Бесплатный фрагмент - Чужими руками

Труднее всего человеку даётся то, что даётся не ему.

М. Жванецкий

Пролог

Юля

Она стояла у окна своей маленькой комнатки в общежитии и, кусая губы, думала о том, как несправедлив был кто-то там наверху. Она не любила вспоминать детство, ведь нормального детства, в том смысле, которое вкладывают в это понятие другие, у неё не было. Ежедневные попойки и скандалы устраиваемые родителями вызывали только одно желание — куда-нибудь спрятаться от этого ужаса.

То время запечатлелось в её голове чёрным пятном, от которого она всячески старалась избавиться. Недавно одна пациентка сказала, что больше всего боится амнезии. Она же о ней мечтала.

Ничего хорошего в её жизни никогда не было. Сносно окончив школу, что уже стало большим достижением в тех условиях, в которых приходилось постигать науки, она собрала вещи и, ничего не сказав родителям, отправилась в ближайший районный центр. Кажется, родители даже не заметили этого отъезда. Во всяком случае, никто не бросился её разыскивать. Однажды покинув отчий дом, она никогда больше не возвращалась туда даже мысленно.

Как не пыталась Юля забыть то время, сегодня память услужливо вернула её в то самое «дно», о котором мало кто из сверстников имел представление. Как ни старалась она выбраться из него, «дно» не отпускало. Окончив медицинское училище и перебравшись в Москву, девушка наивно полагала, что вот сейчас наконец-то всё изменится. Но время шло, а ничего такого, что в корне изменило бы её жизнь, не происходило.

Должность медсестры в кабинете физиопроцедур досталась случайно. Год она проработала санитаркой в больнице и уже не надеялась на лучшую долю, как вдруг судьба улыбнулась. Одна из пожилых пациенток, за которой она ухаживала, порекомендовала её своей дочери — заведующей районной поликлиникой, и неожиданно девушку взяли на место ушедшей в декретный отпуск сотрудницы. Юля считала это большой удачей, ведь помимо работы она теперь имела и эту крохотную комнатку в общежитии. Но дни шли за днями, недели за неделями, а серые будни не меняли свой цвет. Жизнь казалась скучной и неинтересной.

Внимательно всматриваясь в пространство ночи, она думала о том, что её будущее очень похоже на эту всепоглощающую бездну. В свои двадцать пять лет никакой надежды, что счастье однажды повернётся к ней лицом, у неё не было. Если только…

Вера

Она стояла у окна своего загородного дома и, глядя на бескрайнюю пустоту ночи, наслаждалась тишиной. Всё, чего она добилась в жизни, было результатом собственных усилий. Это тешило самолюбие и наполняло чувством удовлетворения. Предприимчивость и острый ум плюс лидерские качества и целеустремлённость, всего этого вполне хватило, чтоб реализовать свои амбициозные планы на жизнь. Она могла бы сделать блестящую карьеру, но выбрала для себя то, к чему, как ей представлялось, у неё было настоящее призвание.

Месяц назад отпраздновав свой пятидесятилетний юбилей, она, как это водится, мысленно подвела итог прожитым годам и пришла к выводу, что всё в своей жизни устроила наилучшим образом. Воспоминания, будто кадры кинохроники, стали мелькать перед глазами. Оконченная с отличием школа, престижный ВУЗ — всё это было трамплином для успешной карьеры. Но её расчёт был в другой и, как показало время, он был верным.

Она была везунчиком, жизнь постоянно подбрасывала шанс, и Вера умело использовала его в своих целях. С Иваном их познакомил случай. Пути, которыми они шли по жизни, рано или поздно должны были пересечься, поэтому сама Вера считала их встречу не случайной, а вполне закономерной. Иван был начинающим художником и явно подавал надежды. Внимательно присмотревшись к молодому человеку, который хоть и не блистал красивой или, как сейчас говорят, «брутальной» внешностью, но, безусловно, имел печать таланта на своём челе, сразу поняла, что это её шанс. Молодой художник, как ценитель всего прекрасного, не смог устоять перед миловидностью девушки и легко поддался её очарованию. Через полгода они поженились.

Подумав о том, каких высот достиг её муж на сегодняшний день, она самодовольно улыбнулась. Ещё неизвестно стал бы её супруг знаменит, если бы тогда, двадцать пять лет назад, она не использовала этот шанс. Огромная квартира в центре Москвы и этот трёхэтажный загородный особняк, в который вся семья съехалась отмечать новогодние праздники, стали предметами её гордости. Теперь можно с уверенностью сказать: она достигла всего, к чему стремилась. Тогда откуда это неприятное чувство, которое появилось так внезапно где-то внутри неё и не давало уснуть?

«Ерунда. Просто устала. Завтра, наверняка, всё пройдёт», — подумала она перед тем, как задёрнуть шторы.

Часть первая

Глава первая

Александр Васильевич Махоркин был следователем от Бога. Эта жажда докопаться во всём до истины, видимо, была в нём заложена ещё с рождения, что и предопределило в дальнейшем выбор профессии. Помимо этого, он обладал отличным природным чутьём, которое люди знающие называли интуицией. Но сам Махоркин называл это чуйкой. «Интуиция у женщин, а у меня чуйка», — спорил Махоркин с коллегами, когда речь заходила о его умении улавливать подозрительное в казалось бы очевидном. И она — «чуйка» его никогда не подводила, всегда безошибочно подсказывая то направление, в котором следует двигаться.

Конечно, и в его пока ещё небольшом послужном списке имелись нераскрытые дела, но чуйка никогда не подводила, помогая выйти на след настоящего преступника.

Кабинет следователя был аскетически пуст. Он не любил лишних вещей, они отвлекали от главного. Даже обычная чашка с чаем появлялась на столе лишь на несколько минут, после чего благополучно отправлялась обратно в тумбочку.

Несмотря на весёлый нрав, в работе следователь был серьёзен и строг, никто из сослуживцев не вваливался к нему в кабинет просто поболтать. Все знали, что Александр Васильевич этого не любит. В свои неполные двадцать семь лет он уже успел завоевать авторитет у коллег, и даже вышестоящее начальство уважительно обращалось к нему по имени и отчеству. Махоркину это нравилось, он не любил фамильярности, и даже с равными себе по должности и возрасту старался держаться на некотором расстоянии, не допуская панибратства.

Как обычно, по дороге на работу Александр Васильевич стал мысленно составлять для себя план на день, но неожиданно мысли унеслись в другом направлении. Он вспомнил, что давно уже собирался съездить на родину, в Тверь, но каждый раз водоворот дел затягивал, и отпуск приходилось откладывать на неопределенное время. Не то чтобы он сильно скучал по своей малой родине, на это у него не было времени, но съездить на могилу родителей — было его долгом. Мать и отец ушли из жизни почти одновременно, с разницей в полгода, когда Александр Васильевич стал уже взрослым и состоявшимся мужчиной. Но боль потери была настолько сильной, а чувство опустошённости таким всеобъемлющим, что он долго ещё не мог прийти в себя. Спасала только любимая работа, в которую он погрузился с головой. И хотя боль постепенно утихала, но ощущение, что ему как будто бы подрубили корни, оставалось неизменным вот уже несколько лет.

Одиночество стало для Махоркина привычным. Иногда он с грустью вспоминал, что в детстве мечтал оказаться один на необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Маленький Саша, которого во дворе звали Шуриком, был красивым ребёнком, чего ужасно стеснялся. Бирюзовые глаза, длинные ресницы, губы бантиком, ямочка на щеке, а главное, эта завлекалочка — родинка на подбородке зачем-то достались ему, как будто он девчонка. Мальчик стеснялся своей красивости, а больше всего злило, когда взрослые тёти — мамины подруги, сюсюкая, восхищались его внешностью. Впрочем, была в этом и хорошая сторона — редкий визит подруг обходился без конфет. Сердитый Шурик набивал гостинцами карманы и сбегал от назойливых тёток на улицу. Там его ждала ватага пацанов, которым посчастливилось родиться с обычной мальчишеской внешностью. Шурик щедро делился конфетами со своими друзьями, и те прощали ему внешнее превосходство.

Махоркин вспомнил, как одна из маминых подруг как-то привезла из Грузии удивительно вкусное лакомство. Сама тётка называла это восточной сладостью. Сладость была такой необыкновенной на вкус, что мальчик не заметил, как съел все до единой плитки странного тёмно-коричневого месива.

Однажды в магазине он увидел точно такие же, как ему показалось, плитки в прозрачной обёрточной бумаге. Через мгновение Шурик уже рассказывал друзьям во дворе о некогда опробованном лакомстве. Те слушали и давились слюной. Денег у детворы не было, и ребята решили пойти «на дело».

Тёмно-коричневые плитки, лежали на полке стопочкой. «Они», — махнул головой Шурик и огляделся. Вокруг никого не было. Стоящая за прилавком на другом конце магазина кассирша красила губы, уставившись в небольшое зеркальце. Женщина была крупных размеров, и разглядеть лицо в маленьком зеркале целиком у неё не получалось. Поэтому она попеременно подносила его то к одному глазу, то к другому, то отодвигала подальше, то вновь подносила к лицу и была так увлечена этим занятием, что не видела, как мальчишки поочередно спрятали все до единой плитки себе под майки. Выйдя из магазина, ребятня отправилась делить добычу. Спрятавшись за гаражами, мальчишки достали свой «улов» и приступили к дегустации, но признаков удовольствия на их физиономиях Шурик не увидел.

Разорвав бумагу, мальчик осторожно откусил край плитки и стал жевать. Плитка оказалась прессованным листовым чаем.

«Когда, если не сейчас», — подумал следователь. Ничего из ряда вон выходящего, такого, что требовало бы непременного пребывания на рабочем месте, не было. Не воспользоваться подходящим случаем было бы непростительной ошибкой и, войдя в кабинет, следователь первым делом направился к столу. Достав ручку и чистый лист бумаги, он сел писать заявление на отпуск, как вдруг телефон разорвал тишину кабинета громким и, как показалось следователю, тревожным звонком.

«Кажется, съездил в отпуск», — пронеслось в его голове и, отложив ручку, Махоркин взял трубку телефона. «Чуйка» не подвела его и в этот раз…

В советские годы небольшая деревушка Егорьево — была тихим небогатым местечком Подмосковья. Люди здесь жили простые, доброжелательные и трудолюбивые. Выстроившиеся в ряд неказистые домишки свидетельствовали о неизбалованности их хозяев материальным достатком. Зато принцип социальной справедливости был на лицо, всё указывало на абсолютное равенство жителей посёлка.

С тех давних пор ничего здесь не изменилось. Лишь одно строение нарушало это единообразие — добротный, деревянный, в три этажа особняк семейства Сафроновых. Огромный по местным меркам дом стоял поодаль от остальных и, как будто устыдившись своей помпезности, прятался среди высоких сосен. Все в деревне называли его не иначе как терем. К нему прилегал участок, на котором хозяева выстроили большую теплицу. Зимой дом пустовал. Жизнь в нём начиналась с приходом весны.

Хозяйка терема — Вера Павловна, жена художника Ивана Константиновича Сафронова была дамой властной и не очень приятной в общении. Даже остатки былой красоты не делали её привлекательной в глазах обитателей посёлка. Разница в уровне достатка и того положения в обществе, которое занимала семья известного художника, словно пропасть отделяла её от прочего люда. Но Веру Павловну это обстоятельство не волновало. Общаться с местными жителями она считала ниже своего достоинства. Сосредоточив всё своё внимание на проблемах собственной семьи, она совсем не интересовалась жизнью тех, кто находился за пределами её угодий.

Весна в этом году выдалась ранняя. Привычная для этого времени года грязь была повсюду, и местные обитатели посёлка, вырядившись в ватники и резиновые сапоги, месили её ногами, как знатная кухарка месит руками тесто.

Пробивая себе путь, ручейки растаявшего снега неслись куда-то стремительным потоком, словно полноводные реки в миниатюре. Смекалистая деревенская ребятня, наскоро смастерив из пенопласта некое подобие корабликов, устроила на одной из таких речушек настоящую регату. Группа мальчишек, приблизительно одного возраста, с гиканьем суетилась вокруг ручейка. Подталкиваемые палками кораблики то сбивались в кучу, то переворачивались набок, что раззадоривало ребят ещё сильнее.

Серёжкин кораблик мчался вперёд, набирая скорость, как вдруг предательски застрял, зацепившись за лежащую поперёк ручейка ветку.

— Тьфу ты! — в сердцах воскликнул Серёга и потянулся за корабликом.

— Эй, пионеры! — раздался позади знакомый голос тётки Веры. — А ну-ка, помогите мне донести сумки до дому.

Увлечённым игрой мальчишкам не хотелось бросать своё занятие. К тому же, если честно сказать, эту тётку Веру они недолюбливали. Делая вид, что не слышат, они стали быстро спускаться по круче, и только замешкавшийся Серёжка, насупившись, теребил в руках свой самодельный кораблик.

— Бросай эту ерунду, поможешь донести сумки, подарю тебе настоящую лодку с моторчиком, от сына осталась, — заговорщицки произнесла тётка.

До дома Сафроновых путь был неблизкий, набитые доверху сумки больно оттягивали руки, но вдохновлённый подарком Серёжка тянул ношу из последних сил.

Свой выходной день Наталья Кузнецова проводила в хлопотах. С утра затеяла стирку, прибрала в доме и состряпала нехитрый обед. Женщина она была одинокая, родители умерли рано, с мужем как-то не заладилось, так что из семьи у неё был только Серёжка, да ещё кот Тимошка. Висевшие на стене ходики показывали седьмой час.

— Вот пострел, — обращаясь то ли к коту, то ли к самой себе, произнесла Наталья, — и где его черти носят?

Женщина выглянула в окно. Серые сумерки выцветшим занавесом спускались на землю, и сердце матери тревожно заныло.

— Получит у меня.

Сунув ноги в сапоги и накинув телогрейку, она вышла на порог и озадачено осмотрелась. Какая-то тревожная тишина нависала над деревней и пугала Наталью своей безмолвностью.

Нервно дёрнув калитку, женщина вышла на улицу и быстрым шагом направилась по раскисшей от грязи дороге вниз к лесополосе. Там обычно собиралась местная ребятня. Дойдя до кручи, она остановилась и вгляделась вдаль. Ночь надвигалась всё быстрей, и Наталья, почуяв неладное, крикнула в пустоту.

— Серёжа! — голос дрожал.

Вдруг женщина почувствовала под ногой странный скрежет, что-то выскользнуло из-под ноги. Нагнувшись, женщина вытащила из грязи кусок пенопласта. Накануне вечером такой же пенопласт Серёжка пилил ножом, вырезая кораблик. Звук рассекаемого сталью материала неприятно резал уши даже коту Тимошке, и Наталья выпроводила сына на крыльцо, чтоб не мешал смотреть её любимый фильм. Сейчас она была уверенна, что это тот самый Серёжкин кораблик.

Каждый вечер Доброхотовы собирались за столом всем своим многочисленным составом. Сытно отужинав, как водится, ставили самовар. Баба Аня пекла необыкновенно вкусные пироги с ревенем, аромат которых распространялся на весь двор, и учуявшие сладкий запах соседи искали повод зайти на огонёк. Гостеприимные и щедрые Доброхотовы в соответствии со своей фамилией всегда были рады гостям, потому, заслышав скрип калитки и спешные шаги по ступенькам, встретили вбежавшую Наталью добродушной улыбкой.

— Где Серёжка? — Женщина кинулась к мальчугану лет семи и, схватив его за руку, стала нервно трясти.

— Да что с тобой, Татка? — Подруга Зина попыталась вырвать мальчика из рук Натальи. — Да на тебе лица нет.

— Серёжка пропал. Ушёл с утра ещё и не вернулся до сих пор, — из глаз женщины брызнули слёзы.

— Да успокойся ты, первый раз что ли? Сейчас найдём твоего Серёжку, — Зина притянула к себе сына, — Вась, ты Сёрежку видел?

— Ну да, — прожёвывая пирожок, выдавил из себя мальчик, — он с нами был, а потом с бабкой Верой ушёл.

— Куда ушёл? С какой бабкой? — Наталья вновь вцепилась в Ваську мёртвой хваткой.

— Ну эта, художницкая которая, из терему, — Васька с трудом высвободился из цепких рук.

— Ну вот, видишь, никуда твой Серёжка не… — незаконченная фраза повисла в воздухе. Хлопнув дверью, Наталья выскочила из дома и, что есть сил, помчалась в направлении особняка Сафроновых.

Женщина лежала на земле, раскинув руки в разные стороны. Застывший взгляд распахнутых глаз был устремлён вверх, как будто она пыталась рассмотреть что-то на тёмном небе сквозь плёнку, обтягивающую крышу теплицы. Взгляд был холодным и пугающим. Присутствовавшие на месте преступления оперативники старались не смотреть в огромные и вызывающие ужас глаза.

— Ещё приснится, — юная помощница следователя поёжилась. Освещаемое фонариками место убийства производило на Лену завораживающее впечатление.

Александр Васильевич недовольно глянул на сотрудницу, но промолчал. Его раздражала эта шустрая девчонка, всё время мельтешащая перед глазами и выдающая кучу разных предположений, которые умудрялась тут же сама и опровергнуть. Строгий взгляд начальника заставил девушку отойти в сторону.

— Похоже на несчастный случай, — всё же не удержалась помощница, — видимо, старушка споткнулась, упала и ударилась головой.

Девушка изогнулась, замахала руками, изображая картину того, как по её мнению всё должно было произойти.

— Елена, не бегите впереди паровоза, пойдите лучше успокойте мать ребёнка, — попытался избавиться от неугомонной помощницы Махоркин. Склонившись над рыхлой землёй, он стал внимательно рассматривать маленькие следы, оставленные детскими резиновыми сапожками.

«По всей видимости, мальчик здесь был», — подумал следователь, — «Но когда? И куда делся потом? Не мог же он убить взрослую женщину. Убить не мог, но мог стать свидетелем убийства».

— И если так, то дела плохи, — следователь и сам не заметил, что вслух произнёс последнюю мысль.

Наталья Кузнецова была в состоянии прострации. Полчаса назад в поисках сына она зашла на участок Сафроновых и, проходя мимо теплицы, обратила внимание на разорванную плёнку рядом с входным проёмом. В зияющей пустоте Наталья увидела лежащего на земле человека. На подкошенных ногах женщина вошла в теплицу и чуть не потеряла сознание. На сырой земле среди грядок неподвижно лежала хозяйка дома — Вера Сафронова. Остальное Наталья уже помнила смутно.

— Найдите моего сына, — не переставая, повторяла убитая горем женщина.

Внутреннее убранство загородного дома семейства Сафроновых оставило у оперативников противоречивые впечатления. С одной стороны интерьер не отличался показной роскошью, с другой — достаток чувствовался во всём.

Три поколения Сафроновых одновременно размещались в просторных комнатах особняка, которые были поделены между членами большой семьи. В двух смежных комнатах, расположенных в конце коридора, проживала старшая дочь Веры Павловны и Ивана Константиновича — Инна с сыном от первого брака Павликом и мужем Алексеем. Напротив, в комнатке поменьше, разместились младший сын Игорь со своей молодой женой Лизой. Две комнаты с правой от лестницы стороны принадлежали главе семейства — Ивану Константиновичу и его супруге. Одна из них была отведена под спальню, днём она пустовала, а вторая служила гостиной, в центре которой стоял большой круглый стол, покрытый белой кружевной скатертью. За этим столом по вечерам всей семьёй перед телевизором пили чай. Это была традиция, придуманная и навязанная всем членам семьи хозяйкой дома — Верой Павловной. В девять часов вечера на стол ставился самовар и пышущие сдобой булочки. У каждого за столом было своё, определённое хозяйкой, место. Ровно в девять все должны были находиться на своих местах. Пропустить чаепитие можно было только по особому случаю, степень значимости которого определяла сама Вера Павловна. Исключение делалось только для Ивана Константиновича.

«Он человек творческий, а вдохновение ждать не может», — говорила Вера родным, если её супруг не появлялся за столом.

Первый этаж занимала кухня и хозблок. Длинный коридор был заполнен сумками и мешками и требовал наведения порядка, что не ускользнуло от строгого взгляда Махоркина. На деревянном полу виднелись следы грязи, оставленные маленькими детскими сапожками. Вместе с оперативниками Махоркин прошёл в кухню. На покрытом клеёнкой столике стояли две чашки и вазочка с конфетами. Всё указывало на то, что мальчик был здесь, а горстка фантиков и недопитый чай рисовали картину мирного чаепития.

Глава вторая

Вагон пригородного поезда, направляющегося в Москву, был почти пустой, и контролёр, заметив сидящего у окна одинокого пассажира, сразу же направился к нему. Пассажир явно нервничал. Не чем иным, как отсутствием билета, кондуктор Петрович такое поведение мужчины объяснить не мог.

«Одет прилично, а на билете, значит, экономит», — зло подумал Петрович, разглядывая красивую болоньевую куртку ярко-красного цвета. «Видать, столичный модник», — сделал он вывод.

Заметив контролёра, мужчина вдруг засуетился и, не дожидаясь, когда тот подойдёт вплотную, схватил рюкзак и бросился в тамбур. Но не тут-то было. Многолетний опыт и стаж работы Петровича помогли вовремя сориентироваться, и в тамбуре оба оказались почти одновременно.

— Билетик предъявите, — ухмыляясь, произнёс Петрович.

В этот момент поезд начал притормаживать, и мужчина устремился к открывающимся дверям.

— Врёшь, не уйдёшь, — Петрович схватился цепкими руками за модную куртку, но мужчина со всей силы оттолкнул контролёра и выскочил из вагона.

Патрулирующие станцию милиционеры не торопясь шли по платформе, издалека наблюдая забавную картину. На перроне два мужика что есть мочи мутузили друг друга. В сумерках стражи порядка не сразу разглядели лица дерущихся, пока один из них не узнал контролёра.

— Так это же Петрович! Бежим, — милиционеры рванули в ту сторону, где шла потасовка.

В этот момент мужчине, наконец, удалось вырваться из цепких рук контролёра и, спрыгнув с платформы, он побежал в направлении лесополосы. Тяжёлый рюкзак мешал двигаться и, чувствуя, что теряет силы, он скинул его на землю. Молодые и крепкие милиционеры могли без труда догнать беглеца, но громоздкая зимняя форменная одежда не позволяла набрать необходимую скорость, и мужчина легко ушёл от погони, скрывшись в лесополосе.

Какое-то время милиционеры ещё пытались догнать безбилетника, но осознав, что упустили беглеца, вернулись на то место, где лежал брошенный рюкзак. Узел был затянут с такой силой, что, попытавшись развязать его вручную, милиционеры быстро поняли — без подручных средств им не справиться.

— Вот, держите, — протянул складной перочинный нож подоспевший Петрович.

Острое лезвие ножа без труда перерезало верёвку, и в тусклом свете одиночного фонаря милиционеры увидели, как из рюкзака вывалилась детская рука.

Помощником следователя Елена Рязанцева стала совсем недавно. Впервые появившись в кабинете Махоркина, она улыбнулась и протянула ему руку.

— Салю, шеф!

На мгновение следователь растерялся, такая непосредственность была для него неожиданной. За несколько лет работы в отделе он привык совсем к другому обращению. Можно было, конечно, сразу поставить девушку на место, но почему-то Александр Васильевич не стал этого делать. «Ладно, успею ещё», — как будто оправдываясь перед кем-то, подумал Махоркин.

Последующие три месяца службы ничего не изменили в поведении помощницы, приучить молодую сотрудницу к соблюдению субординации так и не удалось. Со своей стороны Махоркин вёл себя сдержано и корректно, не позволяя ничего такого, что могло создать у девушки впечатление дружеского расположения, позволяющего подобную лёгкость в общении. Иногда он даже держал себя с ней чрезмерно сухо, но Лена как будто не замечала этого. В конце концов Махоркин сдался и махнул рукой.

Лена была неисправимая оптимистка. Она умела радоваться жизни и заражала этой радостью всех вокруг. У неё сразу завязались приятельские отношения почти со всеми коллегами, и Махоркину ничего не оставалось, как признать, что своим появлением помощница разбавила серые будни следственного комитета яркими красками эмоций.

У Лены была страсть — она любила всё французское. Когда и почему это началось, сама девушка ни вспомнить, ни объяснить не могла. В её наушниках всегда звучали французские песни, а в свободное от работы время она смотрела исключительно французские фильмы. А ещё у Лены была смешная привычка вставлять в свою речь разные французские слова и выражения. Вот и на этот раз она влетела в кабинет шефа со словами:

— Бонжур. Камон сава?

Махоркин поморщился. Школьный курс французского языка и тот его ограниченный словарный запас, которым владела Рязанцева, позволяли ему без труда понимать помощницу, но странная привычка вызывала скорее усмешку, чем раздражение.

— Дело у нас с вами одно, Елена Аркадьевна. И дело, кажется, непростое. Потому рекомендую отнестись к нему серьёзно, — как бы отвечая на её вопрос, сухо произнёс Махоркин.

— Уи, — протянула в ответ Лена, пропуская намёк начальника мимо ушей. — Странное какое-то это дело.

Мастерская художника Сафронова, которая находилась на третьем этаже дома — была местом священным. Входить туда кому-либо запрещалось, и не только, когда мастер работал. Однажды молодая невестка решила заглянуть в «святая святых», но, застигнутая на «месте преступления», выслушала такую обвинительную речь со стороны свекрови, что интерес к творчеству художника у неё пропал навсегда.

От Веры Павловны Лизе всегда доставалось больше всех. Свекровь изводила её вечными придирками, при каждом удобном случае намекая, что Лиза тут никто и должна быть по гроб жизни благодарна, что её приютили в этом доме.

Всё началось с того момента, когда Игорь впервые привёл девушку к себе домой знакомить с родителями. Лиза стеснялась и пряталась за спину кавалера, но пронзительный взгляд матери был способен просверлить даже стену. Вере Лиза не понравилась, но в тот, единственный раз Игорь настоял на своём, и через месяц молодые поженились.

Свадьбу устроили пышную. Вера Павловна в длинном бархатном платье тёмно-синего цвета чувствовала себя на этом празднестве королевой. Нанятый ею по рекомендации знакомых тамада развлекал публику заезженными шутками и анекдотами. Свадебная программа, прямо сказать, не отличалась оригинальностью. Все вопросы, задаваемые присутствующим, а также ответы на них давно были всем известны, но разгорячённые алкогольными напитками гости смеялись и делали вид, что впервые слышат подобное.

— Ну что ж, а теперь вопрос к невесте?

Предчувствуя недоброе, Лиза, как и тогда во время знакомства, попыталась спрятаться за спину жениха.

— Итак, мы хотим услышать от невесты, как она теперь будет называть свою свекровь? — ведущий протянул микрофон Лизе.

В зале повисла напряжённая тишина, все взгляды устремились на девушку, которая была готова расплакаться, но выдавить слово «мама» из себя не могла. Лиза схватила бокал с шампанским и стала пить его большими глотками…

Никогда в своей жизни Вера Павловна Сафронова не чувствовала себя такой униженной и разъярённой одновременно. Все последующие два года жизни молодой супружеской пары она отыгрывалась на невестке, как могла, постоянно терроризируя её различными придирками.

Девушка терпеливо молчала и хотя по натуре своей была милым и нежным созданием, но чувство озлобления росло в ней с каждым днём.

— Да, дело необычное, — задумчиво протянул Махоркин.

— А вы заметили, шеф, что никто из членов семьи даже ни всплакнул, ни вскрикнул, ни упал в обморок, узнав о смерти их близкого человека? Все они скорее выглядели растеряно, чем расстроено, — в те редкие минуты, когда Лена становилась серьёзной, её красиво изогнутые брови прижимались к переносице, образуя силуэт чайки, — с чего бы это, как вы думаете?

— Ну вряд ли все они сразу впали в ступор, нет, тут что-то другое, что-то за этим стоит, — не дожидаясь ответа от начальника, Лена продолжала высказывать свои мысли вслух, будто Махоркина в кабинете и не было.

— Мне кажется, вы даже знаете, что именно… — решил вклиниться в ход её мыслей следователь. — Не удивлюсь, если вдруг окажется, что вам уже и имя убийцы известно, — насмешливо добавил он, открывая папку с материалами дела.

— Может и знаю, но вам не скажу, — вильнув бёдрами, Лена выскочила из кабинета, оставив в нём еле уловимый запах французских духов «Пуазон».

«Детский сад какой-то», — улыбнулся Махоркин. — «А ведь она права, глубокой печали по поводу убийства хозяйки дома никто из семьи не выразил. Пожалуй, только дочь была действительно раздавлена случившимся, а все остальные — что-то не очень».

— Мама, ну сколько можно, — Игорь вбежал в кухню, где Вера, сидя за столом, лепила пельмени.

— Что? Зайка опять наябедничала тебе на родную мать? — Вера Павловна намерено старалась высмеять ласковое прозвище, которым Игорь называл Лизу.

— Зачем ты третируешь её?

— Я?! Третирую?! Мне что и слова в собственном доме сказать нельзя,? — повысила голос Вера Павловна.

— Мам, ну зачем ты так, — защитник из Игоря был плохой, он привык во всём слушаться свою мать и о том, чтобы высказать ей своё возмущение, не могло быть и речи. — Лиза опять плачет.

— Ничего страшного. Пришла на всё готовое, так пусть слушает, чему её старшие учат, — Вера отвернулась к окну. — Для вас же стараюсь. И не мешай мне обед готовить.

Игорь подавленный вышел в коридор. «Нет, так больше не может продолжаться».

Несмотря на показания контролёра Петровича, словесный портрет мужчины, бросившего рюкзак, был достаточно размытым. Петрович мучительно подбирал слова, чтобы дать более точное описание, но скудость образного мышления и косноязычие не позволяли ему это сделать.

— Ну как же так, Петрович, — сетовали милиционеры, — ты же его за грудки хватал?

— Ну хватал.

— Значит, лицо его должен был разглядеть?

— А чё его разглядывать, он чё девка, что ли? Обычное лицо, ни усов там никаких, ни бороды.

Петрович явно злился. Не понятно только было на кого: то ли на себя, то ли на сбежавшего безбилетника, то ли на милиционеров.

— Куртка на нём была болоньевая, вот. Красивая такая. Больше ничего не помню.

— Мда, прямо скажем не густо, — разочаровано протянул сидевший напротив оперативник. — По таким приметам мы его вряд ли найдём.

— Ну а чё куртка вам не примета, что ли? У нас в таких куртках в деревне не ходют, — почти завистливо возмутился Петрович и тут же с достоинством продолжил, — зато без билета никто не ездит.

— Шерше ля фам, — непонятно к чему произнесла Лена, рассматривая фотографии с места преступления.

— Итак, что мы имеем, — Махоркин постарался систематизировать собранную оперативниками информацию. — Женщина скончалась в результате удара по голове тяжёлым предметом. Эксперты утверждают, что тем самым кирпичом, который нашли рядом с телом. Удар был такой силы, что нанести его мог только взрослый мужчина.

— Или женщина крупного телосложения, — вставила Лена. — Сафронова была дамой в теле, да и ростом выше среднего, а положение трупа говорит о том, что удар был нанесен в тот момент, когда она стояла.

Лена поднялась на цыпочки и попыталась замахнуться.

— Такая как я, вряд ли могла её убить.

— Не примеряйте на себя — плохая примета, — Махоркин уткнулся в материалы дела.

— А вот с вашим ростом вполне, — хихикнула помощница.

— Лена, не говорите глупостей, Сафронова была убита мужчиной, и скорей всего тем, которого пытались задержать дежурные милиционеры на станции Осинки.

— Ну, значит, нам известны приметы преступника. Осталось только найти того, кто соответствует этим приметам, уж контролёр-то должен его опознать, — придвинув стул вплотную к столу, девушка заглянула в папку дела.

— Оперативники опросили жителей деревни, но по приметам, описанным контролёром, его никто не опознал. Значит не местный. Одет прилично, направлялся, по всей видимости, в Москву.

— Москвич? Но Сафроновы тоже из Москвы, выходит, это кто-то из их знакомых. Вот Вам и направление поиска, — Лена улыбнулась Махоркину, довольная собой, — Вуаля!

Порядком уставшие милиционеры дом за домом обходили все близлежащие к станции Осинки населённые пункты, опрашивая местных жителей, но никто не видел мужчину в красной болоньевой куртке. Уже не надеясь на удачу, милиционеры решили оставить это бессмысленное занятие, но вдруг один из них заметил подозрительную красную тряпку, висящую на покосившемся заборе.

— А это что такое? Никак куртка. Болоньевая, — не веря в свою удачу, вскрикнул обрадованный милиционер. — Надо брать голубчика, пока не сбежал.

В считанные секунды шустрый милиционер оказался на пороге дома и, спрятавшись за дверь, постучал.

— Кто там? — послышался недовольный голос.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел мужчина средних лет. Не успел хозяин дома опомниться, как крепкие руки милиционера скрутили его запястья и быстро защёлкнули на них наручники.

Во время допроса Федоров Куликов был скорее растерян, чем напуган. Внушительные размеры мужчины намертво прилепили к нему кличку Верзила.

— Да вы что, ребята. Это же не моя куртка, — недоумевал он, после того, как оперативник стал задавать ему вопросы. — Да вы на размер посмотрите.

Куртка явно была маловата. Оперативники и сами это понимали, но отпускать Верзилу им не хотелось, ведь ещё двадцать минут назад они думали, что задержали убийцу. Теперь же уверенность таяла на глазах.

— Тогда, что она делала на твоём заборе?

— Сушилась. Я же её из колодца вытащил, когда воду набирал. Подумал, пацанва нахулиганила. А на забор повесил, чтоб хозяин нашёл, куртка-то приметная.

Куртка действительно была пропитана водой. Эксперты подтвердили, её состав соответствует составу воды из колодца. Верзилу пришлось отпустить.

Солнце, преодолев низкую облачность и своевольно ворвавшись в кабинет следователя сквозь не зашторенное окно, осветило своими лучами склонившуюся к столу голову Лены Рязанцевой.

— Па за па мы приближаемся к цели, — Лена кокетливо откинула рыжую прядь волос.

— Вас послушать, так преступник уже у нас в руках, — Махоркин невольно задержался взглядом на отсвечивающих ярким пламенем волосах девушки.

— По куртке мы его быстро найдём. Надо показать её домочадцам. Может быть, кто-нибудь из их знакомых носил такую.

— Удивительный оптимизм. Что, в общем-то, характерно для столь юного создания, — несмотря на небольшую разницу в возрасте, Махоркин в общении с помощницей намеренно брал менторский тон.

— Дело не в возрасте. Просто я Овен третьей декады, а Овны третьей декады стараются всегда сохранять присутствие духа и придерживаются оптимистического взгляда на жизнь. А Вы кто по гороскопу?

— Вроде Стрелец, но я не интересуюсь этими околовсяческими науками и не верю в гороскопы. Давайте лучше о деле.

— Итак, — продолжила Лена, — контролёр куртку опознал.

— Этого слишком мало, — «чуйка» подсказывала Махоркину, что всё не так просто в этом деле. — Давайте по порядку. Серёжа Кузнецов вероятно стал случайным свидетелем преступления, и убийца решил избавиться от него. Он убил мальчика и спрятал его тело в рюкзак. Зачем? Зачем ему везти тело с собой в Москву? Или он не в Москву его вёз, а хотел избавиться где-нибудь по пути?

— Конечно. Но ему не повезло, контролёр помешал. Скинув рюкзак, убийца хотел избавиться и от приметной куртки, для этого и бросил её в колодец, — Лена смешно наморщила лоб, сдвинув брови к переносице. — Глупо как-то. Ведь понятно, что её быстро найдут. Это говорит о том, что он — не опытный преступник, не рецидивист какой-нибудь, а обычный человек, впервые совершивший преступление.

— Может быть, и выйдет из вас толк… когда-нибудь, — заулыбался следователь.