Бесплатный фрагмент - Чернильный договор

Глава 1

Шампанское было тёплым, а улыбки — ледяными. Классический расклад для очередного благотворительного вечера, где сумма пожертвований была прямо пропорциональна степени скуки на лицах гостей. Я стояла, зажатая между женой какого-то депутата, пахнущей нафталином и Dior, и молодым стартапером, чей взгляд был приклеен к вырезу моего платья от Armani. Обычный вечер в моей обычной жизни. Позолоченная клетка, из которой я даже не пыталась найти выход.

Мой отец, Аркадий Захаров, считал такие мероприятия необходимостью. «Нужно показывать лицо, Виолетта, — говорил он. — Особенно сейчас. Пусть видят, что империя Захаровых несокрушима». Я усмехнулась своим мыслям, сделав крошечный глоток игристого. Несокрушимая. Красивое слово.

Я оглядела зал. Всё это было театром. Декорации из хрусталя и шёлка, а актёры — мужчины в дорогих костюмах и женщины, увешанные бриллиантами, словно новогодние ёлки. Они обменивались фальшивыми комплиментами и деловыми сплетнями, оценивая друг друга с хищной вежливостью.

— …Воронов снова взялся за старое, — донёсся до меня обрывок разговора. Я повернула голову. Рядом с отцом стояли двое его партнёров, их лица были напряжены.

Имя «Воронов» я уже слышала. Оно всегда произносилось с оттенком презрения и, кажется, лёгкого страха. Какая-то старая история о неудачниках, которых отец «переиграл» ещё в самом начале своего пути. Семья, канувшая в лету. Отец упоминал их как пример того, что случается со слабыми.

— Говорят, он скупает всё, что плохо лежит, — продолжил один из мужчин. — Работает грязно. Без правил.

Отец отмахнулся, но я заметила, как на секунду дрогнул мускул на его щеке.

— Шакал, — бросил он. — Даже не волк. Просто падальщик. Его время скоро кончится.

Я не стала вслушиваться дальше. Вороновы, шакалы, волки… Какая разница? В нашем мире все были хищниками. Я просто родилась на вершине пищевой цепи и предпочитала не заглядывать вниз.

Ускользнув от назойливого стартапера, я вышла на полутёмный балкон. Прохладный ночной воздух приятно холодил кожу. Где-то внизу шумел город, но здесь, наверху, царила иллюзия покоя. Отец нашёл меня почти сразу. Он выглядел уставшим, гораздо старше своих пятидесяти пяти. Мешки под глазами не мог скрыть даже искусственный загар.

— Всё в порядке? — спросила я, скорее из вежливости.

— Конечно, — он потёр виски. — Просто утомительно. Слишком много гиен в одном месте. Пора бы тебе найти достойного мужа, Виолетта. Кого-то, кто сможет держать удар.

Я промолчала. Разговор о «достойном муже» был его любимой пластинкой. Он видел во мне не дочь, а самый ценный актив, который нужно выгодно инвестировать.

Внезапно дверь на балкон распахнулась. На пороге стоял бледный помощник отца, Игорь. Его глаза лихорадочно бегали, а руки слегка дрожали.

— Аркадий Павлович, срочно… Вам нужно это увидеть.

Отец нахмурился.

— Что ещё стряслось, Игорь? Я занят.

— Это касается акций, — прошептал помощник, и в его голосе прозвучала откровенная паника. — Они… они летят вниз. Произошёл обвал. Кто-то целенаправленно работает против нас. Прямо сейчас.

Я смотрела, как меняется лицо моего отца. Самоуверенная маска слетела, обнажив растерянность и страх. Он, всегда такой властный и несокрушимый, вдруг стал похож на человека, получившего смертельный удар. Он бросился за Игорем, оставив меня одну.

А я стояла на балконе, в своём идеальном платье, с бокалом тёплого шампанского в руке. Звуки фальшивого смеха и далёкой музыки доносились из зала, но я их уже почти не слышала. Я слышала лишь панический шёпот Игоря: «Обвал… кто-то работает против нас».

И в этот момент я впервые в жизни почувствовала, как под ногами начинает крошиться фундамент моего мира.

Глава 2

Холод мраморных перил въедался в ладони, но я его почти не чувствовала. Всё моё тело превратилось в один натянутый нерв, звенящий от двух слов: «обвал» и «Воронов». Мир сузился до этих звуков. Музыка, смех, звон бокалов за спиной — всё это стало далёким, нереальным шумом, словно доносилось из-под толщи воды.

Я стояла на том балконе, наверное, целую вечность, пока ледяная рука не вцепилась в моё предплечье. Я вздрогнула. Это был отец. Но это был не тот человек, который привёз меня сюда час назад. Исчезла вальяжная осанка хозяина жизни. Передо мной стоял загнанный, ощерившийся зверь с безумными глазами. Его пальцы сжимали мою руку с такой силой, что я едва не вскрикнула.

— Идём, — прохрипел он, и его голос был чужим.

Он не шёл, он тащил меня за собой сквозь толпу. Мы не прощались. Мы бежали. Я видела на себе любопытные, насмешливые взгляды. Чувствовала, как щёки заливает краска стыда. Я, Виолетта Захарова, которую всегда провожали восхищёнными взглядами, теперь стала героиней скандальной сплетни. Мы буквально вывалились из сияющих дверей на улицу, в сырую промозглую ночь.

В машине воцарилась удушающая тишина. Я сидела, боясь пошевелиться, и смотрела на профиль отца. Желваки ходили на его щеках, он тяжело дышал, вцепившись в руль так, словно хотел его сломать. Я впервые в жизни видела на его лице страх. Не раздражение, не гнев, а первобытный, животный ужас. И это пугало больше, чем любые новости о падении акций.

— Пап? — мой голос прозвучал жалко и тонко.

— Молчи! — рявкнул он, не поворачивая головы.

Я отшатнулась, словно от удара, и до конца дороги смотрела в окно, на пролетающие огни города, которые больше не казались мне красивыми. Они были холодными и чужими.

Наш дом, моя крепость, встретил нас хаосом. Телефоны разрывались, в холле метались какие-то люди с бумагами. Воздух пах паникой. Отец, не обращая на меня внимания, ворвался в свой кабинет. Я, как завороженная, пошла за ним.

Он метался по кабинету, срывая трубки, крича в них что-то про предательство, про подставные фонды. Он швырнул об пол дорогую фарфоровую статуэтку, и её осколки разлетелись по персидскому ковру, как обломки нашей прежней жизни. Я стояла в дверях, маленькая и потерянная. Я хотела что-то сказать, помочь, но не знала как. Я ничего не понимала в его мире. Я умела только тратить деньги, которые, как оказалось, могли просто исчезнуть.

— Кто, папа? Кто это сделал? — прошептала я.

Он резко обернулся. Его лицо было искажено гримасой такой ненависти, какой я никогда не видела.

— Воронов! — выплюнул он это имя, будто яд. — Этот ублюдок Воронов! Щенок, которого я не раздавил вовремя! Он всё забрал! Всё!

Имя, которое ещё вечером было для меня пустым звуком, теперь обрело плоть и кровь. Оно стало именем монстра, разрушившего мой мир.

Отец рухнул в кресло, обхватив голову руками. Он не плакал, он выл. Глухо, страшно, как раненый зверь. Я медленно попятилась из кабинета, закрыла за собой тяжёлую дубовую дверь, отрезая себя от его агонии.

Я поднялась в свою комнату. Шёлковые простыни, гардеробная размером с квартиру, панорамное окно с видом на ночной город. Всё это казалось теперь чужим, фальшивой декорацией. Я подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Идеальное платье, безупречный макияж, бриллианты в ушах. Всё это — ложь. Шелуха.

За этой маской была просто напуганная девочка, чей мир рухнул в одночасье. И в центре этих руин стояла тёмная фигура. Фигура человека по имени Игнат Воронов. Я не знала его лица, но уже ненавидела его всем сердцем. И боялась. Боялась так, как никогда раньше не боялась ничего в своей жизни.

Глава 3

Ночь не принесла забвения. Сон был рваным, липким кошмаром, в котором я падала с огромной высоты, а вместо крика из горла вырывалось лишь беззвучное шипение. Я проснулась от тишины. Той самой оглушительной тишины, которая бывает после катастрофы. В нашем доме никогда не было тихо. Всегда гудел персонал, тихо играла музыка, пахло свежим кофе и выпечкой. Сейчас дом замер, словно у него остановилось сердце.

Я накинула шёлковый халат, и ткань, которая всегда казалась мне второй кожей, теперь ощущалась чужой и холодной. Я вышла в коридор. Тишина. Двери в комнаты прислуги были приоткрыты, внутри — пустота. Они ушли. Сбежали, как крысы с тонущего корабля. Без прощаний, прихватив, наверное, пару серебряных ложек на память. В груди заворочался липкий ком унижения. Нас бросили.

Я спустилась вниз. Вчерашний хаос сменился запущенным беспорядком. На полу валялись бумаги, в воздухе висел кислый запах вчерашнего страха и дорогого алкоголя. Я зашла на кухню. Пусто. Ни завтрака, ни прислуги. Я, Виолетта Захарова, которая не знала, как включается кофемашина, стояла посреди огромной профессиональной кухни и чувствовала себя абсолютно беспомощной. Это было первое, самое простое и самое унизительное открытие: я ничего не умею. Мои руки созданы для того, чтобы держать бокалы и кредитные карты, а не для того, чтобы выживать.

Я попыталась зайти в свой онлайн-банк с телефона. «Счёт заблокирован». Я попробовала другую карту. «Операция отклонена». Ещё одну. То же самое. Пальцы похолодели. Это было уже не абстрактное «падение акций». Это было реально. Моя золотая клетка захлопнулась, и оказалось, что внутри нет даже куска хлеба.

Дверь в кабинет отца была приоткрыта. Я заглянула внутрь. Он сидел в том же кресле, что и вчера, в измятом, пахнущем виски костюме. Небритый, с красными, воспалёнными глазами, он смотрел в одну точку. Он был похож на обломок кораблекрушения.

— Папа? — я вошла, стараясь ступать как можно тише, словно боялась его разбудить.

Он медленно повернул голову. Его взгляд был мутным, пустым. Он смотрел на меня, но, казалось, не видел.

— Что ты здесь делаешь? — прохрипел он.

— Я… я хотела узнать, может, что-то нужно? Может, я могу помочь?

Слова прозвучали глупо и жалко даже для меня самой. Чем я могла помочь? Красиво поплакать?

Он посмотрел на меня, и в его глазах впервые зажёгся осмысленный огонёк. Огонёк чистого, незамутнённого презрения.

— Помочь? — он криво усмехнулся. Смех прозвучал, как скрежет ржавого железа. — Ты? А что ты умеешь, Виолетта? Чем ты можешь помочь? Потратить деньги, которых у меня больше нет?

Каждое слово было пощёчиной. Жёсткой, отрезвляющей.

— Я думала…

— Не думай! — рявкнул он, вскакивая на ноги. Он подошёл ко мне вплотную, и от него несло перегаром и отчаянием. — Ты никогда не думала! Ты просто жила! Порхала, как бабочка, пока я строил всё это! Ты — моя самая большая ошибка! Мой самый бесполезный и дорогой актив!

Он схватил меня за плечи и встряхнул.

— Посмотри на себя! Красивая кукла! Игрушка! Что мне с тобой теперь делать, а?! Куда мне тебя деть?! Кто тебя возьмёт без моих денег?!

Он отшвырнул меня от себя, и я попятилась назад, наткнувшись спиной на холодную стену. Я смотрела на него, и во мне не было ни обиды, ни злости. Только ледяная пустота. Он был прав. Во всём прав. Я — ничто. Пустое место в красивой оболочке. Всё, чем я была — это его деньги и его фамилия. А теперь не осталось ни того, ни другого.

Я молча развернулась и вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. Я поднялась в свою комнату, в свою шёлковую тюрьму, и легла на кровать, свернувшись калачиком. Я не плакала. Слёзы казались такой же бесполезной роскошью, как и всё остальное в моей жизни.

Я просто лежала и смотрела в потолок. Впервые в жизни я ощутила себя на самом дне. И я не знала, что снизу ещё могут постучать.

Глава 4

Время остановилось. Часы на стене тикали, но их звук не отсчитывал секунды, он просто подчёркивал вязкую, удушающую тишину, в которой я тонула. Телефон молчал. Никто не звонил, не писал. Мир, в котором я была центром вселенной для сотен «друзей», просто выключил меня из розетки. Я лежала, глядя в потолок, и чувствовала, как превращаюсь в мебель. В красивую, но бесполезную вещь, покрывающуюся пылью забвения.

Резкий, требовательный звонок в дверь прошил тишину, как разряд тока. Я подскочила на кровати, сердце бешено заколотилось в рёбрах. Это был не звук прихода гостей. Это был звук приговора. Похоронный колокол.

Я не знаю, что заставило меня спуститься. Может, остатки любопытства. Может, желание увидеть лицо того, кто стёр мою жизнь в порошок. Я шла по лестнице босиком, и холод мрамора поднимался по ногам, замораживая меня изнутри.

Отец уже стоял в холле. Он успел накинуть пиджак на измятую рубашку — жалкая попытка сохранить видимость власти. Он распахнул дверь.

На пороге стоял он.

Я поняла это сразу, хотя никогда не видела его фотографий. Его нельзя было спутать ни с кем. От него исходила аура абсолютной, хищной, грубой силы. Не той лощёной власти, к которой я привыкла, а чего-то первобытного. Он был одет просто: чёрные брюки, тёмно-серая кашемировая водолазка, обтягивающая мощный торс. Ничего лишнего.

Но дело было не в одежде. Дело было в его глазах. Они были не просто холодные. В них не было ничего. Ни злости, ни радости, ни ненависти. Пустота. Абсолютное, ледяное безразличие ко всему живому. Взгляд хирурга, который смотрит не на человека, а на кусок мяса на операционном столе.

— Что тебе нужно? Убирайся из моего дома! — прорычал отец. Голос его дрожал.

Мужчина даже не удостоил его взглядом. Его пустые глаза нашли меня на лестнице и остановились. Я застыла, чувствуя себя бабочкой, приколотой иглой к бархату. Этот взгляд раздевал. Не в пошлом, сексуальном смысле. Он сдирал с меня кожу, слой за слоем, добираясь до трепещущей, напуганной души.

— Игнат Воронов, — произнёс он, и его голос, низкий, спокойный и смертельный, заполнил всё пространство. Он говорил не отцу. Он говорил мне. — Я пришёл закончить наш разговор.

Он сделал шаг внутрь, и отец инстинктивно попятился. Воронов прошёл мимо него, как мимо предмета мебели, и остановился у подножия лестницы, глядя на меня снизу вверх. Над его левой бровью белел тонкий шрам, единственная деталь, нарушавшая суровую симметрию его лица.

— Ваш мир закончился, Аркадий Павлович, — сказал он, по-прежнему глядя на меня. — У вас не осталось ничего. Ни денег, ни власти, ни чести. Только долги. И дочь.

Он поднял руку, в которой держал тонкую чёрную папку.

— Но я великодушен. Я готов предложить вам сделку.

Он медленно поднялся по лестнице, и с каждой его ступенькой моё сердце ухало всё ниже. Он остановился в шаге от меня. От него пахло дорогим парфюмом, холодом и опасностью.

— Виолетта, — он произнёс моё имя так, будто пробовал его на вкус, и мне захотелось содрать с себя кожу в том месте, куда упал этот звук. — Ваш отец стар и болен. Я могу обеспечить ему спокойную старость в небольшом домике у моря. Вдали от всех. Никто его не тронет. Ни кредиторы, ни бывшие партнёры. Он просто исчезнет и доживёт свои дни в покое.

Я молчала, не в силах выдавить ни слова.

— Взамен, — продолжил он, и его глаза впились в мои, — вы подпишете этот договор.

Он протянул мне папку. Мои пальцы не слушались, но я взяла её. Папка была ледяной.

— Что… что это? — прошептала я.

— «Чернильный договор», — его губы тронула тень усмешки, от которой по спине пробежал мороз. — По его условиям, вы на один год становитесь моей полной собственностью. Вы будете жить в моём доме. Исполнять любые мои приказы. Любые. Без вопросов и возражений. Один год вашего… служения. В обмен на его жизнь.

— Мразь! — взвыл сзади отец, бросаясь вперёд. — Я убью тебя!

Воронов даже не повернул головы. Он просто выставил руку, упираясь ладонью отцу в грудь, и тот, споткнувшись, отлетел назад. Вся сцена заняла долю секунды. Легко, небрежно, будто оттолкнул надоедливого ребёнка.

Он снова посмотрел на меня. Вся его ярость, вся его месть были сконцентрированы в этом взгляде, направленном на меня одну.

— Решайте, Виолетта. Жизнь вашего отца, какой бы жалкой она ни была, или ваша свобода. Которой у вас, по сути, и так уже нет.

Он развернулся и пошёл к выходу. Остановившись в дверях, он бросил через плечо, не оборачиваясь:

— Я буду ждать вашего звонка. До полуночи.

Глава 5

Чёрная папка лежала на столике в моей спальне, как бомба с часовым механизмом. Тиканье часов на стене превратилось в обратный отсчёт до полуночи, до моей казни. Я сидела на краю кровати, не в силах оторвать от неё взгляд. Каждое слово, напечатанное на белоснежных листах, было плевком мне в лицо.

«Владелец». «Собственность». Эти слова повторялись снова и снова.

«Собственность обязуется беспрекословно выполнять любые приказы Владельца, как вербальные, так и письменные».

«Собственности запрещается покидать территорию проживания без прямого разрешения Владельца».

«Собственность передаёт Владельцу полный контроль над своим телом, временем и волей…»

Я читала и задыхалась. Это не было похоже на юридический документ. Это был манифест тирана, упивающегося своей властью. Каждый пункт был продуманной, изощрённой пыткой. Он не просто хотел владеть моим телом. Он хотел раздавить мою душу.

Я спустилась вниз. Отец сидел в кабинете, тупо глядя в погасший экран монитора. Он выглядел так, словно из него выпустили весь воздух. Сдувшаяся оболочка человека.

— Папа, — я подошла, и мой голос дрожал. — Мы не можем… Я не могу это подписать. Должен быть другой выход. Мы можем уехать, спрятаться…

Он медленно поднял на меня глаза. В них не было ни борьбы, ни ярости. Только безграничная, серая усталость.

— Куда мы поедем, Виолетта? — тихо спросил он. — На что? У нас нет ни гроша. Все счета заморожены. Друзья… — он горько усмехнулся. — У меня нет друзей. Были партнёры. И теперь каждый из них будет рад вонзить мне нож в спину. Если я останусь здесь, меня либо убьют, либо посадят в тюрьму до конца жизни. Он знает это. Этот ублюдок всё просчитал.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость.

— Он хочет не меня. Он хочет тебя. Это его месть. Уничтожить меня через тебя.

Он был прав. Я была последним бастионом его павшей империи. Последней фигурой на шахматной доске. И Воронов хотел не просто сбить её, он хотел взять её в плен и заставить играть на своей стороне.

— Не подписывай, — вдруг твёрдо сказал отец. — Не делай этого. Беги. Забудь обо мне.

Но я знала, что он лжёт. Он хотел жить. Даже такой жалкой, унизительной жизнью, но жить. А я… Куда мне было бежать? Что я умела? Я была тепличным цветком, который вырвали с корнем и бросили на мороз. Я не выжила бы и дня.

Решение пришло не как озарение. Оно подкралось, как озноб, постепенно замораживая меня изнутри. Выбора не было. Он не оставил мне выбора с самого начала.

Ровно в одиннадцать вечера я набрала номер, указанный на последней странице договора. Трубку сняли после первого гудка.

— Я слушаю.

Его голос. Спокойный, ровный, будто он ждал моего звонка, сидя в кресле с бокалом вина.

— Я согласна, — прошептала я, и эти два слова показались мне тяжелее надгробной плиты.

— Хорошее решение, Виолетта, — в его голосе не было ни капли торжества. Только холодная констатация факта. — Нотариус будет у вас через полчаса. Будьте готовы.

Короткие гудки.

Нотариус оказался маленьким, лысеющим человечком с бегающими глазками. Он явно боялся Воронова до смерти и старался не смотреть мне в глаза. Вся процедура заняла не больше десяти минут. Я ставила свою подпись на страницах, не перечитывая. Зачем? Я уже продала душу, детали не имели значения. Отец стоял рядом, бледный, как полотно, и молчал.

Когда нотариус ушёл, я поднялась к себе. Собрать вещи? Какие? Он сказал, что я могу взять только то, что на мне.

Я надела простое чёрное платье. Никаких украшений. Никакого макияжа. Я смыла с себя Виолетту Захарову, оставив в зеркале лишь бледное, испуганное лицо незнакомки.

Ровно в полночь у ворот остановился чёрный седан без номеров. Я спустилась вниз. Отец стоял в холле. Он не подошёл, не обнял. Просто смотрел.

— Прощай, папа, — сказала я в тишину.

Он молча кивнул.

Я вышла на крыльцо. Ночь была холодной и беззвёздной. Водитель открыл мне заднюю дверь. Я села на ледяное кожаное сиденье. Машина тронулась, увозя меня из моего дома, из моей жизни, навстречу моему аду.

Я не оборачивалась.

Глава 6

Дорога казалась бесконечной. Чёрный седан двигался сквозь ночной город с беззвучной плавностью хищника, и я чувствовала себя жертвой, запертой в его стальном чреве. Мы ехали не в сторону центра с его сияющими небоскрёбами, а куда-то на окраину, где огни становились реже, а тени — гуще. Наконец, машина свернула с шоссе и въехала в ворота, которые растворились в темноте, словно их и не было.

Его дом.

Это не было похоже на дома, к которым я привыкла. Никакой показной роскоши, никаких колонн и лепнины. Это была крепость. Минималистичное здание из тёмно-серого камня, стекла и стали, вросшее в скалистый берег у самой воды. Огромные панорамные окна смотрели на чёрную, неспокойную гладь залива. Дом казался живым, наблюдающим, холодным. Как и его хозяин.

Машина остановилась у входа. Водитель молча открыл мне дверь. Я вышла, и ледяной ветер с воды тут же пробрал меня до костей, задрав подол простого чёрного платья. Входная дверь открылась сама собой.

Он стоял в холле. Всё в том же чёрном. Он не улыбался, не хмурился. Просто смотрел, как я вхожу в его логово.

— Добро пожаловать домой, Виолетта, — его голос был ровным, но в нём слышались нотки ядовитой иронии.

Холл был огромным и почти пустым. Полированный чёрный гранит на полу, голые серые стены, уходящие на высоту двух этажей. Единственным предметом мебели был массивный стальной стол, больше похожий на алтарь для жертвоприношений. Дом был продолжением его владельца — бездушный, функциональный и подавляющий.

Я остановилась посреди холла, чувствуя себя маленькой и ничтожной. Он медленно подошёл ко мне. Я инстинктивно сжалась, ожидая удара, крика, чего угодно. Но он просто обошёл меня кругом, как покупатель осматривает товар. Его взгляд скользил по моему лицу, плечам, по тому, как тонкая ткань платья обрисовывала контуры моего тела. Я чувствовала себя голой. Хуже, чем голой. Прозрачной.

— Сними, — приказал он.

Я замерла. — Что?

— Платье. Сними его.

Мои пальцы одеревенели. Я смотрела на него, и в груди поднялась волна запоздалого бунта.

— Нет.

Тень усмешки тронула его губы. Она не дошла до глаз.

— В договоре, который ты подписала, нет слова «нет». Ты будешь делать то, что я говорю. Всегда. Сними платье.

Он не повышал голоса. Он просто констатировал факт. И в этой спокойной уверенности было больше угрозы, чем в любом крике. Я медленно, как во сне, потянулась к молнии на спине. Пальцы дрожали, я не могла её нащупать. Он сделал шаг и сам, двумя пальцами, потянул бегунок вниз. Молния с тихим шипением распустила платье. Ткань соскользнула с моих плеч и упала к ногам чёрной лужей.

Я осталась стоять посреди его холодного холла в одном белье. Простом, шёлковом, которое казалось сейчас пошлым и неуместным. Ветер из приоткрытой двери касался моей кожи, покрывая её мурашками. Я обхватила себя руками, пытаясь прикрыться.

Он снова обошёл меня, теперь медленнее. Я чувствовала его взгляд на своей коже, как физическое прикосновение. Он остановился передо мной.

— Телефон, — приказал он.

Я вытащила из маленького клатча, который остался лежать на полу вместе с платьем, свой телефон. Он взял его, небрежно повертел в руках, а затем сжал в кулаке. Раздался треск. Экран пошёл паутиной трещин. Он разжал пальцы, и то, что было моим единственным окном в прежний мир, упало на гранитный пол разбитыми осколками.

— У тебя больше нет прошлого, Виолетта, — сказал он, глядя мне в глаза. — Нет друзей. Нет семьи. Есть только я.

Он протянул руку и коснулся пальцами моего подбородка, заставляя поднять голову. Его прикосновение было ледяным, как сталь.

— Теперь правила. Первое: ты говоришь, только когда я разрешаю. Второе: ты смотришь мне в глаза, когда я с тобой разговариваю. Третье: ты никогда мне не лжёшь. Наказание за ложь тебе не понравится. Поняла?

Я судорожно кивнула, не в силах оторвать взгляд от его пустых глаз.

— Хорошо, — он убрал руку. — Теперь иди за мной. Я покажу тебе твою комнату.

Он повернулся и пошёл по коридору. А я, голая, униженная и разбитая, подобрала с пола свой клатч и поплелась за ним, как собака, которую ведут на цепь. Мой новый дом. Моя новая жизнь. Моя клетка.

Глава 7

Коридор, по которому он вёл меня, был похож на туннель, вырезанный в скале. Тот же серый камень, тот же отполированный до зеркального блеска чёрный пол, в котором отражалось моё полуобнажённое, дрожащее тело. Наши шаги гулко отдавались от стен, и этот звук — его тяжёлая, уверенная поступь и моё испуганное шлёпанье босых ног — был единственной музыкой в этом мёртвом доме.

Он остановился у одной из дверей, ничем не отличавшейся от других.

— Это твоя комната.

Я вошла внутрь. Комната была продолжением дома — огромная, холодная, безликая. Панорамное окно во всю стену смотрело на бушующий чёрный залив. Из мебели — только широкая низкая кровать без изголовья, застеленная серым шёлком. Никаких тумбочек, никаких картин, никаких ковров. Это была не спальня. Это была клетка с красивым видом.

Рядом с кроватью на полу лежала аккуратная стопка одежды. Простые чёрные леггинсы и серая кашемировая туника. Униформа. Он стирал мою индивидуальность даже в этом.

— Переоденься, — приказал он, оставшись стоять в дверях.

Я замерла. Переодеться. Перед ним. Это было не просто унижение. Это был акт стирания личности. Он не просто забирал мою одежду, он забирал последнее, что связывало меня с собой.

— Я не буду, — прошептала я, и сама удивилась прозвучавшей в голосе нотке стали.

Он не двинулся с места. Лишь чуть склонил голову набок, разглядывая меня с ленивым любопытством хищника, наблюдающего за предсмертными конвульсиями жертвы.

— Будешь, — сказал он так же тихо. — Ты будешь делать всё. Ты просто ещё не поняла этого. Даю тебе пять секунд. Потом я раздену тебя сам. И тебе это не понравится. Пять.

Его голос не дрогнул. Я смотрела в его пустые глаза и видела в них абсолютную, непоколебимую уверенность в своей правоте. Он сделает это.

— Четыре.

Моё тело действовало раньше, чем мозг успел отдать приказ. Руки, чужие, деревянные, потянулись к застёжкам бюстгальтера.

— Три.

Замок щёлкнул. Тонкие лямки соскользнули с плеч.

— Два.

Я сняла его, прикрывая грудь скрещенными руками. Мои соски затвердели от холода и первобытного ужаса. Он окинул меня ленивым, оценивающим взглядом, и я почувствовала, как по щекам огнём разливается краска стыда.

— Теперь трусики.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, стянула вниз последний клочок шёлка, защищавший меня. И вот я стояла перед ним. Полностью нагая. Абсолютно беззащитная. Просто кусок плоти, выставленный на обозрение. Моё тело больше не было моим. Оно было его вещью.

Он смотрел на меня долгую, бесконечную минуту. Я чувствовала, как его взгляд обжигает мою кожу, проникает внутрь, ковыряется в моей душе. Я перестала дышать.

— Одевайся, — наконец бросил он и, развернувшись, вышел из комнаты, оставив дверь открытой.

Меня затрясло. Ноги подкосились, и я рухнула на колени, судорожно хватая ртом воздух. Слёзы не шли. Внутри была выжженная пустыня. Кое-как натянув на себя униформу — мягкую, безразмерную, скрывающую все изгибы, — я поднялась. Я больше не была Виолеттой. Я была безымянной тенью в его доме.

Выйдя в коридор, я увидела, что он ждёт меня. Он повёл меня в столовую. Это была ещё одна огромная комната со стеклянной стеной, выходящей на ночной залив. Посреди комнаты стоял длинный стол из чёрного дерева, накрытый на одного. Идеальная сервировка, хрусталь, серебро.

— Ты будешь ужинать? — спросила я, и мой голос прозвучал глухо.

Он обернулся и посмотрел на меня так, будто я сказала величайшую глупость.

— Ужинать буду я, — отрезал он. — Ты будешь прислуживать.

Он сел во главу стола. Рядом, на сервировочном столике, стояли блюда под серебряными крышками.

— Налей мне вина.

Я подошла к столику. Руки дрожали так, что я боялась уронить тяжёлую хрустальную бутылку. Я налила красное вино в бокал, стараясь не расплескать.

— Поставь. Теперь открой блюда.

Я подчинялась, как автомат. Мои движения были скованными, неуклюжими. Я чувствовала себя дешёвой актрисой в плохом спектакле. Под крышками оказались стейк, овощи гриль, какие-то сложные соусы. Запахи, которые раньше вызвали бы у меня аппетит, теперь вызывали тошноту.

— Положи мне стейк.

Я взяла щипцы и переложила кусок мяса на его тарелку. Он взял нож и вилку и начал есть. Медленно, с наслаждением, не сводя с меня глаз. Я стояла рядом со столом, как статуя, и смотрела, как он ест. Каждый кусок, который он отправлял в рот, казался мне куском моей собственной плоти.

— Расскажи мне, Виолетта, — сказал он, промокнув губы салфеткой. — Как ты жила раньше? Расскажи мне о своих днях.