Бесплатный фрагмент - Дао Блаженств

Предисловие

История создания этой книги не совсем обычна. Можно сказать, что идея написать ее возникла спустя долгое время после того, как практически все ее живое содержание появилось на свет.

Случилось это так. По профессии я психотерапевт. Как у всякого врача, моя работа состоит из встреч, общения, а затем неизбежного расставания с теми, кому я помогаю.

И вот как-то раз несколько моих пациентов, работа с которыми подходила к концу, сказали мне: Александр Иванович, мы не хотим с Вами расставаться. «Мало ли чего кто не хочет», — про себя подумал я, а вслух сказал: «Рад это слышать, но как вы себе это представляете, ведь психотерапия уже закончилась»? И тогда у одной из пациенток возникла гениальная, как впоследствии оказалось, мысль. «Мы хотели бы научиться думать. Думать и понимать как людей, так и содержание книг, на которые вы ссылаетесь. Научите нас этому». И вот, в ходе предварительных дебатов, стала прорисовываться идея семинара, на котором обсуждались бы глубокие и сложные для понимания тексты (или места из текстов), с одной стороны, может быть, и широко известные, с другой стороны, такие, традиция толкования которых либо утеряна, либо никогда не была известна широкой публике (есть еще третий вариант — когда смысл текста кажется настолько очевидным, что его подлинная глубина из-за этой кажущейся очевидности ускользает от глаз читателя. Забегая вперед, можно указать, что именно к такому типу текстов ныне относятся все Евангелия).

И так как первый же семинар показал необыкновенную тесноту и слов и мыслей, то впредь эти семинары было решено записывать на диктофон. По мере накопления и распечатывания возникающего на семинаре материала (спустя долгое время, надо сказать) наконец-то появилась мысль создать из лучшего книгу. Признаться честно, я пошел на это не без некоторых колебаний. Слишком уж откровенны многие места в этой книге. Причем эта откровенность касается не только вашего покорного слуги (хотя его в первую очередь!), но и всех остальных участников семинара. А ведь все участники — живые, реальные люди, среди них нет ни одного «выдуманного» персонажа. Кто-то из них — профессиональный филолог, кто-то финансовый директор крупной компании, кто-то преподаватель в известном ВУЗе и т. д. И все их проблемы — как на ладони. С другой стороны, те, кто читал эти семинары, признавались, что следить за тем, как развивается та или иная абстрактная, казалось бы, мысль в живых, конкретных головах — очень увлекательно.

Нельзя не заметить, что, помимо увлекательности, такое сочетание дает еще одну немаловажную особенность текста — его глубокую практичность для тех, кто всерьез занимается духовными практиками. Здесь можно будет найти ответы на многие действительно волнующие ищущих людей вопросы: что такое настоящая медитация и чем она отличается от своих ложных двойников, какие ловушки ждут нас на духовном пути, как понять, где заканчивается действительное и начинается желаемое, и не ошибиться, таким образом, в оценке своих духовных достижений, и многое другое.

Все это, вместе взятое, заставило меня, после некоторых раздумий, принять решение о публикации книги. Выжав, где можно, лишнюю воду и основательно доработав остальное, автор, заручившись поддержкой и согласием участников семинара, решился смиренно отдать полученный результат на читательский суд.

В первую книгу (а я надеюсь, что будут и другие) вошли беседы по Нагорной проповеди (главы 5—7 Евангелия от Матфея), а также несколько семинаров по чаньским гунъаням*. Такое сочетание не случайно. Чаньские (и дзенские) мастера, встречавшиеся с евангельским текстом, давно подчеркивали его глубинную близость и даже родство со своим собственным учением.

Однако серьезныx попыток (популярная литература не в счет) показать это родство или хотя бы приблизиться к его пониманию с нашей, западной, стороны, насколько мне известно, не было. Конечно, данная книга пока не ставит перед собой целью сравнительно-культурологическое исследование чаньской традиции и христианства. Однако осмелюсь предположить, что понимание их глубокой духовной близости и даже родственности возникнет у читателя в конце книги весьма отчетливо.

Чтобы не забегать слишком далеко вперед, ограничусь здесь лишь общим замечанием: первое, что роднит чань и христианство, это чистота креативного принципа, для которого характерна нацеленность на творческое преображение личности и ее направленность на глубинные уровни сознания, в которой форма играет второстепенную и подчиненную роль. А кроме того — простота и изящество «надводных» конструкций в сочетании с глубиной и основательностью «подводных» частей, что в итоге и дает столь поразительную для обеих культур прикладную эффективность духовных психопрактик.

Тем не менее, несмотря на все вышесказанное, я считаю, что читатель все же вправе задать вопрос: а какую все-таки цель преследует превращение этого материала в книгу? Что ж, попытаюсь коротко ответить на него.

Эта книга представляет собой попытку вернуть первозданную свежесть словам, стершимся до уровня банальных «общих мест» за прошедшие тысячелетия своего употребления и потерявших (или почти потерявших) из-за этого былую силу своего преобразующего воздействия на человеческое сердце.

Так как воспроизвести силу впечатления и веры древних христиан не представляется возможным, — увы, не к чести нашего времени… — автор со своим маленьким творческим коллективом пошел другим путем — через попытку раскрытия глубинных пластов смысла, заложенных в словах Христа.

Такая же работа была проделана и в отношении чаньских гунъаней. Только в этом случае она производилась не из-за «затертости» смысла, а наоборот — из-за его новизны и непривычности для европейского сознания.

Вопреки противоположности мотивов результат в первом и во втором случае в чем-то совпал.

О том, насколько удачным получился данный проект в целом, мы предоставляем судить читателю.

Часть I

Введение

В культурном обществе, условно называемом «западная цивилизация», трудно найти книгу, которая оказала бы большее влияние на все сферы человеческой жизни и смерти, чем Евангелие. Это влияние без преувеличения можно назвать всеобъемлющим, в том числе в силу того мощного воздействия, которое оно оказало на коллективное бессознательное* западной ойкумены. Главной причиной столь глубокого влияния на умы, сердца и все остальное, что есть у людей, следует, на мой взгляд, считать систему морально-нравственных, экзистенциальных, метафизических и прочих ориентиров, которые были в ней предложены в качестве базовых. Сознательно или подсознательно, но мы всегда знаем, что есть добро и что есть зло, когда наш поступок хорош, а когда плох. Это знание при соответствующих жизненных выборах «поднимается» из бессознательных глубин, способствуя алхимическому процессу расширения сознания, а в противоположной ситуации — наоборот, уходит на дно, как Атлантида, вовлекая человеческую душу в бездны невроза. В любом случае, и взлет и падение происходят в единой системе координат морально-нравственных ценностей, независимо от того, отрицают эти ценности ее носители или нет.

Именно по этой причине постижение Евангелия и его истин является фундаментальным условием вступления на путь интеграции со своей самостью*. Оно по определению не может носить сугубо теоретический характер, так как в этом случае у слепившихся пластов нашего бессознательного не будет шансов стронуться с места.

Евангелие было выбрано в качестве одного из наиважнейших текстов мировой культуры, достойных самого трепетного, глубокого и уважительного изучения.

Так как анализ всего текста Евангелия потребовал бы колоссальных усилий, мы ограничились только текстом Нагорной проповеди (Евангелие от Матфея, гл. 5–7) как наиболее яркой и глубокой его части, квинтэссенции учения Христа, к тому же изложенного Им самим.

В заключение этого вступления остается лишь отметить, что автор и его маленький творческий коллектив отдают себе отчет в том, что на поверхность поднята лишь самая малая часть той непостижимой Божественной мудрости учения Иисуса, что доносится до нас сквозь века, не уставая потрясать и преображать наши души.

Глава I.
Восемь блаженств: программа духовного роста

Увидев народ, Он взошел на гору;
и, когда сел, приступили к Нему ученики Его.

2 И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря

3 Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

А: Начнем со слов Иисуса: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Кто как понимает эту мысль?

Д: Нищий — это тот, кто не считает себя богатым. Очевидно, имеется в виду такое отношение, когда никакое богатство — ни духовное, ни материальное — не имеет значения. Человек не берет на себя смелость судить о своих заслугах, об уровне своей духовности, потому что знает, что Богу виднее. Он предстает перед вратами Царствия Небесного таким, каков он есть, не предъявляя собственных достижений или богатств, которыми якобы владеет, так как осознает, что все эти «ценности» уже сами по себе являются для него ловушкой греха гордыни; а ведь в таком случае ему никогда не войти в это Царствие.

А: «Я в суетной жизни с опаской великим дивлюсь добродетелям,

Приносящим великие блага своим добросклонным владетелям.

Оттого, что великие блага, уподобясь великим врагам,

Великими путами вяжут их по рукам и ногам».

Да, казалось бы, все понятно. И можно переходить к следующей строке. Или, может быть, кто-то хочет что-нибудь добавить?

М: Моя точка зрения очень близка к тому, что сказала Дарья. «Нищие духом» — это те, кому присуще смирение и у кого почти отсутствует эговая составляющая.

А: «Присуще смирение и почти отсутствует…» — так интересно это «почти».

М: Саш, среди простых смертных — а ведь Он обращается к обычным людям, к своим ученикам — вряд ли были такие, кто полностью преодолел свое эго*.

А: Вот стихотворение, которое, я считаю, подходит в качестве иллюстрации к третьему стиху:

Богатым не стал я,

ученым не стал я,

заслуги святой не обрел я,

и время мое истекло.

Попробуйте прочувствовать состояние такого человека. Представьте себе, что вы собираетесь на Страшный Суд, а принести-то вам туда и нечего — нет никаких заслуг.

М: Но это перечисление — «Богатым не стал я, ученым не стал я…» — отнюдь не есть то, что приносят на Страшный Суд. Что имеется в виду? Некий не достигнутый за жизнь статус? Или не приобретенное богатство?

А: Я хочу, чтобы вы поняли, о каком состоянии идет речь. Попробуйте представить себе, что вы, каждый из вас, остался в горах один, и пришло время умирать — так получилось. И вы совсем-совсем одни — никто не утешит, платочек не подаст, не поможет. Только вы и небо над головой — безмолвное, нечеловеческое небо. Что такое человек? Просто какая-то ничтожная форма, которая пришла ненадолго — и нет ее. Динозавры, например, правили землей намного дольше, чем будут править люди. Homo sapiens на этой планете так долго не проживет. Даже они, такие устрашающие, огромные, все канули в Лету, и с нами будет то же. А небо как было, так и осталось. Оно никогда никому не принадлежало, но все принадлежало ему. Попробуйте это увидеть. Попробуйте ощутить эту трепещущую бездну беспредельного отчаяния, когда не на что положиться, нечего принести — хоть что-то, что могло бы как-то помочь. Вы собираетесь туда, к Нему — начинаете вспоминать свои заслуги: вот это я сделал, вот… ребенка вырастил, еще что-то вспомнится; и вдруг всё — без всякой подсказки — в ваших глазах оказывается таким ничтожным, ничего не стоящим, бесполезным. Все — и только одна пустота в ваших руках. А руки уже старенькие, покрыты морщинами, дрожат, ничего не могут. В таком беспросветном отчаянии есть только одна последняя мольба, молитва… Как православные говорят: «Остается только на Господа уповать». Только это упование на Господа. Больше ничего. Без всякой надежды, без всякого ожидания прощения. Помните притчу про мытаря?

Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь.

Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю.

Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику! (Лк.18.10—13)

И больше ничего. Ни-че-го. Потому что добавить-то и нечего.

Получается, что этими словами Иисус обосновал и предвосхитил свою собственную долю, свою собственную участь. Каким образом? Только когда ничего не ждешь и ни на что не опираешься, а самое главное — ни на что не надеешься — только в этом состоянии Царство Небесное входит в душу само. Тихо-тихо… Когда уже не осталось никаких надежд, чаяний, упований — ничего, на что эго могло бы опереться. Или во что оно могло бы упереться; что по сути, наверное, одно и то же.

Есть еще одна тонкость в том, что касается «нищеты духа», о которой нельзя не упомянуть. Это отсутствие понятийной (да и вообще ментальной) опосредованности восприятия опыта. Проще говоря — так называемого умствования. Через смирение, через «сокрушение души», как объяснил эту строчку блаженный Феофилакт, это отсутствие умствования тесно связано с тем, о чем мы только что говорили, но все же имеет и самостоятельный смысл. Чем больше объяснений, схем, рассудочных построений мы носим в своей голове, тем легче нам оправдать любые свои отступления от внутренней правды и тем труднее живому смыслу достучаться до нашего сердца. В этой точке понятия «умствующий» и «надменный» становятся очень близки. Блаженный Феофилакт, комментируя эту строку, пишет: «Так как Адам пал от гордости…» А ведь Адамова гордость выразилась в том числе и в том, что в ответ на упреки Господа в ослушании он принялся «умствовать», то есть выгораживать себя, перекладывая всю вину за вкушение от древа познания на Еву.

Понятно, что слова Иисуса прежде всего обращены к тем, кто «нищетой духа» отнюдь не отличался, то есть к книжникам и фарисеям. Однако если говорить о тех, кто исторически стоял наиболее близко к идеалу «нищих духом», то в первую очередь вспоминаются адепты и наставники чань, в наибольшей степени реализовавшие принцип «наполненного безмолвия». Естественно, после наших православных юродивых. И после исихастов, разумеется, — священно-безмолвствующие вообще вне конкуренции.

Если рассматривать эту дилемму как парадигму — в чем заключено блаженство нищих духом: в стремлении к познанию или же в смирении — идеальным ответом будет: смиренное стремление к познанию. Но если рассматривать ее части как антагонистические полюса и ставить вопрос так: что важнее — смирение или стремление к познанию — то, я считаю, что смирение, вне всякого сомнения, важнее, чем стремление к познанию. Впрочем, в этом вопросе есть свои нюансы. Во-первых, почему важнее? Потому что стремящихся к познанию и впоследствии использующих обретение знания для укрепления своего эго очень много. И этот факт жизни отчетливо показывает, что стремление к познанию само по себе блаженства не приносит. Так же верно и другое: смирение тоже может быть неправильным. Стремление без смирения, как и смирение без стремления неконструктивно. Смирение, не несущее в себе потенциала к развитию…

М: Но это же не смирение.

А: Совершенно верно. А что это?

М: Перевертыш* гордыни.

А: Каким образом? Раскройте механизм.

М: Когда человек произносит слова: «Вот такое я ничтожество», всем вокруг кажется, что он раскаивается, но в глубине души он сам себе говорит: «Вот я какой — я раскаялся, я смог произнести вслух такие ужасные вещи». И начинает этим гордиться. Кроме того, такое уничижительное отношение к себе оправдывает многие неблаговидные поступки. Люди очень часто используют этот прием, чтобы оправдаться.

А: Смирение, стремящееся к оправданию своей ничтожности, занимается онтологизацией и гипостазированием своей ничтожности как сущности.

Д: Отвергая Божественное…

А: Да.

Д: Получается — хула на Бога.

А: Из такой позиции много что можно вытащить. Но самое главное свойство истинного смирения, на мой взгляд, заключается в следующем. Это настолько глубокая медитация и полная капитуляция*, которая очень сильно расслабляет человека изнутри его ничтожества, что дает ему возможность открыть каналы более глубокого взаимодействия с глубинными слоями его сущности. Ведь ничтожество — это всегда очень сильный спазм*: трусость — это спазм страха, глупость — спазм ума и т. д. В словах: «Да, я ничтожен, с этим ничего не поделать» во-первых, содержится момент несмирения и серчания, а во-вторых, утверждается такая позиция (являющаяся сама по себе спазмирующей), которая отрицает возможность какой бы то ни было помощи свыше, что полностью исключает возможность изменения сознания, пусть незаметного, но глубокого.

Стремление к познанию без смирения ни к чему, кроме укрепления гордыни, в принципе привести не может. Смирение без стремления к познанию превращается в вариацию той же гордыни и также исключает возможность развития, однако несколько иначе, чем стремление к познанию без смирения: под угрозой оказывается вообще возможность какого-либо изменения себя. В первом случае исключается возможность преодоления эго — оно только больше укрепляется; а во втором исключается в принципе возможность какого бы то ни было движения сознания, его развития. Поэтому блаженство нищих духом, видимо, следует признать чем-то более сложносоставным, чем нам с вами виделось в начале нашего рассуждения. В этой дихотомической паре — смирение и стремление к познанию — смирение очевидно играет более важную роль; во всяком случае, ловушка стремления к познанию с последующим переворачиванием в гордыню чаще встречается в сансаре. Однако было бы неправильно, рассудочно и ошибочно их противопоставлять. Наоборот, их нужно соединять между собой, привнося в стремление к познанию смирение, а в смирение — стремление к познанию (для профилактики онтологизирования своей ничтожности).

4 Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

М: У меня возникает ассоциация с притчей о мытаре.

Д: Это же о капитуляции: он сдался, открылся, признал свою вину, увидел свою греховность. Он обливался слезами, бил себя в грудь и говорил: «Господи, прости меня, грешного». Не расплачешься — не капитулируешь.

А: Как трудно вернуть свежесть словам… Бойко так у вас получается. Я понимаю, это не ваша вина. Фразы эти оскомину набили, впитались в плоть и кровь нашу… Блаженны не имеющие святой заслуги. Блаженны не имеющие мощного интеллекта, ибо их опыт более непосредственен, чем у всяких умников-заумников.

Опять опыт. Везде должен быть именно опыт. Давайте посмотрим, как это происходит. Человек плачет. Плачет долго и безутешно. Почему он плачет? Как правило, это связано с мыслью о каком-то разочаровании, огорчении, потере, о чем-то таком, на что надеялся, на что опирался, а оно вдруг — раз! — и нас оставило. Крайние случаи — это потеря близкого человека. И вот как интересно: в какой-то миг, в какой-то момент, когда слезы уже не могут литься, они уже закончились, внутри пустота… мы так долго предавались горю и отчаянию, совсем не осталось сил — и наступает совершенно удивительная тишина. Уди-вительная тишина. Как будто что-то подступает изнутри… подступает… подступает… утешает какой-то внутренней реальностью. Понимаете, в чем тут дело? Вот вы очень хорошо передали смысл этих слов. Все так бойко ответили. А в жизни этот сокровенный миг тишины все почему-то пропускают.

В: У меня обычно возникает очень сильное сопротивление: надо плакать, потому что так положено.

Д: После того, как я однажды этот миг почувствовала, для меня это одно из самых удивительных состояний. Очень короткое мгновение, когда не понимаешь: есть ты или нет тебя. Время останавливается и пульсирует в одной точке. И из нее может начаться все, что угодно. Новая жизнь…

А: Даша, ну значит ты — исключение, тебя, похоже, надо канонизировать.

Д: Если бы еще удавалось оставаться в этом состоянии, тогда — да.

А: Самое главное и заключается в том, что мы не можем там задержаться. В каждом плаче обязательно есть такой короткий миг просветления. Но мы его проскакиваем — из-за нашей эговости. Мы им пренебрегаем, мы не хотим в нем раствориться.

У: Почему мы его пропускаем? Из-за суеты? Из-за нежелания остаться? Почему?

А: Потому что мы не чувствуем его ценности. Мы не знаем, что он там есть. Когда он подступает, мы не воспринимаем его как утешение. Более того, мы на себя начинаем даже серчать и злиться. «Ну что? Отплакалась?» — говорим мы сами себе. Мы воспринимаем его просто как защиту от горя, которое на нас обрушилось, и отталкиваем его от себя, цепляясь за свое отчаяние. Мы не хотим раствориться в этой тишине. Доводим себя слезами до такого состояния, когда действительно срабатывает защита и наступает то одеревенелое бесчувствие, когда уже все равно. А вот этот миг — просвет в тучах, Божья длань, дар Его утешения нам — этот миг мы проскакиваем по своему бесчувствию, по какому-то напряжению, а самое главное, потому что мы свой плач считаем чем-то очень, очень…

В: …очень ценным.

А: Да. И когда оказывается, что что-то незначительное, что-то очень простое и легкое может снять с нас эту одебенелость душевную (как будто протерли окошко тряпочкой, смахнув с него толстый слой пыли), мы вдруг спохватываемся, мы негодуем, говоря: «Нет! Верните все на место! Наше отчаяние нам слишком дорого!» И ради этого мы жертвуем мигом утешения. Научиться этот миг воспринимать, научиться его впускать, погружаться в него — это великое искусство. Величайшее. Ибо на нем, как на острие лезвия, сходятся искусство присутствия и искусство капитуляции. Эти слезы должны быть очень одухотворенно пролиты — как проливаются слезы перед иконой. В обычных слезах этот миг тоже наступает, но мы его практически никогда — за редким исключением — не воспринимаем. Не очищают нас слезы. А почему? А потому что мы в негодовании отвергаем это очищение. Феофилакт по этому поводу говорит: «Разумеются плачущие о грехах, а не о чем-либо житейском». Я с ним согласен лишь отчасти.

Действительно, слезы могут быть злыми, а плач — эговым, и тогда, естественно, ни о каком утешении речи быть не может. Но если плач не вызван досадой или злобой, у него всегда есть шанс закончиться капитуляцией. Другое дело, что присутствие* в этой капитуляции, то есть, то самое Христово «утешение» — мероприятие весьма и весьма непростое, требующее немалого опыта внутренней жизни, утонченного самосозерцания и искусного навыка в обращении со своим духовным опытом.

Возьмем святое Евангелие от Матфея с толкованием блаженного Феофилакта.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное»

Комментарий блаженного Феофилакта: «Выставляет смирение как основание жизни. Так как Адам пал от гордости, то Христос восстановляет нас через смирение. Ибо Адам надеялся быть Богом. Сокрушенные душой — это нищие духом».

«Блаженны плачущие, ибо они утешатся».

Комментарий: «Разумеются плачущие о грехах, а не о чем-либо житейском. Сказал „плачущие“, то есть всегда, а не один только раз и не о своих только грехах, но и о грехах ближних. Утешатся они и здесь, — ибо кто плачет о грехе, тот духовно радуется здесь, — а тем более там».

«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»

Комментарий: «Некоторые под словом „землю“ разумеют землю духовную, то есть небо, но ты разумей и эту землю. Так как кроткие обычно считаются презренными и лишенными значения, то Он и говорит, что они-то преимущественно и имеют все. Кроткие же — это не те, которые совершенно не гневаются (ибо таковые лишены разума), а те, которые имеют гнев, но воздерживаются, гневаясь тогда, когда нужно».

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».

Комментарий: «Когда Он намеревается говорить о милосердии, то прежде всего показывает, что нужно приобщаться к справедливости и не делать милостыню из награбленного. Правды должно искать со всяким усердием, ибо это обозначают слова „алчущие и жаждущие“. Так как и корыстолюбивые представляются живущими в довольстве и сытости, то Он говорит, что тем более праведные насытятся и здесь, ибо они располагают своим имуществом безопасно».

«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».

Комментарий: «Милосердие можно оказывать не только имуществом, но и словом, а если ничего нет, то и слезами. Они получают милость и здесь от людей, ибо тот, кто вчера оказывал милость, если он сегодня лишится всего, встретит милосердие со стороны всех; но особенно потом поможет ему Бог, после кончины».

А: Ваши впечатления?

М: Как-то поверхностно. Для бабушек, которые пришли в церковь. Значение слов поясняется, но не раскрывается глубинный смысл.

Д: Он говорит о том же, о чем и мы, но не наполняет слова пониманием.

А: Это словоблудие, Даша. Бессмысленное перебирание слов и больше ничего.

Д: Разбери, пожалуйста. Вот: «Блаженны плачущие…»

А: Хорошо. «Разумеются плачущие о грехах, а не о чем-либо житейском». Где Иисус сказал, что имеются в виду плачущие именно о грехах? Разве Он об этом упоминал?

Д: У нас о чем шла речь? «Плачущие о своем несовершенстве». Мы же говорили здесь о капитуляции.

А: Не-ет. Значит, ты чего-то не поняла, Даша. Плачущие об утрате. Но эта утрата может быть любая. Может быть утрата состояния — пожалуйста. Может быть утрата близкого человека, надежд. Это может быть даже утрата поста, должности. Не имеет значения, ибо не важно, с чего плач начинается. Важно, во что он перерастет. И сожалея о потерянной должности или утраченных деньгах, можно, в конце концов, прийти к пониманию тщеты всего мирского и обратиться взором к миру горнему. И наоборот, плача о грехе, можно сокрушаться о нем с тайным эговым самодовольством, впадая в еще бо́льший грех. Такое разделение плача, проводимое Феофилактом, слишком формально и не отражает динамики этого состояния, а она-то здесь как раз наиболее важна.

В: Мы говорили об искренности плача.

А: Мы говорили о плаче как о процессе. А здесь речь идет только о тех, кто плачет «о грехах, а не о чем-либо житейском». Мы обнаружили очень важную точку, которая возникает в самом конце плача и из которой есть выход в капитуляцию и расширение сознания*. У Феофилакта этот момент раскрывается так: «Утешатся они и здесь, — ибо кто плачет о грехе, тот духовно радуется здесь, — а тем более там». Вы можете эти слова в себя вместить? Они бессмысленны. Они, как камешки, перекатываются между пальцами, грохочут, но никакой сути в себе не несут. Благоговейно и бессмысленно. Вот, вспомнил подходящее слово — благоглупости!

В: Мне не кажется, что плачущий духовно радуется. Если человек плачет — он плачет, а не духовно радуется.

М: Он плачет, но при этом духовно радуется. Какое-то раздвоение личности.

Д: А ты уверен, что ты правильно понимаешь его? Все-таки это XI век, там слова могли иметь другие значения. Что могли тогда называть духовной радостью?

А: Видишь ли, мы тоже говорим, что плачущие утешатся и духовная радость наступит. Но процессуально она наступает после плача, а не в тот же самый момент. Здесь же — кто плачет, тот радуется. Плач равен радости. В таком случае не будет момента раскаянья. Не будет момента выхода из скорлупы эго. На самом деле, радость возникает только после исчезновения этой скорлупы. Если бы было верно то, о чем пишет Феофилакт, то тогда и Христос сказал бы: «Блаженны плачущие, ибо они утешаются» (прямо здесь и сейчас). Если говорить по сути — сюда вкралась онтологическая, то есть сущностная, ошибка. Видите ее?

М: Ты говорил, что люди в основном проскакивают в плаче точку тишины. Мне кажется, он ее тоже не заметил. Он описал только состояние и выход из него.

А: К сожалению, в православии эта тенденция к благоглупости очень сильна. Здесь ничего не поделаешь, увы, это болезнь. Между прочим, блаженный Феофилакт был учителем риторов, то есть считался особо отличившимся в проповедничестве. Изданы все четыре Евангелия с его комментариями.

У: Отчего такое происходит? Они сами не понимают этой глубины?..

А: Да. Заменяют ее елеем.

У: …или они не хотят, чтобы мы, паства, это понимали?

А: Ну уж, в таком глубинном сатанизме я Феофилакта подозревать не стану. Кроме того, что я уверен, что подлинно глубинные толкования и были и есть.

Д: О-ох, ну значит, я не умею разбираться еще, где зерна, а где плевелы.

У: Я думаю, это воздействие духовного авторитета и пиетет… Даша, ты сама мне рассказывала, как Саша показывал ремесленническую икону, очень посредственную. А поскольку это была икона, то и впечатление было — а-ах! Так и тут, оно как-то бессознательно срабатывает.

А: Да. А ведь Иисус учил прежде всего с этими механизмами иметь дело: видеть их, работать с ними, не допускать их искажающего воздействия. И держаться только за правду, за живую истину.

5 Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

А: Что скажете? Давайте возьмем слово «кроткие».

Д: Это не про меня. Я про это ничего не знаю.

М: Что значит «кроткий человек»? Смиренный. Без гордыни. Кротость…

Д: Имеется в виду, что алчущим ничего не достанется. Достанется тем, кто ничего не жаждет. Причем они не просто «получат», а «наследуют».

А: Кто такой кроткий человек? Что такое кротость как психологическое качество?

М: Кроткий человек принимает любую ситуацию.

А: А кто ситуацию не принимает? Тот, который… что делает?

Д: Которому не нравится, как она складывается. Который ожидал чего-то другого.

М: Ожидания которого не совпадают со сложившимися обстоятельствами. Он либо ситуацию, либо себя в ней не принимает.

А: Да. У которого есть какие-то преднастройки…

Д: Получается, что кроткий — это тот, кто все надежды возлагает на Бога.

М: Не имея никаких ожиданий на будущее — преднастроек.

А: Да. В чем главная причина непринятия ситуации?

Д: Человеку кажется, что он знает, как лучше.

А: Нет. Главная причина в том, что ему кажется, что он — лучше, чем тот удел, который он получает. Не как лучше, а он лучше. Он не согласен с тем жребием, который ему выпал…

Д: И от этого очень сильно страдает, мучается.

М: А кроткий человек из-за этого совсем не изводится. И от этого некроткому становится еще хуже.

А: И так он, некроткий, в конце концов доводит себя до…

М: …до невроза.

А: Такой человек невротик уже потому, что он некроткий. Ему и не нужно доводить себя. Так что единственное, до чего ему осталось себя довести — это состояние полного исступления, переходящего в спазм хронического непринятия, то есть отчаяния. И получается, что кроткий — это тот, кто принимает смиренно себе в удел все, что Господь ему ни пропишет.

Д: А если человек всегда бедный, несчастный, на все жалуется, он кроткий или нет?

М, В: Раз жалуется — значит, не принимает.

Д: Значит, кроткий человек на самом деле должен быть спокойным и веселым.

А: Люди, забитые жизнью, кротостью не отличаются, это правда. Обида и унижение, как правило, порождают гордыню. Они начинают самоутверждаться за счет других. Я встречал людей, использующих оскорбления и унижения в качестве терапевтических приемов. Они искренне считают себя Мастерами и уверены, что очень хорошо помогают людям.

Д: Они, видимо, не очень озабочены результатом такой помощи: выплывешь –хорошо, а не выплывешь — туда тебе и дорога.

А: Хуан-бо тоже вел себя так с Линь-цзи. Вспомните историю просветления Линь-цзи — когда он приходит к Хуан-бо, а тот бьет его палкой.

М: Но ведь наставник не дал Линь-цзи уйти из монастыря, когда тот принял такое решение.

А: Ну, как «не дал»? Ему никто не препятствовал. Старший монах посоветовал сходить и попрощаться с наставником. Пойти и попрощаться, после того, как тебя три раза ударили палкой…

В: …тут немалая кротость нужна.

А: Другой бы не пошел. И я уверен — среди монахов было немало тех, кто не мог так смириться. И они уходили, кляня себя и все на свете за то, что связались с этим дурацким чань, а заодно и всех этих поголовно сумасшедших чаньских монахов. В Китае такое мнение бытовало и было очень распространенным. А поскольку душевнобольных среди монахов действительно было немало — люди просто не выдерживали суровости методов обучения — то это мнение подпитывалось реальными фактами.

Д: А где же грань между кротостью и мазохизмом? Как ее определить?

А: Интересный вопрос. Я думаю, что если чаньский наставник видел перед собой человека, склонного именно к мазохизму, то, будучи просветленным, он к нему таких методов не применял. В чань к разным людям применялись разные методы обучения. Например, отрицание интеллекта, преуменьшение его значения, пренебрежение им встречалось только в определенных случаях — например, при работе с очень образованными и высокоинтеллектуальными людьми, которым привычка к концептуализации мешала. Во всех остальных случаях развитие интеллекта никак не пресекалось, а наоборот, поощрялось. С другой стороны, если кто-либо из наставников применял суровые методы без всякого основания, он считался лже-наставником. Есть притча про Наньцюаня, когда он пришел к такому лже-наставнику, у которого было пятьсот монахов в учениках. Наньцюань хотел его испытать, так как прослышал о его необычайной суровости. Он быстро подошел к нему и крикнул «Кхэ!»* Наставник же растерялся и не смог ответить. Тем самым он проявил себя как лже-наставник, ибо оказалось, что он не справился с теми требованиями, которые предъявлял своим ученикам. И в тот же день все пятьсот учеников его покинули.

Забегая немного вперед, все же скажу, что разница между кроткими и мазохистами заключается в том, что мазохисты при кажущемся смирении продолжают оставаться эгоцентрично сосредоточенными на себе, а вот кроткие…

Кто же такие кроткие и почему именно они наследуют землю? Давайте для начала поставим вопрос так: почему именно землю? Ответ на вопрос находим немного дальше: глава 6, стих 9—10: «Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе». «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» — что эти слова означают?

Итак, первое: «да приидет Царствие Твое». Значит, Царствие Твое идет. Оно уже в пути. Оно идет и «да приидет». Но оно уже в пути. Куда и как оно идет и откуда оно идет?

«Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Значит, воля Господа на небе абсолютна, ибо небо — Его дом. Небо в метафизическом смысле — мир горний, мир духовный — полностью пронизано Божьей волей. А на земле что с волей Божьей происходит?

Д: Грешные мы. Не хотим мы эту волю принять и всяко ее коверкаем.

А: Да. Вот идет это Царствие, и оно встречает препоны.

У: Что про нас говорить, когда сам Христос в какой-то момент в Гефсиманском саду…

А: «…да минует Меня чаша сия» (Мф. 26.39). Был какой-то краткий миг, и то неизвестно, колебание это было или что-то другое. Может быть, Он желал, чтобы эта чаша Его миновала по какой-то более высокой причине. А ведь эта чаша, испитая Христом, означала не только то, что Он выполняет свою миссию и спасает человечество, но и то, что иудеи отпадают от Божьей воли, нарушают ее. Он же искупает нарушение Божьей воли предаванием себя на крест.

М: Берет на себя человеческие грехи.

А: Да. Считается, что Христос, отдав себя на распятие, искупил все человеческие грехи, природу человеческую в принципе. Вы не задумывались над тем, какой в этом заключен гигантский парадокс? Как же Он ее искупил, если Он — нельзя, конечно, сказать, что спровоцировал, но… ну, да, наверное, по сути так и есть… — спровоцировал такую мощную волну самой низкой страсти в толпе — страсти к убийству; если своим присутствием, своей фигурой Он вызвал в иудеях жажду неправедного убийства праведного человека; если благодаря тому, что на землю пришел человек такой величайшей святости, духовности (Сын Божий!), иудеи отдали на крест, на крестные муки человека непостижимой высоты духа, невиданной чистоты, какого раньше и не было на земле? А стало быть, и греха такого раньше они на душу взять не могли. «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем». (Иоан. 15.22) А ведь чем более свято существо, которое мы обижаем, а тем более хотим его смерти, тем больший грех мы совершаем — это положение одинаково для всех религий. В ад попадает тот, кто только захотел причинить вред Бодхисаттве*.

Д: Это не Его забота.

А: А каким образом Он грехи искупил? Что значит: «не Его забота»?

Д: Каждый о своей душе сам должен думать.

А: Но Он пришел, чтобы спасти в том числе и их души. Каким образом Христос, отдав себя на распятие, искупил грехи всего человечества. Подчеркиваю — всего.

Д: Уже совершенные?

А: И те которые будут совершаться. Человечества как вида биологического, как homo sapiens.

Д: Отдав одного себя?

А: Да. Отдав одного себя. Представляете?

М: Грешные люди после смерти попадают в ад, и у них как при этой жизни, так и после смерти нет возможности очиститься от своих грехов то есть перейти в Царство Божие. Ты сказал, что люди не могут это сделать потому что если не происходит полнейшей капитуляции, они остаются в вечных кругах ада. Он показал, что есть возможность обрести Царство Божие и для тех, кто жив, и для тех, кто умер.

А: Да, все это практически верно. Почему Христос спас мир, взойдя на крест? Что произошло с метафизической точки зрения? А произошло вот что. До появления Христа на земле метафизическая ситуация была следующая: Господь и высшие силы духовные были где-то там (в иудаизме и сейчас так), а люди — стадо человеческое — были здесь, погрязшие в грехах, и ничто их из этого мрака вытащить было не в состоянии. До Христа Господь использовал все средства: приходили мессии, пророки, передавали волю Божью. Господь всячески объяснял и обосновывал свою волю: где словом, где чудом, где карой, где манной небесной, где огнем, сходящим с небес и попаляющим нечистоту, где волнами, расходящимися и пропускающими племя иудейское, бегущее из Египта. Вот требовали евреи чудес от Христа — почему же Он их не показывал? Да потому что было показано сверх всякой меры! Ничто не сработало. На какое-то время — а-ах! — а потом опять все возвращалось в тот же мрак, ничтожество и убожество.

Д: Когда Бог где-то там, это чистый материализм получается.

А: Да. В этом смысле иудаизм глубоко материалистичен в своей основе. Ты правильно разгадала его суть, Даша. И что дальше? Получается такая картина: Господь испробовал все средства, но народ настолько погряз в своей низости, что его оттуда не было никакой возможности вытащить. Оставался один-единственный способ. Какой? Каким Он уже однажды поступил с Содомом и Гоморрой. Помните разговор Господа с Авраамом? Когда Господь говорит, что хочет уничтожить город, в котором собрались одни грешники.

И подошел Авраам, и сказал: неужели ты погубишь праведного с нечестивым?

Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем?…

Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.…

Авраам продолжал говорить с Ним, и сказал: может быть, найдется там сорок. Он сказал: не сделаю того и ради сорока.…

И сказал Авраам: … может быть, найдется там тридцать. Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать.

Авраам сказал: … может быть, найдется там двадцать? Он сказал: не истреблю ради двадцати.

Авраам сказал: … может быть, найдется там десять? Он сказал: не истреблю ради десяти. (Быт. 18.24—32)

Вот как интересно получается. Без человека так хорошо было бы на планете. Жила бы себе планета, шумели бы леса, зверья было бы навалом, вода была бы чистейшая, я уж не говорю про воздух. И ради чего нас Господь терпит? Чтобы мы все испоганили? Чтобы развели всюду гнусность и мерзость, наблюдаемые повсеместно, куда только ни бросишь взгляд? Конечно, ради этого Он нас терпеть бы точно не стал. Значит, было сделано, сотворено что-то очень большое, ради чего высшие силы согласились нас терпеть вместе со всей нашей низостью и ее последствиями. Так чем же было это «что-то»? А было оно величайшей тайной воплощения Бога в человека, величайшим таинством Вселенной, когда-либо происходившим в этом мире. Сам Бог взял и воплотился в человека. Если однажды вам откроется подлинный смысл этих слов, у вас мурашки по коже побегут.

Что произошло после того, как Дух Святой снизошел на Деву Марию? Без понимания уникальности этого события, его беспрецедентности нам невозможно будет понять христианскую культуру в принципе. Когда Бог Святой Дух в виде голубя снизошел на Марию и она от него зачала и понесла, то произошло следующее: не просто некая душа воплотилась в чреве женщины — а прямо из глубин, из самых недр Космоса (того Космоса, который из века в век противостоял всей грязи, всей пошлости — всему, что человек отрицал в себе и в других, и тем самым отторгал Господа, отделяя себя от Света), из этого самого Света вышел луч и спустился прямо в чрево простой смертной женщины и внутри ее чрева начал свой путь: начал развиваться и потом родился ребенок. Это очень глубокий символ, часто изображаемый на иконах. И когда Он родился, то Он родился в той идеальной чистоте, в какой Господь хотел бы видеть всех людей. Мотивы подражания Христу, следования Христу очень распространены в христианстве именно по этой причине.

Но что потом произошло с этой чистотой? Она естественным образом вступила в конфликт с грязью. Впрочем, по сути все как раз наоборот: грязь вступила с чистотой в конфликт, потому что не могла ее вынести, потому что эта первозданная чистота самим фактом своего присутствия среди людей уже ее обличала. Если вдуматься, это и есть главная причина, по которой иудеи предали Христа на распятие: грязь, разлившаяся среди человеков и прочно утвердившаяся в них, не желала терпеть рядом с собой такую чистоту, которая обличала ее самим фактом своего существования. Есть авторы, которые утверждают, что нетерпимость иудеев к Христу сохранилась до сегодняшнего дня.

У: А в чем суть-то этой ненависти?

А: Ее очень трудно понять. Она носит иррациональный характер. Ортодоксальные иудеи говорят, что Христос — сын проститутки и римского легионера, говорят еще что-то в этом роде, но все это пошло, грязно и неубедительно…

Д: Это политика.

А: Да, это чистая политика. Но вернемся к нашему размышлению. Итак, появляется человек, который учит Истине, глаголет Истину, ведет себя, как настоящий чаньский наставник. Я читал, о том, что чаньские наставники очень любят Новый Завет. Им нравятся деяния Христа, они говорят, что это настоящие чаньские деяния, что Христос был просветленным, что Он обладал всеми качествами чаньского наставника. Зарождение христианства — это первый век нашей эры, а чань оформился в начале шестого. Это к вопросу о том, кто кого опережал — Запад Восток или Восток Запад.

Д: Наверное, не случайно Он и появился среди иудеев, потому что там было хуже, чем где-либо?

А: Я так не думаю. Были разные места.

Д: Получается, что до Христа все высшие, да и низшие, силы были снаружи, и у язычников…?

А: Все-таки я бы был более осторожен и говорил о течении иудейской религии.

Д: А как было у язычников?

А: А кто такие язычники, Даша? Язычники настолько отличаются друг от друга, и боги у них такие разные.

Д: Саш, но чтобы поместить Господа внутрь себя, требуется все-таки определенный уровень.

А: Даша, ты не совсем правильно понимаешь мои слова. Это не рассказ о том, что в принципе происходило на земле. Речь идет о восприятии происходившего с точки зрения христианской культуры.

Д: Как же ее можно рассматривать в отрыве от остального?

А: Сначала ее надо рассмотреть в ее целостности. А чтобы это сделать, необходимо рассмотреть ее именно в отрыве, то есть отдельно. И лишь потом, когда этот этап будет пройден, мы сможем рассмотреть ее не в отрыве. Это диалектика: хочешь какую-то мысль сопоставить с другой мыслью, сначала проследи ее полное логическое развитие и только потом диалектически сочетай ее с другой мыслью.

Итак, свет столкнулся с тьмою. Грязь столкнулась с чистотой. И оказалось, что грязь гораздо более нетерпима к чистоте, чем чистота к грязи. Оказалось, что не чистота грязи не выносит, как нам всегда внушали, а наоборот — грязь не терпит чистоту. А чистота грязь очень даже терпит: в силу своей кротости, в силу того, что она знает о своей первичности — статусе более высоком по определению, онтологически, сущностно, от Бога. Это грязи надо что-то доказывать, а чистоте ничего не нужно доказывать. По крайней мере, для себя.

И вот грязь решила с чистотой расправиться. Просто чтобы убрать беспокоящий фактор. И все грязь рассчитала правильно, все сделала правильно. Все, кроме одного: она позабыла о самом главном, о самом важном. Она забыла о том, что в фигуре, против которой она ополчилась, — фигуре Христа — Божественное и человеческое слились нераздельно, заключив между собой Завет на веки вечные. Что получилось благодаря этому? Обратите внимание: именно здесь находится вся суть, весь корень христианства. Как свет и чистота «переиграли» тьму и грязь с помощью заключения Завета? Когда Завет уже был заключен, стало совершенно неважно, что будет с фигурой Христа — расправятся с ним или нет… Существовал ли такой вариант развития событий в реальности, в котором Христа миновала бы чаша распятия? Если да, то что бы было в этом случае? Не знаю. История не знает сослагательных наклонений. Стало ли бы христианство мировой религией, если бы Христа не распяли и Он дожил бы до преклонных лет? Думаю, что стало бы.

У: Даже без Воскресения?

А: Неизвестно, что было бы потом.

Д: Христианство уже пробивалось. В Древнем Египте…

А: Что там Древний Египет… В самом иудаизме христианства очень много. Любой иудей, взглянув на христианские заповеди, найдет в них много общего со своими взглядами. Да и христианин, столкнувшись с иудейской мыслью, скорее всего не отличит ее от христианской (если только оба заранее не будут знать о ее источнике). Одно выходило из другого. На этот счет есть много исследований. Но я сейчас излагаю главную мифологемную концепцию христианства: то, что оно вообще сделало в сознании людей, что оно принесло в языческую ойкумену, когда уже сложились Евангелия и когда христианская мысль начала подбирать под себя все нехристианское, что было вокруг.

Так вот: что произошло в результате слияния человеческого и Божественного начал в фигуре Христа? Произошло следующее. Теперь тьма, разлитая и укоренившаяся в людях — тупость, жадность, ненависть, страх — все то, что противостояло Божественному — в своих попытках противостоять Божественности Христа, не могла не противостоять также Его земному началу, ведь Он был Сын Человеческий. А противостоя его человечности, она никак не могла не противостоять его Божественности, ведь Он был также и Сыном Божьим. В этом факте и заключено главное средство, с помощью которого была достигнута цель. Какая? Искупление Христом человеческих грехов актом своего распятия. Тьма не потерпела света, она решила его исторгнуть из себя, но в этом страстном и нетерпеливом желании она как-то не успела сообразить, чем это для нее чревато. Есть даже апокрифы, где об этом говорится: например, о брани между адом и дьяволом по этому поводу, где ад обвиняет дьявола. Что же наделал дьявол? А вот что: исторгнув Божественный свет из среды человеческой руками иудеев, он, не учтя того, что этот свет уже был полностью соединен с человеческой природой в фигуре Христа, сделал конфликт между людьми именно конфликтом внутри человеков. Это перестало быть конфликтом между человеческим стадом, с одной стороны, и Божественным светом, с другой. Получилось так, что плохие люди взяли и сделали плохо хорошему человеку. Но — что важно: они сделали плохо именно человеку. И Он именно своим человеческим началом пострадал на кресте, принял это зло на себя.

Господь, сидящий на небесах, на престоле, никак не может пострадать от того, что люди натворили там, внизу. Он может на них прогневаться, наказать их, как следует, но пострадать сам лично Он не может. По крайней мере, в человеческом понимании этого слова. Иное дело, когда Господь становится человеком. Когда читаешь Евангелие, складывается удивительное ощущение: как будто какой-то космический посланец пришел сюда, который человеком по своей природе, по своей сути не является, но Он пришел из космоса именно как посланник, и здесь, обретаясь среди людей, Он смог их полюбить. Господь уже не просто требовал от людей послушания, Он их именно полюбил. Полюбил через свое воплощение во Христе. Итак, самое главное в том, что произошло — это предание Христа на распятие в Его человеческом облике, в Его человеческом теле. Чем было предание Христа на казнь? В этом акте сконцентрировалось все зло. В Евангелии это хорошо отражено в едином порыве иудеев: «И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27.25). Эти строки были главным аргументом, на который опирались церкви — раньше католическая, теперь только православная, — называя иудеев христопродавцами и противопоставляя тем самым иудаизм христианству. Все темное, что в исступленном сатанинском экстазе выплеснуло свою ненависть на Христа, ополчилось не на некий абстрактный свет, не на изображение Господа, не на Заветы Его, а именно на конкретного человека, которого они захотели распять; и поскольку все это происходило внутри человечества, то один из людей (вот что сотворило соединение человеческого и Божественного!) — не Бог, а один из людей — взял на себя грехи всех остальных. И теперь если Господь — представим себе — захочет человечество наказать за все непотребства, стерев его с лица земли, то Христос встанет и скажет: «Как же так, Отче наш? Один же человек был, который сохранил эту чистоту и все на себя принял!»

Д: Так ведь Господь не меньше, чем ради десяти готов был простить…

А: Ты соотноси количество с качеством. Христос, я думаю, один не меньше сотни праведников стоил, а Авраам свой обратный отсчет только с пятидесяти начал.

Д: Так ведь это сам Бог и был? Сам Бог воплотился и искупил.

А: Да, воплотился и искупил всю нашу глупость, темноту и невежество, всю нашу глубокую бессознательность.

Д: А что мы тогда, если мы не есть Бог?

А: Здесь надо человечество рассматривать как некое единое целое. Что значит — «что мы тогда, если не Бог»?

Д: Ведь все, что Бог создал, это Он и есть.

А: Ну, нет. Как это: «Все, что Бог создал, это Он и есть»? Бог и Люцифера создал.

Д: Значит, и он Его часть.

А: Нет, все-таки Бог не часть Люцифера.

Д: Нет, наоборот.

А: Ну, если наоборот, то может быть. Только, видишь ли, это та часть, которая в своем свободном волеизъявлении от чести быть Его частью отпала, захотела быть чем-то самостоятельным.

Д: Но у нее же это не получилось?

А: Считают, что получилось. Не быть Его частью ему, конечно, не удалось. Но у него получилось другое: он был одной Его частью, а стал совсем другой. И вовсе не той, какой он рассчитывал стать.

Д: Значит, нет никакой свободы у него?

А: Не стало. Была, да сплыла. Давайте продолжим. Что получилось? Христос не просто обличил тьму, рассеянную в человеках; самый главный дар, на который было направлено снисхождение Духа Святого, и самое важное, что Он сделал (Христос по большей части воевал ведь не с людьми), было направлено на нижние слои мироздания. Он, если можно так выразиться, их «переиграл». И вся Его земная жизнь была посвящена по большому счету именно этому. Как Он это сделал? Благодаря соединению Божественного и человеческого начал Христос смог попасть туда, куда до этого Господь проникнуть не мог. Это очень интересный момент. Есть такая фраза: «Бог не ведает зла». Слово «не ведает» здесь не означает, что Он ничего о нем не знает.

В: Не причастен?

А: Да, не причастен. Зло от Него не исходит.

Д: Вот ты сказал, что Христос попал туда, куда Бог не мог проникнуть. Но как Бог не мог куда-то проникнуть, если Им проникнуто все, Саш? Я ничего не понимаю.

А: Он пронизывает все, а вот Им проникнуто далеко не все.

Д: Почему же Он не может куда-то проникнуть, если Он пронизывает все?

А: Брахма пребывает во всем, но не все пребывает в Брахме. У человека, который хочет покончить жизнь самоубийством, мысли чернее ночи. А где Господь, там свет, ясность и понимание. Почему Он не проникнет в мысли этого человека? Почему дает ему возможность совершить тяжкий грех?

Д: Он уже наделил его свободой воли.

А: И…? Вмешиваться Он уже не может.

Д: Сам себя ограничил. Получается, Господь намного честнее, чем все мы. Мы дали слово — взяли. А Он свое обратно не берет.

А: Господь, будучи светом, не имел права вторгнуться в то царство тьмы, которое суммой своих свободных, но отвернувшихся от Него воль создали те или иные существа, (потому что ими могут быть не только люди, но и духи) — царство, называемое адом, или преисподней. Оно было создано как тьма, которая есть свободно изъявленное отрицание света, и поэтому свету туда проникать было нельзя — именно по этому принципу свободы воли. Эта тьма не была чем-то пассивным, как, например, физическая тьма (вы стоите в комнате — темно, нет света; внесешь фонарик — будет свет): она стала началом духовно активным. Ад, преисподняя стремились завлечь в себя как можно больше душ. И именно против этой активности трансцендентного по отношению к человеческому мира, именно против нее был направлен по большому счету приход Христа на землю. Хотя Он воплотился на земле, ходил по земле и имел плоть человека, на самом деле Он воевал в других мирах и с другими мирами — более могущественными, чем жалкий синодик с его жалкими первосвященниками.

Д: Они очень подпитывали нижние миры.

А: Это нижние миры их подпитывали, Даша, а не наоборот. Они были просто пешками, марионетками в большой игре.

Д: Но они же дали свое свободное согласие на это?

А: Насчет свободного согласия — вопрос очень сложный и неоднозначный.

Д: Но у каждого есть выбор.

А: Да. Но не каждый его замечает. Это как с плачем. Блаженны плачущие, ибо обретут надежду, да? И вот приходит этот миг надежды, а кто о нем знает? И мы отказываемся от него, даже не осознав, не заметив, что мы от него отрекаемся. Я могу сказать, что в моей душе, на моей совести таких самоотречений очень много. Еще больше их было в детстве. Пик — это шестой-седьмой-восьмой класс. Вот умри я тогда — попал бы в ад без разговоров. И там бы очень долго оставался. Но каждый раз я отрекался, находясь во тьме тотального невежества.

Д: Ну так свободный ли это был выбор, Саша?

А: Это к вопросу о карме*.

Д: Во тьме тотального невежества — значит автоматически.

А: Да. И в то же время в силу неосознанности этих отречений у меня — каким бы испорченным, каким бы безнадежным материалистом я ни был на момент выхода из созданного моей предыдущей кармой хаоса — тем не менее, оставалась возможность выбраться из этой пучины без того глубочайшего покаяния, которое переворачивает душу, просто за счет духовной внутренней работы. И родители, и ребенок создают этот общий невроз — а он общий и для родителей, и для детей (и поэтому его иначе называют родовой кармой), и потом каждый из них должен как-то из него выбираться. Родителям как передающему каналу выбраться из этого невроза будет несравненно тяжелее, чем ребенку, потому что ребенок — жертва. Ему, будучи жертвой, достаточно просто осознать, что происходило. А от родителя требуется пройти через процедуру глубокого покаяния, которую ребенку проходить не нужно.

Д: Смирение гордыни родителя…

А: Поэтому относитесь к своим родителям снисходительно и сострадательно. Им намного тяжелее, чем вам как ребенку своих родителей.

Итак, ад хотел, чтобы каждый человек попал после смерти туда. И у него была возможность это сделать, искусно используя человеческие бессознательность, невежество, страсти и прочее; и он, в алчном исступлении потеряв уже всякий рассудок, жадно сгребал в себя все, что умирало на земле. И все праведники томились там, за исключением нескольких человек.

Дальше происходит следующее: Христос, будучи человеком, спускается после смерти в ад вслед за всеми остальными людьми. Вот здесь самый большой просчет инфернальных сил и обнаружился. Само по себе Божественное начало в ад спуститься никак не могло. Человеческое начало, спускающееся в ад, было ему не страшно, а вот Божественное начало, прикрепленное к человеческому… Понимаете? Не пропустить-то нельзя…

М: Это же просто диверсия получилась!

А: Вот так Он туда и прошел через смерть на кресте. Не меняя, казалось бы, правил игры… С человеческой точки зрения одно восприятие: Он предал себя на распятие. Произошел акт капитуляции, и вследствие величайшей глубины и чистоты этой капитуляции Воскресение произошло не только на психологическом уровне, как у обычных людей, но даже и на физическом, по герметическому принципу: чем дальше вверх, тем глубже вниз. А если посмотреть с точки зрения трансцендентных сил, то картина получается совсем другая.

В: И что произошло, когда Он спустился в ад?

М: Троянский конь!

А: Врата адовы взломал (есть целая серия икон на эту тему — см. рис.12) и всех выпустил.

Д, В: Он всех выпустил или только праведников?

А: У кого грехи были тяжкие, тех не выпустил, хотя… В рассказе Кондратьева «Пирифой» главный герой со своим другом пошли похитить Персефону у Аида, да там и остались. И дальше описывается изнутри, как приходит Христос, взламывает врата, и опустошает ад фундаментально.

Д: Немало, значит, там томилось хороших людей.

А: У древних греков потустороннее пребывание описывается как достаточно безрадостное. Там были Елисейские острова для очень избранного и узкого круга героев, куда попадали считанные единицы за всю историю Эллады — двух рук хватит, чтобы перечислить всех по пальцам, а все остальные (Тезеи, Энеи, Одиссеи) томились в Аиде.

Д: Описание Аида очень напоминает описание бардо*.

А: И даже не бардо, а скорее астрала, где обитают эго-скорлупки людей, когда их души уже давным-давно воплотились. Надо сказать, что у древних греков идея метемпсихоза, переселения душ, была очень развита. Ее проповедовал в том числе и Пифагор. Теперь стало яснее, почему Христос своим распятием искупил все человеческие грехи?

Д: Теперь — да.

А: Священнослужители этого почему-то не разъясняют, и откровенно говоря, я так и не смог найти этому объяснение.

Подведем итог.

Да будет воля Твоя на земле, как на небе (Мф. 6.10).

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (Мф. 5.5).

Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты (Мф.26.38—39).

Вот это не как Я, но как Ты. Именно это «как Ты» и есть победа и преобладание воли Божественной над волей человеческой в самом человеке и с его добровольного согласия, это и есть не что иное, как кротость в своей сути, в самой своей основе. Кроткие наследуют землю не в каком-то иудаистско-материалистическом смысле, а именно потому, что воля Господня с пришествием Царствия сюда станет такой же непоколебимой, какой она является на небе. «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», да приидет, да снизойдет оттуда Царствие Твое сюда и воплотится здесь в виде соединения Божественной и человеческой воль в результате окончательной победы Божественной воли над человеческой, эговой. И когда эта победа произойдет, то Царство Небесное придет и на землю. Тогда кроткие эту землю и наследуют. Отдав себя на распятие, Христос явил нам образец кротости, одновременно с этим дав ключ к пониманию ее природы. Кроткие — это не просто «те, которые совершенно не гневаются», как у Феофилакта, кроткие — это те, кто, подобно Христу, ставят волю Бога Отца превыше своей, тем самым служа проводниками прихода Царствия Небесного на землю. Стало быть, унаследуют они не нынешнюю, погрязшую в грехе землю, а ту, будущую, на которую через них же Царство Божие и придет.

У: Да… Как красиво, глубоко и завершенно в своей сути…

А: Не могу не согласиться. Но, конечно, главное открытие, которое следует из понимания кротости как «упования на волю Божию», — это отношение к ней, кротости, как к наиважнейшему элементу внутренней алхимии христианского «внутреннего делания». В таком случает кротость — это готовность стать «сосудом для воли Божией», борьба и преодоление с помощью этой кротости своей земной, эговой воли и, в конечном счете, — преображение себя в жителя Царствия Небесного, а через это — его снисхождение на преображенную внутренним преображением человека Землю, что тем самым отсылает нас к грядущим постапокалиптическим судьбам мира и конечному торжеству Царства Божия на Земле. Видите, как много следует из простой, казалось бы, фразы: «Блаженны кроткие, ибо они наследую землю»? И кроткие оказались вовсе не так уж просты, и земля, ими унаследованная, — вовсе не наша нынешняя грешная землица.

А: Знаете, какая наша основная проблема как христиан? Почему мы так часто обращаемся к Востоку? Причина во многом заключается в том, что христианские истины повторялись слишком часто и бездумно, они затерлись и превратились в набор банальностей. Они давно перестали быть тем, чем должны быть по определению. Помните, как переводится слово «Евангелие»?

Д: Благая весть.

А: Они перестали быть откровением. Сейчас нам даже трудно представить, какое потрясающее, прямо-таки ошарашивающее впечатление производили евангельские слова в их первозданной свежести, не будучи покрытыми вековой пылью, как сейчас. Увы, те времена, когда Евангелие Благой вестью входило прямо в сердца слушателей, давно миновали. Чтобы убедиться в этом, достаточно войти в церковь в тот момент службы, когда там зачитывают эти самые «Блаженства»: и голос чтеца, как правило, заунывно-равнодушный, и у прихожан, пришедших на службу, вид по большей части неподдельно скучающий, как будто читают не Евангелие, а материалы XXV съезда КПСС.

Д: Мне иногда кажется, что церковь живет сама по себе, а христианство как учение — это что-то отдельное.

А: Это вовсе не означает, что церковь не делала ничего хорошего на протяжении всей истории. Ее заслуг не надо умалять, они неоспоримы. Ее роль в истории нашего отечества, формировании государства и национальной идеи, ее в высшей степени благотворное влияние на умы и нравственность русского общества трудно переоценить. Но это не означает, что проблем нет. Более того, во многом они осознавались и внутри тела церкви. Среди православных старцев есть такие пророчества — в XVIII веке они были особенно сильны — что церковь последних дней уйдет в крипту, станет тайной организацией единичных верующих, как это было в Советском Союзе, а официальная церковь полностью будет прибежищем сатаны. Конечно, надо смиряться, но и лгать себе тоже будет неправильно.

В буддизме все как-то здоровее. Там все очень конкретно: если человек является ламой, он должен не только проводить религиозные обряды, но и передавать духовные практики, и делать это так, чтобы люди росли, преодолевали свои духовные недуги, первый и главный среди которых — материалистическое восприятие мира.

6 Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Д: Здесь речь идет о том, что по-настоящему могут насытиться только те, кто жаждет именно правды, а не чего-то другого, потому что любая жажда здешняя, земная, материальная у людей никогда не утоляется. Нельзя наесться впрок, нельзя напиться впрок, нельзя запастись богатством, потому что чем богаче человек, тем больше ему хочется. Любая материальная жажда неутолима. Она бесконечна, как пропасть — требует, требует и требует.

А: А правдой можно насытиться, да?

Д: Истина, когда она постигается до конца… Человек попадает в такое состояние, когда у него эта жажда в конце концов исчерпывается. Он насыщается изнутри — не как в бездонную пропасть, и в этом наполненном состоянии остается. Он приходит к блаженству наполненности.

М: Мне кажется, еще очень важно, что понимается под правдой, какое состояние. Даша определила процесс. Но какую правду ищет этот человек, в чем она заключается? Часто за искомой правдой скрывается лицемерие, желание выделиться перед другими. Тогда это ложь. В искренних поисках правды открывается истинное «я» человека, он возвращается к самому себе, и если он в это состояние попадает, если достигает его, то он этой правдой насыщается.

У: Мне кажется, что здесь важны слова «алчущие и жаждущие». Это должен быть постоянный труд души.

А: Алкание и жажда — это труд души или нет?

Д: Стремление…

М: Внутренняя потребность…

В: Меня как-то сбивает слово «правда» здесь, мне всегда казалось, что не «правда», а «истина».

А: Это же перевод, причем двойной: с древнееврейского на греческий и с греческого на русский. Говорят, что Евангелие на арамейском языке очень отличается от того, что мы имеем возможность прочесть. Там сплошная игра слов и смыслов. Иисус говорил афористично, как и Чжуан-Цзы. Итак…

Д: Я думаю, мы еще находимся в состоянии алчущих и жаждущих.

А: Сильно алкаешь?

Д: Саша, я понимаю, о чем ты говоришь. Наши рассуждения слишком теоретические. В этой жажде, в этом алкании должно быть какое-то сильное чувство. Это не просто беспокойство. Вернее, это беспокойство не должно быть невротическим. Здесь что-то другое. Здесь должна быть боль от ощущения отделенности от самого себя.

А: От правды.

Д: Да, да… Должна быть какая-то устремленность, совершенно неумолимая, но она не должна быть ни страстной, ни беспокойной, ни невротической, она должна быть какой-то другой.

А: Что нужно, чтобы понять, какой она должна быть? Как это сделать? Как к этому приступить? Нужно понять, откуда взялась эта жажда алкания, из чего. Кто они такие, эти «алчущие и жаждущие правды»? Что переживают эти люди? Какой характер носит эта жажда? Ты в начале правильно сказала, что она не похожа на жажду материальных благ. Это хорошо, но этого мало. Хотите глубоко вникнуть — беритесь за самый корень.

М: Надо понять, кто такие алчущие правды.

А: Самое главное в этих словах (ради чего они и были сказаны) — это мысль о том, как трудно в этом мире найти правду. Именно в этом суть и сердцевина этих слов.

У: Как ты это выводишь? От противного? К тому, чего легко достичь, не прилагается такая степень жажды?

А: Как-то ты, Уля, очень витиевато высказываешься.

У: Потому что я не вижу, откуда это идет, откуда ты это берешь?

А: Откровенно говоря, я это взял не из слов Христа, а из жизни. Но ты, Рита, поспешила рассмеяться, потому что из Его слов это тоже следует. Каким образом? А вот каким. На что ты готова ради правды, а, Рита? Есть ли в тебе жажда такой правды, ради которой ты что-то готова отдать?

М: Думаю, это есть в каждом человеке, Саш.

А: Поделишься? Какую правду ты хотела бы узнать и найти?

М: Может быть, я хотела бы, чтобы это состояние возвращения к себе, единства с собой стало для меня не секундным, не просто прикосновением к некому пережитому опыту, а чем-то постоянным. Ради этого можно было бы отдать многое. Опыт говорит, что это возможно, но для этого действительно, надо сделать очень много.

А: А ты знаешь, что для этого нужно сделать?

М: Может быть, не все, но какие-то первые шаги, наверное, знаю.

А: Я тебе расскажу. Так почему же правду найти трудно, и откуда я это взял? Разве для вас это новость, что правду трудно взыскать?

М: Если говорить о жизни, то это не новость, но как это вытекает из данного высказывания?

А: Во-первых, из глаголов.

Д: «Алкать» и «жаждать»?

А: Да. Что означают эти глаголы? Вы как филологи не дадите мне соврать.

Д: Не дадим.

А: Они означают очень сильное желание чего-то, очень сильную жажду. А чего можно хотеть очень сильно?

Д: Чего-то, чего хочется, несмотря ни на что.

А: Может ли что-то легкодоступное вызвать такое сильное желание?

Д: Наверное, нет. Так мы что разбираем — жизненный опыт или Евангелие?

А: Даша, Евангелие без опоры на жизненный опыт разбирали столько раз, что этими книгами доверху завалены все библиотеки. Да и в описаниях жизненного опыта недостатка нет. Что мы разбираем — священный текст или жизненный опыт? Мне нравится парадигма, которую ты предлагаешь. Давайте посмотрим на логику всех разбираемых нами высказываний: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Где «нищие духом» и где — «Царство Небесное»? Это же сплошной чаньский парадокс. Сравните: «Будда есть палочка для подтирки». Вы можете себе это представить? Здесь мы везде наталкиваемся на парадоксы. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Плачущий — это тот, кто убит горем и, значит, безутешен. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Как же так? Землю, по логике, должны наследовать наглые, бойкие, те, у кого локти покрепче, кто всех остальных может вытеснить* и своим потомством заселить землю — они, а не кроткие. Везде, в каждой фразе есть такой парадокс. Более того, текст составлен именно так, что этот парадокс и является сутью, зерном каждого высказывания. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Где здесь парадокс? Первый уровень смысла заключен в том, что алчущие и жаждущие правды алчут и жаждут того, чего очень трудно добиться. Но истинный смысл этого высказывания находится дальше и глубже. Где и в чем? Вам непонятно, куда двигаться? Смотрите панорамно, смотрите на алчущих и жаждущих правды. Задайтесь следующим вопросом: много ли людей, которые говорят, что они хотят знать правду?

В: Тех, которые говорят, много.

А: Вот ты, Вероника, все правильно поняла. Тогда продолжи мою мысль, пожалуйста.

В: А тех, кто на самом деле ищет, очень мало.

А: Или тех, кто хочет знать. Человек может правду искать или делать вид, что ищет. Здесь самый интересный момент. Это похоже на «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Если человек плачет искренне, и его эго к этому не подключается, то он не пропустит заветную паузу с последующим переходом в тишину. Нечто похожее заключено и в «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». В этой фразе акцент стоит на слове, которого в тексте нет. Не знаю, как в оригинале, но по смыслу акцент должен стоять на слове «воистину».

У: Я хотела сказать «действительно». «Блаженны воистину алчущие и жаждущие правды» или действительно, потому что слово «воистину» можно понять двояко. Как «Во истину воскрес»: и «на самом деле» воскрес, и во истину, «за истину» воскрес.

М: Да… Многие говорят, но искания там нет.

А: Ты знаешь, бывает такое, что и искание есть. Я вам могу сказать, исходя из своего опыта, что бывает. Эта фраза мне близка как никому — просто в силу моей профессии. Ко мне приходят люди, которые хотят узнать какую-то правду.

В: А когда услышат ее — отворачиваются.

А: И не услышат еще. Когда к ней только приближаются…

М: Саш, смотри: когда они приходят, они ведь хотят знать, а потом они выбирают не знать. Их свободный выбор направляет их в другую сторону. И дальше они уже не хотят.

А: Да. А что это за выбор?

Д: Если бы они лукавили сразу, они бы к тебе и не пришли.

А: Вот тут ты ошибаешься, Даша.

Д: А какой смысл делать вид, что ты хочешь правды?

А: Поза правдолюбца бывает крайне выгодна психологически. И потом ведь человек, не знает, приходя сюда, что он получит здесь ту правду, которая может ему не понравиться.

М: Саш, тогда он не ищет правды. Тогда он пытается играть в правдолюбца — это совсем другой процесс.

Д: И про него нельзя сказать, что он «жаждет» и «алчет». Ведь «жаждет» и «алчет» только тот, кто искренне это делает.

А: В этом процессе есть свои тонкости. И нам нужно привнести их в наши рассуждения. То, что вы сейчас говорите, очень рассудочно. Я даже теряюсь, не знаю, как с этим быть.

М: Саш, мне кажется, что слова «алчущие и жаждущие» и подразумевают «воистину». Я только это хотела заметить.

А: Слово «воистину», действительно, необязательно.

М: Вот и все, а остальное, о чем мы спорим, наверное, бесполезно.

А: Нет-нет, полезно и нужно. Я хочу, чтобы вы поняли эту тонкость. Человек правду ищет всегда — это ему присуще. Это глубоко внутреннее, имманентное, неотделимое от человеческой души ее свойство — поиск и жажда правды. Вот вы говорите о выборе. Как делается выбор? Между чем и чем он делается? И кто делает выбор? Внутренний выбор осуществляется в человеке всегда между одной частью его души, которая хочет одного, и другой частью его души, которая хочет совсем другого. Поэтому, когда человек принимает позу правдолюбца, это не значит, что он стопроцентный лицемер. Он хочет знать правду, все равно, даже просто принимая позу. Но когда эта правда начинает к нему приближаться, его эго начинает испытывать страх. В каждом из этих высказываний заключен не просто парадокс, или, если угодно, не только парадокс. В каждом из них заключена идея капитуляции, та глобальная идея, которую Христос так же глобально продемонстрировал на кресте. С «плачущими» это было отчетливо ясно, и с «нищими духом», и с «кроткими» это тоже так. В «алчущих и жаждущих правды» эта идея также заключена, и нам нужно ее увидеть.

Д: Ты имеешь в виду, что человек должен быть готов отдать все, все потерять, если такова будет цена?

А: Главное — потерять свое эго.

У: Не та правда, которая удобна тебе, а та правда, которая…

Д: Ну, да. «Не как Я хочу, но как Ты».

А: Удобной правды не бывает. Бывает удобная ложь. А правда удобной не бывает никогда, во всяком случае, правда о себе. Где здесь идея капитуляции?

У: То, что мы говорим, — это недо-то?

А: Чуть-чуть не дотягивает: то, но недо-. Где здесь момент капитуляции?

Д: В отказе от всего ради правды.

А: Да. Я хочу, чтобы вы увидели этот момент капитуляции. Когда побеждает эго, остается очень сильное неудовлетворение, внутренний раздрай, такая внутренняя взбутетененность, очень сильная дисгармония. Что делает человек, когда это неудовольствие проступает? Он начинает убеждать себя, что то, что он сделал, –правильно. Чем сильнее взбутетененность, тем сильней он себя в этом убеждает. И в то же время, если алкание правды искренне, истинно, если, дойдя до конца, человек все же сделает выбор в пользу принятия истины, то, пройдя через тяжелейший момент признания собственной неправоты, в конце концов человеческая душа вновь обретает мир и покой в гармонии с самой собой. Этот момент нельзя недооценивать: принять, увидеть правду порой невероятно трудно; трудно именно потому, что не хочется проходить через тяжелейший момент капитуляции, который для эго — без преувеличения — подобен смерти. Видите, какой парадокс?

Вожделеешь то, что труднодостижимо. И в то же время — когда приближаешься к заветной цели, вдруг выясняется, что страшно и уже не хочется. Это один момент. А другой момент — это что именно трудно. Трудность заключается в том, что на первый взгляд, правда может казаться недостижимой. Это очень важная точка. Сомнения могут подступить на любом отрезке пути: в начале, в середине, в самом конце — «мне не дойти, не достичь, я не доживу до того блаженного момента, когда правда наконец-то накроет меня с головой». И эта точка — тоже момент преодоления, момент капитуляции: несмотря ни на что не отчаиваться, а все равно искать и алкать эту правду. Здесь очень много тонкостей и нюансов, связанных с капитуляцией. Вспомните притчу Раджниша — о человеке, который хотел узнать, что такое медитация.

Один человек долго искал Учителя, который мог бы научить его медитации, и кто-то однажды сказал ему, что где-то в далеких горах есть Мастер, который владеет этим искусством. Он пошел туда — через горы, перевалы, пики и ущелья. Он шел очень долго, в дороге весь истрепался, устал, перенес много тяжелых испытаний. Но в конце концов нашел ту долину, о которой ему рассказывали. Когда он спустился в нее, то увидел хижину и понял, что это хижина того самого отшельника и что сейчас он узнает, что такое медитация. Он вошел в хижину. Она была пуста. Он посмотрел на топчанчик, понял, что здесь уже давным-давно никто не живет и что этот Мастер умер. И теперь он никогда не узнает, что такое медитация. Он вышел, совершенно обессиленный, лег на траву и сказал: «Я отказываюсь. Я отказываюсь узнать, что такое медитация. Видимо, мне не дано». И так он лежал, раскинув руки и ноги: под ним шелестела травка, рядом журчал ручеек, в небе плыли облака. Внезапно на него упала тень. Он открыл глаза и увидел величественного старца с белоснежной бородой и с посохом в руке. «Ну что, мальчик», — спросил он, хотя тот был зрелым мужчиной, — «ты хочешь меня о чем-то спросить?» «Нет», — ответил человек, — «я ни о чем не хочу тебя спрашивать». Старик громогласно расхохотался и спросил: «Ну что, теперь ты понял, что такое медитация?» «Да», — сказал он, — «я понял, что такое медитация».

Это к вопросу о трудности достижения правды. Пусть этот рассказ о медитации — можно подставить слово «правда» вместо «медитация» — и все сразу станет ясно. Если правду нам не просто преподносят, а мы сами к ней идем, то тогда мы подходим к ней через такие кризисы. Кризисы в процессе познания истины бывают разные. Бывает и так, что мы начинаем метаться и упираться, как бычок на веревочке, за которую кто-то тянет.

Несмотря на то, что такие кризисы могут иметь различные причины: сомнение, сопротивление бессознательного, малодушие и т. д. — сила их напряжения примерно одинакова. А значит, одинакова и сила последующей капитуляции. И когда она наступает — вот он, момент посвящения. Вы почувствовали, насколько этот человек в притче был умиротворен и расслаблен, ощутили то состояние глубокого покоя, в котором он находился? Потому что он насытился. Эта насыщенность по энергетике ближе к насыщенности сексуального характера, чем пищевого. Понимаете, о чем это высказывание? О том, что как бы далеко от нас ни казалась правда, она на самом деле гораздо ближе, чем нам кажется. Так же, как Бог — каким бы далеким Он ни казался в минуты наших жизненных испытаний, на самом деле, Он к нам намного ближе, чем мы думаем.

Хочу предложить вам вернуться к началу нашего рассуждения. Прежде всего зададимся вопросом, почему везде употреблено слово «блаженны»? Почему именно это слово? И что оно означает? Обыденное значение слова «блаженные» прямо противоположно тому, в котором употребляет его Иисус в Нагорной проповеди. В обычной жизни блаженные — это «те, кто испытывают блаженство» — это однокоренные слова. Еще одно значение слова «блаженный» — «тот, кто живет, как в наркотическом дурмане, не замечая суровой реальности, без контакта с ней» — явно возникло в результате реакции на непонимание проповеди Христа — как Его слов в Нагорной проповеди, так и в самом широком смысле.

И действительно, как может человек испытывать блаженство, если его гонят, травят, клевещут на него, а он сам при этом алчет, жаждет, плачет и т. д.? Ну конечно, только если он ненормальный! Это ясно любому, а уж здравому смыслу — в первую голову. Но мы с вами не здравомыслящие люди, и поэтому нам ничего не ясно.

Итак, зададимся же и мы этим банально-здравомыслящим вопросом: как, каким образом возможны блаженства, перечисляемые Иисусом? На первый взгляд кажется, что блаженство это либо невозможно, либо, на худой конец, является не более чем обещанием грядущего блаженства. Однако из текста этого не следует, в самом тексте «блаженны» читается как «те, кто блаженны здесь и сейчас». Как это возможно?

Это возможно только в одной ситуации: когда блаженные еще не знают, что они блаженны, и поэтому блаженны они, не ведая того.

Итак, почему «блаженны алчущие и жаждущие правды»? Давайте попробуем увидеть их состояние. Для этого нам придется опять идти от противного. Кто такие те, кто не алчет и не жаждет правды? В чем кардинальное отличие одних от других?

Самое поразительное заключается в том, что хотя мы можем и не знать правды, в глубине души все всегда знают, хотят они ее узнать или не хотят — третьего не дано. И если для незнания правды человеку не надо предпринимать никаких усилий, то вот для того, чтобы скрыть от себя факт нежелания к ней стремиться, определенные усилия все же нужны. И надо сказать — немалые. Направляются же они на то, чтобы, насколько возможно, оборвать все связи с той самой глубиной, которая внутри нас все знает. И именно в результате этого целенаправленного усилия, (довольно мощного, кстати, и энергозатратного для психофизики) люди начинают врать себе и другим, а вовсе не потому, что они не знают правды. Правды не знают и те, кто к ней стремится, только вот не знают они ее по-другому — вот в чем тонкость.

Теперь можно вернуться к алчущим правды. Как видим, чтобы даже просто не знать правды, нужна в определенной мере активная позиция, по крайней мере, для тех, у кого душа обладает какой-то глубиной. Ну, если она уже утрачена, тогда да — никаких проблем — «живи себе нормальненько, есть повод веселиться»: с растений, и правда, спрос невелик. Иное дело, если душа все-таки взалкала правды. Уже сам факт этого алкания подразумевает, во-первых, признание того, что ищущий правды ее не знает, во-вторых, его нежелание в этом прозябать, — причем сила этого нежелания должна быть такой, чтобы — в-третьих, возникла готовность идти на любые жертвы ради пока еще неведомой правды неизвестной ценности. Именно эта готовность, составляющая основу и ядро алкания правды, лишает личность ее обычного животного эгоизма и привносит в ее структуру мощную струю того внутреннего благородства, которое только и делает человека человеком.

Мы видим, что жажда правды, в отличие от обычного житейского желания, инициирует разворачивание сложного внутреннего процесса, который мы по праву можем назвать алхимической переплавкой. Суть ее состоит в следующем. Подлинная правда находится в той самой глубине души, которой, как вы понимаете, хорошо известно, хотим мы знать эту правду или нет. И даже еще глубже: в той точке, где встречается человеческое и Божественное. И чтобы «насытиться» правдой, наполниться ей, надо впустить в себя стоящее за ней Божественное начало. А впустить — значит, вместить, а вместить — значит, сжечь все то слабое, человеческое, что доселе там находилось. Вот тут и наступает момент истины для взалкавших правды, и это не каламбур. Это значит, что правда всегда по определению, не совместима с нашим обычным, греховным человеческим началом. А из этого следует, что когда наша жажда правды, воплотившись, призовет к себе эту самую правду, то перед алчущими встанет очень непростой и нелегкий выбор — впустить в себя эту Божественную правду или… сохранить свое человеческое «я». Чем определится исход этого выбора? Только искренностью алкания — больше ничем.

Несколько выводов. Во-первых, истинно «алчущие и жаждущие правды» обязательно насытятся. Не насытятся только те, кто алкал «понарошку», для видимости, а на самом деле не был готов ничем жертвовать. Увы, таких — большинство, и знайте, что все их сокрушения по поводу недоступности правды гроша ломаного не стоят. Во-вторых, становится понятным, что само состояние «алкания» обладает самостоятельной ценностью, ибо ведет к лишению привычных эгоцентрических ориентиров, развитию децентрализованности в человеке, углублению и взрослению его личности.

И, наконец, в-третьих, то состояние жертвенной готовности, которое охватывает при этом человека, есть самое ценное во всем этом процессе, оно даже ценнее в глазах Бога, чем само достижение правды. И вот это-то состояние и есть не что иное, как то самое искомое нами блаженство. А теперь вернемся в начало нашего рассуждения. Смотрите, что получается. Если блаженство — это состояние жертвенной готовности, тогда — да, «блаженны алчущие и жаждущие правды», причем прямо здесь и сейчас, в своем алкании. С другой стороны, «ибо насытятся» — тоже верно, но теперь оно верно иначе: не просто потому, что когда-то, наконец, наступит искомое насыщение, а потому, что жажда правды только тогда и есть блаженство, когда градус ее искренности настолько высок, что не может не привести к насыщению, то есть к обретению этой самой правды. Посмотрите, насколько все стало тоньше и поменялось местами. И, наконец, изменилось само понятие блаженства: как сильно оно отличается от обычного наслаждения удовольствиями, насколько Иисусово блаженство тоньше, выше, пронзительнее, чем то, к чему стремится обыденное сознание. Такова истинная духовность, и христианство — не единственная традиция, позволяющая к ней прикоснуться.

У: Как интересно раскручивается смысл — один из другого.

7 Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

А: Такая же простая фраза, как и все предыдущие. Ваше мнение по этому поводу? Д: Здесь, наверное, милость как сострадание?

М: Со-страдание — причастность к страданиям другого.

Д: Мне кажется, что настоящее сострадание включает в себя эту самую капитуляцию.

А: Ну, конечно, включает. А в чем она заключается?

Д: В способности понять страдания другого человека, не просто пожалеть со стороны, а почувствовать и понять.

У: И, мне кажется, еще — не навязать свой опыт, свои проекции.

А: На эту тему в самом Евангелии есть притча (Иоан. 8.3—11).

Д: Про грешницу?

А: Да. Любимая притча дзенских мастеров, после прочтения которой они утверждали, что Иисус был просветленным. Вы представьте себе эту ситуацию! На картине Поленова«Иисус и грешница» очень хорошо переданы выражения лиц фарисеев: их и лицами-то трудно назвать… И вот они ждут, когда Учитель допустит малейшую ошибку, чтобы радостно на него наброситься — со свистом, руганью, улюлюканьем, а то и побить палками.

Д: Им и до грешницы нет никакого дела.

А: Эта нравственная порочность настолько сильна, и это лицемерие… А помните, как заканчивается притча? Иисус говорит грешнице, что не осуждает ее. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». В этой фразе заключена центральная идея всей христианской религии.

У: Тут ведь и «не судите да не судимы будете»… (Мф.7.1)

А: Вам непонятно, как дальше двигаться? Найдите антоним к слову «милостивый» и разберите его смысл и что происходит в этом случае. Сразу все встанет на свои места.

У: Антоним? Жестокосердный…

М: Очень эговый.

Д: У такого человека даже в жалости, как это ни удивительно, присутствует момент самоутверждения.

А: Да. На языке психоанализа это называется инвазия архетипа тени. Продолжайте, вы сейчас рассуждаете в нужном направлении. Так какие они, неблаженные? И почему?

М, Д, В: Осуждающие.

А: Да. Ибо будут осуждены. Все правильно. Возьмите эти слова, посмотрите на них: «осуждены, осуждающие»…

М: Человек осуждающий… мы, как правило, в других людях осуждаем то, чего не принимаем в себе. Милостивый человек — это тот, кто прежде всего свои недостатки осознал и принял, главное — принял, а значит — капитулировал. После принятия этих недостатков в себе, проекции, осуждение уже никогда не смогут распространиться на других.

А: Браво, Рита. Мне нечего к этому добавить. Я бы сказал другими словами, но смысл именно такой. Почему милостивые будут помилованы? Не потому, что они просто милостивы. Это неправильный взгляд. Милостивый — это тот, кто милует, а милует — значит, прощает. А прощает — значит, не держит в себе зла. А не держит зла — значит, не продуцирует иллюзорные инфернальные проекции на других как на носителей демонического начала. Демонизация же других — первый шаг к собственной демонизации. Логика этих внутренних процессов прекрасно отражена в народной пословице «с волками жить — по-волчьи выть».

Прошу вас обратить на это особое внимание: милостивый — это тот, кто не держит в себе зла на других. А теперь задумаемся: а можно ли «держать в себе зло», то есть, буквально «быть сосудом, вместилищем зла» как-то иначе? И оказывается, что нет! «Держать зло на других» и просто «быть сосудом, вместилищем зла» — это одно и то же!

Интересно, что язык всегда отражает внутреннюю логику явлений: немилостивый — значит, «злой», в жизни немилостивых людей так и называют — злыми. Другое дело, что между злым человеком и злом в метафизическом, инфернальном смысле никто обычно знака равенства не ставит. А надо бы! Может быть, зла на земле было бы поменьше … А то ведь у нас теперь слово «злой» чуть ли не с «крутой» ассоциируется, особенно у подростков…

Что вкладывает Христос в слова «блаженны милостивые…»? Самое главное, что нам нужно понять, — это кем они будут помилованы, равно как и кем будут осуждены осуждающие. И здесь, в самом важном для этого изречения смысле, существует все та же возможность перевертыша. Потому что большинство людей склонно понимать это так: стоит над нами строгая вышестоящая инстанция, приглядывает и ведет учет всем нашим неправдам, и когда наступит срок — каждому свой — тут нам и выставят счетец по заслугам. А дальше как хочешь, так и пляши — хоть на сковородочке, хоть на угольках, хоть еще как-то…

Возможность перевертыша возникает только в самом глубоком месте, а именно — в месте тождества, совпадения того, кто милостив, и того, кто помилует этого милостивого. К чему мы приходим в этой точке? Ни много, ни мало — к потрясающей адвайте, то есть недуальности, означающей неделимость совершаемых поступков и наблюдающей за ними совести. Правильно понять этот тезис можно только в том случае, если в осуждаемых (или не осуждаемых) свойствах ближних, да и дальних наших, мы видим лишь части собственного психического универсума, то есть не отделяем себя от них.

Свои недостатки редко кто видит полностью. До конца — почти никто, только святые. Но неве́дение своих грехов — это только первая линия, отделяющая нас от самих себя, от того, что нашему эго видеть в себе неугодно. Вторая, и главная, линия расщепления проходит там, где мы немилостиво осуждаем других, отказываясь признаваться, даже гипотетически, что мы ничем не лучше. К чему это приводит? Когда мы через осуждение отделяемся от других, мы тем самым окончательно отделяемся от самих себя, а уже отделившись от самих себя, отделяемся и от Бога. Что это значит?

В условиях того метафизического убожества, в котором мы живем на Земле, Бога внутри нас мы можем услышать, в первую очередь, как голос нашей совести, так что по большому счету любое причинение зла ближнему — и воровство, и обман, и грабеж, не говоря об убийстве, — невозможно без игнорирования этого голоса. Кроме того, все вышеперечисленные виды зла можно рассматривать как проявления немилости к ближнему, хотя, конечно, главный смысл немилости — это осуждение и непрощение. Эти вещи взаимосвязаны, и вот каким образом: прежде чем совершить любое другое зло по отношению к ближнему, мы должны его осудить и не простить. Любой злодей обязательно позлорадствует над даже самой невинной и совсем не знакомой ему жертвой (что-то вроде: «Нечего по ночам по подворотням шляться!»), в противном случае (если он ее не осудит), он просто не сможет причинить ей зло. Поэтому осуждение и сопутствующее ему непрощение всегда лежит в основе и служит прочным фундаментом для проявления любой другой немилости. Такое осуждение есть не что иное, как отсутствие совестливого памятования о собственных недостатках, то, что Юнг, как мы уже говорили, назвал «инвазией архетипа тени». Стало быть, осуждение другого, сопровождающееся отречением от совести, создает в человеке иллюзию чувства собственной непогрешимости. И таким образом эго осуществляет свою заветную мечту — ставит себя на место Господа Бога. Ну а дальше совсем просто. Ставя себя на место Бога, эго тем самым замещает Его своей немилостивостью и надменностью, которые затем, когда наступит Судный день, сработают против того, кто всю эту кашу заварил.

Соответственно милостивые, напротив, через памятование собственной греховности и милостивое отношение к греховности в других, сохраняя благодаря этому собственную умаленность, смирение и (что то же самое) неотделенность себя от коллективного бессознательного, преодолевая таким образом искушение собственной исключительности (через которое и впадают в сатанинскую гордыню), хранят в себе милость Божию, которою и будут помилованы.

Другими словами, прощение Господне каждому из нас, без сомнения, будет дано. Вот только принять его сможет далеко не каждый. И для тех, кто привык к тайному наслаждению судить ближнего, будет непомерно тяжело в Судный день узнать о себе всю истинную правду и не предать (по накатанной инерции) такому же осуждению самих себя.

8 Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

А: Это одно из самых глубоких мест не только в перечислении блаженств, но и в Евангелии вообще. Очевидность и простота этих слов обманчивы, так как в них, можно сказать, вкратце изложена телеологическая концепция всей практической стороны христианского вероучения. И в первую очередь имеются в виду такие наиважнейшие ее компоненты, как исповедь и причастие.

Логика столь смелого утверждения вкратце такова: узреть Бога можно, только войдя в Царствие Небесное. А войти в него, собственно, и означает достичь конечной цели всей христианской жизни, ведь «войти в Царствие Небесное» и значит «спастись». А «спасение» в христианском понимании — это и есть то, для чего создавалась христианская религия, недаром одно из важнейших имен Христа — Спаситель.

Становится понятно, почему чистоте сердца в православии уделяется столь пристальное внимание. Уже с первых веков своего существования христианство настойчиво подчеркивало мысль о том, что только нравственное очищение, очищение сердца может дать ту свободу от греха, которая и служит пропуском в Царствие Небесное. С древнейших времен до нас дошло множество притч на эту тему: например, о том, как один авва предложил другому подумать о горнем, о Небесах и в ответ получил предложение подумать о своих грехах как о несравненно более душеполезном занятии; можно вспомнить также знаменитый ответ Господа святому Антонию на все его вопросы о жизни: «Антоний, думай о себе», подразумевавший тот же самый ответ — поразмышлять о своих грехах.

Нам нужно найти внутреннюю связь между сердечной чистотой и возможностью узреть Бога. Для этого я, как всегда, предлагаю оттолкнуться от противного и сначала понять, что такое отсутствие сердечной чистоты. С этой целью было бы весьма полезно взглянуть на список грехов, приведенный святителем Дмитрием митрополитом Ростовским.

1. Празднословие 2. Осуждение 3. Непокорство 4. Гордость 5. Немилосердие 6. Зависть 7. Гнев 8. Оклеветание 9. Невнимание 10. Нерадение о своем спасении 11. Небрежение 12. Беспечность 13. Дерзость 14. Раздражительность 15. Уныние 16. Воздаянием зла за зло 17. Ожесточение 18. Преслушание 19. Роптание 20. Самооправдание 21. Прекословие 22. Своеволие 23. Укорение 24. Злоречие 25. Ложь 26. Смех 27. Соблазн 28. Самолюбие 29. Честолюбие 30. Чревоугодие 31. Излишество в пище и питии 32. Тщеславие 33. Леность 34. Принятие нечистых помыслов 35. Многостяжание 36. Нечистое воззрение 37. Опущение службы Божией по лености и небрежению 38. Рассеянность на молитве церковной и домашней 39. Дело 40. Слово 41. Помышление 42. Зрение 43. Слух 44. Обоняние 45. Вкус 46. Осязание 47. Прочие чувства душевные и телесные.

При внимательном прочтении можно заметить, что весь этот длинный перечень сводится к нескольким основным группам, рассмотрев которые мы сможем ближе подойти к сути этих грехов.

У: В общем, как писал Мопассан, все литературные сюжеты можно свести к десяти (смерть, любовь и т. д.).

А: Да. Празднословие — это, по сути, неприсутствие. Сюда же можно отнести и невнимание, нерадение, беспечность и некоторые другие грехи.

Д: Получается, что все действия, направленные вовне, греховны, так как отвлекают от созерцания.

А: Да. Осуждение, гордость, оклеветание — это отделение себя от другого, а в сущности — проявление дуальности. Непокорство — это потакание эговым страстям, момент эгового превознесения. Сюда же относятся немилосердие, зависть. Гнев — это сужение сознания в эмоциональном спазме. И так далее. Итак, что же такое нечистота сердца? В чем она проявляется?

М: В неприсутствии. Отделении себя от других. Суженности сознания, эговости.

А: В материальной ориентации. В посюсторонней системе ценностей.

М: Овнешненности.

А: Из которых вполне логично вытекают слабость и зависимость. Всю христианскую классификацию грехов можно свести к тому, что мы сейчас перечислили.

У: Ты говорил, что грех — это сознательная установка на бессознательное.

В: Греческий философ Яннарас сказал, что грех — это экзистенциальная неудача.

А: Грех — это использование высших уровней нашего естества для достижения низших целей. Например, использование интеллекта для удовлетворения страстей. Что такое нечистота сердца? Что у нас получится, если все это неприсутствие, отделение себя и прочее свести к единому знаменателю? Получится, что сердечная нечистота есть не что иное, как отделенность от глубины собственного сердца.

Д: Все-таки отделенность?

А: И отделенность, и неприсутствие. На самом деле, все грехи можно назвать сложносоставными, ведь уныние, например — это и сужение сознания, и отделение себя, и отсутствие веры в высшие силы, и, как следствие — непонимание того, что все, что ни делается, делается к лучшему. Мы не присутствуем в чем-то потому, что мы себя от этого отделили. А отделили мы себя сами, по собственной воле, по своему выбору, который в таком случае и оборачивается для нас актом грехопадения, чего мы даже не замечаем.

Нет такого человека, который бы в своей жизни не имел хотя бы одного шанса прорваться сквозь пелену собственного невежества и выйти к свету.

Грехопадение всегда происходит по такой схеме: сначала возникает внутреннее колебание — упасть или не упасть. Однако если человек выбирает упасть, то это колебание очень быстро стирается из его памяти. Он не вспоминает о нем до тех пор, пока не возникнет ситуация, в которой он почувствует, что готов к тому, чтобы начать подниматься. Только при этом условии он может вспомнить это колебание. Внутренне оно может переживаться человеком по-разному: как сомнение, как нежелание что-то делать, как печаль, как какая-то пауза. К сыну Мартина Бормана, который стал священником, часто приходили бывшие солдаты рейха. Один из них рассказал, как в Варшаве в 1944 г. его лейтенант дал ему штык-нож, показал на маленькую еврейскую девочку и сказал: «Убей эту тварь!» И солдат это сделал. С тех пор вся его жизнь превратилась в ад. Он не смог себе этого простить. Он говорил, что знает о том, что для искупления этой его вины попасть в ад будет недостаточно. Но тогда почему-то он это сделал: из зависимости, страха перед расстрелом, может быть. Вероятно, если бы была возможность туда вернуться, он выбрал бы расстрел. Это колебание происходит всегда. Если мы выбираем свет, то мы всегда помним это колебание как ярчайший момент нашей жизни, а если выбираем сторону бессознательного, то мы о нем никогда не вспоминаем. И нам кажется, что все как шло, так и идет без пауз и остановок.

М: Этот солдат выбрал сторону тьмы, однако все помнит.

А: Получается, что он ее выбрал частично. В этом смысле пример не вполне удачный. Тем, что он выбрал муки раскаяния, он сделал выбор в пользу света. Если бы он стал каким-нибудь закоренелым подонком, то он бы не вспомнил ни о своих колебаниях, ни об этой девочке. Возможно, этим раскаянием он спасал свою душу, а чтобы раскаяние не превратилось в формальность, он уверял себя, что оно не поможет. Сила колебания, его значимость и судьбоносность очень сильно зависят от того, в каком состоянии, в каком настрое душа подошла к испытанию. Если она до этого уже сделала целый ряд не тех выборов и идет по ступенькам вниз, то, возможно, после этой ступеньки Господь уже не сочтет возможным и нужным ее пребывание на земле.

Знаете, какой существовал на Руси обряд посвящения в черные маги? В полночь адепта приводили в баню, и колдун, который посвящал его, вызывал у него галлюцинацию, создавая образ очень красивой женщины с ребенком на руках, которая печальными, молящими глазами смотрела на адепта. И он должен был ее убить. Если он это делал, то проходил обряд посвящения и становился колдуном, черным магом. Это был образ Богородицы. И адепт убивал таким образом Богородицу, тем самым отрекаясь от нее. То же самое происходило в специальных эсэсовских школах, где каждому будущему солдату рейха давали маленького щенка, с которым он должен был спать, нянчиться, которого должен был вырастить до взрослой собаки, а после этого ему отдавался приказ: убить. Причем не просто убить, а задушить своими собственными руками. Иначе в эсэсовцы не брали. А если смог через это пройти — задушить любимое, родное существо, пожертвовать им ради других целей…

Давайте вернемся к природе сердечной нечистоты. Что такое сердечная нечистота как отделение себя? Момент эгового интереса, моё — значит, на первом месте. Это становится понятнее через определение зла. Для наших целей лучше всего подходит такое: зло — это достижение собственных целей (того, что мы считаем для себя добром) в ущерб интересов других. Это, конечно, ограниченное определение, потому что встает вопрос: что такое интересы других? Интуитивное понимание того, что такое сердечная чистота, всегда присутствует в нас: в глубине души мы всегда знаем, чем является тот или иной наш поступок, то или иное наше слово или движение души. Оно присутствует всегда, и имя ему — совесть. Другое дело, что мы не всегда хотим ориентироваться на это знание, и если по какой-то причине оно нам не выгодно, мы его замалчиваем, игнорируем, уклоняемся от контакта с ним. Если мы очень долго не хотим опираться на наши нравственные ориентиры, они начинают нас покидать. Но когда они уходят, то забирают с собой очень много важных вещей, которые делают нашу душу живой и восприимчивой, например, нашу интуицию. И тогда из души уходит жизнь. Эти тонкие процессы трудно поддаются описанию и определению, но когда такие вещи происходят в жизни, всегда точно понятно, о чем идет речь, когда говорят: «он омертвел», или «из него жизнь уходит». И все это чувствуют и понимают.

Можете ли вы увидеть нечистоту сердца в ее обнаженной таковости. Каким словом это можно определить?

У: Омраченность сознания.

Д: Закрытость какая-то.

А: Трудно назвать это каким-то одним словом: закрытость, одурманенность, обуморенность. Лучше всего, наверное, Уля сказала: омраченность сознания. Погруженность его во мрак. Самая главная черта этой нечистоты — ее внутренняя слабость, неспособность нечистого сердца следовать собственному внутреннему импульсу, собственной внутренней правде. Внешне это может проявляться как сила (как в случае с эсэсовцами), но внутренне — это всегда величайшая слабость.

М: Поскольку омраченность внутренней силой не обладает, то эту силу вкладываем мы, тратя на это всю жизнь.

А: Именно так. Мы отдаем ее, лишая себя этой силы и погружая себя во мрак отчаяния, невежества, лжи, слабости, обмана и т. д. Почувствуйте, как в сердце каждого из нас происходит эта борьба тьмы и света, дьявола и Бога.

Теперь давайте посмотрим, что такое чистота сердца. Чистота — это присутствие, расширенность сознания, чувство единства со всем живым, принятие, способность к капитуляции, способность к выходу за пределы собственной скорлупки. Но следует помнить, что все эти качества, весьма важные сами по себе, являются не более, чем предварительным условием для того, чтобы в сердце поселилось самое главное, для чего оно создано — любовь. Что дает нам чистота? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно понять, что у нас отбирает нечистота сердца. Помимо внутренней силы она отбирает у нас способность к прямому взгляду, и прежде всего — на самих себя: один из наиболее тяжких грехов — это грех самооправдания.

Грех самооправдания — это проявление в наиболее чистом виде такой аберрации, такого искажения реальности, при котором все выглядит наилучшим для этого человека образом. Самооправдание — одна из разновидностей внутренней лжи. Очень близко к нему находится другая ее разновидность — оклеветание, очернение других с целью оправдания себя. Когда человек живет в сердечной нечистоте, то чем больше этой нечистоты, тем больше он утрачивает связь с реальностью. Причем сначала он утрачивает связь с высшей реальностью — из сердца уходит любовь, а потом и с окружающей реальностью вообще, потому что жить, не признавая своих ошибок, не видя своих слабостей, недостатков, невозможно. Человек либо сходит с ума, либо кончает с собой, но в любом случае он утрачивает адекватность. Вся реальность — и внешняя, и внутренняя — подвергается искажению, которое тем сильнее, чем больше мрак и слабость. Все вокруг искажается и становится гротескным. Появляются демонические проекции, все поставлено на службу самооправданию. Самооправдание, в свою очередь, стоит на страже у страха перед капитуляцией, и т. д. Жизнь такого человека превращается в сплошной ад, даже если он уверяет себя и окружающих, что она прекрасна.

В: В таком случае происходит очень сильное ослабление саморефлексии, и человек не ощущает, что он живет в аду.

А: Не ощущает, но очень боится это ощутить, поэтому такие люди очень боятся смерти, интуитивно чувствуя, что смерть обнажит их реальность, расставит все по местам, покажет все так, как есть. И их охватывает безумный страх. Ошибочно они принимают этот страх за страх перед смертью, но на самом деле это не так. Ужас перед тем, что произойдет, настолько велик, что они предпочитают верить, что после смерти ничего не будет. Это, к слову сказать, одна из тайных психологических причин коммунистического атеизма. Это искажение — самое главное следствие нечистоты сердца, которое начинает вертеть причинно-следственное колесо: происходит индукция, самоусиление этой нечистоты, вследствие того, что искажение реальности каждый раз еще больше увеличивает нечистоту: плод и то, что его взрастило, вступают между собой во взаимоусиливающую связь, что в конце концов доводит человека до очень серьезных степеней падения, начиная от омертвления души и заканчивая серьезными клиническими случаями — помешательства, суицида.

Таким образом, мы видим, что аберрация реальности идет изнутри, сначала закрывая человека от собственной чистоты, от собственной сердечной сущности, а затем покрывая мраком всю окружающую реальность: изнутри — наружу. В результате человек оказывается живущим в мире привидений, призраков, проекций, демонических инвазий, надуманных страхов, самооправданий и прочего.

Теперь вернемся в начало и зададимся вопросом: а если человек эту чистоту сердца сохраняет, то что с ним происходит?

М: С ним не происходит всего того, что ты описал.

А: С одной стороны, да. Но с другой стороны, с ним происходит кое-что еще. И самое главное — это то, что внутренняя чистота становится все более прозрачной. Таким образом внутреннее знание того, что правильно, а что неправильно, начинает возрастать, и вместе с ростом внутренней нравственности, внутренних выборов растет и прояснение реальности. Этот процесс разворачивается и через внутреннюю осознанность и через то, что мы начинаем лучше видеть порядок вещей, происходящих снаружи: при увеличении присутствия уменьшается количество автоматизма, количество нерефлексируемых инстинктивных реакций, становятся более понятными собственные душевные движения. Присутствие — мы находимся при сути: больше видим, понимаем, осознаем. С другой стороны, возрастает чувство единства всего, что есть внутри нас, со всеми живыми существами. Мы начинаем ощущать это через усиливающуюся любовь к людям. Мы начинаем чувствовать человека изнутри: чем он живет, что им движет. Когда смотришь на человека сострадательным взглядом, он становится гораздо ближе и понятнее, чем когда смотришь на него взглядом осуждающим. И гораздо лучше начинаешь понимать собственные душевные движения — что откуда исходит, что куда ведет. И, наконец, самое главное — мы приближаемся к тому источнику, который подсказывает нам, что такое добро, что такое зло, что хорошо и что плохо, — когда, в какой момент жизнь ставит нас перед выбором и что нужно выбрать, какой выбор будет правильным. Этот источник, с одной стороны, заглушаемый нашей слабостью и нашими страхами, с другой стороны, усиливающийся и проясняющийся нашим стремлением жить по правде, быть более осознанными, нашим стремлением к единству с другими в правде и в любви — этот источник и есть наш Господь. И когда мы входим в чистоту своего сердца и начинаем ее реализовывать, раскрывая и проявляя заложенные в нас Господом непроявленные возможности, то через это раскрытие в нас входит Бог, и мы через какое-то время начинаем его зреть.

М: Чувствовать?

А: Зреть. Нельзя сказать, что это — чувство или ви́дение, потому что это и чувство, и ви́дение, но на следующем витке эволюции. Это духовное зрение. Оно же и чувство. В древности люди Бога ощущали телесно. Его можно телесно ощутить: если этот контакт есть, то в теле ощущается благость, расслабленность, мы понимаем всем естеством, что мы — Божьи чада, что за нами есть Божественный присмотр. Если же мы не хотим очистить сердце, чтобы впустить туда Бога, то все, что нам остается, — это наслаждаться тем, что мы смогли урвать — если нам милее противоположная фаза этого колеса фортуны.

Д: Фортуны или сансары*?

А: Это практически одно и то же. Если мы считаем, что миром правит хаос и случайность, удача или рок, тогда это колесо фортуны. А если мы понимаем, что все закономерно и одно неизбежно повлечет за собой другое, то тогда это колесо сансары.

В этих словах — «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» — содержатся буквально все основные положения христианства, начиная от его духовной сущности и заканчивая тем образом духовной и религиозной жизни, который христианство нам предлагает. Что я имею в виду? Первое: через раскрытие истинного смысла этих слов мы приходим к тому, что христианский Бог находится в глубине нашего сердца. Второе: центр всей православной церковной жизни сосредоточен вокруг таинства причастия. Что такое причастие, что ему предшествует? — Исповедь, то есть момент очищения сердца.

Д: Капитуляция.

А: Да. Я должен прийти и рассказать обо всех своих слабостях, то есть очистить свое сердце и получить за это прощение. Или не получить. Очистить сердце через покаяние, через исповедь, через капитуляцию, через осмысление всех своих грехов. И только после этого очищения получить доступ к причастию. Причастие — от слова «причастность».

У: Стать частью значит — «объединиться».

А: Объединиться с телом Господа. Через это тело в нас входит дух Господень. Сначала нужно очистить сосуд, а затем наполнить его. «Блаженны чистые сердцем» — исповедь, «ибо они» — причастие — «Бога узрят». В этих словах вся сокровенная суть православной церковной жизни — того, каким образом она устроена и организована. И сокровенная суть православного понятия Божественности как такового.

Таким образом, теперь мы можем для себя, для собственного понимания развернуть слова Христа и произнести их примерно следующим образом: Блаженны жаждущие узреть Бога, ибо через эту жажду их сердца очистятся, а очистившись, они (прямо) в этой чистоте и узрят Бога.

9 Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

А: Идем от противного. Кто не миротворцы?

М: Фанаты, параноики.

А: Перенаправлю вас с примером, чтобы послать в точное смысловое поле. Это больше имеет отношение к сплетникам, интриганам. К тем, кто здесь шепнул, там шепнул — и уже люди настроены друг против друга. Основная суть разжигателя заключается в работе исподтишка.

В: Он выпускает этот яд из себя вовне, и это накручивается по спирали все больше и больше.

А: Да, но самое главное — он получает огромное наслаждение от процесса.

Д: Он подпитывается чужими отрицательными эмоциями.

А: Да. Чем он наслаждается, чем упивается?

Д: Ощущением своей важности?

А: Ощущением своей власти — совершенно верно! Вот самый главный момент. Итак, ваше ви́дение: кто такой миротворец?

Д: «Они будут наречены сынами Божиими»? То есть, как Иисус? Он же был Сын Божий?

А: Да. Если говорить здесь о Сыне Божьем, важно вспомнить вот о чем. В Евангелии есть место, где Петр начал прекословить Иисусу. Помните, как Иисус ему отвечает? Он говорит: «Отойди от Меня, сатана!» (Мф.16.23) То есть те, кто сеют рознь, эти черные семена вражды, они — если выражаться оккультным языком — подвержены инфернальным эманациям, исходящим из нижних слоев мироздания, и именно в силу этого они — сыновья сатаны, потому что они делают то, что угодно сатане, а не потому что они каким-то оккультным образом его сыновья. Петр же был учеником Христа и стал святым, и все-таки Иисус его так назвал. Это было очень сильно, даже в тексте ощущается, что Петр испытал настоящее потрясение. Если трактовать исходя из такого понимания, то тогда сыны Божьи — это те, кто поступают согласно молитве: «Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Миротворцы, таким образом, претворяют Его волю на земле такой же, какова она на небе, то есть никак ее не искажая. «Да будет воля Твоя на земле» такой же неискаженной и первоначальной в чистом сияющем замысле, каковой она присутствует в метафизических небесах. В главе 5, стих 45-ый читаем: «Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». 45-ый стих напрямую перекликается с 9-ым — не только тем, что в них упоминаются сыновья Божии, но и — что гораздо важнее — по смыслу. Посмотрите, как тонко устроено Евангелие. Если по-настоящему углубиться, можно над одной главой всю жизнь провести и при этом так и не добраться до самых глубин.

Слова о сынах Божиих — это завершение стиха. А начинать нужно с размышлений о том, какой смысл Иисус вкладывает в слово «миротворцы». Когда мы это отчетливо увидим, то, что миротворец — сын Божий, станет понятно само собой. Тогда это будет правильно выстроенное размышление.

Д: Мне кажется, если исходить из этого, миротворец — это тот, кто своими словами и действиями может душу другого человека привести в состояние мира и покоя, то есть поселить покой в другой душе.

А: Сотворить там мир? Да, верно.

Д: Это вот как бывает: когда мы абсолютно бессознательны, то в присутствии разных людей мы ведем себя по-разному. И когда мы встречаем человека продвинутого, видящего, понимающего, а главное — любящего и принимающего нас, одно его присутствие меняет нас, заставляет нас что-то увидеть и осознать. Таковы миротворцы, мне кажется. Почему они становятся сынами Божьими? Потому что, чтобы увидеть другого человека, надо самому быть очень открытым. Чтобы иметь возможность другому так помочь и поселить мир в его душе, надо самому через многое пройти. Гораздо ближе к Богу надо быть, чтобы другого человека туда привести.

А: Очень хорошо. Но это только половина толкования. Теперь другая половина. Возьмем слово «миротворец» в его более привычном значении: «тот, кто примиряет между собой людей». Я специально говорю, не раскрывая смысла, чтобы вам было с чем поработать. А задача такая: вам нужно эти две половинки соединить в одно целое, увидеть, как они связаны.

Д: Тогда тоже надо идти от противного: почему между людьми возникает вражда? Почему мир нарушается? Это происходит потому, что люди друг друга не видят и не слышат. Каждый живет в своей эговой скорлупке и каждый что-то свое проецирует на другого. Я проецирую на моего визави, он проецирует на меня. В результате мы общаемся не друг с другом, каждый из нас общается со своей проекцией. Мы друг друга не слышим, и в результате мира между нами не может быть априори. Там стена. И что делает миротворец? Он эту стену убирает. А как ее можно убрать? Только одним способом: убрать ее не снаружи, а изнутри. Значит, надо поселить мир в душе одного и поселить мир в душе другого. В результате они сами дорогу друг к другу найдут, потому что освободятся от своих проекций, откроются, и мир возникнет сам собой, прорастет в каждом из них. Он возникнет и внутри, и снаружи, потому что исчезнут проекции.

А: Кто может Дашу дополнить?

М: Мне кажется, Дарья упустила один момент, когда говорила о том, что делает миротворец с проекциями* примиряемых сторон. Прежде всего, он должен лишиться собственных проекций, потому что в противном случае у него ничего не получится.

Д: Он не будет миротворцем.

А: Но он не сможет мирить, то есть работать с чужими проекциями, прежде не убрав свои.

М: Я не сказала, что это одновременный процесс. Я сказала, что Даша пропустила один этап. И этот этап первый.

А: Жизнь без проекций. Очень интересно. Это сразу отсылает нас к предыдущему стиху — «Блаженны чистые сердцем…». Так все стихи соединены между собой. Нищие — плачущие, плачущие — кроткие. Кроткие — алчущие, жаждущие правды. Жаждущие правды — милостивые. Милостивые — чистые сердцем.

Д: А все начинается с «нищие духом».

А: Все начинается с «нищие духом». Как писал Феофилакт — с «сокрушенных». Сокрушение имеет очень большое значение в православии. Валаамские монахи объясняли мне, что в церкви нужно стоять, опустив голову на грудь, на службе нельзя стоять прямо. Телесно это символизирует не что иное, как сокрушение духа, раскаяние.

Надменных людей в Библии называют «жестоковыйные», то есть «имеющие шею, которая не сгибается». Здесь было бы весьма кстати вспомнить, за что каждый из отделов позвоночника отвечает на психологическом уровне. Позвоночник делится на четыре отдела: шейный, грудной, поясничный и крестцовый. Поясничный отдел, например, отвечает за принятие. Когда человек не умеет принимать (себя, другого, ситуацию), у него блокируется или очень сильно, прогибается поясница (см. рис. 1).

М: Так фотомодели ходят.

А: Да. А почему они так ходят? Именно из-за очень глубокого непринятия. При таком сильном прогибе в пояснице таз меняет положение таким образом, что женщина сексуально как бы закрывается, прячется. И для фотомодели это вполне понятно, потому что они чаще, чем другие женщины, служат предметом сексуального интереса, а часто и домогательства.

Д: А поясница получается выгнутой?

А: Да. Возникает впечатление кокетливого поведения. На самом деле это очень глубокое непринятие. У того, кто на глубинном уровне не принимает самого себя или ситуацию (что в общем, одно и то же), в месте поясницы как правило, есть зажим и болезни: ревматизм, радикулит, остеохондроз и прочее. И наоборот: когда есть принятие таз разворачивается, лордоз в пояснице уменьшается, повышается гибкость тазобедренных суставов. Если учесть, что таз служит вместилищем генитальных органов, момент принятия становится хорошо понятен на сексуальной символике: принятие как раскрытие, в том числе на телесном уровне, как подлинная капитуляция. Однако и на телесном уровне эта метафора выходит далеко за пределы чисто сексуального плана.

Грудной отдел. Интуитивно мы все хорошо знаем, за что он отвечает. Это место, отвечающее за достоинство. Вспомните чиновников Гоголя как иллюстрацию полного его отсутствия (см. рис. 2). Да, в пояснице — принятие себя, а здесь — достоинство.

Д: Связанные между собой вещи.

А: Очень связанные. Проследив взаимодействие грудного и поясничного отделов позвоночника, мы можем выявить практически все проявления патологии эго. Например, достоинство без принятия — получается гордыня (см. рис. 3).

Д: Жесткая спина получается. Между лопатками образуется блок, который и держит спину прямой, но за счет постоянного напряжения, уравновешивающего, кстати сказать, напряжение в пояснице, связанное с непринятием. В идеале, когда достоинство опирается на принятие, спина остается свободной и гибкой во всех отделах, и грудной отдел просто опирается на поясницу без всякого мышечного напряжения.

А: А если принятие без достоинства — что получается? Человек неагрессивный, миролюбивый, но не умеющий постоять за себя. Таких людей называют беззубыми и бесхребетными.

Д: Аморфность какая-то, опоры нет для стержня.

А: Кто бы мог подумать, что аморфность и гордыня — это прямо противоположные вещи? А ведь так и есть. И, наконец, шейный отдел — отвечает за связь тела и сознания, за связь с нашей самостью, с нашей целостностью. Живя большей частью головой и в голове, мы все время стремимся изолировать себя от остального тела. На телесном уровне это выражается вытянутой либо втянутой шеей.

Д: Вот они — наши шейные позвоночки, наш остеохондроз: компьютерная шея.

А: Ненаполненность, пустословие, суесловие, желание быть хорошим.

Д: Знаете, чтобы увидеть, как это может быть реализовано, надо сходить в Русский музей или в Эрмитаж, посмотреть на портреты русских аристократок. Потрясающе: осанка, лицо — очень хорошие лица — принимающие и спокойные глаза. Никакой надменности и при этом безупречная осанка. И что меня всегда поражает в этих портретах — такое глубокое чувство в этих глазах.

У: Я как-то наблюдала за французом, который смотрел на портрет княгини Юсуповой. Он долго перед ним стоял и все смотрел, смотрел. И оторваться не может, и переварить не получается. Потом он зашел в следующий зал, а там — Жанна Самари. Он — облегченно-восхищенно выдохнул: «Вот это женщина!» Понимаете: он так долго стоял, он честно пытался понять — и никак. А тут — такая легкость, такая киска.

Д: В Эрмитаже была как-то временная выставка портретов членов императорской семьи. Удивительной красоты женщины, императрицы и княжны. И нигде ни следа надменности. Это поразительно, конечно. Все-таки их очень хорошо воспитывали.

У: Если они в Первую мировую войну работали и в госпиталях, и в эшелонах солдатских…

А: На третьем этаже в Эрмитаже выставлены буддистские статуи — там осанки повыразительней, чем у наших аристократок.

Д: Там не только осанки — там собранность всего тела.

М: Правда, надо помнить, что осанкам нашей аристократии очень помогали корсеты.

А: Взгляните на икону Богородицы «Семистрельная» (см. рис.4). Обратите внимание на сочетание достоинства и принятия, смирения в ее лике. Какой наклон головы… Знаете, почему у нее семь стрел? Это очень важный момент. Это стрелы гнева и агрессии. Здесь Богородица выступает в роли миротворицы.

В: У этой иконы есть второе название: «Умягчение злых сердец».

А: В завершение темы о позвоночнике я хотел бы заметить, что это не просто отвлеченная концепция, научный взгляд. Это рабочая тема, с ней можно и нужно работать.

Возвращаемся к миротворцам. Миротворцы — это как раз и есть чистые сердцем. Посмотрите, здесь от стиха к стиху прослеживается внутренняя связь. Кто такие нищие духом? Те, кто сокрушены, то есть, те, у кого сокрушено, разрушено эго. Если удержаться в этом состоянии (без эго), то откроется Царство Небесное. Но как это сделать — как удержаться, как достичь? Переходы от одного стиха к другому очень тонки. Для того, чтобы из нищеты духовной войти в Царство Небесное, нужно сначала капитулировать, проплакаться, прорыдаться, выйти после плача в ту точку, в которой к нам нисходит утешение, и, утешившись, полностью расстаться с тем ощущением нищеты, которое было в начале. Кротость не случайно стоит на третьем месте, потому что прежде чем стать кротким, надо сначала ощутить себя хуже последнего грешника, потом проплакать это, а только после этого утешиться в кротости. Что дальше? «Блаженны жаждущие и алчущие правды, ибо они насытятся». Только из состояния кротости возможен переход к подлинной жажде правды, потому что до тех пор, пока эта кротость не обретена, жажда правды обременена эговым желанием успеха, достижений, самоутверждений и прочего.

Д: Получается, что это не алкание правды, а алкание каких-то духовных заслуг.

А: В каком смысле?

Д: В том самом, о котором ты говоришь: истинное алкание правды возможно только из состояния полной кротости.

А: Да. Совершенно верно.

Д: Когда ощущаешь себя ниже земли, то только оттуда можно действительно какой-то правды хотеть.

А: И когда они эту правду обретут, в них откроется духовное ви́дение, которое снимает любые проекции, идущие наружу. Посмотрите, как тонко и глубоко связаны между собой части текста. Тут целая программа духовного роста. Не проецировать собственное бессознательное, а вырабатывать это ви́дение. А ви́дение — это единственное, что дает подлинную милостивость, сострадательность. Если его нет, то осуждая других, мы тем самым бессознательно осуждаем себя. А потом, когда наступает Страшный Суд и Владыка смерти смотрит прямо в глаза, это тайное чувство вины предстает перед нами в виде обличителей и обвинителей (тут все одинаково и в православии и в тибетском буддизме). Милостивые же — это те (почему они и будут помилованы), кто, обладая ви́дением, не осуждает ни других, ни — вслед за тем — себя. Это неосуждение позволяет им не испытывать того мучительного чувства вины по отношению к себе, которое не позволяет нам признаваться в собственных грехах и недостатках. Чувство вины может быть очень сильным — вплоть до непереносимого спазма (а этот спазм и есть не что иное, как гордыня). Если же этот спазм отпускает — гордыня утихомиривается, то тогда свои грехи можно узреть — покаяться и капитулировать. Восьмой стих «Блаженны чистые сердцем…» завершает этот процесс, начатый в третьем стихе «Блаженны нищие духом…». Возникает чистота через разотождествление* со своими грехами, поэтому «они Бога узрят». Перед нами не просто набор случайных перечислений — это все стадии одного процесса, глубоко связанные между собой. Мы опять добрались до миротворцев, которые «будут наречены сынами Божьими».

У: Потому что они действуют из чистоты, из бескорыстия, а не из каких-то эговых, корыстолюбивых побуждений.

А: Да. Совершенно верно, Ульяна. То, что ты сказала, это как раз и есть объединение тех двух моментов, о которых рассказывала Дарья. Давайте попробуем прояснить, что Уля объединила. Кто такие миротворцы? Те, кто творят мир в душах людей и между людьми. Посмотрим, каким образом это объединено. Для этого нам нужно прежде всего задаться вопросом: а как творится война?

Война всегда плод проекций, грубых приписываний и искажений реальности. Что делает человек бессознательный? Он своего противника всегда видит хуже, примитивнее, чем он есть на самом деле, он приписывает ему зло, причем в его онтологической сущностности. «Он же подлец, мерзавец, негодяй!» Что стоит за этими словами? Помимо указания на эмоциональную вовлеченность — злобу, непримиримость — они означают также утверждение, что «тот» ведет себя так не в силу страхов, заблуждений или других причин, которые можно оправдать, простить или как-то с этим работать, а в силу внутренней наполненности злом. Противник уже не человек, он — сосуд дьявола, вместилище для его воплощения. Эта проекция очень четко работает на государственном уровне. Она же лежит в основе всех американских боевиков: прежде чем расправиться с главным негодяем, его нужно показать «во всей красе». Вы никогда не задумывались над тем, что при этом происходит? Фигура негодяя всегда демонизируется до такой степени, что мы, испытывая к нему очень сильную неприязнь — до ужаса и отвращения — даем внутреннее разрешение на то, чтобы его уничтожили. Раз ему нет места в человеческом обществе, можно преступить заповедь «не убий». И давление нравственности ослабевает, мы ощущаем наслаждение от того, что мы перестаем себя сдерживать.

Я хочу, чтобы вы увидели тот механизм, который миротворец преодолевает. Проекции — страшная вещь.

Почему мы видим миротворцев только в самом конце, после чистых сердцем? Именно после них. Потому что чистыми сердцем становятся только через узрение всех своих внутренних пороков и их последующее принятие. А принятие возможно только одновременно с прекращением их инфернализации. В результате самоосуждение перестает быть таким страстным. И когда вся эта работа проделана внутри себя, когда сердце очищено, когда спадает с глаз пелена проекций, мы начинаем видеть других. И понимаем, что все люди на самом деле дети Божии, просто запутались, сделали не те выборы, что-то еще не поняли, но по сути каждый из нас внутри самого себя состоит из света, а не из тьмы. Самый главный грех, который совершают разжигатели войны и розни заключается не в том, что они сеют рознь, а в том, что они в своем ви́дении в центр каждого человека помещают тьму. Вот главное. Тогда как миротворцы в сердце каждого человека помещают свет. И уже затем смотрят, где этот свет затемняется. А разжигатель смотрит — и видит! — как в человеке развивается и разворачивается тьма. Прямо противоположное ви́дение. Таковы дети сатаны. Таковы сыны Божии.

На этом стихе заканчивается внутренняя работа и начинается практика снаружи, эманация наружу того, что достигнуто внутри.

У: Как в дза-дзен*. Достичь этого, а потом применить в жизни.

А: Итак, что делают миротворцы? Они ви́дение чистоты, изначального света, из которого состоит человек, начинают привносить во всех окружающих. Как умиротворяют? По-разному. Примиряют человека с самим собой, открывая ему, что свет находится внутри него самого, и одновременно указывая ему на тьму внутри него и тем самым разделяя его с ней, что дает человеку возможность не утонуть в ощущении безнадежной греховности. Примиряют людей между собой, разъясняя каждому, что его первоначальное восприятие на самом деле — это всего лишь проекция. Да вы и сами уже все сказали.

И только теперь мы выходим на подлинное внутреннее понимание окончания 9-го стиха — «будут наречены сынами Божиими». Теперь мы к этому подошли изнутри, а не снаружи. Для того, чтобы быть нареченными сынами Божиими, нужно проделать довольно большую внутреннюю работу. Сначала нужно вступить в Царство Небесное, то есть разотождествиться со своим эго, поставить Божью волю выше своей; это есть упование на Господа. И внутри этого Царствия Небесного мы проходим определенный путь — выходим в точку капитуляции, то есть, утешаемся; в точке капитуляции наследуем землю, то есть возвращаемся на нее; как будто впервые нам открывается реальный взгляд на жизнь, мы насыщаемся правдой; насытившись правдой, становимся милостивы, а не наоборот. Милостивость без знания правды — это потакание и конформизм. Сначала нужно насыщение правдой и только потом милостивость. Если она не насыщена правдой, она во тьме, а, следовательно, искажается так или иначе. Можно искренне сострадать и сочувствовать страждущему, но все равно это будет потакание его эго.

Д: Мне хорошо знакомо это чувство: когда хочешь помочь, а не можешь, потому что чувствуешь преграду.

А: Да. Какую?

Д: Страх и бессилие.

А: Ты не назвала причину, по которой она возникает. Твоя преграда появляется потому, что ты принимаешь эго человека за него самого. А ощущение бессилия возникает вследствие того, что эго помочь невозможно. Не хочет оно, чтобы ему помогали. Человек страдает, а эго — нет. Вот где возникает подмена. Для того, чтобы она не возникла, нужно правильно все расставить по местам, как это сделано в Нагорной проповеди у Иисуса.

Д: То есть обращаться нужно не к эго, а к человеку.

А: Да. Сквозь эго. И не иметь страха перед разрушением эго, не иметь страха перед причинением боли именно эго. А самого человека в то же самое время любить, боготворить, почитать, быть готовым сделать для него все. Для него, но не для его эго. Такая тонкость.

М: Чуть перегнул палку — укрепил эго, чуть не догнул, тому же поспособствовал.

А: Именно поэтому последовательность этапов духовного роста здесь такова: «…их есть Царствие Небесное» — «…они утешатся» — «…они наследуют землю» — «…они насытятся» — «…они помилованы будут» — «…они Бога узрят.» И только после того, как узрят, «они будут наречены сынами Божиими». Посмотрите, какая четкость. Только после того, как внутреннее возрастание, внутренние силы достигли такого уровня, когда уже есть возможность передавать эту наполненность другому, выносить наружу, эманировать ее, только после этого они «будут наречены сынами Божиими». Вот, Даша, можешь теперь сравнить с блаженным Феофилактом — как у него этот девятый стих комментируется.

«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». «Разумеются не только те, которые сами живут со всеми мирно, но и те, которые примиряют враждующих. Миротворцы суть и те, которые учением обращают к истине врагов Божьих. Таковы суть сыны Божии, ибо единородный сын Божий примирил нас с Богом».

А: Все покивали головой — ни прибавить, ни убавить. Чего не хватает толкованию Феофилакта? Развития, хода мысли. Он очень догматичен. Слова, казалось бы, правильные, но из-за отсутствия внутренней динамики они не наполнены. Не хватает школы. Видимо, архиепископу некогда было заниматься философией.

Я уверен, что Евангелие многократно читалось глубоко и правильно, и гораздо глубже, чем это сейчас пытаемся делать мы. Вся психотехника православия строится на нем, здесь даны основы, которые потом в течение тысячелетий так или иначе развивались. Самый глубокий православный писатель, которого я когда-либо читал, глубина и полет философской мысли которого превосходят всякое воображение, это Максим Исповедник. В православной Византии было целое течение, целая школа исихастов, которые занимались глубинной мистикой через православие: открытие Фаворского света и т. д. Основателем, главой этой школы был святой Григорий Палама — очень глубокий мистик, продвинутый созерцатель.

10 Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

У: Такое впечатление, что эта фраза тоже иррадиирует. Она связана, например, с 3-м стихом: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Окончания стихов совпадают.

А: Да.

У: Соответственно должна быть параллель и между первыми частями. С другой стороны, связь и с 6-м стихом: «Блаженны алчущие и жаждущие правды…»

А: Совершенно верно: идет параллель 10-го стиха с 3-м, 11-го с 4-м, 12-го с 5-м, 13-го с 6-м и т. д. А слова «…ибо их есть Царство Небесное» — это как раз неформальный смысловой указатель на то, что начинается эта параллель. Достигнув 9-го стиха, мысль заканчивает здесь свой полный виток от Царства Небесного к сынам Божьим, от вступления человека в это Царствие до становления его полноправным членом, то есть сыном Божиим. Затем начинается новый виток: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». 10-ый стих имеет связь не только с 3-м, но и с 9-м. Глубина здесь, конечно, потрясающая. Давайте сначала разберем эти слова — так же, как мы разбирали и все предыдущие. А потом станет ясно и все остальное. Почему Царствие Небесное открыто изгнанным за правду?

У: Изгнанные за правду могут быть разными. Есть и такие «изгнанные» которые просто принимают позу оскорбленного самолюбия. Если проводить связь с предыдущим пунктом… Мне кажется, здесь речь идет о тех, кто не видят тьмы в изгоняющих их, потому что не осуждают, не противопоставляются.

М: У меня возникла ассоциация с чаньским афоризмом: «Кто в пути, тот всегда одинок и в опасности». Слова об изгнанных за правду в устах Иисуса кажется мне предвидением его собственной судьбы.

А: Да. Согласен. Фраза, вне всякого сомнения, пророческая.

Д: Я подумала, что силы бессознательного могут иметь к этому отношение. Представьте себе, как общаются обычные люди, которые об этом самом бессознательном ничего не знают: ими руководят или исключительно проекции, или общепринятые правила. Вот оно катится, это колесо, по накатанной колее, и вдруг появляется человек, который начинает говорить правду — князь Мышкин, например. Посмотрите, вокруг него образуется пустота, некоторая дистанция. Он не может интегрироваться в общество так же легко, как всякий другой его член, потому что это общество его в себя не принимает. Напротив, оно пытается его отторгнуть, оттолкнуть от себя — в другом направлении…

М: Но это же не значит, что оно его подталкивает к свету. Наоборот…

Д: Конечно, нет, но таким образом его заставляют искать свой путь. Главное вот в чем: чтобы встать на свой путь, надо испытать ощущение отторгнутости бессознательной массой, ощутить себя изгоем, без всякой поддержки. И это ощущение изгнанности подталкивает к поискам опоры внутри себя Ведь это раздвоение, отторгнутость — все это происходит в нас внутри: когда мы вдруг что-то осознаем, наше бессознательное так же, как и общество вокруг, изгоняет нас из самих себя, придавая тем самым импульс и выталкивая нас к свету. Из своего собственного устроенного мирка мы вдруг оказываемся изгнанными, мы становимся изгоями, потому что те опоры, которые были раньше у нас внутри, рушатся, становятся иллюзией, проекцией, и мы оказываемся в непогоду без крыши надо головой, одинокие, несчастные — даже внутри самих себя. Кстати говоря, это очень перекликается с состоянием нищеты духа — потому что здесь мы тоже падаем ниже всякого возможного предела, оказавшись изгнанным из того, что казалось нам раем.

А: В чем заключается главная ошибка Дашиной интерпретации? Первая ошибка — в том, что Даша привела неудачный пример с князем Мышкиным. Почему? Потому что князь Мышкин — идиот. Как, собственно говоря, роман и называется. Он не понимает, что он делает.

Д: Он не идиот, Саша.

А: А как роман называется?

Д: Это же проекция. Его считают идиотом, но сам он совсем не идиот. Вспомните слова Аглаи, которая говорила, что на самом деле он здесь умнее всех.

М: У него тоже было очень много своих проекций на людей. Он же реальных людей не видел, никого из окружающих не видел в реальности.

Д: Но он видел гораздо больше, чем видели другие. Проекций там было много, но тем не менее он понимал этих людей…

А: Он их чувствовал, но не понимал. А это очень разные вещи, Даша. В Евангелии речь идет о людях, которые понимают, а не просто чувствуют.

Д: Он поэтому и сошел с ума. Но пока роман развивался, он был в здравом уме. Вот переварить то, что произошло, он уже не смог.

А: Он правды не смог переварить. Поэтому он гоним был не за правду. А если он и изгонялся за правду, то только из самого себя, а не из общества.

Д: Но из общества он тоже был гоним.

А: Даша, это ошибка — очень серьезная. Такое некорректное сравнение может привести к серьезным последствиям. Например, к святотатственному отождествлению фигур князя Мышкина и Христа, что, кстати, и было как-то сделано гениальным, вне всякого сомнения, но, увы, плохо кончившим немецким философом Ницще. Он повторил судьбу Мышкина. Как знать — не за это ли святотатство? Поэтому я прошу вас к такого рода сравнениям относиться в высшей степени осторожно, ибо за ними кроется ошибка более серьезная, более сущностная и важная. Чтобы до нее добраться, я приведу вам другой пример: самого Христа, который тоже был изгнан и уж Он точно был изгнан за правду. Не просто изгнан, а убит. Так вот — что предшествовало этому гонению? Что было перед тем, как Его схватили?

Д: Моление о Чаше.

А: Помнишь Его слова?

Д: «Да минует Меня чаша сия»?

А: Да. «…впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Так вот, о чем эти слова? О том, что Он знал, на что Он идет. И выбор свой Он сделал до — до!!! — того, как стал гонимым. Вот самый главный момент. Те, кому открыто Царствие Божие, те, кто стали миротворцами, сынами Божиими и только потом изгнанными за правду, знают, на что идут — в отличие от князя Мышкина, который не знал, на что он идет и что получит. А не знал именно потому, что не ведал правды. Видишь, Даша, в чем ошибка как твоего примера, так и в целом твоей концепции? Выбор этот делается до того, как начинается гонение.

Д: Да… То есть на принципиально другом уровне.

А: Да. Это уже принципиально другой уровень — совершенно верно. Это не значит, что у Мышкина не было возможности стать блаженным и обрести Царствие Небесное. Он мог им стать, но только если бы он принял правду. Своим сумасшествием он эту правду не принял. Он от нее отказался.

Д: Саша, а какой правды он не принял?

А: Правды о том, каковы люди на самом деле. Князь Мышкин в своем базовом изначальном ви́дении был абсолютно прав, видя в людях свет. Но при этом… Первый пункт правильный, а что дальше? Этот изначальный свет нужно донести до реальности. Между этим светом и реальностью в каждом из нас стоит ханжа, который искажает его очень глубоко, серьезно и порой фатально. Самая большая ошибка князя Мышкина заключалась в том, что вот этого ханжу и порожденные им силы тьмы, созданные нами же самими, нашим бессознательным, и искажающие наш собственный свет, он очень сильно недооценил. Он не был готов встретиться с ними в той полной мере, в какой они против него выступили. А это говорит о том, что он (автоматически!) недооценивал силы света. Силы света — так, как он их видел, — оказались слабее тех сил тьмы, с которыми ему пришлось столкнуться. И он не смог эту силу света увеличить в себе до такого размера, чтобы она смогла в нем же самом противостоять тем силам тьмы, с которыми он столкнулся — вот где спрятан ключик. Почему гонимым за правду принадлежит Царствие Небесное?..

Д: Не дотянул…

А: Не дотянул он до него, Даша.

Д: Стало быть, и Достоевский не дотянул.

А: Сдался. Сломался. Убежал в сумасшествие. Я только сейчас начинаю понимать слова Франчески Фримантл о том, что происходит тогда, когда люди попадают в бардо (имеется в виду бардо Дхарматы*). Там есть такой момент: когда люди встречаются с пронзительной правдой — настолько глубокой, настолько мощной, что она ошеломляет, — многие предпочитают поглупеть, убежать в глупость, уйти в недопонимание, блаженненькое отупение — только с одной целью: чтоб не дай Бог не увидеть этой правды. Старческое слабоумие, стариковская глупость — это не возрастное, это просто расплата за нежелание знать правду. Механизмы могут быть разными, изначальная причина — одна и та же. Так и мы все до себя не дотягиваем только по одной причине — чего-то не хотим знать. И мы все сами себя из себя изгоняем, чтобы это что-то не знать. А что мы из себя изгоняем в итоге? Царствие Небесное. Почему блаженны те, кто изгоняется за правду? Всегда есть выбор. Но сначала делается предварительный выбор — на уровне понимания последствий. Христос знал, на что идет, и Ему не хотелось на крест. Но Он пошел: «не как Я хочу, но как Ты». Причина наступления блаженства гонимого за правду заключается в том, что в результате его выборов происходит разрыв всех бессознательных связей. Мы все привыкли испытывать друг по отношению к другу тепло, приязнь, симпатию и т. д. И мы очень сильно к этому привязаны, некоторые — чрезвычайно сильно. И когда правда раскрывается, все симпатии и привязанности обрываются. Вообще, мне кажется, в этом заключалась проблема всей русской литературы, да и всей русской жизни XIX-го века. Даша привела в пример князя Мышкина, а ведь можно начать с Чацкого: «И вот общественное мненье… и вот на чем вертится мир». У Пушкина этого тоже много.

Д: Можно и Лермонтова вспомнить — «Герой нашего времени»…

А: Да. Это характерная черта всей литературы XIX-го века — попытка вырваться из общинной растворенности. Общиной ведь жили не только крестьяне, аристократы тоже были общинным сословием — как и купцы, как и все общество XIX-го века. Те, кто пытался вырваться из общины, освободиться от ее влияния, — от боярыни Морозовой до Радищева и Чаадаева — сталкивались с жестокими последствиями таких попыток. Община изгоняла их, «перекрывала им кислород», выражаясь современным языком. И они вдруг обнаруживали, что, оказывается, их потребность в общинном тепле, поддержке намного больше, чем они могли себе представить, критикуя лживость и дремучесть общинного устройства из привычных и удобных недр этой самой общины. Вот как интересно все устроено. И отсюда начинаются страдания. Но это не те страдания, о которых написано в Евангелии. Эти страдания (да не прозвучит это кощунством, ибо любое страдание реально и заслуживает участия) — еще инфантильны и бессознательны, это просто другой уровень. А в фигуре Христа мы находим уже полное отречение от всего тепла человеческого ради тепла Божественного. Полное превращение: нравственная, эмоциональная трансформация в идеализм — во внутреннюю свободу и самодостаточность, когда ничто, никакие гонения, никакой лютый холод снаружи не заставит нас отречься.

Д: Почему они «изгнанные», Саш? Тогда они не «изгнанные», а «избранные». Откуда они изгнанные?

А: Изгнанные за правду? Из общества, из общинности, из тепла и поддержки.

В: Поэтому они и приобщаются к Божественности.

Д: А-а… То есть наши версии различаются тем, каким образом они были изгнаны?

А: Даша, они изгнаны из того места, откуда до этого они уже ушли сами — наверное, так можно сказать, чтобы стало понятнее.

Д: И поэтому они «блаженны», «ибо их есть Царствие Небесное»?

А: Да.

Д: А Царствие Небесное им принадлежит, потому что они этот выбор сделали сами?

А: Во-первых, Царство Божие открыто для всех желающих, но никому не принадлежит кроме Господа. А во-вторых, ни этот, ни какой-либо иной выбор за нас не сможет сделать никто. Выборы всегда делаем только мы сами. Да. Выбор сделан, и Царство Небесное победило на чаше весов.

Д: Почему же Он говорит «изгнанные за правду», если здесь важно не то, что они изгнаны, а то, что они этот выбор сами сделали?

А: Здесь две причины. Первая, менее важная: потому что если изгоняемые за правду подвергаются гонениям не полностью осознанно, как Христос, а более инфантильно и незрело, как князь Мышкин, у них все равно есть шанс войти в Царство Небесное. Потому что, во-первых, изгнание для них — пусть и горькая, но все же пилюля, расширяющая сознание, дающая обратную связь, лишающая последних иллюзий и окончательно расставляющая все по своим местам. Во-вторых, после такого отрезвляющего расширения сознания у человека появляется возможность сделать такой выбор, который инициирует тектонические сдвиги в его самости, значительно ослабляя путы его пленения сансарными иллюзиями мира дольнего с дальнейшей перспективой полного от них освобождения. Речь идет, разумеется, о выборе правды даже перед ужасом изгнания. Наполненность этой правды как следствие возникает такая, какой она до этого выбора даже присниться не могла.

Вторая причина, более весомая и вытекающая из первой, может быть сформулирована следующим образом: ничто не бывает просто так. Если бы был важен только выбор, тогда его было бы достаточно. Иногда батюшки так и принимают исповедь: видят внутреннюю готовность человека покаяться, его настрой, и отпускают грехи, не выслушивая исповеди. Правы они или нет?

М: Да. Потому что внутренняя готовность уже есть. Слова не так важны, должен быть внутренний настрой.

А: Я тоже так думаю. Но здесь другое, здесь чрезвычайно важен сам акт изгнания. Если бы это было не так, Евангелие не заканчивалось бы крестом. Достаточно было бы Гефсиманского сада и готовности Христа к восхождению на крест. Но этого мало, нужно еще и претерпеть. «Претерпеть» — значит проверить свою готовность реальностью. Ведь одно дело, когда мы говорим себе, что мы готовы, и совсем другое — когда это все происходит в жизни. Вот тут и наступает момент истины, проверятся наша готовность, и только после огненного крещения наступает блаженство и вхождение в Царство Небесное. Как говорил Христос на кресте раскаявшемуся разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23. 43).

В: То состояние богооставленности, которое Он испытал на кресте говоря: «Боже мой, для чего Ты меня оставил?» (Мф. 27.46) — тоже часть этого испытания?

А: Я привел в пример Христа, но по отношению к проверке на реальность сравнение с Христом будет некорректно. Почему? Потому что у Христа готовность была полная, Ему этой проверки не требовалось. Она требуется нам.

В: Это было сделано для людей…

А: Да. Это было сделано для других. Нам, чтобы войти в Царство Небесное, через такие выборы нужно проходить по-настоящему. Эта готовность пожертвовать комфортом, комфортными отношениями…

В: Потому что у нас нет такой осознанности? И мы не настолько понимаем, от чего мы отказываемся?

А: Потому что мы не настолько в Царствии Небесном. Он вышел оттуда только для того, чтобы вернуться обратно не одному. А мы выходим из мирской грязи, а не из Царства Небесного, как Христос. И оставляем ее, чтобы войти в это Царствие Небесное, полностью ей противоположное, а для этого мы должны от нее отречься — осознанно и полноценно.

Что такое изгнание за правду? 11-ый стих гласит: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Как в подобной ситуации можно испытывать блаженство? Это раскрывает предыдущий стих — 10-ый, в котором изгнанные за правду также способны оказаться в Царстве Божием. Ведь если нас поносят, всячески неправедно злословят о нас, а мы на это реагируем, значит у нас остались зависимости, которые нас держат и с которыми надо работать. Если же нас это никак не задевает, если мы смотрим на все происходящее, как из космоса…

М: …значит, эго растворилось.

А: Да.

У: Я смотрю на 10-ый стих и мне кажется, что здесь не просто «не реагируют», а здесь еще и такая любовь к людям — несмотря ни на что — даже к изгоняющим тебя.

А: Верно. А как такую любовь можно испытывать? Только если все, что происходит, нас не задевает. Есть притча про Будду о том, как он проходил через деревню, жители которой были настроены к нему крайне недоброжелательно. Они окружили его плотной толпой, стали поносить, оскорблять и всячески над ним издеваться. Он их выслушал очень спокойно, с улыбкой на устах, а когда они замолчали, ожидая его ответа (им хотелось насладиться его унижением), он кротко их поблагодарил. Они были потрясены: «За что ты нас благодаришь? Мы же сделали все, чтобы тебя оскорбить и унизить». И он им ответил: «Вы устроили мне прекрасное испытание. Благодаря вам я смог еще раз убедиться в том, что слова ваши меня не задели и внутри меня ничего не дрогнуло. Я вам очень признателен за такую возможность». Представляете, что чувствовали эти люди, когда он от них уходил?

Будде повезло больше, чем Христу, его не растерзали за правду. Он все-таки жил в мирном, благополучном, духовно более свободном обществе, он мог называть вещи своими именами, мог говорить открытым текстом, дожил до глубокой старости, у него было множество учеников — он в восемьдесят лет ушел в нирвану. Христу «повезло», если можно так выразиться, гораздо меньше (хотя так нельзя говорить, потому что по ортодоксальной точке зрения, Он сам выбрал себе и место воплощения и участь). Он родился среди людей эмоционально одержимых, озлобленных, раздосадованных, раздавленных оккупацией Рима, затравленных ужасающей действительностью — кругом кипели вражда, ненависть, готовность уничтожать друг друга, грубейшее невежество, кастовость. Духовные истины, уже открытые и проповеданные, начали опять вытесняться и замалчиваться. В той ситуации у Него не было никакой возможности свою мудрость и глубину передавать открытым текстом, как это делал Гаутама. Слава Богу, до наших дней дошло то, что дошло — это великое счастье. Но Он, проживая свою жизненную мистерию, вполне вероятно понимал, что может и ничего не дойти, и Ему нужно было оставить вот такой пример — яркий и выразительный. Конечно, то, что Он был послан именно в Иудею, — не случайно, так мрачно и безысходно было там в те времена.

Д: А за что же Будда был послан в Индию, если там все было так благополучно и беспроблемно?

А: Так нельзя говорить: ни Будду, ни Христа не посылали в наказание — ни им самим, ни тем, кому они были посланы. Здесь, скорее, уместен вопрос не «За что?», а «Почему?». Там образовался духовный застой, нужно было дать толчок развитию. И он был дан — настолько мощный, что духовный посыл ощущается до сих пор.

11 Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.

Этот стих раскрывается дальше.

12 Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

А: В отличие от предыдущих, это блаженство раскрывается в двух стихах — 11-ом и 12-ом. Как всегда в Евангелии, текст обезоруживает своей простотой.

Д: Честно говоря, с обычной человеческой точки зрения логика совсем не очевидна. Если человека гонят из общины, из семьи — как же он может чувствовать себя блаженным? Ему плохо в этот момент. Наверное, имеет значение, что поношения и злословие в этом случае неправедные, напрасные.

А: А как же еще — если за Него?

У: Видимо, они не будут воспринимать то, что происходит как поношения и гонения. Если бы они так воспринимали, была бы какая-то… человеческая реакция.

А: И что это была бы за реакция?

У: Мне кажется, что Он в этих словах обращается не к их человеческой природе, ведь «поносить и гнать» можно человека. Это как с женщинами… Есть разряд женщин, которых можно бросить, есть женщины, которых бросить нельзя. Как можно бросить, если женщина не чувствует себя брошенной. Можно расстаться, но «бросить» нельзя. Так

и тут. Поносить можно только тогда, когда человек на это реагирует, отвечает. А если он это так не воспринимает, поношение невозможно.

Д: Для этого, наверное, надо пребывать в безэговом состоянии.

В: Саша, я чувствую, что у меня есть затруднение, которое мне мешает. Когда мы что-то читаем или обсуждаем, у меня часто, возникают мыслеобразы, которые мне трудно вербализовать выразить словами.

А: Что — ощущение не поддается вербализации?

В: Не поддается. Очень трудно. Оно какое-то единое, а его надо расчленить линейно. Оно теряется, становится плоскостным.

А: Так ты убиваешь свое ощущение. Превращаешь его в плоское и двумерное, лишаешь объема.

В: Да.

А: Это происходит потому что такова изначальная задача, которую ты перед собой ставишь: не передать, а изложить. Объем должен возникать за счет свидетеля, который смотрит сверху. Третьей точки, которая создает объем. Понимаешь?

В: Нет.

А: Вероника, с тобой когда-нибудь было такое, чтобы тебя поносили и всячески о тебе неправедно злословили, а тебя это не задевало?

В: Нет. Я всегда реагировала. Потом могла сердиться на себя, но всегда реагировала.

А: Кто может сказать, почему Вероника не может развернуть и передать свое цельное ви́дение?

М: Может быть, у нее действительно не было такого опыта?

Д: Мне кажется, изначальное ви́дение, которое возникает внутри, недостаточно цельное.

А: Нет, изначальное ви́дение у Вероники цельное. Потом идет по затухающей.

Д: Может быть, это связано как-то со страхом самовыражения?

А: Думаю, что да. Это связано прежде всего с тем, что внутренне она не хочет подхватить огонь вспыхнувшего понимания. Этот огонь — цельное ви́дение — родится в твоем сознании — ты же его хочешь только изложить, никак с ним не соприкасаясь, не взаимодействуя с ним, не проживая его. И из-за этого ты лишаешь его подпитки. Он начинает гаснуть. Ты его в себе не несешь, ты его только описываешь.

Д: Саша, а отчего это? Страх отстоять эту позицию или страх быть осужденным за нее?

А: Разве это не одно и то же? Зависимый, слишком зависимый взгляд. Ты, Вероника, очень озабочена тем, как тебя воспримут и оценят, и ты совершенно не озабочена этим огнем. Он начинает тускнеть в твоих глазах, в твоих руках, твоих речах, потому что ты дышишь в другую сторону. Мы так устроены, что если что-то слишком сильно волнует в одном месте, в другом мы автоматически становимся слабее. Что ты скажешь, например, по поводу состояния блаженства, когда тебя будут «поносить и гнать и всячески неправедно злословить»? Возрадуешься? Возвеселишься? Видишь, Вероника ты сейчас полностью в противофазе. Ты понимаешь, что нужно для того, чтобы войти в противоположное состояние — радости и блаженства?

В: В последнее время у меня стало получаться расслабляться на примитивном, бытовом уровне. Но это должно быть и на другом, более высоком уровне, качественно ином. У меня это понимание только в зародыше, и все равно я воспринимаю это как чудо.

А: Что же нужно, чтобы это чудо в тебе развернулось? Обратите внимание, до 10-го и 11-го стихов — «изгнанные за правду» — как-то можно было представить и вообразить себе то, о чем идет речь. Здесь же Иисус вдруг очень резко набирает высоту, что называется «идет в отрыв», и говорит такие вещи, которые без реального опыта не понять. Что касается реального опыта, то у тебя, Вероника, его нет уже в том, о чем говориться в четвертом стихе: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Как ты думаешь, умеешь ли ты плакать?

В: Я разучилась.

А: А что ты делаешь?

В: Я в последнее время вообще не плачу. Я не помню, когда я в последний раз плакала.

А: Ты не можешь плакать, ты не знаешь, как это делается, ты забыла, как действительно надо плакать. Если бы ты это вспомнила, тебе стали бы понятны слова: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня». Ну что, будем учиться плакать? Кто хочет, может присоединиться к процессу.

Но сначала нужно научиться трехуровневому дыханию: живот, диафрагма, ключицы. Вам, женщинам, из-за вашей анатомии должно быть несравненно легче это сделать, чем мужчинам. Мужчины, в том числе и поэтому, реже плачут. Если человек по-настоящему рыдает, то в это время он дышит трехуровневым дыханием, так, как это делают, рыдая, маленькие дети. И именно твоя неспособность так дышать, Вероника, — это как раз и есть твоя неспособность к капитуляции. Попробуйте так подышать и почувствуйте, как вы приближаетесь к капитуляции.

Вероника, вспомни, что твой сын пошел в школу, как это здорово, как это замечательно — расплачься. На выдохе у тебя задушено, чувствуешь? Не бойся своего выдоха, ты не присутствуешь в нем. Присутствуй! Все отдавай. Ты не можешь даже выдох отдать людям, а хочешь передать им смысл, который в тебе рождается. Ты его задавливаешь, губишь и убиваешь. Поплачь по поводу того, что ты убийца собственного смысла, рождающегося в тебе. Плачь! Медленнее, с присутствием. Тебе ни до кого дела не должно быть. Все из себя вылей. Плачь о том, что мы все умрем. Представляешь? У тебя только сейчас появляется возможность по-настоящему плакать. Продолжай. И одновременно слушай, что я буду говорить. Внутри тебя есть точка, которая в этом плаче не участвует. Она не забивается этим рыданием. Иди в эту точку и продолжай рыдать. Оставайся в ней. Почувствуй, что когда ты присутствуешь в ней, выдох становится более свободным. Нет спазма жалости к себе. Есть просто космическая вибрация плача. Просто смотри на то, как изменчив мир. И сын твой когда-нибудь состарится и умрет. Ты это не сейчас узнала. Ты это знала всегда. Стоит мир вокруг. Чувствуешь его из этой точки? Сейчас мир затихнет. Почувствуй, какой удивительный покой. Покой, принятие, блаженство. То, что ты раньше воспринимала как «мне все равно», на самом деле было защитой. Тебя нет. Есть какая-то оболочка, которой ты привыкла себя считать. Не отождествляйся с ней. Ты слишком привязана к этой оболочке, которая родилась только для того, чтобы выполнить определенные задачи и затем снова распасться. Вдохни так глубоко, как только можешь. И выдохни так же глубоко. Не жалей себя. Посмотри, сколько этих оболочек ходило по земле. Миллионы, мириады прекраснейших людей. О чем же ты жалеешь сейчас? О своей привязанности? О своей жажде отождествления? О своих страхах? Почувствуй, что ты привязана только к страхам. Как сильно ты любишь сына. А теперь вспомни, что он умрет. Ты это понимала? Почему же ты сегодня расплакалась? От страха смерти? На дне твоих зажимов, на дне твоих зависимостей всегда таилось безумие. Увидь его. Посмотри, как ты безумна на самом деле. Видишь? Выйди из него или оставайся с ним. Открой глаза. Взгляни на икону Александра Свирского.

Посмотри, как он на тебя смотрит. В его взгляде нет самоутверждения, нет надменности — только бесконечное сострадание и понимание того, как тебе плохо. И в то же время, смотри: сколько там зова. Видишь? Понимаешь, почему? — Потому что здесь оставаться бессмысленно. Спроси его: «Есть ли смысл оставаться здесь?» В тебе продолжает оставаться точка, которая не вовлечена. Чувствуешь эту точку? Просто держись за нее, и больше ничего не требуется. Все, что тебе нужно, находится внутри тебя. Понимаешь? Держись за это. Видишь этот взгляд? Полный мудрости, наполненности, понимания. Видишь? Все это в тебе уже есть. Просто закрой глаза и почувствуй это. Чувствуешь?

В: Чувствую.

А: «И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Сейчас мы вернемся ко всему, что мы проходили, опираясь на опыт, полученный тобой сегодня. «Нищие духом» — то есть смиренные. А еще какие? Что такое смирение? Это и принятие, и бесстрашие. Без сегодняшнего опыта про «бесстрашие» было бы непонятно, правда? «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». В нашем обычном, заблокированном, сдерживаемом, стесненном плаче эта точка очень слаба, через нее действительно трудно пройти. Теперь ты о ней знаешь не по рассказам. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Почему именно кроткие блаженны, почему именно они наследуют землю? Своей кротостью они ее наследуют. А как? Что такое кротость?

В: Тоже смирение.

А: Вот, например: я вытащил у тебя главный страх, о котором ты не подозревала. Он оказался рациональным. Ты боишься, что твой сын умрет. Я сразу его увидел, еще днем, когда ты сидела и плакала на подоконнике. Ты плакала от счастья, что твой сыночек пошел в школу. Но на самом деле ты плакала не поэтому. «Жив мой сыночек, жив еще пока» — вот что значит твой плач. Ты себе жизнь в ад превращаешь таким образом, все время ожидая того события, которое неизбежно, неминуемо произойдет. Ты живешь, как перед казнью. Место жительства — эшафот. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Почему они ее наследуют, Вероника? Да потому что остальные умрут в этом самом страхе. А кротость — это та точка, которая не умирает.

Продолжим. Весь текст с 3-го по 12-ый стих обладает потрясающей целостностью и единством. Давайте попробуем это единство рассмотреть более подробно. Для этого необходимо взглянуть на упомянутые строки не как на простое перечисление, а как на некие вехи на пути восхождения души к Богу, некую последовательность духовных устремлений и этапов внутреннего развития. С этой точки зрения иерархия блаженств обладает всеми атрибутами классического понятия дао как в его каноническом даосском понимании, так и в конфуцианском, а затем — в буддистском. Путь блаженств — это действительно классическое дао, ибо, во-первых, он указывает на то, какой дорогой следует двигаться душе в своем стремлении к вершинам христианских идеалов; во-вторых, вглядываясь в перечисление блаженств, мы получаем возможность узреть те абсолютные метафизические принципы, которые, с одной стороны, и создают этот путь блаженств, а с другой — знание которых помогает нам по нему двигаться. Именно поэтому я считаю, что, без всякого преувеличения, но в то же время и без всякого преуменьшения мы смело можем рассматривать то, что мы с вами пытаемся постичь, как Великое дао блаженств Великой христианской традиции.

Итак, все начинается с блаженства «нищих духом»: это базовое условие возможности открытия сознания для сердечного опыта Царства Небесного. Без него человек никогда не сможет выйти за пределы умствований и концептуализаций.

Затем идет сублимация, утоньшение и возгонка первоначального опыта через последующее наращивание присутствия в точке капитуляции. Возникновение этого присутствия как раз и становится утешением плачущих.

Затем, в точке присутствия, в сердечной открытости и умилении, начинается внутренняя работа. Эта точка растет, занимая все больше внутреннего пространства, преображая его из психического в духовное. Капитуляция из разового события превращается в постоянное свойство души, и так возникает блаженство кротости, а кротость — это уже черта характера.

Наступает момент очередных внутренних выборов, и если человеку удается правильно пройти сквозь узкие врата духовных испытаний, то у него возникает возможность испытать блаженство насыщения правдой. Это уже следующая ступень, большой и важный этап на пути внутреннего роста и расширения сознания. Опыт сублимируется и из области чувства переходит в сферу осмысленного и осознанного.

Изменившееся сознание требует и изменения отношения к миру. Трансформированное восприятие трансформирует в свою очередь воспринимаемую сторону жизни. С окружающих спадает пелена демонических иллюзий и проекций, они начинают видеться в более правдивом и как бы внутреннем свете, преображенное сознание сторицей возвращает свое преображение обратно, к сердцу, наполняя его любовью и блаженством милосердия и сострадания, причем неразделенно.

Здесь уже создан и работает в полную силу прочный тандем ума и сердца, поддерживающих друг друга на нелегком пути нравственного очищения. Чистота сердечная дается нелегко, через труднейший и в то же время основополагающий для христианской духовной практики процесс покаяния, и для его реализации требуются все предыдущие свойства души, поэтому процесс внутреннего роста в христианстве в высшей степени нелинейный, я бы сказал — голографичный, Он происходит много-многократно, это путь длинною в жизнь, да и то в лучшем случае.

Как только сердце смогло пройти пусть даже самый первый этап самоочищения, наступает необходимость для перехода от сугубо внутренней практики к практике внешней. Пора нести «свет миру». В действительности это та же внутренняя практика, только на более высоком уровне, там, где внешнее и внутреннее уже неотличимы и неотделимы друг от друга.

Итак, мы добрались до последних блаженств. Почему же все предыдущие венчают блаженства гонений? Обратите внимание на то, что все предыдущие блаженства возникали в результате каких-то внутренних усилий самого человека, а тут — блаженство обретается в результате того, что человека изгоняют, поносят и всячески неправедно злословят. Где же тут усилие? Почему гонения завершают остальные блаженства? Давайте попробуем разобраться.

Легко говорить правду если не понимаешь, чем это для тебя обернется, так, как князь Мышкин, например. Ну, а если хорошо понимаешь, ясно видишь все последствия того, что ты скажешь правду тем, кто вовсе и не хочет ее слышать? Что тогда?

В: Ужас!

А: Да, Вероника, это страшно. Насколько внутренняя реальность должна быть важнее внешней для того чтобы так поступить? Даша, теперь ты видишь разницу между князем Мышкиным и Христом?

Д: Теперь вижу.

А: Но это еще не все. Мало того, что надо сказать правду несмотря на то, что за нее можно и жизнью поплатиться (как, например, было в советские времена), в этот трагический момент, когда любого нормального человека сжимают тиски сильнейшего страха, Христос призывает радоваться и веселиться! Вот это уже представить очень сложно, я бы даже сказал — практически невозможно. Для этого необходимо, чтобы внутренняя реальность человека настолько преобладала над внешней, что от какой бы то ни было зависимости не осталось бы и следа. Зависимость от внешней реальности должна полностью раствориться в осознании человеком ее незначимости и иллюзорности, как вчерашний сон, потому что одновременно с осознанием нереальности внешнего укрепляется реальность внутреннего — то есть, Царства Небесного. И вот только тогда наступит подлинное блаженство и истинная награда на Небесах. Все предыдущие блаженства в той или иной мере не полностью реализовывались в человеке, они были блаженствами, так сказать, в себе, но не для содержавшего их сознания. Да, по мере обретения перечисляемых блаженств Царство Небесное все больше и больше входит в плоть и кровь взыскующего его адепта, становясь все менее и менее абстрактным понятием и все более наполненной и наполняющей реальностью, но полностью оно реализуется в человеке, вбирая его в себя и одновременно спускаясь через него на землю, только тогда, когда он становится готов принести ему в жертву свое тварное естество, когда он готов преодолеть свой страх перед санкциями земного мира за отказ от всего, что с этим миром связано. Вместе с преодолением этого страха адепт окончательно избавляется от прежних иллюзорных зависимостей и наконец обретает подлинное и окончательное блаженство в себе и для себя, поставив на место прежних страхов новые заповеди Христа: любовь к Богу и любовь к человеку, неразрывно связанные идеей служения и любви. Так что путь христианства — это путь бодхисаттв, живущих не ради себя, а ради освобождения всех живых существ от пут сансары.

Стало ли теперь понятно, почему блаженства гонений стоят на последнем месте и венчают собой все предыдущие блаженства?

М: Да, есть над чем работать.

Глава II.
Выбор, сила веры и Свет

13 Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям.

А: «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» Если выйти из точки сборки самосознания (здесь нужно вспомнить все, изложенное по поводу предыдущих стихов), то чем можно его заменить? Ничем. Она, эта личина, без связи с нашей глубиной, уже ни к чему не годна, кроме как «выбросить ее вон на попрание людям». Внешне она будет иметь все атрибуты полноценного человека, так же как и соль снаружи останется белой, но внутри она потеряет то единственное, ради чего человек и был создан Господом ходящим по Земле. Обратите внимание, как виртуозно Он 13-ым стихом все замыкает — как все заиграло в тексте. А дальше идет следующий смысловой кусок.

14 Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы.

15 И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме.

16 Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного.

А: Прошу. Ваше понимание.

У: Нести этот свет и в себе, и в других. Удерживать его. Если этот свет будет, и все вокруг будет освещено.

А: Да. Будет.

Д: Тут, видимо, о том, что прикоснувшись к свету, надо нести его дальше. Под спудом хранить нельзя.

А: Да. А что такое «хранить под спудом»? Как мы обычно поступали — сначала возьмем ситуацию противоположную, разберем более простое. Потом станет понятен и смысл высказывания Иисуса.

У: Мне почему-то вспомнился Петр в момент отречения. Он, вроде, и прикоснулся к этому свету, но испугался понести его дальше. Правда он это преодолел.

А: Давайте сделаем так: во-первых, пойдем от противного. А во-вторых, будем брать приземленные примеры, бытовые — чисто психологический план.

Д: Спасся сам — спаси товарища.

А: Кто может передать суть 16-го стиха?

В: Почему здесь, с одной стороны, ваш свет перед людьми и ваши добрые дела, а с другой — «прославляли Отца вашего Небесного»? То есть не вас, а Отца вашего Небесного.

А: Именно на это и надо обратить внимание. Итак, смотрим еще раз: «Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они» — как он светит? — «видели ваши добрые дела», а «прославляли Отца вашего Небесного». В этот коротенький стих заложено очень много. Давайте раскрывать.

В: «Ваши добрые дела» и «ваш свет» — это проявление, воплощение более высокого света.

А: Вероника, ты все правильно говоришь. Почему таким неуверенным голосом?

В: Да потому что мне не хочется переводить в плоскость тот объем, который я чувствую. Мне хочется его сохранить.

А: Сохраняй. Тебе что-то мешает?

В: Ощущается какая-то корявость при переводе того, что видишь, в слова.

А: Тебе разъяснить, что это за корявость?

В: Разъясни.

А: Это корявость образа мысли. Чувство — глубокое, чистое, полноводное, а мысль — слабенькая, корявая. Переведи это чувство в такую же глубокую, чистую и полноводную мысль. Этот момент перевода у тебя страдает. Просто начни ясно сознавать, и слова польются сами. Не подбирай слова. Когда начинаешь подбирать слова, идешь по ложному пути — начинается духовный материализм: «Слова не подобрать, слова корявые». Получается, что ты пеняешь на зеркало. Слова — это зеркало мысли, они только показывают уровень мышления, не более того. Если выведешь свое сознание на другой уровень, слова сразу выпрямятся и выровняются. Ты все их знаешь, и в тебе все есть. Более того — ты говоришь правильно, чувствуешь верно. Если кто-то хочет добавить, то не стесняйтесь — помогайте.

Д: Нет, пусть Вероника мысль доведет до конца.

В: Я, собственно, суть-то уже и сказала.

А: Ты уверена, что ты суть уже сказала? Вероника, смотри, какая ошибка совершается тобой прямо сейчас вот в этом тягостном молчании. Знаешь, почему оно тягостное? Потому что ты мучительно пытаешься опять эти слова увидеть, как-то все сообразовать. Не пропускай ни один из моментов становления мысли. Смотри, что надо сделать, чтобы слова полились. Чувство, конечно, глубокое, верное, правильное. Усиль его, переполнись им так, чтобы оно прорвалось словами. Вот, давай возьмем: «Так да светит свет ваш перед людьми». Ты можешь представить, как он светит перед людьми? Что это за свет — этот свет мира — ты можешь его увидеть? Читала ли ты что-нибудь из Отцов, из житий? Примеры потрясающей открытости, сердечности, готовности к жертве?

Д: Мне кажется, это одна из сильных сторон православия — такая литература. Очень она вдохновляет, конечно.

А: Возьмем египетских отцов. Как много общего с чань! Просто невероятно. Такая была духовная сила, мощь, готовность к жертве — трудно даже вообразить. Как-то один святой отец постучался ночью в ворота женского монастыря и попросил, чтобы ему открыли. А игуменья говорит: «Это женский монастырь, мы не можем открыть тебе ночью». Он умоляет: «По дорогам бродят хищные звери, они могут меня растерзать» (в пустыне были и львы, и шакалы, и гиены). А игуменья ему отвечает: «Пусть лучше тебя растерзают чудовища, чем соблазнишься прелестью, глядя на монахинь, сам погибнешь и нас тоже погубишь». После этого он ей открывается, говорит, что он — святой отец, а на самом деле — их духовный наставник. Только после этого она его впускает. Или взять «Житие преподобной Исидоры»:

Она вела себя как глупая и помешанная, почему и была в столь великом презрении у прочих сестер, что ни одна из них никогда не вкушала пищи вместе с нею. Она была всеми унижаема и оскорбляема, но свой подвиг Исидора выдерживала с великим терпением, всегда благодаря и хваля Бога… После того, как преподобная Исидора провела достаточное число лет в таких подвигах, было о ней откровение Питириму, подвизавшемуся в близлежащей Порфиритской пустыне, мужу весьма добродетельному. Ему явился ангел Господень и сказал: «Для чего ты величаешься в уме своем и считаешь себя добродетельным, пребывая в этом пустынном месте? Желаешь видеть женщину, более тебя добродетельную, угодившую Богу своими подвигами более, нежели ты? Если желаешь видеть такую женщину, то иди в Тавеннисийский женский монастырь; здесь встретишь ты одну сестру, носящую на голове своей вместо куколя тряпку; эта сестра угодила Богу своими подвигами более тебя…» Придя в монастырь, преподобный отправился прежде всего в храм монастырский. Сотворив здесь обычную молитву, Питирим попросил всех сестер собраться к нему так, чтобы он мог всех их видеть. Все сестры собрались, кроме Исидоры. Не видя той самой сестры, о которой ему было извещение от ангела и ради которой он пришел сюда, старец сказал:

— Приведите ко мне всех сестер, потому что, думается мне, здесь нет одной.

Сестры же отвечали ему:

— Вот мы все здесь предстоим честному лицу твоему.

Но старец сказал:

— Здесь нет одной, о которой мне было откровение от ангела Божия.

Тогда сестры сказали:

— Мы все здесь, честный отец; здесь нет только одной сестры, которая находится в поварне, но она глупа и бесновата.

Старец же сказал.

— Приведите и эту сестру ко мне, чтобы я мог видеть ее, так как ради ее я и пришел сюда.

Сестры отправились за ней и сказали ей, что ее зовет старец. Но она не хотела идти, так как разумела духом о откровении, бывшем от ангела старцу.

Тогда сестры, схватив ее, силою повлекли за собою, сказав:

— Честный отец Питирим зовет тебя.

Когда Исидора была приведена к старцу, то сей последний, увидав ее и поняв, что это была именно та сестра, о которой ему поведал ангел, пал к ногам ее со словами:

— Благослови меня, честная мать!

Но Исидора сама упала к ногам его и сказала:

— Ты меня благослови, честный отец!

Увидя все это, сестры весьма удивились и сказали старцу:

— Да не будет тебе такого бесчестия, честный отец! Ведь эта сестра — помешанная.

Блаженный же Питирим сказал им:

— Может быть вы все помешанные; но эта сестра более меня и вас всех угодила Богу; она всем нам мать, и я буду молить Господа, дабы сподобил Он меня одной участи с нею в день судный.

Услыхав это, все сестры пали пред старцем и со слезами поведали ему о всех оскорблениях, которые они наносили ей ежедневно.…

Падая ниц пред Исидорой, все они просили у нее прощения.

Преподобная же Исидора, не желая принимать почтения от сестер, вскоре после того, как ушел старец, вышла тайно от всех из монастыря того и подвизалась в никому неведомых местах до самого дня своей кончины.

А: Какая высота духа, какая сила умаления, а, Вероника? Вот этот свет мира, эта соль земли — это глубочайшая тайна любви, жертвования, самоотречения, отречения от собственного эго. Посмотри на древние иконы. В них много этого. Ты когда-нибудь видела, как смотрит Богородица с иконы? Помнишь ее взгляд? Этот свет в ее очах — можешь его вспомнить, можешь ощутить его в своем сердце? Эту силу любви — такой, что слезы струятся из глаз беспрерывно, как это бывает у некоторых монахов. «Так да светит свет ваш перед людьми»… — Наполни эту фразу всем, что я тебе сказал, — «чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Подхватывай, продолжай.

В: Я не знаю, чего ты от меня ждешь. «Ваши» — можно понять как «принадлежащие вам», а вместе с тем дела их и не принадлежат им, хотя ими совершаются. Я не могу сказать… Я вижу этот ослепительный свет, который идет через них, который разлит в их душах и который они излучают из себя. И это уже само по себе прославление Отца Небесного.

А: Все само по себе — прославление Отца Небесного; каждая травинка и былинка Его прославляет. И это, кстати, не так трудно увидеть. Но, Вероника, нам надо ответить на вопрос, как можно прославлять Отца и как можно творить добрые дела таким образом, чтобы, глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Это уже подсказка… Вероника, ты заставляешь меня чувствовать себя палачом. С беззащитным взглядом, переполненным жертвенной готовностью получить…

В: Саша, мне всегда очень сложно, когда от меня чего-то ждут. Я совершенно парализуюсь. Я не могу ни думать, ни чувствовать. И когда ты говоришь: «Ты должна продумать все», — я вообще не могу ничего прочувствовать.

У: Все, что Вероника говорит, я отношу к себе на сто процентов.

Д: А вам не приходило в голову, что Саша может и не ждать ответа, а у вас может возникнуть спонтанное желание самовыразиться?

В: Даша, это должно быть что-то сильное, чтобы такое желание возникло. Если я нахожусь перед кем-то, чей авторитет силен, — всё, никак.

А: Понятно. То есть я своим авторитетом оказываю на вас давление.

Д: Надо что-то делать с твоим авторитетом.

А: Надо мне пару раз опростоволоситься.

Д: Нет. Ты думаешь, от этого что-нибудь изменится? Это же внутренняя проблема.

В: Я понимаю, что ты хочешь мне помочь. Я начинаю говорить спонтанно. А потом, когда ты ждешь, чтобы я что-то сказала… у меня внутри только это: «Ты должна, ты должна, ты должна сказать». И тогда я уже ничего не могу сказать.

А: Конечно, не можешь, если должна. Ну и что? Переверни: ты не должна, ты не должна, ты не должна.

В: Меня это саму не удовлетворяет.

Д: Может, все дело в этом. Попробуй не расстраиваться…

В: Мне было бы легче, если бы я начала, Даша подхватила, я бы взяла тайм-аут, потом сама подхватила.

А: У Акутагавы Рюноскэ есть притча про человека, который хотел обрести просветление. Он пришел в контору по найму слуг и обратился к чиновнику: «Господин чиновник, я хочу стать святым. Определите меня на такое место, где бы я мог им стать». Чиновник пробовал отказать чудаку, но тот с недовольным видом напомнил чиновнику, что на вывеске его конторы значится «Определяем на любую службу», а раз так, то пускай подыщет и такую, где бы можно было обучиться ремеслу святого. Чиновник, чтобы хоть как-то выиграть время, сказал: «Приходите завтра, и мы постараемся что-нибудь подыскать». А сам пошел к своему приятелю-аптекарю за советом. Жена аптекаря, женщина очень злобная, по прозвищу «Старая лиса», сказала: «А вы его к нам посылайте. В нашем доме он за два-три года наверняка узнает все, что нужно, чтобы стать святым». Чиновник обрадовался и послал своего клиента к ней. И когда тот пришел, женщина сказала: «Поступай ко мне на службу сроком на двадцать лет, и на последнем году я обучу тебя искусству святого. Но все двадцать лет ты будешь за это служить мне, не получая ни гроша платы». (Эта история к вопросу о силе веры). Он двадцать лет работал, делая по дому все. Его уже как человека перестали воспринимать. Он вставал затемно и ложился затемно. Про договор все давно забыли — а он все так же работал, работал и работал. И вот прошло ровно двадцать лет. В один прекрасный день он надел единственные чистые штаны и белую рубаху, пришел к жене аптекаря, поклонился и сказал: «А теперь мне хотелось бы, чтобы вы, по нашему давнему уговору, научили меня искусству святого». Жена аптекаря и глазом не моргнув, отвечала: «Что ж, я научу тебя секретам святого, но ты должен будешь исполнить в точности все, что я тебе велю, как бы трудно это ни было. Если же ты не исполнишь хотя бы один мой приказ, ты не только не станешь святым, но ты должен будешь служить мне без всякой платы еще двадцать лет. Иначе тебя постигнет страшная кара, и ты умрешь!» Тот согласился. Аптекарша велела ему вскарабкаться на сосну, что росла во дворе; он залез. «Лезь выше!» Полез. «Теперь отпусти правую руку», — отпустил. «Отпусти левую руку», — собрался с духом и отпустил. Но он и не думал падать. Чудесным образом замер он неподвижно среди светлого неба. «Премного вам благодарен за то, что вашими заботами и я смог причислиться к лику святых». Прямо по воздуху пошел и скрылся за горизонтом.

Чувствуете — мурашки по коже? Это не от физического чуда. А от чуда веры. Понимаете, какая вера должна быть? На мой взгляд, в этой истории гораздо чудесней, чем даже хождение по небу, то, что он двадцать лет работал, ни разу не возроптав и ни разу не усомнившись в том, что такая глупая, склочная, вздорная женщина может научить его святости. Как такое может быть? Вот что удивительно.

Так вот, Вероника, — вот она вера. «Свет мира» — это свет такой веры. Ты понимаешь, как много этот свет может сделать?

У: Где они берут эту веру?

А: Где они ее берут? О, какой хороший вопрос… Где же ее взять-то? Я на самом деле рассказал, где ее берут — вы, видимо, просто не услышали.

Д: Я не знаю… Ко мне она приходит иногда в моменты сильной капитуляции. Когда кажется — всё, отчаянье беспредельное, жить невозможно — такой сильный спазм. И не выдерживаешь — сдаешься, умираешь. Но вдруг совершенно невероятным образом оказывается, что ты еще жив и что терять уже нечего. Есть время, (которого никогда не хватало) — а теперь торопиться некуда — все осталось в прошлом. Есть чем заняться, можно попробовать сделать все, что угодно. И в этот момент начинаешь делать какие-то первые шаги. И вдруг начинает получаться. В этот момент вера и возникает. Это момент какой-то необыкновенной легкости и свободы.

А: Правильно. Да, ты существенно приблизила наше понимание того, как появляется эта вера. Могу вам рассказать еще одну историю. Это не притча, это реальная история, которую я услышал от одного валаамского монаха. К ним в монастырь приехал человек, вертолетчик, уже пенсионер, и вот что рассказал. В 60-ые годы Никита Хрущев организовал сильное гонение на православие. Он был гонителем религии в гораздо большей степени, чем Иосиф Виссарионович. Этот человек тогда работал в вертолетном полку Министерства внутренних дел. Дело было на Кавказе. Они проводили операцию по вылавливанию православных схимников и отшельников, которые жили там в глухих горах. И вот гнали двух монахов — одного старца и одного молодого.

Д: Вертолетом?

А: Вертолет направлял. А внизу — кагэбэшники, пограничные войска, собаки. (Вот зачем им это было нужно? Какое влияние эти монахи могли оказать на народ? Они жили в глухомани, никого не трогали…) Они гонят, а вертолет сверху наблюдает, координирует действия наземных спецслужб.

Д: Видимо мои критерии завышены… Я, когда вижу батюшку, ожидаю увидеть в нем это, и если не вижу…

А: Даша, наверное, не стоит так говорить ни про какого батюшку.

Д: Наверное, да. Ты прав. Но хочется это увидеть, а оно не встречается…

А: Все равно, он же какой-то духовный подвиг совершил. В чем-то он догматик, а в чем-то — ревнивый приверженец веры. Знаешь, на эту тему есть еще одна хорошая притча.

У: Подожди, доскажи ту.

А: Ничего, я потом соберу, ты не переживай, Уля. Один отшельник, достигший пределов святости, решил узнать у Господа, какой же степени святости он достиг. А ему Господь и отвечает: «Ты не достиг и половины святости александрийского сапожника». Ему стало интересно: что же это за сапожник такой, половины святости которого он не достиг? И он пошел в Александрию искать этого сапожника. Пришел на рыночную площадь. Смотрит: и правда, сидит сапожник. Он к нему подходит, спрашивает: «Ты сапожник? — Да. — Ты православный, крещеный? — Да, да. — А что ты делаешь? — Ну, отдаю десятину от всех доходов. — А еще что? — Ну, в церковь хожу. — А еще что? — Ну, молюсь». Отшельник думает: «Так странно, какую же Господь видит в нем святость?» Спрашивает: «Ну а еще что-нибудь можешь про себя сказать? Как ты вообще-то живешь?» Тот: «Да как живу? Так вот и живу. Ходят люди по площади, я им обувь делаю, смотрю и думаю: «Вот они спасутся, а я…«» Это к вопросу о том, как на людей смотреть надо.

Вернемся к нашей истории. Гонят этих двух монахов: один старый, другой молодой. И загнали их к пропасти, к ущелью шириной метров триста. А внизу — обрыв, очень глубокий, с полкилометра. Всё — деваться им некуда. И вот вертолетчики висят над этой пропастью и смотрят, что происходит. Старый перекрестился, шагнул в пропасть и пошел по воздуху. Прошел триста метров, на другой стороне встал и ждет молодого.

У: Не дождался?

А: Дождался, но… Тот тоже шагнул и пошел. Дошел до середины и рухнул. Упал не на самое дно, а на склон, и слава Богу, удачно. В общем, выбрался сам, и они ушли.

У: Я думаю, что вертолетчики, которые за ними наблюдали, должны были обратиться.

А: Да. Прилетели, написали заявления об уходе. Все. Кто-то даже в монахи ушел. Судьбы их коренным образом изменились после этого. Они висели в пятидесяти метрах и все видели собственными глазами.

У: Как прийти к вере? Через людей, от которых исходит этот свет, и можно прийти к вере.

А: Можно, конечно, да, но об этом Иисус сказал Фоме: «ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие». (Иоан. 20.29). А если увидеть — кто угодно уверует. Так откуда же появляется вера? Она возникает — совершенно конкретно — из отказа от компромисса: Господи, или с тобой — или умереть. А прозябать не согласен. Лучше смерть, чем прозябание. Когда жизнь без чего-то искомого, важного, смыслообразующего становится настолько невыносимой, что человек согласен умереть. Понимаете ли вы, какую роль здесь играет готовность к смерти? Это готовность отдать самое дорогое, что есть у каждого живого существа, в обмен на взыскуемое, и несогласие жить без этого. Когда не приемлешь прозябание всей душой, — вот тогда появляется вера. И блаженство гонений, которые мы разбирали выше, тоже появляется только при этом условии, потому что без веры оно абсолютно невозможно. Как, впрочем, и все предыдущие блаженства. Одно связано с другим.

У: А что такое прозябание?

А: Прозябание? Когда ты видишь ничтожность своей жизни…

Д: …и соглашаешься…

А: …с этой ничтожностью, а согласившись с ней, постепенно, потихоньку начинаешь вытеснять свое понимание и ви́дение, (ведь совместить прозябание и понимание того, что прозябаешь — невыносимо, так можно с ума сойти), погружаешься в суетное мельтешение, лишь бы уйти от невыносимости самоощущения в этом внутреннем раздрае. Это один вариант развития событий. Но есть и другой: когда ты видишь, насколько твоя жизнь убога, и когда сила этого ви́дения достигает такого накала, что продолжать жить этой жизнью у тебя уже нет ни малейшего желания. Тогда никакие твои страхи, инерции в виде жажды покоя и комфорта — ничто тебя не заставит продолжать в этом оставаться. Ты готов отдать все, пожертвовать всем ради более высокого смысла жизни. Эта готовность и сила веры — одно и то же. Ты готов отдать все, чтобы быть чем-то бо́льшим, чтобы обладать каким-то бо́льшим бытием. Вот откуда берется вера. Она сродни тому блаженству алкания правды, которое мы уже рассматривали.

Таким образом, вера рождается из яростной силы ненависти, отторжения, неприятия своего недобытия. Когда никакая привязанность и слабость не мешают переполниться чувством сильнейшего негодования, ненависти к тому прозябанию, в котором находишься. Этот тезис не такой простой, каким может показаться на первый взгляд, потому что для того, чтобы это произошло, нужен ряд сопутствующих факторов. До этой точки кипения нужно дойти — до того, чтобы перекреститься и шагнуть в пропасть. Вот нечего было этому монаху терять! Совсем нечего. И только то, насколько сильно ему нечего было терять, придало его вере такую силу, что он пошел в пропасть. А молодой дошел до середины, ровно настолько, насколько веры хватило. А потом — сомнение, и как следствие, прелесть: «Ах! По воздуху иду!»

Принятие решения никогда не происходит в тот момент, когда нам кажется, что решение принимается. Оно принимается раньше. Точно так же обстоит дело с верой. А именно — каким образом это происходит раньше? Очень просто — вера рождается из нашей внутренней честности и неготовности закрывать глаза на неправедность, компромиссность, лживость того положения, в котором мы находимся. И вот смотрите, что этот внутренний конфликт с нами делает: на одном полюсе — вера, а что на другом? Думаете, только безверие? Все гораздо сложнее и интереснее. Если нам по какой-то причине не хватает внутренней честности, мы поступаем следующим образом. Чтобы наш конфликт не был обнажен до такой яростной беспощадности, которая только и делает нас готовыми к выбору перед лицом смерти: или по-другому, или лучше смерть, — мы используем интереснейший прием, а именно: мы увеличиваем уровень собственной бессознательности.

Д: Чтобы не видеть всего?

А: Да. Только по этой причине.

У: Человек не видит, чтобы не осознавать?

А: Да. И поэтому на другом полюсе — противоположном вере — находятся отупение, замотанность, городская усталость и бесчувственность, погруженность в суету. Эти состояния нужны нам для того, чтобы не впасть в то отчаянье, которое приведет нас к подлинной вере. Наше слабое человеческое естество боится таких сильных переживаний, а еще больше боится смерти. Вот вам и «свет мира».

Вернемся к моему вопросу: как можно творить добрые дела таким образом, чтобы глядя на них, всем хотелось прославлять не человека, их творящего, а его Отца Небесного? Итак, вера вступает в конфликт с «нашими» человеческими слабостями. И этот конфликт носит фатальный, бескомпромиссный и беспощадный характер. С обеих сторон, кстати. Если побеждают слабости, то вера уходит из души, постепенно и незаметно уступая место цинизму.

Побеждает вера — слабости теряют свою питательную почву, постепенно сходя на нет, словно ночные тени на рассвете. Почему? — Потому что вера требует следования воле Божией, иначе она будет потеряна. И так потихоньку, сначала незаметно, а затем все более и более разгоняясь, подобно лавине, Воля Божия замещает собою волю человеческую. Все те уловки и лукавства, что составляли суть нашего человеческого естества, постепенно, не без боя, разумеется, должны отступить и исчезнуть, растворившись в «свете мира» Воли Божией. В этом смысле православие ничем не отличается от «нирванического» угасания «я» в буддизме и обвинять здесь буддизм в квиетизме и прочих нелепостях — значит грешить против истины.

Но главное то, что «свет мира» может засиять только в умалении перед Волей Божией, и человек распространяет вокруг себя этот свет ровно настолько, насколько его смирение позволяет ему превратиться в канал по ее (воли) эманации в мире. А раз так, то конечно же, распространяя этот свет, мы действуем «во славу Божию». Вот истинный смысл этого довольно затертого в нынешнем православии выражения. Поэтому люди, глядя на «ваши добрые дела», будут прославлять не вас, а истинного хозяина ваших достоинств, даже если им, по их неразумению, и будет казаться, что они прославляют лично вас.

По той же причине эти восхваления не будут нести в себе для вас губительного соблазна — ибо зная, что на самом деле восхваляется, вы не позволите этим прославлениям превратиться в бальзам для самоутверждения эго.

Посмотри, Вероника, что происходит по мере разворачивания смысла: я не стараюсь перевести чувства в сферу мысли и мне не нужно подбирать для них слова — это всегда получается натянуто. Нужно раздуть огонь внутри чувства, и слова появятся. Чувство должно разгореться до такой степени, что слова польются сами. Мы нашей советской школой приучены к тому, что ответ нужен срочно. Надо что-то пробубнить, чтобы получить хотя бы тройку. Вот каким образом в нас убивают всякие творческие способности. И ты по школьной привычке натягиваешь слова на чувства. А для того, чтобы чувство развить, как раз и нужна вера. Она появится, когда ты обратишься к своей бесчувственности, посмотришь на это свое «ничего не могу сказать» — без осуждения (это было бы бессмысленным самобичеванием, исходящим из чувства вины, и оно неконструктивно), и увидишь, как ты в своей суетливости убиваешь в себе остатки последнего чувства. Взгляни на эту картину без привычно зашоривающих фильтров, посмотри на нее так, чтобы ужаснуться и возопить к Небесам. Вот это и будет первым шагом к обретению веры. Видишь, как это происходит? У тебя механизм ответа налаженно-школьный: чтобы правильно ответить, нужно в первую очередь заставить себя перестать чувствовать даже те душевные движения, которые еще остались.

В: Вот этого последнего я не вижу.

Д: Такое впечатление, что Вероника своих чувств избегает. Видимо, есть какое-то ощущение, что жить этими чувствами небезопасно, поэтому лучше их проигнорировать, отказаться от них или куда-нибудь запрятать, чтобы обойтись без них. И поэтому теряется глубина. Хотя и глубина и искренность есть, их много, но все где-то под спудом.

В: Я могу чувствовать глубоко, но когда вдруг возникают какие-то критические моменты, связанные, например, с риском утраты жизни, вера меня покидает. Как двойной стандарт какой-то. Вроде она и есть, но именно в те моменты, когда она должна максимально проявиться (если она действительно есть), она меня оставляет. И это значит, что подлинно и глубоко ее нет. Может быть, есть желание, стремление к ней, а подлинной веры нет.

А: Скажи, пожалуйста, Вероника, каким ты видишь свой идеальный ответ на мой вопрос?

В: Мне кажется, с одной стороны, он должен быть последовательно-развернутым, а с другой — каждое слово должно быть наполненным.

А: Значение имеет то, что́ ты назвала в первую очередь, и что — во вторую.

В: Что я наполненность поставила на второе место. Я знала, что ты это отметишь.

А: Классно! Все знаешь.

В: Потому что для меня проблема…

Д: …отказаться от своей интеллектуальности.

В: Да. Моя большая проблема — отсутствие логического мышления и умения аргументировать. Я не умею спорить, потому что я пасую. Поэтому для меня логические построения обладают большой ценностью.

А: И что же в конце концов?

В: Саш, чего ты от меня ждешь?

А: Понимаешь, Вероника, вот вопрос — чего я от тебя жду? Если бы я был самоувереннее, я бы, наверное, тебе сказал: «Я жду, чтобы ты сказала: „Да, я дура. Дура, которая пытается спрятаться то за одно, то за другое. Когда нужно ответить глупо, я пытаюсь ответить умно, и из-за этого все мои проблемы“». Но беда в том, что я уже не могу не понимать, что, к глубокому сожалению, эти слова не окажут на тебя никакого воздействия, даже если ты их очень искренне произнесешь. Потому что как только ты их произнесешь, инициативу перехватит комплекс неполноценности и тут же опять припишет это признание эго — твоему эго. Ты от эго таким образом так и не отделишься, или оно от тебя — по большому счету, разницы нет. Твоя самость, твоя суть опять останется нереализованной. В тебе, с одной стороны, слишком много желания выглядеть умной, с другой стороны — такой механизм хитрый — слишком много готовности быть дурой. Знаешь, что такое капитуляция в перебор? Это такой перевертыш, который возникает внутри тебя когда ты в этой готовности быть дурой чувствуешь себя достаточно комфортно для того, чтобы, ощутив себя дурой, от своего ложного «я» все-таки продолжать не отказываться. Даше в этом смысле легче: она настолько привязана к себе –«умной», что когда жизнь заставляет ее признать себя глупой, капитуляция наступает очень быстро. А ты сразу соглашаешься: да, я дура. И не подкопаться к тебе никак. Ну, не к тебе, конечно, а к твоему эго. Ты с одной стороны, как бы и идешь на контакт и правду хочешь услышать, а с другой — в этом слишком много сценария, слишком много подставок. Ты что-то правильное говоришь, а в глазах у тебя ожидание: скажи мне, что я дура.

Д: Я замечала: когда, бывало, тебе скажешь что-нибудь такое, что должно бы пробить защиту, ты тут же с готовностью весело посмеешься над этим вместе со мной и — как ничего не бывало. Посмеялась — и все. Да, согласилась легко. Но осталась там же.

А: Такая кажущаяся готовность к капитуляции. Ты, Вероника, знаешь, о чем я говорю.

Д: Где-то ведь должно быть и у Вероники то место, где от правды становится худо, такое место ступора. Где-то рядом с перевертышем оно должно быть. Вот бы его нащупать.

А: Может, ты, Уля, нам подскажешь, где у Вероники место ступора?

У: Не знаю. Когда я ловлю себя на какой-то внутренней лжи, меня от этого начинает подташнивать, и тогда уж я начинаю искать внутри.

А: Не происходит момента разотождествления. Вероника одинаково комфортно чувствует себя как дурой, так и умной.

Д: Да, роли меняются легко и быстро.

А: И эго не попадает в ступор ни в первом случае, ни во втором.

Д: А место ступора — это такой провал, где опереться не на что, где никакую маску не надеть, никакой роли не сыграть.

А: Поэтому у Вероники внутри — такая хитро устроенная ловушка. Конечно, больше всего несчастий это приносит ей самой. При личном контакте с тобой, Вероника у мужчин, с которыми ты вступаешь в близкие отношения, начинают быстро происходить деформации психики, превращая их в извергов, тиранов и вообще весьма примитивных личностей, особенно если есть предрасположенность к этим качествам. Ты им потакаешь именно своей готовностью «подставиться». Эта твоя черта должна была тебя саму в жизни изрядно намучить. Она ломает твою личную жизнь. Испытываешь ли ты по крайней мере ненависть к этому механизму?

В: Нет…

Д: Ты ничего этого не видишь? Значит, мы попали.

В: Ты мне говорил это однажды. Тогда для меня это действительно было ударом. Мы как-то спускались по лестнице, и у меня была тяжелая сумка. Я прошла мимо тебя с этой сумкой, и мне даже в голову не пришло попросить мужчину помочь мне нести ее. И вот тогда ты сказал мне, что я из мужчин делаю монстров.

А: Возможно. Видела ли ты это так, как я сейчас тебе показал?

В: Как сказать… Я этого не видела, но меня не удивляет то, что ты сказал. Я задумалась об этом тогда, когда мой второй муж стал вести себя так же, как и первый, и предъявлять какие-то схожие претензии. Я подумала: Господи, два разных человека, из разных полушариев, — не может быть такого, чтобы не было причины во мне самой, чего-то, что вызывало бы такие одинаковые реакции.

Д: Во всяком случае, твой первый муж купился на твою кажущуюся незатейливость.

В: Так ведь и второй тоже.

А: Это очень притягивает.

В: Но беда в том, что я прогибаюсь до поры до времени. У меня есть какой-то предел, после которого я взрываюсь, а они к этому не готовы.

Д: Ты именно прогибаешься, а не принимаешь их. У тебя же к ним очень много накапливалось невысказанных претензий.

А: Когда же ты здесь взорвешься? Давай! А то ты все прогибаешься и подставляешься. Взбунтуйся и взорвись.

В: Я долготерпеливая…

А: А-а… То есть тебя надо хорошенечко допечь.

Д: Ты, Саша, к сожалению, под эту категорию не подходишь, потому что ты отвечаешь интеллектуальному запросу Вероники. Понимаешь, она взрывается на этой почве. Она выбирает себе не самых умных мужчин, которых потом интеллектуально подавить ей же ничего и не стоит. Ты не годишься для этой роли.

А: То есть она не взбунтуется?

Д: Если интеллектом тебя не превзойдет, то не взбунтуется.

А: Может, мне поглупеть ради такого дела? Где наша не пропадала!

В: И не с такими справлялись…

А: Видишь, как ты сразу отреагировала: надо подставиться, уничижиться и приписать это мне, в смысле, переложить ответственность за это на меня. Припиши, припиши, Вероника, и взбунтуйся. Как же так, как я могу? Мужчина с таким добрым и все понимающим взглядом — и вот оказывается, может так с тобой обойтись.

В: Не-ет, Саша. В тебе слишком много любви. Через эту любовь ты можешь говорить самые ужасные вещи.

Д: Понимаешь, к Веронике не подобраться ни в каком месте, она проминается везде, а если с ней жестко, она в ответ такой же жесткой становится, идет в глухую защиту — уже пробовали.

А: Скажи, Вероника, я сейчас что-то новое сказал или нет?

В: В общем, нет.

Д: Неправда. Был момент, когда тебе стало плохо. Был — ушла.

В: По поводу мужчин?

Д: Нет, когда мы говорили о том, что ты готова перевернуться и признать тут же свою несостоятельность — вот в этом месте разговора был момент, когда ты не знала, как себя чувствовать. Тебе было некомфортно, потому что перевертыш никак не мог произойти внутри тебя. Мы обнажили его механизм — своего рода качели внутри тебя, и ты не могла качнуться ни в одну, ни в другую сторону. Ты сидела посерединке, и тебе было очень не по себе.

А: Да, Вероника, тебя слишком слабо от себя тошнит, вот твоя самая большая беда. Тебя подташнивает, но недостаточно сильно, чтобы от этого избавиться. Что тебе мешает? Какая склонность к внутреннему самообольщению, ко лжи, какая жажда компромисса?

Д: Когда тебе говоришь: знаешь, Вероника, причина многих своих неприятностей –в тебе самой, ты обычно отвечаешь: «Да, так и есть. Ха-ха-ха…», — и тебе опять хорошо. А ты попробуй не засмеяться, попробуй не согласиться так легко. Ты уходишь из дискомфортного состояния, из этой внутренней скрутки, не поприсутствовав в ней. Ты признаешь свою ошибку, признаешь свою неадекватность, и тебе опять там комфортно. Ты легко уходишь в комфортное «да, я такая», чтобы ничего не менять.

У: Получается, что всякий раз этим «да, да, я знаю» ты закрываешь себе путь к расширению сознания…

Д: …и возможности выхода на какой-то другой уровень, другое качество своей собственной души. Выход один — не прятаться в это легкое согласие.

А: «Да, я такая, такая!»

В: И даже еще хуже!

Д: Зачем ты сейчас смеешься?

В: Сейчас расплачусь…

Д: Расплачься! Посмотри, почувствуй, как ты изворачиваешься, — просто, как уж, уходишь.

В: Да…

Д: Почувствовала эту точку? Да, это она.

В: Хороша у тебя ученица…

А: Да, хороша — согласен. Даша сейчас действительно была хороша. Только тебе сейчас нужно смотреть не на нее, а на то, что открылось в тебе. Видишь это?

Д: Вероника, пожалуйста, не закрывайся! Плачь!

…

А: О чем сейчас говорила Даша? На самом деле она проводила связь между анализом твоей психики, который только что развернулся, и этим текстом. Видишь ли ты эту связь?

В: Объясни.

А: Для того, чтобы излучать свет мира, нужна вера. Для того, чтобы появилась вера, нужно сначала возненавидеть то, что ты представляешь собой без нее. А у тебя вместо ненависти — смех, легкость небывалая и моментальная готовность принять себя во всем своем лукавстве. Видишь, как неслучайно то, что тебе непонятен именно этот шестнадцатый стих. Что тебе на это сказать? До чего тебя нужно довести, чтобы ты взорвалась, Вероника? На что ты отреагируешь? Что бы я сейчас ни сказал, как бы тебя ни обозвал, ты на эти слова ответишь тем же: ну, да, так и есть. Закрой глаза… Представь себе кого-нибудь, кто с дикой яростью осыпает тебя самыми обидными словами, которые ты только можешь вообразить… Видимо, мой недостаток в том, что я слишком добрый. В книге «Практика дзен» есть список качеств, которыми должен обладать дзенский монах. Среди прочего там есть такой пункт — умение играть хорошие и плохие роли. Я думаю, что мой персональный недостаток в том, что я слишком склонен играть хорошие роли. А плохие мне удаются хуже. С Вероникой не получается — так рявкнуть, чтобы от эго живого места не осталось. Закрой глаза и послушай, как тебя ругает…

В: Кто?

А: Твой внутренний голос, который знает все твои самые слабые места. Он точно знает, как сказать такое слово, чтоб тебя дернуло, задело. Со стороны так никто и не скажет. Послушай. Услышишь сразу и попробуй передать нам.

В: Не побояться сказать вслух?..

А: Да, не бойся.

В: Я, бездумно соглашаясь с другими, не придавая этому значения, тем самым отказываюсь от себя. У меня такое впечатление, что я сама с собой играю в какую-то игру. С одной стороны, я «прогибаюсь» и что-то от этого теряю, с другой стороны, я знаю, что для меня эта уступка — всего лишь игра, и я не придаю этому значения.

Д: Не замечаешь, как сама себя деформируешь.

А: Нет, тут все хитрее. Вероника, унижаясь самоутверждается. Она свой «прогиб», свое унижение бросает, как кусок собакам.

Д: Так это же какое высокомерие и ненависть к людям… Вероника, так ты людей-то не любишь?

А: Она их не то, что не любит — она их просто в грош не ставит.

В: Мне кажется, что я вижу их слабости и думаю: надо вам это? Возьмите!

А: Уходишь! А как же с теми, кто тебя критикует?

В: Я говорю: да-да, вы правы. А сама остаюсь при своем мнении. Я выслушаю совет и все равно поступлю так, как сочту нужным.

А: Посмотри на это беспощадно. Посмотри на эту игру. Где здесь подмена? Что заставляет тебя идти на компромисс со своей душой и со своей совестью? Если бы твое эго не получало подпитки в виде тайного самоутверждения, то…

В: Я понимаю, о чем ты… Я должна…

А: Нет, дело не в этом. Единственное, что ты должна — это быть искренней. А ты никогда не бываешь искренней. Ни-ког-да. Посмотри на это, посмотри на свою перманентную лживость: как ты обманываешь людей, как ты водишь их за нос и при этом тайком над ними насмехаешься, даже не отдавая себе в этом отчета. Но твое эго прекрасно все знает. Еще бы! — оно питается твоей слабостью и твоими уловками. Получается, что интеллект у тебя стоит на службе у эго.

В: На самом деле, я думаю, что за таким поведением у меня скрываются страхи и большой комплекс неполноценности.

А: Который своим обратным концом упирается в комплекс исключительности. Ты видишь, как одно связано с другим, как комплекс неполноценности переходит в комплекс исключительности? Здесь ты попала в ловушку.

В: Если я чувствую себя ниже, значит, другого я ставлю выше. А чтобы доказать себе, что он не выше, я должна стать еще выше.

А: Видишь ли, ты наслаждаешься тем, что другой ощущает себя выше.

В: Да, это точно.

А: В древности на императора полагалось смотреть со страхом и почтением, Так, как это показано в фильме «Страх и трепет». Там главная героиня разыгрывала из себя круглую идиотку. Очень сильный фильм.

Д: В таком взгляде ведь нет ничего плохого. Из него бы только убрать самоутверждение. А для этого надо убрать самоуничижение.

А: Нужно отказаться от этого механизма полностью. Вероника, ты не сможешь поставить его себе на службу, пока от него не отречешься.

В: От самоуничижения?

А: От самоуничижения, связанного с ощущением своей исключительности. В твоей готовности самоуничижаться слишком много готовности насладиться своей исключительностью. Ты видишь этот момент?

В: Да, вижу. Может быть, ощущение исключительности возникает от того, что мне кажется, будто я понимаю что-то лучше, чем другие.

А: Почему тебе это кажется? Тут есть один очень важный момент. Вероника, постарайся увидеть, почему тебе только кажется, что ты видишь дальше, больше и глубже.

В: Ты спрашиваешь — почему кажется, то есть почему это не так на самом деле?

А: Да. В конечном счете — не так на самом деле.

В: Может, это просто другое видение, а не более глубокое? Ведь если я думаю, что вижу глубже — я ставлю себя выше.

А: Это есть, но оно не главное. Истинная причина не названа. Кто может Веронике помочь? Ответ находится не в рациональной плоскости.

Д: Надо погрузиться в область чувства. Что ты ощущаешь, когда ты думаешь, что ты умнее? Какое чувство ты испытываешь?

В: Удовлетворенность.

А: Как она хорошо это произнесла, с каким чувством, заметили?

В: У меня ощущение игры.

Д: А знаешь, кто оказывается проигравшим в этой игре?

В: Я, конечно, — кто же еще?

Д: Да не просто ты, а бессмертная твоя душа. С эго-то все в порядке, оно свое получило. А вот душа, бедненькая, сидит и плачет, поникшая, покрылась морщинками.

А: Что происходит с твоим чувством удовлетворения, Вероника? Можешь сказать, почему твое ощущение превосходства неистинно? Давай сделаем так: я напишу, а ты прочитаешь. Ну что — ты готова встретиться с правдой?

Д: Сейчас, когда будешь читать, Вероника, попробуй поймать свою первую реакцию. Потом ты можешь «перевернуть» тысячу раз.

А: Помнишь, как стоял вопрос?

В: Почему мне только кажется, что я умнее других?

А: Не просто умнее, а испытываешь превосходство. Умнее — это слишком рационально. Почему испытываемое тобой превосходство — тайное, которое, собственно, и служит главной подпиткой твоего эго и делает его недосягаемым для любой критики, и почему оно оказывается только «кажущимся»? Теперь переворачивай бумажку и читай ответ по инструкции Даши — не столько сам ответ, сколько свое ощущение от него. Итак?

В: «Потому что это ощущение достигается за счет обмана других людей». Это для меня как-то неожиданно.

А: Что значит «неожиданно»? Ты с этим не согласна?

В: Не то, что не согласна. Просто я ожидала чего-то другого.

А: Чего ты ожидала?

В: Какого-то разъединения… Что-то в этом роде.

А: Прости, а чем отличается «разъединение» от «обмана»?

Д: Обман — это нравственная вещь, а разъединение — абстрактная, рациональная, рассудочная. За обман отвечать нужно.

А: Обманываешь ты людей, Вероника, причем на каждом шагу.

В: Прикидываюсь такой мягкой…

А: Обманываешь и получаешь от этого наслаждение. Вот самая главная причина твоего самоутверждения.

Д: На самом деле не обманываешь. Люди же чувствуют, они не обманываются. Обманываешься только ты.

А: Ты недооцениваешь Веронику. Она хорошо, успешно действует, эффективно. Если бы было неэффективно, этот механизм давно бы потерпел крушение. Да, Вероника?

В: Я сейчас в свете сказанного вспоминаю о реакции людей. То, что я делаю, часто вызывает бессознательную агрессию. А я никак не могла понять, почему они агрессируют.

А: Вот она — тайна беззакония. Есть такие слова в Священном Писании.

В: Просто кажется, что закона нет, а на самом деле, не видно пружины, которая движет этим законом?

А: Да, тайна, именно тайна. Что с тобой происходит? Взгляни на это через нравственный разрез. Почувствуй это не просто как обман, а как нечистоту, которую ты в себя впускаешь, делая это в страшной тайне от всех остальных, и за счет этого получая нечистое наслаждение от собственного самоутверждения. Ты видишь всю надуманность этого наслаждения, всю его виртуальность? Чувствуешь свою оторванность от реальности, от других людей?

В: Я же будто и не хочу их обманывать — я просто не хочу причинять им боли. А на самом деле получается…

Д: На самом деле, ты себе не хочешь причинять боль.

В: И себе не хочу.

Д: Сначала себе, а потом уже людям, потому что если ты им сделаешь больно, то и тебе будет больно.

В: Ну да.

Д: Ты не хочешь с этой болью связываться.

А: А значит — привязана к комфорту, к отсутствию этой боли. И нежелание ее испытывать для тебя важнее, чем чистота духа. А раз важнее, то — разговор о свете закончен. Поэтому у тебя, когда мы коснулись этой темы, были такие абстрактные определения. Вы заметили, как у Вероники изменились интонации? И не смеется больше, и не прогибается…

В: Тут много такого, чего я о себе не знала. Вот ты говоришь, что я легко соглашаюсь, чтобы уйти от искренности, но мне кажется, что я могу провести людей и остаться неразоблаченной.

Д: Самое интересное, что никто, кроме тебя, не проигрывает от этого — вот чего ты не можешь понять.

В: Да.

Д: Что остальным? Ну, провела. Человек пошел дальше. Ты сама с этим осталась.

А: Так что видишь, Ульяна, ты ошибалась насчет Вероники. У нее проблема взаимодействия со смыслом, а значит — и со словами, оказалась погруженной гораздо глубже в бессознательное, чем у тебя. А для бесхитростной Ули здесь никакого откровения нет. Видите, как интересно: никакие интеллектуальные ухищрения не помогли.

У: Не знаю, когда я начинаю копать свое, мне тоже бывает несладко. Просто у Вероники нет, наверное, таких жизненных обстоятельств, которые показывали бы всю неправду так реально.

А: Обстоятельства такие есть у всех. Если их у человека нет, значит, он воплотился напрасно. Все сюда приходят какую-то свою карму исполнить. Ну, что, Вероника, ты можешь сказать о восприятии этих слов — изменилось ли оно с тех пор, как ты их впервые увидела?

В: Наверное, да.

А: Как изменилось, расскажи, пожалуйста.

В: Мне надо это как-то обдумать, прочувствовать… и менять ситуацию, естественно.

Д: Знаешь, что любопытно? Если ты начнешь сейчас это отслеживать, то для тебя откроются многие вещи, которых ты о себе не знала.

А: Знаешь, почему откроются, Вероника? Потому что наша психика представляет собой абсолютно целостное образование, в котором нет ни одного случайного или не связанного с другими компонента. Абсолютно целостное в своих проявлениях, но не внутри себя. Брахма пребывает во всем, но не все пребывает в Брахме. Я имею ввиду следующее: все твои проблемы, как и все твои симптомы, как и вообще всё — между собой тесно связаны и имеют единую точку сборки. Какую? Вот эту тайную нечистоту, которую ты в себя впустила, и все, что с ней связано. Это одна целостность. А другая целостность возникает вместо первой, когда ты эту нечистоту из себя изгоняешь и ставишь на ее место нечто чистое. И когда ты это делаешь, то также по разворачивающейся спирали вокруг этого центра все вокруг тебя начинает меняться, преобразовываться, включая твое собственное восприятие.

Таким образом, то, что сейчас было сказано, имеет отношение не только к 16-му стиху, но и к следующим трем стихам. По-другому, кстати, можно увидеть и пословицу «Маленькая ложь рождает большое недоверие». Мы привыкли воспринимать ее так: когда человек обманывает даже в мелочах, к нему возникает большое недоверие. А ведь можно увидеть по-другому: маленькая ложь внутри себя…

Д: …рождает большое недоверие к миру.

А: Да вообще ко всему, в том числе и к самому себе. И в этом смысле мы продолжаем оставаться созданиями индивидуальными. Мы думаем, что мы дуалистически разделяем внешний мир и собственное внутреннее содержание. На самом же деле мы дуалистически разделяем только самих себя внутри самих себя — этой самой ложью.

Глава III.
Закон и формализм

17 Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить.

18 Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все.