Мы забыли
Мы ночами устали жить с тобой одиноко
под пустыми глазами занавешенных окон…
Мы забыли, что небо нам звездой улыбнётся,
мы забыли, что всё же нам с тобою поётся…
Мы забыли, что кто-то ждёт и нас в этой жизни,
мы забыли, что утро новым солнышком брызнет…
Мы забыли, что где-то бьётся сердце другое,
мы забыли, что это наши силы удвоит…
Мы не можем поверить этой ночью до света,
что не спится кому-то, как и нам, только где-то…
Мы забыли проститься, но… прощаться не надо,
просто ночью мы часто одиночеству рады…
В чистом поле
В чистом поле воет ветер,
продувая грудь насквозь…
Надоело всё на свете,
будто вовсе не жилось,
не страдалось, не любилось,
не хотелось, не моглось…
Ах, зачем, — скажи на милость, —
мне под сердцем эта злость?
Но струится вдаль дорога
в дымке утренней зари —
до родимого порога,
где свеча в окне горит.
Там тепло родного дома
сердце сможет отогреть,
там до боли всё знакомо,
там найти не сможет смерть…
В чистом поле воет ветер,
но… не выстынет душа.
Дай нам Бог надежду встретить, —
только б с ней не оплошать!
Вечер на память
Прощальный ужин на столе,
и мы с тобой сидим угрюмо:
есть время — до утра подумать,
чтобы — потом не сожалеть.
Бокалы с приторным вином
дрожат от соприкосновенья,
а тень моя с твоею тенью
как будто снова за одно…
Как громко тикают часы!
И за окошком кто-то бродит…
Хоть нам и кажется, что — вроде
все наши помыслы чисты…
что мы уходим без помех,
прощая все грехи друг другу…,
не зная, что… идём по кругу,
и грех — рождает… новый грех.
Бессонница
Мне бы в этой круговерти обрести покой.
Мне бы в жизни, да и в смерти — не болеть тоской.
Мне б на краешке Земли обустроиться, —
чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Мне бы солнышка в семье, — ну, хоть за тучами.
Мне б такие видеть сны — да, чтоб не мучили.
Мне б на краешке Земли обустроиться, —
чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Там, на краешке Земли, — не валяются в пыли
честь и верность, как на паперти копеечка.
Там — покой и тишина. Там бы — верила жена,
что наладится и в жизни помаленечку.
Мне бы сыновей своих — да, не в солдатики, —
пусть бы лучше послужили математике.
Мне б на краешке Земли обустроиться,
чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Мне бы жить в ладу со всеми, чтоб не каяться.
Мне б дышать весенним ветром и не маяться.
Мне б на краешке Земли обустроиться,
чтоб жена могла чуть-чуть успокоиться.
Но летят деньки-денёчки неразборчиво,
и судьба моя — подружка — не сговорчива…
Мне на краешке Земли — не пристроиться,
и жене моей вовек — не успокоиться.
Ну, хоть бы — горсточку земли,
где не валяются в пыли
честь и верность, как на паперти копеечка.
Я бы в душу к вам не лез, —
был бы видимый прогресс,
и наладилось бы в жизни — помаленечку.
Бомж-песня
Мне, бездомному, не сладко
жить на этом белом свете:
сам себе кажусь загадкой,
будто чёрт меня пометил.
Ветер всё в лицо да в душу,
дождь за шиворот без меры…
ночью, будто кто-то душит, —
видно, — я уже не первый…
Мне бы чистыми руками
по щеке тебя погладить;
мне б со свежими носками
жизнь семейную наладить…
мне бы спать в своей кровати
в тёплой комнате у стенки,
и всегда, — пускай некстати, —
твои чувствовать коленки…
Мне бы многого хотелось
в этой жизни безутешной:
чтоб душе пилось и пелось, —
без усилий и неспешно;
чтобы звёздочка в окошко,
чтобы дети и внучата,
чтоб удачи хоть немножко,
да, бутылочки початой…
Я бы жил на всю катушку,
а сегодня — в жизни тесно…
На глоток осталось в кружке…
Вот и… кончилася… песня….
Пароходик
Пароходик, пароходик
уплывает, уплывает…
только кажется, что — вроде —
где-то музыка играет,
ведь на палубе — оркестрик,
и смычку, и скрипке тесно…
Улыбается маэстро, —
уж ему-то всё известно…
Это — странный пароходик, —
может, — нет его на свете…
солнце всходит и заходит,
и поёт счастливый ветер,
ведь на палубе — оркестрик,
и смычку, и скрипке тесно…
Улыбается маэстро, —
Уж ему-то всё известно…
Проплывает пароходик
по волнам моих желаний…
жизнь приходит и уходит
среди встреч и расставаний, —
а на палубе — оркестрик,
и смычку, и скрипке тесно…
Улыбается маэстро, —
уж ему-то всё известно…
Пароходик, пароходик
уплывает, уплывает…
только кажется, что — вроде —
где-то музыка играет,
ведь на палубе — оркестрик,
и смычку, и скрипке тесно…
Улыбается маэстро, —
Уж ему-то всё известно…
Волюшка-воля
Загрустил казак по воле:
не блестят глаза в ночи, —
видно, выжженное поле
за околицей молчит…
В тишине станицы сонной
тяжелеет голова…
В небе звёздном и бездонном
затеряются слова:
воля-волюшка…
чисто полюшко,
позови к себе, успокой.
В радость и в беду
я к тебе приду,
если не уйду на покой.
Горе с болью вперемешку:
у беды своё лицо.
Под орлом российским решка:
не успело письмецо.
Мать-земля ответит стоном, —
только пуля и права.
В небе звёздном и бездонном
затеряются слова:
воля-волюшка…
чисто полюшко,
позови к себе, успокой.
В радость и в беду
Я к тебе приду,
Если не уйду на покой.
Казаку до слёз обидно:
шашка в ножнах на ковре, —
не нужна России, видно:
рак не свистнул на горе.
Спи, казак, за тихим Доном.
Русь пока ещё жива.
В небе звёздном и бездонном
затеряются слова:
воля-волюшка…
чисто полюшко,
позови к себе, успокой.
В радость и в беду
я к тебе приду,
если не уйду на покой.
Времена года
Когда в окно заглянет лето,
заполнив комнату теплом, —
весна потребует ответа:
откуда лето принесло?
А мы ответим откровенно:
не знаем, но — сомнений нет,
что лето просто неизменно
приходит много, много лет…
Когда осенними дождями
зальёт сентябрь весь белый свет,
а лето песенку затянет:
откуда вдруг осенний след?
А мы ответим откровенно:
не знаем, но — сомнений нет,
что осень просто неизменно
приходит много, много лет…
Когда за окнами завьюжит, —
от осени вопросов жди:
где листья жёлтые и лужи,
и где осенние дожди?..
А мы ответим откровенно:
не знаем, но — сомнений нет,
зима ведь тоже неизменно
приходит много, много лет…
Когда с весеннею капелью
зимы вопросы прилетят:
откуда эти март с апрелем?..
нам ночи длинные простят,
что мы ответим откровенно:
не знаем, но — сомнений нет,
весна ведь тоже неизменно
приходит много, много лет…
Годы
Смолчит испуганная осень
и вмёрзнет в зиму без труда,
свои одежды в поле сбросив,
оставив капельки стыда…
И я войду с осенней грустью
в замёрзший сад моих надежд.
Назад, конечно, не вернусь я,
устав от окриков невежд.
На тройке — весело и споро —
промчусь по снежной колее
и, потеряв на льду опору, —
очнусь в весенней полынье…
Сожгу в костре охапку листьев,
согреюсь, и — за солнцем вслед —
с букетом неуёмных мыслей
пойду встречать с тобой рассвет.
А днём — негаданно, нежданно:
нальётся вишня — вся в соку…
и лето, — как всегда желанно, —
изгонит из души тоску.
Открою окна, — жарко в доме…
а за окном — дожди висят.
И осень в мутном небе тонет —
Уже полсотни лет подряд.
Душа
Такая беспокойная душа,
что даже кажется кому-то странной…
Ей хочется творить, а не лежать
в объятьях старого протёртого дивана!
Ей хочется парить судьбе назло
над этим вечно захламлённым бытом!
Ей хочется дарить своё тепло,
и быть хоть кем-то в жизни не забытой!
Не запираться в душной тишине,
не прятаться под тёплым одеялом,
не восторгаться множеством монет,
не унывать, когда их слишком мало,
Ходить всегда по лезвию ножа,
безумствовать, советы отвергая,
куда-то вечно радостно бежать,
судьбой своей безжалостно играя!
И слышать вслед: безумно хороша!
И растворяться в розовом тумане…
Такая странная, но вольная душа,
Такую, и захочешь, — не обманешь!!!
Знакомая песня (песня чиновника)
Мы всё решаем порою ночной
за молчаливой, высокой стеной.
И не завидуйте нашим богам,
нашим большим волосатым рукам…
И не мечтайте, чтоб так же, как мы,
в лето уметь убежать от зимы…
Злитесь напрасно, друзья, — ерунда:
ваша беда — небольшая беда…
По пустякам поднимаете шум,
головы ваши распухли от дум;
тысячи дел перед вами встают, —
мы их решаем за пару минут!
Мы так мудры и собой хороши!
Мы — отражение вашей души!
Злитесь напрасно, друзья, — ерунда:
ваша беда — небольшая беда…
Если ж мелькнут у кого-то слова,
что загнивает у нас голова, —
мы всё услышим и — даже в ночи́ —
всё обмозгуем и — не промолчим.
Так что не пробуй, не пробуй опять
Где-то прилюдно об этом сказать…
Только не злитесь, друзья, — ерунда:
ваша беда — небольшая беда…
Светит не вам, но — большая звезда!
Мы всё решаем порою ночной
за молчаливой, высокой стеной.
И не завидуйте нашим богам,
нашим большим волосатым рукам…
нашим большим волосатым рукам…
Карельские страдания
Где-то за туманами веселится лето,
а у нас за окнами хмурится июнь…
Если хочешь в лето ты достать билеты, —
перед сном через плечо за удачу сплюнь…
Где-то за туманами не желтеет осень,
а у нас за окнами в сентябре дожди…
Если хочешь осенью не промокнуть вовсе, —
лучше на диванчике дома пережди…
Где-то за туманами и зима не злая,
а у нас за окнами стужа и снега…
Если хочешь, чтобы снег в мае хоть растаял, —
надо, чтобы вдруг заныла левая нога…
Где-то за туманами и весной, как летом,
а у нас за окнами хмуро и темно…
Если же не хочешь знать ты про всё про это, —
никогда и ни за что не смотри в окно…
Где-то за туманами всё благополучно,
а у нас за окнами нет календаря…
Но зато в Карелии — не бывает скучно, —
значит, наши годики не проходят зря…
Кирзачи-кирзачики
По тропинке узенькой
мы идём с тобой.
У мальчишки усики
так и рвутся в бой…
Кирзачи — кирзачики…
Мы с тобой не мальчики, —
мы с тобой солдатики —
со своей судьбой.
От огня не плавимся, —
смертушкой пьяны…
Может, и состаримся —
до конца войны…
Кирзачи — кирзачики…
Мы с тобой не мальчики, —
мы с тобой солдатики —
нет на нас вины.
С кровью перемешана
дружба под огнём.
Мы с тобою грешные, —
но пока живём…
Кирзачи — кирзачики,
Мы с тобой не мальчики, —
мы с тобой солдатики:
нам нельзя живьём.
По весне отслужится, —
погоди чуток…
По закону мужества, —
я — с тобой, браток…
Кирзачи — кирзачики…
Мы с тобой не мальчики, —
мы с тобой солдатики:
знать, не вышел срок…
По тропинке узенькой
нам идти с тобой.
У мальчишки усики
Так и рвутся в бой…
Кирзачи — кирзачики…
Мы с тобой не мальчики, —
мы с тобой солдатики —
связаны судьбой.
Леди
Ах, эта прекрасная леди! —
Роскошные ручки да ножки!
Ах, эта прекрасная леди! —
Отдайте, я съем всю до крошки…
Ах, эта прекрасная леди! —
Ведь даже причёска игрива…
Ах, эта прекрасная леди!
Ну… как жигулёвское пиво…
Ах, эта прекрасная леди! —
Бела и румяна, — всё в меру…
Ах, эта прекрасная леди! —
Какие тут выдержат нервы?
Ах, эта прекрасная леди! —
С лениво-усталой улыбкой.
Ах, эта прекрасная леди! —
Как… к пиву солёная рыбка…
Ах, эта прекрасная леди! —
Маняще, кричаще, зовуще…
Ах, эта прекрасная леди! —
Не дебри, а — райские кущи.
Ах, эта прекрасная леди! —
На фоне любви к мерседесу.
Ах, эта прекрасная леди! —
На… стыке запойного стресса…
Ах, эта прекрасная леди! —
Не спрятаться, как и не скрыться.
Ах, эта прекрасная леди! —
Напиться и… к чёрту забыться…
Любить всегда
Прощальный стон своей судьбы
не замечаю и не слышу.
Я не устал и не забыл,
хоть колокольчик — тише, тише…
Случайный звук, случайный шаг,
случайный миг… вся жизнь случайна.
Случайный друг, случайный враг,
случайны встречи и прощанья…
Я в этой круговерти рвусь
на части от своих изъянов…
Во мне издёрганная Русь
бормочет про усталость пьяно.
А мне и грустно, и смешно:
не заблудись в лесу осеннем…
Любить на свете суждено —
и в первый день, и в день последний…
А на море
Беломорские качели:
то приливы, то отливы…
В нашей северной купели
волны больно говорливы…
Ветер северо-восточный —
и в лицо, и в бок, и в спину…
но всегда ходили кочи
в островную паутину.
За волной волна всё круче,
и взметает песню ветер,
и несут по небу тучи
всё, что помнится на свете…
От Поморья до Онего —
колокольный звон веками,
пробиваясь из-под снега, —
улетал над Соловками…
Мой город
У города своё лицо:
плывут над озером туманы,
леса на городе кольцом
свои зализывают раны;
звонят по ним колокола,
молитвы тонут в поднебесье, —
а город вертится в делах,
как на пластинке — чья-то песня.
Ворчит во сне пенсионер
и матерится работяга…
натянут до предела нерв
под бело-сине-красным флагом!
За горизонтом тишина,
а в городе не спится людям:
болит хронически спина, —
так этот путь по жизни труден.
Скрипят от старости дома,
по улицам гуляют ветры;
крадётся с севера зима,
вползая в город незаметно.
Линяют краски и цвета,
и дни становятся короче.
Мой город от жары устал
и жаждет зимней длинной ночи.
Он стар и молод, враг и друг,
моя судьба, моё проклятье, —
но не пустой для сердца звук:
Мы с ним не кровные, но — братья.
И мне близка его печаль.
Я с ним всегда по жизни вместе,
Моя душа — с его плеча,
с его креста — я только крестик…
Эх, беломорочка
Вислоухий ветер в Белом море свищет,
и удачу ищут спьяну рыбаки…
но твоя удача — как в кармане сдача…
а моя задача — править на буйки…
Эх, беломорочка!
Волна и лодочка…
А где ж селёдочка? —
Не повезло…
Грустить заставила,
во льдах растаяла,
нарушив правила —
себе ж назло…
Даже дяде Коле в день его рожденья, —
что за наважденье, — тоже не везёт…
Но… к утру на печке — радуют сердечко
рыбные колечки… И жена поёт:
Эх, беломорочка!
Волна и лодочка…
А где ж селёдочка? —
Не повезло…
Грустить заставила,
во льдах растаяла,
нарушив правила, —
себе ж назло…
По лыжне — на север, а в ушах вопросом:
ведь оставит с носом беломорский лёд???
Что бы там ни вышло, а судьба — не дышло:
на ветру не слышно, — может, — пронесёт…
Эх, беломорочка!
Волна и лодочка…
А где ж селёдочка? —
Не повезло…
Грустить заставила,
во льдах растаяла,
нарушив правила, —
себе ж назло…
«Ностальжи»
О чём-то плачется порою:
глаза набухнут по-мужски…
Душа, наверное, не строит,
и сердце ноет от тоски.
А ночью голос чей-то звонкий
вдруг позовёт… Хоть и темно, —
сидят на лавочке девчонки,
уже забытые давно.
Весна гитарным перебором
звенит в ушах. Желток луны
висит над стареньким забором,
мальчишки от весны пьяны:
сирень ломают у соседа,
чтоб обменять на поцелуй;
владельцы двух велосипедов
любимым доверяют руль…
Лицо пылает от желаний:
не остывает голова…
Судьба потом, тайком обманет,
свои используя права…
Я просыпаюсь. Чьи-то тени
бесследно тают на стене…
И локон с запахом сирени
щекочет нежно руку мне.
Это было, было…
Было… Забыл я… И только метель за окном…
Было… Забыл я… И ты мне твердишь не о том…
Что же осталось? — Остались короткие дни…
Только в ночи на Земле мы с метелью одни…
Было… Забыл я… У памяти жизнь коротка…
Было… Забыл я… Как будто пустил с молотка…
Что же осталось? — Ветрами напетая быль…
Только и вижу — слоями осевшую пыль…
Было… Забыл я… Наверное, вдаль унесло…
Было… Забыл я… Как будто кому-то назло…
Что же осталось? — Осталась вселенская грусть:
всё оттого, что назад никогда не вернусь…
Было… Забыл я… Всё снегом опять замело…
Было… Забыл я… Темно, хоть и было светло…
Что же осталось? — Надежда стоит у ворот:
может хоть что-то она мне на память вернёт…
Было… Забыл я… И только метель за окном…
Было… Забыл я… И ты мне твердишь не о том…
Что же осталось? — Остались короткие дни…
Только в ночи на Земле мы с тобою одни…
Ночь на двоих
Мы этой ночью будем жить,
не отвлекаясь на сомненья.
И будет за окном кружить
неуловимое везенье…
И затеряются в ночи
вопросы наши без ответов.
Но — есть огарочек свечи,
и далеко нам до рассвета…
И не забудутся слова,
в глазах твоих в ночи растаяв, —
ты, как всегда, во всём права,
ведь мы от ночи не устали…
Гоню я солнца лучик прочь,
но время неизбежно тает:
и на исходе эта ночь,
а, что потом, — никто не знает…
Осень
Заметелило листвой жёлтой…
Нахлебался я тоски вдосталь…
Не забуду, — не смогу просто:
лет запутанных своих до ста…
Улетели зимовать птицы…
Потускнели у друзей лица…
И жена на всё вокруг злится:
хорошо не за окном, в Ницце…
А у нас уже — ледком лужи…
Затяни свой поясок туже…
Никому ты… А себе — нужен
среди этой на Земле стужи.
Заметелило листвой жёлтой…
Нахлебался я тоски вдосталь…
Не забуду, — не смогу просто:
лет запутанных своих до ста…
Пожелай себе удачи
Костёр погас… и потянуло холодком.
Уже гитара от росы тихонько плачет…
На сон грядущий пожелай себе удачи,
ведь ты с удачей всё ещё знаком.
Дежурит верный у палатки дождь:
я знаю — никуда ты не уйдёшь.
Пока душа капризно не ворчит, —
держи под ковриком ключи.
Звенит ручей — не оборвавшейся струной.
Летит звезда, но — не последнее желанье.
И растворяются в предутреннем тумане
верхушки сосен, уносимые луной.
Дежурит верный у палатки дождь:
Я знаю — никуда ты не уйдёшь.
Пока душа капризно не ворчит, —
держи под ковриком ключи.
Спина к спине, — теплей, конечно же, — вдвоём.
И засыпают не растраченные души.
Их сон ни ветру, ни рассвету не нарушить.
А мы тихонько колыбельную споем.
Дежурит верный у палатки дождь:
Я знаю — никуда ты не уйдёшь.
Пока душа капризно не ворчит, —
держи под ковриком ключи.
Рынок
Жаркий день в мороз трескучий:
руки стынут — ум в поту.
Есть ли в мире, где — покруче,
чем на рыночном посту?
На губах синеет вера,
хоть карман дырявый пуст.
Эх, ты, жизнь, какая ж стерва:
мало денег — много чувств.
Там, в тепле, колдуют чинно:
брать, не брать, отдать, не дать…
а на рынке гнутся спины —
это — наша благодать.
Я и сотне рад безмерно:
получил, — уйду в запой.
Кто-то есть и будет первый.
Я — не первый. Я — второй.
Матерюсь. А кто поможет?
Есть надежда, — нет пути.
Знать, опять не вышел рожей.
Наши рожи не в чести́.
Жизнь давно уже не в жилу,
и давно себя не жаль…
Если уж не вышел рылом, —
хоть других не обижай!
Пусть в сентябре
Стылый сентябрь подарил нам опять бабье лето:
женскому полу всегда не хватало тепла…
но ежегодно сентябрь, вспоминая об этом,
лето сжигает всегда неизменно дотла…
Что-то не то и не так происходит на свете:
осень с причудами, но, как хозяйка, — права…
только забудешь о так приглянувшемся лете, —
снова кружи́тся от летней жары голова…
Солнце уставшим костром на ветру догорает,
бабьим теплом от души наполняя дома…
кажется: близко, так близко до самого рая…
но… это осень, а скоро наступит зима…
Где-то дожди затаились, устав от безделья…
только не надо с приходом их к нам торопить:
пусть в сентябре будет лето на этой неделе, —
дайте последний глоточек от лета испить…
Почти правда
Мутило… и продавленный диван
впивался зло пружиной в ягодицу…
Хотелось, братцы, даже удавиться,
но… за окном вдруг затянул баян.
Он не играл, он — плакал… Под вальсок
дворовый пёс кивал хвостом кому-то…
Был час — как будто бы промежду суток —
затягивай потуже поясок…
Мечтал Иваныч, сплёвывая зло,
а тётка Марья, в стареньких калошах,
свистела: день-то — чудо, прехороший,
ишь, как с погодой нынче повезло!
Висел июль в прокуренном окне,
и было лень задёрнуть занавеску…
Её задёрнула услужливо невестка,
сказав: «Хотите? — Возражений нет».
Мелькнула мысль: ну, старина, пора:
конец и есть, наверное, начало!
И, оттолкнувшись молча от причала,
я зазвучал… на кончике пера.
Душа и осень
Осень, снег… и никому нет дела,
что душа, отдельная от тела,
то взлетает, то опять садится,
будто кем-то раненая птица…
С телом жить она сейчас не может:
пробежит мороз по тонкой коже —
и она от тела отлетает…
Дай ей Бог снежинкой не растаять…
Жизнь — колесо
Нет, не хочу, не могу, не желаю, не стану
ветру о чём-то нашёптывать я у костра…
Было бы, знаю, конечно, немножечко странным,
если бы это признанье случилось вчера…
Может быть, это — меня закружили метели?
Может быть, это — в душе проливные дожди?
Может быть, это — те листья, что прошелестели
и улетели, оставив меня позади?
А в облаках ослепительно белые птицы
машут крыла́ми беззвучно, как в старом кино…
Жизнь — колесо… Мы с тобой —
поржавевшие спицы…
Было, всё было, но очень, уж очень давно…
Было, всё было: костёр догорал на рассвете,
чмокала каша, чаёк закипал в котелке,
песнями душу в тумане расплёскивал ветер…
Было, всё было — как замок на жёлтом песке…
***
Плачет кто-то за окошком —
я не плачу, я — смеюсь:
мысли катятся горошком
прямо на пол… Ну, и пусть…
Собирать я их не стану:
собирал ещё вчера…
Как же всё на свете странно:
чаще, всё-таки — с утра…
За день до смерти…
За день до смерти буду жить,
не отвлекаясь на сомненья,
и будет за окном кружить
неуловимое везенье;
и снег растает на губах,
отдав своё мгновенье влаги,
и запульсируют в стихах
на сереньком клочке бумаги
мне непонятные слова:
о смысле жизни в этом мире,
о том, что жизнь всегда права,
о том, что только Бог помирит,
о том, что смертью не помочь
и жизнь, увы, не помогает…
Уже осталась — только ночь…
А, что потом, — никто не знает…
Хочу огня
Костры весенние отчаянно дымят…
С огнём весной всегда — из рук вон плохо…
А нам с тобой — тереть глаза да охать:
ну, отчего же листья вспыхнуть не хотят?
Они хотят, но… у желанья есть предел,
как и в стихах: как ты себя не мучай,
когда расплавишь лёд под листьев кучей,
погаснет пламя… Ты ж не этого хотел?
Слушай
Слушай: может быть, услышишь…
Не услышишь, — не поймёшь.
Кто-то, может, рядом дышит, —
ты не слышишь: правда — ложь…
В облаках плывёт куда-то
зарифмованная боль…
Роль глухого воровата,
ты глухого не неволь:
он такой, каким когда-то
уродился. Жизнь глупа —
у него ума палата,
но душа, увы, слепа:
наугад бредёт по свету
и на ощупь ищет смысл…
Смысла в смысле смысла нету,
смысл — когда в раздумьях мысль.
Просто пишется порою
не о том. Прости, — устал:
трудно быть твоим героем —
я иллюзий не питал.
Скучно
Холодеет рот от скуки,
ноет правое плечо,
вместо слов толпятся звуки,
зазывая на крючок…
И никак не разобраться:
щупай — всё равно не то…
в голом зеркале паяцем
ржёт безумный конь в пальто…
Не глумись, ноздря… Осколки
захрустели под пятой…
Скучно… нет от жизни толку
в этой комнате пустой…
Зима (минус 36 и 6)
Зима… Уныло и темно…
В пространстве — замкнутом и стылом —
как облачка, колечки дыма
плывут в замёрзшее окно…
Как будто вечность замерла
в столетних половицах пола…
Я к этой вечности приколот:
жизнь, как и комната, — мала…
Зима… И в липкой тишине
ворчать не прекращает тёща…
С ворчаньем жить, наверно, проще
моей простуженной стране…
И голоса едва слышны,
как на заброшенном погосте:
дожди перемывают кости —
они безропотно грешны…
Зима… Простуженный и злой,
хрипатый голос только жальче…
А в зеркале — уже не мальчик…
Увы, и тут не повезло…
И в комнате опять темно…
В пространстве — замкнутом и стылом —
моя душа колечком дыма
плывёт в замёрзшее окно.
Вальс невпопад
Подметает город осень:
на траве пожухлой проседь,
в небе хмуром лета просинь
выцвела до дыр,
жёлтых листьев эполеты
на деревьях неодетых, —
только я и… бабье лето
путаем следы.
Все в округе поредело,
даже дворник — между делом,
да и то всегда несмело —
листьями шуршит…
Ты прости меня, прохожий,
что опять мы не похожи:
осень я свою не прожил,
нет нужды спешить.
Было всё, а что-то — мимо…
Это знать невыносимо…
Но давай судьбе простим мы
осень на дворе.
Ей бы — и зимой, и летом,
и весной — кружить по свету,
чтобы с песней недопетой
в костерке гореть…
Мальчишкам Северного Флота
В купе плацкартного вагона,
как сельди в бочке, — морячки,
и все, как будто бы знакомы —
не сыновья, а всё ж — сынки:
почти забытые улыбки,
почти забытые слова,
уже есть право на ошибки,
и жизнь — прекрасна и нова́…
Слова не выдохну пустые,
в глазах надеждой утону,
и отношения простые —
чтоб ощутить свою вину…
И волны Баренцева моря
перекрывают стук колёс,
но морячок прибудет вскоре
туда, откуда чёрт унёс…
Забуду выдох полупьяный:
там, братцы, лучше не служить, —
но буду помнить капитана,
который приказал им — жить!!!
И буду помнить страх в подлодке,
пропахшей потом всех морей…
Давай, моряк, по чарке водки
нальём — за наших матерей!
Мальчишечка, мальчишка,
не рви мне душу в клочья,
и так хватил я лишку
с тобой бессонной ночью.
Моя провинция
Провинциальная — до боли — тишина:
почти зима, почти весна, почти что лето,
почти что осень, — все четыре есть куплета,
а песни нет… поди, провинция грешна…
А я живу неброско и смиренно —
провинциальный, но российский гражданин…
Я не ломал судьбу через колено,
в пылу выскакивая из своих штанин…
Мне так хотелось быть всегда в порядке,
но чтоб — не выбиваясь из последних сил…
Я был, конечно, у страны — в остатке,
но и судьбой своей её быть не просил…
Я сплю спокойно… только на рассвете
уже лет десять нарушаю свой покой,
чтоб на вопрос единственный ответить:
вопросы-то моей провинции на кой?
Но в тишине рассветного молчанья
вопрос всегда висит в бездонной пустоте…
а в подсознанье — не слова, — мычанье:
мы тоже граждане, но, кажется, не те…
Глубинка тянет лямку на пределе,
и у неё уже давно вопросов нет:
в России все портянки пропотели,
и душно жить во лжи растоптанной стране…
Но нам с тобой, глубинка, нет замены…
В провинциальности такая чистота,
что не дождёшься от неё измены, —
пустые хлопоты… не снять её с креста…
Провинциальная — до боли — тишина:
почти зима, почти весна, почти что лето,
почти что осень, — все четыре есть куплета,
а песни нет… А песня — есть…
Она в России просто не слышна…
Коллизия
Дурачок, ты, Коленька:
был и… будешь — голеньким…
Ты не понял, родненький:
лучше быть угодником,
промолчать, а тряпочку
спрятать, чтобы лапочкой
в круге быть проверенном…
Ну, а коль — не верил я,
вот, и вышел… Коленька,
будто в бане, — голенький.
Mon ami
Заколдованное лето
в белом саване ночей —
будто строчка из куплета:
ты — ничья, и я — ничей…
Ночь запуталась в рассвете
голосами сонными,
только эхо и ответит:
mon ami…
Кареглазая соседка,
поколдуйка у костра:
завари чаёчек крепкий,
чтобы выжить до утра…
Улетаю, улетаю…
Не держи меня, мой друг:
в небе облачком растаю,
замыкая ночи круг…
Ночь запуталась в рассвете
голосами сонными,
только эхо и ответит:
mon ami…
Женщинам, которые ждут
Если бы чёрными днями покорно
небо спускалось мне пледом на плечи…
Если бы двор мой неведомый дворник
мёл неустанно в простуженный вечер…
Если бы ветер все жёлтые листья
выдул из города осенью стылой…
Если бы слал ты мне тысячи писем…
я бы тебе всё, наверно, простила…
В унисон с Булатом
На погонах позолота
пропиталась нашим потом.
В никуда из ниоткуда…
Будь солдатом! — Значит, буду!
Я — на мушке, ты — за кружкой…
Я — в окопе, ты — с подружкой…
Я — в земле, а ты — в постели…
Мы ж не этого хотели!!!
Но…
не устану повторять я:
все солдаты в мире — братья!
Все солдаты в мире братья, —
не устану повторять я.
Рвутся жилы… Быть бы живу
моему с тобой призыву.
Кровь не капает, а льётся…
Только флаг российский вьётся.
И…
на погонах позолота
пропиталась нашим потом…
В никуда из ниоткуда…
Будь солдатом! — Значит, буду!
Но…
не устану повторять я:
все солдаты в мире — братья!
Все солдаты в мире братья, —
не устану повторять я…
Дурной знак
А на ветру не заполощется беда —
застынут наши замороченные души,
и так захочется тихонечко предать…
чтоб свои души и не слышать и не слушать,
И землю звонкая накроет тишина —
как в предрассветье, — сон неумолимо душит,
и не увижу я из своего окна,
что улетают мною преданные души
в бездонность чёрной от утраты пустоты,
в такую даль — не выразить словами…
И остаёмся вместе только я и ты,
и — подлость, подслащённая стихами…
Колыбельная наоборот
Переждём, и всё случится…
Слышишь — ктото в дверь стучится?
Ночь…
Не случайный ли прохожий
ищет — не находит тоже?
Ночь…
Кто он — этот третий лишний,
что усердствует излишне?
Ночь…
Дует из окна — нет мочи,
не спасёт полоска скотча.
Ночь…
Стыло. Далеко до света.
Как в ушко иглы продета
ночь…
А в зрачках твоих лучистых
будто прячется нечистый.
Ночь…
Нет ответа — почему же
в комнате такая стужа?
Ночь…
Только ждать, когда случится
или кто-то постучится
в ночь…
Постельная сцена
Лежу в постели, как в нирване,
речным весенним топляком:
расслаблен и немного странен,
с собою будто не знаком;
и в темноте с табачным дымом
вдыхаю бренность бытия…
не бренность же — проходит мимо,
и только простыни хрустят….
Стук в дверь, а я его не слышу, —
не пьян, не болен, не дурак,
но слышу чей-то голос свыше,
как будто в потолке дыра.
А мысли — к черту эти мысли,
их уже некуда девать:
в табачном дыме мысли виснут,
не опадая на кровать.
Сопит жена, не раздражая…
Рассвет в окно. Бессонна ночь.
Кого-то… что-то…. я… рожаю…
и только некому помочь.
Нет, не успел…
А мы не спали до утра…
Мотало лодку у причала,
и новый день искал начало
в золе уснувшего костра…
Плясали тени за спиной,
где только эхо, тьма и ветер…
как будто — никого на свете
за этой липкой тишиной…
Мерцали звёзды в темноте,
как на компьютерном экране,
и отлетало в ночь сознанье,
не отражаясь в пустоте…
Рассвет на ниточке висел…
Меня раскачивало между
разлукой, встречей и надеждой…
Нет, не успел… Нет, не успел…
Весенняя песня с карельскими нюансами
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.