Бесплатный фрагмент - Былинки

КАРАНИН Юрий Сергеевич

БЫЛИНКИ

Рассказы для детей школьного возраста

3 авт. Листа

Былинки
Рассказики для детей школьного возраста
1

Былинки — это не «пыль на ветру», а были. Что ни на есть, настоящие. И название этому придумал сам мой папа. Только былинки это — были, — как бы сказать, — местного значения. Как правило, они мало, кому интересны. Разве, что родителям, чтобы было, за что воспитывать, а порой, и наказывать.

И мне пришлось с его доводами согласиться.

— Любишь же ты небылицы выдумывать. — Выслушав отчет, как я провел день, потрепал он меня по голове. Он часто так делает. — Вырастешь, — а, вдруг да, писателем станешь? Только, где же это видано, друг ты мой ситный, чтобы молния от людей убегала, в том числе, и шаровая? Любая молния человека скорее испепелит, чем убегать станет. Это же такая СИЛИЩА.

— И, вовсе, это — никакая и не небылица, а самая настоящая быль. — На этот раз я имел полное право обидеться.

— Быль? — Вот тут-то мне про Бородино и пришлось «поучительную лекцию» выслушать. А за одно, многое узнать и о былях, и о былинках, и много, чего еще.

А еще папа посоветовал мне замечать все интересное, и, если увижу что-то интересное, записывать, или просто помечать в записной книжке, или на попутном листке. «Если через какое-то время вспомнишь об этой записи, это и стоит к людям на обозрение выносить. А, если нет, то, — извини, брат, — это — просто, мусор. Но, в любом случае, это может помочь тебе в жизни, поскольку будет воспитывать: во-первых, — наблюдательность; во-вторых — память; в-третьих — воспитает у тебя собранность, — чего тебе так в жизни не хватает».

Он еще не назвал, в-четвертых: я люблю, слушаюсь и очень уважаю папу. Он — большой начальник, много знает и умеет, и уважаемый многими человек.

2

Если бы он еще знал, как все это сложно. Особенно вспомнить, что все интересное надо наблюдать и записывать.

По крайней мере, вернувшись в город, я сразу же сел за стол, и набросал список всего того, что могло быть интересным.

Вот он.

1.Змеенок.

2.Сова.

3.Будильник.

4.Ворона-рыболов.

5.«Чингачкук — Большой Змей».

6.Молох.

7.По грибы.

8.Лось.

Ага, чуть не забыл 9.Слоник.

А еще 10. Молния. Или даже молнии, поскольку этим и прошлым летом невольно становился свидетелем нескольких непонятных проявлении молний.

Конечно, если покопаться в памяти, то можно многое вспомнить, но я еще помню предупреждение о мусоре, за который надо извиняться.

С чувством выполненного долга я уже хотел убрать тетрадь в тумбочку, но папа огорченно покачал головой:

— Нет, друг ты мой ситный, так, когда вдруг вернешься к своим каракулям, ты уже ничего не вспомнишь. Хотя бы тезисно изложи суть, а еще лучше, если постараешься все описать. Если вдруг поймешь, что это — не твое, тогда, — сам понимаешь, — что надо делать.

— А что? — Растерялся я.

— Другое дело искать. А уж если начнет получаться, то я покажу это моему хорошо знакомому, и тогда он скажет, «стоит ли овчинка выделки».

— А ты?

— А я, просматривая твои тетради по литературе, ловлю себя на мысли, что из этого у тебя толк может получиться. — И тяжело так вздохнул. — Чего не вышло из меня. И твой прадедушка стихи писал. И неплохо, говорят, писал, да время было тяжелое, — и ему не хватило времени довести стихи до совершенства.

3

Не знаю, каким и нюхом я догадался, что именно сегодня папа спросит о моих писательских «успехах».

Я, конечно, понял, что он увидел у меня на тумбочке «общую тетрадь» большого размера. Такую трудно потеряться.

«Ах! Если бы это был компьютер, или ноутбук. Но если тратить отведенное время еще и на это, то где его, это время, взять? А поиграть? К тому же, я еще плохо умею печатать. Родители пообещали, что если я подтяну свои оценки, и подучусь печатать, то тогда они подумают над моим предложением. А мое предложение в том и состояло, чтобы заносить мои мысли не в тетрадку, а в компьютер. Тогда уж точно ничего не потеряется. А без этого еще как потеряются, если я и сейчас с трудом разбираю свои каракули. А родители только рассмеялись: «Если у тебя сейчас не хватило сил аккуратно написать десять слов, то ничего-то из тебя не получится».

«Наверное, они, как всегда, правы. Мои мечты снова прахом разбиваются о рифы моего быта». — И это была первая, записанная мною мысль. Возможно, она и не совсем моя, или совсем не моя, но тетрадь была прилежно прибрана на низ стопки тетрадей в тумбочке. До лучших времен.

Кто же знал, что эти времена совсем скоро наступят.

В город снова привезли слоника. Конечно, вместе с цирком.

Слоник

Былинка первая, хотя в списке стояла девятой

1. «Доброе утро, мальчики»

— Доброе утро, мальчики. — Конечно, было далеко не утро. Да

и к нам шла не Малинка. Маринка, конечно, но какая-то сама не своя. Так любой взрослый, кто Маринку хоть чуточку знает, сказал бы.

И я тоже так подумал. Только подумал, но язык-то трепать не захотел, ведь, все же, это была Маринка. Пока она шла от угла до поленницы, где мы обычно и собирались, Маринка столько слов наговорила. Но об одном и том же.

— Мальчики. Ужас-то какой. Кому только и рассказать? Я вся так и обмерла от горя. А вы чего тут сидите — прохлаждаетесь, и никуда не бежите?

— Дать бы тебе по шеям. Жаль, что ты девчонка. Куда бежать и зачем? Толком-то можешь сказать? — Толька, он же Звездная Медведица, к костру не пошагал, но, явно выказывая желание дать кое-кому по шеям, с поленницы спрыгнул.

Маринка, само собой разумеется, — сразу же в слезы. А почему разумеется, да еще и само собой? Только потому, что она — девчонка? Но сама баба Нина не раз говорила, что Маринка — вовсе, не девочка, а самый что ни на есть чертенок, и даже супарень. Что это такое, я не знаю, но не может же родная бабушка обидное о внучке говорить? — Ей бы в куклы играть, а она целые дни с мальчишками хороводится.

Чертенок — это понятно, и не обидно, — Маринка — человек маркой, — со слов ее бабушки, — бывает порой домой «заявится», что и белого места на ней не найдешь, и потом ее баушка Нина целый вечер в ванне отмачивает да оттирает. Но так бывает совсем не каждый день, — и после обязательной в таком разе головомойки утром она выходит к нам такой, совершенно аккуратненькой, что иногда из-за нее драки у нас случаются. Просто малинкой выходит. Жаль, малинники все уже опустошены, и не с чем Малинку сравнивать.

Малинка — это не мы придумали. Считай, до четвертого класса Марина не выговаривала букву «Р». Совсем не выговаривала, пока ее собака не напугала. Вместо «Р» у нее всегда «Л» выходила — да так четко, что все, от мала и до велика, зовут ее только Малинкой. Даже в то лето, когда ее привезли в дачный поселок, а правильней, в деревню, поневоле превратившуюся в дачный поселок, совсем другим человеком.

Совсем другой. Я, например, три месяца заикался, когда меня напугала соседская собака. А Марина, наоборот, букву «Р» обрела, так еще такую чистую, что диву можно даваться. Хотя и Чертенком, и Малинкой так и осталась. И слезы у нее все так те близко к глазам обитали. Но она, как бы, сразу стала взрослой-взрослой. И среди парней началось пока еще скрытое соперничество.

2. Слоник…

Толька — Звездная Медведица, как и все мальчишки в Мире, не может терпеть девичьих слез, хотя дернуть кого-нибудь за косу — к этому руки, как и у всех, у него сами тянулись. А, если учесть, что он старше самого старшего из нашей дюжины на год, и сильнее, соответственно, то и авторитет его был непререкаем. К тому же, он обзавелся старшим братом, который печатал в «Пионерской правде» и в «Костре», кажется, разные там граммы. Мегаграммы, например. Это такие, когда из слова заменой одной буквы на другую другое слова получается. И дальше — по цепочке. Валера и меня к этому уже год приучает, но для этого надо много слов знать, как Академик, как минимум. Академик — это Веня Зорин. Этот, в отличие от остальных умудряется возвращаться домой даже с чистыми руками и без прорех на одежде, за что его всегда нам в пример ставят. А еще он — круглый отличник. И только мы знаем, каким он бывает отличником, когда нашкодить случается, трико, например, узлом завязать, или в брюки лягушку посадить, да мало лм, как можно шкоду сотворить. Но это не мешает нам называть его Академиком, — правда, со «смыслом», — потому что он читает толстые словари, и знает много, чего. А еще говорит убедительно.

Я так не могу. Звездная Медведица — тоже. Почему я о нем, а не о Малинке? Потому, что единственное, — перед, чем он всегда пасует, — так, это Маринкины слезы.

Он и сейчас был готов спасовать, но слишком уж натурально Маринка слезы лить умеет.

А Маринка сейчас — словно туча недельной давности: льет и льет, льет и льет.

— Долго еще будешь мокроту разводить? Дрова подмочим, — погонят нас отсюда.- Но ничего нового мы от него, конечно, не услышали. Услышала бы Маринка. Обычно она снисходительно фыркала: «Смотри, как бы сам не подмочил», но сегодня она только увеличила слякоть.

Да так, что и остальные не выдержали. Остальные — это десять человек, или, по-вашему, — дюжина, если добавить к нам Тольку и Марину. Сначала «во впереглядку поиграли», затем Академика поперед вытолкнули. — Выручай. — И он не за словами в карман полез. — Мариночка, может, хватит, в конце концов? Или решила до конца над нами потешаться?

— Чего-чего? — Опешила Маринка. — Потешаться? Эх, вы, лопухи несчастные! Потешаться, говоришь? Сидите тут, и ничего не знаете. — Не помог, получается, Академик, — слезы пуще прежнего — и я так прикинул, — больше чем в три струи, полились.

— А ну ее! Не хочет говорить, — и не надо. Тоже нам принцесса на горошине. Айда купаться. — Презрительно сплюнул под ноги Малявка — младший брат Тольки. — Баба Саня последние погожие дни обещает.

— Уймись, Малявка. Успеем еще накупаться до синевы. — Толька ловко отвесил брату легкий подзатыльник. — Слушай, Мариночка. Если будешь и дальше продолжать реветь, то мы так никогда и не узнаем, что же все-таки случилось.

— Сло… сло… слоник пропал. — И уже новый потоп был готов залить всю землю.

— Стоп, Марина! Стоп! — Толька от неожиданности даже «строгим» именем ее назвал, что случается весьма редко. — Как это, слоник пропал?

— А откуда я знаю? Я вместе с дядей Лешей слоника покормить шла. Бабушка лычея морковного нарезала, и мне отдала. Приходим. — Увлеклась Маринка, — даже слезы пропали. — А ворота открыты, и слоника там нет.

Дядя Леша — это укротитель в цирке. А еще он дальний родственник Малинке, — Так себе — седьмая вода на киселе, но и такое родство давало нам право погладить слоника и угощать его разными вкусностями.

Дядя Леша — это убедительно, но рано я про слезы подумал, — Малинка-то снова начала часто-часто всхлипывать.

Нет, сначала я должен сказать, кто такой слоник.

Слоник — это слоненок. Маленький, Его привезли к нам в город на гастроли вместе с цирком, где выступает его мать. Временами и его выпускают на арену, где ему позволяют пошалить: хоботом кидать на трибуны воздушные шарики, или, даже, водой полить из хобота. И, оказывается, слоник…

3. … пропал

Слоник, и на самом деле, пропал.

— А слониха где? — До такого вопроса и другие могли бы додуматься, но додумался только Академик.

— На месте она. Волнуется, трубит постоянно. Дядя Леша боится, что она легко может выломать ограждение, и вырваться на волю.

— И что тогда? Она найдет слоненка, и успокоится. И, вообще, ее надо выпустить. — С Академиком спорить трудно, — у него — логика железная. Почти во всех случаях.

— А если не найдет? — И это логично. — Если слониха не выламывает ограждение, значит, она не знает, где искать. Слышите, как она волнуется? — Я бы даже и не пытался спорить с логикой Малинки. — Она же начнет крушить все направо и налево. Все деревню разнесет.

«Направо и налево — это плохо».

— А кто скажет, что хорошо? Искать слоника надо, пока слониха бед не наделала. К овину сначала? — И уже понятно каждому, что последний вопрос — и не вопрос даже, а потому, не сговариваясь, рванули мы к заброшенному овину, «как угорелые».

Рванули — это слишком громко сказано, а «угорелые» — это и вовсе не про нас.

4. Абориген

Потому как, возникло перед нами что-то в брезентовом дождевике. — А чего ее жалеть? Деревня давно уже неперспективная. — Мало того, что слова слышались из-под съехавшего на глаза капюшона, так и голос исходил от прошедшего мимо нас минут пять назад человека, … который ещё ни разу не возвращался назад так рано. И сгорбленную фигуру коего мы, если баба Саня не ошиблась, мы должны были через час примерно увидеть в отдалении на реке. И не часом раньше.

Не знаю, как по остальным, а по мне, так, прогулялась струя холодного ветра, никак, принесенная… слонихой.

«И с чего это?», — чтобы унять противную дрожь, спросил я сам себя.

А и правда, с чего бы это? Можно было удивиться, если бы этот выцветший от дождя и солнца дождевик не прошествовал бы мимо нас в один из дней. С привычными удочками на плече, и пластмассовым ведерком в левой руке.

Конечно, как я уже говорил, он никогда не возвращался назад. Но проходил всегда, и всегда бросал привычное: «Здорово, мелюзга». — Необидно, и, по-своему, почтительно так, бросал. И сегодня мы уже слышали это приветствие.

Только сейчас мы услышали от него нечто новое. — Нечего ее жалеть, говорю. Скоро ее и так и этак разнесут. Днем раньше, днем позже, какая разница? — А слышать такое от Аборигена — это уж извините. Аборигеном-то этого селянина прозвали за то, что он сам регулярно говаривал: «Я — абориген здесь. Старше меня здесь из мужицкого населения уже никого не сыскать. А это означает, что и меня вперед ногами должны увезти именно отсюда».

И то — правда. Уже и старушек-то можно по пальцам одной руки пересчитать. На таковых, конечно, и вторая рука понадобится, если летом считать. Но они — дачницы, — и, стало быть, городские теперь.

Не подумайте, что думку такую мне ветром навеяло. И не слонихой тоже. Голос ее от овина все еще доносится, но становится с каждой минутой тише и тише.

«Никак, слоненок нашелся?».

Нет, конечно. Толька, наверное, первым понял это, и незаметно, бочком, прошмыгнул в обход Аборигена.

А близнецы сначала назад попятились, и уже с безопасного расстояния «дуплетом», или нет, — «дуэтом», — спросили. — Дядя, вам что? Некогда нам лясы точить. — А это-то они любят, — услышат от кого-нибудь что-то заковыристое, — и вворачивают, куда ни попадя.

Но на этот раз они попали в самую «десятку», но только для Аборигена и это — «в молоко». Не сразу, конечно, но, задумчиво взирая, как обтекает его с обеих сторон «мелюзга», изловчился-таки в самый последний момент ухватить меня за рукав.

— Нечего ее жалеть, говорю. Скоро ее и так и этак разнесут. Днем раньше, днем позже, какая разница? — Повторил он три раза, как заведенный, — «даже уши начали увядать». — Вот это да! Абориген не боится, что и его изба может попасть «под раздачу»? Или он надеется, что до его дома слониха не доберется?

А, может, и не доберется? Далеко, однако, до его избы. Когда-то деревня была большой, — обязательно устанешь, пока из одного конца в другой идти, или бежать надо. «Чижика», или «попа» гонять. И, конечно, когда в магазин пошлют, например, или по воду — до вкусной воды, а это, как раз, до избы Аборигена.

Расстояния от начала до конца теми же остались, а деревни уже нет, — от одного ряда только шесть домов осталось, другой, — что ближе к реке, — еще держится, но и здесь каждые два из трех — временные дачи. Их, конечно, еще долго не снесут, потому что этот ряд — защитная зона для буферного водохранилища, но редко, кто тут сможет жить.

Папа, например, уже давно объявления изучает, где дачи продаются.

Я потянул, было, рукав из цепкого захвата, но Абориген еще крепче стиснул пальцы, — и мои уши, прямо-таки, заныли от предчувствия, что Абориген норовит уже и до них добраться. — А куда это вы таким кагалом, как нахлестанные?

— Дядя отпусти. Я и так от ребят отстал.

Я снова потянул к себе рукав. Бесполезно. — Чем быстрее скажешь, тем быстрее догонять побежишь. Что за спешка такая? Никак, опять чью-то дачу обнесли?

— Мы дачи не обносим.

Что греха таить? При царе Косаре это было. Один единственный раз. И, конечно же, мы попались. Точнее, не попались, — убежали, кто куда. Я тогда через ров с водой перепрыгнул, — с «олимпийским» рекордом. Больше я повторить его не мог. Конечно, за мной больше собака не гналась. Убежали, но нас, все равно, раскусили, и наказали, «естэсно».

И тогда мы поклялись «На сады и дачи — ни ногой», и хотя знали, где что всегда слаще, клятву свою держали до «последнего патрона».

— Допустим, я поверил. — Абориген, только что, глазами все карманы не обыскал. — А куда так бегете?

Честно сказать, я не совсем понимал, почему этого селянина все называли Аборигеном. Все, в том числе и он сам.

Аборигены, как я всю сознательную жизнь представлял, живут где-нибудь в Африке, а еще они — индейцы в Америке. А еще когда-то съели Кука. Однако наш Абориген ни на кого из них не походил, и Кука не съедал. А то, что в город не собирается переезжать, так немало здесь таких «аборигенов. Их всех тоже аборигенами звать,

— Слоненок пропал. — Я снова потянул рукав. — Не слышите что ли?

— Кого не слышу? — Он тут же — «ухо по ветру». — Слониха, никак?

— Слониха. — Торжествующе кивнул я головой. — Слоненка зовет. Я же говорю, что слоник пропал.

— Складнее врать не научился? Слоненок не иголка, — его в стогу не спрячешь.

«А что? Это хорошая подсказка». — Хотя деревню почти всю расселили, а точнее, вселили в две многоэтажки, но некоторые переселенные все еще держали в своих дворах скотину, — и потому кое-где можно было увидеть одинокие стожки. Туда и мог податься слоник.

— Чего замолчал? Что-то более умное придумал? Увезли ваших слонов, и все тут. Так что, не ври мне. Не посмотрю, что твой батька — начальник. Признавайся, чью дачу обнесли. … Молчишь? А вон и сварщик. Сейчас у него и спросим. Как жизнь, Петрович? Вагончик отремонтировал?

— Нет, еще. Позавчера пришлось срочно в Ярославль смотаться, — свата в больницу положили с инсультом. Мне, поди-ка, каждый час звонили, — с ремонтом торопили. Слонов-то уже на новом месте ждут. Так и не дождался, когда свату лучше станет. Вернулся час назад, — перекусил, и сразу к трейлеру.

— Выходит, не обманывает парень? — Обескураженно пробормотал Абориген, и отпустил рукав из горсти. — Говорит, что слоненок пропал.

— То-то, — слышу, — слониха тоскливо трубит. Пошли, посмотрим. — И, не дожидаясь согласия, сварщик направился к овину, однако заметил на плече Аборигена удочки. — А ты, никак, на рыбалку нацелился? — И тут же сменил тему. — Когда переезжать-то собираешься?

— Когда избенка в яму сползет, или пока дрова не закончатся, тут буду жить.

— Зря. Рыбалка, можно сказать, рядом. Печь топить, воду носить не надо. И не говори, что вода в городе — мертвая. Четыре колодца уже к середине лета в деревне опустели, — совсем мертвыми стали, да и на вашем краю вода уже не та стала.

— Предупредили уже. — Нехотя, согласился Абориген. — Я, пожалуй, в партизаны уйду. — И почему-то подмигнул мне левым глазом. — Сначала, все равно, дачников выкурят, и только потом до меня спрос дойдет.

4. А деревня-то неперспективная

Жалко деревню, но папе все проще оправдываться стало, что она, так и так, исподволь умирает.

— Почему? Кому она мешает? Только потому, что гравий понадобился? А где ребята будут лето проводить?

Я, конечно, с мамой был солидарен. Полностью.

«Свободу детям! Свободу детям!». Скандировал я, конечно, про себя, потому что и у отца была своя правда:

— Ты же сама понимаешь, что городу все больше и больше требуется буферный накопитель воды.

Что такое «буферный» я не понял, но то, что на окраине города появится озеро, или хотя бы водохранилище, я приветствовал обеими руками. Вот где накупаемся по самое горлышко!

Наша семья переехала в город раньше других. Жаль, что в центр города: река была рядом, но купаться в ней какой-то надзор запрещал даже зимой, и никого это не может радовать? Разве, что рыбаков, которые, похоже, не уходят с реки даже ночью.

Я прислушивался к разговору размашисто шагающих впереди сварщика и Аборигена, и медленно «жалел» местных ребят, — для их семей места в тех двух домах не нашлось. Их, вообще, переселяют на другой конец города — без реки под боком, без карьеров и рощ рядом, в которых с закрытыми глазами можешь найти грибные и ягодные места, и до одури наиграться в войнушку.

«Медленно жалеть» учил меня папа: «Старайся думать не скоропалительно, и на все смотреть с разных аспектов. Возьмем твоих друзей. С одной стороны, их лишают привычных мест обитания, — это, — с чем я полностью согласен, — плохо. Но с другой стороны, они получают жилье со всеми удобствами. А, кто не хочет перебираться в город, получат возможность переехать в другую деревню. Тут, конечно, их возможности не всегда совпадут с их желаниями. Но это же, все равно, лучше, чем ютиться в устаревающих развалюхах».

Ему-то хорошо аргументировать. Теперь, когда деревню отнесли к городу, и людей начали сселять в окрестные многоэтажки, таких, что переезжать не хотят, только на пол-улицы и набирается. Это те, к кому еще торфяники и карьеры не скоро подберутся. Карьеры и торфяники — полная противоположность друг другу, или одно — следствие другого. Когда-то, когда еще папа «пешком под стол ходил», рядом с болотом нашли залежи ПГС, или песочно-гравийной смеси, по-научному. Что-то тогда не рассчитали, а вода из реки быстро отыскивала себе русла, — и старые карьеры пришлось забросить, а на их месте со временем образовалось еще одно болото. А теперь снова вспомнили о залежах. К тому же, и новые технологии разработали, а главное, городу, позарез, понадобился тот самый буферный накопитель воды. Ну, и гравий тоже.

***

Я и не предполагал, что летом столько в деревне народу обитает. Обитает, — это моей бабушки словечко. Живет — мало, а обитает — много. Я понял, что если на огородах, то обитают. Нет, совсем не понятно. Те не живут, разве?

А тут, у овина, большая такая толпа собралась, как на праздник, или еще одна деревня сюда сбежалась: мальчишек в сторону оттеснили, шепчутся, и в дверь овина поочередно через Толькину голову заглядывают.

— Когда понял, меня чуть Кондратий не обнял. — Испуг дяди Леши понять можно, но как дядя Кондратий может обнять, если его здесь нет. Знаю я его, хотя он — из Выселок, но он вчера вечером в город проехал на своей «таратайке».

Так я дяде Леше и сказал, а он мою голову взвихрил, и хитро так усмехнулся.

— Не того ты Кондратия знаешь, парень, — и то — хлеб. А парня спасать надо.

«Неужели, уже началось, и слониха озверела, и начала на людей нападать?».

— Как бы он картофельной ботвы не наелся.

«Кто из нас картофельной ботвы может наесться?».

— Коровы картофельную ботву не едят, как бы. Вот для колорадских жуков она деликатес. — Голос, кажется, Аборигена, но говорил не он.

«Совсем не понятно. Коров-то в деревне всего две остались, но кто из их хозяев станет картофельную ботву есть? Путают что-то».

— Молод еще, и не из нашенских краев. Наши и то, бывает, картофельной ботвы наедятся, а потом и маются всю ночь.

— Вот и я думаю.

Я оглянулся на голос, и обомлел. — Дядя Кондрат? Но он же …, Я сам видел. И уж совсем непонятно, зачем он дядю Леша должен обнимать?

Увы, на моё сообщение все снова только хитро переглянулись, и каждый готов был превратить мою голову в «воронье гнездо», как сказала бы бабушка. Но ее рядом не нашлось, да и голову почему-то трепать передумали. Только еще раз кто-то усмехнулся: «Это хорошо, что с Кондратием не знаком, и еще сто лет не знакомься». Как же не знаком, если его рукой потрогать можно?

Пока я о Кондратии размышлял, а потом обходил стороной «зажужжавших аки улей» селян, снова опоздал и одним глазком на слониху глянуть, и до картофельного поля добежать. Выскочил из-за угла овина, а Толька-то с Малявкой до конца поля добежали, и уже оттуда кричат: «Нет тут никаких его следов», и руками машут. — «Видим, видим. К лесу его следы ведут, похоже».

— Фу, от сердца отлегло. Если бы слоненок ботвы картофельной наелся, отравиться мог бы.

— А это обязательно? — Понятно, что это близняшки решили уточнить. — А почему тогда колорадские жуки ее едят? А от картошки никто не умирает, и только нахваливают.

— Помидоры тоже едят. В стародавние времена их даже отравой сильной считали. А получилось, что на ядовитых кустах растут вкуснейшие и совсем неядовитые плоды. Понятно, братаны?

— Поняли. — Ответил один, а кто, — не пойму, — оба — одно лицо, — близняшек даже их родители часто путают, стригут по-разному, но волосы не хуже сорняков растут. Хотя, похоже, братаны ничего не поняли. — А зачем тогда слоненок в лес пошел?

— И то правда, что ему в лесу делать? — Сдвинул кепку набекрень, и почесал макушку головы сварщик. — Возле стожков его ищите. Наелся сена свежего, и дрыхнет. Ладно, пошли, Алексей. Доделывать работу надо.

— Не в лес, а на ручей, наверно. — Догадалась Маринка. — Ну, конечно же, тут самая короткая дорога к нему. И в лес. — Ручьем зовется тоже речка. Метра полтора шириной, но не пересыхающая и не замерзающая никогда, даже в сильные морозы. Когда-то из нее даже брали воду, но когда снова взялись за карьеры, вода в нем стала грязной и невкусной.

— Марина, добежите, посмотрите? — И получив согласие, крикнул уже в спину удаляющегося сварщика, — Сейчас слониху докормлю, только, и догоню.

Дядя Леша пошел к овину, и, как по команде, все разошлись по своим делам.

Все, да не все. Мы-то остались. И Толька тут же начал возвращать в свои руки бразды правления.

5. Нежданные визитеры

И от всего «кагала» у овина сталась только наша дюжина.

Мы уже и стожки все осмотрели, и на ручей сбегали, и до синевы накупались, и даже полтора ведра белых грибов и подосиновиков нашли. Не нашли только слоника.

Не нашли и его следов, а те, что Толька — Звездная Медведица увидел, мы сами же и затоптали.

А, когда вернулись к овину, там нас ожидала полицейская машина.

— И где тут у вас не совсем адекватные слоны обретаются? А укротителя где найти? — Как будто, они чем-то могут помочь, если слониха от горя совсем с «катушек съедет». Не пьет, не ест, только трубит, не переставая на всю округу.

Я даже не сомневался, что близнецы опередят ответ на их вопрос. — А у вас милицейская собака есть? — Обрадовались, было, они, но, оказалось, розыскную собаку не привезли, — «Чтобы слонов не спровоцировать», — пояснил полицейский с тремя звездочками на погонах. — Не подскажете, где здесь цыган можно найти?

— Далеко это. — Шмыгнул накупанным носом Толька.

— Но проехать-то туда можно?

— Можно, конечно. — И ему, все равно, пришлось туда ехать. Как старшему. И мне за компанию.

А оказалось, что мы приехали как раз вовремя. Табор уже готовился в дальнюю дорогу, — и я уже не увидел в нем того веселья, которое встретило меня с папой, — наоборот, конечно — папу со мной.

И слоника мы там не нашли.

А по возвращении нас уже встречали Толькины родители, — вчера, оказывается, они за ним приехать не смогли.

Да еще мелькали за кустами хитрющие мордочки близняшек.

— Я на автобусе приеду. Нам еще надо слоника найти.

— А где его еще поискать можно? — Вышел из «бобика» полицейский с тремя звездочками на погонах.

— Надо у старой колдуньи поискать. — Уверенно, но почему-то шепотом, подсказали близняшки, которые под ногами, как всегда, путаются.

— Почему, у нее? — На всякий случай уточнили у них полицейские.

— Так, она сегодня снова в лес ходила. — Перебивая друг друга, заторопились близняшки. — А вчера вернулась раньше обычного. — Да-да, очень рано. — А потом цельный вечер варево в котле варила.

— Варево? А это зачем? — Не поверили полицейские.

— Так, ведьма же она. Зелье готовила. На слоника. — И выпалив эту новость, близняшки спрятались за спины полицейских.

— А вы что на это скажете? — Растерянно просил Толькиных родителей полицейский с тремя звездочками на погонах.

— Выдумывают невесть, что. Слушайте их. — Твердо ответили они. — Вот, крест истинный. — И Толькина мама торопливо вдруг оглянулась на темную избушку старухи, и три раза перекрестилась. — Травница она.

— Значит, у вас к ней претензий нет? — Полицейский с тремя звездочками на погонах, кажется, решил подступить к вопросу с другого конца.

— А откуда они взяться должны? С любой болячкой к ней идем, и она ни одному не отказала.

— А почему пацаны на нее указывают?

— Разве это не понятно? Но дожили они до времени, когда за помощью к знахарям ходят. — Не сдавалась Толькина мать.

— И где нам слоненка искать? Цыгане всеми святыми клянутся, что ничего о слоненке не знают. Детвора божится, что они все рощи прочесали. Так, может быть, никакой слоненок и не пропадал? Не было его, вообще?

— Был слоненок. Еще вечером был. — Обиделся Толька. — Вот и получается, слоника нет, следов нигде не оставлено, одна чертовщина получается. — И уже конкретно указал. — А вы к ведьме, все же, сходите, — у нее он.

Сходили и к «ведьме»: сигнал был? Значит, надо проверять, только правыми взрослые оказались.