Бесплатный фрагмент - Чудеса да и только

1. Китайский глаз

Наш старпом, как главный начальник над всей палубной командой, к которой я был приписан практикантом-радистом, особой любви ко мне не питал. Заставить что-либо делать меня он не мог, потому что, хоть и с маленького боку-припёку, но я всё же относился к радистам, подчиняющимся непосредственно капитану, а лишних хлопот и забот со мной, как с молодым придурком, сующим свой любопытный нос куда не надо, у него было более чем достаточно.

Это была моя первая индивидуальная практика. Мы шли из Одессы на Кубу, прямиком в порт Пуэрто Манати без заходов в другие порты. Я чувствовал себя настоящим моряком, был горд в душе, что перехожу Атлантический океан, что мои мечты наконец-то начинают сбываться. Единственное, чего мне не хватало для полного счастья, это испытания себя в условиях жестокого шторма. Я жаждал бури, как тот одинокий парус, белеющий в сиянии голубого моря.

И вот, менее, чем за двое суток до подхода, как раз в районе всеми известного своей таинственностью Бермудского треугольника, оно и началось наполняться.

К ночи уже шкубало так, что в каждом углу надстройки было слышно, как на камбузе бились о переборки чаны, баки, вёдра и прочие причиндалы из хозяйства кока. Ещё за часа три до шторма по трансляции циркулярно всему экипажу был объявлен приказ закрепить по-штормовому палубные устройства, грузы и судовое имущество. Кок либо пропустил это распоряжение мимо ушей, либо схалатничал. Старпом заставил матроса обегать все каюты на предмет надёжной задрайки иллюминаторов. Боцман проверял задрайку дверей, выходящих на открытую палубу.

До вахты второго радиста, с которым и я постоянно стоял от самой Одессы, оставалось ещё два часа. Мне не терпелось полюбоваться на бушующие волны в лобовой иллюминатор. В моей каюте, к сожалению, он выходил на правый борт и находился чуть выше ватерлинии, даже высоты волны не увидишь. Меня уже порядочно мутило, готов был в любой момент «кинуть смыку». В штурманской рубке в это время нёс вахту старпом. Слышно было, как он перевёл машину на средний вперёд, из-за чего судно стало сразу меньше трясти. Зная прекрасно его горячую любовь ко мне, я всё-таки не утерпел от любопытства и пошёл на мостик. Выйдя из каюты чуть было не наступил на нашу всеобщую любимицу, собаку «Чуча», которая мирно дремала, лёжа на животе, и блевала прямо под мою дверь…

— О-о, явился, не запылился. А мы только тебя здесь и ждали. И что это, думаем, Колька к нам в гости не идёт? Мешаться припёрся? Чего не спишь? Тебе ж ещё два часа до вахты.

Быстро адаптировавшись к темноте, я подошёл к лобовому иллюминатору.

— Не спится. Мешаться не буду, только вот тут, у окошка, немного постою. Ладно?

— В окошко дома смотреть будешь, когда занавески раздвинешь. Вон там, слева, за локатором встань. И чего припёрся, спрашивается? Не спится ему, видишь ли…

— Эх ай-яй, как здесь здоровско качает. Если не ухватишься за что-нето, шибонёт об чего-нето.

— Что-нето! Чаю хочешь, «чтонетоколо»? Там, над столом, в штурманской. Занавеску откроешь, увидишь, карты только чаем не облей.

— Не-е, не хочу пока. Темнотища-то какая, ни звёзд, ни Луны на небе.

— Ты вон в «телевизор» глянь. Видишь, чего творится? — предложил старпом посмотреть в локатор. — Вообще непонятность какая-то. Как остров, ничего подобного ещё в жизни не видывал. Если верить локатору, через двадцать миль в берег врежемся посреди океана. Сплошная ровная полоса с зюйда на норд.

— Ага! А чего это, в самом деле? — удивился я, вперившись глазами в индикатор.

— Это называется — сымай, вскипело. Уже и смотреть в него боюсь, полоса распласталась километра в три шириной. Я её ещё на двадцати четырёхмильной шкале заметил, когда на вахту заступил. Она тогда почти в два раза шире была. Сужается, зараза. Что это за атмосферная субстанция такая, что на локаторе отражается, как берег? И гуляет по океану, вот что главное. То пропадёт совсем, то снова появится. Полчаса назад вдруг прямо на нашем курсе объявилась, всего в двадцати милях от нас, — рассказывал старпом больше для собственного успокоения, чем ожидая от меня услышать хоть какого-то объяснения. Ему нужно было обязательно перед кем-нибудь выговориться.

— Хм, действительно, чудо природы. Может, имеет смысл Мастеру доложить? — предложил я.

— Пусть спит, она стоит пока. Как раз на его вахте к ней подойдём. Слава Богу, я уже сменюсь, — нервно шагая из угла в угол, ответил штурман.

— А какая высота волны сейчас примерно?

— Сам-то что, прикинуть не можешь? Волна же по палубе катается.

— А какая у нас высота борта? — приставал я к нему со своими глупыми вопросами.

— Даже этого не знаешь? Вон, у рулевого спроси, он должен знать.

— Э-э, Батон, знаешь? — обратился я к рулевому.

— А хрен ё знает. Метров восемь-то всяко есть, — пробубнил тот из темноты.

— О-о, ещё один умный фуфель выискался. Порожняком чапаем. Хоть и балласту под захлёб взяли, а всё равно больше десяти метров на баке, а она через бак ещё на пару метров кроет. Погоди, к твоей вахте как раз метров под пятнадцать будет. Ветер-то вона, всё усиливается… Батон, твою мать, я ж тебе специально ведро подвесил. Попасть не можешь, что ли? Снайпер! Сколько порций тушёной капусты за ужином сожрал? Как слон, весь мост облевал. Давай руль, иди вытирай теперь. Вонищу развёл.

— Смотрите, огонёк впереди какой-то. Вон, видишь, Чиф? Сейчас на волну снова залезем, видно будет, — восторженно, чуть не крича, сообщил я.

— А то мы тут глупее тебя. Япошка это, вторую вахту уже за ним тащимся. Груженый, видать, под самую завязку, плетётся, как черепаха. Тоже на Кубу едет. Четыре мили до него, специально не догоняю, даже ход сбавил. После шторма уж.

— А как называется?

— Забыл уже, «Харакири-Мару» какой-то. У них все «Мару», попробуй, запомни. Они по-английски, ты бы слышал, шпрехают не лучше, чем вольный джигит по-русски, — засмеялся Чиф.

— Слышь, а зачем мы все двери задраили? — ткнул я локтем в бок Батону.

— А чтоб вот такие придурки, вроде тебя, на палубу погулять не выходили, — ехидно ответил вместо него старпом.

— Э-э, Батон, правда, что ли?

— На корме не задраена, можешь сходить прогуляться. Если ветром не сдует, ха-ха-ха! — в солидарность Чифу, заржал рулевой матрос.

— Ладно, пойду подремлю малость. Счастливой вахты!

— Ну, слава Богу, гостям два раза рады — это второй. Заходи, если что, — проводил меня ласковым словом вахтенный штурман.

***

Как только узнал, что можно выйти на улицу через корму, меня было уже не остановить. «Вот она, эта единственная возможность стать настоящим мариманом»…

Забежал в каюту, сменил шорты на джинсы, которые были мне длинны — подгибал штанины всегда на два-три загиба. Подумал, и на всякий случай переобулся в ботинки, а сверху ещё и брезентовую ветровку с капюшоном накинул. «До вахты ещё больше часа, успею», — решился я окончательно.

Ветер действительно быстро крепчал. Поднимаясь с кормы по крутым трапам на крышу рулевой рубки, выше которой уже залезать некуда, ветер резкими порывами прямо-таки сбивал меня с ног, сдувая с носа сопли, а из глаз слёзы, унося их далеко за борт.

Стоя на самой верхней площадке судна широко расставив ноги, вцепившись обоими руками мёртвой хваткой в ржавые перила леера, тяпом-ляпом когда-то сваренные из арматуры, я был наконец-то максимально счастлив. Было прекрасно видно, как огромные пенящиеся волны нападали на нашу железяку, заставляя её накреняться вперёд и на бок, зарывая нос на половину корпуса в морскую пучину. А через некоторое время резко, чуть ли не под прямым углом, морское корыто снова выныривало из неё, стряхивая брызги, доходящие чуть ли не до моего царского места. Меня рвало через каждые пять минут. Подставляя лицо разъяренному тропическому ветру с солёными брызгами, я вдыхал всем объёмом лёгких настоящее счастье. Эта чёрная стена впереди прямо по курсу, выходящая из пучины океана и исчезающая высоко в небе, меня совершенно не тревожила.

«Давай! Давай сильнее, ну! Так, ещё, ну ещё, пожалуйста», — бормотал я про себя, чуть не плача от наслаждения, синфазно наклоняясь всем телом, как бы стараясь ещё больше раскачать пароход.

Налетев на гигантскую волну, будто специально назло, океанская пучина выплюнула один ошмёток из себя, объёмом не меньше десяти вёдер, прямо в мою довольную физиономию. От неожиданности я чуть было не захлебнулся. Самопроизвольно отпустил леер, чтобы протереть глаза, в которые попала солёная вода. В это время нос корпуса до первого трюма резко упал в пучину так, что винт на корме полностью вылез из воды и начал резать воздух, вибрируя и тряся всю железяку с частотой оборотов вала. В этот момент меня мгновенно перекинуло через леер. Перепугавшись от ужаса, я весь задёргался, как рыбина, снятая с крючка удочки и брошенная на берег. Как утопающий за соломинку, старался схватиться руками хоть за что-нибудь, но в моей ситуации ухватиться можно было только за воздух.

Падая с ускорением свободного падения, через какую-то секунду я вдруг почувствовал боль в икре правой ноги. Брючина зацепилась за острый конец кем-то халатно приваренной арматуры леера, который процарапал мне икряную мышцу до мяса. Правая штанина джинсов медленно рвалась от веса тяжести моего тела и остановилась рваться на тройной скрутке низа брючины, на которой я болтался, как отвес каменщика. Меня вдавливало в стекло лобового прямоугольного иллюминатора рулевой рубки, в которое ещё совсем недавно сам смотрел с другой стороны.

В это время старпом как раз стоял у этого самого иллюминатора, уставившись в темноту, находясь в состоянии мирной полудрёмы, думая, наверное, о том, как утром будет наказывать кока за всю разбитую посуду, которую тот плохо закрепил от шторма. Чифа словно током шарахнуло, когда с другой стороны стекла он увидел моё искажённое ужасом лицо, перевёрнутое на сто восемьдесят градусов. От такой неожиданности он шарахнулся от окна назад, споткнулся обо что-то и сел на задницу. У бедного старпома отвисла нижняя челюсть, он начал часто моргать выпученными глазами, расширенными до размеров моргановского доллара США.

Тыча пальцем в мою сторону, он заорал: «А-а, Колька! Батон, смотри, это Колька там! Как он туда попал, говнюк? Он что, рехнулся совсем?.. Ты чё, придурок, слезай оттуда… Он, похоже, повис на чём-то. Чего делать, Батон?»…

Старпом схватил микрофон и включил трансляционную установку на циркуляр. «Боцману и палубным матросам срочно подняться в штурманскую рубку», — прокричал он охрипшим с перепугу голосом. Немного подумал и добавил, срываясь на нервный крик: «Боцман, верёвку какую-нибудь прихвати, лёгость возьми, в ящике на корме лежит. Да скорее давай, а то в морду дам».

Забыв выключить матюгальник, он бросил микрофон на полку и принялся бегать по мостику, лаясь трехэтажным матом. — Ну всё на моей вахте, как всегда. Полчаса каких-то осталось. Что за невезуха такая, … твою в брашпиль через кнехт… Что, придурок? Держись теперь, ща вытащим»…

Через пару минут на мост, запыхавшийся, в одних шортах и босиком, вбежал Мастер. Выключив микрофон, он набросился на старпома.

— Чего разорался, как на малайбазаре? Твою лужёную глотку весь экипаж слышит, микрофон даже не выключил. Что случилось? — ничего не понимая спросонья, спросил капитан.

— Вон, Колька, практикант, за окном болтается, — тыкал старпом кривым пальцем в мою сторону. — Повис на чём-то, в любую минуту сорваться может.

— К-как он туда попал? — заикаясь, уставился капитан в иллюминатор. — Шкет, пацан, каким ветром его туда занесло?

В штурманскую рубку влетел запыхавшийся боцман с тремя матросами. Как слепые котята, не успев ещё адаптироваться к темноте, они сделали по паре шагов и встали у входа.

— Вызывали? Я вот лёгость притащил. Чего случилось, Чиф? — шаря руками на ощупь, чтобы не наткнуться на какой-нибудь навигационный прибор, спросил боцман.

— Здесь капитан. Видишь, за стеклом иллюминатора практикант-радист болтается? Зацепился за что-то брючиной на крыше, в любой момент может сорваться. Нужно его как-то срочно вытащить. Бегом на крышу! Спасите этого юнгу, Христым Богом прошу.

— Есть, товарищ капитан! Бежим, мужики, — сорвались с места спасатели.

***

Я уже мысленно прощался с жизнью. Штаны спустились до колен, и я их едва удерживал, согнув свободную ногу. Материя на штанине рвалась и трещала, ужас обуял моё сознание. Гадал, разобьюсь ли в лепёшку о палубу или меня выкинет за борт, где смогу ещё чуток подрыгаться перед утоплением.

Через пять минут у входа в штурманскую уже толпился народ, разбуженный многоэтажным матом старпома, забывшего выключить микрофон.

Врачиха Валя, весьма габаритная женщина средних лет, одна заняла своей мощной грудью и чемоданчиком с медицинским красным крестом больше половины площадки. Володю, второго радиста, пытающегося пропихнуться на мостик, не вовремя распёрло «кинуть смычку». Не найдя свободного места, он не удержался и травонул прямо на грудь Валентине.

— Ах, неужели я стала настолько противна мужчинам, что они уже блевать на меня начали?

— Ой, Валя, извини, нечаянно, — начал он скромно вытирать ладонью остатки своего не до конца переваренного ужина с груди врачихи.

— Ты что делаешь? Вытираешь или мацаешь мою любимую грудь? Вот лыцарь пошёл, ни погладить, ни вытереть нормально не может, размазал всё только.

— Извини, честное слово не хотел, — убрав моментально руку с груди, продолжал извиняться второй радист. — А чего там случилось, не знаешь?

— Твой Колька, говорят, с крыши мостика упал. Зацепился штанами и висит-болтается прямо перед глазами у штурманов, того гляди сорвётся. Боцман с матросами уже убежали спасать.

Когда Володя вошёл в рубку, капитан отчитывал старпома.

— Ну почему всегда все беды и несчастья на твоих вахтах происходят?

В это время судно получило сильный дифферент на нос, и моё тело отклонилось на порядочный угол от стекла иллюминатора. Брючина штанов соскользнула с арматурины леера, и я полетел вниз.

— За борт выкинуло. Я точно видел, прямо в метре от борта. Слава Богу, может ещё удастся спасти, — радостно высказался старпом.

— Стоп машина! Человек за бортом, — объявил капитан.

***

Только он приготовился выполнять циркуляцию, отдав приказ к спуску на воду шлюпки, как машина непонятно почему полностью встала. Практически весь экипаж, несмотря на шторм и запреты, выбежал на кормовую палубу с фонарями, спасательными кругами и прочими средствами спасения. Все вглядывались во тьму, пытаясь отыскать моё тело в бушующих волнах, но их старания были тщетны.

— Утонул, похоже, — сделал вывод старпом. — При такой волне, пожалуй, только… только рыбина не утонет, — собираясь сказать дерьмо, но быстро сообразив, проговорил он.

Когда все услышали, что машина встала, и даже встал аварийный движок, обесточив всё электрооборудование, и все фонари погасли, старпом, выставив вперёд руки, начал на ощупь быстро пробираться на мостик. Вся толпа, окатанная океаном с ног до головы, двинулась за ним.

В этот момент шторм начал как-то быстро прекращаться, стало вдруг светать прямо на глазах. Толпа, как саранча, облепила все иллюминаторы рубки. Капитан от недоумения даже никого не успел выгнать из самого святого помещения на судне.

— Что за дьявольщина? Стена полосы с левого нижнего угла выгибаться стала, — удивлённо выговаривал вслух Мастер. — В последний момент в локаторе увидел. Из полосы превратилась в форму двояковыпуклой линзы, похожей на прищуренный глаз китайца, — сам не замечая, Кэп обращался уже ко всей толпе, толкавшейся на мостике. — Идёт строго на север с огромной скоростью, — заметив старпома, стоящего с раскрытым ртом, он уже обращался только к нему, — И знаешь, этот китайский глаз постоянно сужается, словно прикрывается веком. Скоро сможем увидеть его на горизонте слева. Это он тащит за собой штиль и свет.

***

На мостике стояла тишина, как в гробу. Вся толпа, человек десять, с открытыми ртами от удивления молча смотрела на юг. Перед ними на очень большой скорости беззвучно двигалась чёрная стена с бесконечной высотой от моря до самого космоса. О движении этой стены можно было судить лишь по перемещению её левого края.

И тут вдруг я нарушил эту гробовую тишину своим глупым вопросом.

— Ба-а! А что это за фигня, а?

Все резко обернулись и уставились на меня с выпученными от удивления и ужаса глазами. Было уже достаточно светло, и я сам был очень удивлен, видя, как все вылупились, не веря глазам своим. Боцман вдруг начал быстро креститься, врачиха Валентина плюхнулась своим широким тазобедренным суставом на палубу посередине рубки. Мне показалось, что даже остатки волос на лысине капитана встали дыбом.

— Вы чё, а? Я на вахту проспал, в радиорубку зашёл, а там нет никого. Светло-то как. Я до утра, что ли, проспал?

Володя вдруг ни с того ни с сего бросился ко мне, схватил в охапку, как маленького ребёнка, и стал качать на руках, приговаривая с радостной физиономией.

— Колька, живой! Засранец ты эдакий…

Тут и старпом очухался.

— Придурок, ты чего натворил? Мы все тут чуть было с ума не сошли…

— … Смотрите, этот глаз сейчас мимо нас проходить будет. Ёкарный Гамбринус, как бы это бельмо своими воротами нам полубак не снесло, — прокричал рулевой Батон.

Все снова бросились к иллюминаторам. Невиданная субстанция, двигаясь с огромной скоростью, бесшумно подходила к нам, оставляя после себя кильватерный след ровной линии, разделяя океан на жестокий ночной шторм с восточной стороны и солнечное утро при полном штиле с запада. Она промчалась мимо так близко, что шваркнула нам по форштевню, срезав лапу у рога правого якоря. Через секунду мы уже смотрели в удаляющуюся щель этого глаза, шириной метров в тридцать, словно подглядывая из темноты в щелку неприкрытой двери в ярко освещенную комнату, противоположные стены которой стремительно смыкались.

— Япошка! Смотрите, она япошку захватила. Он в пяти километрах от нас впереди шёл, — воскликнул от удивления старпом.

Ещё через пару секунд справа по борту все увидели, как веко глаза полностью захлопнулось, и весь азиатский глаз беззвучно растворился в атмосфере. Все находящиеся в рубке продолжали смотреть в сторону севера, как под гипнозом, пока не включился движок и не начал раскручиваться вал винта в машинном отделении.

— Самый малый вперёд! Рулевому держать руль прямо, — начал командовать капитан.

— Руль прямо! — чётко отвечал рулевой.

— Так держать! Посторонним покинуть штурманскую! Всем штурманам проверить исправность навигационных приборов, каждому определить свою точку местоположения судна по секстанту! — увидев удивлённый взгляд старпома, продолжил. — Теперь и приборам не доверишь. Третий, доложи глубину под килем! Радистам срочно установить точное время…

Заметив, что никто даже не подумал покидать рубку, он резко повысил голос.

— Я что сказал? Быстро все по вахтам рассосались! А ты, Колька, останься. Забейся куда-нибудь в угол и жди, скоро я тобой лично займусь, всю задницу испорю… Машина мостику! Как там у вас дела, Дедушка?

Я забился в левом углу за локатором и ждал экзекуции непонятно за что. На мостике началась суета и беготня и продолжалась не менее сорока минут. Володя принёс результаты сигналов точного времени. Оказалось, что мы каким-то образом переместились во времени на четыре часа двадцать пять минут и три секунды вперёд, и сейчас у нас было без десяти минут пять утра по местному времени.

— Это что ж получается? Я две с лишним вахты оттянул? — удивился старпом.

— Так, Колька, выползай сюда, судить тебя будем. Рассказывай, каким дьяволом тебя на крышу мостика в такой шторм занесло?

— Не помню ничего, в каюте спал, — огорошенно ответил я.

— Ну? И чего тебе снилось? — продолжал допрашивать Кэп.

— Эх, понимаете, мне во сне так сильно захотелось испытать себя в штормовых условиях… Ну, чтобы доказать самому себе, что я настоящий моряк. Вот! Но приснился почему-то настоящий кошмар, будто я не удержался и вывалился за леер, зацепившись за что-то брючиной. А потом сорвался, и меня выбросило за правый борт. Шлёпнулся об воду и сразу проснулся, — откровенно рассказывал я капитану свой сон.

— Настоящий моряк, значит… А я, по-твоему, восемь с лишним лет капитаню, понимаешь ли, — отчитывал он меня, — но до сих пор не достоин считаться таковым только потому, что мне и в голову никогда бы не стрельнуло кидать смыки по ночам в жестокий шторм на крыше моста, засранец ты этакий?

— А вы в свой первый шторм разве бы туда не полезли, хотя бы во сне? Это же сон у меня был, — оправдывался я, чуть не плача.

— Вот, полюбуйтесь, он ещё и правым себя считает, — негодовал Кэп. — Пошли к тебе в каюту, хочу взглянуть на твои штаны и брезентовую куртку. Я же своими глазами видел, как ты болтался за окошком, словно сопля над пропастью…

— … Что же это за чертовщина с нами произошла? — обращался он ко всем, кто был на мостике. — Кто чего думает? Штаны у студента оказались совершенно не порваны и куртка сухая висит почему-то, — вопросительно останавливал он свой взгляд на каждом. — Что теперь Одессе докладывать, почему я пять часов лежал в дрейфе, а оказался на это время впереди? И на что весь сэкономленный мазут списывать? Почему молчим? — не услышав ни от кого ответа, немного задумался капитан, — Так, старпом, собери-ка ты мне от каждого члена экипажа письменные объяснительные записки. Пусть все в них опишут, чем они занимались с двадцати ноль ноль до исчезновения этого китайского глаза. И сам всё подробно распиши, что и когда видел и делал на вахте. А тебе, студент, придётся во всех подробностях описать свой кошмарный сон, из-за которого мы все оказались в таком дурацком положении.

***

На подходе была получена радиограмма с приказом стать на якорь на внешнем рейде Гаваны до особого распоряжения. На второй день стоянки к нам на борт поднялась целая международная делегация во главе с нашим консулом на Кубе. Корреспонденты различных научных журналов, учёные УФОлоги и специалисты по изучению аномальных природных явлений из разных стран вместе со всем экипажем собрались в кают-компании. Больше всего вопросов задавали мне. Фотографировали и даже на кинокамеру меня снимали.

После ужина Мастер снова пригласил весь экипаж на собрание.

— Так что вот так, друзья, чуть было не попали мы с вами, оказывается, в какой-то параллельный мир, как мне объяснили наши учёные гости. Японский контейнеровоз, что шёл впереди нас в пяти километрах, как оказалось, бесследно исчез, пропал без вести. И нас могла бы постигнуть такая же участь, если б не наш студент Колька, которому вздумалось похулиганить во сне в самый, что называется, подходящий момент. Если бы мы не сделали «Стоп машина» и не объявили тревогу «Человек за бортом», то никто бы из нас не встретился больше со своими семьями, родными и близкими, а перешли бы в другое измерение, в так называемый «Параллельный мир».

Хотите верьте, хотите нет, давно это было…

2. Гравицапа

— Батюшки, Санька, радость-то кака… Отец, иди скорее, сынок приехал, — со слезами на глазах прильнула мать к груди сына. Отец, улыбаясь во весь беззубый рот, стоял в сторонке, переминаясь с ноги на ногу, с нетерпением ожидая своей очереди, давая жене вдоволь налобызаться.

«Как же быстро стареют мои самые родные люди, — сразу подметил Саша грустную перемену во внешности родителей. — Мать совсем седая стала, ни одного тёмного волоса уже не осталось. Похудала, сгорбилась как-то, в росте уменьшилась, словно в землю вросла. А у бати от некогда густой чёрной шевелюры осталась лишь лысина, слегка обрамлённая на висках и затылке белым пушком. Спал, наверное. Из летнего чулана вышел в одних трусах и майке, висящей на нём, как на скелете. Кажется, ещё совсем недавно был стройным и сильным. Безжалостное время медленно, но уверенно превращает его в немощного старика с жиденькой седой бородёнкой, со слезящимися глазами, с худыми ногами, как две кривые берёзовые палки, торчащие из семейных трусов, протёртых до дыр на ляжках».

— Ну, наконец-то свиделись. Чего так долго не приезжал-та? Заждались ведь напрочь, — обнял отец сына. — Мать уж вона, помирать было намылилась, — освобождаясь от объятий, прошепелявил отец. — Проходь в дом-та, чего на пороге торчим. Скоро, чай, Вовка должен приехать. Он таперичи всё больше в городе живёт. Нашёл тама каку-то бабёнку с малым ребятёнком, таксистом работат. Езды-та с полчаса на его машине, а приезжать редко стал, деньги всё заколачиват. Надолго ли прибыл? В лесу грибы пошли. Мать давеча штук двадцать белых принесла. На рыбалку хоть успем сходить?

— Конечно, успеем, бать. Сессия, экзамены сдавал, сам понимаешь. Вот, на пятый курс перешёл. Не знаю, бать, рассчитываю на недельку, а там уж как получится. Получаю мало, денег как всегда не хватает, впору хоть другую работу искать. Мы с приятелем квартиру на двоих снимали, а он институт бросил, домой уехал. Одному мне теперь эту квартиру не потянуть. Ну, а вы как? На здоровье не жалуетесь?

— Нормально! Всяко быват, конешно. То сердешко заноет, то редикюлит прострелит, а то вдруг… хе-хе… понос пробьёт. Кряхтим потихоньку…

***

Александр после школы в единственный в своём районном городе машиностроительный институт поступить не смог, осенью ушёл в армию. После демобилизации легко сдал экзамены на вечернее отделение в московский политех.

Родной брат, Володя, старше его на четыре года, никакого образования после школы не заимел. В армии служил водителем на КАМАЗе, да так на гражданке шофером и остался. Была ещё старшая сестра, но умерла в три годика.

Брат приехал уже ближе к вечеру. Саша к его приезду уже баньку подготовил.

— А я теперь на извозе горбачусь. Сутками пашу, иногда даже спать за баранкой приходится. Дали машинюшку- старушку, двадцать два года уже. День езжу — два на ремонте стою, вот и заработай тут чего. Эх, Санёк, скоро выучишься, станешь каким-нибудь начальником, большие деньги будешь зашибать, — поддавая парку, болтал без умолку Володя, радуясь встрече с братом. — Каким ты огромным-то стал — Бугаина. Сколько же ты весишь?

— Всего центнер при росте два ноль три. Вспомни-ка, батя в молодости не хилее нас был, ростом только пониже. Да-а, подсох наш батя. Не мудрено, скоро семьдесят стукнет. Да и тебе на здоровье грех жаловаться, далеко не дистрофик. Ну что, хорэ, может? Я уже напарился.

— Ну иди, я ещё попарюсь чуток…

— … Чего колдуешь, бать? Слышу, кто-то здесь шебуршит, — заглянул Александр после бани к отцу в сарай. — Опять свои любимые железяки с места на место перекладываешь? А это что за штуковина у тебя? — взял младший сын в руки металлическую вещицу, не похожую ни на одну из всех известных ему деталей механизмов. По форме она напоминала куриное яйцо, только раза в два крупнее, тупой конец которого был совсем плоским и являлся основанием. — Ого, вот это Гравицапа! Смотрел фильм «Кин-дза-дза»? Точь-в-точь такая же гравицапа. Откуда она у тебя? Тяжёленькая! Что за металл? Уж не серебро ли?

— А хрен ё знат? Но уж точно не серебро, оно мягкое. Этой штуковине знашь скока лет? Её исшо мой дед после Первой мировой из Восточной Пруссии привёз, в каком-то музее тама на память стырил. Думал, чё-то ценно, а оказалась ненужной железякой, хоть с виду и забавна. Я когда исшо мальчонкой бегал, бабка эту штуковину в углу за образами хранила. Есть в нёй чё-то волшебное. Помню, дед как-то нечаянно нажал в ней на чё-то, мы тады на крыльце с ним вечером сидели, дык в нёй чё-то заскрипело, зашуршало, а потом вдруг — бац, стенки на четыре части откинулись. Мы с дедом удивились, тока на пару секунд посмотрели друг на друга, а она сразу и закрылась. Не успели даже разглядеть, чё у ней внутре было.

— Да-а? Ну-ка, нажми куда надо, пусть откроется, я посмотреть хочу.

— Ха, кабы знать на чё нажимать? Дед цельный год потом её из рук не выпускал, всяко разно в неё пальцами тыкал — не открылась, зараза така. Я и сам её крутил-вертел много раз, всё без результата. Орехи ей колоть хорошо, больше и толку от неё никакого. Потом она пропала у меня куды-то, только лет через двадцать вдруг нашлась, в отцовом ящике с инструментами лежала. Года два назад я её в сухопарник сунул, просто так, шутки ради. А потом оказалось, что из-за неё самогон стал, как лечебный эликсир — никакого похмелья. С утра встаёшь, как младенец. Скока ни выпей — ни башка не гудит, ни сушняк не мучит…

Александра от этой железяки было уже не оторвать. Чего он только с ней не делал — крутил-вертел, стучал по ней молотком, пилил ножовкой по металлу.

«Ну всё, транклюкатор хренов, держись, сейчас я тебя транквилизировать буду».

Со злости уже дошёл до того, что зажал в тиски и начал пилить болгаркой, но ничего у него не получилось, даже алмазный круг её не брал.

«Что же это за бандурина такая? Какой странный металл, ни одной царапины не осталось. Хм!»

***

На следующий день рано по утру все собрались в лес по грибы. Много раз уговаривали Александра, но тот на отрез отказался. Всё чего-то вычислял, чертил какие-то таблицы и графики.

— Какие грибы? Отстаньте от меня, не до пустяков мне. Скажи, бать, а в каком примерно году это было? Ну, когда дед твой на чего-то нажал, и она открылась.

— А хрен ё знат. Мне тады лет шесть-семь было, не больше. Брось ты эту железяку, айда с нами. Мож, ты и на рыбалку завре не пойдёшь? Заберу тады у тебя эту хреновину, спрячу — не найдёшь, — грозился отец, но Саня его уже не слышал.

«Ровно шестьдесят четыре пупырышка и столько же ямочек по всей поверхности на этом курином яйце, — несколько раз пересчитал студент. — А что, если здесь использована двоичная система счисления?»