Бесплатный фрагмент - Черный георгин

Венец каждой человеческой жизни есть память о ней, — высшее, что обещают человеку над его гробом, это память вечную. И нет той души, которая не томилась бы втайне мечтою об этом венце.

И. Бунин

Бетти пришла в мою жизнь чудесным ребенком. Красивым, мечтательным и печальным. Бетти любила военных летчиков, а я — ее губы, ее очаровательные, магнетические губы, на которых никогда не бывало улыбки.

Мы встретились с ней в сорок четвертом недалеко от базы «Кэмп-Кук». Выпало несколько выходных, и я, конечно, отправился «искать девочек»… А обнаружил Бетти. В черных туфлях и черном платье-рубашке — простеньком, с широким бантом над верхней пуговицей.

Я так обрадовался, что несколько минут просто стоял и рассматривал этот темный букет, будто зритель на параде. Придумывал фразочки для знакомства, а подошел с простым «Привет, я Фредди».

Бетти ответила, мол, форма Фредди очень идет, — и моя спина чудесным образом выпрямилась, плечи расправились, подбородок поднялся.

Раньше я видел эту девчонку в почтовом отделении и с другими солдатами. Бетти разбивала сердца, а я ходил по их осколкам и думал, что именно у меня все получится, сложится, сойдется. Ну, вышло иначе. Бетти победила в конкурсе красоты и под шепот завистниц уволилась из части. Пропала из поля зрения и теперь, будто черный феникс, явилась вновь. Впрочем, она всегда так делала.

— Говорят, тебя попросили уйти?

— Да, Фредди, как Белоснежку.

— За что?

— За то же — за красоту.

На шее девушки была темная ленточка — будто перевязали цветок, — и я невольно засмотрелся, забыл, о чем шла речь. Да какая разница…

— Ты точно летчик, Фредди?

Я немного обиделся.

— Да, точнее некуда. Самый настоящий, и летаю, да. Я много летаю.

— Не механик, Фредди?

— Нет, Бетти.

— Не диспетчер? Ты очень похож на диспетчера.

— Господи, нет!

Все это происходило посреди убогого бара для военных, где музыка звучала чуть громче, чем хотелось бы, а пиво чуть больше, чем хотелось бы, отдавало самогоном. Я то и дело спрашивал:

— Хочешь потанцевать?

— Хочу, Фредди, — отвечала она.

Мы не танцевали. На сцене свинговали чернокожие квинтеты; дробился степ; звенели стаканы, бокалы и кружки, а вместо воздуха плавал сигаретно-алкогольный туман. Казалось, вдохнешь один раз — и опьянеешь.

Я пьянел от Бетти. У нее были жуткие сны и ворох имен, которые она постоянно путала. Бостонский выговор, смоляные волосы, милая мордашка.

Мне хотелось ее любви, — я так и сказал Бетти. Ночью мы сняли дешевый номер, и, едва вошли, девушка устало легла на кровать. Конечно, я жаждал присоединиться, но Бетти медленно, как падающая юла, перекатилась вбок и покачала пальчиком.

— Нет, Фредди, ты не должен меня касаться.

— Почему? Я чуть-чуть.

Обидно? Да, до глубины души. Я оказался ничем не лучше остальных — такой же дурак, очарованный красоткой. Идиот, кретин, бестолочь!

— Почему, Бетти?!

— Это убогий мотель, Фредди, для убогой любви. Ты хочешь, чтобы у нас была убогая любовь?

Я печально ответил, что не хочу убогой любви, — и всю ночь просидел на полу. Рядом валялся старый выпуск «Лос-Анджелес Таймс»:

Сенатор Бартон К. Уиллер осуждает музыкальные ролики, утверждая, что некоторые из этих фильмов «непристойные и похотливые».

«Я надеюсь, эти картины не будут показывать молодым солдатам в лагерях, — заявил Уиллер. — Многие из этих ребят уже сейчас подвержены достаточному количеству искушений в некоторых учебных центрах».

Сенатор, видимо, знал, о чем говорил.

Время тянулось сладковато-медленно, и нежна была ночь за окном. Постепенно я задремал, уткнувшись в мятое фото сенатора, а утром — неожиданно для себя — попросил Бетти остаться.

— У меня нет денег на отель лучше, но я этого очень хочу. Я только должен кое-что рассказать о себе…

— Нет, Фредди, это плохое начало. Лучше ничего не говори, только купи дождевой воды.

— Дождевой? Которая падает с неба?

— Да, Фредди, она самая чистая.

Она осталась. Вечером, и на следующий день, и на другой. Бетти назвала это «фестивалем убогой любви имени мисс Шорт», и я не обиделся, хотя спал каждую ночь на паркете.

Бетти мечтала стать актрисой. Хотела прославиться и оставить свое имя в чужих сердцах, как воткнутый нож. Бетти любила зеленый горошек и никогда не смеялась; диковатые мысли летали вокруг ее головы, словно перья из выпотрошенной подушки. Запах Бетти застывал на выбеленных простынях.

— У тебя очень теплые глаза, Бетти, — шептал я.

— Нет, Фредди, — отвечала она без тени улыбки, — у меня очень холодные глаза. Ты женишься на мне?

Я нервничал, говорил:

— О, Бетти, мы еще так мало знакомы…

Утром четвертого дня она исчезла с моим кошельком. Минус тринадцать долларов шесть центов, плюс — сутки в тревожном ожидании: «Может, ушла за едой?.. Встретила знакомого?.. С ней случилось несчастье?! А деньги? Да к черту их, где она?»

Это был сущий кошмар; от страха я не знал, что делать. Замучил владельца гостиницы, обошел постояльцев, вернулся в часть и поспрашивал там — никто Бетти не видел.

Выходные закончились, она так и не появилась. Друзья сказали:

— Брось, Фред, эта штучка со всеми себя так ведет. Нашла себе другого.

Это было глупо, но я продолжал ждать ее. Ловил, как бабочек на летнем лугу, малейшие слухи, и года через два какими-то дикими путями узнал, что Бетти собирается замуж. Не то за Мэтта, не то за Пэтта Гордона — очередного несчастного летчика.

Я захотел найти Бетти и сказать ей пару нехороших слов. О, как я мечтал об этом! Несколько отменных фразочек, которые любят сплевывать водители, таких метких и емких. Готов спорить, Бетти мигом бы поняла, что я чувствовал.

Но дни бежали друг за другом, а слова тускнели и покрывались пылью, пока я окончательно не забылся в объятиях японки из концентрационного лагеря.

***

Рузвельт умер вслед за мировой войной, и пришел Гарри Трумэн. Что ж, не стоит его слишком винить — за ним гнались демоны коммунизма.

Я получил лживое «Пурпурное сердце», и в сорок шестом устроился механиком в Холленбек. Рядом была древняя синагога и гнили вереницы брошенных машин. С них мы скручивали все полезное, пока не оставались кузов и стекла, на которых засыхали трупики мошкары.

Мальчишки-латиносы днями напролет пинали ржавые остовы, а мы кричали, мол, лучше угоните новую. Мексиканцы. К концу сороковых в центре Голливуда никого, кроме них, почти не осталось: белые переехали в Западный Уилшир и Сан-Габриэль или в Сан-Фернандо, и Город ангелов превратился в город пачукос.

Однажды, когда мне попался особенно раздолбанный «Додж» — просто не автомобиль, а «примус на колесах», — воздух запах южными цветами.

— Привет, Фредди.

Сердце замерло, я неловко обернулся и увидел Бетти. Она была так же красива, и большие ее глаза все так же сияли, но не улыбались. Узкая юбка, широкоплечий жакет — все, даже губы, имело траурно-черный оттенок.

— Бетти! Господи! Где?.. Где ты была?

— Гуляла, — просто ответила девушка. — У тебя нос в саже, Фредди.

Будто и не минуло трех лет. Я вспомнил о деньгах, которые она украла, и подумал: «Эй, приятель, надо бы возмутиться!»

— Как ты меня нашла? — сказал я вместо этого.

— Я не искала, Фредди. Все лучшее попадается, когда не ищешь.

Я улыбнулся и решил, что мы обязательно должны куда-нибудь вместе сходить. Бетти согласилась.

— Да, Фредди, мы обязательно должны куда-нибудь сходить.

— Постой, — опомнился я, — ты разве не замужем? Я слышал от ребят, что ты вышла замуж. Или нет?

Бетти посмотрела в сторону, моргнула.

— Я ношу траур… Как ты думаешь?..

Одновременно мне захотелось стукнуть себя чем-то и запрыгать от радости.

— Я думаю, это… плохо, да? Плохо… Знаешь, вот, возьми ключи, у меня седьмая квартира в том доме, красном, через улицу. Подожди до конца смены, хорошо, Бетти? Я должен тебе кое-что сказать, очень важное о себе.

— О нет, Фредди, не стоит. Мне уже не нравится. У тебя есть дождевая вода?

Я растерянно кивнул. Теперь у меня всегда стояла канистра дождевой воды, словно я ждал, что Бетти появится в любой момент. И появилась, вот ведь странно.

— Хорошо, Фредди, только не задерживайся. — Бетти замолчала на пару секунд и добавила не к месту:

— Не люблю машины.

— Почему? — Я улыбнулся. — Они быстрые и красивые.

— Не знаю, Фредди. Наверное, потому что люди разгоняются и уже не могут остановиться. Мой отец так погиб… Не задерживайся, Фредди, хорошо?

Господи, я думал, рабочий день не закончится никогда. Моторы не заводились, шины не накачивались, аккумуляторы подыхали, едва я отключал их от питания. Под вечер хозяин, еврей по фамилии Резник, пригнал машину своего деверя: мол, обещал — и хоть ты тресни.

— Сэр («Чтоб вы сдохли, сэр!»), меня девушка ждет!

— И жалование.

— Сэр! («Провалиться вам в ад, сэр!»)

— И жалование.

Старый еврей был неумолим. Я хотел сбегать и предупредить Бетти, но он не разрешил. Я хотел взорвать к чертям кретина-деверя, его идиотскую машину, автомастерскую, Резника и всех-всех-всех, кроме Бетти.

Когда я пришел домой, меня ждал только сквозняк из распахнутых настежь окон. Ключ лежал под ковриком, рядом — тринадцать долларов шесть центов и игрушечная черепашка. На спине ее было написано: «Ассоциация грузчиков Массачусетса. Медленно, но верно».

На меня нахлынуло дикое отчаяние. Я бросился на улицу, пробежал квартал, другой — ни следа Бетти. Уплыла, как опавшие листья по реке.

Я презирал Резника за это. Я презирал за это себя, Бетти, весь проклятый мир, потому что девушка больше не появилась.

Презрение сменилось горечью, горечь — яростью.