Бесплатный фрагмент - Дар Демиурга. Поэзия Игоря Царева

ДАР ДЕМИУРГА

Уроки лирики Игоря Царева

Любовь Сушко

Звезда Игоря Царева

Как это было

И тогда появился Моцарт Дар Демиурга

Сейчас, накануне Дня рождения Демиурга хочу оставить записки о том, как создавались размышления о его творчестве в 2012—2016 году, сравнительный анализ, анализ одного стихотворения, да все, что было написано о Игоре Цареве за это время.

Как это делалось, мне не очень ведомо и понятно, но могу сказать одно, вряд ли с каким-то другим поэтом такое повторить, возможно, самым талантливым, гениальным, но для этого должны возникнуть еще какие-то предпосылки, веские основания.

Нет, конечно, о тех, кого люблю, понимаю, кто созвучен мне лично написать можно и одну статью, и две и даже три. Чему-то нас на филологическом все-таки учили в свое время. Но писать постоянно, находя все новые и новые темы, совпадения, неповторимые черты — вряд ли получится за все золото и богатства мира, увы и ах.

Конечно, я была подготовлена к этому — 5 университетских лет, первые два года из которых мы занимались анализом поэтического текста поэтов серебряного века с гениальным филологом А.Б.Мордвиновым. Он не столько своими научными трудами занимался, сколько собирал вечерами тех, кого считал талантливыми и делился тем, что знал и любил сам. Кстати, меня не считал, скорее он хотел из условной цветочницы сделать леди, вернее, филологиню и прилагал для этого невероятное количество сил, талант Пигмалиона у него тоже не отнять, и это был спортивный интерес, получится или нет.

Он не очень любил А. Блока, но его любила я, и за эти годы проанализировал все его творчество и кстати, удивился, когда «Снежная маска», поддалась анализу, и тайну цикла нам удалось раскрыть. И его анализ первого стихотворения цикла «На поле Куликовом» просто уникален, это прорыв в литературоведении.

Потом были какие-то совершенно мистические вещи, связанные с М. Булгаковым, уже после окончания университета, но это отдельная тема для разговора. Был еще и годичный курс поэзии серебряного века с моим научным руководителем О.В.Мирошниковой, -человеком дотошным и очень требовательным, которая не терпела легкомыслия, и распахнула перед нами всю картину этого отрезка литературной жизни. От конкретного мы перешли к общему и увидели целостную картину. И ведь еще одно совпадение, именно в 1985 году появился термин «возвращенная литература» с большим зеленым томом Н. Гумилева- мистика- нам вернули весь серебряный век.

Был сайт Стихи ру, который я посещала сначала значительно реже, чем любимую Прозу и все-таки оттуда не уходила окончательно. Были «Вечерние стихи», ведь этого цикла передач при другом раскладе могло и не быть. И именно И. Настенко — режиссер от бога, удерживал наше внимание, и все держал на своих плечах. Я оставалась там, потому что все остальные передачи о поэзии были в загоне каком-то страшном, а эта жила каждую среду выходя в эфир.

И мы, на фоне хоккейных матчей с фееричным Раймо Сумманеном, а если они играли дома, я как раз в это время была на Арене, как-то продержались до явления там Игоря Царева, этого тоже могло не случиться для меня лично.

А вот потом, когда он там появился в первый раз с «Тоболом», точно помню, тогда все было предрешено. До этого у меня была задача вытащить на программу из Самары Михаила Анищенко, с ним мы познакомились чуть раньше, просто сам бог велел, чтобы его увидели и услышали и все остальные. Но тут случился переворот в моем сознании сразу… Как там говорила Татьяна Ларина

— Это он!!! Поэт 21 века.

Что конечно, почти сразу подкупило — это история любви к одной единственной женщине. История реальная, которая происходит у нас на глазах. Никогда не слышала и не писала о счастливом в личной жизни поэте.. О поэте настолько внимательном не только к тому, что о нем говорится, но и к словам о тех, кто ему дорог, кто входит в его узкий круг. Много ли у нас талантливых людей, которым чувство зависти вообще не присуще, вот совсем никак?

Все мы немного Сальери в той или иной степени, и есть избранные, те, в ком Сальери нет вообще, ни капли. Потому они особенные, прекрасные, такие притягательные вопреки всему.

Н. Гумилев признался при встрече с Блоком, что тот ему все время мешал, что все женщины поэта были влюблены в Блока, тот ответил задумчиво, что ему тоже мешал Пушкин. Мешал ли кто-то Пушкину? Вряд ли. Вот точно так же никто не мешал, да и не мог мешать И. Цареву. Это уникальное качество, когда достижения других поэта радуют больше, чем его собственные. Не потому ли и Бродского, и поэтов серебряного века он знал и любил без вот этой чудовищной зависти. Для него они были органичны — это то звездное небо, где есть и его звезда рядом с остальными, и смешно думать о том, кто там ярче светит, а кто наоборот — это единое полотно, только все вместе они способны сознать неповторимый рисунок на черном небе.

Правда, это я поняла значительно позднее, уже когда все творчество было перед глазами. И смешно было упрекать Игоря за то, что вдруг проступил в тексте Высоцкий или Северянин или Незнакомка Блока вдруг появилась. А ведь за это больше всего хватались те, кто хотел хоть как-то срезать, постоять рядом, показать, что они тоже что-то там понимают.

Господа критиканы, вам не понять той незримой связи, которая была у него с этими поэтами, просто знаний и мозгов не хватит, но Сальери-то живет и дышит в вашем темном теле, он никак не может успокоиться.

Было совершенно понятно, что все мы будем жить долго и счастливо в творчестве. Уход Игоря был ударом грома среди ясного неба, для меня он сравним только с уходом папы — и тогда я понимала, что время не лечит, что это не пройдет, что пустоту никто не заполнит. Но в данном случае оставалась наша любимая поэзия и возможность продолжить диалог, и не просто продолжить, но и как-то глубже вникнуть на все взглянуть.

Статья о Незнакомке Блока была пробным камнем, ведь это сегодня я все знаю и чувствую, тогда начинался путь в лабиринте, и уж если А. Блок нас с Игорем выведет, то остальным и сам бог велел. И Александр Борисович Мордвинов, не перешагнувший в наш век, увы, он ушел в 1999 году, все время помогал, его лекции, его фееричные открытия, его многолетняя работа со мной в данном случае просто толкнули вперед, приоткрыли многие тайны.

Ну а потом любимая Ахматова, не очень любимая М. Цветаева, Б. Пастернак, которого он любил и знал так, как никто другой, конечно, Мандельштам, которого он написал самым первым — статья была великолепная просто, когда началась у нас возвращенная литература. Они все были вместе и рядом. Только И. Северянина я писала без него, не помню, чтобы мы его вообще касались, но здесь уже многое было пройдено, и помогал сам Игорь Царев, его отношение к И. Северянину уникально..

Все время думаю, если бы Александр Борисович был жив, как бы он написал обо всем этом сам. Но, увы, сослагательного наклонения быть не может, у нас есть то, что есть.

И самое главное событие того времени — Михей Студеный привел меня в те дни к Ирине Борисовне Царевой — вы можете себе такое представить? Я до сих пор не очень. И наша с ней работа над книгами — посмотрите на «Любя и веря вопреки», которая выросла из небольшого, хотя и очень красивого сборника «Соль мажор». Я уж не говорю об «Ангеле из Чертанова» — книге их жизни, которую, естественно никто кроме нее написать не мог. И она это сделала в невероятно короткие сроки и просто великолепно… Кто еще мог прочитать все, что писалось, внести свои коррективы, присылать главы воспоминаний, вывести из лабиринта, если вдруг начинала я там блуждать. В этом тоже было чудесное совпадение, дар Мастера, нам, без него оставшимся.

Когда статей была дюжина, возник М. Булгаков, и не столько в текстах самого Игоря, сколько в истории любви, все время возникала строчка «Я ухожу, но я вернусь». Мне и к Булгакову и к их личной жизни подступать было очень тяжело.

Но как-то активизировались некоторые дамы, уверявшие, что был роман, что не все так хорошо, как кажется, и когда Ирина дала согласие на эту часть статей и более того, прислала великолепные фото из личного архива. Я набрала побольше воздуха в легкие и начала писать. Надо было как-то остановить число «любимых женщин», которые неизменно появляются, когда поэт ушел и сам ничего сказать не может.

Мы можем выдумывать себе все, что угодно. Приписывать романы с кем угодно, даже если поэт просто был любезен и вежлив, а потом, после ухода не сможет ничего ответить, но ведь нас всех волнует то, что было на самом деле.

И опять же в стихотворении А. Блока « В ресторане», где он запечатлел страсть мгновенную и даже не приблизился к девушке, она писала потом о ночах страсти, о романах, уверяла всех, что это было и длилось, ну фантазии то наши безграничны, а бумага все стерпит.

В данном случае ни единой строчкой И. Царев не изменил своей Ирине, но хочется ли всем так считать? Увы… А вот когда мы перешли этот Рубикон и постарались расставить все по своим местам, тогда осталась самая тяжелая часть для самого светлого поэта, под общим заголовком «Я сын страны, которой больше нет». В свое время был разрушен серебряный век до основания, Игорь Царев вместе со всеми нами пережил другой Апокалипсис особенно остро.. И о том свидетельствует не только стихотворение с таким названием, но и более глубокие и тяжелые вещи. И все это нам всем прекрасно понятно, мы же жили где-то поблизости и живем, но талант просто разного уровня и мощь переживаний его особенно очевидна.

Наверное для того, чтобы как-то уменьшить тяжесть того, что появилось в анализе этого периода, Ирина достала и прислала и потом опубликовала «Зеленые стихи» — самые ранние, самые первые, которые без ее усилий бы не увидели свет и остались бы где-то в папках. И как Фауст в свое время, мы вернулись к началу, к первому дню творения. И появился и новый Грин, и капитан Летучего Голландца — такой обаятельный и такой бесстрашный, и много открытий чудных еще. И вот уже снова живой голос звучит, оттуда, с небес

Игорь Царев

…Так важно иногда, так нужно,

Подошвы оторвав натужно

 От повседневной шелухи,

Недужной ночью с другом лепшим

 Под фонарем полуослепшим

 Читать мятежные стихи,

Хмелея и сжигая глотку,

Катать во рту, как злую водку,

Слова, что тем и хороши,

Что в них — ни фальши, ни апломба,

Лишь сердца сорванная пломба

 С неуспокоенной души…

http://stihi.ru/2012/04/06/11665

Весь цикл у меня назывался все эти годы «Ушедший в вечность». Я понимала, что это рабочее название, что должно быть что-то еще. И когда я читала и правила все, что было написано и оказалось теперь уже в одном файле, все чаще появлялось слово Дар в стихах и рецензиях Игоря, я понимала, что это и синоним слова талант, и оно созвучно и глаголу дарить, то, что поэт оставил всем нам сегодня. А потом возникло определение о демиургах, насколько иначе толковал и понимал его сам Игорь и настаивал на своем определении

ДЕМИУРГ (греч. demiurgos — мастер, ремесленник), в античной философии (у Платона) персонифицированное непосредственно-творческое начало мироздания, создающее космос из материи сообразно с вечным образцом; впоследствии отождествлялся с логосом, умом (нусом).

Если опираться на это энциклопедическое определение, то составляющая из ремесленника во мне вне сомнения присутствует. А вот с творческим космическим началом — это уже вопрос спорный. Не мне судить. Но хотелось бы верить, что ОНО во мне есть:)

Игорь Царев 27.03.2003 13:37

И в стихотворении, которое у меня в резюме все эти годы висит «Есть демиурги языка» ведь все это есть, именно оттуда строчка и про дар «Кто ниспослал им этот дар?» И все мгновенно встало на свои места Дар Демиурга, как и Ангел из Чертанова — оно знаковое, оно очень точное, и никакое другое в данный момент тут не годится.

Этот этап работы получил логическое завершение, но разве можно просто так остановиться, пока мы живы? Да и позволят ли нам наши любимые люди?

Ирина все время говорит не просто о хороших поэтах, а о поэтах созвучных Игорю. И мы идем на новый круг — найти именно таких поэтов, тех, кто близок по мироощущению и поэтике. С одной стороны, это круг людей, которых Игорь «связал с собой» при жизни. Но не всем так повезло, некоторые появляются только сегодня. И опять же они появляются в каких-то невероятных ситуациях, местах, где мы не могли бы встретиться, а встретились. И сразу же осеняет «Это он».

И остается только сожалеть о том, что не сам Игорь читает, продвигает их, ждет новой встречи, радуется их успехам больше, чем своим собственным. Но думаю, что он в контакте со всеми с нами и делает это там, в небесах. Иначе бы мы не были связаны с ним световыми нитями, не писали бы так внезапно, и занялись какими-то другими делами.

Ситуация совершенно уникальная сложилась в данном случае, не просите повторить, ничего подобного больше не случится, я знаю точно..

Но наша жизнь пока продолжается, и значит, еще что-то сделать мы вместе с Демиургом сможем, верю и надеюсь. И понимаю, какая это радость, то, что 11 ноября он появился на свет, и будет жить, пока все мы живы… Да и потом тоже. Жизнь поэта только начинается после его ухода. — точнее и не скажешь.

П.С

А мое личное пожелание каждому талантливому, гениальному поэту, обрести свою Санта-Ирину обязательно, без нее вам туго придется и в жизни и потом… Ну а бездарности, как известно пробьются сами

Любовь, как спасательный пояс. Вечерние стихи 10 апреля

Полдня пытаюсь начать писать эту статью. В первый раз после 4 апреля хочется что-то сказать об Игоре Цареве, тем более, вчера прошла передача, которую лично я бы назвала просто: «До свидания, Игорь, до свидания!!!»

Такое случается, когда с некоторыми избранными не хочется прощаться и невозможно проститься. Так было 11 апреля 1999 года ровно 14 лет назад, когда ушел на 49 году жизни не просто мой самый любимый учитель — доцент ОмГУ Александр Борисович Мордвинов, человек, который сделал меня такой, какая я есть, пред которым я страшно виновата, и уже не попросить прощения, увы.

4 апреля ушел поэт 21 века, как вчера правильно сказали, Игорь Царев, перед которым, к великому счастью, я своей вины не чувствую совсем. Потому что это тот редчайший случай, когда все оказалось как раз наоборот. Мы успели не только полюбить Игоря, но и сказать ему, насколько его любим, моя статья по поводу его награждения премией «Поэт года», стала великой радостью для меня, потому, что успела сказать, потому что он читал ее несколько раз, и в последний раз был 1 апреля на той странице. Потому что у всех у нас были «Вечерние стихи», где Игорь Царев был одним из главных творцов, и всегда прекрасен, и всегда уместен, недаром вчерашняя передача началась именно с последнего его выступления, где он представлял своего кандидата Игоря Лукшта. И одной этой записи хватило бы для того, чтобы понять каким он был. Потому что все мои статьи о «Вечерних стихах» с него начинались и писались для него, никто не приходил на эти страницы так часто. Собственно я беседовала именно с ним все время о поэтах и поэзии. Без него этой передачи представить себе не могу.

Если кто-то 10 апреля заглянул на огонек в первый раз в эту студию, то посмотрите, кто там был, кто говорил об Игоре. А самое главное, как говорили

Юрий Метелкин, Андрей Широглазов, Марина Шапиро, Алексей Ивантер, Лариса Морозова-Цырлина, Лешек, Александр Поминов, Андрей Моисеев. Песни на стихи Игоря Царева исполняет Инна Тхорик.

Телевидение творит чудеса, а Игоря мы видели в записи не в первый, а в третий раз, и потому у тех, кто и прежде смотрел передачу, и кто, возможно, видел ее в первый раз, создавалась иллюзия его присутствия с нами, среди нас. Только фраза Ольги Ворониной: «Буду читать по бумажке, иначе все забуду и разрыдаюсь», как — то нарушала эту гармонию, и действительно чувство, что сейчас все забуду и разрыдаюсь, было примерно до середины эфира, пока маэстро Помидоров (тяжко и непривычно ему было вести эфир одному), не напомнил нам о том, что Игорь был человеком светлым и веселым, и не стоит, пожалуй, так грустить.

Собственно, это все время мне когда-то внушала бабушка, что нельзя плакать и грустить по тем, кто ушел, как бы мы их не любили, потому что им там становится очень тяжело, лучше вспоминать их с улыбкой и радоваться тому, что они с нами были. В этом есть какой-то резон, каждый раз в этом убеждаюсь, рыдала только однажды несколько дней — 7 сентября, когда хоронили команду «Локомотив», и у нас в Омске самого любимого их и нашего вратаря Сашу Вьюхина, вот тогда никаких светлых мыслей не возникало. А Игорь сотворил бессмертие для себя, он оставил стихотворения, записи, мы весь 2012 годы были с ним, читали, слушали, беседовали. И этот диалог продолжится дальше. Он и сейчас уже продолжается.

Так получилось, что только после его смерти открыла «День поминовения», стихотворение, звучавшее и в передаче тоже

День поминовения

Игорь Царев

Поминальную чашу осушим

Над землей, где зарыты таланты.

Вспомним тех, чьи мятежные души

Мы вперед пропустили галантно.

Помолчим. Все равно не напиться

Философским течением буден.

Постоим. А куда торопиться?

Все мы там своевременно будем.

Пахнет пыльным цветком валерьяны

Нескончаемый марш на погосте.

Что ни день, в оркестровые ямы

Мир бросает игральные кости.

Но молчат, не имущие сраму

Новоселы кладбищенских линий —

Бренных тел опустевшие храмы,

По кресты утонувшие в глине.

И смахнув со щеки аккуратно

Горечь слез, набежавших невольно,

Неохотно уходим обратно —

В жизнь, которая делает больно,

Где рекламно кипит мегаполис,

Семь грехов предлагая любезно,

Где любовь, как спасательный пояс,

Нас с тобой удержала над бездной..

Все уже вроде бы сказано, остается только перечитать все рецензии к этому стихотворению и поразиться тому, как ясно все видел и чувствовал Игорь, как он все «угадал».

Заметила еще одну особенность, на все наши не заданные вопросы в рецензиях у Игоря уже есть ответы. Вот и по этому поводу, он отвечает кому-то из своих рецензентов.

Спасибо. Я сомневался, уместно ли помещать здесь эти стихи, но потом решился, ведь согласно древним обычаям, чем больше людей помянут его имя добрым словом, тем лучше. Очень надеюсь, что качество стихов не настолько уж скверное, чтобы помешать этому. А он действительно был славным и светлым человеком.

Игорь Царев 26.11.2002 15:54

Горько то, что примерять все это теперь приходится к самому Игорю, но тут ничего не поделать, тут мы бессильны.

О посмертной судьбе поэта есть упоминание и в нашем с ним разговоре, когда была написана статья памяти Михаила Анищенко «Ушедший в вечность», тогда Игорь написал лично мне, как это должно быть:

Рецензия на «Ушедший в Вечность. Памяти Михаила Анищенко» (Любовь Сушко)

Любовь, спасибо за теплые слова о Михаиле. Это действительно Поэт.

Ему был дан Дар. Дар — это нелегкая доля. Он как раскаленный уголь на ладони. Да, гонит прочь тьму, но и обжигает, и приносит нестерпимую иногда боль. И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило, только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово об Анищенко. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Михаил в свои строки.

И.Ц.

Игорь Царев 09.12.2012 00:28 •

Никогда бы Игорь не произнес слова о своем даре, а когда говорили другие, он всегда напоминал, что чувствует себя неловко в этом случае, и это так на него похоже, но с момента того ухода не прошло еще и полгода, а мы уже должны говорить о нем то же самое. А главное навсегда запомнить вот эти слова.

И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило, только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово о Игоре Цареве. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Игорь в свои строки.

Я позволила себе такую вольность и изменила только их имена, все остальное звучит по прежнему и до какой степени актуально. Хорошо, что и это высказывание у нас осталось, мы знаем, что было важно для самого Игоря, и как вести себя дальше — та рецензия стала завещанием для всех, кто жив и кто любит его, и будет любить, пока жив.

Вчера на вечере прозвучало и самое мое любимое стихотворение «Апокалипсис», все помнят, насколько оно было актуально в те дни, когда звучало в программе «Вечерних стихов», мы все еще ждали конца света, тогда было не до шуток, а Игорь шутил.

Я лично потом помещала его в каждую вторую статью, как знаковое не только для Игоря, но и для меня тоже, потому что, если после «Тобола» я его просто полюбила всей душой. Ведь он был нашим, родился и вырос в Хабаровске — в Восточной Сибири, но все равно ближе к моей Западной, чем весь остальной мир, то после этого стихотворения я поняла, что он первый поэт 21 века — самый главный, хотя осознать это пока человек жив, пока еще с ним можно побеседовать- очень трудно. Но теперь уже это становится все очевиднее.

Апокалипсис

На седьмом ли, на пятом небе ли,

Не о стол кулаком, а по столу,

Не жалея казенной мебели,

Что-то Бог объяснял апостолу,

Горячился, теряя выдержку,

Не стесняя себя цензурою,

А апостол стоял навытяжку,

И уныло блестел тонзурою.

Он за нас отдувался, каинов,

Не ища в этом левой выгоды.

А Господь, сняв с него окалину,

На крутые пошел оргвыводы,

И от грешной Тверской до Сокола

Птичий гомон стих в палисадниках,

Над лукавой Москвой зацокало

И явились четыре всадника.

В это время, приняв по разу, мы

Состязались с дружком в иронии,

А пока расслабляли разумы,

Апокалипсис проворонили.

Все понять не могли — живые ли?

Даже спорили с кем-то в «Опеле»:

То ли черти нам душу выели,

То ли мы ее просто пропили.

А вокруг, не ползком, так волоком,

Не одна беда, сразу ворохом.

Но язык прикусил Царь-колокол,

И в Царь-пушке ни грамма пороха…

Только мне ли бояться адского?

Кочегарил пять лет в Капотне я,

И в общаге жил на Вернадского —

Тоже, та еще преисподняя!

Тьма сгущается над подъездами,

Буква нашей судьбы — «и-краткая».

Не пугал бы ты, Отче, безднами,

И без этого жизнь не сладкая.

Может быть, и не так я верую,

Без креста хожу под одеждою,

Но назвал одну дочку Верою,

А другую зову Надеждою.

Когда кто-то в рецензии спрашивал, почему буква нашей судьбы Й, то Игорь сразу отвечает

Потому что краткая. Короткая то есть

Игорь Царев 06.09.2008 18:32

Там, в рецензиях, многие спорят — нужны ли последние две строчки, якобы они все портят, на что Игорь отвечает сам, без всяких наших домыслов:

— Вы правильно заметили, что последние строки — как маленький мерцающий свет в конце тоннеля. И этот свет я обозначил точно — это именно вера и надежда, пусть даже не в сердце, но хотя бы в именах детей.

Игорь Царев 19.09.2008 11:16

Что же еще можно к этому прибавить, но мне с самого начала казалось, что именно в этих строчках и бессмертие, и свет и продолжение жизни тогда, когда нас уже не будет.

И конечно не обошлось без упреков в том, что скажем так «оскорбляются чувства верующих», хотя стихотворение появилось значительно раньше пресловутой статьи, но суть этих критических опусов была примерно о том же, на что Игорь тоже ответил, хотя чаще всего и не отвечал:

:) Да, ортодоксальных верующих тут многое царапает. Но жизнь сама штука острая. И тут речь не о мировом, а скорее о личностном апокалипсисе

Игорь Царев 19.04.2011

Вот именно Апокалипсис был очень личным, только для него, для каждого из нас, но этого не забыть и в той реальности стихотворение оказалось самым необходимым.

Кстати, уже отмечалось в передаче, что в его стихотворениях не было так называемого лирического героя — термин появился в эпоху серебряного века, связанного со стихами Александра Блока, где трудно отличить реальность от фантазий, а поэта обвиняли в том, что он придумал то, чего не было в жизни, сотворил миф о себе.

Так вот Игоря Царева в этом обвинить невозможно. Он писал о себе, о том, что видел, переживал, чувствовал. Лирический герой его стихотворений — он сам.

Сегодня я все-таки обращаю внимание на те стихотворения, где есть тема ухода, вольно или невольно взор направляется к ним. Вот и это стихотворение о том же:

Медный вальс ноября

Игорь Царев

Памяти верного друга, талантливого музыканта и барда Славы Малиновского

Медный голос дождями надраенных труб,

Медных листьев костер на осеннем ветру.

И в полете над миром почти невесом,

Кружит медленный танец судьбы колесо.

На рулетке судьбы выпадает «зеро» —

Открывается дверь в бесконечность миров,

Где усталый оркестр без осенних прикрас

Завершает с листа медный, медленный вальс.

Медный, медленный вальс остывающих дней —

Умирающий звук все бедней и бледней,

Тени горьких предчувствий и огненных рун

Пробегают по нервам трепещущих струн.

Между Жизнью и Смертью стремительный торг.

И уже не понять леденящий восторг,

Дрожь сухих и давно не целованных губ,

Предвкушающих вальс на другом берегу.

Смертный вальс вперемешку со снежной крупой —

Белый танец судьбы над небесной тропой…

На последнем балу не дыша, не любя,

Ты не смог отказать пригласившей тебя.

А в одной из рецензий по поводу этого стихотворения Игорь написал:

— Говорят, что ТАМ тем лучше, чем чаще добрым словом вспоминают Здесь. А потому, спасибо Вам.

Игорь Царев 02.11.2005 13:19

Думаю, это тоже всем нам остается помнить всегда, он знал, о чем говорит. А в пронзительном стихотворении «Пес», к моему удивлению, нашла такие строчки:

На душе ненастно, как после собственных

похорон.

Полыхает дымным рекламным заревом

Третий Рим,

А соседа выжигу, как нарочно,

зовут Нерон.

Ты прости нас, Господи, мы не ведаем,

что творим…

Согласна с теми, кто говорил в студии о том, что Игорь остается с нами, душа его здесь, и не только до 40-ка дней, как принято считать, а пока мы живы, он остается с нами. Мы задаем вопросы и находим ответы в его стихотворениях и рецензиях, которые тогда писались для определенного человека, но он отвечает всем нам на самые больные вопросы. А пока мы будем вести этот диалог, поэт Игорь Царев останется с нами, мы только начинаем его открывать для себя, и уверяю вас, там столько открытий чудных, о которых и не подозревала даже, но они все впереди.

Появляется столько новых стихотворений, которых не было на страничке. Но они есть в других местах, на других сайтах, и печаль со временем будет светлее, и еще больше наша благодарность ему за то, что он был, и мы оказались как-то причастны к этому явлению Поэта нашему скверному, ужасному, но все же прекрасному миру.

Закончить хочется еще одним стихотворением, пока без комментариев. Там все-таки жизнь торжествует над смертью, не это ли главное? А еще понятно, что биография Игоря Царева заслуживает отдельного романа, об этом тоже говорили многие, но все это еще у нас впереди. А пока стихотворение и голос Игоря Царева.

Я мог бы…

Я мог бы лежать на афганской меже,

Убитый и всеми забытый уже.

И мог бы, судьбу окликая: «Мадам,

Позвольте, я Вам поднесу чемодан!»,

В Чите под перроном похмельный «боржом»

По-братски делить с привокзальным бомжом…

Я мог бы калымить в тобольской глуши,

Где хуже медведей тифозные вши;

Тяжелым кайлом натирая ребро,

Под Нерчинском в штольне рубить серебро

Я мог бы… Но жизнь, изгибаясь дугой,

По-барски дарила и шанс, и другой.

Иные галеры — иной переплет.

И вновь под ногами старательский лед:

В словесной руде пробиваюсь пером —

Меня подгоняет читинский перрон

И тот, кто остался лежать на меже,

Убитый и всеми забытый уже.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Когда в 1996 году в подъезде собственного дома киллером был убит поэт и философ Олег Чертов, любимец всего омского студенчества, близкий, дорогой, любимый всеми нами Олег Владиленович, мы были молоды, мы и правда не понимали, как жить дальше, пока не появилось его стихотворение, к нам обращенное, четыре строчки из которого выбиты на гранитной плите на его могиле, вот тогда все встало на свои места, он вернул нас к реальности.

Олег Чертов

В природе — сдвиг, вначале неприметный,

Но мрачно изменилось естество.

Ненастный день похож на путь посмертный:

Ни впереди, ни сзади — никого.

С полночных стран на ледяном пароме

К нам подплывает снеговая жуть.

Кто впереди — уже укрылся в Доме.

Кто сзади — не решатся выйти в путь.

Достигни Дома. Преклони колени.

Зажги огонь в камине, стол накрой

И ожидай в надежде и терпенье,

Кого при жизни ты сковал с собой.

В миру мы были и глупы, и слепы.

Как просто было нас ко злу склонить!

Но там, во тьме, стеснительные цепи

Преобразятся в световую нить!

Ноябрь 1985

Теперь мы знаем, что в том Доме зажжен огонь, накрыт стол, и он ждет всех, кто ему был дорог при жизни.

Надеюсь, что и к Игорю Цареву мы тоже зайдем на огонек, и обязательно будет встреча там, а потому остается только сказать: «До свидания, Игорь, до свидания» и терпеливо ждать новой встречи.

В плену у Незнакомки. Вечность-1

Мне удивительный вчера приснился сон:

Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.

Лошадка тихо шла. Шуршало колесо.

И слёзы капали. И вился русый локон.

И больше ничего мой сон не содержал…

Но, потрясённый им, взволнованный глубоко,

Весь день я думаю, встревожено дрожа,

О странной девушке, не позабывшей Блока…

И. Северянин

Серебряный век оборвался внезапно, едва успев начаться. Он заполыхал ясным пламенем в пожарищах бунта бессмысленного и беспощадного.

В 1917 году А. Блок и В. Маяковский на Сенатской площади, около одного из тех костров столкнулись на миг, чтобы разойтись уже навсегда. И странная фраза:

— А у меня в усадьбе сожгли библиотеку, — была совершенно непонятна тому, кто одержимо мечтал о мировом пожаре и грозился сбросить бога с небес.

До библиотек ли было тогда, когда рушился мир, и все-таки именно уничтоженная библиотека — символ вечной жизни слова — была самым страшным кошмаром, самой большой потерей для А. Блока.

Серебряный век канул в Лету, но ведь ничто не исчезает бесследно, в мире нет ничего нового. Не случайно же И. Северянина значительно позднее, когда погиб сам Блок, так потрясла сцена, которую он описывает в своем стихотворении

Весь день я думаю, встревожено дрожа,

О странной девушке, не позабывшей Блока

На самом деле в этом эпизоде есть глубочайший смысл — мир не канул в Лету, пока мы не позабыли А. Блока, первого поэта серебряного века, самой страшной бедой для которого стала уничтоженная библиотека.

Такая вот странная связь наметилась.

В другом своем стихотворении, избранный королем поэтов, Игорь Северянин напоминает «тусклым сиятельствам», что

Во времена Северянина следует знать, что за Пушкиным

Были и Блок и Бальмонт

И все титулы, звания, награды перед истинными творцами — ничто. Мир не прекратит своего существования, пока мы помним об А. Блоке. И у нас всегда есть возможность вернуться в серебряный век русской поэзии, пока традиции Блока не нарушаются, пока его творчество остается главным мерилом Поэзии.

Об этом я думала, когда пыталась определить и традицию, и новизну в творчестве Игоря Царева.

То, что серебряный век в его творчестве — точка отсчета — сомнения не было — стихотворение «Когда в Елабужской глуши», прозвучавшие за несколько дней до ухода, в тот момент, когда ему вручали литературную премию — яркое тому свидетельство. Стихотворения, обращенные к Волошину и самому Северянину — свидетельствуют о том же. И все-таки начать анализ в контексте стихотворений о серебряном веке хочется со «Старой Незнакомки», потрясшей многих, из тех, кто открыл этот текст в разное время. Вот та точка отсчета, где становится ясно — Игорь Царев вышел оттуда, это его стихия, его начало.

И словно бы ясная подсказка, одна из последних рецензий 30 марта, а Игорь отвечал всем нам в последний раз 1 апреля, больше я его реплик не видела. Рецензия о том же самом, о чем я все время думаю

Рецензия на «C высоты своего этажа» (Игорь Царев)

а я-то наивно полагал, что канул в Лету серебряный век, читая вас, понимаю, как заблуждался. приятное открытие!

Борис Виноградов 30.03.2013 12:14

:) Значит, заходите еще

Игорь Царев 01.04.2013 16:32

То, что серебряный век не канул в Лету, а продолжил свое существование — это было очевидно многим.

Творчество Игоря Царева находится где-то в промежуточном этапе между символизмом А. Блока и акмеизмом Николая Гумилева. Для обоих поэтов А. Блок остался мерилом того высшего напряжения духа, но наступали иные времена, и тот и другой стремились к предельной яркости и стиля, и смысла — от всей таинственности и усложнённой, многослойности метафор символизма нужно было вернуться к простоте и прозрачности текста.

И это им в равной мере удалось, с той лишь разницей, что Н. Гумилеву прожить пришлось до обидного мало, он только приступил к творению этой прозрачной гармонии, так чаровавшей многих. Но и для того, и для другого творчество А. Блока осталось путеводной звездой, потому что представить серебряный век без него было невозможно.

А потому знаковым стихотворением для Игоря Царева стала «Старая Незнакомка» Эпиграф здесь из той «Незнакомки», легенды о которой будоражат наши умы до сих пор.

В воспоминаниях поэтов серебряного века все время мелькает эпизод, как впервые появился А. Блок на башне В. Иванова, и долго был не замечен знаменитыми поэтами, а потом на рассвете уже изрядно выпивший К. Бальмонт, издеваясь над новичком, попросил его тоже что-нибудь почитать. И он прочитал «Незнакомку», кто-то говорил, что читал он ее еще пять раз, кто-то утверждал, что семь. Но стихотворение так потрясло мэтров, что снисходительная усмешка исчезла с их лиц и никогда больше не появлялась. Они были зачарованы именно этим текстом, который навсегда оставался для Блока знаковым. Над тайнами его бьются литературоведы до сих пор, а А. Блок только загадочно улыбается, взирая на все наши усилия.

И трудно представить мне современного поэта, который сегодня бы решился написать что-то по мотивам этого шедевра, ставшего символом эпохи, а вот Игорь Царев решился, да еще в ключе прозрачности и невероятной ясности акмеизма, удачно избегая туманов и обманов символизма, что само по себе непростая задача. Это еще и рискованно, потому что исчезает тайна, на которой и держится сюжет текста. Ведь там мы так и не понимаем до конца, была ли женщина, реальна она или только призрак, только воспоминание о первой любви. И скорее всего, это «только первая снится любовь». А как же в другой системе передать то невероятное состояние и чувства, и тайну, и портрет прекрасной женщины? Кажется, что все усилия поэта обречены на провал. Но не торопитесь выносить приговор. Загляните в текст.

Старая незнакомка

Дыша духами и туманами…
А. Блок

По скользкой улочке Никольской,

По узкой улочке Миусской

В разноголосице московской —

Едва наполовину русской,

Ни с кем из встречных-поперечных

Встречаться взглядом не желая,

Вдоль рюмочных и чебуречных

Плывет гранд-дама пожилая.

Ни грамма грима, ни каприза,

Ни чопорного политеса,

Хотя и бывшая актриса,

Хотя еще и поэтесса,

Среди земных столпотворений,

Среди недужного и злого,

В чаду чужих стихотворений

Свое выхаживает слово.

В былинной шляпке из гипюра

Или другого материала,

Она как ветхая купюра

Достоинства не потеряла.

В нелегкий век и час несладкий

Ее спасает книжный тоник,

Где наши судьбы — лишь закладки

Небрежно вставленные в томик.

Действие переносится в Москву, что характерно для Игоря, москвича, любящего этого город, скорее всего это все-таки день, а не вечер, потому она так ясно прорисована. И вроде бы совсем не похожа на ту, которая появляется «дыша духами и туманами». Конечно, это собирательный образ всех блоковских Незнакомок

Хотя и бывшая актриса,

Хотя еще и поэтесса,

— бывшая актриса и вот уже великолепная Наталья Николаевна Волохова, та сама, которая пришла в его жизнь сразу же после написания шедевра, она стала Снежной маской и Снежной Девой, и столько удивительных стихотворений ей было посвящено.

Поэтесса, — и возникает в памяти образ А. Ахматовой «Я пришла к поэту в гости». И это тоже она, обессмертившая его в своих посланиях, и поведавшая нам, что «У него глаза такие, что влюбиться каждый должен».

Но в современном мире она, конечно, скользит как тень, разглядеть которую может только поэт из Блоковского круга, круга избранных, отмеченных знаком, каким и был Игорь Царев. Как бы ни грустно это было сознавать, но сегодня он уже ближе к самому Блоку, чем к нам, и возможно на той самой лунной дорожке он сможет прочитать свое великолепное стихотворение.

Как и сам поэт, она ощущает себя чужой в этой шумной и яростной столице, где чаще всего не живут, а выживают, у нее же особая миссия, она

В чаду чужих стихотворений

Свое выхаживает слово.

Мы знаем по запискам и воспоминаниям самого А. Блока, что он всегда был влюблен в актрис, и Игорь Царев в данном случае выступает адвокатом поэтесс, вероятно, они ему ближе и понятнее, и до сих пор за них некому было заступиться перед Блоком и историей.

Многих поражают следующие две строчки в описании характера героини.

Она как ветхая купюра

Достоинства не потеряла.

И на самом деле на улицах столицы каждый из нас еще имел радость встречать вот таких вот старых дам, невероятных, прекрасных, которыми можно всегда любоваться, потому что они и живут, и несут себя миру достойно до самого конца. Они действительно заглянули в наш бурный мир из той эпохи. Встречали многие, а вот написать о них, так написать смог только Игорь Царев

Есть множество воспоминаний о К. М. Садовской, первой возлюбленной поэта, которой и было посвящено стихотворение «Незнакомка». Она до самой смерти хранила письма поэта, перевязанные алой лентой, и доктор, ее лечивший, большой поклонник А. Блока, видел единственное ее сокровище –пачку этих писем, и не мог поверить, что это та самая женщина…

Героиня Игоря Царева хранит другое сокровище

В нелегкий век и час несладкий

Ее спасает книжный тоник,

Где наши судьбы — лишь закладки,

Небрежно вставленные в томик.

Это томик стихотворений, вероятно, тот самый, о котором с таким восторгом говорил Игорь Северянин.

Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока.

Не та ли самая эта девушка, которая прожила долгую жизнь и сохранила тот томик стихотворений с засохшими цветами, с закладками, которые остаются на память о каких — то важных событиях.

Если поэтам доведется встретиться на той самой лунной дорожке, то это стихотворение Игоря Царева для Александра Блока должно быть тем чудным даром, который искупает все горечи и страдания, выпавшие на долю первого поэта серебряного века.

А что же по этому поводу осталось в рецензиях, которые стали сегодня для нас основной доказательной базой и живыми свидетельствами того, о чем я пытаюсь рассказать:

Похоже на «Незнакомку» Блока, через сколько-то лет.

Нравится!

Рукавишникова Юлия 04.12.2011 20:58 •

:) Так и задумывалось. Рад, что это читается между строк

Игорь Царев 04.12.2011 21:04

Хотел даже назвать текст «Старая незнакомка». Но потом решил, что посыл и так прозрачен :)

Игорь Царев 05.12.2011 12:04

А когда читательницы вспоминают о том, что в стихотворении было еще и продолжение, оно возникает в рецензии у Игоря, так мы открываем еще одну тайну этого текста:

Я вообще-то и хотел сказать, что земная жизнь без жизни книжной — бедна и тщетна :)) Но окончание можно мысленно проговаривать так:

В нелегкий век и час несладкий

Ее спасает книжный тоник,

Где наши судьбы — лишь закладки

Небрежно вставленные в томик.

Где седовласые вершины

Над серой плоскостью взмывают

И поливальные машины

Следы с асфальта не смывают.

Игорь Царев 09.12.2011 15:28

Есть еще и вот такое интересное замечание по поводу этого стихотворения:

Такие ещё живут в Москве. Их пошло и точно называют «уходящая натура».

Я ничего о Вас не знаю, но мне кажется Вы — петербуржец, или ленинградец (как угодно).И если это так, то большое спасибо — отдельное — за чувство Москвы.

Джина Церович 18.02.2012 17:08 •

:) Я в Питере в институте учился

Игорь Царев 20.02.2012 10:54

И снова читатели говорят о том, что вспомнили и Бродского, и ясно увидели в Незнакомке А. Ахматову.

Когда есть столько различных контекстов, то сразу ясно, что текст настоящий, очень глубокий, и очень интересный. Последняя реплика Игоря Царева по этому поводу:

Да, внутренний отсыл к классике придает тут некоторый шарм. Рад, что это ощущается не только мной :)

Игорь Царев 13.12.2011 13:47

Это только самый первый штрих для того, чтобы вписать творчество Игоря Царева в поэзию серебряного века.

Нам еще предстоит обратиться к стихам, посвящённым М. Цветаевой, И. Северянину, Б. Пастернаку, Н. Гумилеву, к другим мотивам и темам самого Блока, которые прослеживаются в творчестве, о которых в рецензиях говорит поэт. В итоге открывается такая невероятная картина со-творчества, перекличек, о которой только догадывался в одной из последних рецензий один из читателей

2.

От Старой Незнакомки, из серебряного века вместе с Игорем Царевым мы возвращаемся в нашу реальность, чтобы вместе с поэтом взглянуть еще на один портрет. По силе воздействия, это творение достойно кисти Рембрандта, кстати, Игорь упоминал в рецензиях, что он учился рисовать, но потом это дело оставил, хотя у него есть навыки портретиста, и теория живописи ему, судя по всему, известна. А вот писать портрет еще одной своей замечательной героини, ему приходится снова словом, вместо картины появляется стихотворение.

В ней есть что-то и от той, первой, играющей главную роль в этой статье, но тут картина выпуклее, больше деталей, мы отходим от духов и туманов А. Блока в суровую реальность, реальность печальную, на первый взгляд,

Исчезнув с московских улочек, Незнакомка вернулась к себе домой.

* * *

Мышиный запах запустения

Витает в старческой обители.

Молчат поникшие растения,

Как будто чем-то их обидели.

А их хозяйка с кожей матовой

Почти дворянского сословия…

Стихи целебные Ахматовой

И валидол у изголовья…

Жизнь — патефонная иголочка,

Скрипит давно немодной песнею.

На ужин только хлеба корочка,

Ведь снова задержали пенсию.

Но память о годах без отчества,

И грезы о былых поклонниках

Лимонной долькой одиночества

Украсят постный «чай со слоником».

И пусть невесел день рождения,

Душа не ведает усталости.

Она участник восхождения

К седой вершине звездной старости.

Часы идут как заведенные,

Качая маятник размеренно,

Но время, Богом отведенное,

По счастью, никому не ведомо.

Удивительный образ, вписанный уже не в вечность, а в реальность комнаты, где все бедно, но достойно.

Стихи целебные Ахматовой и чай со слоником, — вот что главное в этом мире — домашний уют.

Игорь Царев не боится взглянуть в глаза старости, показывает нам ее во всех своих порой убогих серых тонах, но чувствуется какая-то светлая печаль и достоинство человека «Почти дворянского сословия». Люди нашего поколения еще встречали таких героинь, родившихся до революции, проживших долгую и очень трудную жизнь, но не сломленных, идущих с прямой спиной и расправленными плечами даже в таких скудных условиях жизни, какие им чаще всего выпадали. Вольно или невольно воспоминается знаменитый романс Апухтина

«Пара гнедых»

Пара гнедых, запряженных с зарею,

Тощих, голодных и грустных на вид,

Вечно бредете вы мелкой рысцою,

Вечно куда-то ваш кучер спешит.

Были когда-то и вы рысаками,

И кучеров вы имели лихих,

Ваша хозяйка состарилась с вами,

Пара гнедых!

Только минор этого романса заменяется у Игоря Царева мажором. Ведь все-таки таинственная и прекрасная Незнакомка А. Блока и в старости своей не может быть такой убогой и несчастной, как эта героиня:

Старость, как ночь, вам и ей угрожает,

Говор толпы невозвратно затих,

И только кнут вас порою ласкает,

Пара гнедых!

Старость — печальная пора для когда-то блестящей Дамы, и может быть, впервые поэт нарушает эти законы, он показывает нам достойную старость. За плечами у него стоит не депрессивный и несчастный А. Апухтин, а гордый и надменный Александр Блок, сумевший в свое время сотворить чудо — явить миру вот такую Незнакомку. Но не надо забывать, что его жизненный путь оборвался в 40 лет… Он просто не мог развить эту тему.

И в подтверждение того, что это Незнакомка остается прекрасной, ею может любоваться и восхищаться любой из нас, и извечный мотив «Подайте милостыню ей» в данном случае, у Игоря Царева совершенно неуместен, его героиня и не примет эту милостыню, если кто-то захочет подать. Но есть и еще одно стихотворение, развивающее эту тему «Старая Прага»

Сказочный город. Честно

Игорь Царев 20.01.2009 21:49

— читаем мы в рецензии к этому стихотворению, и никто не сомневается в том, что город сказочный, но ведь надо еще написать об этом так, чтобы эту сказочность увидели даже те, кто ни разу не был в Праге.

А это вовсе не так просто, как кажется.

Вероятно, впервые о Праге ТАК написал именно Игорь Царев. Может быть потому, что у него были уже те два стихотворения, и это только дополнило и расширило тему ДОСТОЙНОЙ старости, которая может быть вопреки вековому опыту, доказывающему обратное, прекрасной

Старая Прага

Прага, как старая дама в вуали —

Профиль готичен.

Здесь электрический смайлик трамвая

Анекдотичен.

Тонем в истории улочек узких —

Даты и прочерк.

Толпы туристов. Но, кажется, русских

Больше чем прочих.

Влтава гоняет усталые волны

Между мостами.

Буквы на вывеске бара неполны —

Стерлись местами.

Наши? — подсели за столик, спросили

Парни из Тынды.

Что ж, признаваться, что ты из России

Стало не стыдно.

Нас узнают не по вычурным платьям,

Не по каратам,

А по тому, как беспечно мы платим

Ихнему брату,

И по тому, как душевно гуляем,

Вольно глаголим,

Гоголем ходим, где раньше буянил

Глиняный Голем.

Темное пиво, гуляя по замку,

Мы ли не пили?

И восхищались, как держат осанку

Древние шпили…

На гобеленах в покоях монарших

Пражские ночи.

Толпы туристов. И, все-таки, наших

Больше, чем прочих.

Кроме достойной старости, поэт нам показывает еще и сказочную старость, что совсем уж фантастично, а не только поэтично, но может ли он по-другому?

И снова перед нами предстает Незнакомка, у которой «Профиль готичен», «И восхищались, как держат осанку древние шпили», здесь еще и древние прекрасные замки, где происходили самые романтичные свидания влюбленных…

Голос самого Игоря Царева (из рецензий к стихотворениям)

:) Ага. Было бы совсем здорово — «Новые русские в старой Праге». Но, увы, новые ездят в Куршавель, а в старую Прагу и русские ездят старые. Не обязательно по возрасту :) Прага — город из сказки :) Прага мне понравилась. Пряничный городок. Потому писал со вкусом :)

Игорь Царев 19.08.2010 18:09

А мне очень понравился вот этот небольшой цикл из трех стихотворений Игоря Царева. Это такое живописное полотно, в котором просматриваются и женские черты, и очертания Старой (сказочной) Праги, и судьба одинокой, но не сломленной пожилой Дамы, которая живет достойно…

А. Блок может гордиться таким поворотом его излюбленного сюжета в стихотворении, сделавшем его знаменитым.

Когда наши критиканы спрашивают, а что же такого внес Игорь Царев в современную поэзию, будем говорить условно 21 века, хотя все мы вышли из века прошлого, но все-таки дюжина лет в новом веке — это не так уж мало, многое было написано, доработано в новом столетии.

Он подхватил упавшее из рук Александра Блока гусиное перо, а такие шедевры пишутся именно пером, и попытался работать в этой традиции. Блоку не пришлось увидеть свою Незнакомку старой, Игорь Царев нам ее показывает такой. Согласитесь, что задача его была значительно сложнее, молодую и прекрасную Деву рисовать всегда проще. Но со своей трудной задачей он справился блестяще, и еще дважды подтверждает свое мастерство в раскрытии этой архисложной темы. Поэт оставляет и нам надежду на то, что и в этих условиях можно прожить вопреки реальности даже в старости и немощи достойно.

А самое главное, что есть поэт, который это увидит, оценит и об этом напишет, и потрясет сознание своим творением… А ведь женские образы поэтам и писателям удаются вовсе не часто, что тоже приятно отметить.

У Игоря Царева есть другие Блоковские мотивы. Я начала именно с этого, потому что он показался мне наиболее убедительным с одной стороны, а с другой — очень симпатичным и обнадеживающим всех, кому придется столкнуться со старостью и пройти и этот отрезок жизни, вспоминая дивные строки. Это поэзия помогает жить, вдохновляет,

Но время, Богом отведенное,

По счастью, никому не ведомо.

А в финале хочется напомнить кусочек стихотворения, потрясшее когда-то мир, из которого и вышла в мир Незнакомка, тогда еще юная и прекрасная.

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

Вернуться мне хочется к тому, с чего все начиналось, к пронзительному стихотворению И. Северянина, в котором он убедился, что Блок бессмертен, потому что «Я ехал с девушкой, стихи читавшей Блока».

Этот дивный сон оказался пророческим. Такие девушки появлялись и позднее, и сегодня мы любим А. Блока так же, как в начале прошлого века

Весь день я думаю, встревожено дрожа,

О странной девушке, не позабывшей Блока…

То же самое должно случиться и с Игорем Царевым, потому что стихотворения его не только созвучны блоковским, но они поднимают всех нас еще на одну ступеньку вверх, дарят Веру, Надежду, Любовь

Откуда столько Бродского? Вечность-2

Страница за страницей, стихотворение за стихотворением предстоит нам всем открывать поэтический мир Игоря Царева.

Закономерно, вероятно, начать анализ стихотворений Игоря Царева в контексте лирики серебряного века с Александра Блока. «Старая незнакомка» — его программное стихотворение, возвращающее нас в эту эпоху, и протягивающее световые нити между временами, нити, разорванные на какое-то время бурной советской эпохой. Но коли у нас есть «возвращенная литература» серебряного века, то почему бы их снова не связать воедино, и тогда к нам вернётся настоящая поэзия, как говорил в свое время Мандельштам о Песнях Оссиана:

И не одно сокровище, быть может,

Минуя внуков, к правнукам уйдет, —

Что-то подобное творится и с нашей лирикой сегодня, особенно если обратиться к ярчайшим поэтам 21 века, они очень близки поэтам серебряного века.

Но на время оставив и Б. Пастернака, И. Северянина, и М. Волошина, и Н. Гумилева, и Марину Цветаеву, я переношусь от А. Блока к Иосифу Бродскому, потому что в нашем времени, и в творчестве Игоря Царева Бродского очень много. И более того, в одном из первых стихотворений памяти Игоря Царева близкий его друг, человек не один год, знавший поэта, написал (а первое впечатление всегда самое верное):

На самом главном в чувствах языке

О Бродском лучше Бродского писавший..

Владимир О. Сергеев

Когда в передаче «Вечерние стихи», прозвучало стихотворение «Бродяга и Бродский», я подумала о том же самом, что он пишет о Бродском лучше самого Бродского.

Потом были другие передачи, другие поэты, и чуть ли не каждый из них в той или иной мере снова обращался к Бродскому. Его было слишком много, это отмечали и критики, и я все время ловила себя на той же мысли. Часто Бродский бывал излишен, неуместен, невольно возникал вопрос, зачем нужно снова тревожить Бродского. И только в лирике Игоря Царева он был уместен и органичен. А вот почему так случилось, нам еще предстоит понять.

Вовсе не сразу я ответила на вопрос, почему именно к Бродскому обращаются все сегодня? И ладно бы год 1990, когда он был впервые опубликован, когда мы могли называть его имя, не боясь неприятностей, серьезного разговора с человеком, который следил за порядком, за тем, что нам нужно читать, а чего не нужно. Бродского читать не рекомендовали, запрещали (трудно поверить, но так было). У некоторых из нас были неприятности.

Но с тех пор прошло уже четверть века. Черный том 1994 года в серии Нобелевских лауреатов, все еще похож на чудо, как и зеленый том Избранного Николая Гумилева в серии «Большая библиотека поэта»…

Но только сегодня, почти через двадцать пять лет поэты начали осознавать, кем был для всех нас Иосиф Бродский, встреченный в юности Анной Ахматовой и советским правосудием, осужденный за тунеядство, отбывший срок в глуши и насильно высланный из страны. Это был самый громкий судебный процесс по делу ПОЭТА, после которого Ахматова воскликнула: «Какую биографию делают нашему рыжему!».

Благодаря всем этим очень печальным событиям, Бродский остался поэтом серебряного века, хотя жил в совсем иные времена.

Высланный из страны Бродский повторил путь поэтов серебряного века, и вопреки всему сохранил традиции и тот уровень поэзии, который существовал тогда, и именно Анна Ахматова словно бы передала ему великое наследство внезапно ушедшей эпохи. Он вернулся в нашу лирику через полвека, когда и началась его творческая жизнь…

— Откуда столько Бродского? — повторяли многие вслед за Игорем Царевым, понимая, что это наше сегодняшнее стремление поверить в Ренессанс серебряного века, попытаться возродить те традиции высокой поэзии, казалось бы, навсегда безвозвратно утраченные.

Когда были опубликованы книги И. Бродского, когда в нашу жизнь вошли поэты серебряного века, (а случилось это почти одновременно в конце прошлого века). Тогда появился шанс вернуться к высокий поэзии.

И одним из первых к Бродскому в своих чеканных, ярких и очень ясных стихах обратился Игорь Царев.

Кто-то их рецензентов сказал о том, что поэзия, настоящая поэзия, всегда немного туманна, темна, подобна молитве, и только немногим из самых талантливых авторов удается достичь той светлой ясности и простоты, которая поднимает ее на неветряную высоту. Второе удалось в полной мере Игорю Цареву. Не потому ли создается впечатление, что Игорь Царев «О Бродском лучше Бродского писал».

Сколько было споров все эти годы среди филологов — классик ли Бродский, нужно ли включать его в школьную программу, такого туманного, такого непонятного даже взрослым, уж не говоря о детях.

Для Игоря Царева такого вопроса не стояло, потому и возникло стихотворение, обращенное к Бродскому, программное стихотворение. Говорят, оно было включено в посмертный сборник Бродского, исследователи, которые изучали творчество Бродского, дали ему такую вот высокую оценку

Бродскому

Не красками плакатными был город детства выкрашен,

А язвами блокадными до сердцевины выкрошен,

Ростральными колоннами, расстрелянною радугой

Качался над Коломною, над Стрельною и Ладогой…

И кто придет на выручку, когда готовит Родина

Одним под сердцем дырочку для пули и для ордена,

Другим лесные просеки, тюремные свидания,

А рыжему Иосику — особое задание…

Лефортовские фортели и камеры бутырские

Не одному испортили здоровье богатырское.

Но жизнь, скользя по тросику, накручивая часики,

Готовила Иосику одну дорогу — в классики.

Напрасно метил в неучи и прятался в незнание,

Как будто эти мелочи спасли бы от изгнания!

И век смотрел на олуха с открытой укоризною:

Куда тебе геологом с твоею-то харизмою?..

Проем окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи…

Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?

Великого, дурацкого, духовного и плотского…

Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?

Здесь уместилась вся страшная биография поэта, и немного перефразирована знаменитая фраза Ахматовой: « Готовила Иосику одну дорогу — в классики» («Какую биографию делают нашему рыжему!». А. Ахматова).

С невероятной силой звучат последние строки этого стихотворения, где Игорь Царев отмечает:

Проем окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи…

Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?

Великого, дурацкого, духовного и плотского…

Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?

И здесь дается характеристика нашего национального характера «Великого, дурацкого, духовного и плотского» — вот из этих противоречий и состоит русская Душа, а отразить ее по воле судьбы и рока удалось в свое время Борису Чичибабину и Иосифу Бродскому.

Игорь Царев не первый задает этот вопрос, он немного раньше возник у Бориса Чичибабина, в стихотворении «Тебе, моя Русь» тот тоже отмечает подобное явление, правда уже в живописи:

Нет меры жестокости, ни бескорыстью,

И зря о твоём же добре лепетал

Дождём и ветвями, губами и кистью

Влюбленно и злыдно еврей Левитан.

И тот и другой отмечают в своих чудесных творениях, что в определенный момент в нашей живописи, в нашей поэзии появляются знаковые фигуры, которые понимают и описывают Русь и русский характер так ярко, как это не удается никому другому. Нам остается только внимать и восхищаться, и учиться понимать этот мир через призму их картин, их стихотворений. Но если Игорь Царев обратился к поэту осознано, другие сделали это интуитивно. И сегодня настоящую поэзию без контекста лирики Бродского представить проблематично.

2.

Иосиф Бродский, проживший за границей вторую половину жизни, никогда не возвращавшийся в Россию. Долгое время запрещенный, казалось потерянный навсегда, вопреки всему становится той путеводной звездой, которая оставляет надежду на то, что поэзия еще может возродиться и подняться на невероятную высоту. Еще можно вернуть ту элитарную поэзию, которую отняли на долгие годы, заменив ее каким-то суррогатом, чем-то новым, часто невнятным, а порой и просто халтурным подобием. Но большие художники и тогда вольно или невольно тянулись к Бродскому. А когда его книги были, наконец опубликованы, мы открыли его для себя. Именно в стихотворениях Игоря Царева видно, как сомкнулись разорванные звенья золотой цепи. (Это то древнее славянское письмо, которое, казалось бы, забыто и утеряно навсегда, и далеко не всем удается видеть эту золотую цепь).

Вот, что сам Игорь говорит о стихотворении и о Бродском в рецензиях:

Но я — то от своего имени пишу, ощущая некую общность в языковом пространстве

Игорь Царев 08.09.2011 17:16

Я к Бродскому спокойно отношусь. Это не герой моего поэтического романа. Но вот судьба его гения мне чрезвычайно интересна :)

Игорь Царев 24.01.2012 12:01

Стихи у него все равно гениальные :)

Игорь Царев 24.01.2012 12:17

Да, меня интересовала именно судьба Бродского. В ней очень ярко проявил себя фатум, детерминированная предопределенность. Пример Бродского показывает, что чем ярче человек, тем он менее свободен, тем более ограничен в выборе своего будущего.

Игорь Царев 09.10.2012 19:29

Поэт — прежде всего судьба. Потому есть четкая взаимосвязь — чем сложнее эпоха, тем ярче стихи, которые являются отражением взаимодействия поэта и времени. Именно поэтому свои собственные «размеры» мне кажутся куда менее значительными, чем вы назвали. Но спасибо на добром слове :)

Игорь Царев 21.01.2013 12:35

На это стоит обратить внимание, Игоря Царева интересует именно СУДЬБА гениального поэта, отраженная в нашей реальности и творчестве.

И опять же, отталкиваясь от Бродского, от туманного и несколько зашифрованного стихо — творения, Игорь Царев идет к той ясности и высоте стиха, которую мог бы достигнуть акмеизм, если бы его творцам удалось прожить чуть дольше, если бы все в судьбах Гумилева, Мандельштама, Ахматовой случилось иначе.

Конечно, творчество И. Бродского, как и предшественников, связанно, прежде всего с Ленинградом, а потому одно из самых знаменитых его стихотворений возникает в памяти мгновенно. Оно звучало и во времена его опалы.

* * *

Ни страны, ни погоста

не хочу выбирать.

На Васильевский остров

я приду умирать.

Твой фасад темно-синий

я впотьмах не найду.

между выцветших линий

на асфальт упаду.

И душа, неустанно

поспешая во тьму,

промелькнет над мостами

в петроградском дыму,

и апрельская морось,

над затылком снежок,

и услышу я голос:

— До свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

— словно девочки-сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

Иосиф Бродский

Особую роль в жизни поэта играет именно Васильевский остров — место символичное и сакральное для него, оно все время помнится в годы изгнаний, и туда снова и снова возвращается его душа. Да и мы, еще ничего не зная о творчества Бродского, помнили именно это стихотворение. И если где-то мог и встретить тень поэта Игорь Царев, то именно на Васильевском. Так оно и случилось, стихотворение «На Васильевском» сразу отсылает нас к Бродскому, и еще дальше, к другому мученику режима, жившему здесь, и описавшему град — Осипу Мандельштаму, так мы вместе с поэтом снова дотягиваемся до серебряного века и до акмеистов…

Мысленно Игорь Царев возвращается в Питер (Ленинград), где родился и жил до трагических событий гений. Игорь не раз подчеркивал, что он там учился в свое время, и этот город прекрасно знает и любит. И вольно или невольно именно в Питере появляется и призрак Бродского.

На Васильевском

Линии жизни пересекая, ларьков обходя паршу,

Призрак Иосифа бродит любимым островом…

Если однажды встретится — пусть бестактно, но я спрошу:

Шпилька Адмиралтейства — не слишком остро Вам?

Улиц названия, лиц вереница, глянцевый переплет,

Не целиком история — только выборка.

Бармен под злую музыку розоватый кронштадтский лед

Крошит в стакан бурбона быку из Выборга.

Черные тучи и белые ночи — гренки и молоко,

Каменный фрак потерт, но оправлен золотом.

Что старый век не вытравил, новый выправит кулаком.

И кошельком. И просто ячменным солодом.

Ну как тут не вспомнить, ставшее знаменитым:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

О. Мандельштам

Там они могли встретиться в реальности или в фантазиях, но на Васильевском остается только Призрак Бродского. Хотя поэт был жив в те времена, но мы знаем, что сам Бродский никогда не возвращался в Питер, не хотел быть там туристом, и не мог вернуться, чтобы жить постоянно. Вернулись только творения в последние годы его жизни, и воспринималось это и радостно и печально всеми нами тогда, вот и у Игоря Царева возникла эта странная тень.

— мои скромные размышлизмы по поводу, как бы ему глянулся нынешний Питер :) Игорь Царев 28.04.2010 11:43

Я и сам любил пройтись по Васильевскому. Переходил по Тучкову мосту с Петроградской стороны (где какое-то время обитал) и просто гулял по линиям. Иногда шел в ДК, где показывали старые фильмы…

Игорь Царев 29.10.2012 11:06

Так постепенно мы узнаем Питер — город, в котором пусть только в фантазиях сошлись три поэта, соединяются разорванные нити русской лирики. Эта встреча могла бы случиться в реальности, в ту пору Игорь Царев был еще очень молод, а Иосиф Броский уже давно стал Мастером и Патриархом русской словесности…

Но это творилось только в мечтах и снах, а вот другая встреча оказалась вполне реальной. Она тоже связанна с Бродским, и поэт ее запечатлел в своем знаменитом стихотворении, о котором было столько споров, на которое в передаче обрушились критики — Игорь Царев

Бродяга и Бродский

Вида серого, мятого и неброского,

Проходя вагоны походкой шаткою,

Попрошайка шпарит на память Бродского,

Утирая губы дырявой шапкою.

В нем стихов, наверное, тонны, залежи,

Да, ему студентов учить бы в Принстоне!

Но мажором станешь не при вокзале же,

Не отчалишь в Принстон от этой пристани.

Бог послал за день только хвостик ливерной,

И в глаза тоску вперемешку с немочью…

Свой карман ему на ладони вывернув,

Я нашел всего-то с червонец мелочью.

Он с утра, конечно же, принял лишнего,

И небрит, и профиля не медального…

Возлюби, попробуй, такого ближнего,

И пойми, пожалуй, такого дальнего!

Вот идет он, пьяненький, в драном валенке,

Намешав ерша, словно ртути к олову,

Но, при всем при том, не такой и маленький,

Если целый мир уместился в голову.

Электричка мчится, качая креслица,

Контролеры лают, но не кусаются,

И вослед бродяге старухи крестятся:

Ты гляди, он пола-то не касается!..

Сколько раз уже слушала это стихотворение в исполнении автора, сама перечитывала, но остается в нем какая-то дивная тайна, несмотря на всю его акмеистическую прозрачность. Что же в этом стихотворении особенного? Ситуация знакомая для каждого из нас — каких только попрошаек и стихов не слышали мы в электричках, но в том-то и дело, что никто из нас не смог бы увидеть и описать это так, как удалось Игорю Цареву.

Пожалуй, в первой раз (мы помним, что в стихах его отсутствует лирический герой, и пишет он, прежде всего от первого лица) тут этот герой появляется рядом с автором, а еще есть призрак Бродского, вырванный из небытия чтением его стихов.

Кто-то из критиков обвинил Игоря в том, что он уравнивает себя с бродягой, особенно в последнем четверостишии, но это совсем не так, на самом деле, он почти сторонний наблюдатель. Но возникает сравнение этого человека с самим Бродским. Посмотрите хотя бы на строчки

В нем стихов, наверное, тонны, залежи,

Да, ему студентов учить бы в Принстоне —

И невольно задаешься вопросом, а каким был бы Бродский, не окажись он за границей, оставаясь в России. Что стало бы с ним за эти годы, как сложилась бы его судьба. Прогуливался бы он по Венеции, декламируя стихотворения, были бы те самые стихотворения так актуальны и популярны, как нынче?

Бродяга, который мог быть профессором в Принстоне, но не стал, эта тень другого Бродского, вариант его судьбы на Родине. Не случайно ли на Васильевский остров он стремился умирать, но не жить. А вот этому человеку повезло еще меньше, как оказывается, ему приходится жить в таких условиях, но помнить стихи Бродского, как мы помним только свои собственные творения, да и то не всегда.

Успешный, устроенный Поэт там, такой вот бродяга здесь, все с теми же стихами. Автор оказывается между этими двумя полюсами в золотой середине. Ему остается только созерцать и написать то, что увидел. Вроде бы все расставлены по местам.

Наверное, не случайно советовали убрать странную на первый взгляд последнюю строфу в стихотворении, но, как и в «Апокалипсисе» в ней самое главное и содержится, там, где исчезает и образ автора, и тень Бродского, что же остается от этого мира?

Электричка мчится, качая креслица,

Контролеры лают, но не кусаются,

И вослед бродяге старухи крестятся:

Ты гляди, он пола-то не касается!..

Из трех персонажей остается только один, но какой?

Тот самый юродивый, который становится святым, как и всегда было на Руси, а если вспомнить слова Игоря о том, что его интересовала в первую очередь СУДЬБА поэта, то варианты этой судьбы он и пишет. А еще он и ответил на главный вопрос — почему у нас так много Бродского.

И чувствуется легкая зависть к бродяге, свободному от условностей, ставшему свободным поэтом, не обремененному всеми нашими проблемами и заботами.

Стихи Бродского живут и потрясают наши души и основы странного этого мира, даже если бродяга в электричке способен вот так вот явить их мир, и истинным поэтом оказывается именно он, как бы это не парадоксально звучало. Как и в «Старой Незнакомке» — из обыденной ситуации поэт творит настоящее чудо и восхитительную ПОЭЗИЮ.

Остается один вопрос, а что сказал, что написал бы сам Бродский, окажись он случайно на месте Игоря Царева. Это было бы совсем другое стихотворение, но вот какое?

А вот что говорит Игорь Царев, отвечая на многочисленные рецензии, где стихотворение понимается чаще на бытовом уровне.

Бомж то настоящий — меня самого мимолетная эта встреча зацепила Игорь Царев 21.06.2010 11:05

У нас самые высокоинтеллектуальные бомжи в мире. Однозначно. Многие с высшим образованием, а некоторые и не с одним. Богатая страна..

Игорь Царев 18.06.2010 15:10

Описана конкретная фигура, которую я наблюдал в электричке «Москва-Александров» (Ярославское направление). Так что современные бомжи тоже еще кой-чего знают и могут.

Игорь Царев 22.06.2010 17:01

И только одна рецензия Лешека, оказалась значительно глубже обычного взгляда на ситуацию, был ли бомж, и что именно он читал.

Изумительный текст. Распевный, и спрятал много чего внутри текста… Ну, просто молодец, и спасиб тебе за это!

Лешек 09.07.2010 08:50

И по поводу восприятия текста, вот что говорит сам Игорь:

Восприятие текста, конечно же, во многом зависит от того, как и кто читает. Но, чудо, сам текст при этом не меняется

Игорь Царев 29.08.2010 21:54

Слишком ли много в нашей жизни Бродского? На этот вопрос ответили авторы «Вечерних стихов», но это не главная наша беда, беда в другом — как и Пушкина, и Блока, мы слишком мало знаем, слишком плохо его понимаем и чувствуем. И только иногда вдруг случаются встречи с поэтами, способными приоткрыть для нас окошко в тот мир, где вольно или невольно приходит понимание происходящего и сотворенного.

И. Бродскому, да и не ему одному, очень повезло, потому что случилась его встреча, пусть и в виртуальном пространстве, с Игорем Царевым, и все мы стали к нему немного ближе. Жаль, что сегодня Игорь Царев уже не подарит нам новых своих великолепных стихотворений, но зато он может побеседовать там с самим Бродским да и с другими любимыми поэтами… А я еще раз цитирую стихотворение, в котором тоже есть Бродский и уходящий в вечность Игорь Царев

На смерть Игоря Царева
Владимир О. Сергеев

«И тебе дан шанс — в небеса лицом —

Не спеша, в подробностях, помолиться,

Ведь, когда распутица, под Ельцом

Бог куда доступнее, чем столица.»

Игорь Царев

Нет слов, а только горькая печаль

Свершившейся отчаянной неправды…

Разбита благородная скрижаль —

С не высеченной строчкой — жизни равной.

Молитва есть, как есть, свечой во мгле…

Но почему не дать по той причине —

Свечой гореть подольше на Земле

«В подробностях» молившемуся сыну?!

О чём молился он в своей строке,

Не много говоривший, много знавший,

На самом главном в чувствах языке

О Бродском лучше Бродского писавший?..

И как бы ни нелепо, но пока

Смерть Игоря Царева не приемлю!

Поэта — ч е л о в е к а, на века

Собой облагородившего Землю.

Славянская сказка Игоря Царева Вечность- 3

Да, иногда в столице трудно дышать :)

Игорь Царев   10.02.2012 16:40

Мы все часть природы, та крохотная ее частичка, которая сначала была неразрывно с ней слита, а потом насильно вырвана из тенистых лесов, помещена за ограду, ставшую со временем городом — особым местом обитания со своими правилами, законами. Только иногда каждый из нас с такой первозданной радостью вырывается в лес, чтобы надышаться свежим воздухом, отдохнуть среди лесов и деревьев, стрекоз, бабочек, пчел, и вот тогда и рождается такая сказка, славянская сказка… Игорю Цареву удалось ее нарисовать словом, так как Левитану когда-то кистью…

Придет пора

Придет пора корзину взять и нож,

И прекратив порожние турусы,

Обрезав лямки повседневных нош,

Купить один билет до Старой Рузы,

Добраться до окраины и там

По улочке расхристанной и сонной

На радость всем собакам и котам

Пройтись еще внушительной персоной,

Явить собой столичный форс и класс,

Остановиться как бы ненароком

И вспышки любопытных женских глаз

Небрежною спиной поймать из окон…

И далее, зайдя в прозрачный лес,

Где обитают белые и грузди,

Почувствовать, как новый интерес

Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти…

И закурив, глядеть из-под руки,

Устало примостившись на откосе,

Как темное течение реки

Куда-то листья желтые уносит

Все чудо и состоит в том, что в прозрачных, реалистических его красках, образах, где указаны даже географические названия мест, все обозначено, уже зарождается древняя славянская сказка.

Поэт, как только трудно становится дышать в столице, пересекает не только пространство, но и время и вырывается в чудесный мир природы, где время перестает течь. Ведь стоит только вырваться из шумного города, и мы оказываемся в той вечности, где нет нашего привычного времени, где от рассвета до заката, кажется, что протекает целая жизнь, и самое главное, что некуда торопиться, что не нужно стремиться попасть сразу в несколько мест, успеть, сделать, добежать, позвонить.

Там все современные средства связи выключаются мохнатой рукой Лешего, и человек остается наедине с природой: вдыхать, созерцать, думать…

Если в первой части стихотворения, еще есть какие-то дома, взгляды женщин из окон — какие-то намеки на реальность, но уже замедленную, затухающую, то во второй половине стихотворения герой остается наедине с увядающей природой. Вот, как только мы погружаемся в лес, то замираем и вовсе, не преставая любоваться этим чудом, тогда и рождается дивная сказка, такая, какую оставил нами Игорь Царев

И далее, зайдя в прозрачный лес,

Где обитают белые и грузди,

Почувствовать, как новый интерес

Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти…

И закурив, глядеть из-под руки,

Устало примостившись на откосе,

Как темное течение реки

Куда-то листья желтые уносит

Стихотворение это было опубликовано 4 февраля 2012 года за год до ухода Игоря, наверное, в один из дней, когда в столице было трудно дышать, и мечталось оказаться вот в таком заповедном, сказочном лесу, чтобы ощутить жизнь во всей ее прелести. Такие места снятся долгими зимними ночами. В трудные минуты нас часто посещают такие вот желания. И там мы начинаем чувствовать, сочинять, рисовать (кто на что способен) свою славянскую сказку. Почему-то чаще всего она связана с осенью, со временем увяданья. И вероятно, и свой уход мы представляем себе именно так — раствориться в природе, уйти в неведомые дали, унестись вслед за желтыми листьями, когда «придет пора», самим стать деревьями и листьями, легкими бабочками и цветами в этом сказочном мире.

Само название стихотворения как-то сразу отсылает к такому вот уходу в вечность, грустно немного становится, но если уход представить себе так, то печаль светла, сам уход больше не пугает. Славяне никогда не боялись смерти, она была продолжением жизни, об этом постоянно помнит Игорь Царев.

Эту мою догадку об уходе, поэт подтверждает в другом стихотворении: «Под луною ледяною».

Я, наверно, очень скоро,

Позабуду шумный город,

Навсегда закрою двери,

И покинув дымный берег,

Через омуты и травы

Уплыву на берег правый

Неземною тишиною

Под луною ледяною…

А в рецензиях вот что появилось:

В записной книжке все больше телефонов, которые уже никогда не ответят. Это нормально, время-то идет. И отчетливо понимаешь, что рано или поздно и тебя не минует сия чаша…

Игорь Царев 20.09.2010 18:12

Кстати, славяне в древности всех уставших, измученных отправляли в лес к берегиням, чтобы там они набрались сил для новой жизни — перепеклись, переродились. Поэт тоже стремился передохнуть и набраться сил, это ощущается в тексте. И в таких сказках часто появляются лесные духи. Человек, который так чувствует лес, так растворяется в нем, всегда ими любим, и я начала с самого первого мгновения искать их у Игоря.

Но вместо Лешего, которого он наверняка встречал в своих любимых лесах, вел с ними долгие беседы, сначала я обнаружила несколько сказочных текстов о Домовых.

Мы знаем, что в любой избе селился дух самого первого, самого мудрого из предков, который оставался хранителем и дома, и тех, кто в этом доме жил дальше. Без Домового представить крестьянский дом было невозможно, и даже если люди уезжали, все умирали, но дом еще стоял, то Домовой оставался в пустом доме, и тогда слышался на всю округу плач тихими летними вечерами, Домовому совсем не хотелось оставаться в одиночестве, ему надо было о ком-то заботиться… Сколько таких плачей звучит по всей Руси нынче? И первое, самое примечательное стихотворение «Плач деревенского Домового»

В ранних публикациях было такое примечание:

*В Курской области (Советский район) есть заброшенная деревенька Малая Карповка. Места там удивительной красоты, но заезжие рыбаки и грибники стараются обходить их стороной. Говорят, что в деревушке в одном из полуразрушенных домов живет домовой, который не жалует пришлых людей…

И опять же, дивное сочетание реальности, прозрачности стиха, за которой скрыта тайна, очарование, на этот раз древняя сказка. Ее вроде бы не должно быть в 21 веке, да еще у столичных поэтов, но это счастливое исключение. Такими дивными сказками наполнены первые сборники К. Бальмонта, который был, судя по всему, еще дальше от природы, но у него там возникают и Русалки, и Водяные и Лешие. Я уж не говорю о целых томах А. Ремизова, заполненных этими сказками, вот и в начале 21 века, к ним тянутся поэты. Но не стоит забывать о том, что Игорь Царев пришел в столицу из Дальневосточной тайги, где совсем по-другому относятся к преданьям старины, к лесу и его обитателям, к миру природы

Плач деревенского домового

У некошеной межи

Старый клен сутулится,

Потянулись журавли

В теплые места,

Ни одной живой души —

Опустела улица,

Лишь колодезный журавль

Улетать не стал.

Заморочены быльем

Нелюдимой вотчины

Изможденные поля —

Сныть из края в край.

По деревне горбылем

Ставни заколочены:

Кто-то выбрался в райцентр,

Кто-то сразу в рай.

Самодельное винцо

Пьется — не кончается,

Вот и чудится порой

Силуэт в окне.

Выбегаю на крыльцо…

Это клен качается,

Да колодезный журавль

Кланяется мне

И опять же в этом реальном мире с колодезным журавлем, скрипом ставень, старым кленом, есть иная, тайна, невидимая, но ясно ощущаемая поэтом жизнь.

Печально не только Домовому оттого, что заколочены дома и в них нет больше людей, не продолжается род, вместе с ним грустит и поэт. Ведь ничего не было страшнее на Руси, чем внезапно пресекающийся род, умершая деревня. Славяне всегда старались вернуться на родные земли…

Но если в этом стихотворении только чудится Домовой, только в завываниях ветра слышится его плач, то в другом он обозначен отчетливее:

* * *

Горит в избе лучина.

Спит старый домовой,

Тулупчиком овчинным

Укрывшись с головой.

А рядом с ним на печке

Подальше от огня

Уютное местечко

Осталось для меня.

Ну что за чудо эта сказка от Игоря Царева, он просто увлекает, завлекает нас в этот мир, сказочный мир, о котором стоит только мечтать.

Правда, в этой избушке растоплена печка, и Домовой более приветлив, чем в первом стихотворении. Но он — та реальность, о которой мы часто забываем в городской суете, а потом и чувствуем себя часто одинокими и неприкаянными. А уютное местечко приготовлено где-то в избушке, окруженной лесом, там, где добрые руки уже развели для нас огонь и приготовили угощение.

Кстати, в прежние времена в таких избушках, всегда оставляли дрова и что-то из еды для случайного путника, чтобы он не страдал от голода и холода, это было неписаным законом Но вот в рецензиях сказочная часть как-то пропадала, Игорь пишет:

Да, деревни жалко. Статистика говорит, что до тысячи в год их сейчас исчезает. Урбанизация…

Игорь Царев 26.04.2008 15:46

А вот немного позднее, уже бродя по разным страницам и сборникам Игоря Царева в сети, я нашла и того самого Лешего, без которого никак не мог бы в своих стихотворных сказаниях обойтись человек, который так чувствует, так понимает лес. Правда, Игорь называет его одновременно и Паном (на греческий манер) и Велесом (спутником Велеса) — в славянском варианте, но это все тот же хранитель лесов, наверное сошедший с знаменитой картины Врубеля.

В комментарии к стихотворению поэт подчёркивает

*Пан был не только у греков. В пантеоне древнерусских богов имелся свой Пан Виевич, который состоял в свите Велеса и числился духом болот, хранителем вод и деревьев.

Вот к этому персонажу и обращено одно из моих любимых, очень близких мне стихотворений

Великий Пан — божество леса

Какая глушь… Откуда здесь дома?

Сугробом пыльным между стекол вата.

В грязи по горло, эти терема

На белый свет глядят подслеповато.

Виляет тропка к топким берегам,

Едва приметна для чужого глаза,

Чуть в сторону наступишь и… ага! —

Впредь будешь знать, как по болотам лазать!

Здесь Пан лесной в кирзовых сапогах

И в телогрейке, прикипевшей к телу,

Траву парную косит на лугах

И крепко выпивает между делом.

Двух черных коз, и белую козу

С загадочными желтыми глазами

Гулять выводит в пьяную росу,

Когда закат горит над образами.

Здесь нет дорог, нет путеводных вех,

Здесь странный мир — прекрасный и убогий…

Здесь доживают свой последний век

Забытые  языческие боги.

В других вариантах стихотворение называется «Глухомань», и оно немного короче, почему — то исключена самая таинственная и довольно страшная строфа о болотах.

Виляет тропка к топким берегам,

Едва приметна для чужого глаза,

Чуть в сторону наступишь и… ага! —

Впредь будешь знать, как по болотам лазать!

Наверное, многие из нас испытывали на себе, каково оказаться в центре болота в гиблом месте. Каким страшным и коварным может оказаться помощник Лешего Болотный (у Игоря это один персонаж), на самом деле, даже по сравненью с добряком Водяным, Болотный был страшным и злым созданием. Он гнал того, кто был с ним не учтив, в самый центр болота, а потом наблюдал с усмешкой за тем, как человек тонет, не в силах выбраться из трясины. Чаще всего он не мог дождаться помощи от духов (Леший часто показывал дорогу, если заблудился), а на болоте все по-другому… Очень редко кому удавалось выбираться из этих болот, наверное, Игорю не хотелось пугать нас всех такими вот страшными историями.

Но и сам Пан мало похож на такого картинного огромного и грустного лесного бога. Говорят, порой он становился выше всех деревьев, и швырял их в разные стороны безжалостно, когда бушевал. Тогда и начинались самым страшные бури. У Игоря же Пан похож скорее на этакого комиссара 20-х годов, или на современного таежного мужика.

Здесь Пан лесной в кирзовых сапогах

И в телогрейке, прикипевшей к телу,

Траву парную косит на лугах

И крепко выпивает между делом.

Двух черных коз, и белую козу

С загадочными желтыми глазами

Гулять выводит в пьяную росу,

Когда закат горит над образами.

А каким еще ему быть, если заброшены и опустели большинство деревень, если в заколоченных избах гуляет ветер, оттуда слышится только плач Домовых.

Наверное, самое страшное, что случилось в 20-ом веке, это были уничтожены и вымерли тысячи наших деревень, для них, как и для духов лесов наступил конец света в те времена Игорь Царев, подчеркивал, что он занимался живописью, не потому ли так ярко и образно написал он пусть не кистью, но словом вот такую и прекрасную и убогую славянскую сказку?

Здесь нет дорог, нет путеводных вех,

Здесь странный мир — прекрасный и убогий…

Здесь доживают свой последний век

Забытые языческие боги.

Духи — это наше все, это тот мир, который отличал славянскую душу от всех остальных. Если же они доживают свой последний век и перестали быть бессмертными, а как они могут выжить в такой вот глухомани, то печальна наша участь… Об этом говорится спокойно и размеренно, но картина — то на самом деле довольно печальная и страшная, это чувствуется в таких вот стихотворениях…

Можно ли спасти этот мир, может ли он спастись, если мы все равно уходим в столицы и большие города — вопрос остается открытым. Одно ясно, что уничтожая сказочный мир, мы уничтожаемся и сами, и не случайно в тех самых огороженных от мира городах — чудовищах нам становится так трудно дышать и жить, остается только выживать. А не так ли среди болот упорно искал языческих богов Александр Блок, сколько таинственных строк было у него обращено именно к лесным обитателям, видимо есть что-то сокровенное в мире природы.

Но в другом стихотворении Игорь Царев нам все-таки оставляет надежду на то, что Глухомань преобразиться и все будет хорошо. Ведь у нас остается наше древнее наследство, а природа и бессмертная душа, которая тянется к природе способна выжить и выстоять.

ЦАРСТВО ВЛЕСОВОЙ КНИГИ

У берез косы русы,

Ноги белые босы.

Васильковые бусы

На пшеничных покосах.

Берега Светлояра.

Царство Влесовой книги.

Лица юных доярок,

Как иконные лики.

Срубы древних церквушек,

Крест парящий над чащей.

Родниковые души

Здесь встречаются чаще.

И ржаные дороги

Преисполнены сути,

Словно вещие строки,

Или линии судеб

Звали славянского «скотского» бога — Велес, Волос, Власий, Велс, Валу (и еще много других имен). Я это хорошо так знаю, потому что примерно через пару недель из типографии выйдет моя книга, где один из подразделов посвящен именно Велесу и его свите.

А книга, упомянутая в этом стихе, именуется «Велесова книга», или «Влесова книга». Второе прочтение среди славянистов употребляется чаще. Потому смысл вашего замечания о имени Велеса от меня ускользнул.

Игорь Царев 21.03.2006 11:00

Но писалось оно немного раньше, в 2006 году, в пору, когда было издано очень много книг по славянской мифологии и нам всем казалось, что вот еще немного и нам вернут, как литературу серебряного века, и славянские мифы –наши древние предания… Но время оттепели завершилось очень быстро, а потому и славянская сказка Игоря Царева как-то на середине оборвалась, и снова послышался одинокий Плач деревенского домового.

Но мы все знаем, что славянские сказки никогда не были страшными, в отличие от немецких баллад, например, где даже вторжение в лес сопровождалось ужасом, а Лесной царь забирал с собой душу ребенка навсегда.

Наши леса оставались заповедными, прекрасными, в них всегда легко дышится. А потому и закончить славянскую сказку Игоря Царева хотелось бы такими вот строчками, светлыми и вдохновенными

СКАЗОЧНАЯ НОЧЬ

До чего луната ночь,

До чего певуча тишь —

То ли шепот водяных,

То ли шелестит камыш.

Возле озера русалка

На ковре из пряной тины

До утра прядет на прялке

Нить из лунной паутины.

Небо светится над лугом,

Старый конь прядет ушами,

Полон сон его испугом

И летучими мышами.

А где леший захохочет-

Там в земле зарыты клады.

Откопаешь, если хочешь,

А не хочешь — и не надо…

До чего шальная ночь —

В самый раз летать на ступе,

Колобродить в буераках,

Пока утро не наступит.

Дайте, черти, балалайку

Грянуть что-нибудь родное,

Чтобы каждая собака

Подвывала под луною,

Чтобы небо в такт качалось,

Чтоб тоска катилась прочь,

Только чтобы не кончалась

Эта сказочная ночь!..

Ночь и на самом деле сказочная, потому что она заполнена всеми нашими любимыми духами, здесь и шепот Водяных, и Русалки, прядущие свою пряжу, словно богини судьбы, там хохочут Лешие, там и ступа с бабою Ягой появляется, и, конечно же, там черти с балалайками. Одним словом Сказочная ночь Игоря Царева, этакое пушкинское «У Лукоморья дуб зеленый» на современный лад…

А ведь казалось, что так уже не написать, а вот оно живет и дышит наше Лукоморье 21 века. И мы с вами можем туда отправиться вместе с Игорем Царевым, чтобы не оставаться в этом мире Иванами, не помнящими родства.

Пусть длится сказочная ночь, та прекрасная, которую подарил нам этот дивный творец. Ведь за его спиной стоит Велес — покровитель поэтов и музыкантов.. Он сам выбирает своих певцом и музыкантов и хранит их в этом мире. А нам всем, кто еще остался в этом мире, хочется пожелать:

Чтобы небо в такт качалось,

Чтоб тоска катилась прочь,

Только чтобы не кончалась

Эта сказочная ночь!..

А Игоря Царева на небесах пусть хранит наша Лада — богиня Любви и Гармонии, потому что столько любви и гармонии, сколько было в его душе, не было больше ни у кого — он один из ее избранных и любимых внуков…

Вороны и воронье у Игоря Царева. Вечность -4

В нашей литературе, нашей поэзии есть вечные мифы и вечные темы.

Если прежде я показывала, как вписывается лирика Игоря Царева в поэзию серебряного века, то на этот раз можно посмотреть на его творчество в контексте мировой литературы и мифологии. Это позволяют сделать несколько стихотворений о воронах, в которые поэт вкладывает особый смысл. Насколько важен был этот образ для Игоря, легко убедиться, как только откроете страницу на сайте — картинка с вороном продержалась на странице несколько лет — это о чем-то говорит.

О воронах есть высказывания и в рецензиях, но прежде всего стихотворения о мудрых птицах.

Конечно, эта вечная тема берет свое начало в знаменитой балладе «Ворон» Э. По, которую переводили, наверное, чаще, чем все остальные творения зарубежных классиков. Еще во времена Жуковского и Пушкина баллада стала литературным мифом. Более того, Баллада была невероятно популярна среди поэтов серебряного века, и издана целая книга переводов именно этого творения, проводился даже сравнительный анализ текстов переводов (тема очень популярная у студентов). Хотя классическим считается перевод М. Зенкевича, но в академическом сборнике даны переводы К. Бальмонта, Д. Мережковского, В. Брюсова и других авторов, каждый из них заслуживает отдельного анализа. Но то, что оно стало программным для поэтов — бесспорно.

С этим стихотворением может соперничать только «Линора», контекст этого шедевра тоже необходим будет для анализа.

Хотя А. Блок не переводил ни ту, ни другую балладу, но у него есть оригинальное стихотворение «Осенний вечер был», куда втиснуты оба эти шедевра, да еще и сюжет «Фауста» — все сплетено воедино.

А потому тема Воронов и воронья у Игоря Царева очень интересна в этом вот классическом контексте, он не только достоин оставаться в ряду классиков, но и вносит в знаменитый миф свою оригинальную тему.

И более того, есть еще один перевод «Ворона» близкого друга Игоря — Евгения Дерлятко, который Игорь не только прекрасно знал, изучал в процессе появления шедевра, но и писал о нем в рецензии другу:

Ворон перевод из Э. А. По

Евгений Дерлятко

Женька (1956—2009) больше 20 лет занимался переводом «Ворона», собирал о нем всевозможные материалы, статьи, переводы, публикации, какие только существуют. Помню, лет пять-шесть назад я сама ходила по его просьбе в Ленинку, делала ему копии каких-то статей и переводов вековой давности. И я сейчас даже не знаю, привел ли он свой перевод к какому-то конечному для себя варианту, или так и ушел, не успев завершить того, к чему так долго стремился…

(из воспоминаний)

Слишком рано ты ушел, Женька. Слишком внезапно. Слишком больно

Игорь Царев

№№№№№№№

Это и дает нам право говорить о том, что сам поэт прекрасно знал и эту работу, и переводы других авторов, мифы о Вороне и о Линоре, известные и любимые поэтами еще золотого века. Одним из первых перевел эти баллады В. Жуковский, а потом по их мотивам написал и оригинальные произведения. («Ленора», «Людмила», «Светлана»).

Так Э. По удалось соединить наш золотой век с серебряным, а оттуда световые нити протянулись и к творчеству поэтов 21 века. Но прежде чем вернуться к классическому контексту «Ворона», посмотрим на то, какие вороны появились у Игоря Царева, кого олицетворяют собой эти птицы в его стихотворениях.

Вероятно, начать нужно со стихотворения «Час ворона».

ЧАС ВОРОНА

Хворая полночь. Безлунная улица.

В тесной часовенке маятник мается.

Вороном комнатный сумрак сутулится —

Что-то сегодня мне, брат, не летается…

Дышится тяжко и пишется скверное.

Рваные мысли уносятся по ветру —

Снова магнитная буря, наверное,

Мачты ломает и стрелки барометров.

Слабость и ярость замешаны поровну.

Крылья стальные в цветах побежалости.

Старое чучело мудрого ворона

С пыльного гвоздика смотрит без жалости…

Удивительное стихотворение, в нем есть все атрибуты, связанные с этой птицей, и хитрой, и мудрой, и появлявшейся в славянских преданиях и былинах, чей крик обычно обозначал несчастия для тех, кто их услышит.

Кстати, у славян были особые чародеи, которые гадали именно по полету и крику птиц, и воронов в первую очередь, перед тем, когда князья уходили в сражение. Но кроме всего прочего, как и подчеркивает Поэт — ворон — это символ мрака, ночью он сливается с темнотой, и как трудно найти черную кошку в темноте, так же трудно обнаружить и ворона в беззвездном небе…

Но ворон у Игоря какой-то усталый, грустный, как и сам лирический герой:

Вороном комнатный сумрак сутулится —

Что-то сегодня мне, брат, не летается.

По-моему, никто из поэтов не отважился отождествлять себя с вороном-птицей колдунов и ведьм, а вот Игорь Царев набрался мужества, он не раз повторял, что эта птица ему близка по своей сути. Но вот и мы оказываемся в этой комнате, где в одиночестве остается поэт и еще одно создание:

Старое чучело мудрого ворона

С пыльного гвоздика смотрит без жалости…

Это только чучело ворона, может быть того самого, которого оставляли герою таинственные пришельцы, как стражника, который был с ним до конца, повторяю одну фразу: « Никогда». И это значило, что его умершая возлюбленная Линора никогда больше не вернется, а он заключил сделку с Дьяволом, потому и появился у него свой ворон-хранитель.

Но немного снижает градус напряжения в данном случае то, что перед нами только чучело того грозного ворона — и в этом весь Игорь Царев, минор он всегда легко заменяет если не на мажор, то на светлую грусть.

Но, наверное, не все знают, что у этого стихотворения был и совсем другой вариант, в более ранних версиях, нашла на других сайтах вот такой текст:

Час ворона

Хворая полночь, безлунная улица.

В тесной часовенке маятник мается.

Вороном комнатный сумрак сутулится —

Что-то сегодня мне, брат, не летается…

Дышится тяжко и пишется скверное.

Рваные мысли уносятся по ветру —

Снова магнитная буря, наверное,

Мачты ломает и стрелки барометров.

Лист на столе разлинованной бездною.

От сигареты лишь горечь и вред уже.

Радуют только светила небесные —

Хоть и размыты дождливою ретушью.

Звезды ли это? Не окна ли в полночи,

Где чудаки, буквоеды и гении,

На вдохновении с Божеской помощью

Варят великие стихотворения?

Выйдем во двор с фонарями и лампами,

Чтоб рифмоплеты небесные видели,

Что не они лишь богаты талантами,

Есть у них братья и в этой обители!

Свет наш вливается в звездную радугу.

Млечной дорогою ночь опоясана.

Словом звенящим, как из серебра дугой

Все окоемы вселенские связаны.

Это повествование о Поэте и поэзии в современном мире, о часе творчества, приходящемся как раз на Час ворона — на полночь, а когда еще так прекрасно пишется и думается?

Для творчества там пространство расширяется до вселенских масштабов — это «Лист на столе разлинованной бездною».

Это час, когда творец остается один на один со Вселенной, реальность исчезает, остается дождь, размытые звезды и миг творения:

На вдохновении с Божеской помощью

Варят великие стихотворения?

Дыхание захватывает от такой картины, кажется, что поэт только приоткрывает завесу дождя, и с мягкой улыбкой впускает читателя в этот мир.

А вот дальше происходит самое удивительное, на мой взгляд, событие, оно уже отражалось в знаменитом стихотворении Высоцкого «Он не вернулся из боя»

Наши мертвые нас не оставят в беде,

Наши павшие, как часовые.

Но есть ли мертвые на небесах? Там все живы в той вечности, и потому Игорь показывает нам эту ситуацию немного иначе:

Выйдем во двор с фонарями и лампами,

Чтоб рифмоплеты небесные видели,

Что не они лишь богаты талантами,

Есть у них братья и в этой обители!

Земные поэты соединяются с небесными, так всегда было у славян, тот самый весенний праздник «Радуницы» — это радость встречи тех, кто остается на земле, с теми, кто уже покинул землю. В определенное время, в определенном месте они встречаются, радуются этой встрече, просят о помощи. И ушедшие всегда приходили на помощь в трудную минуту.

Так и здесь, поэты соединяются в полночь, и умножают свои усилия, не оттуда ли и приходит в наш мир вдохновение, и те божественно-прекрасные строки, покоряющие сердца.

Последняя строфа грандиозна по своей сути, потому что она объединяет и пространство, и души поэтов, и соединяются миры звездной радугой — разве может быть картина великолепнее.

Свет наш вливается в звездную радугу.

Млечной дорогою ночь опоясана.

Словом звенящим, как из серебра дугой

Все окоемы вселенские связаны.

Это торжество поэзии и вечности над сиюминутной жизнью. Почему появилось в конечном варианте только пространство комнаты и чучело ворона, а даже не живая птица, сказать трудно. Вероятно, несколько иначе стал смотреть на все происходящее Игорь Царев, к этому времени ушел в вечность и переводчик «Ворона» его близкий друг Евгений Дерлятко, и пространство сузилось до темной комнаты, и все-таки я очень благодарна разным сайтам за то, что там сохранился вот такой вариант шедевра…

А вот что в рецензии говорит о том сам автор:

Рецензия на «Час ворона» (Игорь Царев)

Звездная радуга — она же млечная дорога, она же чумацкий шлях, Батыева тропа… Все это Млечный путь. Речь не об ангелах а о таких же поэтах, которые по ночам сидят у огня и пишут стихи. И их окна светятся во тьме как звезды. И наша земля от окон бессонных тружеников пера светится в космосе, вливаясь в звездный пейзаж. А второй смысл звездной радуги, звездной дороги — это сам путь души поэта.

Стих этот — продолжения размышлений, начатых мной в тексте «Уходя по чумацкому шляху»

Игорь Царев 04.03.2006 16:11

— Что-то сегодня мне, брат, не летается… — это вы и обо мне, — замечает один из собеседников, на что Игорь отвечает:

Да, нелетная погода в этом деле частенько бывает :) Надо пережидать. Главное — не прозевать появления синего окошечка между тучами.

Игорь Царев 13.02.2008 17:19

Такие вот шедевры появляются у замечательных поэтов, и нам приоткрывается творческая полночь во всей ее звездной красе и муках творцов, которые склоняются над белизной листа. А свидетелем тому остается только мудрый ворон, которого очень трудно отыскать во тьме.

Но от современности пора нам переместиться к вечности, и заглянуть сначала в Блоковский вариант стихотворения о Линор и вороне — миф, живущий не один век, не мог не заинтересовать и Александра Блока, как и позднее Игоря Царева.

В стихотворении «Осенний вечер был» Эпиграф из Э. По. Пожалуй, это самое сюжетное из стихотворений Блока, да и как могло быть по-другому?

Ночь без той, зовут кого

Светлым именем: Ленора.

Эдгар По

Осенний вечер был. Под звук дождя стеклянный

Решал все тот же я — мучительный вопрос,

Когда в мой кабинет, огромный и туманный,

Вошел тот джентльмен. За ним — лохматый пес.

На кресло у огня уселся гость устало,

И пес у ног его разлегся на ковер.

Гость вежливо сказал: «Ужель еще вам мало?

Пред Гением Судьбы пора смириться, сор»

«Но в старости — возврат и юности, и жара…» —

Так начал я,…но он настойчиво прервал:

«Она — все та ж: Линор безумного Эдгара.

Возврата нет.- Еще? Теперь я все сказал».

И странно: жизнь была — восторгом, бурей, адом.

А здесь — в вечерний час — с чужим наедине-

Под этим деловым, давно спокойным взглядом,

Представилась она гораздо проще мне…

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.

В час горький на меня уставит добрый взор,

И лапу жесткую положит на колено,

Как будто говоря: Пора смириться, сор.

Главным здесь остается как раз фаустовский вопрос — отдать или не отдать душу Дьяволу, и таинственный гость, который вызван был три раза за ней и явился. Но нельзя забывать, что у Блока всегда не все так просто. Сюжет поворачивается странным образом. И Незнакомец, начинает убеждать героя, что ничего не нужно, что он не собирается покупать его душу, потому что и Линор, и ворон, и пес, они все остались в прошлом, а у него другая миссия. Герой упрямится, ему хочется вернуть молодость и стать новым Фаустом. Все заканчивается тем, что сделка не состоялась, и не по воле героя стихотворения, а по желанию того, кто все должен был устроить. С ним навсегда остается не ворон, который повторяет свое: «Никогда», он не достоин такого счастья, такого подарка судьбы, а только пес, повторяющий другую фразу:

Тот джентльмен ушел. Но пес со мной бессменно.

В час горький на меня уставит добрый взор,

И лапу жесткую положит на колено,

Как будто говоря: Пора смириться, сор.

Такая вот метаморфоза, происходит с поэтом, ему достался от несостоявшейся сделки только пес, как и Игорю Цареву чучело того ворона — достаточно безобидные создания, хотя суть проблемы от этого не меняется.

Вероятно, вот в этом литературном контексте и пишется Игорем еще одно стихотворение на этот раз о живом вороне. Эпиграф тоже из Э. По, куда же без него деваться. Ситуация здесь почти классическая, хотя стихотворение расположено в разделе иронической поэзии. Да и можно ли к такой теме относиться серьезно, зная нрав Игоря и его желание посмеяться и над собой и над этим странным миром

Филологический кошмар

Кошмарный сон про мистического ворона и реально существующее Федеральное агентство по культуре и кинематографии

(шутка юмора по мотивам Э. По)

Семь ночей мне снится Ворон (будто хочет взять измором),

Хмуро кружит над забором, как недобрый черный знак…

Я давал посланцу просо, мякоть сладкого кокоса,

Абрикосы, папиросы, даже опиумный мак…

Но на все мои забросы птица лишь смотрела косо,

Восклицая грозно: «ФАКК!»

Я ему: «О, Ворон вещий! Сволочь ты, иль дух зловещий?

Эко, ловко ты клевещешь! Не кончал ли ты филфак?

Ладно, ладно, шоколадный! Улетай себе обратно

Аккуратно, безвозвратно… Ты же птица, или как?..»

Но, осклабившись развратно, громко и неоднократно

Отвечал мне Ворон: «ФАКК!»

Что за вредная натура! Где высокая культура?

Это аббревиатура? Кто придумал этот мрак?!

Хуже, чем «Мин-обр-науки»… Кто-то маялся от скуки?

Оторвать бы дяде руки! Для порядка… Что, не так?

И бледнея от натуги, с выраженьем смертной муки

Согласился Ворон: «ФАКК!»

* ФАКК — Федеральное агентство по культуре и кинематографии

Так вот классический сюжет, где душу из нас вынимает вовсе не Мефистофель, миф превращается в современный наш кошмар. И даже мудрый ворон вынужден изводить поэта, повторяя странную аббревиатуру, за которой кроется очень конкретное гос. учреждение, которое изведет любого творческого человека так, что и Мефистофелю придется творить добро, потому что зло в современном мире есть кому творить и без него.

Но от мифа, превращенного поэтом в иронический кошмар, настало время перейти к серьезному творению, где главным действующим лицом снова станет ворон, раз у нас такая сегодня тема:

МЕЖДУ ЧЕРНЫМ И БЕЛЫМ

Тьма взирает на город хворо

Лунным глазом, налитым кровью.

Умудренный ветрами ворон

Обживает косую кровлю.

Он недаром слывет ученым —

Его перья в чернилах ночи.

Он по черному пишет черным

Злую правду своих пророчеств.

Словом можно лечить и нежить,

Поднимать почти вровень с Богом.

Можно серую множить нежить,

Словно вшей на бомже убогом.

Не чурается ворон злого,

Но и зла от добра не ищет-

Между ребер худого слова

Слишком мало духовной пищи.

То, что ворон седой постиг, мы

В суете не желаем слушать.

Но слова, проступив как стигмы,

Все равно уязвляют души.

А зима, огибая крыши,

По дорогам скользит пологим,

И по белому белым пишет

Свои черные некрологи.

Здесь снова царит тьма, опустившаяся на город — ворон уже реальная и зловещая птица, к которой неоднозначное отношение у Поэта, но оно скорее положительное.

Он недаром слывет ученым —

Его перья в чернилах ночи.

Он по черному пишет черным

Злую правду своих пророчеств.

— перечитайте еще раз эти строки. Подкупает не только суть описанного, но и та дивная звукопись, которая помогает нагнать страх переходящий в ужас, на любого, стоит только представить все это зримо.

И то самое, вечное «Никогда», которое ворон произносит у Э. По — ведь это и есть «злая правда его пророчеств». Но не вина ворона, что все так складывается, он передает нам волю других, более могущественных сил, он только стражник и помощник чародея или самой судьбы. И скорее его самого надо пожалеть, потому что мы знаем, как долог век у ворона, как много ему приходится пережить на этом свете смертей, сражений и потерь:

Не чурается ворон злого,

Но и зла от добра не ищет-

Между ребер худого слова

Слишком мало духовной пищи.

По-моему, никто и никогда не писал так о вороне. Конечно, поэт выступает его адвокатом, потому что достигает той меры понимания, которая недоступна всем нам. Он вписывает в мировой литературный миф новую, очень важную страницу, переводя его в современную реальность, являя нам совсем другого Ворона, мудрого и несчастного, потому что знания умножают печали.

То, что ворон седой постиг, мы

В суете не желаем слушать.

Но слова, проступив как стигмы,

Все равно уязвляют души.

А зима, огибая крыши,

По дорогам скользит пологим,

И по белому белым пишет

Свои черные некрологи.

Гармония в стихотворениях достигается тогда, когда автор оказывается как раз между черным и белым, а не на той или другой стороне. Эта тайна открывается не многим, но ею владел Игорь Царев, в чем еще не раз предстоит убедиться. Источник его вдохновения — это не Лермонтовский мрак и ужас, это Пушкинская гармония.

Звездная каравелла Игоря Царева Вечность-5

О, да, мы изъ расы

Завоевателей древнихъ,

Взносившихъ надъ С; вернымъ моремъ

Широкій крашеный парусъ

Н. Гумилёв

Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.

Судьбы людей качаются на весу.

И. Царев

Вероятно, надо было начинать цикл с этой вечной и очень важной темы — мифы, море, каравеллы, капитаны, дальние миры — настолько она органична и необходима, важна в понимании творчества Игоря Царева.

Здесь сошлось в одной точке многое для поэта, он и сам из породы викингов и капитанов, Игорь подчеркивал, что служил на флоте, да и по сути своей, есть такая особая порода людей — морские бродяги, капитаны, не способные представить жизни без моря, а где еще рождаться настоящим поэтам?

И самое главное — это акмеизм и романтика в творениях Николая Гумилева, которой просто переполнены многие строки Игоря Царева. И кто еще так много и так восторженно писал о море, о викингах, о закатах и рассветах над морской пучиной, и беседовал с седым Нептуном, как не Игорь Царев, — это одна из главных тем в его творчестве.

Николая Гумилев — фигура в нашей поэзии уникальная, особенно для поколения Высоцкого, а потом и поколения Игоря Царева.

Остававшийся под запретом для Высоцкого навсегда, и в первой половине творчества для Игоря Царева тоже — поэзия Гумилева манила романтиков, как любой запретный плод. Но кроме запрета там было еще нечто дивное и сладостное для любого романтика и бродяги — и прежде всего, конечно, тема странствий, открытия новых земель, вечной борьбы со стихией..

Мы держали в руках совсем иные книги Гумилева-дореволюционные издания, других тогда не было. До сих пор у меня хранятся перепечатанные на пишущей машинке эти сборники Николая Гумилева, которые мы знали наизусть, потому что я лично печатала их раз 10 не меньше, для друзей, однокурсников (подарка дороже не было тогда). Но столкнулась со звучавшей с экрана поэзией Гумилева в первый раз, когда смотрела фильм «Оптимистическая трагедия» (пьесы Вишневского не читала), а там вдруг женщина — комиссар, в споре с капитаном корабля, начинает с пылом и жаром декламировать:

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так, что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

Ничего более удивительного в своей жизни не слышала никогда. Она говорит так о вражеской поэзии, не называя имени поэта, но мы-то понимаем, что хотя бы в таком контексте советский драматург В. Вишневский пытается познакомить нас с самым опальным и опасным по тем временем поэтом серебряного века.

Вспоминается еще одна легенда о том, что самый титулованный из писателей того времени, член всевозможных союзов и сообществ К. Симонов, вероятно опираясь на свой незыблемый авторитет, готовил и первые публикации в журналах, и большой зеленый том «Библиотеки поэта» с возвращенными нам наконец стихотворениями и поэмами Н. Гумилева.

А потому, как и Бродский, Н. Гумилев не просто вошел, ворвался внезапно в поэтический мир, но и удивительно совпал со вкусами и настроениями Игоря Царева.

А главным циклом для нас оставались его «Капитаны».

Морская романтика живет в душах отважных, она покоряет многих читателей и слушателей, особенно если поэт понимает и тонко чувствует эту тему. Правда, доступна она только избранным.

И если Игорь удивленно воскликнул: «Откуда столько Бродского?», то в данном случае Гумилева не было много, его вообще не может быть много, на фоне всеобъемлющего и любимого всеми А. Блока, ему и при жизни было отведено недостаточно места, он все время оставался в тени.

Сам поэт жаловался А. Блоку, что тот ему мешает, на что А. Блок ответил, что ему тоже Пушкин мешает. Шутка, в которой есть доза и доля правды. Как и в заметке Гумилева о том, что «все мои женщины были влюблены в Блока».

А вот в творчестве Игоря Царева, случилось все наоборот, именно Н. Гумилеву отведено достойное место. И начать анализ морской темы надо, конечно, с программного стихотворения Игоря Царева.

Все помнят о том, что и Гумилев причислял себя к отважным викингам, его отец был накрепко связан с морем, уходил в плаванья — и это определило судьбу болезненного мальчика, которому море, казалось бы, было противопоказано, но это только казалось. Он все смог, все преодолел…

Вот и Игорь Царев обращается к храбрым викингам, воспринимая их мироощущение и мифы, как родные. Кто-то из рецензентов и относит его к этому племени

Скандинавское

Если душа захочет попасть впросак,

Можешь старинной книги открыть засов —

Пусть уведет язык скандинавских саг

В царство единорогов и белых сов.

В диком краю без разницы, чей ты сын,

Если добудешь право на кров и хлеб.

Крови медвежьей выпьешь и будешь сыт.

Крови людской насмотришься, станешь слеп.

Хочешь, молись отчаянным небесам,

Хочешь, гнилую поросль руби мечом.

Дан тебе посох — веру отыщешь сам.

А не сумеешь — боги тут ни при чем.

Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.

Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов — нет.

Если норманн ведет боевой драккар,

Даже собаки боятся залаять вслед.

Яростный мир загадочен и красив,

Как хоровод валькирий в ночном лесу.

Ворон сидит на дереве Иггдрассиль.

Судьбы людей качаются на весу.

Молодец Игорь, кажется, что ты сам оттуда…

Юрий Эр 31.03.2009 02:18 •

Нет, я сам с Дальнего востока. Но места там не менее прекрасные и не менее дикие

Игорь Царев 31.03.2009 11:51

И действительно, север — Дальний восток, где еще можно так ясно почувствовать душу викингов, ну разве, что на суровой Балтике, где креп и мужал талант Николая Гумилева, где он грезил о путешествиях, и осуществил свою мечту..

Если душа захочет попасть впросак,

Можешь старинной книги открыть засов —

Пусть уведет язык скандинавских саг

В царство единорогов и белых сов.

Конечно, здесь вспоминается и «Песня о борьбе» В. Высоцкого, лирика которого тоже во многом созвучна поэзии Гумилева. Откуда еще такая мощь и такая романтика, призывы к борьбе и желание быть, а не казаться.

Мы говорим не «штормы», а «шторма» —

Слова выходят коротки и смачны:

«Ветра» — не «ветры» — сводят нас с ума,

Из палуб выкорчевывая мачты.

Мы на приметы наложили вето —

Мы чтим чутье компасов и носов.

Упругие тугие мышцы ветра

Натягивают кожу парусов.

На чаше звездных — подлинных — Весов

Седой Нептун судьбу решает нашу,

И стая псов, голодных Гончих псов,

Надсадно воя, гонит нас на Чашу.

Мы — призрак легендарного корвета,

Качаемся в созвездии Весов.

И словно заострились струи ветра —

И вспарывают кожу парусов.

Пой, ураган, нам злые песни в уши,

Под череп проникай и в мысли лезь,

Лей звездный дождь, вселяя в наши души

Землей и морем вечную болезнь!

В. Высоцкий 1976

И Игорь Царев вспоминает как раз о тех старинных книгах, которые и в прямом смысле были дверью в героическое прошлое:

Некоторые старые книги делались с замочками и застежками. Да и саму книгу можно воспринимать как дверь. И не только потому, что и то и то открывают, а и потому что за обложкой вход в совершенно иной мир

Игорь Царев 06.02.2009 10:42

Хочешь, молись отчаянным небесам,

Хочешь, гнилую поросль руби мечом.

Дан тебе посох — веру отыщешь сам.

А не сумеешь — боги тут ни при чем.

Этот мир суров и прекрасен, как и древние боги, бывшие первоначально людьми, и только потом за особые заслуги помещены на небеса. В таком вот обращении к богам, отношении с богами, есть какая-то невероятная прелесть, и реальная возможность стать одним из них. Недаром прекрасные валькирии уносили отважных воинов в Вальхаллу, где они продолжают пировать и воевать, а позорной считалась смерть на соломе.

И мы всматриваемся снова в лик короля Гаральда Храброго, зятя князя Ярослава Мудрого, женатого на княжне Елизавете, который отправился в чужой мир, чтобы там достойно погибнуть в сражении.

Оказывается, не так далеки от нас викинги, и в жилах наших поэтов течет их кровь, для тех, кто знаком с биографией Гумилева — это очевидно.

Крепкая брага. Весел шестнадцать пар.

Ждет храбрецов Вальхалла, а трусов — нет.

Если норманн ведет боевой драккар,

Даже собаки боятся залаять вслед.

Путь моряка и судьба воина манит отважных в неведомые миры, туда, где собаки противопоставлены волкам, которые в этих мифах играют главную роль — именно волк Локи, сорвавшийся с цепи, пожирает богов в последний день творения, а чтобы уцелеть в этом мире надо уметь сражаться и с волками.

Конечно, в финале этого стихотворения мы должны были прийти к священному дереву викингов — этот путь закономерен, и вот там нас встретят валькирии, странно похожие на наших русалок, и конечно мудрый ворон — любимая птица Игоря Царева, но еще и любимая спутница бога Одина — главного бога для викингов.

Так вот и довелось нам с Вороном снова встретиться, на этот раз уже в мифическом контексте, но именно ворон все время будет оставаться с поэтом, пишет ли он о жутком мире Э. По или о суровом прекрасном мире викингов.

Вот и еще один текст из тех же мифов, который по признанию самого поэта был когда-то песней. Но и без музыки, и без гитары, как и все, сотворенное Игорем Царевым, он имеет право на существование, и в свете нашей темы очень интересен:

ПРОВОДЫ

Отковали в кузне мне нержавеющий клинок.

Отобрали в табуне быстроногого коня.

Поднимали высоко чаши полные вина,

Провожая в дальний путь непутевого меня.

Ах, как славно провожали:

На пороге руку жали,

Целовали на крыльце,

На коня меня сажали.

Осенив во след рукою,

На прощанье все прощали,

Обещали: «Будь спокоен!

Мы присмотрим за вещами».

Я был спокоен, я себя не выдал.

Но, удалясь едва ли на вершок,

Почувствовал, как облегченный выдох

Холодным ветром спину мне обжег.

Подружился я с конем, породнился я с клинком.

Черный ворон в вышине — путеводная звезда.

Забывая имена, не жалею ни о ком,

Только проводы свои вспоминаю иногда

В этой песенке вечного воина, а таким в этом мире остается поэт, есть все, что ему дорого и мило, и что станет самым главным в его жизни: конь, клинок, ворон, как путеводная звезда

Подружился я с конем, породнился я с клинком.

Черный ворон в вышине — путеводная звезда

И ведь, что самое удивительное, потом, из этого безымянного воина, только что собравшегося в путь, вырастит и утвердится в судьбе поэта образ другого воина и богатыря, и это будет никто иной, как древний былинный герой, рязанский князь Добрыня Никитич.

Не хочу скрывать, такое преображение для меня невероятно дорого, потому что как бы не были нам близки викинги, но то, что поэт приходит к русским былинам, да еще и делает их современными, воскрешает любимых героев, представляется невероятно интересными — это дорого стоит. Но об этой уникальной поэме разговор еще впереди, князь Добрыня еще дремлет, его предстоит разбудить снова. Там же возникнет и Троя, и мифический Одиссей, герой, не чужой для поэта.

А пока перед нами просторы морей, и капитаны, обитающие в этих бескрайних просторах.

Для начала нужно все-таки напомнить первое стихотворение Николая Гумилева из этого цикла, написанное ровно сто лет тому назад

Капитаны (1910)

На полярных морях и на южных,

По изгибам зеленых зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны,

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий,

Солью моря пропитана грудь,

Кто иглой на разорванной карте

Отмечает свой дерзостный путь.

И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт.

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так, что сыпется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,

Гребни волн поднялись в небеса, —

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,

Этот острый, уверенный взгляд,

Что умеет на вражьи фелуки

Неожиданно бросить фрегат.

Меткой пулей, острогой железной

Настигать исполинских китов

И приметить в ночи многозвездной

Охранительный свет маяков?

В этом стихотворении заложена та основа для развития темы, без которой не слишком понятны будут образы капитанов и даже старого Адмирала у Игоря Царева.

Мы знаем о невероятно храбрости Н. Гумилёва, о ней ходят легенды, от первых усилий по преодолению страха до ночи расстрела, он проявлял чудеса храбрости в жизни, но это еще нужно было заложить и в поэтический текст, да так, чтобы это передалось и другим, чтобы они подхватили и развили эту тему.

Пусть безумствует море и хлещет,

Гребни волн поднялись в небеса, —

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса..

И все морские песни В. Высоцкого, и многие творения И. Царёва, вышли именно из этих Капитанов — современных викингов, но И. Царёв в силу своего дара обязательно рисует нам и романтические картины, связанные с морем. Так появляются его «Ночные каравеллы»

НОЧНЫЕ КАРАВЕЛЛЫ

С хрупким грузом королевского фарфора

Паруса наполнив звездами зюйд-веста,

Сны мои, как каравеллы Христофора,

Каждый вечер уплывают в неизвестность.

Кто-то снится себе принцем, кто-то нищим,

Кто-то вещим настоятелем собора,

Ну а мне всю ночь по морю хлюпать днищем

К игуанам и лагунам Бора-Бора.

Млечный путь питают спелые кокосы.

У туземок шалый взгляд — корица с перцем,

С ниткой бус на тонкой талии, как осы,

Так безжалостно и точно жалят в сердце.

Бог не дал мне мудрых грез Иезекиля,

Не назначил даты будущих пришествий.

Сны мои, как каравеллы, медью киля

Драят шкуру океана против шерсти.

Такой вот таинственный, романтичный и влюбленный капитан у него возникает в раннем стихотворении.

Кстати, в этом цикле у Гумилева, как раз нет места любви к женщине, наверное, его капитаны помнят вечную морскую заповедь о том, что женщина на корабле к беде, потому упоминаний о любимых там нет.

Его пронзительная любовная лирика возникает на берегу, после путешествия. Мощнейшее стихотворение « У камина» — самое яркое тому подтверждение:

Но теперь я слаб, как во власти сна,

И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,

Погребенный здесь, в четырех стенах;

Н. Гумилев

Примерно в этом контексте пишет о своих капитанах и В. Высоцкий, но Игорь Царев дерзко разрушает эту традицию, ведь это у него появляется

МОНОЛОГ ВЛЮБЛЕННОГО КАПИТАНА

Холодный ветер дует над Таити.

Как чайный клипер мчатся облака.

А Вы одна на палубе стоите,

Сжимая шаль в изысканных руках.

Мелькает чайка каплей белоснежной

В разливе предзакатного огня.

Вы смотрите так ласково, так нежно,

Вот, только жаль, опять не на меня…

Что манит Вас за этой дальней кромкой,

Какой такой невидимый маяк?

Кто ждет Вас, дорогая незнакомка?

Кто любит вас, любимая моя?

И удивительное происходит в этом тексте явление Прекрасной Дамы — перед нами и Незнакомка А. Блока — далекая и недоступная мечта («нет, никогда моей и ты ничьей не будешь» — так и вспоминается этот контекст).

И возлюбленная Н. Гумилёва («И тая в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его») — все похоже, только с той лишь разницей, что нет этой вечной печали, нет угла, куда загнана любимая женщина его предшественников-капитанов. И снова печаль светла, как это всегда бывает у Игоря Царева, что снижает градус напряжения, и прибавляет градус романтизма

Вы смотрите так ласково, так нежно,

Вот, только жаль, опять не на меня…

А в рецензии к этому стихотворению появился еще один вариант этого текста, написанный по мотивам, его другом Евгением Дерлятко, переводившем «Ворона» Э. По, который очень понравился Игорю:

Рецензия на «Монолог влюбленного капитана» (Игорь Царев)

Вам принесет холодного мартини

Холеный афрамерикэн-стюард…

Как жаль — но нет меня на той картине,

Что написал Вам августейший бард!

Я булькну зельем, плещущим в сосуде

С волнительным названьем «Катти Сарк»

Мой чайный клипер в управленье труден —

С ним по сравненью водка — хлипкий барк!

Когда наскучат пальмы и бананы,

Достанут Вас чужие города,

То я приму Вас, радостный и пьяный…

Когда же Вы приедете, когда?!!

Браво, мэтр! Ваш образ с гитарой в руках просто очевиден.

Евгений Дерлятко 18.02.2003 16:46 •

Ваш экспромт не хуже исходника :) Спасибо, сударь. По поводу образа — да, иногда пощипываю струны.

Игорь Царев 18.02.2003 17:04

Мне хотелось привести этот вариант текста, чтобы показать, насколько плодотворным было их сотрудничество. Как хочется другому поэту написать свое стихотворение, когда чувствуешь, что это отзывается и в твоей душе. Насколько вообще может быть плодотворна дружба между поэтами, если они настоящие, неповторимые творцы, понимают друг друга.

Так перед нами возникает сразу несколько поэтов, отраженных в капитанах — этой теме тем для многих отважных Одиссеев, готовых отправиться в новое путешествие. Когда Игорю в рецензии намекнули на перекличку с гениями серебряного века, он отвечает:

Я и хотел, чтобы навевало именно те ассоциации, о которых вы сказали :

Игорь Царев 14.03.2003 13:30

Кстати, он всегда радовался, когда кому-то удавалось угадывать эти тайные знаки и метки в текстах.

Тема моря, моряков, капитанов никак не помещается в одну статью, и потому у нее еще будет продолжение, а пока хотелось бы закончить на мажорной ноте, а для этого наиболее подходит стихотворение «Санта-Ирина» — ну разве это не название корабля, бороздящего морские просторы:

САНТА-ИРИНА

— Видно чайки всю ночь голосили не зря —

Адмирала опять укачало.

И едва пронеслась над бушпритом заря,

Он с похмелья велел выбирать якоря

И сжигать за собою причалы.

Ветры дуют не так, как хотят корабли.

Ветры слушать приказов не стали.

Половина эскадры сидит на мели,

Остальных по пути волны так замели —

До сих пор еще дна не достали.

Только Санта-Ирина, моя бригантина, еще на плаву.

И команда, которая прежде не нюхала соли,

Налегает на ванты до хруста, до рваных мозолей,

Мертвый холод пучины спиной ощутив наяву.

Нас несет на утес. Справа мыс. Слева плес.

Берег скалится в злобной усмешке.

Как назло у штурвала заклинило трос.

Якорь цепь оборвал, как взбесившийся пес.

Кто умеет молиться, не мешкай!..

И не веря, что Бог в этот раз нас сберег,

И почти не касаясь штурвала,

Я влюбленно слежу, как встречая поток,

Режет Санта-Ирина волну поперек —

И плевать ей на всех адмиралов!

Конечно, это стихотворение надо анализировать в контексте стихотворений В. Высоцкого, потому что от «Капитанов» Гумилева поэт ушел довольно далеко. Если там капитаны сильны, бескомпромиссны и не сгибаемы, их мощь чувствуется в каждой строчке, просто видится прямая спина и грозный взгляд Адмирала Колчака, то в данном случае все совсем по-другому:

Адмирала опять укачало. И плевать ей на всех адмиралов! — это противоположно тому, что было там. Но перед нами все тот же влюбленный капитан. И его корабль движется «под управлением любви». Это чувство оказывается и сильнее веры Бога (И, не веря, что Бог в этот раз нас сберег,), и веры в то, что кораблем можно управлять (И почти не касаясь штурвала). Герой просто двигается в этом море «под управлением любви», и как ни странно, это оказывается самый верный выбор пути в бурном море..

Ни грозным викингам, ни отважному Николаю Гумилеву такое не пришло бы в голову, вероятно, но недаром этот корабль назван именем любимой женщины, и не остается сомнений в том, что он целым и невредимым доберется до родного берега.

Таков наш современный Одиссей, наверное, самый симпатичный из всех, бороздивших морские просторы. И пусть другие капитаны с ним поспорят, пусть докажут, что это не так. Разве не огонь любви «движет солнце и светила», помогает кораблям преодолеть шторм?

А где-то в бескрайнем море раздается голос другого капитана, и он тоже прекрасен, силен и отважен, он тоже поэт, диалог поэтов продолжается. Их звездные каравеллы должны обязательно встретиться в бескрайнем просторе между морем и небом, ведь им есть о чем поговорить…

О, да, мы изъ расы

Завоевателей древнихъ,

Которымъ в; чно скитаться,

Срываться съ высокихъ башенъ,

Тонуть въ с; дыхъ океанахъ

И буйной кровью своею

Поить ненасытныхъ пьяницъ —

Жел; зо, сталь и свинецъ.

Но все-таки п; сни слагаютъ

Поэты на разныхъ нар; чьяхъ,

И западныхъ, и восточныхъ;

Но все-таки молятъ монахи

Въ Мадрид; и на Афон;,

Какъ св; чи горя передъ Богомъ;

Но все-таки женщины грезятъ —

О насъ, и только о насъ.

Н. Гумилев

Волки и Волчий гон Игоря Царева Вечность-6

Идет охота на волков, идет охота —

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

В. Высоцкий

У каждого из нас есть свой Владимир Высоцкий.

Если появится такая книга, в которой удастся собрать воспоминания о нем самых разных людей, а это будет целое собрание сочинений, сколько всего интересного мы узнаем и о времени и о «всенародном Володе», как называл его Андрей Вознесенский, вольно или невольно признавший его первенство.

И самые пронзительные его строки о том же:

Андрей Вознесенский

По людскому обычаю на сороковой день после смерти я написал строки, ему посвященные:

Наверно, ты скоро забудешь,

как жил на краткой земле.

Ход времени не разбудит

оборванный крик шансонье.

Несут тебе свечки по хляби.

И дождик их тушит, стуча.

На каждую свечку — по капле.

На каждую каплю — свеча.

(Воспоминания Владимира Высоцкого.

Составитель А. Сафонов. Москва: «Советская Россия» 1989.)

Очень точно — «на каждую свечку — по капле, на каждую каплю-свеча».

Есть ли еще поэт в этом, да и в любом другом времени, о котором знаменитый собрат по перу так бы сказал, Высоцкий именно «всенародный». Есть ли высшая оценка и награда для творца?

Но Владимир Высоцкий был не только всенародным, у каждого он свой. Мы жили в его эпоху, мы слышали и старались расслышать его в пору своей юности.

И все-таки, была знаковая песня у Высоцкого, которую в закрытых кабинетах слушали даже министры и восклицали (есть живое свидетельство самого поэта):

«Да это ж про меня, про нас, про всех, какие к черту волки» — самое смешное, что я слышала подобный рассказ от одного бывшего большого начальника, хотя уверена, что такое случалось не с ним с одним, точно ситуацию воспроизвел сам Высоцкий в песне «Прошла пора сомнений и иллюзий».

Там речь идет о песне «Охота на волков» (Меня к себе зовут большие люди, чтобы я им пел «Охоту на волков»). И выбор этой песни оказался не случайным, а закономерным.

Владимир Высоцкий

Охота на волков

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,

Но сегодня — опять как вчера:

Обложили меня, обложили —

Гонят весело на номера!

Из-за елей хлопочут двустволки —

Там охотники прячутся в тень, —

На снегу кувыркаются волки,

Превратившись в живую мишень.

Идет охота на волков, идет охота —

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

1968

Это конечно, песня «Охота на волков». И нет ничего удивительного в том, что в один из дней рождения В. С. Высоцкого Игорь Царев пишет стихотворение «Волчий гон» по мотивам именно этой знаменитейшей, всенародной песни.

Так мы вместе с поэтом открываем еще одну страницу в книге о поэте 20 века Владимире Высоцком. Рискнул ли кто-то еще что-то стоящее написать по мотивами этой песни? Не знаю, не встречала, Игорь отважился на такое. Так появился «Волчий гон», уже название перекликается с знаменитой песней.

ВОЛЧИЙ ГОН (к дню рождения Высоцкого)

Игорь Царев

25 января — день рождения В. Высоцкого

Волчий гон закис в конском щавеле.

Где былой азарт серой унии?

Души вольные опрыщавели —

Не волнует их полнолуние.

Глотки кашлем рвет едкий дым костра,

Вновь в бега вожак стаю выстроил.

Я отстал на шаг, меня жжет не страх,

А предчувствие перед выстрелом…

Дождь вбивает спесь в грязь по темечко:

Не дерзи, воздай Богу богово!..

Как опасно, друг, это времечко!

Как убого, брат, наше логово!

Хриплый лай собак гонит нас вперед,

Хлесткий стук копыт, запах потников…

Подожди, вожак, будет наш черед

Поохотиться на охотников!..

Нас укроет лес темным облаком.

Не проехать здесь, чтоб не спешиться…

Будет пир клыкам — тот, кто дым лакал,

Головой врага будет тешиться.

А пока — бега, так, что кровь из лап.

Хмурый день ведет свой свинцовый счет.

Волчий гон отдаст только тех, кто слаб,

А другим, Бог даст, повезет еще.

Можно с полной уверенностью сказать, что если для Игоря Царева литературным тотемом стал ворон, то для Владимира Высоцкого это бесспорно был волк, чаще всего волк-одиночка. До такой степени в свою бытность на земле он прочувствовал суть и сущность этого зверя. До такой степени власть имущие помогли ему ощутить все, что творится с волками, когда идет охота на волков, а шла она постоянно, недаром песня, едва появившись, сразу стала классикой.

Хотя ведь это не так просто было сделать тогда, сети еще не было и в помине, книг его никто не публиковал, и публиковать не собирался, и распространялась она в реальности с той же скоростью, как сегодня некоторые тексты в сети. Это само по себе похоже на некое чудо. Но с песнями Высоцкого почти всегда так было. И конечно, эхом полетели отзывы именно на этот текст у самых разных людей.

Самым интересным, на мой взгляд, оказался именно текст Игоря Царева, правда, написанный уже после смерти В. Высоцкого, но от этого ценность его вовсе не умоляется.

Сразу чувствуется нечто особенно в композиции и поэтике текста, Игорь в одной из рецензий поясняет, что же в стихотворении такого особенного, приоткрывая нам завесу тайны:

Я специально выбрал этот размер — рубленный (удвоенный) пятисложник с составными рифмами без чередований клаузул. Создает и настроение, и ритм, и стиль, одновременно похожий на Высоцкого и в то же время у него именно такой размер я не встречал.

На счет ударения… Вы абсолютно правы. Просто писалось для пения под гитару, там это не только не играет роли, но даже придает особый шарм. Для бумаги же надо будет подчистить. Спасибо.

ИГОРЬ ЦАРЕВ

Глотки кашлем рвет едкий дым костра,

Вновь в бега вожак стаю выстроил

Здесь чувствуются и несколько иные, чем в тексте Высоцкого интонации, зато иллюзия присутствия на этой охоте полная, даже дым костра ощущается, и есть еще нечто для Высоцкого не характерное:

Я отстал на шаг, меня жжет не страх,

А предчувствие перед выстрелом…

Нечто тонкое, мистическое проступает в душе волка на этот раз. Отставший от стаи чувствует, что через миг раздастся выстрел, вероятно в азарте погони, волк Высоцкого этого чувствовать не может, он не настолько чуток, погруженный в неравную борьбу.

А вот чтобы не случилось беды, чтобы охотник промахнулся, тоже должно произойти нечто:

Дождь вбивает спесь в грязь по темечко:

Не дерзи, воздай Богу богово!..

Как опасно, друг, это времечко!

Как убого, брат, наше логово!

И что же такое меняется, кроме размера и ритмики стиха? Оно действительно строится совсем не так, как у Высоцкого. Рядом с азартным, мощным и дерзким волком у Высоцкого, который все время несется напролом, прямо под выстрелы, появляется волк Мудрый у Игоря Царева.

Мы прекрасно знаем, что в древности, когда воину не помогал меч и физическая сила, то на помощь приходили волхвы с их заклинаниями, именно славянских чародеев боялись потерявшие страх викинги… Мудрость и сила духа часто побеждала физическую силу.

Так проявляются два совершенно разных характера у наших поэтов, а сама охота на волков несколько меняет тональность.

А дальше совсем необычные строчки. Между двумя волками происходит своеобразный диалог

В. Высоцкий:

Рвусь из сил — и из всех сухожилий,

 Но сегодня не так, как вчера:

 Обложили меня, обложили —

 Но остались ни с чем егеря!

Игорь Царев

Хриплый лай собак гонит нас вперед,

Хлесткий стук копыт, запах потников…

Подожди, вожак, будет наш черед

Поохотиться на охотников!..

Минорная, хотя и яростная тема Высоцкого, где просто чувствуется, как он задыхается от бега, ярости, азарта, на этот раз, сменяется мажорной у Игоря Царева: они еще смогут поохотиться на охотников. Очень важен тот факт, что монолог, наконец, и для Высоцкого сменяется диалогом поэтов. Мы уже знаем, что Игорь Царев «О Бродском лучше Бродского писал», в данном случае он полноправный собеседник и соавтор и для Владимира Высоцкого — эта пара — воин и волхв, она появилась внезапно, и на этот раз кажется органичной.

В том, что перед нами волхв — древний чародей, легко расправившийся и с Олегом Вещим в свое время, свидетельствуют и следующие строки:

Нас укроет лес темным облаком.

Не проехать здесь, чтоб не спешиться…

Будет пир клыкам — тот, кто дым лакал,

Головой врага будет тешиться

— спасение от человеческой стаи охотников в лесу находили волки и Волхвы, охотникам же наоборот путь туда был заказан, потому что на каждом шагу их ждала опасность, Леший (Пан у Игоря) мог жестоко наказать за подобную охоту, да и не пускали они чужаков в заповедные леса.

Это два разных подхода к одной теме, вспомните, как стремительно несут кони мимо леса героя Высоцкого, и сколько надежд именно на лес возлагает герой Игоря Царева. Так в сравнении с «Волчьим гоном» тональность текста Высоцкого меняется на глазах от безысходности к силе и воле, и обещанию волкам победы над охотниками:

Будет пир клыкам — тот, кто дым лакал,

Головой врага будет тешиться

И в финальном четверостишии есть тот вывод, до которого не дотянулся В. Высоцкий, не случайно его песня остается с открытым финалом, его охота продолжается, она будет длиться до последнего вздоха, и тут уж не до философствования (Появился и второй текст «Охоты» позднее)

Идет охота на волков, идет охота —

На серых хищников, матерых и щенков!

Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,

Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

А вот Игорь Царев ставит точку, он смотрит на все происходящее уже с высоты наблюдателя-Мудреца:

Волчий гон отдаст только тех, кто слаб,

А другим, Бог даст, повезет еще.

Так меняется картина происходящего, если диалог идет на равных. Невольно подумалось о том, что возможно именно Игорь Царев мог стать тем вторым, о котором так мечтал В. Высоцкий, повторяя: «Пошли мне, господь, второго»:

Чтоб было с кем пасоваться,

аукаться через степь,

для сердца, не для оваций,

на два голоса спеть!

Чтоб кто-нибудь меня понял,

не часто, ну, хоть разок.

Из раненых губ моих поднял

царапнутый пулей рожок.

(А. Вознесенский)

Таким поэтом оказался именно Игорь Царев, просто они немного не совпали во времени. И все-таки Игорь Царев для Высоцкого сделал очень много, больше, чем даже может показаться на первый взгляд. Он внес разумную мудрость в азарт погони. Вот и второе знаменитейшее стихотворение «Чуть помедленнее, кони» находит неожиданный отклик у Игоря Царева

* * *

Андрею Брагину

Звонким лесом, мелким бесом,

Разгоняя миражи,

За бубновым интересом

Пробегаем через жизнь.

Звонким лесом, мелким бесом,

Не смотря по сторонам,

За бубновым интересом

Надо непременно нам.

Но когда мы сквозь туманы

Пробираемся спеша,

Сквозь дырявые карманы

Просыпается душа.

Если Высоцкий сожалеет, что ему дожить не успеть, и допеть не успеть, то Игорь Царев подчеркивает, что происходит, если мы вот так несемся по жизни:

Но когда мы сквозь туманы

Пробираемся спеша,

Сквозь дырявые карманы

Просыпается душа.

Горькие строчки, только и остановиться ему уже невозможно, вот в чем главная беда, главная трагедия для великого барда. Мотив песен Высоцкого возникают то там, то тут, отдельного разговора заслуживает морская тема, тема Альтер эго.

Но чрезвычайно важно то, что пишет о В. Высоцком сам Игорь Царев в рецензиях. Появилась такая вот запись после этого стихотворения:

я рад, что вы знаете и любите почитаемого мною В. С. В. которому я и написал это посвящение. Как вы понимаете, и тема и стилистика намеренно выбраны именно такими.

О! Так ты провожал его в тот день? Мы могли видеться. Правда я до кладбища тогда не добрался — принес из дома дорогую мне фотографию Высоцкого с его автографом и повесил на стенку театра. А меня двое в штатском тихо отвели в сторону и упекли в милицейский автобус — может помнишь, стоял у метро прямо напротив входа в театр. И там меня прессовали часа три, забрали документы, и т. д. Потом были большие проблемы… :))

Я был немного знаком с В. С. В. и очень почитаю его как поэта и автора, потрясающих по силе песен.

Игорь Царев 05.01.2003 16:10

Это его живое свидетельство, которое говорит о многом.

Мне же, понимая, что охватить всей этой темы в одной статье, не удастся, хочется обратиться все-таки к волчьей теме у Игоря Царева, которой, как выясняется, удаляется не так мало внимания в его творчестве, только чуть меньше, чем теме воронов и воронья. Она неожиданно возникает в раннем стихотворении «Маугли», и вовсе не чужда нашему автору, раскрывает главную его тайну:

МАУГЛИ

— Рвут кожу шипы, как стальные иголки,

Но крик невесом на весах тишины.

Спят черные джунгли, спят серые волки

Под хищным прищуром ущербной луны.

Я сын человечий, я выкормыш Стаи.

Я волчьи законы всосал с молоком.

Но серою шерстью в душе обрастая,

С недавних времен презираю волков.

Здесь чуткие уши и цепкие лапы,

Сплетенные в сонный змеиный клубок…

Не дай тебе Бог показать себя слабым —

Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Я Маугли, Маугли — волчий приемыш,

Воспитанный Стаей, ей предан навек.

Все песни ее мне близки и знакомы.

Но помните, волки, что я — Человек.

В этом тексте ясно видно, откуда у Игоря Царева такое доверие к лесу, надежда на то, что он защитит и спасет тех, кто там оказался — там тот мир, где родился и вырос его герой — это его родной мир

Спят черные джунгли, спят серые волки

Под хищным прищуром ущербной луны…

И вот тут — то выясняется, что с любимым героем Высоцкого они одной крови, не о том ли его признание:

Я сын человечий, я выкормыш Стаи.

Я волчьи законы всосал с молоком.

В какой-то момент для Маугли закон стаи становятся чужд, потому что он начинает ощущать себя Человеком. Ему хочется жить и обрести человеческие ценности, потому что:

Здесь чуткие уши и цепкие лапы,

Сплетенные в сонный змеиный клубок…

Не дай тебе Бог показать себя слабым —

Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Но из стихотворения «Волчий гон», мы уже прекрасно знаем, каково жить среди людей.

Есть об этом и в рецензии самого Игоря Царева к стихотворению ироничная шутка. Когда ему напоминают высказывание о том, что человек человеку волк, то Игорь иронично отвечает.

Человек человеку хуже, чем волк — он ему товарищ и брат

Игорь Царев 06.06.2002 17:02

Такое вот внезапное продолжение у истории о том, как из родного леса Маугли уходит к людям, что с ним там становится, к великому сожалению, в этой истории слишком много правды… Порой думаешь, там может быть, недаром волк Локи пожирает всех людей и богов заодно с ними, может быть это и не лишено смысла, если человек человеку волк и даже волчьи законы нам не писаны?

Вот еще одна интереснейшая рецензия по поводу этого стихотворения:

Не дай тебе Бог показать себя слабым —

Догонят, набросятся, вцепятся в бок.

Это не такое уж и волчье, человечье тоже. Я бы предпочел, чтобы волки вцепились, а не люди. Они хоть не станут рассуждать, что делают это во благо и «для твоей же пользы».

Bor 16.09.2002 23:17 •

Ну, конечно. Когда писал, думалось не о киплинговских волках, а о томбовских товарищах их :)

Игорь Царев 17.09.2002 12:18

Из рецензий мы узнаем и о том, что первоначально стихотворение было длиннее, там были еще такие строчки:

Кто Стае был предан, тот Стаей был предан.

Хромого Шерхана избрав вожаком,

Скажите, о волки, не ваше ли кредо —

Рвать глотки в погоне за сладким куском?

Когда промахнулся Акела, не вы ли,

Кровавую пену с усов облизав,

Злорадную песню с шакалами выли,

А нынче трусливо косите глаза.

Но когда писалось — было актуально. Сейчас показалось лишним. Убрал. В качестве все той же эпиляции души (хорошо сказано!). Кстати у тех же Стругацких против шерсти в ушах хороший рецептик был — работать, работать и работать. В нашем случае — писать, писать и писать. И публиковаться соответственно.

Игорь Царев 09.06.2003 16:09

По –моему, пронзительные строки, и многое объясняют, так и хочется повторить вслед за В. Высоцким: «Да это ж про меня, про нас, про всех, какие к черту волки»

Признаюсь, что первоначально написать хотела по-другому и совсем о другом, когда обратилась к контексту В. Высоцкого, но волки, как и вороны захватили и подчинили своей воле, и повели за собой. Такое случается, хотя далеко не всегда, но видимо такая уж горячая и актуальная это тема.

****************

Когда говорят, что в современном мире поэзии нет места мифам, преданиям и сказаниям, а твориться сегодня они тем более не могут, ведь 21 век на дворе, то остается только усмехнулся…

Но В. Высоцкий и И. Царёв, подхвативший эстафету и с достоинством пронесший ее на своем отрезке времени, доказали нам обратное.

В мире не только есть место сказаниям, мифам, преданиям былых времени, но они живут и владеют душами, если за дело берутся Мастера, а не ремесленники, которые кроме себя любимых ничего не видят, а любят исключительно себя в поэзии.

Маргарита, где твой Мастер? Вечность -7

На наше время пришлось открытие нескольких знаковых фигур в русской литературе. Одной из главных, культовых фигур первой половины 20 века остается М. А. Булгаков, — писатель, перевернувший мир, заставивший нас всех жить по другим законам, перечитывать его роман и менять себя. И для Мастера, и для тех, кто оказался рядом, роман был больше, чем просто литературное творение, он стал смыслом жизни, еще тогда он мог стать прорывом в мире мистики, но все прекрасно понимали, что роман НИКОГДА не будет опубликован. И все-таки, наверное, и правда, никогда нельзя говорить никогда.

Мастер уходил накануне войны, дописывая свое творение, до последнего часа работая над текстом, который станет вскоре романом века. Рядом с ним оставалась Анна Ахматова, примерно в то время и назвавшая век серебряным, запечатлевшая в воспоминаниях уход Мастера. К нему обращены самые проникновенные строки из «Венка мертвым»:

Анна Ахматова Памяти М. А. Булгакова

Вот это я тебе, взамен могильных роз,

Взамен кадильного куренья;

Ты так сурово жил и до конца донес

Великолепное презренье.

Ты пил вино, ты как никто шутил

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам к себе впустил

И с ней наедине остался.

И нет тебя, и все вокруг молчит

О скорбной и высокой жизни,

Лишь голос мой, как флейта, прозвучит

И на твоей безмолвной тризне.

О, кто поверить смел, что полоумной мне,

Мне, плакальщице дней погибших,

Мне, тлеющей на медленном огне,

Всех потерявшей, все забывшей, —

Придется поминать того, кто, полный сил,

И светлых замыслов, и воли,

Как будто бы вчера со мною говорил,

Скрывая дрожь смертельной боли.

1940. Фонтанный Дом

Но судя по воспоминаниям, А. Ахматова, зная, что Мастер не любил поэтов и стихов, никогда не читала ему стихотворений при жизни Мастера. А вот реквием все-таки написала, настолько потрясла ее и жизнь М. Булгакова и его ранняя смерть. Но даже в Реквиеме Мастер остался живым и великолепным, ей удалось передать магическую силу личности, которая позднее пленит и нас всех:

Ты пил вино, ты как никто шутил

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам к себе впустил

И с ней наедине остался.

Пока только она одна понимала значение его творчества, и слышала главы из крамольного романа, который, как казалось, никогда не будет напечатан. Тогда началась война, и все связанное с Булгаковым, кануло в Лету почти на сорок лет. Но мы успели убедиться в том, что рукописи не горят и не тонут даже в реке забвения. Правда, этому открытию предшествовало более сорока лет забвения. Но чуть раньше Бродского и Гумилева роман Мастера и все его остальные творения были нам возвращены. Сначала появились рукописи из спецхранов, которые передавались из рук в руки и были затерты до дыр, так что половина слов не разобрать. Потом была публикация в толстом журнале, и какое-то провинциальное издательство выпустило зеленый том крамольного и судьбоносного романа. Мы разыскивали его в сельских библиотеках, когда были на практике или уборочной, и читали долгими осенними вечерами вслух. Это единственная книга, которую читали вслух, передавая друг другу, старались прочесть за одну ночь, потому что потом приходилось отдавать…

И только на 4-ом курсе университета, (это был 1989 год) перед научной конференций декан принес нам несколько десятков черных томов «Мастера и Маргариты» в серии «Библиотека студента-словесника», со статьями, комментариями, главами других редакций романа — это был подарок нам от выпускников. Великолепнейший подарок.

Вспоминая об этом, просто хочу напомнить, как Михаил Булгаков врывался в нашу жизнь. Мы еще успели послушать первые лекции о романе, поспешно внесенном в программу. Ведь недаром «Мастер и Маргарита» по праву считается романом века. Цитировались целые страницы, мы жили в его контексте тогда.

Конечно, сразу же я попыталась найти у Игоря Царева что-то связанное с Булгаковым, хотя помнила, что Мастер не любил поэтов, но разве Поэтов это могло смутить? И, конечно же, обнаружила его творения тайно или явно связанные с романом.

Привожу цитату из рецензии, чтобы показать, насколько Булгаков был органичен для Игоря Царева:

А об остальном не горюй — все это суета. Все придет. Как говорил Булгаков «Никогда ничего не проси у сильных мира сего — сами дадут»… Я не местных воротил имею ввиду, а стихи твои. Ты просто пиши, стихи сами всего добьются

Игорь Царев 17.06.2003 12:07

Это как раз тот случай, когда грех было не знать того, о чем говорил Мастер. И, наверное, как профессор С. И. Радциг, разрыдавшийся на экзамене, когда понял, что студент не знает, что было написано на щите Ахилла, мы все бы возмутились или разрыдались, не зная, кому принадлежат эти слова, как и многие, многие другие И все-таки у каждого был свой Булгаков, свой роман, все знают насколько он многопланов и глубок, и каждый раз перечитывая его, мы находим что-то свое, любимое.

В первую очередь Мастер и писатель навсегда связан с Москвой, а потому обитатели этого града видят его ярче, чаще встречают священную тень Мастера.

Стоит, например, оказаться на Патриарших прудах, и, кажется, что сейчас исчезнут все люди, и на дорожке появятся два литератора, а за ними будет наблюдать таинственный профессор. Вот уже и огромный черный кот перешел дорогу — действие начинается… Это какое-то мистическое действо (недавно были популярны, как и в средние века, постановки под открытом небом), так вот — оказавшись в Булгаковских местах, в любой момент мы можем оказаться действующими лицами такой вот постановки отдельных сцен из романа. А женщина с желтыми цветами в руках, это уже Маргарита, или обычная москвичка, просто совпадение. Но ведь все мы немного Маргариты. И кому, как не поэту увидеть и почувствовать этот контекст.

Вот и первое, мной обнаруженное стихотворение Игоря Царева, таило в себе отсыл к роману.

Но когда мы говорим о преданиях, мифах, символах, не надо забывать, что все они у него будут вписаны в современность, а оттого, их смысл часто меняется.

Боже, как сегодня сыро!..

Горько женщина вздыхает, пробегая по панели,

А под нею громыхает метропоезд по тоннелю,

А над нею башней Спасской звезд рубиновая древность,

А на сердце едкой краской закипают гнев и ревность…

Боже, как сегодня сыро! Под зонтами зябнут люди.

Плесневеет лунным сыром желтый диск на черном блюде.

Ночь пугает эхом хлестким, хриплым ветром в ухо дышит.

Распласталась по известке театральная афиша.

Тени оперы «Аида». Сверлит спину взгляд Харона.

На плече сидит обида, как промокшая ворона.

Гамлет с сердцем лилипута жалко выглядит, не так ли?

Снова кто-то перепутал мизансцены из спектакля.

Королева рыжей масти козырной шестеркой бита.

Маргарита, где твой Мастер? Где твой Мастер, Маргарита?

Перед нами театр под открытым небом, и конечно, вспоминается сцена похорон Берлиоза у кремлевской стены, где Маргарита случайно сталкивается с неизвестным, боится, что ее пришли арестовать, а на самом деле получает приглашение на бал к Воланду..А над нею башней Спасской звезд рубиновая древность, А на сердце едкой краской закипают гнев и ревность…

Но потом мы понимаем, что действие происходит не днем, а ночью, и последний штрих здесь — театральная афиша. Это и атрибут улицы, и намек на то, что мы все присутствуем на каком-то спектакле.

Спектакль, знаковый для Булгакова — «Аида» — приглашение к действию. Аид — это то, что будет происходить на балу к Сатаны. Да и любимая опера профессора Преображенского тоже — в финале он напевает что-то из «Аиды», вернувши Шарикова к собачьим истокам и готовый к новым опытам.

Здесь же появится и любимая птица Игоря Царева, которая кроме всего прочего связанна с царством мертвых — ворона

На плече сидит обида, как промокшая ворона.

И в данном случае она олицетворяет обиду и напоминает герою о том, что он никогда не встретится со своей любимой (контекст «Ворона» Э. По).

Появляется еще один универсальный образ Гамлета — мы переключаемся на литературный миф.

Гамлет с сердцем лилипута жалко выглядит, не так ли?

Снова кто-то перепутал мизансцены из спектакля.

Гамлет всегда был актуален в переломные эпохи, к нему очень часто обращались поэты серебряного века, и в частности Б. Пастернак, только если проанализировать стихотворения, он всегда был не тем, всегда за Гамлетом скрывался какой-то иной образ. У А. Блока Гамлет безнадежно влюблен в Офелию, (которую играла его будущая жена Л. Д. Менделеева) чего не могло быть в пьесе, за маской Гамлета у Пастернака скрывается Христос «Ава отче, чашу эту мимо пронеси».

Стоит предположить, что и в данном случае тут какой-то совсем другой Гамлет у Игоря Царева, тем более, что он нам сообщает о перепутанных мизансценах. Какой же Гамлет оказался во владениях Харона, готового забрать его с собой в Аид? Но вот мы уже можем и не ломать голову, кто скрывается за маской Гамлета:

Королева рыжей масти козырной шестеркой бита.

Маргарита, где твой Мастер? Где твой Мастер, Маргарита?

Гамлет — Мастер — очень интересная пара пересекающихся характеров, но до знакомства со стихотворением Игоря я об этом, признаться, ни разу не задумывалась.

Может быть, потому что немного раньше В. Высоцкий играл совсем другого Гамлета, и он нас успел убедить в том, что Гамлет тверд и несгибаем « шел прямо в короли и чувствовал себя наследным принцем крови».

Как и все мы, Игорь Царев вероятно не раз видел этого Гамлета в театре на Таганке, но вот в какой-то момент вольно или невольно сблизил его с мятущимся Мастером, в отличие от героя Высоцкого, этот Гамлет все время решает «не быть». И кто еще из героев так близок к Гамлету, как ни Мастер? В этом случае Маргарита становится уже не королевой, а несчастной Офелией. От этого образ героини обретает иные черты, и наверное, это самая симпатичная Офелия… Хотя ей удается прожить дольше, но финал остается таким же печальным.

Так в небольшом стихотворении отражается любимый роман сквозь призму старого мифа.

**************************

Вторым центральным самым противоречивым героем романа остается Понтий Пилат.

Всегда дивилась тому, как пытливые парни в старших классах внимательно вслушиваются, как только речь заходит о Пилате, вчитываются в текст романа, потом выдают какие-то очень интересные сочинения и рассуждения о власти земной и вечной, о героизме и трусости. Не обошла чаша сия и Игоря Царева, в его цикле «Дети Голгофы», многие выделяют именно это стихотворение.

И конечно, здесь никак не обошлось без романа. Что мы знали о Понтии Пилате до появления романа, был ли он нам так интересен? Как мифический Гамлет стал одним из самых ярких персонажей в пьесе Шекспира, так и Пилат у Булгакова стал фигурой знаковой, обрел плоть и кровь, уже во второй главе романа, где о Мастере нет еще ни слуху, ни духу, он уже появляется в ткани повествования.

Игорь Царев говорит с нами от имени Пилата, это очень важная деталь в его творении… Да еще в поэтическом тексте.

ОТ ПИЛАТА Игорь Царев

Двум богам на этом свете тесно.

Я и ты. И никого окрест.

Мою спину обнимает кресло,

Твою спину обжигает крест.

Мы похожи, но судьба капризна,

Сердце обволакивает страх:

Да, я бог, но лишь при этой жизни,

После смерти мое имя — прах.

Жить клубком сомнений — хуже пытки.

Сожаленье выело висок.

Нам дана всего одна попытка

Сдвинуть равновесие весов.

Я пытался. Если бы мне лично

Было б свыше право выбирать,

Я бы осудил на безразличье

Всех блаженных духа и пера.

Я бы не дарил бессмертья душам.

Но всегда находятся глупцы,

Что с благим намерением тушат

Хворостом горящие дворцы.

Пред глупцами мы с тобой бессильны.

Я молчал. Поднявшись над толпой,

Ты, изгой, мечтатель, стал Мессией.

Я уже не властен над тобой.

Пятница. Распятие. Твой крест

Мир накрыл. Жалею об одном:

Ты прошел сквозь муки. И воскрес.

Мне же воскресенья не дано.

Монолог Пилата удивляет и потрясает с первых строк странной проницательностью героя. Если Булгакову нужно было показать его темные стороны, его бессилие и хитрость, желание обмануть небеса, то в данном стихотворении Пилат достигает каких-то дивных высот откровения. Он знает свое место и свое положение в этом мире:

Да, я бог, но лишь при этой жизни,

После смерти мое имя — прах.

И сразу возникает вопрос, который особенно актуален сегодня: а что важнее, быть богом при жизни или ждать своего часа и вечности, в жизни испытывая невероятные муки. Как много людей с радостью выбирают первое, идя следом за Пилатом, и если Булгаков, обрекая героя на муки, ему в том отказывает, то у героя Игоря Царева это может получиться.

Жить клубком сомнений — хуже пытки.

Сожаленье выело висок.

Нам дана всего одна попытка

Сдвинуть равновесие весов.

Пилат, как и Мастер, здесь очень похожи на Гамлета, понимающего как страшно жить «клубком сомнений», решает быть и решает использовать попытку «Сдвинуть равновесие весов». Конечно, как любой из нас в какой-то момент, он уверен, что сможет это сделать. Это нам уже заранее известно, благодаря Булгакову, что ничего у него получится, что все закончится крахом, но этот герой пока еще спокоен и уверен в себе. И дальше происходит самое интересное: он поясняет, в сослагательном наклонении, что будет, если он сдвинет «равновесие весов»:

Я бы осудил на безразличье

Всех блаженных духа и пера.

Я бы не дарил бессмертья душам.

Но всегда находятся глупцы,

Что с благим намерением тушат

Хворостом горящие дворцы.

Он подарил бы творцам равнодушие (безразличие), отнял бы бессмертие у душ, сделал бы их смертными, такова месть властелина людям, которых он слишком хорошо знает, не слишком понимает и совсем не любит. Жуткая картина, такой своеобразный конец света. Остаётся порадоваться, что ничего этого Пилата не сможет совершить, он ничего не решает, иначе худо бы всем нам пришлось, дорвись он до такой власти. И только в финале, неожиданно Пилат признается в собственном бессилии:

Пред глупцами мы с тобой бессильны.

Я молчал. Поднявшись над толпой,

Ты, изгой, мечтатель, стал Мессией.

Я уже не властен над тобой.

Пилата убивает то, что изгой и мечтатель стал Мессией, если герой Булгакова об этом только догадывается, то герой Игоря Царева четко видит, кто перед ним находится, ему не нужно допрашивать своего противника, он к финалу уже прозрел, все понимает, все чувствует кожей. И получается, что у него нет власти не только в вечности, но и в реальности он бессилен и лишь претворяется властелином. Он сам отрицает то, что утверждал раньше — «Да, я бог, но лишь при этой жизни», раз он не властен над Изгоем, то нет у него никакой власти и в этом мире тоже.

Герой Булгакова прозревает значительно дольше, и у него еще есть Маргарита, которая спасет его тоже, попросит за Пилата перед Богом. Ему обещано спасение. А здесь снова хочется воскликнуть: «Где твоя Маргарита, Пилат?» и ответ ясен, — не будет ему спасения и в вечности тоже, не потому ли так звучит в финале его монолог:

Пятница. Распятие. Твой крест

Мир накрыл. Жалею об одном:

Ты прошел сквозь муки. И воскрес.

Мне же воскресенья не дано.

Такой печальный финал для героя, но почему-то именно в этом случае к нему возникает значительно больше сочувствия, может быть потому что «воскресения не дано»? Что же касается истории создания цикла, некой театральности, которая чувствует в монологах, и этого стихотворения, то Игорь Царев отмечает:

На счет «театральности» вы почти угадали. Писалось для постановки. Были еще действующие персонажи, отступления… Вещица была много длиннее. Но тем и тяжела для восприятия. Чтобы поместить сюда — я вычистил все «лишнее», отвлекающее в сторону. Хотя там тоже были неплохие темы :)

Игорь Царев (2003-06-21 [11:16:12])

И что самое удивительное, именно Пилат у Игоря Царева живет в нашей реальности, например, в стихотворении «С высоты своего этажа». Только теперь уже это диалог между автором и героем, это тот редкий случай, когда в стихотворении появляется лирический герой, не тождественный автору

C высоты своего этажа

Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов,

Все и так догадались, что ты ничего не решаешь.

Ты и светлое имя жуешь, как морского ежа ешь,

потому что всецело поверить в него не готов.

Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки?

Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель…

Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей —

не во власти твоей, игемон, и рубить узелки.

Ни светила с тобой не сверяют свой ход, ни часы.

Что короны земные? Ничто, если всякое просо

тянет к свету ладони свои без монаршего спроса,

и царем над царями возносится плотничий сын…

Но, к чему это я? С высоты своего этажа,

сквозь окно, что забито гвоздями и неотворимо,

я смотрю на осенние профили Третьего Рима,

на зонты и авоськи сутулых его горожан.

Слева рынок, а справа Вараввы табачный лоток

(несмотря на века, хорошо сохранился разбойник!)

У меня за стеной — или в небе? — гремит рукомойник,

и вода убегает, как время, в заиленный сток…

Сначала о том, как появилось это стихотворение:

Спасибо :) Недавно возле дома увидел в табачном ларьке табличку с фамилией продавца Варавва В.В и не смог удержаться, чтобы не попытаться описать свои ощущения

Игорь Царев 18.05.2006 13:49

Проблема не в разбойнике и не табаке, а в ответственности за свои поступки или их отсутствие

Игорь Царев 25.05.2006 00:14

С Булгаковым и его героями вообще так бывает часто, если в полдень из разбитого зеркала в наш мир пробираются таинственные персонажи, то почему бы не увидеть вдруг нечто, что обязательно натолкнет на размышления о романе.

Например, фамилия продавца Варавва, а стоит только потянуть за эту ниточку, и начинает распутываться весь клубок. Но разговор начинается, конечно, с Понтием Пилатом, с тем, кто должен был казнить или оставить в живых одного из героев, и остался жить разбойник Варавва — только и тут Понтий Пилат должен разочароваться, когда поэт открывает ему глаза на происходящее:

Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки?

Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель…

Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей —

не во власти твоей, игемон, и рубить узелки.

Любящим власть до самозабвения, наверное, очень трудно узнать о подобном. Но, как и перед изгоем — плотником, Пилат бессилен и перед поэтом, который значительно ближе к распятому, чем к властелину.

Вот и Поэт подчеркивает, что это повествование

— о равнодушии, о страхе перед решением и ответственностью за него, но и о жизненной силе добра и света, которые двигают мир без всякого на то разрешения «свыше», сами являясь законом

Игорь Царев 25.05.2006 00:02

И сразу возникает вопрос: а в чем власть земная, за которую бьются, проливают кровь, состоит, если:

Ни светила с тобой не сверяют свой ход, ни часы.

Что короны земные? Ничто, если всякое просо

тянет к свету ладони свои без монаршего спроса,

и царем над царями возносится плотничий сын…

Так после этого обличительного монолога, Пилат, чье присутствие было тут почти зримо, куда-то невольно исчезает. Его тень растворилась где-то, его больше нет поблизости, а герой с высоты своего этажа видит только Табачный киоск, где торгует разбойник, и жизнь течет своим чередом… Такая вот странная реальность. Кажется, что и Понтия Пилата мы потеряли где-то по пути, как потеряли Геллу в повествовании.

Все в мире идет своим чередом

И (не могу промолчать) ваши добрые дела подтверждение тому — свет и добро, наполняющие некоторых людей, определяют их поступки вне зависимости от того, нравятся ли эти поступки «правителям» или вообще-кому-то. А страх, наполняющий других, делает их безвольными (либо жестокими).

Игорь Царев 25.05.2006 00:07

Когда Игоря Царева спрашивали о реминисценциях и аллюзиях в этом стихотворении, то он согласился с тем, что они есть здесь и все очень разные, может ли быть по-другому, но есть и еще более важная вещь, о которой он (мы помним о его не многословии в рецензиях), говорит достаточно подробно:

Дело том, что однажды я возле дома увидел в табачном ларьке табличку с фамилией продавца — Варавва В.В Это породило цепочку моих размышлений, которую я здесь изложил. Что прошлое (и в его персонажах и в социокультурных алгоритмах) никуда не делось. Оно по-прежнему живо и составляет, быть может, сердцевинную суть всего нынешнего. К Понтию Пилату, ясное дело, у меня никаких претензий нет и быть не может. Я просто напоминаю общеизвестный эпизод с этим персонажем. И меня тревожит не Пилат, а назойливо слышимый мною звук рукомойника, словно кто-то глядя на этот мир, на нас всех, сегодня и сейчас умывает руки. За стеной? На небе?

Игорь Царев 24.12.2012 17:37

Такие мистические вещи поэт чувствует в современной столице, и любимые герои Мастера подтвердили бы, что ничего нового нет в мире, что все неизменно повторяется, несколько только меняя свою суть, так трагедия часто превращается в фарс в современной реальности.

№№№№№№№№

Мы все стоим на плечах классиков, по-другому не бывает, только по-разному входят они в творчество, в нашу реальность.

Вот и в стихах Игоря Царева, если Бродский четко обозначен, звучит его имя, есть стихотворение, которое так и называется «Бродяга и Бродский», «Бродскому», то в случае с М. Булгаковым все происходит иначе, он растворяется в контексте поэзии. Его герои, его цитаты проявляются и исчезают так же внезапно, вероятно потому, что он стал не просто частью культурного пространства, нашим космосом, но и потому, что мы срослись и сжились с ним. Причины, почему это случилось, я назвала в начале.

Но у таких Мастеров, как Игорь Царев не только возникают образы из романа века, а еще и диалоги, поправки на современность, новый взгляд на ставшие классическими образы. Мастер-Гамлет, Маргарита — Офелия, до гибели успевшая спасти если не самого героя, то его роман. И все это происходит в «Обетованной вселенной», над которой не властен могущественный Пилат, а потому она удивительна, прекрасна и восхитительна Обетованная вселенная

Ангелы и Апокалипсис И. Царева Вечность-8

Обетованная вселенная

Память листаем ли — книгой с закладкою,

Пьем ли фантазий вино полусладкое,

То утонченная, то ураганная,

Нашей любви партитура органная.

Превозмогая земное и бренное,

Счастьем стремится наполнить Вселенную —

Мир, где витийствуют добрые мелочи,

Кот что-то млечное пьет из тарелочки,

И, запорошенный пылью космической,

Дремлет на полке божок керамический.

А на серебряном гвоздике светится

Ковшик созвездия Малой Медведицы,

В ходиках Время пружинит натружено,

Солнце мое греет вкусное к ужину,

Комнату, кухню, прихожую, ванную —

Нашу Вселенную обетованную.

Немного поблуждав в таинственных мирах Булгакова, мы возвращаемся в реальность. Думаете, она скучна и пресна? Нет, она таинственна и прекрасна, если прикоснуться к стихотворениям Игоря Царева — там есть все, кроме скуки и уныния, вот полюбуйтесь сами:

Мир, где витийствуют добрые мелочи,

Кот что-то млечное пьет из тарелочки,

И, запорошенный пылью космической,

Дремлет на полке божок керамический,

Кроме всех прочих таинственных обитателей этой Вселенной, здесь есть, конечно же ангелы и бесы, пусть и 21 век стоит на дворе, они никуда не исчезли, просто спрятались, не всем и не всегда их можно узреть, только детям малым, поэтам и пророкам ангелы видны.

Как только мы затрагиваем роман века, прикасаемся к Булгаковской теме, там и появляются перед нами ангелы и бесы, вторые проникают в нехорошую квартиру через разбитое зеркало, ангелы остаются с нами с рождения до смерти. Правда, ангелов у Булгакова не остается, они все истреблены заранее, но ведь все мы привыкли к тому, что духи они парные, остаются только вместе в этом мире, так вот и теперь. Наверное, об ангелах пишут все поэты и стихотворцы, недаром возникает порой отторжение у критиков, когда звучат ангельские стихотворения, и есть табу на эту тему. Только не касается это табу Игоря Царева, потому что его ангелы особенные, да и бесов он совсем не боится, что мне лично очень симпатично, хотя бы потому, что без бесов мы не сможем разглядеть ангелов. И еще со времен Гете и его «Фауста», они незаметно прижились с рядом с нами. А если бы не жутковатый роман Ф. М. Достоевского, то и вовсе казались бы вполне симпатичными созданиями. В своих стихотворениях И. Царёв доказывает, что не так страшен черт, как его малюют. Кстати, это Гоголевская традиция, чего только не творил с чертом художник Вакула, и тот достаточно мирно сносил все его издевательства, помогал, как мог, и худо было бы без него кузнецу.

Но сначала все-таки об ангелах, которым находится место в поэзии 21 века.

В дни ухода Игоря Царева, я снова обратилась к поэзии Олега Чертова, поэта и философа, убитого наемным киллером у нас в Омск 29 февраля 1996 года. У него был ответ на вопрос — откуда приходят в мир поэты — они и есть то самое ангельское войско, отправленное на землю, чтобы сделать людей лучше при помощи музыки, живописи, поэзии воспитать в них любовь к прекрасному.

Со смертью поэта они поднимаются на небеса, когда рождается новый поэт –возвращаются снова на землю.

Олег Чертов

* * *

Господь нас собирал перед отбытьем,

Перстом листая судебные книги,

И нам в лицо показывал друг друга,

Чтоб мы не потерялись на Земле.

И отсылал затем в мирскую битву,

Отягощая души воплощеньем,

А мы бредем и ищем звездных братьев —

Огня живого ищем в мертвой мгле.

Бредем во тьме, рассеянное братство,

И забываем вещие страницы.

Само обетование Господне

Нам кажется нелепым детским сном.

Но помнят крылья звездное пространство,

И нас своими почитают птицы.

И чувствую, как Божие дыханье,

Молочный снег — пылающим лицом!

1982   http://olegchertov.narod.ru/lirika.html

В этом есть глубокий смысл, тогда понятно, почему они слышат стихи, им продиктованные, и у них совсем другие по силе и накалу строки. Но как же живется ангелам в мире Игоря Царева? Самое знаменитое стихотворение Игоря Царева, об ангелах, звучавшее в эфире, вызвавшее бурю эмоций «Ангел из Чертанова». Уже в названии стихотворения забавное противоречие, ангел живет в районе, связанном с чертями. Но это еще и черта между мирами. Кстати, у славян черт — это свободный от какого — то места дух (Леший охраняет лес, Водяной — воду и т.д.) так вот у черта не было такой области хранения, зато он мог свободно пересекать черту отделявшую мир духов от мира людей, и появляться среди них, помогать, мешать, и селиться они могли везде, где захотят, часто селились в банях, подсобных помещениях, а не только в лесу и на болотах.

На этот раз, наоборот, в Чертаново поселился ангел, а потому он должен быть особенным даже не первый взгляд…

Ангел из Чертаново

Солнце злилось и билось оземь,

Никого не щадя в запале.

А когда объявилась осень,

У планеты бока запали,

Птицы к югу подбили клинья,

Откричали им вслед подранки,

И за мной по раскисшей глине

Увязался ничейный ангел.

Для других и не виден вроде,

Полсловца не сказав за месяц,

Он повсюду за мною бродит,

Грязь босыми ногами месит.

А в груди его хрип, да комья —

Так простыл на земном граните…

И кошу на него зрачком я:

Поберег бы себя, Хранитель!

Что забыл ты в чужих пределах?

Что тебе не леталось в стае?

Или ты для какого дела

Небесами ко мне приставлен?

Не ходил бы за мной пока ты,

Без того на ногах короста,

И бока у Земли покаты,

Оступиться на ней так просто.

Приготовит зима опару,

Напечет ледяных оладий,

И тогда нас уже на пару

Твой начальник к себе наладит…

А пока подходи поближе,

Вот скамейка — садись, да пей-ка!

Это все, если хочешь выжить —

Весь секрет как одна копейка.

И не думай, что ты особый,

Подкопченный в святом кадиле.

Тут покруче тебя особы

Под терновым венцом ходили.

Мир устроен не так нелепо,

Как нам чудится в дни печали,

Ведь земля — это то же небо,

Только в самом его начале.

В тексте появляются осенние мотивы, но как часто бывает у Игоря Царева даже осень у него мажорная по преимуществу, потому что

И за мной по раскисшей глине

Увязался ничейный ангел.

Ангел по какой-то причине осиротел, а потому ему грустно, да еще и осень на дворе. Говорят, что ангелов видят только маленькие дети, но вот он виден еще и поэту, как выясняется, ситуация одновременно и печальная и забавная

Для других и не виден вроде,

Полсловца не сказав за месяц,

Он повсюду за мною бродит,

Грязь босыми ногами месит.

Немного странный ангел, очень похож на бродягу их стихотворения о Бродском, хотя одна существенная разница, если тот шел, не касаясь земли, то этот наоборот «грязь босыми ногами месит». Ангел этот при том еще и болен, то есть у него все-таки есть плоть, хотя вроде бы не должно быть. И тут трудно сказать, кто кого бережет, потому что мы слышим голос поэта:

И кошу на него зрачком я:

Поберег бы себя, Хранитель!

Герой заботится о Хранителе больше, чем тот о нем, и боится, что им вместе в эту зиму придется оказаться на небесах, если вот так они будут бродить по миру дальше, простуженные. Но чтобы согреться, что требуется для ангела? Глоток водки, который может стать спасительным

А пока подходи поближе,

Вот скамейка — садись, да пей-ка!

Это все, если хочешь выжить —

Весь секрет как одна копейка.

Невольно возникает ощущение, что говорят они на равных, что это, по меньшей мере, беседа двух ангелов, занесенных каким-то странным ветром на землю в Чертаново, что и подтверждает теорию об ангельском происхождении поэта, именно поэтому герой его и видит («И нам в лицо показывал друг друга, чтоб мы не потерялись на Земле»). Вот на этот раз эти двое –поэт и ангел и встретились в Чертаново

И не думай, что ты особый,

Подкопченный в святом кадиле.

Тут покруче тебя особы

Под терновым венцом ходили.

А дальше в этом безлюдном пространстве, они на земле, и оказались в самом ее начале, где все предстоит пережить и изведать, и поселиться они должны, конечно же в Чертаново, потому что черти значительно древнее, они эту землю уже обжили. Стихотворение писалось 13 в пятницу. Вот что пишет сам Игорь Царев о стихотворении

«Вот ведь… и непонятно, кто беззащитнее и кому страшнее на Земле».

Так сегодня пятница, 13-е, в Москве хмарь какая-то промозглая. Вот и настроение соответствующее :)

Игорь Царев 13.02.2009 18:10

А с домом у ЛГ, судя по всему, напряженка :)

Игорь Царев 13.02.2009 18:26

:) Да, нет тут как раз никакой иронии. И почему бы ангелу не быть в струпьях. Спаситель вон на Голгофу босым, в грязи и крови шел. Зачем же земные реалии приукрашивать? Но тем и ценно желание даже в таких условиях постараться не испачкать душу. Вот ведь о чем речь :)

Игорь Царев 18.06.2010 20:50

Так и получается, порой бомжи похожи на ангелов — ангелы на бомжей, особенно те, что были изгнаны с небес на землю или наделены особой судьбой.

Тема в сущности вечная, потому что и античные и все другие боги любили путешествовать в рубище, смотреть на то, что творится в этом мире. Отсюда появился обычай привечать всех гостей, потому что неизвестно кто под рубищем скрывается.

Мы долго любовались странным ангелом, а вот теперь появился и вечный его противник

НОЧНЫЕ БЕСЫ

Свеча во тьме огарком корчится,

Трещит, пророчествами каркает…

Так обреченные на творчество

Судьбе в лицо стихами харкают,

И, осушая чашу горькую,

Тоскливо думают: «Не спиться бы…»

А ночь им подливает с горкою,

Юродствуя: «Опять не спится, б…?»

И в подреберье сердце бесится,

Саднит подушкой для иголочек,

И воют под медовым месяцем

Собачьих свадеб гости-сволочи,

И на разрыв аорты латаной

Идут старатели словесности —

Ведь бес гордыни пуще ладана

Боится пустоты безвестности.

И опять же это не привычные духи, какими мы привыкли видеть бесов:

Так обреченные на творчество

Судьбе в лицо стихами харкают,

Ночь, время разбойников и поэтов — таковы герои Игоря Царева, здесь так же главные атрибуты: водка и сигареты для вдохновения. Это тоже измученные и больные создания, только больны они творчеством, а потому их не оставляет бессонница. Снова эта пустота одиночества, потому что по-другому не рождаются шедевры

И на разрыв аорты латаной

Идут старатели словесности —

Ведь бес гордыни пуще ладана

Боится пустоты безвестности.

Одна интересная деталь, «свеча горела на столе» — если у Пастернака это символ страсти, свидания с любимой женщиной, то здесь страсть иная, и свидание с вдохновением, все адские муки исключительно для того, чтобы написать стихи и не оставаться в безвестности. В данном случае бес становится помощником для того, чтобы рождались стихотворения. И эта его сущность — волшебного помощника приходит ко всем нам от Гоголя. Правда для этого нужна сильная воля, как у Вакулы и Балды, автор должен подчинить беса и заставить его работать, что, судя по стихотворениям, у него прекрасно получается.

А вот в следующем стихотворении» Уходя по чумацкому шляху» — эти два духа соединились.

Уходя по чумацкому шляху

Одесную нахохлился ангел,

Да лукавый ошуюю

Пьет с тобою за табель о рангах,

Проча славу большую,

Манит ввысь из прокуренной кухни

Через звездные надолбы.

Сердце филином раненым ухнет:

«Торопиться не надо бы!»

Ковылей поседевшие космы

Скрыли во поле камушек,

Где Земля обрывается в Космос —

Не заметишь, как там уже.

Уходя по Чумацкому шляху,

По дороге Батыевой,

Не поддашься ли темному страху?

Одолеешь ли ты его?

Дотянулся рукою до неба,

А назад — хоть из кожи лезь!

Видишь в мертвенном свете Денеба

Чьи-то души скукожились,

Прокутив свои дни без оглядки

От пеленок и до кутьи,

И хотели вернуться бы в пятки,

Только пяток уж нетути!

И хотя отпевать тебя рано —

Слава Богу живой еще! —

Ветер плачет, то голосом врана,

То собакою воющей,

Да и сам ты рвешь горло руками,

Как рубаху исподнюю —

Не твоими ли черновиками

Топит бес преисподнюю?

В первой строчке « нахохлился ангел“, в последней „Топит бес преисподнюю, мы видим все три плоскости — небо — землю — подземный мир — это и есть та самая вселенная обетованная, только немного под другим углом зрения.

Стихотворение таинственное и невероятно емкое по сути, здесь сошлись совершенно разные мотивы и поэты:

Сердце филином раненым ухнет:

«Торопиться не надо бы!»

Сердечный стук, как уханье филина — еще одна птица, но не только это останавливает невольно. Сразу слышатся строчки Высоцкого:

Чуть помедленнее, кони,

Чуть помедленнее

А вот это уже из сказки или былины, там, где в чистом поле двигается богатырь, и направляется он к перекрестку, к перепутному камню, на котором и будет обозначена судьба

Ковылей поседевшие космы

Скрыли во поле камушек,

Вместе с автором из замкнутого пространства мы вырываемся на волю, в бесконечность Вселенной (обетованной, как мы узнали в самом начале)

Где Земля обрывается в Космос —

Не заметишь, как там уже.

От мифов и преданий мы переносимся к историческим, самым темным временам — Батыевским — времени, когда славяне оказались в рабстве, а потому и вопрошает поэт:

Не поддашься ли темному страху?

Одолеешь ли ты его?

Насколько трудно было одолеть вековое рабство, подняться на ту самую Куликовскую битву, надо спрашивать уже через два столетия у Дмитрия Донского. И все-таки герой этот страх в себе одолел, потому что

Дотянулся рукою до неба,

А назад — хоть из кожи лезь!

Видишь в мертвенном свете Денеба

Чьи-то души скукожились,

— и что же он видит там, где как обитают ангелы — хранители, которые нахохлились, и пьют вместе с героем «за табель о рангах», и забыли о душах, которые следует хранить, потому им там одиноко и пусто. Скорее всего, мы все оказались в чистилище, потому что

Прокутив свои дни без оглядки

От пеленок и до кутьи,

И хотели вернуться бы в пятки,

Только пяток уж нетути!

Им очень хочется воплотиться, вернуться в тело, но тело они уже потеряли. И все так ярко и достоверно, что хочется спросить, откуда поэту может быть это ведомо, почему душам без тел там так неуютно и пусто? Но для героя, как и для нас, это только минутный сон, заглянуть туда, где мрачно пируют ангелы и скукожились души, не имея возможности вернуться в тела, уже пройдя чистилище, а дальше будет самое интересное

И хотя отпевать тебя рано —

Слава Богу живой еще! —

Ветер плачет, то голосом врана,

То собакою воющей,

Но и на земле так же неуютно, как на небесах герою, потому что вой ветра напоминает то голос ворона, то пса.

Эти два персонажа уже нам прекрасно знакомы, и явились они из литературных мифов, в частности из Баллад Э. По, из контекста «Фауста», где появляется впервые Мефистофель с псом (пуделем), чтобы заключить сделку. Перед нами практически тот же самый сюжет, только скорее всего сделки этой не суждено случиться, вместо птицы и зверя, только ветер воет на разные лады, не потому ли так грустно герою, и в первый раз в тексте не чувствуется мажорных ноток. Но Игорь Царев прекрасно понимает, что из трагедии Гете эти герои перекочевали в ткань романа века, и там уже не так страшен черт, как его малюют, и именно оттуда финальные строки стихотворения

Да и сам ты рвешь горло руками,

Как рубаху исподнюю —

Не твоими ли черновиками

Топит бес преисподнюю?

Перед нами Мастер вместе с бесом, который занимается своим привычным делом — смотрит, горят или не горят рукописи.

Кто-то в рецензии убеждал Игоря в том, что ему нечего бояться, его рукописи точно не сгорят. Поэт напрасно боялся, что мы не почувствуем не угадаем всех классических сюжетов, которые тонко переплетаются в контексте его стихотворений…

А ведь это путь Мастера (Фауста) к той преисподней, к спасению романа, и он мучительно пройден. А так как проходил этот путь по Днепровским берегам, то он напрямую связан и с Булгаковым, жившим долгие годы в Киеве, и где еще должен был идти его Мастер?

Так ангелы и бесы и нарисовали нам вселенную обетованную. Но рано или поздно все приходит к своему финалу, и этот странный мир может настигнуть конец света — Апокалипсис…

Мы жили в его преддверии в те дни когда (может чуть раньше) писалось знаменитое стихотворение, покорившее всех, кто его читал и слышал.

Такое положение ангела и беса, грехи всех людей на земле не могли пройти бесследно, а потому мир насторожился в ожидании декабря 2012 года. Было как — то очень тревожно, как и бывает в конце любого года, а тут еще предсказания со всех сторон. Скажу честно, только услышав стихотворение Игоря Царева, потом прослушав его несколько раз, я стала совсем по-другому смотреть на это грозное событие. Вот где его мажорный настрой, философская ирония пригодились и спасли не одну заблудшую душу.

Апокалипсис

На седьмом ли, на пятом небе ли,

Не о стол кулаком, а по столу,

Не жалея казенной мебели,

Что-то Бог объяснял апостолу,

Горячился, теряя выдержку,

Не стесняя себя цензурою,

А апостол стоял навытяжку,

И уныло блестел тонзурою.

Он за нас отдувался, каинов,

Не ища в этом левой выгоды.

А Господь, сняв с него окалину,

На крутые пошел оргвыводы,

И от грешной Тверской до Сокола

Птичий гомон стих в палисадниках,

Над лукавой Москвой зацокало

И явились четыре всадника.

В это время, приняв по разу, мы

Состязались с дружком в иронии,

А пока расслабляли разумы,

Апокалипсис проворонили.

Все понять не могли — живые ли?

Даже спорили с кем-то в «Опеле»:

То ли черти нам душу выели,

То ли мы ее просто пропили.

А вокруг, не ползком, так волоком,

Не одна беда, сразу ворохом.

Но язык прикусил Царь-колокол,

И в Царь-пушке ни грамма пороха…

Только мне ли бояться адского?

Кочегарил пять лет в Капотне я,

И в общаге жил на Вернадского —

Тоже, та еще преисподняя!

Тьма сгущается над подъездами,

Буква нашей судьбы — «и-краткая».

Не пугал бы ты, Отче, безднами,

И без этого жизнь не сладкая.

Может быть, и не так я верую,

Без креста хожу под одеждою,

Но назвал одну дочку Верою,

А другую зову Надеждою.

Если в предыдущем стихотворении ангел — человек и бес примерно на равных правах существуют в этом мире, то здесь перед нами ясно прописан герой, при том, что нет сомнений, что это как часто бывает сам автор.

Хотя все начинается как раз со сцены на небесах, ну очень похожей на «Пролог на небе» в Фаусте, просто загляните еще раз и сравните, правда им уже не до сделок, трудные времена приближаются.

На седьмом ли, на пятом небе ли,

Не о стол кулаком, а по столу,

Не жалея казенной мебели,

Что-то Бог объяснял апостолу,

Горячился, теряя выдержку,

Не стесняя себя цензурою,

А апостол стоял навытяжку,

И уныло блестел тонзурою.

Тут уж прохлаждаться архангелу некогда. Помню, сколько раз упрекали Игоря именно за эту сцену в стихотворении, те, кто никогда не заглядывал в трагедию Гете, потому что это уже литературный миф, хорошо известный даже школьникам.

Мы переносимся вместе с героем на землю, где появились те самые грозные всадники — вестники ссудного дня, и появились, они, как и Воланд со свитой, именно в столице, где же еще им было появиться?

И от грешной Тверской до Сокола

Птичий гомон стих в палисадниках,

Над лукавой Москвой зацокало

И явились четыре всадника

Но что же происходит дальше — вероятно, как в американских фильмах, должен быть ужас, только невольно вспоминается, то, что американцу смерть для нас с вами сущая ерунда. Пока весь остальной мир бежит спасаться, вот что происходит у нас, кстати, точнее не сказать:

В это время, приняв по разу, мы

Состязались с дружком в иронии,

А пока расслабляли разумы,

Апокалипсис проворонили.

Это действительно смех сквозь слезы, наверное, это лучшее творение о тревожных днях и о русской душе. С нашими героями поспорить может, вероятно, только царь Сизиф, который мог и смерть в плен взять, и сам сбежать из Аида, так что его долго искали, правда, он был за свою прыть сурово наказан, нашим же героям море по колено, а конец света может и подождать, потому что

Только мне ли бояться адского?

Кочегарил пять лет в Капотне я,

И в общаге жил на Вернадского —

Тоже, та еще преисподняя!

А ведь столько переживших в нашей стране уже ничего не может испугать. Именно об этом задумываешься, когда снова пугают приближением метеорита, какой-то еще бедой. Вот они уже и с богом беседуют (в свое время стоял архангел перед ним навытяжку, а героям море по колено). Такого у Гете, не могло быть, а у нас спокойно

Тьма сгущается над подъездами,

Буква нашей судьбы — «и-краткая».

Не пугал бы ты, Отче, безднами,

И без этого жизнь не сладкая.

Голоса бога мы не слышим на этот раз, только наш герой находит оправдание перед творцом, самое главное оправдание — это имена дочерей — его продолжение, которое он оставляет в мире, а пока они живут, никакого Апокалипсиса быть не может

Может быть, и не так я верую,

Без креста хожу под одеждою,

Но назвал одну дочку Верою,

А другую зову Надеждою.

Кто-то считает эту строфу лишней, но я согласна с поэтом, в ней суть. И если человек отважился говорить с богом, то только чтобы спасти своих детей, ради них конец света должен быть отменен. Кстати, нашла вариант значительно сокращенный, там стихотворение заканчивается вот так…

Или черти нам сердце выели,

Как убийцам детей из Грозного?

Но вероятно, с течением времени к 2011 году текст дорабатывался и пересматривался, и стал таким вот, как теперь. А вот почему так написалось стихотворение?

:) Полного мрака в природе не бывает. В конце концов, мрак — это всего лишь одна из форм существования света.

Игорь Царев 02.08.2008 09:32

без последних строк текст сразу смысл утрачивает. Остаются одни образы :) последние строки — как маленький мерцающий свет в конце тоннеля. И этот свет я обозначил точно — это именно вера и надежда, пусть даже не в сердце, но хотя бы в именах детей. А разновременность глаголов вполне допустима в таких ситуациях. Я применил это, чтобы избежать монотонности зову-зову, или назвал-назвал

Игорь Царев 18.09.2008 11:29

:) Да, ортодоксальных верующих тут многое царапает. Но жизнь сама штука острая. И тут речь не о мировом, а скорее о личностном апокалипсисе

Игорь Царев 19.04.2011 12:24

В последней реплике, Игорь Царев подчеркнул самое важное, это не мировой, а личный апокалипсис, потому нельзя к нему относиться серьезно, а когда и ангелы и бесы о нас забыли, когда апокалипсис миновал, то и остается снова вспомнить про стихи, что он с великим мастерством и делает:

Жизнь продолжается, только порой она бывает слишком коротка.

Завтра 13 мая 40 дней с того дня, когда нас покинул Игорь Царев, Светлая ему память…

Чтоб свеча не погасла Вечность-9

В нашем мире есть особые символы, которые передаются из века в век и остаются с нами — огонь, один из них, огонь зажженной свечи. Человек рождается чаще всего ночью во мраке, чтобы встретить его, зажигали свечи. Умирая, человек погружался во тьму, но живые оставляли зажженные свечи. Считалось, что и жизнь человека подобна свече, она гаснет в момент его ухода.

Может быть, помня об этом, обращался к нам Московский князь Симеон Гордый, сын Ивана Калиты, правивший в 14 веке. И писал он, в завещание потомкам своим «А пишу вам я Слово того для, чтобы не перестала память родителей наших, и наша и свеча бы не погасла». Об этом, прежде всего, беспокоился многострадальный князь, живший в эпоху монголо-татарского рабства, когда дело сохранения земли русской стало делом государственной важности. И приходилось терпеть и междоусобные распри своих удельных князей, и унижения и насилия татарских ханов. Он свято верил в то, что мы услышим его глас и сохраним память о прошлом, и огня не погасим в душах наших. Это выказывание потом кочевало из одной княжеской грамоты в другую. Ему придавали особое значение. Со временем стало оно княжеским девизом. Чтобы выжить, должны были они покрепче держаться за руки, почитать родителей, заботиться о чадах своих..

Так из нашего туманного средневековья свеча и перекочевала в наше время, и кто, как не поэты, могли понимать ее значение в жизни и судьбе человека, в вечность, которая продолжается для каждого из нас, «пока горит свеча».

Именно сегодня, на 40-ой день после ухода снова и снова будут зажжены новые свечи в память об Игоре Цареве.

И он будет оставаться с нами, пока не погаснут свеча памяти в наших душах… А еще свечи горят и в его стихах, как же без этого света, без их живого огня. Конечно, когда я обратилась к этому образу, кроме наставления князя Симеона, сразу же вспомнились строки Б. Пастернака о свече. «Мело, мело по всей земле, во все пределы, свеча горела на столе, свеча горела», как и строки А. Галича в стихотворении «Памяти Бориса Пастернака», который покажет нам разницу между той свечой и тем, что творилось потом вокруг поэта. Но вот на фоне знаменитого стихотворения о страсти, о свидании с возлюбленной, почти сюрреалистических картинах, появляются как всегда прозрачные, чистые, прекрасные строки Игоря Царева:

ПОДРУГА

Клубок тишины,

как пушистый котенок,

пригрелся в руках.

Все звуки погасли.

И только свеча

не уймется никак.

Цветок полуночный —

на восковом стебле

горячая медь,

Пытается мира

холодную чашу

собою согреть.

Ночная подруга

то слезно мерцает,

то ясно горит

То шепчет влюбленно,

то громко и страстно

со мной говорит

Когда же я веру

теряю во мраке,

не меркнет свеча —

От призрачных страхов

она охраняет

меня по ночам.

Какие бы беды

меня не ломали,

сужая круги,

Я вновь распрямляюсь,

хотя я ничем

не сильнее других.

Как ясно и просто

святую любовь

излучает свеча,

Шагая вперед

и огонь поднимая

на гордых плечах.

Вероятно, это самое главное стихотворение о свече, в лирические строки перелито то, что можно было бы философу написать в большой серьезной статье, но вряд ли получилось бы так многогранно и образно. И самое потрясающее, что видит ее Игорь, прежде всего цветком — это древняя славянская символика, когда и костер на лесной поляне воспринимался, как цветок. Да и солнце часто сравнивают с подсолнухом, но вот свеча-огненный цветок, образ несколько стерт из памяти

Цветок полуночный —

на восковом стебле

горячая медь,

Пытается мира

холодную чашу

собою согреть.

У этого огненного цветка особенная миссия — не только привычная — осветить тьму, но еще и согреть холодную чашу мира. Вероятно, задача невыполнима для реалиста. Но поэт всегда остается романтиком. Для него невозможное -возможно. А вот от бесконечности вселенной мы переходим к частному случаю, к самому Поэту, и здесь свеча тоже обозначена иначе, непривычное определение:

Ночная подруга

то слезно мерцает,

то ясно горит

То шепчет влюбленно,

то громко и страстно

со мной говорит,

— этом не совсем вариант Пастернака- там эротичность зашкаливает

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

— в той классической ситуации нет места разговору, там только страсть, и как раз молчание царит в момент свидания.

Но свеча — подруга поэта, в какой-то мере Муза и точно его помощница способна с ним разговаривать « громко и страстно». Вероятно, в такие минуты рождаются главные шедевры, если вспомнить насколько поэт был загружен на работе, то и роль свечи для творчества будет особенная. А живые стихотворения можно писать только при живом огне, а вовсе не при электрической лампе, это прекрасно понимают влюбленные и поэты, электричество годится для обычной жизни, но не для творчества и свиданий влюбленных. Но вот и еще одна ситуация, когда необходим живительный огонь.

Когда же я веру

теряю во мраке,

не меркнет свеча —

От призрачных страхов

она охраняет

меня по ночам.

Если у Б. Пастернака все начинает и заканчивается свиданием, то у Игоря Царева свеча служит и лекарством, и спасительным кругом, в момент, когда неуютно и теряется вера. И опять же, мы прекрасно знаем об очистительном огне, именно для того у славян каждый вечер и разводились костры, вокруг которых водились хороводы — совершался ряд обрядов, а потом молодые люди прыгали через огонь, чтобы он уничтожил все темное и злое, что могло приключиться за день, прицепиться к ним, все злыдни исчезали в этом огне, сглаз, порча… В огне перепекаются и души, непригодные для жизни, грешные и черные…

Вот такую роль и исполняет для поэта огненный цветок — свеча. Сила огня и сила воды всегда была главной в природе, они дополняли друг друга

Как ясно и просто

святую любовь

излучает свеча,

Шагая вперед

и огонь поднимая

на гордых плечах.

Множество свеч, зажженных в одном месте могут нам напоминать о тех древних кострах, которые сопровождали человека всю жизнь, и последним оказался погребальный костер, но огонь свечи в момент ухода остается, как искра того костра, и она не гаснет.

Существует обряд, когда одна за другой гаснут все свечи, остается только одна, последняя, она символизирует разбежавшихся от Христа апостолов. Но люди были уверены, что во мраке достаточно и одной свечи. Потому так бережем мы этот свет и в мире нашем и в собственных душах.

А если в контексте Стихотворения Игоря Царева рассмотреть классический текст Пастернака, то тоже много интересного получается:

Свеча горела на столе, свеча горела. ((с) Б. Пастернак).

Зимняя ночь.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкора

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на столе

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Борис Пастернак, 1946

От универсального текст о вечности, а поэзия для Игоря Царева — Вечность, в сравнении с живущей один миг газетной (журнальной) публикацией, у Б. Пастернака — это только одно мгновение (одна ночь). Свеча на фоне метели тоже вроде бы и освещает и согревает пространство, но акцент делается на тени от огня, а не сам огонь. Поэта занимают блики, таинственные фигуры, которые внезапно рождаются, все, что происходит по ту сторону. Может быть, потому холод и отстраненность чувствуется сильнее, в данном случае ее трудно называть огненным цветком, подругой, она, скорее свидетельница того, что совершается, в какой-то мере помощница. И более того, метель все время пытается потушить свечу, наверное, только страсть удерживает этот огонь и не дает ей погаснуть.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

ХХ век погрузился во мрак. Одна за другой гасли все свечи, которые еще горели недавно. Во мраке Сатана должен был ликовать, радуясь своей победе. И все бросились разрушать мир. У человека осталось только Слово и Свеча его жизни, которую так легко гасили палачи.

У А. Галича в стихотворении «Памяти Бориса Пастернака» вообще возникает чудовищная картина, тут уж не до эротики:

Нет, никакая не свеча —

Горела люстра!

Очки на морде палача

Сверкали шустро!

(А. Галич)

Этот жуткий эклектический свет, отражающийся в очках палача, убивает и живой огонь, и воспоминание о тайном свидании, тут все обнажено до предела так, что хочется только одного — зажечь свечу и вернуться к живому огню. Это удается Поэтам, особенно хорошо это получалось все время у Игоря Царева.

А потому мы снова возвращаемся к прозрачной и прекрасной поэзии Игоря Царёва, где всегда будет таиться, разгораясь с новой силой живой огонь.

Но вот совсем другое стихотворение, где появится свеча уже в конкретной, как у Пастернака ситуации. Это тоже будет свидание, только свидание творческое, поэтическое

НОЧНЫЕ БЕСЫ

Свеча во тьме огарком корчится,

Трещит, пророчествами каркает…

Так обреченные на творчество

Судьбе в лицо стихами харкают,

И, осушая чашу горькую,

Тоскливо думают: «Не спиться бы…»

А ночь им подливает с горкою,

Юродствуя: «Опять не спится, б…?»

И в подреберье сердце бесится,

Саднит подушкой для иголочек,

И воют под медовым месяцем

Собачьих свадеб гости-сволочи,

И на разрыв аорты латаной

Идут старатели словесности —

Ведь бес гордыни пуще ладана

Боится пустоты безвестности.

Здесь свеча, которая корчится от мук, зажжена для того, чтобы записать стихотворение, а для этого нужен ее живой огонь. И в тех самых отсветах и бликах должны появиться бесы. Творческие муки во многом похожи на жуткие страдания

И в подреберье сердце бесится,

Саднит подушкой для иголочек,

И воют под медовым месяцем

Собачьих свадеб гости-сволочи

Невольно хочется вернуться к тем эротическим переживаниям, которые освещает свеча Пастернака, потому что там герой все-таки позитивен, а здесь свет огня — последнее спасение от тьмы и страшных мук:

И на разрыв аорты латаной

Идут старатели словесности —

Ведь бес гордыни пуще ладана

Боится пустоты безвестности.

Вот в такой ситуации сохранить, не загасить огонь еще труднее, но у Поэта нет выбора. Хотя как только отступает тьма, когда стихотворение написано, поэт снова вспоминает о живом огне. Вот одно из самых ярких стихотворений о свете, которое дополняет первое:

* * *

Далеким друзьям — бардоградцам

Зажги свечу, пускай горит,

Пускай творит свое свеченье

Не для забав и развлеченья,

А как преддверие зари.

Тоскливый холод превозмочь

Поможет нам свеча вторая.

Беспечно в пламени сгорая,

Она согреет эту ночь.

Про третью свечку не забудь —

Приставь ее к окну, пусть светит.

Быть может, друг ее приметит

И сократит до встречи путь.

Сгорит четвертая свеча,

За нею пятая, шестая…

Вот-вот ночной туман растает

В несмелых утренних лучах.

А если ночь не станет днем,

Не слушай тьмы циничной бредни,

Не пожалей свечи последней

И обвенчай ее с огнем.

И вот тогда наверняка

Прорвется жизнь из серых буден,

А если этого не будет —

Пусти надежды с молотка.

На заработанный пятак.

Купи еще свечей, кресало —

Чтоб жизнь из света воскресала,

Чтобы не гас в ночи маяк.

Сегодня, после ухода Игоря Царева стихотворение звучит, как завещание всем нам. Именно в нем тот глубинный смысл, который вкладывал древний князь в понятие «чтобы свеча не погасла».

А пишу вам я Слово того для, чтобы не перестала память родителей наших, и наша и свеча бы не погасла».

Свое Слово оставил нам и поэт ИГОРЬ ЦАРЕВ…

И остается только верить, что его свеча не погаснет, и Слово останется с нами навсегда. А для этого надо просто исполнить то, о чем он нас просил, в преддверии зари зажигать свечи, не дать им возможности погаснуть, не позволить погасить огонь в наших душах.

А где-то там, на небесах, как видел это Олег Чертов, ждет нас другой огонь- огонь Вечности, который полыхает в камине

Достигни Дома. Преклони колени.

Зажги огонь в камине, стол накрой

И ожидай в надежде и терпенье,

Кого при жизни ты сковал с собой.

В миру мы были и глупы, и слепы.

Как просто было нас ко злу склонить!

Но там, во тьме, стеснительные цепи

Преобразятся в световую нить!

Огонь земной и огонь небесный осветят тьму и там и здесь, и навсегда нас соединят… Но самое главное, чтобы светили звезды и не гасли свечи

Мой бог, ее зовут Марина. Вечность-10

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить — не поле перейти.

Б. Пастернак

Чем больше всматриваюсь и вслушиваюсь в поэтической мир Игоря ЦАРЕВА, тем больше дивлюсь тому, насколько четко он вписывается в контекст поэзии серебряного века. Любой из поэтов этого времени в том или ином тексте отражается, откликается, присутствует. И снова повторяю, что он оттуда, он с ними, он среди них, и тому есть масса подтверждений.

Но хотелось бы вдруг перефразировать его восклицание: «Откуда столько Бродского?» и спросить: «Откуда столько Пастернака?» Хотя, вероятно даже сам поэт не замечал, что Пастернака в его творчестве так много.

Но в стихотворении «На пороге Неба» слышится «Гамлет» и есть явные переклички, есть стихотворения, связанные с временами года и конкретными месяцами: «Февраль», «Март», «Июль», «Август» и другие явления природы, есть оды Свече и метели и другие пока еще не открытые и неясные мотивы и темы.

Но они все время появляются, стоит только прикоснуться к текстам.

Объяснить это, зная какие-то особенности творчества и биографии Игоря Царева достаточно просто. Тут очень многое совпало: прежде всего, растворенность в природе. Ведь именно Пастернак считал человека не царем природы, а его частичкой, песчинкой, его опавшим листом, который уносит прочь ветер. Он так же растворяется в природе: в метели, дожде, урагане, исчезает иногда навсегда.

А вот загляните в стихотворение «Придет пора»

И далее, зайдя в прозрачный лес,

Где обитают белые и грузди,

Почувствовать, как новый интерес

Чуть-чуть разбавит вкус осенней грусти…

И закурив, глядеть из-под руки,

Устало примостившись на откосе,

Как темное течение реки

Куда-то листья желтые уносит

Это такое же точно отношение к природе и к человеку в природе, и воспитанно оно конечно дальневосточным детством, возмужанием в окружении тайги, испытаниями, выпавшими на долю поэта в юности.

Да, город — мертвый, и даже растения в нем мертвые. Жизнь острее ощущаешь, когда босыми ногами стоишь на земле. Мне с детства довелось вволю походить по дикой тайге. Я научился понимать и ценить этот живой мир.

Игорь Царев 14.05.2010 23:40

С Борисом Пастернаком Игоря связывает взгляд на мир и людей — незащищенность и твердость по отношению к добру и злу, лирическое восприятие действительности, некая замкнутость по отношению к чужим. В одной из рецензий, когда кто-то из незнакомых предлагает встретиться, Игорь Царев называем себя «нелюдимым», и в этом вероятно есть доза и доля правды.

Почти дословно повторяет Поэт знаменитое Пастернаковское « Быть знаменитым некрасиво», когда пишет:

Тронут, что посвящено мне, хотя, считаю, что этого не достоин. Не делайте из меня идола, сударыня. В этой роли я ощущаю себя неловко.

Игорь Царев 10.03.2003 12:38

Вот эта самая неловкость, непонятная для напыщенных попугаев, которые хотят прославиться любыми путями, она очень показательна и существенна в данном случае — и в ней есть особое очарование настоящего человека и поэта.

И даже та бесовщина, которая была вокруг премии «Поэт года», слишком уж похожа на события, конечно, более яростные и безжалостные, сведшие Б. Пастернака в могилу, и в отчаянии заставившего написать: « Я погиб, как зверь в загоне» — это тоже из той же серии — все совпало в финале.

Как и рассуждения о том, что Премия убивает, если бы не было ее, то и своры цепных псов бы не появилось, как там у Галича:

А зал зевал, а зал скучал —

Мели, Емеля!

Ведь не в тюрьму и не в Сучан,

Не к высшей мере!

И не к терновому венцу

Колесованьем,

А как поленом по лицу —

Голосованьем!

И кто-то, спьяну, вопрошал:

— За что? Кого там?

И кто-то жрал, и кто-то ржал

Над анекдотом…

(А. Галич)

Еще когда визжали, вопили, плясали все те же упыри в чате «Вечерних стихов» после передачи «Памяти Игоря Царева», какой только бред не несли, как только не измывались, я все время спрашивала себя: «Неужели в мире вообще ничего не меняется», но уж литературная братия не меняется точно, потопа на них мало, Маргарита была права.

Правда, они оставались безликими и безымянными, физиономии палачей Пастернака были видны, их можно было вспомнить поименно, эти вообще безлики, оттого и упиваются безнаказанностью. Но вот так для двух поэтов внезапно все сошлось, пересеклось, изменилось. Еще при жизни Игоря Царева, я лично говорила о том, что не помню никого из авторов, кто был бы настолько близок Борису Пастернаку, как он, и это выливалось не в количество посвященных стихотворений, это было в ткани поэзии, в ее структуре, и оставалось органичным и естественным для него. Но кроме стихотворений, где совпадают даже названия, цикле о месяцах, временах года, анализ которых еще впереди, есть стихотворение, в котором вольно или невольно дается расшифровка знаменитому «Гамлету» Пастернака.

Ну, во-первых, впервые с первой строчки стихотворения «На пороге неба» нам явлен за маской Гамлета другой герой, тот, кто у Пастернака только угадывается

ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске,

Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Aвва Oтче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить — не поле перейти.

1946

У Пастернака играется некая пьеса, где он главный герой, естественно. И как он сам признается это Гамлет 20 века, того времени, в котором жил сам автор, и в этом нет ничего удивительного, потому что Гамлета играет и А. Блок, и сам молодой император Николай 2 чувствует себя Гамлетом на протяжении всей жизни, и играет на сцене в юности. Переломная эпоха –вообще время Гамлетов

Только уже первый его монолог звучит совсем иначе, вместо знаменитого «быть или не быть», здесь

Если только можно, Aвва Oтче,

Чашу эту мимо пронеси.

Герой беседует с Отцом, только это вовсе не отравленный король, что очевидно. Тот, кто творит мир, правит миром, а не отдельной страной, не потому ли герой восклицает:

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Только мольбы его напрасны, какой бы век не был на дворе, что бы не происходило, для этого героя, все неизменно повторяется:

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить — не поле перейти.

Это на самом деле другая драма, та самая, которая будет так подробно описана и в романе Булгакова, и, наверное, каждый поэт примеряет на себя роль мученика, который должен быть распят, и, погибая в страшных муках, спасти этот мир, пострадав ради всех остальных.

Драма, которая разыгрывается на сцене у Пастернака, легко угадывается Игорем Царевым — поэтом его круга, так проникшим в суть этого сложнейшего, оригинального поэта. Вот что об этой, главной нашей драме писал в одной из рецензий Игорь Царев

Но огорчает личная грешная судьба, зная, что из миллиардов и миллиардов за все времена только один оказался достойным воскрешения

Игорь Царев 10.04.2010 23:17

Об этом же его стихотворение «На пороге неба». Здесь уже нет маски Гамлета, перед нами тот самый герой, единственный воскрешенный

НА ПОРОГЕ НЕБА

Я против воли, а, может, по воле, избит и унижен.

Но не принижен, а наоборот — вознесен.

Боль отпускает, земля отпускает, и небо все ближе.

Вот и свершилось, распят, и тем самым — спасен.

Пенится грязь запрокинутых лиц под ногами.

Пропасти глаз и разверстые глотки — кровавыми пятнами.

Сверху мне видно как эта планета богата богами,

Но не прозревшими, лишь потому еще не распятыми.

Я вас прощаю мои неразумные братья.

Боль моя ваше прозренье на миг приближает.

Свет предо мною. Распахнуты руки в объятья.

Что это? Что это? Что это? Гвозди мешают…

Сколько бы не было описано распятий в стихотворениях, но у каждого поэта оно будет свое, особенное. Герой Игоря Царева уже не просит ни о чем, он прекрасно понимает, что нельзя пронести чащу мимо, вот и сомнения уже остались позади. Момент распятия для него тождественен моменту спасения, в осознании этого есть великая сила и мудрость, если «неотвратим конец пути», тогда

Боль отпускает, земля отпускает, и небо все ближе.

Вот и свершилось, распят, и тем самым — спасен.

И более того, мы ощущаем чувство полета, потому что вместе с ним видим «запрокинутые лица», обращенные в небо

Пенится грязь запрокинутых лиц под ногами.

Пропасти глаз и разверстые глотки — кровавыми пятнами.

Момент вознесения и полета прекрасен. Любой из нас, кто видел землю в иллюминаторе самолета, помнит, насколько это сильное впечатление, и можно себе представить, что нет железной машины рядом, что ты просто паришь высоко в небесах. Не в этом ли и сила и вдохновение для поэта. Но дальше возникает еще одно интересное наблюдение:

Сверху мне видно как эта планета богата богами,

Но не прозревшими, лишь потому еще не распятыми.

Герой Б. Пастарнака пребывает в унынии в финале стихотворения о Гамлете-Христе, и вдруг в этом новом его воплощении мы слышим голос Игоря Царева, продолжившего и развившего тему.

Сегодня, когда прошло 40-ок дней после его ухода, этот голос кажется пронзительным и узнаваемым. И конечно, после ухода поэта не только изменяются портреты, как отмечала А. Ахматова, но по-другому звучит и голос:

Я вас прощаю, мои неразумные братья.

Боль моя ваше прозренье на миг приближает.

Свет предо мною. Распахнуты руки в объятья.

Что это? Что это? Что это? Гвозди мешают…

Не представляю другого поэта, который бы так спокойно, так просто смог бы сказать о самом главном, и в этом нет никакого пафоса и позерства, как нет его и стихах Бориса Пастернака, для них для обоих они органичны, и очень точны по интонациям и по сути.

И конечно Рождественские стихотворения ставят поэтов в один ряд. Помню, каким открытием для нас была когда-то «Рождественская звезда», как часто стихотворение звучало в самых разных передачах.

Стихотворения Игоря Царева о Рождестве, очень современные, очень московские. Возможно это потому, что праздник в таком массовом его проявлении пришел к нам совсем недавно, и город преображается, хорошеет на глазах, сверкает разноцветными радугами иллюминаций.

Перед Рождеством

Любовь — начало всех начал,

Лукавит римское «ab ovо»,

Спроси у москвича любого,

Хоть рифмача, хоть фирмача.

Земля кружит не наобум,

Ночь по квартирам ходит сватьей

Под неусыпный скрип кроватей,

Готовя новый «бэби бум».

И накануне Рождества

Надела снежные брильянты

И разноцветные гирлянды

Ее Сиятельство Москва.

Земля стоит на трех китах,

Москва — на девяти вокзалах.

Пока в их неуютных залах

Не иссякает суета,

Пока сюда издалека

Станиц, улусов и аулов

Течет авосек и баулов

Провинциальная река,

Пока хоть искра торжества

Мерцает на приезжих лицах —

Недаром числится в столицах

Ее Величество Москва.

Над Красной площадью висят

Часы по имени «куранты»,

Наступит полночь, аккуратно

Они ее провозгласят.

А мы в двенадцать без пяти

Уедем в город леденцовый —

Электропоезд в Одинцово

Отчалит с третьего пути.

И за звездой пойдут волхвы,

И небо станет бесшабашней

Над вертикалью Спасской башни

Ее Высочества Москвы…

Борис Пастрнак — тоже Московский поэт, но он не мог представить себе ни такой столицы, ни такого Рождества, в те суровые времена праздника вовсе не было, вот потому таков контраст в текстах. Только в его помпезной пышности, в блеске порой не видны истинные символы великого праздника. Действо перемещается невольно на вокзалы, туда, где начинается настоящий мир (провинциальный) и, и вот здесь все чуть больше похоже на ту первозданную картину, которую описывает Пастернак в знаменитом стихотворении

Земля стоит на трех китах,

Москва — на девяти вокзалах.

Пока в их неуютных залах

Не иссякает суета,

Пока сюда издалека

Станиц, улусов и аулов

Течет авосек и баулов

Провинциальная река,

— вот только в этом все остается неизменным, когда стекаются люди из разных мест в столицу, как шли они когда-то, чтобы взглянуть на младенца, узнать о рождении Спасителя. А ту самую звезду теперь заменяют, звезды Кремля, недаром туда направляет наши взоры поэт.

И здесь мгновение перетекает в вечность, и два стихотворение роднит это шествие волхвов, в финале, кажется, что мы переключились на то стихотворение Б. Пастернака

И за звездой пойдут волхвы,

И небо станет бесшабашней

Над вертикалью Спасской башни

Ее Высочества Москвы…

А вот как заканчивается у Пастернака оборавшееся стихотворение Игоря Царева

Светало. Рассвет, как пылинки золы,

Последние звёзды сметал с небосвода.

И только волхвов из несметного сброда

Впустила Мария в отверстье скалы.

Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,

Как месяца луч в углубленье дупла.

Ему заменяли овчинную шубу

Ослиные губы и ноздри вола.

Остается только припомнить слова героя Булгакова о том, что в мире ничего не меняется, какой бы век не был в этом мире…

Если говорить о сближении лирики Игоря Царева и Б. Пастернака, то невозможно обойти стороной и возможно самое пронзительное стихотворение, звучавшие и во время присуждения премии «Поэт года», обращенное к Марине Цветаевой. Мы знаем, насколько близка была она Борису Пастернаку — их судьбы тесно связаны навсегда, опубликована их переписка, изучается влияние поэтов друг на друга, и потому строчки, обращенные к Марине, вольно или невольно отзывается и в теме пастернаковских мотивов в поэзии Игоря Царева.

Когда в елабужской глуши

Когда в елабужской глуши,

В ее безмолвии обидном,

На тонком пульсе нитевидном

Повисла пуговка души,

Лишь сучий вой по пустырям

Перемежался плачем птичьим…

А мир кичился безразличьем

И был воинственно упрям…

Господь ладонью по ночам

Вслепую проводил по лицам

И не спускал самоубийцам

То, что прощал их палачам…

Зачтет ли он свечу в горсти,

Молитву с каплей стеарина?

Мой Бог, ее зовут Марина,

Прости, бессмертную, прости.

В стихотворении Игоря отражается самый тяжелый, горький период в жизни Марины Цветаевой — последние секунды ее земной жизни, когда никого уже не было рядом, и за спиной грохотала война, и Елабуга была кошмаром, в котором она не хотела и не могла оставаться.

Лишь сучий вой по пустырям

Перемежался плачем птичьим…

А мир кичился безразличьем

И был воинственно упрям…

Вероятно, каждый поэт переживает что-то подобное. Только чаще всего не все сходится так вот в одном месте — в «елабужской глуши».

А дальше самое страшное, что творится уже не в реальности, а на небесах — та страшная трагедия, которая по всем законам считается страшным преступлением- самоубийство у Данте приравнивается к убийству, и эти люди мучаются все в том же седьмом кругу ада… Считается, что им нет прощения:

Господь ладонью по ночам

Вслепую проводил по лицам

И не спускал самоубийцам

То, что прощал их палачам

И как вина Понтия Пилата по определению Маргариты не столь велика, чтобы страдать веками, так и тут, в данном случае Поэт пытается просить за Марину, потому что она свое уже отстрадала и заслуживает хотя бы покоя.

Если прощен даже Пилат, если ему не нужно больше томиться при луне, а ведь эта сцена романа века невольно возникает в памяти:

Зачтет ли он свечу в горсти,

Молитву с каплей стеарина?

Мой Бог, ее зовут Марина,

Прости, бессмертную, прости.

Мой Бог, ее зовут Марина…

Напомнило Булгаковское: «Фрида! Меня зовут — Фрида!» Крик души.

(из рецензии)

Наверное, люди по своему психотипу условно делятся на «судей» и «адвокатов». Обычно мне ближе роль защитника, чем нападающего. Хотя, безусловно, любого защищать не возьмусь. Иных и сам готов осудить по всем статьям :)

Игорь Царев 26.04.2012 17:25

И последние строки звучат на два голоса, почему — то уверена, что в своих молитвах не раз их произносил Б. Пастернак, которому пришлось надолго пережить и Булгакова, и Мандельштама и Цветаеву, а Игорь Царев только озвучил это всеобщее наше желание получить для нее прощение. Вероятно, прослушав это стихотворение и любой из нас не раз повторит:

Мой Бог, ее зовут Марина,

Прости, бессмертную, прости.

Вот теперь я и думаю, случайно ли это стихотворение прозвучало последним из того, что мы слышали, когда Игорь Царев страшно волновался на сцене, а строчки из книги произносил Марк Разовский? Это кажется каким-то дивным знаком, завещанием о том, как нужно относиться к Поэтам, к людям вообще.

Случайность? Совпадение? Но стихотворение стало знаковым, так они навсегда и останутся рядом в вечности — совпавший с ним Борис Пастернак, который, как и Владимир Высоцкий, нашел, наконец, второго, «чтоб вытянуть петь со мной», Марина Цветаева и Игорь Царев.

Вот что отмечает в рецензии поэт:

В 1990 году (через 50 лет после смерти) в храме у Никитских ворот по особому разрешению Алексия II впервые отпели Марину. Мне довелось в тот день стоять в том храме и зажигать свечку с остальными присутствующими на отпевании. Тогда в голове и прозвучали первые строчки этого текста. А дописал я его совсем недавно. Страшно сказать — больше двадцати лет прошло…

Игорь Царев 14.10.2012 17:46

Он не раз напоминал нам всем Булгаковскую цитату, что ни о чем не надо просить у сильных мира сего, они сами все дадут. Наверное, это был тот редкий случай, когда он попросил за другого поэта, судьба которого оказалась такой горькой и беспросветной, попросил перед своим уходом. Не оттого ли смерть Игоря Царева оказалась такой легкой, говорят, многие о такой только мечтают и в очередь стоят, а вот он ушел накануне Пасхи, кстати, что тоже само по себе знаком. Моя бабушка радовалась, когда люди уходили в такие дни — ведь души их, минуя все круги адовы, направлялись прямо к богу, где были открыты все врата.

Надеюсь, что там, рядом с ним не только Б. Пастернак, но и Марина, получившая прощение, наконец…

Демиурги, Язычники, Языкотворцы. Вечность-11

Есть демиурги языка,

Язычники, языкотворцы —

Восторгом золотых пропорций

Играет каждая строка…

И. Царев

Тайна поэта — то послевкусие, которое остается после его стихотворений, та свеча, которая не гаснет, звезда, все еще горящая на небосклоне — это и есть нерукотворный памятник для творца, он остается, когда сам поэт уходит в вечность, он освещает тьму, и пока он светит, мы живем и радуемся жизни.

Жизнь поэта всегда делится на две части, они могут быть и вовсе не равными, но если с уходом простого смертного, чуть раньше или позднее она обрывается, то для поэта жизнь продолжается, а часто она только начинается после ухода в вечность. Пока он ждет нас в уютном домике, беседую с близкими людьми, мы пытаемся понять то, что было совершено, то, что он попытался сказать нам важного. А в стихотворениях, рецензиях Игорь Царев говорил только о самом главном, он никогда не тратил времени на пустые разговоры — часто был невероятно краток и точен в своих оценках и суждениях.

Именно о вечной жизни творца говорил Игорь Царев, после внезапного ухода у нас на глазах Михаила Анищенко. Все случилось так же мгновенно — так же внезапно. В один миг остановилось сердце. Так же прилетело из Самары страшное известие. А накануне мы говорили с Михаилом о Са-Маре — богине смерти у славян, которая вроде бы хранила этот его мир — центр вселенной, как любил подчеркивать Михаил, но, наверное, ей не хватило поэта такого уровня, и она поспешно забрала его с собой, мелькнув на одной из улочек города.

Так вот, как только была написана статья о Михаиле, и посмертно вручена ему премия «Народного поэта» (это случилось одновременно) Игорь Царев в рецензии на статью Памяти Михаила Анищенко написал:

Любовь, спасибо за теплые слова о Михаиле. Это действительно Поэт.

Ему был дан Дар.

Дар — это нелегкая доля. Он как раскаленный уголь на ладони. Да, гонит прочь тьму, но и обжигает, и приносит нестерпимую иногда боль.

И, так печально устроен этот мир, что судьба Поэта, как правило, только и начинается после смерти носителя Дара. И потому именно сейчас так важно каждое слово о Анищенко. Чтобы не дать тьме забвения завалить, затоптать тот свет, который вложил Михаил в свои строки.

И.Ц.

Игорь Царев 09.12.2012 00:28

Кто тогда мог подумать, что все оказалось важно, необходимо не только для Михаила, но и для самого Игоря, покинувшего нас в апреле, когда не прошло и полгода со дня смерти Михаила Анищенко. Они оказались очень близко друг от друга не только на одном сайте, но и в Дальневосточном журнале — на соседних страницах публикация, и на сцене, когда вручались литературные премии. При вручении премии Михаилу Анищенко, у Игоря Царева хватило мужества выйти на сцену и прочитать его стихи. Его же стихотворение на вручении премии «Поэт года» читал Марк Разовский, и это было стихотворение о Марине Цветаевой.

Зачтет ли он свечу в горсти,

Молитву с каплей стеарина?

Мой Бог, ее зовут Марина,

Прости, бессмертную, прости.

Эта первая такая пронзительная мольба о другом поэте, за которой кто-то слышит текст романа века. Это когда Маргарита просить за Фриду, для меня голос Игоря Царева сливается с голосом Бориса Пастернака, уж кто, как не он просил о Марине вместе с А. Ахматовой, вспоминая всех, кого они так рано потеряли в кошмаре той реальности.

Так кто же он такой Поэт, откуда пришел, где живет, что творится в его жизни и душе?

Круг поэтов Игоря Царева наметился с самых первых статей о нем: Александр Блок, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Владимир Высоцкий, Николай Гумилев, Марина Цветаева. Стихотворение «Есть демиурги языка» обращено именно к ним.

И сразу понятно, как уверенно и уютно чувствует себя Поэт в этом дивном кругу, и он прекрасно понимает и свою высоту, и свою мощь. Иногда Игорь скромно называл себя в рецензиях не худшим, на самом деле он, конечно, был лучшим среди поэтов конца 20 начала 21 века, чему есть бесчисленные признания тех профессионалов, кто столкнулся с его творчеством и навсегда остался его поклонником.

Кто-то сказал о том, что если собрать вместе все искренние восторги самых разных людей в его адрес, то Игорь просто был обречен на бессмертие..

Поэтов такого уровня Игорь Царев называет демиургами. Поэт сразу же уточняет, кого именно он считает таковыми

ДЕМИУРГ (греч. demiurgos — мастер, ремесленник), в античной философии (у Платона) персонифицированное непосредственно-творческое начало мироздания, создающее космос из материи сообразно с вечным образцом; впоследствии отождествлялся с логосом, умом (нусом).

Если опираться на это энциклопедическое определение, то составляющая из ремесленника во мне вне сомнения присутствует. А вот с творческим космическим началом — это уже вопрос спорный. Не мне судить. Но хотелось бы верить, что ОНО во мне есть:)

Игорь Царев 27.03.2003 13:37

Есть демиурги языка…

Есть демиурги языка,

Язычники, языкотворцы —

Восторгом золотых пропорций

Играет каждая строка…

Кто ниспослал им этот дар?

Кто научил так изъясняться,

Что их слова ночами снятся,

Питая души, как нектар?

Их слог — то строг, то вводит в транс

Тем, как божественно небрежен,

Как между строк туманно брезжит

Высокий смысл иных пространств…

Но кто бы знал, какой ценой

Им достается почерк легкий,

И сколько никотина в легких,

И сколько боли теменной,

Как прогорая до трухи

В стакане копятся окурки,

Как засыпают демиурги,

Упав лицом в свои стихи

Будь моя воля, я бы именно это стихотворение выдавала как визитную карточку всем, кто мечтает о поэзии, кто хочет понять, что же это такое — поэзия, чем она отличается от стихоплетства, от рифмования строк и записи их столбиком. Целые книги написали наши исследователи, чтобы ответить на этот вопрос, и вдруг в небольшом стихотворении, есть то, что нам объясняется в томах исследований и сути и назначении Поэзии…

Демиург — Мастер — это высшее звание для поэта, это тот Демон поэзии, который, по мнению Блока, и был первым поэтом, а Демон, прежде всего Душа — та энергетика, без которой тело человека или тело стиха мертво. Сколь бы прекрасным оно не было, но его требуется оживить, а силу для оживления Демиург берет у огня свечи, которую Игорь называет Подругой поэта- атрибутом творчества в другом стихотворении. Поэзия мертва, если нет живого огня, если свеча погасла.

Есть демиурги языка,

Язычники, языкотворцы —

Восторгом золотых пропорций

Играет каждая строка…

Когда кто-то из читателей напомнил автору о том, что это скорее связанно с Демонами и даже Сатаной, терпеливо и последовательно Игорь объясняет свое лексическое толкование, тот смысл, который он вкладывает в этот образ… Это необходимо знать и нам, чтобы не заблуждаться, не путаться в понятиях.

Само слово «демиург» греческого происхождения и возникло во времена, когда бал на Земле еще правил «Зевс со товарищи». О Сатане тогда и слыхом не слыхивали. Естественно, что с развитием человечества старые слова меняли информационную нагрузку и тональность восприятия, особенно когда становились именами собственными и начинали отождествляться с героями их носившими. Но, если вы обратили внимание, я пишу слово демиург с маленькой буквы. У меня это не демоническое имя, я использую слово в его первоначальном основополагающем смысле — «творец и ремесленник». И мне хотелось бы, чтобы его воспринимали именно так :)

Игорь Царев 04.01.2004 13:37

Уже в первой строфе есть главное правило для демиурга — языкотворцы пишут так, что каждая строфа попадает в золотое сечение пропорций и начинает отражаться в нем, у стихоплетов так не получается, но они и не заботятся об этом.

Гармония в природе свойственна всем ее созданиям, и человеку тоже, только его беда в том и состоит, что чаще всего он уходит от этой гармонии, и демиурги — те немногие, кто о ней помнит всегда.

Кто ниспослал им этот дар?

Кто научил так изъясняться,

Что их слова ночами снятся,

Питая души, как нектар?

А вот на вопрос о том, кто послал им дар, мы можем догадываться, вспомнить о том, что Лада у славян была не только богиней любви, но еще и богиней гармонии, а потому это конечно небесный дар, благословение самой богини. Увы, за многие века человек чего только не сделал, чтобы отказаться от гармонии, но всегда есть те ее хранители, которые пытаются нам напомнить при помощи Слова, которое было изначально основой о том, что утеряно.

Если их строки совершенны, то они ночами снятся, они та дивная молитва, которая и возвращает нас к истокам, делает совсем другими, поэзия –нектар для души (мед — в понимании скандинавов). Потому очень страшно, когда тысячи стихотворцев пытаются нам вручить не мед, а яд и заставляют принимать его, уверенные, что они творят добро…

А в чем же отличие настоящих поэтических строк?

Их слог — то строг, то вводит в транс

Тем, как божественно небрежен,

Как между строк туманно брезжит

Высокий смысл иных пространств…

Конечно, настоящая поэзия — это заговор и заклинания, об этом много писал Александр Блок, она отзывается в душах, и чем больше душ, в которых она отзывается, тем сильнее накал поэтической страсти, а это еще и страсть, потому что бесстрастными бывают только графоманы. И вот мы уже перемещаемся в иные пространства — в рай-ирий- вырий, где и существует та гармония, которой нет и не может быть на земле.

И снова теория Олега Чертова о том, что поэты были посланы на землю, чтобы влиять на наши души.

Господь нас собирал перед отбытьем,

Перстом листая судебные книги,

И нам в лицо показывал друг друга,

Чтоб мы не потерялись на Земле.

И отсылал затем в мирскую битву,

Отягощая души воплощеньем,

А мы бредем и ищем звездных братьев —

Огня живого ищем в мертвой мгле.

Бредем во тьме, рассеянное братство,

И забываем вещие страницы.

Само обетование Господне

Нам кажется нелепым детским сном.

Но помнят крылья звездное пространство,

И нас своими почитают птицы.

И чувствую, как Божие дыханье,

Молочный снег — пылающим лицом!

1982

http://olegchertov.narod.ru/lirika.html

Когда я перечитываю стихотворения Олега сегодня, в контексте стихов Игоря, то чувствуется этот диалог в пространстве и времени — конечно, это строки, которые звучат на небесах, их слышат и записывают только демиурги, а потому кроме всего прочего в них брезжит, просвечивается «Высокий смысл иных пространств».

Думаю, никто не сомневается в том, что Игорь Царев может говорить от имени всех ушедших поэтов, но это еще и его собственный жизненный опыт, о том, как дорого приходится платить за все происходящее

Но кто бы знал, какой ценой

Им достается почерк легкий,

И сколько никотина в легких,

И сколько боли теменной,

В отличие от Пушкинского мифического пророка, с которым происходили страшные метаморфозы, этот демиург вполне земное создание. В нем угадываются черты любимого поэта, но мы ведь никогда не видели его таким, да и мало кто из близких вероятно видел, потому что есть реальность, а есть состояние творчества, когда подругой становится свеча, а сам он ради гармонии переживает муки равные тем мукам, которые испытывал единственный воскрешенный на Голгофе. То, что перед нами реальный человек — еще усиливает впечатление от всего творящегося в этом мире.

Как прогорая до трухи

В стакане копятся окурки,

Как засыпают демиурги,

Упав лицом в свои стихи

Удивительный, жизненный и точнейший финал для классически совершенного стихотворения.

И сразу становится понятно, как тяжек крест поэта, какова его роль, как сжигает и его самого на пути к совершенству это пламя и внутреннее и внешнее…

Всегда вызывает улыбку заявление ремесленников о том, что вот написал он как написалось, и пальцем не пошевелит, чтобы поработать над текстом –пусть так и остается. Вот и остаются «горы словесной руды», к поэзии отношения не имеющие, и только избранные могут творить такие заговоры и заклинания, «что их слова ночами снятся, питая души, как нектар».

Конечно, на это стихотворение было очень много откликов, иногда эти отклики были в стихах, и особенно ценны строки от близких людей. Вот о чем пишет в ответ Евгений Дерлятко, автор перевода «Ворона» Э. По, самый близкий Игорю поэт.

Рецензия на «Есть демиурги языка…» (Игорь Царев)

Да, демиург — «творец», «создатель»,

Но и — «ремесленник», «гончар» —

Ночной растрепанный мечтатель

И тонкий ткач словесных чар…

Когда бы знать наверняка им

О том, чтО свыше, чтО от них —

Но не дано. «Безвестно канем —

Иль это был наш звездный стих?..»

Поэтому в объятья Сети

Бросают тексты вновь и вновь…

Вдруг стих родную душу встретит?..

Эй, Муза! Кофе приготовь!

Евгений Дерлятко

Вдруг начинают звучать очень современные строки о сети, где сегодня только и остается жить и писать настоящим поэтам. Кстати, для поэтов это самое важное пространство, потому что стихи тут сохраняются, звучат, поэт мгновенно получает отклики, может побеседовать со своим читателем. Об этом предшественники могли только мечтать.

Прекрасный и «миллиметрово» точный отклик :) Ведь демиург (даже по энциклопедическим определениям) — это и вдохновенный творец, и ремесленник. И без этих двух составляющих невозможно написание стихов. На одном вдохновении — без ремесла и тягостной пахоты, ничто и ни у кого не состоится по- настоящему.

Спасибо!

Игорь Царев 27.03.2003 13:32

Когда кто-то отмечает беспомощность поэта, но и на это есть вразумительный ответ:

На счет беспомощности — это вы зря. Вернее, все мы испытываем нечто похожее, но с этим надо и можно бороться. Ежедневно и не жалея сил, как если бы речь шла о жизни и смерти… Хотя, легко поучать, :) сам я нередко сачкую в этом вопросе

Игорь Царев 27.03.2003 17:23

Что еще может сравниться с живым диалогом, с возможностью посмотреть на стихотворение со стороны, уточнить какие-то неясные, неточные образы и смыслы? Более продуктивно Поэты, вероятно, не работали никогда прежде

Здесь же поэтически решается проблема и с куревом у поэта, когда кто-то на нее намекает (каюсь, сама часто говорю о чрезмерности и выпивки, и курева в стихотворениях) Игорь отвечает:

Ах, Саша, курево — не хлам…

Хотя я весь проникатинен,

Я без него, признаюсь Вам,

Подобен скользкой рыхлой тине.

А чашка кофе, сигарета,

Да искра странного огня,

Все вместе делают поэта.

По крайней мере — из меня.

Игорь Царев 24.04.2003 12:40

Но если все уже и без того перешло на личность поэта, а как по-другому может быть в рецензиях, то стоит взглянуть на другое стихотворение о поэте и поэзии, где уже в заглавии появляется местоимение «Я» — от демиургов, от поэтов его круга, а круг этот уникален, мы возвращаемся к суровым будням. «Я рядовой словарного запаса» — это второй полюс творчества.

Я РЯДОВОЙ СЛОВАРНОГО ЗАПАСА

Стихи бывают как листы осоки —

Не прочитать, не искромсав души.

В них корни слов сквозь строки гонят соки,

Суть отделяя от предлогов лжи.

По тонкой грани между тьмой и светом,

Сквозь рифмы, как сквозь рифы корабли,

Проводят нас Верховные Поэты

К божественному краешку земли…

Я не ношу атласные лампасы

И не смотрю на рифмы свысока —

Я рядовой словарного запаса,

Я часовой родного языка.

Неровной строчкой гладь бумаги вышив,

Пишу, еще не ведая о чем,

Но ощущая, будто кто-то свыше

Заглядывает мне через плечо.