Бесплатный фрагмент - Быстрее империй

цикл: тихоокеанская сага

Книга Вторая

БЫСТРЕЕ ИМПЕРИЙ

Пролог

Межзвёздный странник, ледяная глыба, блуждающая миллионы лет по вселенной, соприкасаясь с миром людей, превращается в пылающий шар. Пугающее, но красивое зрелище вдохновляет поэтов и вызывает откровения пророков.

Таким вот раскалённым болидом в российскую историю вломилась ледышка из немецкого герцогства. В накинутом наспех платье, бок о бок с подругой-авантюристкой, с какими-то случайными людьми, в окружении солдатни и будущих фаворитов, Екатерина сыграла с судьбой в рулетку, поставив на кон жизнь против трона и сорвала банк.

Запахи конского пота, перегара, ладана витали над дворцами и соборами. Рано поднятый на ноги Петербург долгий день знобило от неопределённости, но и, расползаясь по каменным норам поздней ночью, никто не имел ясности.

Впрочем, меня там не было. Быть может, всё придумали историки и мемуаристы. Быть может, в голове смешались картинки разных эпох, картинки, понятно, не аутентичные, прошедшие через фильтры концепций и творческие призмы режиссёров. Но такое уж вышло столетие. Смелые женщины сотрясали трон с регулярностью камчатских вулканов, и каким бы ни был на сей раз в реальности брошенный камень, круги по империи прошлись как волны цунами.

Надо отдать должно Петру Третьему, который все это начал. При другом раскладе он мог бы войти в историю не в роли неудачника, зарезанного фаворитом супруги, а великим реформатором под стать деду. Но случилось так, как случилось, и волны его реформ были быстро поглощены теми, что пошли следом.

Екатерина взялась за дела довольно круто. О том, что творилось в центральных губерниях до фронтира доходили поначалу только мрачные слухи. Затем подошла ударная волна изменений, опередив удушливое облако новых хозяев жизни.

Утвердив власть, императрица спустила с поводка промышленников и купцов. Им простили старые долги, разрешили торговать мехами в Кяхте; морские промыслы открыли для всех желающих, отчисления в казну сократили, а внутренние таможни ликвидировали вовсе. Реформы сделали промыслы и торговлю на островах делом рентабельным и привлекательным.

Началось брожение умов. Слухи о продвижении соотечественников за океан и о богатствах, с которыми они возвращались, дошли до ушей сильных времени сего и упали на благодатную почву. Все эти старые замшелые Демидовы, Строгановы заёрзали нервно, наблюдая утекающую выгоду. Но сами они слишком прикипел к нажитым капиталам, а больше к источникам их породившим. А вот люди посмелее и победнее рванули на Дальний Восток без оглядки.

Одной только свободой торговли императрица не ограничилась. Её волей прекратилась затяжная и малоперспективная война с чукчами, ударными темпами возводились тракты, а погрязшие во взятках чиновники заменялись молодыми либералами, жадными не только до денег, но и до славы.

Желая закрепить за империей новые приобретения, Екатерина в строжайшей тайне направила к американским берегам правительственную экспедицию.

Начиналась великая эпоха.

Часть I. Современник

Там — Восточный Лёд, там — больной Народ: он тает, как снег, сочтены его дни.

Там кофе и сахар клянчить не стыд, там белые люди — дороже родни.

Там — Западный Лёд, там — худо живут: дерутся да пьют — в том и весь их труд.

И меха свои, и души свои белым людям за деньги там продают.

Там — Южный Лёд. С китоловами там торговлю ведут; не народ, а дрянь:

Он, что кукол, своих наряжает жён, а его жильё — не жильё, а рвань.

Тут — Старинный Лёд. Тут Люди живут, чураясь пришельцев и их затей.

Бивни нарвалов — копья у них. Они — последние из Людей.

Редьярд Киплинг. Песня Северного Охотника

Глава первая. На приколе

Мы с Окуневым расположились на холмике, на котором раньше стояла корчемница, и устроили небольшой пикничок. Неведомая сила тянула народ туда, где он последние два десятка лет привык пропускать чарку-другую. Даже когда хозяйка померла, хижинка развалилась от ветхости и была растащена соседями на дрова, люди приходили на пустующий холм со своим самогоном. Отсюда открывался вид на город, на устье, а когда исчезал туман, по другую сторону холма виднелось и море. Вот и мы с моим лучшим капитаном, потягивая лёгкое винцо, добытое по случаю мною в Европе, закусывая сыром из тех же источников, обозревали гавань.

Наш потрёпанный штормами галиот-ветеран выглядел гадким утёнком рядом с казённой красавицей бригантиной. На прошлой неделе «Святую Екатерину» спустили на воду, поставили мачты и теперь пеленали новорождённую в паруса. Неподалёку оснащали кораблик поменьше. Ещё два казённых бота дожидались на рейде, а выше по течению стояли, рыская на привязи, точно конвойные псы, судёнышки промышленников. Столько парусов Охотск не видывал, наверное, с самого своего основания.

Любуясь новенькими кораблями, приглядывая за командами, по набережной, если таковой можно назвать прибрежную полоску земли, расхаживали столичные чиновники и флотские офицеры. Военно-морская форма мелькала здесь теперь не реже, наверное, чем в Кронштадте, а пудра, летящая с чиновничьих париков, грозила покрыть сугробами улочки приморского городка.

— Вот же петухи, — пробурчал Окунев, пока я разливал по чашкам вино. — Умных-то людей не слушают. Нос воротят от сиволапых, брезгуют. Думают, раз из Петербурга, раз по Остзею поплавали, то лучше старовояжных знают, как тут да что. А сами-то наших морей ещё и не видели, так, с бережка ветерок да туман ртом похватали. Ну, ещё погоди, отведают водицы горькой, ещё покормят своей плотью песцов. Поймут, почём оно, лихо океанское.

Мореход ворчал непрерывно на протяжении всего моего короткого визита в Охотск. И было отчего ворчать. Прикрываясь высочайшим повелением, многочисленными указами, рескриптами коллегий и сибирского губернатора, петербургские капитаны активно вербовали в свои экипажи охотских и камчатских зейманов, передовщиков, купцов. Это, однако, не мешало им относиться к дальневосточным старожилам, как к безграмотному мужичью, не ведающему секстантов и хронометров. Петербуржцы не желали прислушиваться к мнению местных коллег, да и коллегами их не считали.

Но на самом деле ворчал Окунев не из-за этого. Не столько из-за этого. Плевал мой шкипер на столичных снобов, а в успех их экспедиции, как и многие в Охотске, не верил. Он ворчал оттого, что вот уже две недели ему не давали разрешение на выход в море. Благоприятное для плавания время уходило, а путь галиоту в отличие от казённой флотилии, собирающейся для начала на Камчатку, предстоял не близкий.

— Темнит что-то немчура, — ругал Окунев нового охотского командира. — Может на лапу хочет, а может ещё что-нибудь откусить.

Фёдор Христианович Плениснер был честолюбив как сотня поэтов, и, видимо, также как сотня поэтов раним, однако дело он знал лучше большинства предшественников. Успев покомандовать Анадырской партией, он был направлен на Камчатку, где попытался навести в делах относительный порядок. Но совладать с Камчатской вольницей у командира не вышло и Плениснер осел в Охотске, сместив прежнее начальство.

Мне наверняка удалось бы найти к нему со временем нужный подход, вот только правительственная экспедиция превратила скромную должность охотского командира в величину имперского масштаба, и попасть в канцелярию хотя бы на приём, а тем паче переговорить тет-а-тет, стало делом почти невозможным.

— Подожди, когда мундиры уйдут, сразу договоримся, — попытался успокоить я Окунева.

— Да когда они уйдут? — шкипер ругнулся. — И как? По льду разве. Пешком.

Охотск напоминал Доусон времён Джека Лондона. Вслед за людьми, сгоняемыми сюда повелением императрицы, к морю устремились и всяких мастей авантюристы. Старожилы и аборигены просто терялись в массе приезжих, потоки которых крутились по городу гигантским сулоем, сталкивались, дробились, соединялись вновь, чутко реагируя на самые вздорные слухи, на мельчайшие телодвижения отдельных людей. Стоило кому-нибудь завести разговор, как вокруг мигом собиралась толпа, и обсуждение любого прозаического вопроса перерастало в настоящий митинг.

Самолюбию польстило, что моя персона занимала в фольклоре не последнее место. Причём оная присутствовала сразу в двух ипостасях. Об Иване-Американце говорили, как об опытном старовояжном, удачливом купце, который ворочает крупными делами на островах. А, рассуждая о войне с чукчами, непременно упоминали нового вожака у диких. Дескать, некий Ворон то ли тойон, то ли шаман объединил под своей рукой туземные жила и поднял их на борьбу с казаками, и чуть ли не из-за него только русским и пришлось отступить.

Но больше всего пришлый народ обсуждал виды на промысел. Про пушнину он готов был говорить и слушать круглыми сутками. Выгруженные с «Онисима» меха (на самом деле доставленные накануне эфирными путями) произвели на многочисленных искателей удачи должный эффект. Люди обступили груз, зашумели, обсуждая качество и цены, зашевелились, словно собрались отправиться в Америку прямо сейчас.

Нашлись знатоки, утверждающие, будто способны отличить аляскинскую чернобурку от товарки с ближних островов, нашлись простаки, что принимали любую байку на веру, и тем только провоцировали шутников. Зашёл разговор о неведомом звере, мех которого ценится в Китае больше, чем калан.

Я не преминул воспользоваться случаем и доверчивостью публики, чтобы возобновить старый слушок о проклятии морских коров. Такая толпа, доберись она до Берингова острова, могла сожрать реликтовое животное с потрохами.

— Лицо чернеет уже на утро. А дня через два или три — нет человека, — говорил с моей подачи одни из старожилов.

— Ерунду говоришь! — возражал ему другой. — Мясо как мясо, не хуже говядины. В другом беда кроется — загубишь зверя морского, удачи не будет.

Меня устраивали обе страшилки.

***

На холм поднялся Яшка. Мальчишка давно превратился в здорового парня, а с этого сезона ему предстояла самостоятельная работа — он принимал у Березина новенький галиот.

Окунев долго упирался, прежде чем согласился отпустить Яшку из ученичества. Мореход помнил об участи старшего Рытова, который погиб хотя и по собственной вине, слишком уж самоуверенным был. Но слабость воли шкипера внесла тогда свой вклад. Чувствуя вину, учитель, кажется, вознамерился довести парня до совершенства, а вместе с тем до белого каления. Тот же воспринимал затянувшееся ученичество, как кабалу. Молодой темперамент не признавал осторожности. И только моё вмешательство, вызванное кадровым голодом, позволило курсанту, наконец, получить назначение.

От кларета Яшка наотрез отказался, а сыр отведал, скорее из вежливости.

— Поговаривают, все корабли у промышленников отберут в казну, — сказал он, прожевав небольшой кусочек. — А владельцев и мореходов командируют для перевозки припаса. На Камчатку или ещё куда. Потому, мол, и не выпускают никого в море.

— Да я им что угодно и куда хочешь доставлю, только бы сейчас выпустили, — проворчал Окунев. — Ведь протянут ироды ещё с месяц, а потом как мы пойдём?

— Говорят, местная власть самовольничает с губернатором вместе, — добавил Яшка. — Якобы изначально экспедицию отправляли только понаблюдать, одним глазком на открытия глянуть. Рассадить этих столичных по одному, по два на промышленные кораблики, чтобы карты составили, опись островам сделали…

— Это было бы самым разумным, — кивнул я. — Дёшево и сердито.

— Ну, вот, — кивнул Яшка. — А пока от Петербурга добирались, разрослось дело…

— Ну, это уж как водится, — буркнул Окунев.

Дело действительно разрослось. Из Якутска чуть ли не еженедельно прибывали караваны с казёнными и купеческими грузами, государевыми людьми, ссыльными, приказчиками, а вместе с ними пробирались и беглые каторжники, бродяги, искатели наживы и удачи. Транспорта на всех не хватало. Самые отчаянные сорвиголовы добирались до побережья пешком — в одиночку или мелкими шайками. Казённые приказчики, по слухам, устраивали облавы на лошадиные силы в якутских селениях.

Всё это я узнал, повстречав Коврижку, того самого русского землепашца, ушедшего жить в ясачное племя. Он вздыхал, ругался, жаловался на потери. В ведомом им караване полегла половина животных. Власть обещала возместить ущерб из казны, но монета не способна таскать поклажу через Семь Хребтов, а официальные расценки сохранились, наверное, ещё со времён Петра.

— Ещё пара лет и у нас вовсе не останется лошадей, — вздохнул Коврижка. — И что тогда делать, не знаю. Расписки ихние жрать?

Если морским коровам предстояло стать первыми жертвами Русской Америки, то второй жертвой завоеваний судьба назначила якутских лошадок. Весь тракт от Лены до Ламы усыпали их кости, вперемешку с костями неудачливых авантюристов, ссыльных и поселенцев.

— Слушай, а давай к нам, вместе с лошадками, — озарило меня. — Возьми несколько штук на развод. Травы на островах знатные, а работы немного. Вон Яшка в этот раз коров повезёт, так вместе с ними и закинем.

— Эх, кабы лет пятнадцать назад позвал! Сорвался бы без раздумий. Лёгок я тогда на подъём был. Да и то сказать — так оголодал, что и не весил ничего. А теперь корни пустил, прирос к мерзлоте этой бесконечной. У меня ведь жёнушка, какая ни есть, под Якутском осталась, детишки.

— Так забирай семейство, — предложил я. — Здесь всё одно вашего брата загонят. Вместе с лошадками и поляжете на этой дороге. Нет, я серьёзно. Не сейчас, так в следующий раз приходи. Даниле объявишься, он пристроит на корабль, если меня вдруг не будет.

Коврижка повздыхал, рассматривая уцелевших лошадок, и обещал подумать.

***

Охотск бурлил, раздавался вширь. Строились новые дома, новые корабли. Купцы создавали компании, набрали команды и… зависали на берегу.

Запрет на выход в море огромной плотиной перекрыл людской поток. Город переполнялся. К людям идущим из России добавлялись казачьи отряды, отступающие с севера после неудачной кампании против чукчей, а вместе с казаками возвращались и купцы, не рискующие продолжать тамошний бизнес без поддержки армии. Старожилы, не желая упускать преимуществ, спешили вырубить лучшие леса и переманить загодя всех опытных людей. Закупались припасы, снаряжение, но того, что удалось перетянуть через Юдомский Крест, на всех не хватало. Цены на товары, на работу корабельных мастеров, на услуги мореходов и опытных промышленников взлетели до небес.

Данила потирал руки, без труда сбывая залежалые запасы, и требовал увеличения поставок. Наплыв людей сулил сказочные богатства.

— Пошло дело, — мурлыкал купец. — Дождались праздничка-то!

— Не больно-то радуйся, — возразил я. — Это лебединая песня Охотска, но она не продлится долго. Лично я сворачиваю здесь дела. Забираю всех людей и Березина с плотниками. Окунев с Яшкой уведут последние корабли.

— Зачем? — удивился Данила. — Только-только всё пошло в гору!

— Эта свора, когда доберётся до зверя, набьёт его столько, что цены упадут раза в три, если не более.

— Тем лучше, — возразил Данила. — Хлеба-то больше не станет. Ещё выгоднее торговать будем.

— Так ведь цены не только здесь упадут. В России на ярмарках тоже. Рухнет всё. Лучше бросай коммерцию, пойдём со мной. Там другие дела мутить будем. Серьезные, не чета мелкой торговле.

— Нет, не поеду, — улыбнулся Данила.

— Так, ради приличия предложил, — признался я. — Вообще-то мне удобней чтобы здесь надёжный человек остался. Людей принимать и дальше переправлять.

— Не густо их, людей-то к тебе прибывает, — хмыкнул Данила. — С весны к Березину переправил тринадцать человек. Тьфу ты пропасть! Хоть бы одним больше или меньше!

— Должно было быть два десятка, — я нахмурился.

— Эти, которые добрались, рассказывали, что трое померло в дороге, ещё сколько-то в Иркутске отлёживаются после лихоманки. Дай бог, оправятся. А одного казаки схватили, где-то возле Якутского, сказали что беглый. Любопытно, куда они его из Якутского ссылать-то будут? Ещё один сам сбежал где-то на Алдане. Вот дурень-то, погибнет зазря. Да на кой ляд тебе эти доходяги нужны?

— Нужны, Данила, любые нужны. Хоть калеки убогие. Всех возьму.

Глава вторая. Монетка

После бурлящего жизнью Охотска, крепость на Кадьяке производила удручающее впечатление. Люди ходили хмурые, даже злые какие-то. Лица заросшие, помятые, серые. То ли от мерзкого климата, то ли от всеобщей апатии.

Мои усилия по обеспечению промышленников достойным уровнем жизни, не решали главной проблемы. Большинство из них всё равно воспринимало открытые земли только как места новых промыслов.

От регулярной тревоги, тяжёлого труда и мерзкой погоды, от постоянных стычек с туземцами, от тесноты казарм и преимущественно мужского общества годами копилась усталость. Какими бы ни были захолустными дальневосточные острожки, там бурлила настоящая жизнь, обитали нормальные люди, даже с некоторой натяжкой — цивилизация, а после долгих лет на диких островах эти суровые форпосты казались вполне уютными и родными.

Прилично заработав, люди всё больше задумывались о том, как потратить прибыль. Не столько пропить (это я мог бы устроить и здесь), сколько пустить пыль в глаза приятелям, что остались на материке.

Артели выходили на промыслы всё реже и всё с меньшей охотой, от безделья участились свары, стычки, злые подначки. И только всеобщая апатия и усталость не позволяли вспыхнуть серьёзным разборкам.

Выкроив время я бродил по берегу ручья, пинал камни, переваривал новости, искал выход из положения, прикидывал так и эдак.

Я давно уже перестал испытывать радость от затянувшейся авантюры. Обладание ледяными просторами и курящимися скалами не вызывало прежнего энтузиазма. Кровь больше не бурлила в жилах, когда я топтал очередную девственную землю, а розовая краска мечтаний давно слезла с лубочных картинок первопроходчества.

Я оседлал время, но не историю. Эта дама продолжала преподносить сюрпризы. И ухмылялась, когда тщательно выверенные планы трещали по швам.

Людей не хватало. Отработав положенный срок, многие возвращались в метрополию. Остальные считали дни до истечения оговоренного контрактом срока. Пополнение шло тоненьким ручейком. Флот приходил в упадок. Новые корабли строились медленно, а старые служили недолго. Через пять лет затраты на ремонт уже превосходили начальную стоимость. Возведение крепостей оказалось ещё более сложной штукой, а туземцы были не столь миролюбивыми, как мне представлялось ранее.

Я серьёзно выбивался из графика. План предусматривал на первом этапе захват пяти плацдармов. Я жаждал вонзиться в побережье Америки пятью коготками, удержать добычу и только потом приступать к планомерному освоению. Но коготки вязли.

Каким же я был наивным, отводя по году на каждый из эпохальных пунктов. Реальность перекроила планы. Два года ушло на сборы флотилии и интриги с камчатскими промысловиками, Уналашка потребовала трёх лет суровой борьбы с людьми и природой, а на Кадьяке мы застряли надолго. Местные жители отнюдь не обрадовались чужакам. Стеклянные бусы не сделали из пришельцев богов. Торговля аборигенов не увлекла, и первые два года пребывания на острове нам пришлось отсиживаться за стенами крепости, отражая короткие, но регулярные набеги конягмиутов.

На преодоление океана ушло десятилетие, это если считать по календарю. Моего личного бесценного времени утекло почти что три года. Опередив историю, мы, по сути, забуксовали на тех же границах, каких промышленники достигли бы и без всяких хитростей с перемещением в пространстве. Ещё немного и испанцы отрежут нас от калифорнийской целины, ещё чуть-чуть и англичане приберут всё остальное. А в нашем тылу копилась сила обуянная жаждой наживы, сила которая, дорвись она до монополии, перечеркнёт последнюю надежду.

И если для многих воцарение Екатерины прогремело выстрелом стартового пистолета, то для меня оно прозвучало колоколом последнего круга. Нужно было спешить.

Казалось бы, дальше будет легче. Путь завоеваний теперь лежал к югу. Мы могли не транжирить время на долгие зимовки и выжидание хорошей погоды, не совершать длительные автономные переходы, не дохнуть от цинги или простуды. На юге организм меньше нуждался в калориях, а тело в тёплой одежде; лес и прочие природные ресурсы с каждой сотней миль становились богаче. Но на следующей остановке нас ожидали тлинкиты.

Тлинкиты, или колоши, как называли индейцев русские, в конце концов, стали той силой, о которую империя сломала зубы. Обитатели архипелага положили край русской экспансии в Америке, остановили победное шествие торговцев пушниной. Собственно они скорее всего сделали это ещё до начала колонизации, сорвав высадку капитана Чирикова. Хотя это больше из области мифологии.

Так или иначе, этот народ не желал покоряться. Его не удалось истребить, не удалось превратить в полусоюзников-полурабов, как это проделали с алеутами и эскимосами Кадьяка. Его не удалось затянуть в православную веру или имперское подданство. Малочисленные колонисты завязли в борьбе с воинственными племенами и упустили время на продвижение к более благодатным землям Колумбии, Орегона и Калифорнии. Ведь если подумать, легендарный Форт Росс стал уже паллиативом — хозяйственным проектом, колхозом, безуспешной попыткой вытащить колонии из прозябания.

Мне же предстояло в сжатые сроки покорить тлинкитов и основать город. В постройке города заключался ключ. Настоящий город на американском берегу казался мне решением большинства проблем. Но для начала нужно было предпринять последний рывок. А людей для такого рывка катастрофически не хватало.

Именно поэтому я игнорировал ворчание промышленников, именно поэтому стягивал на Кадьяк все наличные силы, именно поэтому ждал, пока не вернётся Окунев и новый галиот под командой Яшки Рытова. И только поэтому я готов был потерять ещё один год. Даже больше чем год — до штормов Окунев с Яшкой вряд ли успеют проскочить на Кадьяк, застрянут где-нибудь по пути, а значит, и в следующем сезоне мы потеряем лишний месяц, а то и два.

Но даже с изрядными силами я всё равно опасался неудачи.

Неожиданно под носком сапога что-то блеснуло. Чешуйка рыбная или самородок? Здесь в принципе могло попадаться и золото. Немного, раз уж Кадьяк не числился среди достопримечательностей золотой лихорадки, но могло.

Я нагнулся и, словно получив привет с того света, поднял пятикопеечную монетку родной эпохи. Пятаком её называть язык не поворачивался. В нынешнем пятаке веса гораздо больше — и буквально и в смысле покупательной способности. Всё равно, что сравнивать здешнего кадьякского медведя с мультяшным Винни-Пухом.

Находка не удивила. Из будущего я прихватил кучу мелочи. Кассиры разных стран отчего-то предпочитали сбывать её с рук. Монетки со всевозможными гербами, символами, профилями ещё не рождённых королев и президентов годились теперь разве что на пуговицы. Впрочем, российским копейкам нашлось иное применение. Я стачивал с них всё лишнее, оставляя только Георгия, разящего копьём змия. Затем пробивал отверстие и вешал на шнурок. Получались амулеты, которые зверобои называли ладанками, хотя никакого ладана в них не помещалось. Амулеты я дарил суеверным друзьям.

На этот ручей мы ходили за водой с самого основания крепости. Видимо одну из монет я обронил, когда ещё не додумался до изготовления подарков. Что ж, получится «ладанка» для Яшки.

Я вернулся в крепость и сел за точильный камень.

— Народу в Охотск понаехало, жуть, — рассказывал я за работой Комкову. — Глазёнки у всех горят, крови жаждут, денег. А как начальник запретил на промысел выходить, так многие без дела остались. Протянет полковник с разрешением до осени, наберём людей сколько в корабли влезет. Но за всё нужно платить, и боюсь еще один сезон мы упустим.

— Да пес с ним с сезоном, — сказал Комков. — Вот только малы кораблики наши для того дела, что ты задумал, сколько бы в них ни влезло.

— Здесь добирать придётся, — сказал я.

— Из кого добирать, из коняг?

— А из кого ещё? — я пожал плечами. — Ты что про Жилкина думаешь? Посмотрел я, как он торгует. По записям вроде всё чисто, но цены занижает на шкуры, а на муку, напротив, накидывает пятак.

— Продешевить опасается, — предположил Комков. — А мука в эдакой сырости портится.

— Весу она набирает от сырости, — буркнул я. — Людей бы мне не распугал. Я же всем обещал, что охотскую цену буду давать. Неудобно.

Таков он фронтир. Здесь каждый стремится урвать кусок, а собственность была священна только до тех пор, пока за ней присматривает хозяин.

Я нажимал на педаль точильного камня и, зажав монетку клещами, снимал с поверхности номинал в обрамлении дурацких цветочков. Эта сторона должна выглядеть гладкой. С реверсом возни выходило больше — оставляя нетронутым герб, я аккуратно стачивал надпись банка и год чеканки.

Вот тут-то меня и передёрнуло. Вдоль позвоночного столба точно электричество пробежало. Но ошибки быть не могло. Я мог забыть всё что угодно, но только не время, когда меня выбросило из родной эпохи. Вот только год, значащийся на монете, был следующим после моего исчезновения. Тут уж не спутаешь… Что же получается? Не я обронил пятачок в кадьякском ручье? Нет, не я. А тогда кто?

Наверное, нечто похожее испытал Робинзон Крузо, когда увидел отпечаток дикарской ступни на острове, который он считал полностью своим. Только моё открытие оказалось как бы с обратным знаком. Точно среди множества дикарских следов я увидел чёткий отпечаток спецназовского ботинка.

Не знаю уж, чего в гамме чувств оказалось больше: удивления, любопытства или страха? Наверное, всё же страха.

Старые добрые гоблины? Я сбил их со следа лет десять тому назад и тысяч десять километров западнее. С тех пор они не появлялись. С чего это вдруг решили опять взяться за поиски? Вроде бы я ничем себя не выдал. Только что сетовал, что не смог обойти историю. Мелочи не в счет. А если в счет, то почему они ждали так долго?

Мне пришло в голову, что возможно они вовсе и не ждали, а просто перепрыгнули десятилетие, чтобы застать меня уже не столь осторожным. Что для них десять лет? Они оседлали вечность.

Но любой чужак на Кадьяке оказался бы как на ладони. Здесь все знают друг друга и кроме нашей крепости спрятаться было негде. Если только гоблины поселились среди аборигенов. Но и такой вариант не гарантировал тайны. Слух о чужаке рано или поздно дошёл бы до зверобоев.

— Что-то случилось? — Комков заметил моё оцепенение и последующие лихорадочные размышления.

— Слушай, сюда прибывал кто-нибудь за последний месяц? — спросил я.

— Нет. Только парни с промыслов возвращались.

— А ты не встречал здесь никаких чужаков?

— Откуда? — удивился тот. — Или ты кого из коняг имеешь в виду?

— В таком случае чужаки скорее мы сами. Нет, я говорю о россиянах.

— На «Захарии» много народу разного прибыло. Но все охотские или камчатские. Кого ты ищешь-то? Трапезников что ли подослал?

Сейчас меня волновали не конкуренты, но как объяснить это Комкову, не раскрывая тайны?

— Ты вот что, — выговорил, наконец, я. — Никому не рассказывай о моих подозрениях, но людей послушай. Особенно тех, которых лично не знаешь. Может, у кого из них говор покажется тебе странным. Ну, может слова какие-нибудь чудные употреблять станут. Вроде тех, что у меня иной раз выскакивают.

— Из своего племени кого-то ищешь? — ухмыльнулся Комков. — Или может чужестранцев давешних?

— Вроде того.

***

Накануне открытия Макарьевской ярмарки, обстановка в Нижний Новгороде показалась мне чересчур нервной. Пристраивая лодку и поднимаясь затем на холм, я ловил обрывки тревожных разговоров о том, что хлеб дорожает с каждым днём, а грузы с низовьев задерживаются, что нужно затягивать пояса и как бы всё не закончилось голодом.

Увидев хмурое лицо Брагина, я подумал, что и он переживает из-за повышения цен. Но от разговора про хлеб купец отмахнулся и я было решил, что учитель опять попал в переделку, что какие-нибудь жулики вытянули из него сбережения, вместе с моими капиталами. Оказалось, однако, что печалит Брагина проблема общественная.

— Ярманка-то наша пропала, — вздохнул купец. — Отдали её.

— То есть, как отдали, кому? — удивился я. — И как ярмарку вообще отдать можно?

— А так и можно! — махнул он рукой. — Дмитрию Барсову на откуп отдали. Причём не из наших он купцов, из ярославских. Но как-то нашёл подход к императрице или к дворцовым каким, ну и загрёб под себя всю торговлю. Теперь и сборы лавочные он устанавливает, и пошлины сам взимает. Понятно, что сильно больше просит, чем раньше брали. Люди-то что из далека приедут заплатят, деваться-то им некуда будет. А на следующий год сто раз подумают, чтобы сюда идти. Кто же захочет в убыток торговать? Нет, как ни крути, а пропала ярманка.

Обычное дело. Империя, одной рукой дав свободу частной инициативе, другой тут же забрала её. Предприниматели больше заботились не о создании конкурентоспособной продукции, а о получении привилегий, монополий, откупов и казённых заказов. Всё это только питало коррупцию. Правда вместе с тем питало и экспансию, выталкивая людей на фронтир.

— Плевать. Плати за лавку, сколько запросит. Не репой торгуем, а на мехах мы всяко своё отобьём.

Макарьевская ярмарка уже утратила для меня былую привлекательность. Я понемногу выходил на европейских покупателей и собирался со временем скидывать им большую часть товара, минуя жадных посредников и не менее жадные таможни. Брагину же предстояло зарабатывать только на хлебные поставки и цены меня волновали мало. Подорожание хлеба по дальневосточным меркам было ничтожным. Тысяча процентов прибыли или всего девятьсот — для моих оборотов особой роли не играло.

Зимние меха дожидались летних торгов в специально построенном хранилище на Уналашке. Над Алеутскими островами воздух располагался тонкими слоями, сбавляя по градусу с каждой сотней метров высоты. Высоко в горах царила вечная зима — для сохранности пушнины лучших условий трудно придумать. Так что качеством наши меха превосходили те, залапанные и побитые, что конкуренты тащили через всю империю и сонм её чиновников.

Я доставил партию лисьих шкур на продажу, из неё же расплатился с Копытом за новобранцев.

— Тринадцать? — пересчитал тот чернобурок.

— Остальные не добрались. Померли или слегли. Да, вот ещё что. Одного мужика сцапали казаки. Ты бы с документами-то посерьёзней что ли.

— Хорошие документы были, — возразил Копыто. — Небось, сам проболтался по пьяни. Народец-то не приведи господь. Ума мало, так нет бы совсем помолчать, а они языки распускают. Сущее дурачьё. А где ж других взять?

Я пожал плечами. Если бы знал, где взять, сам бы и взял.

— Пойдёт нынче торговлишка! — довольный Брагин совершал языческий обряд, «благословляя» первой выручкой весь товар. — Тут ещё в Нижнем Новгороде ко мне один человек заходил, про пышный товар расспрашивал, даст бог, подойдёт к лавке, прикупит чего-нибудь.

— Сведи меня с ним, коли подойдёт, — попросил я. — Если присматривает меха, я ему под заказ могу привозить каких надо. Прямо на дом.

— Так, думаю, он сам тебя найдёт. Сильно любопытствовал, где ты обитаешь, откуда меха возишь, да как тебя перехватить можно?

— Перехватить? — я насторожился. — А ты и рассказал?

— А чего скрывать-то, что ж он разбойник, по-твоему? — удивился купец. — Эдак последнего покупателя распугаешь.

— Это верно. Моё имя он первый тебе назвал?

— Сразу и не скажу, — смутился Брагин. — Вроде бы разговор зашёл о тебе, а от кого зашёл, от меня ли, от гостя ли, что-то не упомню. Да он и не спрашивал прямо, а так, кренделями.

— А может это казённый какой человек был? — предположил я. — Ну, там по таможням и сборам комиссар?

— Вряд ли, — покачал головой Брагин. — Нагляделся я на чиновников. Если им чего узнать надо, то волокут на дыбу и спрашивают, даже если который час хотят уточнить. А этот домой явился, и так вежливо разговаривал, уважительно, будто к родственнику на чай зашёл.

— Хм. А когда, говоришь, дело было?

— Да уж недели две тому. Как ты в прошлый раз появлялся, так на следующий день он и пришёл.

— Знаешь, Ефим Семёнович, когда он тут появится, ты не зови меня так вот сразу, сперва издали его покажи, я уж сам подойду, если покажется мне твой человечек.

— Не доверяешь? — обиделся купец.

— Мало что ли тебя обманывали?

— Бывало, — вздохнул Брагин.

— То-то!

Ярмарка закончилась, но незнакомец так и не объявился, и это укрепило меня в подозрениях, что интересовался он исключительно моей персоной, а про пушнину спрашивал для отвода глаз. Возможно, я бы не обратил внимания на подобный пустяк, но тут в масть пришлась найденная на Кадьяке монетка.

Всё же гоблины? Но к чему ненужные расспросы в Нижнем Новгороде, если они добрались уже до Кадьяка? Гоблины — не прокуратура какая-нибудь, им не требовалось обосновывать обвинение и убеждать присяжных. Они могли дать под зад пинка без лишних разбирательств, что однажды уже и проделали. Но если не они, тогда кто?

А что если не гоблины? Какая-то новая сила. Мало ли какие последствия вывали в покинутом времени мои провокационные тексты. Обычные люди на них, допустим, не успели обратить внимания, гоблины потёрли файлы, а вот спецслужбы могли и уцепиться. Они контролировали Интернет, значит, могли сохранить копии, а, судя по мрачному прошлому, холодные головы и горячие сердца не брезговали всяческой эзотерикой. Допустим, третья сила влезла в это дело, да так ловко, что и гоблины не пронюхали.

Но и такая версия требовала всё тех же объяснений — откуда появилась монетка? Разве только агентура затесалась в среду промышленников. Причём затесалась давно. А смысл? И ещё нюанс — не было в моих файлах даже намёка на путешествия через время. Тогда мне открылось только пространство.

Глава третья. Экспедиция

Я поспешил на Кадьяк, надеясь, что хозяина монетки уже вычислили. Однако Комков доверие партии не оправдал и с поставленной задачей не справился. И времени-то прошло всего ничего, и не знал он толком, кого искать, но главное — не горела у него земля под ногами, как у меня. Стимула серьёзного нет, а забот и других полно.

Так что пришлось самому присматриваться к людям, пытаясь по особенностям поведения, а главным образом по использованию необычных слов, современных мне оборотов, выявить вражеского резидента.

Это увлекательное занятие съело остаток лета. Партии отправлялись на соседние острова, возвращались, а я точно классический особист из советского шпионского романа просеивал людей через мелкое сито подозрений.

Скоро моё внимание привлёк беглый поп или дьячок, неведомо как приставший к охотской артели. Его мирское и монашеское имена остались тайной. На фронтире беглеца прозвали Расстригой.

Среди основной массы зверобоев он выглядел белой вороной. Его мало волновали меха, промыслы, прибыль, хотя тяжёлой работы бывший поп не чурался. Во время отдыха или даже короткой передышке возле костра Расстрига заводил странные разговоры, которые мало походили на душеспасительные беседы миссионеров или твердолобую пропаганду староверов. Он никого не агитировал, не увещевал, не пугал геенной огненной, не расписывал преимущества райских кущ, а всё больше расспрашивал о жизни, промыслах, о всяческих хозяйственных и бытовых мелочах, точно пытался постичь местный образ жизни.

Это и послужило маячком. Если подумать, то беглый служитель — удобное прикрытие для агента. Можно списывать культурологические промахи на плохое знание мирских обычаев, и понемногу собирать информацию об окружающей среде. А Катехизис или символ веры у него никто не спрашивал. Да никому и в голову не придет проверять беглеца. Никому, кроме меня.

Что ж, я вступил в игру. Подсаживался к кострам, вступал в разговор. Однако несколько хитрых провокаций не привели к результату. Расстрига неподдельно удивлялся словечкам двадцатого века, игнорировал намёки, и избежал всех расставленных ловушек. Если он и являлся агентом, то из тех, что мне не по зубам.

Вот только какой смысл спецслужбам мариновать профессионала на краю света? Здесь нельзя толком повлиять на историю, невозможно добыть серьёзную информацию, и совершенно некуда внедряться. Так что, отбросив столь маловероятную версию, я, в конце концов, спросил Расстригу в лоб. Откуда, мол, ты человече, да камо грядеши? И после некоторых колебаний мне удалось вытянуть из собеседника довольно простую историю.

Прозвище его оказалось не совсем точным. Расстрига собственно не был расстригой. В том смысле, что его никто не лишал сана, поскольку и сана он не имел. Кроме того, он вовсе не разочаровался в вере или в церкви, а скорее система сама отторгла его. Половину жизни он прослужил дьячком в монастыре. Когда же у монастырей отобрали деревни, а служители встали перед необходимостью кормиться собственными трудами, многие обители закрылись. Закрылся и монастырь Расстриги. Его товарищи разбрелись кто куда. Пристроились в другие монастыри, ушли в мир, а Расстрига, поразмыслив немного, отправился в Сибирь.

— Раз уж сподобил господь в мир вернуться, то захотелось весь его посмотреть от края до края. Посмотреть, понять.

Что же, желание легитимное. А мне оставалось только продолжить поиски.

***

Закончилось лето, наступил сентябрь, а у казённой экспедиции конь не валялся. Полковник Плениснер по-прежнему не спешил выдавать разрешения на промыслы. О причинах задержки люди говорили разное. Одни, как Окунев, считали, что командир домогается взятки, другие утверждали, что новый начальник просто не вошёл ещё полностью в курс местных дел, да к тому же слегка обалдел от такого наплыва людей. Некоторые считали, что чиновник осторожничал, боясь сделать неверный шаг на глазах людей императрицы. А времена действительно были такими, что можно было возвыситься или слететь с высоты в один миг.

Слухи прекратились, когда командир открыто заявил, что не выпустит ни одного судна, пока не отбудет секретная экспедиция. Логики в таком решении было не слишком много. Сколько людей не томи, а казенным от этого выгоды не будет. Не перебежит к ним народ. А секретность в океане бессмысленна. Некому там рассказывать о государевых изысканиях, некого предупреждать.

Купцы и промышленные ругались, писали жалобы, вылавливали флотских офицеров и пытались надавить на портовое начальство через них. Но молодые капитаны всё ещё свысока поглядывали на старожилов. Впервые попав на Дальний Восток и собираясь в плавание на Алеутские острова и Аляску, они считали ниже своего достоинства брать сторону местных мореходов, прошедших по этому пути не единожды.

А тут ещё добавились обычные для дальневосточного порта заморочки с погодой. То ветер устанавливался попутный, но вода низкая, а значит возрастал риск разбить корабли о бар в устье реки или посадить их на отмель. То, наоборот, вода поднималась до нужного уровня, но ветер мешал отойти от берега (вода в реке и поднималась-то главным образом за счет противного ветра). Старовояжные обычно ловили момент, когда благоприятные условия совпадали и уж тогда пробкой вылетали из устья, иногда догружая корабли на ходу, уже в открытом море. Но казённая экспедиция такой резвостью не обладала. Пока господа офицеры собирали команды и отдавали распоряжения, погода менялась и приходилось играть отбой.

Затем прошёл новый слух. Дескать, полковник наш поссорился со столичными капитанами. И только из-за их споров выход задерживается. Тут уж промышленники всерьёз роптать начали. А те, кого прикомандировали к государеву вояжу, ходили теперь по городу как гарантированные утопленники.

— Чего же тянут? — говорили они. — Ещё недельки две прождём, а потом такие ветры встанут, что в море вовсе не сунешься…

— Ветры и нужны, — бодро отвечал местным «невеждам» кто-то из молодых питерцев. Хороший ветер сам донесёт куда надо.

— Он может и попутный будет да зато студёный и бесноватый. Волну поднимет, лёд нагонит, паруса порвёт. Гиблое дело.

— Бог не выдаст, — отмахивались господа офицеры. — Донесёт и бесноватый.

На такую браваду старовояжные только рукой махали, а за глаза поругивали глупых казар. Промысловые вояжи отменялись, переносились на следующий сезон, артели распускались, мужики искали занятия на стороне. Но при всем при том на виновников заминки старожилы смотрели скорее с жалостью, чем с раздражением. Хоть и чужие корабли, а всё равно тоскливо, ежели такая красота без смысла в пучине сгинет. Да и людей жалко. Много тут таких прытких было, да мало осталось.

Как я и рассчитывал, расстройство промыслов позволило нам быстро добрать людей. Они удивлялись, конечно, что кто-то решил сколачивать команды в уже пропавший сезон. Но, как говорят, хозяин-барин, лишь бы не надул с оплатой, а там и трава не расти. Не ведали они, что я согласился бы и простой оплатить, лишь бы людей побольше набрать. Но простой в планы не входил и я поторопил товарищей.

— Сваливайте отсюда, — настойчиво посоветовал я Окуневу с Яшкой. — И чёрт с ним с разрешением. Всё равно сюда не скоро вернёмся. А к тому времени или ишак сдохнет или… впрочем, вы этой сказки не знаете.

— Начальник теперь уж точно никого раньше бригантины своей не выпустит, — согласился Окунев.

— Ну вот, а мне недосуг к нему подходы искать. Да и время больше не терпит. Хорошо, что вовремя догадались наши кораблики на плотбища перегнать. Небось не заметит никто ухода с других-то речек?

— Если сразу южнее взять, не заметят, — согласился Окунев. — А с таким-то ветром южнее и потащит.

Яшка кивнул. Потом улыбнулся. Он и отсюда без разрешения рискнул бы выйти.

***

Правительственная экспедиция покинула порт только в октябре и ещё до встречи с океаном порастеряла все свои корабли. Самоуверенным балтийцам даже не нужно было выходить в океан, хватило и Охотского моря. Когда в октябре, разыскивая Окунева и Яшку, я заскочил в Большерецк, то увидел красавицу бригантину на отмели совершенно разбитой. Матросы, рискуя погибнуть в холодных волнах, снимали с неё оснастку, переправляли на берег. Флагман флотилии теперь не годился даже на дрова. Будь такая возможность, его бы спалили, чтобы вернуть хотя бы гвозди, скобы и прочий металл. Но вытащить корпус на сушу не удалось.

Второй корабль, по слухам, сгинул совсем, а ещё два требовали серьёзной починки. Дерзкий замысел Екатерины терпел крах из-за склок исполнителей и несовершенства оборудования. Впрочем и сама императрица была далека от идеала. Системе она противопоставляла интуицию, а принципам — сиюминутную блажь. В каких-то делах это работало, но экспансия требовала методичного подхода и значительных ресурсов. Наскоком здесь ничего нельзя было решить.

В прежней жизни даже от весьма образованных людей мне часто приходилось слышать странное утверждение, будто русские владения в Америке продала именно Екатерина. Откуда возник этот нелепый миф само по себе большая загадка и благодатная тема для социальной психологии. Миф этот настолько широко разошёлся и так прочно утвердился в обывательском сознании, что случайное заблуждение исключалось. В учебниках истории вопрос о бывших колониях опускался, как и большая часть эпохи, словно и не было ничего такого. Но ведь энциклопедии никуда не делись и нетрудно было сопоставить даты самостоятельно. Это, однако, мало кто делал. Большинство предпочитало повторять историческую сплетню.

Екатерину наши историки традиционно недолюбливали — то ли за её немецкое происхождение, то ли за переворот и узурпацию власти, то ли по гендерной причине. так или иначе, народное заблуждение развеивать не спешили. А ведь именно при Екатерине империя имела реальный шанс закрепить за собой кусок Америки. И шанс этот во многом зависел от успеха секретной экспедиции Креницина и Левашова. И вот она-то по ряду причин привела к весьма скромным результатам.

***

Окунева и Яшку я нашёл на Уналашке. Поздний выход из Охотска чуть не стоил жизни командам. «Онисим» сильно потрепало штормами, и я понял, что поход на Ситку для нашего ветерана, видимо, станет последним. Старичок и так продержался дольше других кораблей. Половина из них уже сгнило, «Гавриил», ведомый Ромкой Кривовым, с полусотней людей пропал вовсе, а этот, построенный раньше всех, ещё по заказу старшего Рытова, держался каким-то чудом на плаву.

— Душа в нём особая, в кораблике этом, — заверил Окунев. — Вот и не сдаётся он ни волнам, ни времени.

Мы выпили на могиле Оладьина, помянули товарища, поболтали о том, о сём. Я поделился подозрениями на счёт чужаков. Капитан задумался, но не припомнил в своих людях ничего необычного, зато вопрос заставил его вспомнить о конкурентах. Ему пришлось заскочить на Камчатку, и хотя «Онисим» пробыл там недолго, лишь у берега, слухи успели достигнуть команды.

— Трапезников, слышь, опять в гору пошёл, — сообщил шкипер. — Медаль золотую, говорят, от сената получил, награду от казны. Ему теперь из приказной избы ссуду дают, на новые, так сказать, дерзания.

— Да и пёс с ним! — отмахнулся я.

В свете новых проблем старые конкуренты уже не казались серьёзной помехой. Мало того, им нашлось бы место в проекте. Мне ведь без разницы у кого покупать меха.

— Так ведь он же твою карту в Петербург отослал, — не отставал Окунев. — Ту самую, которую ты промышленникам камчатским срисовать дал, когда к островам уходили. И с Севкой Тарабыкиным они к этой карте репорт сочинили. О вояже, промыслах, и что де привели в подданство народы алеутские. А все твои острова за свои приискания выдали. Из-за того, говорят, и экспедиция казенная образовалась.

— Плевать, — вновь отмахнулся я.

Если уж честно, та карта получилась убогой. Простой набросок. Кроме Командоров и Уналашки, все прочие земли пришлось частью исказить, частью опустить, а где-то набросать пунктиром. Но, как оказалась, и такие скудные сведения по нынешним временам стали большим событием.

Тут же вспомнилась и фальшивка, что мы подсунули конкурентам позже. Спецоперация, которой я до сих пор гордился.

— А ведь разорился почти Никифор, когда землю искать пошёл, — угадал ход моих мыслей Окунев. — Лихо мы подложную карту ему всучили. Жаль выкрутился, оборванец.

— А мне, Сашка, ничуть не жаль, — сказал я. — Мне вон Оладьина жаль. Но его не вернуть. Трапезникову мы, не спорю, славно подгадили. Но мстить дальше, что-то охоты нет. Повеселились и будет.

— Как скажешь, — Окунев вздохнул. — Но я бы ему не спускал. И он тебе озорства не простит, вот увидишь.

Мы отправились в крепость.

— Оставим здесь человек пять наших, — решил я. — Просто чтобы селение в порядке держать, да за казной присматривать. Промыслами пусть коряки займутся из тех, что здесь осели, да парни бичевинские. Остальных всех забирайте. И если за зиму из диких кто к нам пристанет, не отказываете. До Кадьяка немного осталось как-нибудь дойдёте и с перегрузом. А там перераспределим, да и легче дальше-то будет.

Окунев кивнул. Для промысла на островах Прибылова мы держали здесь отдельное судно. Тот самый шитик Бичевина, уведённый из-под носа фискальных служб. Он был слишком мал для больших переходов, но на стомильном маршруте трудился как пчёлка. Котляна, как называли здесь временную артель, собиралась из разных компаний, но штурманом и передовщиком шли наши люди, и потому координаты островов до сих пор оставались тайной.

Держать же артели на Уналашке было без надобности. Какая в принципе разница, кто именно забивает зверьков? И конкуренты, и союзники, и алеуты, и коряки всё одно сдавали упромышленное Жилкину, оставленному здесь приказчиком вместо Комкова. Пока мы честно придерживались охотских цен, такая политика вполне оправдывала себя.

Прочие вопросы взял на себя Бичевин. Соблюдая договор, он, что называется, был святее Папы Римского. С помощью Слона и Тунгуса держал в узде алкашей и гопников, защищая островитян от произвола и регулируя промыслы. Иркутского купца уважали и побаивались, несмотря на его нелегальное положение.

Питерского ревизора из Сибири давно отозвали, но дело ещё тянулось, и формально Бичевин числился в бегах. Однако напоминать ему об этом, тем более тыкать шатким положением в глаза, смельчаков не находилось.

Купец сразу поставил себя так, что никто не смел возражать его слову, ставить под сомнения полномочия, а я, желая избавиться от лишней обузы, всячески поддерживал креатуру. Как словом, так и небольшими презентами. Номенклатурный спецпаёк включал в себя разнообразную экзотику — вино, фрукты, сладости. Вспоминая во время поездок о мелочах, я добавлял к посылке то хитрый инструмент, то что-нибудь из одежды или снаряжения.

На этот раз решил завезти на острова календулу. Отечественная медицина всё ещё пребывала в варварстве и ноготки, вездесущие в моём времени, отыскались с трудом только во Франции.

— Цвет заваривай или настаивай на водке, — проинструктировал я Бичевина. — Но в нутро не давай, примочки делай. Хорошо от гнойников помогает. А семена попробуй посеять, кто знает, может взойдут.

Бичевин распаковал посылку, наполнив комнату запахом яблок. Мы закусили, выпили вина и только тогда, пользуясь благодушием купца, я попросил отпустить с Окуневым бичевинских корабелов во главе с Кузей.

— Тебе здесь без леса они всё одно не нужны, а я дальше двигаю, там плотникам найдётся работа.

— Меня не зовёшь? — хмыкнул он. — Думаешь, корни уже здесь пустил?

— Позову, как обстроюсь. Но ты же промыслом занимаешься, а там другие заботы.

— Пожалуй, годика два или три ещё поживу здесь, — крякнул Бичевин, соглашаясь. — Хорошо тут. Вольготно. Ну а уж потом как наемся буранов, приеду к тебе в твой рай.

Глава четвёртая. Новый след

Привычно пропустив зиму и большую часть весны, я, прежде чем пускаться в торговую круговерть, посетил Арзамас. Легализовавшись в Охотске, я мог забыть про «родной» город. Но одна голова хорошо, а две головы при двух документах лучше, и потому раз в пять лет — на больший срок паспортов людям власти не выдавали — я заскакивал на историческую родину.

Урегулировав дела, связанные с городскими службами, податями и прочими гражданскими и сословными обязательствами, я пришёл выправлять паспорт.

— Что у тебя там, в Сибири? Говорят нелады? — добродушно спросил чиновник, имя которого я, получив паспорт, каждый раз благополучно забывал.

Мои нелады с камчатскими или охотскими властями вряд ли его волновали. Главное чтобы я здесь все повинности исправно нёс, а если что там учинил — пусть у тамошних начальников и голова болит. Спросил он так, разговор поддержать или скорее продемонстрировать собственную осведомлённость. Получая всякий раз песца или лисичку в подарок, мелкая бюрократия заискивала до омерзения.

— Кто говорит? — слегка удивился я.

— В прошлом году приезжал один, про Сибирь рассказывал, — охотно пояснил собеседник. — Говорил, мол, вы купцы там друг друга режете почём зря. От мехов совсем головы потеряли. А про тебя, говорил, что петля, мол, плачет.

Упоминание неизвестным гостем моей скромной личности насторожило. Во-первых, я избегал рекламы, а, во-вторых, в Сибири меня принимали за местного купца и про «арзамасские корни» знали единицы. Кто-то определённо взялся за следствие. Но кто? На конкурентов мало похоже, не те у них возможности, да и чего они забыли в Арзамасе? Мафия в восемнадцатом веке имела не тот масштаб, что в двадцатом. С властью я покуда не ссорился, если не считать иркутской эпопеи, причастность к коей, как я надеялся, до сих пор оставалась тайной. А не тот ли это знакомец Брагина, что рыскал в прошлом году по Нижнему Новгороду и обещал появиться на ярмарке? И не он ли, побывав инкогнито на Кадьяке, обронил там монетку?

Значит, неуловимый засланец из будущего вновь появился на горизонте. Ожидать, что он ищет меня, чтобы передать весточку от знакомых, не приходилось. Скорее всего встреча не сулила мне ничего доброго, а значит стоило знать о человеке побольше. И вот в моих руках оказался вдруг кончик ниточки. Ну что ж, попробуем этот клубок размотать. Стараясь выглядеть невозмутимым, я поинтересовался, как тот человек выглядел и кем представился?

— Я с ним чай не пил. Сущая лиса, — чиновник кивнул на шкуру чернобурки, словно это могло подтвердить правоту его слов. — Всё больше возле Фёдорыча крутился.

Фёдорыч был начальством. Слишком крупным, чтобы простому купцу, вроде меня, так запросто расспрашивать его о прошлогоднем собутыльнике. Но если этот тип тот, о ком я подумал, одним только чиновничеством он не ограничился. Наверняка попытался выведать что-нибудь у здешних купцов.

К ним я и отправился. Следует заметить, что купцы центральных губерний были не столь свободны в словах и поступках, как их собратья с фронтира. В парадоксальном сочетании с наглостью, осторожность была ведущим жизненным принципом сословия. Но здесь, в центральных губерниях, осторожность относилась к иному роду — была она не звериная, как на фронтире, где ожидаешь честной схватки пусть и с лживыми людьми, а человеческая, заимствованная у царедворцев и вообще людей подневольных.

С трудом удалось распутать узелки интриги. По намекам, отговоркам, неохотным кивкам складывалась картина. Интересующий меня человек беседовал, как выяснилось, со многими, и с каждым говорил о разных вещах, а моё имя всплывало, как бы между прочим, в перечне ли купцов, которые промышляют на стороне, среди ли городских богатеев, жертвующих на храмы или торговцев, что закупают ружья у Павловских мастеров. А всплыв, тут же погружалось, затираемое в памяти пустым разговором, о том и о сем. Так что не всякий из собеседников сразу и вспоминал о такой мелочи, как моя персона, а все больше напирал на выходку, какую учинил чиновник перед уходом. Не иначе мой оппонент насмотрелся кино про Штирлица, а как завещал нам товарищ штандартенфюрер — запоминается последняя фраза.

— Егором Никитиным он назвался, — всплыло в разговоре имя.

С именем стало проще. Теперь можно было попытать удачи и в Нижнем Новгороде.

Перескочив на Волгу, я вдруг оказался среди громадной флотилии лодок, корабликов, галер. Суда, пристани, постройки на набережных и спусках украшали флажки и ленты, а люди, стоящие на берегу, вырядились в праздничные одежды. Без устали гремели колокола, шумели толпы, где-то в Кремле палили из пушек и ружей.

Как-то неудобно, даже, пожалуй, опасно, спрашивать о том, что знают все, но из обрывков разговоров, криков причина торжеств объяснилась — в Нижний Новгород прибыла императрица. Прибыла с верховий на эскадре из галер и лодок, с огромной свитой знати, послов и сонмом прислуги.

Как ни странно, но особых мер безопасности власти не приняли. Никаких гренадеров или казаков, проверяющих паспорта на улицах, никаких патрулей, блокпостов, никаких зачисток или высылки ненадёжного элемента. Люди самых различных званий и сословий шатались свободно по набережным и спускам. Они от души веселились, кричали патриотические лозунги, с любопытством обступали вельмож. Многие, как я заметил, пребывали уже под хмельком.

Не застав Брагина дома, я отправился на почтовую станцию, которая располагалась в двух шагах от Кремля. Её двор сейчас напоминал штрафную стоянку. Клиенты, побросав кибитки, отправились смотреть на самодержицу и её пышную свиту. Ямщики пост не покинули. Используя высочайший визит как удобный повод, они вместе с комиссаром устроились в избе и выпивали за «многие лета» государыни.

Меня гнать не стали, приняв за клиента. Усадили за стол, угостили. Выставленная фляга с литром водки подпольной сибирской выгонки окончательно открыла мне сердца тружеников вожжей и хлыста.

После третьего тоста во здравие Ея Императорского Величества, я осторожно начал расспросы. Сперва, как водится, про лошадей, овёс и провозные деньги, потом о дураках и дорогах. Наконец, подвёл дело к «странному человеку», с которым якобы встретился недавно в Арзамасе.

Клюнуло!

Этот самый Егор Никитин, или как утверждали извозчики Егор Никитич, прибыл в Нижний Новгород из Мурома прошлым летом, а в начале зимы уже по санному пути отправился в Козьмодемьянск, имея подорожную аж до Тобольска.

По поводу его чина ямщики заспорили. Один утверждал, что привёз в Нижний Новгород коллежского асессора, а второй настаивал, что увозил уже коллежского советника. Что любопытно — пьяный почтовый комиссар соглашался с обоими подчинёнными.

— Кто-то из вас ошибается, — предположил я, инсценируя сильное опьянение. — Немудрено эти чины перепутать. Асессоры, компрессоры, агрессоры.

— Врёшь! — взревел комиссар. — Вот этой вот ик!.. рукой! — Он показал ладонь, а затем сжал её в кулак и грохнул по столу. — Сам записывал!

Слегка покачиваясь, чиновник отправился в свою комнатушку, вернулся и, сдвинув рыбные шкурки, хлопнул об стол книгой. Старательно слюнявя палец после каждой перевёрнутой страницы, иногда отвлекаясь на короткую реплику, комиссар, наконец, добрался до нужной записи. Бумага подтвердила стремительную, прямо-таки гагаринскую карьеру заезжего чиновника и лишний раз намекнула, что я имею дело с резидентом неизвестной конторы.

— А в Арзамас кто его возил? — спросил я.

— В Арзамас? — удивился комиссар. — Из наших ик!.. никто не возил. Может из городских кого нанял, или на базаре тамошних повстречал.

Итак, дело сделано, можно и откланяться, но мы тоже кино про Штирлица смотрели и про последнюю фразу помнили. Раз играть, то до конца. Путая следы, я расспросил ямщиков о дороге на Лысково, выпил ещё разок за монаршие здоровье, и только тогда распрощался с хозяевами, обещая зайти через пару дней.

Проследить дальнейший путь Егора Никитина не удалось. В Казани его след обрывался. Расспросов он там не вёл и вообще будто в воду канул. То ли сменил имя, то ли ушёл через дыру в пространстве. Тамошний почтовый комиссар отличался редким слабоумием, а большинство ямщиков оказались в разъезде.

Дело пришлось закрыть.

***

Неудачу в Казани компенсировала находка на островах.

— Есть один паренёк, который говорит иной раз больно уж кудряво, — доложил Комков. — Не то чтобы у него совсем уж мозги заплетаются, но многим порой непонятны его слова.

Я сперва отмахнулся. Мало ли, мол, в Бразилии Педро. Подозревать всех и каждого последнее дело. Мы ещё в прошлом году проверили дюжину людей со схожими приметами, и всякий раз вытягивали пустой билет. Заподозрить в странностях можно было почти каждого: хоть Расстригу с его расспросами, хоть Анчо с его извращённой философией, а большинство кандидатов в шпионы просто-напросто употребляли словечки из говоров незнакомых приказчику. Местных диалектов и профессиональных жаргонов в России обнаружилось, хоть диссертацию пиши.

— Ты послушай, — не отставал Комков. — Раз уж сам просил присмотреть, то и слушай.

— Слушаю, — сдался я.

— Он много чудит и слова путает часто, будто точно не знает, что они означают. А то как загнёт, не сразу и поймёшь, что хочет сказать? Давеча вот про атмосферу говорил.

— В каком контексте? — заинтересовался я.

— Вот-вот, — хмыкнул приказчик. — Ком в тесте.

— По какому случаю? — внёс я поправку. — Ну атмосфера что — плотная, дружелюбная, богемная?

— Не знаю. Что-то о воздухе говорили, влажный, мол, гнилой. Ерунда какая-то, воздух как воздух. Он бы в Якутском подышал в жару.

— О воздухе, это нормально. Обычное греческое слово, — отмахнулся я. — А может латинское. Уж и не упомню. Наверняка прочитал в какой-нибудь книге. «О прохождении Венеры через диск Солнца», например. Хотя одно это уже должно вызывать подозрение.

— Да уж, — согласился Комков. — Из наших парней мало кто с буквами ладит. Слушай дальше. Я как парня на заметку взял, так прислушиваться стал. И одно за другим из него полезло. Однажды он по ошибке назвал Голландскую гавань Датской. Что за оказия?

— Вот это уже теплее, — встрепенулся я. — Гораздо теплее.

— И подбивал народ двигать дальше. Ставить крепость во имя Нового Архангела. Чудной какой-то. Что за Новый Архангел? Может из староверов он из каких редких?

— Кто такой? — я уже почти не сомневался, что Комков нашёл кого нужно.

— Лёшка Тропинин, — сообщил приказчик. — Правда, не баловал, не вынюхивал особенно, разговоров воровских не вёл. Точно не из трапезниковских. Парень как парень.

— Хм. Тропинин, что-то не припомню такого.

— Он не из наших, не из охотских. Да и на Камчатке вроде как случайно оказался. Не знает его никто из тамошних. Поговаривают, в гавани Петра и Павла к «Захарию» пристал, а потом сюда ушёл вместе с ними.

— Случайно оказался? Ну-ну. А знаешь, может ты и угадал. Пригласи-ка его на чаёк.

— Никак невозможно, — ответил Комков. — Неделю назад он на Афон с артелью ушёл.

— На Афогнак, — машинально поправил я.

Эти промышленники, как дети, всё переиначивали на свой лад.

***

Прибытие Окунева и Яшки отвлекли от следствия. Небольшая гавань заполнилась до отказа, поднялась суета, люди и грузы требовали внимания, а на горизонте замаячил долгожданный бросок на юг. Окунев тут же взялся латать «Онисима», утверждая, что тот выдержит хоть кругосветку. Я даже забыл на время о прочих проблемах, пока однажды Комков не прислал за мной человека.

Приказчик подвёл меня к единственному оконцу конторы, прозванному в народе бычьим глазом за мутное пятно посреди стекла. Свет такое окно пропускало, но с «изображением» были проблемы и чтобы разглядеть детали, приходилось смотреть ближе к краю.

— Вон тот молодой и есть Тропинин. Алёшка. А как по батюшке не знаю. Мал он еще для «по батюшки».

— Понял.

Парень лет двадцати ничем не отличался от прочей братии. Обычная для фронтира одежда, грязные спутанные волосы, медвежья качающаяся походка, свойственная большинству зверобоев. Может, я видел его в крепости и раньше да внимания не обратил.

— Позови его, а сам погуляй пока, — попросил я товарища.

Комков не обиделся. Я наблюдал, как он подошёл к пареньку и передал приглашение. Тот, пожав плечами, направился к избе, а приказчик тут же нашёл себе занятие. Люди перераспределялись, корабли чинились. Пополнялись запасы рыбы, добивался калан. Все ожидали рывка на Архипелаг. А мне теперь предстояло разобраться с прошлыми неприятностями и обезопасить перед походом тылы.

В дверь постучали. Я машинально оглядел комнату, отметил наличие на столе водки, закуски, и усмехнулся — ну, прямо девушку ожидаю на ужин. Проверив пистолет, предложил войти.

— Звали меня? — спросил парень. — Я Алексей Тропинин.

— Лёшка, значит?

— Можно и Лёшка, — согласился тот.

— Садись.

Он сел. Я не знал с чего начать разговор и размышлял, не налить ли водки? Но, подумав немного, решил не спешить.

— Мне сказали, ты до книг охотник, — взяв спокойный тон, я сделал паузу, чтобы подробнее изучить клиента. — Я чего спрашиваю, люблю учёных людей. Сам порой грешу чтением-то. Хоть и вредно оно для глаз. Особливо по ночам.

Он промолчал, но кивнул.

— А тут, видишь, и поговорить не с кем, — посетовал я. — Мужичьё одно безграмотное. Правда смелое, не отнять. Видно одно от другого зависимость имеет. Так что, значит читаешь?

— Ну, бывает, — промямлил паренёк.

— Чудесно. И Ломоносова читал, как говорят? Похвально. Российское могущество Сибирью прирастать будет. Так кажется?

— …и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке, — закончил цитату парень.

— И ведь верно сказал. Будет, достигнет, — продолжил я и перешел к главному. — А вот скажи мне, Тропинин Алексей, знаком ли ты с учением сэра Дарвина? Можешь ли разъяснить, например, от кого, согласно учению этому, произошёл человек?

— От обезьяны, — ответил парень и быстро добавил. — Но это сущая ересь.

— Попов здесь нет, если не считать Расстригу, — буркнул я и, сделав морду кирпичом, прошипел. — Так, стало быть, и имя первого космонавта планеты назвать сможешь?

Молчание длилось минуты три. Я наблюдал, как глаза Тропинина сперва округлились, а затем превратились в щёлки. Щёки покраснели, на лице появился испуг. Это меня здорово успокоило. По крайней мере, парень явно прибыл не по мою душу и вряд ли представляет какую-нибудь спецслужбу. Сейчас он скорее опасался, как бы не прищучили его самого.

— Дарвин! — выкрикнул Тропинин, поскрипев извилинами. — Я прокололся на Дарвине!

— Это была лишь проверка. Ты прокололся гораздо раньше, назвав голландскую гавань датской. Типична ошибка тех, кто плохо знает английский. Проблема, однако, в том, что здесь его вообще никто не знает, ни хорошо, ни плохо. И уж тем более никто не знает о том, что гавань будут называть на английском.

— Датч-харбор.

— Вот именно. Впрочем, на сленге тихоокеанских моряков словом «датч», на сколько я знаю, будут называть всякого северного европейца, в том числе и датчанина. Лет эдак через сто. Откуда ты вообще знаешь такой пустяк, как название гавани?

— По каналу «Дискавери» смотрел сериал про краболовов, — ответил Тропинин. — Они как раз на Уналашку базировались.

— Про каких ещё краболовов? — озадачился я. — Впрочем, ладно, как-нибудь потом расскажешь. Канал Дискавери», ишь ты! Есть многое на свете друг Горацио… но это всё лирика. Никто твоих странностей и не заметил бы, здесь все, знаешь ли, не без них, кабы ты не обронил монетку в ручье.

— А я и не ронял, — как-то виновато улыбнулся парень.

На миг мне стало плохо. Неужели путешественников во времени набилось на остров как в автобус в час пик? Выходит все с начала начинать? А что же тогда делается на материке?

— Я её бросил на счастье, — добавил он после паузы.

— Уф! — я мысленно вытер испарину. За такие паузы к стенке ставят. — Зачем? Собирался вернуться сюда? Нет, Кадьяк — остров знатный. Но медведи и местные племена здесь не самые дружелюбные.

— Не сюда, конечно, домой. Сам не знаю, зачем бросил. Вроде и примета к другому случаю относится, но вдруг показалось, что вот брошу, и всё закончится. Или проснусь после кошмара, или ещё как-нибудь домой вернусь. А может, просто весточку отправил. В будущее.

— Домой ты не вернёшься, это я тебе могу гарантировать, строго заметил я.

Тропинин кивнул с такой обречённостью, словно за его спиной уже выросли люди в форме, а на запястьях сомкнулись наручники. Я вернул ему паузу, затем усмехнулся.

— Я не из полиции времени. Впрочем, и не из службы спасения. Не думаю, что последняя вообще существует. Однако монетку ты бросил не зря. Помогла она тебе. Всё же нашёл я тебя и не одному теперь тебе куковать в этой дикости.

Я задумался и кстати вспомнил о попутных обстоятельствах дела.

— И в Арзамасе ты в прошлом году не появлялся?

— Я там вообще не появлялся, — пожал плечами Тропинин.

Ответ был ожидаем. Да и имя с возрастом не совпадают. Какой из парнишки коллежский советник? Стало быть, я охотился за двумя зайцами, или вернее один из этих зайцев всё ещё охотился за мной. А сколько их вообще? Открытие, что и сказать, неприятное.

Я прошёлся по комнате. Появление соплеменника… или как там можно назвать человека из одного со мною времени? Современником? Звучит как-то нелепо. Так вот, появление парня из родной эпохи смутило меня ничуть не меньше чем его. Когда опасения прошли, возникла даже надежда, что гоблины приврали, утверждая, будто сумели ликвидировать кризис, вызванный моей диверсией в Интернет. Возможно, Тропинин из тех, кто уловил суть метода и пробил пространство, а затем каким-то образом додумался и до путешествий во времени, или же гоблины выперли его тем же способом, что и меня. Но столь наивная магия, как брошенная в ручей монетка, означала, что Тропинин не обладал какими-то осознанными методами путешествия во времени. Следовательно и попал он в прошлое отнюдь не посредством моих шалостей в сети. Что ж, самолюбие малость пострадало. Однако как же он пробил время? Загадка. Но почему бы не спросить его самого?

Я вновь уселся за стол, разлил по кружкам водку, выдвинул на середину миску с копчёной рыбёшкой.

— Ну, рассказывай, как же ты сюда попал? За каким бесом полез в тёмное наше прошлое?

— Не лез я никуда, — буркнул Тропинин.

Я улыбнулся и кивнул, поощряя к откровенности.

— Чёрт его знает! — прорвало паренька. — Случайно попал. На корабле.

— На корабле? — я поднял кружку и кивком предложил ему поступить также. — За знакомство.

Мы чокнулись, выпили, закусили.

— Сам я из Иркутска, — начал рассказывать он. — Вернее родился в Ангарске, но родители переехали в Иркутск. Школу закончил, в армию собрался, а в Петропавловск отправился на лето с товарищами из клуба исторической реконструкции. Строили там реплику дальневосточного коча.

Тут я немного поморщился. Историка-любителя мне для полного счастья тут только и не хватало. Как начнёт лезть с советами…

— Построить построили, — продолжал между тем Тропинин. — Но разрешения на выход в море нам никто не давал, даже испытания не разрешили. У нас и капитанской лицензии ни у кого не оказалось. Как-то не подумали заранее об этом. Договорились, в конце концов, с одним местным, он на яхте когда-то помощником подвизался, а потом на сейнере мотористом… Но вот с корабликом совсем беда получилась. Чтобы зарегистрировать его как судно от нас потребовали кучу всякой ерунды на него установить. Ребята привезли откуда-то движок дизельный. Огни поставили, помпу, огнетушитель, спасательные жилеты достали. Какая-то яхта получалась со всеми наворотами. А регистрации всё нет и нет. Так наш корабль на берегу и простоял почти весь сезон. Одни караулили, другие по инстанциям бегали, по журналистам, пытались пробить дозволение на эксперимент, хотя бы на пробный выход в бухте только.

— Да, Хейердалу пришлось бы туго с нашими бюрократами, — заметил я. — Попробуй, поставь движок на бальсовый плот или тростниковую лодку.

— Так, ему и пришлось туго, — улыбнулся Тропинин. — Читал я его книги. Ну вот, как раз, когда моё дежурство выпало, поднялся шторм. Бухта хорошо защищена от ветра, но бывают порывы, которые пробиваются. Таким шквалом кораблик и сорвало со швартовых, и понесло. Сам я справиться с ним не смог. А его ведь даже не испытали. Хорошо ялик на палубе уцелел. Перепугался я и решил добраться на нём до берега. Пока спускал, а это та еще задачка, пока перебирался в него, огни вовсе исчезли. А когда вернулся к берегу, Петропавловска уже на месте не оказалось. Вернее оказался, но нынешний… не город и не деревня даже, так, несколько домиков, да и те в стороне.

Он вздохнул.

— Вообще-то я всегда мечтал попасть куда-нибудь, где можно себя проверить, посмотреть, на что годен.

— Вот и хлебнул романтики, — буркнул я.

— Ну, не сказать, что я представлял себе приключения именно так. Кругом грязь, болезни, голод, а главное никому нет до тебя дела. Ну, то есть, словно пустое место. Сунулся к одному, к другому, как на идиота смотрят. Только что по шее не дают.

— И тогда ты решил перекроить историю? — ухмыльнулся я. — Героически выйти с «Шилкой» навстречу орде?

— Да уж… с «Шилкой» — его глаза мечтательно закатились, но быстро погасли. — Ничего я не решил. Документа у меня никакого нет, соваться к властям опасно. Да и где они эти власти? А тут корабль из Охотска в гавань пришёл, на зимовку встал. Я и пристал к ребятам, чтобы от голода не околеть. Они даже спрашивать не стали, кто такой и откуда?

— Да уж, на Камчатке люди в цене.

— Ну вот. Пообтёрся немного среди них, тут-то меня и понесло. Как узнал, что за год на дворе, вспомнились фильмы, статьи, книги. Попытался с хозяином переговорить, дескать, надо бы в Америку двигать, пока не поздно. Ну, мол, пока европейцы не прибрали её к рукам. Он-то сперва собирался на Ближних островах промышлять, наорал на меня, за блаженного принял. А потом, как из Нижнекамчатска вернулся, планы вдруг поменялись.

— Ха! — воскликнул я. — Ещё бы им не поменяться. Сколько крови и денег мне это стоило.

— Ну, а я за зиму в долги влез. Он и сказал: «хотел, мол, в Америку, все уши прожужжал, вот и пойдёшь с нами харч отрабатывать». Так меня в артель и поставили.

— Славно. Сколько должен-то?

— Да уже ничего и не должен, — улыбнулся Тропинин. — Только и пая мне не положено. Словно холоп тружусь, за одну еду.

Радоваться такой оказии или огорчатся? Сколько их ещё тут обитает, современников? И не только современников, вот чёрт! Эти, кто позже выпал наверняка и знаний больше имеют. И каждый, небось, ведёт собственную игру с историей? То-то «тяни-толкай» у нас в сумме получится.

Но все же, большинство любителей авантюры, видимо, отправилось в Питер окучивать верховную власть, и гниют они теперь в тюрьмах да равелинах, если только сразу не получили по шее. Топором. Хотя кто-то из моих сверстников с соответствующим мировоззрением мог и к Пугачёву податься. Революцию мутить, то да сё. Полагаю, результат у них вышел тот же, разве что вместо топора там кол подобрали занозистый.

Чего же с ним делать? Бросать соплеменника на произвол местных упырей мне, конечно, не позволит ни совесть, ни здравый смысл. Куда бы вот только его приспособить? На знания двадцать первого века здесь невелик спрос. Правда раз реплику смог построить, пусть и с друзьями, значит, в кораблях разбирается. Уже хлеб. Если бы вовремя сориентировался, то и долгов бы не наделал — плотники судовые сейчас в цене.

— А ты сам-то как тут очутился? — воспользовался молчанием Тропинин.

— Хм. Меня сюда сослали, — я решил не врать в мелочах.

— Сослали? Кто сослал? Как? И почему сюда?

— Что б я знал! Какие-то изверги. Я им, видишь ли, перешёл дорогу в неположенном месте. Дали пинка под зад и вот я здесь. Как и почему именно сюда, лучше не спрашивай. Хорошо хоть не к динозаврам.

Лёшка задумался. Возможно, не поверил. Ответы наверняка показалась ему малоправдоподобными. Но тут уж мне было чем крыть — его собственная история выглядела не менее фантастической.

Я едва успел задать пару вопросов про его возраст и время, когда он попал сюда, как наш разговор прервали. За окном поднялась шумиха, раздался выстрел, в дверь вломился Комков.

— Коняги! — крикнул он. — На крепость идут! На городок! Будут корабли жечь!

Глава пятая. Ссора

Мы умудрились разругаться уже на следующий день после знакомства.

Давешняя тревога оказалась ложной. Конягмиуты лишь проверили нас на вшивость. Увидев быструю мобилизацию, суету, услышав выстрелы, они сразу же отступили в горы. Но, как часто бывает в таких случаях, раз уж сорвались с мест, и чтобы энергия зря не пропадала, многие взялись за отложенные дела. Кто корабль чинить, кто оснастку править. Мне пришлось разбираться с завезенным накануне товаром, нашлись какие-то проблемы и в артели «Захария», так что Тропинина почти сразу же отозвали.

Только на следующий день современник напомнил о себе, появившись после полудня у главной избы. Дело как раз шло к обеду и Комков не хотел поначалу впускать паренька, мол не хватало еще, чтобы всякая рвань к начальству зачастила водкой угощаться. Но я объявил, что это мой земляк и знакомый старых знакомых, так что для него нужно сделать исключение. И вообще подумать, как к делу человека пристроить.

— Как знаешь, Иван, — проворчал приказчик, но Лёшку впустил.

Мы покушали щей из квашеной капусты, выпили, как полагается. Сидели так втроем, а разговор не вязался. Приказчик косился на гостя, не собираясь в его присутствии говорить о делах. При Комкове и Тропинин, понятно, не мог говорить о сокровенном, но видно было, как извертелся он в нетерпении.

Лёшка годился мне в сыновья, если подходить к делу формально, то есть считать от года рождения. Но «выпал» он лет на десять позже, а потому оказался скорее ровесником. Во всяком случае разница в возрасте казалась несущественной, чтобы можно было обращаться друг к другу на «ты». С другой стороны, я выглядел постарше, да и на самом деле был поопытнее парня в местных делах, а значит мог подчеркнуть дистанцию не прибегая к статусу начальника.

— Пойду парней проведаю, — заявил Комков, не выдержав тягостного молчания, поднялся и направился к выходу. — С долгами разберусь, с продовольствием.

— И что ты собираешься делать? — спросил Лёшка, как только приказчик оказался снаружи.

— Я не собираюсь, я делаю, — как можно более небрежно ответил я. — Оглянись вокруг, почти все здесь моими трудами возникло.

Тропинин смутился, но назад не сдал.

— Я что спросил, просто хочу узнать, вместе мы или нет?

Хороший вопрос. Которого я, честно сказать, опасался. С тех пор опасался, как выяснилось, что Тропинин был реконструктором. С недоверием я к их брату относился, слишком уж увлеченными они выглядели, не от мира сего, так сказать. И не потому. что устраивали потешные бои или рядились в костюмы. Проблема в том, что такие люди не редко находились в плену концепций, фантазий и мечт, зачастую оторванных от реальности.

С другой стороны, выяснять исходные позиции нам с Тропининым пришлось бы, так или иначе. Не сегодня так завтра. И лучше уж побыстрее определиться. Но выкладывать карты первым я не хотел. Тем более, что не готовясь к серьёзной игре, я даже не разложил их по мастям. Получилось так, что я сел пасьянс раскладывать, в смысле бедовать тут в одиночку, а он вдруг в преферанс превратился. С немалыми ставками.

— Для начала скажи, что сам думаешь и каковы твои планы? — спросил я, разливая водку по глиняным стопкам.

— Всё просто, — сказал Тропини ловко опрокинув пойло в горло и закусив огурцом. — Мы оказались в выгодной ситуации. Так?

— Поясни, — я тоже выпил и закусил.

— Мы знаем, что должно произойти в будущем, и можем его малость подправить.

— Например… — поторопил я.

— Сделать американские земли частью Российской Империи. Не только Аляску, понятно, она уже, считай наша, но и Орегон, и Калифорнию!

— Аппетит приходит во время еды, — буркнул я и откусил огурчик.

Пока я хрустел Тропинин терпеливо ждал.

— Подправить можно, но вот вопрос, а зачем? — спросил я, наконец. — Нужна она империи, эта Америка?

— В каком смысле? — удивился Лёшка. — Конечно же нужна!

— Сомневаюсь.

Я опять разлил водку по стопкам, но Тропини на этот раз к ней не притронулся.

— Но как же? Это же только территории одной сколько!

— Ты мыслишь политическими категориями нашего времени. Это тогда будет казаться важной всякая скала с национальным флагом посреди океана. Менталитет нынешней власти более прагматичен. С заморских территорий им нужен доход. А доход дают налоги и рынки сбыта. То есть люди. Которых здесь кот наплакал. Поэтому если власти вдруг интересуются политикой, то европейской. Где проживает нагулявшая жирок буржуазия. Там наши цари порой готовы и за ненужный клочок земли повоевать.

— «O! Ja, ja! Kemska wolost!» — пошутил Тропинин.

— Вот именно. А теперь нацепи на голову вельможный парик и посмотри на Америку из Петербурга. Причём учти, что другой Америки, кроме горстки дикарей среди льдов и скал, власть не знает. Ни золотых россыпей, ни нефтяных полей, ни тучных пастбищ. Какую выгоду сулят такие приобретения, если доставка к океану одного пуда груза из центральных областей обходится минимум в двадцать рублей? Здешних двадцать рублей, не наших.

Он пожал плечами.

— А везти нужно почти всё. Уж ты мне поверь, я доставлял, знаю. И хлеб, и железо, и парусину с канатами. Про людей распятых на Юдомском кресте, убитых в стычках и умерших на этапах промолчу. Что для империи люди? Но выгода-то где?

— Меха, — неуверенно предположил Лёшка.

— Правильно! — Я подвинул стопку к нему поближе и он почти на автомате выпил. — Поэтому промышленным и позволили выходить в море. Ровно столько и позволили, чтобы на шубки соболиные для аристократов собрать. А колонизация, новые губернии, новые народы… — я махнул рукой. — Да что там говорить. Наполеон легко отказался от американских колоний, а он был не самым тупым императором. И, в конце концов, кто в нашей с тобой реальности продал Аляску? Не большевики же?

— Нет. Александр Второй и Великий князь Константин.

— А где гарантия, что они не продадут её ещё раз? Что изменится от нашего вмешательства?

Тропинин выглядел довольно удрученно. Не потому что я сразил его аргументами, скорее потому, что не нашел у меня поддержки своим фантазиям.

— Знаешь, по сути любая империя это частный случай капитализма. Такая большая корпорация с единственным владельцем на страну. Или, как вариант, с небольшим акционерным обществом из богатеев и аристократов. Выгодно купить актив — покупает, выгодно продать — продаёт. Аляску продали, зато прикупили часть Китая. Амурскую область, Уссурийский край. Их и осваивать легче, и удержать, случись какая война. И толку от них больше.

— Так чего же ты хочешь? — устало спросил Тропинин. — Зачем затеял всё это?

Я разлил водку по стопкам и мы выпили не чокаясь, словно хоронили мечты.

— Ну, мои планы попроще, — попытался отговориться я, уже понимая, что цели наши малость разнятся. — Вот собираюсь на Архипелаг двигать. В смысле на архипелаг Александра, если его когда-нибудь так назовут. Новоархангельск будем закладывать, курорт на тамошних источниках открывать. Из-за твоей дурацкой монетки только и задержался. Перенервничал. Думал, те изверги меня опять достали. Но уж теперь-то, когда всё разъяснилось, можно и сбор трубить.

— Новоархангельск — это понятно, — ничуть не сбился с темы Тропинин. — Но его и без твоих стараний поставили бы. Чуть раньше, чуть позже не велика разница. А лично у тебя есть какая-нибудь стратегия? Чего ты хочешь добиться в итоге?

Я промолчал. Парень затронул весьма уязвимое место моих начинаний. Как ни странно, но при всей глобальности затеянной игры, стратегия, как таковая, у меня отсутствовала. В том смысле, что не сформировалось ясной конкретной цели, достижение которой означало бы «конец игры». Желание прихватить побольше дикой землицы, конечно, оставалось некоей путеводной звездой, но как ей распорядиться, что сложится потом из этих приобретений, я до сих пор представлял смутно.

— А какая стратегия была у Робинзона? — пожал я плечами. — Он ведь не собирался перекраивать мир, приводить в подданство людоедов или взимать с них ясак соответствующими шкурками? Бедолага просто желал обустроить жизнь, наладить быт, раз уж нельзя вырваться с острова. Так и я. Мы, если угодно. У нас с тобой получается робинзонада во времени. Хробинзонада, так сказать. А значит надо как-то устраиваться.

— Робинзон не обладал знанием о ещё не открытых землях, о будущем, о технологиях, — упорствовал Тропинин. — А мы с тобой обладаем. Одному мне такое было бы не по силам, я вообще едва выжил. Но ты-то, я гляжу, поднялся. И думаю, раз так, то грех не воспользоваться шансом.

Ну, эти-то аргументы про знания и технологии уже перетирались мной не единожды. Изначально я собирался основать на американских землях что-то вроде личного государства. Маленькой уютненькой утопии, обустроенной по собственному вкусу. Без рабства, без чиновничества, без сословий. Со справедливыми законами и справедливым управлением (моим, разумеется). Мне хотелось создать страну, где люди чувствовали бы себя достойно. Технически это казалось не таким трудным делом. Ведь я обладал опытом многих поколений, историческим знанием, пусть и искорёженным книгами. А возможность оперировать с пространством-временем давала мне фору.

Но вкусы менялись. Менялись и обстоятельства. По мере знакомства с порубежьем идея постепенно трансформировалась. Дух фронтира пленил меня. Эта страна, населяющие её люди не терпели законов, пусть самых справедливых, не терпели управления, пусть самого гуманного. Они жили даже не традицией, которая нуждалась в длительном времени для укоренения, а создаваемыми по ходу дела правилами, и легко меняли эти правила, как только они становились помехой.

Мне захотелось поддержать этот дух, продлить состояние свободы. Но чёткой формы сохранения первозданного хаоса не существовало, да и не могло существовать. И тем сложнее было объяснить свой подход современнику, для которого сильное государство являлось политической аксиомой и привычной, даже незаменимой упаковкой для общества.

— Ну, мне бы не хотелось сдавать эти земли империи, — осторожно произнёс я. — По-моему она недостойна такого подарка, хотя бы потому, что собирается загнать его по дешёвке.

Тропинин сжал зубы.

— И тогда я подумал… так что же, оставлять этот жирный кусок Соединённым Штатам или британцам? Отнюдь! Чем они лучше России?

— Ну и? — насторожился Лёшка.

— Поразмыслив на досуге, я решил забрать Америку себе!

Я хотел свести всё к шутке, но, похоже, не рассчитал накала страстей.

— Как то есть, забрать себе? — опешил Тропинин.

— Просто, — я пошел на пролом. — По праву, так сказать, первооткрывателя. По праву первой заимки. Ну как у старателей, что золотишко моют в ручьях. Кто первым пришел, того и землица!

Лёшка молчал почти минуту, накапливая заряд негодования. Ну просто конденсатор гнева какой-то.

— Да ты маньяк! — вспыхнул он. — Кем ты себя возомнил? Чингисханом? Или этим, как его там… Аттилой. С тобой или без тебя, империя будет здесь. Ты опередил её всего-то на пару лет. И вот на этом основании решил, будто можешь делать всё что захочешь? Нет! Не пройдёт! Вон парни за окном, они и есть первооткрыватели. Землепроходцы! Это им решать, кому владеть открытыми землями!

— Неужели? — я выдавил улыбку. — Что они могут решить? И зачем им это? Когда ты вламываешься в чужой дом, то намерен вынести из него ценности, а не поселиться там насовсем.

— Ну, у тебя и сравнения!

— Нормальные сравнения! — рявкнул я. — Этим парням Америка не нужна, как и империи. Всем им нужны меха. И со мной они отправились только потому, что я обещал знатную добычу. А то чёрта лысого они бы попёрлись в такую даль. Шею свернуть за клочок земли дураков нет!

— За клочок? Ничего себе клочок!

— Клочок! — припечатал я. — У них за спиной целая Сибирь пустая осталась.

Парень чуть не зарычал.

— И заметь, я не собираюсь трогать твою любимую империю, — добавил я, не обращая внимание на его бурлящую злость. — Не собираюсь устраивать революцию, менять династию. Империя осталась там, за океаном, целая и невредимая, а я просто подыскал себе клочок относительно свободной земли, где и собираюсь попытать удачу. По-моему это естественное право каждого, попытать удачу.

Я выдохся и умолк. Тропинин тоже постарался успокоиться. Немного помолчав, он спросил:

— И что же ты собираешься делать с таким огромным клочком? Нацепишь красные штаны? И те, у кого воздуха нет, сюда насыпятся? А потом, что? Они будут на четвереньках ползать, а ты на них плевать? Удовольствие получать?

— Ха, вроде того, — сравнение показалось мне уместным. — Про нехватку воздуха прямо в десятку! И на счёт «плевать» верно подмечено. В том, смысле, что я не собираюсь кактусы из них делать. Вся фишка как раз в том и состоит, что я не собираюсь ничего делать. Я хочу просто сохранить свободу.

— А-а, — махнул рукой Лёшка. — Вон оно что! Свобода. Мне следовало догадаться об этом раньше. Нахлебались мы уже этой либеральной чуши.

— Кто «мы»? Лично я только вошёл во вкус.

— Ну да, тебя же раньше сюда выкинуло. Не застал ты лихие времена. Эта твоя демократия разрушила всё! У власти собрался сброд, предатели, жулики. Растащили, распродали…

— Не знаю, что у вас там без меня растащили, — пожал я плечами. — Но я говорю не о демократии, а о свободе. Это фронтир, парень! Здесь нет ни демократии, ни монархии, ни диктатуры. Здесь царит свобода, волюшка вольная. Пусть и без страхового полиса.

Тропинин поморщился и махнул рукой.

— Что ты имеешь против? Хочешь стать рабом, вон отправляйся в Россию, запишись в крепостные. Могу даже посоветовать неплохого хозяина. Мужиков порет в меру, девок крестьянских особо не портит, на жизнь детишкам оставляет. В конце концов, свобода такая хитрая штука, которая позволяет от неё отказаться.

— Рабство — это совсем другое.

— То же самое! Принадлежит ли человек частному лицу или империи не велика разница.

Тропинин опять начинал закипать. Он закусил губу и кажется едва сдерживал себя. Похожеже, пора было сворачивать дебаты.

— Возвращаясь к твоему вопросу, скажу, что нет у меня стратегии. На империю мне, как ты уже понял, глубоко наплевать. А здесь на фронтире царит та самая свобода. Без насаждения кем-то, сама по себе. Пусть дикая. Пусть она, говоря языком механики, находится в состоянии неустойчивого равновесия, плевать! Я намерен балансировать как можно дольше, а потому стану бить по носу всякого имперца, который притащится сюда со своими подпорками-колодками в надежде из зыбкого равновесия соорудить устойчивое неравенство.

— Я так понимаю, что бить ты собираешься по моему носу? — подытожил Тропинин ледяным тоном. — Во имя, надо полагать, свободы?

Я не ответил.

— Знаешь что? — сказал он. — Шёл бы ты со своими утопиями подальше. Я хотя бы знаю что хочу. А не вот это вот…

— Правда?

— Да. Я хочу принести пользу своему народу, своей стране. А как она распорядится приобретением — пусть заботит других, пусть лежит на их совести. А моя совесть останется чистой. И тут размышлять много не надо: делай что можешь, остальное приложится. А если дело не выгорит, то хоть попытаюсь.

Атмосфера достигла до той степени, когда кажется, что от печки несёт морозом. Но я отступать не собирался.

— Ну и чёрт с тобой! Пытайся. Хочешь расшибить дурной лоб, мешать не буду. А я пойду, как ты выразился, со своими утопиями подальше.

Выражение отнюдь не было фигуральным. Я встал, прошёлся к выходу и, открыв дверь, крикнул:

— Комков, командуй погрузку!

Тропинин не остался в долгу и, отправляясь восвояси, то есть к своей артели, наградил меня на прощанье эпитетом, происходящим от слова либерал, но имеющим явно негативную окраску. Такого словечка в мое время в ходу не было. Видно и правда начудили там без меня. В ответ я лишь пожал плечами. К политическим партиям я не принадлежал, и значит обижаться мне было не на что. А вскоре суета, что поднялась вокруг, захватила меня полностью.

Небольшое поселение всколыхнулось гораздо раньше, чем Комков отрепетовал приказ. Вместо чёткой мобилизации получилось спонтанное народное движение. Матросы выбирались из своих углов, иногда нетрезвые или больные, сами находили капитанов и вместе с ними отправлялись на корабли налаживать такелаж. Промышленники, не дожидаясь распоряжений передовщиков, разбирались по партиям, укладывали вещи, стаскивали их в кучи перед казармами. Коряки и прочие приставшие к нам туземцы складывали каркасы жилищ, сворачивали шкуры, призывали собак.

Ох как мило моему сердцу было поднятое одной фразой бурление.

Я на время даже забыл и о Тропинине, и о незнакомце, вынюхивающем мою подноготную где-то далеко за Уралом, и о тлинкитах, острящих копья в ожидании чужаков. Всеобщее воодушевление захватило меня. Движение — всё, конечная цель — ничто! Вот актуальный лозунг на данном этапе.

Раздражение от бесплодной беседы с соплеменником нашло выход в лихорадке приготовлений, злость разогнала сплин и поставила столь необходимую для телодвижений энергию. Тлинкиты готовы нас встретить во всеоружии? Что ж, тем хуже для них!

А Тропинин прозябал с захарьевскими, которые в поход не собирались, и лениво посматривали на приготовления со стороны. Одинокий он бродил среди равнодушных людей, не имея возможности излить душу. Кому же пожалуешься, что не поделил с земляком Америку?

***

На второй день лихорадочных сборов у моей совести прорезались зубки, а здравый смысл немножко провентилировал мозги. Тропинин отворачивался всякий раз, когда наши взгляды встречались, но я-то понимал, что творилось на душе у парня. Встретить собрата по несчастью, получить надежду, что теперь все наладится, увидеть возможность в реализации своих планов, возможно какой-то сокровенной мечты и… получить оплеуху из-за политических разногласий. Как ни крути, а это серьёзная встряска. Стресс, как сказали бы в наше время.

Я имел существенное преимущество, так как вполне мог обойтись без напарника. Моё дело давно стояло на прочном основании. Я обладал капиталом, флотом, соратниками и попутчиками в значительном числе. Это то, что было на виду. За кадром оставались мои способности, что давало немалый бонус — всё же я мог снимать стружку с пространства и прессовать время. Я ощущал себя энергетическим сердцем лавины, которая вот-вот сорвётся и сметёт всякого, кто окажется на пути.

А Тропинин без поддержки обойтись не мог. В его активе не значилось ни ресурсов, ни единомышленников, ни даже четкого понимания, что делать дальше. Ему не удалось зацепиться пока в этом мире. Да и никому бы не удалось, не обладай он какими-то важными преимуществами. Зато гордости у парня имелось, хоть отбавляй, а пылающим взглядом он мог бы растопить вечные льды.

Примирению способствовало то, что за пару дней у разношерстной орды викингов собраться не получилось. Как всегда обнаружилась куча мелочей, недочётов. Мы нуждались в порохе и оружии, бусах для подкупа простых людей и серебра для задабривания вождей. Пришлось смотаться пару раз в Европу. Затем я вдруг вспомнил о переводчике и обнаружил, что среди добровольцев из конягмиутов и выкупленных на Кадьяке пленников языком вероятного противника никто не владеет. Комков срочно кинул клич по жилам, предлагая большой выкуп за знатока или награду, если толмач окажется членом племени.

Пользуясь оперативной паузой, я решил примириться с Тропининым. Контора для этого подходила мало, туда часто забегали люди с вопросами или просто поболтать. А процесс примирения требовал спокойной обстановки.

— Что мы делим шкуру не убитого медведя? — сказал я, выловив современника на берегу, где он бросал камешки. — Наши разногласия пока не существенны. Думаю главное сейчас продвинуться как можно дальше, зацепиться за Америку. А что случится потом — так ли уж важно? Возможно, колонии со временем станут доминионом, или обретут независимость. Возможно, их поглотят более сильные соседи, войной или экономикой или просто задавят переселенцами. Возможно, при этом останется некая культурная автономия. Возможно, колонии таки продадут, как это случилось в нашей с тобой реальности. Потому повторяю, так ли уж важно, что станет потом?

— Для меня важно, — твёрдо заявил Тропинин.

— Но ведь ты всё равно начал бы с этого? Прежде чем поднять флаг империи на чужом берегу, нужно сперва сойти на него. А мы сейчас как раз над этим работаем.

Он некоторое время раздумывал, стоит ли возобновлять спор. Потом, видимо решил попытаться.

— Флаг империи это ведь не просто «символ веры», это ещё и защита. Против диких народов твоя тактика может и действенна, но что будет, когда ты наткнёшься на европейцев? Твою пиратскую республику сомнут походя и будут считать себя в полном праве. А империя сильна одним только именем. Оно заставит любого сто раз подумать, прежде чем подносить фитиль к пушке.

— Фронтир отличается здоровым цинизмом, или, говоря иначе, гибкостью мышления, — я усмехнулся. — Если нам будет выгодно поднять флаг империи, мы поднимем его. Навтыкаем сколько нужно чугунных орлов, в качестве пугала, если угодно.

— Нет, не угодно, — возразил Тропинин. — Ты говоришь «нам», а подразумеваешь только себя. Ты говоришь о свободе, а сам манипулируешь людьми, которые идут за тобой. Используешь их в тёмную. А им, если подумать, плевать на твою утопию.

— А на империю не плевать?

— Не думаю.

— А ты заглядывал под их черепушки? — предложил я. — Хотя бы умозрительно. Половина из моих людей — дальневосточные аборигены. Они скорее ненавидят империю, чем желают её утверждения на чужих берегах. А вторая половина — русские. Но это не те русские из фильмов про Невского и Суворова. И я тебе уже говорил, о чём они помышляют. Их манит добыча, богатство, азарт. Но это так сказать верхний слой помыслов. Люди не случайно забрались на край света, не случайно двинулись дальше. Просто подцепить барахла разбоем они могли бы и где-нибудь на Самарской Луке. А здесь, если послушать, полно разговоров о райских землях, о сказочных островах, о воле, свободе. Люди подсознательно ищут какого-то идеала, хотя не в состоянии чётко сформулировать его. Не добрались ещё до России лозунги и доктрины.

Тропинин опять начал запускать блинчики по воде.

— И заметь, по ту сторону шарика происходит похожий процесс, — добавил я. — Просто Европа извергла на порядок больше свободных людей и спустила их с привязи столетием раньше.

Ссылка на опыт Европы заставила Тропинина поморщиться. Сторонники империи вообще очень чувствительны к подобным сравнениям.

— Тут ты прав лишь отчасти, — сказал он. — Главная причина в том, что у них не свободные, а лишние люди.

— Так одно из другого вытекает, — отмахнулся я. — Крепостные ведь лишними не бывают, как и те пресловутые овцы, что съели арендаторов. Лишними бывают только свободные люди. В этом вся суть. И в России они в своё время появятся. И будут бродить нищими толпами. Да только тогда уже будет поздно о новых землях думать.

Мы разошлись, не придя к единому мнению, но, в этот раз обошлось, по крайней мере, без ругани. Через некоторое время Тропинин расстался с захарьевцами и перетащил пожитки на «Онисим». Тем временем Комков откопал, наконец, толмача. Древнего совсем старика, пленённого эскимосами, похоже, ещё до ледникового периода. О чём я и не преминул заметить.

— Его шапка наверняка сшита из шкурки той саблезубой белки, что бегала с жёлудем, — добавил Тропинин, но я в аналогию не въехал.

Вряд ли толмач помнил много тлинкитских слов, однако, выбирать не приходилось.

Ближе к отплытию, наблюдая за зверобоями, готовящими сабли и ножи к неизбежной схватке, я опять погрузился в сомнения. Запал иссяк и предстоящая кровавая бойня вновь вставала перед глазами. Слишком многих мы уже потеряли в подобных стычках. А тликиты это не какие-нибудь алеуты.

Прошёл день, другой. Лавина так и не сорвалась. Туземцы вновь возвели свои домики и вигвамы, благо что большого труда это не составило. Промышленные потихоньку стаскивал шмотки обратно на берег, поругивая меня за глаза. Окунев с Комковым не нажимали, зная, что просто так я не осторожничаю. Открыто выступал с критикой только Яшка. Но он пока что не имел политического веса среди зверобоев.

— Чего не выходим? — спросил Тропинин, заглянув в контору, куда теперь опять был вхож.

Я как раз сидел над картами, выбирая удобное место высадки, которого на самом деле не было. Передо мной, точно перед генералами, планирующими операцию «Оверлорд», раскинулась своя «Омаха» и своя «Юта». Но на какое бы место не пал выбор, я заранее видел плавающие в волнах трупы.

— Ну не лежит у меня душа их покорять, понимаешь? — сказал я, барабаня карандашом по карте. — Мы с алеутами-то едва управились, коняги сколько крови попортили, да и те не успокоились толком ещё. А эти парни посильнее островитян будут, да и много их.

Я вздохнул. Тропинин пожал плечами.

— Тлинкитов не покорить за год кавалерийским наскоком, — добавил я. — На них и десятилетия может не хватить. Империя их вообще так и не одолела, и мучилась с ними как с костью в горле до самой продажи Аляски. После чего с ними мучились уже американцы. А у меня всего четыре кораблика и пара сотен людей. Всё, что удалось сконцентрировать для похода.

— А чего это тебе втемяшилось в голову двигаться исключительно по следам русских завоеваний? — усмехнулся Тропинин. — Наступать на те же грабли и, получая по лбу, удовлетворённо замечать, что они на месте. Ты бы ещё кренделя за Берингом по воде выписывал.

— Поясни, — нахмурился я.

— Что тут пояснять? Нормальные герои всегда идут в обход!

— В обход, — повторил я и, поражённый столь элементарным решением, схватил карту.

Не ту поделку, что предъявлялась обитателям восемнадцатого века, а настоящую подробную карту, сделанную для собственных нужд.

Северо-западное побережье Америки изобиловало ресурсами, островами и удобными для стоянки бухтами. Здешние леса экологи называли дождевыми, сравнивая по биологической продуктивности с тропическими. Месторождения золота протянулись от Калифорнии до Аляски, присутствуя практически на каждой крупной реке. Зато климат смягчался с каждой милей к югу.

— Так ты вот что имеешь в виду… — пробурчал я. — Вот значит какой расклад получается…

Действительно, на кой чёрт мне сдалась эта Ситка? Зачем ставить крепости, городки и тем более столицу ровно на тех местах, где они должны были бы встать, пойди всё своим историческим порядком? К чертям порядок! Не в духе фронтира его соблюдать! Зато какая перспектива открывается. Ведь стоит лишь пропустить архипелаг Александра и мучащая меня проблема отпадает сама собой.

Пёс с ними, с тлинкитами, пусть остаются в тылу. Пусть острят копья и пляшут вокруг костров. Я рвался к Золотым Воротам, а Архипелаг не имел на этом пути стратегического значения. Гораздо умнее поспешить с приобретением Ванкувера. Всё что пришлось бы вырывать с боем на Ситке, этот остров отдаст легче и в куда больших количествах. Прекрасный корабельный лес, удобные незамерзающие гавани, умеренный климат. Но вдобавок там найдётся и земля пригодная для сельского хозяйства. А самое главное — остров населяют не столь воинственные народы. Во всяком случае, в анналах не сообщалось о серьезных столкновениях тамошних индейцев с европейцами.

— Что ж, легендарному Новоархангельску придётся подождать! — постановил я. — По крайней мере ещё несколько лет. Мы идём на Ванкувер!

Глава шестая. Вдоль берега

День за днём и ночь за ночью мы шли океаном, стараясь держаться вдали от земли, чтобы в темноте не налететь на скалы. Погода благоприятствовала успеху. Волны мерно раскачивали палубу, без тех провалов и толчков, что вызывали морскую болезнь. Корабли напоминали лежбища котиков — по случаю приличной погоды люди покинули трюмы и заполнили палубу от носа до кормы. Субординация, святость шканцев и прочие атрибуты морского закона промысловому флоту были чужды. Дисциплина волшебным образом проявлялась в критических ситуациях, перед лицом стихии, но когда прямая угроза отсутствовала, зверобои даже капитану кричать лишнего не позволяли.

Впрочем, ссор не возникло. Тихое море успокаивающе подействовало на людей. Сидение в крепости всем порядком осточертело, а поход, хоть и не сулил хорошей добычи, ибо мы удалялись от северных территорий, а значит и от качественной пушнины, обещал смену обстановки.

Большинство бедолаг даже не догадывалось, насколько серьёзную.

***

Забрось двух парней из нашего времени в прошлое и, встретив друг друга посреди полудиких предков, они обязательно заговорят о политике. Казалось бы, нам было что обсудить, было что вспомнить и о чём потосковать. Но какой бы темы мы ни касались, путаная ниточка нашей беседы рано или поздно выводила на клубок политики. Какая-то патология наблюдалась в извергнувшей нас эпохе.

Обычно мы беседовали на крыше казёнки, что на нормальных кораблях гордо называлось полуютом, но на «Онисиме» это была всего лишь крыша. Зато здесь было меньше людей и мы могли использовать тот лексикон, которому были обучены. Впрочем, не уверен, что нас совсем не подслушивали — переговорить на таком маленьком судне без лишних ушей было практически невозможно. Однако я полагал, что наши маленькие ухищрения, эвфемизмы, метафоры выдадут рассказы о будущем за научную беседу.

Я коротко рассказал, как смог устроиться в этом мире, но утаил подлинные причины коммерческого успеха, объяснив его продвинутой логистикой. Тропинин так же коротко пересказал события тех лет, которые прошли с момента моего исчезновения. Ничего такого, что могло бы вызвать интерес, тем более восхищение в родном времени не произошло. Что-то конечно строилось, что-то взрывалось, выпускались новые книги и фильмы, становились быстрее компьютеры и тяжелее программы для них, но никаких революций в технике или науке, тем более революций социальных, никаких глобальных войн, ничего способного потрясти воображение не случилось. Марс тоже оставался безлюдным и безъяблочным, хотя в этом направлении уже вырисовывались некоторые подвижки. Но, что интересно, Тропинин говорить о них не хотел. Что-то там было не так, с подвижками. Что-то не отвечало его представлениям о величии собственной страны.

Так что с прошлым, которое будущее, мы покончили быстро, а вот разговоры о планах всякий раз упирались в разницу мировоззрений. Наученные горьким опытом первого контакта, мы старались обходить скользкие темы. Но не так-то это оказалось и просто — в политике, куда ни ступи, всё слизью покрыто.

Что меня удивляло, так это приверженность Тропинина монархии. Покидая рвущуюся к свободе страну, пусть рвущуюся не без рвоты, пусть воспринимающую перемены как неизбежное зло, я и не подозревал, что дело кончится таким атавизмом. Но факт остаётся фактом. Молодой человек, познавший Интернет, мобильный телефон и систему глобального позиционирования, с горячностью неофита убеждал меня в потребности для соотечественников монархической системы. Причем не какой-нибудь формальной, ограниченной конституцией и парламентом, как в Великобритании или Швеции, но самодержавной, абсолютистской, какая только и произрастала в России; какая, собственно говоря, цвела пышным цветом как раз в той эпохе, в которую мы угодили.

— Но это же дичь! — восклицал я.

И тут же приглушал звук, потому что некоторые темы было опасно обсуждать даже с помощью метафор.

— Такая огромная страна как Россия может управляться только одним человеком, — твердил Лёшка. — Это аксиома.

— Дичь это, а не аксиома! — возражал я. — Кто-то бросил дурацкий тезис, желая обосновать собственные претензии, а остальные подхватили, не подумав как следует. Что значит, управлять одному человеку? Он, что, сам будет за всем присматривать, сам вникать в каждую мелочь? Каждый кабак проверять станет на предмет лицензии или недолива, каждый кусок земли промерять? Споры решать, цены устанавливать? И всё сам? Ничего подобного! Он переложит дела на чиновников или феодалов. В первом случае ты получишь коррупцию, во втором — рабство. И вот парадокс: всякий верит в доброго царя, в доброго же чиновника или феодала не верит никто.

Наши споры прервал поднявшийся на крышу Окунев. Шкипер бросил хмурый взгляд на Тропинина и присел на настил.

— Вода-то все теплее становится, — сообщил он после некоторого молчания.

В обще-то вода была холодная, хоть и не ледяная. И вряд ли будет сильно теплее даже в разгар лета. Но не расстраивать же людей таким пустяком?

— Мы же на юг идем! — улыбнулся я. — Вода и должна быть теплее. Хотя, конечно, здесь широта Охотска, но, берег-то американский! А вы не верили мне!

— Не в том дело, — по-прежнему хмуро заметил капитан. — Где вода теплая, червь злее. Проточит нам обшивку, что будем делать?

Здесь «на северах» корабли практически не смолили. С одной стороны, не хотелось возиться, да и смолы из местных деревьев получалось не ахти сколько. А с другой стороны, и надобности особой не возникало. Холодная вода защищала корпуса от моллюсков гораздо надежнее. Но с продвижением к югу климат менялся, а тёплые течения кишели различной живностью, в том числе и вредоносной. Возле Ванкувера, допустим, особой опасности нет, но дальше у Калифорнии, наши кораблики наверняка покажутся обитателям моря сладкими пирожками.

— Быстро не проточит, — сказал я. — А потом заменим. Лес здесь знатный, ты уж поверь. А то и смолой разживемся и дегтя нагоним.

— Как скажешь, — буркнул Окунев и, бросив ещё один хмурый взгляд на Лёшку, удалился.

***

Подкинув мысль с обходом тлинкитов, Тропинин отыграл у меня очко, и это благоприятно сказалось на наших отношениях. Парень стал раскован, общителен. Иногда к неудовольствию старых товарищей даже пытался вмешиваться в дела. И не всегда безуспешно. Своими патриотическими заморочками он привнёс в мои планы необходимую стратегию. Придал им, как он выразился, «геополитическое оформление». Если я раньше хотел просто опередить испанцев, англичан и их отбившиеся колонии, пробежаться как бэттер по базам, сделать своего рода трипл, то Лёшка выдвинул иную концепцию. Суть её заключалась в том, чтобы вовсе изолировать конкурентов от Тихоокеанского побережья.

— Выигрыш гонки сам по себе не даст нужного результата, — убеждал Тропинин. — Что с того, что ты придёшь первым и застолбишь участок? Толпа переселенцев рано ли поздно захлестнёт твои жалкие городки. Нам всё одно не удастся перебросить в Америку миллионы людей. А вот если перекрыть американцам и англичанам выходы к океану, то поток можно будет замедлить.

По случаю небольшого теплого дождика мы засели в казёнке. Тусклый свет из оконца освещал стол, на котором были разложены карты.

— Как бы не так, — возражал я. — Когда в Калифорнии запахло золотом, туда народ быстренько набежал. Ни пустыни их не задержали, ни индейцы, ни мормоны.

— Да, но для начала им приходилось огибать Горн или пробираться длинной дорогой через Орегон. Вокруг двух Америк много не наплаваешься, а Орегонскую дорогу нужно просто вовремя запечатать. В любом случае надо стремиться достигнуть естественных границ. Скалистые горы, пустыни Большого бассейна и есть такие границы.

— Естественные границы дело такое… — ворчал я и шуршал картами. — Они до поры естественные. А потом какой-нибудь сосед заявит о не менее естественном своём праве на выход к океану. А потом о праве иметь незамерзающую гавань, или праве на покровительство единородцам или единоверцам. Таких причин можно выдумать сколько угодно, но все они будут декорацией единственного естественного права — права сильного.

Я попытался определить наше местоположение, но не преуспел. Широту Окунев брал с большим допуском, а по линии берега невозможно оказалось отделить одну землю от другой. Мы были где-то в районе островов Королевы Шарлотты или возможно ещё не прошли остров Принца Уэльского. Была опасность наткнутся носом на скалы, потому что обе земли сильно выдавались в океан.

— Но я согласен с тобой, — добавил я, после раздумий. — Нам требуются удобные границы. Удобные для удержания и для постановки задачи. Наметить правильную цель — половина успеха.

Цель уже вырисовывалась передо мной. И её очертания совсем не напоминали труднодоступные скалы и безводные пустыни. Чем больше я думал о Ванкувере, тем больше нравился мне этот остров. Я уже всерьёз подумывал, чтобы и столицу «моей Америки» основать именно там. Остров велик. Его протяжённость четыре с лишним сотни вёрст. Простора вполне хватило бы для размещения средней руки государства. Не случайно англичане в моем времени обустроили его на свой лад, точно создавая копию Британии на противоположном конце света. Вот где можно по-настоящему развернуться!

Видимо я вообще свалял дурака, отправляясь по традиционному пути завоеваний. Следовало, наверное, отправиться на Ванкувер прямо из Охотска. Семь тысяч вёрст, от силы два месяца плавания — и мы в самом сердце Америки. Переход сложный, зато единственный. А северные просторы никуда бы не делись. Промышленники добрались бы до них и без моего участия.

— Почему бы в таком случае сразу не пойти в Калифорнию? — вопрошал Тропинин. — Мы бы застолбили южную границу, а затем понемногу двигались бы навстречу зверобоям.

Почему бы? Я мог назвать тысячу причин. И первая из них заключается в том, что планирование по карте до добра не доводит. Карты обманчивы, они скрывают реальные расстояния и масштабы.

— По Калифорнии бродят испанцы, а к стычке с ними нужно основательно подготовиться, — ответил я. — Не спугнуть конкурентов раньше времени. Но главное даже не в этом. Ты часто слышал в новостях о Ванкувере?

— Там не так давно проходила Олимпиада. Не на острове, правда, а в городе.

— Вот как? Летняя?

— Да нет, вроде бы зимняя.

— Ну хорошо. А кроме олимпиады?

— Не припомню.

— В том-то и дело! Новости, как правило, сообщают о катастрофах, а катастрофы обходят Ванкувер стороной. В Мексиканском заливе бушуют ураганы, на западе Тихого океана — тайфуны. По ту сторону Скалистых гор свирепствуют торнадо или ледяные дожди. На юге засухи, лихорадки, гремучие змеи, землетрясения, на севере индейцы, холода, цинга, вулканы и тоже землетрясения. Сейсмическая активность вообще окольцовывает весь океан. Трясёт на всех его берегах. Но есть одно исключение. Ванкувер. Что-то здесь не так с тектоническими плитами. Оазис своего рода. Здесь если трясёт, то слегка, если дожди, то тёплые, отличный на русский вкус климат, плодородная земля. Нет, лучше этого островка на всём побережье места не найти. Из него получится отличная опорная база. Он посерёдке, и от него сподручно будет пробраться внутрь материка и вообще достигнуть любой территории.

— И от цезаря далёко и от вьюги, — процитировал к моему величайшему изумлению Тропинин.

Как-то не очень увязывался Бродский с Лёшкиным патриотическим имиджем. До сих пор если он что и цитировал, то кинофильмы, а то и вовсе рекламу. Причем не клёвую, вроде «Звезду Суворову Алекстандру Васильевичу», а какую-то мутную про электрические приборы. Сейчас Лешка, похоже, настроился на лирический лад. Диссидентскую поэзию вспомнил. А может это я на него влиять стал?

— Я вот чего подумал, — сказал он. — Если нас двое сюда попали, в это время я имею в виду, то отчего бы таких людей не оказалось больше?

— Логично, — ответил я и напрягся.

Это была очень зыбкая тема для разговора. Вроде политики.

— Если бы мы сумели найти их, то насколько увеличились бы наши возможности? Представь себе, что среди них могут найтись специалисты, скажем, в химии. Или в механике. У каждого в голове наверняка застряла куча всевозможных полезных знаний.

— Возможно, — осторожно согласился я.

Понятно куда клонил Лёшка. Найти товарищей по несчастью хочет, это понятно. Любопытно, каким образом?

— Я думаю надо дать им знак, — пояснил Лёшка. — Такой, какой пропустили бы мимо ушей местные обитатели, но какой сразу привлёк бы внимание наших современников.

— Знак? Что ж…

— Например, опубликовать в газете цитату из Толкина, или кого-то ещё из великих, или нарисовать где-нибудь серп и молот. Ну, что-то такое, бросающееся в глаза знающему человеку, но непонятное для непосвящённых.

Идея была красивой. Кажется, в «Дне Триффидов» зрячие подавали своим знак — прожекторный столб в небо. А бедняги ослепшие его не видели. Но я подумал, что опубликуй мы серп с молотом, у нас куда больше будет шансов встретить специалистов не в химии, а в иной области знаний. В области слежки там, проведения допросов в усиленной технике, или чего похуже.

— Знаешь, мы и с тобой-то с трудом понимаем друг друга, — заметил я. — А если сюда навалятся желающие перекроить мир по собственной мерке, одни по Толкину, другие по серпу с молотом? Мы просто увязнем в грызне.

— Не хочешь делиться властью? — усмехнулся Тропинин.

— Не хочу превращать мечту в окрошку, — сформулировал я. — Те, кому интересна именно Америка, и так окажутся здесь. Если их тут нет, значит, таковых нет в принципе, или они занимаются другими делами. Вот и пусть себе занимаются. А то, узнав, что у нас всё на мази, навалятся любители халявы.

— Точно, — усмехнулся Тропинин. — Уселся на мешке свободы и не желаешь делиться.

У меня были аргументы и посерьезней.

— Хорошо, сказал я приглушенным голосом. — Тогда подумай вот о чём. Ведь это не мы найдём кого-то, это нас по твоей милости найдёт всякий, кто пожелает. Например, какая-нибудь полиция времени.

— Ты же не верил в её существование.

— Но меня же забросили сюда какие-то гоблины? — возразил я. — Так что ничего нельзя исключать.

***

Корабли изредка обменивались знаками. Свод наших сигналов был, наверное, самым кратким в истории флота. Красная тряпка означала проблему и необходимость сближения, но пока все давали отмашку белой, а значит нужды в переговорах не возникало. Все, кто мог мне понадобиться в пути, штаб и туземная гвардия присутствовали на флагмане. Флагманом, понятно, стал «Онисим». Окунев иногда украдкой поглаживал затёртые до блеска перила фальшборта. Он любил старый галиот.

— Прощаешься? — как-то спросил я капитана.

— Почему? — дёрнулся тот. — Старик ещё побегает, не сомневайся. Заменим кое-где обшивку, мачты, такелаж. А набор крепкий, лет десять ещё выдержит.

— Не хотелось бы потерять его. Легенда можно сказать. Давай, когда город поставим, вытащим кораблик на берег и установим на набережной как памятник.

Подобной блажи товарищ понять не мог. Памятников в России пока что не ставили. Тем более кораблям. Разве что ботик Петра где-то гнил в сарае. Вот и всё наследие.

— На земле он быстрее рассыплется, — возразил подошедший Березин и не удержался от похвальбы. — А неплох, мудрёнть, получился кораблик-то!

— Неплох, — согласился я. — Вот и остальные бы так.

— Ну, так! — усмехнулся Березин. — Кабы, мудрёнть, без спешки строить, да дерево подходящее найти. Дело-то нехитрое.

— Будет тебе дерево, — пообещал я. — Получше охотского. А вот чтобы «без спешки» не обещаю.

***

Мы все же чуть не наткнулись на острова Королевы Шарлотты. Несмотря на дождь, ограничивающий видимость, вовремя заметили и постарались обойти их в достаточном удалении, чтобы не привлекать внимания обитателей. Это была уже территория индейцев хайда. Их нрава я не знал. Но они на своих быстрых каноэ вполне могли опередить флотилию, предупредить родичей или торговых партнеров на других островах, а те, в свою очередь, подготовиться к встрече, чего я всячески стремился избежать.

Потому когда установилась ясная погода, мы наблюдали с палубы только вершины гор, а желающие увидеть чуть больше залезали на ванты, на марсовую площадку и даже пытались взобраться на хлипкую стеньгу, пока Окунев, опасаясь за целостность такелажа и рангоута, не прекратил экскурсии грозным рыком.

Острова Королевы Шарлотты своеобразный монетный двор северо-западного побережья. Здешние раковины, прозванные цуклями, считались среди индейцев самой твёрдой валютой. Эти земли были последними «некогда» принадлежащими русским. Их утратили гораздо раньше Аляски, так и не успев заселить, освоить, поставить селение, а потом они отошли Канаде.

Дальше к югу лежали вовсе чужие территории. И это было ещё одной причиной, заставлявшей трепетать в предвкушении сердце. Ванкуверу предстояло стать первой землёй, которую мы приберём к рукам вопреки исторической предрешённости. Только осев там раньше англичан и испанцев, я поверю, что историю удалось повернуть, перекроить, что в партии, которую мы разыграли с гоблином в средневековом Пскове, появилось решение. Что я не какой-нибудь шар в этой игре, но рука, его бросающая.

В некотором смысле высадка на Ванкувер должна была стать моментом истины.

Глава седьмая. Ванкувер

Плавание проходило на редкость спокойно. Ни серьезных штормов, ни холодных ветров, заставляющих прятаться в тесной казёнке или трюме. Корабли не теряли друг друга из вида, часто подходили на короткую дистанцию, чтобы обменяться приветствиями и новостями. Но и новостям было взяться неоткуда. Никаких происшествий. Ни умерших от цинги, ни утопших, ни зарезанных ночью.

Народ расслабился и брал от жизни то, что она дает в настоящий момент — солнышко, отсутствие тяжёлой работы, возможность поболтать с товарищами на палубе. Лишь иногда беспокоил теплый дождик, наползал туман, или шкипер решал устроить аврал, чтобы переставить паруса и перетянуть веревки.

К исходу третьей недели пути мы увидели вожделенную землю. Я подождал, пока Окунев несколько раз определит широту, и только когда цифры совпали торжественно произнес:

— Нутка.

По правде говоря, Нуткой в нашей с Тропининым реальности назывался местный народ, а также небольшая гавань и британское поселение на её берегу, ставшее позже костью в горле испанцев. Собственно из-за того кризиса, который едва не привела к войне, место и стало известным. Я же решил перенести имя на весь остров. Короткое, запоминающееся, удобное. Для сохранения «исторического» названия у меня попросту не хватило фантазии.

Ванкувер — не какой-нибудь атолл посреди океана. Островом он выглядит только на карте, а в масштабе одни к одному перед нами открылся огромный по протяжённости берег, с горами, поросшими вековыми лесами, с глубокими заливами, устьями речушек. Зверобои решили, что я ошибся и принял за остров матёрую землю. Окунев моим картам уже привык доверять, но бесконечно тянущийся за бортом берег провоцировал и его.

— Вон удобная бухта, зайдём? — то и дело предлагал капитан.

— Здесь полно удобных бухт, — отмахивался я. — Знай, правь на юг.

На самом деле бухт было не так уж и много. Повсюду торчали скалы. Лот не успевал обсохнуть, его бросали каждые четверть часа. Для всякого капитана проводка судна вдоль берега требовала огромного напряжения, а Окунев вдобавок помнил катастрофу начала своей карьеры и предпочитал дуть на воду. Такие же в точности камни погубили его первый корабль вместе с командой. И потому вечером флотилия удалялась от берега и до утра корабли шли осторожно на «малом ходу».

***

Последнее время я почти не спал. Сидел на палубе или лежал на крыше казёнки, днём всматриваясь в горизонт, а ночью разглядывая звёздное небо. Приближалась кульминация авантюры, и нервное напряжение вызвало к жизни прежние страхи. Недавний разговор с Тропининым, когда он предложил поискать единомышленников по перекройке истории, заставил вернуться к размышлениям, отложенным ранее в виду их крайней неприятности.

Возможно, это была своего рода мания преследования, но, как утверждают продвинутые параноики, — наличие паранойи вовсе не означает, что за тобой не следят. Кто был тот человек, что вынюхивал в Нижнем Новгороде и Арзамасе? Зачем он искал меня? Может ли он как-нибудь помешать делу? И ведь был ещё тот мертвец с очень странным списком имён. Я ощущал себя на периферии какой-то глобальной интриги, которую не мог постичь.

Мне почему-то казалось, что гоблины, захоти они меня достать, давно бы достали. Уловка с отказом от рациона и лишние перемещения могли сработать лишь первое время, а десяти лет вполне хватило бы для поиска. Скорее всего, эта странная шайка с непонятными целями уже потеряла ко мне интерес. Я не нарушал их режима и до сих пор не особенно вмешивался в исторический процесс. Америка пока что оставалась на периферии мировой истории, где лишняя тысяча квадратных километров не стоила ржавого гвоздя.

Другое дело — рыцари плаща и кинжала. Какой бы нации они не принадлежали. От этих я ожидал всего чего угодно. Родные спецслужбы, дорвись они до эфирных путей, вполне могли решиться сыграть собственную историческую партию. Но и у других стран наверняка имелись собственные исторические скелеты в шкафах. Правда и тех, и других ожидал сюрприз — агентура после отправки не выходит на связь, не возвращается, ибо обратного хода нет. Ну и что с того? Резиденты всегда готовы к автономной работе, их наверняка обучали в лучших институтах и вряд ли по школьным учебникам. Даже в отрыве от Лубянки или Лэнгли они способны замутить передел мира. А кроме «родных» и «чужих» спецслужб существовали и всевозможные их аналоги у коммерческих и некоммерческих контор.

Но какое всем им дело до меня?

Тут образовалось широкое поле для фантазии. Автора провокационных публикаций могли разыскивать как специалиста по эфирным путям. В таком случае мне грозила как минимум потеря независимости, работа под контролем и жизнь под колпаком. А как максимум? Ну, понятно. Ликвидация. А какие ещё варианты?

Агенты, осознав, что оказались в вечной ссылке, могли заняться и самостоятельным бизнесом. А могли появиться и независимые субъекты. И какие тараканы гуляют у каждого из них в голове просчитать невозможно. Опять же им мог понадобиться эксперт, которым считали меня. Но кому-то, возможно, могла приглянуться сама Америка. И тогда я превращаюсь в конкурента.

Перспектива безрадостна, какую версию не избирай. Вот бы стравить гоблинов с комитетчиками (или кто там мог встать на мой след), стравить и понаблюдать за их схваткой с вершины горы, как та китайская обезьяна из поговорки.

Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что вряд ли комитетчиков привлекла бы именно Америка. Несмотря на своё золото и пушнину, этот колониальный проект отдаёт романтикой. Гораздо практичнее для империи осесть на нефтеносных полях Ирана и Ирака, или даже самой Саудовской Аравии. Для чего нужно всего лишь слегка помочь экспедиционным корпусам в походах на Испогань. Персия всегда манила наших властителей и авантюристов. От князя Игоря до Сталина и от Разина до Блюмкина. И Пётр Первый не дошёл до Персидского залива каких-то семь сотен вёрст. По меркам Сибири и Тихого океана — это не расстояние.

Есть опять же Константинопольский проект Екатерины, выход в Средиземное море, Архипелаг и Крит. Там тоже было где половить жирных карасиков с минимальными затратами. Там были людские массы, многочисленные и сильные союзники, в отличие от пустынных северных мест.

А ещё оставалась в повестке на первых позициях неистребимая мечта всякого русского патриота помыть сапоги в Индийском океане. Ради Индии, собственно, и воевали некогда Персию, а позже Среднюю Азию.

Индия. Навязчивая идея империй. Источник кулинарных приправ, вызвавший бум экономики. А ведь смеялись, убогие, над кухарками! А они не государством правят, они парадигму мировой цивилизации создали! Не больше, не меньше. Ну и конечно опиум, куда же без него, и драгоценные камни, а также огромный рынок сбыта.

Россия, хоть и не поспела к главному пирогу и снятию сливок, за Среднюю Азию уцепилась при первой возможности. Мёдом ли там намазано, свет ли клином сошёлся? Вот и у Тропинина сразу блеск нездоровый в глазах появляется, когда в пикировках «за империю» речь заходит об Индии.

— Ну и чего ты здесь? — спросил я однажды, не выдержав. — Хочешь, пристрою тебя к знакомым купцам? Отправишься в Астрахань или на Кавказ. Даже деньгами ссужу. Поднимешь казаков, башкир или еще кого. Всё равно им в Пугачевщину пропадать. Перевешают, порубят почем зря. А так ты их на Индию поведешь.

— Там нет никаких шансов, — отмахнулся Лёшка. — Против Британии с казаками? Нет, это просто мечта.

— Тоже нашёл мечту, — пробурчал я. — Господь не зря направил ищущего Индию Колумба в Америку. Это был знак, многими просто непонятый. За Америкой будущее!

— Верно, — Лёшка усмехнулся. — За исключением того ещё не свершившегося факта, что если потеряв Америку, Британия стала владычицей морей, то потеряв Индию превратилась во второстепенную державу.

— Зато сама Америка выбилась в мировые лидеры.

— Вот и не будем ступать на английские грабли, — сказал он. — В том смысле, что терять Америку не будем. У нас граблей и своих целая поляна навалена. ещё набьём шишек!

— Нет, неправильно ты формулируешь, — возразил я. — Не терять! Мы и будем Америкой, Лёшка! Только так!

Я улыбнулся, вспомнив этот давний разговор с Тропининым, и выбросил из головы тяжёлые мысли о гоблинах и комитетчиках. А минуту спустя, лёгок на помине, на палубе появился Лёшка.

Он теперь поднимался поздно, так и не привыкнув к распорядку дня предков. Работая в артели недосыпал, а перебравшись на флагман, позволил себе прежний режим.

— Зубы чешутся, жуть, — пожаловался он. — Как у вампира.

— Мне удалось растянуть тюбик на два года, — сообщил я. — Теперь мне привозят зубной порошок из Питера. Мышиный помёт, если уж честно. Лучше пользоваться обычным толчёным мелом. По крайней мере, знаешь, что суёшь в рот.

Я протянул ему коробочку с порошком.

— Со мной тюбика не оказалось, — сказал Лёшка.

Он макнул в порошок указательный палец и принялся полировать им зубы.

— С тобой оказался целый дизельный двигатель, но ты его упустил.

— Што ш нео толку в ошемнацатом веке? — Тропинин сплюнул. — И где взять солярку?

— Он мог бы работать и на растительном масле.

Лёшка прополоскал рот и огляделся.

— Ты уверен, что это подходящее место? — спросил он, обозревая затянутое тучами небо и туман, сквозь который зелёные горы проступали тёмными пятнами. — Кажется погодка здесь не лучше чем на Ситке. Такая же хмарь стоит.

— Мне приходилось бывать здесь в прошлой, так сказать, жизни. Правда, за пару недель всего не узнаешь, но я пробовал местное вино. Если исходить из качества, полагаю, что здешний климат похож на крымский или кубанский. Виноградники, знаешь ли, не растут без солнца. Ну, может быть, в январе-феврале и снежок выпадает, но долго он вряд ли лежит.

— Я как-то пробовал московское вино, — возразил Лёшка. — Думаешь, виноградники возделывают на Воробьёвых горах?

— Скорее бодяжат в гаражах, — кивнул я. — Вернее будут бодяжить. Нет, я пил именно местное вино. Канадское. какой смысл им обманывать?

— Но ты в курсе, что у нас на дворе Малый ледниковый период? И ягода, чей перебродивший сок ты пил через двести лет, сегодня может даже не вызреть.

Я помотал головой.

— Над Канадой небо синее, что-то там, дожди косые… — пропел Лёшка и отправился гулять по кораблю.

Кое-кто из коряков проводил его недовольным взглядом. Я бы даже сказал ревнивым. Последнее время я уделял товарищу по несчастью больше внимания, чем старым друзьям. Уже одно то, что он поселился в казёнке среди начальства, давало пищу для ревности. Не понимая причин таких привилегий, мои люди волновались. Тем более, что Лёшка часто сам подавал повод для раздражения. Он вёл себя, что называется, не по чину. Влезал в разговоры, появлялся на собраниях, куда приглашали только ветеранов. Но больше всего раздражали людей наши долгие разговоры тет-а-тет, в которых старые соратники видели растущее влияние выскочки. А выскочек недолюбливают во все времена.

Мы же просто болтали о том, о сём, иногда спорили, успев за две недели плавания несколько раз поругаться и помириться вновь. Нас объединяла тайна происхождения и общее знание, и только вдвоём мы могли отбросить осторожность в аналогиях, исторических примерах, словах и терминах.

***

В воде плескалась крупная рыба, тюлени, за теми и другими охотились касатки. Моряки утверждали, что видели на берегу медведей, оленей, людей…

Индейцы встретили корабли настороженно. Они ещё не встречали столь крупных судов, тем более кораблей с высокими мачтами и парусами. Хотя их собственные лодки — длинные каноэ с задранным носом — запросто вмещали по две дюжины человек. Туземцы приближались на безопасное (как они полагали) расстояние, кричали то ли приветствие, то ли предостережение, а затем сопровождали флотилию до тех пор, пока она не входила в «территориальные воды» соседнего племени или общины. Там эскорт менялся и всё повторялось.

Зверобои недоверчиво посматривали на разукрашенные угловатыми рисунками и орнаментами лодки аборигенов. Следуя строгим приказам, они приветливо махали хозяевам акватории, но каждый держал наготове оружие.

— Думаешь, удастся избежать драки? — спросил Тропинин.

— Надеюсь, — кивнул я. — И у моей надежды есть основание. Индейцы нутка обогатили мировую культуру словом «потлач», хотя возможно это были тлинкиты или салиши, я не вполне уверен. Но в любом случае какое-то из местных племен. Слово, как и понятие, которое оно означает, должно быть известно за пределами какого-то одного племени. Во всяком случае эта практика была распространена на всем побережье. Пока её не запретили белые, посчитав излишне расточительной.

Я вдохнул чистый воздух полной грудью.

— И если честно, — добавил я. — Это единственное известное мне местное слово. Но уж его-то я собираюсь использовать на полную катушку.

— Потлач? — попытался вспомнить Лёшка. — Постой, это пьянка что ли?

— Грубо говоря, да, но не совсем. Скорее классическая «материализация духов и раздача слонов», сдобренная хорошей пирушкой. Через что я и надеюсь подобрать ключ к сердцам аборигенов.

— Через огненную воду или подарки? — ухмыльнулся Тропинин.

— Это не просто подарки. Это как бы верительные грамоты. Инвестиции в дружбу. По дарам здесь судят о достатке и о положении человека. Дары определяют его социальный статус или политический статус его племени.

Единственное, что меня тревожило, это источник знаний. О потлаче мне рассказывал укурившийся травы хиппи, и что в его словах было правдой, что вымыслом, а что было навеяно дурью предстояло узнать на практике.

— Не попробуем, не узнаем, — произнес я вслух.

Окунев покосился на нас, но смолчал. Иногда мы с Тропининым забывались и говорили слишком откровенно, используя словечки, так сказать, не от мира сего. За долгие годы дружбы капитан уже привык к моим вывихам, но теперь, когда я нашёл собеседника, проколы участились и он всё чаще пожимал плечами.

Тем временем одна из лодок пошла на сближение. Приметив в ней индейца, одетого богаче прочих, я приказал капитану притормозить. Паруса убрали, дав флотилии отмашку белой тряпкой, чтобы продолжала путь. Несколько коряков во главе с Чижом на всякий случай засели с мушкетами на крыше казёнки. Их дружный залп мог превратить в фарш абордажную команду, вздумай дикари напасть. Можно было и на марс посадить кого-нибудь с фальконетом, но шкипер опасался за целостность рангоута после отдачи.

К счастью обошлось без стрельбы. Лодка подошла к борту, гребцы уровняли скорость, а вождь, если это был вождь, что-то прокричал нам.

— Не очень он похож на Гойко Митича, — заметил я.

И правда. Внешностью индейцы мало походили на киношных собратьев, к каким я привык. Скорее напоминали коряков или якутов, а то и вовсе монголов. Отмой такого от краски, сними перья, поставь среди азиатских моих друзей, и я вряд ли разыщу американца.

Поскольку архипелаг Александра пришлось пропустить, мы не обзавелись очередным толмачом, которого я планировал найти уже среди обитателей Ситки. А из кадьякских эскимосов никто не знал этой страны, а значит и не понимал местного диалекта. В будущем я рассчитывал использовать для переговоров язык тлинкитов, они наверняка добирались сюда, а пока свесился за борт и громко произнёс единственное известное мне местное слово.

— Потлач!

Затем, указав на солнце, изобразил дугу до горизонта на западе. И растопырил обе ладони.

— Потлач! — повторил я, раздвинув руки, словно хвастал размерами пойманной рыбы.

— Потлач! — я указал рукой на юг и добавил: — Саанич. Сааниш.

Не знаю, поняли ли меня индейцы, я бы на их месте точно не понял. Но вождь, пробормотал что-то в ответ, рявкнул на гребцов и лодка отвалила от борта. Возможно он просто заметил кучу вооруженных людей и решил отступить.

— Ты, походу, вспомнил второе слово? — подковырнул Тропинин. — Если дело пойдёт так и дальше, к началу пирушки ты станешь сносно болтать по-ихнему.

— Я не уверен, что это слово из их лексикона и не знаю, как оно звучит правильно. На карте так обозначен полуостров, к которому мы идём. Самый кончик Ванкувера. Возможно, название местное, возможно его придумали британцы или испанцы. Англичане вообще предпочитали называть любой камень именем какого-нибудь лорда. Одна надежда, что лордов в Британии меньше чем камней в Америке.

— Вроде бы не очень похоже на имя, — сказал Тропинин. — С другой стороны, Сэндвич, Саанич, не велика разница.

***

Этот сравнительно низкий, изрезанный удобным гаванями полуостров я не зря выбрал для будущей столицы. Ванкувер точно зубилом врубается здесь в материк, раздвигая горные хребты, которые прикрывают его и от океанской стихии и от континентальных холодов. Остриём этого зубила как раз и являлся Саанич. Здесь можно будет не бояться штормов и приливов — изрезанный берег смягчает напор волны, и даже мощному цунами, по канонам науки, полагалось растратить энергию, прежде чем сокрушающий вал доберётся до внутренних гаваней.

В том мире, из которого меня вышибли гоблины, местный форт назвали Викторией. Со временем он стал городом и столицей Британской Колумбии. Англичане ещё не появились в этой части океана, а королева, в честь которой назвали факторию, ещё даже не родилась. Но я, следуя уже заведённой традиции, оставил городу «прежнее» имя, объяснив товарищам, что оно будет символизировать нашу победу.

Страсть к сохранению еще не произнесенных имён и названий могла выглядеть патологией. Возможно я тем самым подсознательно маскировал воздействие на историю. Это и правда походило на суеверие, вроде скрещенных пальцев, но со временем превратилось скорее в интеллектуальную игру. Ведь чтобы вписать чужеродное всем название, нужно было приложить немало творческих усилий.

***

После полудня мы увидели берег по правому борту, что обозначался на картах будущего, как полуостров Олимпик. Это означало, что мы вошли в пролив и теперь двигались дальше на юго-восток вдоль будущей границы между двумя американскими государствами. Наше продвижение делало эту границу, как и территориальную принадлежность берегов, всё более призрачными.

Понимание этого щекотало нервы нам с Тропининым. Остальные тоже взбодрились, почувствовав приближение высадки. В который раз проверялись сабли, пики, порох на полках мушкетов.

— Ещё почти сотня верст, — напомнил я.

Окунев хмуро кивнул.

В последней сотне вёрст заключалась очередная опасность. Теперь мы не могли отойти на ночь подальше от берега, потому что берега были с обеих сторон. А скорость в три-четыре узла требовала полного дня на преодоление оставшегося пути. И затем ещё предстояло заходить в неизвестную гавань с изломанными очертаниями, и там осуществить высадку на земли, полные дикарей.

И на якорь на ночь не встать. Мы бросали лот, но глубина оказалась слишком большой. Груз даже не касался дна. Правда наш линь насчитывал только тридцать саженей, возможно не хватало какой-то малости, но рисковать якорем шкипер не захотел. Ко всему прочему и вода в проливе оказалась не такой спокойной, как я рассчитывал, разглядывая карту. Возможно горные массивы и закрывали пролив, но западный ветер нагонял в него большие океанские волны, которые сталкивались с приливными и естественными течениями.

— Маякни красной тряпкой, — попросил я. — Возможно, ночью нам лучше держаться поблизости друг от друга.

Даже навал друг на друга казался не таким опасным, как потеря из виду. А ещё оставались индейцы, которые запросто могли устроить разведывательную вылазку. Корабли сблизились уже в сумерках, капитаны прибыли на «Онисим» держать совет.

— Нужно поставить дежурных с мушкетами, зажечь огни, — предложил я. — Мы должны видеть друг друга. Если индейцы нападут, то ночь самое удобное время.

— Нам бы ночь простоять, да день продержаться, — сказал Тропинин и получил очередную порцию неприязненных взглядов.

Окунева больше заботили течения и волны, способные за ночь оттащить нас к берегу и выбросить на камни. Он даже спустил за борт лодку на тот случай, если срочно придется буксировать кораблик.

— Всем слушать море! — распорядился Комков.

Ночь прошла беспокойно. Люди меняли друг друга, но и те, что уходили спать засыпали не сразу. Подозрительные звуки доносились со всех сторон, их забивало шумом волн, искажало ветром. Нельзя было разобрать, захрапел ли зверобой на соседнем корабле, или это трещит под топором оснастка, или готовый выстрелить лук.

***

К счастью всё обошлось. Едва рассвело мы двинулись дальше. Уже через час корабли обогнули очередной мыс и вошли в более спокойные воды. Теперь вдоль линии берега мы двигались на северо-восток. Смена направления послужила верной приметой. Мы могли бы следовать ей, даже если бы Окунев ошибся с широтой. Но он не ошибся. Почти сразу прямо по курсу возник нужный берег. Саанич. Три часа неспешного плавания и мы на месте. Оставив в стороне более примечательный залив Эскимолт, мы направились восточнее, к уходящему вглубь суши лиману, который, судя по карте и моим собственным воспоминаниям, представляла собой цепочку из нескольких превосходных гаваней.

Распугав стайку индейских лодок, словно хищник мальков, наш флагман вошёл в залив, а затем, подождав остальные суда, устремился в сужающийся эстуарий. Встречное течение если и имелось здесь, то мы его не почувствовали, а лёгкий западный ветерок позволял маневрировать на парусах.

— Поворачивай направо, — распорядился я.

Окунев улыбнулся — команда прозвучала так, будто я хорошо знал местность. На самом деле меня вела больше интуиция, чем знание. Урбанистический пейзаж, виденный мной когда-то, воплотится в камне ещё не скоро. И я надеялся, что проектировщик будет другим.

Три других корабля осторожно следовали за нами. Их шкиперы, не доверяя ветру, спустили на воду вёсла. Мореходы и зверобои озирались. Кто-то заметил пару каланов, что спустилась с камня и исчезла в воде. Это вызвало всеобщее воодушевление. Мы прошли небольшим каналом, миновали узкость между двумя мысками, один из которых был пологим, другой возвышался скалой. Здесь гавань раздваивалась.

— Налево, направо? — спросил Окунев.

— Направо, — уверенно заявил я.

Мы ещё раз повернули направо и вошли, наконец, в небольшую бухту, водная поверхность которой мало отличалась от зеркала. Волны Тихого океана сюда не доставали, а ветерок не давал даже мелкой ряби. Внутренняя гавань, как вроде бы назовут её, пока ещё не имела четких линий набережных, береговой защиты из ломаного камня. Часть берега заросла соснами, ольхой, кустарником, часть представляла собой галечные пляжи. Я надеялся, что не перепутал, что именно в этом райском уголке в наше с Тропининым время стояла пафосная гостиница «Императрица» с двухэтажными автобусами перед фасадом и памятником Джеймсу Куку через дрогу. А неподалеку парламент, в стиле барокко с куполообразной крышей из окислившейся меди.

Впрочем, ничего этого здесь скорее всего уже не будет. Или будет, но не такое.

— Паруса долой! — крикнул Окунев. — Якоря бросай.

Как по заказу появилось из-за туч солнце и сразу стало заметно отличие обретаемой земли от мрачных северных территорий. Даже роскошная летом Камчатка уступала Ванкуверу по обилию жизни. Люди смотрели на зелёные берега с волнением. Картинка действительно походила на обещанный рай.

***

Если не считать мелких промысловых набегов, высадка на Ванкувер стала нашей третьей десантной операцией, и кое-какой опыт парни уже накопили. Заранее подготовленные и проинструктированные группы действовали как хорошо отлаженный механизм. А я, с чашечкой кофе в руке, следил за операцией с палубы флагмана. Я давно наелся пионерской романтики и больше не рвался непременно первым ступать на новую землю. Мне надоело самому вникать в каждую мелочь, ворочать с парнями брёвна, вести переговоры и сражаться с туземцами. Наблюдать за действом с капитанского мостика куда как приятней.

Десант возглавил Комков. Передовые отряды высаживались на берег в глубине бухты, словно морские пехотинцы из кинофильмов. Вооружённые парни прыгали с лодок, рассредоточивались и занимали позиции на небольшом лишенном леса пятачке, а лодки возвращались к кораблям за подкреплением.

Хорошо было бы поставить крепости на мысах, чтобы прикрыть вход в эстуарий, защитить внутренние гавани. В особенности подходило для этой цели возвышение на противоположенном берегу. Доминирующая над ландшафтом скала сама по себе была готовым укреплением. Но морские крепости — дело будущего. Сейчас нам не угрожали европейские эскадры, а от разведывательных кораблей лучшей защитой являлась скрытность. И поэтому мы сосредоточили усилия на единственном укреплении, прикрывающем плацдарм на пока ещё дикой территории от местных её обитателей.

Рай не мог быть бесхозным. На нашей тесной планете так не бывает. Разве что в Антарктиде и на небольших островах. Все остальные территории, будь то пески, болота или камни обязательно принадлежали если не государству, то какому-нибудь племени или семейству. А непрошеные гости всегда и везде встречают холодный приём. Правда, пока индейцы не противились высадке. Каноэ, которые мы спугнули при входе в систему внутренних бухт, куда-то исчезли, парламентёры навстречу десанту не вышли, однако, можно было дать на отсечение любую на выбор из наших рук, что какое-то количество глаз наверняка наблюдало за кораблями, за лодками, за людьми, ступающими на берег. Лично я никого не заметил, но кожей чувствовал настороженные взгляды.

— За нами следят, — подтвердил опасения Чиж. — Однако не думаю, что нападут прямо сейчас.

Тем не менее, парни готовились к любым неожиданностям. Под прикрытием корабельных пушек и вооружённых товарищей, зверобои расчищали землю, стаскивали на плацдарм поваленные брёвна, валуны. Большие камни обвязывали верёвкой и тащили упряжкой из нескольких человек. Из собранного наспех материала возводили нечто среднее между стеной и земляным валом. Камни клали насухо, ряды присыпали землёй, вперемешку с галькой, отчего сооружение принимало вид древних крепостей инков.

Для более удобной выгрузки соорудили причал. Во время прилива, который поднимал уровень метра на два, к нему мог подойти даже галиот. Пожалуй имело смысл со временем продлить пирс на большую глубину, но пока кораблям безопаснее было оставаться на якоре посреди гавани.

***

Грамотная колониальная политика вовсе не гарантия мира с туземцами. Подарки, хорошее отношение и честная торговля не имеют решающего значения. Любая случайность, вызванная плохим знанием местных обычаев или выходкой пьяного зверобоя, способна разрушить мир. Зимняя война на Уналашке, сражение на Кадьяке и множество стычек помельче избавили меня от предрассудков. Как бы добродушно и миролюбиво ни выглядели аборигены, они могут напасть, использовав любой повод, а то и без повода, просто, чтобы проверить пришельцев на вшивость.

Гарантия мира заключалась в наличии крепкой обороны и чтобы таковую создать парни нуждались во времени. А время, как всегда, выигрывалось дипломатией.

Я назначил Анчо министром иностранных дел, отрядив ему в помощники Тёму и старого толмача с Кадьяка.

— На тебе все переговоры с местными, — напутствовал я Мухоморщика. — Постарайся завязать разговор. Скажи, что мы готовы заплатить за землю. За любой ненужный клочок. Скажи, что будем торговать. Заговори им зубы. Но главное — повторяй каждый раз приглашение на потлач. Помни, нам нужно выиграть время.

Анчо достал холщовый мешочек, высыпал на ладонь несколько сушёных грибков, понюхал, словно проверяя качество, и хитро улыбнулся.

— Сделаем, — сказал он.

Глава восьмая. Потлач

Индейцы появились только на следующий день.

— Встречай гостей, — разбудил меня около полудня Комков.

Пробуждение было тяжёлым. Но впервые за несколько недель удалось толком выспаться. Корабли опустели, и казёнка не сотрясалась всю ночь от храпа, а духота достигла приемлемой концентрации. С другой стороны, стало заметно прохладней. Печь на галиоте не предусматривалась даже для готовки пищи. Правда у меня была небольшой нагревательный прибор собственного изобретения (переделанный из фонаря на одну свечку), но он годился только для того, чтобы вскипятить кружку воды или поджарить омлет из пары яиц.

— И не подумаю, — пробурчал я, поднимаясь, но продолжая кутаться в одеяло. — Как там стена?

— Мне по грудь будет. Можно уже пушки ставить. Если полезут, ошпарим картечью.

— Небось не полезут.

Я сдался и мы вышли на палубу. Окунев и Чиж с десятком коряков наблюдали за окрестностями, готовые поддержать десант огнём, случись вдруг атака.

Но пока всё выглядело мирно. Строительство продолжалось. Используя отлив, парни забивали сваи и удлиняли пристань, другие пытались углубить ров, третьи насыпали вал и возводили из брёвен казарму, которая одновременно служила башней.

— Отлично, — кивнул я. — А где гости?

— Вон там, где дымок, — указал Комков, а Окунев протянул трубу магазина «Доллонд», что в в Южном Лондоне, которую я подарил ему год назад.

Анчо беседовал с индейским посольством возле костра в сотне шагов от крепости. Разговор шёл при помощи жестов, и в подзорную трубу можно было угадать, к чему клонится дело. Судя по всему, Мухоморщик вполне справился с обязанностями. Помогли ли ему волшебные грибы, или он нашёл нужные слова, жесты, но разодетые в перья делегаты выглядели мирными и довольными жизнью.

— Пожалуй, стоит взглянуть на них поближе, — сказал я. — Одолжишь лодку?

— Я за пушками приехал, — нахмурился Комков.

— Высадишь меня, а потом отвезёшь пушки. Только и всего.

Увидев начальство, Анчо вздохнул с облегчением и попытался свалить на меня дальнейшие переговоры. Пришлось его обломать.

— Теперь это твоя постоянная работа, а я забежал ненадолго. Если услышишь что-то любопытное, переводи, но вообще не обращай на меня внимания.

Я прихватил с собой несколько кружек и большой медный кофейник с длинной ручкой. Поставил его рядом с огнем, бросил молотые зерна, сахар. Послы внимательно смотрели за приготовлениями, очевидно приняв кофе за некий ритуальный напиток. В некотором смысле так оно и было.

Разговор затих. И пауза длилась все время, пока я готовил кофе. К счастью времени прошло не много. Я разлил угощение по кружкам и передал послам, не забыв и о себе с Анчо. После это, попивая горячий кофе, я разглядывал гостей да слушал короткие реплики Мухоморщика.

Как оказалось, с названием полуострова я слегка ошибся. Индейцы произносили его как Сан-итч, что с некоторой натяжкой можно было перевести с английского как солнечный зуд. И это вполне соответствовало реалиям — парни, что возводили форт, за два дня успели сильно обгореть на солнце и чесали слезающую кожу. Вот только англичане ещё не появились в этих местах, а на языке всанек, как стало понятно из объяснений, название означало возвышенность. Что было еще более удивительно, потому что сравнительно с остальным Ванкувером и окрестными материковыми землями, Саанич представлял собой хоть и холмистую, но довольно низкую местность. Он едва возвышался над морем. К востоку и северу его поверхность лишь слегка поднималась, а настоящие горы были видны дальше на западе, или на других берегах, если позволяла погода.

Главное же, что удалось уяснить из разговора — племя, владеющее окрестностями, покуда не собиралось вышибать нас обратно в море. Это вселяло некоторый оптимизм. Похоже, нам удастся дотянуть до потлача без резни, а там уж мы постараемся не ударить в грязь лицом. С другой стороны, и разговоры о продаже территории посланцы игнорировали. То ли не понимая концепции торговли землёй, то ли не желая спровоцировать конфликт резким отказом.

***

На вечернее совещание на флагман прибыли все, кроме Лёшки.

— У нас неделя на всё про всё, — сказал я. — К пирушке крепость должна быть готова хотя бы вчерне. Если не удастся договориться мирным путём, мы поставим их перед фактом. Поэтому все силы — на строительство! А то я уже заметил, как некоторые начали к бобру морскому присматриваться…

— Так ведь плещется зараза прямо под носом, — сказал Сидор Варзугин, один из молодых передовщиков.

— Может для них он святой зверь, вот и плещется, — предположил я. — А мы его сейчас кончим ради двух-трех шкурок, а дикие за ответом придут, а у нас и крепости-то нет.

— Ров за неделю не закончим, — доложил Комков. — В земле полно крупного камня, глина с галькой, коренья. А у нас и заступов нет. Палками много ли накопаешь?

С лопатами вышла промашка. То ли мы их забыли на Уналашке, то ли так спрятали среди вещей, что не смогли найти, то ли утопили по дороге. Я конечно мог раздобыть новые, но на это требовалось время, которого не было.

— На первое время сойдёт и так, потом подумаем, — сказал я. — Главное сейчас — стены поднять, вал хоть какой-то.

— Поднимем, — пообещал Комков и бросил строгий взгляд на Варзугина.

— Хорошо. Теперь, что касается праздника. Местные туземцы обещались быть сами и согласились передать приглашение соседям. Я думаю устроить хорошую попойку, но так чтобы наши меньше пили, а больше угощали. А дюжину-две человек и вовсе лучше трезвыми оставить. На всякий случай. Это понятно?

Я окинул взглядом собрание. Получил в ответ понимающие взгляды.

— Хорошо. Потом устроим состязания. Вот их подготовку я и хотел поручить Тропинину. Куда он делся?

Товарищи переглянулись. Что-то в их лицах заставило меня насторожиться.

— Устал он, — ответил за всех Комков. — Умаялся.

— Ладно. Теперь на счет кораблей. Поставим их посреди гавани. Борт к борту. Здесь волнения нет, не перетрут друг друга.

Я посмотрел на Окунева, на Яшку. Оба кивнули.

— Пару фальконетов оставим на кораблях. И еще людей трезвых с дюжину.

— Да где столько взять, если бражничать будем? — не столько спросил сколько посетовал Комков.

— Добровольцев покличь, — сказал я и услышав со всех сторон смешки добавил. — Не найдешь добровольцев, пусть соломинки тянут.

***

Тропинин явился на корабль поздно ночью. Фонарь под глазом не мог помочь ему пробираться по палубе в темноте. По крайней мере Лёшка дважды споткнулся прежде чем добрался до казёнки.

Судя по всему, кто-то из парней наехал на него, пока тот остался без протекции. Но пояснять что-либо Лёшка отказался. Один из парадоксов русской культуры. Даже самые верноподданнические граждане считают донос властям чем-то постыдным и в этом вопросе склоняются к уголовной морали.

— Не хочешь, не говори, — пожал я плечами. — Но мне будет нужна твоя помощь. Через неделю потлач и я хотел бы серьёзно к нему подготовиться. Конкретно на тебя хотел возложить подготовку спортивной программы.

Лёшка пробурчал что-то о тяжёлом деньке и, оставив меня без ответа, завалился спать.

На кону стояло слишком многое, и отступать я не собирался. Дал товарищу поспать часов шесть (сам я в это время занимался другими делами), а потом принялся хрустеть над его ухом голландской меленкой. Хруст зёрен и запах свежесмолотого кофе, как я давно убедился, являлся превосходной заменой будильнику.

— Вернёмся к нашим баранам, — произнёс я, протягивая Тропинину чашку.

— Да они меня и слушать не будут, — буркнул он, тронув синяк. — Нашёл, кому поручить.

Но с кровати поднялся и перебрался за маленький столик.

— Прикажу, заслушаются, — пообещал я. — Тем более все спортсмены будут освобождены от прочих работ. Всё лучше тренироваться, чем камни да брёвна ворочать. А поручить организацию больше некому. Кроме тебя никто не понимает основной сути спорта.

— И какова же она, основная суть спорта? — спросил Лёшка, отхлебнув кофе. — Выше, быстрее, дальше?

— Быстрее, выше, сильнее, — поправил я. — Нет я имею в виду другое. Для местных любое состязание не более чем развлечение. А в наше с тобой время спорт стал опиумом для народа и политическим инструментом. Да что тебе объяснять, сам знаешь: гораздо проще чувствовать себя патриотом с бутылкой пива перед телевизором во время футбольного матча, когда из всех мышц напрягаются только сфинктеры. А у нас тут политика высшего разбора! И по выступлению сборной, аборигены станут судить о наших возможностях, в том числе и о военном потенциале.

— Согласен, — кивнул Лёшка, потирая виски. — Но что если выиграют они?

— Вот! В этом и суть! Вводить их в искушение призраком лёгкой победы неблагоразумно, а потому среди состязаний, помимо всякой веселухи, вроде перетягивания каната, должны быть такие дисциплины, в которых наши парни имеют явное преимущество. Например, стрельба из мушкетов или что-то вроде того. В общем, давай, работай! Порасспрашивай народ, выясни, кто что умеет, и действуй!

***

Я и сам решил блеснуть перед обществом умением и ловкостью, вот только задумался, какую бы из дисциплин выбрать? Лёгкая атлетика предоставляла богатый выбор, но эллинов, когда они изобретали Олимпиаду, мало заботили вкусы американских индейцев. Диск и молот отпадали за отсутствием адекватных местных аналогов. Бег индейцы могли воспринять превратно. Мол, хорошо бегает тот, кто хорошо драпает. Лишь бросание копья считалось популярным на обоих берегах океана, но снаряд, каким пользовались дикари, оказался слишком тяжёл и неудобен, да и бросать его следовало в мишень, то есть на точность, а не на дальность. Тут был риск дать маху, а я хотел утереть соперникам нос чистой победой.

В конце концов, я остановился на прыжках в длину. Не самая любимая из моих дисциплин, однако, весьма эффектная. Пять метров я мог взять без особых тренировок, после лёгкой разминки. Тело ещё помнило технику, хотя отсутствие подходящей обуви и нормальной дорожки заставило перестраховаться и сократить дальность метров до четырёх с половиной. Как раз столько, чтобы прыгнуть наверняка, но исключить случайную победу кого-то ещё, кто не знаком с техникой.

В классическую дисциплину пришлось ввести кое-какие новшества. Прыгать по опилкам или по пашне было бы не слишком зрелищно. Вместе с Чижом и Тропининым мы нашли клочок свободной от камней земли, отрыли квадратную яму небольшой глубины и залили её водой. Теперь всё выглядело просто — тот, кто не допрыгнет до края, упадёт в грязь. Кто заступит, свалится туда же. Очень наглядно и никаких споров с судьями.

***

Похоже, старый воин, которого мы повстречали на пути к гавани, правильно понял мои примитивные знаки. Люди всанек добавили ажиотажа. Слухи распространялись быстро и за считанные дни успели перескочить на материк. К нам зачастили делегаты не только от островных племён, пожаловали и гости с той стороны пролива. Голова вспухла от имён и названий. Нучанулт, квакиутли, салаши. Одно из племён, а возможно родов называлось пентлач, и я предположил, что имя праздника, возможно, происходит именно от него. Или напротив племя прозвали так за особую любовь к действу.

Антропологам и этнографам ещё предстояло разложить названия по полочкам, а пока мы не могли определить наверняка, относится ли таковое к племени или к роду, к отдельному селению или к семье.

— Маскуим, язык свой, — бормотал Анчо, пытаясь классифицировать аборигенов. — Означает, как я понял, поедающие траву. Тот мужик, объясняя, сорвал пук травы, засунул в рот и глазёнки эдак закатил, будто нравится ему такая жратва. Скуомиш, язык свой. Что сие означает, не ведаю. И те и другие прибыли с того берега пролива. Говорят о большой реке, рядом с которой живут. Стольной та река прозывается или как-то так.

Приглашение на пирушку, которое Мухоморщик повторял как заклинание при каждом контакте, стало прекрасным средством умиротворения. Аборигены даже если и вынашивали какие-то планы по изгнанию чужаков, решили подождать обещанной пьянки. Тем самым они допустили серьёзную оплошность — ведь нам, европейцам, дай только ступить на землю, потом и клещами не оторвёшь. Разве что это будут другие европейцы.

Анчо одаривал гостей всякими мелочами, и неизменно повторял приглашение, лишь загибая по пальцу в день. Шесть, пять, четыре, три, два, один.

***

Пляски индейцев чем-то походили на комиксы и китайский театр одновременно, особенно если его подсвечивать стробоскопом. Мифологические сюжеты, сменялись промысловыми и бытовыми сценками. Маски имели хитрые потайные механизмы, и время от времени меняли сущность. Движение их черт выглядело не хуже, чем в японских мультиках, а выразительность казалась куда богаче.

С нашей стороны в плясках приняли участие коряки и чукчи. Они достали из мешков праздничные костюмы, сложные головные уборы и, хотя обходились без хитрых масок, не ударили в грязь лицом. Великий океан, разделяющий Азию и Америку, не помешал пониманию. Ворон оказался почитаем на обоих его берегах.

Одновременно с танцами началась пьянка. Мы поступились принципами и выставили бочки с лучшим пойлом. Индейцы вперемешку со зверобоями кучковались вокруг костров, а вождей пригласили к моему столу. Его роль выполнял французский гобелен восемнадцатого века, небрежно брошенный на траву. Да, в восемнадцатом веке мы могли позволить себе такую роскошь. Приглашённые расселись по его краю — галерея костюмов, головных уборов, украшений — ходячий этнографический музей. На меня обрушилось многоголосие местных диалектов, но я не смог запомнить даже отдельные имена, свалив это дело на Мухоморщика.

Поначалу мы обходились полусотней тлинкитских слов, известных нашему престарелому новобранцу с Кадьяка и несколькими фразами на различных языках, выученными Анчо за предшествующую неделю.

Я объявил вождям, что пришёл сюда торговать. И готов поставлять железные и медные вещи, бисер и ткани, а ближайшим союзникам и превосходное оружие, способное бить на сотню шагов зверя и человека. Меня же интересует пушнина и калги, то есть невольники. Калги даже в первую очередь.

Среди индейцев побережья рабовладение имело большее распространение, чем на Алеутских островах и служило одной из мер общественного положения хозяина, а потому к моим словам вожди отнеслись с пониманием.

— Могущественный вождь должен иметь много рабов, — примерно так выражалось общее мнение.

— Могущественный вождь должен иметь много друзей, — примерно так ответил я вождям.

Уму непостижимо, но к середине вечеринки, Анчо вполне сносно болтал на нескольких диалектах со стариками. По крайней мере, те похохатывали в ответ на его шутки, а когда он рассказывал какую-нибудь историю или легенду, слушали с напряжением на лицах. Тему разговора Мухоморщик подобрал не без умысла. После его рассказов о Вороне и нескольких приукрашенных историй о вызволении из плена коряков, о покорении островов, вожди поглядывали на меня с почтением, а любую промашку воспринимали теперь как должное. Ворон не обязан придерживаться этикета людей.

Я мысленно снял перед Мухоморщиком шляпу. Он вполне отрабатывал хлеб. Весь тот хлеб, который я поставил когда-то пленным корякам. Возможно, Анчо сделал для налаживания контакта с индейцами больше, чем все потуги с праздником и Олимпиадой.

Алкоголь на всех действовал по-разному. Одни становились агрессивнее, другие впадали в прострацию. Меня тянуло на философию, а Лешку на великую политику и произнесение речей.

Когда один из молодых вождей всанек произнес довольно резкую фразу в наш адрес, а несколько товарищей его поддержали одобрительными выкриками, Лёшка неожиданно взял слово и прогнал какую-то пургу в духе Фенимора Купера. «Может быть, воины всанек засиделись возле костров, и дым разъел им глаза? Разве они увидели на нас платья и приняли за женщин, раз решили, что мы испугаемся пустых угроз?». Он морозил ещё что-то о вигвамах, томагавках, огненной воде и трубках мира, а Анчо всё добросовестно переводил. Индейцы были обескуражены таким красноречием, но сути, похоже, не уловили. Может и хорошо, а то могли бы обидеться и всерьёз.

***

После двухдневных состязаний ансамблей песен и плясок, попоек и бесед, началась спортивная часть программы. За неделю подготовки Тропинин сколотил неплохую команду. Зверобои поначалу нехотя, больше повинуясь мне и Комкову приняли участие в состязаниях. Но очень быстро вошли в азарт. А вот наши туземцы сразу уловили суть и лицом в грязь не ударили.

На счет бега я ошибся. Он оказался достаточно популярен у индейцев и ничуть не ассоциировался с бегством от противника или опасности. Тропиин, стремясь вызвать командный дух и патриотические чувства болельщиков, предложил эстафету. Поскольку стадиона как такового не было, парням пришлось бегать до отмеченного вымпелом дерева и, обогнув его, возвращаться назад.

Командные состязания действительно вызывали ажиотаж., перетягивание каната имело даже больший успех, чем эстафета.

— Жаль, мяча нет, — посетовал Лёшка. — Мы бы на футбол их подсадили. Верное дело.

Тут я согласился с соплеменником и даже начал прикидывать, где бы раздобыть мяч или хотя бы хорошего кожевенника, которому можно растолковать идею. Затем мне пришла мысль о биатлоне и я переключился на размышления о том, как модифицировать его под дульнозарядные ружья. Но и без футбола с биатлоном вышло неплохо.

Наши парни, в основном коряки и чукчи, взяли почти половину «золота» и сверх того зверобои каждый вечер побеждали индейцев в попойках. Сибиряки легко перепивали неопытных диких бражников. К ночи возле костров валялись пьяные аборигены, через которых приходилось переступать, пробираясь к лодке. Правда, утром все они до одного поднимались, как ни в чём не бывало — знакомство с похмельем пока миновало детей природы.

На призы я средств не пожалел. Победители уходили с отрезами сукна, железными ножами, бусами. Своих я сверх того награждал деньгами. После заплыва байдарок, в котором победили алеуты, и каноэ, где верх взяли нутка, настал мой черед.

Собственный выход я обставил театрально. Пригласил вождей пройтись, а возле ямы, как бы случайно остановился и завёл вроде бы не имеющий отношения к делу разговор о лидерах, которые должны показывать пример своим людям. Высокопоставленная тусовка привлекла всеобщее внимание, тем более, что обозначенная вешками яма уже давно вызывала интерес. С разных концов поляны подтянулись индейцы и зверобои.

Аборигены с первого дня косились на наши мушкеты, а после показательных стрельб и состязаний на меткость многие захотели заполучить такую игрушку себе. Ружьё я и повесил на жердь в качестве приза.

— Воин, который перепрыгнет яму без чье-либо помощи, без шеста, или других приспособлений, сможет назвать это ружьё своим.

Чиж с несколькими помощниками подлил в яму воды, а Анчо тем временем перевёл вызов на несколько языков. Новость быстро разошлась по поляне и через четверть часа возле нас собрались почти все. Некоторые подходили к яме и прикидывали. Задавали уточняющие вопросы. Опытные воины качал головами и отступались. Молодёжь собиралась пытать удачу.

В целом вышло довольно весело. Индейцы разбегались или прыгали с места, но неизменно оказывались в яме и барахтались в жидкой грязи, разбрызгивая её во все стороны. Самые любопытные зрители принимали на себя грязевой удар и вскоре уже мало отличались от неудачников. Однако и те и другие выглядели весьма довольными.

— Было бы куда веселее, если бы яму наполняла не вода, а фекалии, — заметил на это Лёшка.

Сам он прыгнуть не решился. Из русских вообще никто не попытался взять приз. А туземцы расплатились полудюжиной подвёрнутых ног и массой ушибов. Перепрыгнуть благополучно яму так никому и не удалось.

Тут я вновь вышел на сцену. Скинув накидку, сделал несколько упражнений разминки, почистил ногой зону отталкивания — не хотелось бы чтобы случайная шишка испортила мне всю обедню. Я отступил на несколько шагов и дождался, пока вокруг установится тишина. Тогда коротко разбежался и перемахнул яму.

Надо сказать, что я оказался в нескольких миллиметрах от поражения. Пятки больно ударили в кромку ямы и только инерция вытащила меня вперед.

— Вот так, — сказал я.

Едва сдерживаясь, чтобы не выругаться от боли я снял призовое ружьё со столба.

— Ворон, — сказали вожди, покачивая головами.

Наконец настало время раздачи подарков. Своеобразная кульминация празднества. От щедрости даров во многом зависели наши отношения с островитянами. И потому я не собирался экономить. Каждый из пришедших, будь он юношей или стариком, был одарен пронизкой бисера и вдобавок какой-нибудь полезной мелочью, вроде лоскута китайки, медной иголки или гвоздя. Все радовались подаркам, как дети.

А вождям мы преподнесли гарпуны. Вообще-то готовясь к покорению тлинкитов, я привёз из России наконечники для копий. Но нутка охотились на китов, другие племена на лососевых, поэтому копья пришлось объявить гарпунами.

Перед праздником, мы навешали на древки разноцветных лент, натёрли до блеска и дерево и железо. Получилось роскошно.

Вожди пробовали лезвие пальцем и даже, как мне показалось, не прочь были испытать подарок на чём-нибудь живом. Ну чисто самураи. Но видимо на праздниках это было не принято.

— Этой осенью китам придётся туго, — выразил общее мнение нуткинский вождь Макина.

Глава девятая. Рождение Виктории

Осенью пришлось туго не только китам. Развозя по точкам припасы на зиму, я узнал последние новости метрополии.

Правительственная экспедиция вновь забуксовала. Она вышла из Большерецка только в августе и цели похода на этот сезон ограничились огибанием Лопатки и достижением устья Камчатки. Красавица бригантина восстановлению не подлежала, ещё один корабль, как выяснилось, разбился на Курилах. Кое-как подлатав два оставшихся корабля, часть людей отправилась морем, остальные пошли сухим путём — до верховьев Камчатки и дальше вниз по реке. Морская экспедиция на время превратилась в сухопутную.

Впрочем, такие темпы не стали чем-то особенным. Беринг топтался на берегу океана десятилетиями, израсходовал кучу средств, чтобы в итоге совершить два коротких заплыва без впечатляющих результатов. Предприятия, организованные государством вообще отличались крайней медлительностью и неэффективностью, что лишний раз иллюстрировало ущербность всякой казёнщины перед частной инициативой. Промышленники срывались быстрее, тратили гораздо меньше средств и добивались больших результатов. И было их больше.

***

Потлач дал нам необходимое время, чтобы закрепиться на берегу. Затем начался сезон ловли лососевых и рыбок, которые здесь использовали в качестве осветительных приборов. Мы активно запасались и тем и другим. В конце концов, местные индейцы, кажется стали воспринимать нас как часть ландшафта. Во всяком случае прямой угрозы в поселении чужаков не видели. Это не лучшим образом сказалось на моих зеверобоях. Мотивация таяла с каждым солнечным деньком, словно ледяная глыба. Люди стали лениться. Подобно анаконде, которой требуется значительное время, чтобы переварить добычу, промышленники, дойдя до Ванкувера, малость расслабились. Обретённая земля походила на суровые северные территории только горным ландшафтом. В ясную погоду можно было видеть вершины, покрытые снегом. Но климат здесь был много мягче большинства российских губерний. Парни, прошедшие Сибирь, Дальний Восток и Аляску наслаждались теплом.

Лишь шкурки калана могли сорвать эту компанию в путь. Всё еще опасаясь недовольства индейцев, мы выбрали для пробного промысла группу островков и камней, что лежала в нескольких километрах к востоку от занятой нами оконечности Ванкувера. Один из них Дискавери, похоже был назван в честь корабля Кука.

— Ну уж точно не в честь любимого твоего канала, — сказал я Лёшке.

Два корабля под командой Яшки Рытова и Федора Ясютина ушли к островам. Передовщиком отправился Сидор Варзугин. Несколько коряков из отряда Ватагина мы отправили на восточный берег, чтобы наблюдали за промыслами издалека. И если случится какая неприятность, они могли быстро позвать остальных на помощь.

Я же загорелся энтузиазмом другого рода. Нетронутый цивилизацией ландшафт вызывал творческий зуд, подобный тому, что вызывает у писателя или художника чистый лист бумаги или свежий грунтованный холст.

— Мы будем строить город, — заявил я ближайшим соратникам.

К ним кроме Лёшки, в настоящий момент относились трое русских — Комков, Окунев и Березин, а также троица туземцев — Чиж, Ватагин и Анчо.

— А корабль? — спросил Березин. — Мы с Кузьмой собирались баркас для начала из местного леса построить, посмотреть что да как.

— Вот и займись с Кузьмой баркасом.

— А людей сколько дашь? Помощники нужны, которые разумение в этом деле имеют, пильщики, да и просто сила нужна. Поди, потаскай такие-то бревна.

— Да всех, кто плотничать умеет, забирай, — отмахнулся я.– Чихотку, Борьку, корабельщиков.

— А избы кто тебе будет рубить? — нахмурился Комков, не одобряющий отвлечение людей от промыслов.

— Какие избы?

— Для города твоего.

Минимализм промысловых посёлков давно сидел в печёнках.

— Избы рубить не надо, — заявил я. — Строить будем из камня!

— Из камня? — Комков нахмурился ещё больше.

— Ну, не всё из камня, конечно, — поправился я. — Перекрытия пусть деревянными будут, пол, лестницы, обрешётка крыши. Но фундамент и стены только каменные, и крыши будем крыть черепицей.

Лёшка кивнул, соглашаясь. Остальные молчали. Я и раньше частенько рассказывал друзьям о всевозможных прожектах, расписывал в красках своё видение будущего, но никто, похоже, не ожидал, что я когда-нибудь всерьёз решусь приступить к воплощению мечты.

— Хочется иметь хоть один приличный город, — объяснил я. — Такой, где хотелось бы жить. Эти деревянные казармы изрядно достали меня. Постоянная теснота, духота, грязь, храп, пердёжь. От стен и лавок несёт тюленьим жиром и гнилой кожей. С крыши капает даже при легком дождике… Нет, здесь мы будем строить с размахом и на века. С канализацией и водопроводом, с мощеными дорогами и обвалованными набережными. И исключительно из камня, и с черепичными крышами! Так будет красиво, а заодно позволит избежать опустошительных пожаров.

— Камень от огня не спасает, — заметил Тропинин. — Питер выгорал только так.

— Это потому что аристократия халтурила или раскрадывала казну, — возразил я. — Им важен был внешний вид. Строили из дерева, а сверху штукатурили под камень. Кажется, сам Пётр и подал пример. На то он и Первый.

— Камня не хватит, — сказал Комков. — Мы уже собрали весь подходящий на добрую версту вокруг. Всё на крепость пошло. То есть камень-то есть, рядом совсем, но его нужно ломать. А нам что ломать, что издалека таскать — разницы никакой.

— С камнем вопрос решим, когда придёт время, — сказал я. — А пока займёмся составлением генерального плана.

Друзья выдохнули с заметным облегчением. Составлением планов я мог, по их мнению, заниматься сколько угодно. Все разошлись по делам, и в корабельной казёнке остался только Тропинин.

Вообще-то в вопросах градостроения мне претило любое планирование. Строгие перпендикуляры Нью-Йорка наводили тоску, а радиально-кольцевая схема Москвы будоражила вестибулярный аппарат. Питер копировать не хотелось, он выглядел слишком официальным, а от казёнщины меня здорово мутило. Амстердам с его каналами больше подходил местному размаху и моим эстетическим представлениям, но рыть каналы на каменистой почве занятие неподъёмное даже для более развитых стран и времён. Мы и единственный ров-то не могли толком закончить.

Всё это было не то. Фронтир не терпел планирования. Города, возведённые по плану, как образец не годились. Куда приятнее гулять по запутанным улочкам средневековых городов. Их кажущийся хаос на самом деле учитывает особенности ландшафта, истории, социальной структуры общества. Планом хорошо лишь слегка причесать то, что сложилось само собой.

Но в моём случае причёсывать нечего — ещё ничего не сложилось. На месте будущей столицы раскинулась, что называется, пересечённая местность. Не пускать же дело на самотёк, выжидая десятки лет, пока в борьбе человека с природой сформируются очертания. По крайней мере, основную концепцию города предстояло придумать.

— С гаванью, допустим, всё ясно. Её окружим набережными.

Я взял обернутый тряпкой кусок графита, который сходил в этом времени за карандаш, и набросал на бумаге эскиз. За образец был взят обобщённый образ городков Французской Ривьеры и многочисленных портов, где мне приходилось бывать в прошлой жизни. Ряд невысоких домов, мостовая, бульвар со скамеечками и пальмами, причалы.

— Пальмы здесь не растут, — заметил Тропинин и выглянул в окошко, как будто желая удостовериться, что не пропустил случайно чего-нибудь финикового или кокосового.

— Посадим что-нибудь вместо них, — отмахнулся я. — Сакуру.

— Сакура пойдёт, — согласился Лёшка.

— Ладно, будем считать, что с набережными разобрались. Променад, мостовая, первая линия. Дальше-то что?

Дальше фантазия иссякла. На бумаге получались проспекты с площадями, какие во все времена рисовали монархи и градостроители, и от чего я как раз старался уйти. Попытка искусственно искривить улицы только ухудшала дело. Беспорядок невозможно придумать. Запланированный хаос — это оксюморон.

— Нет, так не годится, — я скомкал лист весьма дорогой бумаги. — Нужно искать привязку на местности.

— Какую привязку? — удивился Лёшка.

— Да всё что угодно, пожал я плечами. — Нужен только толчок для мысли.

Существует разновидность творческих людей, которые формируют произведение в голове до мельчайших деталей, а потом лишь фиксируют замысел на холсте, на бумаге, в глине. Я относил себя к другому типу. Такие только взяв кисть, карандаш или ком сырой глины, только начав работу, обретают вдохновение. Ну, или не обретают. В общем, мне нужен был импульс, идея, нечто такое, от чего можно оттолкнуться. Так сказать, принцип реактивности в креативности. За стенами крепости, в тесноте каюты такого эффекта не достичь.

Прихватив в качестве собеседника Тропинина, а в качестве охраны туземцев Ватагина, я отправился изучать окрестности и искать вдохновение.

Источников вдохновения находилось сколько угодно. Дикая мешанина из высоких деревьев, камней, поднимающихся тут и там, ручьёв, зелёных лужаек выгодно отличалась от скудных и унылых ландшафтов севера. Здесь, наверное, хорошо было бы писать стихи или картины. Одно плохо — такие пейзажи не хотелось портить городской застройкой.

Эта нехитрая мысль и привела меня, в конце концов, к верному решению.

— Кажется то, что надо.

Я поднялся на лишенный растительности каменистый холм, откуда можно было обозревать окрестности. Изумительный кусочек дикой природы. Горка, несколько лужиц, чуть ниже ручей, высокие сосны. Если слегка облагородить место дорожками, скамейками, обложить ручей кладкой и вырубить лишние кусты, мог бы получиться прекрасный парк.

— Принеси верёвку, — попросил я Ватагина.

— Зачем? — спросил Лёшка, поскольку Ватагин отправил в крепость одного из бойцов, не задавая вопросов.

— Кажется, я нашёл то, что искал.

— Красивую скалу с пихтами? — уточнил Лёшка.

— Место под кладбище.

— Шутишь?

— Отчасти. Кладбище, пожалуй, тоже нужно будет заранее присмотреть.