Бесплатный фрагмент - Черная полынь

Развоплощение

В электричке, следующей из областного центра в пригородном направлении, сидел странный пассажир — высокий худой человек в черной куртке с поднятым капюшоном, скрывающим лицо в тени, из которой виднелся только блеск беспокойных глаз. Он был глубоко погружен в себя, почти не замечал ничего окружающего, его губы беззвучно шевелились, словно он непрестанно проговаривал внутренний диалог. Идущий по вагону вслед за кондуктором охранник подозрительно покосился на него, но пока придраться было не к чему: тот своевременно оплатил проезд и вообще-то никого не трогал, хотя само его присутствие в поезде уже заставило насторожиться. Охранник подумывал о том, что на следующей станции неплохо бы пригласить в вагон полицейского для проверки документов этого субъекта, но, с другой стороны, ему не хотелось лишний раз поднимать тревогу — мало ли странных людей катается в электричках, для некоторых бродяг это просто образ жизни, так стоит ли искать мнимые угрозы?

Охранник не догадывался, что этот пассажир является личностью, довольно знаменитой в некоторых кругах, и что теперь у него есть все основания уезжать из города, скрывая лицо в тени капюшона. Он весьма удивился бы, узнав, что перед ним сидит, ни много ни мало, — глава новопровозглашенной «церкви», набравшей в области и соседних регионах множество последователей.

За плечами у этого человека был головокружительный успех, его окружали сотни адептов, готовых поверить каждому слову и следовать за ним, но теперь он был вынужден бежать ото всех достижений, и его сознание разрывали ужасные чувства.

Каким же был его путь к славе? Стоит сказать, что этой славы он вовсе не желал. Сперва он просто был наивным и фанатичным последователем своих причудливых убеждений. С самого детства он казался человеком «не от мира сего», его интересовали абстрактные философские и религиозные идеи, много времени он проводил за чтением книг, крайне мало общался с людьми вживую, поэтому вырос некоммуникабельным и слабо адаптированным к социальной среде.

Окончив школу, он без особых проблем сдал экзамены и поступил на философско-психологический факультет. Это был самый доступный способ погрузиться в излюбленные дисциплины.

По мере взросления его психика проявляла все больше странностей: со временем стало казаться, что его сознание подвержено влиянию извне, словно воспринимает информацию из каких-то источников, не относящихся к памяти или обычному восприятию. Сперва это выражалось в навязчиво возникающих мыслях и представлениях, но затем он стал изредка слышать призрачные голоса.

Это явление ничуть не напугало его, напротив, он начал прислушиваться к внутренним ощущениям, искать эти голоса в иллюзиях от уличного шума или, напротив, вызывал их, оставаясь в одиночестве, в полной тишине. Он внимал им с интересом, воспринимая как откровение свыше. О чем же могли поведать эти голоса? Чаще всего они задавали вопросы, наводя на определенные мысли. Речь шла, как правило, о его излюбленных темах — философии и религии. Изначально ему казалось, что голоса в сознании возникли от недостатка понимающих собеседников, так как ему было не с кем поделиться своим идеями. Кроме того, он считал их выражением интуиции, приобретшим словесную форму. Ведь еще Платон писал о том, что у каждого человека есть свой «даймоний», внутренний голос, направляющий на верный путь. У него не было причин жаловаться кому-либо из окружающих или идти к врачу — его вполне устраивали такие ментальные игры.

После прочтения множества противоречивых книг в его сознании возник калейдоскоп из разрозненных обрывков философских и эзотерических учений, в своих мыслях он непрестанно вращал его, добиваясь того, чтобы сложилась определенная картина, но четкие образы так и не вырисовывались. В результате у эксцентричного любителя философии долгое время не было собственных твердых убеждений.

В таком отрешенном состоянии прошла его юность. Учеба давалась ему легко и не требовала активного проявления воли, не нагружала серьезной ответственностью, поэтому он всячески оттягивал время начала рабочей карьеры. Ему просто не хотелось заниматься обычным трудом, его больше занимали чудеса, творящиеся в собственном воображении. Постепенно он стал посещать творческие и дискуссионные клубы, знакомиться с городской интеллигенцией, пытался устно и письменно излагать собственные взгляды, хотя в них было еще много противоречий. Одним собеседникам нравилась его эксцентричная манера изъясняться, других она приводила в замешательство.

В конце концов нашлись люди, заинтересовавшиеся им всерьез. Это были представители некой негосударственной организации, занимающиеся координацией благотворительных движений. У незадачливого философа появились новые «друзья» и внимательные собеседники, а ему только и нужна была аудитория, способная разделять его увлечения. В остальном же он оставался наивным и бескорыстным человеком, мало заботясь о материальной стороне существования и продвижении своего творчества. Новоявленные «друзья» предоставили помощь в этой части дела, организовав ему несколько выступлений с лекциями, и предложили изложить свои взгляды в формате небольшого книжного издания.

Так начался неожиданный взлет его карьеры. Вскоре он уже вел разнообразную деятельность: писал книги и статьи, читал лекции, участвовал в благотворительных мероприятиях. Его учение, изначально имеющее характер эклектической философии, все больше приобретало черты религиозного культа. Заботливые «друзья», которые стали кураторами его деятельности, советовали чаще взывать к насущным жизненным проблемам — здоровью и благополучию, хотя это было ему не столь интересно. Приходилось раздавать легкомысленные обещания, уверяя, что люди, сообразующие жизнь с проповедуемым им духовным учением, смогут быстро достичь успеха. Сама же его доктрина при помощи кураторов приняла четко оформленный вид и была изложена в нескольких книгах.

В общих чертах она представляла собой экуменический синтез мировых религий с особым уклоном на восточные учения — в ней явно звучали отголоски красочной ведической мифологии. Земной мир представлялся лишь оболочкой, за которой скрыта неведомая иная реальность. Речь шла о карме, о реинкарнациях в земной жизни и посмертном воздаянии, но в итоге учение оказалось лишено четкого морального дуализма, мир в нем не делился на порождения тьмы и света, а вопрос о происхождении зла и вовсе обходился стороной. Зато от джайнизма остались нарочито бережное отношение ко всему живому и пропаганда вегетарианства.

Более всего новоявленный вероучитель ценил духовное развитие, именно оно, по его мнению, определяло посмертную участь души. Достигать его предполагалось путем чтения эзотерической литературы и медитаций. Верным признаком успеха считалось раскрытие чувствительности к проявлениям «тонкого мира».

При этом он призывал адептов быть веротерпимыми, да и вообще — толерантными в широком смысле. Приветствовалось изучение других религий и философских систем и заимствование из них всего, что могло оказаться «перлами истины». Святыми, «духоносными» фигурами почитались одновременно Будда, Иисус Христос, Мухамед, Заратустра, Махавира и Мани Хайа. Однако для специалиста, знакомого с современными оккультными учениями, такая доктрина вряд ли могла представить что-либо оригинальное. В целом это была очередная религиозно-философская эклектика, перекроенная на новый лад.

Сам же основатель сего учения стал чувствовать себя увереннее, тем более что ему оказывалась всемерная поддержка, кураторы убеждали его в собственной исключительности и ждали от него новых опусов. При этом он не вникал в финансово-организационную часть своей деятельности, предоставляя эту работу появившимся у него секретарям и помощникам. Его даже не интересовала цена билетов на собственные лекции и семинары, которые с некоторых пор стали платными. Он не следил за продажей своих книг и дисков с записями лекций. Его мысли всецело были поглощены древней религиозной литературой и удивительными процессами, творящимися в собственном сознании.

Голоса к тому времени стали неотъемлемой частью его жизни. В отличие от множества пациентов психбольниц, его галлюцинации не имели злокачественного характера, они не мучили его, не будили среди ночи, не изматывали оскорблениями и сквернословием. Они просто говорили с ним, наводили на определенные мысли, обсуждали тонкости философских концепций. К тому же ему часто снились яркие фантастические сны, которые он записывал и переносил в свои книги, представляя их как ментальные путешествия в иной реальности. Постепенно он стал терять критическое отношение к своим грезам, воспринимая за твердую истину мысли и образы, проникающие в сознание из неведомых истоков. Себе он отводил роль медиума, через которого на землю нисходят знания из потустороннего мира, представляющегося ему более реальным, нежели окружающая земная действительность.

Так прошло несколько лет, и новоявленный «духовный учитель» становился все более популярной фигурой, дело его росло и процветало. Возглавляемая им организация стала именоваться «церковью», для нее были разработаны своеобразные ритуалы и аутентичная символика, появлялась система, включающая несколько степеней посвящения для вступивших в общину. Неофитам активно внушалась мысль о том, что только в этой «церкви» они смогут найти спасение и духовную истину, в то время как за ее пределами, в «злом мире» их не ждет ничего хорошего. Кураторы очень четко выполняли свою работу, в то время как учитель, который теперь стал главой «церкви», совершенно не интересовался, с кем же он имеет дело и кто владеет разросшимся капиталом его организации.

Он продолжал вести лекции, превратившиеся в проповеди, и вдобавок ко всему начал пророчествовать, излагая свои яркие сновидения, касающиеся будущего. Его кураторы восприняли с энтузиазмом эту новую возможность и вскоре издали хорошо иллюстрированный сборник «предсказаний». Но этого им показалось мало: постепенно они стали внушать философу-проповеднику мысли том, что его сверхъестественные способности необходимо использовать людям во благо — начать целительскую практику, ведь высшие силы наверняка наделили его и таким даром.

После долгих советов с «внутренними голосами» новоявленный пророк согласился испытать себя и на этом поприще. Каков же был его восторг, когда стали появляться благодарные адепты, утверждающие, что он исцелил их силой собственных молитв и экстрасенсорным воздействием. Вскоре кураторами были разработаны протоколы, по которым он должен был вести сеансы исцеления. Вначале он действовал только силой воображения и совершал пассы руками (позаимствовав эти приемы из старинной литературы по месмеризму), но со временем у него появились подручные средства — некие «приборы», больше напоминающие колдовские амулеты. Со временем целительство стало важной частью его деятельности, доходы возросли, что позволило открыть филиалы в других регионах.

И все это время витающий в облаках мечтатель не задумывался о последствиях своей деятельности. Он с самого детства воспринимал людей холодно и отстранено, хотя и был по природе своей совершенно незлобив. По причине невыраженности таких качеств, как жадность и завистливость, он даже казался добродушным. В основе его учения лежал пацифизм и благожелательное отношение к окружающим, но на практике его мало заботила жизнь людей, приходящих к нему за советом и исцелением. Он воспринимал их как безликую аудиторию, которой он несет свои знания и умения. Лишь постепенно его начало интересовать, сколь успешно проходят духовные искания его адептов. И ему пришлось немало смутиться, когда он сталкивался с разочарованием многих последователей. Но усилиями кураторов удалось быстро погасить сомнения до поры, пока они не вспыхнули с новой силой.

Однажды вечером, когда он возвращался домой, у подъезда его встретила незнакомая молодая женщина с ребенком. Она окрикнула его и попросила остановиться. В полной растерянности он замер — и тут ему пришлось выслушать полный отчаяния рассказ о том, что мать этой женщины, понадеявшись на его целительские приемы, отказалась от предложенного лечения в больнице. В результате течение ее хронической болезни ухудшилось, недавно она была госпитализирована в тяжелом состоянии. Тут самопровозглашенный целить совершенно опешил, не зная, что сказать этой несчастной. Ведь он не желал никому зла, более того, был практически лишен тщеславия и корыстолюбия. Но признать свою вину оказалось непросто.

С большим трудом он осознал, что эта ситуация возникла из-за его безразличия к собственным пациентам. Впоследствии выяснилось, что данный случай — не единственный в своем роде. Люди с их бедами до сих пор оставались далеки от его разума, поглощенного метафизической интоксикацией. Испытав редкое для себя угрызение совести, он потребовал у своей бухгалтерии существенную сумму денег, не разглашая причин, и поспешил оплатить лечение жертвам своих сеансов.

После этого случая он начал постепенно меняться: человеческие несчастья вызывали у него все больше и больше подлинного сострадания. И он уже действительно хотел помогать людям, но не мог, так как все устраиваемые им сеансы являлись лишь дорого оплачиваемыми спектаклями, а их мнимая эффективность заключалась в действии внушения.

Началось тяжкое прозрение. Ведь все эти годы он пользовался помощью своих высокопоставленных «друзей», не вникая в механизмы существования созданной ими организации. Постепенно он стал понимать, что деятельность «церкви» приносит огромный доход и лишь малая его часть достается помощникам, которые постоянно заняты работой по связям с общественностью, организуя рекламу «церкви» и ее продукции. Огромная часть доходов уходила в неведомые верха власти, этих денег не видел ни сам незадачливый «провидец», ни его коллеги. Более того, обнаружилось большое количество критических статей, журналистских расследований, разоблачающих деятельность его организации. Оказалось, что несколько адептов, особо рьяно взявшихся за медитации по его рецептам, докатились до психиатрических учреждений. Ранее кураторы старательно скрывали эту информацию от своего подопечного, теперь же он смог взглянуть на свою карьеру с другой стороны, и прежде твердое убеждение в том, что он несет людям благо, пошатнулось.

С тех пор в его сознании начался страшный диссонанс. Голоса посещали все чаще, они становились грубыми и назойливыми: спорили с ним, издевательски комментировали его мысли, давали нелепые и противоречивые советы. У него началась бессонница, когда же удавалось заснуть, его мучили кошмары, полные мистических образов, днем он ощущал тяжелую сонливость, и, когда закрывал усталые глаза, под опущенными веками вновь начинали проноситься жуткие картинки.

Эти изменения в психике не прошли мимо внимания кураторов, заподозривших что-то неладное. Казалось, его сознание, долгие годы удерживавшееся в некоем пограничном состоянии, теперь стремительно скатывалось к безумию.

Но вместе с тем к нему приходило новое прозрение. Он, наконец, озадачился вопросом, который игнорировал много лет: впервые серьезно задумался о природе добра и зла в земном мире. Раньше его мировоззрение являлось довольно оптимистичным: живи мирно, читай книги, развивай свою «духовность» — и заслужишь новую инкарнацию для более счастливой жизни — такова была общая суть его проповедей. Но за всем этим он словно не замечал несправедливости и бедствий, творящихся вокруг, и не пытался искать причину рока, довлеющего над судьбами невинно страдающих. Даже отголоски манихейских и гностических мотивов, встречавшиеся в его проповедях, были аморфными, лишенными своей обличительной силы. Рассуждая о «тонких телах» и «планетарных чистилищах», он упустил самое важное. Теперь же ему пришлось признать, что добро и зло — это не философские абстракции, они существуют в реальной жизни. До сих пор он упоминал эти понятия, но не понимал их сути и не различал между собой. Прошедшие годы показались проведенными в слепоте: строя воздушные замки эзотерических фантазий, он не смог разглядеть, как кривда проникла в его разум и отравила жизнь.

На исходе очередной ночи, наполненной болезненными размышлениями, он увидел потрясающе яркое сновидение. В нем на вершине огромной каменной башни, возвышающейся среди пустынной местности, стояла зловещая темная фигура, в руках ее был длинный жезл или копье. Что-то непередаваемо жуткое было в этой сцене, окутанной полумраком, словно от стоящего на вершине силуэта исходила неодолимая злая сила, подчиняющая волю всякого, кто только его увидел. Внезапно яркая вспышка озарила все вокруг: сгустившиеся мрачные облака прорезала молния, прочертив огненный зигзаг, она ударила в вершину башни, и та моментально вспыхнула ярким пламенем. Послышался оглушительный грохот, башня раздробилась, посыпался град камней, и в воздух поднялось облако пыли. Среди этой картины разрушения исчезла ужасная фигура — словно она была сожжена и низвержена с высоты.

Пробудившись от этого кошмара, он пришел в невероятно взбудораженное состояние. Несмотря на богатый опыт необычных сновидений, до сих пор ему не приходилось столь явно ощущать прикосновение к неким ужасным силам. После этого случая он погрузился в изучение своей обширной библиотеки, старательно вычитывая все, что связано с представлениями о дьяволе и «нечистой силе» в разных религиозных течениях. Перед ним выстраивалась подлинно дуалистическая картина мира, наполненного проявлениями добра и зла. Он чувствовал, что эти силы буквально проходят через него, притягивая к разным полюсам, наполняя сознание неведомой ранее борьбой.

И трудно сказать, следствием чего был отчаянный поступок — то ли так проявилась все глубже захватывающая его болезнь, то ли, напротив, он стал трезветь от дурмана философских спекуляций и на краткое время обрел адекватное восприятие реальности. Порой он стал ощущать необычайную ясность мысли, словно с глаз спадала пелена. И в один из таких моментов он поклялся раз и навсегда отречься от тех сил, что все эти годы использовали его «втемную».

Сначала он хотел проститься с кураторами и свернуть свою деятельность тихо, без скандалов, но так не получилось. Он понял, что за него крепко ухватились и не хотят отпускать. А если он посмеет проявлять самоволие, его ждет незавидная доля. Участливые «друзья» стали намекать, что он сильно устал, ведь многочисленные пациенты отняли у него слишком много «жизненной энергии» и теперь ему самому стоит пройти лечение — на примете есть замечательная частная клиника.

Остался только один выход. И этот шаг пришлось планировать самым осмотрительным образом. Впервые он почувствовал то, что раньше было ему совершенно не знакомо, — острую боязнь за сохранность своего разума и жизни. Собрав последние силы и волю, он принялся готовиться к отъезду, который должен был стать внезапным.

Он вспомнил, что у него есть родня в отдаленном городе, и, предварительно с ними связавшись, собрался уехать к ним, прихватив с собой малую толику из церковной казны. Этих денег, что составляли лишь ничтожную часть дохода, должно было хватить для устройства в чужом городе (в последнее время он успел расточить немалые средства, попытавшись всерьез, а не напоказ заняться благотворительностью — очевидно, это самоуправство более всего злило кураторов). Свои следы он хотел запутать, совершая множество пересадок, после пригородной электрички используя межпоселковые автобусы, на которые нет необходимости покупать билеты по паспорту.

И теперь он ехал в вагоне, сжигаемый страхом преследования. Он взывал к своим голосам, требуя объяснить, в чем он ошибся, почему благие намерения привели к такому финалу? Да и есть ли то, во что он верил, существует ли хоть намек на иную реальность, о которой так много рассказывал и писал, или же все это — только плоды больного воображения? Но голоса впервые предательски молчали, «высшие силы» не сподобились удостоить ответом наивно взывающего к ним искателя.

Вагон ритмично раскачивался, под стук колес за окном проносились сельские пейзажи, окрашенные заходящим солнцем. Но закрывшийся воротником пассажир не обращал внимания на эту красоту. Его мысли также мчались стремительным потоком, словно пытались оторваться от прошлого, вытеснить из памяти картину тех событий, что произошли незадолго до отъезда. Дело в том, что его приготовления к бегству не остались незамеченными, и, разгадав нехитрый план, кураторы попытались сработать на упреждение. Двое из них в сопровождении личной охраны нагрянули к нему в квартиру. Но «хозяева жизни» недооценили своего подопечного, дотоле проповедовавшего пацифизм, не представляя себе, что, будучи загнанным в угол, тот может стать отнюдь не таким безобидным, как прежде. Результат этой попытки остановить вышедшую из-под контроля марионетку оказался для них весьма болезненным…

И теперь, сидя в мчащемся вагоне, неприкаянный человек вновь и вновь вспоминал случившееся и не мог до конца поверить, что все это проходило с ним и его руки вчера обагрила кровь.

Иллюзия

Фотоателье на первом этаже старинного купеческого дома работало уже несколько лет. Его хозяин, Георгий Лозницкий, был одним из множества новоявленных фотографов, открывших студии в столице. Большую часть времени он проводил в бывшей художественной мастерской, переоборудованной под фотостудию и лабораторию. За драпированной стеной, напротив которой на массивном штативе была установленная выписанная из-за рубежа громоздкая фотокамера, находилось темное помещение, где в красном свете газового фонаря он проявлял и тиражировал снимки. Его рабочий стол находился под наглухо затемненными окнами, время от времени он открывал их — для копирования фотографий требовалось солнечное освещение, и тогда лаборатория заливалась ярким светом, вырисовывающим сложившийся в ней творческий беспорядок.

Однажды, засидевшись в студии допоздна, он долго искал баночку с галловой кислотой, перебирая содержимое ящиков стола, в которых собралось немало склянок и коробочек. Среди всего этого богатства он нашел завернутую в плотную бумагу стеклянную фотопластинку. На упаковке различалась подпись, сделанная его рукой: судя по ней, эта пластинка была приготовлена полгода назад. Но никак не удавалось вспомнить, экспонировал ли он ее и что могло быть на ней запечатлено? Быть может, это и вовсе пустая, неиспользованная пластинка? Но применять ее повторно он не рискнул, чтобы в кадре не произошло проявления посторонних образов, которые сбивали с толку многих неопытных фотографов, поэтому оставалось только одно — проявить эмульсию и посмотреть, о чем же он запамятовал.

Время шло к полуночи, и его уже клонило в сон, но, переборов сонливость, Георгий зажег неактиничный фонарь. Развернув бумажную упаковку, он убедился, что внутри было стекло с самодельной хлоросеребряной эмульсией на желатине. Далее оставалось разлить в ванночки наведенные растворы проявителя и фиксажа и обработать заинтриговавшую его пластинку.

Вскоре он уже созерцал привычный процесс — как под слоем раствора в кювете проявлялась фотографическая картинка. Сразу стало очевидно, что пластинка не была пустой. На ней вырисовывались белые пятна с очертаниями человеческого силуэта среди них. Выдержав снимок в закрепителе, он аккуратно промыл его и поставил на сушку. Не терпелось рассмотреть изображение при ярком свете, но надо было соблюсти все правила фотопроцесса.

Наконец он вышел со снимком в руках в помещение, служившее студией. Здесь располагалось несколько ярких осветительных приборов. Он замкнул коммутатор и зажег недавно приобретенную лампу накаливания, дававшую довольно яркий желтоватый свет. При нем он смог, наконец, толком рассмотреть полученное изображение. На только что проявленной пластинке в окружении аморфных пятен, похожих на стаю бабочек, отчетливо вырисовывался светлый силуэт. Несмотря на туманность очертаний, наметанный взгляд художника сразу уловил, что фигура является женской. Присмотревшись, он смог разглядеть лицо, едва прорисованное легкими тенями. Но проявленная фотопластинка была лишь полупрозрачным слайдом, и мастеру не терпелось перенести это изображение на фотобумагу, сделать его отчетливым и контрастным.

Появление сей картинки весьма озадачило его. Похоже, он вовсе не экспонировал эту пластинку в камере. Так откуда взялся загадочный образ? Приготовленная полгода назад эмульсия могла засветиться, либо на нее подействовали пары реактивов, рядом с которыми она хранилась. Это было вполне вероятное объяснение. Но никогда раньше ему не приходилось сталкиваться с проявлением таких артефактов.

Ночь брала свое, он почувствовал себя совершенно обессилевшим и решил отложить до завтра дальнейшие занятия с обнаруженным феноменом. Вскоре он вернулся в свою квартиру и попытался заснуть, но сон долго не шел к нему вопреки желанию быстрее скоротать ночь, чтобы завтра прийти в студию и разрешить возникшую загадку.

На следующий день ему далеко не сразу удалось взяться за таинственную фотопластинку. С утра было много клиентов. В иных обстоятельствах господин Лозницкий только обрадовался бы такому наплыву публики, но теперь он с трудом сдерживал раздражение. Наконец, убедившись, что принял всех, кто был предварительно записан на этот день, он закрыл входную дверь и перевернул на ней табличку.

С редким воодушевлением он зашел в лабораторию и принялся готовить сразу несколько вариантов фотопроцессов на основе солей серебра, которые позволили бы ему контактным способом перенести изображение на позитивные фотокарточки. Некоторые из известных ему методов печати требовали яркого солнечного освещения, а меж тем уже было пять часов вечера, и осеннее солнце клонилось к закату. Оставалось довольствоваться лишь теми способами, которые можно было реализовать при газовом и электрическом освещении.

Так или иначе, но вскоре у него на руках было несколько отпечатков, имеющих разные оттенки и плотность. Выглядевшая светлой на слайде фигура на них стала темной. Женский силуэт продолжал угадываться, но вместе с тем снимок утратил иллюзорное очарование. Фотограф предвидел это еще вчера, первый взгляд не подвел его: изображение на фотопластинке было не негативным, а позитивным, и печатать его надо было совершенно другим способом — без обращения тонов. Еще несколько часов работы в красном свете — и на руках его были другие снимки, точно воспроизводящие изображение на пластике, только гораздо более контрастные. Теперь он мог отчетливо разглядеть женский силуэт, длинные волосы и тонкие очаровательные черты лица. Ему показалось, что подобные лики можно увидеть разве что на картинах серверных художников эпохи Ренессанса.

При взгляде на этот образ его охватили воспоминания о своей учебе в художественной академии, о юношеских опытах в живописи, которые постепенно перетекли в прагматичное занятие фотографией. Когда-то он увлекался фотокопированием музейных картин, но прошло немало лет, и найденная им пластинка вряд ли осталась с тех пор. Да и не могло при обычном способе съемки на негативе проявиться позитивное изображение. Так откуда же взялась эта очаровательная картинка?

В тот вечер он покинул студию, пребывая в полном замешательстве. Впервые в его жизнь вторглось нечто необычайное, разрывающее ее спокойнее, размеренное течение. Он взял снимки с собой, чтобы подробнее изучить их при утреннем свете. Ночью он несколько раз вставал с постели, подходил к разложенным на столе отпечаткам и зажигал свечу, словно опасаясь, что возникшее чудесном образом изображение так же внезапно пропадет.

На следующий день его чувства несколько отрезвились. Он убеждал себя сбросить охвативший его морок и здраво взглянуть на произошедшее. По-видимому, он столкнулся с чем-то подобным игре природы, когда в случайных формах минералов возникают очертания, словно выполненные мастером-живописцем. Только его чудо возникло в искусственной среде, в атмосфере фотографических реактивов. Так что же в этом удивительного? Под действием влаги и каких-то химических испарений на эмульсии проступило аморфное пятно, а все дальнейшее сделало его воображение, восприятие профессионала, привыкшее к живописным и фотографическим портретам. Быть может, если взглянуть еще раз, иллюзия развеется?

Но вновь и вновь рассматривая негатив и полученные с него отпечатки, он отказывался верить, что эта призрачная, неземная красота, могла возникнуть по воле случая. Снова вспомнились годы учебы и увлечение Ренессансной живописью. Призраки юношеских идеалистических фантазий словно ожили в его воображении. Когда-то он надеялся постичь извечную идею красоты, сокрытую за материальными формами произведений искусств. Красоты, которой он искал в облике своих моделей, в скульптурах и портретах, в дивных порождениях природы, но при этом ее суть все оставалась неуловимой.

Раньше он с презрением относился к спиритическим сеансам, считая их обманом легковерной публики. Но теперь эта тема, отреченная современной ему наукой и порицаемая церковью, но весьма популярная в светском обществе, стала занимать его все более. Он и так был завсегдатаем книжных лавок, но теперь стал посещать их еще чаще, при этом его интересовала литература вполне определенного рода. Пролистывая полунаучные-полуоккультные труды о медиумах, месмеризме и астральных фантомах, он подчас испытывал досаду от очевидной глупости всего в них изложенного. Но в то же время попадались отдельные интригующие сведения.

В трудах подобного рода речь нередко заходила о спиритической фотографии. Ему и раньше доводилось видеть в газетах снимки, претендующие на изображение «бесплотных духов», но это были столь явные подделки, что разоблачить их мог даже человек, неглубоко сведущий в фотографии. Из всего книжного хлама он приобрел переводной труд Гектора Дюрвиля о животном магнетизме и французскую книгу Ипполита Барадюка, где описывались его опыты по запечатлению «психических энергий человека» на фотографии.

Однажды, когда вечером он возвращался из студии, ему показалось, что в толпе встречных прохожих он увидел лицо со знакомыми чертами. Оно появилось перед его взором на мгновение и вновь затерялось. Это была девушка в длинном черном пальто и шляпке с короткой вуалью, едва прикрывающей глаза. Он остановился и хотел было броситься искать незнакомку, но осознал всю тщетность этого мероприятия. Что так взволновало его? Неужели ее лицо напомнило загадочный снимок? Но ведь проявившийся на нем образ имел очень слабо намеченные, почти призрачные черты, а встречена девушка лишь на мгновение появилась перед ним, так неужели он смог узнать ее лицо под вуалью? Георгий был вынужден признать, что вновь стал жертвой обмана чувств.

Много дней и ночей он пытался сознательно повторить в своей мастерской неожиданно проявившийся феномен, занимаясь тем, что еще недавно могло показаться ему смехотворным. Он делал магнетические пассы над фотопластинками, сосредоточенно глядел на них в темноте, пытаясь проецировать мысленные образы, прикладывал к точке в межбровье, которой приписывалось особое оккультное значение. Но все было тщетно: кроме нескольких следов от кристаллов плохо растворившегося проявителя и бесформенных пятен засветок по неосторожности, получить ему ничего не удавалось.

«Если даже иной мир существует, быть может, он соотносится с нашим, как параллельные прямые, и мы тщетно ищем их точку пересечения», — думал он, в очередной раз маясь бессонницей. Когда же наконец под утро ему удалось заснуть, он увидел знакомую светлую фигуру, попытался рассмотреть ее, изучить и запомнить ее черты, но те ускользали от его взгляда, сновидение становилось смутным — как и ранее, когда он пытался читать во сне книги, но их текст рассыпался отдельными буквами.

На следующий день, придя в мастерскую, он с самого утра закрыл ее для посетителей. Вложив не оставляющий его в покое стеклянный снимок в «волшебный фонарь», он спроецировал на белый экран в темной лаборатории картинку с силуэтом, ставшим наваждением. Долгое время он рассматривал эту прелестную фигуру, затем, когда фонарь был резко погашен, перед глазами его остался послеобраз, постепенно меркнущий и меняющий окраску. Он сконцентрировался на этой призрачной картинке, и на секунду показалось, что образ оживает, становится отчетливее, реалистичнее, но тут его перенапряженные глаза сильно заболели, он непроизвольно зажмурился, и видение рассеялось.

С того дня его чувства пришли в полное расстройство. Искомый образ теперь угадывался не только в лицах прохожих — он виделся фотографу даже в разводах и каплях дождя на оконном стекле. Сны его стали путанными и бессвязными, в них стремительной чередой проносились воспоминания о некогда увиденных картинах и фотографиях вперемежку с какими-то фантастическими картинками, словно не из земной жизни. Вместо молитвы на ночь он заклинал свое сознание, чтобы то подарило ему свидание с очаровавшим его призраком хотя бы во сне — но это видение не повторялось.

Наконец, одним утром, с трудом проснувшись после ночи, наполненной лихорадочным делирием, Георгий понял, что так продолжаться больше не может — он извелся до крайности, у него уже нет сил для работы, не говоря уже о творчестве. В этот день он уверенно решил закончить сводившую его с ума историю, попросту уничтожив загадочный артефакт и все его копии.

Придя в студию, он собрал бумажные отпечатки и, изорвав их в клочья, спалил в пепельнице. Оставалась только стеклянная пластинка, давшая начало всем этим копиям. Он уже готов был разбить ее вдребезги, как в последний миг его рука все же дрогнула, он завернул фотопластинку в бумагу, перевязал нитью и забросил ее в самый дальний угол лаборатории.

Вскоре, к своему удивлению, он обнаружил, что этот чисто символический акт все же возымел действие. Мысли о загадочном снимке стали оставлять его, вернулся спокойный сон. День шел за днем, так протекло несколько месяцев, и рабочие дела увлекли его, заставив забыть о недавних переживаниях. Каждый день он портретировал в своей студии особ из разных сословий, иногда выезжал на экипаже с переносной техникой для съемок памятных мероприятий. В его лаборатории проявлялись десятки новых снимков, обыденных и ничем не примечательных, и больше ничто не тревожило и не смущало его рационалистический ум.

Но, когда казалось, что все волнения позади, новый случай заставил его сердце забиться с необычайной силой. На исходе лета в его студию пришла горожанка лет двадцати с небольшим со своим младшим братом-гимназистом. Когда она подняла вуаль и расположилась в кресле студии, Георгий был потрясен. С первого взгляда увиденное лицо показалось ему не просто знакомым, но буквально тем самым, что он видел на загадочном снимке.

От волнения фотограф стал растерянным и суетливым, обычно легко находящий язык с клиентами, в этот раз он сконфузился и с трудом объяснил девушке и юноше, как им следует позировать. Взяв себя в руки, он постарался провести съемку безошибочно, чтобы получить идеальный результат. И тем же вечером уже проявил полученные снимки.

Теперь у него была возможность основательно изучить так потрясшее его лицо. Неужели именно этот образ сводил его с ума столько дней и ночей? Он поспешил достать некогда заброшенный таинственный отпечаток и распаковал его, но с содроганием обнаружил, что тот потускнел, пострадав от влаги, изображение на нем стало совсем нечетким. Светлая фигура все еще виднелась, но в ее очертаниях больше не угадывался женский силуэт, растаяли иллюзорные черты лица. Эфемерная красота покинула этот снимок, превратив его в тусклые хаотические пятна. Так было ли сходство?

В одной руке Георгий держал этот артефакт, утративший магическое очарование, в другой — свежеотпечатанный снимок посетительницы. Наконец, он отложил фотопластинку с туманным пятном, более не нуждаясь в иллюзиях и фантомах — его чувства обрели земное воплощение. В журнале студии было записано имя посетительницы и адрес, по которому он должен отправить с курьером снимки. И пусть он не знает ничего ровным счетом о ней, его чувства отчего-то охватила спокойная радость, которой он давно не знал.

«Будь что будет, — сказал он себе. — Но я вновь позволю иллюзии стать моей путеводительницей. И, даже если меня ждет неудача, жалеть не о чем. Пусть я прослыву безумцем, и пусть сам себя станут считать таковым, но только малодушие будет непростительно. Нельзя вновь потерять эту красоту. Я дам возможность своей вере, дам еще один шанс на свершение чуда».

В мире чуждого бога

Бежав под покровом ночи из осажденного города по подземным ходам, вы спрятались в глубокой пещере, проходящей в толще соседнего холма. Каменные своды и мощный слой грунта укрыли вас от преследователей, но как долго эти катакомбы смогут служить приютом? С собой удалось захватить лишь самые скудные запасы воды и провизии. Источники, обретающиеся в пещере, дают воду с горьким металлическим привкусом, пить которую вряд ли возможно долгое время. К тому же сам воздух этого подземелья пропитан ядовитыми испарениями, от него словно помрачается разум. А снаружи беснуется войско, почти дорвавшееся до поживы, ожидающей в обреченной на разграбление крепости, и вряд ли кому удастся незаметно выйти из катакомб прежним путем.

Вас осталось лишь около двух десятков человек, остальные погибли во время осады или не пожелали обращаться в бегство, предпочтя оставаться за городскими стенами до самого конца. И даже те, кто укрылся в подземном убежище, настроены совершенно упаднически — не надеются выжить и даже не стремятся к этому. Кажется, они согласились на небольшую отсрочку конца земного существования только лишь для того, чтобы совершить предусмотренный их верой ритуал.

Ты смотришь на окружающие тебя бледные, изможденные лица, освещаемые дрожащим пламенем масляного светильника, и кажется, что вокруг находятся уже не люди, но тени, бесплотные призраки. Их помыслы обращены к собратьям, покинувшим этот мир, убитым гонителями, а также к тем, кому предстоит еще встретить свой мученический конец после окончательного падения цитадели. Живыми здесь выглядят только несколько выведенных из крепости детей, и тебе невыносимо думать о том, что их может постичь та же участь, что и остальных беглецов.

А собравшиеся здесь взрослые и пожилые обитатели замка, облаченные в серые рубища и черные рясы, кажется, только приветствуют такой финал. Ведь разделяемая ими вера убеждала в том, что земной мир испокон веков находится во власти злых сил, а человеческое тело подобно темнице для души. Всем образом жизни они стремились к тому, чтобы освободиться из плена этого безотрадного мира, разрывали привязанность к материальным благам, храня строгое воздержание. Теперь же им кажется, что настало самое лучше время для того, чтобы попрощаться с тяготившей их земной жизнью, и принять смерть, которая не заставит себя ждать, если остаться под сводами этих катакомб.

Стоя в кругу, они гласно исповедуются друг перед другом, а старейший из них, по своим духовным заслугам имеющий статус священнослужителя, готовится к проведению таинственного обряда рукоположения. Это действо означает окончательное приобщение к их клиру, полное отрешение от мирской жизни для тех, кто до сих пор еще были обычными верующими. После этого связи их душ с земной жизнью должны быть разорваны окончательно, чтобы по смерти они освободились из кругов дольнего мира, не перевоплощаясь в нем вновь, и вернулись к своим истокам — в Царствие, которое не от мира сего. Такова была их удивительная вера, далеко ушедшая от римской ортодоксии.

Обычно этот обряд совершался с людьми, находящимися в глубокой старости, на одре болезни или перед лицом смертельной опасности. И сейчас все взрослые, кроме тебя, пожелали приобщиться к клиру, полагая, что путь их жизни близок к концу. Ты не участвуешь в этой мистерии, потому что никогда не был ревностным последователем их религии, хотя она оказалась близка твоим собственным взглядам. Будучи уроженцем здешних мест, сперва ты просто сочувствовал этим людям, ведущим строгую, аскетическую жизнь и учившим избегать любых проявлений зла, а когда над ними нависла угроза уничтожения, ты вместе со многими обитателями окрестностей встал на их защиту.

«Избавь от смерти в мире чуждого бога, дай нам познать то, что Ты знаешь, и полюбить то, что Ты любишь…» — Со стороны стоящих узким кругом единоверцев, ожидающих обряд, слышится тихое моление нестройным хором голосов.

«Ибо мир сей — не наш, и мы — не от мира сего», — мысленно продолжил ты слова знакомой молитвы, распространенной среди тех, кто еще не прошел рукоположение. Эта фраза раньше оказывала на тебя поистине магическое воздействие и до сих пор находит живой отклик в твоей душе. Но вместе с тем возникал вопрос: даже если ты чужд этой Земле, разве случайно и бессмысленно твое появление здесь?

Ты думаешь о безотрадном выборе, предоставленном судьбой: тебя ждет медленная смерть в пещере либо сдача церковным властям, за которой последуют склонение к предательству своих соратников и расправа в случае отказа сотрудничать. Но тебе не хочется верить в безвыходность положения. В простершейся вокруг темноте и тишине твои мысли отстраняются от безнадежности текущего момента.

Осознавая, что дни твоей жизни могут скоро закончиться в этом подземелье, ты испытываешь вполне естественное желание: тебе захотелось хоть еще раз, напоследок вдохнуть свежий воздух, увидеть земной простор и звезды на ночном небосводе.

Многие столетия небесные огни служили ориентиром для путников, но слова о «путеводной звезде» воспринимались тобой иначе — ты чувствовал, что тебя ведет по жизни некий светоч, единственный ориентир, которому можно доверять. Только это ощущение было слабым и подспудным, и порой тебе казалось, что путь утерян и нет смысла идти дальше. Лишь оказываясь в полной безысходности, ты вновь начинал ощущать это таинственное притяжение и следовал ему. Но куда же привела тебя путеводная звезда? Пройдя нелегкую стезю, ты оказался в древних катакомбах в окружении обреченных на гибель еретиков.

С самых юных лет тебя отличало критическое отношение к тому, что казалось прописными истинами — в светских законах и религиозном вероучении. С годами ты все чаще смел сомневаться в справедливости существующего миропорядка, а по мере того, как тебе открывалось все больше безрадостных истин о жизни современников, измученных войнами и бесчинствами власть имущих, ты уверился в том, что мир лежит во зле и лицемерная римская церковь не может его спасти.

Ты ощущал себя чужим, как среди светских людей, так и в церковной среде. Тебя не устраивали процветающие вокруг жестокие нравы, ты не стремился к материальному обогащению, тебя раздражали суеверия и идолопоклонство, навязываемое католическими священниками. Тебе хотелось найти нечто иное, вечное, надмирное. Тоска о чем-то неведомом и прекрасном, словно утерянном в земной жизни преследовала тебя с ранних лет, подчас становясь невыносимой.

Тогда ты стал искать спасения в других учениях, и судьба свела тебя с «добрыми людьми», почитавшими иного Бога, нежели тот, что обосновался в умах римских клириков.

«Дом наш не здесь, — учили эти скромные проповедники. — Истинный Бог не может быть источником зла, он не наказывает, не мстит, не насылает на людей несчастья. Церковники-фарисеи подменили его ложным идолом, дабы оправдать жестокость земных владык, по их образу сотворили они нечестивого кумира и заставляют воздавать ему почитание».

Ты слушал эти проповеди, и казалось, что в них открывается долгожданная истина — столь радовало тебя обличение мирской несправедливости. Очарованный новым учением, ты сблизился с «добрыми людьми», издавна бывшими в немилости у католиков. И, чем больший успех имела проповедь аскетов, тем сильнее раздражались их религиозные оппоненты. От жарких диспутов противостояние перешло к открытой борьбе. Теперь вся их община оказалась обречена на уничтожение церковными и светскими властями, устроившими против них крестовый поход, который нес передел власти на обширных землях.

Но, даже оставаясь преданным этой общине, ты так и не смог в полной мере разделить исповедуемые ею убеждения. И на месте изначального очарования новой верой, претендующей на возвращение к подлинным истокам христианства, возникало все больше сомнений. Тебе казалось, что эти люди настолько испуганы осознанием мирового зла и несправедливости, что готовы отказаться от всякой борьбы, снять с себя ответственность за все происходящее вокруг, и стремятся покинуть этот мир ради надежды на лучшее посмертие. Хорошо жить, не замарав рук и не запятнав души, оставаться чистым, надеясь на лучшее воздаяние за гробом, но тебе хотелось бороться, добиваться справедливости на Земле, хотелось постичь жизнь во всей ее полноте, не отрекаясь от дольнего мира, не считая его дьявольской подделкой, ширмой, что скрывает от взора истинное бытие.

Мысли и воспоминания идут нестройной вереницей, тем временем находиться под сводами пещеры становится все тяжелее. Пламя светильников тускнеет, для дыхания не хватает воздуха, с каждой минутой ты чувствуешь, как силы оставляют тебя. Сознание начало путаться, на краткое мгновение сон завладел утомленным разумом, и ты провалился в забытье, которое неожиданно засияло яркими огнями.

В представшей сновидческой картине ты увидел мириады неземных светочей, пылающих в пустоте и безвременье, и почувствовал, что за каждым из них скрыта чья-то жизнь. Казалось, что здесь перед тобой предстали судьбы всех, кто прошел по Земле, чьи тела стали прахом, а мысли угасли. Злодеи и праведники, умудренные опытом старцы и дети, едва познавшие жизнь, гении и слабоумные — здесь все были равны, ведь в каждом из них горела искра человеческой жизни и каждый стремился к своей звезде, чтобы сблизиться и слиться с нею.

Пробудившись, ты вздрогнул, моментально почувствовав пещерный холод, и сделал несколько глотков из фляги с остатками воды. Приснившееся напомнило детские годы. Когда ты видел падающие звезды, то задавался вопросом: неужели это каждый раз кто-то умирает, и гаснет его светоч? Когда детские грезы развеялись, ты смеялся над их наивностью. А сейчас, еще не в полной мере вернувшись к бодрствованию, ты задался вопросом: горит ли еще путеводная звезда твоей жизни? И захотелось верить, что эти светочи пылают вечно, человек лишь теряет с ними связь, идя по жизни, он словно увязает в грязи, душу его опьяняет дурман забвения, и он больше не стремится к горним высям. А ты все искал свою звезду, прислушивался к неземному зову, хотел встретиться с извечным светом. Но теперь ты уверен, что этого блага не достичь отречением от мира, путь к нему будет еще долог и лежит он в земной юдоли.

Окончательно придя в себя, ты ощутил внезапный прилив сил. Больше не хотелось смиренно ожидать погибели среди еретиков, уже мысленно попрощавшихся с жизнью, ради скорейшего достижения искомого ими небесного света. Как никогда остро ты почувствовал, что их вера ведет к отказу от противодействия злой воли. Ты же проникся азартом, пожелав вырваться из подземной ловушки, испытать в борьбе еще один шанс, и в одиночку отправился разведывать спасительный путь.

Взяв один из масляных светильников, ты молча удалился с ним вглубь пещеры, прикрывая ладонью слабое колеблющееся пламя. В сети подземных коридоров должен был обретаться еще один выход на поверхность, уводящий далеко от злополучной крепости.

С великим трудом удалось сориентироваться в первозданном лабиринте тоннелей с колоннами из скальной породы, и, чем дальше ты углублялся, тем более непригодным для дыхания становился воздух. Голова кружилась, стены пещер раскачивались и плыли перед глазами. Ты останавливался на развилках, чтобы перевести дух и засечкой отметить ответвление, из которого только что вышел, — на случай, если коридор приведет в тупик.

Огонь светильника дрожал и несколько раз едва не погас, тогда приходилось останавливаться, дожидаясь, пока пламя восстановится. Ему грозили влажный воздух, наполнявшие подземелье удушливые испарения и сквозняк, появившийся в одном из ответвлений, — впрочем, это явление казалось обнадеживающим. Подойдя к развилке тоннеля, ты пытался понять, откуда идет приток воздуха. Но один неосторожный шаг лишил тебя единственного источника света.

Оставшись в полной темноте, сперва ты почувствовал приступ ужаса, который побуждал сорваться с места и броситься бежать наугад, но удалось сдержаться, не потерять разум. Ты начал медленно продвигаться вперед вдоль стены, ощупывая ее рельеф, старясь запоминать все выступы и трещины. Теперь приходилось идти очень медленно, осторожно ступая, дабы не угодить в провалы, встречающиеся по дороге.

Вскоре послышался тихий плеск, и почувствовалось усиление влажности, наполняющей воздух. Через несколько шагов дорогу преградил водный поток, в который пришлось войти по пояс. Ты прошел по скользким камням на его дне, от ледяной воды свело мышцы, каждый шаг теперь давался с трудом.

Пытаясь выбраться на другой стороне, ты оступился и упал в воду, больно ударившись о камни, до крови рассадил руки, хватаясь за острые выступы породы. Из груди вырвался крик, боль казалась нестерпимой, но ты превозмог ее и, поднявшись на ноги, медленно выбрался на сушу, чтобы продолжить путь.

В глазах твоих стали вспыхивать цветные искры, этот призрачный свет сначала ввел тебя в заблуждение, ты стал оглядываться по сторонам, пока не осознал, что всполохи являются лишь обманом чувств. Меж тем тяжелый воздух вызывал кашель и острую боль, разливающуюся в груди, сердце принялось бешено колотиться.

Ты остановился, чтобы перевести дыхание, и мириады цветных искр полностью застлали взор. Попытавшись нащупать ближайшую стену, ты понял, что замерзшие, онемевшие руки почти ничего не чувствуют. Призрачные образы захватывали чувства; теряя силы, ты медленно опускался на каменный пол, понимая, что обратно можешь уже не встать. Вслед за цветными вспышками явились видения, похожие на обрывки снов, наблюдаемых с открытыми глазами. Перед мысленным взором проносились картины смертей и разрушения, запечатленные тобой в последние дни.

Угасающим разумом ты понимал, что все эти ужасы остались снаружи и, вернувшись к людям, ты вновь столкнешься с ними. Что ждет тебя в этой стране, охваченной безумными войнами? Снова бегство, каждодневная борьба за выживание, тяготы скитаний, унылые дни без покоя и счастья. Воля твоя дрогнула, и на краткое мгновение показалось, что лучше выбрать небытие, отказаться от дальнейшей борьбы — пусть эти катакомбы станут твоим последним пристанищем.

Но вскоре рой огоньков рассеялся, и перед собой ты увидел едва различимое синевато-серое пятно, вверху которого словно горела звездочка. Только не было ли оно миражом, очередным фантазмом расстроенных чувств? Вопреки сомнениям, вновь затеплилась надежда, и самообладание вернулось к тебе. Не веря в удачу, тем не менее ты сумел собрать последние силы и, опираясь на каменные выступы, поднялся на ноги. Нетвердыми шагами ты направился к свету и вскоре убедился, что впереди явно вырисовывается выход. Еще несколько шагов — и ты почувствовал дуновение свежего воздуха, которого так не хватало легким.

Пройдя последние шаги в темноте, преодолев завалы и расщелины, ты вышел из узкого туннеля и, оказавшись под открытым небом, упал на землю, усыпанную истлевшими листьями, и принялся жадно глотать воздух, теперь казавшийся лучшим из жизненных благ.

Наконец ты смог подняться и, оглядевшись вокруг в вечерней мгле, понял, что находишься далеко от города, вне видимости осаждавших его войск, зато в непосредственной близости от опушки леса, покров которого позволил бы скрыться незамеченным. В стороне крепости виднелось красноватое зарево, к небесам поднимались густые клубы черного дыма — значит, многодневная осада все-таки завершилась падением цитадели. Что же сгорало в этом пламени? Дома, городские укрепления, либо это были костры, поспешно сооруженные для казни нераскаявшихся? В любом случае было очевидно, что всех оставшихся в городе еретиков, не пожелавших отречься от своей веры, ожидает погибель. Сбылись их мрачные пророчества — «злой мир» победил, не стесняясь применять силу. А хранившим свои души в чистоте «добрым людям» оставалось только ждать возвращения в Царствие, к которому была обращена их вера.

Подняв глаза от земли, в вышине, над угасающим закатом, ты в полной мере увидел звезды, по которым еще недавно тосковал в подземном мраке. Величественные и холодные, они горели так же, как и всегда, безразличные ко всему творящемуся на Земле.

Повернувшись к лесу, ты собрался искать прибежище под его пологом, где можно было обрести живительную воду и пищу. Но, едва шагнув в эту сторону, остановился, вспомнив о тех, кто остался в пещере. И, словно молния в сознании, пронеслась мысль о том, что ни в коем случае нельзя бросать этих людей. Даже если у тебя не получится переубедить фанатичных искателей мира иного задержаться еще дольше на грешной земле, ты должен попытаться спасти хотя бы детей, не позволив им остаться в этой подземной ловушке.

Пусть для этого придется проделать обратный путь, с иссякающими силами, без света, ища дорогу на ощупь израненными руками, полагаясь лишь на свою ослабшую память. Но, ничуть не колеблясь, ты развернулся к черному зеву пещеры и сделал шаг обратно, ступив в непроглядную тьму…

Онейроид

На исходе зимы он стал ощущать, что стоит на краю гибели. Силы истощились, и реальность ускользала от расстроенных чувств. Раньше он одурманивал сознание алкоголем, чтобы забыться, отрешившись от безрадостной действительности, но постепенно реальный мир начал скрываться за пеленой подкрадывающегося безумия, и хмельные напитки стали не нужны.

Днями он бесцельно бродил по городу, не глядя ни на кого из встречных, и не здоровался, если его окликали знакомые. По ночам закрывался в своей комнате и, упав на кровать в верхней одежде, погружался в тягостное состояние между сном и явью, с потоками спутанных мыслей уносясь прочь от реальности.

Как же он дошел до такого состояния? Еще три года назад его переполняли творческие амбиции, он писал стихи и прозу, переводил иностранные произведения, надеялся на публикации и признание. В творческих кругах у него появилось множество интересных знакомств, и будущее виделось в самых радужных тонах.

Теперь же его прибежищем служила маленькая комната в старом, обветшавшем доме, и рядом не было никого — он остался один на один со своим расстроенным сознанием. Тщетно он задавал вопросы, отчего судьба так жестоко обманула его, едва приоткрыв двери в счастливую жизнь, и повергла в эту бездну. Истощенный разум не находил ответа, и с каждым днем неприятие жизни все усиливалось. И кто знает, к чему бы привели эти намерения, если бы с ним не случилось нечто невероятное.

Однажды ночью, когда он лежал в бредовом полусне, утопая в обрывках бессмысленных и скоротечных видений, послышался голос, зовущий его по имени. Попытавшись открыть глаза, он увидел фигуру человека, склонившегося над кроватью. На госте было старомодное пальто, словно он явился не из этого времени.

Внимательный взгляд на посетителя вызвал дрожь — столь жуткое впечатление производил его облик. Худое лицо с благородными чертами казалось мертвенно-бледным, и только глаза горели жутким блеском.

Опешив, он попытался встать с кровати, но тело не подчинялось, попробовал что-то сказать, но не смог, и это крайне испугало его. После нескольких попыток ему все же удалось сбросить наваждение и прийти в себя: он был вновь один в пустой квартире, ночной гость оказался очередным видением. Теперь поражало, что тот как живой еще недавно стоял среди комнаты, и можно было даже разглядеть, как на плечи его падает свет из мутного окна.

Весь последующий день несчастный писатель ощущал некое отрезвление чувств. Ему удалось собраться с мыслями и задуматься об увиденном ночью. Образ посетившего его человека казался знакомым — долго он пытался вспомнить, где же видел это лицо. Наконец, покопавшись в одном из мешков, в которых лежали книги, составлявшие основную часть его скромной собственности, он нашел маленькую старую брошюру со стихами поэта, жившего в конце позапрошлого века. На первой странице был напечатан портрет автора — одного взгляда хватило, чтобы узнать эту внешность в ночном пришельце.

Почему же этот образ явился ему теперь? Что он знал об этом поэте? Пришлось заново прочесть книжицу, чтобы освежить память. В самом деле, было время, когда он очень увлекался творчеством этого человека — загадочными, мистическими стихотворениями с мрачным оттенком. В предисловии, написанном в материалистическом духе, было сказано, что после успешного начала литературной карьеры сей автор пережил духовный кризис, его символическое творчество стало все чаще обращаться к потустороннему миру и его демоническим обитателям, стихи сделались мрачными и жизнеотрицающими. В них выражалось крайне пессимистическое мироощущение и парадоксальное для творческого человека желание полного забвения собственной личности. В итоге поэт сошел с ума и умер в относительно раннем возрасте. Причины, по которым произошло постигшее его несчастье, в книге не указывались.

С тревогой и интересом наш герой перечитал знакомые стихи, написанные якобы от лица демонических существ, спорящих с породившим и отвергнувшим их божеством. Поистине казалось, что в этой книге собраны дьявольские откровения, которые могли быть порождены только больной психикой или сверхтонким восприятием, сумевшим заглянуть за грань обыденной жизни.

Прочтенное вновь заставило крепко задуматься, неудачливый писатель начал проводить параллели между своей жизнью и судьбой этого творца родом из минувшего столетия. Он силился понять, что за злой рок губит творческих личностей, отчего успех на этом поприще часто оборачивается несчастьем?

Некогда им тоже владела необъяснимая тяга к потустороннему — словно земной мир перестал интересовать и вдохновлять, все его размышления и творческие порывы были обращены к иной реальности, рисуемой в религиях и оккультных учениях. И, чем больше углублялся он в постижение этих материй, тем сильнее росла неприязнь к миру земному.

Жизнь в человеческом обществе казалась мелочной, скучной и бездуховной, его манили иные горизонты, обещавшие постижение сокровенных тайн. Стремясь вывести восприятие из рамок земного бытия, он стал прибегать к алкоголю и дурманящим веществам, практиковал медитативные опыты над сознанием.

Тем временем его социальные контакты обрывались, он постепенно отстранялся от общества, уходя в мир сумрачных грез. Небрежное отношение к материальной стороне жизни довело его до нищеты, отсутствие должного внимания к здоровью лишило сил для достойного заработка на жизнь. Романтические чувства к любимой женщине обернулись разочарованием, так как были совершенно оторваны от реалий человеческих отношений. Так он остался один в этой жалкой комнате, в окружении старых книг и своих рукописей с полубезумными стихами и обрывками прозы.

Через несколько дней, когда эти мысли уже перестали его занимать, ночной визит повторился. И на сей раз видение не оборвалось в первые же секунды. Когда фигура призрачного посетителя приблизилась к кровати, лежащий на ней сновидец попытался встать, но вместо привычных ощущений почувствовал нечто странное — словно его сущность отделяется от тела, становясь чем-то призрачным, невесомым. Из темноты раздался голос, показавшийся глухим, но уверенным:

— Ты только плывешь по течению. Хочешь увидеть истоки? Следуй за мной.

Гость направился к выходу из квартиры, ошеломленный сновидец сделал шаг в его сторону и погрузился в вихрь красочных видений, проносившихся словно в калейдоскопе. Его окружили гротескные, пугающие образы, отчего-то кажущиеся знакомыми — словно все это время они подспудно созревали в темных закоулках подсознания.

Ранее ему часто снился родной город, но в несколько ином обличье. Во сне появлялись улицы, которых не было в действительности, дома приобретали причудливый вид, на месте водохранилища появлялась широкая река. И теперь, идя за призрачным проводником, он очутился на улицах этого сновидческого двойника города. Казалось, что все окружающее уже было видано прежде — он смутно узнавал некогда снившиеся дороги и здания.

Сперва их путь казался бессмысленным, но вскоре ощущения стали меняться: при виде знакомых и в, то же время удивительных улиц в памяти стали всплывать забытые события и мысли. Он вспомнил юность, томившее его чувство загадочности бытия, бесконечные вопросы, ответы на которые он пытался найти в философии и религии, но в итоге обрел лишь разочарование.

От центра города их путь шел к периферии. Они оказались на огромном заводе, ангары и здания цехов которого составляли лабиринт, казавшийся бесконечным. Двигаясь среди серых стен, металлических дверей и громоздких приборов непонятного назначения, они искали выход на улицу. Долго блуждали они по этим закоулкам, наблюдая безостановочную работу — в этих цехах что-то производилось и перерабатывалось, несмотря на запустелый вид. И вновь эта картина казалась знакомой: писателя с детства притягивали такие места, он любил наблюдать за работой механизмов и гулять в окружении индустриальных пейзажей. Но здесь он чувствовал нечто иное: казалось, что этот завод является своего рода «фабрикой мыслей», чье действие обеспечивало работу его сознания.

Затем они вышли с промышленной территории, оказавшись за городом. И, чем больше удалялись они от городских цехов, тем пустыннее и неприветливее становилась местность. Вокруг простерлись пыльные пустыри, поросшие бурьяном и заваленные грудами металлолома. Там ржавели обломки машин и механизмов, многие из них были сожжены, словно танки на поле битвы. Земля становилась неровной, ее изрывали воронки, как будто оставшиеся от взрывов, она была покрыта черными выгоревшими пятнами.

Вновь послышался обращенный к нему голос спутника:

— Хочешь увидеть начало? Тогда ступай дальше!

Вокруг стало темнеть, солнце скрылось с небосвода, в воздухе разлилась чернильная мгла. Пустырь перегораживала колючая проволока, траншеи на нем были завалены острыми металлическими обломками. Местами попадались остовы разрушенных зданий, снесенных практически под фундамент. Вскоре их окружал мрак, среди которого горели разбросанные по пустырю костры, источавшие удушливый дым. Меж этих огней бродили фигуры, похожие на людей — но различить их лица было невозможно, при попытке взглянуть на них те размывались.

— Это еще не наша цель, мы лишь на пути к ней… — зловеще прозвучал голос спутника.

Наконец они приблизились к краю огромного кратера и остановились, вглядываясь в бездну, среди которой вспыхивали отблески пламени. Спутник указал рукой вниз.

— Хочешь узнать, какова ее глубина? Ты уже на краю. Сделай шаг и поймешь…

Остановившись на краткое мгновение, странник сновидческого пути посмотрел вниз и испытал ужас одновременно с непреодолимым желанием устремиться в эту бездну. Он не смог удержаться и тут же помчался вниз, в котлован, где бушевало разноцветное пламя.

— Смотри — вот все то, чем ты жил, к чему стремился, — звучал ему вослед исчезающий голос.

Он ощутил стремительный полет и невероятное чувство расщепления собственной личности. Казалось, что через сознание одновременно проходит множество потоков образов, каждый из которых словно существовал в своем времени. Здесь он увидел обрывки прошлого, былые сновидения, вновь ощутил некогда ярко пережитые эмоции. Потоки восприятия мчались с немыслимой скоростью, спутывались и прерывались, порождая убийственные для сознания химеры. Перед ним проносились фантастические сцены, не имеющие отношения к земной жизни, он видел существ нечеловеческого обличья и испытывал ощущения, которые нельзя выразить словами.

Через некоторое время пестрый хаос видений стал отступать, образы упорядочивались и выстраивались в устойчивую конфигурацию. Писатель ощутил, что он находится в мире прообразов своего творчества, среди истоков мыслей и грез. И сейчас этот мир был глубоко поврежден, он фактически распадался на осколки, и подступающий хаос был готов поглотить его.

Невероятным усилием воли удалось остановить стремительный бег картинок, и он остался в пустоте, один на один со своими мыслями, которые отчего-то стали яснее. Он стал осознавать, что находится бесконечно далеко от земной жизни, но непременно должен в нее вернуться. Только так удастся спасти это гибнущий мир…

Видение рассеялось, перед его глазами постепенно стал проявляться свет земного солнца. С трудом удалось сфокусировать зрение — он увидел лучи, падающие на мебель из единственного в комнате окна. Сколько же прошло времени, пока он был погружен в красочные грезы? С трудом поднявшись с кровати, он подошел к зеркалу и осмотрел свое лицо — бескровно-бледное, хранящее отпечаток пережитого ужаса. Сердце бешено колотилось, словно желая выскочить из груди, губы пересохли, а в ушах раздавался раздражающий тонкий писк.

Постепенно мысли прояснялись, хотя их течение было еще сумбурным, они складывались в причудливые образы. Он поднял с пола книгу с некогда так поразившими его стихами и еще раз взглянул на фотографию их автора. Да, почти таким он увидел его в своем странствии, только на снимке тот был живым земным человеком, а не призрачной тенью.

Какими же дорогами водят человеческий дух химеры творчества? Вставая на этот путь, он не мог помыслить о том, как переплетутся его увлечение и судьба.

Ему захотелось стать сильнее, чтобы однажды он смог подать руку этому обреченному творцу и вывести его из сумрачных лабиринтов. А пока тот будет провожатым для срывающихся душ, и его книги продолжат приводить к краю пропасти новых людей. Борьба за сохранение литературного наследия, его возвеличивание и героизация творцов порой оборачиваются наказанием для тех, кто желал славы, а после в порыве раскаяния готов был уничтожить свои произведения. Но чем помочь давно почившему человеку? Разве что выяснить правду о его жизни и муках, и поведать людям, обрисовать его путь к духовной гибели, чтобы отвести беду от других. Новая идея придала силы — он осознал, что сейчас как никогда ему требуется трезвый рассудок, чтобы выполнить свой долг перед некогда бесславно ушедшим из жизни творцом — казалось, только это сможет вернуть его из пропасти безумия.

Попив холодной воды и окончательно вернувшись к бодрствованию, он принялся наводить порядок в комнате, действуя по мере своих истощенных сил. Было удивительно и совестно осознавать, да какой же степени деградации он дошел за последние месяцы. Повсеместно попадались листы и обрывки бумаги со строками лихорадочного творчества. Сперва он хотел не глядя выбросить их, как прочий мусор, но затем аккуратно собрал и сложил в стопку, отправил ее в дальний угол. Быть может, придет время, когда все это понадобится ему в качестве отрезвляющего напоминания о кошмаре, в который однажды превратилась его жизнь. Сейчас же ему хотелось скорее надеть чистую одежду и покинуть эту опостылевшую комнату, выйти на улицу. Только теперь он осознал, что почти незаметно для него закончились холодные снежные дни и наступила новая весна.

Дьявольские картины

За столиком возле мутного окна таверны сидели необычные для сего заведения посетители — пожилой и высокочтимый живописец Теофил де Фрис и молодой художник Иоганн Майер, лишь недавно окончивший путь ученичества и открывший собственную мастерскую. Эти два человека, отделенные полувековой разницей в возрасте, не были друзьями или даже приятелями, они пришли в таверну далеко не ради развлечения, хотя уже в течение часа заказывали добавочные порции напитка. В этом шумном месте их свел один непростой разговор, инициатором которого стал Иоганн.

Поначалу беседа не складывалась, старый мастер оставался угрюмым и немногословным. Иоганн старался разговорить его и прибег к проверенному средству, полагая: что у трезвого на уме, то у пьяного — на языке. Однако мэтр де Фрис оказался еще далеко не слаб духом, хотя и пребывал в почтенных годах. Долгое время он продолжал упрямиться, темнить и запутывать собеседника. Но после очередной порции горячего хмельного напитка все же перешел к более откровенному диалогу:

— А впрочем, не будем ходить вокруг да около… Я понял, ты хочешь выведать у меня, где те диковинные портреты, что объявлялись в нашем городе на аукционе лет шесть назад? Да, ты верно запомнил, я тогда скупил их все. Приобрел то, что продавали у нас, а потом еще долго колесил по окрестным городам и покупал остальные. Я собрал их все. Ты наверняка хотел бы их увидеть воочию?

— Разумеется, господин де Фрис, мне довелось созерцать их лишь краткое время, но я был поражен искусностью исполнения.

— Вот как? — старец надрывно рассмеялся. — Так знай, не суждено тебе их узреть! Нет больше этих проклятых картин, я их сжег! Истребил скверну с лица земли!

— Боже, мой, как вы могли! — прокричал Иоганн, вскочив со стула. Престарелый мастер продолжал истерически смеяться, сквозь всхлипывания с трудом выдавливая слова:

— Глупый юнец, знал бы ты, что это такое. Полотна сии были не человеческие, но дьявольские. Хотя и оказались приведены в мир посредством человека. Этого лентяя и бездаря Лауридсона…

Иоганн, еще не вполне оправившийся от шока, стал смутно припоминать:

— Мэтр Лауридсон… Постойте, он же приходился вам сверстником? Творил в нашем городе, но покинул его, когда я был еще в детских годах.

— Так оно и есть… — Теофил де Фрис внезапно посерьезнел, его голос стал глухим и по-старчески дрожащим. — Более того, он был моим сотоварищем по ремеслу. Мы учились в одной мастерской у мэтра Аврелиуса, которого вы наверняка не помните.

— Разумеется, я не застал его в земной жизни, но труды его мне хорошо известны.

— Вот какой всезнайка сыскался! Воистину, провидение Божье не допустило, чтобы в руки тебе попал этот дьявольский секрет. Такой любопытный юнец, конечно же, поспешил бы претворить его в жизнь. А потом, по наивности своей, разбазарил бы на весь свет. И все, пропало бы наше великое и славное искусство!

— Не понимаю, господин де Фрис. Чего же в этих картинах было дьявольского? То, что были они столь искусны? Что чудесным образом передавали облик человека, словно живого? Так стоит восхвалить мастерство живописца, их создавшего!

— Нет же, говорю я тебе, не его рукой они были написаны! Ян Лауридсон был никчемным художником и оттого всячески изощрялся, искал, как бы облегчить себе работу. Пока я корпел ночами над эскизами, пока совершенствовал твердость руки, он все возился с аптекарскими снадобьями и зажигательными стеклами, тратил пигменты и бумагу, пытался что-то изобрести. Но все великое и богоугодное, как, скажем, секрет масляного растворителя пигментов, уже было изобретено до него. Сначала он утверждал, что ищет способ продления долговечности красок, и это было бы только похвально… Но далее его изыскания ступили на иную стезю. И он, верно, воззвал к темным силам — иначе объяснить я сие не могу. Не умея искусно рисовать своими руками, он изыскал колдовской способ, позволяющий картинам созидаться самим, без постороннего усилия. Свой нечестивый секрет он оберегал в тайне, справедливо опасаясь, что на него донесут в инквизицию. Эх, наверное, так и надо было поступить, но я смалодушничал по юности лет…

— Честно говоря, во все это не верится, не могу я представить, чтобы картины рисовались сами собой. Каким же образом краски ложились на холст?

— Бесовской силе не нужны кисти и мольберты. Насколько я понял, этот пройдоха применял некий состав, которым покрывал холст. Дальше, после колдовских манипуляций на нем появилось изображение, в точности повторяющее натуру, только блеклое и бесцветное. Затем он брал краски и маскировал образ, противоестественным способом украденный у мира, дабы внушить, что он сам приложил руку к созданию работы. Вот и получалось не пойми что — не похожие ни какую из известных техник, дьявольски очаровательные лики и пейзажи, над которыми ломали голову многие мастера. Даже наш учитель, который к тому времени был весьма в солидных годах, не смог разгадать тайну его метода, а ведь сколь мудрым тот был мастером! Разумеется, ведь разгадка лежала за пределами наших земных искусств — она была продиктована Яну, не иначе, бесовскими устами.

— Что же стало с вашим сотоварищем и его изобретением далее? Почему он покинул наш город?

— Как обычно бывает с теми, кто желал обмануть естественный ход вещей, Ян не обрел счастья, хотя так гордился своими картинами и всячески оберегал их секрет. Естественно, его со всех сторон окружили желающие выведать тайну. Ему просто не было покоя… Многие мастера, услышав о таких чудесах или увидев его картины, подсылали к нему учеников, всеми правдами и неправдами те пытались выведать секрет. На него нападали на улице, к нему забирались в мастерскую, у него пытались своровать незавершенные полотна, и в конце концов он не смог больше выносить такую жизнь, уехал из города, но тайны так и не открыл. Как видимо, потому, что истинная подоплека ее была самой нечестивой.

— Но почему же так страшит вас этот секрет? — спросил молодой художник. — Откуда уверенность в его демонической природе?

— Видит Бог, многие живописцы грядущих поколений возблагодарили бы меня, знай, от каких напастей я их избавил. Я сохранил наше искусство на многие века, оставил ему место для жизни. Но при том я не ищу благодарности — пусть все канет в забвение, пусть не помнят ни меня, ни Лауридсона. И ты лучше обо всем об этом помалкивай, если не хочешь потерять свое ремесло. Ведь представь лишь на миг, что стало бы с нашим делом, с нашими мастерскими, с искусством, которое передается от поколения к поколению, если люди научатся создавать картины, не прикасаясь кистью к полотну, не тратя на это времени и сил, не обучаясь мастерству? Какова же тогда станет цена наших трудов? Нет, я слишком люблю, слишком ценю сие искусство, чтобы равнодушно созерцать, как подобные выскочки готовят ему плачевную участь…