Бесплатный фрагмент - Черкаши

От автора

Нам всем приходится жить в несовершенном мире и даже порой в жестоком. Таким уж мы делаем его сами. В нем не хватает мест для романтизма, высоких чувств, благородству, и тогда на помощь людям приходит воображение, художественная литература, и хорошее кино. Кино, которое представляет собой увлекательные, динамичные, полные игры и авантюризма работы… Работы, которые находили свое отражение в многочисленной и при этом качественной советской фильмографии, тесно сопряженной с литературой.

Данная небольшая повесть представляет собой серию коротких рассказов, связанных между собой и не очень, о светлом, что было с каждым из нас, — нашем детстве. Рассказы написаны в легком жанре как чье-то беспечное, заразительное лето глазами главного героя и его неразлучного друга. Сочинение рассчитано на широкий круг читателей. Кто-то, возможно, вспомнит себя, чем занимались дети позднего Советского Союза, в какие игры играли, чем увлекались, чье светлое время затирается в памяти житейскими хлопотами, заботами и забывается. Другим — новому поколению, полагаю, будет интересно узнать о своих «предках», «стариках», «родаках», т.е. тех, кого вы называете сейчас своими родителями…

Приятного всем прочтения!

Черкаши

«Не заставляйте своих

детей плакать, иначе

у них не останется слез

к вашим могилам…»

(Чьи-то философские умы)

Когда мы были возрастом дошкольного и начальных классов, мир воистину казался нам удивительным и интересным. Любой пустяк был подарком судьбы: найденный шарик от подшипника, кем-то оброненный коробок спичек, медная мелочевка под прилавком, а цветастые пробки от иностранного пива и пустые пачки сигарет, вообще, могли составлять чью-то коллекцию, наравне с марками и монетами. Улица же была пространством для познания: покоренные деревья, овраги, гаражи, стройки, катакомбы теплотрасс, подвалы. Естественно, как любые нормальные дети, оказавшиеся без присмотра, мы заигрывались и убегали со двора, и будучи счастливы, не замечали течения времени. Не знаю, как поступали родители в семьях других ребят, но в моей семье мама не выдерживала и срывалась от волнения: порола, как тогда казалось на славу, чтоб не убегал, пока я не прятался куда-нибудь под диван и ждал, когда же утихнут непроизвольные всхлипы и дрожь. А когда утихали слезы, то на их место заступали обида и злость. И тогда под диваном мне представлялся бурый медведь, который, как по волшебству, возникал там, где обижают маленьких, и вставал на их защиту: голова огромная, как автобус, лапищи с когтями, как кинжалы,.. медку с патокой не желаете!? Такой встанет во весь рост и сразу всем понятно: что почем, хоккей с мячом.

Только медведь-оборотень никак не спешил появляться, и в очередное мое наказание я бросался к маме в ноги с криками: «прости, мама, прости», и тогда вблизи ей было неудобно меня поучать, и удары ремешком были не такие кусачие.

Наказывала чаще всего двумя тонкими однотипными ремешками шириной не больше полутора сантиметров, серебряным и золотистым расцветок. Отца, как правило, в такие моменты рядом не было, потому что он был на работе. Вот и получалось, что единственным человеком, который останавливал поучение по мягкому месту, была моя бабушка. Когда она не выдерживала такого воспитания, то загораживала меня собой от сыплющихся сверху хлыстов. Странно, но даже в то время, я не считал свою маму обидчиком, а уж тем более врагом. Просто любил за все то хорошее, что делали для меня родители, и за что я им очень благодарен (определенно, их своевременная бдительность с неотъемлемыми шлепками в то бесшабашное время нам больше шла на пользу и даже спасала, чем вредила). А вот мерзкие, ненавистные мне тонкие вражины, чьи удары сыпались на меня и врезались как розги, были мне ненавистны, даже когда красовались на маминых платьях…

Тайком я выкрадывал их с общей дверной вешалки в шкафу с ремнями и поясами и прятал в каком-нибудь укромном месте: под дедушкиной кроватью, где хранилось много каких-то коробок со всякой всячиной, на верхней нише бабушкиного шкафа с пакетами одежды, пачками табака от моли или в дальнем углу одной из двух кладовок, где хранилось, вообще, все подряд: от старой одежды до закруток (надо похвастать, что в одной из них уже позже я организовал свою «лабораторию» по производству взрывпакетов и ракеток из фольги и селитры). А пока мне доставалось за слинивание со двора и шатания ни бог весть где.

В тот момент, когда мама не хваталась своих двух помощников — тю-тю, они же спрятаны мной заранее — могло достаться тапкой или просто ладонью. Однажды так и было, но в тот раз я никуда со двора не уходил. Это были уже начальные школьные годы, лето: мы сидели с моим другом Димкой в лопухах во дворе, которые, как великаны, стеной росли у здания морга местной больницы, и раскуривали гору, набранных под балконами дома бычков от сигарет. Там же мы насобирали несколько годных спичек, а уж черкаши всегда были при нас: берешь фильтр от сигарет, потрошишь его, чтоб он стал как вата, кладешь его на боковину подошвы своих сандалий, поджигаешь; когда горящая масса становится вязко жидкой, прижимаешь ее прям горящую коробком спичек, его боковиной; воля!.. черкаш готов и не отлепится даже в сырую погоду. А раскуривали мы бычки, потому что наш третий друг, который мог выдумать хоть вторую Луну, и ему поверишь, сказал нам, что взрослые потому и дымят, что таким образом они продлевают себе жизнь… Вот и засели мы с Диманом в лопухи, чтоб обдолголетиться. Ды-мим, а тут уже крики мамы и бабушки по двору: «Алеша, домой!.. Алеша, ты где!?» А мы не выходим, бычки еще не все скурены. А по двору все громче и ближе: «Алеша, Алеша, Але-ша!..» Деваться некуда — вылазим: «Мама, Бабушка, я тут!»

Подбегаю ближе, а вместо Алеши — паровоз — табачиной и дымом разит от всего: одежды, волос, рук. Эх, как меня потащили домой в четыре руки. Пропал…

Всех криков и поучений я не помню в тот момент, но как только распахнулась входная дверь, и мама нагнулась за тапкой в коридоре, то хватка ее ослабла. Я рванулся — и на кухню! Благо дверь на балкон была открыта; на пути балконная решетка, свитая из мягкого пластикового шпагата, по которой вился летом виноград и вьюнки; между решеткой и крышей есть небольшой промежуток, через который можно пролезть, но пока я лез до него, как по канатной лестнице, несколько ударов тапкой меня все же настигло.

Мы жили над цокольным этажом, не очень высоко, поэтому иногда я даже домой возвращался через балкон, тренировался, да и быстрее получалось, не нужно было ждать, когда входную дверь откроют: метра два с половиной по металлическому шесту, на котором держался козырек, подтянуться и сделать выход на одну руку; вот ты уже по пояс торчишь над козырьком; перекинуть на него ногу, одной рукой перехватиться за балконное ограждение, только не за ящик с вьюнами, один раз уже было дело — папе пришлось новый ящик сколачивать, а мне по всему асфальту комья земли собирать; осторожно подтянуть вторую ногу, а дальше дело техники — по решетке, в нишу, и ты уже внутри.

Но в этот раз я рвался наружу, пока до меня долетали мамины крики и возмущения. Оказавшись на улице, я вбежал на пригорок так, чтоб просматривались окна, и остановился. Убедившись, что мама за мной не идет, спустился, уселся на лавочку перед окнами и как послушный не двинулся с нее до самого вечера. Большая часть моего долголетия выветрилась, а дома меня ждали мыло и душ. Рот пришлось тоже мылом промывать. Но это я уже сам мудрил, потому что зубной порошок сразу не справился с неприятным запахом и привкусом, вот я и подумал, что нужно хорошенько его намылить. Но даже после этого привкус неприятного опыта полностью исчез только на следующий день.

А на следующий день меня ждало самое страшное…

Мамочка, смилуйся! Бабушка, ну хоть ты!? Папа, брось ты свою работу! Деда, деда, деда, вставай, просыпайся, бери меня за руку, пойдем гулять!.. Ах, ты уже на дачу с утра уехал, пока я спал, а папа уже ушел на работу…

А за окном солнце, а за окном шумит лето, слышны голоса ребят. Димка, кажись, рассмеялся… А вот прямо под моим окном, как солнечная грохочущая смехом ракета проносится Ленка из крайнего подъезда с криками: «Не догонишь, не догонишь…»! На ней коротенький сарафан в цветах, и ее любимый голубенький беретик. Они совсем недавно приехали всей семьей в наш двор откуда-то с Севера. Ленка странная: бледная, как бабушкины стены, даже еще, наверное, бледнее, а мы все загорелые, но у нее раскатистый заливной смех, и темные как вишни глаза. Не те мелкие кислятины, что растут на дереве с другой стороны дома, а прямо как с дедушкиной дачи: большие, вкусные, сладкие…

Ма-ма, мама, мамочка, ты слышишь: Димка уже на улице, он там с остальными ребятами, они в догонялки уже играют без меня?! А мама молчит, и что-то делают с бабушкой на кухне. А дверь из кухни на балкон предусмотрительно закрыта аж на две створки. Входная дверь — я и сам знаю — заперта внутренним ключом, который, скорее всего, у мамы или у бабушки в кармашке фартука. Конечно, тесто для пирогов, которое месят бабушка с мамой, пахнет заманчиво и вкусно, но разве этот запах сравнится с запахом летней улицы!..

Ты выскакиваешь в подъезд, а он встречает тебя ароматом прибитой пыли и начисто, еще влажными, вымытыми лестницами. Огромными прыжками, как кенгуру, преодолеваешь все пролеты, и в один миг распахиваешь подъездную дверь… Вот он — второй дом — улица: справа растет абрикосина — пока еще зеленая, рано — Витьку и Дашку так животы накрыли от этих зеленых абриков, что они полдня дома проторчали. Я и сам пару раз домой бегал. Пусть еще зреет… Перебегаешь внутреннюю асфальтированную дорожку перед подъездами, дальше по ступенькам на небольшой пригорок мимо двух уходящих за крышу нашей пятиэтажки тополей, и ты оказываешься на детской площадке. Правее от нее стоит крытая беседка, где взрослые рубят домино, а старшие ребята карты, реже по вечерам собираются женщины и играют в лото… Пока никого. Быстрее туда, там кто-то мог обронить спички или даже несколько монеток. Место проверенное. Вон, Димка на позапрошлой неделе целый коробок нашел, а в нем одиннадцать спичек было. Мы в него еще пятак и дестюльник положили, чтоб остальные ребята обзавидовались, а в результате пришлось дестюльник разменивать в хлебном, и газировкой всех угощать в автомате, тут же возле магазина…

Ага, пару спичек есть, и вот еще шпилька из чьих-то волос. Ну, удача! Теперь рогатку для шпонок можно сделать. А беседка еще влажная от ночного дождя. Пахнет влагой, табаком, потертыми лавочками, разговорами. Хорошо, что крытая, иначе хана бы моим двум спичкам. Сегодня я первый, на улице из друзей еще никого. Прохожих и тех почти не видать… Лето летом, а после дождичка зябко в одних шортиках да маечке. Солнце только час-полтора как встало. На такой случай у меня свой конек имеется. Бегом на горку на детской площадке. Она как раз к солнышку повернута и от первых лучей сразу прогревается. Садишься на нее, и спокойно ждешь, когда остальные дворовые выйдут погулять. Ну, а вместе мы сразу что-нибудь придумаем: шум, гам, беготню… Может, кто картоху вынесет — пожарим. Спички есть!

Такой был запах моей улицы, но только не сегодня. За вчерашнее меня настигло самое страшное — домашний арест! Никакие мои просьбы, мольбы и обещания не работали. Ни мама, ни даже бабушка со мной не разговаривали. Не зная, что мне делать, я метнулся в кладовку, где еще с вечера на всякий случай спрятал серебряный и золотой ремешки. Мама, вот возьми… да пусть хоть сразу двое на одного,.. ух, вражины! Только не продолжение ареста, когда уже прошло больше половины дня. А сегодня, как на зло, прорвало водопроводную трубу во дворе, и подогнали экскаватор, чтобы докопаться до прорыва, а значит к вечеру мне по-любому нужно быть во дворе, ведь рабочие уйдут, и экскаватор окажется в нашем распоряжении.

И зачем я только вчера подражал этим глупым взрослым и дымил как они!? Уже сегодня вечером во дворе будет пахнуть солярой от экскаватора, солярой будет пахнуть от каждого из нас. Мы найдем пустые консервную банку и бутылку, банку подставим под сопливый топливный шланг, а когда накопится, то перельем драгоценную маслянистую жидкость в бутылку, и спрячем где-нибудь в уличном тайничке: с солярой-то костерок быстрее и занимается, и расходится. Мы устроим перестрелку небольшими земляными камушками, носясь по всему двору, как хаотичные молекулы, вопя, атакуя друг дружку, прячась за деревья, гаражи, котельную, земляной отвал, экскаватор,.. кто-то точно сегодня земли наестся!

И тут я слышу спасительный бабушкин голос: «Дочь-к, ну, хватит уже!» Она достает из кармашка фартука ключ от внутреннего замка, и замок слышимо делает два оборота… Я в трусах, и мне дают старые шорты и сандалии. Я немного противлюсь старым вещам, но все понимают, что во дворе экскаватор! Там почти все так одеты, а кто и вовсе в одних трусах… Ух, зажжем!

Трое

Сегодня с утра в наш двор приехал большой грузовик с различной мебелью, коробками, полками, коврами, книгами, и вышедшие из него взрослые стали все это разгружать у крайнего подъезда, перегородив всю улицу. Мы с Димкой сели на край песочницы, достали по яблоку, что росли прямо напротив моего окна на пригорке, и стали за ними наблюдать…

Какой-то мужчина с бородой подсказывал остальным что куда складывать, какой стороной и в каком порядке, и сам что-то двигал и поправлял. Мы хрустели сочными яблоками, которые еще полчаса назад висели на дереве, а теперь забивали все наши с Димкой карманы. Я немного переживал, что оторвал нижнюю пуговицу на своей лениградке. Когда уже спускался с дерева, то зацепился краем рубашки за сук, и пуговица соскочила в густую траву. Мы не смогли с Димкой ее найти, хотя обшарили каждую травинку. Но это не очень страшно: рубашка осталась целая, и мама обязательно что-нибудь подберет из коробки с нитками и иголками.

В это время из подъезда, где росла гора домашних вещей, вышли молодая женщина и девочка. На них были одинаковые цветочные платья, а у девочки еще и голубенький беретик. Женщина усадила ее в отдельно стоящее кресло, а сама подошла к бородатому мужчине.

— Сколько же вещей. Нам, наверное, до самого вечера это все перетаскивать! — посетовала она и вздохнула, а мужчина стал почесывать себе затылок.

Мы достали с Димкой по очередному яблоку… Хрум! — и сочная мякоть с кислинкой усладой проваливалась в наши животы. А девочка тем временем сидела на кресле и покачивала одной ногой.

— Дорогая, отпустила бы ты ребенка поиграть? Вон детская площадка на пригорке. Там и качели есть, — сказал бородатый мужчина, оторвав руку от затылка. И затем добавил: «Да и сама пойди переоденься. Будешь помогать носить, что полегче».

Девочка тут же соскочила с кресла, и взяв маму за руку, спросила: «Можно?!»

— Иди, мое солнышко, — ласково сказала женщина. — Только аккуратней! У тебя новое платье.

Девочка живо побежала к качелям, а взрослые занялись своими делами.

Димка пихнул меня по-дружески в бок: «Иди спроси, как зовут?»

— Что я!? Пошли вместе, да спросим.

— Хорошо.

Мы подошли к качелям и буркнули на пару: «Привет!»

— При-вет! — протянул мягкий голос.

— А тебя как зовут? — спросил кто-то из нас.

— Я — Лена, — девочка заулыбалась, и мы стали помогать ей раскачиваться.

— Ты что ль новенькая!? — заносчиво спросил Димка.

— Да, мы только несколько дней, как приехали, а сегодня привезли наши вещи, — поведала Лена.

— Пошли с нами? Мы хотели с другом сегодня город в песке построить, а меня Леша зовут, — предложил я новой знакомой.

— Мне нельзя в песок. У меня новое платье, — ответила Лена.

— Так иди переоденься, и айда уже город строить, — выпалил Димка и мотнул головой в сторону песочницы. — Я, кстати, Диман.

— Мама сказала, что все вещи еще запакованы. Я сразу хотела переодеться, но ей пока некогда! — и Лена с сожалением пожала плечами…

— А давайте лучше в догонялки!? Я люблю бегать! — заулыбавшись, предложила она и лихо спрыгнула с качелей.

— Ну, давай, — согласились мы и стали раскидывать считалочку: — Из седьмого эта-жа по-летели три ножа: синий, красный, го-лубой — вы-бирай себе любой!

Водить пришлось Лене, и мы с Димкой, как горох, кинулись в рассыпную. Я полез на горку, а Димка побежал за дерево. Видимо, Лене не удобно было лезть за мной, и она побежала за Димкой. Бегала она шустро для девчонки. Сидеть на горке в одного довольно-таки скучно, и я снова спустился к качелям.

«А я здесь, а я здесь,.. бе-бе-бе», — подначивал я Лену. Димка шустро, как Маугли, взобрался на дерево, и Лена не успела его замаять, и ей пришлось переключаться на меня. Только я было рванул от нее, как Лена поскользнулась и растянулась во все свое новое платье на траве. Подумав, что догонялки на этом закончены, Димка спрыгнул с дерева, и я тоже стал приближаться к Лене. Но каково было наше с Димкой изумление, когда вместо слез эта ненормальная вскочила, как пружина, лихо меня замаяла и стремглав помчалась по двору, радостно хохоча во весь голос: «Не догонишь, не догонишь,.. бе-бе-бе!»

Димка тоже быстро сообразил, что надо драпать от меня, но в это самое время по двору разнесся звонкий голос Лениной мамы: «Лена!» И догонялки встали на паузу…

Лена побежала к своей маме, а мы с Димкой остались посреди двора, ожидая, чем все это закончится.

Мама что-то говорила Лене, а разгоряченная Лена умоляюще на нее смотрела. Димка хихикнул и ляпнул между нами: «А платье-то не такое уже и новое». Мы переглянулись и расхохотались…

Лене явно требовалась наша помощь, и мы побежали к ней и ее маме. До нас стал долетать голос Лениной мамы: «Ну вот как же!? Ну вот как!? Сколько можно говорить?.. Лена, Лена, Лена, аккуратней!» Когда мы подбежали, то Ленина мама замолчала и посмотрела на нас.

— Здравствуйте! Я — Леша, а я — Дима, — вместе поздоровались мы.

— Отпустите, пожалуйста, вашу дочку с нами поиграть? — добавил я.

К разговору присоединился Ленин папа: «Вы откуда такие бравые!?»

— Я из третьего подъезда, а я из четвертого, — по очереди признались мы.

— Девчонок не обижаете!? — спросил он, улыбаясь и прищуриваясь.

— Не,.. нет! Точно нет, — ответили мы хором.

— Дорогая, пусть дальше идет играет.

— Но как же платье!? — возмутилась женщина.

— Да просто снимите его, и пусть бегает, загорает. Мы ж не у нас на Севере — вон какая здесь жара! — предложил мужчина и снова принялся за дела.

— Точно, точно… — затараторили мы в один голос, и сами скинули с себя рубахи, последовав мудрому совету.

— Ну,.. если Лена сама захочет… — все еще не решалась ее мама. На что Лена обрадовалась, и стала сама стягивать с себя свое платьице.

— Побежали снова в догонялки, кто водит?!» — воодушевилась наша новая подружка, избавившись от своей обузы.

— Ну уж нет! — отрезал Димка. — Мы с Лехой второй день по двору дощечки, палочки, камушки подходящие собираем… Для мостов, площадей… Мы сегодня город хотели строить.

— Это правда! Нам на прошлой неделе свежий песок завезли, а то он совсем высохнет, и строить уже не получится. А еще там глину можно найти. Мы из нее человечков лепим, — сыпал я как мог аргументами.

— Видала, мать! Тут все серьезно! А ты платье, платье, — сказал Ленин папа, держа в руках два больших чемодана. — Идите уже в песочницу — не мешайтесь тут. И мы обновленной бригадой отправились к месту строительства.

Взрослые таскали свои вещи, а мы были заняты своим делом… Вначале решили, как обычно, рыть тоннели и строить мосты, заодно можно найти глину, чтобы Лена лепила человечков, и еще мы отдали ей все камушки, чтобы украшать город площадями, а Лена даже придумала сделать из них фонтан, где вместо воды мы сорвали и воткнули несколько веточек с листвой…

Незаметно нас всех застал вечер, и пора было расходиться по домам. Придя домой, меня сразу поставили в ванну, чтобы песок изо всех щелей, волос и карманов не рассыпался по всей квартире. Что-то умяв из бабушкиной стряпни, посмотрев немного телевизор, я отправился спать, но сон не шел. Я то и дело выглядывал во двор, чтобы кто-нибудь не разрушил наш город, или не скоммуниздил из него человечков. Ведь главным было не строительство самого города, хотя и это тоже было интересным. Главным было его качественно и красочно взорвать, когда мы передвигали по нему свои игрушечные машинки. Пока все отворачивались или закрывали глаза (только честно), каждый «строитель» заранее зарывал на многочисленных дорогах, мостах и в тоннелях города свою мину: крестовину из связанных палочек, к которой привязывался небольшой кусочек веревки длинной метр-полтора, и тщательно все маскировал, чтобы потом, когда будет все готово, вовремя рвануть за конец веревки, и проезжающая в вместе минирования машинка взлетала на воздух в несколько оборотов в фонтане песочного взрыва; тоннели и мосты обрушивались своей толщей песка; а после по оловянным солдатикам и глиняным человечкам, расставленным по всему городу, летели мелкие камушки-снаряды, чтобы сбить их с ног или оторвать им головы… То боги-строители вершили судьбу песочного города.

Незаметно для себя я заснул. Мне снилась хохочущая Ленка. Почему-то мы были вдвоем и целовались, и после каждого поцелуя она закатывалась от смеха и щурилась, словно кошка на солнце… Это было странно, ново, но приятно! Димке я на следующий день не стал ничего рассказывать о своем странном сне. Одно дело, когда над тобой во сне смеются, и другое — когда во дворе. Прилепится, и будут дразнить несколько дней, а то и погоняло какое обидное придумают — Лешка-ухажер… Нет, ничего не сказал.

Так на пару лет в нашем дворе стал разливаться звонкий, раскатисто-заразительный Ленкин смех. А потом они снова уехали на свой Север. Но это будет, только спустя два года… Мы втроем будем стоять и крепко обниматься прям посреди двора, пока Ленины родители будут ждать ее в машине. Димка с Ленкой будут даже всхлипывать, а я буду их успокаивать, что мы обязательно увидимся следующим летом через год. Или Ленка к нам в гости приедет, или мы с Димкой — на Север. Соберем рюкзаки, — и приедем! На море с Димкой мы уже один раз ездили: родители нас в лагерь отправляли, а на Север — ни разу!..

Слезы меня предательски накрыли несколько позже — той же ночью. Когда я остался один в своей постели, то вдруг понял, что уже завтра я не услышу громкого Ленкиного хохота, и ее цветочное, будто луг платье, не будет мелькать во дворе за деревьями и кустами смородины и черемухи. Так грудину сдавило, что слезы брызнули сами собой, как сжатая молодая абрикосовая косточка, которыми мы по весне пулялись друг в дружку, норовя попасть другому в глаз, чтоб щипало. И я уткнулся в подушку, чтоб никто не услышал…

А пока мы салили друг дружку, играли в прятки, ходили в гости, и вместе бегали в булочную за ароматными и теплыми веснушками с изюмом или за хлебом, который потом поджаривали на костре. Чтобы костер был не слишком заметен вредным прохожим, мы вырывали небольшие углубления в земле, или даже рыли в ней печку с дымоходом, чтоб углей побольше нажечь, тогда и картоху можно было хорошо запечь. В овощном помогали разгружать и перекладывать арбузы, и в награду получали целый арбуз, который уплетали во дворе, сидя в теньке нашего шалаша под смородиной, и строя свои бесконечные детские планы…

Ромка-кошкодав

Первый день по приезду во двор экскаватора был самый яркий. Наша бутылка постепенно наполнялась солярой, и мы довольные, будучи все в земле от поглощающей нас перестрелки, делали небольшие перерывы, чтобы сбегать к соседнему дому, и попить воды из крана, которым дворник поливал небольшой садик возле него, либо кто-то выносил во двор бутеры, и мы уминали их с помидорами и огурчиками.

Конечно, домой нам было нельзя, земля с нас так и сыпалась, а это значит, что дома в первую очередь нас ждали ванна и стирка. Фактически улица для такого бойца закончилась бы на сегодня, ну, или прервалась бы на несколько часов. А экскаватор — он же только в конце дня освобождался, и лишних часов нам никто не давал, поэтому перестрелка длилась почти до самого вечера, пока весь двор с детской площадкой не был нами завален комочками и разрывами от земляных снарядов.

Война велась по очень строгим правилам и на ограниченной территории: размеры комочков не больше спичечного коробка, в идеале с его половинку, территориальное табу включало в себя беседку посреди двора, а так же асфальтированную дорожку перед подъездами, где вечером собирались женщины и бабульки, еще какой-нибудь владелец и завсегдатай гаража мог нас хорошенько обложить неистовыми ругательствами, и тогда территория вокруг него то же выпадала из зоны боевых действий. Вообще, воевали на славу, не жалея ног, рук и глаз. Глаза промывали тут же, где и утоляли жажду, — у соседского дома с краном. Время от времени битва вспыхивала с таким размахом и интенсивностью, что одинокие снаряды все же долетали до беседки, где рубили в домино мужики, и тогда в обратную сторону летели ругательства и угрозы. Но это еще полбеды. Гораздо хуже, когда случайному нападению подвергалась территория бабулек и женщин. Они-то не ленились, к тому же уже порядком устав от нашего воя и суеты, срывались с лавочек и ловили нас за шкирки. Отбирали у нас все патроны, и вытряхивали их из карманов. На этом битва практически умирала. Местами еще летели одиночные выстрелы, но это было уже не то.

Некоторых из нас ловили, и заставляли убрать с асфальта куски земляных разрывов. Для этого мы рвали охапки лебеды, которая еще пару минут назад служила укрытием и маскировкой.

Перед оравой разгоряченной ребятни вставал вопрос, а что же делать дальше после столь бурного процесса? Пока шли всей толпой на водопой, пытались спорить: кто в кого попал, кому в голову, кого только ранило, и кто же кого победил. К моменту, как каждый выпивал по литру воды, спор постепенно сходил на нет, и высказывались предложения выяснить все окончательно в завтрашней, решающей схватке…

До полного расхода по домам оставалось не меньше часа, и нужно было придумать, чем себя занять. И тут кто-то из нас заметил кошку. Она сидела на крыше котельной, на самом углу и мирно умывалась. Какой вопиющий не порядок, и даже издевательство над нами всеми!? Мы только что друг в дружку пулялись, а эта сидит и смотрит на нас сверху вниз. Каждый снова набрал пяток патронов, и вся толпа ринулась на гору, где располагалась котельная — здание, где-то в два-три этажа с высокой, выше нашего дома, трубой из красного кирпича. Кидать решили по очереди, чтобы потом не спорить, кто же меткий стрелок. Кошка при виде надвигающейся толпы ребятни все еще продолжала свой вечерний марафет чистоты, изредка отвлекаясь на наши возмущения. Подойдя вплотную, на сколько позволяла местность, мы стали бить по цели. К этому времени, кошка то ли закончила приводить себя в порядок, то ли мы незначительно привлекли ее внимание, но животное прекратило умываться и с безразличием недоумевало, что смерть ее близка. Одни из выстрелов не долетали до цели и красочно разлетались о стену котельной, другие ребята, кто посильней, наоборот били поверх мишени, а нахалка продолжала сидеть, и патроны были на исходе…

В это время вместе с родителями с дачи вернулся Ромка и подошел к нам. Его не было весь день, и он спросил: как дела, и чем сегодня занимались интересным? Мы стали ему красочно рассказывать о нашем Бородино во дворе, и спор кто кого разгорелся с новой небывалой силой…

Решили, что завтра Ромка будет сражаться за тех, кто располагался в деревьях и траве, а те, кто располагались за отвалом возле экскаватора, окажутся в численном меньшинстве, потому что у них тактическое преимущество — постоянный неограниченный доступ к земляным патронам. На том и порешили… После чего Ромка спросил: «А что вы здесь на горе торчите, а не на площадке или в беседке с мужиками?» И тут мы вспомнили о своей справедливой и благородной цели, которая неуклонно продолжала смотреть на нас сверху вниз.

«На Ромик, ты попробуй пристреляться», — сказал кто-то из нас и протянул ему земляной комок. Ромка вывел левую руку на цель, замахнулся — выстрел!.. И попадает кошке прямо в лоб. Животное быстро выходит из своего надменного оцепенения и как тень исчезает в вечерних сумерках.

— Ну, ты, Ромка, даешь! Всю малину испортил. Мы тут полчаса бьемся! И никак, — с досадой, что делать больше нечего, выпалил Серега.

— Глаз — алмаз! — загордился Ромка.

— Какой там алмаз!? — возмутился Серега. — Кошкодав ты случайный.

— Вот завтра и проверим! — не унимался Ромка.

— Что там проверять, мы все теперь знаем, кому тут везет — Ромке-кошкодаву! Завтра первым по башне получишь, когда мы с моей бригадой тебя массово накроем шквальным огнем, — налегал Серега. Он был командиром отряда возле экскаватора и держал марку перед остальными ребятами.

— Вот и накрывайте, — буркнул напоследок Ромка, — а мне домой пора. И ушел.

Мы то же стали расходиться. Сегодня был тяжелый день.

Уже дома, лежа в чистой накрахмаленной постели, я с немалым удовольствием подводил итог сегодняшнего дня: первым делом — главное — из сопливого топливного шланга экскаватора удалось нацедить почти половину бутылки соляры. Наша детская земляная война служила хорошим прикрытием от вездесущих оконных глаз, которые за нами наблюдали, тем более что экскаватор стоял напротив подъезда, где жил участковый — Николай Афанасьевич. Заметь он, что мы цедим соляру, то у него точно появились бы к нам вопросы, и, наверняка, он допытался бы до нашего с Димкой тайника, а там много чего: и рогатки, и карбид, и честно найденная на стройке липучка, штук пять-семь электродов для дротиков, которые мы затачивали о бордюр, привязывали оперение из голубиных перьев и втыкали в мишень на дереве, половинка от сломанного полотна ножовки по металлу, чтоб срезать ветки потолще на случай, если луки будем делать, несколько годных спичек в медицинской склянке с каучуковой пробкой, которую мы нашли в больничном дворе и стали использовать как футляр, чтобы спички не отсырели, там же были найдены и лежали в тайнике еще три каучуковых пробки, из которых можно было вырезать шарик-попрыгун, жестяная консервная банка, чтобы плавить свинец, а теперь она еще и пригодилась, чтобы нацедить соляры и, наконец, почти половина целой бутылки соляры… А какая удача, что я не попал в бедную кошку! Конечно, я хотел попасть, но мои слабенькие броски никак не долетали, где она сидела. В процессе пальбы по живой мишени я с досадой отмечал, что мои снаряды ложатся о вертикальную стену котельной и рассыпаются вдребезги в метре до цели. Но мне бросилось в глаза, как Ромка вытянул левую руку перед броском, а потом, резко выпуская из правой земляной комочек, отвел ее вниз к левой ноге, и его бросок показался мне направленным и стремительным, поэтому он, наверное, и достиг цели, которая быстренько поспешила от нас удрать. Решено — завтра с утра я обязательно первым делом потренирую Ромкину технику броска, а в качестве мишени отлично подойдет какой-нибудь кирпич, который к тому же можно двигать на различное расстояние. Как же, вообще, все сегодня замечательно!.. На мне ни одной новой ссадины и шишки, несмотря на перестрелку, в кошку попал именно Ромка, хотя пуляли все, и Кошкодав теперь именно он. Вот же пруха!.. Надо спать: завтра тренировка, и нужно будет готовить патроны для новой, решающей схватки, плюс — забрать консервную банку из-под экскаватора.

Экскаватор. День второй — облом войны

Сегодня я встал по задуманному плану чуть раньше: во-первых, нужно было вовремя забрать консервную банку из-под экскаватора, пока не пришли рабочие, она, наверняка, уже полная; во-вторых — тренировка бросков. Папа еще не успел уйти на работу и собирался…

— Доброе утро, пап! — сказал я с сонными глазами и полез к нему обниматься.

— Привет, боец! — любя, поздоровался отец и слегка потрепал мои волосы. — Мама опять вчера на тебя жаловалась, что ты землей всю ванну забил, и ей пришлось вантузом ее пробивать. В ответ я молча пожал плечами и вздохнул. Папа улыбнулся и спросил: «Кто хоть победил? Глаза никому не выбили, как в прошлый раз Гришку из лука подстрелили, и он две недели с повязкой на глазу ходил!?»

— Не, пап, все нормально. На мне ни одной новой царапинки, и с остальными ребятами все в порядке. Мы глаза бегали в соседний дом промывали, а победитель так и не понятно кто, пока не выяснили, — доложил я папе, все еще не отлипая от него.

— Вы смотрите мне аккуратней, голову на плечах не потеряйте! — добавил уже построже отец. Я кивнул ему в ответ и пошел умываться…

— А ты знаешь, что такое «Рекогносцировка»!? — спросил меня папа через дверь.

— Не, пап, что?.. — заинтересовался я, садясь на горшок.

— Это предварительный осмотр местности с целью выявления ее тактических сильных и слабых сторон. Как своих, так и чужих… Понял!? — и сидя на горшке, я представил, как папа поднял вверх указательный палец.

«„Рекогносцировка“! — подумал я. — Надо запомнить». Уже умываясь, я услышал, как хлопнула входная дверь, — папа ушел на работу… «„Рекогносцировка“!» — повторил я уже вслух…

Захватив из дома старую картонную коробку, чтобы складывать в нее побольше патронов, я, как обычно, вылетел на улицу. Первым делом нужно было решить вопрос с переполненной консервной банкой, пока ее никто из рабочих не нашел, но не тут-то было. Возле вырытой траншеи уже стояли две женщины и что-то обсуждали. Они поводили руками на яму и оголенные трубы и вскидывали ими, выражая то ли возмущение, то ли недоумение.

— Здравствуйте! — громко поздоровался я так, что одна из соседок немного вздрогнула.

— Ой, чертенок, напугал! — сказала она, махнув на меня рукой.

— Тебе чего? — спросила вторая.

— Тети, а вы здесь рекогносцировку проводите? — спросил я с полным серьезом.

— Ко-го проводим!? — изумленно посмотрели они на меня в четыре глаза, и перебивая друг дружку, стали наступать. — Да будь наша воля, мы бы вас всех с этой ямы еще вчера проводили бы. Одни работу забросили, когда пяти часов еще не было, другие весь вечер пыль здесь поднимали — во дворе дышать нечем,.. у нас второй день воды нет: ни сготовить, ни постирать толком, а он — Ре-ког-нос-ци-ров-ка!!! Женщины продолжили возмущенно мотать своими руками, временами упирая их в бока. Я понял, что свою консервную банку с солярой из-под их глаз мне незамеченным никак не стянуть, набрал несколько каменьев в коробку и пошел подальше к котельной тренировать бросок.

Пока женщины что-то еще обсуждали, первым появился бригадир, и ему тоже досталось. Потом подтянулись остальные рабочие, и было видно, как они чешут свои затылки от утренних новостей и задач, которые перед ними ставил бригадир. К этому моменту я уже сделал с десяток бросков по Ромкиной технике и для контроля два выстрела метнул на верхний угол котельной, где вчера сидела кошка. К моему удовлетворению оба выстрела перелетели выше крыши котельной, а один, ну точь-в-точь, пролетел через то место, где сидела наша вчерашняя цель. Довольный я спрятал коробку в кустах и снова вернулся домой, чтоб позавтракать бабушкиными пирожками. Позавтракав, я вылез на балкон, с которого просматривался весь двор в обе стороны, и стал наблюдать. Рабочие что-то возюкались в яме, бригадир покуривал и подсказывал им, две женщины успокоились, что рекогносцировка пошла в нужном направлении, и скоро ушли.

Ребята не спешили сегодня выходить во двор. Все же вчера мы порядком измаялись, плюс у половины дома не было воды. Часть наших знакомых соседей, с которыми бабушка была в хороших отношениях, даже приходили к нам за парой ведер воды, потому что у соседнего дома, куда мы бегали пить и умываться в перерывах нашего бурного игрища, скопилась довольно-таки большая очередь. Я тоже не спешил сегодня во двор: план минимум с тренировкой был выполнен, а рабочие все равно не дали бы нам развернуться. Оставалось набираться сил, и ждать…

Ближе к обеду рабочие починили трубы и хотели было пойти обедать, но бригадир приказал им еще и плиты все установить, чтоб после обеда можно было засыпать траншею. Я слышал, сидя на балконе, что он сказал женщинам, которые снова вышли на всякий случай проконтролировать работу, что сейчас уже дадут воду, и те вернулись домой к своим домашним делам. Я пулей полетел в соседний подъезд к Димке сказать, что рабочие планируют идти на обед, и они, наверняка, сегодня же засыплют яму. Димка тут же сообразил, что сегодняшнее выяснение победителя под угрозой и предложил по-шустрому обежать всех участников, и предупредить, что времени нет, и нужно срочно всем собираться на отвале во время обеда рабочих. Возможно, у нас и будет какой час, чтобы поставить точку в двухдневной битве. Один за другим через пятнадцать минут мы уже собрались на отвале траншеи. Бригадир задержал сегодня рабочих, и те только-только уходили. Все стали быстро набирать себе патроны, я метнулся в кусты и притащил приготовленную коробку. На этот раз все надо было делать быстро — времени нет. Но тут, как на зло, из окна раздался голос Сережиной мамы: «Сережа ты мне очень нужен! Зайди ненадолго домой».

— Ну, мама, только не сейчас! — с досадой воскликнул Серега.

— Зайди, зайди,.. я жду! — повторила она. Серега бегом кинулся домой. А мы?.. Мы-то как без командира!?

Сражение задерживалось, а командир никак не появлялся. Ромка со стороны противника стал возмущаться: «Раз у вас командира нет, то вы автоматически проиграли». «Все верно, верно…» — поддерживали ребята с его стороны. «Это не по правилам!» — вопили мы в ответ.

Тут Юрка Петухов наклонился к моему уху и зашептал: «Надо время тянуть. Я кое-что придумал». И мы продолжали спорить с Ромкой и его командой. А Серега все не выходил и не выходил…

Вместо Сереги из соседнего подъезда вышли те самые две женщины с двумя тазами стиранного белья. И тут Юрка скомандовал вместо Сереги: «Ребзя, огонь!» А сам вскочил на самую вершину отвала, встал по-собачьи и между ног погреб руками в сторону противника все подряд: пыль, землю, комья. Мы то же присоединились к атаке, и уже через секунды в обе стороны летела груда земляных снарядов и патронов. А Юрка поднял такой столб пыли и земли, что возле него ни в ту, ни в другую сторону стало почти не видать. Обе женщины, завидев этот земляной вертеп и уже мало контролируемый хаос, побросали в стороны свои тазы с чистым бельем и с криками «бестолочи, что ж вы делаете» бросились нас разнимать.

Так битва и закончилась, толком не успев начаться… Кого-то из нас похватали за руки и шиворот, другие стали сами разбегаться: кто за гаражи, кто в подъезд, кто побежал на детскую площадку и уселся на качели, типа он примерный и в безобразии не участвовал. Только вот победителя выявить так и не удалось…

Сидя на качелях, я с досадой наблюдал, как зарывают нашу траншею, банку с соляркой то же не удалось спасти в этом земляном урагане, и я поволочился домой…

Вариант — мгновение

Был очередной летний день. Какой по счету не помню совершенно. Мы растворялись в лето, а лето в нас. От нашей земляной бойни не осталось и следа. Дождем прибило земляную россыпь, что раскидали мы по всему двору в наших яростных атаках, и протоптанные дорожки меж зарослей травы вновь сделались твердыми, как асфальт. Место, где недавно была траншея с трубами, затянуло новой порослью, и о ней напоминала лишь легкая впадина. Мы переключились на новые забавы: играли в казаки-разбойники, гоняли мяч или лапту. Когда уже были отбиты все пальцы на руках, то переключались с лапты на мяч. Когда сбивали колени с ладонями, наставало время казаков-разбойников. Надоедали разбойники с казаками, мы, как «бандар-логи», прыгали по крышам местных гаражей, пока какой-нибудь автолюбитель, сходя с ума от постоянного: бум, тыг-дым, ба-бах; бум, тыг-дым, ба-бах, не хватался за то, что было под рукой, чтобы швырнуть в нас это. Или же не хотел залезть к нам наверх, чтобы схватить хотя бы одного из нас, и предать уже, наконец, святой инквизиции. Тогда мы, как бесстрашный десант, сигали с гаражей вниз и замирали шагах в тридцати от них, как стая настороженных сурков, надеясь, что разгневанный автолюбитель погонится за нами, и мы, дразня его «старый дед, старый дед, разобрал свой драндулет», растворимся во дворе, как стайка мелких рыбешек…

День шел за днем, но беспечной, мирной жизни положил конец дневной показ по телеку многосерийного фильма — «Семнадцать мгновений весны».

К пяти часам дня двор намертво пустел и стихал. И взрослые, и дети шли и бежали занимать лучшие места перед телевизором, чтобы посмотреть очередную серию: про радистку Кэт, невозмутимого Штирлица и проницательных, и вечно что-то подозревающих Бормана и Мюллера. Иногда я ходил посмотреть очередную серию к Димке, иногда он ко мне, а уже вечером все хором высыпали обратно во двор: бабулькам нужно было перемолоть кости мерзавцам Борману и Мюллеру, дамам помоложе обсудить несравненную игру красавца Тихонова, нам же предстояла наиважнейшая и архисложная задача вечера — поделить своих на чужих, чтобы во дворе начался военный детектив. Чтобы началась игра, детский мир вновь должен был быть поделен на два лагеря: фашисты и русские, наши и немцы, партизаны и каратели, Борман с Мюллером и железный Штирлиц…

Кино шло уже не первый день, и мы с Димкой успели вырыть на пригорке, поросшим травой, за детской площадкой небольшой блиндаж. Отыскали на свалке пару створок от старого, развалившегося шкафа, и сделали из него крышу, присыпали землёй, и воткнули туда вырванные на этапе подготовки рытья блиндажа охапки травы.

«Вещь!» — подытожил Димка. «Ага!» — только и мог сказать я, дивясь.

Решить, кто же сегодня будет в роли фашистов, — задачка та еще! Ну, кто хотел быть фашистом!? Да никто! И тогда Васька предложил гениальную мысль: «А давайте как в школе на физре: выберем двух капитанов, и пусть они набирают себе отряды, а потом капитаны посчитаются, и кто водит, — тот и фашист». «Ну, Васька! Ну, голова… Не даром ты у нас книголюб!» — хором залепетали мы…

Был ли Васька книголюбом, этого никто точно не знал, но его мама точно работала библиотекарем, и периодически моя бабушка заказывала у нее книжки любимых и новых авторов. Чаще остальных брала своего любимого Зощенко, и когда в свободные от готовки и стирки часы она уединялась в своей с дедом комнате, то оттуда доносился звонкий, как горный ручеек, смех. Поэтому раз мама у Васьки библиотекарь, то кем же ему быть как не книголюбом. Не самое обидное погоняло, не так ли? Это я сам придумал! Да и Васька на книголюба не раздражался.