Бесплатный фрагмент - Чернильные дети

Эту книгу я посвящаю Алисе — маленькой девочке с большим сердцем.

I — ЧИСТОТЕЛАЯ

Кожаные сапожки Салли хлюпали в вязкой смеси грязи и черной золы. Она ступила внутрь покосившегося дома, где крыша уже частично осела, но стены еще держались. Воздух здесь был затхлый — пахло гнилью и старыми травами, будто кто-то умер прямо на полу, но перед смертью успел заварить отвар от простуды.

Салли прошла мимо перевернутого стола, подняла тряпичную куклу, забыто валявшуюся в углу, и бережно поставила на подоконник — рядом с пустой чернильницей.

В глубине комнаты стоял старый письменный стол. Он покосился, как больной позвоночник. Девочка приоткрыла ящик. Щелчок. Внутри — тонкий свиток, перетянутый высохшим кожаным ремешком. Бумага хрупкая, пожелтевшая; чернила — потекшие, но слова еще читались.

«Из дневника лекаря Халдора

1261 год Первой Эпохи

«О, черные жилы, черная кровь и черная, как ночь, тишина после…»

Я записываю это для тех, кто придет после нас — если кто придет.

О начале:

Болезнь началась, как роса на утренней траве — тихо, незаметно, в одном краю. А теперь она в каждом доме.

О первых признаках:

Мальчик из деревушки Сарул — я помню. Сначала подумали, что это грязь. Потом — что чернила.

Но вены набухли, стали темнеть, словно внутри них кипело что-то густое. Они начали… двигаться. Не в переносном смысле.

На третий день из ушей и носа пошла темная кровь. Я сжег тело, когда его мать еще молилась.

О передаче:

Болезнь передается через все: слюну, кровь, даже пот. Я мыл руки спиртом, менял перчатки — и все равно… Она будто думает.

Она выбирает.

Так и появились чистотелые — те, кого болезнь не трогает. Их начали искать. Одни — чтобы спасти. Другие — чтобы сожрать.

О стадиях:

День первый — вены.

День второй — кровь.

День третий — шепот.

День четвертый — бред.

День пятый — тьма в глазах.

День шестой — кожа.

День седьмой — тьма в теле.

Потом — смерть.

Или то, что хуже.

О страхе:

Друг мой, лекарь с юга, однажды сказал: «Мы не лечим. Мы записываем умирание».

И он был прав.

Ни зелья, ни молитвы. Только огонь. Только соль. Только одиночество.

О последних:

Поговаривают, в северных горах живут те, кто не боится болезни.

Девочка с черными глазами. Мальчик без сердца. Женщина с белыми руками…

Сказки. Или предупреждения.

Если ты читаешь это, знай:

чернила внутри нас — не болезнь, а напоминание.

Напоминание о том, кем мы были.

И кем стали.

— Халдор, лекарь, оставшийся один»

Салли молча свернула пергамент, аккуратно положила его в сумку. Ее руки давно уже не дрожали, а тело больше не покрывалось мурашками.

Это была девочка — лет тринадцати, с лицом, которое запоминалось бы сразу. Бледная кожа, усыпанная веснушками, чуть вздернутый нос и большие зеленые глаза — не детские. Глаза, в которых поселилось что-то такое, что ее взгляд не выдержал бы даже воин.

Волосы — каштаново-рыжие, густые и волнистые, были стянуты в грубый, небрежный хвост кожаным шнуром. Пара прядей все равно выбивались и падали на лоб, придавая лицу упрямое выражение. Поверх льняной рубахи цвета пыли — старая, поношенная кожаная куртка с потертыми локтями и крепкими швами. Она явно была мужской. Под ней — штаны из той же коровьей кожи, затертые на коленях, с порванной строчкой у бедра. Высокие сапоги обвиты вокруг щиколоток полосками ткани, чтобы держались крепче. Ладони были обмотаны тканью, создавая что-то вроде перчаток. На поясе — нож в самодельных ножнах. Через плечо — небольшой лук, колчан со стрелами, темная сумка из плотной парусины.

Она встала, откинула прядь с лица и вышла из дома.

Над деревней висела тишина, та самая — из дневника. Не ночная, не лесная, а мертвая. Здесь давно никто не жил.

Плотный слой золы, вперемешку с прошлогодними листьями, лежал повсюду: на тропинке, на крытых соломой домах, на камнях, из которых когда-то сложили колодец. Несколько домов были обвалены до фундамента. Остальные — покосились и сгнили.

Салли шла медленно, не по тропинке, а вдоль стен. Лук за спиной чуть качался с каждым шагом. Она прислушивалась — не к звукам, а к их отсутствию.

Где-то вдалеке хрустнула ветка. Но это мог быть ворон, они любят такие места.

Первым делом — кладовки.

Если повезет, найдет крупу или сушеную зелень. Но девочка была рада хоть чему-нибудь, что не сожрал гриб или крыса.

Во втором доме, за запертой дверью, она нашла тряпичный мешок, внутри — заплесневелая мука, с комьями, как камни. Взяла одну щепотку — понюхала — выбросила.

В третьем — глиняный кувшин с остатками меда. Засохший. Но Салли зачерпнула ножом и слизнула. Мед оказался горьким и сладким одновременно, а если сладкий значит, живой.

Она вытерла губы ладонью и пошла дальше.

С каждым домом росла тревога, к которой девочка уже привыкла. В таких местах можно наткнуться на кого угодно: больного, голодного, или еще хуже — тех, кто ищет чистотелых.

Четвертый дом выглядел более крепким — его крыша еще держалась, окна были забиты досками. Салли приоткрыла дверь, стараясь не скрипнуть. Внутри пахло пылью и сухой землей. Паутина свисала с потолка, но обстановка была почти нетронутая — как будто люди ушли отсюда не в панике, а тихо.

Она обошла комнату, откинула тряпку у печи и замерла.

В нише, почти у самого пола, стоял деревянный ящик. Она приподняла крышку и едва не вздохнула вслух: внутри были вяленое мясо, несколько травяных лепешек, засушенных до твердости камня. Все в тряпке, плотно завязанной. Кто-то пытался сохранить это как запас. Кто-то кто не вернулся.

Салли не стала разбирать. Просто взяла весь узел, затянула ремешок и закинула в сумку. На полке, над камином, девочка нашла флягу с темной жидкостью — понюхала: не кисло. Пахло тмином.

Когда она вышла из дома, небо уже затянули тяжелые облака. Солнце померкло, как старый уголь в золе.

И тогда девочка услышала.

— …я говорю, был тут кто-то, я чую, — сказал низкий голос.

— Если чистотелая — ее кровь еще свежа, — ответил второй, с хрипотцой.

Салли пригнулась за бочкой, обвитой полынью и прошкой. Сердце не билось — оно напряглось, как зверь, готовый рвануть.

Голоса приближались.

— Один мужик с севера говорил, будто у них целая деревня таких, — сказал третий.

— Съешь — станешь как она.

Кто-то усмехнулся. Стукнула железка — возможно, топор или цепь.

Салли не шевелилась. Она знала: если выдать себя, вряд ли ей получится скрыться. Будет охота. И она в ней — не хищник.

Девочка прижалась спиной к холодной стене. Бочка воняла прелой полынью, но лучше так, чем оказаться на их пути. Она медленно достала нож из самодельных ножен, хотя понимала: если будет битва, у нее нет шансов. Но с ножом в руках, как-то поспокойнее.

— След свежий, говорю же, — сказал один, и в его голосе слышалось раздражение. — Она где-то тут.

Тени скользнули по земле, по полуобвалившемуся крыльцу. Один из них шагнул в дом, из которого вышла Салли минуту назад. Скрипнула дверь. Послышался хруст — будто кто-то наступил на сухую листву.

— Бери еду, если есть. Если нет — ищем дальше.

— А если она затаилась?

— Тогда она — наша. Живую брать не обязательно.

Сердце девочки застучало в ушах. Но тело не дрогнуло, ни один мускул не шевельнулся. Она знала, что страх не должен шуметь.

Прошло несколько долгих секунд.

— Ничего. Пусто. Пошли к колодцу.

Шаги отдалились.

Салли осталась еще на мгновение, потом выдохнула — коротко, бесшумно. Она знала кто это был. Фанатики. Люди, лишенные всяких чувств и эмоций. Они ловят всех, кто еще ходит по этой серой земле.

Девочка двинулась вдоль задней стены, стараясь не попасть в поле зрения. Переулок за домами был заросшим, но все еще проходимым. Несколько прыжков — и она скрылась в густом кустарнике за деревней.

И лишь тогда позволила себе лечь в траву и перевести дыхание.

Но отдыхать было рано.

Салли знала, что они пойдут следом — если не по запаху, то по следам в золе.

— Надо уходить, — прошептала она себе. — Куда угодно. За овраг. А может к мосту. Туда точно никто не сунется.

Она не бежала — ползла, пригибаясь, как звереныш под огнем. Пальцы цеплялись за мокрые корни, за валуны, за прошлогоднюю труху, пока склон не вывел ее на узкую тропу между двух холмов. Там, внизу, под сенью ветвей, лежал старый каменный мост — обвалившийся, с трещинами, похожие на шрамы. Один его край исчез в пустоте, другой вел в чащу, которую уже съела тьма.

Салли знала про этот мост. Видела его раньше — издалека. Еще до того, как все стало мертвым. Тогда он казался частью сказки. Теперь — частью чего-то страшного и совсем не уютного.

Она скользнула вниз, прячась за зарослями. Камни под ногами были влажные, и маленькие сапожки Салли предательски скрипели. Дыхание девочки было тяжелым, словно под ребрами кто-то напылил. Мост оказался ближе, чем она думала. Несколько прыжков — и она, в тени обрушенного арочного свода.

Там было узко, холодно, но безопасно. Насколько это вообще возможно в ее ситуации.

Девочка забилась между двух плит, вытащила узел с лепешками, сунула его под бок и снова достала нож. Острие положила на колени, держа рукоять обеими руками. Тело чуть дрожало, но не от страха. Страх последние 5 лет стал для Салли, чем-то привычным. Ее руки дрожали от мертвенного холода. На запястье — ссадина, на щеке — потек от сажи. Салли облизала губы и почувствовала горький привкус золы и меда.

Внезапно девочка услышала шаги, где-то вверху и замерла.

Те, кто гнался за ней, дошли до оврага. Один из них что-то сказал, но ветер унес слова. Тень метнулась по траве — кто-то прошел по мосту, прямо над ее головой.

Стук — скрежет — тишина.

Они не знали, что девочка здесь. По крайней мере, пока.

Быть незаметной — значит быть частью моста. Частью камня. Салли опустила лоб на колени и закрыла глаза. Думать — значит шуметь. Чувствовать — значит быть уязвимой. Девочка давно научилась сливаться с окружением так, что даже животные не замечали ее. Но эти люди хуже, чем звери. Салли прошептала:

— Просто сиди. И не звука.

Камень под спиной был влажный и шершавый, пах плесенью и старостью. Ветки сверху скрипели, как суставы умирающего пса. Но сюда никто не заглядывал.

Она выдохнула — осторожно, чтобы не сорвать ритм тишины — и развязала сумку. Узел с лепешками, завернутыми в тряпицу, положила на колени. Достала флягу, понюхала еще раз — все тот же тмин и влага. Отпила глоток. Горько, но не испорчено.

Спустя минуту девочка позволила себе сесть удобнее. Закуталась в ткань, подтянула к груди ноги, спрятала подбородок в ворот куртки. Так — теплее.

Ее пальцы нащупали кармашек внутри сумки. Маленький, почти потайной. Оттуда Салли вытянула маленькую, обугленную игрушку — деревянного медвежонка на бечевке. Почерневший от времени, чуть треснувший. В лапке — круглое отверстие, где когда-то был шарик из стекла.

Салли смотрела на игрушку, и в глазах что-то зашевелилось. Но она не плакала вслух. Только губы и подбородок дрогнули. Дрожащие руки стали держать амулет крепче.

— Мы бы спрятались, — прошептала она, совсем тихо. — Мы бы успели.

Слова утонули. Она больно прикусила губу и почувствовала металлический вкус крови.

Салли швырнула медвежонка о камень. Он отлетел и, звякнув, отскочил обратно, прямо к ее ногам.

— Ненавижу. — Голос звучал почти по-взрослому. — Ненавижу.

Но через мгновение она осторожно подняла его и смахнув грязь с глаз, снова прижала к себе игрушку.

Сначала просто дрогнула нога. Еле заметно. Но дрожь перешла в колено, затем вверх, в живот, в грудь. Комок в горле встал, как кость — не проглотить, не выдавить. Будто само тело забыло, как дышать. Во рту пересохло, будто туда насыпали золы.

Слезы навернулись не из глаз — изнутри. Они выкатились по щекам, горячие, беззвучные, и стекли на ворот куртки. Она не пыталась их остановить. Салли стиснула медвежонка так сильно, что заскрипело дерево. Ткань куртки натянулась от напряжения. Ее нога дергалась, будто хотела вскочить и бежать.

— Прости, — прошептала она. — Я не знала, как…

Девочка беззвучно опустила голову на колени и позволила телу дрожать.

— Это просто день такой. Просто дурацкий день.

И в этот момент — щелчок. Он был не громким и не угрожающим, но слишком живым для этого мертвого места.

Салли затаилась. Грудь предательски дернулась, но она тут же замерла и попыталась перестать существовать.

Шаг. За ним еще один, а потом очередной хруст ветки.

Где-то сверху, по ту сторону моста, ходил человек.

Она втянула голову в плечи, как черепаха, и прижалась к холодному камню. Нога ее продолжала трястись, и девочка была слишком уставшей, чтобы остановить это.

— Только бы не вниз. Только бы не сюда.

Девочка крепче сжала игрушку и сделала то, что умела лучше всего: застыла. Не как человек, а как камень — неподвижный, без дыхания, без имени. Только так можно было выжить.

Шаги становились все ближе.

Кто-то спустился по склону, спотыкаясь о корни и шурша камнями. Звук был странный — будто человек тащил за собой бревно или мешок.

Салли вжалась глубже в холодную щель между камнями. Она чувствовала, как что-то ползет вверх по горлу, словно ее собиралось выдать собственное дыхание.

— Тут она шла, — пробурчал хриплый голос. — Следы свежие. Вон, видишь?

— Вижу, — ответил второй, более молодой. — Но куда она делась?

— Камней тут полно. Могла свернуть.

— Или в воду. Если она чистотелая, может, и плавать не боится.

— Ты дурень, — отрезал третий, старший. — Зачем ей плыть, если тут можно затаиться? Да и не тарий на дворе.

Один из них подошел к краю моста. Камень над головой Салли скрипнул под его весом. Секунду ничего не происходило. Потом — тень: голова наклонилась, и лицо появилось на фоне серого неба.

Грязное, угловатое, с раной на щеке и глазами, в которых не осталось ничего человеческого. Он пристально осмотрел овраг, но не заметил девочку.

— Пусто, — сказал он. — Может, вернуться в деревню?

— Нет, — сказал первый, и голос его теперь был ближе. — Она где-то здесь. Я чую. У нее запах другой.

— Лучше бы ты молчал, — проворчал третий. — Тебе уже тяжело говорить.

— Я еще держусь, — хрипнул тот. — У меня только пальцы… только пальцы черные.

Салли прикусила язык. И поняла, что один из них уже болен.

— Ты видел, что с Мэльном было? На четвертый день у него началось… изнутри. Глаза потемнели. Он выл как старый пес.

— Я не вою, — прошипел больной. — Я чую. Она где-то рядом.

Все трое замерли. Один из них шагнул ближе, и Салли на миг почувствовала, как его тень задевает ее сапог.

«Я пропала» — подумала девочка.

Но в тот же момент — шум.

Глухой, резкий, будто в стороне упала ветка. Или кто-то пробежал.

— Слышал?

— С той стороны, у старых елей.

— Быстро!

Шаги фанатиков стихли, а затем ускорились. Камни загремели. Кто-то сорвался с холма и ругнулся. Один за другим эти страшные люди, побежали прочь.

Салли осталась под мостом, будто статуя, которую завалило камнями. Даже когда стало тихо, в голове девочки что-то звенело.

Прошло несколько минут и Салли позволила себе вдохнуть по-настоящему. Она опустила глаза и увидела, что рука все еще держит медвежонка.

Девочка сунула обратно в сумку все припасы, а медвежонка, особенно бережно, убрала в потайной карман.

Салли осторожно выбралась из щели под мостом. Колени затекли, а ноги дрожали. Камни были ледяными, и девочка чувствовала это даже сквозь сапоги. Она поднялась на четвереньки, потом медленно встала, придерживаясь за потрескавшуюся арку. Тело ныло, как после лихорадки.

— Жива, — шепнула она. — Пока жива.

Сумка была на плече. Медвежонок — в кармане. Остальное уже не имело значения.

Она выбралась из оврага, стараясь не смотреть назад. Мост остался позади, как исписанная страница. Впереди был лес — темный, сырой, наполненный запахом старых шишек и гнили. Где-то вдалеке завыл ветер, и как показалось девочке, шептал чье-то имя.

Через час, может два — она нашла место.

Это был сарай, или то, что от него осталось. Обвалившаяся крыша, три стены, а четвертая состояла из кучи веток и старых гнилых бочек. Внутри — старая, перевернутая телега, доски, сухой мох и тряпье, которое когда-то было мешками. Над головой скрипела балка, но держалась. А главное — никого.

Салли раздвинула мусор, собрала в кучу старые ткани, уложила их гнездом. Легла боком, подтянув колени к животу. Куртка служила одеялом. Лук, как всегда, был рядом.

С потолка сыпалась труха и пыль, а из щели между досками дул ветер. Но здесь было укрытие, пусть временное, пусть хрупкое, но иногда этого хватало, чтобы выжить.

Перед сном она вытащила флягу, сделала глоток и прошептала себе:

— Завтра. Просто дожить до завтра.

Она закрыла глаза. Хотя мир вокруг был мертв, внутри девочки — что-то еще тлело.

Сали проснулась от холода.

Таких пробуждений было много: когда даже дыхание не помогает согреться. Когда весь мир как будто забыл, что ты живая и хоронит тебя заживо.

Девочка приоткрыла глаза. Едва различимый свет сочился сквозь щели в крыше. Этот рассвет был бесцветный и сырок, как старое молоко. Лес за пределами укрытия еще дышал ночью и рассвет ничего не мог с этим поделать.

Руки затекли. Лук все еще лежал рядом.

Салли села, беззвучно зевнула и потерла лицо ладонями. Тело болело так, будто его били. Но в голове — чистая тишина, не одной мысли.

Салли развязала сумку и вытащила свиток Халдора.

Бумага чуть мялась от ее пальцев, ремешок хрустнул. Она медленно развернула его и положила на колени. Девочка прочитала последние строчки:

«…в северных горах живут те, кто не боится болезни.

Девочка с черными глазами.

Мальчик без сердца.

Женщина с белыми руками…»

Сначала это показалось ей бредом. Записью полусумасшедшего. Но теперь…

Теперь все вокруг — бред.

Мост, охотники, сожженные деревни. Люди, в которых живет болезнь. Фанатики, которые охотятся за теми, кто не болеет. А где-то, может быть, есть те, кто не боится.

— Север, — тихо сказала она.

И это слово, едва слетев с губ, сразу сделалось дорогой. Как будто оно уже было в теле девочки, и просто ждало, когда Салли его произнесет.

Она снова сложила свиток, аккуратно, и спрятала вглубь сумки — туда, где лежал медвежонок. Эти двое теперь были рядом: память и путь.

Салли встала, накинула куртку, поправила сумку и лук. Щепки с потолка осыпались ей на волосы, но она даже не заметила.

— Пора, — сказала она сама себе.

Салли выбралась из укрытия с первыми бликами рассвета. Тело ныло от холода, а воздух, насквозь сырой, прилипал к коже. Лес принимал ее не радушно — без пения птиц, без шорохов зверей. Он был не укрытием, а лабиринтом, в котором все кажется одинаковым — деревья, корни, мох.

Но девочка шла.

Салли ставила ноги так, чтобы не хрустнула ветка. Ступала на пятку, потом на носок, выбирая места, где под слоем листвы скрывалась земля, а не сучья. Каждое движение было продуманным, как шаг зверя, который знает, что на него охотятся. Рука то и дело касалась ножа, висящего на поясе.

Ветки, с застывшими каплями, низко нависали над головой девочки, провожая ее своим бликом. Мох обволакивал стволы, как чья-то забытая одежда. Где-то вдали раздался крик — не птицы, не зверя, а дерева, треснувшего от времени. Салли затаилась за корягой, замерла на пару минут и продолжила путь.

«Они могли пойти следом», — подумала она.

Они — это не только те трое, чьи голоса звучали у моста. Это все люди. Кто-то живет страхом и просто хочет выжить. Кто-то ищет чистотелых, потому что верит, что в них — спасение.

Салли знала как выжить в лесу и понимала его язык еще с детства. Любой хруст может быть не ее, как и любая тень. Поэтому девочка не бежала. Не торопилась. Медленно, с предельной тишиной, она обходила каждую поляну по краю, каждую лужу — по камням, и даже когда пересекала поваленное дерево, старалась не опереться на него полностью — чтобы оно не скрипнуло.

Лес становился гуще. Свет терялся, растворяясь в густых ветвях. Здесь все дышало сыростью и гнилью. Мох на камнях был не зеленый, а серо-черный, как следы от пепла. На одном Салли увидела отпечаток босой ноги. Маленькой. Словно кто-то прошел здесь недавно и исчез.

Девочка не остановилась, а просто изменила маршрут.

Иногда ей казалось, что кто-то идет за ней. Будто лес наблюдает за девочкой и подсказывает кому-то, где она. Тени между деревьями становились слишком длинными, а ветви, что-то тихо шептали на своем языке.

Но в какой-то момент лес замолчал. Сначала Салли не поняла, что это. Стало так тихо, что по спине девочки побежали мурашки.

Резкий прыжок и Салли уже затаилась у поваленного дуба. Девочка припала к земле, когда услышала резкий скрип. Он был похож на звук разрыва ткани. За ним, еще один такой же.

Девочка медленно двинулась вперед, укрываясь за кустами, выбирая каждый шаг.

Салли замерла, когда увидела его.

Он висел вниз головой, подвешенный на веревке за лодыжку. На вид — совсем кроха. Может, лет 8. В куртке, промокшей до нитки, с луком, который болтался у бедра. Волосы падали на лицо, светлые и спутанные. Само лицо было бледное, а губы в крови. Он дергался — не от страха, а от злости.

Мальчик угодил в ловушку. Салли часто ставила такие на поросят грундора или на зайцев.

Девочка осмотрелась. Тропа — старая, но все еще заметная. Веревка уходит в верхние ветви, а затем возвращается — можно перерезать.

Она достала нож. Оглянулась. Подползла.

— Тихо, — прошептала. — Сейчас.

Мальчик увидел ее. Мгновение — и в глазах ребенка мелькнула надежда вперемешку с удивлением.

— Не ори, — сказала она. — Я своя.

Но мальчик и не попытался кричать, на удивление он был спокоен.

Салли поддела ремень, который держал веревку, потянула, чтобы ослабить — но узел был тугой. Тогда она принялась медленно резать, чтобы не заскрипело. Веревка была мокрой, волокна разъезжались. И вдруг…

Хлоп.

Мальчик рухнул, сгруппировался, как звереныш и резко вскочил на ноги. Салли указала рукой: бежать сюда. Мальчик кивнул.

Но у леса были свои планы.

— Эй! — крик где-то слева. — Она освободила его!

— За ними!

И это «за ними» ударило по воздуху, как раскат грома. Все вокруг ожило: ветки захрустели, корни задрожали. Кто-то бросился в погоню.

Салли схватила мальчика за руку.

— Беги!

И они побежали. Сквозь ветки, через мох. Лес хватал их, как враг. Он не хотел их прятать, наоборот, он хотел выдать детей. Шаги за спиной становились ближе и настойчивее. Кто-то зацепился за корень, закричал, но не остановился.

— Туда!

Салли свернула, увлекая мальчика в сторону. Не смотря на свой возраст мальчишка не отставал. И Салли сразу поняла, что он не первый раз бежит от фанатиков. Мальчик бежал так, как будто всю жизнь только этим и занимался.

— Вода, — прошептала. — Там была река.

Если доберутся до нее — есть шанс. Фанатики боятся воды, думают в ней зараза.

Река была в ложбине. Каменистая, бурлящая, шумная. То что нужно для идеального побега.

— Прыгай, они боятся воды — выдохнула Салли.

И они прыгнули.

Вода холодная, как смерть. Камни под ногами — скользкие. Они шли, придерживаясь друг друга, пока не достигли излучины, где подмытый берег образовывал щель — между корнями и скалой.

— Сюда, — прошептала она.

Мальчик кивнул и забился в укрытие. Она следом. Там было сыро, темно, пахло болотом и мертвыми листьями. Но тут их точно никто не увидит и не услышит.

И правда — шаги обрывались. Гулкие голоса отдалялись.

— Ушли? — прошептала Салли.

Он кивнул. Лицо его было усталым, но спокойным. Он тронул губы и покачал головой.

— Немой? — спросила девочка.

Мальчик снова закачал головой.

Салли опустила голову на стенку из корней и выдохнула.

Дети сидели в тени подмытого берега. Салли быстро привыкла к шуму реки. Он стал ровным и укачивающим.

Мальчик все еще крепко держал свой лук. Небольшой, самодельный, со стертым грифелем на сгибе. Веревка у него была потуже, чем у Салли. Видимо кто-то ему помогал.

Салли смотрела на него украдкой. Маленький, но уже срезанный ножом взгляд. Ни дрожи, ни слов. Только зеленые глаза, такие же, как у нее.

Она сделала глоток из фляги, протянула ему. Он кивнул и взял аккуратно, двумя руками. Сделал глоток и дернулся.

— Тебя как зовут? — спросила Салли.

Мальчик посмотрел на нее. Потом, чуть поколебавшись, покачал головой. В этом жесте было что-то странное и Салли подумала:

«Как можно жить без имени?»

Спрашивать про родителей было глупо, да и смысла нет.

— Нет имени?

Он указал на горло и снова качнул головой. Салли кивнула, как будто это что-то меняло.

— Я Салли, — сказала она.

Он смотрел в ответ, как будто запоминал и девочке почему-то захотелось отвести взгляд.

— Ты… — Салли колебалась. — Ты болел? Когда-нибудь? Чернила были?

Он замер. Потом медленно, очень медленно, покачал головой.

Затем мальчик, не отрывая взгляда, осторожно протянул руку — и показал на ее руку. Потом на свою грудь, а потом снова — на нее.

Как будто говорил: одинаковые.

— Ты чистотелый, — сказала она. — Такой же.

Она не улыбнулась, но внутри что-то дрогнуло.

Мальчик кивнул.

— Значит, мы теперь вдвоем. Тебе повезло, что я наткнулась на тебя. Эти фанатики — сумасшедшие. Надо придумать тебе имя, — сказала Салли. — Ну, чтобы как человек, а не просто… ты.

Он снова глянул на Салли, чуть склонив голову и тихо улыбнулся.

Салли задумалась. Девочка вспомнила один старый рассказ, про маленького мальчика, который прятался в лесу от волков. Но затем его спас старый лис. Он показал ему дорогу в деревню.

— Лис, — тихо произнесла она. — Подходит?

Лис довольно кивнул.

Они сидели, как мышки в норе. Река шептала свое, а лес снаружи уже забыл о них.

Салли натянула на плечо лямку сумки, поправила куртку и встала.

— Я иду на север, — сказала она, не оборачиваясь.

Лис вскочил. Краем глаза, Салли видела, как он смотрит. Не на нее, а как будто сквозь, туда, где за черными деревьями текла река.

— Ты останешься, — добавила Салли. Голос был ровным. Лис покорно моргнул, будто не понял, или сделал вид, что не понял.

Она шагнула пошла вперед. На третьем шаге девочка обернулась. Он все еще стоял и смотрел на нее. И в этом взгляде Салли разгадала знакомую боль. Мальчик ничего не просил, не цеплялся, не умолял. Он просто стоял — такой маленький и нелепый в этой глухой тишине, будто кто-то забыл его тут, как старую игрушку.

Сердце Салли дернулось. Злой, глупый ком подступил к горлу.

Она выругалась шепотом. И снова посмотрела на север.

— Ладно, — бросила она. — Только не отставай.

Он не улыбнулся, а просто кивнул и молча пошел за девочкой.

Двое детей.

В мертвом лесу.

С двумя луками.

И одной дорогой — на север.

II — НЕВИДИМАЯ НИТЬ

На этот раз все начиналось с запаха.

Теплый хлеб. Лаванда на подоконнике. Стук ножа по дереву — кто-то резал лук на суп. И голос.

— Салли!

Мамин.

Девочка стояла в дверях — босиком, в старом платье с кармашками. На губах — привкус меда. Она обернулась, а в доме все было живое. Смех. Братья гонялись друг за другом, отец чинил стул, а мать…

Мать стояла у очага. С огоньком в глазах и руками, пахнущими тестом. И все это было таким живым, что Салли заплакала прямо во сне.

— Ты чего, глупышка, — сказала мать и подошла, чтобы вытереть ей щеки.

И в тот момент, когда ее пальцы коснулись лица, Салли проснулась.

Она дрожала.

Девочка села, уткнувшись лбом в колени, и не сразу поняла, что проснулась по-настоящему. Край сна еще жег изнутри, как будто мама действительно была рядом и как будто ее голос все еще звучал.

Салли осмотрелась. Вокруг — шумная река и маленький мальчик, Лис.

Он спал лицом к стене, обнимая сумку и прижимая коленки к животу. Из-под куртки торчал край лука. Волосы у него были спутаны, а щека испачкана в чем-то темном. Салли вытерла нос тыльной стороной ладони. Ее руки были озябшие, и ткань самодельных перчаток намокла до самой кожи. Она старалась не шевелиться, потому что любое движение могло выдать их.

Иногда боль не кричит. Она сидит в тебе, свернувшись, как звереныш, и ждет подходящего момента для того, чтобы вырваться наружу.

Первым умер отец.

Он еще смеялся в тот день. Пек хлеб. Обнимал маму за талию, пока она возмущенно фыркала.

А ночью он закашлялся. Сначала просто — как при простуде. Потом — с кровью. На второй день его кожа стала темнеть.

На третий мама не выпускала его руку из своей, хотя Салли говорила, что не стоит и она тоже заболеет. Но мама не слушала. На четвертый день, она закрыла ему глаза. И тогда замолчал весь дом.

Салли вспоминала не саму смерть, а то, как потом мама заваривала травы и не ела. Как плакала по ночам и кричала, выходя в лес. Как братья перестали драться и пытались рассмешить маму.

Девочке казалось что все они чего-то ждали. Как будто — в очереди.

В лесу стало чуть светлее.

Салли приподняла голову и посмотрела наружу. Ветви шевелились вялым утренним ветром, как будто что-то тянуло их с небес за тонкие ниточки. Где-то в стороне пролетел ворон.

«Мог бы и каркнуть для приличия» — подумала девочка. Но ворон гордо промолчал.

Она вылезла из укрытия, стараясь не разбудить Лиса. Ноги затекли, но девочка не жаловалась. Жаловаться было не на что. Все, что могло быть хуже — уже было.

Девочка отошла к дереву и просто постояла, уткнувшись лбом в кору. Так делала мама, когда никто не видел. По крайней мере так думала мама.

— Прости, — прошептала Салли.

Эти слова показались ей пустыми и бессмысленными, как мешки из-под муки.

Позже — когда солнце все-таки решилось пробиться сквозь тучи, Салли вернулась и аккуратно толкнула Лиса в плечо. Он дернулся, резко сел и сразу потянулся к луку.

Она остановила его.

— Все спокойно, — сказала она.

Мальчик быстро заморгал, прогоняя сон.

Салли не знала, сколько он потерял. Странные глаза были у этого мальчика. В них девочка не смогла прочитать ничего, кроме самой глубокой и мрачной пустоты.

Она достала лепешку из сумки, разломила пополам. Одну часть протянула Лису. Он взял ее с благодарностью — и съел медленно, кусочек за кусочком, как будто не ел тысячу лет.

Солнце взошло. Но тепла дети не почувствовали.

Дети шли молча. Сначала вдоль рек, потом — в сторону от воды, вглубь леса. Место, где они спрятались, могло стать ловушкой, если фанатики вернутся.

Салли шла впереди, а маленький Лис — чуть позади.

Они были не похожи на других детей.

Когда-то, в другое время дети ловили лягушек, пели песни, пекли хлеб с матерями, дразнили друг друга, строили шалаши, а эти двое прятались.

Их шаги не были детскими.

В какой-то момент они остановились. Салли присела на поваленное дерево и достала флягу. Сделала глоток, потом протянула Лису. Он покачал головой. Салли не настаивала.

Рядом росла крапива. А за ней — валун, заросший мхом.

Девочка смотрела на этот валун, пока из глубины памяти не всплыла картинка.

Она сидит вот так же, на камне, рядом с братом. Старший, Рион.

— Смотри, Салка, — говорит он. — Видишь? Это лишайник. Если синий — значит, воздух чистый. Если серый — значит, кто-то рядом жжет что-то плохое.

— Что плохое?

— Ну, чернила. Или зараженных. Или…

Он не договаривает, а потом берет ее за руку.

— Если я когда-нибудь исчезну — ты не пугайся. Ты ведь умная.

— А ты куда исчезнешь?

Он улыбается, но в улыбке много пустоты.

— Я просто… так. Если вдруг.

На следующее утро у него начали темнеть пальцы. Он прятал их в карманах, пока мог. Но на третий день — его увезли.

Салли тогда громко кричала, хватаясь за повозку и падая в грязь.

Сейчас девочка молчала, просто сидела и смотрела на лишайник. Он был серым. Очень серым.

Лис осторожно подошел ближе и сел рядом.

И от этого ей стало чуть легче.

— У тебя был брат? — вдруг спросила она.

Он медленно кивнул.

— Один?

Мальчик пожал плечами, затем показал два пальцев и опустил вниз.

«Два и тоже погибли», — поняла Салли.

В полдень пошел не громкий дождь. Тоненькие струйки едва было видно сквозь ветви. Дождь был серый и холодный, как дыхание умиравшего.

Салли натянула капюшон. Лис просто шел, опустив голову.

Она все думала: как можно объяснить то, что болит внутри. Не словами, а жестом. Взглядом или пальцем по воздуху.

Ночью был костер. Маленький, спрятанный в углублении между камней.

Салли развела его быстро — она умела. Влажные ветки шипели, но зажглись. Лис сидел у корней обняв колени.

Они поужинали — половиной лепешки и глотком воды из ближайшего родника. Потом спрятались в плащах и тряпках.

— Спи. Я первая. — сказала девочка.

Но это была ложь, она задремала почти сразу.

И снова — дом. Но уже другой: покосившаяся крыша, белые стены из глины, длинный стол у окна, а на нем — тело.

Мама.

Лежит, как спящая. Рядом засохшие цветы. Запах — мяты и гнили.

Салли стоит босиком, платье в пятнах. Смотрит вперед и ничего не говорит. Сзади — брат, и сестренка которые тоже кашляют. Снаружи — метель. Она стучит в ставни, как будто хочет войти. Но им и без нее холодно.

Утром Лис уже был на ногах. Сумка за плечом, лук на готове. Он что-то копал в земле — искал корешки или грибы.

Салли вытерла лицо, встала и подошла к нему.

— Сон приснился, — сказала она.

Он посмотрел на нее и просто кивнул, как будто понимал все без слов. Как будто сам видел такой же сон.

Девочка сжала ремешок сумки. Руки были липкими.

— Я их не спасла, — сказала она вдруг. — Ни одного. Даже не пыталась.

Тишина.

— А они бы спасли меня, — добавила она.

Лис стоял, опустив глаза, затем осторожно шагнул ближе. И… просто взял ее за руку.

Не как взрослые, а как брат. Как тот, кто тоже остался один.

Салли не отдернула и в этот момент ей показалось — не все еще умерло. Не все.

Они вышли из сторожки утром.

Солнце было блеклое, как старый глаз. Небо — низкое, без облаков, но все равно тяжелое. Лес стал редеть. Все чаще встречались выжженные деревья, обгоревшие пни, сухие кости под корнями.

Лис стал еще тише, чем обычно, будто чувствовал, что-то приближается.

Салли тоже молчала. Но внутри нее шел разговор. Старая песня боли, которую она знала наизусть.

Порой достаточно одного запаха, чтобы снова вспомнить все.

Запах ржавой воды.

Был день. Обычный. После смерти отца и Риона и мамы. Салли пыталась держать дом. Эт — второй брат — заболел, но держался. Он смеялся, даже когда кожа у него уже начала темнеть на локтях.

— Я не сдамся, Салка — говорил он. — Я сильный. Помнишь, как я тебя таскал на спине?

Салли помнила.

И когда он умер — быстро, на пятый день — она не плакала. Она просто села рядом с телом. И сидела, пока не стемнело.

Но хуже было потом, когда заболела сестренка Ирия. Совсем кроха, маленькая. Еще не испорченная миром. Еще верившая в сказки.

Она не рыдала. Не жаловалась. Только просила:

— Не оставляй меня, Салли. Обещай. Только не уходи.

Салли поила ее отварами, грела, рассказывала истории, прижимала к груди. Но на третий день пошла кровь из носа. На четвертый — кожа почернела. На пятый — Ирия вручила деревянного медвежонка в руки Салли и попросила:

— Расскажи мне ту про девочку и звезду.

Салли рассказывала. И только потом заметила — сестра уже не слышит. Глаза ее были открыты, но девочка ничего не видела.

Салли не закричала.

Просто накрыла ее скатертью и вышла на улицу, где была мертвая тишина.

Лис тихо толкнул девочку.

Она очнулась и вздрогнула. Дети стояли на краю вырубки. Лес сзади закончился, впереди — поле, заросшее пепельным налетом.

А посреди поля — что-то странное. Салли присмотрелась.

Куча. Нет — не куча.

Палатка?

Они осторожно подошли ближе. Лук — наготове.

Это была брошенная стоянка. Небольшой лагерь. Погасший костер, мешки, кровь на траве.

— Осторожно, — шепнула Салли.

Она нагнулась, подняла кусок ткани. На нем — знак: полусолнце, перечеркнутое черной линией.

«Знак тех, кто охотится на чистотелых. Фанатики были здесь и совсем недавно.» — подумала девочка и посмотрела на Лиса. Тот побледнел. И все понял без слов.

— Надо уходить, — сказала она. — Они вернутся.

Лис кивнул и дети пошли дальше, быстрым, тихим шагом.

Салли шла и думала о Ирии.

Она потеряла всех, и никто больше не назовет ее «Салли-нос», не нарисует на запотевшем стекле рожицу, не скажет: «А можно я с тобой?». Если бы у нее было больше времени, то обняла бы крепче. Сказала бы все, что не успела сказать и не молчала бы так, как промолчала.

Но прошлое не дает переиграть.

И все, что оставалось Салли — идти. За всех, кто уже не идет.

К ночи небо снова потемнело.

Они нашли овраг, поросший кустами, и спустились в его тень. Лис развел огонь, а Салли стояла рядом, поглаживая ствол дерева, как будто дерево могло что-то понять.

Она не говорила ни слова. Он — не мог. Но тишина между ними уже не была пустой.

Лис сел, жестом позвал ее рядом.

Когда девочка подошла, Лис тыкнул в нее пальцем и сжал руку как будто хвастается своими мышцами.

«Ты сильная.» — поняла она.

— Я просто иду, — прошептала она. — Не потому, что сильная. А потому что назад — нельзя.

Он кивнул глазами.

Ночью Салли снова проснулась от холода.

Но теперь — не одна.

Лис спал рядом, голова на сумке, одна рука зажата в кулак. Он дышал ровно, а Салли смотрела на него — и впервые подумала не о тех, кто умер, а о тех, кто еще жив.

— Будем идти, — сказала она в темноту. — Пока есть дорога. Пока ноги идут.

На рассвете они свернули с поля.

За холмами начиналась равнина. Где-то далеко на севере, по словам Халдора, был край, где не боятся болезни и живут чистотелые.

Салли не знала, правда это или сказка, но у нее не было выбора.

Она бросила последний взгляд на выжженное поле, сжала ремешок сумки и пошла.

Лес остался позади, хотя если присмотреться он был похож на призрак леса. Обугленные ветви, как пальцы, тянулись к небу, будто и сами просили о прощении. Но небо было равнодушно. Оно смотрело сверху — ровно, серо, безмолвно.

Дорога шла между холмами. Сухая трава шуршала под ногами шепча, что-то на своем языке. Салли шла впереди, ощущая, как ветер обжигает щеки. Он пах пеплом и солью.

Иногда они останавливались, просто чтобы постоять. Чтобы сердце напомнило: да, оно еще бьется. Лис умел молчать — так, как не умел никто. Даже мертвые молчат иначе.

На закате они нашли полуразвалившийся дом — одинокую хижину без крыши, с покосившимися стенами, где все внутри было покрыто мхом и прошкой. Салли смахнула пыль с лавки и села. На полу валялись заплесневелые игрушки и детская одежда. Девочка знала, в этом доме кто-то, когда-то смеялся. Это было почти невыносимо.

— Здесь останемся на ночь, — тихо сказала она.

Лис показал большой палец и начал устраивать лежанку. Сложил ветки, натянул плащ, вытащил свой лук, положил рядом. Движения у него были уверенные. Слишком уверенные для ребенка.

Салли терпеливо развела огонь. И когда первый язык пламени лизнул воздух, в ее голове вспыхнуло другое воспоминание — как мама задувала свечу вечером, шепча: «Спи, Салка, пусть тебе приснится река».

Но река снилась нечасто. Чаще — пепел.

— Знаешь, — сказала Салли, когда они уже сидели у огня, — мне раньше снилось, будто мы все спаслись. Мама, Рион, Эт, Ирия, отец. Все живы. Мы плывем на лодке к огромной свечке у берега, и никто не болеет.

Лис посмотрел на нее. Его глаза заблестели в свете костра.

— А теперь — не снится. Как будто даже я умерла.

Он опустил голову. Потом порылся в сумке и достал небольшой сверток. Размотал ткань. Внутри — деревянная пуговица, гладкая, отполированная временем.

— Что это?

Он пожал плечами. Потом указал на себя.

— Твоя?

Кивок.

— От кого?

Лис опустил голову.

Салли аккуратно взяла пуговицу. Она была теплой от его руки. И вдруг — стала весомой. Как память.

— Можно я ее подержу?

Он кивнул.

Дети сидели молча. Только огонь потрескивал. В темноте кто-то крякнул — может, птица или страх. Салли заснула первой и в эту ночь, ей не снились сны.

Утром был иней. Он лежал на листьях, как сахарная пыль. Лис разбудил ее тихо — касанием плеча. Девочка проснулась и поняла: сегодня будет трудный день. Потому что других небывало.

— Нам надо идти, — сказала она. — Север ближе, чем был вчера.

Он снова кивнул.

Они шли по выжженной тропе, среди помятых кустов и редких деревьев, будто само время прогнулось от усталости. Салли шла впереди, но почувствовала — Лис замедлил шаг. Девочка обернулась. Лис стоял, не дыша, будто внутри что-то сломалось.

— Что? — спросила она.

Он не ответил. Только поднял руку и начал показывать.

Сначала — два пальца. Потом — вся ладонь.

— Семь? — переспросила Салли. — Что… семь?

Лис кивнул, но не улыбнулся.

Он сжал один палец. Затем провел ладонью по волосам, так он показал девочку. А затем еще одну. Потом — два мальчика и в конце указал на себя.

Салли нахмурилась.

— Подожди… две девочки? Два мальчика?..

Он сделал паузу. Показал два пальца, плотно рядом.

— Близнецы? — догадалась она. — Один из них — ты?

Кивок.

Она чуть приоткрыла рот, потом снова сомкнула губы.

Он снова загибал пальцы — один, второй, третий…

— Они… умерли? — спросила она, уже зная ответ.

Снова кивок. Медленный, как падение.

Он прижал ладонь к груди, а потом — к губам. Показал женский силуэт.

— Мама?

Мальчик опустил глаза.

Лицо Лиса вдруг изменилось. Он провел ладонями по вискам, встряхнул головой, а потом резко, почти с силой, провел пальцем по губам — и сделал жест, будто что-то отрезал.

Салли вздрогнула.

— Это… — она не договорила. — Отец?

Лис кивнул. Глаза у него были темными, как земля после дождя.

— Он… тебе… — Она не могла сказать.

Но он снова сделал тот же жест.

Рот. Нож. Язык.

Салли только молча выдохнула.

— Ты не можешь говорить… потому что… — она сглотнула, — …он отрезал?

Тишина. Только ветер срывал с веток черные листья.

Лис сложил руки, как колыбель. Покачал и показал, как будто кто-то ведет его за руку.

— Тебя кто-то взял? После?

Мальчик провел линию в воздухе и поднял два пальца.

— Два года?

Да.

Потом — ладонь. И снова, как раньше, пальцы один за другим складывались. Один, второй и дальше.

— Они… тоже умерли, — произнесла Салли.

Она не знала, куда смотреть. На землю? На небо? В его глаза — невыносимо.

— А потом… ты один? — прошептала Салли.

Он поднимает один палец. Один год.

— Ты бродишь один… уже год.

Лис тихо опустил голову и незаметно кивнул.

Салли шагнула к нему ближе, медленно, словно подходила к провалу, у края которого — живое сердце.

— Ты все это носил в себе… молча, — сказала она.

Он смотрел на нее — не жалобно и не с болью, а просто — как есть.

Девочка вдруг отвела взгляд. Не резко, не сердито — будто что-то внутри дрогнуло.

— Нам пора идти, — сказала она. Голос был ровным, почти спокойным.

Салли отвернулась не потому что хотела — нет. Напротив. Просто… если бы осталась — не выдержала бы.

Слезы подступили мгновенно. Горькие, густые, горячие — они стекали по щекам, будто вырывались из самого центра боли, куда никто не должен заглядывать. Салли закрыла лицо ладонью и сделала шаг в сторону, туда, где ветер сильнее и легче притвориться, что просто дует в глаза.

Она не всхлипывала. Не дрожала. Просто стояла — одна, в двух шагах от него — и плакала.

Потому что невозможно все время быть сильной. Даже если весь мир заставляет.

И потому что его история — стала вдруг ее болью.

Она вытерла щеки быстро, почти грубо, и только тогда снова повернулась. Глаза были красными, но взгляд — прямым.

— Пойдем, — повторила она.

Лис стоял ровно, с упрямой тенью в глазах. Взгляд — тяжелый, не от боли, а от чего-то, что давно не имело слов.

Рука поднялась к груди, потом вытянулась вперед, туда, за холмы. После паузы — снова к груди. И плавный жест по кругу, словно очерчивалась знакомая местность.

— Ты знаешь эти места? — тихо сказала девочка.

Мальчик кивнул и нарисовал в воздухе домик, а потом сильно ткнул себя в грудь.

— Здесь была твоя деревня?

Снова — знак согласия.

Некоторое время дети стояли молча. Ветер шуршал в сухих стеблях. Салли чувствовала, как в груди поднимается странное ощущение: как будто тень чужой памяти легла на ее плечи.

— Зачем ты рассказал мне все это?

Ответ не заставил себя ждать. Ладонь к груди, потом — в ее сторону. Между ними — тонкая невидимая нить, протянутая жестом.

Доверие.

Слов не требовалось.

— Если тебе тяжело идти туда, мы можем обойти, — предложила Салли.

Небольшая пауза. Затем — уверенное движение головы. Вперед. Только вперед.

Тропа уходила в тусклый день, теряясь среди серых трав. С каждым шагом становилось ясно: земля помнит. Обугленные ветки, разбросанные доски, клочья выцветшей ткани на кустах. Старый валун с выцарапанной меткой встретился у поворота.

Следы прошлого множились. Почерневший обод засыпанного колодца. Одинокая ступенька, ведущая в никуда. Рисунок углем на выгоревшей стене — кривое солнце, черточки-люди.

У сгоревшего порога Лис присел. Пальцы убрали слой золы. Под пеплом он нашел черную, грязную ткань. Сверток был крошечный, аккуратный. Внутри — медальон из дерева, гладкая пуговица, такая же, как и у него, и лоскут вышивки: детская попытка сохранить солнце в узоре.

— Это твой дом?

Лис не ответил.

Ладонь мальчика легла на лоскут, как будто возвращаясь в дом, которого больше нет. Секунда — и ткань спрятана за пазуху, как что-то ценное.

— Это все, что осталось?

Кивок.

Возвращение с того места заняло меньше времени, чем путь туда. Но внутри казалось, что прошли годы. На краю обгоревшего поселения Салли обернулась. Пепел лежал ровно, а тишина была оглушающей. Кажется, сама земля затаила дыхание, не желая разрушить чужую память.

— Хочешь, я ее запомню?

В ответ — взгляд, в котором не было слов, но было «да». Уверенное, тяжелое, как обещание.

И обещание принято.

Холм за деревней встречал ветром. Сорванные листья, как сны, кружились в воздухе. На лице у мальчика — все та же тишина. Ни слез. Ни ярости. Только дорога вперед.

Сухая трава шептала под ногами цепляясь за сапожки. Детям казалось, что она не хочет пускать их дальше.

Ночью, у костра, угли дышали мягким светом. Салли сидела, обхватив колени, молча наблюдая за огнем. Лис неподалеку вытащил тот самый сверток. Размотал и глянул внутрь.

Потом вдруг подал ей.

Девочка сначала не поняла. Осторожно приняла медальон, как будто это было нечто живое. Потертая поверхность, след чьих-то детских пальцев.

— Можно я подержу немного?

Медленный кивок.

Тонкие пальцы держали память. Не свою, но теперь — общую.

Когда лег туман, и ночь стала тяжелее, Салли встала.

— Завтра мы уйдем дальше.

Мальчик не ответил — не нужно было.

Пламя погасло. Тишина легла между телами, укутанными в старые тряпки. Но впервые эта тишина — не пустая.

А за холмом начиналось то, чего еще не было.

И пусть весь мир был против — эти двое шли навстречу. С шагами, не похожими на детские и сердцами, в которых уместились мертвые, а теперь и живые.

III — КОГДА ДРОЖАТ РУКИ

Ночью шел дождь. Он лег на траву тонкой пленкой. Салли разбудил холод — липкий, скользящий под ворот. Она шевельнулась, но Лис уже не спал. Сидел, завернувшись в тряпки, у полу погасшего костра. Тихий, будто сам был частью этой ночи.

— Ты не спишь? — тихо спросила Салли, приподнимаясь.

Он покачал головой. Без удивления, как будто знал, что она все равно спросит.

Салли подсела ближе, обняв колени так же, как он. Некоторое время они молчали.

— Можно… тебя спросить? — осторожно начала она. — Ты не обязан отвечать. Просто… я все думаю об этом.

Он перевел взгляд на нее, брови мальчика поползли вверх.

— Почему он это сделал? — прошептала Салли. — Почему… отрезал тебе язык?

Лис отреагировал не сразу. Мальчик медленно выдохнул, как будто в груди стало тесно. Потом вытянул руки перед собой.

Сначала он показал пять пальцев на одной руке — семью. Затем, один за другим, загибал пальцы: большой, указательный, средний… Четвертый он оставил. Его палец задержался на безымянном, будто тот символизировал кого-то особенно дорогого. Потом и его загнул. Остался мизинец. Он прижал его к груди — «я».

Салли кивнула:

— Остался один.

Затем Лис развел руки — как будто что-то ускользает, исчезает. Потом пальцы дрожащие, сжатые в кулаки, поднес к вискам. Покачал головой, сжал голову, как будто она раскалывалась.

— Он сошел с ума, — сказала Салли, — от горя?

Кивок. Резкий, как судорога.

Потом он поднес палец к губам. Затем провел по языку — и сделал жест, будто ножом режет. Сжал зубы. Запрокинул голову назад.

Салли задержала дыхание.

Он снова показал на себя — указательный палец — и покачал головой, рисуя в воздухе: он не умел писать. Жест — будто водит пером по бумаге. Потом — отрицание.

— Он боялся, что ты расскажешь? — уточнила Салли. — О том, что ты… не заболел?

Мальчик пожал плечами, затем провел рукой по воздуху, как будто зачеркивая слово. Потом показал на ухо — и отстранился. Он не просто не хотел, чтобы Лис говорил. Он не хотел, чтобы его услышали.

— Он знал, что ты чистотелый… и не смог это вынести?

Лис опустил голову.

Салли какое-то время молчала. Потом чуть придвинулась и тихо сказала:

— Он сделал это, потому что боялся…

Она медленно протянула руку, положила ладонь на его запястье.

Лис не пошевелился. Только сжал крепко пальцы.

— Ты все это носишь в себе — молча, — прошептала Салли.

Он посмотрел на нее. Глаза у него были совершенно сухими. И в них не было ни просьбы, ни жалобы и как показалось девочки в них не было ничего.

И Салли подумала, что язык — это не единственный способ говорить.

Девочка вылезла из тряпья, потянулась и огляделась. Лис уже был на ногах. Проверял стрелы, собирал остатки костра в старую тряпку — он никогда не оставлял пепел открытым.

— Нам надо идти, — тихо сказала девочка.

Он кивнул, как всегда.

Дети шли вдоль склона, где кусты становились ниже, а камни неприятно скользкими. Впереди поднимался темный, редкий лес с мертвыми деревьями, похожими на сухие пальцы торчавшие из земли. Воздух здесь был гуще, и даже ветер казался уставшим.

Салли оглядела местность. Лес был не слишком плотным — можно было охотиться.

— Останься здесь, — сказала она. — Я скоро.

Лис сел у корней упавшего дерева, достал свой нож и начал точить стрелу. Он не спорил.

Салли шла медленно. Ее шаги были бесшумными. За годы выживания она научилась этому сама, без учителей. Сначала увидела следы: маленькие, округлые, почти незаметные на влажной земле. Потом — шевеление в кустах.

Птица.

Девочка натянула тетиву, замерла… и выдохнула.

Выстрел. Короткий писк. И тишина снова легла на лес.

— Шаврелла — тихо сказала Салли поднимая то ли зверя, то ли птицу.

Она принесла тушку обратно, аккуратно держа ее за лапы. Лис не улыбнулся, но в глазах мелькнуло благодарность.

Позже, когда солнце начало садиться за голую линию горы, они развели огонь в укромной ложбине, закрытой от ветра. Салли сняла шкуру, разделала птицу, поджарила на костре. Запах был резким и настоящим. Лис ел медленно и сосредоточенно, наслаждаясь каждым кусочком.

Салли достала из сумки медвежонка. Того самого, что Ирия вручила ей перед смертью. Она не собиралась показывать его, но пальцы сами нащупали его в кармашке.

Девочка держала его в руках, машинально поглаживая ушко. Лис, сидевший напротив, заметил это.

Он показал пальцем: что это?

Салли чуть вздрогнула. Посмотрела на него, потом — на игрушку. Медвежонок был старым, с вытертым боком.

— Это… — начала она. Потом замолчала.

Лис ждал, любопытно посматривая то на Салли, то на игрушку.

Девочка сжала медвежонка. Ее взгляд стал жестче, будто она снова была в той комнате, с метелью за окном и руками на горячем лбу.

— Просто… игрушка, — сказала она наконец.

Лис понял, что не все надо говорить. Что у каждого есть угол внутри, куда нельзя войти — даже если очень хочется.

Салли прижала медвежонка к груди, как делала Ирия. И почувствовала — тепло от деревянной игрушки.

Огонь потрескивал. Ветер шептал сквозь кусты. И ночь снова стала их укрытием.

Они уже доедали остатки птицы, когда это случилось.

Крик.

Громкий, сорванный, рвущий воздух.

Он донесся откуда-то из леса, не с той стороны, откуда они пришли, — с другой, из глубины. Птицы взлетели, а воздух дрогнул.

Дети замерли. Их взгляды встретились, и в обоих было одно и то же: настоящий, сырой страх.

— Гаси, — прошептала Салли.

Они действовали почти одновременно. Салли зачерпнула горсть земли, бросила на костер, Лис дунул. Пламя захрипело и исчезло. Угли шипели, будто злились. Резкий, едкий дым ударил в нос.

Через секунду крики повторились. Теперь — не один. Несколько голосов, грубых, истеричных. Казалось, что голоса спорят между собой.

Салли и Лис рухнули на землю, уткнувшись лицом в траву. Ни шороха, ни звука. Только сердце — одно на двоих, колотилось, как в ящике с гвоздями.

Крики двигались — то ближе, то дальше. Слов было не разобрать, но в их голосах чувствовался гнев и жестокость.

Лис поднял глаза, взгляд спрашивал: что делать?

Салли, прислушиваясь к лесу не ответила сразу. Она подняла палец и шум медленно стал удаляться, словно корабль в тумане. И через какое-то время гогот незнакомцев исчез, оставляя за собой липкое эхо.

Она поднялась на колени, не отрывая взгляда от леса. Потом беззвучно сказала:

— Я пойду.

Лис судорожно закачал головой в знак несогласия.

— Я только посмотрю, — добавила Салли. — Издали.

Она не объясняла, почему. Потому что, если это фанатики, им нужно знать. Потому что иначе — они будут идти вслепую. А слепые дети долго не живут.

Девочка быстро собрала вещи в сумку, натянула капюшон, прикрыла волосы.

— Жди здесь. Если не вернусь…

Она не закончила.

Лис не удерживал. Только протянул ей маленький, охотничий нож. Девочка кивнула и взяла его без слов, а затем развернулась и тихо пошла в темноту, навстречу звукам.

Лес принял ее спокойно. Салли знала, как ступать, где ставить ногу, как обходить хрустящую хвою.

Она шла медленно, стараясь не дышать. Ветки чиркали по плащу, но не ломались. Туман стелился у земли, мешался с дымом, который доносился все явственнее.

И тогда она увидела огни.

Сквозь стволы — вспышки пламени, движущиеся тени, багровые отблески на мертвой листве. Еще ближе — звуки: смех, ругань, лязг металла. Кто-то пнул что-то, и оно зазвенело, как миска.

Салли затаилась за толстым деревом. Подползла ближе, на четвереньках. Каждый шаг был как нож.

Девочка подняла голову и увидела знак, выцарапанный на коре. Половина солнца, а поверх — жирная, кривая черта, как рана.

Фанатики.

Затем она заметила костер. Вокруг него — четверо мужчин. Все в черном, с красными нашивками и грязными повязками на рукавах. Один, самый молодой, сидел с выпрямленной спиной и гладил лезвие ножа. Другой, тяжело кашлял. Его руки были укутаны тряпками, но одна соскользнула, и Салли увидела его руки. Черные, вздувшиеся.

Чернильная болезнь.

Третий был самым громким. Он спорил, кричал. Лицо у него было изрезано шрамами, губы — сухие, потрескавшиеся. Он указывал на маленькую, связанную фигуру у костра. На мальчика, лет десяти.

Тот лежал на боку. Бледный как смерть, худой и потерянный. Лицо грязное, в глазах — страх. Губы шевелились, но звука не было.

— Отвезем его на базу, — говорил один. — Пусть старшие решат.

— На кой черт? — рявкнул другой. — Смотри на мои руки! Мы с Гаром уже заражены. Он — чистотелый. Надо сейчас.

— Братья сказали — не брать инициативу!

— Да пошли они, эти братья…

— Мы точно не знаем, чистотелый он или нет.

Один из фанатиков вскочил, схватил палку и пнул землю рядом с мальчиком. Тот вздрогнул, но не закричал. Только зажмурился.

Салли стиснула зубы. Пальцы дрожали.

Это был чистотелый мальчик. Такой же, как Лис. Маленький, брошенный и пойманный. И сейчас, о нем говорили как о добыче.

Один из зараженных подошел ближе и опустился рядом. Его руки дрожали. Глаза блестели, как у зверя, которого прижали к стене. Он шептал, почти умоляюще:

— Пожалуйста. Я не доживу до базы. Он — мой последний шанс…

Другой стоял сзади, с тяжелым топором в руках.

Салли прикрыла рот рукой, чтобы не выдать дыхание. Она не могла вмешаться. Она бы не успела. Да и не справилась бы одна. Но смотреть — тоже было невыносимо.

Сердце стучало, как барабан. Она уже знала, что нужно немедленно уходить. Слишком поздно для спасения мальчика, но еще не поздно, чтобы предупредить Лиса. Пока костер и споры отвлекали фанатиков, был шанс исчезнуть в лесу.

Салли медленно отступила. Один шаг. Второй. Листья и корни под ногами шуршат слишком громко. Она замерла, замерла как зверек, чье дыхание выдает его.

Повернулась — и он стоял перед ней.

Фигура в черном. Плащ в пятнах. Глаза блестят. Из-за спины торчит грубый лук. Но в руках — не меч и не нож, а огромный топор.

Вот только держит он его обратной стороной.

Девочка не успела вскрикнуть, как мужчина занес руку. Удар пришелся сбоку — прямо в висок, по скуле. Тяжелый, тупой, как дубина по бочке.

Свет погас мгновенно.

Мир качнулся и исчез. Лес рассыпался на клочки, а воздух вышибло из легких. Кровь гудела в ушах, будто внутри головы кто-то ударил в огромный колокол.

И все исчезло.

Сознание вернулось к девочке медленно, слоями, как из глубины колодца. Сначала — глухой звон в ушах. Потом — тупая боль в затылке. Затем — холод.

Салли открыла глаза. Над ней качались ветви. Лес был все тем же, но стал чужим. Мир стоял на голове — и не в переносном смысле, девочка действительно висела.

Руки были связаны и подняты над головой. Веревка врезалась в запястья и уходила вверх — к толстой ветви, за которую, видимо, была закреплена. Сначала ей показалось, что она парит, но вскоре носки ботинок коснулись коры. Вес тела тянул вниз, разрывая плечи. Боль не отпускала ни на миг — вязкая, упрямая, как ржавчина, въевшаяся в металл ножа.

Рот был затянут тряпкой. Она была тугая и влажная, пахнущая потом и пеплом. Девочка хотела закричать, но не смогла. Только приглушенный стон, потерянный в собственном горле.

— Смотри, она очнулась, — раздался голос где-то сбоку.

— Ну, наконец-то. Я уж думал, переборщил, — другой голос, ленивый, чуть насмешливый.

Салли подняла голову. Перед ней — костер. Вокруг него — пятеро. Те же самые. Один с черными венами на руках. Другой — с бритым черепом, обсаженным татуировками. Один молодой, с неестественно приятной внешностью. Остальные — старше, но все одинаково ужасны.

— Ну что, значит, теперь у нас двое, — сказал один, полноватый, с черной повязкой на лбу. Он говорил с самодовольной ухмылкой, поглядывая на остальных. — Один у костра, второй… вот, подарок от леса.

— Я ж говорил, что кто-то рядом был, — вставил шрамированный.

Салли задергалась, затрясла руками, застонала сквозь кляп. Но все бесполезно. Она не могла даже вдохнуть нормально.

— Тихо, тихо, маленькая, — фальшиво пропел один из них. — Сейчас решим, кто из вас важнее.

Они засмеялись. Не все — двое молчали. Один из них кашлял, зажимая рот рукой, другой — тер плечо, будто ломило кость.

— Слушайте, а может, одного сейчас, а второго потом? — спросил кашляющий. — Мне совсем плохо. У меня ногти начали отваливаться. Видели?

Фанатик протянул руку. Кончики пальцев были черные и один ноготь действительно треснул, а под ним — темная прослойка.

— Не глупи, — отозвался тот, что с повязкой. — Двоих увезем в город. Братья дадут двойную награду. За чистотелов всегда платят.

— А если по пути сдохнем, а? — зло бросил другой. — Мы что, как собаки будем умирать, когда у нас вон оно — исцеление на веревке висит?

Салли слушала их — каждое слово — как осколки стекла в лицо. Ее называли не по имени, даже не девочкой или человеком, а просто лекарством, наградой, мясом.

Самый молодой подошел к ее вещам. У костра лежала сумка. Фанатик развязал ее и начал копаться внутри. Достал плащ, перевязку, флягу и маленький узелок. Все вывалил на землю, как будто это было не нужно.

— Что это у нас тут… — пробормотал. — Ого.

В его руках оказался деревянный медвежонок.

— Ну и ну, — засмеялся он. — Смотрите, что у нас тут! Игрушки с собой таскает! Ха-ха!

Он поднял медвежонка, помахал перед лицом Салли. Она закусила ткань в зубах, глаза расширились, дыхание сбилось.

— Ну ты посмотри на это. Настоящая девочка, — сплюнул другой. — Дай-ка мне, покажу своей дочери, если доживу.

— А я себе оставлю, — сказал первый, и сунул медвежонка себе в карман.

Салли забилась от бессилия. Она хотела кричать, рвануться, укусить, сделать хоть, что-то чтоб защитить память о сестренке. Но тряпка во рту глушила все. Ее руки повисли без силы, а тело будто перестало ей принадлежать.

Они продолжали спор. Кто-то предложил вырезать клеймо на мальчике, кто-то — просто обмотать цепями и сжечь после «лечения». Один из фанатиков ушел за дровами, другой точил нож.

Салли висела, а руки немели. Все тело горело от усталости и страха, но главное — в груди. Лис. Где он? Где-то рядом. Может, привязан или прячется. Может, слышит это все. Или — нет…

Вдруг кто-то подошел ближе.

— Как думаешь, кто из них старше? — спросил молодой с искоркой в глазах. — Эта вроде постарше.

— Может быть, — ответил другой. — Но мальчишка меньше весит. Унести проще. Если мы вообще дойдем.

— Брось, не сдохнем мы.

— Лэх уже глаза закатывает, а ты говоришь — не сдохнем.

И снова смех.

Салли зажмурилась и сжала кулаки — насколько позволяла веревка. Медвежонок был с ней всегда: во сне, в дороге, в страхе и в крови. А теперь он лежал в кармане фанатика. И никто не знал, что будет через минуту.

Но что-то внутри нее — не сломалось. Еще нет.

Прошло, может, десять минут. Может — полчаса. Время здесь было безликим, лишь боль в плечах, пульсирующая в унисон с дыханием, напоминала девочке, что она жива.

Они все еще спорили, но что-то изменилось.

— Где Грам? — спросил один, осматриваясь. — Он давно ушел за дровами.

— Может, насобирал и отлегся. Курит, небось.

— Или уснул. Он такой.

Но прошло еще время, и Грам не вернулся.

Пауза. Недолгая, но густая.

— Сходи, проверь, — бросил лысый тому, кто кашлял. — Только быстро. Вдруг заблудился, осел.

Тот кивнул, напялил капюшон и пошел вглубь леса. Через минуту — ушел и лысый.

Теперь у костра осталось двое.

— Мне надо отойти, — буркнул старший. — Не дай им задохнуться тут, особенно пацану. Мало ли, вдруг сдохнет раньше времени.

Он отошел в сторону, ломая кусты.

Фанатик, что остался — самый молодой. Ему едва ли было двадцать. Не шрамов, ни черных вен, ни сигареты в зубах. На лице — румянец. Он выглядел не злым, но и не добрым. Просто живым, как парень с рынка. Или как брат подруги.

Он подошёл ближе. Взгляд — скользящий, будто равнодушный. Но от этого становилось только страшнее. Салли почувствовала, как холод проползает по спине.

Он присел рядом, глядя на нее снизу вверх.

— Эй, — сказал негромко, как будто делился секретом. — Ты там живая?

Он склонил голову, разглядывая ее лицо.

— Слушай… тебе, наверное, неудобно говорить, да? Может, развязать?

Он потянулся и развязал тряпку у нее во рту. Осторожно, медленно. Рука его дрожала, но не от страха. От чего-то другого.

Салли молча выплевала остатки ткани. Дышать было трудно, рот болел. Девочка сразу отвернулась.

— Не-не, не бойся, я не трону, — сказал он. — Ну… почти. Я просто хочу поговорить. Я же не такой, как они, слышишь?

Он уселся ближе. Слишком близко.

— Ты красивая, — выдохнул он. — Правда. Жаль, что ты… ну… — он покосился в сторону костра, — …такая, как он.

Салли молчала. Слова обуглились на языке. Даже если бы она что-то сказала — это бы ничего не изменило.

Он потянулся к ее волосам.

— Знаешь, я всегда думал… если бы не чернила, я бы работал где-нибудь на юге. Пекарем, может. Или в кузнице. Женился бы. На такой, как ты. Только не на чистотелой. Ты ведь чистотелая, да?

Он уже касался прядей.

Салли зажмурилась. Боль в плечах превратилась в скрежет. Она снова хотела закричать, но ком в горле не позволял ей.

— Я тебе ничего плохого не сделаю, — бормотал он, — но если уж все равно вас отведут в город или…

Он поднял взгляд. В глазах — дрожь, смешанная с желанием. Он уже начинал склоняться ближе, руки — тянулись.

Салли дернулась. Глаза наполнились слезами — не от боли, от бессилия.

И тут раздался резкий свист, как пощечина. Короткий, как вдох.

Стрела.

Она вошла ему прямо в горло. Не в бок, не в грудь — в шею, чуть ниже подбородка. Молодой фанатик издал глухой хрип, глаза выкатились. Он отшатнулся, дернулся назад и рухнул, судорожно сжав пальцы.

Салли не сразу поняла, что произошло. Только потом, услышала шум в кустах и движение. Лис.

Он стоял с луком в руках, другой стрелы не было. Лицо — белое, губы сжаты. Ни звука, ни дрожи, только взгляд, твердый и решительный. Он не смотрел на фанатика. Только на Салли.

Девочка прошептала:

— Лис…

Мальчик быстро, как тень, метнулся вперед и схватил нож у костра. Один взмах — и веревка, удерживающая руки девочки, лопнула. Второй — перерезал основную петлю. Салли рухнула на колени.

Она смотрела на него снизу вверх.

— Ты… — начала было, но язык не слушался.

Он кивнул.

Салли все еще тяжело дышала. Горло саднило от кляпа, руки ныли от веревок. Мир был в воде — расплывчатый, гудящий. Она смотрела на Лиса, на его тень в свете умирающего костра, и не могла поверить, что это он.

— Надо уходить… — выдохнула она. — Сейчас они вернутся.

Но Лис медленно покачал головой.

Салли нахмурилась.

— Что?

Он поднял руку и указал в лес. Затем показал один палец и сделал вид, будто кто-то идет. Потом — рука с луком, натяжение тетивы и тишина.

Салли поняла не сразу. Она смотрела на него, пытаясь собрать жесты, как кусочки разбитой чашки.

Он показал еще раз. Один. Второй. Третий. Четвертый. Все — мертвы.

— Ты… — она охнула. — Ты… всех?

Он снова кивнул.

И тогда Салли поняла, что он сделал ради нее.

Колени девочки затряслись. Она медленно встала. Пошатываясь, шагнула вперед — и крепко обняла его.

Мальчик вздрогнул и плечи у него напряглись. Но не от страха. Оттого, что кто-то дотронулся до него — по-настоящему.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо тебе…

Он не ответил. Только стоял, прижимая щеку к ее плечу. Его руки чуть сжались на ее спине.

И тогда она почувствовала — он дрожит.

Сначала еле заметно, а потом — сильнее. И с каждым вдохом все яснее становилось: он плачет.

Слезы текли по его щекам, словно темные дорожки по выкошенному полю. Он быстро отстранился и отвернулся. Но Салли не позволила. Она взяла его за запястье и потянула обратно.

Лис поднял руку — к груди. Потом к голове, а затем — к ней. Потом сделал круг ладонью, как будто обвел что-то вокруг себя. И снова — к груди.

«Я боялся. За тебя. Я боялся потерять тебя. Как потерял всех.»

Он не знал, как сказать это словами. И не нужно было. Девочка поняла все.

Салли сжала его руки в своих.

— Я здесь, — сказала. — Я не ушла.

Он глубоко вдохнул и уткнулся лбом в грудь девочки.

— Пойдем, — тихо сказала Салли. — Нам нужно освободить мальчика.

Лис кивнул и его слезы ушли внутрь, как вода в сухую землю.

Они обошли костер. Тело фанатика лежало там, где упало. Салли старалась не смотреть на него.

Мальчик лежал у костра, связанный, но не сильно. Его глаза были открыты. Во рту кляп.

Салли присела рядом.

— Эй, — сказала она тихо. — Все хорошо. Мы свои.

Мальчик дернулся, хотел отодвинуться, но Салли подняла руки — ладонями вверх.

— Я Салли. А это — Лис. Мы такие же, как ты. Мы… — она замялась, — мы тоже… не заболели.

Мальчик несколько раз моргнул, а затем кивнул.

Салли достала нож.

— Можно? Развяжу тебя.

Он не сопротивлялся. Только сжал зубы, когда веревки резали кожу при движении. Девочка развязала ему рот.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Эрн, — прошептал он. Голос у него был сиплый, словно он долго не говорил.

— Ты откуда, Эрн?

Он помолчал. Потом тихо сказал:

— С севера. Шел… один. Был с дядей, но… он погиб. Я шел вниз, хотел найти еду. Заблудился. Потом эти… — он кивнул в сторону тела. — Поймали.

— Сколько ты уже один?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Долго. Я ел кору. Потом ягоды. Потом меня нашли.

Салли кивнула. Она не задавала больше вопросов.

— Ты пойдешь с нами.

Эрн поднял глаза. В них не было просьбы. Только надежда. Такая крошечная, что ее можно было раздавить взглядом.

— Да, — выдохнул он. — Куда угодно.

Салли встала, стряхнула с колен грязь и обошла костер. Там, в растоптанной куче вещей, валялась ее сумка.

— Ирия, — сказала она и подошла к мертвому фанатику. Сунула руку в его карман. Там — холод. Камни. Нож. И…

Медвежонок. Она прижала его к груди и на секунду закрыла глаза, чтобы вспомнить голос сестры.

— Я тебя вернула, — прошептала.

Потом, у вещей, Салли подняла вторую сумку — фанатичью. Заполнена бумагами, обрывками, узлами с едой, ножами, платками. Среди всего этого мусора, девочка заметила карту. Свернутая, с жирными линиями, как паутина. На юге — черные кресты. Названия: «Погребенный лес», «Стан Ложной реки», «Хребет Зова». Между ними — круг. Пол солнца перечеркнутое линией — символ фанатиков.

Но главное было на севере.

Верх карты — весь исчеркан. Там, где холмы и снега, где реки без имен. Маленькие, вопросительные знаки. Один. Два. Три. У каждого — приписка: «возможно», «не подтверждено», «следы». А рядом — слово:

«ЧИСТОТЕЛЫЕ?»

Салли уставилась в карту.

— Они ищут нас, — сказала она, почти шепотом. — Не только ловят. Они ищут город. Где чистотелые. Видишь?

Она показала карту Лису. Он долго смотрел, а потом ткнул пальцем в край, где холмы. Там было больше всего знаков.

— Думаешь, там? — спросила Салли.

Кивок.

— Тогда туда и пойдем.

Она свернула карту, убрала ее в сумку. Подошла к Эрну, дала ему кусок лепешки и флягу.

— Теперь нас трое, — сказала. — Ты готов идти?

Эрн кивнул и неуверенно улыбнулся.

Салли сжала ремешок сумки. Холодный ветер налетел с севера, но дети все равно шли вперед. Они шли туда, где возможно их спасение, где возможно их кто-то ждет.

IV — НИКАКИХ ДЕТСКИХ СМЕРТЕЙ

Деревья росли плотнее, чем воспоминания, и ветви шептали на языке, которого никто не учил. Салли шла впереди, шаг за шагом пробивая дорогу сквозь мокрые кусты, держась ближе к тропе, которую едва намечал клочок пергамента. За ней — Лис и Эрн. Найденыш шагал молча, но теперь держался ближе к Лису, иногда прикасаясь к его локтю, словно боялся снова потеряться.

На четвертый день пути начался дождь.

Он не кончался.

Дети шли без слов. Эрн хромал и кашлял.

Лес будто замкнулся вокруг них, плотный и мрачный, как ткань, натянутая над головой. Над ними свисали мокрые ветви, а земля под ногами скользила. Детям казалось, что даже птицы в этом лесу молчали. Все, что оставалось — треск шагов, да редкий всхлип Эрна, когда он спотыкался и цеплялся за Лиса.

Салли шла первой. Не потому, что знала путь, а потому что кто-то должен был делать вид, что знает и с каждым шагом становилось все труднее притворяться. Но кто-то должен был вести — иначе они бы просто сели и умерли под деревом. Время от времени она заглядывала в грязную карту — тот самый обрывок, исписанный чернильными линиями, найденный среди вещей фанатиков. На нем не было названий, только направление и символы. Север. Они шли на север.

Дождь усилился. Капли били по капюшону и стекали за ворот. Одежда давно промокла, пальцы были синими, а мысли — притупленными. Лис то и дело оборачивался, будто слышал шаги позади. Иногда он поднимал руку, заставляя их замереть. Салли тоже останавливалась, вглядываясь в серую чащу.

В этот раз она услышала.

Хруст ветки.

Тихий, почти вежливый — но явный. Она знала такой хруст. Это были не зверь и не птица, а человек.

Она резко обернулась. Лис стоял, подняв ладонь. Его глаза были широко раскрыты, а губы сжаты. Эрн пытался спрятаться у него за спиной. Никого. Только деревья, и мрак между ними.

— Быстрее, — прошептала Салли. — Надо найти укрытие.

Они свернули с тропы. Там, где почва становилась мягче, а под ногами хлюпала вода. Через десять минут Салли остановилась и указала вперед: под склоном, среди корней двух старых деревьев, была тень — неровная, как вход в что-то.

— Там.

Это было не убежище, а обломки. Стены некогда маленького охотничьего домика, разрушенного временем или людьми. Но крыша еще держалась — перекошенная, вся в мху, с одной уцелевшей балкой, под которой можно было спрятаться от дождя.

Салли первой проскользнула внутрь. Грязь, плесень, запах сгнившего дерева. Но над головой — сухо.

— Сюда.

Лис втолкнул Эрна, потом пролез сам. Они сидели втроем, сбившись в ком, греясь дыханием. Салли достала остатки от сухаря, разделила их. Эрн ел молча, будто боялся жевать. Лис взял нож и начал точить палку, просто чтобы не замерзнуть.

За пределами укрытия снова раздался треск, но на этот раз ближе.

Салли потянулась к камню и прислушалась. Ничего. Только дождь.

А где-то вдалеке — одинокий, глухой рык. За рыком, дети услышали влажное хлюпанье, будто кто-то пробирался по жиже.

Салли и Лис затаили дыхание, а Эрн испуганно смотрел на детей.

Что-то изменилось в тишине за пределами укрытия. Не шум дождя — он был прежним, равномерным. Не скрип деревьев. Что-то другое. И тогда — лицо.

Прямо в проеме между корнями и склоном, словно выросшее из темноты, показалась голова. Мокрые, спутанные волосы. Изможденная, вытянутая физиономия. Глаза — белесые, налитые злобой. Он дышал часто, как зверь:

— А я вас нашел… — прохрипел он, и губы его растянулись в жуткую улыбку. — Теперь вы в ловушке, чистотелые…

Он рассмеялся. Смех был сухой, с хрипами, будто он тонул в собственном горле. Эрн вскрикнул и вцепился в плечо Лиса. Тот прижал его к себе и попятился, но укрытие было тесным, как гроб. Салли потянулась за луком — тот лежал сбоку, рядом с сумкой. Она едва задев тетиву поняла, что не успеет. Пространства было слишком мало. Ее локоть упирался в стену, а пальцы скользили по промокшим ремешкам.

— Бросьте это, — прошептал фанатик, нагибаясь чуть ближе. Его голос был шепелявым, но в нем сквозила ярость. — Никто вас не спасет!

У Эрна задрожали плечи. Лис заслонил его собой. Он не мог кричать — и потому просто смотрел, как загнанный волчонок. У Салли пересохло во рту. Но вдруг — звук.

Резкий, как рвущийся канат. Трещащий, как гниющее дерево, когда его ломают с корнем. Что-то огромное двигалось сквозь лес. Хрустели ветви, отрывались сучья. Фанатик обернулся, сжал зубы:

— Что за…

Но не успел.

На него налетело нечто — бурое, огромное, с широкими лапами, блестящей от дождя шкурой и пастью, открытой в беззвучном реве. Медведь. Он вырос из леса, как само возмездие, и в следующее мгновение врезался в фанатика, сбив того на землю с треском, который Салли запомнила навсегда.

Короткий, влажный крик заполнил лес.

Звук ломающихся ребер. Хруст челюсти. Рваный вопль, заглушенный брызгами и ревом зверя. Медведь бил лапами, как кузнец по наковальне. В следующее мгновение зверь остановился.

На миг — абсолютная тишина.

Салли не дышала. Эрн всхлипывал, закрыв лицо руками. Лис прижал его к себе и не отводил взгляда от силуэта в проеме. Медведь стоял, тяжело дыша, его спина вздымалась и опадала. Он поднял голову, и на мгновение встретился взглядом с Салли.

Глаза медведя были темные. Умные. Не звериные.

А потом он развернулся — и ушел в лес. Как будто пришел только ради этого.

Салли все еще сжимала камень, но руки дрожали.

— Он нас… спас? — прошептала она, не веря.

Никто не ответил.

Они просидели в укрытии еще долго. Эрн уснул, уткнувшись в плечо Лиса, но даже во сне тихонько вздрагивал. Салли не могла сомкнуть глаз. Ее мысли были как узлы: спутанные, крепкие, не дающие покоя.

Когда дождь чуть стих, и лес снова стал просто лесом — а не темной пастью — Салли кивнула Лису. Он понял без слов. Осторожно, будто под ногами могли взорваться листья, они выбрались наружу.

Тело фанатика лежало рядом. Салли даже не посмотрела на него. Дети обошли врага стороной и пошли дальше — глубже в лес, где мокрая трава становилась выше, а деревья реже.

Через полчаса они нашли место.

Огромный ствол, вывороченный бурей, лежал на боку, словно уснувший зверь. Его корни торчали вверх, как когти. Внизу, под толстым изогнутым бортом, оставалось место, достаточно широкое, чтобы спрятаться втроем. Сухие листья внутри говорили, что там уже ночевали — может, звери, а может, люди. Но сейчас оно было пустым.

— Тут, — сказала Салли.

Дети затащили внутрь Эрна, разложили старое одеяло, укрыли его. Лис разжег костер — трут был почти сырой, но он долго возился с ножом и белым камнем — йеном, пока не появилось первое трепетное пламя. Потом огонь начал есть ветки, и стало чуточку теплее.

Салли смотрела в огонь и чувствовала, как напряжение медленно сходит, оставляя после себя пустоту.

— Я попробую поймать кролика, — сказала она и встала.

Лис посмотрел на нее с легким удивлением. Но не остановил.

Девочка вышла. Лес был сырой, но не молчаливый — где-то капала вода, где-то скрипели стволы. Салли нашла молодую ивовую ветку, срезала ее ножом, согнула кольцом. Вытащила нитку из собственной одежды — когда-то это был подол. Закрепила петлю, привязала к корню. Приманку — кусок сухаря — оставила рядом.

Это была слабая ловушка. Но другой у нее не было.

Салли села на корточки и посмотрела на свои руки. Они дрожали. Не от холода.

— Приходи, — прошептала она, не кролику, а самой себе. — Только не фанатик. Только не еще один…

И вернулась к костру.

Они уснули, прижавшись друг к другу, как детеныши в логове. Костер угасал медленно, бросая тусклые отблески на стены их укрытия — кору, листья, лицо Эрна, сильно кашлявшего во сне. Салли долго лежала с открытыми глазами, глядя, как угли пульсируют в темноте, как будто сердце чего-то древнего. Но усталость все же брала свое.

Когда дыхание Лиса и Эрна стало ровным, Салли повернулась лицом к стенке, поджала колени и тихо заплакала. Без всхлипов. Просто из глаз текли слезы, и губы дрожали. Она вспоминала тот миг у костра — когда ее держали, когда один из них, начал тянуться к ней.

Все было рядом — его дыхание, руки, смех, огонь.

Она тогда вырвалась, спаслась. Но чувство, что ее чуть не лишили жизни и себя, никуда не делось. Оно сидело под кожей и жгло, как уголь.

И в ту ночь, под брошенным деревом, она снова почувствовала себя маленькой, беззащитной и чужой. Даже в собственном теле.

Утро пришло неожиданно — как будто кто-то толкнул Салли в бок и велел просыпаться. Было прохладно. Пахло влажной листвой, и в воздухе висела настороженная тишина. Эрн еще спал, уткнувшись в сумку Лиса. Тот уже сидел, полу раздраженно потирая плечо — видно, затекло.

Салли вылезла из-под ствола, поправила плащ, по привычке тронула нож на поясе. Потом не торопясь пошла к ловушке.

Петля висела пустая.

Сухарь был на месте, только слегка намокший от росы.

Салли вздохнула, уже собираясь вернуться, но что-то бросилось в глаза — чуть в стороне от ловушки, у корня дерева. Темное пятно. Она подошла ближе.

Две туши кролика.

Обе аккуратно выпотрошены, завернуты в плотную темную ткань, словно принесены откуда-то издалека, как подарок.

Салли замерла.

Она огляделась. Лес был безмолвным. Ни треска, ни шороха. Только легкий пар от земли.

Салли присела рядом, не трогая сверток. Ткань, в короткую было завернуто мясо явно было частью чьей-то одежды. На краю была вышивка: узор, похожий на две параллельные линии, пересеченные дугой.

Девочка наклонилась и понюхала — запах свежего мяса и немного трав. Никакой крови. От запаха, желудок девочки жалобно заурчал.

Лис появился за ее спиной.

— Это не я… — пробормотала Салли, словно оправдываясь.

Он присел рядом, коснулся ткани. Потом пристально посмотрел в лес.

— Он снова был здесь? — спросила она. — Этот медведь? Он не один?

Лис не ответил. Но его лицо стало жестче, чем раньше. Он положил ладонь на нож.

Они все же решили приготовить кроликов.

Салли сначала долго сидела, не решаясь развязать ткань, но Лис спокойно взял у нее сверток, развернул, проверил. Мясо было свежее, жирное — дичь, которую не каждый поймает. Он лишь кивнул, и этого хватило.

Дети насадили куски на длинные прутья, Лис следил за костром, а Салли — за лесом. Эрн проснулся от запаха и долго моргал, не понимая, где он. Потом увидел мясо, и его глаза расширились. Он не сказал ни слова — только сел ближе и облизнул губы.

Когда кролик зашипел и начал капать жиром в огонь, Салли впервые за долгое время почувствовала, приятное чувство предвкушения.

Сегодняшний завтрак был особенным и надолго осел в памяти девочки.

Обугленные куски, жирные пальцы, горячее мясо, которое обжигало язык. Эрн ел так быстро, что Лис дал ему воду — и все равно мальчик чуть не подавился. Салли ела медленно, сдержанно, но внутри у нее будто расправлялись крылья.

— Лучший завтрак за год, — выдохнула она. — За много лет, может.

Лис усмехнулся. И в его глазах девочка увидела согласие.

Они не стали задерживаться. Потушили костер, спрятали остатки мяса в тряпку — на потом. Салли поправила карту, глянула на направление.

Лес становился круче. Склон поднимался вверх, как гигантская спина зверя. Дети карабкались медленно, по грязи, по корням, иногда по камням. Лис помогал Эрну, подталкивал его снизу. Салли шла первой. Карта уже почти не подсказывала ничего, но в их шагах больше не было той безнадежной тяжести, как раньше. В их желудках пульсировало тепло. А в сердцах — слабое, робкое, но настоящее чувство, что они смогут найти безопасное место.

Дети поднимались уже больше часа. Склон становился круче, деревья реже. Солнце — если оно и было — не доходило сквозь облака, и весь мир казался выцветшим.

И вдруг…

Салли замерла первой.

На гребне, в трех шагах от нее, стоял медведь.

Тот самый.

Бурый исполин, с тяжелой грудью и потемневшей от дождя шерстью. Он не рычал, не двигался — просто смотрел. Его дыхание поднимало пар. Глаза были те же — темные, почти человеческие. За ними не было злобы, но и доброты не было тоже. Салли показалось, что медведь внимательно разглядывает путников.

Девочка попятилась. Эрн вскрикнул, поскользнулся на корне и повалился на землю. Лис инстинктивно закрыл его собой. Салли потянулась к луку, но медведь не двинулся.

А потом из-за его плеча вышел человек.

Он будто вырос из мрака. Весь в серых, выцветших тканях, как будто был сшит из самой земли. Лицо — полуоткрытое. Щеки и лоб покрыты морщинами и трещинами, как старая кора. Местами — шрамы, рваные и древние. Глаза глубоко

посажены, а кожа… неестественно тусклая, будто высушенная или покрытая пылью.

Плащ его был грязным и рваным, но тяжелым, как у кого-то, кто давно ходит один. На руках — лоскутки ткани, обмотки, обрывки рукавов, перетянутые веревками. Ни клочка голой кожи. Даже пальцы были замотаны.

Он сделал шаг вперед. Медведь отошел в сторону, уступая место незнакомцу.

— Не бойтесь, — сказал человек. Голос был хриплый, как старая ветка. — Он не тронет вас. Он мой друг.

Салли медленно опустила лук. Сердце все еще колотилось в груди.

— Кто вы?

Он не ответил сразу. Только кивнул, будто ее вопрос — это, что то неважное.

— Я живу рядом. Видел, как вы поднимались. Вам нужна крыша. Тепло. Еда.

— Нам нужно идти, — сказала Салли. — На север. Там…

— На севере лагерь, — перебил он. Его голос стал ниже. — Фанатики. Десятка два. Может, больше.

Девочка замолчала и стиснула зубы. Лис сжал ее плечо и в его глазах читались слова: они не смогут втроем против двадцати.

Человек кивнул, как будто чувствовал это еще до их слов.

— Подождите у меня. Один день. Я покажу тропу. Они уйдут — и вы продолжите. Я не держу вас. Просто предлагаю.

Салли посмотрела на медведя. Тот снова сел на задние лапы, будто сторож у двери.

— Где вы живете?

— Недалеко, — сказал он. — В хижине. Внутри склона. Там тепло. Места хватит на всех троих.

Он повернулся и пошел. Медведь — за ним.

Салли стояла еще несколько секунд. Потом глухо сказала:

— Идем. Только чуть сзади. И не убирай нож.

Они двинулись следом, стараясь ступать по его следам, как по чужой памяти. Но через несколько шагов Салли остановилась, нахмурилась и спросила:

— Почему вы нам помогаете?

Человек обернулся. Его лицо оставалось в полутени, но глаза сверкнули на миг, как металл в золе.

— Я все расскажу, — сказал он. — Когда мы придем на место.

— Это были вы? У костра?

Салли сглотнула.

— Это вы спасли нас? Это вы оставили мясо?

Человек не сразу ответил. Медведь остановился, обернулся, будто проверяя — не приблизились ли они слишком близко. Но человек слегка поднял руку, и зверь вновь пошел вперед.

— Ребенок который находится в моем лесу, — произнес он наконец, не оборачиваясь, — не будет голодать…

Он замолчал, а потом добавил с хриплой ясностью:

— …неважно какая у него кровь.

Салли сбилась с шага.

Лис тут же встал ближе, словно прикрывая ее.

Но человек больше ничего не сказал. Только шагал вперед — вглубь леса, по едва заметной тропе, как будто не вел их, а просто шел туда, куда ходит каждый день.

Дорога была долгой — не по расстоянию, а по ощущениям. Лес, казалось, сжимался, сгущался, и чем ближе они подходили, тем тяжелее становился воздух. Но внезапно деревья расступились, склон опустился, и перед ними возникло убежище.

Салли ожидала пещеру, земляную яму, может быть, навес из веток.

Но это была хижина. Огромная, старая и крепкая. Стены — из черного дерева, крыша заросла мхом, окна были заткнуты жирной бумагой. Дым выходил тонкой струйкой из грубого камина. Дверь скрипнула, когда человек распахнул ее.

Внутри было… уютно. Необъяснимо уютно.

Несколько комнат, разделенных тканью и досками. В главной — камин, где потрескивали дрова. У стены — полки с сушеными травами и какими-то банками. На полу — старые шкуры. А еще — место для медведя: выложенное соломой и тканью, словно лежанка. Медведь тут же прошел внутрь, завалился на бок, тяжело выдохнул и начал грызть кость.

Салли стояла в дверях, не веря глазам. Эрн моргал и осматривался с тем восторгом, который не мог скрыть даже страх. Лис держался, но взгляд его метался — он искал ловушки, оружие, опасность, но не находил.

— Проходите, — сказал человек. Он снял плащ, повесил его на деревянный крюк, сел в массивное кресло у камина. Его движения были медленными, но не дряхлыми.

— Теперь, — произнес он, глядя на Салли, — я отвечу на твои вопросы.

Она села напротив. Остальные — рядом.

Медведь чавкал, не обращая на них внимания.

— Меня зовут Роэн, — сказал человек. — И когда-то у меня была дочь.

Он отвел взгляд в огонь. На миг лицо его стало еще темнее — будто сгоревшее изнутри.

— Она умерла. Болезнь. Никто не смог помочь. Я похоронил ее в лесу. На северной стороне склона, под шолоном.

Он помолчал, и тишина в хижине стала слышимой.

— Я шел тогда… не знаю куда. Просто шел. И в чаще нашел медвежонка. Совсем маленький. Его мать…

Он сглотнул.

— Ее убили. Зачем — не знаю. Он сидел рядом с телом. И плакал. Да, плакал. Я это слышал. Он смотрел на меня — как она смотрела. В последний раз.

Роэн поднял глаза.

— Я взял его. Выкормил. Вылечил. Назвал его Эрр.

Он посмотрел на лежащего зверя.

— С тех пор он — моя семья.

Салли долго молчала. Потом медленно кивнула.

— Значит, вы спасли нас, потому что… знаете, как это — остаться одному?

Роэн не ответил сразу. Только смотрел в огонь, и пламя отражалось в его глазах, как в воде, где кто-то утонул.

Наконец он заговорил. Тихо:

— Я спас вас… потому что любой ребенок, который заходит в этот лес, — под нашей защитой. Моей и Эрра.

Он провел ладонью по ткани на колене.

— Потому что я больше не вытерплю детских смертей. Ни одной.

Салли сжала губы. Ответ прозвучал просто. Точно. Без высоких слов — но так, что внутри стало не по себе.

— Спасибо, — сказала она.

Роэн кивнул. Несколько раз — почти по-отцовски.

— Но, — добавил он, — есть одно условие.

Салли напряглась. Лис поднял голову. Даже медведь, казалось, перестал жевать.

— Пока вы здесь… не лгите. Ни мне. Ни друг другу.

Он поднял палец.

— В этом доме нет места лжи. Я чувствую ее. Она смердит сильнее, чем смерть. И если вы не готовы говорить правду — лучше молчите.

Он оглядел их троих.

— Это все, что я прошу.

Тишина в комнате стала гуще.

— Мы поняли, — сказала Салли.

Роэн откинулся в кресле. Дрова в камине треснули, выпустив искру.

— Так, — произнес он спокойно, — вам есть что мне рассказать?

Салли переглянулась с Лисом. Тот слегка кивнул.

— Мы… спасли мальчика. Его зовут Эрн. Он был в лагере фанатиков, в ловушке. Мы видели, что он чистотелый. Они хотели… сожрать его. Мы его вытащили. Потом шли по лесу. Потом встретили вас.

Девочка говорила сдержанно, по пунктам, она не боялась Роэна, но говорила с уважением.

Роэн не ответил. Он сидел неподвижно, глаза в полутени. А потом сказал, холодно:

— Я не верю вам.

Медведь, до того мирно лежавший в своем углу, резко поднялся. Громоздкое тело, напряженные плечи, уши прижаты. Дети вскочили. Эрн вжался в стену. Салли и Лис заслонили его, как могли.

Роэн тоже встал — и весь воздух в комнате изменился.

— Расскажи мне, — приказал он медведю.

Эрр шагнул вперед. Шерсть на загривке поднялась, глаза — почернели.

Он подошел к Салли. Обнюхал. Потом вдруг мягко облизал ее руку.

Салли даже не шелохнулась.

Потом — к Лису. Обнюхал. Замер. Повернул голову и отошел.

А потом — к Эрну.

Эрн стоял как каменный.

Медведь приблизился. Зарычал. Сначала — глухо. Потом громче.

Роэн смотрел, как судья.

— Так вы все-таки мне солгали, — сказал он. — Среди вас есть зараженный.

— Мы не знали! — воскликнула Салли, оборачиваясь к Эрну. — Я клянусь! Я думала, он чистотелый. Мы все думали!

Лис шагнул к Эрну, потрясенный. Тот трясся. Лицо залито слезами.

— Покажи, — сказал Роэн. — Где ты заражен.

Эрн опустил глаза. Руки дрожали. Он медленно начал снимать рубашку. Лоскут за лоскутом.

На левом плече, у ключицы — вены. Почерневшие, как будто тушью разрисованные. Ветвились, как трещины. И двигались… будто тень под кожей.

Салли замерла.

— Почему ты не сказал? — прошептала она. — Почему ты молчал?

Эрн не ответил. Он просто стоял, дрожа, и плакал. Как ребенок, потерянный в комнате, полной огня.

— Что теперь? — спросила Салли. Голос сорвался. — Вы его… убьете?

Роэн долго смотрел на мальчика. Пламя камина трепетало у его лица, отбрасывая тени на шрамы.

— Он умрет, — сказал Роэн, просто, как будто уже молился над могилой. — И вам нужно смириться с этим.

Он перевел взгляд на Салли.

— Но он останется со мной. Я похороню его, как похоронил других. Как похоронил свою дочь.

Он выдохнул, почти нежно.

— Достойнейшим образом.

Тут Эрн вскрикнул. Его глаза наполнились ужасом, крик сорвался с губ, дикий, надломленный. Он ударил по стене, забился, как птица в клетке.

— Нет! Я не хочу умирать! — закричал он. — Я не хочу! Я… я вылечусь, вы слышите?! Я не такой! Я не хочу как они!

Он плакал, но слезы не лечили его — они резали. Мальчик корчился, рыдал, цеплялся за воздух, за взгляд Салли, как за последнюю веревку.

А Салли смотрела.

Просто смотрела.

И ей стало невыносимо жалко этого мальчика. Его голос, дрожащие плечи, отчаяние — все было настоящим.

Но где-то глубоко в груди, там, где уже давно было пусто, она понимала:

Это не исправить.

И никакая жалость не отменит медленные темные линии, расползающиеся по коже Эрна, как чернила по мокрому письму.

Ночь в хижине была совсем не такой, как прежние ночи.

Не под мокрыми корнями. Не в кустах, свернувшись, как зверь. Не рядом с угасающим костром и страхом на языке.

А в настоящих кроватях.

Роэн провел их с Лисом в боковую комнату. Там было два низких ложа, сбитых из разных досок, каждое накрыто простыми тканями и теплыми одеялами из старых волчьих шкур. Пол скрипел, но был сухим. В углу — глиняная лампа, отбрасывающая мягкий свет на стены.

— Отдыхайте, — сказал он. — Здесь вам ничего не угрожает.

Лис сел на край кровати, вытирая мокрые волосы. Салли стояла в проходе, все еще глядя через плечо.

— А Эрн?

Роэн чуть замедлил шаг, уже уходя.

— Он будет спать в другой комнате.

Он не обернулся.

— Ему нужно особое место.

Салли хотела спросить — какое? Зачем? Но язык прилип к небу. Роэн тихо закрыл дверь между ними и Эрном, и осталась только тишина.

Комната была по-настоящему теплой. Тепло шло от стен, от воздуха, от ткани, которой касались руки. Все здесь было устроено с вниманием. С заботой.

Салли легла.

Одеяло пахло дымом, травой и чем-то старым — как будто в нем жила память о давно ушедших зимах.

Подушка — твердая, но мягче земли. Тело отдыхало.

Девочка смотрела в потолок и вспоминала дом. Ирия рядом. Дыхание сестренки во сне. Шорох ног по коридору. Свет от камина, пробивающийся сквозь щель под дверью.

И главное — никакой болезни. Мама, отец, братья, Ирия, все живы и все дома.

И от этой тишины, от того, как должно было быть, а не стало — глаза снова наполнились слезами.

Теплые ручейки стекали по вискам и тонули в подушке. С этими слезами она и уснула.

И в самый последний миг перед тем, как провалиться в сон, Салли вдруг подумала:

«Эти кровати он приготовил для своей дочки.»

И эта мысль, пришла тихо, легла рядом, и осталась с ней в темноте.

V — МЕРТВЫЙ ГОРОД

Утро было тихим.

Не таким, как раньше — не с ветром, не с шорохами, не с тревогой в животе. А настоящим и теплым, как будто лес впервые за долгое время выдохнул. Из-под двери тянуло дымом, в воздухе стоял запах настоя и прелых трав. За стеной было слышно, как Роэн что-то размешивает в котелке. Медведь ворочался, фыркал, скреб лапой по полу. И все это — будто из другого мира.

Салли сидела на краю своей кровати. Волосы растрепаны, лицо усталое. Пальцы теребили край одеяла — того самого, в котором жила память. Лис еще спал, свернувшись клубком, закрывшись с головой. Он выглядел младше, чем обычно. Почти как в тот день, когда она впервые увидела его в ловушке.

Стук в дверь был легкий.

— Можно? — раздался голос Роэна.

Салли кивнула, не сразу сообразив, что он этого не увидит.

— Да.

Он вошел, уже одетый, с плащом на плечах и кожаной сумкой через грудь.

— Если вы решите уходить сегодня, — сказал он спокойно, — лучше до полудня. Дождь может вернуться.

— Мы уходим, — тихо сказала Салли.

Роэн кивнул, как будто знал, что скажет девочка.

— Через северный склон прямая тропа к старому городу. Его называют Мэлт. Люди ушли оттуда лет пятнадцать назад. Остались только стены, камни, крыши без чердаков. Через него — проще выйти к перевалу. А там уже — куда хотите.

Салли встала, начала укладывать вещи. Лис проснулся и, не задавая лишних вопросов, принялся помогать. Они работали в тишине — слаженно и быстро.

Эрн ждал их у двери. Его глаза были опухшими. Он держал в руках свою старую рубаху — ту, что они вчера стирали и сушили у огня.

— Я… — начал он, но голос сорвался.

Салли подошла первой. Обняла его — сильно, всем телом, как будто пыталась удержать. Он сдержанно зарыдал в плечо. Затем Лис он похлопал Эрна по плечу и улыбнулся.

— Мы вернемся, — тихо сказала Салли. — Когда найдем других. Когда… что-то изменится.

Эрн кивнул, не поднимая головы.

Девочка понимала, что никогда больше не увидит его, но сказать это не хватало смелости.

Роэн стоял чуть в стороне. Медведь сидел у стены, как каменный страж. За спиной — лес.

Салли бросила последний взгляд на комнату, на стены, на тепло, на тени, на тех, кто остался.

А потом они ушли.

Лис держался рядом, иногда касаясь Салли рукой. За спиной плакал мальчик и махал им рукой. Его силуэт все еще стоял у двери, когда они скрылись за первым поворотом. И это прощание, хоть и без слов, осталось с ними надолго.

Склон становился круче, а воздух — холоднее. Пахло мхом, корой, и еще чем-то другим — будто пеплом, который давно выветрился, но остался в земле.

Дети шли медленно. Лис — чуть позади, хромая. Салли не говорила. Она просто шла, глядя под ноги, пока не заметила, что деревья по бокам вдруг стали ровнее. Прямее. Слишком прямыми для леса.

Она подняла голову.

И застыла.

Перед ними раскинулась поляна. Не совсем поляна — скорее, долина между корней и склонов, со всех сторон зажатая деревьями. Здесь было неестественно тихо. Не было ни ветра, ни птиц. Только камни.

Множество камней.

Маленьких, обтесанных, каждый — с темной меткой. Некоторые — с выбитой линией, некоторые — с детской вещью поверх: кукольной пуговицей, лоскутом ткани, треснутой дощечкой с именем. Их было не десять, не двадцать. Их было — несколько сотен.

Салли шагнула ближе. Камни шли рядами, как на заброшенном поле. Некоторые были свежими. У одного — лежала маленькая деревянная лошадка, вырезанная грубо, но с любовью. У другого — засохший венок.

Позади зашуршал Лис. Он догнал ее, замер рядом, и его рука неуверенно потянулась к руке Салли. В его испуганных глазах читался вопрос: что это?

Салли знала.

Она знала еще до того, как увидела в стороне простую, новую могилу — со свежей землей, и знаком, нарисованным пальцем по сырой глине.

— Это он, — прошептала она. — Это все он…

Лис сжал ее пальцы.

— Роэн, — выдохнула она. — Он хоронил их. Всех тех, кого нашел.

Она подошла к ближайшему камню. Прикоснулась. Он был холодный, как сама утрата.

— Он не врал, — добавила она. — Он правда не вытерпит еще одной детской смерти. Потому что он уже…

Слова застряли, но Лис и не ждал продолжения. Он просто смотрел на эти ряды — и его глаза дрогнули. Дети стояли среди этих могил, как среди живых детей, но тех, кто больше не говорит. Кто лежит под мхом, под корнями, под тем же небом, что и они — но уже никогда не проснется.

— Пойдем, — сказала Салли. — Нам нельзя тут долго.

И они пошли. Мимо камней, мимо теней, мимо всего, что осталось от тех, кто когда-то тоже шел этой дорогой — на север, к спасению и надежде.

Салли не оборачивалась. Но в голове осталось: у каждой могилы был знак. Иногда — имя. Иногда — просто круг. Иногда — слово, вырезанное грубо, но понятно:

«Свет», «Легкость», «Белка»…

Иногда — ничего.

Только земля. И тишина.

Они шли весь день.

Лес вокруг менялся. Становился реже и холоднее. Ветви высоко над головой высохли, словно мертвые пальцы, тянущиеся к небу. Тропа петляла между камней, терялась и вновь находилась. Иногда приходилось карабкаться — не по земле, а по корням, плитам, трещинам между скалами. Роэн не обманул: путь вел в горы.

Салли шла впереди. Лис следовал за ней, иногда касаясь плеча, когда нога соскальзывала. Никто не говорил и не плакал. Только шорох шагов и хруст сухого мха под подошвами. Иногда — ворчание ветра, уносящего последние листья. Иногда — слабое эхо их движений. Всё вокруг казалось древним: камень, воздух, даже свет — будто сам день выдохся и устал.

К вечеру они дошли до уступа. Справа поднималась гладкая стена горы, слева — крутой спуск, а внизу, среди обломков, как забытая челюсть великана, торчал валун.

Салли остановилась. — Там, — сказала она. — Лучше не искать дальше. Скоро стемнеет.

Они осторожно спустились вниз. Валун был огромен, словно упал с неба. Под ним — плотная тень, укрытая от ветра. Сухо. Пахло камнем и чем-то давним. Здесь никогда не разводили костров, но остались следы других путников: старая ветка, свернувшаяся, как змея, пятно золы, выцветшее и рассыпавшееся.

— Здесь, — повторила Салли. — Без огня.

Лис кивнул. Он не спрашивал. Просто помог ей расстелить плащ, другой подложил под спину. Они устроились вместе — тесно, плечом к плечу. Сначала это было неловко. Потом — естественно. А потом — необходимо.

Тепло шло от тела, не от дров. И этого хватало.

Салли слушала дыхание Лиса рядом. Неровное, усталое. Она закрыла глаза и увидела лицо Эрна — мокрое от слез, бледное, и то последнее прикосновение руки у двери. Она не знала, было ли это прощанием или криком о помощи. Понимал ли он, что скоро умрет?

Она отвернулась в темноту.

Лис прижался ближе.

Так они и уснули — два маленьких зверя под камнем. Не у костра, не под небом, а среди гор, в их дыхании и тишине, где каждое тепло кажется обещанием, что завтра всё-таки придёт.

Утро выдалось серым. Не мрачным — просто выцветшим, как ткань, оставленная на ветру. Небо ровное, без солнца, но и без дождя. Под валуном было прохладно, но сухо. Салли проснулась первой. Несколько секунд лежала неподвижно, прислушиваясь к дыханию Лиса. Он спал тревожно, подрагивая, будто видел дурной сон.

Она осторожно выбралась из-под плаща, выпрямилась, потянулась. Над головой поднимался скалистый склон, по которому уже стелился утренний туман — цеплялся за камни ит мох Воздух был влажный, пропитанный горьковатым запахом прошки.

Лис проснулся, взглянул на девочку и сразу же кивнул. Через минуту они уже шли вверх — вдоль трещин и корней, пока тропа не вывела их к уступу.

А потом они увидели его.

Мэлт.

Город, построенный в другом веке. Не из досок и глины — а из камня, из замысла, из веры в то, что он простоит вечно. Его стены все еще были высоки — даже с трещинами, даже с дырами, где когда-то пробивали ворота. Каменные зубцы на башнях торчали, как кости, выбеленные временем. А между плитами — прошка: жесткая, темная, лезущая наружу, как будто ее корни пытались удержать руины.

Ворота были разрушены. Их створки лежали на земле, одна наполовину вросла в землю, другая — расколота пополам. Над ними — обломки герба, от которого осталась только каменная буква «М» и трещина сквозь середину.

— Он был… сильный, — прошептала Салли.

Они медленно подошли. Прошли мимо заваленных балок и поваленных колонн. Все вокруг было мертво. Дома, обросшие мхом, стояли, как молчаливые надгробия. Окна — пустые, как глазницы. Балконы увиты плющом, лестницы — обвалены. На одной стене, чуть выше земли, Салли заметила слова, выцарапанные чем-то острым:

«Они ушли».

Внутри было тише, чем снаружи. Каменные улицы, затянутые корнями. Прошки было много — она прорастала даже из щелей в мостовой, даже сквозь кирпичи в стенах, словно пыталась забрать город себе. Где-то на площади лежала перевернутая повозка, ее колеса давно сгнили, но железные обручи еще держались.

Салли присела, дотронулась до одного из камней под ногами. Он был теплый от утреннего дыхания земли.

Лис молча смотрел в сторону: между двух зданий торчал кованый, погнутый фонарь с треснувшим стеклом. На одной из граней углем была выведена детская фигура: солнце с лицом, с лучами, похожими на пальцы. Криво, но старательно — как будто кто-то маленький оставил здесь часть себя.

Именно тогда Салли почувствовала, что город не был мертвым. Он был — оставленным. И потому — живым по-своему.

Они вошли глубже.

Дети двигались медленно, словно боялись разбудить тишину. Дом за домом, улица за улицей — все было покрыто временем. Каменные стены держались крепко, но крыши кое-где провалились, полы осыпались в подвалы. Плющ и прошка ползли по углам, оплетали проемы, замирали в трещинах, посматривая на пришедших.

Один из домов — узкий, с высокой аркой, с полустертым знаком над дверью — сохранился лучше других. Салли протиснулась внутрь первой, держа ладонь на рукояти ножа. Лис следом. Внутри пахло пылью, мхом и чем-то старым.

На стенах были выцветшие неровные надписи:

«Она дышала.»

«Мы уйдем, если ты не проснешься.»

«Здесь было тепло.»

Салли провела пальцами по буквам. Камень был гладким, как кожа, натертая от прикосновений.

— Это писали дети, — прошептала она.

На внутренней стене, ближе к очагу, был рисунок. Уголь, грубые линии, но узнаваемо: девочка с короткими волосами, мальчик с темным пятном на лице. А рядом — огромный зверь с глазами, как у человека.

Медведь.

— Роэн, помогал им.

На чердаке — если это можно было назвать чердаком — лежал сундук. Полусгнивший, с выломанной крышкой. Внутри — детская туника, сложенная бережно, но истлевшая, и тряпичная кукла, без головы. Одна из пуговиц была отпорота и пришита к подолу — как будто кто-то пытался починить ее, но не успел.

Салли закрыла сундук. И судорожно вдохнула.

Дальше, за очередным поворотом улицы, под обломками карниза, они нашли флейту. Деревянную, потемневшую от времени. Один край — расколот, но дырочки все еще целы. Салли поднесла ее к губам, но не стала играть. Только провела пальцем по корпусу.

В центре города находилась площадь. Когда-то — наверняка просторная, с лавками, с движением. Сейчас — заросшая, усыпанная каменной крошкой и сухими стеблями прошки. В середине возвышался фонтан. Высохший, растрескавшийся. По краям чаши были выбиты имена — одни по кругу, другие — как попало, будто добавлялись позже. Почти все стерлись. Остались лишь фрагменты:

«…риса»

«…денка»

«Ма… р»

Лис подошел ближе. Под фонтаном, между плитами, он заметил вырезанный знак. Восходящее зачеркнутое солнце. Сломанный символ, едва видный. Но он знал его.

Он вздрогнул.

— Фанатики, — сказала Салли. — Старый. Не выжженный. Значит… они были здесь. Но давно.

Ветер прошелся по площади, закружив пыль. Словно что-то в городе еще шевелилось — не живое, но и не мертвое.

Сначала послышался скрип. Такой, который может издать развалившаяся рама на ветру или сломанная дверь, шевельнувшаяся под собственным весом. Салли остановилась, подняла голову. Звук повторился — на этот раз чуть ближе, с хрустом. Как будто кто-то, не слишком заботясь о тишине, наступил на сухую ветку.

Лис обернулся первым. Его взгляд стал настороженным. Он чуть наклонился вперед, прислушиваясь. Воздух на мгновение застыл.

А потом из-за дома, будто возникнув из самой тени, вышло существо. Собака. Худая, почти прозрачная от голода, с клочьями шерсти на боках и глазами — мутными, как у слепого. Ее голова была опущена, но уши насторожены, и все ее тело казалось напряженным, готовым к броску. За ней — еще одна. И еще. Целая стая.

— Лис, — выдохнула Салли и уже сама тянула его за руку, увлекая прочь от площади.

Они свернули в переулок, проскользнули между двумя полуобрушенными домами, пересекли двор с провалившимся колодцем и оказались в узкой улочке, где каждое движение отдавало эхом по пустым стенам. Прошка цеплялась за ноги, с корнями, как пальцы. Дома давили сверху, будто теснились друг к другу, чтобы не выпускать.

Позади послышался хрюк — глухой, низкий, нечеловеческий. Салли обернулась на бегу и увидела, как одна из собак медленно сворачивает за ними, не спеша, будто уверена, что добыча не уйдет. Сердце застучало в горле. Камни сыпались из-под ног. Двери были заколочены, окна — слишком высоки, и только в конце улицы она заметила круглую тень.

Колодец.

Навес над ним давно обвалился, остались только круглая каменная кладка и полуоторванный борт, поросший мхом. Не раздумывая, Салли подбежала и перекинулась через край. Внутри пахло сыростью и гнилой водой. Стены были обросшие корнями, скользкие. Она спрыгнула, ударившись плечом, но удержалась, съехав ниже по выступам.

Следом — глухой звук, и в колодец рухнул Лис. Он приземлился рядом, вцепившись в стену. Дыхание у обоих было тяжелым, прерывистым.

Свет сверху был тусклым, бледным. Собаки подошли. Салли слышала их тяжелые шаги, скребущие когти. Одна из них заглянула внутрь — только морда и мутные глаза, без зрачков. Тишина длилась всего мгновение. Затем — влажные шаги, тихое хлюпанье по грязи. Они ушли.

Только тогда Салли заметила, что прямо у нее под рукой, на каменной стене, что-то написано. Сначала она не могла разобрать — надпись была неровной, едва различимой в полумраке. Но когда глаза привыкли к темноте, буквы сложились в слова:

«Я тут живу, как крыса полевая

А как иначе жить теперь

Да, наполовину я гнилая

Но лучше так, чем этот зверь»

— Мы не первые кто тут прятался. — прошептала Салли.

Лис поднял плечи и опустил голову.

— Мы выберемся. Слышишь? — сказала девочка, положив руку на плечо Лиса.

Под надписью лежала тряпичная кукла. Сырой комок ткани с оторванной рукой, выцветшей лентой и пуговицей вместо глаза. Ее будто бросили в спешке. Или оставили — как напоминание, что кто-то был тут раньше. Кто-то маленький.

Салли долго молчала, прислушиваясь к себе и к звукам сверху. Тишина становилась плотной, как воздух перед грозой. В этой тишине, среди сырости, корней и следов чьей-то памяти, они сидели, не зная, сколько прошло времени, слушая, как город дышит — тяжело, как старик, который помнит все.

Они сидели долго.

Сколько — сказать было трудно. Ни солнца, ни звезд, ни теней, по которым можно было бы угадать время. Только капли в глубине. Только шорохи наверху — иногда ветер, иногда шаги, которые, может быть, только казались. Прошка росла даже здесь, между камней, тянулась тонкими корнями — как будто и в эту тесную темноту могла пробиться жизнь.

Салли сидела, обняв колени. Рядом — Лис, прислонившись спиной к стене, дышал ровно, но не спал. Никто из них не спал. Время, казалось, растянулось, стало вязким, как чернила под кожей. Голос внутри говорил: «Сиди. Жди. Не шевелись.» Но что-то другое — более древнее, может, то, что и держит детей на ногах среди голода и смерти — шептало: «Пора.»

И тогда Лис встал. Молча. Осторожно, как зверек, проверяющий, не капкан ли под лапой.

Салли подняла голову.

— Поглядишь? — спросила, почти шепотом.

Он кивнул.

Девочка встала рядом, сомкнула пальцы под его ступней. Он не был тяжелым — скорее наоборот, легким до тревоги. Девочка напряглась и с коротким рывком она вытолкнула его вверх.

Секунду — тишина. Потом — шорох. Лис исчез.

Салли замерла, сердце застучало чаще. Где он? Увидел ли кого-то?

— Лис! — крикнула Салли.

Тишина.