. Во всяком случае, первое впечатление не было ошеломля­ющим, как ожидалось. Мы невольно заговорили об Эрмитаже, и он показался нарядней и более подходящим для проживания мо­наршей семьи. Забегая вперед, скажу, что мнение это по мере зна­комства с дворцом менялось, и к концу посещения мы испытали облегчение от несостоявшегося разочарования.