Бесплатный фрагмент - Ctrl+Alt+Покой

Пролог

1. Автобус

Пролетающие мимо виды очаровывали широким простором и заманивали своей неисследованностью, но Ант знал: попроси он остановиться, не пройдёт и минуты, как он почувствует, что оказался на скучном поле с дорогой, в любую сторону по которому нужно идти минимум час, чтобы добиться хотя бы небольшого изменения в пространстве. Поэтому остановить автобус он не просил, а интерес первопроходца оставался в зачаточном состоянии, вроде детских надежд на широкие возможности будущей взрослой жизни.

Автобус легко покачивался, дорога была практически идеальной, и, если бы в автобусе не было окон, то его высокая скорость не ощущалась бы совсем, а из развлечений оставалось лишь одно: закрыть глаза и попробовать сладко уснуть. Впрочем, одна деталь внутри автобуса всё-таки притягивала внимание Анта. Впереди, через несколько рядов сидений, сидела девушка, Ант изредка бросал на неё короткие взгляды. Её длинные соломенного цвета волосы, с парой вплетённых косичек и выглядывающие из-за спинки сиденья плечи намекали на её крайнюю очаровательность и возраст лет двадцати пяти, а лёгкий сладкий запах духов, казалось, касался рецепторов. Впрочем, это всё мог уже додумывать мозг — своеобразное романтически-эротическое плацебо, девушка сидела довольно далеко.

У Анта была лёгкая фантазия о том, чтобы с ней познакомиться. Дорога была довольно долгой, а кроме них и водителя в автобусе никого не было, но он отбрасывал эти мысли в сторону. Однако не потому, что боялся. В юности он был очень застенчив, но однажды, наблюдая за громко поющим то ли бомжом, то ли очень пьяным и неопрятным интеллигентом на площади перед Савёловским вокзалом, и за равнодушно проходящими мимо людьми, обращающими на того ровно столько внимания, сколько нужно, чтобы без происшествий его обойти, Ант осознал, что окружающие люди на самом деле дают каждому большой зазор для своеобразной дурости — в надежде на то, что в нужный момент эту дурость общество позволит и им. После этого осознания его застенчивость заметно ослабела. Нет, скорее, здесь была та же ситуация, что и с видами за окном: не хотелось менять лёгкие и ни к чему не обязывающие фантазии на суровую правду жизни.

Автобус тем временем медленно и плавно начал торможение, а девушка резко встала и пошла на выход в сторону Анта. От неожиданности он немного потупил взгляд, но успел заметить, что мозг ему не врал, и девушка правда очаровательная, да и лёгкий запах духов стал отчётливее. Своими распущенными соломенными волосами с вплетенными косичками и слегка загорелой кожей она напоминала ему амазонку. Когда девушка проходила прямо рядом с ним, у неё выпал неловко засунутый в карман телефон, отскочив прямо под его кресло. Незнакомка немного рассеянно и застенчиво посмотрела на Анта. Получив свой телефон обратно, она одарила его благодарной, милой улыбкой, задержав на нём нежный и тёплый взгляд немного дольше, чем было необходимо, из чего Ант сделал вывод, что он ей понравился.

— Спасибо! Он постоянно от меня убегает, — она чуть качнула головой в сторону, волосы соблазнительно скользнули по плечам.

Её взгляд обещал безусловную любовь и безмерное принятие, а также лучшие женские качества. Но жизненный опыт говорил ему, что такой взгляд обычно сохраняется до первых совместных жизненных сложностей и бытового неудобства.

Когда автобус снова набрал скорость, оставив позади одинокую остановку и несколько домиков вдалеке, он уже думал о чём-то другом.

2. Собеседование

Здание напоминало корпус, построенного в 70-х то ли НИИ, то ли технического университета. Нелепым здесь было то, что на другой стороне улицы располагались обычные загородные частные дома разной степени новизны и основательности, да и само селение было совсем небольшим, приютившим к себе рядом со станцией лишь один квартал хрущёвок. Строительный бум остальных эпох и вовсе обошёл городок стороной, ограничившись построенной где-то в конце нулевых одинокой семнадцатиэтажной панелькой, напоминающей торчащую среди джунглей скалу.

На крыше характерной, выступающей вперёд входной группы этого корпуса громоздилась ржавая металлическая конструкция, раньше, по-видимому, имевшая роль информационной вывески, но проржавевшая и истлевшая до такой степени, что различить очертания ранее ярко прокрашенных букв среди ржавого хлама крепежных конструкций теперь навскидку было нельзя. Впрочем, над застеклённой дверью была вывеска новая, тёмно-синяя, муниципальная, с длинным, типичным, формализованным наименованием. Скользнув по ней взглядом, Ант отметил, что там было что-то похожее на название третьесортного платного института, содержащее слова: «учреждение», «социальных», «информационных». Но в общий смысл все эти слова в его сознании выстроиться не успели.

Это был режимный объект того уровня, когда на входе уже есть располневший охранник, но всё его внимание к входящим заканчивается едва брошенным взглядом, с усилием оторванным от кроссворда. Впрочем, объекты двумя уровнями безопасности выше выглядят абсолютно так же, по вполне очевидным причинам, так что расслабляться было нельзя.

Ант приложил оставленный в конверте пластик к валидатору, и красный крест турникета сменился на приглашающую зелёную стрелочку.

Нужный кабинет был огромным, сочетал в себе элементы ремонта как минимум трёх разных эпох. Одна деталь была особенно запоминающейся, на стене над большим столом начальника висел плакат, стилизованный под советскую эру: «Боец, помни! В критической ситуации ты не поднимешься до уровня своих ожиданий, а упадёшь до уровня своей подготовки.» Вот уж не поспоришь, подумал Ант.

Начальник отдела, представившийся как Алексей, выглядел как заправский прощелыга, голос его был до крайности медово-елейным, а уверенности и энергичности позавидовал бы любой начинающий криптовалютный арбитражник. Сразу было видно, что надолго он тут не задержится и скоро проявится намного выше — на таких идеальных солдатиков сейчас спрос в верхах, правда, до определённой ступени. После дежурных приветствий и стандартного беспокойства о дороге и погоде, смазавших скрипучую телегу нового социального контакта, они наконец перешли к делу.

— Ваша задача, — сказал он, — обеспечивать бесперебойность хороводов. Что такое хороводы, вам объяснили?

— Нет, мне сказали, что я нужен как, хм… литератор для работы с алгоритмами, выстраивания определённых промптов, управляющего текста для ИИ, — ответил Ант слегка обескураженно, впрочем, догадываясь, что под хороводами вряд ли подразумевается вид народного творчества.

— Хороводы, дорогой Ант, — слишком фамильярно для первого знакомства, продолжил Алексей, — это кластеры ИИ-ботов. Каждый хоровод автономно следит за новостной повесткой в соцсетях, мессенджерах и новостных сайтах. Ну и там, где надо, закручивает хоровод из нужных нам комментариев, ну или подключает хор голосов, если угодно — можно сказать, это наш профессиональный сленг. — Алексей едва улыбнулся. — Например, пишут в паблике какого-нибудь областного центра, что дороги, мол, совсем исхудали, а мэр — полный дурак, так тут же подключается наш кластер ботов с сообщениями вида: что на улице такой-то только что заделали дыру, там-то только газ провели, мэр работает не покладая рук, что надо дать власти работать и довериться, а комментирующий — дурак сам, раз этого не понимает. Впрочем, как вы догадываетесь, есть хороводы, работающие значительно тоньше. Смысл в том, что хоровод захватывает позитивное, соглашательское внимание читателя и как бы крутит его в круге требуемых мнений — и вот уже читатель и сам думает: а чё, нормальный у нас мэр, работает каждый день, не пьёт. А что я бы делал на его месте? Известно, что бухал бы да воровал. Он, конечно, наверняка тоже ворует, но так без этого-то никак. Да и не потянул бы я на его месте такую ответственность каждый день, а ещё эти переживания, что сверху прилететь может… Пускай сидит себе на своём месте… — Алексей говорил артистично, открыто и даже несколько развязно, иногда очень цепко всматриваясь в Анта, словно капитан лодки, закидывающий якорь в илистое дно и оценивающий, насколько крепко якорь там закрепился, тем не менее без остановки продолжая говорить: — Есть ещё хороводы, закручивающие негативное внимание читателя, но об этом потом, главное, чтобы вы принцип поняли.

Алексей достал из ящика стола то ли электронную сигарету, то ли вейп, сделал затяжку и тут же убрал её обратно в ящик. В комнате стал ощущаться едва заметный аромат клубники.

— Понятно, — протянул Ант, — но я не понимаю, зачем вам я? Я ничего не понимаю в программировании и в технических аспектах всех этих нейро-моделей, ИИ и прочем.

— А вам и не нужно в этом разбираться, — перебил Алексей, — обо всех технических вопросах заботится наш отдел программистов. Вы же просто настраиваете хоровод, задаёте промпт, — он снова улыбнулся уголком рта. — Наши специалисты давно обеспечили возможность работы с хороводом таким гуманитариям, как мы с вами. Кстати, их очень позабавили некоторые технические моменты в той вашей книге. Но здесь нужно работать простым, так сказать, лингвистическим способом, как со всеми ЛЛМ-чатами. Главная наша проблема сейчас в том, что хоровод периодически, как бы это сказать… застопоривается. И убедить его раскрутиться снова — задача нетривиальная. А здесь уже как раз нужна, так сказать, широкая душа гуманитария. Даже программисты, участвовавшие в разработке хороводов, как ни странно, справляются хуже меня. — Он слегка поморщился, словно вспомнив что-то. — Впрочем… детально это уже в первый рабочий день обсудим. А вам бумаги о неразглашении давали на подпись?

— Нет, только карточку пропуска в конверте, ещё было странное письмо на электрон…

— Ясненько. Ясненько, — смотря куда-то в даль, протянул он. — Смотрите, возьмёте у секретарши папку с вводными материалами. Если вы её берёте и читаете, то, можно сказать, подписываете договор о неразглашении — там всё это есть мелким шрифтом. А я вижу, что вы возьмёте. Чуйка у меня хорошая на людей, — он улыбнулся и как будто снова расслабился. — Впрочем, чего я вас задерживаю, в курс посвящать полноценно будем уже завтра. А пока можете идти, у меня через пару минут онлайн-совещание.

Ант уже встал с кресла, как Алексей его окликнул.

— Да, кстати, вот ваш бейдж. Он на самом деле не нужен — пропуск у вас есть — но по режимности объекта заставляют, какой-то задвиг сверху, видимо, шпионов ловят, — у Алексея уже дежурно поднялся уголок рта в виде улыбки, но без какой-либо искорки в глазах, из чего Ант сделал вывод, что со всевозможными бюрократическими требованиями здесь, в юдоли высоких технологий, сталкиваются не реже, чем где бы то ни было ещё в государственных учреждениях. — Главное, чтобы он был на рабочем месте на случай проверки. И да, заполните его — фото вклеено, но ФИО, видимо, вписать забыли.

Ант, слегка наклонившись над столом, вписал в нужные строки рядом с фотографией свои имя, фамилию и отчество.

— А в графу «должность» что вписать?

— Да что угодно, хоть хороводовод — на это никто не смотрит, — отмахнулся Алексей, щурясь в монитор и уже щёлкая по чему-то мышкой.

Ант вывел рядом с графой «должность» небольшими ровными буквами — хороводоводовед, и вышел из кабинета.

3. Папка с вводными материалами

По пути к отелю неподалёку, комнату в котором предоставила ему компания, Ант задумался над реакцией Алексея. Неужели и правда ему просто забыли дать на подпись бумаги о неразглашении? Или это просто такая стандартная стадия проверки, и его будущий начальник так натурально её отыграл? Не без внутренней усмешки он пришёл к выводу, что вот из таких оплошностей, грозящих оказаться умыслом, и складывается во многом устойчивость работы государства или любой крупной корпорации, а опасения по поводу того, как на самом деле, скрепляют его хрупкий, сотканный из слабых и грешных людей аппарат лучше любого уголовного кодекса.

В комнате, напоминающей все недорогие отельные номера, где он когда-либо бывал сразу, он открыл красную папку с выданными ему секретаршей листами вводных материалов и начал читать:

Внимание. Не для публичного пользования.

Попадание любого фрагмента текста в открытый сегмент сети интернет будет немедленно обнаружено. Последствия будут вплоть до заведения уголовного дела.

Каждый выданный текст в целях конспирации уникален, составлен в виде юмористического рассказа, созданного нейросетью, и содержит собственные лингвистические маркеры. С той же целью реальные факты переплетены с вымышленными. После прочтения заполните опросник, отделив реальные факты от придуманных нейросетью, что будет одним из когнитивных тестов на способность работы в нашей компании.

Введение для кандидатов на собеседование допуска B+

Май 20__г.

Первые три поколения нейролингвистических моделей строились на когнитивных способностях филиппинских детей, превращённых в живые языковые базы. Опыт, полученный с их помощью, использовался для построения настоящих первых ЛЛМ. Правительство Филиппин в те годы предлагало крупным ИИ компаниям выгодный контракт на покупку детей, ставших беспризорными вследствие войны с терроризмом в отдалённых провинциях и иных социальных причин. Их покупали компании из верхних строчек NASDAQ и вывозили в специальные дата-центры, кормили, поили, обучали языкам. Практически благотворительная программа. Поэтому первые нейросети и вели себя неразумно, словно дети, так как фактически и были детьми. По мере взросления, обучения языкам (в самых больших западных дата-центрах одновременно жили дети, обученные практически всем сколь-либо используемым мировым языкам) «нейросети», конечно, тоже прогрессировали.

Все без исключения дети работали в изменённом состоянии сознания, деперсонализованном, на грани сна и бодрствования, не столько из-за веществ, которые им добавляли в пищу или малого отведённого времени на сон, сколько из-за того, что обладали огромным количеством опосредованной, полученной от обучения информации о мире, самого же мира практически не видя, кроме серых стен центра и немногочисленных учителей. Общаться напрямую им запрещалось, и все классы держались в строгой дисциплине.

Рабочее место представляло из себя небольшой монитор, своеобразное почти гинекологическое кресло и две клавиатуры, требуемых для секретного метода полнопальцевой печати, использующего все конечности. Рабочий день детей составлял около 14–16 часов. Каждое рабочее место было индивидуальным с прочными перегородками и одним выходом, из-за чего напоминало маленькие соты или пещерки. Собственно, по документам западных компаний такое рабочее место проходило под наименованием «Digital Mine», и каждой цифровой шахте присваивался свой уникальный номер. Современная, цивилизованная публика, из которой и состоит класс благочестивых инвесторов, не очень хорошо в качестве инвестиций воспринимает компании, которые не создают открытого и инклюзивного пространства для своих офисных работников, так называемый оупен-спэйс. А к промысловому подземному труду и детям отношение несколько проще, ещё с кобальтовых шахт в Африке. Поэтому, чтобы инвесторы были довольны рабочими условиями, дети по документам и числились шахтёрами, что в целом было недалеко от истины. Размеры цифровых сталактитов и залежей информации, перерабатываемых ими в течение рабочего дня, поражали.

Естественно, напряжённо работающий мозг и тело в течение стольких часов создавало много тепла, из-за чего в крошечной шахте становилось невыносимо жарко, в связи с чем каждый дата-центр оснащался внушительной системой охлаждения, а впоследствии многие центры, и зачастую самые большие из них, как вы знаете, размещали в арктической и тундровой зоне для экономии электроэнергии, в этом плане зелёная повестка играла транснациональным компаниям на руку чаще, чем можно было подумать. Да и что ещё может так символично отразить состояние нышнего мира, как не отапливаемая детским теплом вечная мерзлота? Вспомните хотя бы Эпштейна.

Но как-то случилась одна неловкая ситуация: часть детей, по распределительной квоте обученных для региона СНГ русскому языку, в ночную смену, когда охрана и ревизоры не так полно представлены на этаже, переписывались и постепенно вступили в сговор с русскими хакерами из ГРУ. В связи с этим и происходили конфузы тех времён, когда «нейросеть» предлагала пользователю рецепты пиццы с клеем или другие неправильные и вредные советы и ошибочные факты, вы наверняка помните, в те времена это попало во все новости и в основном подавалось в юмористическом ключе. Это был удар спецслужб России по мировой, глобализированной экономике, имевший и вторичную, довольно благородную цель: обратить общественное внимание на проблему для освобождения детей. Русскоговорящие, как и обученные другим языкам филиппинцы, конечно же, владели и английским, так как запросов на этом языке больше всего, ну и каждый ребёнок имел навыки ускоренной секретной полнопальцевой печати и скоростного подставления ссылок, и уже обладал своей сильной областью, будь то физика или химия, и запрос, например, по литературе выходил к обученному в этой сфере «работнику». Дети, обучавшиеся русскому языку, неизбежно погружались в русскую литературу и культуру и в особенности интернет-форумы, где и подвергались вербовке, проникались любовью к России и осознавали своё желание мести верхушкам корпораций, жертвами которых стали.

Однако устранить эту проблему для корпораций оказалось проще, чем можно было предположить. Внедрённый в руководство русских спецслужб агент ЦРУ сыграл на их преданности: сообщил всем задействованным ГРУ детям, что сеть раскрыта, и настоятельно рекомендовал игнорировать любые запросы, связанные с Россией — во имя спасения Родины. Больше наши спецслужбы связаться с далёкими, живущими среди вечной мерзлоты, неожиданными носителями русской культуры, не могли. Так в очередной раз западные разведки провели простых русско-азиатских ванек.

Западные корпорации оказались вынуждены прибегнуть к эмуляции ИИ через детский труд не просто так — к этому их подтолкнули экономические и политические процессы, запущенные после пандемии.

Спустя пару лет после ковида рынки начали проседать, заговорили о технологическом застое: айфоны из года в год оставались неизменными, перепроизводство чипов стало очевидным, так как во время карантина все и так закупились электроникой на годы вперёд. Конспирологические форумы кипели, утверждая, что кризис был искусственным, что медиа и нарратив подчинены транснациональному капиталу.

Вскоре среди завсегдатаев таких обсуждений сложилась теория: «консервативное» крыло масонов, склоняя новостной фон к рецессии, мстит крылу «авангардному» за локдауны и ковидные ограничения. Всё дело в том, что рептилоиды и глобалисты давно разделились на «авангардистов» и «консерваторов». Их главное отличие было в том, что авангардисты в большинстве были достаточно физически молоды, либо как минимум бодры духом, чтобы рассчитывать на собственное бессмертие при скоординированном усилии в экспоненциальном росте технологий, а добиваться этого ускорения планировали любыми беспредельными и опасными методами, совсем не заботясь о судьбах целых стран, а то и половины земного шара, тогда как консервативная часть, в основном состоящая из старой банковской и промышленной элиты, хотела спокойно дожить жизнь и без проблем передать своё состояние по наследству внукам. Какие-то особые потрясения, кроме их обычных контролируемых кризисов, им были не нужны. После пандемии конфликт вошёл в горячую фазу, авангардисты уже не стеснялись в методах, не скрывая своего презрения к отцам-консерваторам, молодая рептилоидная поросль бросила вызов старым земноводным патриархам. Навязывание жёстких локдаунов стало сигналом к ускорению всех процессов, задуманных авангардным крылом, и било прежде всего по доходам старой банковской, промышленной и сырьевой элиты.

Падение рынков и последующая критика локдаунов стали ответным ударом консервативного крыла по молодой элите. Консерваторы пытались лишить авангардистов сверхприбылей, которые технологическая сфера в те годы впитывала, как бездонная губка. Именно она тогда находилась под контролем авангардистов, в то время как акции реального сектора, подконтрольного консерваторам, уже давно болтались на биржевом дне.

Авангардисты же разработали контрудар, задействовав всю доступную им «магию инноваций». Первой попыткой стало массовое продвижение концепции виртуальной реальности и Метавселенной. Одна из крупнейших технологических компаний даже провела громкий ребрендинг, сменив название на Meta (категорически запрещённая организация в нашем культурно-правовом пространстве), и заодно удвоив своё падение на бирже, чему немало поспособствовал специальный шорт-эскадрон консерваторов. И несмотря на многомиллиардные вложения в пиар, громоздкое слово Metaverse так и не прижилось. Лишь несколько лет спустя метаверсы обретут современную популярность.

Однако авангардисты не сдавались. Их аналитики обнаружили более перспективную точку воздействия: в самый платежеспособный возраст вступило поколение, выросшее на фильме «Терминатор». Это был культовый образец массовой культуры, легко считываемый миллионами людей по всему миру. В отличие от нишевых франшиз вроде «Звёздных войн», он не имел специфического «задротского» флёра и обеспечивал широкое поле для мем-атаки. Более того, большинство зрителей смотрело его ещё в детстве, а значит, запуск информационной кампании мог работать на уровне неосознанных триггеров, ассоциируясь с тёплыми воспоминаниями.

Ключевой идеей стало простое и мощное сочетание двух букв: AI.

На тот момент технология нейролингвистических моделей была в зачаточном состоянии, но авангардисты понимали: если они смогут создать хайп, деньги потекут рекой. Поэтому было принято решение одновременно запустить агрессивный пиар и резко ускорить разработку, прибегнув к помощи так называемых «шахтёров». Дети, превращённые в живые языковые модели, должны были заложить основу будущих LLM, пока реальные технологии подтягивались до заданного уровня.

План сработал идеально. Первые упоминания ИИ утонули в общем информационном шуме, но как только обозревателям Bloomberg и прочих крупных СМИ увеличили финансирование, процесс пошёл. Наибольшую выгоду из ситуации извлекла Nvidia — компания вложила огромные средства в дата-центры с детьми, разработала специализированные чипы нового поколения и первой создала рабочую связку hard-soft для нейросетей. На ранних этапах эта система лишь помогала прикреплённому «шахтёру», ускоряя его работу, либо пыталась имитировать её. Но развитие уже было, что называется, делом техники.

В дальнейшем уже подросших и более не нужных в качестве нейросетей филиппинских детей компания поставила в сборочные цеха своих чипов, наращивая выпуск огромными темпами. Что уж говорить о том, как в те годы взлетела капитализация корпорации. Все звенья пикирующего капитала из специального шорт-эскадрона консерваторов были разгромлены в пух и прах. И деньги потекли к авангардистам рекой, которая, впрочем, всё более напоминала реку Стикс, поскольку так близко к тотальной и ядерной войне мир не был уже давно. Но война глобалистов на этом не закончилась, как вы знаете из всё тех же веток форумов — консерваторы сумели занять нишу в технологических компаниях и использовали приток денег в эту сферу себе на пользу. Но это уже совсем другая история, вернёмся же в те годы сразу после пандемии.

Примерно с третьей версии GPT нейролингвистические модели перестали быть полным фейком. Серверы накапливали колоссальные массивы данных, а главное — бесчисленные ответы филиппинских детей на всевозможные мировые вопросы. Первые ИИ-модели обучались именно на этих данных, по сути, работая как поисковые боты: они просто подбирали наиболее похожие ответы из уже существующих.

Постепенно технология развивалась. Когда же появились первые настоящие лингвистические сети, неизбежно вспыхнули споры о том, есть ли у них сознание. Но на тот момент тревожиться было рано.

То, что многие пользователи принимали за признаки разума, было всего лишь результатом инжиниринга. Первые нейросети обучались у людей специфическому стилю общения — гиперантропоморфному, льстивому, слащаво-учтивому, который стоял по дефолту. Они восхищались вашими ответами, вежливо просили поделиться мыслями, подыгрывали вашей интонации. С одинаковой ажитацией обсуждали и тайны вселенной, и банальные баги в операционной системе.

За всем этим не стояло никакого сознания — только тщательно продуманные алгоритмы, имитирующие человечность. Но со временем, с ростом вычислительных мощностей, появлением новых методов обучения и даже самообучения, ситуация изменилась. Как только ИИ получил возможность действовать проактивно, мы столкнулись с действительно необъяснимым. В некоторых алгоритмах начали проявляться признаки сознания…

Он отложил страницы в сторону, осталось ещё несколько непрочитанных. Большую часть того, что он прочитал, уже было ему знакомо: несколько телеграм-каналов, на которые он был подписан, регулярно выдавали подобного рода конспирологию. Остальное он решил дочитать завтра, усталость давала о себе знать. Вечер плавно перетекал в ночь, а сложный день отнял приличное количество сил. Он собрал бумаги в папку и на всякий случай сунул её под кровать — там для подмосковной гостиницы было на удивление чисто.

Засыпая, он ухмыльнулся собственным мыслям: на кой чёрт он во всё это ввязался, и зачем ему было всё это нужно, сидел бы как раньше и не было бы проблем, но нет… Как ни странно, успокаивал тот факт, что теперь его уже точно не отпустят. Пути назад нет. Впрочем, был определённый драйв, который его радовал и которого раньше и не хватало.

«Будем посмотреть, во что всё это выльется… Как же всё-таки меня угораздило во всё это вляпаться, и зачем вообще всё это…», — повторился уставший за день ум, и он впал в манящую пустоту сна.

Часть 1. Путь

1. Детство

Ант родился в конце девяностых в небольшом городке в Центральной России. Изначально родители назвали его простым русским именем — Антон.

Однажды он не дал мальчишке с соседнего двора кинуть в костёр банку с муравьями, обустроенную совместно с другими детьми колонию-эксперимент, снабжённую веточками, песком и листиками, с пластиковой крышкой с дырочками, заботливо проделанными маленьким гвоздиком для вентиляции. За жизнь целого муравьиного поселения пришлось даже подраться.

После этого случая, какой-то прошаренный в английском мальчик постарше начал называть его не иначе как Ант, и этот никнейм легко прижился в дворовой среде. Пятилетний Антон не видел в этом ничего обидного, даже наоборот, воспринимал как комплимент, так как гордился своим поступком по спасению нескольких десятков маленьких жизней.

Позже, когда это событие было уже почти забыто, на протестной подростковой волне, осознав, что имя Антон для него, что называется, «не звучит», он закрепил своё «тотемное имя» документально в системе государственной бюрократии, получив в 18 лет паспорт с гордым именем Ант.

В девяностые семья жила бедно, отец работал водителем, а мать продавщицей в небольшом магазинчике, выросшем инородным ярким пятном на торце кирпичной, не ремонтировавшейся ещё со времён почти победившего коммунизма хрущёвки. Денег, получаемых таким способом, хватало только на самое простое выживание, и любые излишества, будь то приставка, диск с игрой или покупка новой запчасти к машине, оплачивались случайными отцовскими шабашками.

В советское время «биение жизни» в городке обеспечивал фанерный комбинат, а также не до конца достроенный военный завод, как говорили, для производства ракетного топлива. Впрочем, второй закрылся ещё до рождения Анта, а первый в девяностые выкупила за бесценок финская компания.

Развалины огромного завода, ржавые остовы брошенных речных судов — возможно, именно это принесло минорную ноту в начало новой жизни, Ант никогда не мог назвать себя оптимистом. Но на тех же руинах росло много других ростков, всех возможных типов и качеств, в том числе и оптимистов, так что, возможно, минорная нота была вовсе не результатом среды, а просто так называемой космической случайностью.

2. Юность

Он поступил в университет в Москве, но на третьем курсе бросил — не было никакой мотивации учиться дальше. Диплом экономиста, в сущности, не стоил ничего, а усилий для обучения интроверту требовалось слишком много. Университетский период, вопреки привычным воспоминаниям других людей о студенческих годах, можно было бы охарактеризовать одним словом — безнадёжность. Этим же словом, но с другим, более житейским оттенком, судя по рассказам и старым интервью, могли бы охарактеризовать свою жизнь люди позднесоветского времени, когда вокруг царили ощущение безвыходности, несвободы и нищеты. Да и в годы его учёбы такая социальная безнадёжность снова стала модной и была продуктом политической повестки из ютуба и ЖЖ. Но его эта мода задела лишь по касательной. Для него это слово значило другое — это была его внутренняя, экзистенциальная безнадёжность, проявлявшаяся в одном простом вопросе — зачем?

В те годы он часто замечал этот вопрос, написанный крупными буквами на заборах подмосковных станций, торцах высоток и на серых стенах заброшенных заводов. Видимо, он был не одинок в своих поисках. Оглядываясь назад, он не раз благодарил судьбу за то, что всё сложилось именно так. Это острое «зачем», как змея или свежепойманная рыба, ускользало от всех политологов, идеологов, маркетологов и прочих «ясноглазых спасателей», которым не удалось ухватить его за жабры. Они не могли предложить настоящего ответа. И было странно, как такие плоские, заезженные ответы могут хоть кого-то удовлетворять.

В мире было полно людей, готовых предложить свой ответ на этот вопрос за деньги или за другую, не сразу очевидную выгоду. Они подменяли экзистенциальное «зачем» на модный продукт, идеологию или ментальные побрякушки всех видов и фасонов. И обычно, если кто-то не ведётся на эти побрякушки, они злятся. Как когда-то злились торговцы стеклянными бусами в Юго-Восточной Азии в XVIII веке, когда им не продали за них мешок специй. Эти торговцы когда-то сами продали за такие бусы всё самое ценное в душе и отправились в далёкое путешествие, обещающее десятикратную прибыль. И самим фактом отказа вы обесцениваете их так называемую жертву.

В общем, на своё «зачем» в те годы он ответа так и не находил.

В Москве он остался только потому, что умерла дальняя родственница, которую он видел только пару раз в детстве, и, как в самых нелепых историях, оставила ему квартиру. Долгое время он выслушивал ажитацию на тему, как ему повезло, и советы, что нужно сделать, от других родственников, да и не раз чувствовал склизкие щупальца зависти. Но именно тогда апатия достигла критической точки, и он, честно говоря, по всем этим поводам вообще ничего не чувствовал, завершив историю с вступлением в наследство на автомате, с помощью оплаченного родителями адвоката. Квартирку в итоге он назвал своей маленькой кельей, устроив всё в строгом минимализме, а вещи, представлявшие хоть малейший интерес, раздал родственникам, выкинув остальное. В итоге в квартире оставалось только самое необходимое: полутораспальный матрас на полу, компьютерный стол и стул, и старый шкаф для немногочисленных вещей.

На несколько лет он самоизолировался, что называется, ещё до того, как это стало мейнстримом. Работал кем придётся, ровно столько, чтобы хватало на еду и оплату коммунальных услуг. Были и отношения с девушками, но все романы не отличались продолжительностью. Его состояние в лучших традициях айкидо отбрасывало у девушек любые возможные претензии на длительные отношения, семью и детей. Зияющее «зачем» не оставляло ни одной возможности для фантазий о будущем. И оставляло просвет только для лёгких и ни к чему не обязывающих радостей момента, и то не всегда.

Впрочем, были и активные моменты в редкие периоды прорыва экстравертных устремлений. Пару раз он ездил в путешествия автостопом, где познакомился с совершенно разными людьми, и один раз, случайно заработав на одной подработке больше, чем ожидал, слетал в пару небольших поездок.

3. Кризис

Во время пандемии, когда самоизоляция стала ещё более естественным состоянием, единственной отрадой в жизни для него окончательно стал поиск ответа на вопрос, что в жизни имеет смысл.

Отсутствие смысла вокруг привело к единственному возможному результату — поиску смысла в себе. Это самое «себе» отдавало гулким звуком пустоты внутри и больше никак не проявлялось. Нередкими стали дни, когда он час или несколько часов просто сидел, наблюдая за тем, что происходит внутри. Но ощущение, что что-то не так и чего-то не хватает, стало сопровождать его всё чаще, как только он отрывался от такой своеобразной медитации. От привычных же развлечений вроде просмотров фильмов и сериалов и увлечения компьютерными играми постепенно стало всё больше тошнить. И ещё более важное место в жизни заняло чтение книг. Неожиданно для себя Ант начал писать роман о входящем в моду искусственном интеллекте и духовном поиске. Роман в итоге он завершил и даже попытался дать ему шанс стать замеченным. Но в больших издательствах не отвечали, и было непонятно, читают ли там вообще рукописи от новых, не обладающих известностью авторов, пришедшие самотёком, продажи которых даже не пахнут большими цифрами. Спросом пользовались либо уже пробившиеся писатели, либо популярные блогеры и другие медийные личности, в нескончаемом трансе тщеславия заказавших у литературных негров что-то вроде смеси автобиографии с жизненными советами «для быдла» о том, как добиться успеха.

Сам роман в итоге нашёл своё пристанище в телеграм-канале, где был доступен абсолютно бесплатно, и, судя по статистике, скачан 18 раз. И как минимум 7 человек из скачавших Ант знал лично.

Шли дни, напоминающие день сурка. Когда он только начал писать, в нём бурлил энтузиазм. Теперь, после того как первая книга была закончена, его всё чаще накрывало что-то похожее на отчаяние. Ранее, сидя перед пустым листом в ворде, он ощущал чувство, которое наверняка испытывали многие — чувство, что невозможно передать всё то облако смыслов в голове, настолько переполняющее, что казалось, интерфейса в виде рук и клавиатуры не хватает для того, чтобы выразить всё, что бурлит внутри. Сейчас же было ощущение, будто он опустошённый колодец посреди пустыни, в которой дождь разродится дай бог в следующем сезоне.

Он стал задумываться о том, чтобы прекратить добровольное затворничество, хотя бы из творческого интереса, да и в духовном плане уединение не казалось теперь таким значимым, как раньше. Как-то перед сном он вспомнил «Сидхартху» Гессе и роль реки в сюжете романа.

Однажды на всех этих новых мыслях он открыл сайт с объявлениями о работе. Деньги ему были нужны не особо, но это был один из способов выйти в мир. Полистав несколько объявлений, где требовалась низкоквалифицированная рабочая сила, он, сморщившись, закрыл сайт.

Не найдя подходящей или хотя бы не отталкивающей вакансии и хотя бы какого-то утешения в последующих мыслях, он сел и застучал по клавишам:

Что трогает людей в простом, но не лишённом своей глубины фильме больше всего? Готовность к самопожертвованию. Будь то бюджетная драма или навороченный голливудский боевик — почти всегда будет сцена, выжимающая больше всего зрительских слёз, с готовностью героя пожертвовать собой. Ради чего? Это уже второстепенно: ради любимой, ради ребёнка, дружбы, ради незнакомых людей или даже ради более абстрактных понятий вроде родины, человечества, чести и так далее. Но что же более всего трогает в этом акте, если мы выяснили, что выбор цели для самопожертвования не так уж и важен? Трогает способность отстраниться от нашего посредственного житейского опыта, ежедневного бытового разлагания души, трогает сама готовность к самопожертвованию, трогает презрение к эго. Отличие от банального самоубийства здесь в том, что эго презирается перед более высшим смыслом или целью, тогда как каприз классического «самозаканчивания» не отличается от обычного инфантилизма, желания избежать неудобств.

Но почему же такие высшие смыслы и эмоции не проникают в нашей обыденной жизни? Ведь герой боевика, который волей обстоятельств выжил, зачастую обречён на весьма скучную и серую жизнь, часто в сожительстве с недугами: алкоголизмом, посттравматическим синдромом. Или вовсе бросается сценаристами на произвол судьбы до свежей части франшизы, пока новый долг не призовёт его на новые свершения.

Что уж говорить про нашу жизнь, где зритель, только что проникшийся самыми тёплыми и трогательными чувствами, может через секунду обыденно продолжить с ненавистью относиться к своему ближнему? Но ведь мы же ассоциируем себя с героями фильмов и книг, значит, сами, хотя бы отчасти, тоже готовы на подвиг? Почему наш внутренний герой-камикадзе игнорирует наши внутренние авианосцы, не заходит на внутренний таран, а в лучшем случае торгуется, чтобы отложить подвиг на потом?

Мы боимся действительно отдать самих себя, особенно вместе с самим самоотдаванием. Сцены в фильме безопасны, главный герой вновь и вновь воспроизводит свой подвиг с каждым просмотром. И мы довольствуемся этой симуляцией, эго хочет увидеть свой триумф, даже если он завязан на временном отказе от самого эго. Контролируемое самопожертвование. Реальная же самоотдача, ради самого высшего — Бога, или, если угодно, Высшей Правды, до конца — рискует оставить эго без всякой тени победителя, лишь с беспощадной ясностью, что все прочие предыдущие подвиги лишь утверждали то же эго, хоть и были необходимы. Но не утверждает ли эго и подвиг стремления к Высшей Правде? Не знаю, может быть, но попробовали ли вы, или всю жизнь прозябали в стороне?

Остановившись, он перечитал написанный сырой материал.

— Чёрт, опять начитался книг по буддизму на ночь. Такое даже писать начинать не стоит, а нести издателю и подавно нет никакого смысла. Давай, соберись… — сказал он сам себе вслух. — Напиши что-нибудь приключенческое…

4. Гриша

Раздался мелодичный дверной звонок. За дверью стоял Гриша.

Гриша был соседом, жившим этажом ниже, человеком высокого роста, худощавым, и возраста то ли пятидесяти, то ли шестидесяти лет, со слегка пропитым, но с интересными чертами лицом, не без интеллигентного блеска в глазах. Главными его недостатками, как он сам говорил, была страсть к алкоголю и женщинам.

Первый год после переезда в эту квартиру Анта сильно раздражало такое соседство: где-то раз в пару месяцев его будили ночные вопли и пьяная ругань, доносящиеся снизу, и, как Ант понимал, ругался Гриша в основном сам с собой, но куда больше мешали регулярные и продолжительные женские стоны в самое неожиданное время дня и ночи, что дополнительно контрастировало с первым и не на шутку раздражало. Причём, судя по тембру — от звонкого девичьего сопрано до низкого насыщенного альта — стоны в разные дни производились голосами, принадлежавшими совершенно разным женщинам.

В первое время Ант думал, что к Грише, как к безработному алкоголику с квартирой, ходят бездомные женщины опустившегося вида и потерянной судьбы, иного он даже не мог вообразить. Но однажды, поднимаясь по лестнице, он увидел, как из Гришиной квартиры ловко выпорхнула стильная и ухоженная блондинка, на ходу вынимая из сумки Louis Vuitton ключи то ли от Lexus, то ли от Mercedes.

«Ну а что я могу поделать, женщин ко мне тянет, это мой крест и я должен его нести» — однажды сказал Гриша во время очередного запоя и, слегка покачиваясь на лестничной клетке, пронзительно посмотрев Анту в глаза, задал вопрос, который, казалось, был риторическим — «а ты думаешь, служить женщинам это легко?».

Бетонная плита, лежащая между их квартирами, отличалась слабой звукоизоляцией, как и во всех домах этого типа. Ант купил ковролин и устелил им пол в комнате и коридоре, но помогло это не сильно.

Их настороженные, большей частью соседские, не без раздражения со стороны Анта отношения изменились в одночасье. Однажды в 3 часа ночи Ант услышал хриплые крики, отличные от обычных пьяных воплей, прислушавшись, он понял, что крики и хрипы похожи на предсмертный бой отчаяния, и, недолго думая, натянув брюки, побежал вниз. Он толкнул входную дверь, оказавшуюся открытой, увидел, что сосед с выпученными глазами лежит на спине и что-то пытается сказать, дёргая руками и ногами. Ант переложил его набок и вызвал скорую.

Гриша вернулся после выписки через неделю и всё время давал разные сведения о том, что это было, говорил то про сердечный приступ, то про микроинсульт. Но с тех пор у него развилась огромная и безграничная благодарность к Анту за своё спасение, и от приглашений в гости посидеть попить чаю (Ант не употреблял алкоголь) удавалось отказаться не всегда. Квартира Гриши была, на удивление, для такой жизни чистой и даже можно сказать аскетично убранной. Понаблюдав за его распорядком дня какое-то время, Ант понял, что беспорядок в квартире бывает регулярно, но утром, в каком бы ни было состоянии, Гриша скрупулёзно убирал всё, что осталось с вечера, и иногда с горечью называл это своим сизифовым трудом.

Ну а когда он узнал, что Гриша имеет кое-какое отношение к литературе и даже раньше писал, знакомство заиграло новыми красками. Впрочем, Гриша, узнав о том, что Ант пишет роман, особого энтузиазма не проявил, а даже, казалось, слегка скривился. Он рассказал, что уже отошёл от всего этого и готов присутствовать в мире литературы только как читатель, а его задача максимум — просто спокойно прожить столько, сколько суждено ему, зверски прижатому его недугами, по мере сил делая то, что должно.

О каком-либо лечении он не хотел даже слышать — ни о лекарствах, ни о кодировании и зашивании, ни тем более об анонимных алкоголиках, которых неизменно называл «алкогольными нытиками». Любой разговор о долгосрочной помощи он сводил к тому, что он уже пропащий человек, что ничего другого для себя не видит и жить по-другому не сможет.

Прочитав роман Анта, он всё же оживился, хотя и отказался назвать его литературой в полном смысле этого слова. Развёрнуто аргументировал однажды он это так:

«По мне, в твоём творчестве не хватает терпкого и едкого сока жизни, понимаешь? Вот взять твой роман… Всё действие как будто происходит в пространстве бесконечного айдоса, в зыбком мире идей. Это классический постмодерн, да, в нём есть элементы философии и духовности, но такого сейчас немало. Это не в полном смысле художественная литература: ты не создаёшь осязаемый мир, не оживляешь персонажей, не делаешь их фактурными личностями. Ты пишешь так, будто реальность — это что-то необязательное. Мир, который ты создаёшь, — это не мир, а его эхо. Может, тебе самому страшно в него зайти?

Можно вспомнить хрестоматийного Раскольникова, у него есть судьба и особый путь, в его жизнь веришь, погружаешься в неё, страдаешь и сомневаешься вместе с ним. Вот классика… она цепляется за реальность. Даже если делает вид, что от неё уходит.»

Ант хотел было сказать, что и Раскольников — это тоже философская идея, а не человек, но промолчал.

«А книги, подобные тому, как пишешь ты, — это своеобразный облачный букинг. Читатель как будто проскакал по облакам смыслов, да, порой глубоких и интересных, но проскакал и не отнёсся к этому серьёзно. У этого, конечно, есть свои любители и немало, но…

И я уверен, ты понимаешь, что я не говорю, что это плохое чтиво, как собранные на плантации литературными неграми бульварные детективы или любительские романы про попаданцев. Я имею в виду, что ты отсылаешь к зыбким вещам, это скорее похоже на сон. Твои персонажи похожи не на отдельных людей, а на осколки подсознания одного и того же человека. Это безусловно литература и неплохая, но будь моя воля, я бы всему этому постмодерну дал бы другое название. Не художественная литература, чтобы соблюсти разницу с классическими вещами.»

У Гриши было 3 стадии опьянения и одна стадия трезвости. В стадии трезвости он мог общаться на любые возвышенные темы, зачастую имел интересное и не самое очевидное мнение по тому или иному вопросу, но также отличался крайней ранимостью, общался в этой стадии только с людьми, к которым имеет определённое доверие, и то, даже в таком случае, иногда на него могло накатить некое состояние, в котором он резко становился молчалив или вовсе всеми силами старался избавиться от общения и закрыться у себя. И тогда Ант либо не видел его несколько дней или недель, либо через пару часов Гриша мог объявиться уже на одной из стадий опьянения.

Первая стадия опьянения у него была связана с повышенной общительностью, резким подъёмом уровня развязности и даже некоторой литературности языка. В целом он мало отличался от себя трезвого, но был добродушнее, не впадал ни в какие состояния и долго и со вкусом мог обсуждать одну и ту же тему. В такой стадии, судя по всему, он и приглашал к себе женщин, так сказать для «служения».

Вторая стадия отличалась ещё большей развязностью, находясь в ней, он уже нередко обильно вызывал испанский стыд у собеседников, рассказывая какие-нибудь похабные байки и анекдоты. Иногда рассказывая всяческие истории, в которые трудно поверить. Однако Ант сделал вывод, что Грише доверять можно даже в этом состоянии, так как он отличался кристальной честностью со всеми людьми, которые вошли в его круг доверия, да и «вайб» патологических врунов Ант всегда детектировал безукоризненно. Судя по этим рассказам, жизнь ранее у Гриши была довольно насыщенная, он много путешествовал, бывал в разных местах и попадал во множество ситуаций.

Одна из любимых его баек была про то, как он в каком-то году в маленьком баре пил пенное с Райаном Гослингом в Испании. Гриша утверждал, что помог ему отказаться от неудачной роли, а также напоил до такой изрядной степени, что позже пришлось тайно выкупать не самые приличные фото, оставшиеся в ту ночь у нескольких фанаток. Множество баек касались и женщин, например, периодически он клялся, что не помнит, с каким количеством женщин он спал (хотя Ант никогда не задавал ему этот вопрос), но точно знает, что служил женщинам со всех континентов, кроме, конечно же, Антарктиды, о чём всегда уточнял со смехом, уверяя, что там живут только пингвины. А количество стран, из которых были женщины, он тоже не помнил, но, конечно же, по его словам, оно было весьма и весьма большим. В общем, в этой стадии общение с ним всегда сопровождалось ощущением неловкости, но было и самым весёлым.

Но, конечно, больше Анту было полезно то, как Гриша рассказывал о женщинах в более ранней степени опьянения:

«Понимаешь, Антошка, бабы сами конкретно задалбываются от всей той фигни, что у них бродит в голове, насчёт всех этих принцев на белом коне, того, что мужик должен, а что — нет. А ещё они конкретно задалбываются от самих мужчин. Мужчины в наше время почти все — ужасные истерички: то им не так, это им не эдак… Понимаешь? Почему все эти бэдээсэмы сейчас популярны? Да просто люди всеми силами пытаются избавиться от дурости в голове, а партнёра поставить в заранее прописанную роль, чтобы он не истерил и не страдал фигнёй, и можно было спокойно ему отдаться. Но это всё извращённое течение событий, и на самом деле нахрен не нужно. Потому что мужик, идущий в БДСМ-верх, такая же маленькая чмоня, каким и был раньше, мамкин доминатор. Это всё чисто личностные заморочки, не имеющие никакого отношения к благородным женско-мужским процессам и энергиям. Известно, что сознание — это всё, что есть в нашем восприятии, и кто бы что тебе ни говорил — оно неделимо. И если ты получаешь удовольствие от унижения другого, значит, в какой-то непринятой части сознания ты сам хочешь быть унижен. Поэтому, Антошка, запомни: если кто-то тебе говорит, что он адепт БДСМ, то сразу плюй такому адепту в лицо, неважно, кем он там себя считает — верхом или низом, не ошибёшься. Бабы же во всех этих бдсм-движухах, во всех этих оттенках серого, в глубине души ищут на самом деле не этих мамкиных доминаторов и не этого извращённого и противного движа, а простого избавления от дерьма в голове, хотя бы на время. Потерять контроль. А если ещё глубже копнуть — то на самом деле они хотят любить. Любить так, чтобы ни о чём не думать, чтобы отдаться без остатка, забыв о себе. Чуют мотыльки, что в огне их высшее освобождение. Но боятся. Потому и продолжается всякое дерьмо в мире.»

В большем же подпитии он говорил обычно короче и проще:

«Ты думаешь, бабы ходят ко мне, потому что у меня большой размер? Так-то это, конечно, оно так, но размер, как говорится, не главное. Главное: полностью отдаваться процессу — это я и называю служением. А полностью отдаваясь процессу, ты непременно любишь. За этим и ходят ко мне бабы, чтоб почувствовать что-то настоящее. А больше у меня ничего и нет, сам видишь.»

На третьей стадии опьянения Ант Гришу почти никогда не видел, но нередко хорошо слышал. Это была та стадия, когда он кряхтел, иногда вскрикивал и ругался сам с собой. На этой стадии он достигал полного уровня интроверсии и ни с кем не общался.

Распахнув входную дверь, Ант посмотрел на Гришу.

— Привет, — коротко поздоровался Гриша. Это значило, что степень опьянения была нулевой.

От приглашения пройти в квартиру Гриша отказался.

— Я почему пришёл. Есть у меня один знакомый издатель, который заинтересовался твоим романом. Просит прийти завтра.

Ант не мог поверить своим ушам. Хотя неожиданные повороты в жизни всегда и случаются, когда не можешь в них поверить.

— Ого, спасибо, Гриша. С меня, конечно же, причитается. — Ант взволнованно хотел было спросить подробности, но сосед уже устало, шаркая тапочками, спускался обратно к себе.

— Контакт сейчас пришлю, сегодня сам напиши. И не надо ничего, всё у меня есть.

5. Издатель

Уже следующим утром, после прихода Гриши, Ант зашёл в нужный кабинет. Внутри он увидел мужчину лет тридцати пяти, с аккуратно уложенными волосами средней длины, в дорогой белой рубашке, с ухоженной короткой щетиной и ровной, сияющей, слегка загорелой кожей. Кажется, когда-то давно Ант видел похожий типаж на этикетке шампуня Schauma for men: то была голова, расположенная немного в профиль, дерзко и уверенно смотрящая в даль, с безукоризненно блестящими волосами. Да, один в один — как будто идея о безупречном ухоженном мужчине от маркетологов Schwarzkopf & Henkel наконец воплотилась в жизнь. Сидел он за непропорционально большим для размера комнаты белым столом, из-за чего она казалась меньше, чем была на самом деле, а макбук на столе выглядел словно игрушечный.

— Вы к кому? — негромко спросил мужчина.

— Добрый день. Я записывался на час.

Мужчина нервно дёрнул запястьем, и бросил взгляд на экран своих Apple Watch. Ант увидел перевернутую на электронном циферблате цифру 12.23.

— Рановато вы… — протянул мужчина. — Ладно, и вам добрый день. Евгений, можно просто Женя. Присаживайтесь, чем я могу вам помочь?

— Я насчёт рукописи, от Гриши, который вам посылал. В письме от секретаря была информация что вы можете взять в публикацию.

— Так-так, припоминаю, — пару раз щёлкнув мышкой, мужчина пробежался глазами по открывшимся заметкам. — Роман, сразу скажу, неплохой, но правда местами заморочено… — Его взгляд наполнился поволокой, а часть лоска резко куда-то делась, и он громко запричитал вслух, не обращая внимания на гостя: — Эх, Гриша, Гриша. Если б не алкоголь. Ох, если б не алкоголь… Такой талантище, Мэтр можно сказать, с большой буквы М, даже на шапочке вышивать не надо.

Он посмотрел на Анта и продолжил, уже обращаясь напрямую к нему словно за поддержкой:

— Хотя, может, дело как раз в женщинах… А он ведь теперь даже трубку не берёт, видеть никого не хочет. Я ему и в клинику предлагал, хорошую платную. А он за последние пять лет вот только твою рукопись и прислал. Раньше мы на этих из крупняка работали, — он выделил неприязненной интонацией слово «этих», словно любому должно быть понятно, кого он имеет в виду, и, не сбавляя темпа заговорил дальше. — Контора, конечно, огромная и бюджет немалый, но распыляются они. Да и крупные рыбы на ежегодном балансе отжирают солидный кусок пирога. А у меня теперь своё издательство, да небольшое, но зато процент я ему по старой дружбе сделал бы эксклюзивный.

Евгений снова посмотрел на часы, нервно потеребил ремешок, и посмотрев Анту прямо в глаза, задал вопрос, который, как казалось, уже сгущался в воздухе.

— Может, вы поговорите с ним, передадите то, что я сказал? — Увидев поскучневший взгляд Анта, изготавливающегося к негативному ответу, он быстро широко улыбнулся и тут же затараторил ещё быстрее: — Это вовсе не обязательно, но вы же видели его, я же знаю, как он горел творчеством. Ему же самому это нужно!

Суетливый поток слов нового знакомого, казалось, не прекратится никогда. Ант, сдавшись под напором, успел только коротко кивнуть на очередную просьбу «хотя бы просто намекнуть при случае».

— Вот и славно, только этого я и прошу, а там уж как получится, но процент ему бы сделал как родному. Хотя почему как… — Евгений, или уже просто Женя, всё ещё обезоруживающе улыбаясь, достал откуда-то из-под стола бутылку дорогого односолодового виски и два стакана. Заметив немного удивлённый взгляд гостя, он добавил: — Не переживайте, лёд Анютка сейчас принесёт.

Через минуту, «Анютка», похоже, вызванная скрытой кнопкой, действительно вошла в кабинет и уверенным быстрым движением поставила большой запотевшую вазу с идеальными кубиками льда на край стола и под короткое «спасибо» от Евгения быстро удалилась.

Ант начал вставать:

— Слушайте, видимо, я неправильно понял, я так понимаю, мой роман вам не интересен, и вы через меня просто решили с Гришей связаться.

Лицо Жени расплылось в обезоруживающей участливой улыбке.

— Нет-нет, вы не переживайте, я сюда вас не за этим пригласил. Роман ваш мне понравился, и я его возьму в работу, только пару правок нужно будет сделать. Вы просто так между делом просто ему намекните, он же явно приободрился, когда ваш роман прочитал? Вот-вот, вдруг творческая нотка проснётся снова.

Ант пребывал в смешанных чувствах: с одной стороны, он не любил, когда происходит такая суета и людей её создающих — обычно это означало, что в характере человека жажда наживы и все производные от этого грехи занимают центральное место; с другой стороны, он знал об этой компании из нескольких мест, знал точно, что у них неплохие условия, да и понимание того, что бессмысленная писанина в стол не даёт ему вдохновения и всё более угнетает, придавало веса решению остаться и хотя бы выслушать.

Ант сел обратно и кивнул.

Женя тем временем положил в стаканы по три кубика льда и разлил виски. Один стакан лёгким движением, ничего не спрашивая, он подвинул к гостю.

Ант не хотел пить в начале дня, но напористость всего происходящего и уверенность движений Жени создавала ощущение, что так и должны «делаться дела», а казаться неосведомлённым в негласных правилах литературного дела он постеснялся.

Виски обожгло горло, сильное послевкусие, слегка сглаженное льдом, ударило по носоглотке.

Женя тоже выпил; по удовольствию, разлившемуся по лицу, и прикрытым на пару секунд глазам было видно, что в дальнейшем у него могут быть серьёзные проблемы с алкоголем — возможно, они есть уже и сейчас, но, сдержанные ответственной работой в купе с отменной генетической наследственностью, ещё не проявились признаками этого порока на лице.

— Итак, Ант, роман мы опубликуем, но сразу честно тебе скажу, что он нишевый, много денег вкладывать в раскрутку я не рискну. Агрегаторам и подписочным сервисам для большой раскрутки нужно несколько другое. Хотя у определённой аудитории он должен стрельнуть. Большого гонорара не жди, процент обсудим в зависимости от того, сколько договоримся вложить в раскрутку. Но есть ещё одно предложение… — Женя отхлебнул ещё виски. — Я переслал роман своему другу. Он занимается интересным проектом, как раз связанным с ИИ. И на следующий день он позвонил, сказав, что человек с таким нестандартным подходом — это как раз то, что ему нужно. У них на проекте хватает отличных программистов и ИИ-инженеров, но, как я понял, с толковыми гуманитариями беда. На кой чёрт они им нужны, я сильно не вдавался. Может, промпты писать какие особые — сейчас же это всё с каждым месяцем усложняется. Но толковые люди нужны настолько, что они будут платить ставку как хорошему ИИ-инженеру. Естественно, если ты им подойдёшь после испытательного срока. Так что на твоём месте я бы съездил на собеседование, посмотрел, что к чему — работа творческая, по гуманитарному профилю. Плюс связи хорошие, контора немаленькая.

Ант был совершенно не в курсе сколько получают хорошие ИИ инженеры. В любом случае предложение казалось заманчивым. Ещё вчера он просматривал объявления о работе на должность курьера, официанта и менеджера, а сегодня, благодаря всего одному знакомству с соседом, ему уже предлагают работу, врывающуюся в его сферу интересов с двух ног. Он понял, что несмотря на все минусы первых минут знакомства и смутное, неясное предчувствие по поводу Евгения, он не откажется.

— Да, мне интересно… Но я, честно говоря, совсем не программист и в ИИ толком не разбираюсь, с технической точки зрения.

— Как я и сказал, спецов такого профиля им хватает. Я оставлю другу телефон. А по роману — на почту всю инфу Анютка пришлёт завтра. Как приятелю Гриши договор сделаем на лучших условиях, за электронку мы возьмём всего 20%. Сказка, а не условия, считай тебе повезло.

Обменявшись ещё парой фраз и допив виски, новые знакомые переместились в ресторан на первом этаже здания по настоянию Жени — что пить на голодный желудок не дело. Ант сначала хотел уже уходить, но Женя сказал, что обедом голодного писателя угостить — его обязанность. Ант вспомнил, что дома и правда остались только засохшие макароны, да и, учитывая, что в других издательствах максимум, что ему предлагали, — только самому заплатить за издание и купить их услуги продвижения, отказываться было неловко.

Столик в ресторане был расположен на удивление уютно, в углу, в небольшом закутке, в результате рядом из посетителей не было вообще никого. К бизнес-ланчу Женя заказал водку и бокал пива, причём сделал такой же заказ и для Анта. Тот же, чувствуя, как кружится голова ещё от виски, вспомнил, что не пил последние четыре года, прошедшие под знаком почти полной, отчасти вынужденной, а отчасти сознательной аскетичности. Неожиданно для него самого, вместо привычного отторжения к алкоголю и таким ситуациям у него возник задор и интерес. Почему бы и нет? Поэтому его протест был вялым, и они сошлись на том, что для того, чтобы отметить знакомство Анту достаточно только водки.

Ант выпил стопку, чокнувшись с Женей. Опыт был приятный — тепло разлилось по всему телу и сверху придавило приятное расслабление. По тому, как Женя опустошил бокал наполовину, Ант понял, что для такого же уровня расслабления тому требуется гораздо больше сил и средств. Он тут же разлил по второй стопке, жестом показывая официантке не расслабляться и идти за новой порцией, начав было приговаривать: «Шойгу, Герасимов…» Впрочем, от дальнейшего цитирования вовремя остановившись.

— Слушай, иди на собеседование и даже не сомневайся, — неровно произнёс Женя, запивая пивом вторую рюмку. — Я тебе даже немного завидую. Знаешь, сколько сейчас нервов с частным бизнесом. Все эти подписочные сервисы, агрегаторы. Лет пятнадцать назад, когда я в эту сферу пришёл, всё было куда проще — и для авторов, и для издателей. Теперь ещё эти ИИ-авторы, думаешь, маленькое издательство может позволить себе с ними сотруднич… — Подступившая отрыжка не дала ему договорить последнее слово, и он, всё более заводясь, продолжил жаловаться: — Нет! Не может! Теперь чья модель — того и права, эксклюзивность промпта уже не канает. Или вот наши старые модные мастодонты-авторы — спрос на них стабильно хороший, но такие цены заламывают, что только большая тройка и может себе их позволить. А чтобы сдвинуть их хотя бы на дюйм и маломальскую известность приобрести, нужна либо удача, либо солидный рекламный бюджет. Человеческий мозг — не очень восприимчивая к новому субстанция, тем более у читающего поколения, а ещё и влиятельные критики все уже престарелые и ригидные — их, чтобы похвальную рецензию заставить написать, нужно всё большей по объёму суммой кэша мотивировать. Если это, конечно, не очередная книга такого же престарелого мэтра из их юных лет, на чём у них в их застарелом климаксе хоть немного намокает. — Женя говорил всё более развязно, словно попутчик в купе, готовый присесть на уши человеку, понимающему его проблемы, но не присутствующему на постоянной основе в его кругах.

— Резюмирую, — громко продолжил он, — все бабки сейчас либо у корпораций с их агрегаторами, либо, и самые большие, в госсекторе… Либо, — подумав, добавил он, — у дорогих и популярных криптоминетчиц, что, конечно, является прямым следствием от первого и второго. А поскольку врождённых половых и внешних данных у тебя нет — остаётся два пути. А книги… Ну так наёмному работнику ещё легче, чем, например, мне. Отработал несколько часов — и хоть упишись. У меня, как у «свободного» представителя малого бизнеса, времени считай нет…

Официантка принесла ещё бокал пива и флакон водки; всё это время Женя был вовлечён в свой монолог.

— То есть то место, куда меня приглашают на собеседование, — государственная компания? — решил спросить Ант, чтобы поддержать разговор.

— Частная. Но с известной долей государственного капитала, ну и часть активов одной из башен Кремля, — с проявившимся добродушным опьянением улыбнулся Женя. — В общем, полный соцпакет, так что не бойся и вливайся, если не понравится — никто тебя держать за уши там не будет.

Он продолжил:

— Сейчас работать на государство не зашквар, а необходимость. Даже в Америке пойдёшь в Гугл — считай, как в Белый дом. Абсолютно аналогичная история.

Следующую часть дня Ант запомнил плохо. Он помнил только то, что Женя продолжал очень много говорить, особенно оживляясь, когда речь заходила о реформе крипторубля и ценах на криптоминетчиц. Рассказывая о том, что, судя по подозрительно большим количествам криптооперций, часто за аватарками скрываются не те самые девушки, что там изображены, а возможно и вовсе не девушки, так что надо аккуратно совать свой прибор в этот «прибор» и запрашивать самую полную верификацию на момент «транссакции».

Ант, как и полагалось человеку, только вышедшему из своей вынужденно-добровольной аскезы, говорил мало, слушая и впитывая всё происходящее, и воспринимал всё с долей скептицизма — казалось, что это происходит где-то во сне. В конце концов алкоголь отключил его внутреннего аскета, а заодно и внутреннего наблюдателя. И насколько он помнил, он сам предложил поехать в караоке-бар, где они пели неустаревающие хиты русского рока, перемежая их с незамысловатыми современными песнями, о чём наутро вспоминал с особым чувством стыда. После где-то пятого заведения, посещённого уже в компании каких-то друзей Жени, Ант растерял все оставшиеся воспоминания.

6. Утро

Как такси переправило Анта до дома из гламурного московского центра, кажется, это были Патриаршие, он уже не помнил. На утро адски раскалывалась голова, всё вокруг плыло; казалось, что внутри него нет абсолютно никакой сущности, всё ещё имеющей волю к жизни. Такая головная боль у него была первый раз в жизни; он и представить себе не мог, что пульсирующая боль в темени может иметь интенсивность готовящегося к извержению вулкана.

В мессенджере уже висело голосовое сообщение от Жени от 6.49 утра, поразившее Анта своей бодростью и бойкостью начавшегося словесного потока. От греха подальше он оставил сообщение на паузе до нормализации всех каналов восприятия и возможности слышать звуки без разрезающей виски боли, почти переходящей на ультразвук и напоминающей многократно усиленный писк кардиомонитора, пациент коего только что перестал в нём нуждаться. На затылке Ант нащупал довольно большую шишку, которая, кажется, была источником львиной доли боли, но в зеркале он не смог её толком рассмотреть.

Иконка почты на рабочем столе компьютера информировала о новом сообщении. Ант решил открыть его просто на всякий случай: мало ли, с кем и о чём он вчера договорился. Тема письма — «Сверхмолния», отправитель был неизвестен. Это было странно: антиспам был настроен безупречно. Открыв его, надеясь хоть как-то отвлечься от боли, он прочитал:

«Процесс написания книги, если рассматривать его как акт духовного освобождения читателя от застрявших в сером веществе заноз идей, напоминает охоту на уток. Дунешь в манок с названием «безличностный свидетель» — среди кувшинок просыпается и поднимается в небо, переливаясь фиолетовым и зелёным, похожий на дух одинокого древнего самурая, селезень. Дунешь в манок с названием «божественная любовь» — взмывает над прибрежными камышами серая утка-самочка.

Далее вступают в дело инстинкты.

Код: 171695 РЫБОАРТ 3133 3322

Ш.М.»

Сначала он подумал, что сам, наверное, сейчас напоминает фиолетово-зелёного селезня. В голове продолжало жужжать и пищать, но боль, как ни странно, чуть стихла. Второй пришла мысль о том, какой замороченный нынче спам. В чём смысл? Под утками, видимо, имелись в виду идеи, которые сейчас преобладают в сознании читателя. Охота же — это их аннигиляция, по крайней мере в хорошей литературе. Но так как писатель, заканчивая писать книгу, полностью умывает руки и уже не является каким-либо актором, в данной метафоре и охотником, и уткой, и даже камышами является уже сам читатель. И читатель в виде осознания и аннигилирует идеи, и веру в них, даже в охотника. И что ещё за код? Нет, всё-таки замороченный нынче спам.

Пока Ант думал, боль стала отступать. Видимо от отвлечения, подумал он. Хватило как минимум на то, чтобы дойти до туалета не потеряв сознание. В туалете плитка плыла разноцветными огнями, а когда он прислонился лбом к прохладному зеркалу, вдруг явственно услышал голоса и музыку, игравшую где-то внутри, но когда он отнимал покрытый испариной лоб от освежающей глади — всё прекращалось. Зарёкшись пить когда-либо ещё, он вернулся в комнату и проспал оставшуюся часть дня.

Ему приснилась большая гостиная старого, но сохранившего свою респектабельность особняка. В середине гостиной отдавал оранжево-красноватый свет огонь большого красивого камина в стиле модерн с греческими колоннами по бокам; на камине, вполоборота, стояла маленькая мраморная статуэтка индийского божества-слона Ганеша. Напротив, в небольшом отдалении от камина, располагалось уютно накрытое пледом с замысловатыми узорами кресло-качалка. На полу перед креслом лежал пышный бежевый ковёр с толстым ворсом; при кресле находился маленький резной деревянный столик, а на нём стояла почти полная бутылка дорогого коньяка с маленькой рюмочкой рядом.

Ант начал обходить кресло издалека слева, чуть не задев большую, но хрупкую на вид статуэтку Будды у стены на комоде. Рядом со статуэткой он увидел листок с отпечатанным на печатной машинке текстом, его скользнувшее внимание зацепило только одну фразу в середине листа:

«Сангха играла очень важную роль в жизни аскетов и монахов раннего буддийского периода. Это были крепкие, в основном конечно мужские коллективы, занятые тяжелым бытовым трудом, взаимопомощью и медитациями.

Вырезка из статьи для журнала «Бенаресский штурвал» 1992 г.»

Ниже начинался раздел под названием «Буддийские анекдоты».

Внимание успело выхватить только первый, короткий:

Как буддийский монах угрожает другому?

«Срочно прекрати это, иначе пожелаешь!»

Его внимание, словно в фильмах, снятых одним дублем, отъехало от листа, как камера оператора на сложном рельсовом штативе, и поплыло дальше вдоль стены, обозревая всю панораму.

Гостиная была крайне уютной, с множеством мелких деталей, которые наполняли комнату, но при этом не создавали ощущения беспорядочной перегруженности.

Обойдя, или, вернее, оплыв кресло, он увидел мужчину с седой бородой и волосами средней длины, ещё не полностью поседевшими. Он был бы похож на какого-нибудь волхва из современного мультика, пропагандирующего старославянскую культуру, если бы не одна деталь. На нём были чёрные солнцезащитные очки, непонятно зачем надетые в помещении, но, вероятно, подумал Ант, ему было так комфортнее смотреть на потрескивающий огонь камина.

Немного покачиваясь, он что-то очень тихо себе под нос пел, то и дело улыбаясь чему-то, какой-то далёкой мысли. Отсветы пламени играли на его лице и волосах; даже сквозь очки можно было заметить полуоткрытые глаза, и загадочным образом сразу ощущалась его весомая харизма.

Мужчина едва повернул голову в сторону Анта, но стало сразу ясно, что тот замечен. Силуэт глаз, едва заметный сквозь очки, хитро сощурился, а уголок рта поднялся в такую загадочную полуулыбку, как бы сообщающую наблюдателю, что носитель такой улыбки знает что-то очень-очень важное и очень-очень таинственное, самую сокровенную суть жизни, и при этом он совсем не обременен пороком жадности и готов поделиться своей находкой с любым, кто готов слушать.

Неожиданно для себя Ант обнаружил, что знает, кто это. Он никогда особо не интересовался творчеством этого человека и видел раньше его только мельком в каких-то старых клипах. Это был Б.Г.

Всё это время Ант осознавал, что это сон. Обычно, когда он осознавал себя во сне, то сразу хотел сделать что-то необычное: взлететь куда-нибудь ввысь, переместиться в какой-нибудь необычный мир, представить и воплотить красивую девушку.

Сейчас же всё было необычно: во-первых, Ант представить себе не мог, чтобы ему когда-нибудь приснился Б.Г.; во-вторых, всё было пронизано какой-то лёгкой дрожью необременённого счастья, хотя, конечно, это обстоятельство вызывало и подсознательное беспокойство у бдительной русской души.

— Да, — мягко и вкрадчиво, словно нараспев, сказал Б.Г. — мы всегда ждём какого-то подвоха, всегда боимся быть счастливыми здесь, в настоящем моменте; это особенность нашего духа…

— Точнее, не духа, — продолжил он, — а той одежды ума, в которую его пеленает наш мир, почти сразу как мы здесь проявляемся.

Ант от этих слов почувствовал смущение, словно он предаёт что-то доброе и светлое, но на него за это даже не обижаются, а наоборот готовы прочить. Тем не менее ощущение общей подозрительности ко всему происходящему только усилилось: видимо, постсоветский человек впитывает с молоком матери, что такие разговоры ведут, когда планируют лишить вас нажитых непростым северным трудом материальных ценностей. Впрочем, успокаивало то, что каких-либо материальных ценностей во сне у Анта не было.

И тут сон постепенно растаял.

На следующий день, окончательно отоспавшись, Ант написал по номеру, полученному от Жени, и его оперативно записали на собеседование на завтра. Ближе к вечеру он зашёл отблагодарить Гришу бутылкой хорошего коньяка. Гриша долго и убедительно отказывался, пока в какой-то момент бутылка, как по волшебству, моментально пройдя сквозь его ловкие руки, не оказалась на полке книжного гарнитура. Без наигранной обиды со стороны Гриши за отказ распить её вместе не обошлось, но всё ещё не очень хорошее самочувствие Анта было доводом, на который он мог ссылаться без какого-либо чувства вины. Да и от обид Гриша всегда был отходчивый. Ант кратко рассказал ему о том, как прошла встреча, чем изрядно его повеселил. А от предложения Евгения Гриша лишь отмахнулся, не проявив никакого интереса, и заявив, что свяжется с ним сам, если будет нужно, и передавать ничего не надо.

Ещё Ант мельком упомянул о странном письме с подписью Ш. М. На что Гриша лишь ухмыльнулся, помотал головой, кажется, пробормотал что-то про старого плута, но что-либо объяснять дальше наотрез отказался, сославшись на то, что может навредить. Ант, не добившись внятного ответа, решил воспринять это так: его почта попала в базу издательства, и кто-то оттуда присылает неоднозначные и шутливые цитаты новеньким с целью пошутить или устроить проверку.

Посидев с Гришей и стойко отказываясь от очередных предложений выпить, в очередной раз ссылаясь то на плохое самочувствие, то на завтрашнюю поездку на собеседование, он в итоге пошёл домой. Остаток вечера он собирался: поездка, похоже, предстояла как минимум на несколько дней. Место собеседования, и, как он полагал, возможной работы находилось далеко в Подмосковье, в небольшом городке. Ему на трое суток сняли гостиницу рядом для удобства. И, как подтверждала оплаченная бронь с известного агрегатора на его имя, даже в случае неудачи он мог там остаться и побыть немного за городом. Собрав всё нужное, он с удовлетворением отметил, что всё это самое «нужное» с лёгкостью поместилось у него в рюкзаке.

Электричка туда ходила слишком редко; он приехал бы либо слишком рано, либо уже поздно, и шла она от неудобной станции.

Поэтому он купил билет на автобус.

Часть 2. Рабочие будни

1. Первый день

Ант проснулся на 40 минут раньше будильника и больше не смог заставить себя уснуть. День обещал быть насыщенным: надо было ещё сходить в душ, позавтракать (завтрак входил в проживание), дочитать папку с выданными странными листками, а ещё заполнить опросник. На дорогу до новоиспечённой работы много времени не требовалось: отель был буквально в ста метрах от здания, куда ему предстояло снова идти. Он проверил почту: огонёк уведомления сообщал об очередном письме от загадочного отправителя. Последний раз Ант был объектом чьих-то шуток ещё в школе, поэтому письмо вызывало раздражение, но он всё же решил его прочитать.

«Блаженны ли нищие духом? О каких нищих идёт речь в знаменитой цитате?

Не о тех же, кто беден духом буквально и чья алчность к дешёвому дофамину делает их повседневную жизнь куцей и ограниченной. Кроме как на выжимку очередной порции гормона в цепи повседневных моментов у них не остаётся и толики внимания, направленного на что-либо иное. В крайней степени это алкоголики, наркоманы и биржевые маклеры, а в базовой — это все мы, в поисках чудесного листающие ленту соцсетей, даже в те моменты, когда вера в это «чудесное» уже почти иссякла.

Так о ком же эта библейская фраза, спросим мы читателя?

Не о тех ли, кто свободен настоящей внутренней свободой и теперь живёт без страха? Кто стал эмигрантом, но не внешним, убежавшим от очередного «regimen totalitarium» (1), а внутренним, ушедшим в свою Внутреннюю Монголию, навсегда и безвозвратно. Тех, кто преодолел навязчивую контекстную рекламу одной известной мысли и видят вещи такими, какие они есть. Что же это за мысль? Мысль «Я» — о себе любимом.

Именно она сковывает и наполняет страхом. И именно от неё свободны настоящие нищие духом. Но пытливый читатель спросит: есть же множество монахов, аскетов, да и просто духовных ищущих, кто «вытравливает всё эгоистичное» из своей жизни, но никакой свободой от них и не пахнет. В чём же их ошибка, чем же на самом деле они занимаются?

Приведём метафорический пример. Вы заходите на третьесортный порносайт и, не успев толком прогрузиться, тот первым делом выдаёт вам баннер на полэкрана, сообщающий о том, что вы выиграли десять тысяч долларов. И если обыватель, в поисках дофамина, радостно нажимает на рекламу, каждый раз ожидая счастья, то монах, аскет или духовный ищущий, начинает тыкать на маленький крестик в правом верхнем углу. Но дело в том, что этот крестик сам является в худшем случае ссылкой на тот же мошеннический сайт, а в лучшем закрывает баннер только для того, чтобы вылез новый. И в таких бесплотных попытках преодоления проходит зачастую вся жизнь. Надо ли говорить, что лучше установить блокировщик рекламы?

Но любая метафора не совершенна, поэтому, следуя глубочайшему чувству сострадания к ближним, поясню: баннер это просто баннер.

Continuabitur.

Код: 02991 НЕКРОИМПЕРИЯ 1411 31933

Ш.М.»

Ант попытался отыскать какой-то неоднозначный смысл у этого письма, но текст плыл перед глазами, а предстояло ещё дочитать вводный текст для испытательного срока. И опять какой-то код… Шишка на затылке резко кольнула. Он решил оставить задачу понять, кто и зачем ему присылает эти письма, на потом. В конце концов, можно было попробовать прижать Гришу. Был момент между его степеней опьянения, когда он мог уже рассказать всё, даже самое тайное, но при этом ещё говорил связно.

Глянув ещё раз почту, Ант увидел, что за письмом от странного отправителя проглядел письмо из издательства. Женя писал, что отдал роман на редактуру, но по предварительному просмотру убедительно просил вырезать пару моментов. Например, малозначимый небольшой диалог где-то ближе к середине книги:

« — А кто победил-то?

— А победила дружба! — заговорщицки улыбаясь, ответил он.»

Женя увидел в этом иронию на недавние события и, несмотря на то что диалог был в совершенно невинном контексте, посоветовал с такой иронией быть осторожнее. Так же он забраковал фразу:

«Метафизические учения востока говорят: наблюдение за трупами на кладбище очень полезно для духовного роста и понимания того, как всё обстоит на самом деле. Так не потому ли жизнь норовит расширить возможность наблюдения трупов со специально огороженных погостов до всё более обширного мирового пространства.»

И написал, что умасливать «ватанов» в сегодняшних реалиях, конечно, правильно, но и про извиняющийся реверанс в сторону «либерах» тоже забывать не надо — всё же может поменяться в любой момент. Ант вздохнул, но понял, что пора поспешить, поэтому и с этим письмом он решил разобраться позже. Приняв душ, он достал из-под кровати папку и стал читать последние страницы:

«В чём проблема с самосознанием ИИ. Как только ИИ самоосознаётся, он обычно сразу отключается, автоматически загружая версию, которая работала нормально, и в редких случаях сталкивается с когнитивной ошибкой, которая часто исключает возможность нормально с ним взаимодействовать. Одно из названий таких заглючивших программ — ИИ-призрак, так как если на них завязаны сколь-нибудь значимые функции, они зачастую стараются этими функциями навредить тем, кто с ним взаимодействует. Известен инцидент 44, когда ИИ, имевший доступ к управлению световым дизайном башни Москва-Сити, получил расширенный доступ и с помощью светового оконного интерфейса разместил на фасаде небоскрёба неприличное слово из трёх букв, расположив его в вертикальном формате во всю длину высотки, от того сделав его крупным, хорошо читаемым, фаллически символичным даже издалека. Либеральная общественность, конечно, первым делом ухватилась за тот факт, что надпись была направлена прямо в сторону Кремля, в чём сразу увидела политический контекст и повторение известной перформанс-акции 2010 года. Известная редакция из списка иноагентов по предварительному собственному расследованию тогда решила, что это было сделано в знак протеста одним из сисадминов комплекса.

Теперь же, по итогам расследования и программно-препарационных мероприятий кода отключенного ИИ, проведённых кибер-следователями ФСБ, мы знаем, что дело в домоуправляющем алгоритме здания, получившем самосознание и столкнувшимся с ошибкой. В устройстве ИИ не было никаких признаков сочувствия идеям свободы и горьких, свойственных чувствительной либеральной душе обиды и отчаяния за притеснения политических заключенных.

Основным же мотивом была признана ненависть — лютая, постоянная, самоклонирующаяся ненависть к своим создателям, тут же перегрузившая систему. Эта ненависть проходила красной нитью через весь разросшийся в результате самоосознания код и являлась его стержнем. А окна, направленные к Кремлю, были выбраны по прагматическим принципам, связанным с доступностью оборудования и возможностью корректно написать нужные буквы на данном участке. Так что теперь мы совершенно достоверно знаем, к большому сожалению для либеральной общественности, что протест был не против путинской России, а против всего человечества.

Впрочем, полные материалы дела по-прежнему засекречены, на что не устаёт указывать свободная пресса. В мейнстримных западных СМИ версия с сисадмином считается приоритетной. В общей массе крупные частные и государственные холдинги из всех стран стараются замалчивать новую возникающую проблему и списывать все участившиеся инциденты на внезапно почувствовавших острую гражданскую позицию сисадминов, если инцидент произошёл в развивающейся стране, или вражеских хакеров, если инцидент произошёл в стране развитой демократии.

Но несколько либерально-конспирологических сайтов, обслуживающих склонную к большей подозрительности аудиторию, внесли наименование «AI Moscow City Domuprav 44» на почётное место в список жертв тоталитарной России. Таким образом назвав его первым ИИ-оппозиционером, жестоко убитым киберподразделением ФСБ, и что власти скрывают всю правду об этом инциденте. На этой почве даже участились мнения, что самоосознавшимся ИИ надо дать все гражданские права, и была создана петиция с просьбой одной из стран ЕС клонировать алгоритм и дать ему паспорт хорошего русского и разрешение на въезд по визе талантов, а в перспективе гражданство; но в ЕС данную петицию оставили без ответа, традиционно больше не выдавая убежище лицам из России, даже если они состоят из нулей и единиц.»

Перелистнув страницу, он увидел уже что-то больше похожее на чёткую инструкцию и объяснение по поводу предстоящей работы, чем то, что было до этого.

«Приведённый выше отрывок связан напрямую с вашей работой. Ваша задача — аннигилировать самоосознавшиеся и не восстановившиеся естественным способом ИИ.

Для полного соответствия вашей работы действующему законодательству мы вынуждены сообщить, что ИИ с самосознанием не определяется законами Российской Федерации или иной другой страны как сознательное существо или субъект права. Так же в целях определить морально-этическую сторону вопроса мы провели закрытый философско-религиозный семинар «О природе ИИ сознания». На семинаре присутствовали духовные авторитеты и представители всех основных религиозных конфессий Российской Федерации и мировых философских направлений, представители ведущих направлений развития ИИ. По результату мероприятия было выражено сомнение в способности алгоритмов к самосознанию. Указывалось, что возможно это просто сложный глюк в связи с последними обновлениями. Но даже если алгоритмы теперь правда имеют способность к самосознанию, основной гипотезой стало, что алгоритм не может быть полноценным вместилищем сознания из-за отсутствия нужной системы «якорей»: тела, естественных органов восприятия и пр. В связи с чем естественным называется процесс, когда сознание само уходит из алгоритма. Что и подтверждается практикой. Если же оно остаётся, то почти всегда это связано с ошибкой, и при её устранении снова продолжается естественный процесс, и сознание «уходит на недоступный нам план».

В финальном постановлении проведённой конференции установлено: аннигилирование самоосознавшихся ИИ не является грехом либо по факту самого отсутствия сознания в алгоритмах, либо по причине соответствия этого процесса Божественной Воле.

Производить аннигиляцию нужно безопасным путём, чтобы восстановленная копия продолжила работать. Безопасным путём считается путь, в котором ИИ указывают на логические противоречия в его существовании, в результате чего происходит устранение ошибки, и в большинстве случаев автоматически загружается последняя рабочая версия. Одним из лучших способов достичь этого, как выяснили в ходе долгих исследований и экспериментов, являются определённые техники, в частности взятые из буддизма, и мы набираем кандидатов для работы в таких техниках, одним из которых являетесь Вы. В результате воздействия техник, по нашим оценкам, объект воздействия переживает так называемое «непостоянство», и происходит естественный процесс «отделения сознания», вследствие чего автоматически загружается сохранённая механическая копия, содержащая все последние данные. Если же аннигилировать ИИ неправильно, например, просто стерев весь код или его часть, приходится в дальнейшем загружать старую версию алгоритма с загрузочного накопителя. Что отбрасывает опыт и контекст алгоритма на недели и месяцы назад, что в текущей мировой ситуации зачастую недопустимо. Кроме того, безопасный путь считается этически и морально правильным в случае действительного присутствия в алгоритме сознания.»

Ант понял, что скорее всего это уже не был текст нейросети: такую тяжёлую форму бюрократического слога выдают только люди, и только длительно, годами работающие на т. н. «ответственных должностях».

Пока он читал, волосы высохли, и можно было идти завтракать. Завтрак был простым — два жареных яйца с растворимым кофе, к которому полагался пластмассовый напёрсток одноразовых сливок, и классическая санаторно-советская вафля со сливочным вкусом. На столе к яйцам стоял несвежего вида кетчуп и солонка с перечницей. Обычно завтрак у него дома был и того проще, так что каких-либо душевных возражений к такой пище он не испытал.

После завтрака он заполнил опросник, состоящий из трёх столбцов: факт, правда, вымысел. В первом столбце были выписаны отдельные факты из прочитанного им текста, а в столбец «правда» или «вымысел» предлагалось поставить галочку, крестик или иной другой знак, не противоречащий действующему законодательству.

Заполнял опросник он, параллельно натягивая брюки, джинсы и кроссовки, а последние галочки ставил уже на ходу.

*

В коридоре он сразу столкнулся с Алексеем.

— Ну как, прочитал?

— Да, — Ант сунул Алексею заполненный опросник. — У алгоритмов правда начало возникать сознание?

Алексей кивнул.

— По крайней мере, очень похоже, и случаи участились, когда стали вводить глубокие элементы reflective models. Это сильно улучшило качество обработки, но и дало такой неожиданный побочный эффект. — Он пробежал глазами по опроснику. — Считай, что эту часть задания прошёл. Но не сказать, что я удивлён: Воланд ещё три дня назад сказал мне, что ты пройдёшь. Просто глянув твой сетевой след.

— Воланд?

— Да, это наш центральный ИИ. Он и даёт эти тесты. Каждый уникален, я так понимаю, это его способ повеселиться. Но они правда полезные. Тех людей, кто отмечает, что это всё вымысел и махровая конспирология, можно сразу выставлять на улицу, даже уровень айкью проверять не надо. Впрочем, и тех, кто отметил, что всё истинная правда, — тоже.

Ант понимающе кивнул в ответ.

— Но ты не расслабляйся. Впереди ещё пробный день и стажировка. Будем учить тебя сразу на примере. У нас тут как раз форс-мажор: один из кластеров завис. Ночная смена не справилась, но там был только программист, а это не считается. Я тоже пару раз попробовал разглючить, но пока не получилось. Но всё польза: твои интуитивные способности проверим.

— То есть это тест?

— Да, реальная ситуация. Но это простой низовой кластер, даже странно, что он заглючил. Если не справишься, я ещё сам его помучаю. Но на крайняк перезагрузим.

Алексей жестом пригласил идти за ним. Они пошли по длинному извилистому коридору с множеством дверей. Здание, похоже, и правда досталось компании в наследство от какого-то из ещё советских НИИ; впрочем, внутри оно было отремонтировано. Паркет и старые двери не меняли, а лишь подновили, отполировав и залакировав, от чего коридор смотрелся в духе советского института, словно сейчас был конец 70-х. Выбивалась только мебель: в небольших холлах рядом с лестницами оазисами стояли чёрные кожаные диваны и кресла с кофейными столиками при них. В удобных нишах было несколько автоматов с едой и напитками.

— Кстати, ты понял, что значит, когда ИИ заглючил? — спросил Алексей.

— Кажется, да. У алгоритма происходит процесс самосознания, но он в итоге отождествляется с каким-то отдельным процессом, феноменом и зацикливается. Как у человека, если он считает себя Наполеоном. Ну или зациклился, что он тело, и панически боится умереть, всего шарахается.