Бесплатный фрагмент - Чокнутый понарошку

Мое резюме

— Сынок, — сказала мне мама, — «реланиум» без рецепта не продают, а валерьянка на меня уже не действует. Я прошу, я умоляю — давай сходим к психиатру. Покажемся.

Я стоял перед ней в прихожей и счастливо, «по сыновьи», улыбался. Голова моя была повязана шарфом, на манер бабьего платка, ноги были босы. То есть, носки-то еще оставались, а вот у сапог были начисто срезаны подошвы, и сапоги просто лежали поверх носок, как старинные штиблеты.

В психиатрической поликлинике было тихо и уютно — а я-то побаивался, что там шумят, над людьми издеваются — нет, даже лучше, чем на турецком курорте. Мама зашла в кабинет к врачам, я сидел на скамеечке. Ко мне подошел опрятный интеллигентный мужчина и ласково улыбнулся. Он молчал.

— Сижу, — сказал я.

— Сидим-сидим, — ответил он доброжелательно.

— Жду, — пояснил я.

— Ждем-ждем, — согласился он.

— Провериться решил — нормальный я или псих.

— Псих-псих, — согласился он.

Мне стало жутко. «Так вот вы какие — психи! А ведь и не отличишь».

Из «процедурной» напротив выглянула медсестра с участливым лицом:

— Петенька, не приставай, идем я тебе галоперидол поставлю.

Вышла мама.

— Расскажи им все честно, как «на духу», — может, еще не поздно начать лечиться.

Я зашел в кабинет.

Двое молодых врачей — мужчины — сидели и что-то писали. Наконец, один спросил:

— Где же вы потеряли шапку?

Про сапоги он не спросил.

— Когда спрыгнул с «товарняка».

— Зачем же вы ехали на товарном поезде?

— Надоело ждать электричку.

— Зачем же тогда спрыгнули?

— Стал замерзать. Боялся — свалюсь под колеса.

«Пока, вроде, ничего — нормальный разговор нормальных людей. Может и отпустят»

— А куда вы ездили?

— К девушке знакомой.

— Где вы с ней познакомились?

— На улице.

Возникла пауза. Врачи переглянулись, потом один встал из-за стола, подошел и уселся сбоку от меня — в шаговой доступности.

— Вы всегда предпочитаете знакомиться с девушками на улице?

— Просто эта показалась мне симпатичной.

— Из-за того, что она была на улице?

«Как вам объяснить-то попонятней».

— Нет, просто на улице всегда полно красивых девушек. Я увидел одну — и решил познакомиться.

Первый врач стал записывать — видимо, до чего-то «дотумкал», а второй смотрел на меня и задумчиво разминал свои крепкие кисти рук, как у самбиста.

— А кроме этого, чем вы заполняете свой досуг?

— Бывает, книжку читаю.

— Кого, например?

— Например, Хемингуэя.

Врачи опять переглянулись.

— Что-то я не слышал о таком. Вы говорите — читаете. А Прилепина читали?

— Нет, не читал.

«Когда отпустят из „психушки“, обязательно прочту».

— А телевизор вы смотрите?

«Надо сказать что-то обычное, не подозрительное».

— Иногда. «Дом-2» смотрю.

Врач, задающий вопросы, улыбнулся:

— Вы лжете. Зачем? У вас на лице написано, что вы не смотрите «Дом-2». Что вы смотрите?

Скачиваете фильмы «погорячее» с уличными девушками?

— Честное слово, я футбол смотрю.

— Хорошо, подождите в коридоре.

Я вышел, а мама зашла к врачам. Через минуту она появилась.

— Тебя посмотрит профессор и выдаст заключение — я как чувствовала, что дело серьезное.

Профессор была полная сердитая женщина лет шестидесяти. Почитав писанину тех врачей, она не глядя на меня спросила:

— Почему все-таки вы предпочитаете улицу. Почему не знакомитесь с девушками, например,

дома.

— Откуда дома возьмутся девушки?

— Откуда. Мама ваша может вам привести девушку.

— Что, мама будет ходить по улице, знакомиться с девушками и приводить их ко мне?

— Понятно. А когда вы поехали за город, у вас оставались какие-нибудь незавершенные дела?

— Мне реферат нужно было написать.

— Вы его не написали — вас это не гнетет?

— Нисколько.

— Эффект Зейгарник, — заметила профессор, — вас не тревожит незавершенное. Зовите маму.

Получив заключение, мы решили в тот же день проколоться. Аптека была тут же — все было очень удобно. В процедурной сестра набрала кубик галоперидола и сказала:

— Ну, снимайте штаны. Больно не будет. Да не переживайте — патология к уличным женщинам — теперь массовый психоз. Не вы одни.

Галоперидол вошел в меня, и я ощутил покой и легкость. Голова стала пустой, как воздушный шарик, и я вдруг подумал голосом этой сестры:

«Симпатичный, а вдруг маньяк? Встретишь где — и не поймешь. Жесть. Интересно, он во время „этого“ хрипит? Или кусается? Жесть».

К вечеру голова стала переполняться — в ней разом говорили автобусные кондуктора, дикторы телевидения, женщины с детьми и без. Я боялся рехнуться и стал писать. Как-то полегчало. И стиль вдруг обнаружился, и страх ушел.

Я, вообще, настоятельно рекомендую всем молодым авторам перед тем, как сесть писать — сходите в «психушку» и попросите вас проколоть. Поводом может быть любое ваше жизненное наблюдение.

Монолог

Мы вот только что носили нашего Барсика к ветеринару. Мы его кастрировать решили, а то Геняша ругается. Говорит, что Барсик все углы пометил, и теперь в квартире воняет, как в

магазине. Я бы и одна пошла, но мне очень страшно было — кто его знает, что за человек этот ветеринар. Вдруг псих какой-нибудь, а я психов боюсь. У нас в подъезде живет один псих. С виду тихий, а как начнет о погоде говорить, глаза кровью нальются, щека дергается — убить может.

Пришли мы с Геняшей, думали, там очередь, не мы ведь одни котов кастрируем, у людей это принято, а народу — никого. Вышел ветеринар.

— Вы, девушка, здесь посидите, я сейчас. И забирает у меня корзинку с Барсиком.

— Подождите, доктор, — говорю, — ему хоть не больно будет?

— Какое «больно», мяукнуть не успеет.

И ушел с Барсиком. Мы сидим, ждем. Вдруг из-за дверей истошный вой. Я даже не поверила вначале, что это Барсик так выть может, но это он выл. Вынес его нам ветеринар, принял у

Геняши деньги, посмотрел на меня строго и говорит Геняше:

— Девушке хорошо бы водки сейчас выпить, пройдите — ка в то вон помещение.

Повели они меня. А я иду, ноги подкашиваются, и только Барсика к сердцу прижимаю.

Заходим в комнату — странная такая комната. По стенам цепи с ошейниками прибиты, на полу куски мяса валяются. На одной цепи в углу сидит огромный ротвейлер, а в центре комнаты за столом мужчина чистит ружье.

— Ты, Лукич, угости — ка клиентов, а то барышне дурно стало, — сказал ветеринар и ушел, оставил нас с этим мужчиной. «Лукичом».

Тот ружье убрал, достал бутылку из стола и стаканы. Потом достал огроменный кусок мяса и отрезал несколько кусков. Мясо-то вареное было.

— Тут у нас «Спецавтобаза» базируется. Собак бродячих отлавливаем, — объяснил он нам, — для того и ружье. А на мясо мэрия деньги отпускает, собак кормить. Выпьем.

И остатки мяса бросил этому привязанному ротвейлеру.

— А правда, люди говорят, что у собаки кость даже хозяин забирать не должен — укусит? — спрашиваю.

— Да, — говорит, — нехорошо у собаки кости забирать. Неправильно это.

Тут он посмотрел на тот кусок, что ротвейлер уже грыз.

— Что-то многовато я тебе дал, еще ведь пудель некормлен.

И, представляете, подошел к псине и прямо из пасти у нее вытащил кость. Отрезал ломоть и забрал. Пес, было, зарычал, но Лукич так страшно рявкнул, что ротвейлер в угол забился,

Барсик в корзине совсем ужался, а я, как моя бабушка говорит, «порскнула» в трусики.

Выпили, мне полегче стало, а Геняша и вовсе сдружился с этим Лукичом. Чуть не обнимаются сидят. А Лукич Геняше рассказывает:

— Я ведь, Генка, летчик. Сто боевых вылетов. Скучно мне тут с вами, гражданскими людьми. Честное слово, по весне уеду по контракту в «горячую точку». Невмоготу мне такая жизнь.

А ты где служил?

— Морпех, — Геняша-то мой в морской пехоте служил. Там форма такая красивая. Да он и сам.

— А я с детства о небе мечтал, даже в космонавты собирался. Рапорт подавал об зачислении. Чуть-чуть не попал.

Допили они водку, попрощались мы и пошли домой. Я Барсику спинку глажу и все думаю об этом Лукиче.

— Геняша, — говорю, — а правда, что у космонавтов детей не бывает?

— Что ерунду — то порешь, детей нет! А зачем женщин в космонавты берут — не знаешь? А чтоб проверить, сможет женщина в космосе родить или нет. Им, может, годами лететь придется. Десятилетиями.

— Подожди, — говорю, — так они что, прямо в космосе, что ли, этим занимаются? Ну, этим самым?

— Ты что, — говорит, — дура полная? Что же им за этим — на землю возвращаться?

Ну, тут я даже остановилась. Это что же за безобразие у нас в космосе творится. А правительство, наверное, не знает, нянчится с ними, дармоедами.

— Геняша, — говорю, — давай напишем куда следует, про космонавтов-то?

— Сейчас врежу тебе, — говорит, — писательница.

Я обиделась и замолчала. Он такой. Как-то приревновал меня и ударил несколько раз. Хотя я повода не давала. Не то, что Баклушкина. Та всюду, куда не пойдет, такую короткую юбку наденет — хоть стой, хоть падай. А у самой — то ни специальности, ни работы путней. Одни ноги. Вообще — то Геняша не драчливый. Наоборот, предприимчивый. Ипотеку вот оформил. Машину в кредит купили. Теперь живем, как люди.

Все мы чем-то схожи

Вот вы мне скажите старую присказку: «Что город, то норов», а я вам в ответ припомню такой случай.

Чарли «деревяшка» изо всех сил работал на маленькой фабрике по производству кожаных стульев для банков обтяжчиком, его жена Молли торчала, как «не знаю кто», целый день в маленьком кафе за стойкой, а жили они на северной окраине Нью-Йорка в многоквартирном доме. Соседей своих они не знали, то есть, лица-то их были им знакомы, но ни как звать, ни тем более кто они такие, ни Чарли, ни Молли понятия не имели. Обычные белые — что еще нужно знать о соседях? Но после Рождества жизнь вдруг повернулась к Чарли и Молли, как он выразился, «худой» стороной — соседи сбоку съехали, и вместо них в квартиру заселилась семейка иммигрантов — латиносов.

— Как думаешь, Чарли, получится с ними поладить? — спросила Молли, настороженно прислушиваясь к взрывным женским возгласам и нудному детскому крику, доносившимся из-за стены.

— Посмотрим, — сказал Чарли, — жалко будет терять работу, если придется съезжать.

Прошла неделя.

— Чарли, — сказала Молли, когда они ужинали, — надо как-то дать «им» понять, что их коляске не место на площадке перед лифтом. Зачем они ее там держат, Чарли? Почему не закатят к себе? У нее с колес грязь капает — все время следы на полу.

— Да, — сказал Чарли, — эта коляска меня тоже бесит — зачем она тут нужна? Ума не приложу. Я бы вообще выкинул ее — вот что.

Вечером, услыхав звуки южной речи, Чарли надел кепи и вышел к лифтам. У дверей боковой квартиры стояли его соседи — мужчина и женщина, и, смеясь, разговаривали.

Чарли проходя, кивнул им в ответ на их приветствие, и, впервые за всю жизнь, проявил интерес к погоде:

— Что, снегу много?

Мужчина стал с сильным акцентом что-то объяснять. Чарли покивал и поехал вниз. Вернувшись, он застал Молли встревоженной.

— Иди-ка, посмотри, теперь их коляска стоит совсем возле нашей двери! Что будет дальше, Чарли? Они поставят ее поперек — и как тогда ходить? Ты дал им понять, что их коляске здесь не место?

— Я намекнул им, дескать, снегу-то много. Нормальный белый сразу бы смекнул, что речь идет о грязных следах на полу.

— Дай Бог, чтобы у них проснулась совесть — так не хочется съезжать!

Прошла еще пара дней.

— Чарли, как хочешь, но ты должен поговорить с этими Санчесами, меня уже просто трясет всю от этой коляски. Сегодня, выходя, я чуть не стукнулась об нее коленом.

Чарли надел кепи и вышел к лифтам. Ждал он около часа, наконец, нарушители покоя появились.

— Сэр, — обратился Чарли к мужчине, — Молли — моя жена — беспокоится насчет вашей коляски.

— А что такое с коляской?

— Сэр, коляска, видать, дорогая, вдруг ее кто-нибудь заберет, или хуже того — украдет?

— О. это пустяки, это пустяки!

Чарли вернулся домой.

— Собирай вещи, Молли, не будет нам здесь житья, я сразу это знал, с первого дня, как их увидал.

Уложив вещи в машину, они заехали в кафе, где работала Молли, чтобы взять расчет. Пока Молли разговаривала с хозяином, Чарли решил сыграть партию в бильярд со своим приятелем сержантом полиции Додсоном.

— Решили податься на новые места, Чарли? — спросил Додсон прицеливаясь.

— Да, нам с Молли Нью-Йорк что-то не по душе. Неспокойно в нем как-то стало. Как жить в городе, где полным-полно людей, не понимающих человеческую речь?

Тревожная ночь, суетливый день

Сережа Гуляев лежал потный и нагишом на шестиместной (уж больно была широка!) кровати, окутанный колдовским сумраком душной майской ночи. На его двадцать третьем этаже в открытые настежь окна глупые звуки улиц доносились слабо, и в комнате тишина стояла филармоническая.

Он начал задремывать, как вдруг: «з — з — з», раздалось возле самого уха. «Что это? Комары? Откуда в городе на двадцать третьем этаже комары?» Сережа прислушался.

Сомнений не было — один паршивец комар как-то залетел в спальню и теперь деловито гудел справа возле стены. «Надо бы его убить — но как?» Сережа встал, включил свет и стал оглядывать фешенебельные (денег ушло — мама, не горюй) стены и потолок. Комара не было. «Я тебя прихлопну, как только ты сядешь», — решил Сережа и потушил свет. Ночь была душной и по-охотничьи терпеливо хищной. Он напряженно ждал минуту, другую… «З — з — з». Нахальный комариный писк теперь шел от затылка. Сережа резко набросил на голову простыню. Стало тихо.

Лежать под простыней было невыносимо жарко, и Сережа сбросил ее на пол. «З — з — з». Теперь было уже три голоса. Сережа опять включил свет и зло посмотрел на потолок. Он обомлел — потолок, белый изначально, был покрыт черной вуалью комаров — их были тысячи.

«В каком это фильме комаров пылесосом собирали? Плохо, что я не обзавелся пылесосом». И тут Сережу осенило — у рабочих, которые делали евроремонт, да за одно и жили в соседней квартире, был пылесос — иногда его какого-то лешего включали, и он, как леший, истошно выл на весь этаж.

Сережа накинул халат и пошел к соседям.

— Добрый вечер, Хабиб, — обратился он к открывшему дверь (он знал, что одного из них точно зовут Хабиб), — вот что: бери-ка свой пылесос, да высоси у меня начисто комаров с потолка.

— Тысяча. Ночной тариф.

Они зашли в спальню, Хабиб взревел пылесосом. В потолок застучали. Ночь была тиха.

— Все, чисто.

Сережа отдал деньги, графским движением скинул халат вниз к ногам и лег на кровать. Спать не хотелось. «Интересно, остался ли тут хоть один подлец? Забился, небось, в щелочку и трусит. Что может насекомое комар против величия человеческого гения, мощи нашей техники?»

«З — з — з», — издевательски раздалось прямо возле носа. Ночь глумилась над человеком.

Сережа накинул халат…

— Много, хозяин, насекомых у тебя, пылесос старый, сгорит, боюсь. Две тысячи…

Они громко, не стесняясь, передвигали мебель, жестоко роняли стулья, по-кондукторски хлопали дверцами шкафов. Сверху соседи стали слушать приятную музыку, снизу уже давно плакал ребенок и что-то рычал мужской голос. Дом оживал.

Расплатившись с Хабибом за труд, Сережа заварил кофе и открыл томик Монтеня — надо было отвлечься. Кофе «Арабика» был подозрительно не бодрящий и отдавал желудями, а Монтень с третьего эссе усыплял наповал. Сережа потушил свет и лег. «З — з — з». Сережа захохотал. «Нет, надо выпить, иначе с ума сойду». Он достал бутылку коньяка, подумал и пошел к соседям.

— Хабиб, тут такое дело: мне выспаться надо, обязательно. Не покараулишь ли ты у меня в спальне до утра? Комаров бы погонял, я заплачу.

— Пылесос старый…

— Да ты полотенцем маши. Или вон у тебя шпатель здоровенный — им маши.

— Десять тысяч.

— Что за расценки у тебя! За комаров — десять тысяч. Я деньги не печатаю.

— Как хотите. Меньше никак — очень кропотливая работа. Качество гарантирую.

Утром Сережа встал немного разбитый. Глаза со сна не раскрывались. Он растолкал дремлющего на корточках у стены Хабиба.

— Что это рожа у тебя распухла, как шаньга? Ты комаров-то гонял? Спал, небось.

— Как не гонял! Гонял, туда-сюда гонял. Ушли все.

Хабиб пытался честно вытаращить узенькие глаза. «Вроде, он таджик был».

Расплатившись, Сережа пошел в ванную бриться. В зеркале он увидел незнакомое лицо — неинтеллигентное, нехорошее лицо неопределенной национальности. Монголы справедливо назвали бы такое лицо уродливым. Брить его было страшно. В дверь звонили — это пришла давняя пассия Сережи (они жили давно, наверное, около месяца) Верочка Пономарева.

Верочкин папочка был большая шишка в департаменте по внешним связям, и по поводу Верочкиных кавалеров высказывался так: «Замуж, дочка, не ходи, а пойдешь, руководи», и радостно скалил в фирменной улыбке нечеловечески белоснежные зубы.

От усиленных занятий в департаменте у него что-то случилось с головой, и понять его становилось невозможно. Мамочка же была районный санэпидемврач. Если вам придет в голову поставить на улице ларек, допустим, торговать престижными трусиками или еще чем приличным, вы поймете, что Верочкина семья была не из простых. Мамочка знала про Сережу, и ничего не говорила, только случайно забывала в Верочкиной комнате популярные брошюры о болезнях передающихся половым путем. Сегодня Верочка и Сережа хотели, наконец, предстать перед родителями, как жених и невеста — в перспективе.

Сережа открыл, Верочка зашла.

— А где Сережа? Гуляев! Ты что, бухал? Скотина ты!

— Вера, это паразиты комары.

— От тебя же коньяком несет! Какие в городе комары — бред!