Бесплатный фрагмент - Черные очки

Мой мир

Моя жизнь в школьные годы была похожа на черно-белое кино, нет, скорее на черный квадрат. Все, что я чувствовала и о чем думала, все было черного цвета. Все, что со мной происходило, тоже было окрашено черным.

Я выросла в неполной семье. Меня воспитывала одна мать, ну как воспитывала, пыталась. Сколько я себя помню, она все время была где-то там, говорила, что на работе. Детство мое проходило в круглосуточных садах и интернатах. А мать все работала и работала. Конечно, у нас потом появилось какое никакое жилье, объедками не питались, но зато в нашей семье воцарилось полное непонимание. Я не понимала, зачем мать вдруг стала интересоваться моей жизнью, а она не понимала, почему я не удовлетворяю ее интерес и не доверяю ей.

Все детство я тянулась к ней, нуждалась в ее общении, в ее ласке и добром слове, но не получала ничего. За 14 лет такой жизни я научилась жить одна, подавлять свои желания и засовывать их далеко и глубоко.

Я стала волчицей одиночкой, которой никто уже не был нужен. Конечно, я училась в школе, и мне приходилось жить среди людей. Но общество меня сильно угнетало. Я устала от сверстников еще в интернате. Там я жадно мечтала об отдельной комнатке, пусть даже это была бы крохотная коморка, но чтобы рядом никого не было. Вместо этого я все детство провела в большой спальне, где было много кроватей, на каждой из которых жил малолетний сопляк. И вот в 14 лет у меня появилась отдельная комната, где я наконец-то могла предаться своим мыслям и мечтам.

Я часто мечтала о какой-нибудь глобальной катастрофе, после которой выжила бы только я, а остальные сгинули бы навечно. Но я понимала, что это была только мечта, осуществить которую я не в силах. Единственное, что я могла, так это игнорировать всех, отталкивать от себя, избегать общения. На деле это оказалось не так уж и трудно сделать. Иногда достаточно было злобного взгляда и мрачного вида, и к тебе никто не обратиться и не подойдет. Если этого оказывалось недостаточно, то грубое слово срабатывало всегда.

— Дочка, как дела? — спросила мать и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.

— Я тебе купила джинсы, кофточки разные. Ты в магазин со мной не хочешь идти, ну я сама решила. Если что по размеру не подойдет, я могу сходить поменять, — каким-то заискивающе-осторожным голосом залепетала мать.

— Не надо мне ничего. У меня все есть, — раздраженно сказала я.

— Доча. Ну, у тебя все какое-то черное. А я тебе яркое разноцветное купила. И вот еще, я хотела с тобой насчет косметики поговорить. Я, конечно, не самая стильная женщина, но толк в косметике знаю, — начала было говорить мать, все глубже пробираясь ко мне в комнату. Тут я поняла, что ее нужно было поскорее выпроваживать, пока она опять со своими журналами ко мне не пристала.

— И косметика у меня есть. Я хочу побыть одна, — почти криком сказала я и стала отворачиваться от матери.

— Да, ты всегда одна. Хоть бы подружку какую-нибудь привела, Катя, — продолжала мать.

— Уходи. Или мне выйти? — категорично бросила я матери. Она остановилась и через минуту промямлила:

— Ну, зачем ты так? Я же стараюсь.

— Не хочешь ссоры, уходи, — снова сказала я, как отрезала.

Мать вышла. На кровати остались лежать вещи.

«Она меня никогда не понимала, не понимает и сейчас. Мне нравится черная одежда, черные волосы, глаза и даже губы. Это мой выбор и менять его я не собираюсь. А эти попугайские вещи пусть носят другие», — возмущалась моя душа. Я небрежно бросила цветные обновки в шкаф.

Утром я, как обычно, страдала от необходимости идти в школу. Не то чтобы я не любила учиться, нет. Да и школьная программа давалась мне достаточно легко. Просто ужасно не хотелось видеться со своими одноклассниками. Я как-то просила класснуху, чтобы она перевела меня на индивидуальное обучение. Но моего желания для этого оказалось недостаточным. Нужно было быть больным или дебилом, чтобы учиться на индивидуалке.

Я привыкла к тому, что мои желания не исполнялись. Я даже смирилась с этим и тихо страдала в одиночестве. Как ни странно я осознавала все свои страдания и принимала их. Я жила с ними и относилась к ним, как к части своей жизни. Можно сказать, моя индивидуальность, непохожесть на других заключалась в бесконечном страдании. Все это стало выражаться в моей одежде, моем макияже и вечно скорбном выражении лица.

Утром, надев черные штаны и водолазку, сверху все это прикрыв черной накидкой, еще набросав на лицо привычный макияж, состоящий из черных теней на глазах и черной помады на губах, я выдвигалась в школу. Я всегда немного опаздывала, потому что любила ходить по пустым коридорам школы. Учителя отчаялись воспитывать во мне пунктуальность, быстро поняли бесполезность своих замечаний, насмешек и упреков. Между мной и педагогическим коллективом сложился негласный компромисс. Когда я заходила в класс, они не обращали на меня внимания и, как ни в чем не бывало, продолжали делать свою работу. Одноклассники большей частью меня сторонились, что меня вполне устраивало. Но в восьмом классе появилась какая-то Даша из параллельного класса, которая начала меня доставать.

Каждый раз, когда мы сталкивались в коридоре, неминуемо возникала словесная перебранка. Обычно, Дашка была окружена какими-то вертихвостками, которые бесконечно хихикали, чтобы она там ни сказала.

В один раз наша встреча имела особенно острый характер.

— О, это ты. А я думала смерть к нам пришла, — услышала я, когда Дашка поравнялась со мной в коридоре.

— Смотри, как бы за тобой смерть не пришла, — ответила я каким-то шипящим голосом. Я всегда неосознанно быстро реагировала на разного рода оскорбления. В такие минуты эмоции молниеносно охватывали меня всю без остатка. От злости тело начинало трясти, а голос становился глухим и хриплым.

— О, ты, смотри, это чучело еще и разговаривать умеет, — с язвительной улыбкой на лице заявила Дашка. Окружающие ее вертихвостки, как и полагалось шестеркам, тут же бросились ублажать свою хозяйку язвительным смехом.

— А по морде от чучела получить не хочешь, пустозвонка? — хрипела я, глядя ей в глаза. Когда я во власти злости, меня ничто не может удержать, и я бесстрашно бросаюсь на врага. Даже если враг был не один. Иногда в такие минуты мне становилось, немного жаль, что я такая одна, что не было рядом единомышленников, таких же злых и несчастных. К величайшему моему сожалению все вокруг чему-то радовались и не знали, что такое истинное страдание.

— Сегодня после школы на стадионе покажешь, что ты есть, — сказала Дашка.

— Буду с нетерпением ждать, — прохрипела я.

На уроке я долго не могла успокоиться. Я знала, что согласилась на неравный бой. Но я никогда не отступала. Еще в интернате я поняла, что за себя надо драться. «Пусть я умру, жизнь мне не дорога, но я вылью на нее хотя бы часть той злости, которая копилась годами во мне. Пусть она испытает хоть часть того, что чувствую я», — кипели эмоции внутри меня.

После школы я пришла в назначенное место, но там никого не оказалось. Я немного подождала и направилась домой. В душе я ликовала, полагая, что Дашка струсила, отступила. Когда я заворачивала за угол, то почувствовала удар в спину. Я упала вперед и не видела того труса, который нанес этот позорный удар. Тут же я услышала знакомый смех. Я стала подниматься, но кто-то больно давил сверху на мою спину и пригвоздил меня к земле.

Ко мне склонилась Дашка и язвительно сказала:

— Ну и что ты мне сделаешь, уродина?

— От уродины слышу. Позорная морда. Я тебя еще словлю в коридоре, ходи и бойся, — злобно кричала я. В этот раз злобы во мне было в разы больше. От такой подлости и наглости разрывало на части. Потом я потеряла сознание. Когда очнулась, то почувствовала боль в голове. Дома я разглядела рану, от которой, видимо, и отключилась. Эмоции переполняли и мешали спокойно думать.

Я и так не любила людей. А тех, кто меня оскорблял, я ненавидела и желала им долгих мучений. Я часто представляла, как Дашку сбивает грузовик или на нее падает огромная ледяная глыба. При этом она не умирала, это было бы слишком хорошим концом для ее никчемной жизни, она долго и мучительно подыхала. Я представляла ее скорченное от боли лицо, на котором не было и следа от язвительной улыбки.

После случившегося на стадионе мое желание отомстить достигало такой степени силы, когда хочешь исполнить его любой ценой. Я стала искать способы. В голове крутились разные варианты. Сначала я хотела, подкараулить ее в школе, и наброситься. Но для такого варианта нужна была слежка. И я посчитала, что было бы слишком много чести тратить свое время на нее. Потом я задумала ударить ее исподтишка при первой же встречи. Но я не знала, как это сделать незаметно, ведь она ходила не одна. В голове вертелся еще один вариант, о котором я раньше боялась думать, но теперь чувствовала, что момент настал.

В дверь постучалась мать.

— Дочка, иди кушать, — сказала мать, приоткрыв дверь моей комнаты. Сама она не просунула даже головы на мое пространство, боялась скандала.

Я зашла на кухню, схватила тарелку с уже приготовленным обедом, кусок хлеба и отправилась к себе в комнату. Я поставила все на тумбочку, захватила вилкой часть котлеты и запихнула в рот. Мне не терпелось, и я достала из тумбочки большую книгу.

«Вот она, моя сила. Она поможет мне отомстить и заставит остальных бояться меня», — воодушевленно подумала я.

Передо мной лежала книга черной магии. Это была огромная толстая книга, которую я купила недавно на деньги, подаренные матерью на мой день рождения. Помню, когда я ее первый раз открыла, то тут же закрыла. Мне тогда не хватило смелости, чтобы решиться ее прочитать. Но теперь я была готова. Моя смелость питалась злостью и ненавистью. А, как известно, это самые сильные и разрушительные эмоции. Но пока они разрушали только меня, и теперь я хотела направить их силу на своих обидчиков.

До глубокой ночи я читала. Несколько раз я слышала свой внутренний голос, который кричал мне закрыть книгу и оставить эту затею. Но каждый раз, когда я вспоминала свое унижение, злоба вскипала с новой силой и заглушала этот голос. Утром я встала с мыслью, что я стала сильнее и могущественнее. Я уже знала наизусть слова заговора на болезнь. Я повторяла его про себя снова и снова, и там, где было нужно, вставляла имя ненавистной мне Дашки.

Когда я пришла в школу, то первым делом узнала расписание Дашкиного класса. На каждой перемене я вертелась возле кабинета, где должна была быть Дашка.

В один момент она вышла, и я бросилась к ней навстречу. Путь мне преградил какой-то старшеклассник. Он встал на дороге и схватил меня за руки. Я закричала:

— Пусти, дурак!

Старшеклассник продолжал держать меня за руки и усилил схватку, когда Дашка приблизилась. Она, как обычно, улыбалась своей противной улыбкой и намеревалась сказать мне очередную мерзость.

— Ты позорная трусливая крыса! — закричала я на нее и зачем-то плюнула в ее сторону.

— Без своих шестерок боишься ко мне подойти близко? — продолжала я. При этом я говорила громко и горячо, чего сама от себя не ожидала. Потом я также эмоционально начала читать вслух заговор на болезнь. Я четко и ясно произносила каждое слово, а после слов раба божия добавляла Дашкины имя и фамилию. Это было впечатляюще. Я поняла это по Дашкиному лицу. С него исчезла та самая ядовитая улыбка, а в глазах появился страх. Увиденное подстегнуло меня, и я уже не могла остановиться. Когда заговор закончился, я стала выкрикивать слова проклятия в ее адрес. Дашка не выдержала и ничего не сказав, ушла в класс. Державший меня старшеклассник ослабил хватку, и я вырвалась. Я посмотрела на него, его лицо выражало отвращение и удивление. Я плюнула и в него, хотя отчасти была благодарна ему за то, что он не позволил мне броситься в драку, и я смогла испытать на Дашке свои чары. Тогда я поняла, что слова обладают какой-то неведомой силой, которой я должна была непременно овладеть.

С того времени сразу после школы я бралась за книгу черной магии. Она стала для меня всем, и справочником, и путеводителем, и энциклопедией, и даже можно сказать библией. Там было все, что мне нужно. Там были ответы на все мои вопросы. Я узнала, как заставить бояться и страдать, как отомстить, обидеть, унизить и даже убить. Все это давало ощущение власти и превосходства. Я чувствовала, как во мне поднималось желание подчинять. «Откуда оно взялось?» — мелькнула мысль. Сначала были просто обиды, потом прибавилась злость, которая усилилась ненавистью. А теперь появилась жажда власти, желание унизить и наказать всех, кого ненавидишь. А ненавидела я всех. Не было ни одного человека, которого бы я любила и жалела. Я ненавидела всех, даже мать. Но я терпела ее, потому что была мне нужна.

«О, Боже, я же монстр. Я не хочу быть такой, я хочу любить, не хочу больше злиться. Но, я не виновата в том, что я такая. Такова жизнь, таковы люди, они заслуживают моей ненависти, а не любви», — спорила сама с собой моя душа.

С этой книгой я засыпала и с ней же просыпалась. Я так глубоко была поглощена ее содержание, что не заметила многодневного отсутствия Дашки в школе. К тому же в школе меня стали не просто сторониться, а буквально обходили стороной. Краем уха, я слышала, как меня называли ведьмой, что меня поначалу скорее веселило, чем огорчало. Потом я узнала, что Дашка чем-то заболела, и в мой душе мрак на мгновение просиял. Я почувствовала какую-то радость или вернее ликование. «Вот, получила, гадина. Так тебе и надо», — тайно ликовала я. В этот день я летала от счастья, и на моем лице даже поселилась улыбка. Правда, у всех окружающих моя улыбка вызывала какое-то отвращение. «Это они от зависти», — думала я. Я была уверена, вернее, я знала, что все люди друг другу волки, и никто не желал другому добра, и с удовольствием радовался чужому горю. Это были мои искренние убеждения.

Такое ликование продлилось недолго. Меня вдруг стал раздражать тот факт, что окружающие люди стали смотреть на меня с отвращением, а некоторые, пройдя мимо, могли бросить обидное слов. Раньше я не реагировала на разного рода эпитеты насчет моего внешнего вида. Это был мой образ, остальные могли относиться к нему как угодно. «Но теперь, я не просто страдающее загнанное существо черного цвета, сейчас я ведьма, имею силу и знания, и чужое мнение мне оскорбительно. Как смеют эти простые смертные открывать рты без разрешения», — возмущалось все нутро мое.

Как-то я шла со школы и мимо проходила старушка. Она взглянула не меня и вздрогнула со словами:

— Ой, ну и страшилище.

Услышав это, я глянула на старуху, и в голове всплыли слова из книги. Я стала шептать их, при этом не отрывала взгляда от уходящей бабки. Она какое-то время оглядывалась на меня, а потом перекрестилась и пошла дальше.

Я не понимала, что происходило. Я чувствовала в себе силы, я наконец-то поверила, что могу исполнить любое свое желание. Но я не испытывала от этого радости. Только я нашла заговор, чтобы заглушить одну обиду, тут же появляется другая. Будто весь мир ополчился против меня. Даже дети в последнее время стали приставать ко мне. Бегут следом и кричат:

— Баба Яга, костяная нога.

Я оборачивалась на них и шептала заклинания. В такие минуты в голову лезли слова проклятия и желания смерти. «Дожилась, детям смерти желаю», — вырывалось иногда из глубины сердца.

Что-то пошло не так

Как-то в школе я проходила по коридору, и навстречу мне вышла Дашка. Она шла в окружении подруг и о чем-то весело говорила. Я видела, что она заметила меня, но ничего не сказала, а только глянула на меня и улыбнулась. Правда, улыбка эта была не той язвительной и ядовитой, нет, это была улыбка, которая рождается счастьем и излучает добро и радость.

Я не помню, куда я шла, но сразу после встречи с Дашкой я пошла в туалет, закрылась в кабинке и что есть мочи заорала. Мой крик был похож на ор какого-то загнанного зверя, такой же истошный и страшный. «Только не это, только не это!» — крутилось в моей голове. Я знала, я верила, что мои заклятия работают. Я ждала увидеть Дашку какой угодно, больной, покалеченной, убитой горем, злой, но не счастливой. В этот момент я даже рада была бы ее язвительной улыбке, но не такой, как сейчас полной счастья и радости. Казалось, что такое пережить было невозможно.

Домой я вернулась мрачнее тучи. В этот вечер я ничего не читала, а просто пролежала на кровати до самого утра. Не помню, спала ли я в эту ночь или нет. Не было никаких чувств, будто душа высохла, зато голова разрывалась от кишащих мыслей. Я вспоминала Дашкину улыбку, потом явилась какая-то старуха и залилась страшным смехом, затем она превратилась в ворону, которая кружила надо мной и каркала какие-то заклинания и заговоры.

Утром я не встала с постели, чтобы собираться в школу. В комнату зашла мама:

— Доча, у тебя все нормально? — она как обычно спрашивала с коридора, не заходя в комнату. Видимо, не дождавшись ответа, мать заглянула в комнату, а потом зашла полностью. Она подошла ближе и тихо спросила:

— Дочка, что с тобой?

Я лежала и молчала, мне не хотелось шевелиться, разговаривать, ничего, было такое чувство, что я умерла. Мать потрогала мой лоб и сказала:

— Да ты вся горишь.

Потом приходил доктор. После его ухода мать куда-то ушла, потом вернулась и заставила меня выпить какую-то противную таблетку. Еще через некоторое время она принесла обед. Я немного поковырялась в тарелке, и снова сползла на кровать, укутавшись одеялом. Так я валялась целую неделю. Все это время мне хотелось уснуть, но никак не получалось, в голове кипела каша из заговоров, воспоминаний и каких-то кошмаров.

Мне стало невыносимо плохо, и тогда я подумала о ней. Я вдруг поняла, что выхода больше нет, я сделала, что могла. «Я больше так не могу. Я хочу уснуть навечно», — промелькнуло в голове. От этой мысли вдруг стало легче. Я представила, что больше не будет этих снов, этих кошмаров, этих обид, злости, бесконечной войны со всем миром. Я была готова.

«Но как, как это сделать? Хочется, чтобы после меня не осталось ни следа, будто и не было Кати Костровой. Может быть, уйти далеко в лес и устроить пожарище и сгореть в нем? А вдруг не сгорю, к тому же это очень больно. Нет, лучший способ — напиться таблеток. Но в нашем доме отродясь лекарства не водились. Я не помню, чтобы мать хворала, да и я болела редко. Порода такая, работяги здоровые называется. А что если выпить всю пачку аспирина? Нет, этой кислятины много не съешь, к тому же не факт, что сдохнешь.

Ну что же я даже такое желание свое выполнить не могу. Какая же я неудачница, зачем вообще на свет появилась?» — вела я горячий разговор сама с собой. Я хотела уже броситься реветь от очередной порции страданий, как глянула на дверь балкона и тут же озарилась мыслью: «Так вот же моя дверь в вечный сон. Мы живем на девятом этаже, один шаг и все. К тому же можно и секундным полетом насладиться».

Я выглянула в коридор, чтобы убедиться, что поблизости не было матери. Затем тихо закрыла дверь комнаты. Вышла на балкон и решительно подошла к перилам. Посмотрела вниз, дух захватило от такой высоты. «Надо решаться. Прыгай!» — что-то кричало внутри. И пока я наклонялась вперед через перила, как что-то другое внутри завопило: «Не делай этого, нужно жить. Жизнь одна и она сокровище». Я снова выпрямилась и посмотрела на дверь в комнату. «А что там меня ждет?» — подумала я. «Снова враги и борьба с ними. Какой смысл жить дальше. Впереди только мрак. Так какая разница — мрак жизни или мрак смерти? Никакой», — решила я и без сомнений стала нагибаться вперед, чтобы перевалиться через перила балкона. В этот момент я услышала нежный женский приятный голос:

— Здравствуйте.

Я остановилась и в позе поклона, упершись животом в перила, повернула голову в сторону, откуда донеслось приветствие.

На соседнем балконе сидела девушка, лет двадцати пяти. Белый цвет волос и кожи, а также светло-бежевый халат придавали девушке какой-то неземной, ангельской вид. Она сидела неподвижно и пристально смотрела куда-то вдаль.

— Здравствуйте, — снова сказала девушка, будто ожидая ответного приветствия от меня. Мне показалось странным, что она не повернулась ко мне и продолжала смотреть вдаль, еще при этом улыбалась.

От неожиданного приветствия и увиденного я забыла про то, что только что хотела сделать. Мне пришлось выпрямиться и подойти ближе к соседскому балкону.

— Здравствуйте, — сказала я. Надо сказать, она вызвала какой-то интерес к себе и, можно сказать, даже уважение.

— Меня зовут Лиля, — сказала девушка и продолжала неподвижно сидеть и смотреть вдаль.

— Я, Катя, — робко сказала я и почувствовала всю абсурдность данной ситуации. Только что я пыталась вывалиться с балкона, но вместо этого я знакомлюсь с соседкой.

— Очень приятно, Катя. Я ваша новая соседка, — начала говорить Лиля.

— Вы давно живете в этом доме? — неожиданно спросила она.

— Давненько, — ответила я и стала вспоминать, когда мы переехали.

— Я никогда не жила так высоко, — вдруг сказала Лиля и продолжила:

— Это необычное чувство. Оно захватывающее и в то же время пугающее. Вы не находите?

— Да, — ответила я на очередной неожиданный вопрос.

— Вы учитесь в школе? По голосу вы молодая девушка, — сказала новая соседка.

— Я учусь в школе, — ответила я. Потом я поймала себя на мысли, что никогда не любила общения с соседями, и избегала всякого рода расспросов про себя, а тут разговорилась.

— А я уже окончила школу, вернее, интернат для слепых, — сказала Лиля и ее слова молнией пронеслись в моей голове. Она ничего не видела, вот почему такой странный взгляд, такая улыбка.

— Поздравляю, — сказала я и подумала, что сморозила что-то не то.

— Вас не смущает общение с инвалидом? — спросила Лиля.

— Нет, совсем нет, — заторопилась я с ответом.

— Это хорошо. Давайте, иногда будем общаться на балконах. Мне кажется это как-то необычно и интересно, — предложила Лиля.

— Ладно, — согласилась я.

Тут соседку позвали из квартиры, она поднялась и, расставив в стороны руки, будто держась за воздух, направилась к двери. Перед тем как зайти внутрь Лиля сказала:

— До встречи, Катя. И вот еще что. Жизнь прекрасна.

Меня снова словно молнией поразили ее слова, я ненадолго окаменела. «А еще говорят, что молния два раза в одно и то же место не бьет», — почему-то подумала я. Потом я крикнула:

— До встречи.

Резкий поворот

Со смешанными чувствами я вернулась в свою комнату. В этот же момент в комнату ворвалась мама:

— Что же ты встала? Ложись обратно. Да еще балкон открыт на всю ораторскую. Ну-ка в постель, давай.

Она закрыла дверь балкона. Я послушно легла, а сама заметила, что не ощущала себя больной, а наоборот была полна сил. Через мгновение я расслабилась и уснула. Тот сон запомнится мне на всю жизнь. Это был спокойный, сладкий и глубокий сон. Не было никаких тревог, страха и злости. Я проснулась в хорошем настроении. Потом я опомнилась и вспомнила, что я должна страдать, что мне должно было быть плохо, и жить не хотелось, и я намеревалась выпрыгнуть с девятого этажа. В памяти всплыл образ Лили. «А вдруг это был мираж?» — промелькнуло в голове.

Я соскочила с кровати и почувствовала легкое головокружение. Пришлось лечь снова. Потом медленно поднялась и вышла на балкон. На соседнем балконе никого не было, но там стоял стул, на котором сидела Лиля. «Нет, не мираж», — с облегчением подумала я. Мне тогда показалось, что она была послана мне судьбой как знак, что я зачем-то нужна. Почему-то в тот момент я верила в это.

Мне захотелось чего-нибудь съесть, да так сильно, что я схватила с тумбочки уже засохшую булочку и жадно откусила огромный кусок. За секунду я справилась с булкой, — сухарем, затем пошла на кухню. Там хозяйничала мама.

— Ой, как вкусно пахнет, — сказала я, а сама опешила от своих слов. Я никогда так не говорила. Я никогда никого не хвалила, и ничем не восхищалась.

— Доча, — мама посмотрела на меня, и ее лицо озарилось радостью.

— Ты моя умница, давай, садись кушать, — запричитала мама и засуетилась. Передо мной на столе оказались тарелка супа, котлеты с картофельным пюре, овощной салат. Не знаю, куда это во мне уместилась, но я съела все без остатка. Мама смотрела на меня и загадочно улыбалась. В этот момент она выглядела счастливой, будто миллион выиграла.

— Молодец, хорошо покушала. В кои-то веке, — сказала мама с довольным видом.

— А теперь, иди, полежи еще, — добавила она, продолжая глядеть на меня, будто я совершила какой-то подвиг.

Я улыбнулась и отправилась к себе. «Что со мной? Я будто заново родилась», — думала я про себя. И была права, я действительно заново родилась.

Не знаю сколько раз я выходила на балкон, чтобы высмотреть Лилю, но каждый раз возвращалась ни с чем. «Неужели, показалось», — подумала я после очередной неудачи. В этот момент неожиданно услышала свое имя. Я сразу поняла, что меня звала Лиля.

Набросив халат, я вышла на балкон. Лиля сидела на стуле. Теперь она была в трикотажном платьице нежно-голубого цвета, на глаза были надеты черные очки, которые закрывали почти половину лица.

— Здравствуй, Катя, — сказала Лиля.

— Какой прекрасный день, воздух свежий и пахнет сосной, — продолжала Лиля.

Я невольно принюхалась, и в этот момент подул легкий ветерок. Он будто подтолкнул ко мне побольше свежего воздуха, чтобы я смогла вдоволь надышаться.

— Катя, расскажите о себе, — попросила Лиля.

— Да, нечего обо мне рассказывать. Живу с мамой. Учусь в школе, — ответила я и с ужасом начинала понимать, что если написать книжку о моей биографии, то это была бы самая маленькая книжка на свете.

— Чем занимаешься в свободное время, чем увлекаешься? — спросила Лиля.

Первое, что пришло в голову, так это понимание отсутствия интересов и увлечений в моей жизни. Сколько себя помнила, я всегда так сильно была занята страданиями по каждому поводу, что можно сказать, они и являлись моим увлечением, интересом, хобби и прочее, прочее. Правда, в последнее время я занималась черной магией, но этим вряд ли можно было похвастаться перед Лилей.

— Да ничем не увлекаюсь. Все некогда. Школа все свободное время занимает, — зачем-то сказала я. Хотя школа в моей жизни занимала как раз таки самую ничтожную ее часть.

— Понимаю, — ответила Лиля с некоторым сочувствием.

— Мне повезло, у меня много свободного времени. Сейчас, я хочу научиться играть на гитаре. Тетя Люда купила мне нотную азбуку для слепых, а Ваня подарил свою гитару. Ваня, — это сын тети Люды, — сказала Лиля, и тут же добавила:

— Тетя Люда мой опекун. А мама моя умерла.

Казалось, что Лиля говорила со мной очень уважительно и ласково, будто оберегала меня от неудобных вопросов, стараясь сразу все прояснить. Она будто держала меня рядом и не хотела отпускать, хоть я никуда не торопилась.

— Мне кажется, что ты очень красивая, — добавила Лиля.

— Ну, мне сложно сказать, — ответила я. На самом деле, я не считала себя красавицей. Когда-то раньше в детстве я часто спрашивала маму про себя, какая я. Она никогда не хвалила меня, и всегда давала понять, что могло быть и лучше. Про сверстников я вообще молчу. Трудно представить общество злее, чем общество детей. Сверстник всегда был готов от души посмеяться над тобой, но никогда не был готов порадоваться твоему успеху или признать твою красоту.

— Я давно не вижу, и научилась различать людей по голосу. Твой голос принадлежит утонченной нежной натуре, — сказала Лиля. Я тогда подумала: «Совсем не про меня». Но ничего не стала отрицать.

— У меня еще есть сводная сестра Лена. Она твоя ровесница. Ей тоже 14 лет.

— Правда, мне четырнадцать лет. Как ты узнала? — спросила я с неподдельным удивлением.

— По голосу, — коротко ответила Лиля.

Кто-то позвал Лилю и она сказала:

— Катя, мне нужно идти. Я приду сюда вечером. Если, захочешь, приходи. Я буду рада.

— Хорошо, — сказала я и ушла в комнату.

Новые непонятные мысли и чувства охватили меня. В голове возник вопрос: «Зачем я соглашаюсь на встречу?» Отвечая на этот вопрос, я поймала себя на мысли, что не могу отказать Лиле, и хочу видеть ее и слушать ее. Она относилась ко мне так, как никто и никогда. «Может это от того, что она не видит меня?» — сделала я предположение. «Она говорила, что умеет видеть человека насквозь по голосу. И она называла меня нежной, что было неправдой. В то же время она правильно угадала возраст. Не знаю, но замыкаться в своем одиночестве мне больше не хотелось. И Лиля, слепая девушка оказалась идеальным собеседником для меня. Что это? Как это объяснить? Я не знаю. Я не хочу, чтобы меня видели, но хочу, чтобы слышали. Как все сложно в этой жизни», — крутились разные мысли в голове. От всей этой философии захотелось спать.

Неделю я не ходила в школу из-за болезни. Диагноз точно не могу назвать, что-то связанное с упадком сил из-за каких-то возрастных особенностей сердечнососудистой системы. В понедельник все-таки пришлось собираться в школу. Как обычно, я нарядилась во все черное и вышла на улицу. В голове промелькнул вопрос: «Чтобы сказала Лиля, если бы увидела меня сейчас?» «Хотя какая разница, что она думает. Но все равно хорошо, что не увидит мой образ», — одернула я саму себя.

После школы я поела и снова вышла на балкон. Там уже сидела Лиля и что-то про себя напевала.

— Привет. Что ты поешь? — спросила я, каким-то не своим голосом. Обычно я говорю тихо с хрипотцой, а тут получилось звонко и радостно, аж, противно.

— О, Катя, здравствуй. Я пою песенку из мультфильма о том, как красиво вокруг и радостно внутри. Я люблю детские песенки. Они вызывают радость и умиление, — сказала Лиля и спросила:

— Катя, ты когда-нибудь видела радугу?

Я немного замешкалась от неожиданного вопроса и судорожно стала копаться в глубинах своей памяти и вспоминать, что это вообще такое и где я могла ее видеть. Такие вещи, как радуга, дождик, снежок и тому подобные явления казались мне чем-то несерьезным, детским, само собой происходящим в природе, и меня особо не волновали.

— Видела, — сказала я.

— Прямо на небе? — спросила Лиля.

— Да, на небе, — ответила я.

— Счастливая. А расскажи мне, как это было, — вдруг попросила Лиля и не по-детски убила меня своей просьбой.

— Ну, где-то в прошлом году, весной мама стояла на балконе, развешивала белье и увидела на небе радугу. Потом позвала меня посмотреть, я пришла, и увидела, — стала рассказывать я, и почему-то почувствовала себя первоклашкой, которая стоит у доски и читает сочинение на тему «Как я провел лето».

— Как здорово, — сказала Лиля с восхищением в голосе.

— А она большая была? А она далеко была или близко? — спросила Лиля.

— Сначала виднелся небольшой кусочек радуги, вон там над соседним домом, потом он стал расти, и появилась вся радуга, которая протянулась до самого соснового бора. Буквально через минуту радуга стал таять. Сначала исчез кусочек над домом, потом середина, и, в конце концов, растворился оставшийся хвостик над лесом, — сказала я и замолчала. Мне нужно было время для того, чтобы поверить, что это я только что рассказывала про радужные кусочки и хвостики.

— Как ты интересно рассказываешь, спасибо. Я даже представила, как радужная лента расправляется на небе, а потом растворяется в воздухе. Большое спасибо, Катя, — сказала Лиля и улыбнулась.

— Жаль, что я вижу только черный цвет, — через минуту сказал Лиля. Я помню, что в мире много цветов.

— Тебе какой- цвет больше всего нравится? — вдруг спросила Лиля.

— Синий, — ответила я, хотя кроме черного ничего не признавала уже несколько лет.

— Цвет неба и моря, — сказала Лиля.

— А тебе? — спросила я, и тут же подумала, что сморозила ерунду.

— Мне, белый, — ответила Лиля.

— Цвет света. Когда я ослепла, я только и могла различать свет и тьму, белое и черное, — как-то задумчиво стала говорить Лиля.

— И из этих двух цветов мне больше всего нравится белый, — продолжила она.

Я тогда подумала, что из всего многообразия красок мира я выбирала черный. «А если бы у меня был выбор только между белым и черным, светом и тьмой, что бы я тогда выбрала?» — задала я сама себе вопрос. Правда, тогда ответить не смогла.

— Когда я была маленькая и еще могла видеть, я любила раскрашивать разные картинки. Знаешь, такие альбомы, где нарисованы контуры животных, бабочек, цветов, и их нужно закрасить карандашами. Мне запомнилась картинка с радугой, я тогда не знала какого цвета каждая полоска и в какой последовательности идут цвета. Я взяла энциклопедию и нашла все о радуге. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый — цвета радуги. Правда, сейчас я помню только название, а как они выглядят, представляю уже очень смутно, — говорила Лиля, сидя неподвижно и, как обычно, будто пристально вглядываясь вдаль. Только разные нотки голоса выдавали чувства восторга, смешанного с печалью.

Я огляделась вокруг и подумала, что смогла бы прожить и в черно-белом мире, что разных красок и оттенков для меня было слишком много. И тут же мне стало как-то смешно от того, что слепая Лиля хранит в душе картинку радуги, как самое красочное событие в жизни, а я считаю, что в мире слишком много красок и достаточно черного и белого.

— Ты знаешь, Катя, что настроение человека тоже имеет цвет. Вот подумай и скажи, какого цвета у тебя настроение сейчас? — вдруг спросила Лиля и застала меня врасплох своим вопросом.

— Ну, наверное, голубое, — сказала я, что пришло в голову.

— А у меня, оранжевое, — сказала Лиля и тут же добавила:

— А вечерами обычно желтое.

— Интересно, — сказала я и поняла, что втянулась во всю эту цветовую историю.

— Я сегодня вечером тоже посмотрю на цвет своего настроения, — сказала я, возможно, в первый раз от души без притворства.

— Хорошо, — сказала Лиля.

Потом мы еще долго болтали о природе, погоде, музыке, книгах и прочей ерунде. Примерно через час разошлись по своим комнатам. Самое интересно, что мне нравилось говорить с Лилей обо всех этих вещах, таких простых и земных. Она не лезла ко мне в душу, не пыталась учить, как жить, не любопытничала насчет моей личной жизни. Она просто делилась со мной своими радостями. Не было ни капли страха перед тем, что она может обидеть или предать.

Правда, после общения с Лилей мне становилось немного стыдно. Она ничего не видела, а столько знала, многим интересовалась. А я абсолютно здоровая, сама загнала себя в какие-то рамки, ничем не интересовалась, читала мало и то, если в школе задали. И главное, ничего не хотела, и заставить себя не могла. Я вдруг поняла, что мне захотелось поделиться этими переживаниями с Лилей, узнать ее мнение. Неожиданно она стала каким-то добрым учителем, у которого я хотела многое узнать о жизни.

На следующий день вечером я снова вышла на балкон, Лиля уже была на месте. Не дождавшись моего приветствия, Лиля сказала:

— Здравствуй, Катя.

— Привет, — поздоровалась я.

— А как ты догадалась, что это я? Вдруг это была бы моя мама? — как-то по-дружески спросила я.

— Не знаю, — ответила Лиля и продолжила:

— Просто знаю, что ты и все. У человека так устроено, когда теряется какая-то способность, то другие становятся сильнее. У меня вкус и обоняние обострились, слух стал тоньше, я уже не говорю про пальцы. Я ими читаю, вижу предметы. Кроме всего прочего появилось какое-то шестое чувство, которое позволяет мне определить какой человек передо мной, знакомый или нет, даже могу определить добрый или злой.

— А какая я? — решила спросить я у Лили про себя с готовностью обнажить перед ней свою душу.

— У тебя нежная душа, тонкая натура. Ты очень чувствительная и ранимая, — начала было Лиля.

После этих слов я окончательно убедилась, что Лиля не видит меня и плохо разбирается в людях. Я уже боялась делиться с ней своими мыслями и чувствами. Наверное, мне не хотелось рушить эту сказку обо мне. Но я все-таки решилась.

— Лиля, на самом деле я злая, не умею прощать, не могу забыть обиду. У меня практически нет друзей, да, и, по правде говоря, мне никто и не нужен, — сказала я, и почувствовала какую-то неловкость от того, что открывалась перед другим человеком, чего не делала никогда, потому что всегда боялась насмешек и издевательств. С детства еще в интернате я научилась скрывать свои чувства и мысли, потому что проявление откровенности, сострадания и любви всегда считалось слабостью, только ложь и злоба были главными средствами выживания.

— А как ты относишься к себе? — вдруг спросила Лиля, внимательно выслушав мою исповедь.

— Какой ты себя представляешь? — продолжала спрашивать Лиля. Я не ожидала такого вопроса, и мне требовалось время для ответа. Лиля это поняла и добавила:

— Если не можешь сейчас ответить, подумай до завтра. Если не хочешь отвечать, я пойму.

— Нет, нет, я отвечу, — сказала я и стала рассуждать вслух, окончательно доверив свои мысли и чувства Лиле.

— Я могу сказать, что не люблю себя, не хвалю и часто ругаюсь, обзываю себя последними словами. Но, если кто-то другой будет называть меня такими же словами, могу и в морду дать. К тому же я могу посмеяться над ошибками других, и себе ошибок не прощаю. Если что-то не получается, я не проявляю настойчивости. Потому что не верю в себя, не верю, что справлюсь, — сказала я и взглянула на нее, будто ожидая увидеть на ее лице признаки усмешки или презрения.

— Это хорошо, — сказала Лиля, чем удивила меня еще больше.

— Что? — переспросила я.

— Это хорошо, что ты так понимаешь себя, анализируешь свои чувства и мысли. Это первый шаг к взрослению. Лет в одиннадцать я решила, что уродина, ошибка природы и ненужный человек на земле. От этих мыслей появилось отчаяние и желание исчезнуть. Не хотелось быть обузой и лишним человеком на земле. Я тогда еще училась в интернате для слепых. Мне было грустно, я много плакала. Тетя Люда тогда спросила меня, отчего я такая несчастная. Я ей все рассказала. На что она мне сказала: «Лиля, твои переживания от того, что ничего не видишь. Если бы то могла оглядеться вокруг, то не нашла бы и двух одинаковых деревца, даже травинки чем-то да отличаются друг от друга. Вокруг все живое имеет свою неповторимость, свои особенности. Вот деревцо со сломанной веточкой, вот с опаленной верхушкой. Но мы их не называем уродами. Так и люди, все разные, особенные. И у каждого свое место, своя роль в этой жизни. Как можно сказать, что кто-то лишний в этом мире? Этого не может быть, не слушай никого. Человек здоровый зрячий столько бед может наворотить за свою жизнь, но и он для чего-то нужен. Вопрос не в том, кто должен, или кто не должен рождаться, жить, а в том для чего ты здесь и что ты выбираешь, кем хочешь быть».

После этих слов я поняла, что в моих силах решить, кем я буду, обузой или помощником, добром или злом. Судьба будто ждала моего такого рассуждения. На следующий день к нам в группу пришла женщина и спросила, кто желает помогать учить ориентироваться в пространстве слепым от рождения детям. Я вызвалась и ни разу не пожалела. Теперь я не считаю себя уродиной или обузой. Я вообще стараюсь меньше думать о себе, а больше о других, и как ни странно давно забыла про отчаяние и печаль. В душе поселилась радость и спокойствие.

После услышанного я немного задумалась и сказала вслух:

— А что я могу? Я пока не знаю. Меня ничто не привлекает, я особо ничем не интересуюсь

— Я думаю, как только ты перестанешь ругать себя и начнешь задавать себе вопросы о смысле жизни и искать на них ответы, судьба направит тебя, подскажет выход, — сказала Лиля тихо и осторожно, будто теперь она боялась насмешек с моей стороны. Но мне было не до смеха, и я как-то серьезно отнеслась к ее словам.

В этот день перед сном я снова стала задаваться вопросами о своем предназначении. Вдруг в голову пришла мысль, и я спросила себя: «А на что я способна, что умею?» В поисках ответа я стала вспоминать, что мне дается легче всего и что больше всего нравиться. Из школьных предметов мне давались практически все предметы. Самым нелюбимым предметом была физра, а самый любимым — литература. Мне нравилось разбираться в художественных замыслах писателей, интересных речевых оборотах великих произведений. Надо сказать, я была одной из немногих представителей моего поколения, кто читал классику. Когда как большинство моих сверстников находили ее скучной и неактуальной. А я находила там много интересных мыслей автора. Также мне хорошо давались сочинения. Помню, в интернате учительница русского языка и литературы часто читала мои сочинения вслух перед всей группе. Я еще тогда удивлялась, почему она выбирала именно мои сочинения, а не других детей.

«Ну, умею я выражать словом свои мысли, хорошо разбираться в чужой писанине, ну и все, кому это нужно? Сама-то я сочинить ничего не могу. А почему? Не знаю, воображения не хватает, наверное», — оборвала я свой ход мыслей сомнениями. Я решила, поговорить на эту тему с Лилей.

А что насчет отношения к себе? «Так какие у меня достоинства? Я умная, как оказалось, и еще… Ждите ответа, называется. Больше не знаю. Так а, недостатки. Я неуверенная, необщительная, злая, страшная, раздражительная, ленивая и так можно перечислять до бесконечности. Да, что-то не в порядке с моей самооценкой», — стала рассуждать я и поняла, что и в этом вопросе нуждаюсь в Лилином мнении

На следующий вечер я была готова делиться с Лилей всем на свете, но при этом не хотелось навязываться. Но, Лиля, о Лиля. Судьба послала мне ее. Она все знала, чувствовала, и сразу спросила:

— Катя, вчера о чем-нибудь думала про себя?

— Да, — с нескрываемой радостью и нетерпением сказала я.

— Я, кажется, отыскала то, что мне дается лучше всего. Я люблю читать классические произведения и разбираться в идеях автора, записывать интересные речевые высказывания. Хорошо пишу сочинения. Но есть одно «но». Я пишу сочинения в стиле рассуждений чужих мыслей, по сути, пересказываю чужую идею своими словами. А хотелось бы что-нибудь свое написать, — сказала я и стала ждать ответа.

— Скажи мне, Катя, а писатели, произведения которых ты читаешь, когда создавали свои шедевры, были уже в солидном возрасте или совсем юны? — спросила Лиля.

— Ну, в солидном, — ответила я.

— Попробуй узнать, о чем они писали в юности своей, что их интересовало? Я уверена, что жизненного опыта у них было не более твоего и писать они могли о том же, о чем можешь ты. Например, о том, что волнует сердце, о чем или о ком страдаешь, об окружающем, о природе, о погоде. Да много о чем можно писать в юности, когда нервы, еще не заржавели от возраста и способны чувствовать малейшее колебание воздуха. Наверняка, в твоей душе найдется много чувств и мыслей, которые рвутся наружу. Ну, так выпусти их, не бросай на ветер, а сохрани на бумаге. Писатель он на то и писатель, что все может в слове передать.

После услышанного я не знала, что сказать, мне нужно было время обдумать. Я немного помолчала и сказала:

— Правильно ли я поняла, что нужно быть внимательнее и писать все, что видишь и чувствуешь. Так сказать набирать опыт.

— Да, и подмечать идею во всем, как ты это делаешь, когда разбираешься в классической литературе. Со временем найдешь и свою тему, — добавила Лиля.

Я помню, тогда подумала, почему сама не могла об этом догадаться. Я решила, что обязательно последую совету Лили. Мне захотелось в этот же вечер почитать про юность Достоевского, попробовать самой что-нибудь написать, ну хотя бы описать свои мысли и чувства. Еще мне хотелось спросить у Лили, как увидеть в себе что-то хорошее и исправить плохое.

— Лиля, у меня еще такой вопрос, — начал я и продолжила:

— Я стала искать в себе положительные и отрицательные черты. Оказалось, что я вижу в себе только плохое. Как быть?

— Ну, например? — Спросила Лиля.

— Ну, например, я считаю себя злой. — сказала я.

— По отношению к кому? — спросила Лиля.

— Ко всем, — сказала я.

— И ко мне тоже? — уточнила Лиля.

— Нет, что ты, — ответила я.

— Ну, уже не ко всем, — спокойно прокомментировала Лиля.

— К тем, кто меня обижает, — немного подумав, сказала я.

— Значит это не злость, а обидчивость, — стала рассуждать Лиля.

— Если избавиться от обиды, не будет злости. Правильно? — спросила Лиля.

— Ну да, — ответила я.

— А как избавиться от обиды? — спросила я.

— Это тяжело. Легче не начать обижаться, чем перестать обижаться. Обиду только допусти в сердце, она в него крепко въедается. Надо искать причину обиды, и тут может много потаенного открыться, — загадочно сказала Лиля.

— С твоей способностью к рассуждениям, это будет несложно, — добавила она.

Тут Лилю позвали и она спросила:

— Катя, мы можем отложить разговор до завтра?

— Конечно, — сказала я. Зайдя в комнату, я взяла лист бумаги и решила записать на нем свои обиды. Их было так много, что не знала с какой начать. Оказалось, что описать обиду в чистом виде не так-то просто. Она имеет много личин, и умеет умело прятаться в самых потаенных глубинах сердца.

Я стала рассуждать: «Если взять обиду на мать за то, что она сдавала меня в интернат, когда мне так хотелось домой. Но теперь я дома, значит, теперь обижаться не на что. Так почему обида еще живет в моем сердце. Зачем я ношу ее с собой? Или это просто неприятное воспоминание, а не обида?

В последнее время мама бесила меня своей излишней заботой. Почему? Когда-то мне не хватало этой заботы, а теперь она не нужна. Хотя если бы мама была равнодушна ко мне и совсем перестала лезть со своей заботой, это обижало бы меня больше. Значит, на мать обижаться мне не зачем, и злиться тем более.

Ну ладно, а как насчет обиды на Дашку. Здесь должно быть все просто. Сначала я ненавидела ее за ехидную улыбку и насмешки над моим внешним видом, а в последний раз меня взбесила ее счастливая улыбка. Ну, с обидой на издевки еще понятно, а насчет счастливой улыбки несколько сложнее. Я так сильно желала ей болезни и даже смерти, а она живет и радуется. Почему меня это так трогает? Зачем мне это? А если бы она умерла, что мне это дает? Ничего. На ее место пришла бы еще какая-нибудь другая Дашка».

После всех этих рассуждений, все мои обиды стали казаться какими-то детскими и глупыми. Я всегда обижалась на всех вокруг, потому что они не оправдывали мои ожидания и делали, то что сами считали нужным. Но ведь я тоже ни под кого не подстраивалась, а если бы была посмелее, и все свои мечты не просто переживала, а пыталась их реализовать, и тогда таких пакостей наделала бы, мама не горюй, хотя пришлось маме как раз и горевать, пока ее дочь по колониям моталась бы. Я обижала других, так почему не допускала мыли, что другие хотели обидеть меня.

«Правильно Лиля говорила, я сама должна решить, кто я есть и кем хочу быть. Я не хочу носить в себе обиды прошлого, не хочу копить их в настоящем. Прежде чем на кого-то злиться или обижаться, нужно постараться найти причину поступка, может быть, она кроется во мне, а не в других. Я не хочу обижать других, не хочу причинять вред. Я выбираю роль помощника, а не палача, роль счастливчика, а не страдальца», — от таких мыслей сердце озарилось надеждой на лучшее.

Теперь мне хотелось найти в себе что-то хорошее, на что можно опереться для преодоления плохого. «Если от обиды откажусь, то и злость пройдет. Еще мое нежелание общаться, что это плюс или минус, достоинство или недостаток. Я не знаю, мне нужен совет, надо обсудить с Лилей. А моя неуверенность. Что делать с ней? Я пока не знала, как разобраться в себе, мне нужна была помощь», — решила я. Мне казалось, что даже мама не смогла бы понять меня так, как Лиля. Наверное, потому что, Лиля сама пережила все это, и справилась.

На следующий вечер я начала разговор с вопроса о своей тяге к одиночеству, о нежелании общаться. Лиля внимательно выслушала меня и сказала:

— Здесь нужно посмотреть детали такого нежелания. Подумай и скажи. Тебя тяготит наличие большого скопления людей? Тебе не нравятся темы для разговора своих сверстников? Хотела бы общаться всегда с одним и теме же человеком, которому могла доверять?

Недолго думая, я ответила:

— Скопление людей я не люблю, также как шумные компания. Темы для разговоров большинства сверстников мне не интересны. Но если было бы общество любителей литературы, где мы могли бы порассуждать над тем или иным произведением, то я с удовольствием посетила бы это общество. Насчет подруги, не знаю. Наверное, хотела бы, но не уверена, что есть такая сверстница, которая хотела бы со мной общаться.

— Ну, вот видишь, ты сама расставила все по порядку. И я считаю, что у тебя нет проблем в общении. Ты просто не встретила людей по интересам. Наверняка, для начала можно найти такое общество, о котором ты говорила, в интернете, — сказала Лиля.

Когда она говорила, то я забывала, что передо мной сидела слепая и совсем юная девочка. Она будто открывала мне глаза на жизнь, или лучше сказать снимала с меня черные очки. Интересный парадокс получился: «Слепая девочка помогает мне лучше видеть себя, других, да весь мир».

— Лиля, я еще хотела спросить тебя насчет неуверенности. Я часто не верю в свои силы, — продолжала я, а сама боялась, как бы Лилю никто не позвал, чтобы она успела ответить мне и на этот вопрос.

— Когда ты проявляешь неуверенность? В общении, в ответе на уроке, в достижении цели или еще где-то? — спросила Лиля.

— Наверное, только в общении. На уроках я спокойно отвечаю, и даже уверена в том, что знаю. В достижении цели зависит от того какая цель. Если я хочу что-то узнать, я уверена, что докопаюсь. А если она связана с другим человеком, то нет. Ну, например, заставить кого-то себя слушать, уважать, то здесь я неуверенна, что получится, — рассуждая, ответила я. Я, конечно, решила скрыть от Лили, что в последнее время моей главной целью было запугать своих обидчиков.