Бесплатный фрагмент - Чего почитать, если нечего почитать — 2

НОН-ФИКШН: ПРОЗА

УЖЕЛЬ ТА САМАЯ ЛИ ХАРПЕР?

Ли Х. Убить пересмешника. — СПб.: Азбука-классика, 2003

Ли Х. Пойди поставь сторожа. — М.: АСТ, 1915.

Американская литература славится яркими книгами о детях и подростках; достаточно вспомнить и твеновских Тома Сойера с Гекльберри Финном, и главного героя из «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, и «Воспламеняющую взглядом» Стивена Кинга, и целую школу из «Вверх по лестнице, ведущей вниз» Бел Кауфман… «Убить пересмешника», о которой пойдёт речь, безусловно, одна из самых знаменитых в этом ряду — хотя, на самый первый взгляд, это всего лишь непритязательное повествование о житье-бытье девочки младшего школьного возраста в маленьком захолустном городке штата Алабама.

На дворе — тридцатые годы прошлого века; в Америке — «великая депрессия», что, впрочем, не отражается на жизни семьи Финчей, ведь отец маленькой героини — вполне состоятельный адвокат. Однако счастливое детство Джин-Луизы Финч, типичной девочки-сорванца (прозвище «Глазастик» — кажется, неудача переводчиц; в оригинале её называют «скаут» — т.е. разведчица, вперёдсмотрящая), наполненное всевозможными проделками и играми со старшим братом Джимом и их общим другом Диллом (кстати, прототипом будущего известного писателя Трумена Капоте, с которым Харпер Ли училась в школе) будет нарушено происшествием, после которого детям придётся резко повзрослеть. Это случится тогда, когда отец возьмётся защищать в суде негра, чем в насквозь расистском городке вызовет всеобщую ненависть к себе и своей семье.

Аттикус Финч — центральная фигура в романе. Оставшись вдовцом с двумя детьми, он осуществляет их воспитание серьёзно и ответственно, то есть главным образом на собственном примере. Сэр Аттикус своей корректностью, принципиальностью, стойкой приверженностью идеалам напоминает английского джентльмена (жители южных штатов вообще больше похожи на европейцев; если вспомнить фолкнеровский роман «Осквернитель праха» со сходной сюжетной коллизией, то, согласно ему, северяне-янки вообще относятся к другому народу). Впрочем, его идеалы — не английская традиция и не кодекс джентльмена, — он лишь осознанно служит принципам американской демократии.

Эта демократия подразумевает, что все люди созданы свободными и равными, однако равенство отнюдь не означает их одинаковости, а означает лишь равенство перед законом.

«… есть у нас… один институт, перед которым все равны — нищий и Рокфеллер, тупица и Эйнштейн, невежда и ректор университета. Институт этот, джентльмены, не что иное, как суд».

Это — краеугольный камень либеральной демократии. Однако судебная процедура в Америке (и не только) предусматривает и институт присяжных заседателей, коими являются самые обыкновенные обыватели. (В Алабаме 1935 года ими могли быть только белые мужчины). Обыватели же — предвзяты, поскольку заражены господствующими предрассудками, в частности, предрассудками против всех цветных. Это диктует присяжным осуждение негра на смертную казнь, при том, что невиновность его блестяще доказана Аттикусом Финчем, да и вряд ли ставится под сомнение каждым из них.

«… неужели наши просвещённые судьи и адвокаты не могут справиться с дикарями-присяжными?» — воскликнет Джим, брат Луизы. Увы…

Главная проблема в романе всё же не в расизме, но в любых предрассудках вообще, а кроме того — в тех субъектах, что всегда находят в них свою выгоду. Например, Аттикусу Финчу противостоит некто Боб Юэл, ложно обвинивший негра в том, чего тот не совершал (в изнасиловании одной белой девицы сомнительного поведения). Юэл — типичный маргинал, пьяница (такие именуются «белой швалью»), не желающий работать ни при каких обстоятельствах:

«В каждом небольшом городе вроде Мейкомба найдутся свои Юэлы. Никакие экономические приливы и отливы не меняют их положения — такие семьи живут, точно гости, в своём округе, всё равно, процветает он или переживает упадок. Ни один самый строгий школьный инспектор не заставит их многочисленных отпрысков ходить в школу; ни один санитарный инспектор не избавит их от следов вырождения, от всевозможных паразитов и болезней, которые всегда одолевают тех, кто живёт в грязи…»

Оклеветанный же негр — наоборот, честный трудяга, хороший семьянин, богобоязненный человек. Однако Юэл пользуется тем, что родился с белой кожей, а этим фактом (в Алабаме 1935 года) сказано всё. Вопиющая несправедливость, разумеется, никогда добром не кончается; Аттикус заметит по этому поводу: «Не надо обманывать себя — счёт всё растёт, и рано или поздно расплаты не миновать. Надеюсь, вам не придётся это пережить».

История, увы, показывает, что очень редко возмездие настигает виновных, — зато непременно отыгрывается на следующих поколениях: не на детях, так на внуках обязательно. Так что если не детям тех присяжных, то внукам это пережить-таки придётся, как, впрочем, и будущим внукам и правнукам сэра Аттикуса. Все они, жители сегодняшних США, на своей шкуре знают: ныне расизм уже поменял окраску, и теперь, наоборот, не дай Бог белому человеку судиться с цветным. (Как и мужчине следует хорошо подумать, стоит ли «связываться» с женщиной: это раньше последних, допустим, не принимали в присяжные заседатели и ещё много куда, — теперь же на повестке дня радикальный феминизм.) И никого не волнует, был ли твой дед расистом или, наоборот, Аттикусом Финчем; ни тот факт, что сам-то ты, допустим, отродясь никакими предрассудками не страдаешь…

О, если бы понимали это наши современники: например, политики, затевающие локальные войны, или присяжные, выносящие оправдательные приговоры несомненным убийцам…

О, если бы все думали о собственных потомках, как Аттикус Финч о своих детях, — история не была бы столь неумолимой; именно такие мысли посещают при чтении.

Книга эта, знаменитая далеко не только в Америке, впервые вышла в 1960 году и считалась первым и последним романом Харпер Ли, которая опубликовала потом ещё лишь несколько небольших эссе. Что ж, авторы единственного (зато такого, что «томов премногих тяжелей») произведения в мировой литературе — не такая уж редкость (в США достаточно вспомнить хотя бы Маргарет Митчелл с её «Унесёнными ветром»)…

И вдруг, в 2015 году (когда автор этих строк, по правде сказать, была уверена, что писательницы уже давно нет на свете), внезапно было объявлено, что 89-летняя Харпер Ли выпускает в свет продолжение «Пересмешника» под «библейским» названием «Пойди поставь сторожа». И, главное, по просочившимся слухам, — что это продолжение на сей раз уже будет носить чуть ли не расистский характер!.. В нынешней слегка спятившей Америке расистским могут объявить всё, что угодно, от самой невинной шутки до непонравившейся статистики, поэтому всерьёз отнестись к подобной оценке как-то не получалось. Между тем прогрессивная американская общественность заранее громогласно заявляла, что принципиально не станет читать это гадкое произведение, что будет пикетировать книжные магазины, что отныне проклинает некогда многоуважаемую писательницу Харпер Ли навсегда, и проч., и проч.…

Но всё-таки книга вышла, небо не упало на землю, и очень быстро подоспел русский перевод. Выяснилось, что сие продолжение, на самом деле, было написано раньше первой книги; в конце 50-х роман печатать отказались, однако посоветовали развить один его эпизод, отсылающий к детству героини. Ли так и сделала — и получилась великая книга под названием «Убить пересмешника». Рукопись же «Сторожа» благополучно пролежала в столе (точнее, в сейфе) более полувека; Ли решит-таки её обнародовать за год до своей смерти (она умрёт, лишь чуть-чуть не дотянув до девяноста).

Итак, действие «Сторожа» происходит где-то лет пятнадцать спустя после событий «Пересмешника», в начале 50-х. К этому времени Джим, брат Джин-Луизы, — уже, увы, умрёт молодым; их лучший друг Дилл отсутствует — у него давно своя жизнь. Сама ныне взрослая героиня, обитающая в Нью-Йорке, приезжает в родной городок навестить старого-больного, но всё ещё активно работающего отца. Его ученик и помощник по имени Генри Клинтон, пробившийся из «белой швали», мечтает жениться на дочери своего покровителя, за которой давно ухаживает.

Джин вспоминает про выпускной бал, где они с Генри «отличились». Надетый Джин для солидности накладной бюст во время танца заметно съезжает набок; выйдя с ней из помещения на школьный двор, Генри помогает избавиться от сего предмета и выкинуть его во тьму. Надо же такому случиться, что тот повисает на стенде «Защити отчизну!». Наутро директор школы, сочтя это за политическую диверсию (ведь время серьёзное, идёт война!), начинает расследование, грозящее исключением и потерей аттестата. И что же? Десятки школьниц из солидарности пишут заявления с признанием: «Сэр, это моя вещь!»…

Но это — кажется, единственное забавное и «греющее» происшествие в довольно серьёзном повествовании, где описывается полностью изменившаяся атмосфера в городе, да и во всём штате в целом. Расовой сегрегации приходит конец, но это приносит в общество не гармонию, а новое напряжение. Избирательные права, которые получили чернокожие, покуда в подавляющем большинстве малограмотные, некомпетентные, не готовые к управлению, могут привести к тому, что во многих населённых пунктах они придут к власти, создав полную неразбериху, и это заранее беспокоит людей ответственных — включая Аттикуса. На этом фоне обостряются фобии белых против чёрных, и наоборот.

И тут возникает новое дело: один молодой негр, сев за руль, насмерть сбивает белого старика; как назло, этот парень — родной внук старой домработницы Финчей, которая воспитывала ещё Джин и Джима. Убитый старик был пьяницей, но что с того? Это так же не имеет отношения к сути дела, как и сомнительное поведение девицы, из-за которой был тот суд в «Пересмешнике». Аттикус — законник до мозга костей, и служит он закону не только потому, что это его обязанность, но прежде всего потому, что верит в его справедливость. Он говорит, что согласится защищать молодого человека только в том случае, если тот признает свою вину. К тому же он опасается, что некая Ассоциация, созданная для защиты от расизма, станет давить на суд, требовать, чтобы присяжными стали главным образом чернокожие, а после дело уведут в суд Верховный, который ныне более благосклонен к меньшинствам…

Идеалистически настроенную Джин-Луизу, которая за эти годы совсем превратилась в северянку-янки, бесят (по крайней мере, поначалу) такие настроения отца, дяди и прочих джентльменов, ей они представляются чистым расизмом… Читатель же волен сам решать, что всё это: расизм? Или просто чрезмерный охранительный консерватизм? Или, может быть, — консерватизм здоровый, вменяемый, подразумевающий, что далеко не все перемены, тем более плохо продуманные, приводят к добру, что необходимо семь (а лучше семижды семь!) отмерить, прежде чем раз отрезать, иначе все лучшие намерения способны привести известно куда?..

Единственное, что не вызывает сомнений, так это важность извлечения рукописи «Сторожа» из небытия и выхода её в свет. Превосходно, что всё было осуществлено самой Харпер Ли, а не оставлено на милость неизвестно ещё каких душеприказчиков. И совершенно понятно, что теперь необходимо читать обе эти книги — по отдельности никакой полноты картины они нам не дать не смогут.

ДВА РОМАНА ДЖОНА ИРВИНГА

Ирвинг Д. Мир от Гарпа /Пер. с англ. М. Литвиновой. — М.: Новости, 1992

Ирвинг Д. Отель «Нью-Гемпшир» /Пер. с англ. С. Буренина. — М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2004

Самый, кажется, известный роман знаменитого в США автора Джона Ирвинга «Мир от Гарпа» («Мир по Гарпу», «Мир глазами Гарпа» в других переводах), по которому снят ещё более известный одноимённый фильм, впервые вышел в России тогда, когда особый ореол вокруг профессии писателя ещё не успел раствориться. Писатель — это было важно, престижно, загадочно, а то, что предлагаемая книга повествовала о жизни, становлении и собственно творчестве писателя в Америке (где, по слухам, даже великому таланту отводится скромная роль развлекателя отдыхающей публики), казалось интересным вдвойне. К тому же, трудно было припомнить американское произведение на эту тему; на ум приходил разве что «Мартин Иден», а более продвинутые могли знать очаровательную повесть Л. Докторроу «Жизнь поэтов», да и там — больше про быт нью-йоркской богемы, нежели про литературу…

Итак, этот роман Ирвинга прослеживает весь путь писателя — от рождения до могилы и даже после: в оставшихся произведениях. Эти самые произведения живут в романе полноценной жизнью наряду с их автором, когда история замысла и создания каждого рассказа, повести, романа, стихотворения органично входит в повествование. «Мир от Гарпа» — это и есть то, что классик назвал образом мира, в слове явленном, то есть неповторимый взгляд на всё вокруг, каковой и требуется от подлинного творца. Мир писателя Т. С. Гарпа, как сформулирует для себя его дочь уже после смерти отца, — это мир, где существуют только безнадёжные случаи. Сам он при жизни утверждал, что писатель, по его мнению, и есть врач, который берётся только за эти самые безнадёжные случаи, чтобы «подарить людям бессмертие. Даже тем, кто в конце книги умрёт. Для них это важнее всего».

Гарп подразумевал, что этот дар — бессмертие — единственное, что вообще может дать людям искусство; никакой социальной значимости за художественным творчеством им не признавалось. Хотя, как и многие творцы, часто «сам же пытался безуспешно связать их (искусство и прямое служение людям — Д.В.). В конце концов, он сын своей матери».

Его мать — Дженни Филдз, медсестра по профессии и знаменитая феминистка по «общественной жизни», — наоборот, свято верит в необходимость социальной пользы искусства и литературы. Как бы то ни было, единственная написанная ею книга под названием «Одержимая сексом» имеет оглушительный успех, чуть ли не превосходящий книги сына, чем вносит весомый вклад в, что называется, «тенденции общественного развития» — женское движение, в частности («Мир по Гарпу» вышел в конце 70-х, когда феминизм в Америке ещё только набирал обороты — Д.В.). Это при том, что книга Дженни является простым безыскусным повествованием о собственной жизни вкупе с посильными соображениями об окружающем её мире, вовсе не претендующем ни на что другое. Название её — лукаво: на самом-то деле, опыт Дженни Филдз в объявленной сфере ограничился одним-единственным и несколько нетрадиционным контактом с целью обзаведения ребёнком. В этом, собственно, и состоял её личный осознанный выбор. Что ж, всякое в жизни бывает: вон, заявляла же, например, у нас Валерия Ильинична Новодворская, что всё, что ей известно о сексе, вычитано в произведениях В. Аксёнова, и хоть по ней — дело это никчёмное, будучи плюралисткой, она не осуждает человечество за его слабости. Вот и Дженни, отличаясь подобной же широтой, никому на свете своих убеждений не навязывает. Кроме шуток: она лишь «хотела доказать одно — женщинам, как и мужчинам, пора наконец научиться строить свою судьбу по собственному разумению, не оглядываясь на общепринятые каноны. И если это убеждение делает её феминисткой, значит, она и есть феминистка».

Итак, Дженни отказывается как от замужества, так и от любого секса вообще; Гарп же, как и всё его окружение, не говоря уже о героях его книг, на сексе просто-таки помешаны. Однако никто не намеревается утверждать, что его образ жизни — самый правильный, и это касается вообще всего, чего бы то ни было. К примеру, в семействе Гарпов жена предпочитает зарабатывать деньги преподаванием в университете, тогда как муж занимается домом, воспитывает детей, а прозу пишет лишь в перерывах между этими занятиями. На презрительное обвинение журналистки в том, что он является просто домохозяйкой, Гарп отвечает: «Я всего-навсего делаю то, что хочу. И именно это всегда делала моя матушка — только то, что она хочет».

Всю его жизнь Гарпом движет возмущение чёрно-белым делением мира, презрение к психиатрам, «которые обкрадывают личность, всё упрощая и сводя её к примитивной манере», негодование по поводу той критики, что ведёт к «разрушению искусства социологией и психоанализом», — как автор заметных романов, он в полной мере испытывает это на себе. Нет у Гарпа и «терпимости к тем, кто сам во всём проявляет нетерпимость». Так, совсем не будучи противником феминистского движения, он, однако, резко высмеивает его крайности. Например, (пародийно выдуманное в романе) движение «джеймсианок» — женщин, что после трагической истории с одной маленькой девочкой, которой надругавшиеся над ней преступники отрезали язык, дабы она не смогла никому ничего рассказать, — сами вырезают себе свои собственные языки в знак протеста против такой гнусной действительности. (Абсурд? Да, но, как справедливо пишет в послесловии переводчица М. Литвинова, «степень абсурдности относительна и зависит от того, в какой мере читатель сам находится в плену условностей». )

Правда, однажды Гарп сталкивается с насильником, которого незадолго до того сам же помог изловить. Тот бахвалится, что сумел-таки избежать тюрьмы; Гарпу на миг кажется, что вся мировая злоба, торжествующая в своей безнаказанности, взирает на него в это миг, и он «как же полно ощутил то отчаянье, которое заставляет несчастную женщину вырезать собственный язык, чтобы хоть как-то заявить свой протест!» Но — не больше, чем на миг; Гарп продолжает устно и письменно критиковать джеймсианок. Это-то его и губит: те решают, что перед ними — конченый женоненавистник. Не помогает даже то, что на его сторону встанет сама Эллен Джеймс — та самая маленькая девочка без языка, успевшая вырасти и ставшая приёмной дочерью Гарпов. И, после одного неудачного покушения, пуля фанатички настигнет-таки Гарпа — ещё совсем молодого, оригинального автора в расцвете таланта. Подобную же смерть доведётся принять его матери — Дженни Филдз убьёт фанатик-антифеминист.

Оба они, и мать, и сын, погибают прежде всего от непонимания и, как следствие, — нетерпимости. Но, к счастью, остаются их дети, внуки, друзья, ученики, читатели — они-то существуют и будут существовать, исповедуя такую простую на словах и труднейшую на деле доктрину: каждый живи так, как позволяет твоя совесть, да не мешай другому «каждому» поступать аналогично. Только это, по-видимому, и может спасти мир. Тем самым «Мир от Гарпа», в сущности, не открывает никаких америк. Он лишь демонстрирует, что терпимость ко всему инакому и впрямь может существовать на этом свете, и быть при этом не просто вынужденной терпимостью пополам с еле скрываемым негодованием, а — подлинной, лёгкой и естественной, как дыхание.

Другую книгу Ирвинга, «Отель „Нью-Гемпшир“», с одинаковым успехом можно было бы назвать и бурлеском, и гротеском, и сатирой, и трагикомедией, и романом воспитания… А можно — фантасмагорической семейной сагой.

«Любимой историей в нашей семье была история о романе между отцом и матерью, о том, как папа купил медведя, как они с мамой полюбили друг друга и быстренько, одного за другим, заделали Фрэнка, Фрэнни и меня („Бац, бац, бац“, — как сказала бы Фрэнни); а после небольшой передышки — Лилли и Эгга („Пиф-паф — мимо“, — скажет Фрэнни)».

Чего и кого только нет в этой семейке, состоящей из сплошных чудаков, а также невозможных собак и даже, как было сказано выше, дрессированных медведей. В довершение всего, живут они в собственном частном отеле, бок о бок с колоритными служащими и разнообразными постояльцами.

Джон Ирвинг изменил бы себе, если б не поместил сей отель в маленький «академический» американский городок (он вообще мастер изображать специфическую атмосферу таких городков, сконцентрированных вокруг частных школ либо университетов, — ибо сам профессор), и если бы часть повествования не происходила в Вене (он, похоже, обожает Австрию, в которой некоторое время жил и работал, больше прочих стран Европы, что находит отражение едва ли не во всех его романах). Ну, и ещё он не был бы самим собой, если бы не включил в свой текст изрядную долю натурализма, доходящего до стадии, которую принято называть «порнухой и чернухой»…

Но, несмотря на это и на множество по-настоящему грустных (а отнюдь не только весёлых и прикольных!) вещей, происходящих с персонажами, книга у Ирвинга, как обычно, получилась светлой, позитивной и гуманистичной. Ведь «руководящий принцип нашей семьи сводился к тому, что осознание неизбежности печального конца не должно мешать жить полнокровной жизнью». Ирвинг уверен, что жить и любить людей стоит, несмотря ни на что, и умеет заставить читателя проникнуться этой верой.

ДЕБЮТНЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР ОТ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА («ПОЛНАЯ ИЛЛЮМИНАЦИЯ» С. ФОЕРА)

Фоер С. Полная иллюминация / Пер. с англ. В. Арканова. — М.: Эксмо, 2007

Совсем молодой (25 лет) американский писатель выпустил свой дебютный роман, ставший настоящим бестселлером, по которому уже снят фильм («И всё осветилось» в российском прокате). Василий Арканов, известный как корреспондент компании НТВ в США (и по совместительству сын знаменитого Аркадия Арканова) сделал перевод. Казалось бы, чего особенного в последнем факте? Но особенное тут то, что половина романа написана не обычным английским языком. Она написана специфическим языком русского парня, который воображает, что изъясняется на английском, а посему целиком состоит из выражений вроде «люди бедные и сельскохозяйствующие», «для интимизации вдвоём я человек высшей пробы», «ночью будет ёмкотрудно», «я остаюсь с отсутствием что-либо о ней изречь» и т. д. и т. п. Так что переводчик — своего рода герой, который (по его уже собственным словам) «старался наилучшайче и сделал лучшее из того, что мог, что было лучшим из того, что я мог бы сделать».

Этот парень, главный герой, якобы русский из Одессы со странной (такова обычно судьба всех иностранных авторов, придумывающих стилизованные российские фамилии) фамилией Перчов, приставлен в качестве переводчика к американскому еврею, начинающему писателю, который в романе так и именуется: Джонатан Сафран Фоер. Что приехал искать свои семейные корни в украинской глубинке. Другая половина текста, написанная «нормальным» языком, повествует о колоритных предках Фоера, жителях местечка, ныне исчезнувшего с лица земли. Оба этих языковых пласта в романе чередуются, сюжетное напряжение не отпускает, и финал оказывается достаточно неожиданным…

ЭТОТ УМОРИТЕЛЬНЫЙ КЛЭНСИ

Клэнси Т. Красный кролик / Пер. с англ. С. Саксина. — М.: Эксмо, 2006

Клэнси Т. Кремлёвский «Кардинал» /Пер. с англ. И. Почиталина. — М.: Эксмо, 2006

Оба политических романа Тома Клэнси — о советско-американском противостоянии самого начала 80-х. Если в «Кремлёвском «Кардинале»» сверхдержавы борются за обладание лазерным оружием, то в «Красном кролике» доблестные цээрушники спасают Папу римского от рук болгарского гэбэшника, за которым, как стопроцентно убеждён автор, маячит зловеще-таинственный лик товарища Андропова. Андропов, Брежнев, Язов, Тэтчер и другие реальные личности фигурируют в этих книгах наряду с вымышленными героями — рядовыми шпионами (или, если угодно, разведчиками) с обеих сторон. Шпионы — тоже люди, у всех есть семьи, дети, маленькие слабости… Правда, у шпионов американских нет одного: сомнений в своей правоте как по поводу этих медведей вообще («Русские дьяволы, чёрт побери, умеют гонять шайбу по льду. Жаль, что в России не понимают бейсбол. Вероятно, для «мужиков» эта игра чересчур заумна. Питчеры, бэттеры, страйки — им это не осилить…»), так и по поводу необходимости поскорей надрать их коммунистические задницы. А вот наш шпион (точнее, аналитик из КГБ) по фамилии Зайцев засомневался: стоит ли убивать Папу римского или всё-таки пусть себе живёт? И, решив, что лучше последнее, пошёл на контакт с идеологическим врагом. (Для нашего читателя всё это может показаться едва ли не пародией на солженицынского Володина из «Круга первого», дипломата, выдавшего американцам ядерный секрет, — однако Том Клэнси серьёзен и вряд ли шёл на перекличку с произведением, которое, вдобавок, скорей всего и не читал.) После чего ЦРУ Папу спасает, а Зайцева с семейством хитроумно переправляет на Запад.

Из этих книг можно почерпнуть не только и не столько про методы специфической борьбы двух разведок, но и, например, то, какими они, американцы, видят нас и нашу жизнь. Допустим, «московское метро странным образом напоминало царские дворцы, интерпретированные законченным алкоголиком». А вот про зрелища: «По советскому телевидению показывают собственный вариант похождений Койота-бродяги… Называется „Ну, погоди!“. Конечно, до продукции „Уорнер бразерс“ русским далеко, но всё же это лучше, чем треклятая производственная гимнастика, которую тут крутят каждое утро. Девица-ведущая без труда могла бы муштровать новобранцев в учебном центре». Но при этом, справедливости ради, — «В этой стране, нередко грубой и безжалостной, забота о детях трогательно искренняя». И ещё: «… они… в некоторых отношениях поразительно культурные. Наверное, Россия — это единственное место в мире, где поэт может прилично зарабатывать на жизнь…»

Нравится — не нравится такой взгляд извне, но он, несомненно, имеет полное право на существование. Что же касается более тонких деталей, касающихся повседневной жизни советских людей, тот вот тут много всякого уморительного. Автору, к примеру, хорошо известно из разных источников, что русские любят водку, особенно «Старку», а также испытывают дефицит товаров повседневного спроса. В результате Зайцев с женой (вовсе никакие не алкоголики!) у него пьют в приличных количествах водку — не во время ужина, а после него, причём маленькими глоточками… Вторую же отличительную особенность советского быта Клэнси изображает таким образом:

«- Да, кстати, а вам из Будапешта ничего не привезти?

— Товарищ майор, вы читаете мои мысли! — Голос начальника

…потеплел. — Если вас это не затруднит, трусики для моей жены…

— Какой размер?

— Моя жена — обычная русская баба, — ответил начальник… вероятно, имея этим в виду, что его жена не страдает отсутствием аппетита…»

Ну и так дальше. Что ж, одна из книг открывается примечанием переводчика, где прямо говорится: «Читателю следует иметь в виду, что автор весьма смутно знаком с реалиями Советского Союза… и Европы в целом», хотя «подобные мелочи никак не сказываются на захватывающем сюжете книги». В общем, так оно и есть, тем более что среди густых зарослей высоченной клюквы и, скажем так, предвзятостей, можно встретить и вполне трезвые, объективные наблюдения и умозаключения. Например:

«… в Польше свирепствует зараза, которую может подхватить их собственный народ. Эта зараза именуется „растущие требования“. А растущие требования — это как раз то, чего не может удовлетворить советское руководство. Экономика Советского Союза в застое, она напоминает воду в омуте…»

Не кажется ли вам, что в конечном итоге именно это главным образом и погубило СССР, а вовсе не «предательство советской элиты» и не слаженная работа американской разведки, воспетая Томом Клэнси?

ОСТИН, ОНА ЖЕ ОСТЕН: БИОГРАФИЯ И РОМАН О РОМАНАХ

Уорсли Л. В гостях у Джейн Остин / Пер. с англ. М. Тюнькиной, Ю. Гольдберга, А. Капанадзе. — М.: Синдбад, 2019. — 544 с.

Фаулер К. Д. Книжный клуб Джейн Остен: Роман / Пер. с англ. М. Семенкович. — М.: Эксмо, 2006. — 320 с.

Джейн Остин (1775–1817; у нас сложилось двоякое написание фамилии, и поэтому в одной из рассматриваемых книг она пишется через «и», в другой — через «е») — одна из самых ярких представительниц славной плеяды писательниц XVIII–XIX вв., вошедших в классику английской литературы. Почитание её, на родине и не только, велико и поныне, двести лет спустя. Все шесть романов, а также вещи малые или оставшиеся незаконченными, продолжают изучать, переводить, экранизировать (достаточно вспомнить хотя бы знаменитый сериал по «Гордости и предубеждению»). Интерес к её пути земному огромен и доходит, к примеру, до организаций раскопок на местах утерянных жилищ, в которых она когда-то коротала дни, когда при нахождении какого-нибудь фарфорового черепка с благоговением объявляется, что он может быть осколком чашки для чая, вкушаемого самой (!) Джейн… А уж что касается её биографий, то та, что сейчас перед нами — далеко не первая из написанных.

Люси Уорсли — историк, этнограф, автор прославившей её книги «Английский дом: интимная история». «В гостях у Джейн Остин» также во многом обращена на бытовую, повседневную сторону жизни героини и её окружения — чем, пожалуй, и интересна (литературоведения и без неё предостаточно).

Джейн родилась в семье так называемых джентри — мелкопоместных, нетитулованных английских дворян; Уорсли и вовсе считает, что — «псевдоджентри», которые «стремились к изысканному существованию, не имея для этого достаточных средств…, изо всех сил старались, чтобы в них видели джентри». Её матушка, впрочем, происходила из семьи довольно богатой — но наследством, что тогда было делом обычным, оказалась в пользу брата обделённой и, выйдя замуж за простого священнослужителя (распространённая профессия у джентри, что будет видно и из романов их будущей дочери), была вынуждена искать для своего многочисленного семейства дополнительные источники дохода. В результате чего ею при пасторате была организована небольшая, но довольно прибыльная ферма, а ещё в доме в качестве пансионеров держали учеников, присланных из окружающих поместий… Так что сей леди, неплохо образованной и имевшей в юности несомненные литературные задатки, пришлось с концами погрузиться в проблемы коровника и птичника, маслобойни и сыроварни, не говоря уже про хозяйство чисто домашнее. Разумеется, у Остинов, как и у всех подобных семейств, всегда имелись слуги — однако хозяйкам обычно приходилось не только руководить, давать задания и проверять их выполнение (являясь своего рода менеджером), но частенько и самим закатывать рукава — по крайней мере, на кухне… А кроме того, на женщинах висела повинность бесконечной работы иглой — главным образом по шитью новой одежды и починке неновой (это только у очень богатых была возможность забавлять себя лишь вышивкой и прочими необязательными рукоделиями). Хотя, как замечает автор, в таком времяпрепровождении «присутствовала и доля эгоизма, ведь при прокладывании стежков „мысли женщин могли идти своими путями “, а не следовать чужим предписаниям». Этим в дальнейшем вовсю будет пользоваться Джейн, сочинявшая за шитьём свои тексты, чтобы время от времени отложить работу и записать что-нибудь тут же, не выходя из шумной гостиной (своего кабинета у неё никогда не было).

Детей тогда рождалось столько, сколько Бог даст. Семье Остинов Он, например, дал восьмерых, так что у Джейн, седьмой по счёту, была единственная сестра по имени Кассандра и куча братьев. Это, конечно, ещё что — автор приводит пример из газет 1789 года про некую миссис Бантинг из Глостера, которая «благополучно разрешилась от бремени дочерью, ставшей её тридцать вторым ребёнком от того же супруга» (впрочем, заметим мы, куда той до нашей шуйской крестьянки Васильевой, что в том же XVIII веке установила непревзойдённый доселе рекорд в 69 «голов»! ). Пусть вышеназванные случаи всё-таки, разумеется, уникальны — но с десяток или дюжину детей на семью было делом вполне заурядным. Обычной была и высокая смертность — младенческая и материнская; среди родни и знакомых Остинов, например, произойдёт несколько таких случаев. (В связи с чем Джейн, когда будет поздравлять свою помолвленную сестру с двадцатитрёхлетием, пожелает ей прожить ещё двадцать три года. «Странное пожелание, не так ли? Нет, не странное, если учесть, что обе сестры понимали: как только Кассандра выйдет замуж, над ней нависнет опасность умереть в родах». )

С потомством ввиду такой его многочисленности особо не церемонились: младенцев сразу отдавали кормилицам и нянькам прямо в деревню, пока те там не научиться хотя бы ходить; затем, в достаточно раннем возрасте мальчиков частенько отправляли в школы-интернаты, девочек — в пансионы. Так было и с детьми Остинов; правда, Джейн с сестрой из пансиона забрали довольно быстро, решив, что — дороговато, для девочек сойдёт и домашнее обучение… Но и это не всё. Когда один из сыновей Остинов уродился глухонемым и подверженным эпилептическим припадкам, его навсегда определили — нет, не в спецзаведение, которые существуют в наше время, но в определённую семью — из тех, что зарабатывали тогда пожизненным уходом за подобными больными. Другого своего мальчика — напротив, умного-красивого, — Остины позволили усыновить родственникам, что были бездетны, родовиты и чрезвычайно богаты. Такое вполне практиковалось, считаясь допустимым и оправданным, — главное, «в хорошие же руки»!.. (В «Менсфилд-парке», как мы помним, похожая участь ждёт главную героиню.)

Дочерей, понятное дело, уже лет с семнадцати старались сбыть с рук, то есть поудачнее выдать замуж, и семья Остинов тут снова не исключение. Не оттого, что сестричек не любили (напротив), а по причине элементарной материальной необходимости. Законы о собственности и наследстве были таковы, что даже дочь богатых родителей после их смерти могла остаться почти без средств и, привыкшая к роскошной жизни в фамильном поместье, «довольствоваться тесным жилищем в маленьком городке, с одной служанкой». При этом самостоятельно зарабатывать себе на жизнь для родовитой девушки считалось делом последним, да и пойти она могла разве что в гувернантки или учительницы — если повезёт найти место…

Так что замужество — важнейшее судьбоносное решение для девицы; как, впрочем, и женитьба для мужчины, учитывая то, что развод считался и был явлением скандальным, постыдным, а потому крайне редким. Как говорила Джейн: «Никому нет дела до девочек, пока они не вырастут». Зато, войдя в брачный возраст, те вдруг попадали в центр внимания, их общественный вес неимоверно возрастал и, поскольку принуждение к браку в этой среде уже не практиковалось (разве что родственное давление — но это вечное явление не в счёт), они вдруг могли решать за себя самостоятельно — едва ли не единственный раз в жизни (далее подобное светило девушке лишь в том случае, если она когда-нибудь окажется состоятельной вдовой). Сей ответственной и волнующей поре, в сущности, и будут посвящены романы Джейн Остин.

Тем не менее, в девах в конечном итоге оставались многие (не всегда считая сей факт прискорбным — ибо, по словам одной из таких: «В самом деле, в замужнем положении столько забот, а в характере большинства мужчин столько вздорных и никчёмных черт, что я полагаю себя неизмеримо счастливее, потому что не имею к этому никакого касательства») — что оказалось в конечном итоге участью как Кассандры, так и самой Джейн. Не сказать, что Джейн оказалась невостребованной на этом брачном рынке. Поначалу её будет связывать взаимная симпатия с одним молодым человеком, однако недовольные бесприданницей родственники отправят его подальше, в Ирландию, и больше они так и не увидятся. В другой раз она даже сгоряча примет предложение, но на следующий день, хорошенько подумав, откажет соискателю. (Интересно, что если бы всё было наоборот — то жениху, разорвавшему помолвку, грозил бы суд и выплата компенсации морального ущерба. Девушка же могла проделывать такое безнаказанно — едва ли не единственное для неё законное преимущество.) А вот упомянутое выше обручение Кассандры закончится плачевно. Жених, отправившийся в длительную поездку по делам в колонии, умрёт во время этого путешествия. Но перед отъездом он на всякий случай оставит завещание, благородно отписав все свои средства невесте. Средства не бог весть какие, однако, сделав удачное вложение, Кассандра могла регулярно получать с них доход, а не сидеть на родительской шее. Что же касается Джейн, то та неожиданно для всех станет зарабатывать литературным трудом (хотя получится это далеко не сразу). В общем, как выразится Эмма, героиня её одноимённого романа: «Незамужняя женщина, стесненная в средствах, нелепа, противна — она-то и есть старая дева (…) Но незамужняя дама с состоянием внушает уважение, ничто не мешает ей быть наравне с другими не только приемлемым, но и приятным членом общества».

Уорсли, перечисляя всех прочих потенциальных женихов Джейн, неоднократно подчёркивает то, как нам повезло, что она-таки осталась старой девой — мол, разве иначе у неё получилось бы стать профессиональной писательницей? Имея в виду вышеописанную участь тогдашних жён, — вполне можно согласиться. В связи с этим нам можно вспомнить сестёр Бронте: если две из них, Энн и Эмилия, умерли незамужними (правда, достаточно рано, не дожив до тридцати), то Шарлотта, будучи уже наиболее прославленным автором, решит-таки выйти замуж в возрасте тридцати восьми лет — что её и погубит (она умрёт меньше чем через год — то ли от преждевременных родов, то ли в результате того, что эта поздняя первая беременность обострит туберкулёз — точно уже не узнать). Уж лучше б, например, дописала незаконченный «Эшворт», вполне могут вздохнуть многие почитатели её таланта — тем более, что муж был отнюдь не тем сокровищем, ради которого стоило рисковать (достаточно вспомнить, какую ревность к литературной славе жены он демонстрировал после её смерти)!..

В общем, очень уж не хотелось бы, чтоб что-нибудь подобное случилось и с Джейн Остин!.. (С другой стороны, если взять да пройтись по биографиям других знаменитых писательниц с этой точки зрения, то видно, что общего правила не было и быть не могло. Например, Мэри Шелли во время её совместной жизни со знаменитым поэтом как-то удавалось постоянно производить и детей (из которых, впрочем, выжил только один, да и сама она однажды выжила чудом), и романы, включая своего знаменитого «Франкенштейна» (тоже, пожалуй, единственно «выжившего»). А Элизабет Гаскелл сначала стала матерью пятерых детей, и только затем, в возрасте где-то под сорок, начала писать и достигла известности (её, в частности, ценил Карл Маркс за обращение к теме рабочего класса, а Достоевский публиковал в своём журнале). Что же касается Анны Радклиф, одной из основателей готического романа, а также крепкой реалистке Джордж Элиот, то своих детей у них не было, зато мужья достались понимающие и в творчестве всячески поддерживающие…)

Как бы то ни было, у Джейн жизнь сложилась так, как сложилась, и не похоже, чтобы её она не устраивала. У неё была возможность отдавать время и силы своему главному занятию — литературе; при этом её окружали многочисленные племянники и племянницы, на которых было можно изливать материнский инстинкт, и всегда рядом была Кассандра — любимая сестра и лучшая подруга (на руках которой Джейн в конце концов и умрёт). Правда, больших денег романы ей не принесли (при её жизни лишь три из них были опубликованы, да ещё за один выплачен аванс), и в плане материальном жизнь была довольно скромной. Так, после смерти отца Джейн с сестрой и матушкой пришлось переезжать с места на место, снимая дешёвое жильё, либо подолгу гостить то у одних, то у других богатых родственников или знакомых в их поместьях; последнее, впрочем, было в те времена распространено широко — и, соответственно, отражено в её произведениях…

Если говорить о собственно этих произведениях, то придётся вернуться к их истокам: детству и юности нашей героини, когда зарождался и вызревал её талант. Она росла в георгианскую эпоху, более «грубую и свободную», чем станет впоследствии знаменитая викторианская с её культом приличия и лицемерием (хотя, из нашей эпохи глядя, трудно уловить столь тонкие различия). «Джейн и Кассандре, конечно, несказанно повезло: они росли в семье, где ценился интеллект». В семье все что-то сочиняли, ставили домашние спектакли, много читали. Последнее только и оставалось Джейн, ибо настоящее систематическое образование полагалось исключительно мальчикам. (Девочек учили главным образом красивому почерку, вышиванию, «ведению беседы», танцам, изящному выпархиванью из экипажа и тому подобным замечательным навыкам.) Оставалось самообразование. Как сказано в «Гордости и предубеждении», для серьёзной леди главное — развивать свой ум «обширным чтением», что сама Джин и делала сызмальства. И тут нельзя не отметить развитость «литературной инфраструктуры» в Англии конца XVIII века в сравнении с Россией. Множество журналов, газет, библиотек, книжных лавок, распространение разножанровых книг по подписке и прочего, доступного в провинции, где Джейн проведёт всю жизнь (лишь изредка выбираясь в Лондон), говорят сами за себя. В России такого не то чтобы не было совсем, однако, прямо скажем, — в куда как скромном объёме. Интересно и то, что в английской литературе тогда фигурировало довольно много женщин — романисток, поэтесс, публицисток (от, например, религиозной проповедницы Ханны Мор, призывавшей девушек пестовать в себе «кроткий нрав и покорный дух» до феминистки Уолстонкрафт, матушки Мэри Шелли, с её трактатами), детских писательниц и так далее, подавляющее большинство которых забыто, однако свою роль «питательного бульона», творческой среды для произрастания в ней крупных талантов они выполнили, как видим, исправно.

Если, опять же, попробовать сопоставить с ними наших авторов-женщин того времени, то — увы и ах! Можно, конечно, вспомнить, что сестра Петра I Наталья, обожавшая театр, в начале XVIII века стала едва ли не первым на Руси драматургом, а ближе к концу века пьесы и другие произведения писала Екатерина II, однако это всё же скорее факты их биографии, чем русской литературы. Узкие специалисты назовут ещё буквально несколько фамилий женщин, напечатавших по нескольку же стихотворений в журналах, — и это, кажется, всё. Слегка наверстать и по части «инфраструктуры» вообще, и по части участия в литпроцессе женщин нам удастся, пожалуй, только в следующем, XIX веке, причём главным образом во второй его половине (даже несмотря на то, что последнее произведение, которое читал да нахваливал перед смертью Пушкин, была «История России в рассказах для детей» Александры Ишимовой).

Возвращаясь к англичанкам рубежа XVIII–XIX веков: почти все они, однако, были вынуждены публиковаться анонимно либо под псевдонимами — для леди ставить свою фамилию считалось не совсем приличным (поначалу так делала и Джейн; затем пришедшая её книгам слава позволила ей открыться). Большинство дам всё-таки писали именно романы — либо про любовь-морковь, либо в «готическом» стиле, то есть полные головокружительных приключений, погонь, побегов, потайных комнат в заброшенных замках и тэ пэ — в те времена сей жанр, кажется, заменял читателям наши нынешние детективы-триллеры. И тут на арену выходит Джейн Остин — с романами без особых сантиментов и невероятных происшествий, реалистичными, психологичными и очень актуальными для обычных, «нормальных» людей; такими, где детективным элементом можно назвать разве что неожиданное по ходу сюжета развитие характеров (если персонаж производит поначалу негативное впечатление, то нередко впоследствии выясняется, что оно на самом деле обманчиво, и наоборот). Романами, чьё новаторство, по словам Уорсли, «состояло, в частности, в решимости изображать своих героинь далёкими от идеала и ни в коем случае не слабовольными существами», что тогда считалось «просто дерзким». Романами, полными сдержанного юмора, иногда — доходящими до сатиры (где местами автору этих строк чудится даже что-то почти гоголевское!). Всё это прозвучало тогда так неожиданно — и очень убедительно; слава Джейн росла, и особенно — после её достаточно ранней смерти, когда стали выходить неопубликованные при жизни вещи.

Их читают до сих пор — и во многих странах мира. В любви к ним нередко признаются люди, казалось бы, страшно далёкие от такой прозы (например, однажды довелось наткнуться на свидетельство того, что Джейн Остин любил Пастернак). Собственно, вторая наша книга — «Книжный клуб Джейн Остен» американки Карен Джой Фаулер — как раз об этом. Надо отметить, что в мало читающей, как принято думать, Америке на самом деле очень распространены так называемые бук-группс, книжные группы, когда граждане специально собираются для обсуждения авторов или отдельных произведений — просто так, из любви к литературе. Её любители Остин — пять женщин и один мужчина самых разных занятий (специалист по компьютерам, учительница, библиотекарша, дизайнер, владелица собачьего питомника и эксцентричная пенсионерка с бурным прошлым) — как раз по количеству романов, которые по отдельности обсуждаются в гостях у каждого из них. У всех шести персонажей Фаулер — своя предыстория, свои проблемы, характеризующие образ жизни среднего класса современной Калифорнии. И каждому, разумеется, в писательнице импонирует что-то своё: «У Джослин она писала замечательные романы о любви и ухаживании», «Остен Бернадетты была гением комедии. Её персонажи, диалоги оставались поистине смешными — в отличие от шуток Шекспира, которым улыбаешься лишь потому, что это шутки Шекспира, из почтения», «Остен Аллегры писала о влиянии финансовых трудностей на личную жизнь женщин. Если бы Аллегра работала в книжном магазине, Остен стояла бы у неё в отделе ужасов», «У Пруди книги Остен менялись при каждом чтении: один год — сплошная романтика, а на другой вдруг прохладная ироническая проза»… Ну, и так далее.

Взаимоотношения в этом маленьком самообразовавшемся коллективе, члены которого постоянно отсылают друг друга к остеновским сюжетам, развиваются примерно так же, как в её романах — то есть, иной раз романтично, иной — вполне приземлённо, однако в любом случае всё заканчивается «без соплей», но неплохо. Вполне, что называется, жизнеутверждающе.

Чем, бесспорно, хороша книга Фаулер — так это своим справочным аппаратом. Краткое изложение всех романов, а также обстоятельств их создания, плюс главные высказывания о писательнице — от её родных и современников до критиков и писателей наших дней (в диапазоне от восторга до едва ли не ненависти). А ещё — «Вопросы для обсуждения». Вооружившись ими, наши почитатели Остен вполне могли бы попробовать создать свой собственный фан-клуб — что «в реале», что в Интернете. Хотя, конечно, у российских — собственная гордость, то бишь фантазия и взгляды на литературу; так что — если не понравятся, то отчего б не придумать и свои?..

КОГДА ДЖИВС БЕЗ ВУСТЕРА («НЕ ПОЗВАТЬ ЛИ НАМ ДЖИВСА?» П. ВУДХАУСА)

Вудхауз П. Не позвать ли нам Дживса?/ Пер. с англ. И. Бернштейн. — М.: Эксмо, 2005

Произведения Пэлема Грэвила Вудхауза (1881 — 1975), славного представителя плеяды типично английских юмористов, насчитывают более 120 томов. Им написаны рассказы для подростков, театральные пьесы, музыкальные комедии, киносценарии… Но наибольшую известность принесли ему «Шалости аристократов» и другие многочисленные романы, в которых неизменно присутствует Дживс — невозмутимый дворецкий старой закалки, который постоянно выручает своих незадачливых господ из всевозможных щекотливых ситуаций. Нам он знаком по неподражаемому сериалу «Дживс и Вустер», где его играет великолепный актёр (и одновременно писатель, чьи книги переводятся в России) Стивен Фрай.

В данной книге вечный подопечный Дживса, молодой растяпа-аристократ Берти Вустер, впрочем, отсутствует. Ибо он поступил в «Школу обучения аристократов методам ведения самостоятельного образа жизни» — ведь действие происходит после Второй мировой войны, когда к власти приходят лейбористы с их социалистическими нововведениями!

«Мистер Вустер, хотя состояние его личных финансов ещё не внушает опасений, счёл разумным позаботиться о будущем, на случай если социальная революция разыграется ещё больше. Мистер Вустер… не могу без сокрушения говорить об этом… учится, представьте себе, своими руками штопать себе носки. Кроме того, он проходить ещё такие предметы, как чистка обуви, постилание постели и вводный курс приготовления пищи».

Если у благополучно отсутствующего Вустера с финансами ещё всё в порядке, то такого уже не скажешь о многих других аристократах, чьи усадьбы ветшают, количество прислуги резко сокращается, а самим сэрам, пэрам и миледям приходится искать себе заработки… Дживс временно нанимается в услужение к одному такому милорду, что вынужден стать букмекером на скачках, каждый раз нацепляющем накладные усы, дабы не быть узнанным и не уронить тем самым свою дворянскую честь. Его невеста, будущая графиня Рочестерская, ныне работает ветеринаром; так что содержать и далее фамильный замок в надлежащем состоянии у них нет никакой возможности.

Но тут, на счастье, объявляется одна дама — американская вдова-миллионерша, у которой «штук двадцать домов в Америке, но ей безумно хочется что-нибудь старое и живописное в Англии»…

Замок XIII века, во истину, сколь живописен, столь и стар:

«- … эта дама, она что, останется у нас погостить?

— Насколько я понял, да, милорд.

— В таком случае будет лучше, если вы уберёте те два ведра, которые подставили в верхнем коридоре под течь с потолка. Они производят невыгодное впечатление.

— Непременно, милорд. И ещё я подколю булавками обои. Куда вы, ваше сиятельство, предполагаете поместить миссис Спортсворт?

— В покои королевы Елизаветы. Это самое лучшее, что у нас есть.

— Очень хорошо, милорд. Я вставлю в дымоход проволочную решётку, чтобы в спальню не проникали гнездящиеся там летучие мыши».

На пути к счастливому концу романа, когда миллионерша решится-таки купить этот шедевр архитектуры, а все, кому надо, смогут пожениться, — произойдёт немало всяких непредвиденных происшествий. Но на то и существует Дживс, слуга, превосходящий своих господ умом, познаниями и находчивостью, чтобы с каменной невозмутимостью разрешать все их проблемы. Дживс, персонаж, чьё имя, кажется, уже становится нарицательным даже у нас, — во всяком случае среди поклонников Вудхауза, ряды коих всё увеличиваются.

МЮРИЭЛ СПАРК: АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА С ШОТЛАНДСКИМ АКЦЕНТОМ

Мюриэл Спарк, давно уже признанной классиком английской литературы второй половины прошедшего века, в России почему-то не столь повезло по части повышенного внимания, — как, допустим, Фаулзу или Айрис Мёрдок. С одной стороны, её издавали ещё в советские годы (пара книг и некоторое количество журнальных публикаций — но зато огромными тиражами), о ней писали статьи солидные специалисты по зарубежной литературе, имя её исправно включали в соответствующие обоймы… С другой — переведено было (как и сейчас) далеко-далеко не всё из написанного; а когда в девяностые годы у нас покатился девятый вал издаваемых англичан и англоязычников, включая писателей третьего, четвёртого и далее разборов — то ни новых изданий, ни переизданий Спарк там было не найти. Многие из её российских поклонников (включая автора статьи) тогда, кстати, ошибочно решили, что она уже, вероятно, покинула сей мир, ибо родилась аж в 1918 году (как, например, и Солженицын). И лишь совсем недавно вновь стали потихоньку выходить её книги — но теперь, понятно, тиражами ничтожными.

Среди английских беллетристов высочайшего класса — тех же Фаулза и Мёрдок, отца и сына Эмисов, Антонии Байетт и многих других — имя Спарк, пожалуй, стоит на особицу. Женщинам обычно не свойственно писать так, как это делает она; мужчинам, впрочем, тоже. Для первых её ум слишком холодноват и саркастичен, да ещё налицо явное пренебрежение любовной темой как таковой, для вторых она — уж больно тонка и изящна… Словом, Спарк — это Спарк и никто другой (никакая другая).

Теперь, однако, следует говорить: писала. Мюриэл Спарк умерла в 2006-м, а в прошлом году отмечалось её девяностолетие. Она родилась и выросла в Эдинбурге, столице Шотландии; и о ком бы и о чём она впоследствии ни повествовала, это обернётся английской литературой с маленьким, но ощутимым шотландским «акцентом» (когда — специфическими ли оборотами речи и народными поговорками, особым ли укладом жизни и стилем поведения — непременно подчёркивается отличие персонажей шотландского происхождения от тех же англичан).

Закончив типичную школу для девиц из среднего класса (которая будет впоследствии изображена в знаменитом романе «Мисс Джин Броди в расцвете лет»), Мюриэл вскоре отправляется в африканские колонии (Родезию и ЮАР), где проведёт несколько лет. Колониальное житьё-бытьё она потом опишет также — достаточно вспомнить небольшую выразительную повесть «Птичка-„Уходи“», которую советские публикаторы почему-то назовут «антирасистской» (хотя ничего антирасистского, как впрочем и расистского, в ней не сыскать), или рассказ «Портобелло-Роуд». (Кстати, впоследствии, вспоминая о тех годах в Африке, где ей так не хватало общения с другими начинающими литераторами, Спарк сетовала, что ничего тогда не знала о проживающей неподалёку своей ровеснице Дорис Лессинг — той самой Лессинг, которая в 2007 году удостоилась Нобелевской премии…).

Во время войны Спарк возвращается в метрополию, где работает в Форин офисе, занимаясь контрпропагандой на Германию. После Победы она целиком и полностью сосредоточивается на литературной деятельности.

«Однажды в середине двадцатого века я сидела на старом лондонском кладбище в районе Кенсингтона — тогда ещё могилы не успели сровнять с землёй, и тут молодой полисмен сошёл с дорожки и направился по газону прямо ко мне. Он застенчиво улыбался, словно собирался пригласить меня на партию в теннис. Его всего лишь интересовало, чем это я тут занимаюсь, но приставать с расспросами явно не хотел. Я сказала, что пишу стихотворение, и предложила ему бутерброд…». Так начинается её поздний полуавтобиографический роман «Умышленная задержка», повествующий о послевоенном Лондоне и его писательской богеме.

Со стихов и рассказов, хотя и не сразу, она переходит к крупной форме. Романы «Memento mori», «Баллада о предместье», «Девушки со скромными средствами» (если называть исключительно те вещи, которые переведены у нас) принесли ей успех и известность.

Можно заметить сразу, что религиозный компонент, а именно католическое мировосприятие, играет в её творчестве важнейшую роль. Следует сказать, что если в роду у Спарк были как христиане-протестанты, так и соблюдавшие свои традиции евреи, то сама она в сознательном возрасте перешла в католичество, решив, что именно эта религия наиболее полно соответствует тому, во что ей верилось сызмальства. При этом ей совершенно не свойственно идеализировать Католическую церковь как таковую — напротив, про одну из её воцерковившихся героинь будет сказано, что она «обнаружила там немало фашистов». Как говорит уже цитировавшаяся героиня «Умышленной задержки», «У меня было… вполне достаточно веры; а для всяких сообществ и индульгенций, постов, праздников и обрядов у меня просто не было ни времени, ни предрасположенности. Я всю жизнь считаю, что в религиозных вопросах не следует множить трудности — их и без того хватает». Так что о католицизме Спарк пишет хоть и постоянно, но без тени морализаторства и схоластики, совершенно чуждых её натуре. А уж о рядовых католиках (которые, напомним, в Британии до самого недавнего времени были религиозным меньшинством, хотя и влиятельным, — отчасти напоминающим старообрядцев в России) — и вовсе с разящей сатиричностью.

Достаточно вспомнить рассказ «Чёрная мадонна», рисующий поведение примерной католической четы в обстоятельствах сколь пикантных, столь нешуточных — когда у них, белых англичан, рождается чёрный младенец. Спарк легко демонстрирует, как вроде бы глубоко верующие и добросовестные прихожане живут всё теми же двойными стандартами. Сначала, отнюдь не страдая от бесплодия жены — ведь, «будучи бездетны, они могли позволить себе культивировать вкус к изящному», супруги, тем не менее, начинают усиленно молиться и лечиться — лишь потому, что «так полагается». Считаясь людьми умеренно левыми, современными, без предрассудков, они принимают у себя дома эмигрантов с Ямайки; однако, когда происходит вышеупомянутый казус с ребёнком — от дома тем отказано навсегда. При том, что ни жена, ни цветные ямайские джентльмены — ну абсолютно ни в чём не повинны: как удаётся точно выяснить, — в роду у жены, оказывается, затесался «негр с корабля», и подобные появления темнокожих детей несколько поколений спустя науке известны. И хотя друзья относятся к происшествию с пониманием, а священник настаивает, что необходимо заботиться о своём чаде — всё тщетно: жена решительно отказывается от новорожденной, а муж ещё и обосновывает: «будь это не мой, а чужой ребёнок, по мне, всё было бы в порядке. Просто противно, что она моя, а люди думают, что нет». И вымоленный у Бога дар, сочтённый некондиционным, прямиком отправляется в приют…

Или — мир женских монастырей, в который Спарк нередко приоткрывает дверь в своих романах, — мир, в котором монахини (у многих из которых, кстати, до пострижения протекала весьма бурная жизнь) ведут существование отнюдь не скучное, — полное идеологических трений и интриг в борьбе за власть. Центральным тут является роман «Аббатиса Круская», чей сюжет напоминает «Уотергейтское дело», взбудоражившее тогда весь Запад: в крупнейшем английском женском монастыре происходит скандал вокруг подтасовок при выборе настоятельницы; скандал, выходящий далеко за стены этого монастыря…

Разнообразные типы, представители различных классов, а также наций густо заполняют её прозу: тут фигурируют всевозможные чудаки и простые работяги, коммерсанты и городские сумасшедшие, мещане и представители творческих профессий, аристократы и международные авантюристы… Ёмкая лаконичность стиля — с минимумом быта, но меткостью деталей; характерная манера речи персонажей, что делает на редкость запоминающимися даже многих малозначительных, эпизодических из них. Вроде какой-нибудь героини рассказа «Видели бы вы, что там творится», которая превыше всего ценит порядок, гигиену и культурное общение: «… он говорит: „Что ты делаешь по вечерам, Лорна? Телек глядишь?“ Тут уж я по серьёзному обиделась, потому что мы всегда говорим „телевизор“, а он вообразил, что я какая-то дурочка необразованная», или африканского вождя новой формации, что «… прошёл выучку в миссии, на нём были тёмно-синие шорты и белая рубашка. Если старый Маката называл соплеменников „мои люди“, то теперешний именовал их „мой народ“» («Птичка-„Уходи“»). Или, допустим, типичной молодой итальянки, чья эмансипированность сочеталась со сдержанностью выпускницы монастырской школы и «настолько укоренившимся культом мужчины, что даже котам она отдавала предпочтение перед кошками» («На публику»).

Этот роман, «На публику» — один из самых известных спарковских произведений. Вышедший в 1968 году, он показывает, как уже в те времена процветало мифотворчество при помощи пиар-технологий — в частности, в мире кино. Актриса средних способностей раскручена не просто в кинозвезду, но в английский секс-символ, «Леди Тигрицу», «безупречно сдержанную при свете дня и упивающуюся страстью под сенью ночи». «Внешне сдержанная и будничная, она воплощала собой теперь в глазах мужчин идеал жены. На неё смотрели с вожделением и в то же время поклонялись ей. … Дошло до того, что… иные замужние дамы принялись такое вытворять в постелях, чего никак нельзя было совместить ни с их возрастом, ни с данными и возможностями, ни с умеренными притязаниями мужей». В действительности же, как сама она сообщает доверенному лицу: «Половую жизнь я признаю только под одеялом, в темноте, в субботу вечером. И чтобы на мне была ночная рубашка. Пусть это заскок, но я такая». Играть на публику в то, чем не являешься по определению — подобные вещи, понятно, даром не проходят и ни к чему хорошему не приводят. Впрочем, у этой героини найдутся силы для попытки разрушить фантомность существования, вернуться к себе подлинной…

Спарк пишет, по её же словам, «пером лёгким и безжалостным, … когда повествование требует абсолютной серьёзности». Она полна трезвой наблюдательности и язвительной насмешливости, но при этом всё равно никогда не позволяет себе того высокомерного презрения к людям, какое демонстрируют некоторые писатели, не будем называть кто. Напротив, она испытывает к ближнему скорее жалость, порой пронзительную, — ту, которая никогда не унижает, ту, которую заповедовал Господь. Согласно Спарк, Божий мир неисчерпаемо прекрасен и значителен даже в мельчайших своих явлениях, — и до чего ж нелепо, когда люди так пошлы и ограниченны, что не видят, не понимают этого, столь бездарно проживая собственные уникальные жизни. Своё авторского кредо она мимоходом выскажет в той же «Умышленной задержке»: «Не для того я писала стихи и прозу, чтобы вызвать к себе симпатии читателя, а для того, чтобы составленные мною фразы заставили других проникнуться истиной и благоговением точно так же, как я сама проникалась, когда их сочиняла».

Многие годы Спарк проживала главным образом в Италии, родине своего вероисповедания, стране, которую она хорошо знала и где, кстати, часто разворачивается действие её книг. Там, в маленьком тосканском городке под длинным названием Чивителла делла Кьяна, она и окончила свой земной путь; там, согласно завещанию, и похоронена. Надеемся, ей было бы приятно узнать, что в далёкой России на её уход из жизни откликнется много простых читателей, которые, как показал Рунет, — помнят и любят. Хочется надеяться, что таковых будет всё прибывать — чего и Мюриэл Спарк, и сами эти потенциальные читатели более чем заслуживают.

«ЧЕСТНЫЙ ПРОИГРЫШ» АЙРИС МЁРДОК

Мёрдок А. Честный проигрыш / Пер. с англ. В. Кобец. — СПб.: Лимбус Пресс, 2005

Айрис Джин Мёрдок, недавно ушедшая из жизни английская писательница ирландского происхождения, автор большого количества романов, пьес, а также философских работ, в России достаточно известна. Ещё в советские годы переводились её романы «Чёрный принц», «Море, море», «Дитя слова» и ряд других. Романы эти, как считалось, не слишком вписывались в рамки «критического реализма». Перед читателем, вроде бы, подробно и детально описывается жизнь английского среднего класса второй половины прошедшего века, где фигурируют интеллектуалы и представители богемы. Однако, при всей этой реалистичности, персонажи романов Мёрдок, как неоднократно было замечено критикой, часто напоминают не живых людей, а некие ходячие символы, которых писательница жёсткой рукой заставляет действовать в причудливо вымышленных, искусственных обстоятельствах. Не зря её книги иногда именуют психологическими детективами, где интрига состоит не в расследовании преступления, а в запутанных человеческих взаимосвязях и непредсказуемости сложных характеров.

Таков и «Честный проигрыш» — одна из лучших книг Мёрдок, впервые переведённая на русский язык. В отличие от многих, если не большинства её романов, он написан не от лица мужчины — главного героя. Здесь задействовано несколько равноправных персонажей, и каждому позволено высказаться в полной мере. Вот некий американский учёный-биохимик, которому надоело заниматься изобретением смертоносного оружия («Мне вовсе не свойственно уважение к человеческой расе. В целом, она отвратительна и не заслуживает выживания. Но двигается по пути самоуничтожения так быстро, что моя помощь тут не нужна»), приезжает в Англию, где на иной лад продолжает свою разрушительную деятельность. На сей раз он «на спор» предлагает продемонстрировать, что способен разбить какой угодно союз двух людей — любовный, семейный — причём, за короткий срок. Чем и успешно занимается, разлучая и произвольно «тасуя» пары своих английских знакомых с прежде прочными, казалось бы, отношениями. После чего сей демон с чувством хорошо исполненного долга отправляется дальше… При этом возникает вопрос: а не из той ли он породы демонов, что «вечно хотят зла, но совершают благо»? И, может статься, учинённая им жестокая проверка на прочность в конечном итоге была нужна всем этим людям? Ведь, чему суждено устоять, то не развалилось бы от подобного рода манипуляций… В общем, Мёрдок решила поставить очередной эксперимент над героями — и бестрепетно сделала это. О его результатах судить читателям.

«ОБЛАДАТЬ» ОТ АНТОНИИ БАЙЕТТ

Байетт А. Обладать: Роман / Пер. с англ. В. Ланчикова, Д. Псурцева. — М.: Гелеос, 2004

Любителям современной английской литературы было грех жаловаться на недостаток переводной прозы даже в советские годы, когда у нас широко издавались Фаулз и Мёрдок (ставшие, кажется, фаворитами), М. Спарк (несправедливо недооценённая) и многие другие авторы. Сейчас же от переводов (самого разного качества) текущей английской прозы (самого разного достоинства), кажется, вот-вот обломятся прилавки книжных магазинов. Немудрено потеряться в таком океане… К сожалению, имя одного такого «потерянного» писателя, как Антония Байетт, до сих пор мало что говорило российскому читателю. Вышедшая несколько лет назад маленьким тиражом книга «Ангелы и насекомые», объединившая под одним названием два романа да несколько рассказов, разбросанных по разным журналам, — вот и всё, чем могли порадовать переводчики и издатели. Между тем Байетт — одна из известнейших авторов современной Англии, а наконец-то увидевший у нас свет роман, о котором пойдёт речь, не только получил премию Букера, но и многими признан лучшим английским романом прошедшего десятилетия.

Одного из переводчиков, Виктора Ланчикова, в своё время упрекали в неточном, по мнению некоторых, переводе названия романа Фаулза «Червь» (а не «Кокон» или «Личинка»), что не помешало тому настоять на своём. Название «Обладать» тоже звучит немного непривычно, а подзаголовок «романтический роман» способен вызвать у неискушённого читателя ассоциации с любовно-сентиментальным жанром («лавбургером»). Между тем с не меньшим успехом его можно было бы определить как «исторический роман» (параллельное действие развивается в 60-80-х гг. XIX и 80-х гг. XX века), или «рыцарский роман» (в классическом понимании!), или даже как «филологический детектив».

Вообразите себе, что наш современный аспирант-филолог, занимаясь, скажем, Тютчевым или Некрасовым, заказал бы в архиве книгу из сохранившейся личной библиотеки объекта своего изучения и… И обнаружил бы в ней никем доселе не замеченный листок, являющий собой очень интригующий черновик письма к неизвестной особе. Трудно сказать, как поступил бы наш аспирант, а вот английский, которому в романе Байетт посчастливилось первому обнаружить собственноручные записи Падуба (вымышленного поэта уровня английского классика Браунинга или же упомянутых классиков русских), до поры скрывает находку от широкой общественности и начинает самостоятельное расследование, которое приводит к весьма неожиданным открытиям.

Окажется, что у Падуба, примерного семьянина, каким его знали современники, был захватывающий эпистолярный (и не только!) роман с поэтессой и сказочницей, слава к которой пришла через много лет после её смерти. И которую, получается, напрасно считали лишь старой девой с лесбийскими наклонностями — ибо, как выяснится, прямой потомок того тайного романа живёт себе, не подозревая, что занимается творчеством собственной прабабушки, заодно являясь и правнучкой великого классика… Если вы уже скривились, почувствовав в этом привкус латиноамериканского мыла, то должна честно предупредить — это ещё что! А как насчёт раскапывания могил с тайниками, кражами раритетов, бегствами и погонями?..

Однако подобная авантюрно-приключенческо-детективная мишура у Байетт обретает психологическую достоверность: да, именно так бывало в викторианской Англии, где под личиной безупречной благопристойности бушевали страсти и хранились захватывающие тайны, да, именно так в наше время способны вести себя одержимые исследовательским азартом филологи и коллекционеры… А что до лучезарного финала, к каковым реалистка Байетт имеет непонятное пристрастие (не хуже, ей-богу, Татьяны Устиновой какой!), то, в конце концов — ну не всегда же всё в жизни кончается непременно плохо или печально!..

Так что признаки «низких» жанров ничуть не умаляют достоинств романа как интеллектуального и философского, но лишь придают ему остроты и увлекательности. В канву сюжета вплетены и самостоятельные литературные произведения: стихи, поэмы, сказки, дневники, письма, статьи, где затрагиваются вопросы не только литературы и фольклора, но и творчества в широком смысле, а ещё — феминизма, оккультных и даже естественных наук…

Кого-то эта книга способна отпугнуть своим объёмом, кого-то — увы, ценой, кого-то — тем, что её не совсем просто достать (к сожалению, тираж не позволяет ей разлечься на всех встречных-поперечных прилавках; спрашивайте в крупных книжных магазинах!). Но тех, кто эти страхи преодолеет, — подарок ждёт воистину драгоценный.

ХОРОШАЯ ТОЛСТАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ БОТСВАНЫ (АФРИКАНСКИЕ ДЕТЕКТИВЫ А. М. СМИТА)

Смит Александер Макколл

Женское детективное агентство №1 / Пер. с англ. Н. Кротовской. — М.: Изд. Ольги Морозовой, 2006
Слёзы жираф / Пер. с англ. М. Ворсановой. — М.: Изд. Ольги Морозовой, 2006
Мораль красивых девушек / Пер. с англ. В. Кулагиной-Ярцевой. — М.: Изд. Ольги Морозовой, 2008. «Калахари»: курсы машинописи для мужчин / Пер. с англ. Н. Кротовской. — М.: Изд. Ольги Морозовой, 2008

«Мма Макутси следует быть о себе более высокого мнения… Она не должна забывать, кто она такая. Гражданка Ботсваны, лучшей страны в Африке, и к тому же одна из лучших выпускниц Ботсванского колледжа делопроизводства. И тем и другим можно по праву гордиться. Гордиться, что ты тсвана, потому что твоя страна никогда не совершила ничего постыдного. Никогда не теряла единства, даже когда ей приходилось противостоять соседям, ввергнутым в гражданскую войну. Она всегда вела себя честно, в ней никогда не было губительной коррупции, разъевшей многие страны Африки и уничтожившей богатство целого континента. Народ Ботсваны не пал так низко, потому что сэр Серетсе Кхама, великий человек, который однажды в Мочуди пожал руку её отцу, ясно дал всем понять, что брать и давать взятки и запускать руку в казну недопустимо. И все подчинились его приказу, потому что признали за ним величие вождя, которым всегда обладали его предки из рода Кхама. Эти качества приобретаются не в одночасье, они вырабатываются поколениями (что бы там люди не болтали). Вот почему Елизавета 11 при встрече с Кхамой сразу поняла, что он за человек. Потому что они были людьми одного сорта. Воспитанными для служения».

Читатель сей пространной цитаты скептически усмехается? Может, даже хихикает? А вот и напрасно! Страна Ботсвана, о которой ему вряд ли чего известно, действительно являет собой отрадный островок спокойствия, порядка и благополучного, поступательного развития для Африки — да и вообще для третьего мира в целом. Бывший протекторат Британии, ныне президентская республика, давно не помнит ни голода (несмотря на частые засухи), ни серьёзных эпидемий (хотя спид, конечно, имеется), ни войн — обычных и гражданских, от чего так страдает чёрная Африка. Последнее обстоятельство, вероятно, объясняется мононациональностью страны — из примерно двух миллионов свыше восьмидесяти процентов составляет титульная нация — тсвана (тсваны).

К слову сказать, в России — та же самая картина, и по меркам ООН наше государство, вопреки постоянным декларациям, — мононационально (ведь, согласно этим меркам, какому-то народу достаточно составлять не менее 67% от всего населения в стране, чтобы ей не считаться многонациональной). Правда, у нас на оставшиеся двадцать процентов — свыше ста разных народностей, а в Ботсване — всего несколько, включая бушменов — маленьких желтокожих жителей пустыни… То же касаемо и религии — большинство там приняло христианство, хотя и с «пережитками языческих культов», меньшая часть — собственно, и исповедует эти самые культы…

Впрочем, всё вышесказанное — так, лирическое отступление, которое редактор вправе и убрать. Итак, тсвана — люди спокойные, учтивые (не то, что какие-нибудь, допустим, свази), склонные к продолжительным беседам о том о сём за чашкой чая сорта редбуш. (Ну или — за таким лакомством, как сушёные гусеницы — их можно купить на базаре в кулёчке, как у нас ягоды или семечки.) Мечта едва ли не любого тсвана-горожанина — заработав пенсию, отправиться на покой — а именно, в свою родную деревню, — чтобы спокойно выращивать там просо или сорго, тыквы или дыни… Ну, да и у нас многие пенсионеры стремятся осесть на садовом участке; не загони советская власть страну в бетонные крольчатники, так и вовсе, глядишь, круглый год имели возможность лелеять ненаглядный клочок земли… Но вот чего точно отсутствует у нас, но наличествует у тсвана — так это представления о скоте как о главной ценности человека. Ибо тсваны, хоть и не кочевники, но прежде всего — нация скотоводов, а не земледельцев. Коровы и овцы — вообще неотъемлемый атрибут рая по-тсвански: «Говорят, на небесах пасётся скот, и это, наверное, правда. Белый скот с благоуханным дыханием и светло-карими глазами, священный скот, с неспешными движениями, который позволяет детям, умершим детям, кататься на своей спине». А посему — каждый неплохо зарабатывающий человек, где б он не жил, вкладывает деньги в собственное стадо, мирно пасущееся, поджидая хозяина, всё в той же деревне, ибо — «что толку от денег, если ты не можешь спокойно посидеть, любуясь на своих коров, жующих траву?».

Один ретивый рецензент высокомерно бросил что-то о том, будто проблема Африки состоит в её якобы «инопланетном» (!) менталитете. Ну-ну; похоже, инопланетным, то есть неестественным для планеты Земля, менталитетом как раз страдают жители крупнейших мировых мегаполисов. Африканцы же вроде ботсванцев демонстрируют самые естественные, здоровые и нормальные отношения — людей с природой, людей с людьми… Если, понятно, верить повествователю.

Так кто же, действительно, нам тут рассказывает о таком замечательном народе в лице его конкретных представителей (до коих, терпение, мы вот-вот доберёмся)? Автора!..

С автором, надо сказать, не всё ясно. Сказано, что живёт в Англии, точнее — в Шотландии, профессорствует в Эдинбургском универе. Родился же и вырос — в Африке. И как будто даже не в Ботсване, а то ли в Замбии, то ли ещё где. Короче, Африку знает не понаслышке, но кто он сам — натурализовавшийся в Британии чернокожий джентльмен из Содружества, пишущий книги на английском (много, кстати, книг — помимо разбираемой нами серии!..), или белый потомок колонизаторов? Про то молчат политкорректные издатели, и фотографий тоже не прилагают.

Думается, что это всё же белый человек; точнее — чувствуется, ибо налицо его стремление адаптировать африканское мировосприятие, как он его понимает, к мировосприятию европейскому… Хотя, быть может, всё наоборот, своё африканское — к европейскому, как он его понимает?.. В общем, интрига пока сохраняется. (Всё-таки — белый, шотландец, родившийся в Родезии, как выяснилось впоследствии — Д.В.)

А теперь — к главному, то есть к главной. Героиней этих романов выступает «хорошая толстая» (именно так!) африканская женщина — частный детектив по имени мма (госпожа) Рамотсве. В стабильной стране — и преступления несерьёзные; так что ей в основном приходится заниматься выслеживанием неверных мужей и жён (ведь традиционная тсванская мораль, увы, даёт трещины), розыском пропавших родственников… Но иной раз случаются и более увлекательные дела вроде охоты на крокодила с последующим собственноручным вспарыванием его брюха — с целью извлечения исчезнувших часов…

Каждый имеет право на собственные субъективные ассоциации, вот и автору этих строк не возбраняется. Ему, то есть ей, то есть мне, постоянно приходит на ум светлый образ Нины Петровны Кухарчук, в замужестве Хрущёвой. Помните эту замечательную славянскую женщину, изобильную телом и необъятною душой, что со скромным, мудрым достоинством и неизбывной кроткой добротой в очах тянула на себе кучу детей, своих и приёмных, а также внуков, не говоря уж о неугомонном супруге, но при всём никогда не запускала работу в парторганизации по месту жительства?

Мма Рамотсве — такая вот чернокожая Нина Петровна, и не суть, что кучи детей у неё нет, лишь память о давно умершем младенчике, да ещё пара приёмышей появляются во второй книге. (По поводу размера ботсванских семей, она, кстати, имеет своё категоричное мнение. Десять детей, куда это годится? — мысленно осуждает она одну гражданку. Я бы запрещала людям заводить больше шести. Ну, в крайнем случае, семь или восемь, если родители докажут, что смогут всех прокормить!) Супруга тоже нет, хотя наличествует жених — хозяин авторемонтной мастерской. Очень достойный джентльмен, но не без некоторых проблем. Видимо, поэтому свадьба всё откладывается и откладывается — должно быть, она состоится аккурат в последней серии, то есть книге. Про серию я, кстати, не оговорилась — телесериал на Западе уже снимается, и однажды, небось, пройдёт по нашенскому ТВ. Но киноверсии, как известно, в 99% случаев страшно упрощают и уплощают, огрубляют и примитивизируют литературный оригинал, чей аромат улетучивается без следа, так что — о чём тут говорить? Читать и только читать!..

Читать про то, как сия столичная сыщица, проживающая в домике с верандой по улице Зебра-драйв, вновь и вновь неутомимо колесит по пыльным дорогам своей замечательной родины (и сопредельных стран) на своём белом фургончике, и в лицо ей дышит бескрайняя пустыня Калахари…

О, мама, то есть мма, Рамотсве!.. О, Ботсвана… О, Африка… И кто теперь посмеет сказать, что вы не прекрасны?!

АФРИКА КАРЕН БЛИКСЕН

Бликсен К. Из Африки / Пер. с дат. А. Кабалкина. — М.: Махаон, 2004

Книга Карен Бликсен явно менее знакома читателю, нежели одноимённый, по её мотивам, фильм Поллака. Фильм взял «Оскара» в пяти номинациях, в нём снялись незабываемые Мерил Стрип и Клаус Мария Брандауэр, однако сценарий не мог не быть далёким от оригинала — ибо книга эта, в сущности, бессюжетна. Если воспроизводить подобное на экране — проблематично, то читать её можно с любой страницы — и оторваться при этом довольно трудно.

Датская баронесса, проведшая много лет в первой половине прошлого века на территории нынешней Кении, в то время — английской колонии, просто описывает всё, чем жила и что видала. Природу, охоту, диких и домашних животных, выращивание кофе на собственной ферме, врачевание местных жителей, которым занималась. И, разумеется, самих этих жителей. Представителям колониальной администрации, белым фермерам, охотникам и путешественникам тоже отдаётся должное, но главное внимание писательницы занимают коренные африканцы, люди разных племён и вероисповеданий.

«Что до меня, то с первых же недель моего пребывания в Африке я почувствовала огромную приязнь к африканцам. Это было сильное чувство, относившееся ко всем возрастам и обоим полам. Открытие чернокожей расы стало для меня чудесным расширением мира».

Уклад жизни, психологию представителей этой расы, которые радикально отличаются от белых сутью своего мировосприятия, Бликсен изображает живо, ярко, приводя один за другим запоминающиеся примеры и эпизоды ежедневного общения со слугами, арендаторами, проводниками, вождями… И становится понятным, например, отчего «негр находится в дружеских отношениях с роком… рок для него в некотором смысле — родной дом». Или почему «Белый человек, пожелав сделать вам приятное, написал бы: „Никак не могу тебя забыть“. Африканец же говорит: „мы думаем, что ты никогда не сможешь забыть нас“».

Неповторимая африканская природа подаётся конкретно, наглядно, но в эти описания вполне может вплетаться миф, и тогда не сразу понятно, где реальность, где вымысел: «Перелёт от озера Натрон к Наиваша был скучным. … Именно этим путём, только в противоположную сторону, летала ежевечерне птица Рух, когда следовала из Уганды домой в Аравию, сжимая в каждой лапе по слону для своего первенца…»

Забыть об этой сказочной, несмотря на суровость и даже жестокость быта, Африке невозможно; она входит в само существо жившего там человека.

«Я знаю песню об Африке (думала я), в которой поётся о жирафихе и об африканском месяце, отражающемся от её шкуры, о работе в поле, о потных лицах сборщиков кофе; но знает ли и Африка песню обо мне? Остался ли в воздухе равнины оттенок, которому я отдавала предпочтение в одежде, изобрели ли ребятишки игру, в которой звучит моё имя, падёт ли свет луны на гальку дорожки перед домом, напоминая обо мне, ищут ли меня орлы нагорья Нгонг?»

После прочтения книги на эти вопросы хочется ответить утвердительно. Хочется думать, что Африка просто не может не оценить такого вдохновенного её певца — точнее, воспевательницы…

«БЕСЧЕСТЬЕ» ДЖ. М. КУТЗЕЕ

Кутзее Дж. М. Бесчестье. Осень в Петербурге / Пер. с англ. С. Ильина. — СПб.: Амфора, 2004