Бесплатный фрагмент - Чужбина не встречает коврижками

…не дай вам бог жить в эпоху перемен…

КОНФУЦИЙ

Пролог

Разрастающийся кризис в российской экономике, все эти нескончаемые межнациональные, криминальные, маргинальные и прочие конфликты принудили меня спешно покинуть разлюбезное отечество. И очутился я, таким образом, за пределами Европы на самом краю американского континента, в богом забытой латинской стране — Чили. Эта страна третьего мира с устойчивым индейским менталитетом, выраженным в необычайном ослином упрямстве её обитателей, нехотя, но приняла меня, дала кров, работу, пищу. И для меня, приблудного сына пропащего отечества, заокеанская чужбина на некоторое время заменила родину. Я на себе испытал все трудности эмиграции, всю тяжесть жалкого существования изгоя. Познал на собственной шкуре тягло изнурительной работы и прочие прелести эмигрантского быта.

Надо сказать, что в двадцатом веке в Латинскую Америку из Европы нахлынули три волны эмиграции: после Первой мировой войны, после Второй мировой войны и после кризиса, поразившего мир социалистического содружества. Чили — страна небольшая, достаточно дикая и её правительство не проводило никакой миграционной политики, то есть, не выделяло специальной квоты для принятия и обустройства эмигрантов. А это значит, что в данной области творилась полная вакханалия: визы, контракты, адвокаты, легализация дипломов для получения права работать по своей специальности — всё это было нашей болью, страхами и орудием нашего шантажа для непорядочных личностей вновь приобретённого отечества. Мы — гринго, люди более низшей ступени чилийского общества, принуждены были выполнять непосильную, малооплачиваемую, неквалифицированную работу. И в большинстве случаев, имея высшее образование, большой практический трудовой опыт, мы должны были оставить всё это и усваивать новые приемы выживания в чуждом нам обществе, осваивать иные непривычные методы ручного труда. Жестокая эксплуатация порой доводила нас бесправных до исступления, безысходность мерзкого существования вынуждала некоторых из преступать последнюю грань и тогда более слабые волей заканчивали с жизнью счёты. Как говаривал поэт И. Бродский, «наша мутация», то есть, выходцы из постсоветского пространства, столкнулась ещё и с такой деликатной проблемой, как антикоммунизм. Ведь здесь бытовало устойчивое мнение, будто все выходцы из почившего ныне Советского государства являются ярыми приверженцами коммунистических идей. А в латинских странах и в частности в Чили осело много бывших врагов СССР, как из Белой гвардии времён Гражданской войны, так и германских фашистов, русских полицаев, власовцев и всяких националистов, а также, сочувствующих оным. Они не скрывали своей ненависти к нам и всячески старались навредить при случае. Имея высокое положение в обществе, они никогда не приравнивали нас с собой, так же, впрочем, как и местных индейцев. Они жили в богатых районах, имели фешенебельные особняки, полный штат прислуги, шикарные автомобили, бизнес, приносящий устойчивые доходы… А мы ничего не имели, кроме страстного желания выжить в неимоверных условиях непривычного нам капиталистического общества, к тому же, далеко отставшего в своём культурном развитии от Европы.

И ещё надо сказать, что в Чили русские эмигранты третьей волны попадали тремя путями: первое — по межгосударственным культурным, экономическим либо дипломатическим контактам; второе — по праву родственных отношений и третье — … Как я уже сказал выше, Чили не проводило своей миграционной политики. А вот соседняя Аргентина имела тесные дипломатические контакты с Украиной, для граждан которой была выделена даже определённая квота приёма эмигрантов. Благодаря такой возможности вместе с украинцами сюда просачивались и россияне. И те из них, кто не смог устроиться в Аргентине, в поисках лучшей доли иногда перебирались в соседнее Чили.

Я же проник в Чили четвёртым путем, тем самым способом, как попадали сюда испанские конкистадоры-авантюристы: с помощью провидения. В поисках лучшей жизни, без знания языка, не имея здесь никаких знакомых, располагая всего тримястами пятьюдесятью американскими долларами, прилетел я авиарейсом из Москвы в Сантьяго с промежуточной пересадкой во Франкфурте. На руках у меня была виза туриста сроком на девяносто дней, по которой я не имел права работать в Чили. Несмотря ни на что, внутри жило страстное желание покорить эту незнакомую и загадочную страну. На начальном этапе я не знал ещё, что в Латинской Америке самой большой мечтой эмигрантов было пристроиться в какой-нибудь развитой европейской стране. Ходили слухи, будто в Европе реально существует земной эмигрантский рай. Все ужасно завидовали тем счастливчикам, кому удавалось добыть шенгенскую визу в одну из стран Евросоюза. Но и там чужбина отнюдь не встречала коврижками. И эту истину довелось мне постичь собственным опытом… В стихотворении «Время утраченных идеалов» точно изложены мысли мои того периода жизни:

Я оставил Отечество,

меня вскормившее:

как много разной нечисти

его осрамившей

терзает памяти

замусоленные страницы…

И пролегла скатертью

дорога за границу.

А сзади полымя

опаляет спину

и мерещится Колыма,

и что я там сгину…

Эк, угораздило

не в той стране родиться.

Запятнался дактило-

скопией, хоть впору садиться.

А пожить-то хочется

по-людски да на воле.

Сколь можно корчиться,

распаляясь в крамоле?

С пожелтевших фото —

знакомые лица,

будто спросить хотят что-то,

но боятся обломиться.

Помолчите. Не надо!

Я всё прекрасно понимаю.

Из вас делают стадо —

потому и души ломают,

без которых вы зомби, —

подвластны чужой воле.

Глаза полны скорби

от непомерной боли.

Эти глаза так преследуют

в ночных кошмарах…

Что после нас унаследуют

родившиеся средь пожаров?

Эх, время! Скорбное время! —

впору бы хоть сейчас удавиться.

…Поэтому и солидарен с теми,

кто смысл нашёл в загранице.

Глава первая

Наконец-то закончилась предполётная лихорадка, шереметьевский аэропорт остался внизу, а гигантский «Боинг» мощно набирал высоту. Бушевавшие во мне страсти постепенно улеглись, я вновь обрёл утраченную было способность непредвзято и трезво ощущать окружающее пространство. Ближайшими моими соседями оказалась чилийская чета с тремя детьми школьного возраста. Они возвращались домой из отпуска, который провели в Швеции. Я жаждал общения с выходцами из того мира, попасть в который так долго стремился. Мои попутчики тоже не прочь были скрасить время за приятной беседой. Глава семейства Диего — маленький смуглый брюнет отличался непривычной для глаза северянина подвижностью, даже скорее вертлявостью, которая делала его похожим на избалованного недовоспитанного ребёнка. Собственно, он первым и заговорил со мной.

— Не правда ли, очень душно в самолете? — скороговоркой протараторил Диего по-испански.

Я совершенно не знал языка той страны, в которую устремился, а посему ответил моему собеседнику необъятной располагающей улыбкой и угодливо закивал головой. Брюнета это, видимо, вдохновило и он стал более активно приставать ко мне. На что мне оставалось лишь глупо улыбаться и согласно кивать в такт. Через некоторое время новоявленный знакомый вперил в меня вопрошающий взгляд, видимо, ожидая ответа на какой-то свой вопрос. Я же, ни черта не понявший его, отчётливо ощутил, что впервые столкнулся с языковой проблемой. Что же было делать? Этого я пока не знал. Но латиносы удивительно коммуникабельны. Несмотря на то, что его беседа не находит взаимности, Диего продолжал обращаться ко мне — немому соучастнику одностороннего диалога. Непостижимое упорство!

В салоне действительно было душно. Захотелось пить. Как назло, поблизости не было моих соотечественников, да и авиалайнер принадлежал немецкой компании «Люфтганза». Так что, персонал был нерусский. А если учесть, что рейс был транзитным через российскую столицу, то отпадали все надежды на обретение необходимой языковой помощи в лице обслуживающего персонала. Ситуация, достойная сатирического пера незабвенного Эфраима Севеллы.

Я отрешённо откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и мужественно погрузился в душевные страдания. Червь раскаянья чревоточил моё ущемлённое самолюбие:

— И кой чёрт меня дёрнул сорваться с насиженного места? Сидят же другие мои соотечественники на мели и не рыпаются в погоне за лучшей долей, устремляясь сломя голову неведомо куда. Как сказал на прощанье мой друг Кузнецов: это авантюра в чистом виде!

Вдруг сквозь опущенные веки я почувствовал какое-то изменение обстановки вне тела. Открыл глаза. Так и есть, пассажиры проявляют активное шевеление. Ах, вон оно что! По проходу стюардесса катит тележку со снедью. Настало время придать заботы желудкам. Вон и желанные напитки виднеются, весело позвякивая от прикосновения друг с другом.

— Что вы желаете себе выбрать, сеньор? — обратилась ко мне по-немецки миловидная хозяйка салона.

Я, словно инопланетянин, только пучил непонимающе глаза. Она, извинившись, повторила свой вопрос на испанском. Я отрицательно замотал головой. Искушённая труженица международных авиалиний заговорила тогда по-английски. Но я, заскорузлый невежда, не владел даже этим обычным для всех цивилизованных народов языком межнационального общения. Окружающие с живым любопытством взирали на эту пикантную картину дорожной жизни. Я же наливался предзакатным пурпуром. Но тут в моей судьбе опять принял участие попутчик:

— Эль русо! (Он русский!)

Стюардесса печально на миг прикрыла большие глаза и беспомощно повела плечами, мол, в таком случае я бессильна чем-либо помочь. Она просто сделала белой ручкой однозначный выразительный жест в направлении своей скатерти-самобранки на колёсиках:
сам выбирай что хочешь! Меня вновь залихорадило: чем утолить аппетит? Передо мной распростёрлись всевозможные пачки, пакеты, коробочки с яркими оттисками каких-то фирм.

Под перекрёстными взорами как не ударить в грязь лицом? И я, оттягивая время, прикрылся джентльменским жестом: уступил право выбора снеди присутствующей здесь даме — супруге Диего. Она привычно по-хозяйски приняла от рук воздушной феи заказанные предметы и дети непринужденно, с присущей их возрасту непосредственностью, тут же принялись расправляться с замысловато упакованным содержимым. Я краем глаза взирал на эту картину, лихорадочно отмечая в своем сознанье как правильно обращаться и с чем… После предложенной трапезы сильнее томила жажда и на моё счастье тележку с напитками вкатывали беспрерывно, снабжая пассажиров питьём.

Но, как говорится, хорошо всё то, что хорошо кончается! И через некоторое время от обильного приёма напитков я стал испытывать определённое беспокойство: мой организм мучительно желал освободиться от отработанной жидкости. Куда же идти? Где находится
туалет? Ведь «Бюинг» — это не «Ту» и здесь всё не по-нашему. У кого можно спросить? А мгновения-то торопят. Конечно же, в роли избавителя должен предстать Диего. Как известно, нужда делает нас изворотливыми. И вспомнил я про испанский словарь. Порывшись в дорожной сумке, нашёл его и достал. И так я впервые прикоснулся к актуальной теме преодоления языкового барьера. Быстро отыскал в словаре раздел, начинающийся с литера «Т». Перед заинтригованным взором собеседника поспешно заскользил указательным пальцем по странице и остановился на искомом слове. Латинский друг понимающе закивал и опять что-то затараторил, сопровождая свой монолог выразительными жестами. Из всего я быстро уловил главное — искомое направление. Мысленно проложив геометрический вектор, едва сдерживая своё нетерпение, энергично прошагал вперёд.

Не задержусь на необязательных подробностях описания сантехнических достижений цивилизованного запада, составляющих интерьер внутри поднебесного санузла, а только позволю себе говорить о том, что оказалось для меня проблемой.

Справив естественные потребности, встала предо мной необходимость выполнить гигиенический ритуал — намылить руки и, затем, вымыть их. В моем понимании мыла, как такового, — твёрдого, ощутимого, кускового нигде не оказалось. Но я исступлённо искал, методично обследуя окружающее пространство. На миг взгляд соприкоснулся со своим отпечатавшимся отражением в туалетном зеркале. О, боже мой! Кого я там увидел. Неужели это я? Ну и рожа! Нездоровый блеск во взоре, лихорадочная поспешность в движеньях… Убойный советский менталитет: мы сами всё знаем! И чего он стоит, столкнувшись с практической действительностью. Навечно в моей памяти запечатлелся этот зеркальный образ.

Продолжу повествование. Напрягая все органы чувств, я углубился в поиск. И вот, обострившимся обонянием, уловил, наконец, знакомый аромат парфюма. Он исходил от пластмассового приспособления, прикреплённого к стене повыше керамической раковины. Я внимательно исследовал пластмассовую коробку. Ага! Снизу виднелся коротенький тоненький патрубок, края которого были в засохшей мыльной пене. Спереди коробочки отчётливо выделялась кнопка. Я сообразил, что жать надо на неё, а руку держать снизу. Так и сделал. И в следующий миг в ладонь мне с веселым свистом машина высморкала оранжевую перламутровую соплю, пахнущую апельсином. Я невольно отдёрнул руку, и с брезгливым и глупым видом принялся рассматривать то, что мне подарила машина.

— К чёртовой матери их дурацкую цивилизацию! — чертыхался я про себя. — Надо смывать эту хреновину, отправляться на своё место и приходить в себя, анализируя постигнутое.

Я бесполезно дёргал кран со всех сторон, но никак не мог от него добиться хоть тоненькой струйки влаги. Он не имел привычной вертушки сверху, был лишён и какого-либо рычажка, а также, не имел нажимного устройства снизу по принципу наших кранов в поездах…

Из-за двери доносилось нетерпеливое вежливое покашливание и приглушенный гул ожидающих снаружи своей очереди. Я понял, что долго испытываю чьё-то терпение, нужно и меру знать. Пришлось вытащить из кармана носовой платок и ожесточённо отереть им ладонь от жидкого мыла. Но это было ещё не всё. Надо было выйти наружу. А дверь не открывалась. Добравшись до туалета, на радостях я её захлопнул, а как открыть — не знаю. Мне было уже совсем не смешно. С остервенением стал дёргать её к себе и от себя, но все попытки оказались тщетны. И, наконец, меня осенило: это же запад, у них тут всё автоматическое! Значит должна где-то быть кнопка. Не вдаваясь в английские надписи, я нажимал на все подряд попадающиеся кнопки и выключатели. Однако, дверь по-прежнему упрямилась. Я был на грани истерики: ещё не добрался до Америки и уже сплошные неприятности. А за перегородкой очередь, хоть и не по-нашему, но роптала всё выразительней и громче.

И тут я увидел вдруг огромную, как пята, пожарного цвета кнопку. «Она!» — только и подумал радостно и… исступлённо нажал.

Ох, как громко завыла сирена! От неожиданности у меня подкосились колени и я обессилено сел на унитаз. А за проклятой дверью доносился приближающийся топот спешащих на помощь ко мне. Последующая же картина живого дорожного быта, конечно, была оригинально — потрясающей: я восседал на унитазе с застенчиво — глупым видом, а в открытом дверном проёме понимающе улыбались сочувствующие лица.

Незавидная роль — испытать себя дикарём среди цивилизованного общества.

Весь самолет уже знал о моем происшествии, на меня с интересом оглядывались, снисходительно сочувствовали. Теперь я старался как можно реже покидать своё кресло. Решил, лучше уж буду углублять познания в языковом аспекте. Ударился в испанский. Словарь постоянно шуршал перелистываемыми в руках страницами. С трудом я добывал интересующие меня сведения о чилийском быте. Диего советовал обратиться за помощью в российское посольство. Но я-то наверняка знал, что там таких как я отнюдь никто и не ждёт. Поэтому нужно было избрать другой вариант. И этим спасительным вариантом за границей была русская церковь. Чилиец нарисовал подробную схему, где такая церковь расположена в Сантьяго и как до неё добраться.

Вот таков был начальный этап моей чилийской эпопеи и в продолжение всего этого времени я испытывал ощущения парашютиста, впервые прыгнувшего затяжным прыжком.

Глава вторая

С горем пополам покончив со всеми таможенными формальностями в чилийском аэропорту, я с облегчением вышел наружу. И сразу же столкнулся с другой проблемой. Дело в том, что всё происходило в декабре месяце и в России вовсю царила зима, а в тот день, когда я улетал, температура воздуха в Москве была 15 градусов ниже нуля. Здесь же, в Сантьяго, было лето в самом разгаре, зверствовало обжигающее латиноамериканское солнце, и температура превышала 30 градусов выше нуля. Окружающие, естественно, обращали на меня внимание; своим нелепым видом я вызывал их живейший интерес: в тёплом зимнем пальто и меховой шапке среди пальм и другой тропической растительности я выглядел форменным идиотом. Внутри аэропорта работали кондиционеры, да и озабоченный таможенными делами, я не испытывал жары. Но вне здания было совсем другое дело.

Пришлось прямо на улице заняться сменой гардероба. Оставшись в шерстяных брюках и тёплой рубашке, я облегчённо взглянул на окружающий мир. О, боже! Опять не то. Вокруг все были жгучие брюнеты, загорелые до интенсивного шоколадного оттенка, одеты в шорты и лёгкие майки. Я же своим бледным видом никак не вписывался в окружающий ландшафт и составлял собой разительную дисгармонию. Но несмотря ни на что, необходимо было внедряться в существующую реальность. Первое, что я должен был сейчас предпринять — это обменять мои доллары на местные песо. Ощущая себя этакой бледной поганкой, нерешительно подошёл к первому попавшемуся служащему в униформе и, тыча ему под нос доллары и словарь, с помощью пантомимы стал объяснять суть своих домогательств:

— Сеньор… песос… кьеро… дондэ?..

Чилиец с таким высокомерным превосходством окинул меня уничижающим, насколько позволял его низкий рост, взглядом!

— Кьерес камбиар доларес? — вопрошал служащий аэропорта.

Я продолжал бестолково жестикулировать и размахивать долларами. Латинос покровительственным жестом указал мне вперёд:

— Бамос конмиго.

Сто моих долларов быстро перекочевали в хваткую ладонь провожатого. Мы подошли к какой-то стойке с окошечком. Мой покровитель обычной в этих краях скороговоркой темпераментно перекинулся с сидящим по другую сторону, указывая на меня. Клерк с хитрой ухмылкой порылся где-то под стойкой со своей стороны, вытащил несколько измусоленных бумажек, небрежно разгладил их, сосчитал, добавил к ним из кармана ещё одну и всё это протянул в окошко. Первый латинос быстро пересчитал полученное, что-то недовольно буркнул в направлении окошка и, протягивая мне местные деньги, азартно затараторил:

— Не хотел бы сеньор отблагодарить меня за причиненное беспокойство?

Он настолько выразительно объяснял свои домогательства, что совсем не требовался словарик, чтоб понять его. Совершенно не владея обстановкой, словно пребывая в некой виртуальной реальности, я всё же сообразил, что не знаю сколько здесь всё стоит, какова цена местной валюты и какие дают чаевые. Широким жестом я показал, мол, возьми себе сколько надо. Латинос удовлетворённо протянул мне несколько красноватых и зеленоватых купюр, а в его карман перекочевала одна синяя. Тут же его смуглая физиономия приняла удовлетворённое выражение, и я понял, что на мне только что хорошо наварились. Делать было нечего, и я решил уж использовать его услужливость до конца. Протянул ему листок со схемой и адресом русской церкви. Новый знакомый с равнодушным видом рассмотрел листок и подвёл меня к такси, с потухшим интересом объяснился с водителем, указывая через плечо на меня и произнося презрительно при этом слово «гринго». Теперь, словно эстафетная палочка, весь интерес относительно меня перекочевал к таксисту. Тот услужливо перехватил багаж, распахнул передо мной дверцу своего авто…

***

Русская церковь находилась в одном из респектабельных центральных районов Сантьяго — на авениде Голландия. Но в будние дни церковь была закрыта для посетителей. За высокой кованной металлической оградой виднелся довольно просторный чистенький дворик с ухоженной пышной растительностью и дорожками, мощёнными ажурной каменной плиткой. Эффектно на этом фоне смотрелись несколько русских березок, необычно сочетающих свой северный колорит с местной флорой. Сама русская церковь на фоне чилийских монументальных внушительных и солидных католических соборов — выглядела совсем игрушечной. Но от её известковой побелки, ортодоксальных крестов на резных деревянных маковках миниатюрных куполов веяло близким и родным, а также, умиротворением и покоем. Это меня, как-то, вдохновило, я почувствовал вдруг как внутри мгновенно спало напряжение туго накрученной пружины. В глуби двора за зданием церквушки располагались небольшие бытовые постройки из серого кирпича. К ним вела отдельная дорожка, начинающаяся от проделанной с другой стороны ограды калитки. К этой калитке я и направился, ибо на парадных воротах висел на цепи внушительного вида замок.

Калитка была заперта, но сбоку от неё висел шнурок с табличкой «TIMBRE» и другой конец шнурка был прикреплён к небольшому медному колокольчику, висящему над ближайшим окном жилого здания. С душевным трепетом я нерешительно подёргал за шнурок. В глуби двора раздалось жалобное дзеньканье и я стал терпеливо ждать, нервозно выплывая из затапливающих меня теплых чувств.

Появилась крашеная блондинка, тощая и заспанная, с толстым флегматичным и тоже заспанным годовалым малышом на руках.

— Кэ кьере устэ? — равнодушно спросила блондинка из-за калитки.

— Я русский. Вы говорите, должно быть, по-русски?

— Естественно. Так что вы хотите? — повторила крашеная свой вопрос на родном языке.

— Я только что приехал из России и мне хотелось бы встретиться со священником. Вы можете помочь мне в этом?

— Батюшка будет здесь только в воскресенье и по окончании службы он примет вас. Приходите через три дня.

Тощая говорила со мной совершенно бесцветным голосом и явно не испытывала никакого интереса к назойливому соотечественнику. Ей хотелось поскорее отделаться от меня. Но я-то терял всякую возможность получить столь необходимую в моём трудном
положении помощь. Совсем не улыбалась перспектива трое суток провести неизвестно где на улице, в чужой стране, фактически без средств. И во мне пробудилась решительность.

— Понимаете, у меня нет здесь знакомых, я не знаю испанского языка, да и гостиница мне не по карману по причине крайней ограниченности в средствах, — принялся я втолковывать ей.

— Знаете, я вам ничем не могу помочь, — вяло упорствовала крашеная. — Это ваши проблемы. О чём вы думали, когда ехали сюда?

— Поймите меня правильно, — наседал я, — это единственная моя возможность, я все надежды возлагаю исключительно на церковь. Да у меня батя хоть и нерусский, но ещё его дед принял православие… причём добровольно!.. Да, войдите же, наконец, в моё положение. Я здесь без постороннего участия, может быть, погибну… Вы ведь христианка и милосердие…

— Что вы взываете ко мне, как… Я вовсе не Христос и не творю чудеса. Сказано ведь: ничем не могу помочь!

— Ну хоть с попом мне просто поговорить… Вы можете это устроить?

— Невозможно это до воскресенья, я ведь уже сказала, — начала заметно нервничать тощая. — Батюшка живёт в монастыре, который находится далеко за пределами Сантьяго и приезжает сюда только для церковного богослужения. В воскресенье после литургии он сможет принять вас.

— Но телефон-то у вас есть? — продолжал упорствовать я. — Позвольте мне хоть таким образом поговорить.

— Пойдёмте! — сдалась наконец моему напору оппонентка и нервно забренчала связкой ключей, отпирая калитку. — Я, право, не знаю будет ли отец Вениамин доволен тем, что его побеспокоили в неурочное время.

— У меня нет иного выбора, — пробубнил я себе под нос.

Блондинка провела в небольшую ухоженную комнатушку, где кроме маленького журнального столика и лёгкой кушетки стоял большой цветной телевизор с внушительным видеомагнитофоном и новенький стереофонический музыкальный центр. Поспешно набрала номер и передала мне телефонную трубку. Я с затаённой надеждой мучительно вслушивался в долгие гудки телефонного зуммера. Противоречивые чувства будоражили нутро. Словно на незримых качелях, то вверх вздымало надежду, то она рушилась и обуревало раскаянье: зачем я вверг себя в авантюру?.. никто мне не станет помогать… Отчаянье захватывало душу. Сердце добрым десятком ударов встречало каждый последующий гудок в наушнике.

— Дигаме, пор фавор, — наконец донёсся старческий дребезжащий голос из трубки.

— Здравствуйте… — растерянно поприветствовал я старика.

— Здравствуйте. Кто вы? И что вы хотите?

— Я русский. Только что прибыл из Москвы и мне необходимо с вами встретиться… поговорить…

— Хорошо! В воскресенье приходите в церковь.

— Понимаете, у меня сложная ситуация. Я на последние средства купил билет и прилетел в Чили. С трудом добрался до русской церкви. У меня нет никаких знакомых здесь и, кроме того, я даже не знаю испанского языка. Мне негде переночевать. Помогите, ради Христа, — жалобно причитал я.

Мембрана в трубке на непостижимо долгое время прекратила свои колебания. Продолжительное молчание на другом конце провода убивало всякую хилую надежду на ожидаемое сочувствие. Наконец, снова раздался невыразительный старческий голос и безразличным бесцветным тоном попросил:

— Передайте телефон Ирине.

Дрожащей рукой я исполнил просьбу попа. Ключница предупредительным жестом перехватила трубку и почтительно покивала в неё. Напоследок сказала: «Досвиданья!» и неожиданно дружелюбным тоном пригласила сесть. Внутри стал плавиться лёд — некоторый прогресс в моем дохлом деле наметился, удача тяжёлой пятой наступила на змею безысходности. Ликующие чувства стали заполнять душу. И бесполезно было пенять на преждевременность, надежда накатывалась растущим снежным комом с горы. Я уже почти обожал крашеную свою соотечественницу и её флегматичное чадо, которое за всё время нашей беседы не издало никаких звуков. Признаками жизни, пожалуй, был только неподдельно яркий румянец на выпуклых щёчках толстячка, да равномерное посапывание.

Теперь Ирина проявила ко мне живой нескрываемый интерес. Она с любопытством стала расспрашивать о России, рассказала о себе. Выяснилось, что сама она родом из Омска, но вышла замуж и последние годы жила с мужем в Крыму, в Керчи. Муж инженер, сейчас работает в какой-то эмпресе, производящей электрические приборы для чилийского шахтного производства. У них двое детей — есть ещё девочка восьми лет, которая в настоящее время находится в гостях у друзей. В Чили они уже три года, а до этого два года провели в Аргентине.

— Здесь нам повезло больше, — рассказывала дальше Ирина. — Нас приютила церковь, предложили эту комнатушку, а когда родился Вадик, разрешили занять и соседнюю. Со мной заключили контракт, по которому исполняю обязанности сторожа и слежу за порядком во дворе: подметаю, поливаю и ещё храню ключи от всех помещений.

— А платят-то как? — с интересом полюбопытствовал я.

— Здесь много не платят. Я получаю всего 80 тысяч песо, это немногим больше 160 американских долларов. Правда, за жильё совсем не плачу, а это очень важно, ведь оно здесь стоит очень дорого. Практически, чтобы арендовать примерно такую же как у нас сейчас площадь, не хватит моей зарплаты. Зависит ещё, конечно, от района, в котором ты собираешься жить. Но белые не могут проживать в тех районах, где поселен чилийский побласьон. Европеец там просто не выживет. Разнузданный бандитизм, наркотики, непомерная грязь и запредельная интеллектуальная запущенность убьют его раньше, чем он успеет в чём-либо разобраться.

— Но Чили, как я слышал, наиболее благополучная в экономическом плане страна в Латинской Америке. У меня есть друг в Германии, который пишет, что зарабатывает там в месяц 2800 марок за выполняемую им неквалифицированную работу. А у вас 160 долларов…

— Германия… Франция… Швеция… даже хотя бы Испания… — это совсем другое, там Европа, цивилизация, другой мир, — скептически заключила Ирина. — А здесь, так называемый третий мир со всеми вытекающими из этого последствиями. Устойчивая безработица. Да и работать здесь, честно говоря, определённая часть населения вовсе не стремится. А зачем утруждать себя им, когда Латинская Америка не Россия с её так называемыми зонами рискованного земледелия? Здесь никогда не было голодовок, вот и развито попрошайничество да воровство. Латиносы, они сами по себе, ленивы до чрезвычайности, но что касается воровства, то в этой области проявляют необычайную расторопность.

Я жадно, словно губка воду, впитывал новые для себя сведения о чилийской действительности. Всё это было крайне интересно, ведь я собирался обосноваться в этом мире. Но я абсолютно не мог поверить тому, что здесь на целый порядок зарплата меньше,
чем мне представлялось. Это было открытием. А ведь в наших российских средствах массовой информации и не проскальзывало ничего подобного о латинских странах. Вот это да! Я сделал жалкую попытку отстоять свою позицию:

— В России я от многих слышал, как их знакомые, или знакомые их знакомых уезжали за рубеж и как там быстро и благополучно устраивались…

— В эти же бредни поверили и мы в своё время, — оборвала меня пессимистичная собеседница. — Но реальность быстро остудила наши горячие головы. Возвращаться назад было не на что, да и некуда. В надежде на бешеные заработки, мы поставили на карту всё:
продали квартиру и прочее, что имели на родине, и с необузданными надеждами ринулись в призрачный заморский рай.

— Неужели всё это так? — опешил я, словно мне вылили ковш ледяной воды за шиворот.

— Увы! Русская колония в Чили очень малочисленная. Фактически, все друг друга знают. Каждый перед другими, словно голый — ничего о себе не утаишь. Так вот, я никого, из таких как мы простых работяг, не знаю, кто был бы устроен так, как нам грезилось на родине. Мы-то ещё хорошо пристроены, муж зарабатывает около тысячи долларов.

— А какую часть доходов вы тратите на питание и одежду?

— К счастью, продукты здесь очень дешёвые и одежда тоже. Если, конечно, вы не будете покупать их в таком супермаркете, как «Джумбо», где отовариваются одни богачи.

— Да, картина, которую вы обрисовали, довольно неприглядна. Я думал…

— Понятно. То, что вы думали, совсем не вяжется с действительностью. И это так. Трудно, очень трудно наши люди устраиваются здесь. И вы подумайте, может быть, лучшим для вас будет — вернуться домой?

— Но нет! — упорствовал я. — Не для того вырывался оттуда, чтоб так вот вдруг возвращаться назад. За мной стоят люди — мои друзья, которые ждут помощи, и я не должен лишить их надежды. Вы ведь сами сказали, что с голода тут никто не умер. А в России уже люди варят себе кашу из комбикорма. Уж это я видел собственными глазами. Да и вы-то здесь превосходно устроились.

— Дело ваше. Я только высказываю своё мнение. Но хочу заметить, что очень многие русские не смогли здесь найти своё место и вынуждены были уехать назад. И таких во много раз больше. Мой Николай долгое время мыл окна по разным офисам, да по домам ремонтировал электроприборы. Но вы, я смотрю, упорный и вам, может быть, повезёт больше других. Я вам желаю удачи! Но сбросьте прочь розовую оболочку с глаз и это поможет скорее адаптироваться в новых условиях…

Итак, первая встреченная в Чили соотечественница преподала хороший урок практиковедения в области обетованного заморского рая. Ценнейшая для меня информация! Кроме того, Ира подробно нарисовала схему, по которой я должен был добраться до русского монастыря, где меня ожидал священник отец Вениамин. Она снабдила подробной картой Сантьяго, написала на листке необходимые фразы для общения с местным населением: водителями автобуса и маршрутного такси, с помощью которых мне предстояло добраться до монастыря, проводила до остановки и усадила в нужный автобус. А водителю наказала где меня высадить.

Глава третья

Часа полтора протрясся я в автобусе, согласно Ириной схеме добираясь до пласы Сан Энрике. Это было далеко за городом, у самого подножия круто вздымающихся ввысь Анд. Благо, стоянку маршрутных такси, или как их здесь называют — «коллективо», я увидел сразу. С водителем разобрался достаточно быстро: показал листок, где Ира написала, что мне нужно добраться до русского монастыря. Затем, занял место и минут через 15 каскадёрской езды по извилистой горной дороге оказался перед глухими железными воротами, вделанными в высоком кирпичном заборе. Ворота оказались незапертыми, и я с возрастающим сердечным трепетом проник в их проём. Прямо передо мной круто вверх вздымалась мощёная камнем дорога, по краям которой были видны не очень ухоженные клумбы с цветами и разной тропической растительностью: кактусами, пальмами, вьющимися наподобие плюща лианами. Дальше виднелось много привычных и экзотических деревьев. Дорога терялась среди всего этого зелёного моря. Впереди высоко вверх взгромоздилась горная стена, только до половины покрытая зеленью. Среди растительности, тут и там, были разбросаны небольшие ветхие и поновей деревянные постройки. Вокруг было много свободного места. Жарко. Тихо. И только птицы вели свою неугомонную деятельность. Всё как в лесу. Не у кого даже спросить. Но мне здесь сразу понравилось. И я, наполненный надеждами, решительно двинулся вверх по брусчатке.

Немного выше оказалась широкая заасфальтированная площадка. С краю площадки расположился солидный двухэтажный бетонный особняк. К нему я и устремился. В середине его находилась массивная двустворчатая деревянная дверь, скорее даже ворота, над которыми была прикреплена копированная репродукция какой-то иконы. Осенила догадка: здесь обитает отец Вениамин! Душа задрожала, как жалкий овечий хвост, но превозмогая одышку и, как выразился лирический классик русской поэзии, «нахлынувшее половодье чувств», я продвигался дальше. Подошел к углу здания, здесь была небольшая дверь, из-за которой доносилась нерусская старческая речь. С любопытством прислушался.

Невероятно! Говорили по-арабски. Понял, что мне не сюда и повернул к главному входу. И… о ужас! Навстречу нёсся огромный, как саблезубый тигр, косматый волкодав. Тут уж стало не до созерцания заморских красот. С кошачьей стремительностью я кинулся спасаться. Все системы организма, сработав синхронно и безотказно, выдали компьютерно-оптимальный вариант в выборе спасительного решения. Короче, мгновенно я оказался за маленькой дверью. Я подпирал её изнутри, а снаружи дверь яростно грыз и царапал мой саблезубый преследователь. Картина, достойная доисторической повседневности: примитивная борьба видов за своё существование — побеждает сильнейший!

Но это, как оказалось, было ещё полбеды. На шум из комнаты появилась древняя старушенция. Она что-то возмущённо прошамкала по-арабски, замахала на меня руками. Понятно было, что от меня требуют убраться вон. Но я совсем не хотел, чтобы меня съели; напустил на себя плачущий вид и стал выразительно кивать на дверь, из-за которой доносилось злобное рычание. Наконец, до старушечьего маразматического сознания дошло, что я ищу здесь спасения, и она подошла к двери, приоткрыла её и недовольно прошамкала: «Бобби… Бобби…» Однако пёс не покидал своей позиции и продолжал плотоядно коситься на меня. Тогда старая принесла целую чашку, размером с приличный тазик, мясного гуляша и поставила перед собачьей мордой. Мне стало не по себе: ничего себе!.. в то время, когда в Африке каждый пятый ребенок недоедает, а здесь этакое расточительство. Это же добрый десяток порций чистейшего мяса, если считать по российским меркам! И всё для какой-то паршивой псины. Ну и нравы! Вот оно извращённое капитализмом общество. Куда я попал?..

Бобби неторопливо сожрал гуляш и, разом подобрев, перестал смотреть на меня зверем. Я понял, что настал для меня благоприятный момент, чтобы улизнуть. И, прикрываясь бабуськой, проворно проскользнул мимо утерявшей бдительность зверюги. В мгновение я оказался перед парадной дверью двухэтажного особняка.

Дверь была выполнена в стиле крепостных ворот позднего средневековья: внушительная и глухая, с ажурной резьбой из кованого железа. На моё счастье створки ворот были приоткрыты, и я живо протиснулся в узкую щель меж ними. Внутри оказался просторный холл с зеркально начищенным паркетным полом и матовыми светильниками. По стенам висели репродукции картин на библейские темы известных мастеров живописи. Я стал озираться по сторонам: ни одной живой души не было заметно в обозримом пространстве. Я стал тихонечко звать: «Есть тут кто-нибудь? Эй! Отзовитесь!» В конце помещения на три стороны были двери, за которыми послышался гул и все они вдруг почти одновременно отворились. Появились женщины. Некоторые были одеты по-монашески, а иные в обычную современную мирскую одежду. Они с любопытством уставились на меня, стали по-испански переговариваться меж собой. Я ничего не понимал и оттого чувствовал себя нелепо. Среди всех выделялась одна пожилая монашка, одетая в чёрное, — она проявляла наибольшую прыть.

Недобро зыркая на меня, монашка яростно замахала руками, мол, вон отсюда, пока цел, убирайся! Но я совсем не собирался сдаваться и стал требовать, чтоб позвали кого-нибудь из русских. Я решил: раз это русский монастырь, значит здесь непременно должны быть мои соплеменники. Силы были неравными, — явно, перевес не в мою пользу, а тут к женской половине всё прибывало и прибывало подкрепление. И по мере увеличения количества воинствующих монахинь, они разъярялись всё более, прямо амазонки какие-то свирепые. Осиным роем жужжали они, а предводительствующая монахиня в чёрном уже вилась на опасно близком расстоянии и вопила ещё громче, возбуждая боевой дух в бабьем воинстве. Я позвоночником чувствовал, что приближается кульминационный момент развязки и если не произойдёт какое-нибудь чудо, меня просто здесь растерзают. Вон как они уже набычились, словно стадо разъярённых носорогов и сейчас начнут бить копытом перед тем, как ринуться в атаку.

Я почувствовал себя совсем нехорошо. Щекотливое положение: спереди напирает разъярённое стадо парнокопытных, сзади поджидает распоясавшийся хищник. Как загнанный в угол зверь, я готов был на отчаянный поступок, ведь дальше отступать было некуда — позади дверь, за которой… Но я не политрук Клочков, который крикнул своим панфиловцам: «Ребята! Дальше отступать некуда — позади Москва». И я жалобно взмолился, взывая к толпе: «О, боже! Да есть здесь кто-нибудь русский?..»

— Я русская! — неожиданно прозвучал тихий голос за моей спиной.

Я обернулся и увидел, что в щель между дверными створками протискивается молодая женщина.

— Пойдёмте скорее наружу, здесь женский монастырь и мужчинам нельзя входить, — проговорила моя спасительница.

— Но я боюсь выходить отсюда, на меня опять набросится огромная рыжая псина. Я спасался за стенами этой обители.

— Сюда категорически запрещено входить мужчинам.

— Что же, теперь мне добровольно становиться добычей этого животного?

— Пойдёмте, пойдёмте. Со мной Бобби вас не тронет.

Постепенно приходя в себя и успокаиваясь, я снова обрёл способность созерцать мир во всём его многообразии. Бобби, обласканный доброй рукой моей избавительницы, добродушно вилял хвостом, предварительно обнюхав меня и, видимо, не найдя ничего аппетитного. Он принял меня в стаю.

Теперь опять главным стало встретиться с отцом Вениамином.

***

Мы познакомились и выяснилось, что мою спасительницу зовут Аллой и родом она из Казахстана. Имеет семилетнюю дочь Машу. Супруг Юрий родом из Тулы, работает шофёром грузовика в эмпресе, обслуживающей чилийские шахты в Антафагасте. Он с восходом солнца уходит на работу и возвращается очень поздно. Семья живёт при женском монастыре в небольшой комнатушке, а сама Алла выполняет разную работу — то, что укажет настоятельница монастыря мать Ульяна, а за это хозяйка позволяет брать бесплатно продукты питания, которые ежедневно привозят из супермаркета «Лидер».

— Жить можно, — говорит Алла. — Жилье и питание у нас бесплатны, а Юра зарабатывает около 500 долларов в месяц — для Чили это приличный доход. Минимальный заработок на сегодняшний день официально установлен в 160 долларов. Дело в том, что чилийское правительство по мере роста доллара по отношению к песо периодически корректирует минимальную заработную плату.

— И давно вы живёте в Чили? — поинтересовался я.

— Мы с дочерью здесь полтора года. Юра сделал нам вызов после того, как сам устроился и нашёл для нас с Машей место в этом монастыре. А до этого он поскитался по Латинской Америке четыре года, побывал в разных странах. Он моряк и работал на рыболовных судах. У меня специальность фармацевта и сейчас усиленно учу испанский, хочу работать по специальности, а для этого прежде необходимо легализовать диплом, то есть, заново сдать экзамены за весь курс, притом на испанском языке.

— Интересно, а почему в русском монастыре и не видно русских?

— А где же их взять в Чили? — вопросом на вопрос ответила Алла. — Мало того, у нас и игуменья арабка.

— Так вот почему я слышал арабскую речь в монастыре, — догадался я прозорливо.

— Здесь живёт престарелая мать нашей настоятельницы.

— А как такое могло случиться, что русский монастырь возглавляет арабка?

— Говорят, что в трёхлетнем возрасте мать подбросила её в Палестине в русский монастырь и девочку воспитал русский епископ. Он стал ей отцом, дал хорошее образование, и она воспитана на русской культуре и отлично владеет русским языком. А мать нашла её позже и теперь, будучи в престарелом возрасте, вспомнила о дочери. Мать Ульяна не может это всё простить своей матери, но из приличия заботится о старухе, хотя отношения между ними довольно холодные.

— Ещё я заметил, в монастыре многие женщины одеты не в монашеские одеяния. Почему это так?

— При монастыре существует детский приют, где сейчас содержатся 25 чилийских детей из бедных семей. Для них здесь есть школа со штатом преподавателей, воспитатели, другой обслуживающий персонал: повара, садовник, уборщицы, работники существующего при монастыре овощного магазина и другие. А именно монашек — всего четыре, да ещё шесть послушниц, которые пока не приняли постриг.

— На что же существует монастырь? На какие средства? Здесь ведь ничего не производят, а платить надо одной только зарплаты для такого большого штата работников — я представляю сколько.

— Во-первых, монастырь не принадлежит к московской Патриархии, а подчинён Синоду, находящемуся в США, откуда и поступают средства на содержание заведения. Ещё какие-то богатые люди шлют сюда пожертвования. Затем, местный муниципалитет хорошо помогает приюту: имеется договоренность в супермаркете «Лидер» забирать идущие в расход продовольственные товары, такие, например, у которых срок годности подходит к концу, либо сорвана или испорчена этикетка, повреждена упаковка и прочее.

— И много монастырь получает таких неликвидных товаров?

— Каждый день матушкин микроавтобус наполняют до отказа. А бывают дни, когда по три-четыре рейса делают в «Лидер». Мать Ульяна человек предприимчивый — открыла при монастыре магазин и продаёт там по дешёвке пересортированные нами продукты и имеет с лидерских отходов приличный доход себе. Вот и свиней завели десятка два, они-то и съедают то, что не смогли съесть обитатели монастыря. Есть ещё коровье поголовье. А территория тут сами видите какая огромная, гектаров сто будет.

— Да, система, видимо, работает отлажено. Алла, вы всё говорите о матушке. А какая роль отведена отцу Вениамину?

— Правильно, она и есть хозяйка всего. А отец Вениамин живёт вон там с краю. Видите этот отдалённый небольшой двухэтажный домик? Вот в нём он и обитает.

— А чем поп занимается в свободное от служб время? Наверное, тоже ведёт какое-нибудь хозяйство?

— Он отливает восковые свечки и реализует их прихожанам в церкви по 500 песо. Когда-то батюшка пробовал заниматься пчеловодством, но пчёлы, однажды, почему-то набросились на него и искусали до потери сознания, старик чуть не умер. И в результате, вон, видите, вокруг дома разбросаны деревянные ульи — это и есть итог его неудавшейся деятельности. А вообще, говорят, основной его доход составляют дома, которые он имеет в разных городах Чили.

— Откуда же священник их набрал?

— Многие русские старухи из бывших дворян и прочих имущих сословий перед смертью отписывали ему своё наследство в виде недвижимости, вот он и разбогател. Теперь сдаёт всё это жильё в аренду. С этого и живёт. С матушкой у них отношения натянутые.

По вздымающейся от главного здания женского монастыря дороге мы поднимались к владениям священнослужителя. Было любопытно собственными глазами увидеть скромные апартаменты святого отца. Про падре Вениамина Алла рассказала, что тот в молодом возрасте попал в Чили, будто бы, бежал после Второй мировой войны вместе с немцами. Он не имеет никакого образования и возглавил местный приход следующим образом.

В молодости беглец прислуживал здесь священнику, а так как у того не было ни семьи, ни детей, то старик принял молодого отрока как сына, обучил его всем церковным обрядам, а когда совсем состарился и, предчувствуя скорую кончину, рекомендовал своего преемника церковному руководству в США. Оставил новоиспеченному святому отцу и своё собственное состояние. Отец же Вениамин, со своей стороны, «одел чёрную рясу», то есть, принял чёрное монашество — более аскетичное и жёсткое и, согласно этому, он не имеет ни семьи, ни детей. Сейчас батюшке 84 года и он немощен и болен. Во время горбачёвской оттепели поп решился и стал разыскивать хоть кого-нибудь из родственников, написал на родину в Украину и через некоторое время получил неожиданное письмо от троюродной племянницы, которую сроду не знал. Теперь она со всем своим многочисленным семейством прибыла сюда и прибирает всё здесь к своим рукам.

— Алла, почему вы так скептически относитесь к тому, что творится в монастыре? — спросил я. — И совсем не зная меня, рассказываете довольно критические вещи?

— Да, я, наверное, много лишнего наболтала, но дело в том, что когда поживёшь вдали от своих, то каждый встреченный тобой человек, говорящий на родном языке, становится настолько близким, что невольно хочется излить перед ним душу. А наболело тут много у меня.

— ?..

— Ничего, это поначалу только удивительно, что здесь тоже стонут от жизни. На фоне российских проблем здешняя действительность только вначале кажется раем. Но поживёшь некоторое время и начинаешь замечать тёмные пятна. Да чего там говорить, поживёте — увидите сами!

— Видимо, вы правы, Алла, нас здесь никто не ждёт и специально для нас не создают тепличных условий. Раз выбрал такой путь — поискать себе счастье в другой стране, значит, терпи и отвоевывай себе место под солнцем.

Глава четвёртая

Я стоял перед дверью и нажимал кнопку звонка. Домик, в котором обитал отец Вениамин, был комбинированный: первый этаж — кирпичный, второй — деревянный. Даже по российским меркам такое жилище никак нельзя было считать солидным — домик так себе,
неприметный, по нынешним временам разные современные русские предприниматели понастроили себе такие дворцы, что куда там с ними сравнивать это скромное обиталище святого отца. Двора, как такового, вокруг дома не было, но бросался в глаза царящий кругом беспорядок: валялся разный хлам, горы сухих листьев и высохшей травы, какие-то ящики и садовый инвентарь, и много поломанных пчелиных ульев.

Ждать пришлось довольно долго. Затем, за дверью послышалось шарканье и дребезжащий старческий голос спросил по-русски:

— Это вы?

— Да, — робко промолвил я.

Что-то загремело, заклацало — послышался металлический звук поворачивающегося в замке ключа и дверь медленно отворилась. В её проеме обозначился силуэт ветхого старца. Одет он был в далеко не первой свежести выцветшую серо-чёрную рясу. От него исходил
неприятный дух чего-то замшелого, заплесневелого, затхлого.

— Ну, здравствуйте! Входите, — пригласил отец Вениамин.

И я вошел… словно в пещеру — такой кругом царил беспорядок и запущенность. На первом этаже видны были кухня, туалет и пару дверей в какие-то не то комнатки, не то кладовые. Мы поднялись на второй этаж по узкой скрипучей деревянной лестнице и оказались в зале, обставленном более чем скромной мебелью: обшарпанными драными креслами, измызганными стульями, колченогим круглым столом, покрытым какой-то грязной дерюгой, в углу стоял грубо изготовленный шкаф со старинными церковными книгами. На стенах висели обгаженные мухами иконы и цветные копии картин на библейскую тематику. И в самом центре выделялась большая репродукция, на которой была изображена келья монаха: узкий каменный склеп с грубо сколоченным деревянным ложем, покрытым груботканой драной дерюгой. Видимо, такому аскетическому существованию поп придавал преимущественное значение, это было просто смыслом его жизни.

— Ясно, — понял я, — святой отец приверженец отшельничества и аскетизма и для него идеалом может быть только схимник, ведущий праведный образ жизни. Я под такие стандарты никак не подхожу, ибо люблю жизнь до самозабвения, обожаю общество со всеми страстями и усладами. Но мне необходима помощь этого старикашки, я в ней нуждаюсь, как измученный жаждой верблюд — в воде.

— Усаживайтесь сюда, — предложил поп, указывая на стул возле стола. — Вы, наверное, голодны? Я сейчас принесу что-нибудь покушать.

— Не беспокойтесь за меня, я совсем не хочу есть, — попытался я соблюсти приличия, хотя у самого в желудке словно кошки скреблись.

— Нет, нет, вы не отказывайтесь. Не надо стесняться, я вас вполне понимаю. Я сам, когда приехал в 1947 году в эту страну, тоже был молод, как вы и, помню, вечно испытывал чувство голода. Правда сегодняшняя моя трапеза без мяса, ибо сейчас пост и я не ем скоромное. Но ничего, отведайте хотя бы постное.

На столе появилась жидкая невкусная похлебка и чай.

— Да, — невольно подумалось мне, — по нынешним временам нормальная пища россиянина средней руки. Но я не святой отец и от такой пищи могу скоро протянуть ноги, а мне бы этого так не хотелось — не для того вырвался из России. Я хотел бы вкусить радости заграничной жизни, а что это?..

— Вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь. Я ещё принесу.

— Только этого не хватало, — сетовал я про себя на чрезмерное гостеприимство попа, с трудом вталкивая в чрево постную похлёбку. — Лучше бы мяса кусок притащил, змей.

Но нет, мяса я так и не дождался, а вот разговор получился обнадёживающий…

— Так какие проблемы вас привели ко мне? — приступил к серьёзной части моего визита отец Вениамин. — Рассказывайте всё по порядку. Но не торопитесь. И кушайте… вот чай с галетами. Обо мне старике только и вспоминают, когда нужно решить какие-нибудь проблемы.

Я смиренно проглотил последнюю фразу священника и начал:

— Российские кризисы последних лет жизнь мою в этой стране сделали совершенно невозможной. Те деньги, которые сумел накопить во время горбачёвской оттепели, поглотил банк, в котором я их хранил. Вкладчикам однажды просто объявили, что банк обанкротился — и всё!.. Заработка не хватало на всё более дорожающую жизнь. Деньги обесценивались с космической скоростью. Пришлось распродавать ранее нажитое. До бесконечности это продолжаться не могло, ибо всё когда-то кончается. Так наступил момент, когда закончилось моё терпение. И я решил, что для того, чтобы выжить самому и спасти свою семью от голодной смерти есть только один выход — покинуть своё отечество и поискать лучшей доли в другом месте.

— А почему вы выбрали именно Чили?

— В Европе я категорически не хотел оставаться. Мне претили её вечные политические проблемы, а с некоторых пор и экономические. Хотелось уехать куда-нибудь подальше на другой континент, а другим континентом, как правило, для россиян является Америка. Но Северная Америка мне не нравится, особенно США, ибо, я полагаю, что эту державу ожидают в будущем аналогичные с Россией проблемы. И вообще, мне всегда хотелось жить в какой-нибудь маленькой стране. Европейцу тяжело жить в Центральной Америке из-за жаркого климата и более всего для нас по климатическим условиям подходят Аргентина и Чили. Но Аргентина большая, а Чили имеет население всего около 15 миллионов. Так я и выбрал эту страну в качестве убежища для себя.

— Но ведь Чили принадлежит к странам третьего мира. Неужели вам не хотелось бы жить в более цивилизованном и богатом государстве?

— В более цивилизованном и богатом государстве, бесспорно, жить хорошо, надёжно, но нас там не ждут. Там больше проблем с оформлением документов. Почти невозможно получить вид на жительство. В латинских же странах, как я считаю, всё это решить гораздо легче. Въездную визу в Чили я получил настолько быстро и легко, что даже сам этого не ожидал. А прежде того ведь делал несколько попыток получить такую визу в более развитые страны, но все усилия оказались тщетны.

— Как же у вас получилось с чилийской визой? Другие мне рассказывали, что смогли из России попасть в Чили только через Аргентину.

— Не знаю, батюшка, как другие, но я в чилийском посольстве в Москве попросил встречу с консулом и мне её предоставили, где я повел речь о политическом убежище.

— Вот как! А на каком основании?

— Я рассказал, что не мог заниматься своим профессиональным делом, какие имел проблемы с местными властями, милицией и ФСБ.

— Почему вы имели эти проблемы? Вы кем работали там?

— Работал журналистом в городской газете. С распадом прежней социалистической системы газеты перешли на самофинансирование. А это значит, что для того, чтобы выжить, нужно стало иметь больше читателей, покупающих газету, для привлечения которых необходимо делать более увлекательные материалы, то есть, писать о самом горячем, самом насущном, в том числе и о российской политике. Но, как известно, политика — дело грязное, тем более в России, и когда кто-то начинает ворошить эту грязь, власть имущим это не всегда нравится. На сей почве и возникли у меня проблемы.

— И что, вас сажали в тюрьму, истязали на допросах?

— Нет, до этого дело не дошло. Сталин давно умер и положение в связи с этим внутри России несколько изменилось. Сейчас просто по неподтверждённому доносу людей не хватают и не бросают в лагеря. Можно стало до определённого предела критиковать нынешние порядки. Но когда переступишь черту — это становится чревато нежелательными последствиями…

— Вы, наверное, хорошо делали свою работу, старались для своих читателей, раз имели проблемы с властями?

— Я был посредственным журналистом, ибо меня так долго терпели официальные органы. Более талантливых моих коллег уже нет среди живых. Но в какой-то момент я почувствовал, что и мне небезопасно дальше оставаться в этой стране.

— Неужели наступила угроза для жизни? Как вы это определили?

— Начну с вступления. Я жил в маленьком курортном городке на юге России. В городе была всего одна газета, в которой работали четыре журналиста. Все мы для местного населения были персонами хорошо известными. Каждый журналист имеет сеть внештатных сотрудников и других носителей информации, благодаря которым он знает обо всём происходящем в городе. А те, кто много знают, всегда являются объектами, интересующими секретные и иные официальные службы. Так и меня, однажды, — было это в 97-м году, — пригласили на беседу в ФСБ (так стало называться КГБ после распада СССР), где заместитель начальника городского отдела этого ведомства предложил мне сотрудничество с его «фирмой». Я категорически отказался. И нечего изумляться моей смелостью, просто с некоторых пор это зловещее ведомство значительно утратило свои позиции и стало возможным без последствий отвечать отрицательно в диалоге с его сотрудниками. Конечно, опять же до определённого предела. Спустя полчаса после такой беседы меня отпустили, но порекомендовали хорошенько подумать над предложением и на следующем собеседовании надеялись встретить взаимность.

Рассказывая свою историю священнику, я живо вспоминал недавние события своей жизни. Нервы натянулись стальными канатами, адреналин наполнил нутро, в голове застучало, как в барабане, по которому беспрестанно бьют колотушкой. Я стал нервно вертеть в руках столовую ложку, которой только что ел постную монастырскую похлёбку. И вдруг… о, что я вижу! На тыльной стороне ложки была отчётливо оттиснута фашистская свастика. От неожиданности я чуть не выронил столовый предмет из рук, но вовремя спохватился и сделал вид, будто ничего не произошло.

А святой отец, заинтересованный моей историей, продолжал дальше расспрашивать:

— Ну и что было на следующей встрече? Они вас всё же вынудили работать на них?

— Следующей встречи не было. Мне удалось её избежать так. Моей напарницей по работе в газете, с которой я делал много совместных материалов, была одна опытная журналистка. Она много лет работала в нашей газете и очень многое знала, что творится в городе. Между нами были очень дружеские отношения и она, как более опытная, опекала меня. Ей-то я и рассказал о своей заботе. Наталья, так её звали, живо посочувствовала мне, но прежде разъяснила, что сотрудничая с ФСБ, я приобрету большие преимущества и перспективы.

— Это хорошая «крыша», имей ввиду, — напирала моя наставница. — Они способны прикрыть тебя в любой ситуации и от бандитских структур, и от официальных ведомств. Кроме того, можно гордиться, что именно тебе предложили сотрудничество, ведь эти люди не доверятся кому попало. Да и многие журналисты работают на ФСБ.

Но я не нуждался в такой «крыше», отрабатывать которую нужно будет путём доносительства и наушничества. Я так прямо об этом и сказал Наталье. Она покровительственно посетовала, что я наивный максималист и поэтому не могу пользоваться преимуществами, которые представляет судьба. И ещё она пообещала переговорить с начальником городского отдела ФСБ по поводу моего дела, чтобы его сотрудники оставили меня в покое. С того момента больше меня никто не вербовал.

— Так получается, что она сама сотрудничала с ФСБ, раз смогла решить так легко вашу проблему, — догадался священник.

— Об этом, батюшка, вслух не говорят…

***

И всё-таки вторая встреча с заместителем начальника городского отдела ФСБ капитаном Стрежекозой у меня состоялась, но вот в связи с чем.

Опять же, с Натальей мы «раскопали» один горячий материалец, где в неприглядном виде предстал предшественник КГБ — сталинское НКВД. Одна старушка, предвидя свою скорую кончину, решила исповедовать душу. А груз на ней был тяжкий. И написала бабка нам в редакцию письмо, в котором рассказала о страшном убийстве, невольным свидетелем которого ей довелось стать в пятнадцатилетнем возрасте.

…Шёл август 1942 года. Кругом бушевала война. Немцы заняли Краснодар, но перед тем советские органы НКВД успели всех политических заключённых, содержавшихся в краснодарских тюрьмах, собрать в один большой этап и погнали их пешей колонной в тыл. Заключённых кормили жидкой похлёбкой из гороховой шелухи, поэтому было много истощённых, ослабленных, которые, обессилев, падали и их тут же, согласно законам военного времени, пристреливали конвоиры.

Этап продвигался медленно, а немцы рвались вперёд, к Туапсе. Вместе с этапом двигался обоз, в котором находилось имущество и семьи комсостава. Дочь тюремного врача, пятнадцатилетняя Таня, тоже находилась здесь. Она была непоседой и её видели то в голове колонны, то в хвосте. Девочка перезнакомилась со всеми из этапа, лишь к заключённым не разрешалось подходить и разговаривать с ними. Наконец, колонна добралась до предгорий Кавказа и вступила в горячеключевские леса. А наступающие фашистские части уже были совсем рядом, самолёты бомбили отступающих. Много заключённых погибло от бомб.

Этапников гнали балками и ущельями на Хадыжи. Руководство торопилось, тревожась за своё имущество и семьи. И вот, поступила информация, будто Хадыжи заняли немецкие парашютисты. Что было делать? Руководящий состав пребывал в растерянности, собрались на срочное совещание, на котором и приняли зловещее решение…

Стояла тёплая летняя ночь с 12-го на 13-ое августа. Звуки близкой орудийной канонады, ставшей уже привычной уху, не нарушали сна. Но вот, в какой-то момент, в ночную симфонию вплёлся посторонний тяжёлый рокот. Таня проснулась и стала прислушиваться.

Звук тяжёлых машин доносился откуда-то из леса совсем рядом. Девочка незамеченной часовыми в темноте пробралась на звук. Взору её открылась большая поляна среди леса. По дальнему краю поляны бульдозеры вырыли длинный ров. Закончив земляные работы, тяжёлые землеройные машины выстроились на противоположном от рва краю поляны и осветили своими фарами поляну и ров. При свете фар были видны руководители этапа, которые отдавали распоряжения. Появилась освещённая фарами первая партия заключённых, которых выстроили на краю рва. Конвой вскинул винтовки, раздались выстрелы и первые расстрелянные упали в яму…

Почти до рассвета трудились чекисты. Времени не было особенно тщательно заметать следы преступления, поэтому теми же бульдозерами поспешно завалили землёй трупы, отогнали технику назад на близлежащие буровые вышки, где её позаимствовали, и теперь уже налегке драпали к своим. Убийцы решили, что их кровавое деяние спишется на немцев. Но оказался свидетель. Знали о совершённом злодействе и нефтяники — жители близлежащих хуторов и посёлков. Позже, по прошествии многих лет, когда уже осыпались и заросли травой окопы и воронки, грибники нередко находили на роковой поляне человеческие черепа и кости. А однажды весной протекающая недалеко речка изменила русло и понесла свои воды через ту поляну, размыв часть рва, ставшего братской могилой. Тогда-то и выступило наружу множество останков расстрелянных здесь заключённых. Многие местные жители знали об этом, но молчали, держась, как говорится, от греха подальше.

Это преступление до глубины души потрясло меня, и мы с Натальей стали активно собирать материал, готовя журналистское расследование. Мы проявили большую активность: подняли на ноги прокуратуру, военкомат, городскую администрацию, задействовали активистов казачьего движения, по всей вероятности предки которых были расстреляны с этим этапом. Мы сделали запрос в Москву, в Главное управление ФСБ, с просьбой предоставить нам информацию о расстрелянном этапе. Ответ пришёл незамедлительный и категоричный, где сообщалось, что никакой этап в описываемое нами время и в описываемом месте никогда не формировался органами НКВД.

Выходило, что очевидцы бредили либо несли чушь. А как же множественные человеческие останки? Нужно было провести раскопки, чтобы представить вещественные доказательства. Этим мы с Натальей и были озабочены. А ещё готовили к публикации первую часть большой расследовательской статьи. В это время нас по отдельности и вызвали на беседу в городской отдел ФСБ, где потребовали, чтобы мы немедленно прекратили баламутить общественность и сеять крамолу в массы. Беседа была по-отечески заботливой и наставительной.

Но я был упорен и позже сказал моей компаньонше:

— Наташа, ты как хочешь, а я буду дальше делать этот материал.

Моя напарница была не менее упорной и решила тоже соучаствовать. Наша статья вскоре вышла в свет под заголовком «Спецпохороны в августе 42-го». И что началось после этого в городе! В редакцию стали приезжать и звонить родственники пропавших без вести во время Великой Отечественной войны. Многие хотели знать где могила их предка. Материал получился громким. Статья была перепечатана одной из краевых газет. Мы продолжали своё расследование. Но почему-то главный редактор больше не давал автомобиль для выездов на место происшествия, на встречи со свидетелями и деловые свидания.

Кто-то незримый чинил препятствия.

В свободное от работы время (если таковое случайно оказывалось у всегда загруженного работой корреспондента), на собственные средства мы продолжали расследование. Но завершить его не удалось…

Вскоре мне главный редактор просто предложил уйти из газеты. Наталья тоже недолго там продержалась после меня.

***

Отец Вениамин в дрожащих пальцах держал пожелтевшую газету с крупно набранным заголовком «Спецпохороны в августе 42-го» и долго молча разглядывал меня, затем, пробормотал:

— И вас не упрятали в тюрьму? И ничего с вами не сделали?

— Как видите я цел.

— Да, изменились в России времена. А раньше такое бы там не сошло с рук. Вон Солженицын писал в «Новом русском слове» как там расправлялись с ним и с другими диссидентами.

— Батюшка, Горбачёв дал нам вкусить демократии. При нём было рассекречено много умалчиваемой информации. Секретные службы были реорганизованы. Вот и стало возможным отдельным личностям проявлять свой норов.

— Да-да, поменялись порядки в России. Итак, что же вы хотите от меня?

Я почувствовал, что расположил к себе старика и что наступил благоприятный момент — теперь можно излагать свою просьбу. И я решительно начал:

— Отец Вениамин, у меня нет никаких знакомых в Чили, осталось всего около 300 долларов, я не знаю испанский язык, нет рабочей визы, нет жилья, где бы я мог остановиться. Прошу вас, помогите мне с жилищем. Когда-нибудь может быть и я вам пригожусь.

— Вы зря так рассчитываете на меня. Даже не знаю, чем могу вам помочь? Ну хорошо, я подумаю. Сейчас у меня мало времени, собираюсь в дорогу: умер один из русских — он старый и уважаемый прихожанин нашей церкви и нужно ехать отпевать его в Вальдивию, это на юге Чили. Через три дня вернусь. К тому времени может быть удастся что-нибудь решить с вашим обустройством.

— Батюшка, а не мог бы я эти три дня где-нибудь здесь в монастыре подождать вашего возвращения? Мне абсолютно некуда податься. Мне бы какой-нибудь угол, лишь бы было где переночевать.

— Хорошо, я поговорю с Аллой, чтобы она вас пристроила до моего приезда. А сейчас, до свидания. Мне нужно торопиться. Идите к Алле, а я ей позвоню насчёт вас.

Глава пятая

— Да, он мне позвонил и попросил, чтобы я вам помогла найти ночлег на три дня, пока батюшка приедет из Вальдивии, — сказала Алла. — Но я не хозяйка в монастыре. Надо идти к матушке Ульяне и спрашивать её разрешения. А она если узнает о том, что за вас ходатайствует отец Вениамин, то непременно откажет. Такие у них антагонистские отношения. Живут как кошка с собакой.

— Аллочка, ну подумайте получше, вы ведь знаете здешнюю обстановку и только вы можете мне помочь, — жалобно взмолился я.

— Ладно, располагайтесь полка в нашей комнате: смотрите телевизор, вот печенье с кока-колой — угощайтесь. А вечером приедет мой муж Юра после работы, и мы с ним что-нибудь придумаем, чем бы вам помочь. Только из комнаты, пожалуйста, не выходите — вас никто не должен видеть. А я пойду, мне нужно работать.

Я остался один. Стал рассматривать помещение — пристанище русских эмигрантов. Жилище было небольшое, довольно скромное даже для такой маленькой семьи, состоящей всего из трёх человек. Единственное небольшое окно пропускало внутрь совсем немного солнечного света. Широкая двуспальная кровать занимала обширную часть пространства. Далее, в углу пристроили тумбочку с телевизором, а в смежном углу небольшой столик с парой старых стульев. Прямо под окном стояло обшитое материей потёртое кресло, в котором и умостился я. Да, ещё в дальней от окна стене, рядом с входной дверью, находился встроенный шкаф, где были, видимо, убраны остальные вещи, ибо в самой комнате было всё прибрано и чисто — заметно присутствие хозяйской руки. На стенах красовались развешанные иконки и семейные фотографии. Вот и весь внутренний интерьер.

Я попил кока-колы вприкуску с печеньем и стал смотреть телевизор. Но вскоре такое занятие мне наскучило потому, что для меня это было всё равно, что смотреть немое кино: действие вижу, а языка не понимаю. Так, незаметно сморила усталость, и я заснул в кресле. Проснулся от звука открываемой входной двери. Пришла Алла вместе с другой молодой худощавой женщиной европейской наружности. У женщины были красивые миндалевидные, но отчего-то печальные глаза. Алла представила нас друг другу. Женщину звали Галиной, родом она из Украины. Новая знакомая столь активно приступила ко мне с вопросами, что я не успевал ещё ответить на один, как тут же следовал другой. Её интересовало всё: как люди сейчас выживают у нас, что кушают, есть ли работа, какова зарплата, стало ли медицинское обслуживание платным, пенсии выплачивают ли вовремя, не отменили ли льготы ветеранам Великой отечественной войны и т. д.

Чем я мог её порадовать? Она столь искренне переживала ухудшение жизни в России, что это недвусмысленно отражалось на её лице.

— У меня мама осталась на Украине одна, — поведала Галина. — А чем я ей могу помочь? Заработок имею небольшой, муж ничего не зарабатывает, сын учится в школе, сама учусь на курсах косметологов — и за всё надо платить: за обучение, за аренду жилья, за проезд в городском транспорте, за коммунальные услуги. На покупку продуктов питания денег почти не остаётся. Вот так нам сладко живётся в этой загранице.

— Но вы-то можете здесь хоть как-то изменить ситуацию, — возразил я, — а в странах постсоветского пространства это совершенно невозможно, там ситуация необратима. Всё усугубляется тем, что криминал обрёл значительное положение во всех сферах деятельности общества. Государственные же институты утратили свои позиции, да и вообще, слились всё с тем же криминалом, то есть, практически стали антинародными. Государство словно главной своей задачей поставило — уничтожение собственного народа: его и морят голодом, и травят химией, отняли многие социальные завоевания. Жизнь стала совершенно невыносимой.

— Что же мне делать? Как помочь матери? — на ресницах Галины заблестели слёзы. — Я слышала, что там есть случаи голодной смерти. Скажите, неужели это правда?

— Я лично ни одного такого случая не знаю, — пытаюсь успокоить расстроенную женщину, — но то, что пенсионеры готовят себе кашу из комбикорма — вот этому я очевидец.

— Как? — округлила глаза Галина. — Это такой специальный корм из зерновых отходов с химическими добавками, предназначенный для скота?

— Вот-вот, он самый.

— Но ведь его людям кушать нельзя. В организме могут произойти необратимые физиологические изменения, человек просто может тяжело заболеть.

— А что делать, если другого выхода нет? Ведь не умирать же в самом деле голодной смертью. Кроме того, наш народ и не к такому привык. Его так просто не возьмёшь.

Галина больше ничего не сказала, только уткнулась лицом в ладони и её плечи мелко-мелко задрожали. Минуту длилось тягостное молчание, его нарушила Алла:

— Так как же люди теперь там выживают?

— Многие торгуют на рынке: продают либо перепродают что-нибудь. Некоторые ходят в лес — собирают грибы, ягоды, дикие фрукты. Ещё есть охота и рыбная ловля, хотя дичи и рыбы всё меньше остаётся и её труднее становится добыть. А кто-то держит кур, разводит кролей или выкармливает поросёнка. Но самое главное — огород! Приусадебный участок — главная кормовая база населения.

— Непостижимо! Россия ведь — страна рискованного земледелия, там же трудно даже специалисту выращивать сельскохозяйственные продукты.

— А у нас все теперь стали специалистами сельского хозяйства, все стали потенциальными агрономами. Жизнь тому обучила, — горько вздохнул я.

Наконец женщины вспомнили обо мне. И первой проявила заботу Галина:

— Ой! Вы уж извините нас — мы всё о своём. Наверное кушать хотите?

Хозяйки засуетились, захлопали дверцы шкафа, на столике появились разные салаты, паштеты, фрукты и всевозможные заморские консервированные штуки.

Вот тогда-то я впервые отведал такой деликатес, как маринованные мидии. С непривычки они мне не показались таким уж лакомством, это гораздо позже я оценил их вкус по достоинству.

А с Юрой я познакомился позже. С работы он пришёл поздно вечером, когда стало совсем темно. Это был миниатюрный крепыш. От него веяло здоровьем и энергией. Его облик представлял собой типичного нового русского: короткая причёска «ёжиком», камуфляжная
жилетка военного образца, массивная золотая печатка на пальце. Муж Аллы приветливо улыбался, сияя своими привлекательными голубыми глазами. С первого взгляда Юра располагал к себе собеседника. И потекли обоюдные расспросы: откуда?.. куда?.. зачем?.. Выяснилось, что этот миниатюрный крепыш бывший кикбоксёр, родом из Тулы, плавал матросом на российских рыболовецких судах. А однажды в Колумбии не вернулся с берега на свой пароход. Так начались его многолетние скитания в поисках лучшей доли. Перебывал он чуть ли не во всех странах Латинской Америки. И, наконец, добрался до Чили. Только здесь удалось устроиться, да и то не сразу. Юра перепробовал массу профессий, применяемых
преимущественно на чёрных работах. Его безбожно дурили, как и других русских, на нём бессовестно наживались, а он ничего не имел от своего труда. По его словам, во всей Америке царит ужасная эксплуатация, которая длится ещё с времен существовавшей здесь работорговли. Двенадцатичасовой рабочий день с одним выходным в неделю — обычное явление в этих краях. И к тому же, латиносы — такая порода, что так и норовят обмануть и не заплатить тебе за труд. А сейчас Юрий работает водителем большегрузного грузовика в одной частной итальянской компании, которая обслуживает шахты в Антафагасте. Патрон приблизил его к себе, положил хорошее суэльдо, а по-нашему жалованье, доверяет самые ответственные перевозки и бывший кикбоксёр, наконец-то, почувствовал себя вполне пристроенным в новом мире. Так удалось воссоединиться с семьёй. Конечно, за достигнутые блага и платить надо соответственно: вставать в пять утра, около двух часов добираться до места работы, возвращаться домой затемно. Ничего в этой жизни не даётся даром. Но что значат эти жертвы по сравнению с тем, что пришлось пережить в недалёком прошлом? Сейчас, знай себе, крути «баранку», не то, что прежде — возвращаешься домой, а перед глазами расплываются радужные круги от усталости и ноги подкашиваются, как у пьяного.

— Так-то, друг, — подытожил Юрий, — в мире капитализма если хочешь чего-то достичь, надо неимоверно потрудиться, испытать себя в разных качествах. И если повезёт… Правда, многие наши так всю свою жизнь посвящают этой самой погоне за удачей. В общем, так. Вставать мне завтра рано, а посему твою проблему решим следующим образом: сегодня ты спишь у нас. Хоромы, как видишь, не царские — придётся расположиться на полу. Здесь женский монастырь, мужчинам категорически запрещено находиться. Моя семья — случай исключительный. Посторонние не должны знать о том, что ты у нас ночуешь — иначе скандал. Но мы же не можем тебя оставить на улице. А завтра с Галиной что-нибудь решим. Она снимает маленький домик здесь, в монастыре.

***

Мне постелили на полу. Я долго ворочался на своём ложе, но не от неудобств, а от проносящихся бешеным галопом в голове мыслей. Столько впечатлений за прошедший день! А в окне на чёрном фоне блистали молчаливые звёзды — вековые свидетели всех процессов, происходящих в мире. И под их пристальным вниманием мои взнузданные мысли обрели форму и сами собой сложились в рифму:

Звезда мерцает в вышине

на чёрном фоне…

Вы помолитесь обо мне

святой иконе

за то, что душу продал я

чужому бесу.

Сам создал, — каюсь вам, друзья, —

дурную пьесу.

Сюжет — избит, финал — далёк

от мысли мудрой.

Но всё же тлеет уголек

в сей сивокудрой

и забубенной голове

с надеждой слабой:

как ветерок по мураве,

пригладит лапой

и путь укажет, наконец,

незримый Кто-то;

пусть назовётся хоть Творец,

хоть Квазимото.

Когда бы подал ясный знак

в тумане бренном

Тот, кто из мрака пялит зрак

столь дерзновенно…

И есть о чем ему сказать —

я знаю точно, —

мне душу без толку терзать —

ведь так порочно!

Вновь набегает пелена

и застит звёзды…

Рука судьбы в мой мир сполна

вогнала гвозди.

Сколь ещё голову ломать

над смыслом жизни?

…и луч пытался уповать

на силу призмы…

А ведь была у меня перед отъездом на чужбину встреча с одним большим патриотом земли русской. Известным человеком был он в моём городе — возглавлял предприятие «Лесхоз», которое ведало лесными угодьями, простирающимися на многие километры вокруг. И произрастало там бессчётно деревьев ценных дубовых пород, на которые зарилось много желающих, готовых платить чистым налом за такое драгоценное сырьё. Но руководством региона был наложен строжайший запрет на вывоз дубовой древесины из страны, да и, вообще, рубка таких деревьев была жёстко лимитирована. Однако, из соседней Турции непрестанно пёрлись к нам всякие коммивояжёры и… тянулся беспрерывный поток лесовозов, увозящих национальное добро из России, хотя в этой самой Туретчине стоят нетронутыми целые леса точно такого же дуба. Берегут правоверные собственное наследие, а у нас по дешёвке скупают ценности, сойдясь в цене с русскими коррумпированными и алчными ответственными лицами. И строят себе роскошные родовые имения наделённые властью русские нувориши, обратившие народное достояние в свою частную собственность. Деньги текут к ним рекой, множа несметное их благосостояние.

А я едва сводил концы с концами в тот трудный период политических преобразований. И не хватало денег на отъезд за границу. Так и занесло меня на почве экономических недомоганий к предприимчивому хозяину местного лесного хозяйства, назовём его для непринуждённости повествования Петром Петровичем. Я просил у него некоторую сумму в долг под назначаемые им проценты.

Петр Петрович начал издалека:

— Вы знаете, молодой человек, когда я вернулся домой после службы в армии, ещё два года вынужден был ходить в армейском обмундировании, ибо не хватало средств, чтобы купить себе гражданскую одежду. Но я всё вытерпел. Добросовестно и бескорыстно
трудился на благо дорогого Отечества. А вы бежите, бросая Родину на трудном этапе её развития. Такие, как вы, готовы продать с потрохами родную Отчизну. Я люблю мою Россию и не дам вам денег. Лучше найдите себе применение здесь, ведь есть же русская поговорка: где родился — там и пригодился.

— К сожалению, уважаемый Петр Петрович, я не пригодился там, где родился, — сдержанно признался я, глядя с пробуждающейся ненавистью в самодовольное мурло наставляющего меня на путь истины дорвавшегося до непочатой кормушки ненасытного «патриота».

— Вы просто не любите свою Родину и не хотите потрудиться для её блага. Иначе нашли бы себе дело. И не просили бы у меня взаймы.

— Да уж! Вам можно так говорить… А я имею другое мнение на этот счёт, — деликатно ответил я, про себя имея ввиду сокрытую от непосвящённых сторону деятельности моего собеседника. Но он был прост, как лапоть, и не способен вдаваться в подтекст двусмысленных фраз. Делец обитал в апофеозе собственных представлений о жизни.

— Эх, Сталина бы на вас! Он бы показал другое мнение…

— Достаточно уж для России Сталина. Народ так настрадался…

— Знаете! Бог ведь послал своего возлюбленного сына Христа на казнь ради спасения рода человеческого. Сталин — бог для России. Он взял себе право наказывать и миловать и не побоялся ответственности — он пошёл на это ради блага своего народа.

Дальше говорить было бесполезно с этим типом, у него бронебойные аргументы… и все козыри в руках! Мне оставалось только откланяться и удалиться ни с чем.

Много их на Руси, ох много! С противотанковыми тупыми рожами. И ничем не пронять таких. Заполонили всё, накопытили… и жить не дают всем прочим…

Глава шестая

Спал я, как убитый. Снилась жена Марина, оставленная дома, в России. И такие мы были счастливые во сне. Вот бы наяву так! А проснулся от какого-то щебетанья. Оказывается, это дочурка Юры и Аллы Машка пересказывала какие-то испанские стишки.

— Доброе утро, Машутка, — прервал я её увлекательное занятие.

— Ну ты и храпел! Мама боялась, что игуменья услышит, она по утрам всегда делает обход, — непринужденно выложила малышка.

— А где мама? — спросил я, почувствовав себя виновато, как кот, стащивший хозяйскую сосиску.

— Сбежала от греха подальше.

— Надо было меня разбудить.

— Я это говорила мамане, а она не разрешила. Сказала: пусть спит — намаялся человек с дороги.

Стало неловко и я заторопился одеваться. А ребёнок продолжал:

— Мама сейчас помогает перебирать продукты в ларьке, как закончит работу — придёт. Твой завтрак, вот тут, на столе.

— Спасибо, Машка! Ты такая заботливая, — дипломатично заметил я.

Девочка, просияв пухлым личиком, вопрошающе распахнула огромные василькового цвета глаза:

— А ты правда из Москвы?

— Ну, да, — подтвердил я. — Вчера только прилетел.

— И Красную площадь видел, и Кремль, и,.. и… и зоопарк? — живо заинтересовалась маленькая соотечественница. И, не дожидаясь ответа, продолжила:

— Когда мы были в Москве, мама водила меня в зоопарк. И проезжали в такси возле Кремля. А когда мы недавно звонили бабушке в Россию, она сказала, что там сейчас зима. Это правда?

— Да. Мороз там 15 градусов и снег идёт, — подтвердил я.

— Странно это! — удивилась кроха. — Как такое может быть: здесь лето, а в России зима? Всё наоборот.

— Такая уж наша родина поперечная и ничего с этим не поделаешь, — сокрушённо констатировал я.

— Бедные! — искренне посочувствовала девочка. — И как они там?..

Беседу нашу прервала Алла. Она вошла с озабоченным видом, держа в каждой руке по полному пакету с продуктами.

— Ну, как спалось? — поинтересовалась хозяйка. — Слегка подкрепились?

— Да, спасибо. Как ни странно, но спалось в новом для меня качестве эмигранта довольно комфортно, хорошо. Жаль, что действительность не соответствует снам, — удручённо посетовал я.

— Ничего не поделаешь, Владислав, теперь надо окунаться в реальность. А она такова. Утром я успела переговорить с Кочерыжкиной Галиной, и она оставила ключ от своего домика, чтобы вы расположились там. Пойдёмте, я провожу. Она обещала сегодня вернуться с работы пораньше.

— Не знаю как и благодарить вас. Вы мне уже столько помогли, Алла. Я вам так обязан!

— Ничего. Мы ведь соотечественники и должны помогать друг другу. В Чили наших так мало!

— И тем не менее, я вам очень признателен, — рассыпался я в благодарностях.

— Пойдёмте быстрее, пока матушка уехала по делам, а остальные ушли на молитву, — поторопила меня хозяйка.

Домик Галины расположился вблизи монастырских ворот и утопал в зелени и цветах. Весь фасад дома прикрывал тенистый виноградник. И весь домишко был небольшой, деревянный, аккуратный — прямо игрушечный. Внутри тоже было уютно и прибрано. На кухонном столе стояли прикрытые крышками кастрюля и пластиковая чашка, и что-то ещё, закрытое вафельным полотенцем. А ещё, тут же находилось объёмистое блюдо с разными фруктами. Поймав мой взгляд, Алла весело сказала:

— И это всё вы должны съесть до прихода Галины.

— Ну, женщины! — только и вымолвил я, наполняясь душевной теплотой до крайности.

Я остался в одиночестве и настало время обмозговать ситуацию. Итак, что имею в активе, кроме необузданных запросов и притязаний? Участие отца Вениамина, подающее некоторую надежду. А также, обрёл покровительство новых друзей — а это уже не мало.
«Пока есть надежда — жить можно! — подытожил я. — Дальше будет видно»…

На столе нашёл кипу старых российских газет и расположился с ними под виноградником за самодельным деревянным столиком и углубился в чтение. Насущные проблемы разлюбезного отечества живо разбередили душу, ведь я ещё продолжал жить той жизнью. Так в раздумьях о прошлом и будущем скоротал время. Галина пришла, как и обещала, пораньше. Вернулась домой вместе с дочерью Натальей. Дочь совсем не походила на мать, была гораздо крупнее, черноброва и черноока, говорила с явным хохлацким акцентом. Острый длинный нос несколько нарушал пропорции славянского типа лица. Но Наталья была молода, миловидна — ей только исполнилось двадцать лет, она носила миниюбку, короткую мальчишескую стрижку и умела кокетливо строить глазки.

— А мамка у нас дюже сердобольная, — познакомившись со мной, стала рассказывать Наташа. — Она всегда кому-нибудь помогает. Однажды, когда мы жили ещё в Аргентине, приютила двух наших моряков, сбежавших с корабля. Они прожили у нас два месяца и в благодарность так прониклись любовью к мамочке, что по пьянке приревновали отца и крепко побили его. После этого, правда, им пришлось спешно освободить нас от своего присутствия.

— Наташка, ты нашла что вспомнить, — зарделась Галина. — А вообще, они были довольно славные ребята. Ну, немного перебрали спиртного. С нашими такое случается иногда.

— Иногда! — согласилась скептически настроенная дочь. — Да у наших все проблемы от пьянки. Даже президент Ельцин выставил напоказ наш славянский национальный недостаток, когда в Лондоне в неблаговидном состоянии принялся дирижировать инструментальным оркестром. Вот посмешище на весь мир!

— А может он притомился от трудов праведных, — саркастически парировала Галина, — и слегка расслабился. Могут ведь быть у хорошего человека маленькие слабости?

— Вот так всегда ты находишь добродетели там, где их вовсе нет, — сокрушённо констатировала дочь.

— Это действительно правда, что у Галины доброе сердце. Лично я это испытал на себе, — подтвердил я. — Говорят, если делать добро людям, то оно и тебя не обойдёт. Дай бог твоей маме удачи в жизни!

— Спасибо. Вот уж этого ей как раз и не хватает.

— Да что ты всё представляешь в мрачном цвете? — накинулась Галина на Наталью. — Не так уж у нас всё плохо. Вот лучше послушай какие страсти творятся в России. Вот где полно несчастных.

— Кто им виноват, мама? Раз терпят — значит нравится такая жизнь.

— А что им остаётся делать, если правительство создало такие условия для существования? Народ довели до состояния скота.

— Ну, на это ещё Ницше сказал: народ достоин своих вождей! Вон здесь латиносы как жестоко бьются с полицией, отстаивая свои интересы. А наши славяне невозможно трусливы, смелыми бывают только в пьяном виде. Лишь только отойдут от алкоголя — забиваются в щель, как тараканы, — навела критику девица.

— К сожалению, это так, — согласился я. — Но ведь не были же древние славяне трусливыми. Бились жестоко они с окружающими их многочисленными ордами врагов. И как сражались! Вон сколько захватили территорий.

— Выродился значит славянский дух у нынешних поколений, — стояла на своём Наташа. — Залезли в Афганистан, десять лет чинили погром в этой отсталой стране и посрамлённые перед всем миром убрались восвояси. Теперь вот Чечня. Залитая кровью крохотная республика противостоит гигантской российской военной машине. Вот чьё мужество достойно восхищения!

Девушка яростно сверкала глазами, видимо, её за живое задела эта тема. И вовсе это не значило, что она не любит свой народ, просто юное сердце более пылко восприняло проблемы соплеменников. Она не знала каким образом можно всё исправить в стране, но была уверена, что исправлять это надо. Так преданный пёс скулит и воет от безысходности, не в силах предостеречь хозяина от надвигающегося несчастья: он чует беду, но не может предупредить об этом. Ай, да Наталья! Раскритиковала собственный народ в пух и прах!

— А что собой представляют чилийцы и, вообще, латиносы? — обратился я к галининой дочке.

— Если послушать наших, то все они бандиты, ленивы и сплошь идиоты. Но это не так. У меня много друзей среди латиносов и они более надёжные. Конечно, криминала здесь хватает — в тех районах, где живёт побласьон. И это понятно — нет работы, скудное питание, отсутствие элементарных вещей для удовлетворения насущных потребностей. И наркомания оказывает своё отрицательное воздействие. У индейцев никогда не было ни рабства, ни крепостного права, поэтому они ценят свободу и готовы биться за неё, не щадя жизни. А обиду они никогда не стерпят. Во всяком случае «дедам» в армии портянки стирать бы не стали — гордость кавайеро не позволит этого. Им никакие «крёстные паханы» или иные авторитеты не могут быть указом. У нас бы таких назвали беспредельщиками. А они просто смелые, порой, до безрассудства. И гордые. А работают они настолько, насколько хорошо им платят. При достаточном заработке ни один славянин за ними не угонится — они очень выносливы, сильны и активны. В свободное время любят от души повеселиться. Здесь на улице не встретишь угрюмых лиц — все открыты для шуток, смеха, веселья. Я прямо скажу: латиносы гораздо лучше наших во всех отношениях.

— А как чилийцы относятся к русским? Я слышал, что во время правления Хунты к Советскому Союзу здесь прививалась крайняя неприязнь. Пиночет в своё время выдворил всех советских дипломатов, — продолжал я свои расспросы.

— Всё Чили разделилось на два лагеря, — вмешалась Галина, — одни обожают Пиночета — это богатые и большая часть трудящегося населения, другие — это побласьон, те, у кого во времена Хунты погибли близкие, требуют суда над тираном. Но богатые сильны и они никогда не допустят расправы над своим вождём. В армии авторитет Пиночета непререкаем, а, как известно, генералитет не подчиняется гражданской власти. Иными словами, армия в латинском мире не управляется государством.

— Странно это как-то для нас, — изумился я.

— И тем не менее, для Чили это реально, — невозмутимо продолжала Галина. — Пиночет навёл в Чили порядок, поднял экономику страны на такой высокий уровень, что до сих пор здесь отмечают самый высокий ежегодный экономический рост во всей Латинской Америке. Такие громадные страны, как Аргентина и Бразилия терпят кризис, а Чили хоть бы что. Пиночет выполнил свою роль и добровольно оставил пост диктатора, хотя и сохранил за собой звание «виталиссимо» — вечный, значит. Так что, при необходимости он всегда может вернуться. А пока просто наблюдает невидимый за происходящим. И все это чувствуют. Но к русским здесь отношение, как и ко всем белым, подобострастное. Любой латинос мечтает стать белым. Для многих мы просто экзотические представители загадочной северной страны, где царствует вечная зима. Однако, коммунистов здесь не любят. Старшее поколение помнит правление Сальвадора Альенды и в их памяти живы ещё издержки социалистического развития: длинные очереди в магазинах, острая нехватка предметов первой необходимости и вечные дефициты на всё. Сейчас память об этом неустанно поддерживается в народе.

— Мама, согласись, что нам и работу найти проще, чем коренному индейцу.

— Конечно! Ведь здесь любому дуэньо (хозяину) престижно, если у него работают белые.

— Что верно — то верно: завидуют они нашей белой коже. А если увидят блондинку да с голубыми глазами — это в их понимании верх красоты, — подтвердила Наталья. — Вон, твоя подруга Инесса Сорокина в России была обычной неприметной блондинкой, а в Чили стала известной супермоделью, даёт длинные интервью на телевидении и в газетах, встречается с сенаторами и в свои тридцать шесть лет вовсю продолжает сниматься в рекламных роликах.

— Да, Инесса сделала карьеру, — мечтательно закатила глаза Галина. — Была воспитательницей одного из московских детских садов, а стала супермоделью.

В непринужденной беседе я пополнял запас своих знаний о незнакомой стране. Хотелось быстрее освоиться здесь, найти себе достойное место. Судьба дала реальный шанс, и я должен использовать все возможности, иначе не было смысла затевать всю эту авантюру в поисках лучшей жизни.

Спать меня устроили на диванчике, на небольшой веранде с огромным окном во всю стену, из которого открывался прекрасный вид на величественные Анды. Живописный горный пейзаж удивительным образом вздымал во мне на высоту своих вершин бодрый дух и вселял надежду на успех. С этим состоянием возвышенности я и заснул, удовлетворённый, как Сильвер, добравшийся, наконец, до заветного сундука с сокровищами.

Глава седьмая

Кроме дочери у Галины был ещё четырнадцатилетний сын Дима, который на время летних каникул уехал к отцу на юг Чили. Да! О главе семейства Кочерыжкиных надо рассказать отдельно. Это был, по жизни, практикующий неудачник. За какое бы дело он ни взялся, итог оказывался одинаков — фатальность неизбежно преследовала его во всех начинаниях. Измучившись от притязаний коварного рока на родной Украине и наслышанный о прелестях заморского рая, Николай решается и продаёт последнее, что у них осталось — приватизированную недвижимость в виде малогабаритной квартиры. На вырученные таким образом средства, наполненный трепетными надеждами, он со своей семьёй оказывается в… Аргентине. «Может быть католический бог примет меня благосклонней и воздаст за прошлые лишения», — надеялся про себя неутомимый преследователь удачи. Но и в жаркой стране приём оказался холодным. Оставшиеся за душой средства таяли быстрее, чем апрельский снег на солнечном пригорке и, чтобы душа не осталась бесстыдно голой, глава семьи принялся спешно искать хоть какую-нибудь работёнку. Наконец, фортуна позволила потрогать себя. В общем, Николая взяли матросом на какое-то допотопное корыто времён сотворения Ноева ковчега. Да и команда своим составом вполне напоминала подопечных библейского праведника, ибо и здесь, как говорится, было каждой твари по паре. Экипаж был жутко интернациональным: африканцы, арабы, латиносы, русские, индусы… Не ясно, как только всем этим разношерстным содружеством внимались команды, исходящие от капитана-аргентинца. Поистине, вспомнишь тут строительство пресловутого вавилонского объекта.

Однако, Атлантика изрядно потрепала ветхую посудину, и она с трудом добралась до берега. Зелёный от не проходящих приступов морской болезни, Николай облегчённо ступил на твердь новоявленного отечества. Теперь он точно знал, что не рождён для морской стихии. Компенсацией потерпевшему за причинённые лишения должно стать заслуженное вознаграждение. И он получил его. Может быть не в таком количестве, как хотелось бы, но всё же…

Осязание приличной пачки банкнот в собственном кармане придавало реальной уверенности и пробуждало угасшее было пламя надежд. Но жизнь полна неожиданностей. И, как поучал великий Дарвин, в биологической природе живых существ постоянно присутствует борьба видов за завоевание жизненного пространства, иными словами, сильный пожирает слабого.

Так вот, в морской гавани орудовала свирепая банда местных рэкетиров, в нежные объятия которых наш герой не преминул угодить прямо при выходе за территорию порта. Православный рок настигал свою паству и за дальними морями-океанами. Вернулся бедняга к своей благоверной Галине весьма солоно нахлебавшись, без гроша в кармане, да ещё с побитой физиономией. Пришлось, как всегда, смириться с непредвиденной утратой.

В общей сложности около двух лет погоремыкали Кочерыжкины в Аргентине, перебиваясь случайными заработками, пока окончательно поняли, что ловить им здесь нечего. Средств никаких не скопили, а то, что привезли с собой, растранжирили и стала реальной угроза уличной жизни. А они знали много своих соотечественников, ночующих в парках на скамейках либо в картонных коробках. Это были опустившиеся, грязные, с потухшими взорами мрачные личности, живущие подаянием и роющиеся в поисках куска насущного в смердящих помойках. Страшно быть стиснутыми клешнями лихой безысходности. Во всяком случае, Николай был из таких, кто живьём не сдаётся. С некоторых пор был он наслышан о том, что через горный хребет, в соседней Чили, жизнь совершенно иная нежели в треклятой Аргентине. Вот туда и навострил лыжи наш неудачливый авантюрист.

В новой стране на первых порах фортуна его приняла сносно: подвернулась работа водителем в русском монастыре, там же игуменья выделила для проживания семьи небольшой домик. Но, как обычно, удача сопутствовала совсем недолго Николаю. Вскоре он рассобачился с хозяйкой монастыря, несогласный с тем, что кроме накручивания «баранки» его принуждают в свободное от исполнения прямых обязанностей время выполнять косвенные поручения, как-то: заменить сгоревшую лампочку, помочь монахиням перетащить какую-нибудь тяжесть, полить из шланга цветочную клумбу и прочее. Он это делать категорически не хотел без дополнительного вознаграждения. А матушка игуменья вечно плакалась, что ужасно скована в средствах. Ну и нашла коса на камень. В итоге, Николаю пришлось искать другое место работы. Так он оказался на юге Чили. Привлекла его туда одна семья русских староверов, предки которых ещё во времена существования Российской империи покинули негостеприимное отечество и перебрались в дикие дебри бразильской Амазонии. А затем, их многочисленные отпрыски разбрелись по всей Латинской Америке. В Чили главой староверской общины был некий Илья, он-то и сманил с собой Кочерыжкина — старшего. Старовер захотел в Чили развернуть собственное доходное дело — соорудить пилораму и изготавливать древесные стройматериалы, а для этого ему был необходим человек, сведущий в мирских промышленных технологиях. Позарился Николай на то, что Илья предложил ему стать компаньоном, для чего надо было внести финансовый взнос в разворачиваемое дело, чтоб затем иметь свой процент с доходов. А ещё его сманили выразительными рассказами о живописной дикой природе юга Чили и замечательных там охоте и рыбалке.

Николай задолжал всем знакомым… Благо, что матушка Ульяна прониклась участием к Галине и оставила её жить с детьми в монастырском домишке. К извечным проколам своего благоверного Галина давно привыкла, а посему скромно трудилась парикмахером в небольшом салоне, постепенно погашая долги супруга. Кроме этого, она, также, содержала семью, оплачивала коммунальные расходы, да ещё после работы посещала платные курсы косметологов. Непостижимо, как только она сводила концы с концами при такой-то жизни! Видимо, богатый советский опыт выживания в экстремальных условиях, заложенный генетически в программе её ДНК, оптимально ориентировал в пространстве. А что было делать? Назад все пути отрезаны: не осталось жилища на родине и нет денег, чтобы туда добраться, ибо полторы тысячи долларов стоит билет только для одного человека.

— Не знаю, что и делать? — блестя повлажневшими глазами, доверительно делилась со мною Галина. — Жаль престарелую мамашу, оставшуюся там, дома. Она постоянно жалуется на трудную жизнь, а мы ей ничем помочь не можем. Забрать же сюда, как видишь, тоже невозможно. Она думает, раз мы три года за границей, значит уже достаточно разбогатели, а ей не хотим помочь.

— Конечно, — согласился я, — у нас бытует мнение, будто за границей коврижки сыплются с неба.

— Ага! — оживилась Галя. — Только рот разевай. Скоро сам во всём убедишься.

Эта женщина хорошо знала прозу жизни и её слова отнюдь не были голым пророчеством, хотя я действительно очень скоро познал положение дел, — просто Галинин житейский опыт формировал в ней бытовую мудрость. А безысходности нет места там, где преобладает разум. В стихотворении «Вечности оскал» хорошо переданы все эти чувства:

Мне жизнь — как нерешённая задача

и предстоит ещё найти ответ.

А вечность злобствует собачьим

оскалом лет.

Судьба моя — несломленная крепость,

врагом не покорённый Брест.

Изображая на лице свирепость,

несу сей крест.

Пытаясь изваять ещё при жизни

себе монументальный бюст,

скрываю в беспардонном эгоизме

смятенье чувств.

Такое испытание на прочность! —

судьбой очерчен след.

И столь преград таит в себе порочность,

и столько бед!

Года эпоха складывает в вечность, —

в единый неделимый монолит.

Лишь бог уполномочен быстротечность

судьбы продлить.

Реальность — роковая неизбежность:

в конце пути отчётливей финал.

А безысходности пугающую внешность

мир проклинал!

Так и провёл я всё время до воскресенья, ожидая возвращения отца Вениамина, в семье Галины. А в воскресенье с утра в компании своих новых друзей — Галины и Юры с Аллой отправился на воскресное богослужение в русской церкви с трепетным намереньем встретиться со священником и узнать коим образом разрешится моя судьба. Во дворе при церкви собралось человек пятьдесят народу, присутствовало много детей. Против небрежно одевающихся латиносов здесь, наоборот, все были опрятны, хотя и публика присутствовала разношерстная: были и так называемые старые русские — эмигранты первой волны, после Гражданской войны малыми детьми с родителями покинувшие взбаламутившуюся родину, и эмигранты второй волны — полицаи и власовцы, бежавшие с немцами после поражения, нанесённого им Советскими войсками, а также, были новые русские, такие как я, в результате развала социалистической системы пустившиеся с дорожной сумой в поисках счастья по всему миру. Последние чувствовали себя полными изгоями, поскольку в отличие от эмигрантов предыдущих двух волн были неимущи и, к тому же, словно прокажённые, несли на себе чёрную метку коммунизма. Во всяком случае, такими их здесь считали. Старые эмигранты и их отпрыски с соотечественниками моего поколения почти не общались и относились к вновь прибывшим с пренебрежением и с нескрываемым презрением. Старые русские вели себя чинно, важно, по-хозяйски вальяжно. Новые же были гораздо проще и радостно приветствовали друг друга.

Церковь в Чили для русской колонии словно лобное место — здесь все собирались и отсюда начинались все знакомства. Под лоно православного храма стекались верующие и неверующие представители некогда единой страны, а также, приверженцы иных вероисповеданий, ибо церковь для всех служила неким клубом, где можно было найти друзей, обменяться информацией, достать русские газеты и книги, наконец, здесь формировались мужские компании для того, чтобы весело провести выходной. Во всё это меня, по ходу, посвятили мои новые друзья. Незаметно Галина, как бы, представляла мне отдельных персон на этом своеобразном дефиле.

— Вот этот прямой старикан, — шептала тихонько мне она, — самый богатый, владеет медной шахтой в Антафагасте. Он делает в церкви самые щедрые взносы. А тот, невысокого роста, в элегантном дорогом костюме подвижный старик — Борис Гаузен. Его отец был белогвардейским генералом. Сам Борис воспитывался в Русском кадетском корпусе в Югославии, там кадетов поместили после разгрома Российской империи. Теперь генеральский отпрыск является учредителем так называемого «Кладбищенского общества», которое заправляет частным русским кладбищем под Сантьяго. Так что, не брезгует он зарабатывать на смерти соотечественников. Ещё этот делец вместе с супругой состоят в Церковном совете и пожертвования прихожан не минуют их проворных предприимчивых рук. А вот эта суетливая пожилая дама — самая вредная из всех.

— Которая? — увлечённый заочным знакомством, переспросил я. — Та, седая, с острым носом, похожая на старуху Шепокляк из мультфильма?

— Она самая, — подтвердила моя собеседница. — Зовут Зоя Степановна, но за глаза все наши её называют Фельдфебельшей. Она любит раздавать команды, ведь является комендантом при церкви и состоит в Церковном совете. По-русски она говорит с сильным немецким акцентом и, говорят, во время Второй мировой войны служила фельдфебелем в фашистской армии. Страшно ненавидит новых русских, то есть, нас. С ней лучше не связываться, ибо у неё с нашим братом разговор короткий.

— А кто такая вон та чилийка под руку с мужчиной славянской наружности?

— Это Нелли Салас с мужем Сашей Гореловым. Она поэтесса, долго жила и училась в Питере. Её ребёнком родители увезли в Советский Союз. Отец Нелли был коммунистом в то время, когда в Чили произошёл путч и к власти пришёл Пиночет. Она славная и любит Россию сильнее, чем любой русский. А эта симпатичная молодая женщина с румяными щеками — Татьяна Лацко. Рядом с ней, в чёрном, — её мать. Лацков здесь целое семейство. Это какие-то дальние родственники отца Вениамина. Он старый — ему уже 84 года, а своей семьи нет. От одиночества и стал разыскивать хоть каких-нибудь родственников на родной Украине. Так и нашёл свою троюродную племянницу — мамашу Лацко, а та не заставила себя долго уговаривать — взяла да нагрянула с многочисленным своим выводком к объявившемуся богатенькому дядюшке. Теперь она в русской церкви всё подгребает под себя, и батюшка стал послушен её воле. Хищница терпеливо дожидается его кончины, чтоб завладеть наследством. После нищего существования в прошлом эта дама узрела реальный намёк фортуны и цепко ухватила за хвост удачу. Старшая дочь Татьяна поёт в церковном хоре, а мать контролирует все батюшкины контакты. А сейчас быстро прикрой меня от того прыткого старикашки, — вдруг забеспокоилась Галина, прячась за мою спину.

По церковному двору бодро шёл разбитного вида дедок, щегольски одетый, при галстуке и в костюме нараспашку. Он весело шутил и заговаривал со всеми без разбора присутствующими, особенно уделял внимание женщинам. Те с визгом отстранялись от его
похотливых объятий. Но уж если кого тот успевал захватить, то облобызать норовил весьма активно.

— Это Василий Иваныч, — шептала сзади Галина. — Как надоел он со своими приставаниями. Старый сексуально озабоченный козёл. Прямо настоящий маньяк. Пойдём скорее внутрь, сейчас начнётся служба. А после подойдём к батюшке насчёт твоего дела.

Глава восьмая

Хоть русская православная церковь в Сантьяго и выглядела этакой малюткой по сравнению с местными величественными католическими кафедралями и иглесиями, но внутри было довольно просторно, ухожено и уютно. Традиционные иконы, блестя позолотой оклада, навевали умиротворяющий дух. Вид горящих свечей и запах плавящегося воска напоминали о давно забытом детстве. Невольно нахлынули воспоминания как бабка потихоньку от родителей водила меня с собою в церковь… Прекрасная акустика способствовала восприятию обряда богослужения, голос священника доносился словно прямо с небес и стереофоническим эффектом охватывал со всех сторон каждого прихожанина. Впечатляюще исполнял песнопения и церковный хор. Здесь невольно ощущался дух древнего славянства, его вековая культура.

По окончании проповеди, присутствующие подходили к священнику и прикладывались к кресту. Пристроился и я в конце очереди. Когда подошёл к священнослужителю и поздоровался, он сказал:

— Я вас давно заметил среди прихожан. Хорошо, что пришли и могу вас обрадовать. Я тут посоветовался с членами Церковного совета, и мы вам можем предложить для жительства комнату. Правда, там нужно сделать ремонт, но какие нужно будет закупить материалы вы решите с Зоей Степановной, и она выделит для этого средства. Дом старый, находится при церкви, в общем, комендант всё покажет.

— Огромное вам спасибо, батюшка, — поспешил я поблагодарить попа. — Вы прямо спасли меня.

— Не стоит благодарности, сын мой. Мы христиане и должны помогать ближнему.

— Зоя Степановна! — позвал священник. — Подойдите сюда, пожалуйста. И ещё, я обращаюсь ко всем присутствующим: пожалуйста, кто может помочь чем-либо, обратите внимание на вновь прибывшего нашего соотечественника, раба божьего Владислава. Он нуждается в постороннем участии. Может быть кто-нибудь имеет возможность помочь ему в поисках подходящей работы? Не оставьте его без внимания.

Меня обступили сочувствующие, стали расспрашивать, знакомиться, интересоваться последними новостями, ибо я был для всех носителем самой свежей информации. Но все они были такие же как и я неимущие, разница лишь в том, что немного раньше меня прибыли в Чили. А те, кто являлись имущими, то есть, эмигранты предыдущих потоков, отнеслись ко мне, кто с безразличием, а иные с откровенной неприязнью.

И тут, бесцеремонно оборвав все расспросы, ко мне решительно подступила уже знакомая старуха Шепокляк или, как её здесь называли, Фельдфебельша.

— Так! Это вы Владислав? — скороговоркой начала она. — Что здесь стоите? Быстро идите за мной. Я покажу вам вашу комнату.

— Подождите, Зоя Степановна, я хочу Владиславу предложить работу. Мне надо с ним договориться, — решительно вставил огромного роста мужчина с коротко стриженной бородёнкой.

Но не тут-то было, Фельдфебельша явно владела всей полнотой инициативы. Она всё жёстко расставила по своим местам:

— Это ты опять, Чикин, лезешь не в свои дела? У меня нет времени болтать тут с вами попусту.

И обращаясь ко мне, властно буркнула:

— Пойдёмте!

Мужчина, которого назвали Чикиным, лишь сокрушённо махнул рукой. А я сразу же уяснил для себя, что лучше молча повиноваться. Фельдфебельша показала место моего пристанища. Это был старый аварийный двухэтажный особняк. Там давно никто не жил. Дом расположился в соседнем с церковью дворе, там же находился и другой совершенно новый особняк, где поселились престарелые обитатели из старых русских. Сама комендантша здесь же занимала одну из квартир нового дома. Моя же комната была в столь запущенном состоянии, что от первого впечатления буквально отвисла челюсть. Там были выбиты стёкла, отсутствовала дверь, штукатурка во многих местах обвалилась, посреди комнаты валялись горы хлама, поверх одной из которых красовалась огромная дохлая крыса.

— О — о — о! — жалобно простонал я.

Шепокляк тут же уловила мой эмоциональный настрой и решительно атаковала, прожорливая, как анаконда:

— А что вы сюда приехали, на всё готовенькое, да? Дома надо было сидеть. И, вообще, вы думали, когда сюда ехали?

— Да, представьте себе, я два года думал, прежде чем решился на этот отчаянный шаг и… — попытался я защититься.

— Что вы мне грубите? — завизжала старуха. — Вас тут облагодетельствовали, а вы ведёте себя по-хамски. Едут тут к нам чёрте кто, прости меня, Господи.

И, уже обращаясь снова ко мне, прошипела:

— А вы лучше бы убирались к себе назад.

— Я на последние средства приехал сюда и мне не на что вернуться даже если и захочу, — униженно пробубнил я.

— Вы надеетесь, что здесь вам кто-нибудь поможет? Не будет этого никогда, — неприязненно визжала Шепокляк. — В последнее время столько вас приезжает. И чего вам не живётся в своей советской России? Достроились до своего Коммунизма и что теперь? Каковы ваши результаты? Чего добились? Просите помощи у нас.

— Я никогда не был коммунистом и не разделял их идей… — позорно скиснув, промямлил я.

— Что вы не даёте мне слова сказать? — истерично взвилась старуха. — Вот оно ваше коммунистическое воспитание. Ох, как опустилась бедная Россия. Скатилась — дальше некуда.

Она долго ещё с остервенением леопарда, терзающего поверженную жертву, изголялась надо мной в том же духе. А я крепко уяснил для себя то, что мне здесь уготована роль бессловесной жертвы и, единственно, остается только терпеть. Свирепая хозяйка вдоволь насытившись расправой, только после этого выдала мне какой-то ржавый ключ и сказала, чтобы дверь от комнаты я сам потрудился поискать: она, должно быть, валяется где-то здесь.

Изобразив на лице виноватую улыбку, я мстительно затаил про себя:

— Эта старая стерва просто издевается надо мной. Но ничего, даст бог, будет и на нашей улице праздник.

Я испытывал к ней симпатию, как к отвратительной земляной жабе, но вслух пролепетал елейно:

— Огромное спасибо, Зоя Степановна. Я вам столько доставляю беспокойства. Вы уж извините, я совсем не знаю здешних порядков. Но буду стараться, честное слово…

— Все вы тут прикидываетесь овечками, а потом творите такие безобразия. В общем, так! Платить каждый месяц за свет и воду будете мне. Газ покупайте сами, — несколько успокоившимся тоном объясняла дальше старая ведьма. — Домой возвращаться должны не позднее двадцати двух часов.

— Но позвольте! — опять встрепенулся я, почувствовав себя ущемлённым в правах. — Батюшка сказал, что первые два месяца я не буду ничего платить. Мне дают возможность за это время решить проблему с трудоустройством.

Лучше бы я родился немым… Как её передёрнуло!

— Запомните раз и навсегда! — отрезала Фельдфебельша. — Здесь командую я. Батюшка распоряжается пусть там, у себя на горе. Я в его дела не суюсь. Он сюда приезжает только исполнять службы, вот пусть и занимается своими обязанностями. Нашёлся тут мне хозяин! А вы имейте ввиду: если я ещё раз услышу что-нибудь подобное — вышвырну вон.

Долго ещё, кочевряжась, визжа и брызжа слюной, комендантша воспитывала меня. Я же с поникшей головой терпеливо внимал всю её словесную тираду. Наконец, умаявшись, ведьма прекратила меня терзать и с гордым видом победителя удалилась восвояси.

Оставшись один, я потерянно предался унынию:

— Кругом грязь, кучи мусора. С чего начинать? Где взять лопату, веник и прочее?..

Безысходность, хоть плачь, обуяла сознание. Состояние висельника, суицидом покончившего счёты с жизнью охватило меня. Помощи ждать было неоткуда.

Но тут мои горькие мысли неожиданно прервали. На пороге жилища появилась знакомая уже крашеная блондинка с молодым мужчиной. Мужчина был в обтягивающем спортивном костюме фирмы «Адидас», что невыгодно выставляло его безобразную фигуру с непропорционально широким задом, а брюшко несуразно топорщилось, словно под штанами он спрятал подушку. Лицо неприятного субъекта было невыразительно и отдавало слащавой приторностью. Он оказался мужем Ирины Николаем Долгушиным. Мы познакомились. Как выяснилось, это Зоя Степановна дала им указание разобраться со мной и выяснить что нужно для производства ремонта в аварийной комнате.

Осчастливленный столь тёплой заботой, я несколько ожил:

— Лопату бы мне какую… да веник ещё неплохо бы…

Николай бабьим голосом пропищал:

— Пошли с нами на склад — там поищем всё необходимое.

Мне выдали шансовый инструмент, пластиковые мешки для сбора мусора и ещё постель: старый паралоновый матрац, потёртое одеяло и пару застиранных простыней. Кровать посоветовали подобрать, порывшись в других комнатах среди брошенного хлама. Там я нашёл ещё и ободранную старую тумбочку да допотопный стол с точёными тумбами-ножками, будто поражёнными слоновой болезнью. С напористостью муравья впрягся в работу: до ночи выгребал мусор, складывал его в пластиковые мешки и выносил за ворота. А утром мешки должна забрать мусоросборная машина.

Как ни старался, сразу выгрести весь мусор не удалось и на ночлег пришлось устраиваться среди оставшегося хлама. Ночью просыпался от какой-то возни и писка — это кошки охотились на серых грызунов, в изобилии обитавших в заброшенном доме.

В течение двух недель пришлось заниматься ремонтом своего жилища. Ежедневно навещали то Фельдфебельша, то Борис Гаузен, то Ирина с Николаем. Зоя Степановна, видимо, оценила моё усердие — стала любезно отвечать, когда я с ней здоровался. От скуки Долгушины приблизили меня к себе. Им самим не хватало общения и по вечерам они приглашали к себе на посиделки за чаем, посмотреть телевизор, поболтать. У них я познакомился ближе с семейством Лацко: самой Любовью Александровной, старшей дочерью Татьяной и её супругом Сергеем, а также, младшей дочерью Ольгой и её мужем Игорем Стратовичем. Дочери были по нескольку лет замужем, но детей до сих пор не завели. Пристроены все были хорошо. Татьяна давала уроки русского языка на дому богатым чилийцам, интересующимся русской литературной классикой и пожелавшим знакомиться с ней на языке оригинала. Сергей работал инженером в чилийской авиакомпании «Ланчили» и очень хорошо зарабатывал. Жили Татьяна и Сергей вместе с Любовью Александровной в солидном собственном доме, подаренном отцом Вениамином. Младшая Ольга работала продавцом в большом ювелирном магазине. Муж Игорь держал ювелирную мастерскую на дому и промышлял золотом и драгоценностями. А жили Стратовичи со мной по соседству, в новом особняке, среди его престарелых обитательниц. Так что, на жизнь им более чем хватало. Но мамаша Лацко была алчна и нацелена на гораздо большее. Она являлась координатором всех отношений семейного клана.

Вскоре я стал вхож в круг Лацков и мне начала покровительствовать Татьяна. Ей нравилось беседовать со мной о философии жизни, поэтому они меня часто брали с собой, когда отправлялись куда-нибудь поразвлечься: на природу, в ресторан или на чью-нибудь квартиру.

А однажды случилось такое, после чего я удостоился полного доверия и уважения этого семейства. Произошло всё так. Был субботний вечер. Я сидел в одиночестве в своей комнатушке и штудировал испанский. Это было насущной жизненной необходимостью вдали от родины. За два месяца моего пребывания в Чили углубил свои лингвистические познания настолько, что вполне обходился без посторонней помощи при уличном общении с местным населением, а также, моего словарного запаса уже хватало для общения с продавцами в магазинах, где я покупал продукты.

С улицы прозвучал настойчивый автомобильный сигнал, который вывел меня из состояния сосредоточенности. Я сразу узнал звук «Фольксвагена» Сергея Лацко. Высунувшись в окно, увидел всю компанию в сборе. Рядом стоял и автомобиль Долгушина. Татьяна приветливо махала мне из окна своего авто, а Игорь из долгушинского «Фиата» нетерпеливо позвал:

— Влад, давай скорей собирайся! Поехали с нами «отвисать». Таня забила тебе место рядом с собой.

— Сейчас, я только оденусь, — с готовностью отозвался я.

Быстро скинув домашние шорты, облачился в джинсы и футболку. Весь мой наличный капитал составлял 80 долларов. Те деньги, что привёз с собой из России, давно были прожиты и существовать приходилось на те небольшие средства, что благодаря заботе
святого отца, мне выделяли из церковной казны. Я подозревал, что это всё та же Татьяна посуетилась насчёт меня. Она была любимицей главного церковного служителя и поп охотно исполнял её прихоти. Но как бы то ни было — мне здесь не дали погибнуть голодной смертью.

Я сунул в карман двадцатидолларовую купюру на всякий случай, хотя знал — платить за всё будет Серега. Друзья встретили весёлыми шуточками, и я умостился на оставленное мне место на заднем сиденье, позади Татьяны. Внутри грохотала музыка. Моими соседями оказалась молодая чета — Макс и Алина. Макс — чилиец, он учился в Киеве и там женился на украинке Алине. Алина работает с Сергеем в одной авиакомпании, и они дружат семьями. Все уже были навеселе. Одна Татьяна, как всегда, была рассудительна и уравновешена — она не переносила алкоголя.

— Поедем в «Ринконсито Мапуче», — предложил Серёга.

— Нет –нет! — замахала руками его супруга. — В прошлый раз ты так перебрал, вёл себя очень развязно и непристойно. Разбил графин с вином и залил всю скатерть, а официанту нахамил.

— А зачем он меня толкнул? — оправдывался виновато муж.

— Ты что, дорогой? Это я шла сзади тебя, а не официант вовсе. И никто не виноват, что ты, как всегда, перебрал вина. Сам растянулся без постороннего вмешательства посреди прохода, а обвинил официанта. Устроил пьяный скандал. Стыдоба! Какой кошмар! Нет, я больше ни ногой в этот ресторан.

— Честно сказать, мне и раньше не очень нравилось в «Ринконсито», — кисло согласился с женой Серёжа. — Заведение — так себе, просто кабак.

— Тогда давайте махнём в «Касу дона Мигеля», — предложила Алина.

— Принимаем! — охотно подхватила предводительствующая Татьяна.

И мы устремились к цели. Позади следовал ведомый «Фиат» Долгушиных.

***

Ресторан «Каса дона Мигеля» состоял из большого зала, а по периметру располагались отгороженные секции, по четыре столика в каждой. Одну из таких секций мы и оккупировали. И потекло веселье, пропорционально которому текли и напитки в наши жаждущие уста. Но я избегал крепких спиртных напитков и довольствовался лишь пивом. Татьяна была солидарна со мною. Серёга же чаще всех прикладывался к бокалу. Наша шумная компания жаждала развлечений. Кроме питья, болтовни и танцев в данном заведении ещё практиковалась такая забава: на стену вешали мишень и в неё метали заострённые кисточки-дротики. Соперники заключали пари на небольшие суммы либо на стопку вина. Алкоголь побуждал к азарту, среди нас разгорелись страсти. Все увлеклись игрою. Долго никому не удавалось поразить «десятку». Наконец, мне дважды удалось попасть в цель, ведь я был трезвее остальных. И затем, Татьяна добилась успеха. Это ещё больше раззадорило мужскую часть нашей компании. Мы с удвоенным рвением участили броски по мишени. Серёга проигрывал больше всех. Он непрестанно доставал из заднего кармана брюк бумажник и отдавал очередной проигрыш победителю. Его тугой портмоне небрежно торчал из кармана.

Откуда среди нас появился вдруг этот шустрый кучерявый латинос — так никто и не понял. Он что-то темпераментно лепетал по-испански, размахивая распочатой бутылкой кубинского рома.

— Он предлагает с ним выпить, — перевела мне Алина.

Все отмахнулись от назойливого незнакомца — выпивки у нас своей хватало и друзей было тоже достаточно. Юркий индеец навязался к Сергею. Он страстно корректировал Серёгины броски и глубоко переживал неудачи. Этот маленький вертлявый чилиец явно мешал нам веселиться, но сам того не понимал. В Латинской Америке назойливость аборигенов порой переходит все границы и к этому невозможно привыкнуть.

А новоявленный друг всё более покровительствовал Сергею. Теперь они выступали ассиметричным дуэтом: могучий голубоглазый блондин ростом больше метр восемьдесят и смуглый низкорослый коротконогий индеец.

— Давай, давай, амиго! — суетился азартный чилиец. — Санта Мария не оставит нас без удачи.

— Сейчас я… — пыхтел распаренный состязанием наш неудачливый друг, делая очередной замах.

— Карамба! — чертыхнулся смуглый. От негодования ром из его бутылки выплеснулся на пол. — Пробуй, амиго, ещё!

Сергей размахнулся снова… В этот момент прыткий латинос быстрым движением выдернул бумажник из кармана Сергея. Однако, размятый физическим упражнением, наш друг успел ухватить вора за шиворот. Но тот был готов к такому повороту событий. Индеец мгновенно разбил бутылку о череп недавнего своего компаньона. Серёга охватил голову руками и у него тут же из-под пальцев просочилась кровь. А ушлый абориген, исторгая ругательства, пустился резво через зал наутёк. Танцующие с безразличием уступали убегающему грабителю дорогу, даже не пытаясь его задержать. Такие уж здесь нравы: никто никогда не вмешается в чужую трагедию. В Чили воры орудуют кругом, мести их все боятся. Часто преступники бывают вооружены и не только ножами, но и пистолетами. И зачастую действуют в паре.

В общем, всё произошло настолько быстро, что мы опешили от неожиданности. Тем временем вор удалялся всё дальше. Крик Татьяны вывел меня из замешательства, и я, подверженный охотничьему инстинкту, бросился вдогонку. Когда-то мне пришлось заниматься бегом и даже выполнить норматив кандидата в мастера спорта по лёгкой атлетике. Былая сноровка снова пригодилась. Мы бежали безлюдной улицей ночного Сантьяго. Неяркие фонари безразлично разбрызгивали неоновый свет, непричастные к посторонним страстям. Я неотразимо настигал налётчика, дистанция между нами постепенно сокращалась. Преследуемый часто оглядывался и непрестанно извергал проклятия на мою голову. Он чувствовал, что ему не удастся уйти от погони. Улицы в городах Латинской Америки — это сплошные коридоры и негде в них укрыться. Здесь не бывает проходных дворов и открытых подъездов. Все двери наглухо закрыты даже днём, а окна защищены стальными решётками. Если есть небольшой дворик перед домом, то он обязательно обнесён высокой оградой, ощетинившейся неизменными остриями декоративных пик. Поэтому я неизбежно должен был настичь грабителя. Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Случайность зачастую коренным образом меняет дело.

В тот самый момент, когда я уже примерялся для размаха кулаком, выбирая как бы поудачней сразить противника, — вдруг раздался резкий стрекот и впереди в улицу въехали два карабинера на мотоциклах. А в Чили карабинеров-мотоциклистов боятся все. Они действуют жёстко, бесцеремонно, решительно. Стреляют без колебаний и дубинки пускают в ход, не задумываясь.

— О — па! Этого ещё мне не хватало, — трезво оценил я ситуацию.

В планы моей потенциальной жертвы, видимо, тоже не вписывалась подобная встреча с блюстителями порядка. Мы одновременно перешли с галопа на шаг. Латинос затравленно сверкнул на меня яростными очами и уронил под ноги нереализованную добычу. Я порешил за лучшее — подобрать Серёгин портмоне и спокойно развернуться в обратном направлении.

Карабинеры на скорости пронеслись мимо.

Вся наша компания стояла перед рестораном и была озабочена моим исчезновением. Хозяин «Касы дона Мигеля» униженно рассыпался в извинениях перед подвергшимися нападению в его заведении белыми иностранцами. Лацко монотонно кивал в знак согласия свежезабинтованной головой. Никто не предполагал где искать меня и что со мной сталось. Но я появился сам, живой и невредимый, да ещё возвратил утрату. Меня обступили друзья. Серёга крепко обнял, а Татьяна расцеловала в щёки. Сергей отсчитал необходимую сумму и протянул хозяину ресторана. Тот пересчитал и добрую половину полученной платы попытался вернуть назад. Но Сергей брать наотрез отказался. Заискивающе улыбаясь, латинос униженно благодарил.

В машине протрезвевший Серёжа досконально просмотрел содержимое бумажника и сказал:

— Ух! Слава богу, банковская карта на месте, иначе воры здесь действуют быстро — пока дождёшься утра, чтоб в банк заявить о пропаже, они ещё ночью через банкомат обчистят твой счёт. И карнет (паспорт) на месте. Все визитки важных персон тоже здесь. Спасибо, Влад. Ты прямо спас меня. Но как тебе удалось забрать всё это?

— Да, ничего особенного. Я почти догнал вора и он выбросил бумажник, а я его просто подобрал.

— Хорошо, что всё так закончилось, — вмешалась Татьяна. — Видишь, Сергей, до чего тебя доводит неумеренная тяга к выпивке? Из-за тебя мог пострадать и Владислав. Ты же знаешь какие здесь воры коварные.

— А что Владислав? Думаешь не справился бы с этим шибздиком? — огрызнулся провинившийся супруг.

— Не сомневаюсь, что в честном поединке справится. Но воры здесь промышляют не в одиночку. А что, если бандит вооружён? — не унималась рассудительная Татьяна.

Серёга виновато подмигнул мне через зеркало заднего вида, мол, прости, дружище, сочтёмся как-нибудь при случае.

Тем и закончилась та наша ночная вылазка. После этого случая все Лацки прониклись ко мне искренней симпатией. Они стали помогать с переводами необходимых документов на испанский, которые постоянно требовались для легализации моего пребывания в Чили. Когда меня приглашали в какие-либо административные инстанции, Татьяна участвовала в качестве переводчика. Сама Любовь Александровна постоянно приглашала то на борщ, то на голубцы, а нередко и угощала свежими пирожками.

Всё складывалось для меня, как будто, обнадёживающе. Я отправил составленные Лацками куррикулумы (персональные анкеты) на разные предприятия и терпеливо ждал предложений насчёт работы, которых до сих пор, к сожалению, не поступало. Это очень удручало. Однако, делать было нечего, здесь ведь не Россия и искать место работы принято подобным образом. Шло время, и я терял всякие надежды заполучить рабочее место. Было унизительно каждый месяц получать в церковной кассе, словно подаяние, выделяемую помощь. Этими беспокойствами я и делился со своими благодетельными друзьями. И вот настал день, когда Татьяна обрадовала неожиданной новостью:

— Вы знаете, Владислав, скоро из Арики в Сантьяго возвращается один наш знакомый, которому мы в своё время помогли устроиться здесь. Он имеет собственное дело: выполняет сварочные и монтажные работы. Если согласны, я поговорю с ним, чтобы он устроил вас у себя — ему непременно нужен будет помощник.

— И вы ещё спрашиваете моего согласия? Да я руками и ногами «за», — радостно заверил я. — Мне теперь любая работа в радость.

— Хорошо, я с ним переговорю. Кстати, он и жить будет с вами по соседству. Ему выделяют комнату над вами. С Церковным советом мы уже договорились.

Глава девятая

Порядок, насколько это было возможно, я навёл в своей комнате давно. Выгреб весь мусор, отремонтировал места с обвалившейся штукатуркой, надраил дверные и оконные ручки, отмыл полы от застаревшей грязи, застеклил выбитые окна. Теперь, для наведения полного порядка, оставалось приобрести и наклеить обои да покрасить дверь, окна и полы. Но Церковный совет не спешил выделять на это дело средства. Я не раз обращался с этим вопросом к Зое Степановне, однако, та только отмахивалась от меня, как от назойливого комара. А сегодня я позвал к себе Бориса Гаузена и на месте всё объяснил ему:

— Вот, видите, заново оштукатуренные места бросаются в глаза грязными серыми пятнами. Нужно наклеить обои либо покрасить комнату водоэмульсионной краской.

— Да, я согласен с вами, — доброжелательно поддержал старик.

— На полах и оконных рамах в некоторых местах краска облупилась. Необходимо обновить окрашенные места, — вдохновлённый, продолжал я.

— Вот и займитесь этим.

— Я готов хоть сейчас выполнить эти работы, но у меня нет средств, чтобы приобрести необходимые для ремонта материалы. Мне отец Вениамин сказал, что Церковный совет выделит деньги для покупки всего необходимого. Вот я и прошу вас помочь мне.

— Почему вы ко мне обращаетесь, а не к Зое Степановне, ведь это она комендант?

— Да я уже несколько раз обращался к ней, но всё безрезультатно. Теперь вот обращаюсь к вам, вы ведь тоже член Церковного совета. Если бы у меня была работа — я бы никого не просил и на собственные средства купил бы необходимые материалы.

— Ну, хорошо, я поговорю с Зоей Степановной.

Гаузен покинул аварийное жилище, оставив меня в одиночестве безнадёжно обозревать и дальше поле своей трудовой активности.

— Хорошо бы зашпатлевать вот здесь полы, чтобы скрыть появившиеся между досками щели, — мысленно прикидывал я, определяя себе дальнейший объем работ. — А дверь лучше ошкурить наждачкой перед покраской и тогда она будет превосходно выглядеть…

Но тут мои мысли внезапно были прерваны громким бесцеремонным стуком в дверь. На пороге предстала этакой разъярённой мигерой комендант. Ее гневные очи во все стороны метали испепеляющие громы-молнии. Сам античный Зевс вряд ли устоял бы против столь яростных извержений гнева Фельдфебельши. А неистовая старуха всей мощью своей необузданной натуры обрушилась на меня — жалкое ничтожество, олицетворяющее собой в её глазах подобие оматериализовавшегося коммунизма.

— Что вы себе позволяете? — визжала она.

— ?.. — бессмысленно моргал глазами я, толком ничего не понимая, словно бербер, оказавшийся вдруг в заполярной Чукотке.

— Вам плохо здесь живётся? Хотите оказаться на улице?

— Может вы мне всё-таки объясните наконец в чём дело?

— Почему вы вымогали деньги у Гаузена? — гневно выдохнула Шепокляк.

— Зоя Степановна, вы понимаете что говорите? Как я могу у него вымогать деньги? Просто я показал ему что ещё нужно отремонтировать в этой комнате и объяснил какие для того необходимы материалы. Он, кстати, со всем согласился.

— Надо же! Вот так смотрите и врёте бессовестно мне в глаза. Да как он может с вами согласиться, когда подобные вопросы решаю только я?

— Я по-вашему говорю неправду?

— Неужели вы думаете, что я поверю вам, а не Гаузену?

— Ну, давайте его позовём и разберёмся, — предложил я альтернативный вариант для разрешения создавшейся ситуации.

— Ах, вы ещё будете здесь права качать? — негодовала вредная старушенция. — Вот какими вас воспитала ваша советская власть. Я всегда знала какие они лживые эти коммунисты.

— Зоя Степановна, причём здесь коммунисты? Мы о ремонте комнаты речь ведём.

— …а что, землю крестьянам в России ещё не отдали? — не слушая меня, продолжала своё Фельдфебельша. — Ведь как Ленин обещал! Так вот ваша народная власть вас же и морит голодом.

— Эх! Ваша правда, Зоя Степановна. Всё нищенствует наш народ, — тяжко вздохнул я с беззащитностью оленёнка, только что исторгнутого из материнского чрева и оказавшегося пред голодным хищником.

— Это же просто уму непостижимо! Такая огромная страна, с непочатыми природными ресурсами — и нищая. Какие необъятные территории бесхозно пропадают. А люди голодные. Да раздай всем свободные земли и пусть устраиваются граждане на них. Народ станет на своих участках производить себе продукты для пропитания, а появившиеся излишки смогут выменивать на необходимые им промышленные товары или на те же деньги, чтоб покупать, что хотят. Если народ разбогатеет, то и государству прямая выгода от этого. Неужели не понимает ваша власть?

— Они нас не спрашивают. А вы говорите элементарные вещи, которыми, когда надо было, власть воспользовалась, дабы обрести поддержку масс. Теперь те, кто у власти, эти самые природные ресурсы растаскивают по собственным карманам, а людям даже жалкого
клочка земли не дают. Так что, живущие после революции там простые люди больше всего пострадали и от коммунистов, и от последующих режимов. Но и тем, кто сумел вырваться из России, совсем не легко приходится на чужбине. Вы видите как мы здесь беззащитны, — жалобно причитал я, делая тщетные попытки вышибить милосердную слезу из души у твердокаменной Фельдфебельши.

— Боже, и как ещё там народ до сих пор весь не вымер? — вопрошала у господа вредная старуха, а мне снисходительно бросила:

— Ладно. Я на этот раз прощаю вас. Но имейте ввиду, больше не допущу, чтобы прыгали через мою голову. Соблюдайте правила субординации. Для ремонта уж потрудитесь на свои деньги купить материалы.

— Я ведь не нашёл ещё работу себе и пока не на что покупать материалы. Как же мне жить в таких условиях?

— Ничего, поживёте. Вы привычны и не к таким условиям… — напоследок заключила злобная бабуся.

А я грустно задумался о тех условиях, в которых в течение жизни довелось пребывать:

Мы заплатили прошлому сполна —

ещё когда ходили в пионерах

и пусть сейчас иные времена, —

пусть не приковывают узников к галерам,

но избран сильными теперь иной подход, —

цивилизация клеймит нас изощрённей

и выбивает почву мастерски из-под

наивных нас. И мир потусторонний

залогом стал грядущих перемен,

стал некой Меккой для поддержки духа:

мы получить надеемся взамен

земных страданий — райскую житуху,

обещанную нам на небеси.

Ссылаясь на непознанного бога,

уверовали в мистику, в связи

с чем и блаженны от звонка любого.

Шизофренией это всё грозит!

И рай для нас заказан в психбольнице.

Судьба ни есть какой-то там транзит

по сущему и проще за границей

ещё раз попытать свою судьбу.

Клеймённый лоб и вырванные ноздри

не станут здесь причиною табу

на волю.

— И остались с носом монстры!

***

Леонид въезжал в ветхий особняк в среду, а с понедельника со своей женой Надеждой наводил порядок в выделенной им под жительство комнате. Я помогал новосёлам. Игорь оказывается был закадычным другом моего нового соседа и поэтому находился тут же. Лёня производил впечатление простецкого парня, работяги, обладал довольно скудным словарным запасом и часто разбавлял фразы забористой русской матерщиной. Сам он был невысок ростом, коренаст и неимоверно самоуверен, словно алхимик, разгадавший секрет философского камня. Однако, несмотря на простецкий вид, иногда на лице его проскальзывала хитрая хохляцкая ухмылка. Родом он был из Запорожья. Жена Надежда представляла собой болезненную хрупкую молодую особу, имела короткую мальчишескую стрижку, носила тесные юбки и короткие оголявшие живот футболки. Против мужиковатого супруга девица поистине выглядела принцессой.

Сосед сам завёл со мной разговор о работе. Татьяна уже его информировала в отношении меня. Мы сговорились о том, что когда определится объём работ, Леонид оповестит, и я должен буду приступить к обязанностям его помощника. Жалованье он мне положил самое мизерное, объяснив это тем, что если обнаружит рабочая инспекция не имеющего права работать иностранца — на него наложат крупный денежный штраф.

А ещё плакался он:

— У меня полный финансовый крах. Работы нет, а налоги душат. Я хотел подзаработать в Арике, проторчал там полгода, но лишь обзавёлся дополнительными долгами. Вот если дело пойдёт и я раскручусь, то со временем подниму тебе плату.

Ну что ж, я был рад и тем пяти тысячам песо в день, которые пообещал платить Леонид. Если буду занят на работе все рабочие дни, то набежит 25 тысяч в неделю. А этого, я уже знал, мне бы вполне хватило для скромного существования в Чили. А пока я был весь в ожидании.

***

По воскресеньям после завершения церковной службы, а это происходило обычно около тринадцати часов, подбиралась дружная мужская компания, которая отправлялась завершить остаток воскресного дня в одном дешёвом ресторане. Ресторан назывался
«Эстрейя» и находился в трёхстах метрах от русской церкви. Верховодил тут уже знакомый мне разбитной старичок Василий Иваныч. Пригласил меня туда Юра. Мне всё равно по воскресеньям обычно нечего было делать и, чтобы развеять тоску, с удовольствием стал посещать «Эстрейю». Там, изрядно разогревшись дешёвым вином, мы предавались ностальгии, вспоминали прошлую жизнь, обсуждали текущие новости, выслушивали советы и просто спорили о том — о сём. Из всей компании я меньше всех потреблял спиртное, а посему более других усваивал услышанное.

Интересно было слушать Василия Иваныча. В свои семьдесят шесть лет он был необычайно подвижен, а в выпивке не уступал нисколько молодым. Он имел огромный и весьма интересный жизненный опыт. Я с вниманием слушал его рассказы, ему это импонировало и скоро мы очень подружили. Старик проникся таким доверием, что даже дал номер своего домашнего телефона, сделав для меня единственного такое исключение. Я звонил ему среди недели, справлялся о здоровье, спрашивал какой-нибудь совет.

А однажды я засиделся с Василием Иванычем допоздна в кабаке, остальные ушли раньше — всем надо было в понедельник рано утром вставать на работу. Вот тогда старичок особенно разоткровенничался со мной. Он жадно расспрашивал о России, глаза его увлажнились при этом. Срывающимся голосом он признался, что очень страдает по своей деревне на Орловщине.

— А какие там в садах сливы! — всхлипывал старичок. — Я так мечтаю покушать пирог с вышней. И ужасно хочется хоть один раз… ну хоть краешком ступни коснуться родной земли.

— Так в чём дело, Василий Иваныч? — недоумевал я. — Соберитесь и езжайте на родину.

Он тупо уставился на меня, будто не видя, долго молчал, а затем, словно очнулся:

— Не любите вы Россию, поэтому не поймёте меня.

— Почему это мы её не любим?

— Иначе бы не покинули родные края добровольно. А я вынужден был бежать. Надо было спасать свою шкуру.

Он снова уткнулся носом в салфетку, принялся вытирать глаза. Я от души успокаивал старика. Вдруг он поднял на меня глаза и спросил:

— Тебя как зовут?

— Владислав, — удивленно назвался я.

Старик сморщился, как от зубной боли… и неожиданно признался:

— Это ведь моё первое имя. И вовсе никакой я не Василий.

— Как так?

— Эх! Жизнь — сложная штука, друг, много гадостей преподносит нам. И мы по молодости лет, порой, делаем много ошибок, за которые потом расплачиваемся всю жизнь. Сделаешь необдуманный шаг, а потом весь век каешься. Так-то.

— Я пока до такой стадии вроде не дошёл…

— Ну и слава богу! А я испытал такое… Всё эта проклятая война.

— Так она давно уже закончилась.

— Только не для меня. Я будто всю жизнь под ружьём. В сорок шестом забрался в эту проклятую дикую страну, думал здесь заживу тихо, спокойно. Но нет же… Ох, как я ненавижу этих индейцев!

— Так почему же вы не уезжаете домой?

— Нет — нет! — испуганно замахал он руками. — Там меня не простили. Я ни здесь никому не нужен, ни там… Меня презирают. Но я не изменял своей родине. В этой проклятой индейской стране я живу большую часть своей жизни, но не принимаю гражданство. Я хочу умереть русским.

— Василий Иваныч, да что вы тут какие-то страсти нагородили? Я не пойму, что вам мешает вернуться домой.

— Молод ты и не поймёшь всего того… Ты знаешь, я ведь старший лейтенант Советской армии. Во время войны был командиром расчёта гвардейского миномета. Слыхал о «Катюшах»?

— Конечно. Ну и что?

— А то, что я должен был её взорвать… Мы застряли в болоте. Война к тому моменту почти закончилась. Наши войска окружали последние группировки немцев и добивали на их территории. Они разбегались по местным лесам и оттуда делали отчаянные вылазки. Я не успел отдать приказание, гитлеровцы подкрались к нам за деревьями незамеченными и внезапно набросились. Меня оглушили ударом автомата по голове. Очнулся я связанным, в каком-то подвале. Всех нас бросили туда. И пробыли мы в том плену всего-то два дня. Нагрянула наша пехота и нас освободили.

— И что же потом?

— Хрен с хвостом! Особист мне ни в чём не верил. Лепил какое-то дело об измене. В общем, арестовали — и в Россию, в лагерь. По дороге бежал. И сколько я натерпелся всякого, не приведи господь! А потом, здесь вот, работал на виноградниках, ремонтировал обувь, был часовым мастером, электриком, потом научился ремонтировать радиоприемники и первые телевизоры. Я даже держал собственную мастерскую по ремонту электробытовых приборов. И сколько эти проклятые индейцы меня дурили, недоплачивали зарплату, воровали моё имущество. Я всю жизнь с ними дрался. После войны в Чили было много русских — все они бежали сюда вместе с немцами. Это были предатели-власовцы и полицаи. Все собирались в церкви. Меня прозвали Комсомольцем и часто задирали. Я со многими тут дрался. Они были отщепенцами — предали свой народ, а я был осужден неправильно. Вот они меня и ненавидели.

— Я слышал, Василий Иваныч, у вас первая жена была немка, — поинтересовался я у собеседника.

— Да, это так. В молодости я был красивым, весёлым, на гармошке играл. Многие девки меня любили: и польки, и югославки, и немки, и швейцарки, и англичанки… А одна немка повесилась на шею: люблю, говорит, безумно. Она работала переводчицей здесь в немецком посольстве. Но я её потом выгнал — не мог немцам простить того, что они натворили в нашей России. В общем, у меня жена чилийка, бывшая карабинерша, сейчас на пенсии. Сын у нас есть совместный.

— Да, трудно вам пришлось. И как вы всё это носите в себе?

— Ой, не говори, друг.

— Василий Иваныч, а при Пиночете хоть легче вам жилось?

— Какое там! Однажды, помню, идём мы с другом подвыпившие по улице, а тут карабинеры облаву устроили на коммунистов — при Пиночете такое часто случалось. Короче, началась перестрелка, убитые стали падать. Как раз в это самое время и появился там один прихожанин нашей церкви, свой, русский. Он указал карабинерам в мою сторону и крикнул: «Это коммунист! Держите его!..» Ох, как я бежал тогда!.. через какие-то заборы перемахивал… по крышам уходил… и откуда только прыть взялась?.. а сзади несколько раз автоматные очереди… вся пьянка куда подевалась… Э-эх!

— И где теперь тот гад?

— Да, лет десять уже, как сдох. Меня чуть не угробил, а сам раньше сошёл в могилу. У беса теперь в кочегарке парится.

— Тяжело нашему брату на чужбине, — горько вздохнул я.

— Вам-то чего плакаться?

— Как: чего? У меня, например, проблемы с документами, виза заканчивается, могут депортировать из Чили.

— Тебя депортировать? Знаешь кого высылают отсюда?

— Кого?

— Приехали, как-то, двое русских — отец с сыном. Никак не могли здесь устроиться. Написали плакаты, навесили их на себя и сели возле президентского дворца «Ла Монеда». Сидят, протестуют! Пришли полицейские, забрали их, посадили в камеру. Арестованные и там не успокоились, стали распевать революционные песни, «Интернационал» затянули. Поют день, поют другой… Полицейские позвали переводчика, тот послушал за дверью о чём поют в камере и перевёл, что в песнях те призывают к свержению власти. Ну, папу с сыном быстро и выдворили из Чили, предварительно хорошо намяв им бока. А тебя за что депортировать? Ты не представляешь никакой угрозы для этого государства.

Расстались мы в тот вечер очень поздно. Мне искренне жаль было несчастного старика. Вот как, порой, жестоко судьба обходится с людьми. А мы ещё стонем и плачемся над собственной участью. Куда нам до их страданий!..

Глава десятая

Вскоре я ближе познакомился с Чикиным. Он являлся завсегдатаем «Эстрейи». Я тоже с некоторых пор стал регулярно посещать сей ресторан, чтоб там провести время со своими соотечественниками. Чикина звали Сергеем и был он этаким увальнем, ростом под два метра и весом в сто пятнадцать килограммов. Его одутловатое лицо, обрамленное неопрятной криво стриженой бороденкой, напоминало метелку огородного пугала, а невыразительные выпученные глаза, цвета вяленой воблы, таили в себе какую-то туманную неопределенность, мутноватость натуры. А весь его облик отличался стремительностью морского слона, оказавшегося вдруг на суше. Он неумеренно пил и преимущественно за чужой счет. Вино заливал в глотку, как в прорву, и сколько литров напитков могло поместиться в его бездонное чрево, по-моему, даже сам он не ведал.

Чикин был хроническим пролетарием: постоянно пролетал, ничего не имел своего за душой и у всех просил денег взаймы. Долги отдавать не спешил и об этом все знали, поэтому никогда денег ему не давали. Но Сережа нашел из этого выход: он подвизался в церкви знакомиться с вновь прибывшими, охмурял им мозги россказнями о своей значимости в русской колонии. Это ему помогало разводить новичков на деньги. Но обо всем этом я узнал гораздо позже, а в настоящий момент просто общался с новыми друзьями. Мы азартно резались в подкидного дурака, разговаривали и потягивали дешевое чилийское пойло.

— Давайте, мужики, скинемся еще по «зеленой», — предложил Юрий, разливая по стаканам рубиновые остатки.

Все принялись шарить по карманам, зашуршали купюрами, на столе образовалась бумажная кучка. Василий Иваныч исполнял роль казначея: пересчитывал сбор и отправлялся в бар закупить следующую партию напитков, от себя добавляя сколько было нужно.

— А ты что, Чикин, опять хочешь проехать на халяву? — возмутился наш казначей.

— У меня сегодня нет денег, — галантно расшаркался Серега. — Я на мели.

— Тем не менее, пить ты будешь больше других, — вскипел старик.

— Если не будете мне наливать, я просто посижу здесь, поиграю в карты, — невозмутимо заявил Чикин.

— Ну, да! И как это будет выглядеть — я буду всем наливать, а тебя обносить? Так в русской компании не бывает.

— А вы не обращайте на меня внимания, пейте сами.

— Ох, ты и крохобор, Сережа, — вконец разозлился Василий Иваныч, — Как тебе не совестно перед товарищами?

— Слушай, Василий Иваныч, ты выбирай выражения, а то за такое не посмотрю, что ты старик — смажу по морде.

— Смотри какой наглец — на старика руку поднимать… — еще больше разъярился аксакал.

— Ну, это уже слишком! — вмешался Юрий. — В принципе, Василий Иваныч тебе правильно говорит. Что ты тут ломаешь комедию? Не хочешь сбрасываться — уходи. А старика мы в обиду не дадим.

— Пусть он извинится, — не унимался наглец.

— Да пошел ты… — отрубил Юра. — Извиняться ты должен.

— Ты-то что выступаешь больше всех? Руки не терпится почесать, боксер? Смотри, я тебе их повыдергиваю, — стал подниматься верзила во весь свой огромный рост. На фоне громадного Чикина Юра казался просто мальчиком. Перепалка перешла допустимые границы и приняла опасный оборот.

— Вы что, мужики, охренели? — встал я между повздорившими. — Вон уже бармен косится в нашу сторону. Давайте, успокаивайтесь!

— Да я ему башку оторву, — быковал великан.

— Я за такого, как ты, козла уже отсидел однажды, — металлическим голосом отчеканил побледневший Юрий. — Сяду еще раз, но найду способ, как тебя поставить на место. Всё! Я больше с тобой за одним столом сидеть не желаю. Тут и другие оторвались от карт и потребовали, чтобы Сергей уходил — нечего затевать бучу из-за того, что не хочешь платить за выпивку. Все осуждали Чикина и ему пришлось покинуть компанию. Но перед уходом он пригрозил:

— Тебе, боксер, я еще припомню этот базар.

— Иди, иди. А будешь дергаться, я не посмотрю на твои габариты — проткну тебе кишку.

— Да я тебя… бля… — угрожающе стал возвращаться Сережа к столу.

Все мы повскакивали с мест. Явно должна была начаться драка. Конец её непредсказуем, ибо мы находились в чужой стране. Визы у многих давно были просрочены и нам не улыбалось попасть в полицию, там разговор короткий: наденут наручники и депортируют насильно в родное отечество и тогда с запятнанной анкетой уже никогда не сможешь покинуть пределы своей страны. Вот так из-за банальной глупости можно лишиться открывшихся перспектив. Всё это мгновенно промелькнуло в моем мозгу.

— Давайте расходиться, — решительно предложил я. — Мы уже достаточно перебрали — на сегодня хватит. Лично я не хочу иметь дело с карабинерами.

— А что? Я нормально себя чувствую, — невозмутимо заявил зачинщик скандала, — могу пить еще. Это у боксера крышу сорвало.

— Знаешь, Чикин, кто ты есть? Ты — отхожее место! — разъярившись вконец, выдохнул Юра. — В другом месте таких, как ты на парашу сажают. Если будешь выкобениваться и дальше, я тебя поставлю на понятия. Понял, мразь?

Во взгляде хама наступила разительная перемена. Налившиеся было кровью глаза стали блекнуть и приобретать обычный свой рыбий вид. Чикин вдруг понял, что это не тот случай, когда можно запугать своей несоразмерной массой. Он откровенно струсил и, бормоча что-то себе под нос, наконец, позорно покинул зал.

Мы посидели еще немного, без настроения допили оставшееся вино и разошлись. День был окончательно испорчен.

Так случилось, что из кабака я пошел домой вместе с Сашей Гореловым. Он оставил свой автомобиль возле церкви, а я там жил. Саша стал интересоваться тем, как я устроился. Пришлось пригласить его в гости. Мне все равно вечером было нечего делать, и я обычно скучал в одиночестве. Долгушины выдали мне во временное пользование маленький черно-белый телевизор — это и был мой главный собеседник.

— Влад, а ты неплохо устроился, — сказал Саша, оглядев моё скромное жилище. — Когда я десять лет назад приехал в Чили, здесь наших совсем не было.

— Как не было? А Зоя Степановна, Гаузен и много других русских давно живут здесь? — удивился я.

— Да какие они наши? — гомерически рассмеялся Саша. — Это отщепенцы, они в своё время предали собственный народ — служили немцам, а потом бежали со своими хозяевами подальше от заслуженной кары. Они наших люто ненавидят и всех считают коммунистами. Но, по правде сказать, в них затаилась озлобленность на нас из-за того, что мы не продавали свой народ — просто волею обстоятельств оказались в чужой стране.

— Получается, они ненавидят нас из зависти? — предположил я.

— Именно так.

— Любят они покичиться перед нами своим дворянством. Однажды Гаузен достал меня этим. Принародно в церковном дворе стал мне рассказывать какие у него на кладбище знаменитые русские дворянские фамилии захоронены. Этим он откровенно намекал на то, что я быдло и отграничивал меня от себе подобных. Ну, это ещё я как-то стерпел, но когда он сказал, что эти фамилии — цвет русской нации, я уже не выдержал. У меня оба деда погибли в войне с фашистами, защищая свой народ. Тут уж я вскипел и быстро поставил его на место, а с ним вместе и остальных дворянчиков, которые с злорадством слушали наш разговор и одобрительным молчанием выразительно поддерживали Бориса. А я сказал: «Лучшие русские фамилии лежат под Москвой, под Сталинградом, под Курском… И по всей Европе сложили свои головы лучшие русские люди, освобождая мир от фашистской заразы. А дворянство, которое ты так ревностно превозносишь, прогнило до такой крайней степени, что таких бравых генералов, как твой папаша, по всем статьям било такое беспросветное быдло, как я, и с позором вышвырнуло вон из России.

— Да, я представляю физиономию Гаузена в тот момент! — произнес я восхищённо.

— После того случая он больше не заводит при мне подобных разговоров. Правда, передают, что за спиной поливает меня вовсю грязью. Не может забыть как прокололся однажды со мной.

— Это понятно. Злобствует от бессилия. Саша, я слышал, у тебя жена чилийка. Это правда?

— Да, это так. Она чилийская поэтесса. Делала переводы Пушкина, Есенина, Ахматовой и Цветаевой на испанский язык.

— А как вы познакомились?

— Во времена правления Хунты её родители бежали в Союз от расправы, а она в молодые годы вступила в коммунистическую партию. В Питере Нелли училась в университете, затем в аспирантуре, защитила кандидатскую диссертацию. А я пел в ансамбле песни и пляски Советской Армии имени Александрова. Она попала на наш концерт и там преподнесла мне цветы. С этого всё и началось. Она замечательный человек. Я тебя когда-нибудь познакомлю с ней.

— Мне было бы очень интересно с ней познакомиться, тем более, что и я тоже немного увлекаюсь поэзией.

— Она и без поэзии, сама по себе, интересный человек, ведёт столь активный образ жизни — полностью посвящает себя любимому делу, другим людям, что даже на себя у неё времени не остаётся. Сейчас она болеет, а лечиться некогда: работает начальником отдела в министерстве дорог, возглавляет писательскую организацию одного из районов Сантьяго, поёт по воскресеньям в церковном хоре и пишет в свободное время.

— Когда она всё это успевает?

— Да, вот, успевает. А когда вернулась в Чили после изгнания, думаешь ей легко было? Все скоро узнали, что она приехала из СССР, а значит, как здесь понимают, она коммунист. Долго не могла устроиться на работу. Затем, с трудом нашла в одной шарашке место секретарши на мизерную зарплату — и это с её-то университетским образованием и научной степенью! И в русской церкви её встретили враждебно всё те же Гаузен с Зоей Степановной. Всё допытывались с ехидством не состоит ли она в чилийской компартии. Но Нелли человек решительный и заявила во всеуслышанье, что является заместителем Гладис Марин, ныне возглавляющей компартию Чили. Нелли истинная чилийка — бесстрашная и яростная с врагами, и она никогда не скрывает своей партийной принадлежности.

— Я знаю, сейчас компартия Чили вышла из подполья, многие её ветераны смогли вернуться из эмиграции. И чем они теперь занимаются, продолжают ли свое дело?

— Да, Нелли постоянно встречается с этими людьми, у них регулярно проводятся собрания. Моя жена дружит с Володей Тейтельбоем — соратником Сальвадора Альенды. Старику уже за восемьдесят, но до сих пор увлечён идеями Маркса.

— Саша, ведь Тейтельбой был членом правительства Альенды, а их всех Пиночет уничтожил. Как ему единственному удалось спастись?

— Это загадка истории. Во время переворота оказалось, что Володя находится за пределами Чили и вне досягаемости мятежного генерала. Может Володя внутренним чутьем угадал надвигающуюся опасность и вовремя улизнул, ведь он по происхождению еврей…

— А что, в Чили много евреев у власти?

— А ты как думал? Конечно, не так много, как в России, но хватает их и здесь.

— Это плохо?

— А чего хорошего? Вон, Москву все уже в России называют еврейским городом, а Кремль — синагогой. Нехорошо, когда в государстве на важных постах преобладает один народ, к тому же, не коренной национальности. Нам, славянам, уже нет места в собственном государстве. Я экономист с высшим образованием вынужден покинуть родную страну, так как работу не мог себе найти, чтоб прокормить семью. Зато еврейство там обосновалось капитально, да в самой столице. И процветает. Русских загнали в резервации-деревни. Даже те евреи, что покинули страну в прежние годы, теперь возвращаются, ибо вольготно чувствуют себя в нынешней России. А нам остается, как тем червякам в анекдоте…

— Каким червякам?

— Ты не знаешь? Ну я тебе расскажу. Копошатся в дерьме два червяка: мама и сын. И спрашивает сынок у мамы:

— Мама, а правда, что хорошо жить в яблоке?

— О, да, сыночка! Там такая сочная мякоть, такой аромат…

Сынок смолкает на некоторое время, а затем, опять приступает с вопросом:

— Мама, а правда, что хорошо жить в дыне?

— О, да, сыночка! Там такая сладкая мякоть…

Червячок капризно перебивает маму:

— А что же мы всё в говне, да в говне копошимся?

— Что поделаешь, сыночка, такая уж она наша родина…

— Да, это уж точно! — вздохнул я с горечью. — Я слышал, поговаривают о том, чтобы ввести безвизовый режим между Россией и Израилем.

— Вот-вот! Евреи уже сделали Россию вотчиной Израиля, осталось это только узаконить, сделав её придатком их государства, каким-нибудь штатом или кантоном. Они и едут-то в Россию лишь на работу, а семейные гнездышки свои вьют за пределами этой страны. И хапают сейчас всё, что подвернётся. И вывозят за границу наворованное. А нас-то русских любят они как!.. и относятся к нам соответственно, как в том анекдоте.

— В каком анекдоте?

— Да, приносит однажды сынок Абрама домой котёнка и говорит: «Он у нас жить теперь будет». Абрам и спрашивает: «А как мы его назовем?» Сын говорит: «Я уже придумал — будем звать его Изиком». Папаша негодующе замахал руками: «Сынок, разве можно животное называть человеческим именем? Назови его просто Васька…» Вот так над нами издеваются. Эх, дружище, пропала наша родина!

— Саша, да это не евреи виноваты в том, что творится в России. Ельцин-то коренной русак. А что он натворил с нашим государством? Это при его преступном попустительстве разворовывают страну.

— …и преуспевают больше других евреи! — не унимался мой оппонент-антисемит. — Гаузен еще при Горбачеве пытался какую-то коммерцию развернуть в России, ездил в Москву, но у него там что-то не сложилось и он оставил эту затею.

— Что, и Гаузен тоже еврей? А что тогда он в русской церкви делает?

— Ещё его папа-генерал принял христианство. А, вообще, Борис говорит: раз евреи дали христианам Священное писание, значит вправе и проповедовать тем народам, которые признают их священные каноны, ведь по-библейски, левитами были евреи.

— Бог с ними, с этими евреями. А чем славянство лучше? Посмотри, как русские олигархи растаскивают родное отечество. Российские деньги меняют на валюту и переводят в зарубежные банки. Дети их живут и обучаются за границей. Покупают дорогие виллы в Америке и в Европе, чтоб было где достойно встретить старость. И им откровенно наплевать на то, что станет с Россией, с их народом. Вот уж, поистине, иуды, продавшиеся сатане за жалкие серебряники.

— Ты знаешь, Влад, а я всё же приверженец Горбачёва. Я считаю, что его не оценили в России. Ведь это он повернул Союз на демократический путь развития, а вовсе не Ельцин. Если бы Ельцин не совершил переворот, то реформы, начатые Горбачёвым, непременно принесли бы положительные результаты. Я в это верю.

— Да. За то беловежское преступление, которое совершил Ельцин, развалив единым росчерком пера многими веками создававшееся могучее государство, ему нет прощенья в грядущих поколениях. Благодаря его деятельности в стране воцарился хаос и были свёрнуты благотворные горбачёвские программы.

— Эх, Владислав! Куда катится наша Россия? И что дальше ждёт наш многострадальный народ?.. Недавно я был в своей родной деревне на Брянщине. Так там полный развал теперь. Ходил в Сельсовет, чтоб кое-какие справки взять, а меня за них так ободрали. Знают, что я живу в Чили и решили: значит богатый. Пока не дал на лапу — ничего не мог добиться. Коррупция правит миром. Производства зачахли и не приносят доход, теперь всё крутится вокруг чиновничества. Нынешние кумиры в России вовсе не скромные люди труда, от деятельности которых весь мир кормится, а наглые нахрапистые дельцы, недостойными методами пробившие себе дорогу, да бездарные детки находящихся у власти родителей. Это теперь звёздная элита русской нации!..

С Сашей расстались мы за полночь, вдоволь отведя души воспоминаниями о своей загубленной отчизне.

А в ночной тиши родилось в моей голове такое стихотворение:

Наверное, я раньше срока постарел,

воспитанный в неправильной стране…

Все продолжается целенаправленный отстрел:

несчётно душ досталось сатане.

Какая в этом может быть мораль, —

когда культ беса застит свет в окне?

Никак студеный не закончится февраль, —

конец не могут положить войне.

Господь мессию долго не пошлёт,

поскольку тот напрасно пропадёт.

Упал критически демографический приплод.

На почве этой только псих удачи ждёт.

Идеология тоталитарного вранья

необратимо искалечила народ.

Гораздо нетерпимей стали сыновья —

отхватят руку, коли перст положишь в рот.

Никто помочь не в силах больше нам, —

мы жизни в преисподней провели.

А рай заказан крестным паханам.

Помазанники божьи — короли.

Но как же в этой жизни смердам быть? —

какого стоит непосильного труда

весь век против теченья плыть

и дожидаться Страшного Суда.

Зачем святым распятием грозить? —

когда мы заживо распяты на кресте:

мы можем даже Богу надерзить,

поскольку испытали муки те.

Кругами ада нас не запугать, —

ожил в душе неукротимый зверь

и дальше тоже, надо полагать,

ещё страшнее будет, чем теперь.

Да! Перспектив не светит впереди, —

от жизни я, похоже, озверел, —

страстей таких себе нагородил!

…наверное я раньше срока постарел.

Глава одиннадцатая

А на следующий день меня неожиданно навестил Сергей Чикин. Он предложил работу. Чикин работал охранником на самой известной в Чили дискотеке «Ла Ос» и там нужен был продавец ход-догов. Мы договорились встретиться на дискотеке в десять часов вечера. Сергей подробно объяснил как туда добраться, набросал эскиз. У меня была распочатая бутылка шведской водки «Абсолют». Я знал, что Сергей неравнодушен к крепким напиткам и предложил ему, из благодарности за заботу обо мне, выпить. В качестве закуски подошли оказавшиеся у меня какие-то консервированные креветки. Сергей с готовностью принял моё предложение. Он профессионально разлил питье по стопкам и, картинно сморщившись, произнес саркастически:

— Фу гадость! Как только её пьют партийные?

— Будем здоровы! — добавил я от себя.

— А-а-х! Хорошо пошла! — удовлетворенно облизнулся мой гость.

Он оценивающе оглядел мою комнату, полистал лежащий на тумбочке русско-испанский словарь:

— Углубляешь лингвистический уровень?

— Стараюсь постичь по возможности. Обстоятельства вынуждают.

— Лучший способ изучить иностранный язык — найти себе подругу-чилийку и поселиться у неё. Постоянное круглосуточное общение способствует лучшей усвояемости языка. Я сам так сделал и за короткой срок овладел испанским.

— К сожалению, мне такой способ не подходит — ко мне жена приедет. И если до неё дойдёт о моих похождениях…

— Когда ещё это произойдёт? Я тоже вначале мечтал свою семью сюда перевезти. Но до сих пор этого не случилось. А жизнь-то даётся один только раз и я хочу успеть насладиться её прелестями. Как можно обходиться без женщины?

— Я по своей натуре однолюб и другая женщина не может заменить мне жену. Я ценю не столько сексуальные отношения, как духовную близость.

— По части духовности — это церковь. Я там душу свою совершенствую.

— Сергей, а ты верующий?

— Конечно!

— А я скорее колеблющийся.

— Ты не веришь в бога?

— Моё отношение в вопросе религии точно выражено в таких строках:

Бытие оставляет в сознании нашем в залог, —

будто след колеи, — бороздящую память годов.

Несомненно, что жизнь — это только к чему-то иному пролог, —

но конкретно к чему, я пока что сказать не готов.

…мне постичь предстоит ещё только понятие «Бог».

— Это кто написал?

— Я.

— Ты? Ну, круто ты это завернул! Я так понимаю: ты — материалист. И кто же тогда весь этот мир создал?

— Серега, я не специалист в физике, но ты, наверное, как и я, слышал о Большом взрыве?

— С этим понятно! А как же тогда параллельные миры? Ты не веришь в то, что они существуют? Но уже есть тому подтверждения.

— Что я могу на это ответить? Как приверженец материализма, могу высказать собственное предположение. Человечество многие века в своем развитии постигало тайны мироздания и сейчас мы знаем много того, о чём прошлые поколения не ведали. Это и электричество, и радиация, и проникновение в микромир, и освоение космоса… да мало ли что ещё. А в отношении параллельных миров у меня такая идея. Вот есть наш мир — это то пространство, которое мы познали вокруг, включая звёздные образования. Что есть за этими пределами наука пока не изучила. Это в направлении увеличения. Если взглянуть в сторону уменьшения, то с изобретением микроскопа люди добрались до клеточно-молекулярного уровня и открыли элементарные частицы. А что находится, скажем, внутри ядра атома или
электрона?

— А-а-а! Я понял. Ты хочешь сказать, что параллельные миры — это то, что находится, к примеру, в космосе за пределами нашей досягаемости или внутри микрочастиц?

— Ну, да! Примерно так. И что там внутри происходит, и кто оттуда проникает в наш мир мы не знаем. Со временем наука изучит это и тогда человечество познает ещё кое-что из тайн мироздания. Надо подождать немного, может на нашем веку случится ещё испытать радость открытия.

Так, за глубокомысленными рассуждениями о высоких материях мы, жаждущие знаний, как Михайло Ломоносов, прикончили остатки «Абсолюта». На этой почве внезапно обозначившееся родство душ позволило ощутить нам проникновенные чувства друг к другу.

Расстались мы почти братьями.

***

В назначенный день я отправился на встречу с Чикиным. Дискотека находилась в Провиденсии — это один из центральных районов Сантьяго. Довольно быстро нашёл улочку Чукре Мансур — она расположилась у подножия горы Сан Кристобаль и была абсолютно безлюдна в этот вечерний час. Улочка оказалась в длину всего каких-то метров двести. Там теснились невзрачные обшарпанные домишки и старые здания, тоже с облупившейся штукатуркой и выкрашенные в какие-то блёклые тона. Кругом громоздились горы мусора, стояло ужасное зловоние, по стенам и в углах виднелись множественные потёки, разящие резким устоявшимся запахом мочи. Я прошёл до конца улицы, но нигде не встретил ни единой живой души. Кругом все двери были заперты. Я походил туда — сюда, не зная что делать. И вдруг услышал из-за массивной деревянной двери самого большого здания, похожего на конюшню, доносившиеся звуки и голоса. Я постучал в эту дверь. Мне открыл какой-то чилиец и спросил: что я хочу? Я не понимал по-испански, он позвал кого-то. Из недр длиннющего коридора появился огромный детина под два метра ростом, пьяный и счастливый, как Киса Воробьянинов, нашедший последний стул. Он небрежно взглянул на меня сверху вниз и спросил по-русски:

— Что ты хотел?

Я очень обрадовался, услышав родной язык, к незнакомому соотечественнику мгновенно проникся добрыми чувствами:

— Мне бы Сергея Чикина. Мы договорились встретиться сегодня здесь.

Громила впустил меня внутрь и сказал:

— Серёги ещё нет, ты посиди тут, он скоро подойдёт.

Возле входной двери находился столик с телефоном и два стула. Я умостился рядом с верзилой. Мы познакомились. Он назвался Геннадием, здесь работал охранником и у входной двери был его пост. Кроме настольного телефона у него в руках была массивная рация, по которой он иногда разговаривал. Прибывали люди, работающие на дискотеке, здоровались и исчезали во мраке коридора, длина которого была никак не меньше тридцати метров, а лампочка находилась только у входа.

Оказывается, здесь был служебный вход, а главный в дискотеку — находился с другой стороны. Входящие работники увеселительного заведения выглядели круто: тут были молодые люди и с заплетёнными многочисленными свалявшимися косичками-дредами на манер Боба Марлея, и с хвостами на затылке, и с серьгами в ушах и в носах, и совершенно лысые, и с вычурными татуировками; женщины были раскрашены пёстрым макияжем и все одеты крайне небрежно в дранные и мятые шмотки…

Я тихо привыкал к окружающей обстановке. Понравилось то, что все обращались друг с другом дружественно и непринуждённо. Улыбки сияли на лицах, как солнечные блики на воде. В России такого массового веселья я не наблюдал отродясь, а угрюмость и озабоченность людей там столь естественны, что не вызывают ни у кого беспокойства. Я поделился с Геннадием впечатлениями.

— А чего индейцам быть озабоченными? — отозвался он. — Они не знают тех проблем, с которыми сжились мы. Здесь не бывает ни голода, ни холода. Есть работа — хорошо, нет работы — иди воруй или попрошайничай.

— Да, я заметил, так много в городе попрошаек, нищих, уличных торговцев всякой мелочью и музыкантов.

— Ты знаешь, Влад, здесь такой порядок, что нищий идёт в муниципалитет и там регистрируется. Ему выдают большую алюминиевую кружку с номером и выделяют точку в каком-нибудь людном месте. Так государство заботится о своих подданных.

— Ну и ну! Такого я ещё не видывал. Слышал как в подземных переходах нищие стучат об пол своими кружками, в которых бренчит мелочь и такой грохот стоит кругом. Для чего они это делают?

— Так они привлекают к себе внимание и требуют, чтобы прохожие немедленно бросали им подаяние. А в действительности не обязательно, что они нищие, — просто у латиносов совсем не зазорно просить милостыню. Попрошайка вполне может быть благополучным владельцем собственного дома и иметь полноценную семью. Попрошайничество у индейцев — это состояние души, неотъемлемая часть их менталитета.

Я жадно впитывал мельчайшие подробности быта нового для меня мира, шаг за шагом постигая его. Определенно, мне здесь нравилось, хотелось скорее влиться в новое общество. Я понимал: добравшись до чужих берегов, должен заново начинать свою жизнь. Та, первая судьба, которую оставил в России, не сулила никаких перспектив, и я её брезгливо сбросил прочь, как Василиса свою лягушечью кожу. Я почувствовал, что здесь смогу обрести достойное будущее. Но прошлое никак не отпускало, крепко сжимая душу цепкой когтистой лапой судьбы. Особенно по ночам преследовали призраки прошлой жизни — тревожные кошмарные сны.

Во сне я продолжал жить минувшим. Разговаривал с женой и дочерью, общался с прежним окружением, жил ушедшими проблемами. Смогу ли я начать свою жизнь с чистого листа? Эта мысль все время сверлила сознание. Я ещё раньше слышал, что многие эмигранты, не выдержав мук ностальгии, пасуют перед новой действительностью, сдаются. А что такое эта самая ностальгия? Сумею ли я превозмочь её?

Вообще-то, у меня есть пока ещё запасной ход: виза моя действительна на три месяца, этот срок еще не закончился, дорога обратно оплачена, билет на руках, так что,.. но об этом не хочется думать! Ещё в России я много раз всё взвесил, поставил на карту последнее, вложил в предприятие оставшиеся средства и буду, как камикадзе, биться до конца, а там как судьба распорядится: если остались мозги в голове — выкручусь, если нет — пропаду. Да, пусть простят меня близкие!

— Слушай, Влад, — прервал охранник мои размышления, — скорей всего ты Сережу сегодня не дождёшься, уже дискотека открылась, все давно пришли на работу, а у него, видимо, какие-то свои дела. Времени уже — полночь. Ты лучше иди домой, а с ним договорись
встретиться в другой день. Зря прождёшь его.

— Как же так, ведь мы договорились на сегодня?

— Ты ещё не знаешь как переводится слово «маньяна»?

— Нет.

— О! Это по-русски значит «завтра». Здесь ещё столько раз ты услышишь это слово, тебе будут обещать что-нибудь сделать завтра и это завтра будет продолжаться до бесконечности. А Чикин давно живёт среди латиносов и сам стал немного индейцем. В Чили выполнением обещаний никто себя особенно не обременяет. Привыкай.

***

Я шёл пешком по ночному городу. Торопиться было некуда, спать не хотелось, да и приятно было просто прогуляться, подумать о своем нынешнем положении. Я прошёл мимо университета, по мосту пересёк речку Мапочо, вышел на авениду Аламеда в районе пласы Италия. Город переливался светом рекламных огней. Несмотря на полночь, кругом царило оживление: сновали автомобили, ночные бары и рестораны настежь распахнули двери, уличные торговцы громко предлагали свои товары… Народу было больше, чем днем. Ночная жизнь бурлила на улицах Сантьяго. Проходя мимо какого-то сквера, я почувствовал резкий запах марихуаны. Прямо на зелёном газоне расположилась компания молодых чилийцев.
Бренчала гитара, кто-то проникновенно пел красивую испанскую песню. По кругу передавалась дымящаяся папироса. И всё это происходило обыденно, непринуждённо, хотя невдалеке и маячил постовой карабинер. Но каждый был занят своим делом, параллельно сосуществуя с другими подразделениями общества. Удивительная толерантность, достойная зависти!

В России же антагонизм между различными слоями общества в последние годы достиг крайнего своего апогея: богатые откровенно презирают нищих, русские ненавидят нерусских, милиция, призванная поддерживать правопорядок, в действительности вовсе не занимается искоренением преступности, а потакает оной, власть до основания коррумпирована, политика внешняя и внутренняя ущербна и лжива. Как можно нормальному человеку выжить в таких условиях? Лично я не нахожу смысла продолжать своё жалкое существование в подобной стране. В конце концов, бог создал Землю общей для людей, а те сами разделили её границами, определили какие-то условности в обществе. А если я не согласен с этими условностями, я не приемлю кем-то навязываемые в данном обществе правила? Значит я имею полное моральное право оставить не подходящее мне общество и попытать своё счастье в другом месте.

В той покинутой стране никому я ничего не должен, мне должны — это есть, но сам я долгов не имею.

Ночное небо в россыпи звёзд вполне гармонировало с землёй, отражающей в космос огни рекламы, месяц приветливо мне улыбался сверху. После дневного зноя прохлада приятно бодрила тело. От равновесия чувств душа внутри плоти довольная мурлыкала на манер отдыхающего кота.

Эх, благодать! И чего ещё надо для ощущения полноты жизни?

В моём дому царят покой да тишь,

да посещает божья благодать;

когда случится — до полуночи не спишь, —

о недостигнутом доводится мечтать.

Мои мечты простерлись до небес,

притом, и в ширь охват неограничен.

Не соответствует, порой, удельный вес

объему, если массой увеличен.

Но грёз моих бесплотные тела, —

как облака, носимые ветрами.

Судьба замысловато соткала

дорожку и осыпала дарами

и, падок до заманчивого дух, —

не хочет от кормушки отлетать.

Мечтам своим заботливый пастух, —

я призываю божью благодать.

Она-то и мешает ночью спать, —

чтоб довершил, что не достиглось днём.

…упущенное дабы наверстать —

и делаешь, порою, ход конём!..

Глава двенадцатая

Ох и ощутима языковая проблема за рубежом! Ежедневно я упражняюсь в испанском — для этого прихватил с собой из дому самоучитель и небольшой словарик. Прилежно следую всем предписаниям учебного пособия, зубрю грамматику, запоминаю слова и выражения. Но, видимо, оттого, что сильно нервничаю, чужой язык никак не даётся. Языковую практику обретаю, главным образом, в магазинах, общаясь с продавцами, а также, с прохожими на 
улице. Однако всего этого явно недостаточно для овладения необходимым уровнем. В магазине-то всё усвоил я достаточно быстро, там даже если чего и не знаешь, ткнул пальцем — и продавец тебя понял, ты только производи оплату. Но когда приходилось более тесно соприкасаться с испанской речью, проблема языкового барьера вставала весьма актуально. Я, вроде бы, и немало знал испанских слов, но использовать на практике свой словарный запас никак не получалось. Тешился мыслью: вот устроюсь на работу и начну ближе общаться с чилийцами тогда и обрету необходимую практику — и пойдет язык. Но с работой всё как-то не складывалось, а имеющаяся денежная наличность катастрофически таяла, как эскимо в руках пятилетнего лакомки. При всей моей бережливости и скромности текущих запросов скорый финансовый крах реально устрашал своей неотвратимостью. Продукты пропитания я, как и все пребывающие в моем положении, приспособился добывать по воскресеньям в церкви. Их туда с благотворительной целью регулярно поставляла матушка Ульяна, чтоб поддерживать страждущих в их беде. Часто эти продукты были, если судить по местным меркам, непригодны к реализации: была повреждена упаковка, поцарапана этикетка, испачкана обёртка, а фрукты и овощи, вообще отталкивали покупателя своим вялым видом либо слегка подпорченными местами. Но в моём положении привередничать не имело смысла: я вырезал подгнившие места, как это принято на моей родине большинством населения, и употреблял эти продукты в пищу. Да, ведь мы не чилийцы и не избалованы изощрённостью выбора.

Случилось однажды быть мне очевидцем следующего эпизода. Двое немолодых бедных чилийцев явились в русскую церковь, чтоб добыть себе здесь что-нибудь на пропитание. Их провели к отведённому месту, где оставляли продукты нуждающимся. Когда аборигены увидели то, что им предлагали в пищу, они в первый момент просто лишились дара речи, а когда пришли в себя, возмущённо молвили: «Это всё несъедобное!..» С тех пор они уже никогда не появлялись в этом божьем храме. Их так отпугнули подгнившие фрукты и подпорченная упаковка предлагаемых продуктов, что пропал весь интерес к подобной благотворительной помощи.

В общем, нам, экстремалам, выжить здесь не представляет труда. Но всю жизнь выживать — это невыносимо, от этого, в принципе, я и бежал сюда. И вот, приходится испытывать на себе гадливое чувство побирушки, промышляющей чем подадут. Для сорокалетнего, полного сил мужика — это невозможно. Ведь нас учили: человек — звучит гордо! А я не ощущал себя в полной мере человеком, ибо от животного нас отличает способность к труду. Нужно искать любую работу. Чтобы зря не терять время, я поехал в монастырь на встречу с отцом Вениамином с намереньем просить его помочь мне в поисках работы. Старик принял, как всегда, учтиво. Мы чинно поговорили о том — о сём, отдав долг вежливости традиции. Затем, я осторожно напомнил о цели своего визита.

— Да-да, я поговорил о вас, — поспешил успокоить священник. — Я вас познакомлю с одной дамой, она живёт здесь поблизости и охотно согласилась принять участие в вашей судьбе.

— Очень любезно с её стороны. Спасибо вам, батюшка, что помогаете мне.

— Ничего! Не стоит благодарности, — поскромничал поп. — Она, вообще-то, мой должник и охотно откликнулась на мою просьбу. Пойдёмте, нас ждут.

***

Домик, куда мы направились с отцом Вениамином, находился здесь же, на территории монастыря. Был он небольшой, ухоженный и утопал в цветах и разной тропической растительности. Нас гостеприимно встретила пожилая подвижная женщина. Её седовласые локоны красиво обрамляли лицо с благородными чертами. Мы тут же познакомились. Её звали — Львова Екатерина Андреевна. Эту даму я уже видел во время служб в церкви.

Мы вошли в дом. Там всё было в идеальном порядке — чувствовалась добрая рука заботливой хозяйки. Хоть мебели и немного, но подобрана со вкусом. Меня привлекло то, что в развешанных на стенах и расставленных на мебели старых семейных фотографиях были запечатлены люди, судя по их одежде, принадлежавшие к дореволюционной России и… к гитлеровской Германии. Особенно заметно одна миловидная блондинка, одетая в военный мундир вермахта, присутствовала на многих фотографиях…

Отец Вениамин быстро откланялся, сославшись на необходимость провести какую-то церковную церемонию в монастырской часовне. Я остался с глазу на глаз с радушной хозяйкой. Мы пили чай с печеньем, и она по-старушечьи разоткровенничалась — принялась вдруг рассказывать о себе. Я слушал с интересом.

— …а происхожу я из древнего дворянского рода. Мои родственники сражались с коммунистами в Гражданскую войну. Потом, кто-то из них сгинул в огне сражений, кто-то погиб в застенках красного режима. Когда началась Вторая мировая война, наша семья, терпящая большие притеснения от коммунистов, с надеждой встретила весть о вторжении германских войск на территорию Советского Союза. Германия, как нам тогда казалось, расправится с советской властью в России и нашей семье вернут утраченное.

— И много у вас забрали?

— Как рассказывала нам мать, под Калугой находилось наше родовое поместье и ещё в Петербурге на Фонтанке имелся особняк, да ещё какие-то деревни по России. Но мы с сестрой родились в двадцатые годы, то есть, после свершившихся в России трагических событий, закончившихся свержением монархии.

Она широким жестом указала на одну из фотографий на стене, где запечатлена была красивая блондинка в германской военной форме:

— Вот, видите, как я тогда была молода?

— Так это вы?! Как вы оказались у немцев?

— Вот так и оказалась, вместе с сестрой! Мы жили на Украине и когда туда пришли германские войска, мы пришли в городскую комендатуру и предложили свои услуги.

— Но ведь это были враги! Они пришли убивать…

— Кого убивать? Мы ненавидели коммунистов — они обобрали нас. Мы готовы были сотрудничать хоть с чёртом, только бы он расправился с ненавистным нам режимом. Вот так мы с сестрой стали служить при комендатуре. Нам выдали полагающиеся пайки и жалованье. Обязанности наши заключались в том, что мы доводили до сведения населения все распоряжения немецких властей, были переводчиками, вели различную документацию на оккупированной территории. В общем, всё складывалось благоприятно для нас до той поры, пока Красная Армия не стала наступать. Мы с сестрой последовали за немецкими войсками.

— А как вы оказались в Чили?

— О! Это потом. А сначала пришлось пережить такой кошмар! В самом конце войны, когда Советские войска вошли в Германию, там творилась такая неразбериха… кругом бомбят, артиллерия обстреливает, внезапно прорываются русские танки… Ужас! То американцы, то французы с англичанами… Но страшнее всего были русские… Кругом паника!.. Мы с сестрой в тот момент находились в каком-то маленьком немецком городишке, когда начался массированный обстрел его. Мы, как раз, шли к месту службы, когда начали рваться первые снаряды. Нам пришлось поспешно укрыться в первом попавшемся подвале какого-то дома. Там укрывалось гражданское население и только мы двое оказались в военной униформе. Обстрел продолжался долго, потом слышался грохот проходящих танков. В городе начались уличные бои, которые продолжались трое суток. Всё это время никто не покидал подвал и было неизвестно в чьих руках город. Больше всего мы боялись, что городом вдруг овладели русские. Нам с сестрой поблажек ждать от сталинского режима было нереально.

— Да, я понимаю ваше состояние…

— Конечно, нас бы расценили как предателей Родины. А это по законам военного времени грозило смертной казнью. Но, к счастью, как выяснилось вскоре, город заняли американцы. Нашему ликованию не было предела. Мы оказались в американской оккупационной зоне и сдались на милость победителей. Так мы попали в лагерь для военнопленных. Ну, а дальше всё было просто. Мы изъявили желание перебраться на американский континент. Уехать в Штаты желающих было много и попасть туда быстро просто не было возможности. Нам предложили Латинскую Америку — как раз в тот момент формировался пароход на Чили. Мы решили, что это наш шанс, а там недалеко и до Штатов. Если что, со временем переберёмся туда. Так, в сорок шестом мы оказались здесь. Ну и получилось, что остались навсегда. Моя сестра пятнадцать лет назад покинула этот мир. И мне приходится доживать свой век в этой стране. Вот такая она моя судьба…

Я тоже вкратце рассказал о себе, делая упор на то, что не являюсь сторонником коммунистических идей, что, как и собеседница, немало натерпелся от варварского режима. Это, как мне казалось, должно было идейно объединить меня с госпожой Львовой. И, кажется, на этой почве имело место понимание моей ситуации. Старушка пообещала постараться ради меня в поисках рабочего места. Мы расстались друзьями. Только Екатерина Андреевна предупредила, что сюда к ней приходить больше не следует — легче всего нам будет общаться в церкви.

— Ну, что же, это как вам будет угодно, — согласился безропотно я.

Забегая вперёд, скажу, что несколько раз ещё мне довелось поговорить в церковном дворе с сеньорой Львовой. При последней нашей встрече она была предельно откровенна. Буквально ошарашила широтой и открытостью своей русской натуры… Неожидано она вдруг с нескрываемой ненавистью выплеснула мне в лицо всю гадость, какую накопила в себе за годы отчуждения:

— И что вы навязываетесь ко мне? Пусть вам помогают ваши коммунисты, а меня увольте от подобного шага. И, вообще, мне неприятно с вами разговаривать. Вы погубили Россию. Вы несёте угрозу всему миру. Вас ненавидит всё цивилизованное человечество. И нечего вам здесь делать, убирайтесь в свою проклятую страну!..

Дискутировать в этой ситуации не имело смысла, и я оставил свои надежды, связанные с этой озлобленной старушенцией. Нужно искать другие варианты. Но как всё же люди переменчивы и непостоянны, будто рядятся в беспрестанно меняющиеся маски, участвуя в спектакле жизни!..

Мне кажется, что жизнь сгущает краски!

Гораздо проще дело обстоит.

Природа просто наряжает в маски,

поскольку карнавал нам предстоит.

И никаких не нужно апелляций

по поводу трагических картин:

пред нашим взором смена декораций, —

сюжетом заправляет Алладин.

Мелькают незнакомые нам лица

и ряженых меняется поток, —

и нужно представленьем насладиться,

расслабившись пред вечностью чуток.

Давайте будем вместе веселиться,

пока в бокале плещется вино,

неведомо ведь сколь судьба продлится, —

конец найдёт когда-то — всё одно!

И маски,.. переменчивые маски…

пред взором, словно сонмище гримас

мелькают, и загадочные краски

невольно

завораживают

нас.

Глава тринадцатая

Как-то в субботу я отправился в монастырь навестить моих друзей: Кочерыжкину Галину и Черёмушкиных Юру с Аллой.

Собрались мы, как всегда, у Галины за столом под виноградником. Я прихватил с собой бутылку красного чилийского вина «Канепа», у хозяев тоже нашлось кое-что. В доброй компании время протекало весело. Мы потихоньку пели русские песни, шутили, смеялись. В соседнем доме кто-то копошился, оттуда доносились приглушённые звуки, хлопала дверь.

Юра вдруг спохватился:

— Сегодня же Ярослав здесь. Надо его позвать. Заодно и с Владом познакомим.

— Давай его сюда. Как это мы о нём забыли? — тут же подхватили женщины.

И Юра пошёл звать соседа присоединиться к нашей компании. Тем временем Галина с Аллой заочно познакомили меня с обитателями соседнего дома.

— Ярослав из Львова. Он интеллигентный человек, из профессорской семьи, сам работал геологом, — начала Алла.

— А здесь он живёт и работает у богатой семьи из Австралии. Это его какие-то дальние родственники, — продолжила Галина. — Глава семьи Рональд Модра — австралийский миллионер, а супруга его Вера имеет русские корни. Её отец был донским казаком и во время Гражданской войны воевал на стороне белых, а после поражения бежал из России в Австралию. Рональд, в прошлом, известный штангист, а сейчас здесь возглавляет филиал американской фирмы «Аминас», производящей витамины и пищевые добавки, входящие в рацион спортсменов. Что они забыли в Чили — нам не понять.

— Да, у миллионеров свои причуды. С жиру бесятся, — пояснила Алла.

— А вот и мы! — объявил неожиданно появившийся Юрий. Его сопровождал невысокий, худощавый, с аккуратной стриженой бородкой, пятидесятилетний мужчина.

— Ярослав, — представился мне незнакомец. — Разрешите примкнуть к вашему шалашу?

— Всегда рады тебя видеть, Ярослав, — радушно отозвалась хозяйка стола. — Присаживайся сюда. Как твои дела?

— Как сажа бела. Всё работаю. Сегодня приехал сюда, чтобы в доме уборку сделать. Завтра Вера со своими здесь будут. Хотят от города на природе отдохнуть.

— Только для того дом в монастыре арендуют, чтоб иногда побывать на природе? — спросил я.

— Иногда я здесь ночую, — уточнил Ярослав.

— Ничего себе! — изумился Юрий. — Снимать такой дом, чтоб пару раз в месяц побывать в нём. Нам этого не понять! Променять такую замечательную страну, как Австралия, на какое-то Чили.

— Говорят, там у них было большое фермерское хозяйство? — поинтересовалась Алла.

— Да, у них в Австралии было ранчо. Они имели табун лошадей, стадо коров и другую живность, — подтвердил Ярослав. — Но у Рона много друзей в Штатах, и они ему предложили в Чили хорошее дело — возглавить фирму «Аминас». Вот и оказалась семья здесь.

— Тогда наливай, Влад. Выпьем за богатых родственников нашего друга Ярослава, — перевёл разговор в другое русло Юра.

За дружеской беседой мы и не заметили как опустились сумерки. Нам не хотелось расставаться. Вино способствовало общности интересов, родству душ. Сходили в гости к Ярославу, там ещё посидели. Далеко за полночь решили, наконец, разойтись. Дочь Галины
Наталья в ту ночь осталась ночевать где-то у друзей в городе. Муж Николай всё пребывал в погоне за длинным рублем, то бишь, — за длинным песо, где-то на юге Чили и сын Дима все каникулы гостил у него.

Помню, как Галина стелила мне на знакомой веранде. А потом снился сон, приятный сон из детства — я помогаю маме по хозяйству. Мать что-то готовит на печи, а я отправился за дровами.

И вот, снится будто несу я полную охапку хвороста, прижав её так крепко к себе, что прутья аж больно давят в грудь, передавили пальцы. Мне неловко нести эту охапку хвороста, и я хочу переменить положение рук, освободиться от груза. Я просыпаюсь и… что это?.. в моих объятьях спит Галина, а её тощее тело ребрами грудной клетки, словно прутьями хвороста, больно упирается в мою грудь, давит на руки…

***

Утром мы снова собрались своей компанией, только без Ярослава. Решили забраться выше в горы. Мы поднялись к вершинам Анд. Сверху был чудесный вид на монастырь и его окрестности. По ущелью внизу живописно извивалась речушка, блестя под лучами солнца живым серебром своих вод. А возле нас, тут и там, знаменитые ушастые кактусы радушно распростерли конечности, будто завлекая к себе в колючие объятия. Эти великаны с пятиметровой высоты величественно взирали на незваных пришельцев, но не чинили нам никаких препятствий и терпеливо сносили чужое присутствие. И мы за это были им благодарны.

Насытившись чистым воздухом и видами горных пейзажей, мы спустились вниз и снова собрались в гостеприимном доме Галины. А вскоре Ярослав покликал нас. Рядом с ним стояла семья его богатых австралийских родственников: рыжебородый коренастый мужчина в ковбойской шляпе с лихо завернутыми полями; миловидная женщина средних лет и две девочки, похожие на персонажей из романов Марка Твена — в одинаковых соломенных шляпках с яркими лентами, клетчатых платьицах и с жиденькими косичками, торчащими из-под шляпок.

Мы подошли, поздоровались. Ярослав переводил на английский. Девочки живо обозревали нас любопытными глазенками. Глава семейства добродушно улыбался и восклицал: «О`кей… о`кей…» Только Вера на ломанном русском произнесла в наш адрес несколько любезностей. И после этого мы расстались.

Я впервые увидел эту австралийскую семью и, почему-то, сразу же проникся к ним тёплыми чувствами. От них веяло неимоверной добросердечностью и… наивностью. И чувство умиления ещё долго не покидало меня после встречи с этой семьей. Непонятная реакция организма на незнакомых людей! Подобные положительные эмоции давали столь необходимый в моем положении заряд оптимизма.

Компания наша продолжила свой домашний праздник. Но через некоторое время веселье прервала послушница Аврора. Она пришла сообщить, что матушка Ульяна прослышала о том, что у Галины собрались в гостях русские и среди них есть недавно приехавший из России журналист.

— Матушка приглашает вас в свои апартаменты для личного знакомства, — на плохом русском обратилась ко мне Аврора.

Что ж, надо было идти. Визит вежливости к хозяйке данного заведения является важным дипломатическим актом, имеющим целью установить желательные контакты. Полезность такого знакомства сулила столь необходимые мне перспективы в дальнейшем, что я с радостью принял приглашение.

Послушница привела меня в уже знакомое здание самого женского монастыря, но не в главный вход, где я имел счастие ранее побывать, а сбоку — через небольшую дверь, и я очутился в рабочем кабинете игуменьи. Здесь были: пара письменных столов, компьютер, шкафы с документацией и прочие атрибуты, присущие канцелярии или, по-современному, — офису. Сама матушка выглядела этакой неприметной серенькой мышкой: небольшого росточка, хроменькая на одну ножку, одетая в выгоревший серо-чёрный монашеский балахон. Лицо характерно-арабского типа венчал внушительный баклажанный нос, нависающий зрелым плодом, набравшим необходимую кондицию — в смысле величины.

— Здравствуйте! Будьте любезны, проходите сюда, — показала хозяйка обители мне на стул возле своего стола, поднимаясь навстречу.

Я был приятно поражен её чистым русским произношением. Монахиня продолжила:

— Я наслышана о вас и с нетерпением хотела лично познакомиться, но никак не представлялся случай. А сегодня узнала, что вы здесь, вот и решила форсировать событие. Я вас не сильно побеспокоила?

— Нет, что вы! Мне приятно, что вы проявили интерес к моей персоне. Самому как-то неудобно было беспокоить вас.

— Да. Тут, в наших палестинах, порой, за делами насущными забываешь о главном — простом человеческом общении. Как вы устроились?

— Спасибо, хорошо. Мне выделили комнату на авениде Голландия. Я так благодарен Церковному совету.

Обменявшись любезностями, мы поговорили о России. Матушка живо интересовалась теми процессами, что происходят там. Поговорили о Чили, об эмигрантах. Напоследок игуменья благосклонно предложила свою помощь, если у меня возникнет вдруг в том необходимость. Я, естественно, загружать её своими проблемами, сразу же, на первой встрече не рискнул. Вежливо поблагодарил за участие. И с тем мы расстались.

Впечатление от знакомства у меня сложилось положительное — мать Ульяна вполне расположила к себе. Мои друзья тоже признали, что такое знакомство может быть весьма полезным.

К себе домой я вернулся поздно в воскресенье, довольный обретёнными новыми знакомствами, ведь никогда заранее не можешь определить какую в будущем пользу можешь извлечь из своих новых связей, а таковые были крайне необходимы в моём неустановившемся положении.

Глава четырнадцатая

Время шло, я обрастал новыми знакомыми, а работы всё не было. Мои соседи Леонид с Надеждой окончательно обосновались на новом месте. Из их комнаты больше уже не доносились стуки и шорохи от производства ремонтных работ. Жизнь протекала своим чередом. Лёня весь день пропадал на работе. Надежда всё время проводила либо в своей комнате у телевизора, либо в гостях у Ирины Долгушиной. Я же по-прежнему изучал испанский язык, иногда наносил визиты знакомым. До меня дошёл слух, что Леонид принял к себе на работу чилийца и тихо от меня делает своё дело. Было обидно, но в моём положении правильно — делать вид, что я ни о чём не ведаю. По вечерам мы по-соседски пили вместе чай или пиво. Мы — это я, Леонид и Игорь Стратович. Изредка к нам присоединялся Николай Долгушин. Обычно он приходил один и, если видел на столе спиртное, то быстро наливал себе и поспешно выпивал залпом сколько успевал, ибо следом всегда появлялась его благоверная Ирина, как всегда, с флегматичным Вадиком на руках. Супругу свою Николай откровенно боялся. Боялся он и Фельдфебельшу, и Гаузена, и своего шефа на работе, и многих других. Это был человек, поистине, боявшийся собственной тени. Но со мной держался вполне уверенно, даже несколько вызывающе, как бы, подчеркивая тем самым наше неравенство в классовой иерархии, разграничивающей чилийское общество. Я находился на низшей ступени и с этим надо было мириться.

***

Чикин нашёл меня сам. Он с утра подкатил на своей задрыпанной «Мазде» к воротам, торопливо посигналил, вызывая меня. Сергей спешил развезти копчёную рыбу клиентам. Помимо работы охранником в дискотеке, он занимался ещё копчением рыбы. Это был его маленький бизнес, который приносил небольшой доход. А хорошего дохода копчение рыбы в латинском мире приносить не могло, ибо индейцы не употребляют в пищу копчёности и не понимают вкуса подобной продукции. Клиентами Чикина были лишь немногочисленные соотечественники, обитающие в Сантьяго.

Сергей сообщил, что договорился на дискотеке насчёт меня, всё уже улажено и сегодня мне необходимо быть на рабочем месте в двадцать три часа. Но чтоб ознакомиться с обязанностями, мне следовало прибыть в «Ла Ос» минут на пятнадцать раньше. С этим он укатил на своём драндулете, бросив на прощанье:

— До вечера!

Ликованию моему не было предела. Неужели наконец у меня появится работа? Невероятно! Два месяца нахожусь в Чили и вот посетил миг удачи. Фельдфебельша да и другие смотрят на меня, как на дармоеда, а это очень угнетает мою натуру. Спасибо Сергею Чикину. За тот период, что я нахожусь в Чили, меня не раз посещала мысль: а может всё бросить и вернуться в Россию? Но решительность не покидала, и я упорно продолжал добиваться своего — ждал благосклонности фортуны. И вот, кажется, желанный миг настал.

Раньше назначенного времени я появился на дискотеке. Самого Сергея ещё не было на месте. Персонал меня принял тепло: все улыбались, хлопали по плечу, подбадривали, весело говорили что-то, но я, к сожалению, не понимал их быстрой речи и в ответ только пожимал плечами, да в такт кивал головой. Пришёл Сергей и моё присутствие обрело официальный характер. Он провёл меня по территории увеселительного заведения, ознакомил со всем. Там был огромный зал с колоннами, поддерживающими изнутри металлический каркас крыши, до которой от пола было никак не меньше двадцати метров. Прекрасная широкая сцена сверкала свеженадраенным паркетом. Прямо против сцены широким амфитеатром простиралась трибуна в виде лестницы, ведущей на верхний этаж, где разместился VIP-ресторан. Бары пестрели яркими этикетками бутылок, пюпитры активно шарили разноцветными прожекторными лучами по сцене, персонал оживленно сновал по залу, настраиваясь на работу. Всё бурлило и суетилось.

Дальше Сергей увлёк меня на кухню. Там было много посуды и огромные, размером с добрую хозяйственную выварку, кастрюли, вокруг которых устроились несколько человек. Все держали перед собой тарелочки и с аппетитом уплетали кто куриную ножку с картошкой-фри, кто макароны с мясом, кто что-то ещё. Всё ну как в известном романе Ильфа и Петрова, когда Остап Ибрагимович явился в дом престарелых за одним из стульев. Сережа сразу же ринулся к чанам. Со словами «аглоеды, не всё ещё сожрали?» — он прямо руками стал извлекать на подвернувшееся блюдо тушённые куриные окорочка. От такой наглости присутствующие перестали жевать. А один атлетического сложения двухметровый великан аж оттолкнул хама.

— Ты, Сергей, руки хоть бы помыл, прежде чем шарить ими в кастрюлях, — возмутился гигант. — Не один ты здесь, не забывай. Мы знаем, что один можешь всё съесть.

— Да с вами только зазевайся и останешься голодным, — оправдывался Чикин. — Я беру не только для себя, вон его ещё надо накормить, — показал он на меня.

Тут все повернулись ко мне, а здоровяк с интересом спросил:

— Это ты к нам работать пришёл? Гена Башкатов говорил о тебе. Значит, недавно прибыл из России?

— Да.

— Я Александр Батин, будем знакомы! — протянул он мне огромную ручищу. — Чувствуй себя, как дома. Но с Серёжи не бери пример. Все знают, что он здесь самый наглый.

Мне тут же придвинули тарелку, щедро наполненную едой и предложили принять участие в совместной трапезе. Основательно подкрепившись, мы с Сергеем пошли в кабинет к администратору Паулине, чтоб упорядочить моё пребывание на дискотеке. Начальница являла собой некий образ, присущий ренуаровским полотнам. Миндалевидные жгучие чёрные глаза, шоколадный цвет кожи безошибочно выдавали в ней коренную островитянку с полинезийских атоллов. Она так радостно встретила меня, будто всю жизнь только и мечтала, чтобы я у неё ход-доги продавал. Но, надо признать, было приятно испытывать к себе такое внимание. Мы поговорили. Вернее, Сергей поговорил с Паулиной, а мне потом перевёл всё.
Работа нехитрая: выкатывай себе расписную тележку, в которой приспособлены газовая горелка с бачками для разогрева сосисек и хлебцов, — да продавай желающим.

Тележку надо было ставить на улице в отведённом месте, недалеко от главного входа в дискотеку и ждать покупателей. Дискотека открывалась для посетителей в двадцать три часа и до семи утра длилось веселье, а затем, нужно было помыть тележку, закатить её в склад и сдать оставшиеся продукты (сосиски, хлебцы, майонез, кетчуп и горчицу) кладовщику Чапи. После этого следовало идти к Паулине сдавать выручку и получать заработанные за ночь деньги (в моем случае пять тысяч песо) и у Чапи забирать положенную бутылочку пива.

Такой был заведён здесь порядок.

Мы установили, как положено, тележку и, пока было свободное время, Сергей ввёл меня в курс дела. Сам он работал здесь же — на улице парковал автомобили клиентов дискотеки и охранял их. Так что, я не оставался без присмотра моего покровителя.

— Сергей, а почему ты не работаешь охранником внутри дискотеки? — полюбопытствовал я.

— Что ты! На парковке мне выгодней — здесь дают клиенты пропину (чаевые). А там внутри я бы имел за ночь только свои двадцать тысяч песо — и всё.

— Интересное название у дискотеки «Ла Ос». Это что такое?

— Ла Ос — это волшебная страна из детской сказки.

— Серёга, здесь такие «шкафы» работают в охранниках. И много среди них наших?