Дар
Поэтическая фантастика
АННОТАЦИЯ
БАЛЛАДЫ. ЛЕГЕНДЫ. ПРИТЧИ.
СКАЗКА ПРО СОЛДАТСКИЙ РАЙ.
СВЯЗЬ. Поэма.
ПЕРЕСАДКА. Поэма.
ПРОРВА. Драматическая фантазия.
ДаР
Нет, я не похищал огонь
Ненаблюдаемых богов!
Воришкой мелким, право, зря
Представлен я в календарях.
Я помню: хлынула беда,
О жалости стонала ночь…
Огонь — от мысли и труда,
И от желания помочь.
Нет, я не похищал его,
То было бы совсем легко.
Я иссекал, сверлил и тёр —
И запылал в ночи костёр!
Кормил его — щека в золе,
И дума думалась одна —
Как зверски было б на земле,
Когда бы не было огня!
Вот он — защита и тепло,
И вам в его кругу светло.
Но в нём всегда готов прыжок,
И спит пожар, и скрыт ожог.
Неосторожностью не тронь!
Опасен. Дик. Необходим.
Итак, я вам дарю
Огонь.
Но
что вы сделаете с ним?
БАЛЛАДЫ, ЛЕГЕНДЫ, ПРИТЧИ
Баллада о глиняной девушке
1
Ваятель сырую глину взял
И в пальцах сильных её размял.
И комья влажной плоти земли
В руках его формы свои обрели.
Стал стройною девушкой глины комок.
Лишь душу ей мастер дать не мог,
Лишь сердце в неё не сумел вложить.
А как же без сердца девушке жить?
Он четверо суток и ночью, и днём
Прокаливал девушку над огнём,
И дымное пламя гончарных печей
Вилось и ласкалось у смуглых плечей.
На пятые сутки её поутру
Поставил он стынуть на свежем ветру.
И ветер, что с моря, крутясь, налетал,
Округлые груди, шутя, целовал.
И мастер рукой осторожной отца
Ей стёр эфиопскую сажу с лица.
2
Клубился в глазах её солнечный дым,
И море плескалось вином голубым,
И сосны вздыхали под шелест волны,
И рыжая белка глядела с сосны.
А рядом глазастый мальчонка стоял
И робко, невнятно ей что-то шептал.
Чуть-чуть осмелев, он поближе шагнул
И красное яблоко ей протянул…
Но девушка не шевельнула рукой,
И молча, смотрела на лёгкий прибой,
И тихо, сама улыбаясь себе,
Она не внимала безмолвной мольбе…
И мальчик заплакал и прочь побежал,
И ветер, играя, его провожал…
3
С деревьев не раз облетела листва.
Не раз проросла молодая трава.
И рыжая белка бельчат родила.
И рыжая белка уже умерла.
И снова, чуть воздух весною запах,
Бельчата резвились в сосновых ветвях.
А яблоко, в землю упав, проросло,
И дерево яблоневое расцвело.
Лишь розовым утром край неба расцвёл,
К той девушке юноша стройный пришёл
И белых магнолий душистый букет
Сложил перед ней, чтоб услышать ответ.
— Поверь мне, я жить не могу, не любя!
Ответь мне, не в силах я жить без тебя!
— Но девушка не шевельнула рукой,
И только смотрела на пенный прибой,
И молча сама улыбаясь себе,
Она не внимала горячей мольбе…
И юноша тихо поднялся с колен.
И тёмен стал только забрезживший день…
4
И снова менялись времёна годов,
И море смывало края берегов,
Гуляла по белому свету беда,
Горели разграбленные города…
Как блудные дети приходят к отцу,
Шло ясное рыжее лето к концу.
И спелые яблоки дружной гурьбой
Уже дозревали на ветке родной.
А девушка глиняная в глуши
Стояла без сердца и без души…
И к вечеру ближе из чащи кустов
Вдруг вышел мужчина, высок и суров,
И бросил к ногам её твёрдой рукой
Он меч, потемневший от крови людской.
— На чёрной триере я за море плыл.
И гордых троянцев повергли мы в пыль.
Где высились прежние их города,
Там плугом пропахана борозда.
Мы тысячами увозили рабов
С дымящих и воющих берегов.
Я — вождь непреклонный, мне имя — судьба.
Но все мои подвиги — для тебя!
…Но девушка не шевельнула рукой,
Безмолвно смотрела на шумный прибой,
Бездумно сама улыбаясь себе,
Она не вняла этой страстной мольбе.
И воин, помедлив, свой меч подобрал,
И горбясь понуро, он прочь зашагал…
5
А время текло неустанной рекой,
Косило людей неизбежной рукой,
Растило леса и растило хлеба,
Рождало поэта, царя и раба.
А в чаще, где тень холодна и густа,
Таилась ненужная красота.
Прошли чередою и ночи и дни.
И как-то в ночи замерцали огни.
Шли люди сквозь зарослей мрачный завал,
И ветер их факелов клочья трепал.
Их вёл через темень и лес напрямик
С повадкою властной высокий старик.
Он вышел и встал, горделив и суров,
И вышла за ним вереница рабов,
И каждый с глубоким поклоном слагал
Свой груз драгоценный к прекрасным ногам.
Здесь грудой, звеня и сверкая, легло
Чеканное золото и серебро.
— Проснись и гляди же — воскликнул старик —
Слова я на ветер бросать не привык.
Я власти достиг над обширной землёй,
Теперь я играю людскою судьбой,
Но власть и богатство тебе я отдам,
Как жертвы приносят великим богам!
Народы пред мною простёрты в пыли.
Так стань же богиней владыки земли!
…Клубился удушливый факелов дым.
Но девушка молча стояла пред ним,
В лице не меняясь, не дрогнув рукой.
В ночи рокотал уходящий прибой.
С прерывистым шорохом рваных страниц
Червивые яблоки падали ниц.
И чёрными ветками сумрачный лес
Цеплялся за низкие звёзды небес…
И — крик. И — поднятая тяжесть жезла.
И хруст черепков. И молчанье. И мгла.
Баллада о якоре спасения
Говорит корабль:
Ударился ветер в наветренный борт,
И ближе стал Бог, чем ближайший порт.
А с борта другого, кусая прибой,
Оскалились скалы голодных зубов.
Я знал: до убежища не дотяну,
И якорь спасения бросил ко дну.
Нагнулися мачты, гудят русленя,
Но якорь спасения держит меня.
Он прочно схватился за крепкое дно,
И цепью мы связаны с ним заодно.
Меня и швыряет, и треплет, и бьёт —
Но держится цепь, и надежда живёт.
…Уходят на запад и ветер, и гром.
Спасибо, мой якорь, окончился шторм!
Далёкого плаванья слышится зов,
Звучит обещанье других берегов.
Довольно, довольно на привязи быть!
Но якорь не хочет со дна выходить.
Он держит порыв мой… Я цепь расклепал,
И с криком конец её в воду упал.
О, парус желанья! О, память-струя!
И снова — движенье, и море, и я!
Одно лишь тревожит — а если опять
И буря, и скалы, и негде пристать?
Говорит якорь:
Я — якорь. Я лёг на коралловый риф,
Вонзил свои лапы, за дно зацепив.
Пусть цепью тащило меня и рвало,
Но я заклинился, порывам назло.
Я крепко держался, и он был спасён.
Я выполнил предназначенье своё.
…Но как же прекрасны — глубин тишина,
Кораллов причудливая белизна,
В объятиях рифа надёжный покой
И пёстрые стайки уютных мальков!
Но что же ослабла падучая цепь?
И где ж мой корабль — у неё на конце?
Куда ты спасённый? Чего нам искать?
…Я — якорь ненужный. Я брошен лежать.
Я тихо ржавею на медленном дне
В лазурной прозрачности влажном огне.
Дана мне спокойная воля моя.
Но что я такое — без корабля?
Баллада утёса
О семечке.
Стою.
Не двинуться.
Не избежать.
Стою, где сотворением поставлен.
Ложится, недоверием дрожа,
От воли ветра утыкаясь в камень
Моих плечей.
Укройся. Всё равно.
Пушинкой более, пушинкой меньше.
Велик ли груз — летучее зерно?
Коптилка жизни, не велик подсвешник?
Засохнет, думал.
Нет, забилось в щель,
Где с вёсен притаилась капля влаги.
Растроганно набухло.
Вдруг — зачем? —
Проклюнулось. Полезло к свету — глазом
взглянуть:
как там?
Зачахнет, пищи нет.
Скала сплошная, монолит зовётся.
Однакоже буравится во мне
И корешком тонюсеньким скребётся.
Смешно! Ну, можно чуть подуступить,
Из минералов даже воду выжать.
Давай уж, коль взялось, так и расти!
Конечно, я не почва.
Трудно выжить.
О сосне.
Вздремнул немного, тридцать — сорок лет?
И не скажу — считать такую мелочь!
Мир — тот же. Тот же климат. Звёздный свет.
Всё тот же час на циферблате —
вечность.
Но что там заворочалось сейчас,
Внутри меня, всё в недра забираясь?
Никак она? Ну, да — моя сосна.
Однако ж вымахала ты, родная!
Добро бы, если б лезла в высоту —
Такая уж у вас, дерев, планета —
царапай небо, рви ошмётки туч
колючепёрыми крылами веток!
Но эти корни в глубине меня…
У той,
что только капельку просила,
Когда была не дерево — фигня,
Какая разрушительная сила!
Взялась! Сжимает, лезет, и крошит,
И клинья трещин загоняет в тело…
Послушай, ты!
Ведь я же монолит!
Ты понимаешь хоть, что ты наделала?
О себе.
Не понимает…
Медлен мой язык.
Секунды слов моих — десятилетья
Её работы — суеты живых…
Уже в расщелинах гуляет ветер.
Уже вода протачивает путь
В глубокие дырявые глазницы.
Песок летучий выщербил мне грудь,
Во впадинах плечей гнездятся птицы.
Я трескаюсь от солнечных лучей,
И замерзанье льда крушит мне рёбра.
В кавернах недр,
в провальной черноте
Гниенье глины началось недобро.
Ну, что ж!
Готовьте на поминки снедь.
Как мохом обрастаю я кручиной.
И горько мне, и неохота мне
Сказать,
что ты тому первопричина.
О, дерево, взлетающее ввысь!
Не попрекай меня, что слишком сух я.
Расти.
Безумствуй в небе.
Берегись!
Твоя опора
очень скоро
рухнет.
Баллада о плотах
В русле житейской прозы
Мудро плывёт латынь —
Спиленные берёзы,
Связанные в плоты.
Варварского железа
Натиск неоспорим.
Телом своим полезен,
Пал белоствольный Рим.
Был веселее марша
Бензопилы мотив.
Пали берёзы в марте,
Почек не распустив.
В памяти их паденье,
Пытки стальной скобой,
Тысяча вёрст теченья,
И — смиренье с судьбой.
Реки в разводах нефти,
Чайки крикливый стих,
Бури пенные плети
Стали уделом их.
Но, сохранённый летом,
Жил всемогущий сок.
Каждый обрубок веток
Выпустил свой листок.
Люди, дивясь, глядели:
Зеленью облиты,
Плыли и молодели
Радостные плоты.
Кратким случайным счастьем
Жили тела берёз…
Будет за ливнем частым
Очень спокойный плёс.
Примет осени устье
Замершие тела,
Взвоет над ними грустно
Циркульная пила.
Ибо чужды и лишни,
Там где железа речь,
Тонкие души листьев,
Древний язык дерев.
Баллада о голавле
В подводном царстве, как и на земле
Есть представленье о добре и зле.
Шекспир «Перикл»,
1.
У рыб иной обмен веществ, и Брем нам говорит,
Что, мол, отсутствует у них понятие «болит»,
Мол, кровь холодная у них, и нервных нет систем.
Зачем тогда о рыбах стих? Но рыбой не был Брем.
Вам ихтиолог никакой не сможет рассказать,
Что видит окунь под водой в огромные глаза,
Что знает щука перед тем, как на ерша напасть,
Что чувствует, к примеру, ёрш, попавши щуке в пасть.
Лишь тот, кто лично побывал в ребристых чешуях,
Об этом точно б вам сказал… Так вот, о голавлях.
2.
Аксаков пишет — он, де, вот,
жилец прохладных чистых вод,
не одобряет лишний шум,
имеет странный рыбий ум
и осторожный зоркий взгляд,
большеголов и брусковат,
с чёрнокаёмчатым хвостом…
Я, впрочем, малость не о том.
3.
В характере у голавля такая есть черта —
весьма не любит он крючка. Для рыбаков — беда!
На воду тень ли упадёт, шаги ль на берегу —
лови хоть целый день его, он даже ни гу-гу.
Лишь там, где не видать людей, вдали от их снастей,
Порой взметнётся над водой серебряная тень.
Удар хвоста, и звонкий плеск, и сильные круги —
и снова тишина и блеск подсолнечной реки.
4.
Ещё и солнце не взошло,
И под водой темно.
Ещё синё и тяжело
Уступчатое дно.
Но плеск и запах в глубине
Нарушили покой
И шевеление во сне
Бессонных плавников.
В природе голод, как и встарь,
По-прежнему всесильный царь.
Какой заманчивый червяк!
Нет, что-то здесь не так!
Обходит раз, обходит два,
Дуреет рыбья голова…
Ну, брать — так брать!
Бросок, и вот — одним глотком
Берёт взаглот,
Гнушаясь ожидать подвох,
Презрев своё чутьё…
Удар! — и в горло глубоко
Вонзилось остриё…
Так значит, глуп? Иль не видал
Ни леску, ни крючок?
Ну, что ж, и люди иногда
Доверчивы как он.
Идут и люди на крючки,
Как мотыльки на свет.
Так, значит, просто дураки?
А может быть, и нет…
Но что же там, над синим дном,
Под зеркалом немым?
А он — рывком, и кувырком,
А жилка — аж звенит!
Он вверх, и вниз, и вкось, и вбок,
В спасенье тин и трав,
В убежище коряг — рывок!
И, леску оборвав…
5.
Плывёт, глотая воду ртом.
Из жабер кровь струится.
Железо в горле. Рыбий стон
Кому слыхать случится?
Кто скажет — больно или нет?
Ведь он молчит, чудак.
Ну что, вы спросите — помрёт?
Возможно, что и так.
А может, выживет — и тем
себе обязан сам —
но с недоверием ко всем
приманкам и крючкам.
6.
Он молчалив. Он даже нем.
А если бы и мог,
легко ли поделиться с кем,
как ты глотал крючок,
не понимая, что и как,
рвался, к обману зол,
и на дозволенных кругах
по чуждой воле шёл,
как рвал невидимую нить —
мучение своё,
что в жабрах до сих пор сидит
стальное остриё?
И каждый вздох… но что о том?
Должно понятно быть.
И люди же, в конце концов,
произошли от рыб.
Баллада о том, как я ходил к чёрту
Меня послали. Я пошёл.
Чёрт вышел. Он был очень зол.
Имел слегка помятый вид,
Был основательно небрит.
— Послали? — буркнул он. — Ага.
— Ну, посиди-ка тут пока.
Вас нынче, прям, невпроворот.
И шлют, и шлют, кому припрёт.
И прут, и прут, кому не лень.
И так, подумай, целый день!
Сошёл с ума весь белый свет!
Как будто бы инстанций нет!
Взгляни в приёмную — кишат!
И каждый прав, и каждый свят,
У всех свой гонор, лес обид,
И каждый лично норовит,
И с каждым нужно… Тьфу на вас!
Чуть не ругнулся вот сейчас!…
А у меня — свои дела!
А у меня — жена была!
Ты что смеёшься? Ей же, ей —
Её не видел я семь дней!
Тот, наверху-то не такой,
Он выходной на день седьмой!
И чертенятам нужен глаз —
Им нынче ведьма — не указ!
И к чёрту — план, и к чёрту — вал,
Когда идёт такой аврал!
Я, по душе специалист,
Сижу здесь как бю-ро-кра-тист!
Такие выпадают дни…
Ну, если что, ты извини.
Вот, выскочил перекурить,
Да по душам поговорить…
— Послушай — говорю ему —
Ведь я же не по своему…
Ты здесь, я вижу, как в аду.
Так, может, лучше я пойду?
И как-нибудь зайду потом?
Чёрт подобрел, крутнул хвостом,
— За то спасибо, удружил,
Мне очередь подразгрузил!
Сознательные тоже есть.
Я к ним всегда… Сочту за честь!
Ну, если очень уж припрёт,
Ты приходи с других ворот.
Там спросишь, где мой кабинет,
Без очереди — дуй ко мне!
Чайку сварганим, посидим,
Да об душе поговорим…
— Спасибо — говорю ему —
Не задохнися там, в дыму!
— Вот накадили, спасу нет!…
И он вернулся в кабинет.
А я пошёл отнюдь и вспять,
И шедших к чёрту стал считать.
И насчитал сто сорок семь.
А после сбился я совсем.
Баллада о мятежной корове
1.
Кормёжка в срок, и дойка в срок,
пасись и пей — и весь урок.
В хлеву — тепло, в лугах — простор,
какой тут разговор?
Но вечно в стаде — не пустяк!
Уже терпенье через край,
уже обрыдло слушать лай
назойливых собак,
и вечно вспоминать про кнут,
и мнение терять в толпе…
И зреет бунт, и зреет бунт
в коровьей голове…
2.
И вот мычит — доведена
слепнями и жарой она.
— Довольно, я не тёлка вам! —
и мчится по лугам.
Всё стадо — удивленья вздох,
ещё не видели таких!
Спешат собаки, пастухи —
сплошной переполох!
А в ней взыграл свободы бес.
О вольности ревя навзрыд,
она галопом скачет в лес,
во всю коровью прыть…
3.
Ну, запыхалась, но зато
какой ассортимент цветов!
И, к торжеству коровьих прав,
богатый выбор трав.
Итак, вольна! Сама решай,
чего жевать и где лежать,
когда дремать, когда мычать.
Ну, чем не скотный рай?
Презренна стадная тюрьма!
Бурёнке смелой — похвала!
И вот она себе сама
хозяйкой зажила,
такая вольная! Пока
она не встретила быка.
Притча про Остров Блаженных
Путешественник рассказывал,
Воротясь из дальних стран:
«Бирюзовый и топазовый —
беспределен океан!
Если плыть вот в эту сторону
ровно тридцать девять дён,
там, за радугой просторною,
некий остров быть должон.
Люди там живут блаженные,
без недугов и забот.
Фрукты там растут отменные,
Прямо, сами лезут в рот.
Там жильё совсем беспечное —
всех делов-то — спать да есть.
И хотя весна там вечная,
но у всех дублёнки есть.
Там престижны все, как визири,
каждый в золоте халат.
И цветные телевизоры
в каждой комнате стоят.
А красавицы блаженные
все брильянтами горят,
до того интеллигентные —
говорят и говорят.
Там гостей за белы плеченьки
девы в баню водят мыть.
Ну, а чем текут там реченьки —
лучше и не говорить!
Каждый день у них потехи там —
всякий музыкальный свет.
Там в порядке вся сантехника.
Дефицита тоже нет.
Нет там сирого и нищего,
что кручинил бы главу…
Только мне там делать нечего —
я туда не поплыву!»
Притча о разделении властей
(Девяносто третий год)
То не князь в поход помчался,
Не мужик в поля собрался,
Не купец спешит на рынок —
Вылетает Змей Горыныч.
Стонет лес, горит трава…
Речет главная глава,
Наливая кровью глаз,
— Ух, как я их всех сейчас!
Шею кольцами свивая,
Вторит ей глава вторая,
Хитро щуря третий глаз,
— Ух, как ты их всех сейчас!
…А в головушке во третьей
Всё, видать, гуляет ветер,
То молчала, а потом
— Как же лепо всё кругом!
Говорит глава в серёдке
— Что за тон смиренно-кроткий?
Что болтаешь? Чем ты дышишь?
Почему огнём не пышешь?
…И вторая, тут как тут
— Пожалела лепоту!
Ну а та своё канючит:
— Вот, подняться б выше тучи,
Полететь далёко, скоро,
Не спускаясь для разора!
Надоело это свинство:
Пепелища, плач вдовы…
— Нарушение единства!
— Завопили две главы.
И пошла качать права
Самоглавная глава,
И, поспешно подпевая,
Подхалимствует вторая,
Той, которая большее,
— Так её, куси за шею!
Третья им — Чего нам драться?
Мы же сёстры! Что вы, братцы?
Я шутила, мне чура!
Чтоб Добрыня вас побрал!
…Смотрит жалкими глазами.
Где там, сёстры!
Растерзали!
Притча о мрачном скоморохе
Как лягушки или блохи
Расскакались скоморохи.
Зубоскалят, точат лясы
С хохотком и переплясом.
Все смешливы, чернорожи,
Друг на друга все похожи.
Отличает лишь наряд
Их попов от чертенят.
А один отдельно бродит,
Хоровод ни с кем не водит,
Морда постная такая,
Не при деле балалая,
Бубенцами не бренчит,
Смачных шуток не кричит,
Не смешит, не тешит он —
Знать, в искусстве не силён.
Мамка чаду говорила:
Не гляди на это рыло!
Меж собой гудят бояре —
Не уважил государя!
А боярыни судачат —
Што за шут, который плачет?
Все согласны: худ и плох
Этот мрачный скоморох.
Проходили оборванцы,
Мужики и голодранцы.
Головами повертели.
Было им не до веселья.
Бирючи их отогнали,
Малость им бока намяли.
То-то смеху! Что за вздох?
Это — мрачный скоморох…
— Портит праздник нам, паскуда!
— Ну-ка, ты, пошёл отсюда!
— Людям надобна услада!
— А таких, как ты — не надо!
…И пошёл по белу свету.
Горя — воз, а слова — нету.
Видно, в самом деле, плох
Этот мрачный скоморох.
Притча Диогена
К моим привычкам всяк уже привык.
Со мной, как с неизбежностью, смирились.
Лишь чужестранец, или же шутник,
Своим вниманьем мне окажут милость.
И горожанам, жаждущим иметь,
Уж примелькалась нищенская бочка.
Ведь должен кто-то и не разуметь,
Что есть благополучия цветочки.
Я достопримечательностью стал.
Судачат обо мне дворцы и рынки,
То возведут меня на пьедестал,
То вышвырнут в отхожую корзинку.
Толпа мельтешит в скудной суете —
Аристократы, шлюхи и калеки,
А я иду, как будто в пустоте,
Бреду, разыскивая человека.
Эх, где же он? Когда же он придёт?
Ношу своё с собой. Тут видел — из ладошек,
Над родником склонившись, мальчик пьёт —
И выбросил ненужным ставший ковшик.
Заглянет друг, мой давний, добрый друг,
Мол, жить меж свалкою и пустырём негоже.
— Дели со мною пищу, кров, досуг,
Нам откровенья мудрости умножа.
Что от людей себя отъединять,
Свои таланты в землю зарывая?
— Благодарю, мне нечем вам отдать,
Я знаю лишь, что ничего не знаю…
Восход луны шакалы возвестят.
И женщина придёт полуукрадкой,
Полой химатиона шелестя,
Распространяя миро запах сладкий.
— Ты одинок и одинока я.
Приди и будь в моём дому хозяин.
Фальшивят лицемерные друзья,
Ты им лишь для потехи обезьяна.
А я тебя заботой окружу.
Тебя умыть — и ты вполне пригожий.
Не так уж ты и стар, как погляжу.
Пойдём, я приготовлю баню, ложе…
Что отвечать? Тихонько улыбнусь.
Уйдёт, сандалями стуча сердито…
Один останусь. Можно и всплакнуть,
И посмеяться, и уснуть забытым.
…А нынче вот пришёл из дальних стран
Бездельник-царь с ордой победоносной.
И донесли — мол, есть такой болван,
Ну, комик, прям, а бочка — что подмостки.
Подходит — крепкомясый, молодой,
Одет роскошно, взгляд неукротимый,
Мир попирающий своей пятой,
И города пускающий по дыму.
И вроде, не дурак. А говорит
— Что сделать для тебя, философ нищих?
Взять ко двору? Казною одарить?
Распорядиться, чтоб давали пищу?
Он — там стоит. Я — здесь сижу, в тени
Толпы его приспешников мордастых.
— Здесь много тени, — говорю, — взгляни
И отойди, мне солнышка не засти.
Притча о человеке, носившем дверь
Кто с ношею бредёт. Кто бродит налегке.
Кому-то цель близка. Другому — вдалеке.
Тот — близкий всем сосед. А тот — из дальних мест.
Кто тащит свой кошель. А кто несёт свой крест.
А у того изба сгорела вся до тла
Повымерла семья, и плохи все дела.
И на спину взвалив, таскает он теперь
Последний странный скарб — обугленную дверь.
Не с тем, чтобы иметь себе нехитрый кров
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.