Бесплатный фрагмент - Чуваши — потомки сувар

Л. К. Филиппов

ЧУВАШИ — ПОТОМКИ СУВАР

Возрождение исторической памяти

Историко-лингвистическое

исследование

Рецензенты:

доктор исторических наук, профессор А. Н. Донин,

доктор филологических наук, профессор А. М. Молодкин

На обложке (внизу):

Хуннский всадник. Китайское изображение

Филиппов Л. К.

Чуваши — потомки сувар. Возрождение исторической памяти: Историко-лингвистическое исследование: [монография] / Л. К. Филиппов. — 372 с.

В книге даётся панорамный обзор исторических событий, в общих чертах составляющих гипотетическую предысторию чувашского народа и его языка.

Для специалистов в области этногенеза, этнической истории, глоттогенеза и всех тех, кто проявляет интерес к названным отраслям науки.

О книге в двух словах

Разгадку тайны происхождения того или иного народа следует искать путём тщательного сопоставления исторических, археологических, лингвистических, географических, этнографических и иных сведений, содержащихся в письменных источниках, устном народном творчестве. Именно в русле междисциплинарных исследований написана монография Л. К. Филиппова, что можно только приветствовать, особенно если учесть, что объединение материала, накопленного отдельными науками, обобщение их результатов позволяют выяснить сущность исследуемого предмета, явления наиболее полно и объективно. В ней обзорно прослежен исторический путь предков чувашей, причём не на фрагментах этнонимического материала, а по всему изучаемому этносу и по всей территории их исторического обитания. Одна из особенностей её автора как исследователя заключается в его способности к синтезу внешне разрозненных фактов и событий, выстраивавшихся под его пером в стройную гипотетическую систему.

Настоящее исследование — серьёзная попытка создать единую концепцию происхождения чувашского народа и его языка, учитывающую и исторические, и археологические, и лингвистические, и географические, и этнографические факторы. Именно такие научные труды позволят приблизиться к решению спорного вопроса о происхождении чувашского народа и его языка.

А. А. Зарайский,

доктор филологических наук, профессор,

действительный член Национального общества

прикладной лингвистики (МГУ, Москва, РФ)

Предисловие

Данная монография представляет собой панорамный обзор исторических событий, составляющих единую гипотетическую систему, отражающую предысторию чувашского народа. Она подводит итоги историко-лингвистических исследований автора, посвящённых этногенезу и этнической истории чувашского этноса, в которых с той или иной степенью полноты и достоверности обоснована существующая в науке хуннская, гуннская гипотеза его происхождения. В её основе лежат два определяющих положения: 1) язык — важнейший источник при изучении дописьменной истории народа и 2) «самыми вескими доказательствами происхождения того или иного народа являются те, которые основаны на его языке» [Миллер, 1937, с. 185]. Они предполагают изложение внутренне связанных между собой исторических событий в неразрывной связи с лингвистическими данными. Оба вида информации в равной мере существенны: они взаимодополняют друг друга. Нельзя сбрасывать со счётов и визуальную информацию, представленную в иллюстрациях. Отдельные слова, этнонимы, географические названия, непосредственно связанные с потомками начальных предков чувашей, объяснены с точки зрения происхождения и значения. Этимология их рассматривается на широком историко-географическом фоне.

Исследование носит сжатый и обобщённый характер. Иначе и быть не может, ибо оно охватывает огромный промежуток времени (отправная точка III тыс. до н. э.), что придаёт ему масштабность, монументальность. Его цель — дать исторически целостное представление о предыстории чувашского народа и его языка: без отдалённого прошлого этносу трудно в полной мере осознать себя в настоящем.

Из существующих концепций происхождения чувашского народа и его языка в книге критическому анализу подвергнуты те, авторы которых и их сторонники считают, что чуваши — потомки волжских булгар/болгар, огур. Другие гипотезы (гл. 1) — далёкие от истины рассуждения и как таковые представляют интерес лишь в плане истории вопроса. Правда, это не относится к той из них, в которой утверждается, что чуваши — потомки волжских сувар: она легко вписывается в концепцию хуннского, гуннского происхождения чувашского народа и его языка.

Необходимые пояснения.

В научной литературе на русском языке прниято склонять слова-этнонимы хунну, гунну. Следуя этой традиции, в исследовании этнонимы хунну, гунну изменены на хунны, гунны, в связи с чем прилагательные, образованные от них, употребляются в форме хуннский (-ая, -ое, -ие), гуннский (-ая, -ое, -ие).

В монографии широко употребляются сохранившиеся в письменных источниках разных народов и времён, фольклоре некоторых этносов Западной Сибири и Крайнего Севера фонетические варианты самоназвания хуннов, гуннов. Подтверждая реальность функционирования в тот или иной исторический период на той или иной географической территории, они распутывают запутанное переплетение фонетических вариантов подлинного имени хуннов, гуннов.

Устанавившаяся в современном русском языке практика склонения таких этнических названий, как хазары, булгары/болгары, мадьяры, савиры/сабиры и др. в родительном и винительном падежах без суффикса -ов (хазар, булгар/болгар, мадьяр, сабир/савир вместо хазаров, булгаров/болгаров, мадьяров, сабиров/савиров) в целях единообразия распространена и на другие сходные этнонимы, в числе которых и название тюрк (и).

В тексте исследования в круглых скобках даются отсылки на предыдущие главы, параграфы, подпараграфы. Они в известной степени позволяют избежать нежелательных повторений, освежают в памяти сказанное выше, дают возможность проследить за дальнейшим развитием той или иной мысли, помогают ориентироваться в материале данной книги. Исключительно важна в этом отношении роль подробного оглавления.

Спору нет, рассматриваемая в монографии проблема многогран­на, сложна, трудоёмка, и не все её аспекты освещены достаточно полно. Это отчасти объясняется тем, что исследование носит обзорный характер; отчасти тем, что, говоря о древнейших событиях, нелегко всё передать с такой точностью, чтобы оно соответствовало истине (Прокопий из Кесарии, VI в.). Что касается критики книги в целом, хотелось бы, чтобы читатели, отстаивая свою точку зрения, оспаривали её при необходимости не путём критики деталей (они часто нуждаются в уточнениях), а путём противопоставления ей нового обзора.

Не претендуя на бесспорность, исследование может послужить основой для последующих дополнений, уточнений и дальнейшей научной разработки предыстории чувашского народа и его языка. Изложенный в нём историко-лингвистический материал вполне достаточен для того, чтобы у читателя сложилось более или менее целостное представление о происхождении чувашского народа и его языка.

Учитывая, что монография адресована не только специалистам в области этногенеза, этнической истории, глоттогенеза, автор стремился стиль изложения приблизить к устному повествованию и минимизировать включение в него терминов той или иной науки. От этого она не становится научно-популярной: она и научная, и популярная.

Глава 1

НОВЕЙШИЕ ГИПОТЕЗЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ

ЧУВАШЕЙ

1.1. Краткий обзор

В так называемые «лихие девяностые» годы ХХ в. и в первом десятилетии XXI в. в чувашских печатных изданиях, как грибы после дождя, появились сомнительные в научном отношении публикации, в которых происхождение чувашей связывается с древними шумерами, египтянами, этрусками, индо-иранцами, саками, скифами, сарматами, чудью, амазонками, историей казачества [Егоров Г. П., 1992; Он же: 1993; Он же: 1995; Он же: 2009; Куприянов, 1993; Енисеев, 1994, №9; Он же: 1994, №11; Мадуров, 2004, с. 5; Иванов В. П., 2005; Мульдияров, 2006, №2; Ефимов, 2011; Кеннаман, 2012 и др.]. Появились также публикации, в которых объявляется, что чуваши — выходцы из Сахары (северная часть Африки), оттуда они будто бы мигрировали в Египет и что эллины (древние греки) заимствовали у них (у чувашей) многие языковые элементы [Сергеев, 2006, №2]. Появились и такие публикации, в которых утверждается, что инки (создатели одной из древнейших цивилизаций в Южной Америке) были чувашеязычны и что этим объясняется наличие в их языке (кечуа) 120 чувашских слов, а их в нём якобы выявил немецкий учёный Лотар Куш [Енисеев, 1994, №9, 11]. Грешат против истины и работы П. П. Павлова (Шустера) и Э. П. Павловой, в которых рассказывается о прародине чувашей, родстве их древних предков с предками современных народов Ирана, Ирака, происхождении арабов от чувашей [Павлов, 2006; Он же: 2007а; Он же: 2007б; Он же: 2007в; Павлова, 2010]. Имеются и другие возбуждающие крайнее удивление опусы подобного рода. Искренность их авторов не подвергается сомнению, ибо каждый из них хочет показать своих далёких предков в лучшем свете. Ничего предосудительного в этом нет.

К сожалению, упомянутые выше публикации представляют собой нечто странное, нелепое, забавное, и они не могут быть

отнесены к числу научных изысканий, о чём, кстати сказать, уже писали [Шнирельман, 1999; Филиппов, 2001; Димитриев (электронный ресурс); Уяма, 2003 и др.]. Если говорить обобщённо, в них усматривается причастность предков чувашей к той или иной великой мировой цивилизации (шумерской, египетской, этрусской, инкской и т. д.), тем самым желаемое выдаётся за действительное, искажается подлинная этническая история чувашского народа. Чтобы не быть голословным, рассмотрим гипотезу, в которой происхождение чувашей связывается с шумерами. Её приверженцем является Г. П. Егоров.

1.2. Чуваши = шумеры?

Гипотеза шумерского происхождения чувашского народа исторически восходит к имени академика Н. Я. Марра (1864–1934). Ещё в 20-х гг. прошлого столетия он этноним чǎваш/чуваш связывал с названием месопотамских шумеров [Марр, 1926, с. 10, 15, 50, 55, 56; 1935, т. 5, с. 328, 331 и послед.]. (Месопотамия в переводе с греческого означает «земля между реками», т. е. «двуречье» — между Евфратом и Тигром; ныне на этой территории расположена Республика Ирак, за исключением горных районов вдоль границ этой страны с Ираном и Турцией). Отождествляя чувашей с шумерами [Марр, 1926, с. 19, 51, 53, 56, 72; 1935, т. 5, с. 331 и послед.], Н. Я. Марр вместе с тем замечает: «Племенной состав чувашей, конечно, образован не из одних шумеров…» [Марр, 1926, с. 15; 1935, т. 5, с. 331]. Этноним чǎваш, согласно ему, — фонетическая разновидность шumer’a // stumar’a с соблюдением звуковых законов чувашской речи [Марр, 1926, с. 62; см. также 1936, т. 2, с. 187]. Этого мнения Н. Я. Марр придерживался всегда. В работе «Родная речь — могучий рычаг культурного подъёма» он лишний раз подчёркивает, что название чǎваш — «разновидность названия древнейшего народа Месопотамии, шумеров» [Марр, 1935, т. 5, с. 404].

Когда же «вопрос встал о субарах» и выяснилось, что «субары и шумеры — одно и то же», Н. Я. Марр сделал логический вывод: если субары и шумеры — один и тот же народ, то чуваши — месопотамские субары. «И вот, — пишет он, — связь шумеров-субаров месопотамско-армянского юга с субаро-суваро-чувашами и их соседями Приволжья явно не доисторическая, а исторических времён, хотя и древних и основательно забытых» [Марр, 1935, т. 5, с. 404].

Г. П. Егоров идёт дальше Н. Я. Марра и без должных на то оснований заявляет: «Жизнь и путь шумеров — это жизнь и путь чувашей» [Егоров Г. П., 1993, с. 25]. Между тем жизненный и исторический пути у них были совершенно разные. Шумеры — древнейший народ; они создали великую цивилизацию, уже около 3000 г. до н. э. изобрели письменность, получившая название клинопись; язык их вымер к началу II тыс. до н. э.; родство его с другими языками не установлено [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 589]. Во времена, когда жили и творили шумеры, чувашей и в помине не было, а их далёкие предки (как увидим ниже, восточно-азиатские хунны, кавказские, европейские гунны) обитали вовсе не в Месопотамии. Правда, есть одна зацепка: часть гуннов нéкогда жила-таки в верховьях Тигра и Евфрата, куда они проникли из Восточного Закавказья. Когда это было?

1.3. Гунны в верховьях Тигра и Евфрата

Гунны, известные под именем сабир/савир, в Восточном Закавказье появились ещё в конце IV в. н. э. В июле 397 г. они наводнили Сирию и Каппадокию (область в центральной части современной Турции, с северной стороны её пересекает долина реки Кызыл-Ирмак/Ырмак) и разорили их так, что они обезлюдели

[Пигулевская, 1941, с. 39]. Очевидно, эти события имел в виду Ромул (посол Западно-Римской империи в ставке Аттилы — гл. 7 §7.1), когда говорил о том, что гунны давно вторглись в Мидию (закавказские владения Персии) и что туда «дошли Васих и Курсих… мужи царского скифского рода и начальники многочисленного войска» [Сказания Приска Панийского, 1861, с. 62]. «Общими усилиями войск Восточно-Римской империи, вероятно, при содействии Ирана и других союзников, — пишет Н. В. Пигулевская, — бушевавшие в азиатских провинциях орды к первым годам V в. частью были вытеснены, частью растеклись, и некоторое спокойствие было водворено (курсив мой. — Л. Ф.)» [Пигулевская, 1941, с. 41]. В ту пору часть гуннов-сабир/савир могла осесть (и, вероятно, осела) на территории Передней (Малой) Азии.

Гунны-сабиры/савиры вторгались в области Передней (Малой) Азии и в V–VI вв. Так, в 515 г. они, согласно Феофану, «проникли за Каспийские ворота, вторглись в Армению, опустошили Кападокию, Галатию (римская провинция, центром которой являлся греческий город Анкира, сейчас это Анкара — столица Турции. — Л. Ф.) и Понт (северо-восточная область Передней (Малой) Азии, где ныне расположен город Трапезунд (Турция). — Л. Ф.) и остановились почти у самой Евхаиты (римский город в Передней (Малой) Азии, ныне Бейузю, деревня в Турции. — Л. Ф.)» [Летопись византийца… 1884–1887, с. 126]. Об этом их набеге сообщает и И. Малала: «воинственный народ — гунны-сабиры, пройдя Каспийские ворота, дошли до Капподокии» [Маlalae, 1831, p. 406]. В 532 г. «множество гуннов (сабир/савир. — Л. Ф.) пришло в ромейские области; они перебили тех, что нашли вне городов… перешли реку Евфрат и достигли области Антиохии (город на реке Оронт, ныне Антакья — Юго-Восточная Турция. — Л. Ф.)» [Пигулевская, 1941, с. 160].

Какая-то часть гуннов-сабир/савир, по-видимому, осела в верховьях Тигра, Евфрата, Кызыл-Ирмака (современная Турция). Здесь они стали известны под именем субар/сувар. Значит, гунны, осевшие в верховьях Тигра, Евфрата, Кызыл-Ирмака, называли

себя не гуннами, а подлинным своим именем (гл. 3 §3.12) —

сыпар/сывар. Субар/сувар — его фонетический вариант (гл. 7 §7.3).

К подлинному имени гуннов, должно быть, восходит название города Сивас, расположенного на правом берегу верхнего течения Кызыл-Ирмака (между Анкарой и Эрзурумом). Он дважды упоминается в сочинении Ибн-ал-Асира, писавшего в XIII в. [цит. по: Материалы по истории Азербайджана… 1940, с. 17, 169]. Называли Сивас и Сиваш, и Суваз. В работе В. Девицкого «Из поездок по Карсской области» читаем: «Наши туркмены явились в Карсскую область лет 70–80 тому назад (в 1820–1830 гг. — Л. Ф.). Переселились они из-под Сиваша, или, как они говорят, Суваза, города в Малой Азии. Духовная связь с первоначальной родиной у них не прекращается и теперь» [Девицкий, 1908, с. 150].

Язык малоазиатских тюрок, как известно, относится к «з» -груп­пе тюркских языков, фонетической особенностью которой, как известно, является зетацизм/зетатизм (от названия греческой буквы ζ «дзета/зита»). Под ним понимается исторический переход дрожащего сонанта [р] в звонкий свистящий [з]. В соответствии с этим малоазиатские тюрки этноним субар/сувар произносили как суваз. Это фонетическое явление наблюдается, например,

и в написании и произношении этнонима булгар/болгар. Так, арабский автор первой половины X в. ал-Масуди передаёт имя волжских и приазовских булгар/болгар как брγз, т. е. баргаз или бургаз [цит. по: Ковалевский, 1954, с. 34].

Гунны-сабиры/савиры, перешедшие на язык переднеазиатских (малоазиатских) тюрок, своё имя, по-видимому, произносили как сувас/сывас/сǎвас. Сивас — его фонетический вариант в арабской передаче. Дело в том, что в хуннском, а следовательно, и гуннском, языке, как полагают, не было звонких согласных. Не было их, между прочим, и в чувашском языке досоветского периода.

Река Кызыл-Ирмак, на берегу которой был расположен древний город Сивас, возможно, когда-то называлась Джерма. Во всяком случае, реку под таким названием упоминает армянский автор VII в. Cебеос [История епископа Себеоса… 1939, с. 48]. Относительно её Ст. Малхасянц пишет: «Джерма — нынешняя река Тузлу, приток Евфрата. Древнее название (Черма) носит в настоящее время одно село при одном из притоков Тузлу-реки. Тузлу впадает в Евфрат в 19 км к юго-западу от Мамахатуна» [цит. по: История епископа Себеоса… 1939, с. 158]. По-видимому, Джерма (Черма) — это чувашское слово çирма (лит. çырма), что означает «река»: звук [ç] в чувашском языке восходит к первоначальной аффрикате [дж] [Егоров В. Г., 1953, с. 78–79]. В надгробных надписях волжских булгар/болгар чувашский звук [] также постоянно передаётся аффрикатой дж или джь [Ковалевский, 1954, с. 28]. Впрочем, река Джерма/Черма в Малой Азии в прошлом называлась и как Зирма: «Арзанена — персидская провинция, западной и южной границей которой были нижнее течение р. Нимфия и Тигp до впадения в него р. Зирма (совр. Джерм)» [цит. по: Симокатта, 1957, с. 199, прим.]. Стало быть, джерма/черма/зирма и чувашское çирма/çырма — фонетические варианты одного и того же, скорее всего, гуннского слова с одним и тем же значением «река». Этот факт даёт основание допустить, что переднеазиатские (малоазиатские) гунны-сабиры/савиры говорили на языке чувашского типа.

Словом çирма/çырма (в русской передаче сюрма) современные чуваши называют не только реки, речки, но и овраги, например: река Хвада Сюрма в Присурье, овpaг Прибан Сюрма в Присурье, овраг Урбаш Сюрма в верховье Булы [Нестеров, 1980, с. 17 и др.]. По данным В. А. Нестерова, 40 названий населённых пунктов современной Чувашской Республики представляют собой гидронимы с термином сирма [Нестеров, 1980, с. 74]. В русских записях В. А. Нестеров обнаружил и такие местные варианты употребления слова ирма/ырма, как зирма (зерма), чирма (черма, черм), ширма (шерма, шурма), например: овраг Изерма (Цивильский р-н), овраг Тимер Чирма, овраг Сухар Черми, овраг Язычирм (Цивильский р-н), река Павар Ширми (правый приток р. Хирлеп), овраг Икшерма (Канашский р-н), овраг Ерик Шурма (Цивильский р-н) [Там же. С. 17 и др.].

Чувашское çырма в форме ширма в прошлом нередко встречалось в названиях рек и населённых пунктов бывшего Казанского уезда: Орымширма, Икширма, Караширма, Яуширма [Износков, 1855, с. 28].

Допущение, что гунны-сабиры/савиры (или субары/сувары, сыбары/сывары), осевшие в верховьях Тигра, Евфрата, Кызыл-Ирмака, говорили на языке чувашского типа, основано ещё на том, что они имеют опосредованное отношение к чувашам. Как было сказано, переднеазиатские (малоазиатские) гунны-сабиры/савиры — потомки закавказских гуннов, а они — потомки северокавказских гуннов-сабир/савир. Все они говорили на гуннском языке или на его разновидностях. Часть потомков северокавказских гуннов-сабир/ савир в своё время приняла участие в зтногенезе чувашей (гл. 12 §12.5). Лексика чувашского языка сохранила и гуннские ← хуннские слова. Сохранила их и лексика языка переднеазиатских (малоазиатских) гуннов-сабир/савир. Есть среди них и общие для этих языков лексемы, о чём свидетельствует рассмотренное выше слово, обозначающее понятие река. И это легко объяснимо.

Осевшие в верховьях Тигра, Евфрата, Кызыл-Ирмака гунны–сыбары/сывары (субары/сувары) постепенно растворились в местной этнической среде и перешли на её язык. Память о них живёт в топонимах, оставленных ими в верховьях названных рек. Они нуждаются в специальном исследовании и под углом зрения поисков гуннских (в известном смысле — чувашских) лексических элементов.

Глава 2

ЧУВАШИ — ПОТОМКИ ВОЛЖСКИХ БУЛГАР/БОЛГАР

Большинство современных чувашских гуманитариев считает, что чуваши — потомки волжских булгар/болгар. Среди них и пользующиеся научным авторитетом как в России, так и за её пределами исследователи. Их труды широко известны. Это обстоятельство освобождает нас от необходимости анализировать их.

Концепция булгарского/болгарского происхождения чувашского народа и его языка предполагает глубокое знание этногенеза и этнической истории не только волжских булгар/болгар, но и их предков. Неслучайно «приоритетной задачей булгароведения» Н. И. Егоров выдвигает «воссоздание праистории волжских булгар на протяжении всего доступного обозрению с высоты современной науки обширного евразийского огурско-тюркского этнолингвокультурного континуума» [Егоров Н. И., 2012а, с. 7]. Кратко рассмотрим, какое освещение она получила в научной литературе.

2.1. Происхождение, родина и этническая принадлежность волжских булгар/болгар

Происхождение, родина и этническая принадлежность предков волжских булгар/болгар — вопрос спорный в науке. Так, например, А. Бурмов считает, что они были особым племенем и отличались как от гуннов, так и от других племён того же времени, известных в степях Причерноморья [Бурмов, 1948б; см. также Сиротенко, 1961, с. 41]. Согласно А. П. Смирнову, древние булгары/болгары — автохтоны степей Приазовья и входили в число алано-сарматских племён, долгое время по литературной традиции называвшихся скифами [Смирнов, 1951, с. 10; Он же: 1962, с. 169]. По Н. Я. Мерперту, они являлись группой тюркоязычных племён [Мерперт, 1957, с. 7, 32–35]. Д. Симони полагает, что булгары/болгары представляли собой особый народ, проникший в Европу только в 60-х гг. V в. вместе с другими племенами того же происхождения — савирами и оногурами [Simoni, 1959, s. 227, след.]. В. Т. Сиротенко, отмечая, что А. П. Смирнов мало уделил внимания вопросу тюркизации древних булгар/болгар, пишет: «Оставалось непонятным, почему булгары, бытовые материалы и погребальный обряд которых имеют старые сармато-аланские формы, уже в VI–VII вв. отличались от родственных им северо-кавказских аланов, по некоторым предметам культа и родовым знакам напоминали о тюркском наследии, а по языку входили в состав тюркоязычных племён» [Сиротенко, 1961, с. 11]. Анализируя письменные памятники VI–VII вв., В. Т. Сиротенко приходит к выводу, что они «дают основание рассматривать булгар в качестве конкретной племенной группы, обитавшей в области к северу от Кавказа и между Доном и Волгой задолго до прихода гуннов в Европу» [Там же. С. 41]. «Эта группа, — утверждает он, — имела своё собственное имя, свой особый язык и первоначально входила в число сармато-аланских племён, но в дальнейшем, по-видимому со II в., вследствие проникновения тюркоязычных племён в Поволжье и область севернее Кавказа, была постепенно тюркизирована» [Там же. С. 41].

Имеются и другие гипотезы. Так, например, М. И. Артамонов высказывает мнение, что булгарами/болгарами, скорее всего, «назывались угры, присоединившиеся к гуннам ещё в Западной Сибири и Приуралье» [Артамонов, 1962, с. 83]. Поэтому, рассуждает он, «болгар можно признать за увлечённых ими из Заволжья отюреченных угров, усиленных новой волной того же происхождения во второй половине V в.» [Там же. С. 98]. Формирование булгар/болгар представляется ему следующим образом: «Так как число гуннов не могло быть значительным, то болгары, в конце концов, полностью поглотили их и, смешиваясь с остатками местного восточноевропейского населения, составили тот народ, который, по крайней мере, с VII в. стал в целом называться болгарами, хотя и не утратил своей племенной организации с её особыми племенными наименованиями» [Там же]. М. С. Акимова утверждает, что «формирование антропологического типа ранних болгар» шло в Зауралье [Акимова, 1964, с. 191]. В. П. Иванов, В. В. Николаев, В. Д. Димитриев склонны думать, что становление булгар/болгар происходило «в среднеазиатско-казахстанских степях» [Иванов В. П., Николаев В. В., Димитриев, 2000, с. 6]. По данным Д. М. Исхакова и И. Л. Измайлова, они обитали «в лесостепной и степной зонах Казахстана и Западной Сибири…» [Исхаков, Измайлов, 2001, с. 45]. Согласно некоторым современным болгарским исследователям, булгары/болгары — выходцы из местности Балхара (она находится в проходящих по границе Пакистана с Афганистаном горах Гиндукуша) и представляют собой этнос восточно-иранского происхождения [Добрев, 1993; 1995; Войников, 2009 и др.]. Их соотечественник и современник Р. Рашев полагает, что они когда-то обитали между Уралом и Алтаем [Рашев, 2004, с. 27]. Н. И. Егоров в свою очередь считает, что прародина их расположена «где-то в центре Азии» [Егоров Н. И., 2012а, с. 9].

Как видим, единой или наиболее принятой точки зрения относительно происхождения, родины и этнической принадлежности предков волжских булгар/болгар в науке на сегодня нет. Известно, что они издревле обитали на Кавказе, куда, по одной версии, пришли из Зауралья (см. выше), по другой — из Западной Сибири и Приуралья [Артамонов, 1962, с. 83; Корнилов, 1969, с. 222 и др.], по третьей — из Центральной Азии [Мерперт, 1957, с. 7, 32–35;

Кузеев, 1974, с. 415–416; Егоров Н. И., 2006, №1, с. 144–163; Он же, 2012а, с. 5–19 и др.]. При этом данные, свидетельствующие в пользу западно-сибирской, урало-алтайской или центрально-азиатской родины предков волжских булгар/болгар, или должным образом не аргументированы, или сомнительны, или недостаточны.

Выскажем свои соображения по затронутым выше вопросам.

2.2. Первое упоминание о булгарах/болгарах

Булгары/болгары по своему происхождению, безусловно, были особым племенем. Они впервые упоминаются в «Истории Армении» Моисея Хоренского: «В дни его (армянского царя Аршака (131–118 гг. до н. э.) [Саркисян, 1960]. — Л. Ф.) возникли большие смуты в цепи великой Кавказской горы в земле булгаров, из которых многие, отделившись, пришли в нашу землю и надолгое время поселились на юге от Коха, в плодородных и хлебородных местах» [История Армении… 1893, с. 62]. Известие это М. Хоренский приводит как заимствованное у сирийского писателя Map Абаса Катины, жившего, по его мнению, во II в. до н. э. На самом деле, Map Абас Катина жил в IV в. н. э., а труд свой писал во второй его половине [Манадян, 1956, с. 69–86]. Правда, некоторые исследователи полагают, что он жил в III в. н. э. [Патканов, 1875; Смирнов, 1951, с. 9; Голубовский, 1888, №7, с. 25]. М. И. Артамонов считает упоминание о булгарах/болгарах в «Истории Армении» М. Хоренского анахронистическим [Артамонов, 1962, с. 79, 168].

То, что булгары/болгары на Северном Кавказе могли появиться ещё во II в. до н. э., находит косвенное подтверждение в истории юечжийско-хуннских отношений. Известно, что в IV в. до н. э. юечжи (согдийцы) продвинулись из Средней Азии до Ордоса и обложили хуннов данью [Гумилёв, 1991, с. 74]. В 177 г. до н. э. хунны напали на них и вытеснили из Джунгарии и Семиречья. Где-то между 174 и 165 гг. до н. э. они нанесли им окончательное поражение. Тогда юечжи (согдийцы) ушли в Бактрию и поселились там на развалинах разрушенного ими Греко-Бактрийского царства (141–128 гг. до н. э.). В те же годы хунны в Средней Азии подчинили своей власти многие другие племена, в числе которых, по всей вероятности, были и булгары/болгары. Они, думается, входили в круг юечжийских (согдийских) племён и занимали земли на юго-восток от озера Балхаш. На каком языке говорили средне-азиатские булгары/болгары, неизвестно. Но когда они оказались подданными хуннов, начали осваивать хуннский язык. Это — обычное явление в кочевых ордах.

2.3. Булгары/болгары в Средней Азии

Часть средне-азиатских булгар/болгар во II в. до н. э., не желая покориться хуннам, могла уйти на Северный Кавказ. Когда же в местах их нового поселения «возникли большие смуты», «многие из них, отделившись..» явились в армянские земли и «надолгое время» поселились на ней. Так, возможно, оно и было. По крайней мере, во временнóм отношении эти события хорошо согласуются.

Во II в. н. э. часть потомков средне-азиатских булгар/болгар тоже могла уйти на Северный Кавказ. Связано это с усилением сяньбийцев. Известно, что в 50–60-х гг. II в. они окончательно разбили северных хуннов и заняли все их земли. Тогда часть хуннов в количестве 200 тыс. человек ушла в горные долины Тарбагатая и Саура [Бичурин, 1950, т. 2, с. 258–259; т. 3, с. 79]. (Тарбагатай и Саур — горные хребты на границе Республики Казахстан и Китайской Народной Республики.) Когда сяньбийцы вернулись в свои родные монгольские степи, эти хунны спустились с гор Тарбагатая и Саура, передвинулись в Семиречье. где подчинили своей власти местные племена, в том числе булгар/болгар. Тогда часть их, не желая покориться хуннам, вполне могла уйти на Северный Кавказ. Напомним, так же поступила часть их предков во II в. до н. э.

Возможность пребывания булгар/болгар на Северном Кавказе в первые века нашей эры допускает и Н. Я. Мерперт. Согласно ему, они проникли в восточные районы предкавказских степей из Азии через северный Прикаспий и кочевали там по соседству с савирами, аланами [Мерперт, 1957, с. 7, 32–35]. По мнению В. Т. Сиротенко, задолго до 70-х гг. IV в. булгары обитали в области к северу от Кавказа и между Доном и Волгой [Сиротенко, 1961, с. 41]. Такой же точки зрения придерживаются Я. А. Фёлоров и Г. С. Фёдоров [Фёдоров, Фёдоров, 1978, с. 52].

Сказанное выше позволяет предположить, что булгар/болгар на Северный Кавказ занесло двумя волнами переселения: 1) во II в. до н. э. и 2) во II в. н. э. И оба раза — из Средней Азии. Спустя примерно два столетия их потомков упоминает автор анонимного хронографа 354 г. Перечисляя племена и народности, обитающие на север от Кавказа, он на последнем месте ставит Vulgares [Chronographus anni, 354, p. 105; Mommsen, 1850, p. 559], т. е. булгар/болгар.

Была и третья (на этот раз мощная) волна переселения булгар/болгар из Средней Азии на Северный Кавказ. Она связана с вторжением хуннов, гуннов в степи Каспийско-Азовского междуморья, что имело место быть в 70-х гг. IV в. Тогда средне-азиатские булгары/болгары, как и многие другие племена, сопровождали хуннов, гуннов в качестве военного подкрепления и осели в степях Восточного Приазовья. Здесь они в течение 80 лет (с 70-х гг. IV в. до начала 50-х гг. V в.) находились под властью хуннов, гун­нов и волей-неволей овладели хуннским, гуннским языком. Этому способствовала и смена поколений, а она в те далёкие времена шла быстро и редкий мужчина доживал до старости: постоянные войны уносили жизни молодых людей. С тех пор булгары/болгары стали хунноязычными, гунноязычными и говорить на варианте (разновидности) хуннского, гуннского языка, возникшего в результате покорения их хуннами, гуннами.

Хуннский, гуннский язык на территории Каспийско-Азовского междуморья выполнял роль языка межплеменного общения и был социально престижный. Взаимодействуя с языками местных племён, он обогащался, обогащались и языки местных племён (гл. 10 §10.4).

В начале V в. северо-кавказские булгары/болгары, ведомые теми же гуннами, появились в Центральной Европе.

2.4. Булгары/болгары в Центральной Европе

Имя северо-кавказских булгар/болгар почти всегда покрывалось именем гунны, хотя они сами себя продолжали называть булгарами/болгарами. Об этом, в частности, свидетельствует сообщение П. Диакона (720–797) о нападении булгар/болгар на лангобардов. Произошло это вскоре после того, как гунны осели (в декабре 406 г.) в Паннонии. Согласно П. Диакону (ссылки на работы некоторых иностранных авторов даются по [Артамонов, 1962]), булгары/болгары убили тогда короля лангобардов Агелмунда и взяли в плен его единственную дочь; Ламискон, избранный королём, пытался отомстить булгарам/болгарам, но при первой же встрече с ними лангобарды бежали, но затем всё же победили булгар/болгар [Paulus Diaconus, 1848, p. 20; 1878, p. 47, 56].

После распада державы гуннов (453 г.) часть булгар/болгар осталась в Центральной Европе (гл. 7 §7.2). Их там, по-видимому, было достаточно много; римляне считались с ними. Так, по сообщению И. Антиохийского (VI в.), император Зинон (474–491 гг.) в 479 г. [Сиротенко, 1961а, с. 20] привлёк их к борьбе против остготов, причём отмечается, что в союзные отношения с ними Византия вступила впервые [Antiocheus, 1905, p. 135]. П. Диакон рассказывает, что во время похода остготов в Италию (488 г.) путь им преградили гепиды и булгары/болгары и что в битве на реке Саве погиб булгарский/болгарский вождь Бузан [Paulus Diaconus, 1878, p. 213–214]. Епископ Еннодий (473–521) свидетельствует, что

король остготов Теодорих победил (488 г.) булгар/болгар [Magni, 1885, p. 205]. Под 494 г. Феофан передаёт: «В том же году так называемые булгары вторглись в Иллирию и Фракию, о которых никто до того ничего не знал» [Летопись византийца… 1884–1887, с. 113]. Ценные сведения о булгарах/болгарах передаёт хронист Марцеллин Комит (первая половина VI в.). Он сообщает, например, о страшном поражении римлян во Фракии в битве с булгарами/болгарами в 499 г., о вторжении их во Фракию в 502 г. [Marcellinus, 1894, p. 95, 96]. О нападениях булгар/болгар на Византию в царствование Анастасия (491–518 гг.) упоминает поп Филипп [Чертков, 1842, с. 39]. Участвовали оставшиеся в Центральной Европе булгары/болгары и в восстании Виталиана в 514–515 гг.

[Antiocheus, 1905, p. 169; Летопись византийца… 1884–1887, с. 125]. Неоднократно упоминаются они и в последующее время.

2.5. Утигуры и кутригуры

Те гунны, которые после распада державы Аттилы оказались там, «где… сидели раньше готы» [Иордан, 1960, с. 119], близ Днепро-Бугского лимана [Скржинская, 1960, с. 330], разделились на две части: одни через Крым ушли в «свои давние места» [Иордан, 1960, с. 119] — в степи Восточного Приазовья (гл. 7 §7.2) и получили у византийского автора Прокопия (VI в.) название утигуры [Прокопий, 1950, с. 384, 387], другие направились на северо-западное побережье Азовского моря и на правый берег Дона и получили у Прокопия название кутригуры [Там же. С. 388]. Так же называют их Агафий и Менандр — византийские авторы VI в.

Утигуры жили, «не доставляя римлянам никаких затруднений, так как по месту жительства они совершенно не соприкасались с ними» [Там же]. Так что «волей-неволей им не приходилось проявлять против них никаких враждебных действий» [Там же]. Утигуры были верными союзниками римлян и за свою верность получали от них дары — золото, деньги [Прокопий, 1950, с. 435; Агафий, 1953, с. 149, 163]. Византийский император Юстиниан (527–565) считал их «самыми близкими друзьями римлян» [Прокопий, 1950, с. 435].

Кутригуры, напротив, постоянно тревожили Восточно-Рим­скую империю. И хотя они ежегодно также получали дары от Юстиниана, но тем не менее продолжали совершать набеги на римские земли, переходя через Дунай [Прокопий, 1950, с. 387, 434–436; Агафий, 1953, с. 148–163; Менандра Византийца… 1860, с. 320]. Чтобы оградить страну от их нападений, Юстиниан всячески старался обессилить кутригур. С этой целью он не раз натравливал на них утигур: в 551 г. [Прокопий, 1950, с. 434–436], в 558 г. [Агафий, 1953, с. 163]. Юстиниан хотел не только обессилить кутригур, но и уничтожить их силами утигур [Менандра Византийца… 1860, с. 321]. Поняв, чего от утигур добивается Юстиниан, их вождь Сандилх пишет Юстиниану: «Было бы неприлично и притом беззаконно в конец истребить наших единоплеменников, не только говорящих одним языком с нами, ведущих одинаковый образ жизни, носящих одну с нами одежду, но притом родственников наших, хотя и подвластных другим вождям» [Там же].

«И затем, — сообщает Агафий, — в течение долгого времени (утигуры и кутригуры. — Л. Ф.) были заняты взаимной борьбой, усиливая вражду между собой» [Агафий, 1953, с. 164]. И всё же они потеряли свою независимость не в результате вражды между собой, а в результате нашествия авар.

2.6. Авары на Дунае

К началу VI в. авары заняли области в бассейне Амудаpьи и Сырдарьи; в первой же половине VI в. они были покорены древними тюрками. Часть их тогда (по данным Менандра, 20 тыс. человек), навредив тюркам, бежала на запад [Менандра Византийца… 1860, с. 328]. После долгого скитания, а именно в 558 г., эти авары пришли к аланам, обитавшим на Северном Кавказе, и просили их вождя Саросия (Сародия) познакомить их с римлянами, что и было сделано [Там же. С. 322]. Вскоре Юстиниан послал аварам подарки с мечником Валентином; получив их, они «завели войну с утигурами, потом с залами…» [Там же. С. 323–324]. Авары грабили и опустошали также земли антов [Там же. С. 324–325] и других племён.

После 562 г. «началась вражда между римлянами и аварами» [Там же. С. 327]. Где-то в это время авары двинулись дальше на запад и, пройдя вдоль северного берега Чёрного моря, дошли до Паннонии, осели там и стали заклятыми врагами римлян. В 565 г. в Византию прибыли их посланники для получения обычных подарков, которые ежегодно давал Юстиниан. Авары тогда сказали ему: «…мы истребили разом тех соседственных варваров, которые постоянно разоряли Фракию; и не осталось из них ни одного, кто бы нападал на пределы фракийские» [Там же. С. 357–358; см. также с. 392–393]. Это значит, что в период между 562 и 565 гг. авары огнём и мечом прошли путь от Дона до Дуная, покоряя одни племена за другими. До этого времени они подчинили себе утигур; что касается кутригур, то они стали их союзниками. «По-види­мому, — пишет М. И. Артамонов, — между аварами и кутригурами был заключён военный союз» [Артамонов, 1962, с. 110; см. также Гумилёв, 1967, с. 37]. Вскоре кутригуры превратились в подданных авар и сопровождали их в качестве военного подкрепления. С ними авары не считались и относились к ним высокомерно

[Менандра Византийца… 1860, с. 391]. В подтверждение сказанному приведём следующий факт. В 568 г. аварский каган Ваян при встрече с полководцем римлян Воном грозился и клялся, что пошлёт войско для разорения римской земли; на что Вон ответил, что Ваян может делать то, что ему под силу, но предупредил, что нападение его войска не послужит к счастью тех, кто нападёт. В ответ на это Ваян заметил: «Я таких людей нашлю на землю римскую, которых потеря не будет для меня чувствительна, хоть бы они со всем погибли. Тогда приказал он десяти тысячам уннов, называемых контригурами (кутригурами. — Л. Ф.), перейти реку Саву и разорять Далматию…» [Там же. С. 391].

Утигуры, в отличие от кутригур, недолго находились под властью авар. В 576 г. их завоевали древние тюрки [Там же. С. 418, 420]. Кутригуры были и остались подданными авар. Племенные названия их почти всегда покрывались именем тех, кому они подчинялись, а впоследствии и вовсе вышли из употребления. Скорее всего, потому, что утигуры и кутригуры стали выступать под общим именем. Оно у них должно было быть, так как они, по словам Сандилха (вождя утигур), составляли одно племя, один народ (см. выше). Какое?

2.7. Общее имя утигур и кутригур

В начале второй половины VI в. на севере Кавказа, согласно составителю сирийской «Хроники Захарии Ритора» (VI в.), обитали авнагур (ауангур), авгар (аугар), сабир, бургар, алан, куртаргар, авар, хасap, дирмар, сирургур, баграсик, кулас, абдел, ефталит [цит. по: Пигулевская, 1941, с. 165]. В числе перечисленных племён нет живших там утигур, хотя есть кутригуры (куртаргар), которые названы рядом с бургарами, т. е. булгарами/болгарами. Логично предположить, что под названием бургар подразумеваются утигуры. «За (Каспийскими. — Л. Ф.) воротами, — сообщает составитель сирийской „Хроники Захарии Ритора“, — (живут) бургары (болгары) со (своим) языком, народ языческий и варварский…» [цит. по: Пигулевская, 1941, с. 165]. Они обитали по соседству с аланами, а по Менандру (VI в.), соседями алан были утигуры [Менандра Византийца… 1860, с. 420]. Если учесть, что эти сведения о соседях алан относятся к одному и тому же времени (к третьей четверти VI в.), становится ясно, что бургары составителя сирийской «Хроники Захарии Ритора» — это утигуры Менандра, Агафия, Прокопия (VI в.).

* * *

Называет булгар/болгар и готский историк VI в. Иордан; он их локализует «над Понтийским (Чёрным. — Л. Ф.) морем» [Иордан, 1960, с. 72], а в исторической компиляции о римлянах он помещает их рядом с антами и склавинами [Jordanis Romana, 1882, p. 52]. Анты, согласно Иордану, жили «от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море образует излучину» [Иордан, 1960, с. 72], а булгары/болгары соответственно — от Днепра дальше на восток. Прокопий — современник Иордана, описывая «окружность» Чёрного моря от Калхедона (Халкедона) до Византии (Константинополя) и держась при этом правого берега, пишет: «За Меотийским Болотом (Азовским морем. — Л. Ф.) и рекой Танаисом (Доном. — Л. Ф.) большую часть лежащих тут полей… заселили кутригуры-гунны» [Прокопий, 1950, с. 388; см. также с. 387–388]. Иными словами, кутригуры Прокопия жили на запад от северо-западного побережья Азовского моря и правого берега Дона (в нижнем его течении). Стало быть, территория, занимаемая булгарами/болгарами Иордана, вполне совпадает с территорией, занимаемой кутригурами Прокопия. В таком случае, булгары/болгары Иордана и кутригуры Прокопия — одно и то же племя, известное в истории под разными именами; а это значит, что булгар/болгар — другое название кутригур. Разница лишь в том, что, рассказывая о событиях VI в., Иордан говорит о булгарах/болгарах, а Прокопий — о кутригурах. Названия булгар/болгар у Прокопия нет, как нет его у Агафия и Менандра. Между тем, во времена Прокопия, Агафия, Менандра, Иордана оно, согласно Е. Ч. Скржинской, было общеупотребительным и понятным [цит. по: Скржинская, 1960, с. 222].

Можно, следовательно, не сомневаться, что утигур и кутригур — частные обозначения булгарских/болгарских племён и что бургар/булгар/болгар — их общее имя.

Разными частями одного и того же народа считают утигур и кутригур также В. Н. Златарский, А. Бурмов, Н. С. Державин, А. П. Смирнов [Златарски, 1918, т. 1, ч. 1, с. 37–39; Бурмов, 1948б, кн. XXII–XXIII, с. 184; Державин, 1945, с. 184; Смирнов, 1951] и некоторые другие исследователи [см., например: История Болгарии, 1954, с. 56; Кратка история на България, 1958]. Иного мнения придерживается В. Т. Сиротенко, согласно которому, письменные источники VI в. не дают оснований отождествлять утигур и кутригур с болгарами [Сиротенко, 1961, т. XX, вып. 4, с. 28; см. также с. 11, 13–14, 29, 31, 41].

Суммируя сказанное, подчеркнём, что в VI в. булгары/болгары жили и в Центральной Европе (И. Малала, М. Комит, П. Диакон, Виктор Туннунский, Феофилакт Симокатта), и в Северном Причерноморье (Иордан), и на Северном Кавказе (составитель сирийской «Хроники Захарии Ритора»). Причём булгары/болгары И. Малалы, М. Комита, П. Диакона, В. Туннунского, Ф. Симокатты, вне всякого сомнения, не булгары/болгары Иордана и составителя сирийской «Хроники Захарии Ритора»; в то же время булгары/бол­гары Иордана — не булгары/болгары составителя сирийской «Хроники Захарии Ритора». Но и те, и другие, и третьи представляют собой разные части одного и того же народа — булгар/болгар. Видно, большого.

2.8. Этимология этнонима булгар/болгар

Несколько слов о происхождении этнонима булгар/болгар. Некоторые современные болгарские исследователи выводят его из топонима Балхара (напомним, так называется местность, которая находится в проходящих по границе Пакистана с Афганистаном горах Гиндукуша — см. гл. 2 §2.1) [Добрев, 1993; 1995; Войников, 2009 и др.].

С названием местности связывают и этноним балкарцы (от балкар). Термин балкар, болхар в русских источниках XVII в. употреблялся только как топоним, а в 40-х гг. XVIII в. выступает уже в качестве этнонима. Правда, лишь в последние десятилетия этноним балкарцы употребляется как обозначение всего тюркоязычного населения Кабардино-Балкарии, прежде он относился только к жителям Балкарского ущелья [Агеева, 2000, с. 59–62]. В литературе были сделаны попытки сопоставить этноним балкарцы с названием булгары/болгары; однако связь этих этнонимов остаётся недоказанной.

И в далёком прошлом в качестве этнонима использовалось название местности. Р. Ш. Джарылгасинова пишет: «…в древности и раннем средневековье наименования этнических групп и названия территории, где они проживали, нередко совпадали или, правильнее сказать, обозначались одним и тем же термином… Подобное явление, — заключает она, — характерно для раннего периода истории многих народов» [Джарылгасинова, 1979, с. 121].

Как бы то ни было, имя булгар/болгар на Кавказ принесли его носители, со временем оно стало широко известно не только на Кавказе, но и в Европе.

Чувашское название булгар/болгар — пăлхар; его некоторые исследователи ошибочно сопоставляют с чувашским словом пǎлхар, которое означает «бунтовать, волноваться» [Ашмарин, 1936, вып. 10, с. 112]. (Другие этимологии этнонима булгар/болгар см. [Федотов, 1990, с. 32–34].)

2.9. Великая Болгария: создание и распад

В начале 50-х гг. V в. часть увлечённых гуннами в Европу булгар/болгар, как уже говорилось, вернулась в степи Каспийско-Азовского междуморья. В 558 или 559 г. их завоевали авары, в 576 г. часть булгар/болгар (утигур) оказалась под властью древних тюрок. Их каган Турксанф, обращаясь к римским посланникам, с гневом говорил: «Посмотрите, несчастные, на аланские народы, да ещё на племена утигуров, которые были одушевлены безмерно бодростью, полагались на свои силы и осмелились противустать непобедимому народу туркскому; но они были обмануты в своих надеждах. Зато они и в подданстве у нас, стали нашими рабами» [Менандра Византийца… 1860, с. 420]. Под властью древних тюрок утигуры находились более полувека — до 630 г. В течение всего этого времени их язык, конечно же, испытал определённое влияние древнетюркского языка.

Кутригуры же были и остались подданными авар — до 630 г., их язык, естественно, испытал влияние аварского языка.

В 630 г. в державе древних тюрок разразилась междоусобная война, кончилась она её гибелью. В 635 г. утигуры и те кутригуры, которые не ушли вместе с аварами в Паннонию, освободились из-под власти древних тюрок и обрели независимость. Те кутригуры, которые ушли вместе с аварами в Паннонию, в начале 30-х гг. VII в. боролись за свою самостоятельность. В 630 г. они, наряду с аварами, выдвинули свою кандидатуру на ханскую власть. Возникла междоусобная война; победу одержали авары. По сообщению Фредегара (VII в.), в 631–632 гг. кутригуры в количестве 9 тыс. человек, оставив Паннонию, пришли во владение франков и с разрешения их короля Дагоберта поселились в Баварии. Но затем по приказанию того же Дагоберта были перебиты; только 700 человек спаслись бегством; после долгих скитаний они с ведома лангобардского короля Гримоальда поселились в Италии — в Беневентском герцогстве [Fredegari et aliorum Chronica, 1888, р. 157]. Согласно П. Диакону (720–797), эти кутригуры в его время говорили по-латыни, но ещё помнили и свой язык [Paulus Diaconus, 1878, р. 154].

Возвращаясь к северо-кавказским булгарам/болгарам, отметим, что они в 30-х гг. VII в. создали союз племён государственного типа, вошедший в историю под названием Великая Болгария, которая располагалась в степях Восточного Приазовья «по реке Кофине (Кубани. — Л. Ф.)» [Никифора патриарха… 1950, с. 363; см. также Летопись византийца… 1884–1887, с. 262]. И. С. Чичуров, сличая оригинал с русскими переводами Е. Э. Липшиц, В. И. Оболенского и Ф. А. Терновского, вносит такие уточнения: «У Меотидского озера (Азовского моря. — Л. Ф.), по реке Кофине, располагается Великая Болгария, называвшаяся так в древности…»; «…от самого же озера (Азовского моря. — Л. Ф.) к названной Куфисом реке… располагается древняя Великая Болгария» [Чичуров, 1976. с. 66, 69].

В 70-х гг. VII в. Великая Болгария распалась: её завоевали хазары. Тогда одни булгары/болгары во главе с Батбаем (старшим сыном Кубрата) остались в местах прежнего обитания и подчинились хазарам, которые обложили их тяжёлой данью. Другие под предводительством Аспаруха (тоже сына Кубрата) бежали к устью Дуная. В 679 г. они перешли Дунай, подчинили своей власти живущих там славян и северян [Летопись византийца… 1884–1887, с. 263; Никифора патриарха… 1950, с. 354] и основали Первое Болгарское царство (681–1018) — Дунайскую Болгарию [Литаврин, 1985, с. 132–188 и др.]. В научной болгароведческой литературе именно этих булгар/болгар называют протоболгарами, праболгарами, первоболгарами или древними болгарами.

Спустя какое-то время часть оставшихся на Северном Кавказе булгар/болгар, очевидно, не выдержав хазарских поборов, ушла в верховья Севéрского Донца, Оскола и Дона, оттуда — на левобережье Средней Волги, где и осела. «Характерно, — пишет Н. Я. Мерперт, — что болгары избрали для переселения именно Волго-Камье, обойдя хазарские земли и отодвинувшись от них сравнительно далеко на север» [Мерперт, 1958б, с. 604–605; см. также 1957, с. 24]. Здесь они в X в. основали своё государство, известное в истории под названием Волжская (Волжско-Камская) Булгария/Болгария. В состав его населения входили и сувары;

в Х же веке часть их переселилась на правый берег среднего течения Волги (речь о них впереди — гл. 12 §12.1), где впоследствии сформировался чувашский народ. В 1902 г. появилась первая концепция его происхождения — булгарская/болгарская, её автор — Н. И. Ашмарин (1870–1933). Она изложена в его работе «Болгары и чуваши» [Ашмарин, 1902; 2012], в которой сделан вывод о том, что чуваши — потомки волжских булгар/болгар. Вскоре возник вопрос о суварах — соседях волжских булгар/болгар.

2.10. Волжские булгары/болгары и сувары — один народ или два народа

Сторонники булгарской/болгарской концепции происхождения чувашского народа и его языка упорно отстаивают положение о том, что волжские булгары/болгары и сувары — один и тот же народ. Они создали и соответствующие термины: булгаро/болгаро-сувары, булгаро/болгаро-чуваши, говорят и пишут о какой-то единой болгаро-суварской истории. Но такой истории нет! Есть отдельная этническая история булгар/болгар и отдельная этническая история сувар/суваз. Это, однако ж, не значит, что эти два народа не соприкасались на своём историческом пути. Соприкасались. Было время, когда предки булгар/болгар подчинялись далёким предкам чувашей — восточно-азиатским хуннам, кавказским, европейским гуннам. И было время, когда ближайшие предки чувашей (волжские сувары/сувазы) подчинялись волжским булгарам/болгарам (в период жизни в составе Волжской Булгарии/Болгарии).

Болгаро-суварскую историю сторонники концепции булгарского/болгарского происхождения чувашского народа и его языка называют и болгаро-чувашской историей. Такой единой истории тоже нет! Есть отдельная этническая история булгар/болгар и отдельная этническая история чувашей.

В своём утверждении, что волжские сувары и булгары/болгары — один и тот же народ, сторонники булгарской/болгарской концепции происхождения чувашей опираются на мнение П. Н. Третьякова, высказанное им в 1950 г. в статье «Вопрос о происхождении чувашского народа в свете археологических данных». Приведём его: «Предполагать, что в пределах Волжской Болгарии с её оживлённой торговой жизнью существовали болгары и сувары как две различные этнические группы, конечно, не приходится» [Третьяков, 1950, №3, с. 52]. Противоположной точки зрения придерживается археолог А. П. Смирнов. Ещё в 1946 г. на научной сессии, посвящённой вопросам происхождения казанских татар, он в заключительном слове предположительно заметил, что сувары «входили в Булгарское царство как одно из племён» [Смирнов, 1948, с. 148]. Из сказанного им логически вытекает, что сувары и булгары/болгары — разные племена, народы. К сожалению, А. П. Смирнов не был услышан.

В 1954 г. увидела свет работа А. П. Ковалевского «Чуваши и булгары по данным Ахмеда ибн-Фадлана» [Ковалевский, 1954]. Ибн-Фадлан, что важно подчеркнуть, лично побывал в Волжской Булгарии/Болгарии в 922 г. и по возвращении домой (в Багдад) составил подробный отчёт обо всём, что видел и слышал в дороге, т. е. написал рассказ о своём путешествии на Волгу. Его сочинение изучено очень тщательно, основательно, учитывая все подробности. Этим наука прежде всего обязана историку-арабисту А. П. Ковалевскому [Ковалевский, 1951а; 1951б, с. 265–293: 1952, с. 143–157; 1954; 1956].

Ибн-Фадлан однозначно передаёт, что волжские булгары/бол­гары и сувары/сувазы — два разных народа. Несмотря на это, сторонники булгарского/болгарского происхождения чувашского народа продолжают утверждать: волжские булгары/болгары и сувары — один и тот же народ. Иное мнение ими категорически отвергается.

Если кто к потомкам волжских булгар/болгар отнесёт и казанских татар, сторонники булгарской/болгарской концепции происхождения чувашей его непременно поправят. Один яркий пример. В. Д. Димитриев в рецензии на книгу Ю. А. Трофимова «Народная монументальная культовая скульптура чувашей и дунайских болгар. Проблемы исторической общности и художественной целостности» (Чебоксары, 2003) пишет: «По содержанию исследуемой в монографии темы у меня замечаний нет. Имеются два замечания по высказываниям автора не по теме монографии. На с. 13 автор заявляет, что «представителями далёких потомков болгаро-сувар выступают чуваши и казанские татары». В действительности потомками болгаро-сувар являются только чуваши (курсив мой. — Л. Ф.)» [Димитриев, 2006, №1, с. 208]. Татарские же историки в свою очередь считали и считают, что потомками волжских булгар/болгар являются только казанские татары. Нашла коса на камень. Этот научный спор между чувашскими и татарскими гуманитарями ведётся давно и, будем честны перед собой, далеко не всегда корректно. Главное — он не порождает истину, а следовательно, малосодержательный.

* * *

От концепции булгарского/болгарского происхождения чувашского народа и его языка перейдём к огурской и кратко изложим её.

Глава 3

ЧУВАШИ — ПОТОМКИ ОГУР

Концепция огурского происхождения чувашского народа и его языка связана с именем Н. И. Егорова [Егоров Н. И., 2006, №1; Он же: 2009а; Он же: 2009б; Он же: 2009в; Он же: 2009г; Он же: 2010а; Он же: 2010б, №5; Он же: 2011а, т. 1; Он же: 2012а; Леонтьев, Егоров Н. И., 2012 и др.]. Как она вознила?

3.1. Немного истории

В 209 г. до н. э. восточно-азиатские хунны, согласно Сыма Цяню (Сыма Цянь — отец китайской истории: 135 или 145 г. до н. э. — после 96 г. до н. э.), наголову разбили своих возгордившихся соседей [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 38–39]. Ими были кочевые племена, известные под китайским именем дунху — «восточные варвары». Как они называли сами себя, науке неизвестно. После понесённого поражения одни дунху, как сообщает китайский историк, составитель Хоу Ханьшу («История династии Поздняя Хань») Фань Е (398–445), укрылись «у горы Ухуань» (ныне на территории Восточной Монголии), другие «отдельно осели у горы Сяньби»; тогда же первые получили имя ухуань, вторые — сяньби [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268].

Согласно Гуй Баоли, народо-наименования ухуань и сяньби представляют собой китайскую иероглифическую транскрипцию этнонимов огур и себир [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268]. Эта мысль заинтересовала Н. И. Егорова, поскольку «обнаружение следов булгарских (?! — Л. Ф.) этнонимов в центре Азии проясняло многие доселе неясные вопросы древнейших этапов истории» предков чувашей [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268]. Она и легла в основу огурской гипотезы происхождения чувашского народа Н. И. Егорова. Анализ её предварим кратким экскурсом в историю предков дунху и хуннов, ибо она заслуживает особого внимания, потому как является отправной точкой всех наших дальнейших рассуждений о древнейших предках чувашей.

3.2. Предки дунху и хуннов

Напомним, дунху — кочевые племена к востоку от Китая. Первое упоминание о них относят к 307 г. до н. э. [Гумилёв, 1960, с. 251]. Тем не менее о дунху мало что известно, не говоря уже об их предках.

Предком хуннов, по китайской истории, был сын последнего императора царства (династии) Ся Цзе (Цзйе) по имени Шуньвэй (или Сюнь Юй) [Бичурин, 1950, т. 1, с. 39; Кюнер, 1961, с. 307]. Было ли такое царство в Древнем Китае? До недавнего времени одни исследователи утверждали, что его не было; другие считали, что оно имело место быть. В 2000 г. китайские учёные пришли к окончательному выводу, что царство Ся в Древнем Китае было и что с него начинается китайская цивилизация. Возникновение его относят к 2070 г. до н. э. Систематизировав упоминания о событиях периода Ся, содержащиеся в таких древнекитайских памятниках, как «Цзочжуань», «Гоюй» и «Чжушу», Сюй Сюэ-шэн попытался определить район, к которому относятся эти свидетельства. Выяснилось, что таких районов два: равнина близ Лояна в Хэнани (включая долину реки Иншуй, а также Дэнфэн и Юйсянь) и юго-западная часть Шэньси [цит. по: Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 253, прим.; см. также Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 153]. Основателем царства Ся считается Юй [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 150–165]. Сыма Цянь сообщает, что он «носил (родовую. — Л. Ф.) фамилию Сы, но его потомкам были пожалованы земли в разных местах, и они названия вдадений сделали своими [родовыми] фамилиями. Так появились роды Ся-хоу, Ю-ху, Ю-нань… (всего перечисляется 13 родов. — Л. Ф.)» [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 165]. Отпочкование от большого рода (племени) сы нескольких родственных родов или племён приводило, как утверждают Р. В. Вяткин и В. С. Таскин, к расширению власти господствующего рода [цит. по: Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 279, коммент.].

3.3. Падение царства Ся

Последним императором Ся был упомянутый выше Цзе (Цзйе). Его сверг правитель царства Шан по имени Тан. Он основал новую династию — династию Шан (Инь). Произошло это в 1764 г. до н. э. [Гумилёв, 1960, с. 12], по уточнённым данным, — в 1586 г. до н. э. [Очерки истории Древнего Востока, 1956, с. 229] или в 1562 г. до н. э. [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 45]. В любом случае, во II тысячелетии до н. э.

Население Ся и военнопленных победители обратили в рабство. (Трудом рабов в ту эпоху пользовались широко [Авдиев, 1970, с. 568].) Часть разбитых войск Цзе (Цзйе), боясь быть перебитой, бежала за пределы своего царства. Оставил земли своих предков и наследник престола Ся Сюнь Юй (Шуньвэй), разумеется, со своей свитой, которая, согласно Г. Ю. Клапроту, состояла из пятисот человек [Klaproth, 1823]. В китайской истории говорится, что Сюнь Юй бежал «в Северную пустыню», т. е. в степи южной окраины Гоби. Надо полагать, и остальные беглецы скрылись в том же направлении. Другого пути у них не было: на востоке господствовали шанцы, на юге обитали исконные враги Ся — племена мяо, мань, на западе жили племена жун. Правда, северные земли тоже не были свободными (там кочевали степняки), но они были слабозаселёнными. Конечно, северная пустыня была мало пригодной для жизни, однако для беглецов она стала надёжным прибежищем. Здесь началась их новая, полная лишений жизнь. Нет сомнения в том, что первое время все силы беглецов уходили на поддержание физического существования. Чтобы выжить, им во что бы то ни стало надо было установить разного рода контакты с соседями. Ими были скотоводы-кочевники. Как говорилось выше, китайские исторические хроники называют их дунху. К какому роду-племени они относились, неизвестно.

3.4. Беглецы на южной окраине Гоби

Установив дружественные отношения с дунху, беглецы кочевали вместе с ними по безбрежной пустыне Гоби, всё дальше удаляясь от Китая. Во главе их стоял наследник престола цивилизованного царства Ся Сюнь Юй со своей свитой, а её представляли аристократы и аристократки, надо полагать, люди умные, образованные. И как таковые они не могли не оказать культурного влияния на соседние дунхуские племена, что позволило им занять важное место в их жизни. Постепенно беглецы, их потомки смешались с ними, при этом, должно быть, сохранили свою этническую идентичность и относительную самостоятельность. Начался длительный процесс становления нового народа, известного в китайской истории под названием хунну/сюнну. (Согласно Н. В. Кюнеру, хунну представляет собой старое чтение (произношение) китайских иероглифов, обозначающих чужеземное название хунну, а сюнну — современное [Кюнер, 1961, с. 25].) В данной книге предпочтение отдано термину хунну.

3.5. На каком языке говорили беглецы

Разумеется, они говорили на языке своих предков. Этнически они были сы, т. е. сы людьми. Об этом косвенно свидетельствует имя реки Сы. Река под таким названием упоминается в «Каталоге гор и морей (Шань хай цзин)» [Каталог гор и морей, 1977, с. 58, 79], сложение которого как целого сочинения, согласно Э. М. Яншиной, предположительно датируется концом III — началом II в. до н. э. [цит. по: Каталог гор и морей, 1977, с. 16, предисл.]. Она локализуется в провинции Хэнань, в уезде Сышуй [Каталог гор и морей, 1977, с. 175; см. также с. 161, прим.] — провинции, откуда был родом Юй [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 253, коммент.] и где издревле жили сы племена. Видно, они и дали ей название Сы. Объясняется это тем, что люди в древности имели привычку называть реки, в бассейне которых селились, своим собственным именем. Примеры такого рода встречаются нередко и на разных территориях, в том числе географически отдалённых друг от друга. В качестве иллюстрации приведём два из них: мокша (этнографическая группа мордовского народа) и река Мокша (правый приток Оки, протекает по территории Республики Мордовия, Пензенской и Рязанской обл.), угре, угры (древнерусское название венгров) и река Угра (левый приток Оки, протекает по территории Смоленской и Калужской обл.). Правда, иногда реки получали название, представляющее собой этноним, со стороны. Так, например, в Сибири целых три Тунгуски, названных русскими (сами же тунгусы именовали их Катанга; тунгус — старое название предков эвенков, эвенов и негидальцев). В то же время есть по сибирскому Северу на путях русских первопроходцев и переселенцев речки Русские, названные так местными народностями [Чивилихин, 1985, т. 4, с. 504].

Не исключена возможность, что реку Сы иначе называли

Сышуй — в её бассейне жили тоже племена сы/сы и [Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 245]. Сышуй состоит из двух компонентов: сы (название племени) и шуй. Слово шуй в китайском языке имеет много значений: 1) «вода; водянистый; сок; сочный; жидкось; выделения; Воды (как стихия китайской космогонии); 2) воды; река; водяной; речной; серебристый» [Китайско-русский словарь, 1955, с. 530]. Название реки Сышуй означает «сы река», «река племени сы», как, впрочем, аналогичное по структуре Хуайхэ — «хуай река», «река племени хуай/хуай и», которое обитало в бассейне Хуайхэ [Крюков, Софронов, Чебоксаров, 1978, с. 245; см. также с. 189, 191]. Хэ у китайцев общеизвестно в смысле «река». Понятие река в китайском языке обозначается и словом цзян.

Установлено, что гидронимы с хэ в составе чаще встречаются в северных районах Китая (ближе к Хуанхэ), а с цзян — в южных (ближе к Янцзыцзян) [Черножуков, 1964, с. 65; Хоанг Тхи Тьяу, 1969, с. 31; Каталог гор и морей, 1977, с. 147, 165]. Названия же рек с шуй в составе обычны в Центральной равнине, но они встречаются и в северных, южных, восточных частях Китая. Широкое географическое распространение гидронимов с шуй в составе, возможно, связано с деятельностью Юя. Легенды рассказывают не только о его титанической борьбе с наводнениями, капризами рек, менявших русло и т. д. [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 30–31], но и о войнах, которые он вёл с другими племенами, в том числе сильными южными племенами мяо. Когда они вторглись в Центральную равнину, Юй разбил их и оттеснил в бассейн реки Янцзы. «Некоторые говорят, — пишет Сыма Цянь, — что Юй встретился с владетельными князьями к югу от реки [Янцзы] и во время подсчёта их заслуг скончался. Его похоронили там…» [Сыма Цянь, 1972, т. 1, с. 165]. Покоряя те или иные племена, Юй расширял границы своего царства, и на новых землях появлялись новые названия естественных географических объектов, в том числе и гидронимы с шуй в составе. В Китае их немало, например: Байшуй, Вэйшуй, Даньшуй, Жошуй, Ишуй, Лайшуй, Лишуй, Лошуй, Фэншуй, Ханьшуй, Хэйшуй, Хэй-шуй-бу (китайское название Амура), Цзиншуй, Чжушуй, Чишуй, Шуаншуй, Эршуй, Яншуй.

В Древнем Китае (впрочем, не только в нём) одна и та же река иногда имела два названия. Так, одни племена реку Вэй (провинция Шэньси) называли Вэй хэ/Вэйхэ, другие — Вэй шуй/Вэйшуй. Ещё примеры: Хуайхэ ~ Хуайшуй (провинция Хэнань), Сяо-ляо-хэ ~ Сяо-ляо-шуй (Маньчжурия) [Бичурин, 1953, т. 3, с. 50]. (Маньчжурия — историческое название северо-восточной части современного Китая — регион Дунбэй и восточная часть Внутренней Монголии.) Встречаются и гидронимы, в составе которых имеется тавтологическое сочетание шуйхэ — «река река», например: Чишуйхэ (провинция Гуйчжоу), Хуншуйхэ (Гуанси-Чжуанский автономный район), Са-хэ-шуй (Корейский полуостров, «от Кхай-чжéу на юго-западе» [Бичурин, 1953, т. 3, с. 45]. В подобных названиях рек налицо наслаивание двух разноязычных элементов с одинаковой семантикой [Мурзаев, 1974, с. 318, прим.]. Как «река река» переводится на русский язык названия рек Ха-Занг (Вьетнам), Се-Конг (Лаос), Яик (протекает по территории Российской Федерации и Республики Казахстан, впадает в Каспийское море: в 1775 г. по указу Екатерины II была переименована в Урал): мансийское я — «река» + тюркское ик — «река», Яуза (левый приток Москвы-реки, устье находится в центре Москвы): мансийское я — «река» + тюркское уз (а) — «река».

Беглецы из Ся, как и их соплеменники, сами себя называли сы и говорили на сыском языке — языке сы племён. О нём наука не располагает никакими сведениями. Думается, к его лексике относится слово шуй. По всей вероятности, с ним этимологически связано чувашское слово шыв (диал. шу) — «вода; река» [Филиппов, 2014, с. 319–329]. В науке до сих пор считается, что оно по своему происхождению восходит к древнетюркскому suv, sub или suγ — «вода; река; влага; жидкость» [Древнетюркский словарь, 1969, с. 512–513, 515]. Ни в одном из современных тюркских языков, за исключением чувашского, слово, обозначающее понятие «вода», не начинается со звука [ш]. В чувашском шыв/шу — «вода; река» [ш] — исконный звук, хотя в нём древнетюркский анлаутный s в ряде слов действительно переходит в š. Это в известной степени подтверждается тем, что в монгольских словах, этимологически родственных чувашским, также наблюдается анлаутный š-, ср., например: др.-тюрк. sаγ — «ум, сообразительность, сметливость» ~ чув. шохǎш//шухǎш ~ монг. šаγаzаγаi; др.-тюрк. sipir — «подметать, выметать» ~ чув. шǎпǎр ~ монг. šiγűr; др.-тюрк. siŋir — «жила» ~ чув. шǎнǎр ~ монг. širbūsűn и др. — примеры взяты из [Федотов, 1980, с. 121]. Кстати сказать, вопросом «Не является ли этот š здесь (в чувашском шыв/шу. — Л. Ф.) исконным?» ещё в 1966 г. задавалась Л. С. Левитская — один из ведущих специалистов по чувашскому языку [Левитская, 1966, с. 288].

3.6. На каком языке говорили племена дунху

Наука не располагает никакими сведениями о языке, на котором говорили племена дунху. Полагаясь на последующий анализ исторического и лингвистического материала данной книги, можно предположить, что они изъяснялись на языке тюркского строя. По предположению О. Прицака (1919–2006; США, Канада), племена группы дунху говорили на огуро-тюркском R-языке чувашского типа [цит. по: Егоров Н. И., 2011б, с. 49]. Но он — не тот тюркский язык, на котором говорили древние тюрки, ибо они на исторической арене появились лишь в V в. н. э. (гл. 3 §3.8). Тогда как дунху упоминаются в связи с событиями ещё второго тысячелетия до н. э. Говорили они, естественно, на своём языке, название которого неизвестно. Напомним, неизвестно и их подлинное имя, предки древних китайцев называли их дунху — «восточные варвары» (гл. 3 §3.1 — 3.2). С учётом сказанного язык кочевых племён к востоку от Китая назовём дунхуский, или пратюркский. При этом важно подчеркнуть, что такое понимание давно существующего в науке термина пратюркский язык отличается от других его определений (гл. 3 §3.8). На него и перешли беглецы из Ся. В ходе освоения дунхуского/пратюркского языка в него, надо полагать, вошли и отдельные слова из языка сяских беглецов. К их числу, на наш взгляд, относятся шуй — в значении «вода; река» и жэнь — «человек». Эти слова входят в основной (изначальный, базовый) лексический фонд любого языка, а он, как известно, играет большую роль при доказательстве родства языков, тем более при определении лингвистической принадлежности того или иного слова. Очевидно, к шуй в значении «вода; река» по своему происхождению восходит чувашское слово шыв (диал. шу) — «вода; река» (см. выше — гл. 3 §3.5), а чувашское çын — «человек» — к жэнь — «человек». Автор «Этимологического словаря чувашского языка» В. Г. Егоров, сравнивая чувашское çын — «человек» с китай­ским жень, йин человек, `люди`, считает его словом неизвестного происхождения; «в некоторых тюрк. яз. имеются только частично напоминающие его слова: жёлт. уйг. жин «человек; якут., ойр. дьон, тув., хак. чон «люди΄, «народ´; ср. бур.-монг. зон народ`, люди`, `население`; монг. и бур.-монг. хÿн человек`, ΄люди`; ср. кит. жень, йин человек, `люди`…» [Егоров В. Г., 1964, с. 225]. К ним М. Р. Федотов добавляет алтайское, кюэрикское (кюэрикский — диалект чулымских татар) йон народ, люди; шорское чон народ; письменно-монгольское он народ; мир, община; эвенкийское он народ; корейское ин человек; люди; лицо; субъект; особа; персона [Федотов, 1996, т. 2, с. 153–154]. Не исключена возможность, что чувашское çын — «человек» этимологически действительно связано с сяским (или китайским) словом жэнь — «человек».

3.7. Распад дунхуской (пратюркской) этнической общности

По свидетельству китайских исторических хроник, дунху и хунны (имеются в виду начальные предки хуннов) в древности составляли один «Дом», одну «семью», одно «царство-государ­ство». Современные археологические исследования подтверждают это. Так, например, Г. Мэнэс выявил много общего в погребальной обрядности у дунху и хуннов [Мэнэс, 1993, с. 29–46]. Она же, как известно, сохраняет свою специфику при самых бурных этнических столкновениях.

Где-то во втором тысячелетии до н. э. от общего Дома дунху и начальных предков хуннов по какой-то причине отделилась часть населения. Её, думается, представляли потомки беглецов из Ся, сохранившие свою этническую идентичность и пользовавшиеся в нём относительной самостоятельностью (гл. 3 §3.4). Это был первый распад дунхуской (пратюркской) этнической общности. Отделившиеся потомки беглецов из Ся положили начало народа прахунны (см. ниже). Тесные контакты их с соплеменниками постепенно уходили в прошлое, но они продолжали говорить на одном — дунхуском (пратюркском) — языке.

Дунху и прахунны прошли длительный исторический путь самостоятельного развития. И те и другие, взятые в отдельности, временами усиливались, временами слабели, распадались и делились. Окончательное разделение их потомков произошло в 209 г. до н. э., когда дунху под ударами хуннов разделились на две части и, согласно Фань Е, положили начало двух народов: ухуань и сяньби [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268]. Это был второй распад дунхуской (пратюркской) этнической общности, после которого дунху сошли с исторической арены, а потомки прахуннов — хунны — заняли лидирующее положение в степях Центральной Азии.

Ухуани длительное время находились в зависимости от хуннов, в середине IV в. н. э. их завоевали родственные им сяньбийцы. В китайских летописях они упоминаются вплоть до VII в. В конечном счёте ухуани растворились среди сяньбийцев, китайцев и других соседних племён и народов. Иначе сложилась судьба сяньбийцев. Они вместе с китайцами долго воевали с хуннами и во II в. н. э. победили их, после чего хунны начали движение на запад. Речь об этом впереди.

3.8. Распад дунхуского (пратюркского) языка

Отрыв дунху и прахуннов друг от друга привёл к тому, что в их устах дунхуский (пратюркский) язык стал отличаться. В речи прахуннов он со временем развился в прахуннский язык. Это был первый распад дунхуской (пратюркской) языковой общности. (Относительно времени распада общетюркского языка в науке нет единого мнения.) Впоследствии прахунны этнически смешались с разными по происхождению и языку племенами (гл. 3 §3.9), в результате сложились хунны, а прахуннский язык развился в хуннский.

Жизнь дунху шла своим чередом. Когда в 209 г. до н. э. они, разбитые хуннами, разделились на две части, началось формирование не только двух народов — ухуань и сяньби, но и двух языков — ухуаньского и сяньбийского. Это был второй распад дунхуской (пратюркской) языковой общности.

Но вернёмся к хуннскому языку. А. В. Дыбо считает, что хуннский язык — это пратюркский язык (не в нашем понимании этого термина). В подтверждение она приводит два аргумента: 1) время функционирования пратюркского языка (конец I тысячелетия до н. э. — первые века н. э.) соответствует времени существования державы сюнну (хуннов) и 2) расположение пратюркского этноса (между нынешним Ордосом и южным Саяно-Алтаем) более или менее попадает на территорию, которая была занята хуннами

[Дыбо, 2007, с. 199]. Относительно первого аргумента следует сказать, что он вовсе не свидетельствует о том, что хуннский язык — это пратюркский язык (в понимании А. В. Дыбо). Второй аргумент констатирует, что местожительство пратюрок «более или менее попадает» на занятую хуннами территорию, из чего логически вытекает, что пратюрки А. В. Дыбо и хунны — разные этносы. Утверждение же А. В. Дыбо, что хуннский язык — это пратюркский язык (в понимании А. В. Дыбо), предполагает, что хунны и пратюрки — один народ. В действительности хунны и пратюрки А. В. Дыбо относятся к разным этническим комплексам. О происхождении, становлении хуннов было сказано выше (гл. 3 §3.9); о происхождении, становлении пратюрок А. В. Дыбо (или прототюрок) см. ниже (гл. 3 §3.22). Говорили они на разных языках.

Хуннский язык по своему происхождению восходит к языку племён дунху, который функционировал ещё во II тысячелетии до н. э. (гл. 3 §3.6). Как уже говорилось (гл. 3 §3.8), в речи начальных предков хуннов дунхуский (пратюркский) язык развился в хуннский. К дунхускому (пратюркскому) языку, кроме хуннского, восходят ухуаньский и сяньбийский языки. Каждый из этих языков, естественно, унаследовал его некоторые характерные черты, в том числе такое фонетическое явление, как ротацизм (от названия греческой буквы ρ «рота»). Речь о нём впереди (гл. 3 §3.20). Здесь ограничимся констатацией, что ротацизм свойствен чувашскому, хазарскому и булгарскому/болгарскому языкам, что свидетельствует об их генетической связи с хуннским, ухуаньским и сяньбийским языками. Сказанное подтверждается этнической историей хуннов и их прямых потомков — кавказских, европейских гуннов (речь о них впереди). Неслучайно чувашский, хазарский, булгарский/болгарский языки в науке объединяются в особую

р-группу тюркских языков. Вот как характеризуется один из них — чувашский — в современной «Энциклопедии Британника» (1994 г.): «Чувашский язык, представляя собой индивидуальную и особую ветвь тюркских языков, более близок к вымершему тюркскому или алтайскому языку волжских болгар, нежели к т [ак] наз [ываемым] общетюркским языкам. В прежнее время учёные принимали чувашский не за собственно тюркский язык, а, скорее, за единственный живой язык, сохранивший характерные черты особой группы алтайских языков, на которой, вероятно, говорили гунны (курсив мой. — Л. Ф.)» [цит. по: Григорьев, 2012, с. 6, 43].

Остальные тюркские языки составляют з-группу тюркских языков. В их основе лежит древнетюркский язык. По мнению Л. Н. Гумилёва, его носители сложились из этнического смешения «пятисот семейств Ашина», говоривших между собой по-монгольски, с тюркоязычными (хунноязычными? — Л. Ф.) алтайскими племенами, происходившими от хуннов, «тем более что „пятьсот семейств“ монголов были каплей в тюркском море»

[Гумилёв, 1967, с. 24]. Эти «пятьсот семейств» в свою очередь возникли «из смешения разных родов» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 221], обитавших в западной части Шэньси, которая в IV в. н. э. была отвоёвана хуннами и сяньбийцами у китайцев [Гумилёв, 1967, с. 22]. Они подчинялись хуннскому князю Муганю, владевшему Хэси (область к западу от Ордоса, между излучиной Хуанхэ и Наньшанем) [Там же]. Когда в 439 г. тобасцы победили хуннов и присоединили Хэси к империи Вэй, князь «Ашина с 500 семейств бежал к жужаньцам и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал железо для жужаньцев» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 221], где орда, сплотившаяся вокруг него, и слилась с местным населением, наделив именем тюрк или тюркют [Гумилёв, 1967, с. 24]. Это слияние «оказалось настолько полным, что через сто лет, к 546 г., они представляли ту целостность, которую принято называть древнетюркской народностью или тюркютами» [Там же]. Обратим внимание на фразы: наделив именем тюрк и принято называть древнетюркской народностью. Это значит, что алтайские племена, с которыми этнически смешались семейства Ашина, были не тюрками, и говорили они не на тюркском языке. В процессе становления древних тюрок он развился в древнетюркский язык. Кстати сказать, в науке существует мнение, согласно которому древнетюркский язык — это пратюркский язык (не в нашем понимании этого термина). Изложенное выше не позволяет согласиться с ним. Это алогично.

Разумеется, формирующиеся древние тюрки жили не изолированно, а в контакте с окружающими их племенами, среди которых были и хуннские (их остатки), и сяньбийские, и ухуаньские, и монгольские. Этнические контакты предполагают взаимодействие языков. В частности, древнетюркский язык взаимодействовал с хуннским, сяньбийским, ухуаньским языками, испытывал их влияние, обогащался, заимствовал из них слова. Естественно, они в нём подвергались языковым изменениям — прежде всего фонетическим. Например, в древнетюркском языке конечный согласный звук [р] в заимствованных односложных словах перешёл в согласный звук [з]. Из живых тюркских языков этот исторический переход [р] в [з] не коснулся только чувашского, ср.: чув. пǎр ≈

др.-тюрк. buz — «лёд», чув. кěр ≈ др.-тюрк. küz — «осень», чув. хор/хур ≈ др.-тюрк. gaz — «гусь», чув. хěр ≈ др.-тюрк. giz — «девочка, девушка, незамужняя женщина», чув. сěр ≈ др.-тюрк. süz — «очищать, процеживать», чув. тир ≈ др.-тюрк. tiz — «ставить в ряд, нанизывать» и другие. Не коснулся потому, что он являет собой отдельную ветвь тюркских языков. Соответственно приведённые в качестве примера чувашские слова по своему происхождению восходят не к древнетюркскому языку, а хуннскому, сяньбийскому, ухуаньскому языкам. Будучи заиствованными из них, они в древнетюркском изменили свой фонетический облик. В чувашском их следует рассматривать как лексическое наследие хуннского, сяньбийского, ухуаньского языков, главным образом — хуннского.

Обратимся к этногенезу и этнической истории хуннов.

3.9. Возникновение хуннов

Выше говорилось (гл. 3 §3.4), что беглецы из Ся этнически смешались с соседними дунхускими племенами. В результате, как полагают некоторые исследователи, сложились хунны. (Такая точка зрения на их происхождение издавна бытует в китайской истории [Кюнер, 1961, с. 307].) По мнению Л. Н. Гумилёва, из смешения беглецов с дунхускими племенами возникли не хунны, а образовался первый прахуннский этнический субстрат. Когда прахунны пересекли пустыню Гоби (по данным археологии, это произошло около 1200 г. до н. э.) и оказались на северной её окраине, они этнически смешались с динлинами, предками кетов и их соплеменников, енисейскими кыргызами, бома и многими другими племенами (см. ниже).

3.9.1. Кто такие динлины?

Определённые сведения о динлинах, как и о ди, дили, сохранились в китайских хрониках в связи с их данными о светлоглазом и светловолосом народе «на рубеже н. э. и в последние века до неё» [Алексеев, 1969, с. 196]. Обзор этих данных произведён Г. Е. Грумм-Гржимайло [Грумм-Гржимайло, 1909; Он же, 1926, т. 2], и «он полностью сохраняет своё значение» до сих пор [Алексеев, 1969, с. 197].

Родина динлинов — южная окраина пустыни Гоби, «она же, согласно китайским данным, была родиной и дили, иначе чи-ди» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 167]. Г. Е. Грумм-Гржимайло пишет (в цитате старая орфография заменена современной): «О динлинах, как таковых, китайцы дают нам самые скудные сведения, но в „Бэй-шы“ мы находим указание, что народное название красных ди (чи-ди) было ди-ли, изменившееся в динлин по переходе их в конце IV века по Р. Хр. на северную сторону Гобийской пустыни…» [Там же. С. 167]. С отсылкой на Н. Я. Бичурина он сообщает также: «Имя динлин хотя и появляется в истории позднее чи-ди, но не в IV веке по Р. Хр., а в конце III века до Р. Хр.» [Там же].

Этнонимы динлин и ди, по мнению Г. Е. Грумм-Гржимайло, фонетические варианты одного и того же этнического имени

[Там же. С. 169]. Считаю доказанным, пишет он, что «динлины, дили и ди китайских летописей были одним и тем же народом» [Там же. С. 170], и даёт им следующую характеристику: «Динлины были свободолюбивым и подвижным народом, они распадались на множество, по-видимому, очень мелких родов и собирались для отпора врагу лишь в редких случаях и притом на самое короткое время — это говорит нам вся их история. Китайцы только потому и побеждали их, что имели обыкновенно дело не с сплочённым народом, а с отдельными поколениями… Что динлины не были склонны к подчинению, выше всего ставя свою индивидуальную свободу, видно из того, что они без колебания бросали свою порабощённую родину и расходились — одни на север, другие на юг, туда, где ещё был простор, куда не добирались китайцы со своим государственным строем, чиновниками и правилами общежития» [Там же. С. 171–172]. «Динлины имели сердца тигров и волков, говорят нам китайцы, удивлявшиеся их мужеству и воинской доблести» [Там же. С. 170].

На основании сводки сведений Г. Е. Грумм-Гржимайло составил как бы словесный портрет чи-ди — красных ди. Они, согласно ему, характеризуются следующими признаками: «рост средний, часто высокий, плотное и крепкое телосложение, продолговатое лицо, цвет кожи белый с румянцем на щеках, белокурые волосы, нос выдающийся вперёд, прямой, часто орлиный, светлые глаза» [Грумм-Гржимайло, 1926, т. 2, с. 34–35].

Итак, родина динлинов — южная окраина пустыни Гоби. Первое их переселение на север — в Маньчжурию, к озеру Байкал

и в Алтайско-Саянский горный район –, по китайским сведениям, должно быть отнесено к концу V в. до н. э. [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 172–173]. Переселение динлинов на северную окраину

Гоби имело место и в последующие эпохи, здесь с ними смешались некоторые местные племена, в том числе прахунны, что произошло в Маньчжурии, на Байкале и в Алтайско-Саянском горном хребте [Там же. С. 172].

О языке динлинов, как пишет Г. Е. Грумм-Гржимайло, «не имеется сведений в литературе» [Там же], тем не менее он склонен сближать его с языками индокитайской группы [Грумм-Гржимайло, 1926, т. 2, с. 38].

Л. Н. Гумилёв с учётом новых (для его времени) исторических и археологических материалов высказал свои соображения по динлинской проблеме, уточняя, дополняя некоторые суждения о них Г. Е. Грумм-Гржимайло [Гумилёв, 1959, с. 17–26]. Признавая, что ди и дили — фонетические варианты одного и того же

этнонима, он, основываясь на работах Г. Ф. Дебеца, не отождествляет динлинов и ди [Там же. С. 18–20].

Дили, согласно Л. Н. Гумилёву, «были, по-видимому, родственны ди, так как второе их название — чи-ди, т. е. красные ди» [Там же. С. 18]. Они кочевали в Хэси (степь к западу от Ордоса), в IV в. н. э. перешли на север в Джунгарию [Там же].

В своё время с саянскими динлинами, согласно Л. Н. Гумилёву, «смешались пришедшие с юга предки хуннов (т. е. прахунны. — Л. Ф.)» [Гумилёв, 1960, с. 24, 27], о чём говорилось выше. «Действительно, уже за 200 лет до Р. Хр. хунны застали там (на Саянах. — Л. Ф.) несколько динлинских владений, которые и покорили» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 172]. В результате воинственные и свободолюбивые динлины смешались с не менее воинственными и свободолюбивыми хуннами. Потомки их, естественно, унаследовали не только психические, но и физические черты своих

предков.

На северной окраине пустыни Гоби с хуннами, как было сказано, смешались не только динлины, но и предки кетов.

3.9.2. Кто такие кеты?

Для начала отметим, что наиболее ранние исторические сведения о кетах относятся к началу XVII в. и что слово кет — «человек» в русском языке в значении этнонима утвердилось в 20-х гг. ХХ в.; до этого русские служилые люди, начиная с XVII в., кетов называли остяками, енисейскими остяками, енисейцами [Алексеенко, 1980, с. 122; Алексеенко, 1967, с. 4], хотя они не имеют ничего общего с обскими остяками (хантами), также как и с самодийцами, которых тоже называли тогда остяками [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 13]. На вопрос «Кто такие кеты?» Вяч. Вс. Ивáнов, В. Н. Топоров, Б. А. Успенский отвечают так: «Без преувеличения можно сказать, что кеты являются одним из наиболее загадочных народов земного шара, изучение которого может пролить свет на целый ряд ключевых вопросов, связанных с судьбой народов и языков Сибири, Алтая и Центральной Азии» [Там же. С. 5]. Они и сегодня остаются «живой загадкой» для антропологов, этнографов, лингвистов [Кондратов, 1969, с. 8]. Библиография исследований, посвящённых им, достаточно большая — содержит

несколько сот названий [Алексеенко, 1967, с. 251–259; Топоров, 1969, с. 243–283; Этногенез народов Севера, 1980, с. 249–274; Алексеенко, 1982, с. 116–117].

* * *

Современная территория расселения кетов. Кеты — одна из малочисленных народностей Сибирского (Енисейского) Севера. Расселены они в северной части Красноярского края, главным образом на территории Туруханского района — по притокам Енисея: Подкаменной Тунгуске, Бакланихе, Бахте, Елогую, Сургутихе, Пакулихе, Имбату, Турухану и Курейке [Дульзон, 1968в, с. 7; Алексеенко, 1967, с. 3]. Небольшая часть их живёт в Ворогове и Ярцеве: Ворогово — самый южный посёлок Туруханского района, Ярцево входит в Енисейский район Красноярского края. Первый из них расположен на левом берегу Енисея (недалеко от устья Дубчеса — левого притока Енисея), второй — в 40–50 км выше первого по Енисею (недалеко от устья Сыма — левого притока Енисея), тоже на левом берегу.

Откуда пришли кеты на Сым и Дубчес?

Тунгусы (эвенки и эвены) называли кетов общим для всех остяков (в том числе хантов, селькупов) именем дяндри. Те из них, которые жили в бассейне Сыма, выделяли несколько групп ближайших к ним дяндри: гагишал, кеткар (кеткандяндри), нюмнякар (нюмнякан) и дюкул (дюкур, дюкундра). Все они, кроме гагишал, известны на Сыму и в настоящее время [Алексеенко, 1975, с. 215–216]. Кеткарами тунгусы называли кетов с русской фамилией Кетских и самоназванием тымдэгең (ед. число тымдэгет), в котором Тым — название реки Кети (Кеть — правый приток Оби). Согласно преданию кеткаров и этнониму тымдэ-гең — «кети люди», кеты пришли на Сым и Дубчес с Кети [Там же. С. 216]. Они, возможно, представляют собой часть расселившихся там енисейцев-пумпоколов [Долгих, 1950, с. 95; Алексеенко, 1975, с. 218].

Соплеменников, ушедших на Сым и Дубчес, кеты называют юги — јогэн, југын (jogən, jugən). Этноним юги — не кетский и не остяцкий (хантыйский), его этимология неизвестна, неизвестна и этническая принадлежность югов. Пришедшие на их земли кеты, согласно фольклорному материалу, вначале враждовали с ними [Алексеенко, 1975, с. 214–215, 222]. Несмотря на это, имя юги со временем распространилось и на них. Подлинное имя кетов-югов — кънъс кет, что означает «светлый человек» (мн. число къндең, дең — «люди») [Алексеенко, 1975, с. 219; 1967, с. 3–4]. К сведению, древнейшими этнонимами были слова, означающие «человек», «люди», «народ» [Чеснов, 1971, с. 12]. По месту расселения в низовьях Сыма и на побережье Енисея вблизи устья Сыма югов называют ещё сымскими кетами [Алексеенко, 1975, с. 211].

По предположению Е. А. Алексеенко, юги «не принадлежали к енисейскоязычным народам» [Там же. С. 222]. «Может быть, — пишет она, — к лексике югов относится гидроним Сым, который не находит своего объяснения из языков народов, исторически известных для данной территории, — тунгусского, енисейского, самодийского. В бассейне Сыма, — продолжает Е. А. Алексеенко, — наряду с тунгусскими, встречаются кетские названия рек, где компонент сым является субстратом: Колосим, Алчим, Оксым и др.» [Там же].

* * *

Откуда пришли кеты на Енисейский Север? Енисейские кеты, или енисейцы — это не только собственно кеты, но и пумпоколы, ассаны, арины, котты, которые до прихода русских на их земли жили южнее кетов (в бассейне Среднего Енисея, в верховьях Кети) и к ХIХ в. полностью растворились в местной (селькупской, тунгусской (эвенкийской), тюркской) этнической среде и сменили свой язык.

* * *

По данным топонимики, енисейцы в начале нашей эры обитали в горно-таёжных районах Южной Сибири. Предположительно в первой половине I тысячелетия они переместились в район Среднего Иртыша — Васюгана [см. подробно: Алексеенко, 1980, с. 118–140; Дульзон, 1962а, с. 50–84 и др.]. Ко времени прихода русских кеты обитали «по Енисею вплоть до истоков, по правым притокам Оби (Тыму, Кети) и отчасти к востоку от Енисея» [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 5].

То, что енисейцы — выходцы из Южной Сибири, признаётся многими учёными. (Данные, свидетельствующие об их южном происхождении, приведены И. С. Вайнштейном [Вайнштейн, 1951, с. 3–7].) Обобщая их точку зрения, И. И. Гохман пишет: «…пере­селение кетов на территорию современного их обитания из южных районов Обь-Енисейского бассейна можно считать твёрдо установленным фактом, базирующимся как на исторических сведениях о сравнительно недавнем расселении кетоязычных групп, так и на данных топонимики» [Гохман, 1982, с. 7].

Естественно, возникает вопрос: «Откуда пришли предки кетов в южные районы Обь-Енисейского бассейна?». Некоторые исследователи полагают, что появление их там связано с карасукцами и их культурой, культурами карасукского типа (1200–700 гг. до н. э.), которые занимали огромную территорию, в том числе Южную и Юго-Западную Сибирь. По их мнению, карасукцы на берега Енисея и Абакана пришли с востока, ибо их культура, согласно им, связана с восточными цивилизациями Внутренней Монголии и бассейном Хуанхэ [Киселёв, 1951]. Другие исследователи склонны думать, что основную массу карасукского населения составляли европеоиды, которые могли прийти в Южную Сибирь с запада; правда, они, по их мнению, могли прийти и с востока: ведь европейцы в эпоху бронзы, по предположению В. П. Алексеева, жили «и в Туве, и в Монголии, но происхождение их всё равно связано с территориями, которые, как оказывается, лежат далеко на запад от Алтае-Саян» [Алексеев, 1972, с. 250]. При этом происхождение карасукцев не сводится целиком к переселению с запада, ибо круглоголовые европеоиды могли прийти на Абакан и Енисей с юго-запада, юга или юго-востока, поскольку их ареал в эпоху бронзы доходил до Внутренней Монголии [Там же. С. 251–252]. Оттуда они могли переселиться в Минусинскую котловину.

3.9.3. Происхождение предков енисейских кетов

Сравнивая ареалы культур карасукского типа с ареалами кетских топонимов, а они «распространены в Туве, Забайкалье, Канской, Минусинской и Кузнецкой котловинах, в районе Красноярска, в южной части лесной полосы Западной Сибири, примыкающей к лесостепи, а также и в более северной её части — по Тыму и Енисею от Енисейска до Курейки…», Н. Л. Членова приходит к выводу, что «во многих районах ареалы культур карасукского типа совпадают с ареалами кетских топонимов…» [Членова, 1975, с. 226–227]. Более того, она утверждает: «Можно найти и ряд детальных соответствий в результатах изучения культур карасукского типа и кетских топонимов. Так, — продолжает Н. Л. Членова, — Минусинская котловина и Тува по археологическим данным — древнейшие районы карасукских культур, а по топонимическим данным — древнейшие районы расселения кетоязычных народов, что совпадает, кроме того, и с преданием кетов о приходе их на север «от истоков Енисея»» [Там же. С. 228].

Н. Л. Членова отмечает, что прямых связей между карасукской культурой и материальной культурой современных кетов мало, а имеющиеся параллели (она их перечисляет) позволяют ей предположить, что «носители самой карасукской культуры или одной из культур карасукского типа — одни из предков кетов» [Там же. С. 225].

Е. А. Алексеенко в свою очередь считает, что прямых соответствий в культуре кетов и древних карасукцев ожидать не приходится, ибо между ними стоит огромный временнóй разрыв. И тем не менее к выявленным прямым связям между карасукской культурой и материальной культурой кетов она добавляет ещё другие [Алексеенко, 1980, с. 128]. Признавая этническое определение археологических культур топонимическим материалом перспективным, Е. А. Алексеенко обращает внимание на отсутствие хронологической синхронности между енисейскими топонимами и карасукскими памятниками. «Если связывать появление енисейского пласта топонимов с карасукскими памятниками, — пишет она, — то неясно, почему не оставили следов в топонимике носители более поздних культур: Тагарской, Таштыкской, Большереченской, ведь именно они, а не енисейские топонимы должны были бы предшествовать тюркскому слою» [Там же. С. 129]. Между тем «енисейские топонимы в Южной Сибири были повсеместно перекрыты тюркскими» [Там же]. Вопрос остаётся открытым.

Соображения о связях кетов с населением тагарской или карасукской культур, по мнению И. И. Гохмана, «остаются пока в рамках интересных научных гипотез» [Гохман, 1982, с. 7].

Существуют и другие гипотезы происхождения предков енисейцев [Алексеенко, 1980, с. 118–140]. В плане данной работы нас интересует участие-неучастие в этногенезе предков енисейцев так называемой «белокурой расы». В древние времена она была распространена не только в Центральной и Средней Азии,

но и в Южной и Юго-Западной Сибири. К ней принадлежали динлины в Прибайкалье, кыргызы на верхнем Енисее, бома в Саяно-Алтае и усуни; все они имели голубые (зелёные) глаза и белокурые (рыжие) волосы [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 165–166; Он же, 1926, т. 2, с. 5, 51, 59; Гумилёв, 1959, с. 17]. Усуни обитали не в сибирском регионе, а в восточном Тяньшане [Гумилёв, 1959, с. 21], поэтому оставим их в стороне и обратим внимание на те сообщения письменных источников о кыргызах, бома и динлинах, которые дают если не прямое, то косвенное основание предположить, что они имели отношение к этногенезу предков енисейцев — кетов и родственных им племён. Они следующие.

Енисейские кыргызы, по данным китайских источников, перемешались с динлинами [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 166] и надолго сохранили особенности динлинского типа. (Динлины, как было сказано, в Южной и Юго-Западной Сибири появились ещё в конце V в. до н. э.) Ещё в начале IX в. енисейские кыргызы, согласно Г. Е. Грумм-Гржимайло, имели: «высокий рост, белый цвет кожи, румяное лицо, рыжий цвет волос и зелёные (голубые) глаза преобладали у них настолько, что „чёрные волосы считались нехорошим признаком, а (люди) с карими глазами почитались потомками Ли-лин“; к XVII же веку, когда с ними впервые столкнулись русские, киргизы оказались уже совершенно иным народом — черноволосым и смуглым» [Там же. С. 175].

О северных бома (были ещё и южные бома — ганьсуйские) читаем: «Они ведут кочевой образ жизни; предпочитают селиться среди гор, поросших хвойным лесом, пашут лошадьми; все их лошади пегие, откуда и название страны — Бома (пегая лошадь). К северу их земли простираются до моря» [цит. по: Гумилёв, 1959, с. 20]. По предположению Л. Н. Гумилёва, бома были распространены «очень широко: от Алтая до Байкала» [Гумилёв, 1959, с. 21].

Одними из соседей енисейских кыргызов, бома и динлинов в Южной и Юго-Западной Сибири были предки енисейцев. Само собой разумеется, в пограничных зонах они вступали в контакты друг с другом, с течением времени они расширялись, углублялись, укреплялись, в результате возникли смешанные браки. Этому процессу, думается, способствовало и то обстоятельство, что бома, динлины (быть может, и енисейские кыргызы) жили небольшими общинами, не имея общей власти над собой [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 171; Он же, 1926, т. 2, с. 34–35; Гумилёв, 1959, с. 20]. Учитывая их умение воевать и нежелание подчиняться кому бы то ни было, можно допустить, что кыргызы, бома и динлины заняли достойное им положение среди племён Южной и Юго-Западной

Сибири.

* * *

С динлинами кетов связывали, например: М. Деникер [Деникер, 1902], В. Г. Богораз [Богораз, 1927] и некоторые другие исследователи. Г. Е. Грумм-Гржимайло также утверждал, что енисейские остяки-кеты относятся к динлинам [Грумм-Гржимайло, 1926, т. 2, с. 38] и что среди них «светловолосый элемент удержался доныне» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 177]. Быть может, неслучайно кеты-юги сами себя, повторимся, называли кънъс кет — «светлый человек» [Алексеенко, 1975, с. 219; 1967, с. 3–4].

Л. Н. Гумилёв отрицает участие динлинов в этногенезе кетов. Основываясь на личных физиогномических наблюдениях на Нижней Тунгуске, он пишет: «Большинство кетов оказалось монголоидами, только один старик имел орлиный нос и высокий рост, но и он ничем не напоминал европейца» [Гумилёв, 1959, с. 21]. «По культуре кеты примыкают к западно-сибирской (угорской) группе, и если и была у них европеоидная примесь, то рассматривать их как осколок динлинов нет достаточных оснований», — заключает Л. Н. Гумилёв [Там же. С. 21].

* * *

Между тем сказанное выше с большой долей вероятности позволяет утверждать, что кыргызы, бома и динлины (люди среднего роста с голубыми (зелёными) глазами и белокурыми (рыжими) волосами) в Южной и Юго-Западной Сибири действительно перемешались с предками енисейцев (людьми малого роста с карими глазами и тёмными волосами). В результате среди предков енисейцев появились люди среднего роста со светлыми (голубыми, зелёными) глазами и светлыми (рыжими) волосами — признаками, унаследованными от кыргызов, бома и динлинов. Для сравнения заметим: кеты, согласно И. И. Гохману, «имеют предельно малую для Сибири длину тела — 155–156 см у мужчин и 144–146 см у женщин…» [Гохман, 1982, с. 43]. Не исключена возможность, что блондинов с голубыми глазами среди предков енисейцев когда-то было немало, особенно в Минусинской котловине и Туве — древнейших рйонах расселения кетоязычных народов (по топонимическим данным) [Членова, 1975, с. 228]. В противном случае отмеченные выше физические признаки белокурой расы у кетов едва ли сохранились бы, а они сохранились. «К северу и западу от Алтая светловолосый элемент, — пишет Г. Е. Грумм-Гржимайло, — удержался доныне среди так называемых енисейских остяков…» [Грумм-Гржимайло, 1909, с. 177], т. е. кетов. Это не только результат русской примеси, как считают, например, Г. Финдейзен [Финдейзен, 1929, №2], И. И. Гохман [Гохман, 1982, с. 10] и некоторые другие исследователи, ибо часть потомков предков енисейцев с голубыми глазами и светлыми волосами в Х в. н. э. объявилась в Нижнем Приобье, затем на полуострове Ямал под именем сиртя (сирчи, сихиртя, сихирчи, сиирти, сииртя) [см.: Лашук, 1968, с. 178–193; Васильев В. И., 1970, с. 151–158] — там, где русских в ту эпоху и в помине не было. Фантастическое предположение! Но оно приобретает вполне реальное значение, о чём свидетельствуют лингвистические и фольклорные данные в сочетании с археологическими. Изложение их здесь заняло бы много страниц, и по этой причине отсылаем читателя к монографии автора «Оборванные нити исторической памяти», где они рассмотрены подробно [Филиппов, 2014, 75–111]. Весьма примечательно описание внешности сиртя, содержащееся в преданиях ямальских ненцев: коренастые, крепкие, голубоглазые, светловолосые [Лашук, 1968, с. 190]. Чем не предки енисейцев с голубыми глазами и светлыми волосами! К тому же имя сиртя (сирчи, сихиртя, сихирчи, сиирти, сииртя) — искажённое до неузнаваемости самоназвание восточно-азиатских, западно-сибирских хуннов — сыпар/сывар [см.: Филиппов, 2014, с. 86–89].

3.9.4. Внешний облик енисейских кетов

В научной литературе издавна обращалось внимание на своеобразие внешнего облика енисейцев-кетов. Ещё этнограф В. И. Анучин (1875–1943) выделил среди них два типа: монголоидный, тёмнопигментированный (тюркоподобный — по его терминологии), и европеоидный — светлокожий, светловолосый с серыми или голубыми глазами (арийцеподобный) [цит. по: Синельников, 1911, т. 28, вып. 1]. Засвидетельствовано и определённое внешнее сходство кетов с представителями кавказских народов и американскими индейцами (М. А. Кастрен, А. Мордвинов, Г. Н. Прокофьев, Б. О. Долгих и др.).

Кетов с европеоидами связывают такие антропологические черты, как светлый цвет кожи, светлые (голубые, зелёные) глаза, светлые (рыжие) волосы. А люди с такой внешностью среди них, согласно Вяч. Вс. Ивáнову, В. Н. Топорову и Б. А. Успенскому, встречаются часто; «…любопытно, — пишут они, — что сами кеты иногда считают таких людей представителями сохранившегося древнего типа енисейцев» [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 6].

И. И. Гохман, напротив, утверждает: «Никакого светлого европеоидного типа среди кетов нет» [Гохман, 1982, с. 9]. При этом он уточняет: речь, конечно, идёт не о типе, а об отдельных особях [Гохман, 1982, с. 10]. Разделяя мнение Г. Финдейзена (а он, напомним, появление светлопигментированных кетов считал результатом русской примеси [Финдейзен, 1929, №2]), И. И. Гохман пишет: «Контрастные антропологические признаки (например, светлая пигментация в массе тёмнопигментированного населения) сильно бросаются в глаза, лучше запоминаются. Со временем наблюдатель обычно начинает преувеличивать как степень выраженности признака, так и его распространённость» [Гохман, 1982, с. 10].

Как бы то ни было, неправильное, с точки зрения И. И. Гохмана, мнение о существовании у кетов двух контрастных антропологических типов (монголоидного и европеоидного), по словам самого же И. И. Гохмана, «продолжает распространяться в наше время» [Там же. С. 9].

Суммарно, т. е. по антропометрическим, соматическим, краниологическим признакам, группе крови и дермотоглифике, кеты «могут быть охарактеризованы как монголоиды с несколько ослабленным комплексом степени выраженности монголоидных признаков и рядом специфических особенностей» [Там же. С. 78].

Г. Ф. Дебец енисейский антропологический тип включает в уральскую расу [Дебец, 1958, с. 14]. Её народы, по И. И. Гохману, «выделяются среди своих соседей небольшим ростом — до 160 см» [Гохман, 1982, с. 43], кеты же среди них, согласно И. И. Гохману, занимают специфическое положение, что и вызвало проблему их связи с гуннами (хуннами) [Там же. С. 38].

3.9.5. Кетский язык среди языков мира

Загадочны кеты и по языку. На сегодня опубликовано много работ, посвящённых его фонетике, лексике, диалектологии, грамматике [Топоров, 1969, с. 243–285; Алексеенко, 1982, с. 116–117].

Для изучения исторического прошлого енисейцев и собственно кетов большое значение имеет сранительно-историческое изучение их языка и языка их исторических и современных соседей, установление места кетского языка среди других языков мира. Таких исследований тоже немало. Они свидетельствуют о том, что кетский (енисейско-остяцкий) язык не нашёл определённого места в генеалогической классификации языков мира. Он, как было сказано, последний живой язык так называемой енисейской семьи. Праенисейский язык был восстановлен С. А. Старостиным в 1989 г. [Старостин, 1989]. Его распад «датируется глотохронологически рубежом нашей эры, когда выделяются две ветви — „кетская“ и „коттская“. (Котты в 20-х годах XVII в. жили по Кану, на среднем и верхнем его течении [Дульзон, 1962а, с. 72].) От „кетской“ отделяется в V в. н. э. пумпокольский язык, затем в XII в. н. э. распадаются кетский и югский языки. Коттская группа в VI в. распадается на коттский и аринский» [Дыбо, 2007, с. 154]. Коттский, аринский, ассанский, пумпокольский ныне — мёртвые языки, носители их, как говорилось выше, к XIX в. полностью растворились в окружающей иноязычной среде (селькупской, тунгусской (эвенкийской), тюркской) [Алексеенко, 1980, с. 118]. (О том, где они обитали до XIX в., см. гл. 11 §6–8.)

Лингвисты указывают на наличие элементов сходства и родство кетского языка со многими языками мира: китайско-тибетскими, кавказскими, языками американских индейцев, юкагирским, самодийскими, финно-угорскими, тюркскими языками. Они считают, что кетский язык, как и баскский, на котором говорят во французских и испанских Пиренеях, не имеет родственных связей ни с одним из известных сегодня языков. Но так ли это?

3.9.6. Не говорили ли хунны на кетском языке?

В науке существует мнение, что какие-то группы хуннов в своё время говорили на каком-то языке енисейской семьи. Так, Э. Дж. Пуллибланк собрал из различных китайских письменных источников I в. до н. э. — I в. н. э. определённое количество, условно говоря, хуннских слов, среди них такие, как ку-тhу <коу-доу <кваh-даh — «сын», чыеh-тhу — «лошадь», чиеh (китайское

киат <ка: т — «камень»), hу-jы (тюркское каүан, хаүан) [Pulley­blank, 1963, р. 239–263]. Фонетический, семантический анализ хуннских слов привёл Э. Дж. Пуллибланка к выводу, что хунны могли говорить на языке енисейской (палеосибирской) семьи [Ibid]. «Однако, — рассуждает А. П. Дульзон, — если допустить, что гуннский (хуннский. — Л. Ф.) племенной союз не представлял собой союза кровнородственных племён, о чём свидетельствуют различные известные факты, то можно думать, что лишь господствующая группа гуннов (хуннов. — Л. Ф.) (или соседняя с китайцами) говорила на енисейском языке» [Дульзон, 1968а, с. 142]. Г. К. Вернер также полагает, что какие-то хуннские племена говорили на енисейском языке [Вернер, 1969, с. 126; 1973]. Это были предки кетов, пумпоколов, ассанов, аринов, коттов и других енисейцев.

В этой связи представляет большой интерес тюркско-енисейское прочтение и истолкование хуннской фразы IV в. н. э., предложенное А. В. Вовиным в 2000 г. [Vovin, 2000, p. 87–104]. Речь идёт о единственной, сохранившейся до нашего времени хуннской фразе (К. А. Иностранцев). Её иначе называют двустишие сюнну (Э. Дж. Пуллибланк) или гуннский стишок, гуннское двустишие, сентенция оракула (И. Бенцинг, Г. Дёрфер). Она содержится в хронике «Цзинь-шу», предположительно относится к 310 г. н. э., представляет собой, как считает А. В. Дыбо, «прорицание, произнесённое в Лояне мудрецом Фотучэном, относительно успешности воинского похода цзеского военачальника Ши Лэ против другого гуннского военачальника Лю Яо» [Дыбо, 2007, с. 75–76]. Описание существующих её толкований см. [Шервашидзе, 1986; Зарубежная тюркология, 1986, вып. 1; Дыбо, 2007, с. 75–76 и др.]. При этом важно подчеркнуть, что для объяснения хуннских слов материал чувашского языка практически не привлекался. Относительно предлагаемого А. В. Вовиным тюркско-енисейского прочтения и истолкования хуннской фразы IV в. н. э. А.В. Дыбо пишет, что это «типичное толкование неизвестного с помощью ещё более неизвестного, усугубляемое любительским представлением о енисейской реконструкции, и, в общем, не заслуживает обсуждения» [Там же. С. 76, сн. 52]. Если считаться с мнением, что какие-то племена Хуннской державы могли говорить на языке енисейской семьи (вероятно, оно соответствует действительности), гипотеза А. В. Вовина, напротив, заслуживает дальнейшего развития.

* * *

Итак, в Минусинской котловине, Туве (шире — в Южной и Юго-Западной Сибири) прахунны вобрали в себя и часть динлинов, и часть енисейцев, и часть еисейских кыргызов, и часть бома, и часть многих других местных племён, и часть племён, приходивших сюда из самых различных мест. В результате возникли исторические хунны [Гумилёв, 1960, с. 15]. Как видим, этнический состав их чрезвычайно сложен.

С кем идентифицировали хуннов?

3.10. Этническая принадлежность хуннов

Этническая принадлежность хуннов — вопрос спорный в науке. Их идентифицировали и с монголами (П.С.-Паллас, Б. Бергман, Ю. Венелин, Д. И. Иловайский, Н. Я. Бичурин, К. Ф. Нейман),

и с тюрками (Абель-Ремюза, Ю. Клапрот, П. П. Семёнов, К. Риттер, И. Косконен, К. Сиратори (Ширатори), О. Прицак, В. Смолин, Ф. Альтхайм), и с финнами (В. де Сен-Мартен) и кетами, или енисейскими остяками (Л. Лигети, Э. Дж. Пуллибланк), и с иранцами (Э. Моор); высказывались также мнения, что хунны представляли собой смесь тюрок и монголов (Э. Паркер, Л. Каён), смесь монголов и тунгусов (К. Сиратори), смесь тюрок, монголов, тунгусов и финнов (М. А. Кастрен). Из них в плане данной книги нас интересуют две гипотезы: кетская и тюркская.

Кетская, или енисейско-остяцкая, гипотеза происхождения хуннов, основанная преимущественно на лингвистическом материале, связана с именами Л. Лигети, Э. Дж. Пуллибланка, но впервые была изложена в общих чертах О. Менчен-Хелфеном (1894–1969; Германия, США) [Maenchen-Helfen, 1944–1945, s. 222–243]. Она нашла некоторое развитие в работах Вяч. Вс. Ивáнова и В. Н. Топорова [Ивáнов, Топоров, 1964], Г. К. Вернера [Вернер, 1969; 1973] и некоторых других исследователей. О связи хуннов с кетами свидетельствуют и такого рода высказывания (правда, ничем не аргументированные): «…имеются этимологиеские доводы в пользу того, что один из народов, известных под общим именем гуннов… мог быть енисейского происхождения» [Ивáнов, Топоров, Успенский, 1968, с. 7]; «Более доказательным представляется предположение о присутствии предков кетов в гуннском конгломерате племён и участии их в формировании ряда южносибирских тюркских и самодийских народностей» [Гурвич, 1980, с. 243].

Наиболее распространенной является гипотеза, согласно которой хунны были тюрками. Заметим, что её не поддерживают такие известные лингвисты, как Э. Дж. Пуллибланк, Г. Дёрфер (р. 1920; Германия, ФРГ) и некоторые другие. Но хунны не были тюрками, ибо древние тюрки возникли после того, как хунны перестали вести активную историческую жизнь. Их разделяет промежуток времени в более полутора тысяч лет! Бесспорно, между этими двумя народами было бόльше различий, чем сходств. И для утверждения, что хунны были тюрками, нет никаких оснований. Они «сделались» тюрками, когда термин тюрк стал наименованием языковой семьи. Скорее всего, древние тюрки отчасти были хуннами (гл. 3 §3.8).

Н. И. Егоров уверен в том, что «племена группы дунху (а это в первую очередь дунху, ухуани/огуры, сяньби/себиры. — Л. Ф.) … самые что ни есть тюрки, причём тюрки, говорившие, как и родственные им сюнну, на… ротацированном и ламбадицированном (ламбдацированном. — Л. Ф.) диалекте (языка огурского типа. — Л. Ф.)» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 270]. Если следовать логике, то и хунны были тюрками, поскольку они родственны с дунху, говорили на родственном им диалекте языка огурского типа, и как таковые входили в дунхускую группу племён. К сожалению, Н. И. Егоров не уточняет, какими они были тюрками: древними или дотюркскими, но утверждет, что племена дунхуской группы говорили на тюркском языке «р-группы». Из этого следует, что хунны, как и дунху, были дотюркскими «тюрками», т. е. потомками пратюрок, ибо древние тюрки изъяснялись на тюркском языке «з-группы».

Спорный в науке и вопрос об исторических потомках хуннов. Согласно одному из существующих предположений, ими являются чуваши. Так считали, например, историк-востоковед и этнограф Н. А. Аристов (1847–1910; Россия) [Аристов, 1896, с. 409], востоковед, тюрколог и арабист В. В. Бартольд, который писал: чуваши — остатки «того первого по времени переселенческого движения из Средней Азии в Европу, главными представителями которого были хунны» [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 456]. В таком случае, заключает В. В. Бартольд, историческими предками чувашей «придётся признать хуннов, выступающих в истории Китая в III в. до н. э.» [Там же].

3.11. Лингвистическая принадлежность хуннов

На каком языке говорили хунны? Никто точно не знает. Одни исследователи связывали и связывают его с кетским (гл. 3 §3.9.6), другие — древнетюркским (гл. 3 §3.8), третьи — монгольским языками [Maenchen-Helfen, 1944–1945, s. 224 и след.; 1959, p. 223–238; Ligeti, 1941, s. 200 и след.; 1950, p. 142 и др.]. Согласно Г. Дёрферу, «язык сюнну (хуннов. — Л. Ф.) не был ни тюркским, ни монгольским» и что он, вероятно, представлял собой вымерший изолированный язык [Дёрфер, 1986, вып. 1, с. 77]. Г. Шрайбер (Германия) считает, что хуннский язык — это странный арго с монгольскими и тюркскими словами [Schreiber, 1995, S. 268–269]. По мнению П. Пельо (1878–1945; Франция), он включал в себя языковые элементы ещё более древнего слоя, чем тюркский и монгольский языки [Pelliot, 1930, vol. 26].

Имеются и другие гипотезы о языке хуннов. Существует, например, предположение, что они говорили на языке-предке чувашского языка. Специалист по алтайским языкам, монголоведению и тюркологии Н. Н. Поппе (1897–1991; США) называет его чувашско-турецкий (т. е. чувашско-тюркский) пра-язык или до-турецкий (т. е. дотюркский) [Поппе, 1925, т. 18, с. 426]. Он пишет: «Чувашский язык восходит не к пра-турецкому (древнетюркскому. — Л. Ф.) … но к одному предку с пра-турецким (древнетюркским. — Л. Ф.) языком. Этот чувашско-турецкий… пра-язык является гораздо более древним, чем пра-турецкий (древнетюркский. — Л. Ф.) язык, и самым правильным названием для него будет «до-турецкий» (дотюркский. — Л. Ф.)» [Там же]. В приведённой цитате под термином чувашско-турецкий (чувашско-тюркский) праязык скрывается дунхуский/пратюркский язык, который, как было сказано (гл. 3 §3.8), древнее древнетюркского. Неслучайно Н. Н. Поппе называет чувашско-турецкий праязык до-турецким (т. е. «додревнетюркским»).

Исследования Н. Н. Поппе по чувашскому языку были известны В. В. Бартольду. Сопоставляя рассмотренные в них лингвистические факты с историческими, он пришёл к выводу, что «чувашско-тюркский (чувашско-турецкий, по терминологии Н. Н. Поппе. — Л. Ф.) праязык был языком хуннов» [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 579]. В его основе лежат историко-лингвистические соображения. Согласно В. В. Бартольду, «предки чувашей пришли в Европу до прибытия настоящих турок (тюрок. — Л. Ф.), т. е. турок VI в.» [Там же. С. 198]. «При таких условиях, — рассуждает он, — возможно, что языком хуннов, вопреки мнению Пельо, был не монгольский, а тот язык, от которого происходит чувашский» [Там же]. Предок чувашского языка (до-турецкий, по терминологии Н. Н. Поппе, или дотюркский), как он полагает, не был турецким (тюркским) в том смысле, как теперь понимают это слово, т. е. не тем языком, на котором говорят все турецкие (тюркские) народности, кроме якутов и чувашей [Там же. С. 38]. Развивая свою мысль, В. В. Бартольд пишет: «Этот язык (предок чувашского. — Л. Ф.), вероятно, был принесён хуннами далеко на запад, и остатки его имеются во всех языках, прямо или косвенно связанных с движением хуннов, до турецких элементов в венгерском языке включительно» [Там же. С. 38].

Резюмируя вышесказанное, констатируем, что на сегодня единства мнений в определении хуннского языка нет. В этой связи И. Бенцинг (р. 1913; Германия, ФРГ) пишет: «До тех пор, пока мы не можем связать гуннские (и хуннские. — Л. Ф.) слова, добытые из китайских (речь идёт о хуннских словах. — Л. Ф.) и европейских (речь идёт о гуннских словах. — Л. Ф.) источников, с определенными составными частями гуннов (и хуннов. — Л. Ф.), все попытки высказываться по поводу языковой принадлежности „гуннов“ (и хуннов. — Л. Ф.) следует рассматривать как обреченные на неудачу» [Бенцинг, 1986, с. 12]. Из упомянутых выше предположений ближе к истине то, сторонники которого полагают, что языком хуннов был предок чувашского языка. Разумеется, их гипотеза нуждается в историко-лингвистическом обосновании, что и будет сделано на последующих страницах настоящей книги. Пока попытаемся установить, как восточно-азиатские хунны называли сами себя.

3.12. Самоназвание хуннов

Вопрос о подлинном имени хуннов в науке освещался крайне недостаточно и не получил сколько-нибудь удовлетворительного решения. Те исследователи, которые так или иначе затрагивали его, отмечали, что хунны в разное время выступали под разными именами и что самоназвание их неизвестно. Совершенно определённо относительно подлинного имени хуннов высказался, пожалуй, только К. Нейман. Он считал, что собственное имя хуннов — хуньё, что оно, вероятно, значит «люди» и что истинное его значение «лукоеды» [цит. по: Иностранцев, 1926, с. 38–39].

Естественно, вопрос о самоназвании хуннов требует своего решения.

* * *

Разговор о подлинном имени хуннов начнём с напоминания о том, что беглецы, сплотившиеся вокруг Сюнь Юя, были выходцами из разных владений и, надо думать, разной этнической и языковой принадлежности. Большинство среди них составляли выходцы из Ся и Куньу, где жили родственные племена сы, говорившие предположительно на языке китайского типа. Именно они во главе с Сюнь Юем объединили беглецов в одну большую семью, которая фактически представляла собой мини-царство, если можно так выразиться.

Выше говорилось (гл. 3 §3.4), что беглецы установили дружественные отношения со своими соседями — степняками: они испытывали нужду в продуктах питания, одежде. Кроме того, у них был острый недостаток в женщинах, ибо беглецы в большинстве своём были мужчины. Женщины в древнем Китае находились в бесправном положении [Авдиев, 1970, с. 575]. С ними не считались. В государстве Чжоу, например, самым тяжёлым обвинением для мужчины было обвинение в том, что он «следует советам своей жены» [Там же]. «Господство мужа и отца, порабощение женщины, усугублённое многожёнством… являются типичными чертами древнекитайской патриархальной семьи», — пишет В. И. Авдиев [Там же. С. 567]. Из сказанного следует, что от шанцев в первую очередь бежала мужская часть населения Ся и других уничтоженных Таном владений. Такое положение не могло не заставить беглецов породниться с соседями — степняками; и они, естественно, усваивали их язык, быт, культуру, называли себя, что вполне логично, *сы жэнь (сы — название племени, жэнь — «человек»), т. е. «сы человек», «сы люди», что не расходится с общепризнанным в настоящее время положением, согласно которому древнейшими этнонимами были слова, означающие «человек», «люди», «народ» [Чеснов, 1971, с. 12].

* * *

Но было ли в языке сы племён словосочетание/слово *сы жэнь/*сыжэнь? Если было, употреблялось ли оно в значении этнонима? На эти вопросы невозможно ответить ни положительно, ни отрицательно. Если говорить о китайском языке, то в нём слово сыжэнь употреблялось в значении «евнухи» — так называли в Китае с периода Чжоу рабов первой категории, т. е. рабов, которые выполняли исключительно функции прислужников в аристократических домах и не принимали никакого участия в производстве [Фань Вэнь-лань, 1958, с. 114]. Между прочим, этими рабами первой категории вполне могли быть и сы жэни (сыжэни) — сы люди.

Имеется в китайском языке аналогичное сыжэнь слово

шанжэнь, относительно которого В. И. Авдиев пишет: «Возможно, что слово „шанжэнь“ (торговец) обозначало купца из страны Шан и восходило к Иньской эпохе» [Авдиев, 1970, с. 567]. Этот факт в определённой степени укрепляет нас во мнении, что словосочетание/слово *сы жэнь/*сыжэнь, возможно, употреблялось в речи сы племён.

* * *

Думается, первое время беглецов соседи-степняки называли просто человек, люди, а также мужчина, мужчины, тем более что основную часть беглецов, о чём говорилось выше, составляли мужчины; да и в языках самых различных систем известны случаи, когда этноним семантически восходит к понятию «мужчина»

[Абдуллаев, Микаилов, 1972, с. 24].

* * *

Понятие «мужчина ~ человек» в тюркских языках обозначается словами: əр — в туркм., əр — в азерб., ēр — в алт., ер — в тур.,

кумык., к.-балк., кирг., каз., ног., каракалп., узб., уйг., тув., як.,

др.-тюрк., ир — в тат., башк., хакас., ар — в чув. [Севортян, 1974, с. 321; Егоров В. Г., 1964, с. 30]. В целом они имеют следующие значения: 1) «муж, мужчина» — почти во всех тюркских языках (в др.-тюрк. — «мужской»); 2) «герой, храбрец, витязь, богатырь» — в кирг., каз., ног., каракалп., алт., як. языках; «мужественный человек» — в тур., узб., як. языках; «мужественный, храбрый» — в азерб., каз. языках; 3) «муж, супруг» — в тур., азерб., караим.,

к.-балк., тат., башк., уйг., хакас., чув. языках; 4) «самец» — в караим., кумык., тув. языках; 5) «человек» — в койб., карагас., сойот. языках [Севортян, 1974, с. 321]. Основными и старейшими среди приведённых значений считаются значения «муж, мужчина», «герой, храбрец, витязь, богатырь» и «муж, супруг»; они образуют ядро семантического состава [Севортян, 1974, с. 322].

Анализируя качество корневого гласного слов əр, əр, ēр, ир, ар, Ю. Немет (1890–1976; Венгрия) пришёл к выводу о существовании в древнетюркском языке двух форм их основы: *är и *er [см.: Севортян, 1974, с. 321], которые, согласно Э. В. Севортяну, имели «более первичные формы с этимологической долготой: *ēр ~ *р (точка под буквой е обозначает закрытый корневой гласный е. — Л. Ф.)» [Севортян, 1974, с. 321]. У Г. Дёрфера — är <*ärä <*härä <*pärä [см.: Севортян, 1974, с. 322].

Монгольской параллелью к тюркскому ер… является еrе «муж; мужчина» [Владимирцов, 1929, с. 324; Номинханов, 1958, с. 44], эвенкийской — ур… 1) «самец», «особь мужского пола»; 2) «мужчина» [Севортян, 1974, с. 322]. В шумерском языке эре, уру — идеограмма мужчины чужой страны [Егоров В. Г., 1964, с. 30].

Не исключена возможность, что архетип тюркских əр, əр, ēр, ир, ар — *ēр ~ *р — на языке соседей беглецов первоначально означал не просто «мужчина», а «чужой мужчина», «мужчина чужой страны (чужого племени, народа)». Вероятность такого предположения станет более определённой, если учесть, что психология людей доклассового общества по отношению к внешнему миру строилась по принципу свои — несвои [Чеснов, 1971, с. 12]. Об этом позволяет говорить зафиксированный этнографами у народов, сохранивших архаическую культуру, большой слой групповых названий, функционирующих по принципу разделения на своих и чужих. Без особых сомнений можно допустить, что соседи беглецов — степняки, давая им имя, придерживались характерного для народов доклассового общества принципа свои — несвои. В таком случае вполне возможно, что *ēр ~ *р в глубокой древности имело значение «чужой мужчина», «мужчина чужой страны (чужого племени, народа)».

* * *

Спустя определённое время соседи-степняки стали называть беглецов *сы *р, т. е. «сы мужчина», «сы человек», «сы люди». Произошло это, надо полагать, тогда, когда они поближе узнали друг друга, когда между ними установились более или менее тесные контакты. Они укреплялись и расширялись, чему способствовали и возникшие смешанные браки, в результате «чужие мужчины» перестали быть чужими, и *р со временем утратило присущее ему значение «чужой» и стало употребляться только в значении «мужчина». Процесс дифференциации значения, по всей вероятности, касался не только * р в составе *сы р, но и вообще слова *р, что, возможно, привело к развитию его нового значения — «муж; супруг».

Беглецы приняли этноним *сы р; постепенно он вытеснил из употребления их самоназвание — *сы жэнь, распространился

также на степняков, этнически смешавшихся с беглецамии, и стал общим именем тех и других. Очевидно, именно тогда беглецы перешли на язык своих соседей; а язык, как известно, сплачивает людей в одну социальную общность.

* * *

С течением времени *сы р перестало осознаваться как состоящее из двух слов и превратилось в сложное слово. При этом на стыке двух корневых морфем — *сы и р — появился согласный звук. Его появление связано с тем, что для тюркских языков (а мы, как было сказано, исходим из предположения, что язык соседей беглецов был языком тюркского строя) не характерно стечение двух гласных звуков в одном слове. Если же они оказались рядом, то между ними, как правило, вставляется согласный звук.

Какой согласный звук появился между гласными в *сы р? Поскольку у хуннов было много родов, хуннский язык не был диалектально монолитен, напротив, он представлял собой совокупность диалектов. Так что хунны могли произносить своё имя не совершенно одинаково, а вставляя в *сы р артикуляционно сходные согласные звуки. Бесспорно, по-разному произносили самоназвание хуннов подчинённые им иноязычные племена (в том числе, возможно, и как сыар, соар, т. е. без вставного согласного звука).

Если говорить о сохранившихся в разноязычных письменных источниках вариантах предполагаемого самоназвания хуннов, то в них интересующий нас согласный звук обозначен буквой, передающей звук [в], [п] или [б]: Σαβαροι, Σαβειρ (ων), Savir (i), савир, сапир, сабир, сывыр, сыбыр и т. д. Эти фонетические варианты подлинного имени восточно-азиатских хуннов дают основание предположить, что в ходе преобразования словосочетания *сы р в сложное слово между корневыми морфемами в конечном счёте появился согласный звук [в] или [п]. Если учесть, что в фонологической системе тюркского праязыка не было щелевых [в] и [ф] [Щербак, 1970, с. 192], и если допустить, что их не было и в хуннском языке, то хунны своё имя изначально произносили как сыпар. (Полагают, что в их языке не было звонких согласных.) В определённый период развития в хуннском языке появились и щелевые [в] и [ф], и хунны своё имя стали произносить и как *сывар.

Возможно, какое-то время звуки [п] и [в] в хуннском языке не различались. В таком случае, было время, когда в хуннской речи *сыпар и *сывар функционировали параллельно.

Неразличение звуков [п] и [в] наблюдается и в других названиях племён. Так, в орхонских (древнетюркских) надписях в одном месте встречается загадочное этническое имя пар-пурум, или апар-апурум; и в этом месте говорится о прошлой, а не современной автору надписей (VIII в.) жизни [Академик Бартольд, 1968, т. 5, с. 34]. Если допустить, что апар-апурум — то же слово, что и авар-авурум, то надо признать, что под апар-апурум скрываются соплеменники тех авар, которые, спасаясь от древних тюрок, в середине VI в. явились в степи Каспийско-Азовского междуморья, а оттуда ушли в Паннонию. Не исключена возможность, что имя своё авары произносили и как апар. Впрочем, Ю. Немет не сомневается в том, что апар — древнетюркская форма слова авар [Немет, 1976, с. 301]. «К старым фиксациям сейчас добавлена новая, особенно важная: biz beš apar (= bizbešapar)» [Немет, 1976, с. 301; см. также Тенишев, 1958, с. 64]. Следовательно, апар — фонетический вариант авар. Кстати сказать, в одном древнегрузинском манускрипте имя кипчаков (кыпчаков) также передано двояко: кипчаки и кивчаки [Мровели, 1979, с. 90].

* * *

Наука не знает, как реально звучало имя восточно-азиатских хуннов (и кавказских, европейских гуннов). Но она располагает его многочисленными фонетическими вариантами, которые сохранились в греческих, латинских, арабских, армянских, сирийских и других письменных источниках, что, между прочим, подтверждает реальность их функционирования в тот или иной исторический период на той или иной географической территории. Приведём некоторые из них: сыпар, сывар, сыпыр, сыбыр, сывыр, сапир, сабир, савир, сапар, савар, сувар, сепер, сепир, север и т. д. Передача иностранными авторами подлинного имени восточно-азиатских хуннов, кавказских, европейских гуннов, как, впрочем, и некоторых других этнонимов, безусловно, не свободна от искажений, связанных как с условиями его восприятия, так и с ограниченными возможностями воспроизведения средствами другой — греческой, латинской, арабской, армянской, сирийской и т. д. — азбуки. Это, однако ж, не отрицает ценности иноязычных источников в рассматриваемом аспекте, ибо в нашем случае один из приведённых выше фонетических вариантов подлинного имени восточно-азиатских хуннов, кавказских, европейских гуннов — а именно сыпар/сывар — может максимально приближаться к его реальному звучанию. Остальным вариантам отводится далеко не последняя роль в освещении этнической истории хуннов, гуннов. Сказанное в полной мере относится и к этимологически связанным с ними чувашским языческим именам, а также гидронимам, топонимам, этнотопонимам, оставленным хуннами, гуннами, енисейскоязычными кетами, аринами, ассанами, коттами, пумпоколами и до сих пор функционирующим в разных точках Азии, Кавказа и Европы.

Этимология подлинного имени того или иного этноса может пролить свет на исторический процесс его сложения. Правда, Г. А. Хабургаев признаёт, что «этимология этнонима, даже в том случае, если её достоверность сомнений не вызывает, мало что даёт для этногонических выводов» [Хабургаев, 1979, с. 162] — т. е. выводов, связанных с происхождением народа. (Под условным термином этногония понимается область народных знаний, связанных с происхождением, этническим составом и этнической историей народов.) Этимология самоназвания восточно-азиатских хуннов (и кавказских, европейских гуннов), его широкое (с учётом фонетических вариантов) географическое распространение не подтверждают упомянутое выше признание Г. А. Хабургаева. Значит, его не следует возводить в абсолют.

В этой связи хотелось бы прокомментировать следующую фразу Н. И. Егорова: «…история этнонима и история народа не всегда совпадают…» [Егоров Н. И., 2012а, с. 11]. Это давно известное положение объясняется тем, что история этнонима и история народа — не одно и то же: история этнонима — это жизнь слова, его «биография», а история народа — жизнь народа, его «биография». При этом надо иметь в виду, что имя народа (племени) в ходе его исторического развития может меняться, иногда — не раз. Так, у кочевых народов орда, достигшая власти, всегда даёт своё имя всем остальным подчинённым племенам или они по той или иной причине начинают называть себя её именем. Такого рода примеров немало, приведём один. Рашид ад-Дин (1247–1318), историк монгольских ильханов династии Хулагидов, писал: «Многие роды поставляли величие и достоинство в том, что относили себя к татарам и стали известны под их именем, подобно тому, как найманы, джалауры, онгуты, кераиты и другие племена, которые имели каждый своё определённое имя, называли себя монголами из желания перенести на себя славу последних…» [цит. по: Чивилихин, 1985, т. 4, кн. 2, с. 173]. Не зная этого обычая, нельзя понять истории этих народов [Иностранцев, 1926, с. 8 и др.]. Но, повторимся, этимология того или иного этнонима в иных случаях может пролить свет на этногенез его носителя, а географическое распространение этнонима — на этническую историю народа. Доказать это — вовсе не «наиболее лёгкий» способ решать вопросы, связанные с этногенезом и этнической историей народов, как думает Н. И. Егоров [Егоров Н. И., 2012а, с. 11].

Итак, самоназвание восточно-азиатских хуннов — сыпар/сывар. Где их прародина?

3.13. Ордос — прародина хуннов

По сообщениям китайских письменных источников, в древности «Дом Хунну в южной Монголии владел пространством земель от Калгана к западу включительно с Ордосом, а в северной Монголии принадлежали ему Халкаские земли к западу» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 46, прим. 3]. Н. Я. Бичурин поясняет: «Ордос есть монгольское название страны, на юге смежной с китайскою губерниею Шáнь-си, а с прочих трёх сторон окружаемой Жёлтою рекою:

почему на кит [айском] языке сия страна называется Хэ-нань

и Хэ-тхáо. Первое из сих названий значит: по южную сторону Жёлтой реки; а второе: петля, или излучина Жёлтой реки» [Бичурин, 1953, т. 3, с. 43]. Ордос для хуннов имел большое хозяйственное значение: его песчаные барханы «с хорошим травяным покровом, солончаковые луга в низинах и многочисленные озёра с пресной водой создавали исключительно благоприятные условия для кочевого скотоводства» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 19]. При шаньюе Тоумане (последняя четверть III в. до н. э. — Л. Ф.) китайцы не раз вытесняли хуннов из Ордоса, а хунны в годы политической нестабильности в Китае, не раз возвращались в его степи. Положение их сильно ухудшилось, когда царство Цинь объединило весь Китай. В 215 г. до н. э. его правитель император Ши-хуан послал против хуннов 300-тысячное войско, и хунны были отброшены на «семьсот с лишним ли (ли равен 0,5 км. — Л. Ф.), после чего хусцы (т. е. хунны. — Л. Ф.) уже не осмеливались спускаться к югу, чтобы пасти там свои табуны, а их воины не смели натягивать луки, чтобы мстить за обиды» [Сыма Цянь, 1975, т. 2, с. 104–105]. Китайцы завоевали Ордос, перешли Хуанхэ и заняли предгорья Иньшаня [Гумилёв, 1960, с. 56]. В 210 г. до н. э. скончался император Ши-хуан. На китайский престол вступил его сын Ху хай. В его правление вспыхнули мятежи по всему Китаю. Воспользовавшись этим, хуннский шаньюй

Тоумань переправился на южный берег Хуанхэ, и хунны «снова стали пасти скот на землях Ордоса» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 22]. Ордос — прародина хуннов, в наши дни он — округ Автономного района Внутренняя Монголия Китайской Народной Республики.

3.14. Хуннская держава: создание и распад

Создание Хуннской державы связано с именем Маодуня/Модэ (прил. 2, рис. 1), который, убив отца (Тоуманя. — Л. Ф.), предав смерти мачеху, младшего брата и сановников, не хотевших повиноваться ему, в 209 г. до н. э. объявил себя шаньюем. При Маодуне хунны, согласно Сыма Цяню, «небывало усилились, покорили всех северных варваров, а на юге образовали государство, равное по силе Срединному государству (т. е. Китаю. — Л. Ф.)…» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 39; см. также Бичурин, 1950, т. 1, с. 48, 57]. В период наивысшего подъёма могущества хуннов их держава заняла огромную территорию: на запад её границы простирались до Каспийского моря, на восток — до Маньчжурии, на юг — до реки Хуанхэ, на север — до Енисея [Там же. С. 60]. Известно, что для могущества и слабости — всему своё время. В середине I в. до н. э. в стране хуннов разразилась ожесточённая междоусобная война (прил. 2, рис. 2). Кончилась она тем, что в 25 г. до н. э. хунны разделились на южных и северных. Южные подчинились Китаю [Гумилёв, 1994], северные продолжали отстаивать свою независимость в борьбе главным образом с южными хуннами, китайцами, сяньбийцами. Военные действия велись в основном на территории современной Монголии. В конце

I в. н. э. северные хунны терпели одно поражение за другим. В 91 г. они были разбиты китайцами, и шаньюй «бежал неизвестно куда» [Фань Е, 1973, с. 84]. Тогда одни северные хунны стали уходить в сторону Западной Сибири [Филиппов, 2014, с. 75–111], другие — в сторону Средней Азии (гл. 4 §4.1 и 4.2), третьи — в сторону

Южного Приуралья (гл. 5).

3.15. Хуннский язык — общий язык Хуннской державы

Хуннская держава была полиэтнической (гл. 3 §3.9), а следовательно, многоязычной. Входившие в неё нехуннские племена говорили на своих языках, и в хуннском обществе естественным образом возникла необходимость в межплеменном средстве общения. Оно было жизненно важно для существования самой державы. Им, естественно, стал хуннский язык — язык политически господствующего этноса. Нехуннские племена усваивали его, тем самым усиливали его значимость. Этому процессу способствовала и слава народа. Во II–I вв. до н. э. на востоке хунны славились невероятно (прил. 2, рис. 3, 4), и, по словам В. П. Васильева (1818–1900; Россия), «всякий мог считать себя за честь называться Хунном, как некогда на западе Римлянином» [Васильев В. П., 1872, с. 115]. В этой связи уместно процитировать Ф. Н. Глинку (1786–1880) — поэта, публициста, прозаика, офицера. В «Письмах русского офицера» он писал: «Неоспоримо, что слава народа придаёт цену и блеск языку его… Во все времена и у всех почти народов слава языка следовала за славой оружия, гремя и возрастая вместе с нею» [Глинка, 1951, с. 324].

В Хуннской державе хунны не составляли абсолютного большинства, и их язык не имел в ней привилегированного статуса. Он, хотя и выполнял определённые интеграционные фукции, не являлся обязательным языком. Поэтому его развитие, совершенствование не было делом государственной важности; и лингвисты в Хуннской державе не были просто нужны. Как следствие не описывался звуковой строй хуннского языка, не разрабатывалась система его грамматических норм, не составлялись словари.

Тем не менее хуннский язык в своё время получил широкое распространение. Он был известен за пределами Хуннской державы и взаимодействовал с языками соседних народов, прежде всего китайским. Китайский язык оказал сильное влияние на хуннский. Объясняется это тем, что он ко времени хуннско-китайских отношений был развитым языком с богатой литературной традицией, чего нельзя сказать о хуннском языке. Под воздействием китайского языка он стал развиваться более быстрыми темпами, чем раньше. Рассматривая наиболее несомненные китайские лексические заимствования в пратюркском (а хуннский, как было сказано выше (гл. 3 §3.8), по своему происхождению восходит к нему), А. В. Дыбо пишет: «Сам набор заимствованных слов очерчивает определённый круг культурного взаимодействия: ремесло — в частности металлообработка, война, письменность, искусство, предметы роскоши, философские понятия. Датировки по фонетическим особенностям заимствований в совокупности указывают на III в. н. э.» [Дыбо, 2007, с. 74; см. также Шервашидзе, 1989, №2].

Со II в. н. э. хунны вошли в более тесные контакты с юечжами (согдийцами), язык которых относится к восточно-иранской подгруппе иранской группы языков, а также усунями [Паркер, 1903, с. 224–225; Грумм-Гржимайло, 1909, с. 166; Гумилёв, 1959, с. 21]. Они, безусловно, активизировали взаимодействие языков.

Одним словом, хуннский язык взаимодействовал с разными по происхождению и грамматическому строю языками, особенно после возникновения Хуннской державы.

Хуннский язык, по всей вероятности, имел и письменную форму. Было бы странно думать иначе, если принять во внимание, что Хуннская держава находилась в длительных и интенсивных контактах с такой страной, как Китай, издревле обладающей своей письменностью.

Хунны в момент создания своей державы (конец III в. до н. э.) едва ли имели какое-либо письмо. Как только оно потребовалось, они стали пользоваться китайским письмом. Но оно при всём богатстве своём не содержало знаков для передачи специфических звуков хуннской речи. Так возникла необходимость приспосабливать китайские письменные знаки к нуждам хуннского языка. Этой иероглифической системой письма пользовались, по-видимому, в канцелярии хуннских шаньюев — для ведения дипломатических переписок с китайским Двором, оформления других державных документов. (Слово иероглифический образовано от древнегреческого ίερογλύφος — название письменного знака.) Неслучайно восточные авторы указывают, что хунны и другие тюркские народности пользовались иероглифической письменностью [Бичурин, 1950, т. 1, с. 55, 58]. Письмо китайскими иероглифами не было доступно широким массам хуннского населения. Впрочем, в этом не было никакой необходимости: основное назначение письма в государствах раннего типа — быть средством политического, межплеменного и торгового общения [Дегтерёва, 1963, с. 74]. При этом надо иметь в виду и то, что службу писцов в канцелярии хуннских шаньюев могли исполнять и, скорее всего, исполняли грамотные пленные китайцы, а их у хуннов было немало.

К сказанному выше имеет прямое отношение следующее сообщение китайских источников. Когда после смерти Маодуня (174 г. до н. э.) шаньюем стал его сын Гиюй, китайский император отправил ему принцессу из императорского рода в яньчжи — жёны. Наставником при ней был назначен евнух Чжунхан Юэ (Чжунхин Юе). По прибытии к хуннам, он, согласно сообщению Сыма Цяня, «сразу же перешёл на сторону шаньюя, и шаньюй стал весьма благоволить к нему» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 45]. «Чжунхан Юэ научил шаньюя посылать императору Хань письма на деревянных дощечках длиною в один чи и два цуня, пользоваться печатью и конвертом более широких, больших и длинных размеров…» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 45]. (В период династии Хань один чи равнялся 23 см [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 142, прим. 146].) На таких же деревянных дощечках, но длиною в один чи и один цунь, писались и посылались письма императора Хань хуннскому шаньюю [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1968, с. 45]. Заметим, деревянные дощечки хуннского шаньюя были длиннее деревянных дощечек императора Хань в один цунь, что можно истолковать как возвеличение хуннского шаньюя.

Китайские хроники, характеризуя основные занятия хуннов эпохи Хань, отмечают: «Не имеют ни городов, ни оседлости, ни земледелия, но у каждого есть отдельный участок земли (курсив мой. — Л. Ф.)» [цит. по: Бичурин, 1950, т. 1, с. 40]. Чжунхан Юэ «научил шаньюевых приближённых завести книги, чтобы по числу обложить податью народ, скот и имущество» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 58; см. также Материалы по истории сюнну… 1968, с. 45]. По «реформе», приписываемой племяннику хуннского шаньюя Маодуня, закреплялось территориальное деление населения. Для этого нужны были обозначения, служащие для индивидуализации земельных участков. Они появились и, вероятно, представляли собой подражение китайским иероглифам и печатям. В науке эти знаки получили название тамга (клеймо, мета). У монголов ими обозначались не только земельные участки, но и «указы, сокровищницы, табуны и стада во избежание от кого бы ни было ссоры и сопротивления одного другим» [Рашид ад-Дин, 1946—1952, с. 25]. То же самое, надо думать, было и у хуннов.

Тамги встречаются и у других народов. Например, у чувашей — чув. тǎмха/томха. Тамгообразных знаков у них около тысячи [Знаки собственности… 1885], многие из них, как и хуннские, представляют собой подражение китайским иероглифам и печатям или знакам рунической письменности.

Напомним, Чжунхан Юэ «научил шаньюевых приближённых завести книги…». Очень возможно, что в его время в хуннский язык пришло и китайское слово цзыр — „иероглиф; записка; расписка“ [Китайско-русский словарь, 1955, с. 320]. Предположительно хунны произносили его как [*джыр], обозначали им действие, производимое при составлении письменного документа для обложения „податью народ, скот и имущество“, т. е. употребляли в значении „писать“. Китайцы в былые времена его, по всей вероятности, называли кюань, что, согласно финскому лингвисту М. Рясянену (1893–1976), означает « (книжный, бумажный) свиток» [цит. по: Добродомов, 1975, №5, с. 85]. Кстати сказать, в Московской Руси своды законов (так называемые судебники, уложения) писались на бумажных свитках, которые хранились в особых серебряных кубках. Сейчас кюань читается цзюань и значит глава или отдельная тетрадь книги [Добродомов, 1975, №5, с. 85].

Между прочим, М. Рясянен с кюань этимологически связывал русское книга [цит. по: Добродомов, 1975, №5, с. 85 и след.].

Хуннское *джыр, по-видимому, сохранилось в чувашском языке в форме çыр, поскольку чувашский звук [ç] восходит к первоначальной аффрикате [дж] [Егоров В. Г., 1953, с. 78–79]. Она имеется также в названии переднее-азиатской реки Джерма (варианты Черма, Зирма) — чувашское çырма — «река» (гл. 1 §1.3), в русском (древнерусском) держава — чувашское çĕршыв — «страна; местность» (гл. 8), в кабардино-балкарских джёге — «липа», джёрме (варианты жёрме, зёрме) — «ливерная колбаса», джерк (варианты жерк, зерк) — «ольха» — чувашские: çăка — «липа», çирĕк — «ольха», çÿрме — «ливерная колбаса» (гл. 10 §10.4).

Çыр — многозначное слово, оно употребляется и в значении «писать» [Ашмарин, 1937, вып. 12, с. 109–112]. К нему по звуковому облику близко монгольское зиру — «рисовать». Вероятно, и оно по происхождению связано с китайским цзыр — «иероглиф; записка; расписка», ибо в глубокой древности понятия писать и рисовать, как считают многие учёные, совпадали и обозначались одним и тем же словом.

* * *

Продолжим разговор о хуннском письме. Со временем у восточно-азиатских хуннов появилась и руническая система письма (от слова руна, которое образовано от основы, имевшей значение «тайна» — ср. готское runa «тайна», древнегерманское run — «тайна»). Чем вызвано её возникновение у них? Она была необходима для аппарата государственного управления, ведения хозяйства — одним словом, для удовлетворения внутренних потребностей хуннского общества. Стало быть, возникновение рунической системы письма у хуннов связано прежде всего с нуждами государственного строительства, отчасти потребностями культа, поэтического творчества. Попутно заметим, фольклор хуннов безвозвратно утерян, если не считать краткое упоминание в «Цзянь Ханьшу», что хунны, потеряв хребты Яньчжышань и Циляньшань, отразили это печальное событие в стихах [Фэн Цзя-тэн, 1959, с. 5]. Вероятно, они были написаны хуннским руническим письмом. Сам факт существования у хуннов своего «национального» письма должен был лишний раз подчеркнуть самостоятельность и величие их державы.

Что хунны пользовались и некитайской системой письма, косвенно подтверждает следующее сообщение китайских посланников, побывавших в Фунане — древнейшем царстве в Камбодже. Китайское посольство посетило Камбоджу между 245 и 250 г.; когда оно вернулось в Китай, один из его участников, Кань Тай, рассказывая о царстве Фунан, заметил: «Они имеют книги и хранят их в архивах. Их письменность напоминает письменность хуннов (курсив мой. — Л. Ф.)» [цит. по: Гумилёв, 1960, с. 97–98].

Хуннское руническое письмо вряд ли было самобытным продуктом собственного творчества хуннов. Скорее всего, оно являлось заимствованием от другого народа. А. М. Кондратов убеждён в том, что «прототипом рун для тюрков (и хуннов — добавим от себя. — Л. Ф.) не могли служить письмена согдийцев, авестийское или пехлевийское письмо. Возможно, — рассуждает он, — руническая письменность Азии обязана своим происхождением арамейскому письму, которое, как и финикийское, первоначально было слоговым (вот почему и в рунических письменах тюрков есть слоговые знаки)» [Кондратов, 1975, с. 168]. Арамеи в первом тысячелетии до н. э. жили в Сирии и Двуречье, или Месопотамии. Они заимствовали своё письмо от соседей-финикийцев. Им пользовались в персидской державе Ахеменидов (? — III в. до н. э.), Парфии (III в. до н. э. — III в. н. э.), персидском государстве Сасанидов

(III–VI вв. н. э.). Древнейшие надписи арамейского письма датируются IX–VI вв. до н. э. [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 42; Кондратов, 1975, с. 198–199]. И очень возможно, что буквы хуннского рунического письма отчасти развились из китайских иероглифов и когда-то носили смешанный характер.

Тем не менее хуннское руническое письмо не могло не испытать влияние согдийского письма, ибо хунны со II в. до н. э. (и раньше этого времени) были в контакте с согдийцами-юечжами. Поскольку согдийцы были народом торговым (хунны торговали с ними), а народу, занимающемуся ремёслами и торговлей, письмо было жизненно необходимо. (Древнейшие памятники согдийского письма датируются II–IV вв. [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 477].) Не исключена возможность, что хуннские торговцы были не только знакомы с согдийским письмом, но в какой-то степени владели им и, быть может, из необходимости вносили какие-то изменения в систему своего рунического письма. Потеря хуннами своей независимости и самостоятельности привела хуннское руническое письмо к упадку — причины гибели письма, как известно, прежде всего политические, социальные.

На исконных землях хуннов (в степных просторах Ордоса, Западной Монголии, Южной Сибири) хуннских рунических надписей не обнаружено. Они, видно, просто не сохранились, поскольку бóльшая часть рунических текстов делалась на дереве (вспомним хотя бы письма хуннского шаньюя на деревянных дощечках китайскому императору) и истлела [Малов, 1951, с. 13; Гумилёв, 1967, с. 342]. Что их не было вообще, трудно поверить, особенно если учесть, что у хуннов «был развит культ предков, старейшин и прославившихся своими подвигами» [Руденко, 1962, с. 87]. Имея письмо, могущественные в своё время хунны не могли не оставить какие-то письменные памятники, в том числе посвящённые своим выдающимся предкам, богатырям, каменные стелы с руническими надписями, тем более что «техникой шлифовки и резьбы по камню они (хунны. — Л. Ф.) владели в совершенстве» [Там же. С. 62]. То, что они не сохранились, нельзя объяснять только фактором времени. Их, по-видимому, сознательно уничтожали враги и победители хуннов. Такое случалось и при смене религии. В подтверждение приведём пример из истории уйгуров.

Известно, что в последней четверти VII в. уйгуры были завоёваны голубыми тюрками. В 745 г. они освободились из-под их власти и в 747 г. основали собственный каганат [Гумилёв, 1991, с. 171]. В 766–767 гг. уйгуры приняли манихейство как государственную религию [Там же. С. 180]. (Манихейство как новая религия возникло в III в. н. э.) Манихеи прежде всего расправились с каменными изваяниями тюркских богатырей. По словам Л. Н. Гумилёва, Ю. Н. Рерих рассказывал ему, что «в Монголии они все разбиты и обезображены» [Там же]. Уничтожались, вне всякого сомнения, и тюркские каменные стелы с руническими надписями. Видно, так же поступили с хуннскими письменными памятниками победители хуннов, быть может, религия в данном конкретном случае и ни при чём.

Сказанное выше позволяет предположить, что хунны пользовались двумя различными системами письма: иероглифической и рунической. Утверждение, что у них не было письма [Бичурин, 1950, т. 1, с. 40], скорее всего, не соответствует действительности.

Письмо, как и язык, — элемент культуры. Хуннская культура была оригинальная и высокая. Сравнивая её с культурой древних тюрок, Л. Н. Гумилёв пишет: «Искусство тюркютов — надгробные статуи, хотя и эффектны, но и по выдумке, и по исполнению несравнимы с хуннскими предметами „звериного стиля“» [Гумилёв, 1991, с. 147]. О культуре хуннов см. [Руденко, 1962; Гумилёв, 1991, с. 82–84; Он же: 1994, с. 4, 16–17] (прил. 2, рис. 5, 6, 7, 8). (О культуре гуннов см. [Maenchen-Helfen, 1973; Менхен-Хельфен, 2014].)

* * *

Оставим на время этническую историю хуннов в стороне и рассмотрим, как трактует некоторые изложенные выше события хуннской истории Н. И. Егоров — автор огурской гипотезы происхождения чувашей и их языка.

3.16. Ухуани, или огуры. Кто они?

Напомним, по Фань Е, ухуани — ветвь народа дунху. Не принимая во внимание это сообщение (гл. 3 §3.1), Н. И. Егоров заявляет, что огуры сформировались в «результате наслоения на индоиранский (археологически карасукский) субстрат номадизированных (освоивших скотоводство. — Л. Ф.) прототюрков» [Егоров Н. И., 2012а, с. 8]. В совместной с А. П. Леонтьевым научно-популярной работе он, следуя законам жанра, эту мысль передаёт в доступном для широкого круга читателей словесном оформлении: «Так, уже к VIII в. до н. э. прототюрки захватили степи „карасукцев“ (индоиранцев. — Л. Ф.) и вскоре ассимилировали их. В результате чего на этнической карте Центральной Азии появились огурские племена…» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 312–313; см. также с. 276]. Выходит, огуры Н. И. Егорова не имеют никакого отношения к ухуаням Фань Е. Не имеют они никакого отношения и к огурам Гуй Баоли, ибо этноним огур представляет собой китайскую

иероглифическую транскрипцию этнонима ухуань (гл. 3 §3.1). Следовательно, под ним скрываются ухуани Фань Е. Огуры Н. И. Егорова, скорее всего, огуры американского историка-тюрколога П. Б. Голдена [Golden, 2006, s. 106–131], который для обозначения «дотюркских тюрков» ввёл технический термин огур (ы) [цит. по: Егоров Н. И., 2012а, с. 16].

Но огуры Н. И. Егорова не только дотюркские тюрки западных тюркологов, но и многие другие евразийские племена от Большого Хингана на востоке до низовьев Дуная на западе. Среди них и центрально-азиатские он-уйгуры, и восточно-европейские булгары, и оногуры, и ширагуры, и авары, и хазары [Егоров Н. И., 2012а, с. 9]. К числу огур Н. И. Егоров относит и дунху, которые, согласно ему, «представляли самостоятельную конфедерацию огурских племён» [Там же. С. 8]. Но не относит к ним огур Гуй Баоли, или ухуаней Фань Е. И это несмотря на то, что они составляли ветвь народа дунху. Где же логика? Дело, оказывается, в том, что «огурами, — согласно Н. И. Егорову, — становились не по рождению, крови и облично (? — Л. Ф.), а по вере и службе. То есть — по судьбе!» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 313]. Как это надо понимать? Вот почему, читая «огуроведческие» работы Н. И. Егорова, часто невозможно понять, о каком именно огурском племени идёт речь в том или ином контексте. Что касается огур Гуй Баоли, или ухуаней Фань Е, есть надежда, что они Н. И. Егоровым всё-таки будут признаны огурами, потому что в последнее время, как он уверяет, «появились достаточно веские основания для отождествления ухуаней китайских династических хроник (т. е. огур Гуй Баоли. — Л. Ф.) с огурами…» [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 159].

Огурскую эпоху Н. И. Егоров определяет временем V в. до н. э. — XII в. н. э. [Егоров Н. И., 2012б, с. 8], другие чувашские гуманитарии — временем середина I тысячелетия до н. э. — начало н. э. [Концепция учебно-методического комплекса по истории Чувашии, 2015, с. 8]. Существенное расхождение в датировке. Кто прав?

Каждое огурское (в понимании Н. И. Егорова) племя, естественно, имело своё имя и свою этническую историю. Проиллюстрируем это на примере оногур.

3.17. Кто такие оногуры?

Название оногур состоит из двух корневых морфем: он- и -огур (или -угур) (в византийских письменных источниках этноним угур передавался двояко: как угур [Менандра Византийца… 1860, с. 382] и как огор [Симокатта, 1957, с. 160–161]). Некоторые исследователи (в том числе и Н. И. Егоров [Егоров Н. И., 2011б, с. 49; Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 500]) считают, что оногур означает «десять стрел», т. е. «десять племён», полагая, что он- в нём обозначает «десять», -огур — название тюркского народа огуз. По мнению В. И. Лыткина, такое объяснение этнонима оногур нужно отнести на счёт народной этимологии тюрок [Лыткин, 1971, с. 206].

Оногур Н. И. Егоров относит то к огурским [Егоров Н. И., 2012а, с. 9], то прабулгарским, то булгарским [Егоров Н. И., 2011б, с. 21, 40] племенам. С отсылкой на А. Рона-Таша, он отмечает, что после падения Западно-Тюркского каганата часть оногур «во главе с булгарами перекочевала из Прикубанья в междуречье Днестра и Дона» [Там же. С. 45], и от себя добавляет: предки венгров — мадьяры — «уже в V–VI вв. были более или менее тесно связаны с государством Оногур» [Там же. С. 49]. Что это за государство? Где оно располагалось? На эти вопросы Н. И. Егоров не даёт ответа.

Н. И. Егоров отмечает, что «этноним оногур впервые встречается в сочетании (сочинении. — Л. Ф.) Приска (V в.)…» [Там же]. Действительно, оногур впервые упоминает Приск Панийский [Сказания Приска Панийского, 1861, с. 87] — византийский автор V в., ритор и софист. В середине V в. они кочевали в области между Или и Сырдарьёй [Хауссиг, 1977, с.71; Симокатта, 1957, с. 87]. Тогда же их с насиженных мест вытеснили савиры [Сказания Приска Панийского, 1861, с. 87]. И они ушли на Северный Кавказ (гл. 8). Что известно о них?

Оногуры во второй половине 60-х гг. V в. спустились на юг до нижнего течения Риони, где, видно, осели, впоследствии смешались с местным населением и сошли с исторической арены. Косвенно об этом свидетельствует имя крепости Оногурис. Она находилась в Самтредском районе недалеко от Телефиса (совр. г. Толеби) [Агафий, 1953, с. 209, прим.]. Рассуждая о названии

местности, где стояла эта крепость, Агафий (VI в.) пишет:

«Местность эта своё имя получила в старину, когда, по всей вероятности, гунны, называемые оногурами, в этом самом месте сразились с колхами (лазами. — Л. Ф.) и были побеждены, и это имя в качестве трофея было присвоено туземцами. Теперь же (в VI в. — Л. Ф.) большинством она называется не так… Но нам, — заключает Агафий, — ничто не помешает воспользоваться старым названием, что и больше подобает истории» [Там же. С. 73–74].

Непонятно, как сошедшие с исторической арены во второй половине V в. оногуры после падения Западно-Тюркского каганата (а он пал в начале 30-х гг. VII в.) оказались в междуречье Днестра и Дона. Известно, что на его развалинах возникли Хазарский каганат (в Предкавказье) и Великая Болгария (в Восточном Приазовье). Хазары и булгары/болгары воевали между собой. Победили хазары; тогда часть булгар/болгар подчинилась хазарам, другая под непрерывными ударами хазар отступила в устье Дуная. Остаться в междуречье Днестра и Дона для них было смерти подобно. Но причём здесь оногуры? Откуда они взялись?

Главное — оногуры не имеют никакого отношения к этнической истории чувашей, его этногенезу. Тем не менее Н. И. Егоров в своей оногуро-булгаро-чувашской гипотезе выделяет и оногурский этап, но не датирует его и помещает между огурским и древнебулгарским этапами [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 358]. Авторы «Концепции учебно-методического комплекса по истории Чувашии» также выделяют оногурскую эпоху, но, вопреки сообщениям византийских авторов — П. Панийского (V в.) и Агафия (VI в.), датируют её I — II вв. н. э. [Концепция учебно-методического комплекса… 2015, с. 8]. В угоду чему?

Заканчивая краткий экскурс в историю оногур, заметим, что, по Н. И. Егорову, фонетическим вариантом этнонима огур является он-уйгур, что означает «десять (племён) уйгуров» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 500]. Фонетически это объясняется так: «…в древнетюркскую эпоху слово огур стали произносить с согласным приступом, примерно как йогур, а появление протетического й вызвало сужение гласного о и переход его в узкий у… Небольшая перестановка звуков… — и йугур превращается в уйгур» [Там же]. «А это (фонетическое объяснение этимологии этнонима уйгур. — Л. Ф.), — заключает Н. И. Егоров, — даёт повод подозревать в древних уйгурах, или, вернее, в их предках, наших с вами (т. е. чувашей. — Л. Ф.) далёких родственников, — племена оногурского круга» [Там же]. Как легко и просто!

Но вернёмся к огурам.

3.18. Мнимая держава огур

Н. И. Егоров сильно преувеличивает роль и значение огурских племён в истории, когда пишет, что они ещё в III в. до н. э. создали первую степную империю [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 313]. Под ней, вне всякого сомнения, подразумевается Хуннская держава, которая действительно возникла в самом конце III в. до н. э. Впрочем, Н. И. Егоров пишет: «Во II в. до н. э. в центре Азии расцвела Империя хуннов (не огурских племён! — Л. Ф.)…» [Там же. С. 335]. Но её создали, по крайней мере, не огуры Н. И. Егорова и не огуры/ухуани, а хунны. Когда она создавалась, огуры/ухуани, например, стояли на более низкой ступени общественного развития, чем хунны. В этой связи С. И. Руденко пишет: «В то время как ухуаньцы (т. е. огуры/ухуани. — Л. Ф.) представляли собой типичное патриархально-родовое общество с пережитками матриархата, у хуннов мы уже имеем конфедерацию родов внутри племени с образованием мощной державы, с выделением аристократических родов и сложной системой управления» [Руденко, 1962, c. 112]. Спрашивается, могли ли огуры/ухуани, находясь на столь невысокой ступени общественного развития, создать в III в. до н. э. свою империю? Это риторический вопрос.

Чтобы как-то объяснить, что Хуннскую державу создали огурские племена, Н. И. Егоров просто объявляет: «Сюнну (азиатские хунны) в сущности представляют не этнос, а политию (государственное объединение. — Л. Ф.), созданную этническими огурами…» [Егоров Н. И., 2012а, с. 8; см. также Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 315]. Но и в этом случае её создали не «этнические огуры», а хунны. Не аргументируя свою точку зрения, Н. И. Егоров просто заявляет, что «этнические огуры» более известны «под китайским названием хунну (вернее, сюнну)» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 313]. Основываясь на этом постулате, он мнимое государство огурских племён называет Империей сюнну [Там же. С. 276]. Что это? Подмена терминов или понятий? И то, и другое. Делается это, очевидно, из желания перенести славу восточно-азиатских хуннов на огурские племена, ибо они, по Н. И. Егорову, исторические предки современных чувашей [Там же. С. 312–313]. Иначе он их называет огуро-булгарскими племенами [Там же. С. 269], тюрками-огурами [Там же. С. 298], хуннами/сюнну [Там же. С. 353] и уверен в том, что они «в своё время, если и не создали Империю сюнну, то, по крайней мере, входили в неё как одно из ведущих этнополитических подразделений» [Там же. С. 315]. Но это не так — её создали хунны/сюнну, они не входили в неё, а составляли её этническое ядро.

3.19. Что за огурско-тюркский язык?

Основное население Хуннской державы, по Н. И. Егорову,

«говорило на огурско-тюркском языке» [Там же. С. 276]. Его Н. И. Егоров практически без объяснения называет и протобулгарским [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 265; Егоров Н. И., 2006, №1, с. 157], и прабулгарским [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 353], и булгаро-тюркским [Там же. С. 354], и далёким предком современного чувашского языка [Там же. С. 353], и древним тюркским языком булгаро-чувашского типа [Там же. С. 315], и новым тюркским языком булгаро-чувашского типа [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 160], и тюркским R-языком огуро-булгаро-чувашского типа [Егоров Н. И., 2012а, с. 8]. Невольно задаёшься вопросом: «Что это за язык?». В полиэтнической державе хуннов, как уже говорилось, функционировали и другие языки. Из них, согласно Н. И. Егорову, «однозначно выделился и стал господствующим огурский (протобулгарский) язык, относящийся… к тюркской языковой семье» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 265]. Как он возник? На этот вопрос Н. И. Егоров отвечает так: «…в период с XI по IX вв. до н. э., т. е. в эпоху наиболее активных контактов между носителями культуры плиточных могил (ими, по Н. И. Егорову, предположительно были прототюрки [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 151–152]. — Л. Ф.), с одной стороны, и культурой херексуров (её носителями, по Н. И. Егорову, предположительно были восточные иранцы [Там же]. — Л. Ф.), с другой, сложился новый самостоятельный диалект тюркского языка, который мы называем протобулгарским или огурским» [Там же. С. 157; см. также с. 160]. Где он возник? Согласно Н. И. Егорову, в «некотором определённом регионе Цент­ральной Монголии» [Там же]. Поняли? И я не понял. Возникает и другой вопрос: «Почему именно огурский (протобулгарский) язык стал лидирующим, главным языком в хуннском объединении племён?». Объяснения нет. Значит, это просто постулат, его Н. И. Егоров принимает как данность, как научный факт.

3.20. Фонетическое явление ротацизма и ламбдаизма

Кое-что о ротацизме было сказано выше (гл. 3 §3. 8). Продолжим разговор о нём. Ротацизм тюркологи и алтаисты рассматривают параллельно с фонетическим явлением ламбдаизма/ламбда­цизма (от названия греческой буквы λ «ламбда»), которое заключается в том, что в ряде древних и современных тюркских слов на месте чувашского интервокального (занимающего позицию между двумя гласными) и ауслаутного (конечного звука корня, основы слова) l выступает š, например: чув. алǎк ≈ др.-тюрк. ešik ≈ тат. ишек «дверь»; чув. хěл ≈ др.-тюрк. gïš ≈ тат. кыш «зима»; чув. кěмěл ≈ др.-тюрк. kümüš ≈ тат. көмеш «серебро» и другие (примеры взяты из [Федотов, 1980, с. 158]).

Естественно, исследователей интересовал и интересует вопрос, что же было первичным: r или z, l или š. Мнения разделились: одни (Г. Рамстедт, 1873–1950; Финляндия; Н. Н. Поппе, 1897–1991; США; и др.) считают, что первичными были r, l, другие — z, š. В числе последних и Н. И. Егоров [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 158; Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 270, 292]. Соответственно огур он считает «ротацированным, то есть булгаризированным, вариантом этнонима огуз (р вместо з. — Л.Ф)» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 500]. В другом месте Н. И. Егоров пишет: «Вспомним: ухуани китайских источников — огуры, а не огузы (обратите внимание на звуки р и з)» [Там же. С. 270]. В данном конкретном случае в пользу первичности r говорит тот факт, что, напомним, племенное название ухуань представляет собой китайскую иероглифическую транскрипцию этнонима огур (гл. 3 §3.1), а не огуз. И это несмотря на то, что в китайском чтении и написании дрожащий сонант [р] в названиях иноземных народов обычно отсутствовал. Ср.: хазар — по-китайски кэса [Гумилёв, 1967, с. 160; Бичурин, 1950, т. 2, с. 326, 329], тюркют (монгольское название древних тюрок) — по-китайски ту-кю [Гумилёв, 1991, с. 144], мукрины, или мукри (название дальневосточного этноса) — по-китайски мохэ [Там же. С. 166].

«Природу явлений ротацизма и ламбдаизма, — пишет М. Р. Федотов, — каждый автор стремится объяснить по-своему…» [Федотов, 1980, с. 155]. По-своему толкует их и Н. И. Егоров. Согласно ему, ротацизм и ламбдацизм/ламбдаизм развились в протобулгарском (огурском) языке, который, по его мнению, сложился в результате «наложения прототюркского диалекта на восточноиранский и полной ассимиляции последнего в некотором определённом регионе Центральной Монголии, очевидно, уже в период с XI по IX вв. до н. э.…» [Егоров Н. И., 2006, вып. 1, с. 157; см. также с. 160]. «Говоря иными словами, — разъясняет Н. И. Егоров, — те восточные иранцы, которые волею судьбы сменили свой родной язык на тюркский, при освоении иноязычных (т. е. тюркских. — Л. Ф.) слов встречающиеся в них звуки z и š в определённых позициях произносили как r и l…» [Там же. С. 158]. Выходит, по Н. И. Егорову, в тюркском языке (тюркских языках) первичными были z, š и ротацизм, ламбдаизм/ламбдацизм возникли в нём (в них) под влиянием индоиранской речи. Между тем А. М. Щербак, анализируя явление ротацизма, пишет: «Очевидно, мы имеем дело с собственно тюркским ротацизмом, главным образом с чувашским, а также с некоторыми тюркскими словами ротацирующего типа в монгольских и тунгусо-маньчжурских языках (курсив мой. — Л. Ф.)» [Щербак, 1997, с. 47]. Н. И. Егоров признаёт, что ротацизм, как и ламбдацизм, действительно имеет собственно тюркский характер; вместе с тем, повторимся, утверждает, что те индоиранцы, которые сменили свой родной язык на тюркский, «при освоении иноязычных слов встречающиеся в них звуки z и š в определённых позициях произносили как r и l…» [Егоров Н. И., 2006, вып. 1, с. 158]. В частности ротацизм Н. И. Егоров объясняет тем, что «в индоиранском, как и в индоевропейском праязыке, не было звонкого з в конце и середине слов. Поэтому, — заключает он, — при осваивании тюркского языка они (индоиранцы. — Л. Ф.) вместо звонкого свистящего з стали произносить — близкий по месту образования — дрожащий сонант р» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 270]. Значит, ротацизм в тюркском языке (тюркских языках), по Н. И. Егорову, возник не без помощи индоиранцев, не без влияния индоиранского языка, а это, извините, расходится с его признанием, что ротацизм имеет собственно тюркский характер. Как это понять?

* * *

Тот факт, что ротацизм и ламбдаизм из живых тюркских языков сохранились только в чувашском, свидетельствует о том, что они генетически связаны с хуннским языком, а также с языками дунху, ухуаней/огур, сяньби/себир. Речь об этом впереди. Пока же порассуждаем о родстве хуннского языка с языками дунху, ухуаней/огур, сяньби/себир. Для начала напомним, что хунны и дунху — близкородственные племена и как таковые говорили на близкородственных языках. Ухуани/огуры и сяньби/себиры — разные ветви дунху, и, как подчёркивает Фань Е, язык и обычаи сяньби «сходны с ухуаньскими» [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268]. Значит, они говорили на языке, родственном языку ухуаней/огур. Поскольку ухуани/огуры и сяньби/себиры — разные ветви дунху, то и языки их генетически связаны с дунхуским языком. Дунху говорили на языке, близкородственном с хуннским. Значит, хуннский язык состоял в генетическом родстве с языками ухуаней/огур и сяньби/себир, и наоборот — языки ухуаней/огур и сяньби/себир состояли в генетическом родстве с хуннским. В науке же распространено мнение, согласно которому языки дунху, ухуаней/огур, сяньби/себир родственны с монгольским (монгольскими). Но это не так. И вот почему.

Монголов в степях Центральной Азии в конце I тысячелетия до н. э. ещё не было. Их предки «первоначально обитали в верхнем течении Амура» [Таскин, 1979, ч. 2, с. 450]. Л. Р. Кызласов уточняет: монголоязычные племена в древности расселялись «в горно-таёжной полосе между северо-восточной оконечностью Яблоневого хребта, по обеим сторонам Хингана и вплоть до северной оконечности Хэйлунцзяна (в основном по рекам Шилке, Иногде, Аргуни и бассейну Амура в его среднем и нижнем течении)» [Кызласов, 1992, с. 148–149]. Позднее, «а именно в первом веке н. э.», они появились в центрально-азиатских степях [Таскин, 1979, ч. 2, с. 450]. «Сначала переселению монгольских племён на юг мешали тюркоязычные сюнну, господствовавшие в степных просторах, но с ослаблением сюнну продвижение монголов на юг стало приобретать всё более широкие масштабы» [Там же].

Монгольские племена по пути движения на юг не могли не встретиться с ухуанями/огурами и сяньби/себирами. Естественно, какое-то время они жили по-соседству с ними, а это предполагает взаимодействие их языков. Именно тогда (в первых веках нашей эры) ухуаньские/огурские и сяньбийские/себирские слова проникают в языки монгольских племён. Проникали в них и слова хуннского языка, носители которого тогда господствовали в степях Центральной Азии. Для него, напомним, был характерен ротацизм (и ламбдаизм). С большой долей вероятности можно утверждать, что он (и ламбдаизм) был свойствен и языкам дунху, ухуаней/огур и сяньби/себир. Очевидно, ротацизм и ламбдаизм — родимые пятна хуннского языка и языков дунху, ухуаней/огур, сяньби/себир, унаследованные от языка-основы, каким для них был дунхуский/пратюркский язык.

Среди древнейших монгольских заимствований из языков ухуаней/огур и сяньби/себир, хуннского языка были и ротацирующие и ламбдацирующие слова. Из них они, как считают некоторые исследователи, проникли в тунгусо-маньчжурские языки, носители которых, как и ухуани/огуры, сяньби/себиры, жили в северо-восточной части древнего Китая. Более того, основное население Маньчжурии в далёком прошлом составляли тунгусы. (Маньчжурия — историческое название северо-восточной части современного Китая). Едва ли подлежит сомнению, что некоторые (а может быть, многие) ротацирующие и ламбдацирующие слова в тунгусо-маньчжурские языки проникли непосредственно из языков ухуаней/огур, сяньби/себир и хуннского языка. Попутно заметим: считается, что тюркские слова (в том числе ротацирующие и ламбдацирующие) проникали в тунгусо-маньчжурские языки через посредство монгольских [Дёрфер, 1981, №4, с. 43].

Ротацизм и ламбдаизм сближают монгольские и тунгусо-маньчжурские языки с чувашским.

* * *

Ротацизм и ламбдаизм, как известно, характерны и для корейского языка. Н. И. Егоров почему-то обходит молчанием этот факт. Быть может, затрудняется объяснить. Поделимся своими соображениями на этот счёт. В то время, когда хунны господствовали в степях Центральной Азии, древнекорейские племена населяли юго-запад Маньчжурии (современный китайский регион Дунбэй и восточная часть Внутренней Монголии), на северо-запад от них кочевали хунны, на запад — ухуани/огуры, сяньби/себиры, кидани, кумохи (или кумоси, или хи/си [Бичурин, 1950, т. 1, с. 208]), которые произошли из этнического смешения хуннов и дунху [Туголуков, 1980, с. 158]. Значит, древнекорейские племена в течение длительного времени имели тесные контакты с ухуанями/огурами, сяньби/себирами и, конечно же, хуннами. Более того, авторы книги «Айкидо и китайские боевые искусства. Базовые взаимоотношения» японец Тетсутака Сугавара и китаец Лю Чжиан Син склонны думать, что клан Ох из древнекорейского государства Когурё кровно связан с хуннами. «Считается, — пишут они, — что культура синтоизма на Корейском полуострове была представлена кланом Ох из Когурё, имевшим большой вес в I столетии до н. э. …в них („оховцах“. — Л. Ф.) частично присутствовала кровь гуннов (т. е. хуннов. — Л. Ф.), или же они сами были гуннами» [цит. по: Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 274].

Выше не раз говорилось, что этнические контакты предполагают взаимодействие и взаимовлияние языков. Именно в период длительных и, надо полагать, интенсивных контактов древнекорейских племён с хуннами, ухуанями/огурами, сяньби/себирами, кумохи/кумоси слова ротацирующего и ламбдацирующего типа могли войти в их языки.

* * *

Ротацизм и ламбдаизм сближают корейский язык с чувашским. Ещё в 1927 г. Е. Д. Поливанов указал на соответствие корейской фонемы -л//-р в конце корня чувашским сонорным -л и -р в той же позиции [Поливанов, 1927, т. XXI, №15–17]. В. Ф. Мальков произвёл подсчёт конечных согласных в корейских и чувашских корнях структурного типа СГС (согласный + гласный + согласный).

Оказалось, что в чувашском языке корни, оканчивающиеся на -р, составили 30,5%, на -л — 12,3% (в общей сложности — 42,8%),

а в корейском корни, оканчивающиеся на -л//-р, составили 40% [Мальков, 1971, с. 311].

В корейском и чувашском языках звуковые соответствия имеются не только в корнях слов, но и в некоторых тождественных словообразовательных суффиксах (речь идёт о суффиксах -м, -у,

— е, -ке, -анъ (чув. -ан), -мә (чув. -ма)) [Там же. С. 309–310].

«Чем объяснить подобную общность в фонетическом строе обоих языков?» — задаётся вопросом В. Ф. Мальков и отвечает: «Если она объясняется сходными типологическими особенностями обоих языков, то наличие значительного количества конечных “-л» и “-р» можно отнести к более позднему времени; если же она объясняется генетической общностью рассматриваемых языков, то это явление относится к очень отдалённому времени, когда происходило дробление какого-то древнего языка на диалекты. Оно может быть объяснено, правда, и заимствованием в один язык лексики другого языка с сохранением конечных “-л» и “-р». Все эти вопросы требуют исследования» [Там же. С. 311].

В исконной лексике корейского и чувашского языков также немало параллелей, ср., например: корейское сем «счёт» <се «считать» и чувашское сум «счёт» <су «считать», «читать», -м в обоих языках — словообразовательный суффикс; корейское пори «ячмень» и чувашское пăри «полба»; корейское иранъ «грядка; межа; борозда» и чувашское йăран «межа; борозда; грядка»; корейское — ачжи в сонъачжи «телёнок», манхачжи «жеребёнок», канъачжи «щенок» и чувашское ача «дитя, ребёнок» (примеры взяты из [Мальков, 1971, с. 309–310, 313]). (Между прочим, чувашское ача «дитя, ребёнок» в остальных тюркских языках по значению прямых соответствий не имеет [Федотов, 1996, т. 1, с. 74].) В корейском и чувашском языках, по данным В. Ф. Малькова, «очень много звукоподражательных слов с конечными -л и -р, а подобные слова возникали в далёком прошлом и сохранились до наших дней» [Мальков, 1971, с. 311–312].

Если признать, что ротацизм и ламбдаизм были характерны для языков хуннов, дунху, ухуаней/огур, сяньби/себир, то чувашские, монгольские, тунгусо-маньчжурские, корейские корреспонденции ротацизма и ламбдаизма получают однозначное и приемлемое объясне ние. Индоиранцы едва ли имели прямые (тем более интенсивные) контакты с древнекорейскими племенами, что ставит под большое сомнение взаимодействие их языков. «Во всяком случае археологические памятники показывают, что восточно-иранские племена проникли только в восточную половину Монголии» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 275]. Между тем ротацизм и ламбдаизм в корейском языке — факт. Фонетические явления ротацизма и ламбдаизма, сохранившиеся в чувашском языке

и в тюркских словах ротацирующего и ламбдацирующего типа в монгольских, тунгусо-маньчжурских и корейских языках, связаны не с индоиранцами, как считает Н. И. Егоров, а носителями языков, на которых говорили хунны, дунху, ухуани/огуры, сяньби/себиры. Из такого понимания ротацизма и ламбдаизма следует, что первичными были r и l, и мы полностью разделяем предварительное заключение Л. Лигети (1902–1987; Венгрия) о том, «что чувашский (язык. — Л. Ф.) удерживал без изменений прототюркское (пратюркское. — Л. Ф.) состояние и что в других тюркских языках z и š были инновациями» [Лигети, 1971, с. 22].

Чувашский язык удерживал не только ротацизм и ламбдаизм, но и некоторые другие архаические элементы своего начального предка (не о них сейчас речь). И это признаётся многими отечественными и зарубежными исследователями.

3.21. Уход так называемых огурских племён на запад

Н. И. Егоров пишет: «После распада империи сюнну в результате засухи в III в. н. э. огурские племена рассеялись по всей степной полосе Евразии — от Большого Хингана на востоке до низовьев Дуная на западе» [Егоров Н. И., 2012а, с. 8]. Несколькими небольшими абзацами ниже эта мысль (очевидно, для придания ей особой значимости) повторяется им, правда, в несколько иной формулировке: «После распада империи сюнну в первых веках нашей эры племена огурского круга прокатываются по всему степному коридору Евразийского континента вплоть до Центральной Европы» [Там же. С. 9]. На самом деле, после распада державы хуннов рассеялись не огурские, а хуннские племена. Этот факт признаётся и Н. И. Егоровым: «Империя (сюнну. — Л. Ф.) распалась, хунны (не огурские племена, не племена огурского круга! — Л. Ф.) в поисках лучшей доли прошли всю Великую степь с востока на запад — от предгорий Большого Хингана до пушт Дуная» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 336]. Но рассеялись они не в результате засухи в III в. н. э., а в I–II вв. н. э., и не столько по причинам социально-экономического, а сколько социально-политического характера.

3.22. О возникновении прототюрок

Напомним, огуры, согласно Н. И. Егорову, возникли в результате «наслоения на индоиранский (археологически карасукский) субстрат номадизированных прототюрков» [Егоров Н. И., 2012а, с. 8]. Под индоиранским субстратом имеются в виду древние индоевропейцы: индоарийцы, индоиранцы, восточные иранцы, тохары [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 149].

Кто такие прототюрки? «Прототюрки, — пишет Н. И. Егоров, — сформировались в ареале распространения созданной ими археологической культуры плиточных могил» [Егоров Н. И., 2012а, с. 8]. Археологами установлено, что она простиралась «на территории, какую занимали хунны на рубеже н. э. и в середине первого тысячелетия до н. э.» [Руденко, 1962, с. 110–111]. С. И. Руденко отмечает, что эта археологическая культура «недостаточно изучена, точно не установлен её ареал» и что плиточные могилы «существенно отличаются от современных им погребений Алтая и от позднейших хуннских» [Там же. С. 111]. «Судя по довольно скудному антропологическому материалу, — с отсылкой на И. И. Гохмана [Гохман, 1958] пишет С. И. Руденко, — физический тип народа, оставившего плиточные могилы, настолько существенно отличается от хуннского, что генетическая связь между этими двумя народами не может быть установлена» [Там же]. При этом он замечает, что культура плиточных могил «вместе с современной ей культурой Минусинской котловины входит в круг широкого распространения в данную эпоху (на рубеже н. э. и в середине первого тысячелетия до н.э. — Л. Ф.), от Восточной Европы до Центральной Азии, культуры скотоводческих народов» [Там же]. Очевидно, утверждать, что культуру плиточных могил создали прототюрки, преждевременно.

По Н. И. Егорову, наиболее ранние контакты между древними индоевропейцами и прототюрками [см.: Егоров Н. И., 2002, с. 29–44; Егоров Н. И., Егоров Э. Н., 2000. №3; 2001, №1. с. 185–204; 2002, №4, с. 140–154] относятся ко времени «до распада прототюркской общности на пратюркскую (огузскую, со стандартным

z-языком) и протобулгарскую (огурскую, с диалектным r-языком)» [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 149]. В данной цитате обращают на себя внимание термины прототюркская общность, пратюркская (общность) и протобулгарская (общность). По структуре они представляют собой словосочетания. В них зависимый компонент образован при помощи приставок прото- (прототюркская, протобулгарская) и пра- (пратюркская). Известно, что приставки прото- и пра- имеют одно и то же значение — «первоначальный, наиболее древний» (прото- — от греч. protos — «первый», пра- — старославянская приставка со значением первичности) и что они — полные синонимы. Тем не менее Н. И. Егоров по какому-то известному только ему критерию различает термины прототюркская общность и пратюркская (общность). Иначе не понять смысла словосочетания: «…до распада прототюркской общности на пратюркскую…». В то же время аналогичные по структуре термины протобулгарский (язык) и прабулгарский (язык) не различаются им: «Для изучения древнейших этапов тюркско-монгольских этноязыковых взаимоотношений и, прежде всего, прабулгарских (или протобулгарских) лексических заимствований в монгольском, — пишет Н. И. Егоров, — решающую роль играют… (курсив мой. — Л. Ф.)» [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 149]. Что это? Терминологическая путаница? Просмотр?

* * *

Сопоставляя приведённые выше сведения Н. И. Егорова по этногенезу огур и прототюрок, нельзя не заметить, что огуры и прототюрки появились (возникли, образовались) на одной и той же территории (в степных просторах Центральной Азии) примерно в одно и то же время — в середине I тысячелетия до н. э. Можно, следовательно, допустить, что под этнонимами огуры и прототюрки скрывается один и тот же народ. Неслучайно Н. И. Егоров огур называет прототюрками, прототюрок — огурами. Но так ли это?

Согласно Н. И. Егорову, на рубеже II–I тысячелетий до н. э. «прототюрки выходят из лесов (они обитали «в Циркумбайкальской горно-таёжной зоне» [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 311]. — Л. Ф.) в степи (Центральной Азии. — Л. Ф.) и переходят «с охотничьего хозяйственно-культурного типа на скотоводческий» [Там же]. Это «привело к образованию совершенно нового этноса, который мы (Н. И. Егоров. — Л. Ф.) условно называем протобулгарами» [Там же. С. 310].

3.23. Кто такие протобулгары?

Авторы китайских исторических хроник, описывая происходившие в Центральной Азии события, называют десятки, сотни племён и народов, при этом не упоминают протобулгар — предков булгар/болгар. Не потому ли, что их просто не было среди центрально-азиатских племён. Правда, в китайских письменных источниках с конца II в. до н. э. нередко упоминается племя или группа племён под названием пу-ку или бу-гу. По мнению болгарского лингвиста Б. Симеонова, этноним пу-ку/бу-гу в древности должен был звучать как българ (т. е. булгар/болгар) [Симеонов, 1976, №5; 1979а, №1; 1979б, №2; 1981, №1]. Но нельзя не заметить, что связь между пу-ку/бу-гу и българ призрачна.

Центрально-азиатское происхождение булгар/болгар требует доказательств, а их на сегодня нет. Это не смущает Н. И. Егорова, и он продолжает утверждать, что «…племена булгарского круга возникли где-то в центре Азии…» и что булгары «являются частью конгломератной огурской конфедерации племён» [Егоров Н. И., 2012а, с. 9]. Но эта гипотеза научно не обоснована.

По данным письменных источников, булгары/болгары издревле жили на Кавказе и в Европе. Полагают, что на Кавказ они пришли из Зауралья. Чтό подлинно известно об их жизни в Зауралье? Ровным счётом ничего. Достоверно одно: булгары/болгары жили далеко на запад от центрально-азиатских племён и территориально не соприкасались с ними. Неслучайно Н. И. Егоров сокрушается: «…никто из археологов не удосужился выделить самостоятельную булгарскую страту, или булгарский горизонт, в кочевнических древностях Евразии» [Там же]. Надо полагать, не по злому умыслу. Видно, есть объективные причины, не позволяющие археологам выделить «самостоятельную булгарскую страту, или булгарский горизонт, в кочевнических древностях Евразии», прежде всего — отсутствие полного набора соответствующих археологических памятников.

Поскольку центрально-азиатское происхождение булгар/болгар научно не доказано, ни о какой «огуро-булгарской этноязыковой общности» [Там же. С. 8] говорить не приходится. В этой связи такие термины, как огуро-булгарская история [Там же. С. 10], огуро-булгарская фила (родо-племенное объединение. — Л. Ф.) [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 264], следует признать неудачными. Считает же Н. И. Егоров «во многих отношениях» неудачными «некоторые термины, составляющие основной научный аппарат современной археологии мира кочевников» — такие как тюрко-угорский, булгаро-мадьярский, гунно-сарматский, ибо «в них смешиваются этносы, принадлежащие к совершенно разным классификационным семьям» [Егоров Н. И., 2012а, с. 11]. Смешиваются этносы, «принадлежащие к совершенно разным классификационным семьям»,

и в терминах огуро-булгарская история, огуро-булгарская фила.

Вообще говоря, Н. И. Егоров как бы «играет» с терминами. Так, он этнонимы огур и себир ни с того ни с сего объявляет протобулгарскими [Леонтьев, Егоров Н. И., 2012, с. 268], а этнонимы угры, обры, авары — фонетическими и графическими вариантами огур [Там же. С. 322]. На каком основании? Объяснения нет. В плане сказанного невольно вспоминается ответ Н. И. Егорова на вопрос журналиста А. П. Леонтьева — «А как вы сами поступаете с терминами?»: «Признаюсь, иногда грешу… И даже хулиганю» [Там же. С. 251]. Комментарии, как говорится, излишни.

3.24. О протобулгарских и «древнечувашских»

заимствованиях в монгольских языках