Бесплатный фрагмент - Былое и…

«Былое и…»

О книге

Первая часть книги («Былое») сборника рассказов «Былое и…» Василия Шишкова — это рассказы о нас, нашем месте в круговороте бытия. Книга может провоцировать читателя во время и после прочтения задаваться вопросами о жизни и отношении к ней. Возможно это позволит вспомнить о давно зарытых в глубине души событиях, вернуться к принятым когда-то вопреки принципам решениям, переоценить их мотивы и последствия. В некоторых рассказах нет перевода с украинского, так как это хорошо понятно из контекста.

Вторая часть книги («Грядущее») — о возможном, но иногда очень нежелательном будущем, когда новые научно-практические достижения человечества могут работать против него.

Былое… (1-я часть)

Уважаю

По рассказу Сергея Константиновича Тихомирова

Ольга Викторовна на новогодние праздники, как всегда, устроила большую охоту. В Завидово поехали на пяти машинах, большой компанией. Перекусили с небольшой выпивкой. После этого стали расходиться по номерам. Ольга Викторовна познакомила меня со старшим егерем, Михаилом, крепким здоровым мужиком, и посоветовала идти с ним.

Мы пошли с ним на свой крайний номер. По глубоким сугробам молча шли вдоль узкой просеки в глубину леса. Полезли на дерево, а там на высоте шести — семи метров нас ждал маленький домик, с крышей, столиком, перилами, удобно приспособленными для стрельбы. Присели на скамеечки. Разговорились. Оказалось, что егерь тоже служил на Кольском, примерно в тех же местах, где и я, только на пару лет раньше. Начали вспоминать службу. В это время издалека раздались первые выстрелы.

Михаил, как мне показалось, нехотя достал своё ружье. Положил на столик. Осмотрел мой ствол.

— Ну что, тунеядцы, алкоголики, живодёры, начнём?

— Да, уж начали…

— Вот-вот… Начали палить… Ольга ваша прямо мужик в юбке, как дорвётся до крови, за уши не оттянешь. — Михаил осторожно посмотрел на меня, так как я был человеком в их компании новым.

— Есть такое дело. Азартная баба.

— Точно, азартная. В прошлый раз вообще до темна устроила бойню…

— Она и с вертолёта любит…

— Ну да. Деньги не порок, только, чтоб их было впрок. — Михаил посмотрел на меня и подмигнул: — Давай, Константиныч, устраивайся поудобнее. — Затем продолжал: — зверь, он вон оттуда пойдёт, — показал в сторону просеки. — Давай бери ствол, и поехали… То есть посидим, постреляем… — Я сделал какое-то неопределённое движение, которое не осталось Михаилом не замеченным. — Так чего ты? Оружие надо бы уже наизготовку…

— Да…

— Ты, что, не хочешь, что ли?!

— Миш, знаешь, не хочу.

— Правда?

— Правда. Не хочу и… не могу больше убивать! Не могу! Вот и всё.

— Как так? А, как азарт? А поздравления, в случае…

— Не могу и не хочу убивать!

— Ну… — Михаил вдруг расплылся в широкой улыбке, — ну, тогда уважаю! — Он протянул мне свою широкую пятерню, продолжая открыто улыбаться. — Уважаю, тебя, Константиныч, правда. — Левой рукой он полез за пазуху. Достал большую, нестандартных размеров фляжку. — Со стола отлил, — пояснил Михаил. — Давай, Константиныч, — сказал он, протягивая мне флягу.

— Жалко зверя. Можно и так согреться на свежем воздухе, без живодёрства…

— Вот именно. Ох, как жалко. Кх… Надоела эта мясорубка! — Подтвердил Михаил после первого затяжного глотка.

Не останавливайся!

— Сними свой крестик! — командует шеф. Я мешкаю. — Ну?!.. — Он сердито смотрит на меня.

Я убираю с лобового стекла табличку с красным крестом. Шеф торопит. Предстоит встреча с важным спонсором, который обещает деньги для нового оборудования. Спонсору выгодно: после благотворительности его фирма получит хорошие льготы по кредитам, будут планы по расширению поставок. Шефу тоже выгодно: после подписания клиника получит хорошее оборудование, а сам он — хорошие «откаты». Рука руку моет. Всем хорошо, всем выгодно! Шеф что-то бормочет о том, как медленно тащимся. Впереди пробка. Все едут медленно — ДТП. Ещё нет ни гаишников, ни скорой. В правом ряду разбитая легковушка, в кювете — «Газель». Опершись о «Газель», стоит мужчина с окровавленным лицом. Шатаясь, он пытается голосовать. Я невольно притормаживаю.

— Не останавливайся, к-к-к…! — рявкает шеф. Едь! Не вздумай заниматься тут десмургией или ещё реанимацией… Едь, кому говорю! — Я нажимаю на акселератор.

В конце встречи со спонсором, которая завершилась подписанием договора, шефу звонит мобильный.

— Что?! Как?!… Сашка, да ты что! — По разговору догадываюсь, что он говорит с нашим реаниматологом.

— Света… — Лицо шефа сильно напряжено, сосредоточенно. Он не обращает ни на кого внимания, даже на спонсора. — Разрыв чего?!… И ещё что? Как, к-как?! А где это случилось? Что?! Она в «Газели» сидела, на нашей трассе?

Назад гоним ещё быстрее. На месте ДТП стоит в кювете разбитая «Газель» и на обочине машина гаишников.

— Не останавливайся! — кричит мне шеф. Я машинально чуть притормаживаю перед машиной ГАИ, но не думаю останавливаться.

— У Светы моей переломы и подозрение на разрыв селезёнки… Представляешь? Жми давай! В этой дурацкой «Газели», которая торчала там, надо же… Кто там сегодня по травме и по хирургии дежурит? 01 февраля,2023г.

Только не опоздать!

Посвящается Валентине Александровне Васильевой (Кулагиной)

Возможно, ты будешь догадываться, что я вижу и знаю, где ты и твоя семья и всё, что с вами происходит. Сама ты, несмотря на твой современный, прогрессивный подход к пониманию мира, тоже можешь допустить такую мысль — где я. Знаю, что ты хорошо помнишь ту возвышенность, около кольцевой дороги. Когда медленно поднимаешься по широким ступеням вверх, проходя мимо гранитных плит, запрокидываешь голову, смотришь на зеленеющие ветви лиственниц, сосен, смотришь сквозь них выше, туда, где за серебристо-белыми облаками проглядывает бездонное сине-голубое небо, и еще выше, — туда…

Помнишь, как я когда-то рассказывала или хотела рассказать тебе свои детские воспоминания? Сейчас, после всего произошедшего, спустя десятилетия, пролетевшие за мгновение, всплывающее мимолетным сном, я вспоминаю, как это было. Мои воспоминания пятилетнего ребенка навсегда врезались в память. Вспоминаю начало той зимы. Наступили холода, но это была не самая суровая зима для наших мест, и не было ничего необычного в тех зимних морозах, последствия которых спустя десятилетия многие стали преувеличивать. Во всём тогда чувствовалось какое-то колоссальное напряжение: в лицах взрослых родных и чужих людей, в их разговорах. Радио у нас тогда не было, все напряженно вслушивались в редкие известия и разговоры о том, что происходит вокруг. Напряжение чувствовалось в природе, во всём. Казалось, что даже все предметы стали вести себя как-то по-другому: то дверь громко скрипнет, то щеколда сильно щёлкнет, то ветер в трубе завоет как-то иначе — тревожно. Даже снег начал сильнее скрипеть под ногами, как будто предупреждая о каких-то испытаниях. Морозы крепчали, и бабушка заставляла меня одеваться теплее: под маленькую штопаную телогрейку наматывала на меня старый шерстяной платок. Взрослым приходилось топить избу три раза в день, а то и чаще. Мать с бабушкой тайком, глухими тёмными ночами таскали из нашего сада во двор брусья, из которых когда-то был построен наш сарай. Этот добротный сарай отцу пришлось сломать в конце тридцатых, потом пришлось отдать в колхоз коня, корову, овец, чтобы его не причислили к кулацкому сословию и не сослали в Сибирь. И вот, спустя несколько лет, мать с бабушкой тайком таскали свои же брусья, из которых был построен разрушенный сарай, тихонько пилили их во дворе и топили ими печь.

Начиная с этой зимы и в последующие долгие годы всегда чувствовался дефицит с едой. К напряжению с недоеданием привыкали с трудом, особенно когда кто-нибудь из младших сильно простуживался. Молока в доме не было, обычный белый и чёрный хлеб давно исчезли. Вспоминаю, как несколько раз бабушка просила меня долгое время держать ладонь на груди у моего младшего братишки — Вити. Он тогда сгорал от сильного жара.

— Чувствуешь, как у него стучит в груди? — спрашивала она. — Держи, держи, а когда перестанет стучать, то позови, — спокойным голосом говорила она, а потом сама уходила заниматься по хозяйству и с другими детьми. Матери дома почти никогда не было, она много время проводила на работе.

Тем летом и осенью всем казалось, что напряжение идёт откуда-то с запада, оттуда, где зарождаются грозовые тучи с холодными ливнями. Тогда грозовые раскаты того лета звучали предвестниками больших бед и тревог. Однако в ноябре, после того как земля плотно покрылась снегом, все почувствовали, что основное напряжение идет с юга. Вначале это были непонятные, еле слышимые звуки, но к концу ноября непонятный вначале шум превратился в пугающий грохот. Где-то там, совсем недалеко, километрах в десяти — пятнадцати южнее нашего села стояла линия. Ломаная линия фронта с её невидимыми никому и неведомыми изломами и завитками сотрясала землю вокруг.

В начале осени, мать с бабушкой решили собирать какие-то вещи на случай эвакуации, но события развивались стремительно, и к ноябрю всем стало ясно, что бежать было просто некуда. Немец упорно пробивался откуда-то с юга, в сторону Рязани, на северо-восток и на север, в обход Москвы. С начала войны нашу Коломну немец ни разу не бомбил, говорили, что кто-то из родственников бывших немецких хозяев Коломзавода просили Гитлера не бомбить их бывший завод и город. Скорее всего, это были просто разговоры, — немцу нужны были коммуникации, чтобы с тыла идти на столицу. Соседние Озёры и особенно Каширу немец начал бомбить ещё в конце октября. Эхо взрывавшихся бомб разносилось по округе быстрее любых новостей, но в начале декабря началось активное противостояние. Линия фронта встала. Потом она задрожала. Вначале непонятный шум превратился в раскаты взрывов. Днём и ночью гремела непрерывная канонада. Долгими зимними вечерами вся южная половина неба озарялась то яркими, то тусклыми всполохами, сопровождавшимися грохотом. Потом постепенно к Новому году всё стихло. В людях затеплилась надежда на то, что после того, как мы вытерпим, выстоим, придёт и победа над врагом, а с ней — мир и спокойствие на нашу землю.

В конце января мама родила нашу младшую сестрёнку. Жизнь, несмотря на смертельные угрозы, продолжалась. В конце зимы и весной, когда линию фронта наши отодвинули далеко на запад, на лицах людей стали появляться редкие улыбки. Я хорошо запомнила весну наступившего года. Ока разливается у нас всегда широко, до изгороди нашего огорода. Мы с бабушкой спустились к окопам, которые рыли около нашего огорода военные строители-узбеки в начале осени. Начался ледоход. Красивое это зрелище, когда Ока широко разливается на километр — полтора от высокого лесистого берега на той стороне до нашей изгороди, до окопов. Под водой и льдом остаются широкие заливные луга и поля, большие и маленькие озёра, вербы, растущие вдоль озёр. Всё водное пространство от берега до берега оказывается покрытым гигантской движущейся массой снега и льда. Всё приходит в движение. Так было всегда — и раньше, и потом, но только не так, как тогда, — весной сорок второго. Тогда на льдинах плыли трупы, трупы наших солдат. Многие с забинтованными головами и руками. Бинты почти на всех трупах были окрашены тёмно-красным, коричневым. Несколько раз видели проплывавшие окровавленные трупы лошадей. На следующий день я спустилась к реке с мамой. Она держала на руках нашу маленькую сестрёнку. Бабушка осталась в доме с остальными детьми. Мы стояли с мамой на пригорке, между окопов, и смотрели на ледоход, я почувствовала её руку на своём плече. Моя мать такая неразговорчивая со своими детьми, вдруг заговорила:

— Я бежала за поездом по шпалам, а в животе у меня эта Люська бултыхалась. Наверно, она, как и я, задыхалась тогда. Как она это выдержала, не знаю. Я бежала и кричала ему вслед. Бежала я, бежала, споткнулась о шпалы и упала, думала, что так и рожу там, на снегу, на рельсах… Состав, за которым я так спешила, так и не остановился. Эшелон проходил мимо — на фронт. В том поезде ехал твой папка. Его из Кирова, из эвакуации, забрали на фронт. Где он сейчас? Последний треугольник от него пришёл откуда-то из-под Воронежа… — Мать замолчала.

Некоторое время мы стояли в тишине, глядя на ледоход, а на льдинах, как и вчера, лежали трупы убитых, забинтованных солдат. Потом мать, всегда такая выдержанная, вдруг заплакала. Я крепилась, я думала, что я стойкая, но из глаз моих независимо от моей стойкости потекли слезы.

— Мама, мамочка, ну чего ты? — Я попыталась обхватить её обеими руками, но тут закричала маленькая Люся. Мать мне всегда казалась какой-то неразговорчивой, она постоянно была в делах. Дни и ночи мама проводила на ферме, и дома она тоже всегда была занята хозяйством, а тут разоткровенничалась, расплакалась. Несмотря на кричащую Люсю, мама продолжала стоять на бугре и смотреть на проплывающие льдины с убитыми бойцами.

— Брат мой, Иван, он ведь под Каширой служил. Последнее письмо от него в октябре пришло. Уж полгода, как нет никаких известей от него. Может, и он где-то здесь проплывает мимо нас, среди этих льдин, а мы не знаем.

— Мама, мама! — Мне захотелось сказать ей что-то доброе, ласковое, но только я не знала — как. — Мама, так если дядя Ваня где-то рядом, в Кашире, то он обязательно к нам заедет, как тогда, когда он привёз мне деревянную куклу! Помнишь?

Мать на некоторое время прижала меня левой рукой к себе, потом переложила Люсю на левую руку. Малышка после этого притихла.

— Помню, — ответила мать и тихо добавила: — Дай-то Бог. Только вестей от него давно уж нет. А под Каширой было ох как тяжко… — Потом мама перекрестилась, перекрестила меня и, шепча что-то неслышимое мне, трижды перекрестила ледоход с телами павших бойков, проплывавший у наших ног. — Царство Небесное воинам нашим, которые… Живы! — полушёпотом проговорила она.

Я не могла не поделиться с тобой своими детскими воспоминаниями, но как донести до тебя это сейчас, после всего? Теперь это сделать практически невозможно, если только… Раньше мне казалось, что я была неправа в воспитании твоего отца, была мало требовательна к нему. Я всё время хотела, чтобы он стал намного лучше, чем тем, каким он был, когда рос и каким он стал в конце концов теперь, но… Всё теперь идёт по-другому. Отец твой и мать не разговаривают с тобой уже два года, хотя средства связи сейчас доступны как никогда. Я вижу, где и как ты живёшь. Твоя семья хорошо устроилась за деньги, оставшиеся от твоего деда. Деньги, которые доставались ему тяжёлым трудом, на серьёзной, ответственной работе. В конце концов он так и сгорел на своей работе, не завершив задуманные дела на благо своей страны. Я часто укоряла твоего отца в том, что он живёт на всем готовеньком, что пользуется тем, чего сам не заработал. Зато теперь вы живёте в комфорте, в тёплой, уютной, далекой стране. Тебе теперь можно всё. Ты позволяешь себе очно и заочно поливать грязью на свою бывшую родину, на её народ. Такая вседозволенность, такая лёгкость чувств, поступков, такая кажущаяся лёгкость бытия. Но… У тебя уже нет своей родины, у твоих детей теперь тоже нет родины. Да, ты сейчас, проедая и пропивая трудовые деньги своего деда, продолжаешь поносить страну, в которой родилась ты, твой муж, твои дети. В конце концов ты поносишь память своих прадедов, дедов. Пройдёт не так уж много времени, ведь человеческая жизнь — одно лишь мгновение, и до тебя, надеюсь, дойдёт, что путь твой — в никуда, но, может быть, тогда будет поздно.

Теперь с высоты времени и пространства мне трудно до тебя что-то донести, но я собираюсь, я буду к тебе приходить. Пусть это будет совсем не просто, но я постараюсь делать это, конечно, далеко не каждую ночь, но… Я постараюсь. Понимаю, что не смогли твои родные отец и мать дать тебе Веру, — это их беда. Они не смогли дать тебе то, что нужно для жизни и, главное, для будущего, — твоего и твоих детей. Истинную Веру. Веру в свою страну и свой народ. Поэтому, хоть изредка, я буду напоминать тебе о твоём прадедушке, участнике той Великой войны, которого ты застала и хорошо знала. Я буду напоминать о бомбёжках, под которые он попадал, о боях с немцами, про которые он совсем не любил рассказывать. И ещё я постараюсь приходить к тебе любимой рекой твоего отца. Да, когда-нибудь я внезапно приду к тебе в твоём неспокойном сне ледоходом разлившейся реки Оки весной сорок второго года. Ты увидишь на льдинах…

Я верю, что всё переменится к лучшему, но… Только бы не опоздать!

30 апреля, 2023 г.

Поворот

1

— Мама, мою Лялю забыли! — воскликнула Света, разбирая игрушки, которые недавно высыпала из мешка.

— Не расстраивайся, доченька, у нас скоро будет настоящая ляля, и ты будешь с ней, точнее, с ним играть, и мне будешь помогать. Ты ведь хочешь, чтобы у тебя был настоящий братик, а не игрушка? — откликнулась мама Светланы, разбирая коробку с бельём.

— Ну это да, а как я буду сегодня спать без Ляли?

— Зато у тебя есть мягкий, ласковый Миша. Неси мне его! — Мама девочки достала из коробки детскую подушку, подошла к дочери, взяла игрушку, положила на подушку, и запела:

— Спят усталые игрушки, мишки спят, одеяла и подушки ждут ребят … — Она подошла к детской кроватке, в углу комнаты и, качая подушку с игрушкой, положила у изголовья. — Вот и кровать папа тебе успел собрать, и у тебя будет уютный уголок, где можно спать и смотреть сладкие сны.

— Да… А где ты с папой будешь спать сегодня?

— Наверно, на диване, если папа сможет разгрузить свой прицеп.

В это время в прихожей послышался шум.

— Наташа, подойди ко мне… — Мама Светы пошла на зов. В коридоре муж заносил связанные стенки и полки шкафа.

— Хочу с тобой посоветоваться. Где мы будем этот шкаф ставить?

— Так это же детский шкаф. Значит его надо в комнату Светы.

— Это понятно, а тогда где будем делать детский спортивный уголок?

— Саш, а ты спрашивал у хозяев разрешение на сверление и установку спортивного инвентаря?

— Согласие хозяев на сверление есть, да там и немного дырок надо.

— А сам инвентарь где?

— Договорился, но… Но пока, наверно, нескоро дадут, это же…

— Тогда не проще ли установить детский шкаф в комнату Светы, а когда получим всё для спортивного уголка, тогда и решим, что и куда?

— А вещи для маленького куда будем класть?

— Ну, наверное, в наш шкаф, а потом… А как ты диван наш потащишь? Я же боюсь тебе помогать.

— Правильно делаешь, что боишься. Так же, как и холодильник. Мне с холодильником Иван помог. Хороший мужик, этот Ваня. Помнишь, ещё в первый раз, когда только приехали смотреть квартиру, мы тогда с ним познакомились.

— Да, он, по-моему, из Новошатска.

— Короче, он скоро на обед придёт с работы, ну тогда и занесём по-быстрому.

— Успеете?

— Конечно, я же спинки открутил.

— А когда ты поедешь?

— В обед… Как только, так сразу. Разгрузимся, сложим всё, и — вперёд.

— И прицеп потащишь?

— Так он сам покатится, даже будет меня подталкивать: давай, давай! Ну а потом, как отец будет бросать хозяйство и уезжать без прицепа?!

— Саш, только обещай, что…

— О!.. Обещаю быть хорошим мальчиком, не брать с собой по пути плохих девочек и тем более мальчиков, и тем более…

— Саш, не дури! Пожалуйста, мы тебя очень ждём, поэтому едь через Ламай, не поворачивай на этот Старо…

— Как захочешь поломаться и любимой улыбаться, то ты время не теряй, а скачи скорей в Ламай!

— Саш!.. Ну правда! Ты ведь хочешь, чтоб у нас всех, а главное у твоих деток, было хорошо?

— Наташа, правда-правда! Я знаю то, что всё у нас будет хорошо, это настоящая правда, да-да-да! — Александр потянулся к жене. Взял её за кисть, перебирая пальцами выше к локтю. Жена откликнулась на его жест, приблизившись к нему, стала слегка придавливать мужа своим выпуклым животом.

— Саша, ты чувствуешь? — спросила Наталья. Александр мягко коснулся живота супруги своей левой ладонью.

— Да!.. Так!.. Видчуваю! Як цэ у вас гово́рять?

— Саша, прекрати сейчас же! — Жена несколько отстранилась от мужа.

— Мэни́ здае́ться и́нколи я чую,

як серце всэ́свиту надри́вно стукоты́ть

и вла́сным серцем я йому́ втору́ю

лэчу́, лэчу́ у зо́ряну ту мить…

— Откуда ты берёшь такие вирши, стишки? — воскликнула Наташа.

— А, всё оттуда… Когда реабилитировался, при храме, где я по твоей протекции приходил в себя, после… Да ты ведь знаешь, что это недалеко отсюда. Мир так тесен… А там был такой же, как я, только с твоей Черниговщины, и с большим стажем. Он был сильно повёрнут на всей этой кухне с самостоятельностью — самостийностью. Со всеми только на своей мове — суржике размовля́л, а по вечерам нас своими стишками кормил. Вначале это было, как испытание, а потом привыкли. Мне даже некоторые понравились. Слушай, у вас там все такие космические? — Александр снова потянулся к жене. Ведь ты… Ты же — Всэ́свит! — Вселенная! Космос!

— Дураков везде полно и дур тоже, но в наших местах, кстати, очень много русских сёл, где старообрядцы издавна жили, а теперь…

— Теперь немножко другие времена. А за́раз, вже и́ньша зара́за! Алэ́… Ты такая мягкая… — Александр нежно погладил выпуклый животик жены, а Наташа прильнула щекой к груди мужа.

— Чувствуешь нашего малыша? — Она подняла глаза вверх, улыбаясь.

— Чувствую, что кто-то есть, — ответил ей Александр.

— Если чувствуешь, то ради малыша нашего, ради нашего чувства, ради меня, ради всех нас, пожалуйста, не поворачивай… Не делай поворот на этот Староберёзов — едь домой через Ламай!

— Наташенька, дорогая, это больше ста километров по забитой машинами трассе надо объезжать всю округу! Ты представляешь, сколько бензина, а главное, сколько времени это займёт? Тогда я не успею на вечернюю электричку к вам. А ещё отец хотел по-быстрому смотаться в Новые, ты ведь знаешь, это — около Трёх Сестёр. Он хотел, чтоб внезапно так, резко забрать бабку Нюру с собой, пока она будет растерянной от неожиданности. Он собирался сегодня за́видно доехать до неё и вернуться, а выезжать собирался сегодня в ночь. Без бабки Нюры никуда он не поедет.

2

После сборки мебели и быстрого обеда Александр тихонько поцеловал Свету, которая заснула в кроватке со своим Мишей. Взял барсетку с документами и ключами, вышел из подъезда. У любимой «четвёрки» его ждала Наташа. Она стояла с небольшим пакетом.

— Здесь в контейнерах домашние котлеты — вечером поешь и домашних угостишь, а в бутылке компот. Ты ведь в дорогу не пьёшь, так, может, потом выпьешь.

— Компот не водка, много не выпьешь!

— Саш, ну хватит про водку. Только обещай, что не через Староберёзов, только через Ламай, хорошо?! — она напряжённо всматривалась в его лицо.

— Если хочешь прямо в рай, то скачи скорей в Ламай…

— Саша, дорогой, — поставив сумку на капот, она потянулась к нему, обняла его. Наташа уперлась спиной в его водительскую дверь. — Не через Староберёзов… — выдохнула она.

— Дверь, Наталья, открывай, чтобы я скакал в Ламай! — Ему никогда не нравилось долго прощаться. Поцеловав жену в лоб и мягко отстранив её, он залез в кресло водителя. Пока прогревал машину, Наташа стояла рядом и держалась обеими руками за водительскую дверь через открытое стекло. Она умоляюще смотрела в его боковой профиль, а он, наверное, чтобы отвлечь её, немного нажал на газ, к шуму двигателя присоединились грохочущие звуки.

— Опять глушитель начал разбалтываться, на яму надо. Придётся с Ванькой потом переговорить насчёт ямы.

— А ты доедешь с таким?

— Да хоть без глушака, чтоб твоих земляков припугнуть, а вдруг я на танке…

— Не вспоминай больше этих!.. — воскликнула Наташа и как-то напряглась при этом, а он, почувствовав, что сказал лишнее, невольно потянулся к её тонким пальцам, которые держали дверь изнутри, наклонился и поцеловал их. Она же тоже наклонилась, чуть приоткрыв рот. Александр потянулся в открытое окно, губы их встретились.

— Жду тебя, — чуть слышно прошептала она.

— Пора, — ответил он.

Наконец, Наташа выпрямилась, отошла от шумного автомобиля, и он поехал.

Вот в боковом зеркале мелькнуло её красивое лицо. В зеркале заднего вида — поплыла её фигура, немного неуклюжая, но такая любимая с её выпуклым животиком. Александру вдруг показалось, что он где-то когда-то уже видел это, а может, ему почудилось, что он снова увидит всё это… Вот она исчезла за углом дома. Потянулись улицы, перекрёстки, один, другой. Через некоторое время медленно проехал мимо полицейского поста, на окраине, мимо танков и орудий, времен Отечественной, стоящих вдоль дороги. Потом потянулась длинная объездная дорога с высокими соснами, перелесками вдоль шоссе.

Наконец, спустя четверть часа мимо проплыли голубые озёра с редкими отдыхающими, несмотря на хорошую тёплую погоду. Перед выездом на трассу заправил полный бак и ещё канистру бензина, чтобы отцу не надо было заправляться. Перед ним лежала хорошо знакомая трасса. Движение на ней было не такое плотное, как на окружной, но фур, как всегда, было много. В основном это были трейлеры с белорусскими и турецкими номерами. Прислушиваясь к шуму мотора, который иногда начинал сильно грохотать, Александр невольно вспоминал то, что прошло в этой жизни и что предстояло.

Пока он тащился за длинной чередой турецких фур, почему-то начал вспоминать тётку Надю. Она, как и вся его родня, жила в их районе, потом вышла замуж и уехала надолго на Север. Много лет прожила там с мужем, родила сына и дочь, а когда муж умер, вернулась на родину, стала жить в райцентре. Тётка Надя не любила рассказывать о себе, но как-то раз, после хорошего застолья по случаю чьего-то дня рожденья, она поведала ему историю о том, как её лечили на Севере. Вскоре после смерти мужа она попала в ДТП и, пока лежала в больнице, долго не могла прийти в себя. Больше двух недель она лежала на аппарате искусственного дыхания. Тётя Надя подробно описала Александру всё, что чувствовала, и главное, что видела, пока находилась в коматозном состоянии. Он не знал, почему уединившись именно с ним, Надежда рассказала ему в подробностях о своих ощущениях в состоянии комы. Спустя некоторое время родственники стали замечать, что Надежда часто правильно предсказывает разные события, начиная от погоды и заканчивая серьёзными бытовыми проблемами. Однажды, в узком кругу близких, ей сказали об этом, но она попросила никому из чужих про её способности не говорить. Когда же Александр встретил свою Наташу, а случилось это лет двенадцать назад, на фестивале у «Трёх Сестёр», на границе трёх братских республик, то он решил посоветоваться со своей тётей. Он влюбился тогда в свою будущую жену с первого взгляда. Наталья на том фестивале выступала со своим песенным ансамблем из соседнего украинского района. Она многим нравилась: симпатичная, статная, звонкая, бойкая. Да и Александр, недавно отслуживший в армии, мало кому уступал в мужской силе и красоте. Он тогда, для смелости, выпил граммов сто и пошёл к понравившейся ему девушке. Познакомившись, Александр потом все дни фестиваля уже ни на шаг не отставал от Наташи. Это было в конце июня, а в середине июля он уже засобирался ехать к ней в соседней район, который стал соседней страной. Дорога была недальняя — ещё ходили автобусы, электрички, поезда, да и отец дал ему доверенность на машину. Тогда, перед поездкой, немного побаиваясь, Александр решил зайти к тёте Наде. Ему было и страшновато, и очень интересно узнать, что же она скажет о его выборе. Надежда долго рассматривала его самого, взяв в руки обе его кисти, всматриваясь в его глаза, а потом внимательно разглядывала две фотографии его любимой девушки, которые ему удалось сделать на фестивале. Он пытался уловить мимику своей тёти, хотел заглянуть ей в глаза, но она, как обычно после таких процедур, долго сидела молча, немного наклонив голову и закрыв лицо руками. Потом, приподнявшись, она взглянула на него и отвела глаза. Надежда сказала, что девушка поможет ему во многом в этой жизни, главное, что избавит его от змия, — зелёного змия, который собирался просыпаться в нём. Гадалка говорила, что девушка эта должна спасти его от погибели, наконец, сказала, что он будет очень счастлив с нею, но… Потом тётя Надя почему-то отвела глаза, и ему показалось, что они заблестели, затем она резко поднялась, подошла к окну. Облокотившись об оконную раму, она долго смотрела во двор, где спокойно гуляли куры и что-то клевали, и вдруг Александр увидел, как тётя подняла руку к глазам, и голова её, и плечи начали вздрагивать. Потом тётя успокоилась и несколько минут они молчали. Наконец, не глядя в сторону племянника, Надежда сказала каким-то изменившимся хриплым голосом:

— Не знаю, что сказать. Ты будешь с ней счастлив, даже очень счастлив, не знаю, как… Как долго, не знаю… Время так быстро летит, так быстро… Да ещё так быстро всё меняется! Короче, всё всегда когда-то закачивается. Только не говори никому!

Александр встал и хотел приблизиться к тёте, но она, почувствовав его движение и не обернувшись, замахала рукой. Продолжая смотреть в окно, она сказала, что хочет побыть одна.

Александр, глядя на высокие задние двери грузовой машины, вспоминал, вспоминал, вспоминал… Ему было стыдно теперь вспоминать, как Наташа вытаскивала его из пьяных компаний, как часто ездила к нему в общежитие для зависимых при монастыре, как несколько раз спасала его во время его буйств и отравлений от неизвестного алкоголя. Наконец, сейчас, в такое непростое время, она нашла для них хорошую квартиру в аренду по скромной цене, в новом спальном районе областного центра, чтобы пережить надвигающуюся катастрофу. Большой город охраняется серьёзнее, чем их деревенский райцентр, есть надежда на хорошую работу и вообще есть надежда на жизнь, тем более что скоро должно быть пополнение в семье.

После крутого спуска начался знакомый подъём, Александр как-то автоматически включил левый поворот, отъезжая от фур в среднюю полосу. В небольшом перерыве между встречными Александр нырнул налево на небольшую асфальтовую дорогу, уходящую вглубь бескрайних полей. Он с облегчением вздохнул, когда избавился от напряжённой трассы, забитой дальнобойщиками, и тут же вспомнил, о чём просила Наташа: только не через Староберёзов! Ну а как иначе? — мысленно оправдывался он. Опять до позднего вечера ползти за этими бесконечными фурами? Тогда никто и не выедет от нас, если поздно приеду, если просто опоздаю. Он включил радио, которое ещё с поездки из дома было настроено на радио Чернигова. В приёмнике был еле слышен голос диктора, перебиваемый шумом помех. Километров через пятнадцать — двадцать голос диктора стал чётче, были различимы возгласы про «велы́ки втраты во́рога». Значит, приближаемся к братьям. Всё, как обычно, мелькнуло у Александра в голове. За окном проплывали добротно отстроенные серые здания картофелехранилищ.

— Вот она, вотчина нашего губернатора! — невольно вслух произнёс водитель. Он сделал радио потише, готовый в любое мгновение выключить, так как скоро должны были показаться посты. — Боже, губернатора храни! Что бы мы делали без шикарных староберёзовских сыров, чтобы столица или, кто там ещё… ели без нашей староберёзовской бульбы? — воскликнул Сашка.

Наконец, за лесополосой, после подъёма, показался райцентр. Блокпост перед въездом в посёлок задержал его минут на пять. Александр медленно ехал по ухабистым с крутыми спусками и подъёмами улицам Староберёзова. Ему невольно подумалось: деревня деревней, а ведь на несколько веков старше столицы!

И вот, за последними хатами с яблочными садами выехал на шоссе, где за поворотом — блокпост. Шоссе и обочины были перекрыты массивными бетонными плитами. Между плитами — шлагбаум, ежи. На этот раз к нему подошёл офицер. Поинтересовался: откуда, куда, зачем, осмотрел машину, салон, багажник, прицеп. Вопросов ни у кого не было. До дома остаётся километров тридцать, и асфальт здесь очень хороший положен, несмотря на все события вокруг. Отличная трасса! Только один раз встретилась легковушка, и всё, — пустое шоссе.

— Можно и притопить! — Александр снова включил радио Чернигова. По радио какой-то военный рассказывал о преимуществах американской военной и немецкой техники, по сравнению с оружием «во́рога». «Столетиями жили вместе, в одни школы ходили, одним мовой-языком говорили, а теперь?!. Ведь слышал, как один восточный предсказатель говорил, что мир пойдет не от столиц, не от других стран, а именно от Чернигова», — думал он. Над асфальтом низко склонились кроны деревьев, которые в некоторых местах, казалось, соприкасаются с обеих сторон шоссе ветвями. Машина не ехала, а летела, несмотря на прицеп, а мимо проносились деревья с низко опущенными ветвями, где-то между кронами блистало голубое небо. До вечера ещё далеко… — Мир пойдёт от Чернигова!..

— Как вдруг, он почувствовал в какое-то мгновение: что-то произошло.

— Мир пойдёт от… — Какое-то пронзительное ощущение, чем-то напоминающее сильное до боли наслаждение, вдруг возникло внутри. На какой-то миг была непонятная задержка, а потом снова полёт. За какие-то мимолётные мгновенья он вдруг увидел всё. Он увидел всю свою жизнь: Наташу, сегодня провожавшую его в дорогу, Наташу с новорожденной Светой, Наташу, поющую на сцене красивую украинскую песню; Надежду, рассказывающую ему о нестерпимо сильном свете, умирающую мать, отца, пашущего поле, и… — лес… Чудный староберёзовский лес! Он почувствовал какое-то облегчение! Никогда такого не было. Мимо летели стволы деревьев, а их зелёные кроны кружились и кружились вокруг него… Наконец, он заставил себя посмотреть: а что же вокруг? Может, что-то там, — внизу? А внизу лежала перевёрнутая на крышу его «четвёрка», где-то лежал под берёзой опрокинутый прицеп. К перевёрнутой машине подбегали военные в камуфляжных одеждах с жёлто-голубыми повязками на рукавах. Они почему-то продолжали яростно стрелять — в его дымящийся автомобиль. А стрелять уже было не в кого — он был свободен. И тут он невольно приподнял глаза и увидел на фоне очень яркого неба — Солнце! Сияние этого Солнца было таким ослепительным, что невозможно было поднять взгляд. Это сияние Солнца и манило к себе, и страшило, и…

09 сентября 2024.

Дезер

Сегодня Серый пришел раньше обычного и сразу пошел в ванную. Застрял там надолго. Спустя некоторое время я услышала, что он на кухне.

Странно, почему не заглянул ко мне, подумала я и, отложив домашку, решила посмотреть, как он там? В эту пятницу у меня было три урока, поэтому я пришла раньше него.

Я тихо прошла на кухню, но там было почему-то очень холодно. Серёжка даже не обернулся, когда я зашла. Мне показалось, что он что-то держит у лица и сидит, подозрительно повернувшись спиной и глядя в окно.

— Привет, Серёж. Как дела?

— Нормально, — не оборачиваясь, ответил брат. Судя по его поведению, было ясно, что у него не всё нормально. Я резко подошла к подоконнику и увидела, что он придерживает кухонную тряпку у правого глаза. Я потянулась к его правой щеке, но он резко отвернулся в сторону, и я увидела, что он держит что-то в тряпке. Тряпка была влажной, и на ней я заметила остатки мокрого, таявшего снега.

— Не дури, что случилось? Ты, что, упал?

— Не… Упал не я. — Он открыл окно и, немного прикрывая правой ладонью щёку, левой полез за снегом на подоконнике.

— Серёж… — Я присела на табуретку и постаралась как-то помягче обратиться к брату. — Как ты? Ну что с тобой?.. — Серый продолжал молчать. Закрыв окно, он продолжал держать снег у правой щеки и смотреть во двор. Чтобы разрядить обстановку, я негромко включила радио.

— Тебе картошку погреть? — Я звякнула крышкой сковороды.

— Ну… погрей, — не сразу ответил он. Я достала из холодильника вареную картошку в мундире, стала чистить и резать в сковородку. Мать вчера заранее сварила нам кастрюлю картошки на обед. Картофелины были очень мелкие, предстояло долго возиться с ними. Брат устал держать растаявший снег со льдом у щеки. Он подошел к раковине, чтобы стряхнуть тряпку. Правая щека его горела от снега, промыв тряпку, он вернулся, сел на прежнее место и уставился в окно.

— Да кто тебя так, — не Пономарь ли? Серёж!.. — После пятой очищенной картофелины брат, продолжая смотреть в окно, тихо выдохнул:

— Он.

— Ну и?..

— Завтра будет отдыхать, — а через некоторое время добавил: — Молитву пусть бубнит, если сможет.

— И что ты сделал?

— Нос хорошо хрустнул у него. Короче, сломал. Надеюсь, зубы тоже выбил. Кровь ему пустил, как из крана полилось! — зло улыбнулся Серёжка. — Пусть лечится теперь долго, и я до выходных не пойду, — повернулся он ко мне отёчной и горящей красной щекой.

— И всё-таки… Ты его так за… — собралась я его спросить.

— За что? А за то, что в раздевалке начал выступать: дезер, дезер дезертир, сынок дезертира! На куртке моей жёлтым фломастером написал: дезер. Да, еще утром в классе на доске было написано: «Долой дезеров!» Я тогда не сразу сообразил, что то было в мой адрес. Ваську Кривого к себе притянул. Тот подтявкивал, остальные только лыбились, но большинство не обращало внимания.

Я отложила чистку картошки и невольно спросила брата:

— Откуда они узнали про… Откуда?! — воскликнула я.

— А мне откуда знать? Откуда?! Вот только один удар пропустил. — Сергей ненадолго оторвал тряпку от правой щеки. — А так хорошо я его вырубил. Да не знаю, откуда разнюхал этот сплетник…

— Может, сама Мымра что-то брякнула? Она ко мне на той неделе приставала, на перемене, когда одни в классе остались. Всё спрашивала: были ли звонки в последнее время от отца или, может, вести какие-нибудь, а потом вдруг так и говорит: «А может он сбежал?»

— Её какое собачье дело? — Сергей снова приоткрыл окно и потянулся за снегом, но подоконник на уличной стороне был уже весь очищен. Отложив ножик, я собиралась спросить его, кто из старших видел драку, хотела спросить про побитого Пономаря — как он, но в это время хлопнула дверь. За разговором мы не расслышали, как пришла мать. Она почему-то закрылась в комнате. Мы переглянулись с братом, и я не вытерпела:

— Наверное, что-то не так!..

— Она вчера мне говорила, что хочет пойти в этот комат, собиралась отпроситься с работы. — Брат, смочив тряпку в холодной воде, снова начал прикладывать её к щеке, повернувшись к окну. Я взялась было за ножик, чтобы дочистить картошку, но в это время раздался сильный стон, потом ещё. После этого до нас донеслись какие-то непонятные звуки. Мы тихо подошли к двери комнаты родителей. Услышали, как мама с каким-то свистом втягивает в себя воздух, потом послышались какие-то непонятные, вздрагивающие звуки, больше похожие на сдавленный кашель с чиханием.

— Рыдает, — прошептал мне на ухо Серёжа, — в подушку.

— За что?! — услышали мы приглушенный вскрик. — За что?! Двое детей, несовершеннолетних, ему далеко за сорок… За что?! — И снова послышались сдавленные всхлипы. — Что я теперь? Что мы теперь? Они четыре месяца считали его дезертиром! Заплатили три копейки, а весь год шиш соси? За что?!

Мы переглянулись с братом. Рядом с дверью послышалось сопение. Мы немного отошли, дверь распахнулась. Вышла мать с растрёпанными волосами, в уличных сапогах и зимней одежде. Пошатываясь, она неловко оперлась о стену и прохрипела:

— Дети… — Мы оба обняли мать. Она, вздрагивая, тихо проговорила: — У вас больше нет папы. Четыре месяца считали его дезертиром, а сегодня отстояла очередь в этом комате, и мне сказали, что он погиб. Геройски погиб. Я не слышала ничего про компенсации, про награды… Зачем они? За что-о?! — Мама, медленно, сползая по стене, опустилась на пол и громко зарыдала.

03 января,2024 г.

Братья

1

Мать наклонилась, чтобы поднять с пола тяжёлый чугун, заполненный овощами, но, приподняв его на небольшую высоту, не удержала, уронила, охнула и присела на корточки.

— Вже не можу чавун тягты. Важко… — тихо проговорила она.

Алексей, проходивший мимо веранды, увидев эту сцену, наклонился, поднял чугун и спросил:

— Ма, ты прям тяжелоатлетка! Куда его надо отнести?

— На группку поставь, та приходь, хочу шось казать тебе…

Алексей отнёс чугун и вернулся на веранду. Мать уже сидела на скамье, заставленной банками с солёными огурцами, помидорами, вареньем.

— Седай. — Мать указала на небольшой свободный участок скамьи. — Сбираю вам вот…

— Нет, я ничего этого не возьму! Ну если только по банке томатов с огурцами и баночку вишневого варенья, — качая отрицательно головой, сказал Алексей. — Но если позычешь у Степана прицеп от КамАЗа да гроши дашь, чтоб на кордоне не останавливали, то возьму. Всё возьму! — прищурил он левый глаз и присел рядом с матерью. Через некоторое время мать продолжила:

— Ты не во́зьмешь, так хай твоя Ксанка возьмё, я скажу, шоб всё взяли. У вас семья — съедите, а мене надо полки свобождать, скоро лето. Машина у вас большая… А где все?

— В музей пошли.

— Куды?! — удивилась мать.

— Куда-куда, пошли гулять, потом перезвонили, сказали, что зашли в музей, ваш, районный. Детям интересно…

— А ты чего не пошов?

— Так, я с машиной своей перед дорогой занимался, и я уже был там.

— Говорят, что там деда твого Александра Глебовича фотография и статья о нём. Он это… хфорсировав Днепр у войну.

— Знаю, смотрел. — Алексей достал из пачки сигарету.

— Тогда молодец.

Через некоторое время мать спросила:

— Слухай, а можно тебе спросить?

— О чем? Что курю? — снова прищурил глаз Алексей и вопросительно кивнул.

— Та шо ты палишь, то погано… Я хотила тебе про Максимку спитать.

— Чего?!

— Да ты тилько не нервничай… — Мать опустила глаза и стала смотреть куда-то вниз, Алесей стал быстро крутить в руках сигарету.

— Что ты ещё хочешь спросить?

— Чего?.. А если Максим не твой, а… Она же мисяца два ти три жила там, у той Праге, а потом ще не раз ездила в этот… как его? Кряков… И все- то надовго. Всё какие-то курсы у ней были.

Алексей резко встал, взял в рот сигарету и двинулся к входной двери.

— Кто это тебе всё наговорил? Не Глеб же! Или… Галка? — резко спросил он на ходу, зажигая сигарету.

Через некоторое время Ольга Петровна продолжила:

— Так ты ж мне сам то всё казал, коли Максимка був совсем малэнький, — поникшим голосом ответила Ольга Петровна.

Алексей затянулся сигаретой, выдыхая дым на улицу. Он встал в дверном проёме, посматривая на входную калитку.

— Что ты хочешь, ма? — внешне успокоившись, спросил Алексей. Он продолжал стоять в дверях.

Мать медленно встала, взяла палку, на которую опиралась во время ходьбы, и приблизилась к говорившему.

— Шо хо́чу? А то, что ты мой сын! Что все годы ни за кого так сердце не болить, як за тебя! — Ольга Петровна попыталась поймать его взгляд и прошла мимо сына во двор.

— Что ты предлагаешь? — Алексей отвернулся от матери, чтобы выдохнуть дым. Он собирался уже выйти на огород, чтобы прекратить начатый разговор.

— Стий! — заметив его движение, вскрикнула Ольга Петровна.

— Чего? — нехотя откликнулся Алексей.

— А ты, взяв бы, да и попросив бы гроши у Глеба на експертизу, а? — неожиданно спросила мать.

— На что?! На какую это экспертизу? — Алексей глубоко затянулся. — Это тебя кто, Галина надоумила про експертизу?! — Он повысил голос, снова посмотрел на калитку, потом на мать. Отвернулся, сплюнул, затянулся.

Мать, опираясь на палку, села на скамью, стоящую рядом с верандой. На дворе было солнечно — стояла тёплая майская погода. С каждым порывом ветра с вишен слетали белые лепестки цветов. Весь двор был усыпан белым цветом, как снегом.

— Так с кем ты всё это обсуждаешь, ма?! Может, ты ещё с соседями делишься своими умными мыслями? — спросил Алексей на повышенных тонах.

— Та не… Ты шо! Какие соседи или Галя… У мене ж телек ёсть, а по телеку идуть таки передачи про эти разборы… Кто да чий, так там исследують эту… дэ-эн… Как ее там? Передачи такие ё, — спокойно и твёрдо ответила Ольга Петровна.

— Во, блин, какие вы все умные стали! А я-то… — Алексей напоследок затянулся и бросил недокуренный окурок в банку с водой, стоящую на крыльце. — Да… Какие вы вси ву́ченые теперь стали, и все у вас ёсть. — Он сел рядом с матерью на скамью и стал рассматривать копошившихся под ногами муравьёв, которые перебегали от одного белоснежного лепестка к другому. — А я-то думал… — Он не окончил и начал прислушиваться к шуму на улице.

— Я только о тебе, сын, и думаю. Я вже с Глебом переговорила, шоб вин тебе грошив дав и на учебу Феде, и на помощь по хозяйству, и на эту… експертизу. Он же помог тебе с машиной, знаю, что он и другим помогае. Душа болить за тебя. Как ты… Как тебе живётся с ней, с этой Ксаной…

— Оксаной, — поправил Алексей мать.

— А с кем обсуждать? Если б могла, то только с Богом бы и посоветовалась. Ты же знаешь меня. Не люблю я на людях про свои хворобы гутарить.

— Так тут же у вас какая-то церковь есть, взяла бы да и посоветовалась там. Далековато, правда…

В это мгновение калитка распахнулась, и во двор вихрем ворвался веселый Максимка, а за ним жена со старшим, более сдержанным Фёдором.

— Тату, там було так цикаво! Там булы автоматы, гвинтивки, справжни вийськови формы! И там ще фотография нашого дида, там так здорово! А дид правда стриляв з того автомата?

— А шо у вас там, на Украине, музеев нэма?! — приподняла голову, удивляясь, мать.

— Такие уже закрыли либо все переделали, — ответил сухо Алексей. — А День Победы уже не девятого, а восьмого, и вообще это уже давно не День Победы, а День памяти… Памяти жертв и что-то такое…

— Мамо, вы тут живитэ у своей Рашке, у глуши, та зо́всим ничо́го не знаетэ! У Европе це свято вже давно називаеться Дэнь памьяти та примирення, присвячений загиблим у другий свитовий вийни, — отчеканила бодро невестка.

— Так! Ксюха! Хватит коверкать язык! — резко ответила Ольга Петровна. Она встала и приподняла свою палку. — Ты не в Крякове, а к свекрови приехала! Давай говори со мной нормально! Батьки нема, а то б он показав бы тебе, як надо говорить со старшими. — Она ещё выше подняла свою палку.

Алексей тоже встал, прикрывая спиной мать, становясь между матерью и женой.

— Начебто сами могли правильно розмовляты росийською мовою… — попыталась гордо ответить невестка и продолжила:

— Якбы вы вчилысь так, як треба,

То й мудристь бы була своя.

А то залызыте на небо:

И мы не мы, и я не я,

И всэ те бачив, и всэ знаю,

Нема ни пекла, ани раю,

Немае й бога, тилько я!

— Ксано! А ну прекрати! Хватит мать и всех бесить! Сама-то колы вывчила свою мову-кулешовку?! Когда далеко за третий десяток стукнуло?! — воскликнул Алексей и крепко взял правую руку жены. — Мама, это стихи украинского поэта девятнадцатого века Тараса Шевченко, — обратился он, полуобернувшись, к матери. — Оксана, наверное, совсем недавно выучила вирш и решила…

В это время раздался сильный треск — это Максим стволом игрушечного автомата упёрся в ягодицу Алексея и начал громко стрекотать игрушкой.

— Папка убытый! — обрадованно закричал маленький воин. Он потянул отца за руку на скамейку. — Ты вбытый, вбытый! — продолжал трещать мальчик игрушкой.

Алексею ничего не оставалось, как подыграть мальчишке, согнуться и присесть на лавку.

— Баба теж убыта! — Автоматчик направил ствол в живот Ольге Петровне и продолжил трещать игрушкой, он и бабушку тоже затянул на скамью. — Уси фашисти вбыти! — объявил довольный победитель. Из дома вышел Федя с книгой и сел рядом бабушкой. — Федько, а ты за ко́го?

— Я за книги, — спокойно ответил старший брат.

— Кныгы? Кныжки треба спалыты! Мама у нас кныжки палыла у двори, у зализний бочци!

— Макс… — обратилась к младшему сыну Оксана.

— Я з тобою!..

— Иды краще в курей постриляй… Але… Ни, ни, у курей не треба, там квочка… Сходы краще на вулицю, подивися, чи не йидэ дядько Глэб з дитьмы.

— Це з Петею та Галею? — Максим, не дослушав ответ, побежал с автоматом к калитке.

— Тильки до стовпчика и не дали, и весь час стриляй, щоб тэбэ було чуты!

Через несколько мгновений треск игрушечного автомата послышался за воротами.

— Спортила язык свой и ребёнку! — возмутилась Ольга Петровна. — Тьфу, гадость… И хто его пойме, шо он там каже, — чуть слышно добавила она.

— А вас хто пойме, Ольга Петровна, наприклад… тьфу… например, в Московии?

— Була у Москве, и не так давно, и все добре поймають, и Надя, и вси йихние друзья, все понимают — не жалуются.

— Цэ справди? Правда понимают? — слегка усмехнулась, поднимая свои чёрные брови, Оксана.

— Правда, правда. Все добре розумиють. Да! Ладно, хватит браниться, не из-за чего… Я так сама ничого и не розумию, шо ваше радио з Чернигова каже. Помню, як до нас ходили с Кленовки, с Украйны ребята в школу. Все учились в одном классе, до десятого все дружили. Никакой разницы не було. Многие переженились. Нинка, мать твоей Юльки, вышла за моего бывшего школьного ухажёра. Через мостик ходили друг к другу. Вечер окончания школы справляли в Кленовке. А теперь до вашей Кленовки как до Луны — две таможни, погранзона, а самое главное — мова. Да, было время, а теперь… — Пожилая женщина вздохнула, а через некоторое время повернулась к невестке с благодушным выражением лица и спросила: — Оксана, так что вы будете брать? А то Алексей говорит, что не возьмёт ничего, только банку томатов и баночку вишневого.

— Мамо, всё берем. Правда, спасибо большое и тебе, и твоей племяннице Галине — у вас всё очень вкусно. Вы просто замечательно готовите! Правда, надо у вас поучиться, как банки закручивать.

— Как закручивать? Берёшь и закручиваешь. А сало будете?

— И сало во́зьмем, и яйца, и сушку, и все банки… Все-все во́зьмем, все, сколько дашь. Так, Федя, откладывай… Видкладай кныжку, помогай батьке всё, что бабушка даст, упаковуваты у машину.

— И сало хай во́зьмуть, и яйки, та консэрвы… — улыбаясь, сказала Надежда. Она незаметно вошла в калитку с сумкой, загруженной продуктами.

— Ты прям как ФСБ! — резко повернулась Оксана к старшей невестке. — Так непомитно зайшла, справди як ФСБ! — слегка улыбнувшись, пояснила Оксана. — А ты Максимку не бачила?

— Прямо как отдел снабжения. — Надежда поставила полную сумку с продуктами на лавку. — И Максима вашего бачила издали. Я с другой стороны шла. Он побежал навстречу Глебу с детьми.

— Надия, навищо ты набрала стилькы йижи?

— Może, pani Oksana będzie mówić po polsku? Polski powinien być bliższy Pani Oksanie niż… niż sztuczności. Sztuczność komunikacji między krewnymi. A może, nadal będzie zniekształcać rosyjski?

— Чего?.. — удивлённо воскликнула Оксана.

— А то, что общаться нужно нормально, а не выпячивать свои языковые и прочие особенности. А еда нужна каждый день, Оксана Владимировна, это физиология.

— Рrzepraszam! Tak, zapomniałem, że moim krewnym jest profesjonalny lingwista. Ладно уж… Wszystko będzie dobrze! — опустив голову, ответила младшая невестка.

— Ох уж эти невестки, ох как зашипели, запшикали. Зашипели, прямо как… — приговаривала, вставая, Ольга Петровна и пошла в дом.

***

За обедом, когда накормленные дети играли во дворе, а умиротворённые взрослые после сытного борща ели второе, которое приготовила Надежда, старший сын Ольги Петровны начал разговор о том, что хочет вложить большие средства в новое производство. Он начал рассказывать о своей давней мечте, восстановить и расширить станкостроительное производство в соседнем райцентре. В 86-м году его бывший научный руководитель занимался эвакуацией станкозавода из Новошатска после Чернобыльской катастрофы. К началу нулевых новошатский завод по производству деревообрабатывающих станков прекратил своё существование, разорившись в девяностые годы.

— Анатолий Андреевич, мой научный, узнав о моей идее, несмотря на свой преклонный возраст, согласился съездить со мной и в областной центр, и в наши края, в Новошатск. Он в своё время хорошо знал тот разворованный завод, который строил в начале пятидесятых. Обещал договориться со знакомыми банкирами насчёт получения кредитов под низкие проценты, обещал побеседовать с местным начальством. Всё-таки это самая главная отрасль в машиностроении — производство такого оборудования, — объяснял Глеб, вытирая рушником губы.

— А какая такая самая главная отрасль? — подняла вверх свои чёрные брови Оксана.

— А это строительство машин, которые производят другие машины, дорогая Оксана Владимировна. Без этого любое нормальное государство ничего не стоит. Ни наше, ни… ваше… — улыбнулся ей Глеб.

— Это?.. — непонятливо переспросила Оксана.

— Это станкостроение. Кстати, и в России, и на Украине станкостроительная отрасль машиностроения в прошлые десятилетия была очень хорошо развита.

— Не «на», а «в»! — поправила Оксана.

— Чего? — теперь не понял уже Глеб.

— В Украине, — пояснила Оксана.

— Як цэ важко с незалежностью домовлятися, — с ироничным сожалением добавил Глеб и продолжил: — Всё время говорили: на Урале, на Дону, на Кавказе, на Украине, — а в последний год дяди в Кыеве, а точнее в Оттаве, сказали, что низя, — и пошло коверканье и языка, и истории, и вообще всей жизни… Эх… Извините.

Некоторое время сидели молча. Потом младший брат попросил старшего:

— Хватит политики, давай, Глеб, продолжай.

— Так вот, и в центре, и в районе обещали моё начинание поддержать.

— Рабочие места нужны на местах, мне сказали. Нечего в столицы ездить на заработки! Конечно, нужно будет начать со строительства, что, собственно, уже сделано. Со строителями проблем нет, стройка-то потихоньку идёт, а вот с квалифицированными рабочими и инженерами будут проблемы. Но… В администрации области меня заверили, что для начала командируют и инженеров, и высококвалифицированных рабочих из областного центра и из соседнего Кольцова.

— А что, поедут?

— Поработаем с ними, поговорим, жильём обеспечим, заплатим — и поедут…

— Главное, чтобы было чем заплатить.

— С банками тоже уже почти всё решено. Да и у меня есть на форс-мажор немного в заначке. Я эти средства использовал частично для благотворительных целей, но делать свою страну сильнее — это тоже доброе дело.

— Да? — взглянул в сторону брата Алексей и сморщил лоб.

— Ну, так, немного, конечно…

— А если прогоришь? — Алексей снова посмотрел на старшего брата. Сидящие за столом молча слушали разговор братьев.

— Надеюсь на Бога, но… Думаю, что и сами не оплошаем.

— А сами — это кто?

— Сами — это мои сотрудники: основной коллектив в Москве, в Московской области и здесь, в Новошатске. Здесь, под Новошатском, уже построен в конце нулевых и неплохо работает завод по производству металлообрабатывающих станков. Наша работа будет не на пустом месте начинаться. Все уже много раз просчитывали и перепроверяли.

— Хм… Так получается, что вы будете конкурентами, или как?.. — попытался спросить Алексей.

— Нет. Напротив, мы должны дополнять друг друга. Это будет скорее кооперация. Наше производство будет рядом с этим заводом. Направление у нас будет более наукоёмким. Будем заниматься организацией производства не столько станков с ЧПУ, сколько производством робототехники и комплексов. Я имею в виду — станкостроительных роботизированных комплексов, с прицелом на развитие промышленности в стране и с прицелом на экспорт. Всё это должно быть в тесном сотрудничестве с действующим заводом.

— Да, интересно… А где этот новый работающий завод, ты говоришь, в Новошатске?

— В Мамино, это как пригород Новошатска, на перекрёстке с гомельской трассой.

— Да, знаю этот перекрёсток, но не знал, что там есть новый завод.

— Да, только у меня к вам с Оксаной вопрос в связи с этой темой. Очень важный вопрос, положительное решение которого могло бы здорово поддержать меня.

— А почему с Оксаной? — спросил Алексей.

— Потому что у меня к тебе… то есть к вам есть предложение. Пока у тебя нет постоянной работы после увольнения с ЮМЗ и, как я чувствую, не предвидится, то приглашаю тебя, то есть вас. Приезжай в Новошатск. Официально, на место главного инженера нового станкостроительного производства в Новошатске. Мне нужен грамотный инженер, хорошо знающий и программирование, и металлообработку. Но главное — мне нужен свой человек, свой человек во всех смыслах. Нужен надёжный партнёр, на которого можно опереться в этом новом деле. Ехать надо будет всей семьёй. Это надолго, на постоянной основе. Вопрос с жильём, с бытом, со всем — решим и уладим в кратчайшие сроки. По оплате не обижу, всё будет по-братски в самом прямом смысле этого слова. — При этом во время всего разговора Глеб часто смотрел в сторону жены брата. — Оксане Владимировне тоже не придётся сидеть без дела. Профессиональные, вернее высокопрофессиональные, психологи нужны сейчас везде, даже в провинции. Потом, несмотря на приграничную зону, этот город, в отличие от нашего п. г. т., и побольше, и поинтереснее, и планы у районной и у областной администрации на развитие города большие.

Оксана наконец оторвала глаза от тарелки и встретилась взглядом с Глебом, но тут же отвела их и стала рассматривать содержимое тарелки мужа, с которым тоже мимолетно встретилась глазами. В разговоре наступила пауза. Тогда, обращаясь больше к брату, Глеб продолжил:

— Понимаешь, Алёша, я тебе очень доверяю — и как инженеру, и как организатору… Нет, кадры у меня… Кадры у нас есть, опытные кадры и в столичном регионе, и здесь, но мне не хотелось бы часто мотаться из Москвы сюда, в смысле — в Новошатск, чтобы присматривать за работой, потому что, ты знаешь, в Дмитрове у нас тоже своё производство — туда тоже надо постоянно мотаться.

Однако тут в разговор вмешалась Ольга Петровна:

— Значит, сын старший может мотаться по своим делам везде, где хочет. По области, по Московской, а може, и по нашей, а заехать через Новошатск до матки ему тяжело… Тогда пусть хоть младший рядом с матерью живёт, хоть из соседнего района, может, будет чаще к матери заезжать.

Братья переглянулись, и старший ответил:

— Ма, ну ведь ты же ещё на ходу, у тебя здесь шесть соток, и все ухожены, да ещё в деревне сколько соток?

— Сколько разрешили — все мои. Хорошо хоть Галкин Степан помогает. Пашет мне…

— Так, Ольга Петровна мечтает возродить колхоз «Заря» на своих гектарах. Она ж и ради нас, и ради всей державы так старается. Её нам не остановить! — вставил, улыбаясь, Алексей.

— Так сколько у тебя соток? — серьёзно спросил старший сын. — Зачем тебе столько? Нам столько еды, извини, не нужно. Зачем надрываешься? У тебя здесь участок и в деревне, и ты хочешь, чтоб я бросил работу и сидел здесь с тобой на твоих огородах? Галина со Стёпой занимаются — они молодые, им это нужно. А тебе, а мне? А если у Степана трактор его не будет работать, а лошадей уже нет, тогда как? Кто-то должен с техникой заниматься. Землю чем пашут? Трактором. Продукты чем возят? Машиной.

Ольга Петровна засопела и встала, чтобы поставить чайник. Через некоторое время Алексей сказал:

— Вкусный гуляш твоя жена готовит.

— А мы любим вкусно поесть, — откликнулась Надежда. — Мне нравится готовить.

— К сожалению, приходится эксплуатировать Надеждины таланты при встречах с моими коллегами. Серьёзные вопросы лучше решать вместе, в домашней обстановке. Это же не индивидуальные вопросы, например… — Глеб посмотрел в сторону Оксаны. — Как, например, индивидуальный психологический тренинг.

Оксана подняла голову и, слегка улыбнувшись, сказала:

— Почему же? Бывают и коллективные тренинги, но в психотерапии, конечно, лучше работать индивидуально. Главное, не нарушать личное пространство, чтобы не прессинговать личность.

— Так интересно слышать реплики профессионала, — откликнулся Глеб и тепло улыбнулся жене брата. — Я вполне серьёзно. Особенно по поводу пресловутого личного пространства и психологического прессинга. — Он с улыбкой посмотрел на жену, потом на Оксану. — Я и правда сожалею, что не общался ни разу с психологом. А у меня к нему могут быть сугубо личные вопросы…

— No problems! — живо откликнулась Оксана.

— Ну вот, значит, одну проблему — а может, и несколько, — точно решим! — заключил удовлетворённый разговором Глеб.

— А что это за необыкновенный сыр? — удивленно спросила Оксана, обращаясь к Надежде.

— А это надо почаще ездить к свекрови, — ответил за жену Глеб. — Это староберезовский сыр, Оксана. Конечно, здесь не обошлось без западных, скорее всего, немецких, технологий, но это здешний, в соседнем районе, на местном, родном молоке делают.

— Странно, а я как-то раньше не пробовала его здесь.

— Оксана, мы просто ехали из Москвы через Староберезов и набрали там много сыра разных сортов, чтобы и вас угостить, и мать, и в Москву взяли. Назад поедем через Новошатск. А здесь и в Москве такой сыр большая редкость.

— Очень интересный вкус, как… какой-то европейский. Европой даже запахло.

Алексей одновременно с Ольгой Петровной с какой-то грустью посмотрели на Оксану.

— Милую Украину вечно тянет в Европы, — усмехнулся Глеб. — Ну что, есть ещё чего-нибудь вкусненького?

— А мы дийсно… действительно хотим в Европу, мы…

Однако Ольга Петровна перебила младшую невестку и предложила чаю с вишнёвым вареньем и собственной выпечкой.

2

Из открытой настежь балконной двери и окна звучала надрывная музыка:

«Небо над Днипром —

Хто без тебе я!

Небо над Днипром,

Клыче кров моя!»

— Що без тэбэ я… — откликнулся Алексей. Он оторвался от ноутбука, продолжая лежать на кровати, и повернулся в сторону Оксаны.

Отложив ноутбук, он посмотрел, как на самом большом стадионе города проводился концерт известного певца. На сцене и трибунах в ритм мелодии взрывались салютом яркие прожектора цветомузыки. Чувствовалось, что многотысячный стадион, как неимоверно гигантское животное, заводится от каждого всплеска пронзительных мелодий. Толпа на стадионе пыталась раскачиваться под ритм гремевших звуков и то с завыванием, то с рёвом периодически подпевала солисту. Легкий сквозняк шевелил отодвинутые занавески у балкона. После очередного жаркого дня чувствовалось приближение долгожданной прохлады.

— Какой талантище! — не удержалась Оксана.

Она заворожённо смотрела в бинокль на происходящее действо. Немного приоткрыв рот, как ребенок, она с нескрываемым наслаждением рассматривала в приближении эстраду, которая и так хорошо просматривалась через открытую балконную дверь.

— Вот видишь, как хорошо, что не надо платить за билеты, — прокомментировала она свои действия.

— Спасибо твоему папе, — откликнулся Алексей, — почетному работнику ЮМЗ, за такую бесплатную трибуну…

— Да… Нет, это просто гений! — продолжала вдохновлённо Оксана.

— А чего? Папашка — ректор Львивського универа, потом министр образования всей нашей незалежавшейся… Так хочешь не хочешь, а станешь гением.

— Ты ехидничаешь? А тебэ хто мешав? — возразила Оксана.

— А у меня папашка от зари и до зари на тракторе всю жизнь пропахал…

— В голодраной Рашке…

— Папашка спит мой в Рашке, а сам я какашке.

— Не какашка, а Крайна. Не окраина, как в Рашке говорят, а Крайна! Наш край! — с нотками гордости заметила Оксана.

— Окрайина, моя Оксано, концерт скоро закончится? — спросил Алексей и придвинул к себе правой рукой ноутбук, а левую засунул поглубже в карман домашних штанов.

— Ты пока постреляй… А так, колы ты на красунь дивишься у своему кейси! Так незабаром закинчиться.

— Чего? — Алексей оторвал глаза от экрана.

— Может, чай будешь? — через некоторое время спросила Оксана, когда на сцене и на трибунах наступило затишье.

— Угу.

— Зараз хлопцив подывлюся и принесу.

Через некоторое время Оксана зашла с большой чашкой чая и блюдцем с печеньем и конфетами и поставила на прикроватную тумбочку. Алексей выпростал левую руку из штанин и приподнялся в кровати. Пока он брался за чай, жена пришла с чашкой кофе для себя.

— А чай… Это тот?

— Да, да, это «тот», это — тебе, от твоей бессонницы и от твоей дури в голове. Цэ ж Юлькина трава. Добрый сбор. Пий, будь ласка! — улыбнулась она мужу.

— Какой это Юльки?

— Да это ж чай с твоей родины, ты, что, Юльку з Кленовки, одноклассницу свою, забыл? — Оксана продолжила улыбаться Алексею и чему-то далекому — то ли сцене, то ли ещё чему.

— А что, она еще и травами занимается?

— А як же? Ци травы на твойий батькивщини ростуть навить краще, ниж тут. И матэрынка, и собача кропива, и мелиса, и багато, що ще. Пий, милый дружэ, чай не горилка — багато не бувае. — Она подмигнула мужу.

Алексей сделал несколько глотков, но после объяснения жены на мове немного насторожился:

— Что это за материнка? Да, а ещё собачья крапива?

— Матэринка — цэ душица, собача кропива — цэ пустырник.

— Оксана, ну договаривались же… Если учишь и надо попрактиковаться, то учи как-нибудь сама или, если хочешь, с Максом. — Он отхлебнул и подал жене блюдце с печеньем.

— Я памьятаю. Я помню, помню. Дякую. Спасибо, мой… — Она интригующе заглянула Алексею в глаза. — Сейчас, скоро будет заканчиваться. Ещё гимн, и всё.

— Только детей-то помыть надо — весь день стояла жара…

— Нет, еще шествие будет! — возразила Оксана, оторвавшись от бинокля, потому что пение действительно закончилось и огромная чаша стадиона взорвалась бурей криков и аплодисментов.

— Ты, что, ещё на факельное шествие собираешься? Тебе не кажется, что надо помочь детям ложиться спать?

— Дорогой мой, а ты для чего?

— Как для чего?

— Нет… Ну, может, на секундочку… Так надо, ну ты же знаешь. Это же… — улыбнувшись, ответила Оксана.

— Не понял… — Алексей попытался нахмурить брови.

— Нет, Алешенька, это правда ненадолго и это правда — только по делу. По нашему общему делу… — более раскрепощённо улыбнулась Оксана, вставая и допивая свой кофе.

— По какому делу? По краковскому делу? Что, кураторы приехали? Тогда почему ты не на стадионе?

Вскоре запели гимн. За окном стало быстро темнеть. Оксана, незаметно переодевшись, попыталась поцеловать мужа, но тот, ведя в кровать младшего сына, уклонился от её ласки.

Он рассказал детям короткую сказку и включил на ночь успокаивающую музыку, после чего вернулся в большую комнату, вышел на балкон.

На улице совсем стемнело. Внизу уже волновалось море огней — начиналось факельное шествие с пением гимнов, скандирование лозунгов, размахиванием флагов. Смотреть на это ему было не впервой. Он вернулся в комнату, сел в кресло и продолжил смотреть видео по ноутбуку. Несмотря на непредсказуемость сюжета и интересную игру актеров, он начал дремать. Очнулся он от мягких прикосновений к его волосам. Это вернулась Оксана. Сколько он дремал, он не знал.

— Ты?.. — сонно пробормотал Алексей.

— Я…

— А… Чего это ты так быстро?

— Не ревнуй. Всё сделала, только отнесла отчёт и… Короче, нужный человек обещал подойти к стадиону сразу после окончания. Он уже ждал меня, а ходить по концертам ему некогда, так он только на секунду к стадиону подошел, а потом…

— На секунду, на всю ночь, на факельное шествие? А ты чего не там?

— Я здесь, я с тобой. Просто сделала то, что просили. А сейчас я… — Оксана, присев на корточки, приблизилась к мужу. — Я с тобой…

— Тебе, что, за это платят?

— А ты, что, не знал? Или не хочешь? — ответила уверенно Оксана и попыталась взять его кисти в свои ладони.

— И много? — Руки Алексея попытались увильнуть от гибких пальцев жены.

— Так мы же не голодаем… — Её нежные пальчики побежали выше его кистей, вверх по рукам. — Пока ты потерял работу… У нас всё хорошо, деньги есть. На еду, на учебу детям, на мелкий ремонт, на шмотки — на всё хватает. А то, что просят, — так мне же нетрудно. Кстати, и опыт учёбы за границей мне тоже реально помог…

— Чем же, если не секрет?

Алексей попытался освободиться от ползущих по его рукам пальчиков супруги, но тонкие, нежные пальцы легко соскользнули с его рук на живот и поползли с обеих сторон к его пояснице. Коленями он почувствовал мягкие, упругие груди жены. Напряжение, вызванное неопределенностью и просмотром долгого видео, которое нарастало сегодня весь вечер, и о котором он позабыл во время дремы, появилось вновь. Но это было уже другое напряжение, он попытался привстать. Однако Оксана, положив голову боком на его ноги, обхватила руками его талию и, глядя в сторону огней вечернего города, не давала ему подняться. Алексею ничего не оставалось делать, как положить руки на шелковистые тёмные волосы жены, которые растеклись по его ногам до пола.

— Так что же это у тебя за работа? — глухо повторил он свой вопрос. — Неужели ты пытаешься работать на этих придурков?

— Так, мий чоловик… Так… Ты всэ цэ добре знаешь, ще краще мэни. И на жовто-блакитних працюю, та й на червоно-чорних. Всэ, що ты думав, що я казала ранише, всэ так.

— Ты що, з глузду зйихала?! — Алексей немного надавил на её плечи, потом обе кисти его скользнули к шее Оксаны, почти полностью обхватив её. Большие пальцы его прощупывали нежную женскую шею.

— Так, так, мий друже, мий коханый… Я ж за тверду валюту працюю.

— Так за тверду валюту лише повийи працюють. — Руки Алексея невольно стали сжимать мягкую упругость шеи, и под большими пальцами он почувствовал пульсацию артерий. Оксана покорно подняла к нему своё улыбающееся лицо.

— Значить, я повия. Повия вид политыки. Кто виноват, что Америка богаче всех и заказывает? Всех заказывает… Кто платит, тот и заказывает.

— Так тебе америкосы за курсы и в Праге, и в Кракове тоже оплачивали?

— Да, да, они. Да ты ж знаешь. Шо, забув? Ну что делать, если у них грошей богато и они оплачивают все эти курсы и тем более все спектакли для наших жовто-блакитних и для червоно-чёрных… Чьё бабло, ту музыку и играют.

— А ты кто, композитор?

— Я? Маленькая скрипочка в большом оркестре. Не, скорее струнка чьей-то скрипки. Всэ цэ для великого спектакля.

— Но у тебя… У нас же дети! — Его руки невольно обмякли и снова стали скользить по чёрным волнистым волосам.

— Ты предлагаешь ходить по помойкам? Я хочу тоже стать если не богатой, то хотя бы обеспеченной и независимой, чтобы не заглядывать в кошелёк перед походом в АТБ или «Сильпо». Я просто хочу нормально жить, не нуждаться в вещах первой необходимости, хочу дать нашим детям нормальное образование, хочу дать им стабильность в будущем. Я же не претендую на яхту у Лазурных Берегов, хотя… А что до червоно-чёрных, так они вже давно сидят и в Раде, и на местах…

Алексей глубоко вздохнул, снова обмяк и потянулся к жене. От Оксаны исходило какое-то влекущее, приятное тепло, и в то же время чувствовалась уверенность и правота её рассуждений.

— Якщо не можешь зминыты обставыны, то змини свое ставлэння до них.

— Чего… — Он попытался понять и поддержать диалог.

Оксана плавно встала и присела на спинку кресла, свесив свои ноги на него. Руки Алексея невольно обхватили талию Оксаны.

— Если не можешь изменить обстоятельства, то…

— Ты о чём? — переспросил Алексей.

— О чём? О том, что все покупается и всё… ну, почти всё… И всё продается. Даже русскую школу, в которую устроили Фёдора, как ты хотел, и за ту пришлось платить. Ты же хочешь, чтобы у нас и у наших детей всё было хорошо? Скажи, ну что мы можем изменить в этой ситуации? Я не умею хорошо печь пирожки, не представляю, как открыть кафе, я не умею что-то продавать, я не способна заниматься бизнесом, так же, как и ты… Когда нужны были заказы нищим корейцам или богатым иранцам — тебе платили, а когда заказы кончились, то и… Пойми, я же тебя понимаю как никто другой, и я пытаюсь помочь тебе во всём. Я гуманитарка. Мне делают заказ — я исполняю. Деньги — товар, товар — деньги. Разве ты этого не проходил в универе?

— Нет, мне бы сидеть спокойно и делать свои расчёты, писать программы, организовать бы группу спецов-айтишников…

Правая рука Алексея уверенно обхватывала талию жены, её упругие ягодицы, потом его руки нырнули под брюки. Жена не противилась, а, наоборот, приблизилась к нему всем телом. Почему-то под брюками трусов не было, или ему так показалось. Изгибая свою талию, она тянулась к нему, чувствовалось, что ей эта игра нравилась не меньше, чем ему.

— А куда эта толпа факельщиков собирается идти?

— Не знаю. А мне… Да плевать мне на них всех, да хоть к чёрту! В центр, наверно…

— Заразы народ будить будут своими криками!

— Так они ж не работают, им то чего? Вирнише воны дийсно працюють.

— Им тоже заплатили?

— Нет, всем платить дорого. Толпу принято дурачить. Но кое-кому платят, и хорошо платят.

— Так, может, и меня устроишь? — Его левая рука стала ощупывать женские груди.

— Куда тебе, инженеру, физику-электронщику, идти к… оборванцам? Там в лучшем случае студенты-недоучки…

Он попытался ухватить губами через тонкую ткань блузки женскую грудь, но почувствовал, что жена без бюстгальтера. Она чуть слышно захихикала. «Когда она успела всё это снять из-под верхней одежды, и трусы, и бюст? — мелькнуло у Алексея в голове. — Может, я и правда крепко заснул?»

— А… когда… — попытался он что-то спросить Оксану, и противясь, и одновременно стремясь к ней.

— Нью Зи! Ты помнишь? Ты хоть помнишь мечту своей юности?!

Оксана как-то мягко повернулась к нему в кресле и уселась ему прямо на промежность, свесив ноги с ручек кресла, обнимая его и придавливая его лицо своими грудями. Она в одно мгновение скинула с себя блузку. В это время из детской комнаты раздался крик. Максим громко закричал во сне. Они оба побежали в детскую комнату. Оксана бежала, по пути натягивая на себя блузку.

Через полчаса, после того как успокоили младшего, они были в своей большой комнате. Он лежал на подушке и смотрел в открытую настежь балконную дверь, где в темноте гасли огни засыпавшего города. Она сидела на нём. Им так нравилось.

— Попробуй вот, новая заварка. — Она подала ему с тумбочки тёплую чашку с чаем. Алексей приподнял голову, сделал несколько глотков. — Понравилось? — Оксана тоже отхлебнула немного. — Ну как?

— Ты — моё чудо! Да, просто чудо! Тебе впору чайную открывать… Приятный привкус мяты и чего-то ещё, — ответил Алексей. Он сделал несколько глотков, полулежа на высокой подушке. — Ты фея! — прошептал он.

Допив свой напиток, он с облегчением вздохнул. Поставив пустую чашку на тумбочку, женщина распласталась на мужчине.

— А ты помнишь свою мечту? Океан?.. Только не какой-нибудь сегодняшний — этой вшивой Эльзы, которая орала на нашем стадионе, и не сетевой в твоём ноте, а настоящий океан. Рядом с океаном — твой дом. Наш дом, в нём наши дети, в нём — твоя независимая удалённая работа. Океан…

— Ты про Нью Зи? Про Новую Зеландию, что ли?

— Да… Про Нью Зиланд. — Её пальцы стали шевелить его волосы, которые уже и сами начинали шевелиться от предстоящей ночи, от набежавших мечтаний. — Осталось совсем немного. Я подобрала несколько вариантов недвижимости на берегу, потом покажу… Нашла людей в Польше — туда лучше через Польшу. Нашла людей, связанных с Нью Зи, проконсультировалась насчёт документов и прочей дребедени. С этим вообще всё просто, и мне обещали помочь. Оставить всё… Нет, не оставить. Бросить всё. Бросить и жить, просто жить. На берегу… — Её пальцы ласкали его волосы, потом скользнули на шею. — Осталось совсем немного… — шептала она.

— И что осталось? — Казалось, что снотворный чай действует на него возбуждающе.

— Гроши… — Женские пальцы шелковистой возбуждающей волной побежали по его груди, потом ниже, ниже.

3

Вечером мать натопила баню, а сама ушла к племяннице, чтобы не мешать сыновьям поговорить по душам. Алексей и Глеб попарились вдоволь, вышли раскрасневшиеся, разгорячённые. Мать, как всегда, наготовила заранее много вкусных блюд. Алексей предложил выпить украинской горилки, но Глеб настоял на сибирской водке, объясняя, что на всех солидных банкетах они ставят именно эту водку.

— Тогда на посошок горилку, — настоял Алексей.

— Горилку, так горилку… Но первое — нашу водку, а тебе завтра утром в дорогу, и чур без перебора! — сказал старший.

Выпили, закусили. За едой обговорили подробно все предстоящие мероприятия. Алексей, съездив утром с Глебом в Новошатск, посмотрел предлагаемое жилище, которое ему при осмотре понравилось. Дом стоял недалеко от озера, рядом — парк. Тихо, уютно. Долго были в Мамино, где строилось предприятие Глеба. В конце ужина пришла мать.

— А я вам кавунов принесла от Гали. Може, не таки, як на Украине, но сладки! Таки сладки, просто…

— Так мы чай собрались пить. Ну, может, ещё на посошок. А кто будет на ночь твои арбузы есть, чтобы потом по сто раз по нужде бегать? Давай, может, в машины положим и мне, и Глебу, — ответил Алексей.

— Алеш, возьми мои ключи, открой мою машину, возьми там яблок себе, что купили в Новошатске, а то забыли про них. Кавун один оставь здесь, а остальные положи себе, чтобы мать успокоилась, да давайте с маткой на посошок, а потом и чай будем пить. Ма, давай, сама отведай своих деликатесов, да чаю попьём.

— Та ни. Я вже поела у Галки. А шо ты про посошок кажешь?

— Да ничего, допьём чуток, поговорим и спать пойдём, а то рано утром Алексею в дорогу, а я в обед на совещании в Новошатске должен быть.

Алексей сходил в дом за ключами, взял у матери мешок с арбузами и пошёл во двор раскладывать в своей машине арбузы, яблоки. Вернулся он с небольшой бутылкой горилки.

— На посошок, как договорились, — объявил Алексей.

Долго уговаривали мать выпить. Она не любила никакие вина, а тем более крепкие напитки.

— Да не пью я никогда, разве что за сына, за младшего, да шоб поскорее к нам перебрався в Новошатск, и за сына старшего, который помог бы ему жизнь наладить, — согласилась Ольга Петровна.

Кряхтя, она за несколько попыток допила неполный лафитник крепкого напитка. Закусив, она встала и поставила на плиту чайник. Глеб, заметив, что младший брат немного отпил горилки из своей стопки, запретил ему допивать.

— Леш, тебе завтра рано утром в дорогу, а первым делом у тебя таможня. Так чтобы таможня дала добро, мы с мамой уговорим твою стопку за твою хорошую дорогу.

— Да нет, я сейчас… — Алексей взял в руки свою стопку, но старший перехватил его.

Глеб уговорил мать распить с ним недопитую Алексеем горилку. Мать, кряхтя ещё больше, чем в первый раз, допила.

— Цэ ж горилка, ма, чуешь? — сказал матери Глеб. — Да цэ не простая горилка, а от твоих друзей из Кленовки. От Юлии, от дочки твоей одноклассницы Нины.

Ольга Петровна с трудом допила неполный лафитник, закашлялась, а услышав эту новость, закашлялась ещё больше.

— Да что ж я за дура така! — воскликнула она в сердцах. — Знала б, так не взяла бы…

— Да какая ты дура, ма? — воскликнул старший сын. — Ты замечательный человек, мама.

— Да вот такая я дура, что сына не уберегла! — Ольга Петровна с тоской посмотрела на Алексея. Она протёрла глаза и добавила: — Ох, если б знала я, что Юлька, за которой мой Лёшенька бегал, сведёт его с Ксюхой!..

Оба сына посмотрели на мать, а та заплакала. После такой реплики хозяйки дома никакие разговоры за столом не клеились. Через некоторое время все пошли спать по своим местам. Алексей, как обычно, лёг на веранде, где ему больше нравилось.

***

Границу Алексей проехал без проблем, остановился за Городищами, на окраине Среднева. Позвонил с другого телефона, ему ответили не сразу.

— Ксюша, всё хорошо. Всё получилось! — радостно отрапортовал Алексей.

— Люблю тебя, мой милый! Як я кохаю тебэ, мий любый! — послышалось в ответ.

— У меня аж с сердца отлегло, как услышал твой голос!

— Ты моя яскрава — яскрава зирка!

— А ты моя яскрава дырка, Ксюха! Люблю тебя, хочу тебя! Люблю всех вас… Просто отлегло, оттаял, как переехал два кордона. А тебя услышал, так сразу протрезвел.

— Ты, что, тэж горилку пив?

— Да нет… Только один глоток, ну ещё водки немного.

— В сон не клонит?

— Нет, я ж говорю, в голове просветлело, как тебя услышал.

— А остальные как?

— Когда уезжал, спали.

— Добре. Там был наш обычный, твой любимый сбор трав, только в виде настойки.

— Ну и ладно. Короче, сделал всё, как запланировал. Сразу, как выехал, заехал в лес перед Челновым. Всё, как и решил, положил в запаску. Конечно, пришлось немного повозиться, но я ж специально учился шиномонтажу. Сделал всё аккуратно, так что никто и не заметил, когда открывал багажник для досмотра…

— Ты розумнычка! Ты моё золото, безцинне золото! Ты мий справжнисинький ангэл!

— Чого ж ты не пытаешь ангела скильки? — попытался переключиться на видео Алексей, но связь прервалась.

Оксана сама набрала ему по видео:

— Всэ, всэ твое, мий коханый! И я вся твоя!

— Не моё — твоё! Слухай мэнэ, моя коханна! Пятьдесят шмаксов и где-то семьдесят евров. Не бумажек, а тыщ! Это примерно столько, а может, и больше. Когда в камеру ложил, некогда было бумажки пересчитывать — я их пачками туда бухнул!

— Как они там уместились? Як ты всэ цэ чудово придумав! — Оксана быстро скинула футболку и стала красоваться перед Алексеем топлес.

— Хотелось бы вообще всю камеру набить, но сколько было… Ах, какая красотка! — заулыбался радостно он. — Сейчас включаюсь и гоню к тебе!

— Нет, нет! Не гони! Ты нам нужен целый и здоровый! Алёха, не забывай, что и мою хату загоним, и садовый участок в десять соток у реки, и всё, что можно, тоже, так что в любом случае на нашу мечту и на несколько лет без забот хватит! Сейчас…

Отложив телефон и надев футболку, она зашла в детскую, разбудила мальчишек, которые обрадовались видеосвязи с папой.

— Думай лише про дитэй, про наших хлопчикив! — в конце разговора сказала Оксана.

После этого разговора он ехал более спокойно. Пару раз останавливался на заправке, чтобы немного передохнуть и написать сообщения Оксане.

Проезжая по проспекту Пэремоги, он увидел, что на его первый телефон поступил звонок от неизвестного ему номера из России. Алексей, уставший от многочасовой езды, не собирался никому отвечать и отклонил вызов. Однако номер тот продолжал делать вызывающие звонки.

— Ух, я уже на мосту, Ксюха моя, чуешь?! — набрал он жене. — Добрался, слава богу!

— Я бачу, бачу тебе, мий коханый. Я бачу та знаю, де ти йидэш. Не хотилося отвлекать тебя! Чекаемо тебэ, наша зирочка!

— Как мне легко лететь к тебе, моя дырочка, ластивкою через наш Днипро!

На другой телефон снова пошёл вызывающий звонок все с того же неизвестного российского номера. Переехав мост, Алексей заехал на стоянку рядом с автозаправкой и решил ответить.

— Да, это Алексей. А это кто бомбит меня звонками?! Что вам надо, чёрт возьми?!

— Это Галя…

— Какая Галя?!

— Сестра твоя двоюродная из…

— Чего тебе?! — крикнул Алексей. На другом конце замолчали. — Галка, это ты?

— Да… Я должна сказать тебе, что…

— Что?!

— Твоя мама сегодня умерла у нас в реанимации, она так и не вышла из комы.

— Какая кома?! Ты что городишь?!

— Мать твоя родная и моя тетя, Ольга Петровна, сегодня днём умерла в нашем отделении реанимации от тяжёлой интоксикации, не приходя в сознание.

— А… Как умерла?! А ты, а вы, а твоя реанимация?

— Да, умерла… Делали всё, как могли: промывали, капали, вентилировали… Потом бради, остановка, начали качать на вентиляторе — не завелось.

— И… Как?! Как не завелось? Что значит — не завелось? Что не завелось? И вообще, что это всё значит?! Как…

— Так. Это значит, что реанимация не помогла, и она умерла.

— Да?..

— Да, а твой брат, Глеб, ослеп, это он вызвал меня утром…

— Как умерла? Мать… А Глеб?! А Глеб что?!

— Глеб у нас в отделении на аппарате. В доме твоей матери работают следователи. Подтверждено, что было отравление метиловым спиртом.

— Как?

— Взяты пробы из всех жидкостей. В бутылке из-под горилки обнаружен метиловый спирт… Следователи ещё работают.

— Не верю! Это какая-то лажа! Какой ещё спирт? Я брал эту бутылку у проверенных людей, даже пробовал перед покупкой и потом пробовал… Там была обычная настойка на горилке с успокаивающими травами, и всё!

— Вот, мама твоя и… успокоилась. Упокоилась. А за брата боремся. Сейчас ждём реаниматологов из области. Сегодня ночью будет врачебная бригада с оборудованием из Москвы, это…

— Не верю! — воскликнул Алексей.

— Не веришь — включи видео! Переключи! Вот, вот… Видишь меня? Вот, это наше отделение. Теперь смотри сюда. Видишь, твой брат на аппарате. Чтобы быстрее купировать интоксикацию, пришлось и его перевести на ИВЛ. Мама твоя в морге.

— Как? Как так?!

— Похороны будут после окончания экспертизы. Из Москвы выехала Надежда с врачами и оборудованием. Хочется Глеба спасти…

— Какая Надежда? Какой Глеб? А есть надежда, что это всё?.. Нет! Это какой-то бред! Этого не может быть!

— Глеб — твой старший родной брат. Очнись! Алексей, ты, что, вообще очумел? У тебя самого не бред? Как ты проехал полтысячи километров, и тебя до сих пор не остановили? Или ты не пил вчера из горилки? — На экране смартфона мелькнуло знакомое суровое лицо заведующего реанимационным отделением, с которым Алексей когда-то давно ходил в школу. На койке, в середине комнаты, он вдруг отчётливо увидел лицо брата. Какое-то крайне бледное с зеленоватым оттенком лицо, с трубкой во рту.

— А мать?.. — снова растерянно переспросил Алексей.

— Ты, что, не понял, что случилось?! Твоей матери больше уже нет. Тело после обеда отвезли в морг. Глеб ослеп, он в нашей реанимации, разве ты не видишь?

В смартфоне снова появилось бледное лицо брата с гофрированной трубкой во рту. Слышались шипение и ритмичный шум медицинской аппаратуры. Раздался требовательный, знакомый голос заведующего.

— Так как так? — вопрошал Алексей в смартфон.

На экране мелькнуло серьёзное лицо сестры, голубые кафельные стены.

— Ты, что, не помнишь своих кровных родных? Забыл свою…

Связь прервалась. В голове у него всё смешалось. Несколько минут он сидел, опершись о руль и обхватив голову руками. Затем со второго телефона он набрал Галине. Она ответила только на его третий звонок.

— Галя, Галина, скажи!.. Что случилось? — Алексей переключился на видеосвязь.

— Ты, что, не понял? Мать твоя умерла. — На экране мелькнуло рассерженное лицо сестры. — Она в морге. Умерла от отравления метиловым спиртом, брат твой на аппарате в нашей реанимации. Метиловый спирт был в бутылке из-под горилки. Что ты хочешь? Тебе ничего не понятно?!

— Нет… — простонал Алексей. Галина прервала видеосвязь.

Какое-то время Алексей сидел, положив голову на рулевое колесо. Потом он вдруг резко поднялся, сильно нажал на педаль акселератора, рванул машину в проезд на разворот к мосту, по которому недавно проехал. Ему казалось, что фары встречных машин ослепляют его, он захотел вернуться поскорее назад, туда, откуда недавно уехал, а может, он хотел вернуться в прошлое и изменить в нём всё, чтобы жизнь пошла с начала, так как надо, как… Автомобиль, пользуясь свободным движением, разгонялся быстрее и быстрее. И вот казалось, что кто-то невидимый повернул его руль резко вправо, машина, ударившись о бордюр, подпрыгнула, врезалась с грохотом в перила и полетела. Удар в голову… Какой свободный полет! Такой долгий и такой мгновенный… За секунду перед его глазами промелькнула вся его жизнь. И тут же раздался новый сильный удар, он снова ударился головой о крышу машины. Послышался плеск, потом сквозь темноту почувствовалась прохлада. Приятная прохлада быстро поднималась от ног выше, к животу, к груди…

Оксана ждала его с его мечтой о Нью Зи. Уже давно надо было забирать детей из сада, из продлёнки в школе, но она продолжала мечтать. Она лежала полуголая, расслабленная в комнате, легкий ветерок холодил её голые ноги и тело, а она представляла, что лежит на берегу Тихого океана, волны которого набегают на песчаный берег, а где-то рядом на вилле…

Смс-сообщение вернуло её в реальность. Взяв телефон, она увидела, что номера Алексея не определяются. Она набрала ему, но номера не отвечали. Она не понимала, что происходит. Она продолжала ждать…

01 марта,2022 г.

Одноклассники

Много лет назад, ещё во времена Союза, Григорий работал сварщиком в Новгород-Северском, ближайшем украинском городке, на заводе стройматериалов. Сейчас для оформления досрочной пенсии ему не хватало двух с половиной лет горячего стажа. До и после армии в общей сложности около трёх лет он проработал на том заводе. Григорию хотелось быстрее получить документы со старого места работы. К тому времени, когда он собрался за документами, автобусы из России в Новгород-Северский ходили нерегулярно. Свою машину он поставил на ремонт, поэтому пришлось взять автомобиль зятя, гостившего у них с семьёй.

На границе к нему никто особо не придирался. До поездки он волновался, что будут задержки на украинском КПП, но, как ни странно, украинские пограничники, осмотрев документы, машину, взяв фиолетовую банковскую бумажку, вложенную в права, отпустили его с миром. На душе у него стало как-то теплее потому, что Украина встречала его без злобы. Светило яркое осеннее солнце, желтели заросшие бурьяном поля. Дорога позволяла включить пятую передачу. Мотор приятно урчал. Григорий любил дорогу, любил что-то вспоминать, о чём-то думать дорогой. Вот и сейчас в памяти его всплывали воспоминания. Вспоминались школа, друзья, детские годы.

Самым лучшим другом его был Витька Жуков из соседней украинской деревни. В той деревне школы не было, и дети ходили учиться к ним. Ходили по узкому мостику через речку, по которой и проходила условная в те годы граница. Поначалу вспоминались детские проказы. В восьмом классе мало кто учился хорошо, но больше всех прогуливал и получал двоек его друг Витька. Узнав, что их классная учительница решила навестить Витькиных родителей по поводу неудов, друзья-одноклассники решили сделать ей сюрприз. Гриша с Витькой подпилили столбики и настил у моста через реку, ближе к украинскому берегу, привязали к столбам верёвки, чтобы завалить мостик. Операция по сваливанию классной учительницы в реку прошла тогда «на ура». Гриша с Витькой давно замёрзли сидеть в воде, спрятавшись в прибрежных камышах. Наконец, важная, пышная женщина с журналом и тетрадками осторожно ступила на узкий мостик. Она почему-то остановилась на середине моста, что-то разглядывая в воде, потом выпрямилась и стала смотреть в сторону деревни, где жил Витька. В нескольких метрах от берега доски из-под её ног вдруг дернулись в сторону и завалились. Сама она, истошно вскрикнув, взмахнула руками, выпустила из рук журнал с тетрадками и плюхнулась в воду. Хотя виновных в этом происшествии так и не нашли, на следующий день Витиных и Гришиных родителей вызвали в школу, за что им тогда сильно досталось обоим.

Выключив радиоприемник, который уже перестроился и начал бормотать новости на украинском, Григорий вспомнил, как однажды Витька помогал ему спасать детей из охваченного пламенем соседского дома. Тогда их поступок отметили в школе грамотами. Соседи потом часто передавали через Гришу ягоды, варенья родителям Витьки. Вспомнилось, как ранней весной Витька спас девочку из его деревни, попавшую в полынью. Девчонка эта потом вышла замуж за Витькиного младшего брата и уехала с ним в Новый Уренгой.

И радости, и горести они всегда делили вместе. После школы оба друга пошли в одно училище в Новгород-Северском, где потом устроились на одну работу — газоэлектросварщиками на завод стройматериалов. В Новгород-Северском друзья жили в общежитии. Подружились там и стали ухаживать за двумя сестрами. Григорий встречался с Оксаной, а Витька — с её младшей сестрой Мариной. Оксана была родом из Витькиной деревни и в начальных классах ходила в ту же школу, что и ребята, пока родители её не переехали в Новгород-Северский. Однако вскоре обоих друзей призвали в армию. Крайне редко такое бывает, но оба оказались в одной части, в одной роте.

Служили они в Забайкалье. В армии друг за друга стояли стеной, и «деды» их никогда не трогали. Оксана первое время писала письма, а потом вдруг перестала. От Виктора Гриша узнал, что подруга его выскочила замуж за какого-то приезжего мужика и уехала с ним в Тюменскую область.

После армии они снова вернулись на прежнее место работы. Часто встречаясь с другом, Григорий ближе познакомился с его двоюродной сестрой Галей. Она была младше ребят на четыре года. Галина с детства росла в этом старинном древнерусском городе. Она устраивала для брата и его друга импровизированные экскурсии по городу. Водила в монастырь, старинные храмы, рассказывая там им об истории Древней Руси. До армии Григорий не обращал внимания на такую малолетку, а после армии понял, что она ему очень нравится. Стали чаще свободное время проводить втроём.

Через некоторое время на работе случился конфликт с начальством по какому-то незначительному поводу. Обоим друзьям пришлось уволиться. Григорий вернулся сначала в родную деревню — к родителям, а потом устроился на работу в своём райцентре на юге Брянской области, где ему дали комнату в общежитии. Виктор остался на Украине.

Галина к тому времени окончила школу и поехала учиться в техникум в райцентр, где жил Гриша. Молодые стали снова встречаться, а вскоре Григорий и Галина поженились. Виктор женился на Марине, сестре Оксаны, с которой встречался до армии. Оба друга были дружками на своих свадьбах. Потом стали встречаться реже — появились дети, хлопот прибавилось.

Всё это Григорий вспоминал дорогой, пока ехал от границы до Новгород-Северского.

От кордона до места ехал меньше полутора часов. Машину оставил недалеко от проходной. И проходная, и корпуса предприятия почти не изменились за два с лишним десятилетия, только все стало старым, обшарпанным, обветшалым. Григорий как бы перенесся в далёкие восьмидесятые годы.

В отделе кадров пришлось надолго задержаться. Кадровичка неспешно несколько раз сходила в архив, подбирая нужные для него документы. Это была старая работница, Мария Тимофеевна, которая помнила Григория с восьмидесятых годов. Она много расспрашивала его о семье, о работе, сетовала на то, что теперь нет никаких связей с соседней областью, а на Брянщине у неё дочь, внуки. Все сведения о работе, связанной с профвредностью, не удалось сразу полностью восстановить. Нужные документы обещала подыскать на следующий день. Григорий уже начал собираться ехать домой, когда в дверях вдруг появилась женщина лет сорока пяти.

— А, Оксана… Заходь… — увидев её, проговорила пожилая кадровичка.

«Оксана?! Неужели?.. — молнией промелькнуло в голове Григория. — Сколько лет прошло. Неужто она?» Он вглядывался в изменённые временем черты такого знакомого с юности лица: высокий лоб, красивые карие глаза с миндалевидным разрезом, вскинутые над ними тонкие чёрные брови, широковатые скулы.

— Здравствуй! Сколько лет прошло… — Оксана подошла к столу, за которым сидел Григорий. Такие знакомые, правильно очерчённые губы её растянулись в широкой улыбке, а углы глаз залучились мелкими морщинками. Григорий молчал. — Не узнал? Баба Маша случайно встретилась и сказала, что ты приехал. Вот я и зашла.

— Здравствуй, Оксана, — ответил, наконец Григорий.

Мария Тимофеевна собрала лежавшие на столе журналы и перенесла их на другой стол.

— Оксанка, седай. Або, може, чайку попьём?

— Попьём, — согласилась Оксана и села напротив Григория.

Григорий засмотрелся на знакомое и такое любимое в юности лицо. Оксана открыто улыбалась ему, Григорий тоже отвечал ей улыбкой.

— Ну, коли чай пить, тоди ийдите в подсобку, чайник вже поставила, — сказала Мария Тимофеевна.

Через тёмный коридор они зашли в подсобное помещение. На маленьком столике шипел электрический чайник. Оксана положила на стол цветной полиэтиленовый пакет.

— А вот тут чай… Домашний.

— Какой домашний?

— Домашний, травяной. Ну, Гриш, рассказывай. Как ты? Как Галя? Как детки?

— Да все как обычно. Приехал за бумажками для досрочной пенсии. Почту долго ждать, решил напрямую… Ты-то как? Вернулась из своей Тюмени, не грустишь?

— Грущу, — продолжая улыбаться, ответила Оксана. — Как видишь, вернулась, и давно. Только не из своей, а из вашей Тюмени. Как Олесю родила, так со своим и развелась. Гулять он начал… Грустить? Чего грустить-то? С Олеськой не загрустишь!

— У матери живёшь?

— Нет, я со своим углом от комбината.

— Замужем?

— Хватит, уже сыта.

В подсобку зашла Мария Тимофеевна.

— Вода вже вскипела… — засуетилась пожилая кадровичка, расставляя чашки и заварной чайник. — У нас тут, Гриша, надбавки зъявилыся. Киев вырешив стину робиты, вот и пишли замовлення на завод…

— Какую стену?

— Как яку? На кордоне, вдоль границы братних народив… А ты щё, не знав? У вас, шо, ничего не чуты про цэ, про цю стину?

— Слышали. Известно, что разговор был, но я не знал, что у вас так всё быстро решится.

— А решили всё деньги… — вмешалась в разговор Оксана. — Говорят, что американцы, а может немцы, будут проплачивать строительство этой стены. Вот зарплаты и подняли. Хорошо подняли.

— Да, добре пидняли, — подтвердила кадровичка и потянулась за чайником.

Заварили чай. Мария Тимофеевна взяла себе пакетик обычного чёрного чая, а Оксана себе и Грише заварила свой, домашний. Григорий достал из сумки коробку конфет, приготовленную для кадровички, развернул несколько бутербродов с салом.

— Шо, и порося дома е? — улыбнулась Мария Тимофеевна.

— Е, а як же! — ответил ей с улыбкой Григорий.

— О, цэ по-нашему.

— Как по-вашему, так и по-нашему! — откликнулся Григорий.

Оксана тоже заулыбалась. Пока заваривался чай, Григорий всё смотрел и смотрел на Оксану, сидевшую напротив него. Он задумался, и снова его охватили воспоминания. Тёплые тёмные июльские ночи. Вспомнил, как они скрытно от всех уходили или уезжали далеко за город, в поле, чтобы ночь проводить где-нибудь в скирде. Жаркие тёмные ночи…

— Ну, чого мовчишь, Григорий? Рассказывай, — подняв длинные чёрные ресницы, посмотрела ему в глаза Оксана.

У Григория перехватило дух от воспоминаний. Оксана налила ему своего чая, открыла коробку конфет. Вначале Григорий начал что-то рассказывать о семье, потом сказал несколько слов о работе, о своих планах. Мария Тимофеевна быстро выпила свой стакан чая, закусив небольшим ломтиком сала с хлебом, а Оксана и Григорий долго ещё сидели за столом. Григорию всё казалось, что он много и подробно рассказывает Оксане о себе, затем начал вспоминать встречи с Оксаной, не стесняясь пожилой женщины, которая была здесь рядом. Однако на самом деле Григорий и Оксана сидели друг против друга и молчали. Оксана уже третий раз подливала свой чай Григорию, и он стал ощущать, что начинает как бы хмелеть от напитка — быть может, даже сильнее, чем от самогона.

«Вот так встреча… Надо же так разволноваться!» — думал Григорий.

Вдруг Мария Тимофеевна вскрикнула:

— Вже шоста годына! Час до дому йти. Сидять и мовчать. Що це за зустрич? Горазд мовчки сидеть. Человеку ще до дому треба йихаты. Давай, Оксанка, провожай!

Григорий тяжело встал и немного пошатнулся. Он невольно потянулся к Оксане, обнял её, крепко стиснув в своих объятиях.

— Правда, пора мне, Оксана… Но я ще… Мне ещё надо будет…

— Григорий, ще прийиде за документами, — договорила за него кадровичка, пытаясь ускорить процесс расставания и своего ухода с работы. Она всучила Григорию его сумку, положила туда подготовленные бумаги.

Гриша и Оксана молча пошли по коридору, взявшись за руки. Когда подошли к двери, Оксана достала из бокового кармана блестящую авторучку.

— Возьми, Григорий, — сказала она ему. — Это, так сказать, на память. Нас тут стали этим кое-кого обеспечивать. Это рабочий… Говорят, что Чернобыль только снаружи дремлет, а так-то может в любой момент рвануть. Никому этот чёртов Чернобыль не нужен, кроме чёрного черта да и заокеанских друзей наших.

— Так это что, дозиметр?

— Да, да, дозиметр. И дай Бог, чтоб не понадобился, — как-то криво улыбнулась Оксана. — Ну, поцелуй, что ли…

Их губы слились в долгом поцелуе. Поцелуй закончился, когда в другом конце коридора послышался чей-то кашель.

— Я чекала тебэ, я ждала тебя, чекала и ждала, ждала и чекала, — чуть слышно шептала Оксана.

— До… Прощай! — Григорий, открыв дверь, шагнул из тёмного сырого коридора в светлый теплый вечер.

Он вышел. Прошёл по территории завода, собираясь обогнуть здание проходной, и тут до него донеслись какие-то крики и звон стекла. Чуя что-то недоброе, он ускорил шаг. За углом он увидел небольшую группу людей вокруг его машины. В это мгновение один из них, стоявший к нему спиной, замахнулся трубой и с треском опустил её на крышу новенькой «Лады». Вторым ударом было разбито заднее стекло. Стоящий рядом парень визгливо вскрикивал:

— Геть, геть москаля, геть поганця!

— Москаляку на гиляку! — завопил второй мужик, с бритой головой и чубом на макушке.

Григорий бегом кинулся к орудовавшему трубой мужику и, подбежав сзади, в момент очередного замаха вырвал у него из рук трубу. От неожиданности тот качнулся, резко разворачиваясь. Григорий в озлоблении замахнулся на мужика трубой, тот инстинктивно поднял над головой руки и истошно завопил:

— Ты! Стой!.. — А потом на выдохе тихо спросил: — Цэ ты?!. Григор?! Так хиба цэ ты?

Труба описала в воздухе дугу над головой мужика и застыла в неопределённом положении. Остальные, увидев хозяина автомобиля с грозным орудием, попятились. Мужик, недавно разбивавший его машину, стоял с жалко поднятыми вверх руками и снова повторил вопрос:

— Григор, та хиба цэ ты? Хиба цэ… Это твоя?

В обрюзгшем мужике с отвислым пузом, с морщинистым небритым лицом и лысой головой с чубом Григорий с трудом узнал Витьку — лучшего друга своего детства и юности, о котором вспоминал дорогой. Григорий, раздосадованный, отбросил трубу и молча подошёл к Виктору.

— Х-хиб-ба… — процедив сквозь зубы, он наотмашь ударил ладонью Виктора по щеке. Тот отшатнулся от удара.

— Григор, ну так шо ж ты не пидзвонил? — прикладывая руку к щеке, тихо проговорил Виктор.

— Ты зато пидзвонил, зятёк!

Второй удар апперкотом пришёлся под ребра. Потом он схватил Виктора двумя руками за куртку и резко толкнул его на машину. За спиной у того хрустнуло разбитое стекло. Под ногами тоже все хрустело от разбитого вокруг машины стекла. К ним незаметно подошел местный полицейский.

— Ну, шо тут у вас? — поинтересовался служитель порядка.

— Та симейна справа… Бачишь, два зятя зустрились. Одын ось москаль… — откликнулся один из мужиков.

Полицейский ещё раз демонстративно посмотрел на номер машины с российским флажком и регионом «77», улыбнулся и проговорил:

— Та вижу, шо москаль… Не фиг заезжать куда не треба… Сами разбирайтесь, коли у вас тут семейное… Кордон проезжав? Документы в порядке? — обратился он к Григорию.

— В порядке… — не поворачиваясь в сторону полицейского, ответил Григорий.

— Ну и добре… Так шо, товарищ россиянин, зйиздив? Добре зйиздив? — с откровенной улыбочкой снова обратился он к Григорию, но тот ничего не сказал, а полицейский медленно развернулся и пошёл мимо проходной дальше по улице.

Григорий уже давно отпустил куртку Виктора, а тот стоял, опершись о крышу разбитой им машины, и тяжело сопел. Он пытался зажать порезанную о стекло левую кисть в кулак, между пальцев которой сочилась кровь.

— Та хиба ж я знав, шо цэ твоя? Гриш?! — с каким-то упреком проговорил Витька. — Ну, выбачай, а? Пробач мени вже, будь ласка… — продолжал он бормотать, обращаясь больше к себе, чем к Григорию.

— Дуй от меня подальше, выбачайка! — почти не раскрывая рта, полушёпотом ответил Григорий.

Он оттолкнул Витьку от машины, напоследок резко пнув его в зад ногой. Витька споткнулся и чуть не упал, а потом, как-то сутулясь, пошёл куда-то по улице, дальше от проходной. Остальные мужики, удовлетворённые увиденным, тоже стали расходиться. Григорий остался один со своей разбитой машиной. Ему ничего не оставалось, как убрать из проема лобового окна остатки битого стекла, стряхнуть битое стекло с торпеды, с сиденья и ехать.

Ехать на машине без лобового, заднего и боковых надо было не спеша. И только теперь, когда он сел за руль разбитой машины, после всего произошедшего, на него навалилась какая-то слабость: стала кружиться голова, немного подташнивало. В то же время Григорию казалось, что всё случившееся в течение последних нескольких минут его не сильно взволновало. Он старался с помощью глубоких дыхательных движений бороться с тошнотой и головокружением, сосредотачивая внимание на вождении автомобиля. В свое время все родственники предупреждали его о том, что может случиться всякое, что лучше не ездить, а послать запрос через юриста официально по почте. «Да вот я и получил это «всякое», — думал Григорий.

Он поехал медленно, то на второй, то на третьей скорости, по немноголюдным улицам когда-то бывшего для него таким родным городка. Некоторые прохожие останавливались, смотрели ему вслед, некоторые показывали на его разбитый автомобиль пальцем. Ему казалось, что все они улыбаются. А может быть, они и действительно улыбались? Потом ему послышался женский смех, казалось, что он шёл откуда-то сзади. Он представлял, как украинские пограничники тоже, не скрывая улыбок, будут нагло смотреть на него и его изуродованный автомобиль. Что его ждало дома, он просто не мог себе представить, потому что послезавтра зятю с семьей надо было возвращаться в Москву.

Григорий уже далеко отъехал от города, когда вдруг заиграла музыка — шёл вызывающий звонок на мобильный телефон.

— Гриша, это ты? — в телефоне звучал голос Оксаны.

— Оксана? Откуда ты знаешь номер телефона?..

— Та у бабы Маши взяла твой номер… Просто она ушла, а я… Я хотела тебе сказать про Олесю. Я не хотела при чужих. Ты далеко уехал?..

Григорий остановил машину, заглушил мотор.

— Нет, я вот выехал.

— Тогда…

— Чего?

Оксана некоторое время молчала, а потом спросила:

— Может, приедешь? А то вдруг чего… На проходной дед Степан сидит, он до утра… Так у тебя ж пропуск е. И пропуск есть, и он тебя помнит.

— Олеся? А что с Олесей?

На том конце молчали.

— Ведь я же её вскоре, когда ты…

Связь оборвалась. Григорий набрал номер, с которым только что говорил:

— Оксана, что случилось? Что с ней? Что с вами?

— Гриша, всё нормально. Просто Олеся уезжает. — Оксана замолчала. Наступила пауза.

— Что? Что-то случилось? Куда уезжает?..

— Приезжай, приезжай… — тихо прошептала последние слова Оксана. Связь оборвалась.

Через некоторое время снова зазвучал телефон:

— Прийидь, прийидь… — послышался в трубке шёпот Оксаны.

Григорий молчал.

— Прийижджай. Я буду чекаты тебе! Я буду ждать тебя. Приезжай…

Какая-то непонятная сила заставила его резко включить зажигание. Уже не стало тошноты, головокружения, тяжести в теле тоже не было — было одно желание. Ему казалось, что он точно понял, чего хочет. На несколько секунд задержался над мобильным телефоном — написал сообщение жене: «Галина, машина сломалась, но несерьёзно. Могу задержаться». Потом Григорий рванул, развернул автомобиль на пустой дороге. Быстро разогнался до пятой и помчался назад. Навстречу подул сильный ветер, вокруг всё зашумело. Салон продувало насквозь, внутри машины завыло, заревело, из заднего окна и из боковых посыпались осколки стёкол. Его шевелюра и одежда трепетали на ветру. Хорошо, что плотно сидевшие очки прикрывали глаза.

Григорий любил ветер. Он снова вспомнил, как таким же солнечным сентябрьским днём он на мотоцикле уезжал за город с Оксаной. От сильного прохладного ветра стало знобить. «Ну и что? Ну и что? Один раз живём!» — как осколки по асфальту, сыпались мысли в его голове.

Григорий поставил машину на прежнее место. Дед Степан, вахтёр, знакомый ему ещё с восьмидесятых, ухмыльнувшись, кивнул ему на пропуск. Григорий быстро прошёл тёмный коридор, открыл подсобку. На месте Марии Тимофеевны сидела Оксана, а рядом — тоже… Оксана, только моложе лет на двадцать.

— Григорий, прости. Прости, что вернула… Это Олеся. Знакомьтесь… — немного смущенно проговорила Оксана.

— Здравствуйте, дядя Григорий.

— Здравствуй.

Наступило долгое неловкое молчание. До Григория вдруг стало доходить, в каком нелепом положении он оказался. Ему почудилось, что окружающим слышно не только его дыхание, но и его мысли. В висках у него застучал пульс. В это время у девушки пискнул телефон, она быстро ответила на СМС.

— Ну, что… — неопределенно сказала Оксана.

— Может, чаю? — обратилась ко всем Олеся. Она улыбнулась Григорию точно такой же щедрой улыбкой, как и её мать. И снова его захлестнули воспоминания…

— Гриш, ты извини, просто Оксанка завтра рано… Короче, сегодня ночью уезжает. Ты далеко отъехал?

— Да так…

— Как? — улыбнулась Оксана

— Как и ожидал… — задумавшись, непроизвольно ответил Григорий.

— А как ожидали? — спросила Олеся.

— Ожидали, как моска́ли, — неумело отшутился Григорий.

— А як моска́ли зубы скалят? — попыталась парировать Оксана. Однако Григорий стал вдруг серьёзным и нахмурился, вспоминая о машине.

— Клубничку любите? — спросила Олеся. И какие-то лукавые искорки блеснули у неё в глазах.

— Какую клубничку? — Григорий после паузы поднял свои глаза, в которых читалось удивление.

— Ну да… Вот клубничка! — Она достала банку варенья и, продолжая улыбаться, начала расставлять чашки.

— Гриша, прости, но… — Григорий молчал. — Олеся собирается поступать в институт, а там начинаются подготовительные курсы. Сегодня ночью она уезжает, надолго уезжает…

— В Киев, — уточнила Олеся, разливая заваренный в чайнике чай.

Григорий обратил внимание, как она это произнесла. Если «в» она произнесла так же, как и его земляки, — что-то среднее между «у» и «в», — то «Киев» у нее звучал мягче: что-то ближе к «Кыев».

— Домашний чай? — спросил Григорий, тогда как самому уже захотелось спросить: «А я здесь при чём? Она едет в „Кыев“, а я куда? Вот, приехал, а зачем и почему я здесь? И зачем вся эта поездка?» — вертелись в его голове вопросы.

— Да, а что?

— Что? — переспросил Григорий.

— Да, домашний чай, почти такой же, как и с бабой Машей заваривала.

— Просто мне показалось, что после него голова кружилась.

— Да?! Только не подумай, что конопля или еще какая-нибудь ядрёная травка! — усмехнулась Оксана, а потом с улыбкой добавила: — То наши травы, с огорода: мелисса, душица, мята, чабрец, смородина, малина, вишня… ну, хмеля немного, берёза… Мы сами так всегда пьем. Ты же должен помнить.

— И берёза? Лист?

— Березы немного. Лист и почки.

— Да, у меня бабка тоже раньше травы собирала, тоже когда-то заваривали, пили, только в последний раз у тебя, наверное, крутая заварка была.

— Хорошо, давай поменьше налью. Як хочешь… Я ж не тильки на чай звала. — Она подняла свои высокие брови, лицо её стало серьёзным. — Олеся, Олеся, сидай! Чуешь?

— Олеся… — почему-то автоматически проговорил Григорий.

— Та чую… — Девушка села между матерью и Григорием и стала смотреть на мать. Григорий не понимал, что происходит.

— Гриш, а ты пей…

— Так… не на чай, сказала же… — отхлебнув, попытался он вставить своё слово.

— Так. Так… Ты наверняка думаешь про Галину, як вона там…

— Там, тильки там, тильки там… Дэ нас нэма-а, — вдруг попыталась, шутя запеть Олеся.

— Олеся! Мовчи! — одёрнула дочь Оксана.

Девушка насупилась. Наступила долгая напряжённая тишина.

— Олеся… — нарушила молчание Оксана. — Цэ твий батько. Это твой отец, Олесю. — И снова наступила напряженная тишина.

Григорий выдохнул, потом шумно втянул в себя горячий травяной чай. Потом крякнул и уставился на Олесю. Ему показалось, что девушка так же, как и он, была шокирована услышанным: она вся сжалась, лицо напряглось, глаза опустились вниз, ресницы вздрагивали. Никто не хотел говорить. Девушка поднесла руку ко лбу, намереваясь, наверное, подпереть рукой голову, но в это мгновение зазвонил её мобильный телефон.

— Саша?.. Саша, я зараз, сейчас… — жестом показывая, что собирается выйти. Она быстро поднялась и вышла в коридор, а после, очевидно, на улицу, хлопнув дальней железной дверью.

Григорий молчал. Оксана, вся очень сосредоточенная, тоже молчала. Григорий молча допил свой чай, затем жестом показал, что хочет ещё. Оксана наполнила его чашку, глубоко вздохнула и начала:

— Просто, когда тебя забирали, у меня была задержка. После тебя. Ты помнишь? — Она как бы украдкой подняла на него свои большие карие глаза с вспорхнувшими вверх бровями. — Помнишь?..

Григорий глубоко вздохнул и отхлебнул чай.

— Почему не сказала? Дура была… Думала, что не поверишь, думала, что ты подумаешь, что я хочу тебя захомутать… А ты скорей за своим Витькой, только чтоб с Витькой, да чтоб не в Афган… Не знаю, почему не сказала, почему не написала… — Григорий поднял на нее усталые серые глаза. — Гриш, правда не знаю, не знаю, почему… почему всё вот так… — продолжала уже скороговоркой Оксана. — Просто не знаю, и всё.

— А потом? — вдруг спросил Григорий.

— А потом ты не ответил, думала, что забыл, и вообще…

— Так чего же не дождалась, если уж…

— Потому что, говорю, думала, что у тебя все несерьёзно было со мной.

— А потом? — повторил Григорий.

— А потом… Потом этот инженер с севера… Он вообще не с севера. Западенец он, работал там третий год, с женой развёлся.

— Знайшли шось общее? Мову? — горько улыбнулся сам себе Григорий.

— А куда мне было деваться?

— Хм… А мать, отец?

— Они б не поняли, та и не могла я с ними обсуждать всё это, даже сестре не говорила.

— А потом?

— Ну шо ты все со своим «потом»?.. Потом-потом… Не могла я в девках тогда рожать… Вот и всё «потом»! — насупилась Оксана.

Григорий смотрел куда-то в чашку и продолжал пить.

— А этот инженер с севера чего только не обещал: и квартиру на юге, говорил, купим, и дедушкину виллу в Карпатах обещал, и говорил, с высшим мне поможет… Только когда живот полез наверх, стал другим, бегать стал по бабам, а как родила — подал на развод, а я оказалась с малышом в общаге. Вот и всё «потом».

В это время в комнатку неслышно вошла Олеся, она подняла руку, привлекая внимание:

— Дзвонив Олександр, сказав, що в Чорнобыли трапилася велика авария, ще бильше, ниж у висимдесяты. Зараз будэ передано терминовэ повидомлення.

— Чего? — спросил не сразу понявший Григорий.

— Чуетэ? — Олеся подняла вверх свой телефон.