Бесплатный фрагмент - Chat bot из Эдема

Баккам

рассказ

За окном сгущалась тьма. Я зажег заранее приготовленную свечу, оплавив парафиновый низ ещё горевшей спичкой, и, без сожаления, пристроил свечку в вазочке из-под варенья. Квартира однокомнатная на пятом этаже, которую я снял весьма удачно и дёшево, вся была насквозь, от засаленной входной двери до замусоренного балкона, пропитана жизненными неурядицами, как и облик самого хозяина, сдававшего ее мне:

— Квартира хорошая, без долгов. Свет есть, правда не везде, еду можно готовить на электрической плите. Единственное неудобство — отключен газ за неуплату, но это не важно, главное — свет. Правда ли, Геха?

— Правда, — ответил я хозяину квартиры весьма неопределённых лет и не определенного образа жизни, нисколько не обижаясь на его фамильярное «Геха», — сам-то, что не живешь в ней? — Пряча в нагрудный карман паспорт, спросил я хозяина, — и обитаешь где, на улице зима?

— Не могу я здесь оставаться, — сунув за спину мелко-трясущиеся руки с желтыми от никотина пальцами, ответил мне хозяин квартиры, — не могу чисто психически, не могу, всё напоминает о ней… Я уж как-нибудь у товарищей, там, за линией, в частном секторе… А квартиру сдаю, недорого. Да, и деньги будут не лишними, Любаша, она красавица была, — Витяй, так звали хозяина, беспомощно взглянул на меня и замолчал, быстро-быстро моргая белёсыми обожженными ресницами.

Я, как-то непроизвольно, стал вникать в смысл сказанного:

— Виктор, а о ком это ты говоришь?

— О хозяйке моей, женушке любимой. Вместе вот хотели состариться, а она взяла и ушла от меня. Да так ушла, что без возврата, хотя и моложе была лет на двадцать.

— Без возврата говоришь? — Я присел на табурет, стоявший в коридоре напротив ванной комнаты, — а не задумал ли ты вслед за ней пойти? — Почему-то спросил я, оглядывая давно не стираное, мятое одеяние хозяина квартиры?

— А это уже, милок, моё дело, — ответил мне хозяин. — Давай ссориться не будем. Будешь снимать? Снимай и живи, не будешь разговор закончен.

— Да, всё-всё, не лезь в бутылку — договорились, месяц поживу. Если вдруг мне надо будет съехать раньше, как тебя найти?

— А как ты нашел меня?

— По объявлению, там телефон был…

— Вот, ты и позвони по этому телефону — соседка, что живет через дорогу и возьмёт трубку. Скажи ей, что уезжаешь, а ключи под коврик положи. Тут-то брать нечего, да и замок такой, честно говоря, двинь рукой посильнее, он и вылетит. Ты, уж, если, милок, засобираешься жить здесь долго, не обессудь, поменяй замок для своей же безопасности.

— Ладно, Виктор, пока! Приму к сведению. Мне нужно в магазин сходить, купить что-нибудь на ужин.

— Ну, всё, тогда лады́! — Виктор положил ключ от квартиры на тумбу в коридоре, медленно открыл дверь и незаметно растворился в темном проеме лестничной клетки.

Я обошёл квартиру вдоль и поперек. С сожалением взглянул на старую ободранную тахту, стены, покрытые пожелтевшими бумажными обоями, на почерневший потолок с торчащими в центре комнаты электрическими проводами с загнутыми алюминиевыми крючками, на которых висела одинокая электрическая лампа и мне почему-то стало грустно:

«Тут пропито всё, всё-всё было пропито беззастенчиво и безвозвратно. А на месте этой дешевой лампочки, наверное, когда-то висела красивая люстра? На окнах красовались шёлковые китайские шторы и мебель была здесь весьма недурная, судя по комоду со сломанными ящиками без ручек. Когда-то была и бытовая техника, но всё это было в прошлом — в тёмных углах квартиры притаилась тяжёлая гнетущая скорбь и полнейшая безысходность».

Я открыл двери в ванную, совмещённую с туалетом. Ванная порадовала меня надежным, ещё советским фаянсом.

— Слава Богу, здесь хоть всё осталось как прежде. Никому не нужная «совдеповская» сантехника была на месте и приемлема для дальнейшего коммунального использования. За все что здесь, если продать, даже на бутылку не дадут. Хотя о чём я говорю? Чугунная ванна была та, последняя ценность в квартире, на что мог рассчитывать хозяин, если разбить её кувалдой и сдать в металлолом. Ладно, что это я о грустном, да ещё и в слух? Снизу, с первого этажа доносилась музыка.

— Да, весело тут, — подумал я, — хорошо хоть этаж пятый, не так гремят басы.

Весь первый этаж был отведён под бильярдную с ночным баром, у входа в который слева и справа громоздились друг на друге разбитые иномарки, экспонируя дикую фантазию амбициозного дизайнера увеселительных заведений. Предвкушая бесполезность отдыха в предстоящей ночи без бокала анестезии рядом с таким заведением, я взял с трюмо ключи и вышел на лестничную площадку, прикрыв за собой дверь.

— Раз-два-три-четыре, четыре квартиры на одной небольшой лестничной площадке, полноценный людской инкубатор, — философствуя, я начал спускаться вниз.

Старые пятиэтажные дома, с высотой этажа выше нормативных трёх метров с крутой лестницей, смотрелись архаично, и моё нисхождение под непривычным углом было весьма не комильфо. На улице я догнал Виктора. Он стоял возле подъезда и раздумывал, в какую сторону ему идти, с вожделением поглядывая на винно-водочный магазин с высоким крыльцом и огромной вывеской, прилепившейся к торцу соседнего здания.

— Не дури, Витяй, — я подошёл к нему почти вплотную, — иди домой, оставь деньги на прожитие. Что за радость пропить их безвозвратно. А, если, совсем невмоготу, пойдём в бар, я угощу тебя.

— Только не в этот, — Витяй испуганно взглянул на входные двери увеселительного заведения, — пойдём лучше дальше пройдёмся по улице, там есть нормальное кафе — можно посидеть без всяких проблем.

— А что, в этом заведении у тебя были проблемы?

— В этом заведении проблем не было, но я работал у хозяина бильярдной. Тот еще самодур, что не так, с пистолетом бросался — приставит ствол ко лбу и давай доказывать свою правоту. Я плюнул на всё и после его одной такой выходки уволился, нет давай пройдем мимо.

— Ты что, работал крупье?

— Нет, какой такой крупье? Я так, по плотницкому делу: остругать, отремонтировать, исправить, заменить. Сам-то непонятно откуда вылез в предприниматели? Зато гонору сколько: что-нибудь сделаешь на совесть, а у него одно — кричит: «если говном не испачкано, тогда, значит, для вас уже хорошо!» Чистюля — на дочке мэра женился, вот и поднялся, а разума не приобрёл, амбиций и наглости выше крыши, а она, сам знаешь, второе счастье…

— Кто, дочка мэра?

— Причём тут она? Я про наглость…

— Ну, нет, так нет. Было бы сказано. Пойдём дальше, тем более ты-то этот район знаешь, а я, честно говоря, вообще впервые: так, по центральным улицам проскакивал, и то на машине — другая жизнь другие ориентиры.

Виктор остановился с любопытством взглянул на меня. Вокруг глаз образовались мелкие морщинки и с ухмылкой спросил:

— Что, из начальства будешь?

— Да как тебе сказать, это, да нет, вроде и не из начальства — прорабом работаю на железной дороге, еще не начальник, но уже и не бригадир.

— Прорабом говоришь, — Виктор задумался, почесал переносицу, — прорабом? Прораб это уже начальство. А что строите?

— Строим, да всё, в командировках, разные объекты, которые относятся к железной дороге. Сейчас вот два домика для путейцев монтируем, панельных… Пока два, там, вроде как, больше намечается по плану.

— А тебе плотники не нужны?

— Почему не нужны, рабочие руки всегда нужны. Рабочие руки нужны, вот голова дурная к этим рукам не нужна.

— А ты что, считаешь, что у меня дурная голова?

— Я не знаю, но судя потому, как ты спрятался от этой жизни и ушёл в свою депрессию с головой, у тебя есть некоторые проблемы с этим.

— Да это, Гена, не с головой, это с психикой.

— Ладно, будешь мне рассказывать с психикой, я-то понимаю тебя, ну, по психовал немного, да надо и меру знать, жизнь-то продолжается.

Незаметно мы подошли к перекрестку и Виктор неопределённо махнув рукой в сторону светофора, сказал:

— Вот, через дорогу кафе. Если угощаешь, можем здесь посидеть и поговорить?

— Ну, пойдем, — я незаметным движением ладони потрогал внутренний карман, проверяя, на месте ли моё портмоне, — пойдём, посидим-поговорим, тем паче, впереди выходные.

Мы перешли дорогу, и подошли к кафе. Название кафе было довольно оригинальное — «Friday». День у нас действительно был свободный и мы без зазрения совести зашли в это кафе с невероятными окнами-витринами, заполнившими всю свободную площадь между прямоугольниками колоннады фасада. Сумасшедший световой поток полыхал в огромных стеклянных полотнах, настолько прозрачных, что всё убранство кафе сияло на виду у всей улицы, и создавалось впечатление, что посетителям кафе весьма неуютно, когда они пируют, выставленные напоказ прохожим авеню. Но, войдя в помещении кафе моё мнение, изменилось. Получалось, наоборот, из кафе была обозрима вся улица, деревья за окном, прохожие, спешащие по своим делам, праздношатающийся люд и разнообразные «само-движущие повозки», утюжащие зазимок проезжей части обозреваемой магистрали — посетители кафе становились уже наблюдателями. Напротив входа красовалась барная стойка, а слева и справа прохода, размещались уютные столики для четырёх человек, с небольшими кожаными дизайнерскими стульями на изогнутых ножках, усевшись в которые сразу ощущаешь, как кожаная спинка стула ласково охватывает твои подмышки, тепло и мягко прижимаясь к позвоночнику. Над каждым столиком с потолка свисала огромная зелёная металлическая люстра-тарелка, точечно освещавшая прямоугольник трапезного стола, а по самому верху окон проходили жалюзи, защищавшие полумрак кафе от назойливых солнечных зимних лучей. Интерьер и своеобразный уют кафе с первого взгляда расположил к себе внимание, поэтому, здесь мы и решили, как говориться, «бросить кости».

— А что, Виктор, может быть вон за тот столик возле эстрады и присядем, — красота! И музыку послушаем, и музыкантов посмотрим поближе, — обратился я к Виктору, одновременно ища глазами месторасположение гардеробной. — Да, черт возьми, где же у них тут верхнюю одежду можно пристроить?

— Гена, — Виктор притормозил меня, вцепившись в рукав моей куртки «Аляски», — Гена, — ещё раз повторил он, — в этом кафе нет гардеробной: здесь в чём пришёл, в том и сидишь за столом.

— А если в шубе? — Я изумлённо посмотрел на него.

— Ну, если в шубе, там в зале стоят вешалки такие, рогатые, не знаю как правильно называются, можно ими воспользоваться.

— Я тебя понял, Витя, на нет и суда нет, пошли…

— Нет-нет, Гена, давай не за этот столик. Будем сидеть на виду, как три тополя на Плющихе или два тополя?

— Скорее, один тополь и один дуб!

— Гена, не шути. Вот, смотри, хороший столик: вроде, как в углу, спокойно и незаметно. С этого места мы всех видим, а нас никто. И это же хорошо, мы же не знакомиться сюда пришли, а посидеть, побеседовать, тем более, я хочу тебя расспросить о работе, не могу же я всю жизнь бичевать. Руки истосковались по работе, да и жить на что-то надо, а если ты мне поможешь, я тебе буду благодарен. Поможешь с работой, можешь вообще жить в этой квартире бесплатно, так, за свет плати, за коммуналку, вообще…

— Ладно, Витя, не горячись. У всего есть своя цена. Пойдём, присядем за столик, который ты облюбовал. Мне он тоже понравился.

Пробираясь по проходу, мы добрались до этого злополучного столика в самом углу кафе. Я прошёл первым и воссел за столик спиной к стене с оконными проемами. Виктор, который шел за мной след в след сел под углом девяносто градусов спиной к абсолютно глухой стене, и тогда, на его лице я увидел спокойствие и безмерное счастье.

— Геха, может сто граммами сейчас сразу угоститься?

— Блин, Витя, без проблем. Где этот чёртов официант, — я усердно щелкнул большим и средним пальцами правой руки, — где он, редиска, не хороший человек?

— Гена, я не помню, тут может когда-то и были официанты, Может они и сейчас есть, но я, вот, как-то раз, давно, заходил, то сам подходил к барной стойке. Заказывал, что мне нужно и шел к столу.

— Лады, Виктор, стереги место, а я пойду, закажу по сто грамм.

— Может я с тобой?

— Нет-нет, сиди здесь. Закажешь какую-нибудь гадость, утром не проснёмся. Пойду, нормальную закажу, белую слезинку, очищенную на молоке.

Я двинулся через зал к барной стойке и упершись в мраморную столешницу, присел на вертящийся барный табурет. Стойка ничем особенным не выделялась, и была изготовлена безыскусно из плит МДФ, да мраморная столешница выделялась на background фоне, где нагловато-пошло обнажился деревянный буфет, на груди которого эротично красовались причудливые бутылки в разноцветном этикеточном одеянии. Бармен стоял посередине своего скита, сосредоточенно осваивая искусство флейринга, стремясь поразить посетителей кафе увлекательным зрелищем приготовления коктейлей, который он пытался возвести в ранг настоящего искусства. Я пригляделся к его движениям рук, когда он перебрасывал, можно сказать, жонглировал этакой металлической колбой, то кажущаяся на первый взгляд сложность была довольно простой. Я понял одно, что мой бармен был никакой не супер-жонглер, а просто, ему было достаточно выучить базовые движения и довести это до автоматизма. Он умело флейринговал в искусстве приготовлении напитков, стараясь поразить посетителей кафе, поднимая в их глазах статус местной забегаловки. Меня он точно поразил. я сидел на барном стуле и ждал, когда он закончит своё удивительное шоу. Он оказался человеком воспитанным и узрев, что я сижу и хочу что-то заказать, закончил своё удивительное жонглирование и спросил:

— Я слушаю Вас!

— Здорово у вас получается, увлекательное зрелище! Это гораздо интереснее смотрится, чем простое смешивание коктейлей в каком-нибудь миксере, — настоящее цирковое выступление, я бы так сказал, ни больше ни меньше!

— Да спасибо, я польщен! Но, это только часть нашей профессии. Вы что хотели заказать, коктейль?

— Нет-нет, я коктейль не буду, мне лучше что-нибудь покрепче. Налейте в графинчик грамм триста водочки, такой, хорошей, очищенной на молоке.

— Я могу Вам предложить вот эту, — и бармен взял в руки прозрачную бутылку с большой пробкой-дозатором. Вот, попробуйте — водка «Мърная», на молоке, хорошо очищенная, очень неплохая водка с мягким вкусом и приятным запахом, мера вкуса — сила характера, очищена молоком.

— Да, хорошо, спасибо! Я попрошу, налейте графинчик.

— Графинчик не наливаем, — ответил мне бармен, — если хотите, я вам просто дам бутылку с дозатором и стопочки по 50 грамм. Бутылка стоит недорого у нас, здесь, всего шестьсот рублей. Думаете, что это дорого? В магазине она стоит от силы пятьсот рубликов, у нас небольшая наценка на алкоголь…

— Да-не, всё нормально, давайте, беру сразу бутылочку и дайте мне, пожалуйста, два стаканчика, нет лучше две стопки для водки и приготовьте что-нибудь закусить, какой-нибудь салат-ассорти, чтобы там был сыр и колбаска с салом, зелень, помидорчик, огурец — закусон, одним словом.

— Хорошо, я Вас понял, сделаю. Есть у нас такой набор ассорти с овощами, принесу две порции.

— Спасибо большое, сами понимаете…

— Да-да, я понимаю, конечно.

— Хорошо, так, два салата по двести грамм, нет, постой, это маленькие порции. А побольше, какие есть?

— Ну, вот, есть по триста грамм.

— Давайте, два по триста, это получится триста пятьдесят и водка шестьсот рублей. Ну, хлеба, там, конечно…

— Хлеб у нас бесплатно.

— Хорошо, хорошо, спасибо. Вот тысяча рублей с чаевыми, возьмите.

— Всё спасибо, берите водочку, стопки и присаживайтесь, я сейчас организую закуску и принесу.

— Да-да-да, ждём. — Я взял бутылку, две стопки и повернувшись спиной к бармену, зашагал к столику, где сидел Витяй и делал вид, что его совершенно не интересует то, что происходило возле барной стойки. А я-то видел, как искоса конвоировал он все мои действия, с вожделением поглядывая на бутылку водки, которая была у меня в правой руке, и две стопки, которые я с размаху водрузил на наш трапезный столик. Приняв по «соточке», как говорится, «на грудь», мы слегка перекусили салатом, принесенным нам лично барменом. Я сначала думал, что в этом кафе нет официанток, но ошибался: между столиками неторопливо проплыла молодая девушка с закусками на металлическом подносе удерживаемым двумя не дюжими женскими руками и грудью шестого размера. Она проворно двигалась между столиков, хищным взглядом высматривая богатеньких клиентов.

«Эх девушка, эх милая, — подумал я, — не в этом кафе тебе искать избранников».

Я и Витяй сидели за столом, выпивали, закусывали беседуя тет-а-тет. Витяй, подвыпив, затронул тему, раскрывая душу:

— Это было в те стародавние времена, когда у нас с Машей, не прими Гена за каламбур, была «полная чаша». Да-да, так оно и было. Ты понимаешь, Гена, мы все рождаемся нормальными детьми, ходим в школы, в институты, изучаем одних и тех же классиков, одни и те же науки. И никто из нас заранее не хочет пустить всю свою жизнь под откос. Всё зависит от случая, силы обстоятельств ну, ну и конечно, что немаловажно, от силы характера. Да, воспитание, друзья, отношение к жизни, собственная позиция к добру и злу… Гена, подожди, я по моему нащупал главное — собственная позиция и отношение к добру и злу. Так ведь это же заповеди, да Гена?

— Заповеди, Виктор, заповеди! Если бы Бога не было, его стоило бы придумать. Мы подсознательно ощущаем бесконечность мёртвого пространства и свое одиночество на планете. Да, и во всём космическом мире интуитивно ищем защиту у кого-то сверх сильного, сверх разумного, бессознательно поклоняясь ему с мольбой и просьбой: «Спаси и сохрани!» Я не знаю хорошо это или плохо? По мне, так, и хорошо, и плохо.

Я надолго замолчал уставившись в какую-то  далёкую, одному мне видимую точку в дальнем темном углу ресторана, обдумывая слова, которые я сейчас, наверное, скажу Витяю. Мой взгляд бессознательно отметил в памяти размытые пятна чужих далеких лиц посетителей, прошелся вдоль крутых плеч сидевших за столиками мужчин, непроизвольно скользнул по обнаженным женским плечам, затерявшись в кудряшках волос, и, вернувшись к реальности, беспощадно уставился в кривую переносицу сидевшего напротив меня собеседника.

— Геша, ты чего так на меня смотришь? Я не могу вынести твой тяжёлый свинцовый взгляд, — Витяй беспомощно огрызнулся, — не смотри осуждающе, жизнь такая…

Я сосредоточенно сфокусировал свой взгляд на лице Виктора и виртуально вылез из какой-то бронированной капсулы, в которую залез одновременно с началом нашего разговора:

— Знаешь Виктор, человека трудно оценить по внешним признакам, пока не будут совместно совершены какие-то действия. Я не знаю кто ты? Я сейчас вижу перед собой просто, ты уж извини, не обижайся, но по-честному, так по-честному… Я вижу опустившегося человека-неудачника. Не обижайся, ещё раз говорю, даже я не знаю, что бы произошло со мной в таких трудных и сложных ситуациях, и как себя бы я повел? Может я, я ещё больший неудачник чем ты, но мне искренне тебя жаль. Пусть говорят, что жалость унижает человека, но, нет, она не унижает, жалость даёт человеку шанс доверия. Доверие между людьми гораздо лучше, чем вся эта божественная благочестивость. Это потом мы уже находим некий контур рамки нашего восприятия Бога, этакую безопасную виньетку, на которую мы списываем божественное предназначение, легкой золотой пыльцой полируя поверхность своего бытия, свою божественность, обречение, которое заполняет нашу пустоту. Я не против этого — это хорошо! Но, в начале всегда было слово и рука близкого человека. Это самое первое, что нам нужно, это самое важное, самое главное, а потом уже всё остальное — Бог, молитвы… Нет, молитва тоже нужна, маленькая, коротенькая молитва, простая, от себя. Да, наверное, именно эти слова: «Боже, спаси и сохрани!».

Беседуя, я не заметил, как у нас на столе появился кальян, — приложение к нашей бутылке и паре салатов. В кафе заходили новые люди. Мужчины и женщины подходили к стойке бара, выпивали беседовали и уходили. Между столиками посетителей сновала знакомая пышногрудая официантка с бокалами пива в руках, а также, в «час пик», её дополнял официант в белой корпоративной рубашке, разносивший на подносе разнообразную снедь. Мимо меня прошли три миловидные женщины от барной стойки к выходу, а вместо них, там же у стойки, «нарисовались» три мужские фигуры. Две брутальные — идеально вписывавшиеся в долгокруг, а одна — натуральный «качок». Это осязалось, когда он неожиданно скинул пиджак и, оставшись в черной рубашке с коротким рукавом и черных джинсах, небрежно подошёл к двум женщинам, сидевшим у пивной рецепции.

Какая-то обеспокоенность возникла где-то глубоко в подсознании. Я взглянул на себя со стороны: «Что я тут делаю? Один, с малознакомым человеком в кафе для „гопников“, да и сознание уже слегка поплыло». Витяй вернулся в стадию возбуждения и начал потихонечку, пока ещё на словах, задираться к окружающим. Да не мешало бы пройтись, освежиться.

— Виктор, — я тронул соседа за плечо, — подскажи, где здесь ватерклозет?

— Чего? — Витяй не мог оторвать взгляда от сцены, где «качок» усердно «клеил» двух дам у барной стойки.

— Алло, Витяй, ты меня слышишь?

— Слышу, Геха, слышу. Какой ещё ватер-клазер?

— Неграмотный ты, Витя, ватерклозет, это туалет по нашему. Ты что, ни разу не слышал такого выражения?

— Да, я слышал, слышал. Вот, как будешь идти в сторону выхода из кафе, это прямо, а туалет у них дверь справа, заходишь в общий холл — одна дверь в женский, как ты говоришь «клозет», другая в мужской туалет, не ошибешься. Зайдёшь, ничего страшного, разберёшься на месте.

— Спасибо, Витя! Ты, я смотрю, сценкой возле бара заинтересовался?

— Слушай, интересно: непонятный фраер стоит там перед дамами кривляется…

— А что ему не кривляться, у него вон какая группа поддержки.

Я обратил внимание, что за столом недалеко от нас сидели две девушки, одна напротив другой: брюнетка и рыжая шатенка, возможно крашеная. Та, что брюнетка, была страшненькой подружкой, немножко полноватой, в костюме и тёмно-синем джемпере. Выглядела она постарше и, по всей видимости, представляла собой кластер начальников. Гадать не буду, но думаю, что она была начальница какого-нибудь отдела. Та, другая, более стройная и симпатичная, тянула на главного специалиста этого же отдела, и, именно к ней пристал неприятный, подвыпивший молодой человек, с черной шевелюрой и с большой окладистой бородой, модной сейчас в молодежной среде. Одет он был в не очень презентабельные джинсы и чёрную куртку с капюшоном типа анорак. Стол, за которым сидели девушки, был исполнен на четыре персоны и молодой человек потянулся рукой к стулу, чтобы выудить его из-за стола и присесть рядом. Девушка, та, что рыженькая, что-то ответила, и, по видимому весьма нелицеприятное, резко повернувшись всем телом в его сторону, да так, что наш плейбой слегка оторопел, остановился как вкопанный и уставился на её возмущённый красивый ротик:

— Ты что горланишь, «профура»? — Услышал я грубую реплику подвыпившего мужчины, — «Закрой кусальник», а то получишь в «хохотальник»!

Правой рукой он схватил со стола её смартфон, сверкнувший в полумраке зала экранной заставкой и попытался засунуть его в карман куртки. Она так резко она выхватила у него свой гаджет, и обоими руками резко оттолкнула полупьяное мужское тело от себя с такой силой, что этот горе донжуан, не удержавшись на ногах, отлетел в нашу сторону, ну, и своим левым локотком скинул тарелку ассорти Витяю на колени, а затем и на кафельный пол. Падая, он успел вцепиться руками в джемпер Виктора. Витяй молча смёл ребром ладони с коленок остатки салата, посмотрел на нарушителя спокойствия, который в этот момент уже успел вскочить на ноги, медленно поднялся из-за стола. Хулиганистый бородач снова ринулся к девушке. В этот момент с противоположного кресла приподнялась подружка рыжей шатенки и обидными словами обозвала хулигана:

— Сударь, вы ничтожество, вы-вы — говнюк, — её подбородок мелко-мелко затрясся в нервном шоке, — видно не всех Чернобыль стороной обошел, мутант!

В этот момент Виктор уже встал во весь рост, развернулся лицом в сторону конфликта и угрожающе сделал первый шаг. Я сидел спокойно до поры до времени, обозревая эту мизансцену, но внутренне напрягся, особенно в тот момент, когда заметил краем глаза, что три человека за столиком, за которым до этого инцидента сидел хулиган, пришли в вертикально-поступательное движение. Трое мужчин нависли над столом в полный рост и развернулись в сторону Витяя. Я не стал долго ждать развития неприятной ситуации, резко поднялся и оберегая Виктора, протиснулся в проход между столиками, обратив на себя внимание всех джентльменов и не джентльменов этой забегаловки.

— Уважаемые, — мой голос хрипло зазвучал обертонами под сводами кафе, как будто вылетел из горла больного ангиной, — уважаемые! — Ещё раз повторил я и все напряглись, посмотрев не лицеприятно в мою сторону. — Мирно, без эксцессов и назойливости прошу отстать от милых дам, тем более, что они сегодня не в настроении для общения с вами. Переведите это в шутку, и всё будет хорошо!

— А ты что, правозащитник? — Спросил меня один из трёх типов с противоположной стороны, на лысо выбритый, в черном пиджаке и светло-кремовой рубашке. Свет от ресторанного плафона высветил яркий нимб над его головой…

— Я не правозащитник, — ответил я всей этой троице сразу же, — хотя, что это я лукавлю, — и, достав красные корочки удостоверения железнодорожника, которые были внешне очень похожи на милицейские, помахал ими над головой, — ребята давайте без эксцессов, чтобы не пришлось вызывать группу поддержки или катафалк…

— Не надо, Геша, не надо, не связывайся с этими ребятами… Давай лучше пойдём отсюда. Да-да, у меня не очень хорошее предчувствие — произойдёт какая-нибудь гадость, там, долго будет, — Виктор замолчал, как бы подбирая слова, но не мог никак мне сказать «что долго будет…», скорее всего, он хотел сказать, «что будет больно».

— Я тебя понял. Я тебя прекрасно понял, — попытался пошутить я, — будет больно за бесцельно прожитые годы? Хорошо, всё! Я не «встреваю» в эту компанию и в эти разборки. Пойдём за столик, посидим еще, на виду у всех, так будет лучше. Я думаю, что на видном месте к нам приставать не будут, и ты мне расскажешь, что с тобой такое случилось? Я же вижу, что у тебя душа не на месте: маешься ты и алкоголь не помогает, только вредит, и причём сильно вредит. Не пробовал бросить?

— Все, парни, расходимся, давайте не будем друг другу портить вечер, — Витяй сунул руку в карман брюк, где у него, якобы, лежало что-то, — не хочется сегодня стрелять в людей!

— А, что, реально будешь стрелять? — Остановившись, спросил лысый тип в черном пиджаке.

— А то! — Воскликнул Виктор, и медленно начал вытаскивать что-то, типа пистолета из кармана.

— Как в тире, — добавил я и тоже сунул руку в карман, — лучше разойтись по-хорошему, пока ещё все живы!

Лысый тип в черном пиджаке зло посмотрел на меня и Виктора, сплюнул, и развернувшись на сто восемьдесят градусов сказал своим корешам:

— Ладно, пошли отсюда, не хватало нам срок мотать из-за этих «башкиров», — и все трое дружно направились к свободному столику в дальний угол кафе-ресторана.

Я осмотрелся, хотел увидеть дам, за которых только что вступились, но они внезапно куда-то испарились. Осталось только развести руками и присесть напротив Витяя за нашим столиком. Усевшись поудобней, мы долго и пристально уставились друг на друга.

— А, тебе-то, про какое кино рассказывать? — Виктор как-бы нехотя начал жевать губы, издавая звуки. — Все эти россказни реально тебя интересуют? Ты, вижу, человек успешный и хорошо устроился на этом свете. Может быть не совсем комфортно, я имею в виду душевность. Смотрю, тянешь нормально. Работа есть, деньги есть. Только грусть чувствуется — один ты, и одиночество съедает… Поэтому меня потащил с собой в этот бар? Страшно одному оставаться на ночь под вечер? Я по себе знаю, сидишь на этой проклятущей кухне и не с кем поговорить, а мысли так и захватывают тебя, нехорошие, грустные мысли, как в плену — никак не вырваться…

— Может, выпьем по 50 грамм? — Добавил Витяй.

— Давай выпьем. Что зря пришли? Выпьем, да поговорим. Может, я тебе расскажу, как моя жизнь сложилась? Я, Виктор, не такой уж белый пушистый, как это кажется с первого взгляда. И был в таком состояние, что не изменив однажды свою жизнь, может быть давно уже был бы не жилец на этом свете. Знаешь, только сильное чувство, горе или невыносимая боль может выведи человека из комфортного водочно-питейного состояния, из этого замкнутого цикла: выпил-похмелился, похмелился-выпил. Вот, взял себя в руки, -я сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и резко разжал, испугавшись, что стекло не выдержит и я раздавлю эту рюмку с 50 граммами водки у себя в кулаке. Но, стекло оказалось толстым и крепким — даже не треснуло. — Так что, вот так вот, Виктор, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.

— Я не хочу тебя спрашивать о том, что с тобой случилось. Как случается, что человек приходит к своему пониманию смысла в этой жизни? Ты, вот, уже, Геша, пришёл. а я, как видишь, ещё пока нет.

— Знаешь, Виктор, пришёл! Я не могу тебе всё рассказать, да и не вспомню многое, но всё начинается с понимания ответственности за свою и чужую жизнь. Именно на таком уровне решается вопрос — на уровне жизни и смерти. Если человек этого не понял разумом, тогда беда, тогда «труба дело».

Виктор смотрел на меня захмелевшими глазами и я чувствовал, что он сейчас находился в зоне комфорта.

— Да что я тебе всё это рассказываю? Всё равно ты этого не поймёшь, и не потому, что ты глупый человек, просто это надо пережить всем сердцем, всей своей душой, всеми своими мозгами. Это так отрезвляет, это даже не отрезвляет, это ставит человека на край пропасти. И только тогда ты начинаешь понимать, что тебя вывели из этого состояния, и тебе нужно что-то делать, а ты стоишь под ледяным душем и задаёшь сам себе вопрос: «А хватит ли у тебя сил выжить в этой ситуации донести свой крест до вершины Голгофа?». И, вот тут, не надо сомневаться, понимаешь — не надо! Бог нам не даёт страданий больше тех, что мы можем вынести. Поэтому сомневаться не надо — надо просто собрать все силы в кулак, спасая сначала свою душу, а затем и тело, конечно. Но, в первую очередь — душу!

Виктор смотрел сквозь меня, вспоминая что-то глубоко личное. Я не стал возвращать его в первоначальное состояние. Воспоминания, в которых витал Виктор, были мне не подвластны, и я продолжил свою исповедь:

— Не знаю, слышишь ты меня или нет, но мне нужно, оказывается было просто выговориться. Может быть даже перед самим собой. Я, конечно, не очень хочу рассказывать про то время, когда мы жили в деревянном бараке… Я тогда сильно выпивал, и последствием моих пьянок был сильный пожар в этом бараке, после чего мы зимой, — я задумавшись, продолжил, — мы — это я, жена и наш ребёнок, оказались утром в февральскую погоду, без вещей, без документов, на снегу возле родного пепелище. Слава Богу живые! Хотя… Всё могло закончится гораздо трагичнее. И я не хочу, конечно, рассказывать, как жена собралась и вместе с сыном ушла к своим родителям, махнув на всё и на меня, в том числе. И вот тогда… Да, тогда, стоя на холодном морозном ветру, я смотрел на всё это бедствие, размазывая по лицу грязные пьяная слёзы и сопли, и мне стало действительно страшно. Зима, а мы на улице с маленьким ребёнком… Я не помню из-за чего начался пожар: или я не закрыл дверцу печи, или уснул с не потушенной сигаретой? Да, сейчас это и неважно. Я каждый вечер был в постоянном пьяном угаре: беспамятство, деградация… Что там говорить, то что произошло, то произошло. Жена ушла с ребенком сразу же, не знаю, как добралась до посёлка, где проживали её родители. Она сказала мне, заплакав, что так больше жить не может и это предел всего. Это просто какое-то чудо, что Бог отвёл от нас самую страшную трагедию. Самая страшная трагедия была бы, если бы мы заживо сгорели в этой «халабуде» Бог преподал мне большой урок. Жена даже не попросила меня отвезти их в посёлок, хотя машина стояла рядом, и всегда торчали ключи в замке зажигания, недалеко от этого деревянного здания, который назывался нашим домом. Она просто взяла сына, зашла к соседям через дорогу, попросила у них теплое бельё и ушла. Ушла куда-то на автобусную остановку. — Я взглянул Виктору в глаза, он бессмысленно продолжал смотреть сквозь меня, только на лбу у него появились вертикальные морщины, видимо смысл сказанных мной слов постепенно доходил до него. — По прошествии времени, я теперь знаю, что я всё хорошо у них сложилось и сын вырос, правда, без меня. Возраст такой, что «в пору свадьбу играть». Ну, а тогда, я сел в свою машину и поехал к своему единственному другу, который принял меня и целый вечер за чашкой чая слушал мой рассказ и моё раскаяние. Он предложил мне остаться переночевать, но я сказал, что переночую в машине, мне там было бы спокойнее.

— Я пять лет восстанавливал себя и лечил свою душу, начисто отрекшись от любого алкоголя, а сегодня утром узнал, что мой товарищ, которого я давным-давно не видел, представился в мир иной. А он был не намного меня старше. И как человек был очень хороший, но «зелёный змий» сделал свое дело медленно и неотвратимо. Это меня сильно напрягло, и мне стало грустно. Грустно за то, что когда уходит человек, главное в этой жизни так и не реализовано.

— А что главное, Гена? — Виктор очнулся от своих мыслей, доказав, что он внимательно слушал меня.

— Никто не знает. Жизнь сама, в общем-то, довольно таки бессмысленная штука. Как сказал один мудрец: «наполняет жизнь смыслом сам человек». Вот такая история о тяге к алкоголю, и, самое интересное, что было бы после того, если бы я не сказал себе: «Что ты делаешь, остановись?! Человек не должен опускать руки». Да, кажется, что существование бессмысленно, но, нет! Каждый человек оставляет какой-то след…

— Одиночество нас губит, Геша, не знаю, как к нему относиться?

— Одиночество? — Я задумался, держа в кулаке уже тёплую рюмку с водкой, больше похожей на японское рисовое «саке», — одиночество, это своеобразная, весьма полезная штука. Можно много чего обдумать и передумать.

— Чего, например? Думай не думай, а «сто рублей не деньги»!

— Ну, Витяй, например не сдаваться в угоду «зеленому змию», писать стихи, рисовать картину, музыку сочинять, дом строить, в конце концов.

— Шалава, это всё твое творчество! Настоящее творчество — это погоня за деньгами, тогда ты творец, а не неудачник.

— Что-то в твоей конструкции, Витя сломано — сходи в церковь!

— Не обижайся, Геша, сейчас, если у тебя нет денег, то ты — никто! Ведь так?

— К сожалению, да! Но сам процесс творчества — это весьма захватывающий процесс. Не из каждой картины получится шедевр, да это и не нужно. В каждом человеке заложен Творец и это ещё как посмотреть. Да, это не классика, а может быть как раз наоборот, это шедевр, это что-то новое, свежая струя, какая-то другая, откровенная мысль, которая пришла только тебе в голову и вот тебя уже узнают, с тобой здороваются, и ты уже не просто Вася, Коля, а Петрович или Николаевич. Такие, как ты, друг другу смысл в жизни наполняют, смягчают сердца, чтоб сообща пройти через порог, который называется «небытие».

— Ты хочешь, чтоб я все воспринимал в позитиве?

— Да, и когда-нибудь, через много-много лет, когда новые молодые станут такими как мы, стариками, вспомнят и скажут от горя: ««Вот, старость пришла?!» Я дам совет сейчас: «Не ищите старости», и, как говорил наш знаменитый Лев Толстой: «Ищите увлечение по душе». Только бы не забыть про это…

***

…Я встал из-за столика, отодвинул штору и выглянул в окно. Старый дуб стоял прямо по центру заснеженного поля. А может быть, это был и не дуб вовсе — баккам, просто древо. Трудно зимой определить породу дерева — иссохшие ветки, изогнувшись параболой, опустились вниз. Верхушка ствола была отпилена или, может быть, она просто сгнила и отвалилась. Исчезла когда-то давным-давно, и только самые верхние веточки слева и справа от него ещё тянулись вверх, и понимание было двоякое: или дерево сдаётся, подняв руки-ветви вверх, или своими прутиками-пальчиками из последних сил тянется к солнцу, к жизни. Жалкое, сухое, сморщенное зрелище, наверное, неинтересное большинству прохожих.

Почему же я вдруг с грустью взглянул на это увядающее недоразумение? Не знаю, может быть потому, что сравнил угасание этого деревянного обрубка с бесполезными, засохшими ветками-крыльями и никчёмную житуху Витяя? Может быть, чуть-чуть, я почувствовал родство их душ? Когда-то давно, в юности цвело это дерево, и яркие зеленые листочки играли с лучами солнца, переливаясь на фоне лазурного неба радуя отдыхающих, расположившихся под этим самым деревом в уютной прохладной тени. И цветущее дерево, мимо которого, как кадры цветного кино проносилась сама жизнь, оставалось в памяти людей в виде красочного антуража живой природы, так необходимого для жития, с прекрасными чувствами и хорошими воспоминаниями.

Да, мы все живем в прошлом. Мы все живем воспоминаниями. Каждый день, каждая секунда времени отодвигает настоящее в прошлое, которое помнится нам, и вызывает различные эмоции: хорошие, плохие, смешные, грустные, радостные и болезненные. А, вот оно настоящее, не прошлое, не будущее. Настоящее стоит супротив меня в виде иссохшего деревянного истукана, а я, такой же, стою возле исполина, застывшего во времени. И только где-то глубоко, в самой сути, в самой сердцевине ствола дерева, через микроскопические отверстия, напряжённо смотрят на меня недоверчивые живые глаза. То душа дерева примечает внешний мир, с готовностью идти до конца за свое правое дело, за свою жизнь, прожитую, которую уже, ну, ни как изменить нельзя. Есть ли смысл всё менять? Может быть, и нет смысла находить в этой прожитой жизни то, что сделано плохое или то, что сделано хорошее? Надо просто радоваться счастью и говорить, успокаивая самого себя, что вся жизнь была прожита ради вот этой небольшой радости, ради этого хорошего, что, может быть случайно, произошло в жизни, а может быть и не случайно ещё произойдёт.

Возможно, эти случайно-неслучайные воспоминания и есть тот лучик света, который светит нам с тобой, дерево, в конце нашего нелегкого пути? Не переживай, деревяшка, мы ещё послужим людям, в конце-концов согреем теплом своих горящих сердец.

— Жаль, что Виктор не узнал меня — столько лет

прошло... Неужели, братка, жизнь сильно изменила нас за четверть века? — Изрёк я печально шёпотом, — Да...

Chat bot из Эдема

фэнтези

Я ждал её. Она заранее, дня за два, мне написала в приложении WhatsApp, что прилетает в Moscovia, и я радовался, как ребенок. Прошёл целый год, как я не видел её — целый год в разных частях света, целый год на противоположных точках земного шара, буквально друг у друга под ногами, мы общались только посредством различных гаджетов. Ну, а чтобы встретиться напрямую, необходимо было пролететь через центр Земли, через кипящую магму. Фантастика какая-то. Она постоянно занималась своими ненормальными экспериментами, периодически что-то выдумывающая и исследующая. И, наконец-то, решилась пролететь в этом длинном тоннеле через участок земли с температурой несколько тысяч градусов. Никто еще не пробовал промчаться в стремительной консольной капсуле и преодолеть земную хорду, никто. А я смотрел на экран смарт-гаджета и думал: «взять билет на «Flight Fantastic» и прилететь в эту далекую Ameriqosland, чтобы отговорить её от этого эксперимента. Зачем, мы же можем встретиться и так, не подвергая наши отношения таким испытаниям? Но вот незадача — она могла летать по всему свету, потому что была космополитом, человеком мира, и входила в эту, как её, «Green Space» организацию, в самую цитадель исследовательской лаборатории. А я нет, я не мог путешествовать. На меня лично были наложены ограничения, как внутри страны так и за её пределами. Я ничего не мог поделать. Как-будто мощная стальная рука robo-sapiens взяла меня за горло и ждала, когда я испущу дыхание, а я ещё барахтался, цеплялся за жизненные выступы в этой отвесной стене над пропастью небытия, цеплялся за воспоминания. Хотя, если честно, будущее не предвещало ничего хорошего — так, жизнь в прозябании: утренняя зарядка и программируемый сон. Единственной отрадой для меня были, так называемые, черновые «почеркушки», я не знаю как правильно назвать — «не отправленные письма» или «опухоль воспоминаний» — трудно сказать, но, только исписывая один за другим листы редактора чата, я погружался в атмосферу радостного созидания и мог абстрагироваться от этой ненастоящей реальности, прячась в материальной виртуальности мыслей и воспоминаний, разговоров, затаённой недосказанности, в мире, в котором живу и прозябаю, и в котором очень нравится обретаться, живя легко и комфортно. Это было то, единственное «моё» состояние души и тела, которое никто не мог у меня отобрать: никакие пени, злые люди, грозные законы, разве что закон «Жизни и Смерти» — кончина, прошу прощения, биологическая смерть, успение. Но я не думал об этом. Я ждал её, не смерть, конечно, я ждал, её, когда она прилетит, и мы наконец-то встретимся, где-нибудь за чашкой кофе в уютной кофейне. И этот день настал — первая суббота весны по календарю Via Lactea. Она отправила сообщение в Messenger, что вылетает и прибудет в Moscovia ровно в 00:00 с пятницы на субботу, и, наконец-то в субботу у нас будет время встретиться и всё обсудить. Я ждал звонка или сообщения, но суббота прошла в бесполезном ожидании. Лишь в воскресенье утром мне прилетело ожидаемое sms-сообщение:

— Здравствуй, дорогой! Суббота была бешеная — журналисты, телевидение, выступления в «Robot City»… Столько народу, жуть! Устала, даже не было времени встретиться с тобой, но ты не переживай по этому поводу. Я поздно ночью добралась до кровати в гостинице, которую нам предоставила компания «Green Space», не помню название отеля. Этаж хороший, пятисотый — всё видно сверху, абсолютно всё! Я немного посплю, хотя бы до обеда, а потом перезвоню и мы с тобой обязательно встретимся, где-нибудь рядом с гостиницей в кафе. Ты приезжай ко мне, хорошо? Всё, целую тебя мой славный, жди звонка».

— Невероятно популярной личностью стала она, — подумал я с грустью, что уже, почему-то, и не захотелось с ней встречаться, я научился выжидать. Что-то такое неприятное промелькнуло у меня в голове, в мыслях, в быстрых нейронах искусственного гипоталамуса, — может, Бог с ней, пусть будет так, как будет. Вот она, вроде рядышком, где-то, красавица. А встретиться, поговорить и понять друг друга не можем — разные мы. Да, год пролетел! Он тоже что-то значит для теплоты отношений. Одно дело переписываться через интернет, другое дело — пугающая новизна встречи. Ладно, порадуюсь своим устаревшим стримером, что её эксперимент удался и она жива-здорова. Молодец, сделала ещё один шаг к развитию научно-технического прогресса! Порадуюсь, а может огорчусь: теперь в нашей многострадальной Земле наделают многочисленных сквозных отверстий, так называемых «Chord» и будем мы путешествовать друг к другу через центр Земли напрямую, без всяких опасений за жизни. А, вот, нужны ли они нам, эти встречи после этого, я не знаю? Может быть, пролетая через центр магмы, мы сжигаем в себе всю нашу прошлую жизнь, воспоминания и приобретаем что-то новое, другое, чуждое. Перерождаемся, как бы, и, совершив это скоростное путешествие, становимся внутренне другими? Если удариться в мифологию — мы путешествуем под землею, пролетая сквозь «Царство Аи́да» — царство подземного бога мёртвых, а это бесследно не остаётся. Я, лучше, по старинке буду путешествовать, по земле, по «Царствию поднебесному», и буду точно знать, что я в равновесии — внизу под ногами Ад, вверху над головой Рай. А посему, ответственно заявляю: — «Я, Chat-bot Artificial, сделанный бездарными специалистами корпорации „Maxisoft“, экспериментальный чат-робот, в жизни которого происходит постоянная депрессия с острыми вспышками паранойи на фоне любовного бреда, местожительством выбираю Эдем».

Ламия

новелла

Ехал с работы в метро, переполненном пассажирами настолько, что стоять пришлось практически на одной ноге. Рядом со мной, держась друг за друга, замерла молодая пара. Парень бережно поддерживал молодую девушку за талию, а она, словно маленькая девочка, грациозно обвила шею своего мужа тонкими смуглыми руками, заглядывая ему в глаза, и, светясь от счастья, не замечала никого вокруг. Такая не театральная искренность и прелюдийное обожание своего мужчины для меня было непривычно и, чтобы не спугнуть вовремянье молодой пары, я отвел глаза в сторону. На боковом сидении возле выхода сидела другая молодая девушка, постарше, и, с какой-то злостью во взгляде воззрилась на эту счастливую пару. Я почувствовал безмерную зависть этой женщины к происходящему благочестию. Ну, и ещё, никак не мог понять, какая, белая и пушистая или чёрная и злая завидь овладела девушкой постарше, рассматривающей влюбленную пару. Она явно хотела, чтобы её заметили, видимо, вспоминая что-то своё, далекое и глубоко личное. И, как бы вплетая безотрадные флюиды в это открытое, немое общению двух близких людей, она потянула энергетику на себя, насыщаясь ей, как вампир.

— Что же она шепчет? — Подумал я. — Неужели наговор, магическое заклятие, месть из предельных глубин отчаяния?

Измененное сознание Ламии распространяло вокруг себя что-то темное, злонамеренное, пульсирующее, я это ощущал всеми фибрами души, всем своим существом. Траурный ореол бешено вращался вокруг голов этой влюбленной пары, оставляя еле видимый призрачный нимб.

— Зачем, зачем Вы так радуетесь на людях? Открыли свои чакры, свой психоэнергетический центр людям посторонним, завистливым.

Но тут меня посетила другая мысль:

— Может быть я не прав? Эта влюбленная пара с маленькой дочуркой, стоявшей рядом с молодым отцом и юной матерью, выстояла и победила все бури сомнений, уколы ревности, враждебность, гнев, обиду, зависть, недоверие, подозрение, ожидание предательства, боль, и никакая внешняя людская зависть уже не сможет сломать любовь, которая сложилась. Да-да-да, так оно и есть, любовь окончательно сложилась. Радуйтесь, радуйтесь и любите друг друга, а ваша дочурка, притаившаяся близёшенько, тоже радуется и смотрит на мир счастливыми глазами. В её маленьком сердце, глядя на Вас, зародилось самое светлое, яркое, позитивное чувство в жизни — любовь! Всего Вам самого хорошего в жизни и не поддавайтесь никаким демонам-вампирам в человеческом обличье! — Пожелал я мысленно счастливой паре, укоризненно посмотрел на Ламию, и вышел из вагона на перрон пересадочной станции.

Пуймурсэл

рассказ

Пробираясь сквозь зеленые заросли бесконечных кустарников и дикорастущих соцветий я вышел на берег огромного озера, вдоль которого, в ложбинке между двух сопок, зеленеющих на фоне ярко-голубого неба, вольно раскинулось село Ачан. Утопая в изумрудной зелени, деревянные щитовые домики всем своим основанием крепко-накрепко вросли в родную нанайскую землю. И только крыши с металлическими дымовыми трубами, в тандеме с деревянным распятием электрических столбов, гордо возвышались над водной гладью озера.

Свою историю село Ачан ведет с того момента, когда древний нанайский род Ходжер основал свое родовое стойбище на берегу озера Болонь, а позже, русские мореходы и землепроходцы построили рядом со стойбищем небольшую крепость и назвали острогом. С того времени прошло более трёхсот шестидесяти лет. Нанайский народ до сих пор живёт в гармонии с природой и благодаря природе, поэтому, День рыбака в селе — это основной праздник селян. В этот воскресный июльский день, когда рыбаки и рыбацкие бригады съехались на берег озера Болонь, для получения удовольствия от активной рыбалки, я и приехал в село Ачан. Целью поездки была попытка отыскать следы моего брата Фима, уехавшего на заработки в это далёкое нанайское село, в местную бригаду родовой общины на заготовку рыбы и икры.

«Интересное село, Ачан», — почему-то думалось мне, — «наверное, это место притяжения многочисленных этнографов, лингвистов, собирателей фольклора, и не только желающих рыбачить, а того и хуже — браконьерствовать. Действительно, здесь удивительным образом сохранился язык, старые нанайские песни и ритуальные танцы, обряды и, всё это стало возможным из-за отдаленности села от цивилизации, от крупных городов, от вмешательства в жизни селян официальных властей. Здесь, как бы произошла консервация этнического мировоззрения нанайцев. Да и к тому же, им помогают в сохранении своей идентичности особо сакральные места, окружавшие это национальное село — священная гора Одзял, оберегающая от злых духов, мыс Нергуль — оберег, река Амур, которую нанайцы называют Мангбо и озеро Болонь. На берегу этого чудесного озера рыбаки, и охотники просят промысловой удачи, сюда приносят дары и обращаются к духам, молясь на счастье и благополучие», — я остановился на тропинке, ведущей вниз, к озеру, созерцая удивительную красоту дикой природы.

«Ачан», в переводе с нанайского — «Встреча» и встречают здесь, особенно в День рыбака, по всем национальным канонам. Чтобы праздник удался, сначала нужно совершить древний обряд «кормления воды» у Священной горы Одзял, чему я и стал свидетелем — так здесь поступают местные рыбаки и охотники. В этот праздник жители делают «араки» и наливают своеобразный горячительный напиток в какую-нибудь лодочку из бересты вместе с рисом и рыбой, и просят удачу, здоровья. Но вопреки моим ожиданиям, этот дармовой горячительный напиток оказался не для внутреннего употребления, а вместе с порцией рыбы и риса, лодочка с араки отправилась в плавание для умасливания духов по водам болонского озера. В это же время меня оглушил звук барабанов — местные жители в национальных костюмах с силой стали стучать деревянными колотушками в огромные шаманские бубны, которые представляли собой обыкновенный кусок кожи натянутой на деревянный обруч. В этот добрый день все желающие могли прямо на берегу отведать национальные блюда, что я незамедлительно и сделал, так как был голоден после утомительного путешествия. А вот, мерятся силой с нанайскими богатырями, представителями села Ачан, в таком виде спорта как «перетягивание каната», я не стал, хотя желание было, так как знал точно, что «победит дружба». Но более трёх столетий назад на этой земле дружбой и не пахло, скорее порохом. В середине 17 века Ерофей Хабаров со своими товарищами вступил на берег озера Болонь и заложил Ачанский городок-острог. Не все аборигены были рады пришельцам и вместе с маньчжурами пытались атаковать и взять это укрепление. Весной 1652 года маньчжуры выслали под Ачанский городок большое войско, хорошо вооруженное огнестрельным оружием. Завязался жестокий бой, который окончился полным разгромом маньчжур. Это было более трёхсот лет назад, зимовье и чумы давно сгорели и превратились в прах, не оставив никаких следов, а сейчас, в Ачане, на празднике Дня рыбака, сражаются только драконы. Я с удивлением созерцал, как на сцене летней площадки происходила костюмированная схватка двух водных драконов — светлого «пуймура» и тёмного. Схватка была не шуточная и символизировала борьбу добрых и злых духов, где верх, по межнациональной традиции одержали силы добра.

— Здравствуйте, уважаемая! — Обратился я к пожилой рыбачке, стоящей на берегу у самой воды, — а как мне найти здесь одного человека, Ефимом зовут или просто — Фим? Я брат его, Сева, ищу уже много лет — пропал, неслуху от него, не весточки.

— Не знаю дорогой, не здесь ты ищешь, нет у нас тут такого человека. Ефим, говоришь? Нет, не слышала. Не в рыбацких бригадах, не среди приезжих, нет такого человека, видимо какой-то Злой дух решил подшутить над тобой. Что я могу тебе сказать, чем помочь? Разве что… А подойди-ка ты к Священной Горе Одзял и попроси Добрых духов, только хорошо попроси, чтобы они помогли тебе найти твоего брата, или вот ещё, здесь, в наших краях недалеко от села, в километрах десяти, вон за той сопкой… Видишь? Живёт Шаман, давно живёт. Сходи милый человек к нему, он посмотрит на звезды и что-нибудь тебе расскажет о твоём брате. Он очень сильный Шаман, раньше многие к нему ходили, но сейчас не ходят, бояться.

— А почему бояться? — Спросил я пожилую рыбачку.

— Он другой человек, не из наших мест, — ответила она, — не из нашей родовой общины. Да и предсказания его всегда сбываются, и не всегда самые хорошие, вот и боятся люди, — женщина замолчала, задумалась и перевела свой взгляд с меня на зеркальную гладь озера.

Почесав затылок, я медленно побрел вдоль озера, по берегу, туда, где почти у самой воды росли одинокие деревца: березы, да осины — этакое редколесье, вокруг которых небольшими группами, заняв круговую оборону, окопался крыловидно-широколистный папоротник. Когда-то дикие места, сегодня были уже освоены цивилизацией и, поэтому, то там, то здесь, возникали небольшие по площади, вытоптанные ногами и укатанные машинами плазы с грудой старой золы, с хлыстами осин, поперёк которых колотые плахи были сбиты между собой в импровизированный стол. Рядом, вкруговую, попадались небольшие пни, на которые можно было присесть и отдохнуть. Оглянувшись, я кинул прощальный взгляд на нанайскую деревню; во дворах сушили только что пойманную рыбу, разведя под ней дымокур — спасение от насекомых. Широкие пластины рыб сушились на ветках деревьев — это для собак, для себя же, нанайцы делали юколу — резанную тонкими пластами, которую сушили тут же. Тонкая, она быстрее высыхала, а значит, не портилась и могла храниться год, два. Мой взгляд зацепился за частокол неказистых нанайских дворов, где стояли ритуальные столбы, которым поклонялись язычники и просили прощения и бла; га, культовые изображение духов-помощников шамана бучу и маси, с помощью которых оживлял Шаман душу, лечил болезни, просил удачу в охоте и рыбалке. Шаманы были неотъемлемой частью жизни коренных народов — доктор лечит болезни, а Шаман лечит душу, находит потерянную и возвращает в тело.

— Да, обряды и ритуалы в этой деревне ещё были живы и, видимо, передавались из поколения в поколение, потому что, их главная цель — почитать природу и не навредить ей, а значит и себе! — Громко, на весь лес высказался я, как будто в назидание потомкам.

Как говорили аборигены: «нарушишь закон природы, природа накажет вдвойне — выше природы ничего нет на свете!»

— Дяденька, Вы зачем кричите? — Услышал я рядом чей-то детский голосок, — всю рыбу распугаете.