Бесплатный фрагмент - Бытие и сознание

1. ВОЛКИ

Вовка — это мой брат, старше меня на шесть лет. Правда, мы не полнородные, у нас одна мать, но разные отцы. Правильнее будет сказать — единоутробные. Отцов своих мы даже на фотографиях не видели. В детстве наивно верили, что Вовкин отец действительно был лётчиком, а мой моряком, и что оба они героически погибли, исполняя долг перед Родиной.

Мать посадили, дали десятку за разбой, лишив родительских прав. Мне тогда было десять, в четвёртом классе на второй год остался. Сначала нас определили в детский приёмник, а вскоре перевели в костромской детский дом. Через четыре года мать умерла на зоне от туберкулёза.

Смутно помню отрочество. Мы и раньше-то никогда сытыми не были, судьба не баловала. Со временем как-то прижились в этой новой жизни. Брат всегда заступался за меня, в обиду не давал. Природа в наследство от отца подарила ему эндоморфное строение тела — широкую кость, как в народе говорят. Мой же отец-моряк подарил мне натуру под народным названием — хоть соплёй перешиби. Первую сидку по малолетке Вовка получил из-за меня. Заступаясь, порезал одного хмыря и подсел на три года.

После детдома он забрал меня к себе, в Москву, где работал матросом на дебаркадере. Не виделись больше двух лет. За это время братан как-то умудрился заиметь свою однокомнатку в малосемейке.

Даже не представлял, что можно жить в раю — делать, чего хочется, идти, куда вздумается, вставать и ложиться спать, когда собственная лень подскажет. Брательник выдавал мне на карманные расходы, но я и без хрустов с великим удовольствием блондил по ГУМам и ЦУМам с выпученными глазами, никогда в жизни не имевший таких экзотических предметов первой необходимости, как наручные котлы, лопатники из натуральной кожи, золотые или серебряные белуги-портсигары и прочее. Даже подстаканника никогда раньше не видывал. Вынул из него стакан, сидя как-то в кафе, и через дырку в дне рассматривал людей как в монокль.

Помню, как-то осенью Вован запихал меня на курсы машинистов электропоезда при центре метрополитена. Хотел до мужика унизить, да не получилось. Уже через месяц меня оттуда сделали пинком под зад, уличив в воровстве дамской сумочки и дали год. Не успел выйти я, как снова сел мой Вовка по примерно такой же статье. Так и жили — то он, то я. Встретились, короче, когда мне уже сороковник по башке трахнул.

После очередной отсидки Вовик опять приютил у себя, но уже в Балахне, районном городке Нижегородской области, где за какие-то три года жизни на воле исхитрился купить на окраине небольшой частный домик с участком, с банькой, даже с газом, водопроводом и центральным отоплением. Заимел старенький «Жигулёнок» с пристроенным металлическим гаражом перед домом. Официально нигде не работал, жил на то, что скупал в местной рыбартели по дешёвке свежую рыбёшку, солил её, вялил, крупного леща ещё и коптил, и всё оптом сдавал в пивные ларьки в Нижнем.

Пьянствовали до одури, обмывая мою свободу. Брательник, чтобы я смог быстрее адаптироваться к полноценной жизни, откуда-то даже притащил в дом пару местных «сыроежек», с которыми мы не хило поизвращались в баньке.

— Всё, хорэ развлекаться, — заявил брат через неделю, — пора дела делать…

***

«Жигулёнок» припарковали во дворе, на въезде в Нижний. В машине переоделись, нарядившись под седых стариков. Пешком дошли до остановки, где сели в маршрутку и доехали до Дворца Спорта.

— Вот эта девятиэтажка. Так… без пятнадцати девять, скоро его любимая программа «Время» начнётся. Уходить будем чердаком через последний подъезд, — объявил братан. — Ключи к замку на крышке люка этого подъезда я ещё две недели назад подобрал, а на последнем подъезде крышки на чердак вообще нет.

Он резко дёрнул за ручку входной железной двери подъезда, оторвав её от электромагнита домофона, и мы пешком тихонько поднялись на четвёртый этаж.

— Вот его квартира. Выкрути лампочку, чтобы на лестничной клетке темно было, — командовал брат, — а я сейчас на электрощите выключу его автоматы защиты. Как только вылезет, а он вылезет обязательно… захочет убедиться, что только его автоматы выбило, я воткну ему в шею шокер и быстро войду в квартиру, чтобы вырубить его бабу. Они вдвоём с женой здесь живут. Ты берёшь его за подмышки и затаскиваешь волоком в квартиру. Только тихо, чтобы соседи не вылупились. Свяжем, а потом я схожу, снова автоматы врублю. Не в темноте же шарахаться…

***

В зале со связанными за спинками стульев руками, с заклеенными скотчем ртами, сидели хозяева. Вован прибавил громкость телевизора. Пока пленники не пришли в себя, мы шмонали хату. Кроме пятнадцати штук, найденных в лопатнике фраера и мелочи в сумочке его Пенелопы, ничего не нашли.

— Ну что, гнида, очухался? Жить, наверное, хочешь, контрацептив штопаный? — тихо, прямо в ухо хозяину проговорил Вовка. — Сейчас я отклею тебе хлебало, и ты тихо, без кипеша, скажешь, где хранишь деньги, мразь. Если вздумаешь сказать, что денег в доме нет — сразу замочу обоих. Если их действительно здесь нет, вы тем более оба сдохнете. Значит, судьба у вас такая.

Брат зажал пальцами ноздри тухлому фраеру, а когда тот начал задыхаться, мыча и дёргаясь на стуле, прошептал ему в ухо.

— Если готов сказать, где деньги — моргай часто глазами. Если нет — кончишься первым, а потом и бабу твою грохну.

— Письменный стол… в спальне, — едва маленько отдышавшись, с расширенными от ужаса глазами на красной морде, дрожащим голосом начал пищать хозяин квартиры, под стулом которого уже успела образоваться целая лужа. — Нижний ящик имеет двойное дно… Но там только пять миллионов, остальное у меня на счетах в банке.

Вовка дал мне команду кивком головы, и через пяток минут я выложил перед ним на круглый стол увесистые пачки денег, туго связанные резинками. Рот фраера был снова заклеен.

— Давай, мочи эту старую курицу, а я пока этого пидора задушу. Забираем бабло и линяем, — спокойным голосом, рассовывая пачки по карманам, нехотя, распорядился Вован, словно сигаретку у меня попросил.

— Ты чё, совсем с резьбы съехал? — вылупился я на него. — Зачем нам мокруха? Давай просто слиняем, он же бабло отдал.

— Делай, чё говорю! Зажми ей ноздри, и все дела. Другими дырками она всё равно дышать не сможет.

— Я тебе чё, Чикатило?!

Жирная свинья снова громко замычала, часто хлопая моргалами. Вовка ненадолго отклеил ему рот.

— Не убивайте, мужики! У меня в гараже, на стеллаже справа в жестяном ящике ещё пятнадцать лимонов припрятаны, жена не знает. Всё берите, ключи от гаража в барсетке. Гараж рядом, за домом, номер триста два, на воротах написано. Не убивайте, мужики! — со слезами на глазах упрашивал толстяк.

— Нам твои подачки не нужны, — заклеивая снова рот хозяину, ответил Вовка с некоторой гордостью в голосе. — Я тебя, гада ядовитого, ни за какие бабки не пожалею. Всё равно бы удавил, даже за бесплатно…

Пятнадцать лямов из гаража мы, конечно, тоже забрали. Домой добрались уже глухой ночью. Шёл сильный дождь. Машину брат замаскировал в лесочке, рядом с поворотом на Балахну. Промокли до нитки, продираясь козьими тропами пешкодралом, по колена увязая в грязи. Переругались тысячу раз.

***

— Пойми, брат, дело здесь вовсе не в деньгах, — доказывал мне Вовка свою правоту. — Эта жирная тварь сидит на горбу народа, высасывая из него последние соки. Все эти бухгалтеры-Корейки лишь притворяются невинными овечками с рыльцами якобы в лёгком пушку, а копни поглубже, там раковая опухоль последней стадии сидит, пуская метастазы во все здоровые органы. Её необходимо срочно вырезать под корень, иначе кирдык всему будет. Наплевать мне на тебя, если так, я только за себя базарю. Недавно этот гадёныш меня в открытую на двести штук хотел обуть. Я не какой-нибудь баклан. Хоть и не в законе, но вор честный. Не на того нарвался, шелупень грёбаная. Нанял себе каких-то двух гомиков-коллекторов, приезжали тут пару раз, запугать пытались. На третий оказались у автовокзала с проломленными черепами. У нашей братвы справлялся, никто их не знает, на киче ни разу не парились. Какая-то борзая гнида хотела отнять часть моей свободы, опетушить, раскорячив раком у параши. А я, значит, должен молча утереться и продолжать притворяться, что живу, словно ничего такого и не было вовсе? Это сугубо личное дело, братишка. Кто как хочет, тот так пусть по жизни и кандыбает. Простишь это скотство над собой один раз, можешь потом и до самой смерти бараном блеять. Большинство так и живут, блеют да мумукают, давая возможность этим гнидам жиреть и ещё больше наглеть. Это моё личное убеждение, оно как вера в истину, никому её из меня уже не выбить. Принять эту мою веру я тебя не призываю, у каждого должно быть своё жизненное кредо. Что касается убийства — таковым оно является лишь для нашего сегодняшнего гнилого общества. Я всего лишь прокурор и исполнитель смертных приговоров в одном лице…

Мы спорили до самого утра. Раза два у нас чуть было до драки не доходило.

— Терпилой никогда не был и не собираюсь, а своё дело я способен разработать так, что процент риска сведётся до минимума. Конечно, осуществить задуманный план на сто процентов — что в будущее заглянуть. Но это такая же работа, как и любая законная, только отличается тем, что при плохом её выполнении тебя ждёт суровая кара. Так выполни её чётко и правильно, кто мешает? Насильно идти со мной этой дорогой дальше я тебя не заставляю. Вот твоя доля — десять лямов. Бери, и можешь валить хоть завтра. Только советую — подумай, не торопясь, на досуге.

— Не понимаю. Скажи, когда ты успел стать таким жестоким палачом? А жену его ты за что кончил? Нас же теперь лучшие сыскари искать будут. И найдут, не сомневайся.

— Она, лярва, этими грязными деньгами тоже сорила. К тому же — она свидетель. Я не дурнее ментов, алиби нам обеспечил. Валька Прохорова, подружка моя, в областном оперном театре гримёром работает, засвидетельствует, что мы с тобой в это время у неё на хате в Нижнем гуляли. Не первый раз с ней такое прокручиваем. Думаешь, откуда весь этот маскарад с седыми усами и бородами? Уж не подставит, не боись. Сама тогда сядет как соучастница. А в первом часу ночи нас её брат, Витюха, на своей тачке в Балахну отвёз. Понял?! Это ему я на тачку денег дал, когда его семья с голоду подыхала. И за лицензию на право заниматься частным извозом заплатил. Все расписки у меня, так что, он тоже намертво на моём крючке сидит, не сорвётся.

Пальчиков мы своих нигде не оставляли. Если где-то нас и зафиксировала видеокамера, то на записях там не мы, а какие-то седые старики. Не бзди, братишка! Если что, всю мокруху я на себя возьму, ты ж меня знаешь. Всё равно мне уже терять нечего, двенадцать жмуров на счету.

— Ё моё, какой ужас! Всё, я ничего не слышал, а ты мне ничего не говорил. Пошли спать, завтра я от тебя уеду. Надеюсь, навсегда.

***

Пил по чёрному. «Кем я стал? Во что втянул меня мой Вовка? — мучился я вопросами всю ночь. — Как дальше жить, что делать?».

Проснулся только в третьем часу дня. Башка трещала с похмелуги — того гляди, расколется. Кое-как умывшись и слегка приведя в порядок свой видок, спустился с мансарды на кухню.

— Ну, наконец-то, — радостно воскликнул Вовка. — Знакомьтесь, это Толик, мой родной младший брат, прошу любить и жаловать…

Оказывается, брат времени зря не терял, успел уже и за «Жигулёнком» в лес сходить, и привезти на нём из рыб артели целую гору свежей рыбёшки, и даже всю её засолить. За столом на кухне сидели и выпивали, как выяснилось после знакомства, та самая Вовкина подружка-соучастница, Валентина, её брат, Виктор, и Наташа, подруга Вали — молодая симпатичная женщина. Я уже ни о чём не мог думать, быстро похмелился здоровья для, но, хватив, видимо, лишка да на старые дрожжи, сразу захмелел и самопроизвольно начал типа ухаживать за Наташей. Очухался только на следующее утро, проснувшись, лёжа с ней голышмя в одной постели. Даже не помню, было ли у нас с ней хоть чего-нибудь. Часа через два после обеда гости уехали домой.

***

— Хватит собачиться, — начал Вовка. — Вон какую я тебе невесту подсудобил. Дочь начальника следственного отдела Нижегородского района, не хухры-мухры. Бабёнка хорошая, Валька зря хвалить не станет. Давай вас поженим, а?! Свой мент в родственниках будет. Я хазу тебе в городе куплю. А хочешь — дом в Балахне. Соседями будем, братишка. Готов даже эту свою хату тебе отдать, сам на гастроли уеду.

— Отстань! Какой дом, какая хаза? Эта Натаха — обыкновенная шлюха. Нам с тобой скоро опять тюремными шконками скрипеть. Может, даже на пожизненно.

— Не каркай! Чего рассопливился, салага? Всё будет нормалёк. Пошли-ка лучше в баньке попаримся. Пива в холодильнике полно, рыбёшки вяленой два мешка. Не ссы, братишка, прорвёмся…

***

— Люди, люди, — разглагольствовал Вовка, выйдя из парилки в предбанник, чтоб пивка с рыбкой попить. — Что мне твои люди? Стадо овец и баранов, которым дают возможность лишь малость травки пощипать да размножаться. Им даже знать не положено, куда их пастух ведёт. Может быть, к пропасти? Этот пастух не всегда ещё и истинным хозяином отары является. Силовики-собаки не дают баранам выбиться из стада. От волков они всё равно всех не уберегут, а потеря в день пары блеющих для хозяина — тьфу, даже не заметит. Мы с тобой, брат, как раз и есть те самые волки — в волчьей стае родились и воспитались. Мне самого жирного барана подавай, который отожрался, выпихивая слабаков-сородичей с сочных трав, не давая им возможности жирку поднакопить. Ух, ненавижу толстосумов, разбогатевших на горбу трудяг.

— Сытые волки, между прочим, на стадо не нападают. Если волк и зарежет барана, то исключительно, чтобы голод утолить. Ты восемь хаз взял, а намочил аж двенадцать трупов. При этом, из восьми баранов деньги тебе отдали только шестеро, но ты почему-то всех загубил, безо всякой пользы для себя. Называется, обманул кондуктора — купил билет и не поехал.