Бесплатный фрагмент - Булавка

УЛЫБАЙТЕСЬ — ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!

Булавка

Вспотевший Савелий Петрович в отделе радиотоваров старательно выбирал цифровой радиоприёмник для своего друга Игоря Николаевича. Рядом нетерпеливо дрыгал ножкой внук Тёма, ему хотелось поскорее выйти из магазина и пойти в парк, ведь дедушка обещал покатать его на аттракционах. Но дед упорно крутил в рука�� всевозможные модели, всё никак не решаясь выбрать наиболее удобный и красивый приёмник.

— Деда-а… Пошли на улицу, — канючил Тёма.

Савелий Петрович, не обращая внимания на внука, поманил продавца.

— Вы не подскажите, какую модель выбрать, чтобы она хорошо работала на улице в любую погоду?

— На улице? — удивился продавец.

— А мы дяде Игорю на кладбище выбираем, чтобы ему там скучно не было! — вставил свои пять копеек Тёма.

Продавец невольно закашлялся.

— Простите за любопытство, а зачем дяде Игорю приёмник? Новости из этого мира слушать?

— Скажете тоже… — хохотнул Савелий Петрович. — Игорёк памятники на кладбище устанавливает, вот и попросил купить ему приёмник. День рождения у него скоро.

После прогулки с внуком, вытрясшим из деда на всевозможные аттракционы половину пенсии, Савелий Петрович сдал Тёму дочери и отправился домой. По дороге в боку сильно закололо. Савелий Петрович остановился — колоть перестало. Постоял немного, пошёл дальше. В бок словно вонзился маленький кинжал.

Савелий Петрович испугался не на шутку, кое-как доковылял до дороги, остановил такси и помчался домой. Пока ехал в машине, ничего не болело, но как стал выходить из неё, снова пронзила, будто жало, острая боль.

— Лиля! Лилечка! Со мной совсем плохо… — ворвался в квартиру Савелий Петрович, на ходу срывая с себя шарф. — Наверное, сердце прихватило. Колет в боку — сил нет. Вызывай бригаду скорой помощи. Помираю…

Взяв радиоприёмник, Лилечка помогла мужу снять верхнюю одежду, уложила его на кровать, схватила телефон.

Савелий Петрович лежал на диване, боясь пошевелиться, потому что если он не двигался — ничего не кололо, но стоило ему пошевелиться — колики возвращались.

Врачи приехали быстро. Измерили пульс, осмотрели слизистые, попросили Савелия Петровича приподняться, нужно было снять с него пиджак и рубашку, чтобы послушать лёгкие.

— А-ай… — приподнявшись, взвыл Савелий Петрович и схватился рукой за левый бок. — Здесь…

Санитар, сопровождающий врача, подхватил больного на руки и аккуратно стащил рукав пиджака, он вывернулся. В районе плеча на рукаве сидела расстёгнутая английская булавка, на которую и уставились Лилечка, врач, санитар и Савелий Петрович.

— Больше не колет? — спросил врач.

— Нет, — хихикнул Савелий Петрович.

Лилечка всплеснула руками.

— Извините нас, пожалуйста, это я заколола булавкой рукав, подшить не успела.

Врач с санитаром улыбнулись, пожелали Савелию Петровичу доброго здравия и удалились. Лилечка ушла готовить обед, а Савелий Петрович задумался о бренности жизни. В этот раз булавка, а в другой?.. Неважно он себя чувствует. Возраст у него приличный, в любой момент может случиться что угодно. Надо всё подготовить, чтобы потом у родни голова не болела.

Савелий Петрович поднялся с дивана, сел за письменный стол, достал проспекты с эскизами памятников, которые забыл у него Игорь Николаевич. Положил перед собой чистый лист бумаги, взял острозаточенный карандаш. Хороший памятник увековечит автора! Памятник надо готовить загодя, иначе твой уход могут и не заметить! Памятник — это восклицательный знак человеку!

Лилечка уже в пятый раз звала к столу Савелия Петровича, однако он так и не вышел из комнаты. Рассердилась, вошла в комнату. Супруг сидел, склонившись над столом и что-то яростно подчёркивая карандашом. Лилечка заглянула через его плечо.

— Сава! Что это?

— Эскиз! Не видишь, что ли?

— Какой-то холодильник с бородой. Ты сошёл с ума? Я тебе не того врача вызвала?

— Много ли нужно для сохранения памяти о человеке? — буркнул Савелий Петрович. — Час работы мраморщика и полчаса работы Игоря Николаевича. Вам же с дочкой легче будет. Мне спокойнее, что всё предусмотрел. Пусть будет. Смотри: вот здесь — постамент, на нём — стела, на стеле выбит я в полный рост и — эпитафия: «Любил жизнь до потери пульса». Нет, погоди, надо подумать.

— Пообедаем, потом подумаешь, — рассердилась Лилечка, подталкивая Савелия Петровича в бок.

Наваристый борщ с говядиной, восхитительно вкусный, сразил Савелия Петровича наповал.

— Какая же ты у меня хорошая хозяйка! Дай поцелую твою заботливую ручку, — припал жирными губами к пальцам жены Савелий Петрович.

— Погоди! — всполошилась Лилечка, — Что это там, в комнате, происходит? Слышишь, будто кто бумаги ворошит?

Савелий Петрович выскочил из-за обеденного стола и бросился в комнату. На письменном столе, с хищным выражением морды, кот Васька додирал его эскиз. Вокруг зловредного домашнего животного валялись мелкие кусочки бумаги, в Васькиных зубах застрял карандаш.

— Убью, подлюга! — бросился ловить кота Савелий Петрович.

— Молодец, Васька! — расхохоталась Лилечка. — Рано эскизы рисовать.

***

Оба старичка любят покушать, — вдохнул полной грудью обворожительный запах горячих пирожков Игорь Николаевич, выходя из лифта. Как приятно идти к друзьям, после трудового дня на свежем воздухе. Работа у него хорошая, платят приличные деньги, да и коллектив нормальный; жена вот только много лет назад крутанула хвостом и ушла к директору ритуального сервиса, да и Бог с ней, ну а он как устанавливал памятники, так и устанавливает. Лилечка звонила, сказала, что подарок ему с Савой приготовили. А какой он установил шикарный памятник тёще Савелия… та ещё гарпия, была. С Савелием они со школы знакомы, всю жизнь дружили семьями.

— Дзынь… — нажал кнопку дверного звонка.

Вытирая руки о фартук, раскрасневшаяся Лилечка открыла дверь.

— Игорёк! Заходи!.. У нас тут событие за событием.

— Помер кто? — поинтересовался Игорь Николаевич.

— Бог с тобой, — всплеснула измазанными в муке руками Лилечка. — Сава купил тебе радиоприёмник к дню рождения, а потом сел рисовать себе памятник. Эпитафию сочиняет. Поговорил бы ты с ним, что ли.

— А сам-то где?

— Бутылочку игристого откупоривает.

На столе в гостиной чего только не было: два блюда с горячими пирогами, селёдка под шубой, салат оливье, солёные огурчики с помидорчиками, грибочки в маринаде, запотевший графин с охлаждённой водочкой. От запахов голова кругом. Савелий Петрович старательно выкручивал пробку из бутылки с шампанским.

— Помочь? Не застрелишься? — засмеялся Игорь Николаевич.

— Что пить будешь? — отозвался Савелий Петрович.

— Всё на букву «ш» — шампанское, шамогон и шональют. Лиля сказала, у тебя проблемы?

— Да. С булавкой.

— С какой-такой булавкой? — не понял Игорь Николаевич.

— С английской. Лилька в рукав пиджака засунула и забыла, а она треклятая расстегнулась, всего меня исколола: думал, помру. Скорую вызывали.

— Ты из-за булавки решил себе памятник воздвигнуть? Пригласил бы специалиста. Меня, к примеру.

— А я тебя и пригласил! Первый мой эскиз Васька, сволочь, разодрал.

— В чём-то ты прав, дружище, на посмертную славу рассчитывают только дураки, так что про монументальные мемориальные сооружения лучше задумываться при жизни. Я бы поставил тебе не абы какой, а памятник на колёсиках, чтобы в нужное время ты мог подъехать к родственникам и заглянуть в окно. Живое напоминание!..

— Шалопай, — прыснула в кулачок Лиля.

— Предлагаю поставить памятник булавке, — широко улыбнулся Игорь Николаевич. — Уколовшей тебя в нужное время, в нужное место, благодаря которой ты принялся за рисование и вспомнил свои инженерные навыки.

— Смеёшься над больным человеком? — скривил гримасу Савелий Петрович. — Сердцу не прикажешь, раз и нет пульса…

— Можно подумать, ты командир самой большой мышце в организме, — захохотал Игорь Николаевич. — И вообще, принимать алкоголь гораздо безопаснее для организма, чем принимать всё близко к сердцу. Предлагаю первый тост за женщин! Потому что женщина — это пуля со смещённым центром тяжести, которая попадает в сердце, бьёт по карманам и выходит боком. За виновниц торжества — Лилечку и булавку!

— А нет ли у тебя с собой новых проспектов с монументальными изделиями? — поинтересовался Савелий Петрович.

— Нет, у меня и навигатора теперь в машине — нет. Я его разбил, он привёл меня на кладбище и сказал: «Ваш путь окончен!», а ты мне про английские булавки рассказываешь. Приезжай ко мне на работу. Походим вдоль оградок, нервы успокоишь. Кругом тишина, умиротворение, и — сразу жить хочется. Я тебе такие памятники покажу, закачаешься.

— Нет уж, — махнул рюмочку водки Савелий Петрович. — Лучше в тир сходим, я всегда там напряжение снимаю. Как только меня жена, дочка или внуки разозлят, так я сразу в тир и вместо мишеней их лица представляю; и знаешь, отпускает. Держи приёмник, сам выбирал. Давай-ка его включим, проверим. Он на батарейках, можешь его с собой в кармане носить.

Савелий Петрович повернул рычажок. Приёмник зашипел, чихнул и красивым баритоном сказал: «А сейчас мы расскажем сказку о булавке, которая уколола одного человека в самое сердце…».

— Тьфу! — выругался Савелий Петрович, поворачивая тумблер назад. — Давай ещё по одной. За дружбу! Твоя твёрдая рука вырвала шипы из моего сердца.

***

Уютно устроившись в кресле, Лилечка старательно считала петли. Свитер для Савелия Петровича должен быть удобным и согревающим, остаётся довязать красиво оформленный реглан, переходящий в высокий тёплый воротник.

— Двадцать четыре, двадцать пять… Дзынь! Тьфу… — рассердилась Лилечка, бросая спицы.

Открыла дверь. На пороге стояла соседка Анна Михайловна.

— Лиля! Нет ли у тебя английской булавки? Не могу у себя найти. Штору в комнате сына заколоть. Порвалась.

— Заходи, соседушка, булавок множество, выбирай любую. Впрочем, возьми эту, — улыбнулась Лилечка, подавая злосчастную булавку, уколовшую Савелия Петровича. — Чаю выпьешь?

— Нет-нет, — заторопилась Анна Михайловна. — Дел по горло.

Анна Михайловна вышла замуж поздно. В тридцать четыре года родила сына. Роды были тяжёлыми. Ванечка родился слабеньким, много болел. Анна Михайловна души не чаяла в родном дитятке, и заранее ненавидела свою будущую невестку. Баловала сыночка, кормила только телятинкой да курочкой с местного рынка, при первом же чихе ставила на уши всех врачей, возила своё чадо на море, водила по музеям — в общем, всю душу вложила в отпрыска.

Ванечка рано начал интересоваться девочками, но маме старался о своих увлечениях не рассказывать. Когда Анна Михайловна обнаружила в ящике письменного стола порнографические картинки с отвратительными девицами в извращённых позах, пришла в ужас. Записала сына-балбеса на плавание, но сынок успевал везде: и спортом заниматься, и с девочками дружить.

Сначала Ваня влюбился в одноклассницу, потом поступил в институт и с однокурсницей закрутил долгосрочный роман, длившийся четыре года. Анна Михайловна случайно вернулась домой пораньше и обнаружила в своей спальне Ванечку с девушкой Светой: абсолютно голых, в интересной позе. Многоэтажный дом вздрогнул от звериного крика, когда Анна Михайловна вытаскивала Светочку за длинные локоны из кровати любимого сыночка. Ваня попытался заступиться за девушку, но маманя огрела его скалкой по широкой спине. Светочке Анна Михайловна сказала.

— Деточка, ещё не родилась та женщина, которая подойдет Ване. Так что, милочка, не думай, что с помощью постели ты сможешь отнять у меня сына.

Весь вечер Ваня слушал рыдания матери и выкрики, какой он есть подлец. Его растили, кормили, одевали, возили на курорты, а он посмел променять маму на какую-то белобрысую лахудру.

— Хотя бы предохраняйся, стервец, и подпись свою никуда не ставь! А впрочем, женись, женись! Сделай маму сиротой…

Поэтому маме Ваня не показывал Алёнку до последнего дня, лишь осмелился было, когда они с невестой подали заявление в загс.

Горе матери было беспредельно. Что же он в ней нашёл-то? Ножки тощенькие, ручки-прутики, глаза испуганной овцы. Гадюка пригрела сына на своей тощей груди. Однако свадьбе — не бывать!

Ваня ушёл из дома. Через два месяца свадьба всё-таки состоялась. Новоиспечённая свекровь скрепя сердце пришла на торжество, и теперь с тоской смотрела на молодых — раб божий Иван и страх божий Алёна. Горе горем, а с невесткой нужно наладить отношения, иначе можно навсегда потерять сына.

Анна Михайловна обладала огромным количеством уловок. Сняла отдельную однокомнатную квартиру для молодых в соседнем подъезде и уже знала, как изничтожить невестку. С помощью магии.

Первый же чёрный маг, попавший в поле зрения Анны Михайловны, оказался негром. Сей чудодей, как выяснилось невзначай, оказывал качественные услуги чёрной магии и колдовства секс-меньшинствам. Правда, воинственно настроенную маманьку сие обстоятельство не смутило. Анна Михайловна со словами: «Чтобы эта тварь от моего сынулечки отсохла», протянула чёрному-пречёрному магу булавку и фотографию невестки. Чужеземный ведун блеснул очами на чёрном-чёрном лице и горячо зашептал: «Я, как клоун морду корча, навожу на бабу порчу…».

Счастливые дети вернулись из Питера. Ваня расстелил постель, прыгнул в кровать и взвился к потолку от резкой колющей боли в ягодице. Из дивана торчала иглой вверх огромная английская булавка.

— Алёна! — взвизгнул ошарашенный Иван. — Иглы и булавки собирай за собой!

Примчавшаяся на вопли мужа Алёна молча уставилась на кровоточащую царапину.

— Ложись на живот и лежи смирно!

— Тр-р… — затрещал мобильный телефон.

— Сынок у вас всё в порядке?

— Всё в порядке, мама. Если не принимать в расчёт того, что в диване торчит огромная булавка, которая впиявилась в меня, когда я ложился спать. И теперь у меня зелёные трусы, зелёные руки, зелёная простынь и тихая ярость, потому как больно мне, мама, ой как больно…

Анна Михайловна охнула. Булавка предназначалась Алёне. Весь заговор насмарку.

— Ваня! А что Алёна? Не спит?

— Зелёнкой меня мажет. Мы боимся в кровать ложиться. Всю ночь теперь будем диван прощупывать. Так и без глаза остаться можно.

Анна Михайловна пошла на попятную.

— Ванечка! Да нет там больше булавок, я случайно обронила одну, когда заходила полить цветочки.

Ключи от квартиры у свекрови забрали. Булавку Алёна выкинула в окно.

Порыв ветра закрутил шаловливую приколку, завертел сияющей на солнце стрекозой и с силой швырнул в букет ярко-красных роз проходившей мимо дамы.

***

Валерия Леонидовна возвращалась с работы в отличном расположении духа. Отмечали на работе её день рождения. Коллеги подарили шикарный букет роз и отпустили её домой. Вот только неудобно с ним идти, да и в метро сложно с таким букетищем ехать. Надо бы такси взять.

Валерия Леонидовна вышла к шоссе, подняла руку. Рядом притормозил белый фольксваген.

— Садитесь! — выглянул из приоткрытой дверцы улыбчивый мужчина средних лет. — Куда едем, прекрасная незнакомка?

— На другой конец Москвы, — села на переднее сиденье Валерия Леонидовна, вдыхая аромат роз и крепче прижимая букет.

— Замечательно! Николай, — представился мужчина. — У вас сегодня торжество?

— Валерия. У меня сегодня день рождения.

— Кем работаете? — поинтересовался Николай.

— Продавщицей в ювелирном магазине. А вы?

— Охранником. Иногда извозом занимаюсь. Зарплаты у нас низкие… Вы замужем?

— А вы себе спутницу жизни ищете? Да, у меня есть семья, так что у вас никаких шансов, — улыбнулась Валерия Леонидовна.

— Вы мне напомнили одну историю, — хохотнул Николай. — Как грамотно отшить кавалера. Правда, это история о девушках. В далёком 1976 году прошлого века меня забрали после школы в армию. Попал служить в Сибирский военный округ. Ни о какой дедовщине мы тогда слыхом не слыхивали. Был определённый порядок, который никто не нарушал. Салаги-первогодки мыли полы, убирались. Второгодки, они же деды по-нынешнему, в основном в нарядах стояли. Никто никого не бил и не издевался. Жили дружно. И служил с нами кореец. Звали его Хунг. Без слёз не взглянешь. Природа на нём оттянулась по полной. Маленький, кривоногий, с огромной головой, которая по форме напоминала грушу, только хвостика на макушке не хватало, с узкими чёрными глазами-семечками и ртом наподобие щели почтового ящика. Понятное дело, все подсмеивались над внешностью Хунга.

В то время было модно писать из армии девушкам письма. Нам начальство специально адреса подкидывало. Где они их брали? Одному Богу известно… Нам для писем специальное время в Красном уголке нашей войсковой части отводили. Мы делали фотографии, писали разным девушкам, вкладывали своё фото и ждали ответа. Между прочим, многие после армии поехали к своим девчонкам по переписке, чтобы поближе с ними знакомиться.

Пристали мы однажды к Хунгу.

— А у тебя есть девушка?

Он в улыбке расплылся:

— Есть.

— Корейка? — спрашивает мой дружок Витька.

Хунг обиделся, чуть было не замкнулся.

— Корейка — свинья, у меня — кореянка.

Витьке неймётся.

— Красивая? Покажи карточку.

А сам меня в бок толкает: «Сейчас поглядим на его красавицу. Вот уж не думал, что кто-то в такого может влюбиться».

Хунг лезет в карман, у сердца снимок зазнобы носит. И вот достаёт и подаёт Витьке карточку, а там… просто анекдот, а не загляденье. С карточки на нас смотрит каракатица, словами не описать. Стоят с Хунгом друг друга.

Мы похвалили его невесту. Сказали, что очень красивая. Сами еле держимся, чтобы от хохота не повалиться, и придумали такую штуку.

Девушки нам разные отвечали: красивые, некрасивые, толстые, худые, кривые, косые, рыжие, белобрысые. Бывало, напишешь письмо. Отвечает складно да занятно, просишь прислать фото, а на нём «невеста Хунга». Как отвязаться, чтобы не обидеть? В общем, нащёлкали мы на фотоаппарат Хунга, и как только надо девице дать отворот-поворот, в конверт ей его фотокарточку. И тишина… ни ответа, ни привета.

Валерия Леонидовна задохнулась смехом.

— А что это у вас на ухе висит? — спросил Николай. — От сглаза носите? Или модничаете?

— А что у меня там висит, — схватилась руками за уши Валерия Леонидовна. На одном из них, зацепившись за серёжку, висела простая английская булавка. — Откуда она взялась?

— Вам лучше знать, — скосил глаза Николай.

— Боже мой!.. — охнула Валерия Леонидовна. — Кто-то решил меня сглазить и подсунул мне эту булавку.

— Плохо вы знаете продавцов цветочных магазинов, — засмеялся Николай. — Смотрите! Один бутон в вашем букете сломан! Он был закреплён на булавку. Они частенько так делают, когда покупают большой букет, обязательно всунут некондицию. Ох уж эти букеты…

— Приехали! А булавку эту оставьте здесь, уж я найду ей применение.

***

В соавторстве с Евгением Пахомовым (г. Элиста)

Николай рванул с места, но через секунду жезл сотрудника ГАИ его остановил. Николай чертыхнулся, нажал на тормоза и механически опустил руку в карман. Туда упала и булавка.

— Нарушаем, — ехидно поприветствовал его гаишник. — Ваши права.

Николай протянул небольшую книжицу.

— Что это? — вытаращил глаза блюститель дорожного спокойствия.

— Конституция! В ней всё о правах написано, — усмехнулся Николай.

— По мне хоть «Камасутра», где всё нарисовано. Где права? — раскрыл потёртые корочки гаишник.

— Так-так, — изрёк страж правопорядка. — Сержант Екатерина Петровна, подойдите сюда, — обратился к девушке в полицейской форме.

— Что это за знак в правах, похожий на булавку?! Как представитель женского пола, что вы можете сказать.

Сержант на секунду задумалась и предположила:

— Думаю, за рулём была женщина.

— Где женщина? — обратился он к Николаю.

— Какая женщина?..

— Которая сидела за рулем.

— Так это, она рядом сидела.

— Что? У вас на груди сидела? — съязвила сержант.

— Нет, рядом.

— Почему булавка у вас в документе: на память о встрече или как?

— Или как… — задумчиво протянул Николай. — Сначала мы говорили о цветах, а потом она исчезла.

— Где? Под колёсами? Откройте ваш бумажник, тьфу, багажник, мне нужно посмотреть, что там у вас?!

— Ружьё и чучело тёщи!

— Разговорчики! За нарушение ношения водительских прав с вас небольшой штраф из четырёх цифр. А булавку придётся изъять в назидание другим непонятливым водителям.

— Тьфу… — сплюнул Николай. — Операторы машинного доения. Булавкой не уколитесь. Заговорённая она.

— Почему одна фара не горит? — нахмурил брови гаишник.

— Новая модель «Фольксваген-Кутузов», — парировал Николай, поскорее залезая в машину.

— Екатерина Петровна, выпишите-ка ему ещё один штрафчик на четыре цифры, за пререкания. Поезжайте, уважаемый, — сложил бумажки в карман гаишник. — Екатерина Петровна, а вы пройдёмте-ка со мной. Составим протокол во-о-н в том кафе.

***

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром… В кустах ты прячешься с радаром… — мурлыкал себе под нос Виктор Павлович, возвращаясь домой с дежурства. Жене он отзвонился, микроволновка уже жужжит.

— Верунчик! — зашёл в квартиру Виктор Павлович. — Масик вернулся с работы. Кто встретит Масика? Масик голодный и холодный.

— Иду, — вышла из кухни Верочка. — Раздевайся. Ужин готов. Дай я тебя поцелую, — прижалась губами к щеке мужа. — А что нам сегодня Масик принёс?

— Небольшую премию, — полез рукой в карман брюк Виктор Павлович. — Ой-й… Зараза. — Выдернул руку с несколькими бумажками, одну из которых проколола английская булавка.

— Дай поцелую пальчик. Масик укололся. У собаки боли, у кошечки боли, а у Масика заживи, — глубоко вздохнув, погладила руку мужа Верочка. Нос уловил лёгкий запах женских духов. Купюры пахли женщиной. Где шлялся? — резко вырвала из рук Масика деньги Верочка, вертя между пальцами булавку. — Пакостник! — замахнулась полосатым жезлом. — Получишь «енотовой палкой»!

— За что? — прикрыл руками голову Виктор Павлович.

— Откуда булавка? — рявкнула Верочка.

— Мужика сегодня штрафовал, случайно к деньгам прилипла.

— Давай-давай… — кипятилась Верочка. — Ври дальше.

— Сама помнишь, как пришла под утро — чулки наизнанку, лифчик из сумочки торчит? — пошёл в атаку Виктор Павлович, тихонько забирая жезл из рук любимой.

— А кто мне тогда кричал: «Я птица вольная, где хочу, там и летаю»? — побагровела Верочка. — И раз так, то ты — птица вольная, а я — подневольная: когда отпустили, тогда и прилетела!

— Ах ты… — вырвал назад деньги Виктор Павлович. — Ничего не получишь.

— Вот тебе! — воткнула булавку пониже спины Верочка.

Почувствовав ощутимый укол и вспыхнув словно спичка, Виктор Павлович схватил любимую, приподнял над полом и понёс к комнате. Верочка, трепыхаясь в руках муженька, успела вцепиться ему волосы и выдрала солидный клок.

Виктор Павлович начал терять контроль над собой. Открыл ногой дверь комнаты, втолкнул разбушевавшуюся гарпию внутрь и закрыл, крепко подперев дверь спиной. Раздалось змеиное шипение. Увидев вбитый в стену гвоздь и висящий на нём ключ от комнаты, Виктор Павлович протянул руку к «ключику возмездия» и запер Верочку, только после немного успокоился. Вытащил вогнанную по предохранительный замок булавку, бросил её на пол, и она провалилась в щель между половицами. Негодуя, направился к холодильнику. Час пил горькую под музыкальный вой из-под двери. Потом ушёл.

Вернулся поздно. В квартире стояла тишина. Дверь в комнату оставалась запертой. Виктор Павлович тихонько открыл комнату. Свернувшаяся калачиком Верочка мирно спала на диване, прижав к груди плюшевого зайца. Пухлые губки что-то шептали, полудетское личико с упрямо сжатыми губами выглядело безмятежным и умиротворённым.

На Виктора Павловича накатила волна нежности. На цыпочках подошёл к дивану, положил рядом с зайцем заработанные за день деньги, легонько поцеловал жену в затылок и вышел из комнаты. До замужества Верочка была членом команды стритрейсеров, и он их ловил… Попадалась Виктору Павловичу и Верочка, которая полюбилась ему за боевой характер.

***

На улице светило весеннее солнышко. Падая на подоконник, лучи отражались в вазочке с водой и пускали по квартире игривые блики. Один из них упал на руку Виктора Павловича, прыгнул на циферблат наручных часов, скользнул по стеклу, ослепив их владельца солнечным зайчиком. Виктор Павлович, громко чихнув, отодвинулся от окна и подошёл к клетке с хомяками.

В клетке кипела настоящая супружеская жизнь. Самка недавно родила восемь хомячат и теперь сидела в домике с ними. Голые, слабые и беззащитные, они нуждались в материнском тепле. Их папашку деятельная родительница выдворила из родных пенатов, и тот, один-одинёшенек, лежал на крыше домика да чутко прислушивался к тому, что происходит внутри. Детишки громко пищали, требуя молока. В дом его не пускали, хоть он и рвался помогать своей избраннице.

Виктор Павлович мрачно смотрел на отверженного самца. Ему, суженому, обязательно нужно помириться с Верочкой. Да, он был не прав, сорвался, а зачем она воткнула булавку? Этот же заурядный конфликтик — совсем не повод собирать вещи и уходить к маме?!

Виктор Павлович ещё раз посмотрел на самца. Тот слез с крыши и попытался сунуть нос вовнутрь домика, оттуда разъярённой фурией вылетела самка и грозно щёлкнула зубами перед носом незадачливого папаши. Самец тут же попятился назад, к миске с кормом, решив снять нервное напряжение.

— Набирай вес, дружище, ведь чтобы победить такую стервочку, нужно крепко стоять на лапах. Держись, мужик, — натянул мятую рубаху Виктор Павлович.

Потоптавшись в коридоре, сел на корточки, шаря по полу в поисках предмета ссоры. Через некоторое время булавка нашлась. Засунув её в нагрудный карман, Виктор Павлович вышел за дверь.

Через десять минут Виктор Павлович стоял у ларька с цветами, выбирая букет для любимой. Розы! Верочка любит розы! С одной стороны — белые хороши, с другой — они не подойдут. Получается, будто он белый флаг выкидывает перед противником. Красные? Агрессивный цвет. Цвет войны, эти розы могут Верочку разозлить. Малиновые? Такие цветы старухам на юбилеи дарят. Розовые? Это для пятнадцатилетних нимфеток. Остаются жёлтые.

— Девушка, дайте мне, пожалуйста, семь крупных жёлтых роз на длинных, крепких ножках.

— Вам в целлофан или красиво оформить?

— А что означает — красиво?

— Ну-у… Могу развернуть лепестки у роз, и они будут казаться крупнее. Веточку зелени можно приложить, красивую бумагу взять, витой подарочной ленточкой с бантиком букет завязать, но это будет стоить дороже.

— А-а… Вяжите ленточками. Моя жена ненавидит жадных мужиков. Она и меня проверяла, когда я за ней ухаживал. Заведёт куда-нибудь в магазин с украшениями и смотрит, куплю ей хоть что-нибудь, а если куплю, буду ли торговаться за каждую копейку? В моём случае лучше не экономить.

К дому тёщи Виктор Павлович шёл, внутренне содрогаясь. Только бы её дома не оказалось. Старая гарпия всё испортит. Наверняка со вчерашнего дня сидит, смакует подробности их ссоры. Радуется, что дочка домой вернулась. С первого дня их совместной жизни старуха зудела дочери по телефону, что не ровня он ей — со свиным рылом припёрся в калашный ряд. В запале благоверная напомнила ему об этом. Позвонил в дверь. Дверь открыла Ангелина Борисовна.

— Явился. Чего надо?

Виктор Павлович, боясь, что старуха захлопнет дверь, протиснулся боком в квартиру.

— Вера дома?

Ангелина Борисовна, блестя очами, тряся накрученными на бигуди крашеными буклями, зашипела среднеазиатской змеёй щитомордником.

— Протиснулся-таки, паразит. Без мыла в любую дырку влезет. Садись, скоро придёт. Ты почто мою кровиночку в комнате запер?

— Она мне сделала больно! — достал из кармана булавку Виктор Павлович. — Она воткнула в меня вот это!

— Правильно воткнула! Надо было огреть тебя твоей полосатой палкой!

— Но-но! Не палкой, а жезлом, — сел на краешек стула Виктор Павлович, старательно пряча цветы за спину.

Ангелина Борисовна села на диванчик под старинными массивными часами с кукушкой, подаренными ей бабушкой, и только собралась открыть рот, как в замке заскрипели ключи.

Ангелина Борисовна полетела турманом к входной двери, пытаясь предупредить дочку о нашествии узурпатора. Только она встала, как массивные часы сорвались со стены и упали ровно на то место, где только что сидела Ангелина Борисовна.

— Тьфу, — сплюнул на пол Виктор Павлович. — Вечно они опаздывают! — и тоже вышел в коридор.

На пороге стояла Верочка, тоненькая, красивая, длинные вьющиеся волосы разбросаны по плечам, пухлые губки улыбаются, блестя васильковыми глазами. У Виктора Павловича аж защемило в груди. Он бы прямо сейчас кинулся к ней, поцеловал бы её, отдал букет, и они, конечно, помирились бы, но… Впереди всех на лихом коне скакала Ангелина Борисовна.

— Вера! Турни вражину! Он вероломно проник на нашу территорию.

Виктор Павлович попытался отодвинуть вредную старуху и пробиться с боем к Вере, но клюка пошла в атаку. Выхватила букет из рук Виктора Павловича, и с криком: «Вот тебе за мою дочку!», врезала цветами по его лицу.

Пять из семи бутонов отлетели с первого удара, остальные два — после второго. Ангелина Борисовна встала у дверей с семью колючими палками наперевес, как с семью вязальными спицами. Верочка осыпана лепестками роз, а у Виктора Павловича — веером царапины. Это было уже чересчур!

Виктор Павлович схватил тёщу и приподнял над полом. Повиснув в его руках, Ангелина Борисовна даже сноровистей дочери вцепилась мёртвой хваткой в его волосы и дёрнула за них что есть мочи, сделав гораздо заметней проплешину на голове зятька.

Взвывший от сплошной невезухи Виктор Павлович вышиб ногой дверь кухни и, скинув Ангелину Борисовну на диванчик, быстренько запер дверь на щеколду.

Последующие два часа под тёщины завывания уговаривал Верочку вернуться к нему, и она, наконец-то, смягчилась. Смазала йодом на его лице царапины, собрала сумку и заодно о матери порадела — выпустила её из кратковременного домашнего заточения, после чего помирившиеся супруги пошли домой.

Ангелина Борисовна, здорово осерчав на дочь и вусмерть разобидевшись на зятя, подала заявление в суд. Ждать пришлось долго, суд рассмотрел обращение заявительницы лишь через месяц, после чего её вызвали к мировому судье.

— Маркелова Ангелина Борисовна. Возраст? — крутил в руках заявление мировой судья, с изумлением разглядывая пучок волос.

— Мне дают не больше тридцати пяти! — закокетничала Ангелина Борисовна.

— Будете выдумывать, срок дам, — охладил старушкины мечты грозный голос.

— Шестьдесят восемь.

— То-то же! Поехали дальше.

Судья открепил клок волос.

— И не стыдно вам так обращаться со своим зятем?

— А вы видели моего зятя? — зло буркнула Ангелина Борисовна.

— Нет. Не имел случая.

— Так о чём же тогда говорить?! Я однажды заснула, проснулась, а он меня рулеткой измеряет! — налилась краской Ангелина Борисовна.

— Зачем? — вскинул брови судья.

— Сказал, что хочет мне шубу купить: мол, мир в семье дороже всего.

— Это не имеет отношения к делу. Вы настаиваете на том, что зять насильно закрыл вас в кухне. Волосы чьи?

— Демона этого.

— Как они оказались в ваших руках?

— Выдрала, когда он надо мной насильничал.

— Выходит, зять ваш не виноват, — вынес вердикт судья.

— Как это? А кто же тогда виноват? — вытаращила глаза Ангелина Борисовна.

— Вы! Причинили зятю боль, ещё и жалуетесь. Идите-ка подобру-поздорову, пока я вам десять суток исправительных работ не влепил. Дело закрыто, — захлопнул папку судья.

— Волосы отдайте! — подскочила с места Ангелина Борисовна.

— Зачем? Они приложены к делу и будут храниться в архиве, сколько им положено.

Ангелина Борисовна сложила губы гузкой.

— Отдайте. Я и заявление заберу.

— Смотрите у меня! — погрозил пальцем судья, протягивая заявление вместе с клоком волос. — Ещё раз нашкодите, срок влеплю.

Простить предательство дочери Ангелина Борисовна не могла, её сердце требовало мщения, и она завела огромного мастифа, начав обучать пса команде «фас» с помощью того самого клока волос. Результаты не заставили себя ждать, через два месяца Буч (так звали собаку), узрев клочки волос, прилипшие у хозяйки чуть ниже спины, автоматически выполнил захват противника, после чего Ангелина Борисовна попала в больницу, где пострадавшей наложили пять швов.

Узнав о несчастье, постигшем тёщу, которая теперь могла только стоять или лежать на животе, Виктор Павлович с Верочкой забрали её и Буча к себе. С тех пор так и живут вместе. Разменяли две квартиры на большую четырёхкомнатную квартиру в самом центре города, а в скором времени и внуки родились.

На том приключения булавки закончились, она начала верно служить Ангелине Борисовне, которая всякий раз при выходе на улицу стала прихватывать английской штукенцией концы своей любимой шали. Однако надолго ли хватит Ангелине Борисовне благоразумия, кто знает?

Капитальный ремонт

Колотун, дыра в полу,

И в отверстие к послу,

Не стесняясь сквозняка,

Лезет призрак ЖКХа…

Капитальный ремонт — стихийное бедствие, совершаемое группой лиц по предварительному сговору. А уж в их доме, — злилась Галина Сергеевна, — увы и ах, ремонт идёт стахановскими темпами и гестаповскими методами.

Час назад пришли газовщики — два каких-то замызганных мужика, отрезали ей газовую трубу, и теперь неизвестно сколько времени она, хозяйка квартиры, будет сидеть без газа. Еду наготовила впрок ещё вчера — главное, чтобы электричество не отключили, иначе на СВЧ-печке пищу не разогреешь.

Галина Сергеевна — незамужняя дама средних лет, с твёрдым характером да с хорошим образованием — была недурна собой, но с женихами у неё не клеилось. Она была из волевых женщин, что и машину на ходу остановят, и трактор перевернут.

Галина Сергеевна пила чай с малиновым вареньем собственного приготовления, когда услышала странный шорох. Сердце ёкнуло, дыхание задержалось, рот пересох. Замерев с чашкой в руке, боязливо обернулась к месту срезанной газовой трубы.

Из дырки в потолке медленно показалась бумажка и поползла вниз. Приглядевшись, Галина Сергеевна заметила нитку, к которой было привязано послание.

Неожиданный страх тут же сменился яростью. Брякнув чашку о стол, Галина Сергеевна схватила бумажку и дёрнула на себя. Сверху раздался громкий выдох: «Ох-х…».

Над ней жил Лаврентий Семёнович Шмак. Мужчина в годах, давно оказывающий ей знаки внимания. Старый ловелас сменил четыре жены и теперь находился в поиске очередной жертвы. Никак старый безобразник решил над ней пошутить?..

Галина Сергеевна разжала крепко сжатый кулак, аккуратно размотала нитку, расправила бумажку. На ней красивым почерком было написано послание: «О, прекрасная императрица! Услада моих очей. Моя прелесть! Так хочу увидеться не в лифте или у подъезда, а за чашкой чая в моей берлоге. Приходите, прелестная Галина Сергеевна, прямо сейчас. Газа нет, зато есть электрический чайник. Жду с нетерпением. Ваш обожатель Лаврюша».

Возведённая Шмаком в статус императрицы возвела очи к небу, точнее к дырке в потолке… Галине Сергеевне даже показалось, что там раздаётся какое-то сопение. Приглядевшись внимательнее, заметила и какие-то странные проблески, видимо, от очков Лаврюши, старательно заглядывающего в малюсенькое окошко.

— Понятно. На смену осеннему обострению, возможно, придёт зимняя стабилизация, — подумала про себя Галина Сергеевна, беря шариковую ручку со стола. Закусив нижнюю губу, старательно вывела буквы на обратной стороне записки: «Лаврюша! Открой паспорт на первой странице и посмотри дату рождения», после чего снова примотала к записке нитку, и дёрнула за неё. Нитка быстро поползла вверх.

Галина Сергеевна взяла скотч, встала на табурет, и старательно залепила дырку в потолке.

Погребок

Бабье лето — самые красивые дни осени, и где бы человек ни находился: в городе ли, в деревне, яркие краски никого не оставят равнодушным. Сухие разноцветные листья мягко шуршат под ногами, на клумбах пестреют осенние цветы, тихо дует тёплый ветерок, в воздухе парят серебряные паутинки — самое романтичное время года. Бабье лето рождает особенное чувство — волнительного созерцания природных красот и сопричастности к миру волшебства, таинственности и сказочности.

Маша давно хотела побродить по живописным аллеям в каком-нибудь парке, вспомнить юность, почувствовать дыхание осени.

— Давай в субботу сходим на ВДНХ, давно хочу посмотреть «Москвариум» и «Дом бабочек», — поставила перед Ованесом тарелку с узбекским пловом Маша.

Несмотря на то что Ованес был армянином, он очень любил узбекскую кухню. Учитывая его вкусовые пристрастия, Маша с помощью видеороликов в интернете освоила приготовление немыслимого количества разнообразных блюд. Одних пловов пять разновидностей научилась готовить.

— На приключения тянет, — смекнул Ованес, но озвучил совсем другое. — Любимая, обязательно сходим. В ресторанчик зайдём, покушаем, посидим, поболтаем.

Плов удался, Ованес съел две тарелки с горкой и пошёл спать. Вставать рано, он работал автослесарем, уже с утра ему предстояло приступить к поочерёдной работе над несколькими заказами.

Спал Ованес беспокойно. С переполненным желудком вообще трудно спать, лишь через сорок минут любитель трапез мягко погрузился в сон. Огромная стена из рваного камня на глиняном растворе, вздыбившаяся на косогоре, где он стоит в белой папахе и белой шапке из овечьей шерсти, а рядом улыбается Маша, она одета в армянский народный костюм «тараз», который прекрасно подчёркивает её белокурые волосы и широкое славянское лицо с васильковыми глазами. В длинной белой рубахе, красных шароварах со сборкой внизу, с красивым продольным вырезом на рубашке-халаве, руки в золотых браслетах, на ногах туфли из мягкой кожи — жена князя! Перед ними расстилается огромная долина вся засаженная виноградом.

— В этом году хороший урожай! — махнул рукой в долину Ованес. — Много карасов закопаем в землю и будет в них бродить красное вино да коньяк. Будет чем порадовать друзей.

— На горе Арарат растёт сладкий виноград, мы наделаем вино «Ара рад, Ара рад», — засмеялась Маша.

— Всё бы тебе смеяться, неразумная женщина! Нет ничего вкуснее армянского коньяка! — нахмурился Ованес. Долгие годы в браке научили Машу читать лицо мужа, как книгу.

— А ты знаешь, в Африке есть племена, где мужья продают надоевших им жён, и даже княжеской крови! Ты бы меня продал?

— Я бы тебя подарил! — проснулся Ованес и, погладив Машу по спине, подумал с усмешкой: приснится же такое…

Аллеи ВДНХа блистали золотом осыпающихся листьев. Маша под аквамариновым небом подставляла лицо лучам едва греющего солнышка, поддавая носком ботильона воздушную листву.

Ованес осмотрелся по сторонам. Поток людей медленно двигался к павильону «Армения», у дверей которого стоял большой стенд, гласивший о дегустации армянских вин.

— Маш, давай отложим поход к бабочкам и сходим на дегустацию, — предложил Ованес, не особо надеясь на положительный ответ.

— Сначала — бабочки, потом — «Москвариум», если останутся силы — дегустация, — упрямо сжала губы Маша.

Ованес отвёл взгляд от манящего павильона. «Дом бабочек» оказался совсем рядом с «Арменией». В павильоне было душно и сыро, много зелени и, о чудо, вокруг порхали сотни бабочек: больших и маленьких, ярко окрашенных и в скромных одеяниях. Молодая женщина рассказывала взрослым и детям, кто такие бабочки и почему они так называются?

Название «бабочка» происходит от старославянского слова «бабка», старуха. Согласно верованиям древних славян, души умерших предков превращаются в бабочек, и к ним нужно относиться максимально почтительно. Живут эти прекрасные создания по всей земле, питаются пыльцой и нектаром, некоторые — соками деревьев и перегнившими фруктами, но есть среди них и гурманы. Бражник мёртвая голова залетает в ульи пчёл и лакомится их мёдом, а некоторые тропические бабочки пьют слёзы черепах и крокодилов. А есть среди многочисленного царства бабочек и настоящие вампиры, питающиеся кровью других животных. Но жизнь бабочки коротка, длится от нескольких дней до нескольких недель.

Маша слушала экскурсовода раскрыв рот, а перед глазами Ованеса порхали огромные бабочки со звёздами на крыльях: с тремя, пятью, а у огромного махаона Ованес узрел все семь.

Маленький мальчик на крыше сидел:

Был бы я бабочкой, я б полетел!

Тихо подкрался с дубинкою кто-то,

Быстро свершилась мечта идиЁта. (с)

Тихонько прошептав на ухо Маше это творение в стиле чёрного юмора, Ованес нарочито исковеркал последнее слово в четверостишии.

— Прекрати! — зажала ладошкой рот прыснувшая от смеха Маша. — Сейчас пойдём куколок смотреть!

— Угу… — кивнул Ованес. — Выйду покурить на минутку, и — пойдём.

Стоя на крыльце, он с наслаждением затянулся сигаретой и с тоской поглядел в сторону «Армении», как вдруг Ованеса осенило: «Пожалуй, сбегаю пропущу стаканчик и после потопаю смотреть куколок. Ничего не могу поделать, генетическая память», — уверил себя мужчина и быстрым шагом направился к заветной цели.

Переступив порог гостеприимного павильона, посетитель почувствовал мягкое прикосновение к его плечу и услышал вкрадчивый вопрос:

— Что вы больше любите — коньяк или женщин?

— Зависит от года изготовления, — на автомате выпалил Ованес.

— Тогда вы не зря зашли в наш павильон! Вазген! — представился темноволосый мужчина зрелого возраста. — С чего начнём? Какое вино предпочитаете?

— Из вин предпочитаю коньяк! — ответил Ованес.

Маша хватилась пропажи минут через двадцать. Мужа словно жаба слизнула.

— Куда подевался? Дегустация! — хлопнула в ладоши Маша. — Действительно, что ему бабочки, когда рядом даром наливают!

В павильоне «Армения» стоял весёлый гомон. Раскрасневшиеся женщины всех возрастов ходили от столика к столику со стаканчиками в руках. Мужчины толпились у стойки с более крепкими напитками, но Ованеса среди них не было. Маша ещё раз обвела взглядом зал. В полутёмном углу стоял маленький круглый столик, за которым сидели трое мужчин. Маша пригляделась и направилась к ним, но прежде чем подойти вплотную, решила прислушаться, о чём они ведут разговор.

— По моему мнению, люди делятся на три категории: тех, кто не пьют вообще; тех, кто не переносит коньячные масла и для кого коньяк пахнет клопами; и — тех, кто обожает хлопнуть рюмашку-другую вкусного ароматного напитка. Попробуйте вот этот, поверьте моему опыту, я работаю сомелье более двадцати лет! — протянул Ованесу маленький пластиковый стаканчик мужчина армянского происхождения. — Понюхай его, дорогой. Попробуй на кончик языка.

— Божественно! — медленно смакуя, всосал напиток Ованес. — Как называется сие чудо?

— Э-э… дорогой, это «Царь Тигран» семнадцатилетней выдержки, а то, что продают у вас в магазинах, — это не коньяк! Крашеный этиловый спирт с вкусовыми добавками. Хороший коньяк менее трёх тысяч не может стоить. Ну-ка, попробуй ещё и другой. Мехрож! Нашему несравненному гостю принеси «Наири» из подвала.

— Дорогой, — положила руку между лопатками мужа Маша, — который по счёту стаканчик?

— Маша! — встал со стула Ованес. — Присаживайся. Знакомься: Вазген. Большой специалист по коньякам!

— Какое вино предпочитаете? Красное или белое? — мгновенно оценил обстановку Вазген.

— Предпочитаю коньяк! — рассерженным голосом ответила Маша.

— Вай… Какая девушка! Огонь! — подал стаканчик Маше Вазген.

Спустя час в подвале среди бочек с вином и коньяком раздавался заливистый девичий смех. В погребе собрались пятеро: сомелье Вазген, Ованес с Машей, работник павильона узбек Мехрож и примкнувшая к ним его жена — Дильбар, трудившаяся уборщицей в этом же павильоне.

— А это что за коньяк? — спросила Маша.

— Шарль Азнавур! Двадцать пять лет выдержки! Пробуем?

— Да-а… — подхватил нестройный хор дегустирующих.

— А вы знаете байку про террористов, которые захватили винные погреба и четыре дня не могли сформулировать свои требования? — развлекал гостей Вазген. — Произнесите «сомелье» с ударением на последний слог и представьте себе плантации созревшего винограда, вкус молодого божоле и уют винного погреба.

— А каким должен быть погреб, чтобы вино в нём хорошо дозрело? — спросил Ованес.

— Крепко запертым! — захохотал Мехрож.

Свои пять копеек вставил Ованес:

Папа сынишку ремнём наказал.

После спустился за чем-то в подвал.

Месяц смеялся счастливый парнишка:

Не открывалась на двери задвижка. (с)

— Когда я заработаю много денег, куплю себе винный погреб и назову его «Нарния», — перекрыв хохот сказал Межрож.

— Зачем? — удивилась Дильбар.

— Э-э… — хитро прищурил и без того узкие глаза Мехрож, — чтобы возле него всегда были хроники. А не хотите ли вы попробовать узбекский коньяк? Дильбар, пожалуйста, принеси «Самарканд», он лежит в бардачке в моей машине.

— Кхм… — крякнул Вазген. — В средние века дегустация считалась удачной, если все выжили!

— А м-м-мы, вообще-то, пришли на ВДНХа смотреть бабочек, — икнула Маша.

— У вашей жены появился странный акцент, — обратился к Ованесу Вазген. — Пора сворачивать дегустацию.

— Предлагаю встретиться в другой раз, — предложил Мехрож. — Нам с Дильбар нужно время на подготовку. Попрошу друзей прислать наши лучшие коньяки «Старая Хива», «Ташкент» и «Узбекистан».

— Предлагаю поднять последний тост за дружбу народов, — поднял пластиковый стаканчик Вазген. — Расскажу вам притчу, друзья. Плывёт по реке щука, на её спине сидит орёл. Орёл думает: «Укушу — сбросит». Щука думает: «Сброшу — укусит». Так выпьем за верную дружбу, которая может преодолеть любые преграды. Сегодня в нашем погребке собрались самые разные люди: два армянина, узбек, киргизка и русская. Содружество людей, несмотря на границы между ними, возрождается! Так пусть как можно больше будет таких встреч и застольных тостов за общим столом. В единстве — наша сила, в единстве — сила каждого народа!

Леночка

Шестилетняя Леночка возвращалась с папой из детского садика. Леночка вприпрыжку бежала впереди папы, заскочила на ступеньки подъезда, поскользнулась и больно упала на коленки. Хотела разреветься, но папа спешил домой и, быстро подхватив дочурку, потащил её к лифту. Нахмурившаяся Леночка плакать не стала, ехала молча.

Дверь открыла мама. Леночка зашла в коридор и неожиданно разрыдалась.

— Что случилось? — всплеснула руками мама.

Рыдающая Леночка забежала в кухню.

— Я упала! Меня папа подтолкнул на ступеньках. Я разбила нос, у меня кровь пошла-а-а-а…

Мама внимательно осмотрела дочку, но следов крови не обнаружила.

— Леночка! Крови нет.

— Правильно! Папа вытер её мне носовым платком, а платок в карман куртки положил.

Мама коршуном вылетела в коридор. Супруг пристраивал куртку на вешалку.

— Где платок?

— Какой платок?

— Испачканный кровью!

— Какой кровью?!

— Леночкиной! Ты ей нос разбил!

— Ты с ума сошла! Какая кровь? Какой платок? Какой нос?

— Она упала? Выворачивай карманы куртки!

— Ну… Да! Упала на ступеньках, но она даже не плакала. Карманы-то зачем выворачивать?

— Доставай носовой платок! Прекрати мне врать! Рассказывай, что произошло! Ты зачем толкнул ребенка на ступеньки? Я тебя самого сейчас так толкну, вылетишь отсюда навсегда.

— Ничего не произошло, шли из садика, около дома на ступеньках Ленка упала, и — всё. Встали и пошли домой. Пойдем у неё самой спросим.

Леночку вывели на середину кухни. Мама с папой приступили к допросу с пристрастием. Первым начал папа.

— Леночка! Разве я тебя толкал?

Леночка потупила глазки и всхлипнула.

— Нет.

Папа продолжил.

— А разве кровь была?

— Нет.

— А зачем ты маме сказала, что я кровь вытирал из носа и платок в карман спрятал?

Леночка вытерла слёзы.

— А кто же меня пожалеет? Вы меня совсем не жалеете…

Папа долго отпаивал маму валокордином, попутно объясняя ей, что вот так дети и доводят родителей до развода.

Уж климакс на носу

Наденька находилась в том чудесном возрасте, о котором в народе говорят: «Сорок пять — баба ягодка опять». И впрямь: черноглаза, смешлива, с фигурой, о которой многие мужчины вздыхают втихаря от жён, — большая высокая грудь, длинные стройные ноги, мечтательные глаза.

Всё вроде у Наденьки было: взрослая замужняя дочь, высокий, красивый муж, но вот чего-то не хватало. У дочки своя личная жизнь, муж занят на работе двадцать четыре часа в сутки, то есть он приходил, конечно, домой поужинать и переночевать, но даже во сне говорил о работе; хотя, понятное дело, на нём ответственность за семью. Зарабатывать надо! Дочке нужно помочь с маленькой внучкой. С женой — раз в год съездить отдохнуть.

Наденька сидела в учебном отделе образовательного учреждения и мечтала о принце: «Где же ты, мой юный пион? Ждёт тебя твоя майская роза!», как поёт украинский исполнитель в женском одеянии под псевдонимом Верка Сердючка.

Рядом с Наденькой активно, вроде неутомимо строящей гнездо хомячихи, перекладывала бумажки её сотрудница пенсионного возраста. Размышления Наденьки прервал звук открывающейся двери. На пороге стоял молодой человек почти вдвое младше самой Наденьки и пристально смотрел на её грудь, однако спохватился и спросил.

— Учебный отдел?

— Да. Что вы хотели? — подняла глаза коллега пенсионных лет — Хомячиха.

— Дипломчик приобрести.

— Как это, приобрести? Вы хотите записаться на курсы? — уточнила Хомячиха.

— Нет, понимаете, я устроился на новую работу, учиться мне некогда, поэтому я хочу купить у вас корочку.

От такой наглости Хомячиха раздулась и стала похожа на рыбу-ежа.

— Да вы как можете такое говорить! Здесь, между прочим, — государственное учреждение. И мы не приторговываем дипломами государственного образца! Записывайтесь на курсы выходного дня и получайте диплом как положено!

Молодой человек вздохнул, ещё раз оглядел Наденьку и выскользнул назад — в коридор. Но через секунду дверь отворилась, «сынок» поманил Наденьку рукой.

— Надя! Выйдите, пожалуйста, на минуточку.

Наденька удивлённо взглянула на молодого человека, встала из-за стола и медленным шагом, выставляя ноги по прямой линии, покинула учебный отдел.

Молодой человек, стараясь не встречаться глазами со старой калошей, прикрыл дверь и схватил женщину-ягодку за руку.

— Надя! Мне кажется, мы с вами познакомились года два назад.

— Вы ошибаетесь. Я вас не знаю, — вытаращилась Наденька своими карими бомбочками, поражающими цель.

Юноша заскреб рукой в затылке, подбирая слова.

— Нет. Всё же это вы. Подождите минутку, — вытащил толстую записную книжку и начал её судорожно перелистывать.

Наденька краем глаза заглянула, что там? На каждой странице были записаны имена девушек тире тётенек, с номерами телефонов: Галя 185-86-78, Таня 243-56-28, Мила 441-31-90 и так далее. На одной из страничек мелькнуло имя Надя.

— Он, — ткнул пальцем в листок юноша. — Ваш телефон?

— Не мой, — засмеялась Наденька.

— Нет — ваш, я же точно помню, что года два назад познакомился с вами на улице.

У Наденьки бывали случаи, когда к ней подходили незнакомые мужчины с целью познакомиться, и она частенько, чтобы отвязаться от назойливых поклонников, давала им вымышленные телефоны либо обещала: «Я позвоню сама». Однако этого «малыша» Наденька, увы, не помнила. Он явно был мужчина не её мечты, и для такого вывода вполне достаточным оказалось взглянуть в блёклые узкие голубые глаза парня.

Пока Наденька размышляла, напористый ухажёр крепко взял её за верхнюю часть руки ближе к груди и как-то странно запыхтел.

— Маньяк! — ужаснулась Наденька и начала резко выворачиваться из цепкой клешни.

— Мне работать пора. До свидания, молодой человек, — но тот её не отпускал.

— Наверное, вы причёску сменили? — бледный спирохетный хлыщ пытался зацепиться за соломинку.

— Причёску я меняла за последние два года несколько раз, и цвет волос — тоже. Ауфидерзейн! — вывернулась Наденька и решительно открыла дверь комнаты.

— Куда же вы, Надя? Что вы делаете после работы? Я буду ждать вас вечером.

— Ну уж нет, — вспылила Наденька, подумав про себя, — мороженая репа и та краше.

В отделе её встретил испытующий взгляд пенсионерки.

— О чём говорили?

— О любви, — отрезала Наденька, думая о том, какой красивый, умный, чуткий у неё муж. Не маньячит на улицах, потому что делом занят.

Ей ужасно захотелось выйти покурить, останавливало лишь то, что в коридоре мог бродить озабоченный самец, любящий женщин постарше себя. Пересидела в комнате минут десять, желание курить разжигало всё сильнее. Встала со стула, кошачьим шагом вышла в коридор, огляделась: вроде никого нет, только дверь в мужском туалете почему-то была приоткрыта.

Ничего не подозревающий директор регионального центра переподготовки вовсе не случайно зашёл на третий этаж. У него, директора, были переговоры с вышестоящим руководством, и всё прошло не очень успешно. Уединившись, он быстренько настраивал себя на рабочий лад н уже в довольно спокойном состоянии мыл руки, когда за спиной почувствовал какое-то шевеление. В приоткрытую дверную щель на него, удивлённо расширив карие глаза, внимательно смотрела Надежда Николаевна из учебного отдела.

Директор онемел: «Вуайеристка! Подглядывает за мужиками в уборной! Кто бы мог подумать?! Вот что бабы вытворяют в ягодном возрасте!», но тем не менее вежливо кивнул Наденьке.

Ежу понятно, она сама от себя такого не ожидала, но… Но уж очень боялась, что бледнокожий альфонс, подстерегая свою жертву, прячется именно в мужском туалете. Чтобы кто-нибудь ненароком не увидел столь пикантную сцену, директор учтиво, но требовательно попросил:

— Надежда Николаевна! Отойдите от двери. Идите в отдел, мне нужно получить у вас дипломы для моих студентов. Группа заканчивает курс обучения.

Не глядя на раздражённого директора, пунцовая Наденька смущённо прикрыла дверь и опрометью кинулась на лестничную площадку, где с тоской зажгла сигарету: «Уж климакс на носу, а счастья всё нет и нет».

Замуж невтерпеж

Объявление: «Для свадьбы! Генерал, адмирал, маршал авиации с усами. Имеются также свадебный солдат, прапорщик-балагур».

Ирочка собралась замуж. Приехала с женихом к своим родителям и радостно сообщила ближайшим кровным родственникам о намерении в ближайшем будущем свить собственное гнездо, вылететь из родительского и поселиться в отдельном двухместном. И давай тараторить: «Свадьба состоится через полтора месяца, заявление подано, надо бы познакомиться с родителями жениха». Сценарий разговора развернулся приблизительно в таком ключе: «Вчера в семействе Букиных состоялся серьёзный разговор между отцом и дочерью. Разговор был коротким, броски — точными и красивыми».

Сказать, что родители были потрясены, — это ничего не сказать! Разумеется, они морально готовились, что после окончания института доченька займётся поисками достойного рыцаря своей судьбы, но что это произойдёт так быстро, семья не ожидала. А посему сказали дочке, пока жених курил на лестнице: «Времени нет, деньги мы, конечно, откладывали, но хватит ли? И какую ты свадьбу хочешь доченька?»

Зардевшись, Ирочка ответила: «Платье только покупное, свадьба в ресторане, два «Линкольна» (и чтобы по всей Москве в них катали), туфли, подвязки, кольца и чтоб тамада был весёлый. И новость у нас для вас. Мы с женихом купили щеночка американского стаффордширского терьера — девочку, потому как собачку хотим.

Охнула мама, схватился за голову отец.

— Доченька, родная, зачем же ещё собачку? Да такую неспокойную. Про них ведь вон чего пишут-то?

Дочка стояла на своём.

— Фи… Какие вы! Животных не любите. Собачка хорошая, добрая, весёлая, не в пример вам, и радуется мне больше, чем вы сейчас сидите с мокрыми носами. Живёт собачка на территории жениха. Мы хотим, чтобы у нас полная семья была, как у других. Или внуков сразу захотели?

— А что, уже внуки намечаются? — всплеснули руками родители.

Оказывается, припугнула их дочка. Внуки намечаются, но не сразу. Делать нечего. Сели родители вечером думу думать да деньги считать. Разложили на столе — мало денег, а дочка венчания требует, и слышится им голос батюшки: «Венчаются раба Божия Ирина и страх Господень Дмитрий…»

Утром следующего дня закипела подготовка к свадьбе. Пока папа на работе, мама в интернете торчит целый день, подыскивает аксессуары, а дочка только позванивает да спрашивает: «Салоны нашла? Машины где заказывать будем? За платьем куда едем? Быстрее надо, не успеем».

Матушка чуть не плачет.

— Дочка, ты бы сама посмотрела, поехали вечером в магазин.

— Я не могу, я у жениха буду, там собачка у нас, мы с ней гуляем, — отвечает дочка.

Мучаются дома родители, меж собой все переругались, у них у самих на носу серебряная свадьба, а доченька всё задачки подкидывает.

— Видите ли, мама с папой, — говорит, — родители жениха не хотят «Линкольны», они хотят две «Чайки» заказать, но я на «Чайках» не поеду, они старомодные.

— Ладно, ладно, — собрался с духом отец. — Закажем «Линкольны», одна ты у нас, любименькая. Что ж, разве моя красавица и «Линкольна» не достойна?

Взял шкатулку, отложил кучку денег на «Линкольны».

Познакомились с родителями жениха. Намекнули, что, мол, помогите на машины собрать деньги. Чай, один раз свадьба в жизни бывает, но родители жениха не спешили с помощью.

— Может, у вас и один раз свадьба будет, а наш сын ещё сотню таких Ирочек найдет. Обойдутся молодые и подешевле — «Чайками».

Хотел их папа невесты турманами из квартиры запустить, да опомнился, не простит дочка. Скрепился.

— Ладно, машины, платье и всё что на деве надето будет — оплатим. Помогите с рестораном да с кольцами.

Поглядели родители жениха внимательно на будущих родственников и такой ответ дали.

— Слишком шикарно ресторан снимать, кафе обойдутся.

Не выдержал отец невесты, вот и брякнул.

— Вы ещё Чебуречную закажите!

Хмыкнули в ответ родители жениха. Согласились дать сумму на «Чебуречную», а остальное — оплачивайте сами: раз «Линкольны» есть на что заказывать, то и ресторанчик снимете.

Вспомнил папа невесты перефразированную поговорку русскую: «Семь раз об дверь, один раз — об рельс», сдержался, но какой-то красный стал и почему-то руками начал предметы на столе перебирать. И глаза у него дьявольским огнём загорелись. Сидит и полыхает взглядом, огнём дыры в стене прожигает. Вот-вот предметы начнёт взглядом двигать. Кое-как разошлись мирно в тот день, не переубивали друг друга, и то слава Богу.

На другой день в салон поехали платье выбирать. Долго вертели платья, будущая невеста самое дорогое выбрала, потом — туфли, фату, подвязки, перчатки, осталось с рестораном решить. Про центральные уже забыли. Стали подыскивать попроще. Нашли. Стали гостей подсчитывать. Сорк пять едоков насчитали.

Плачет дедка, плачет бабка, а дочка не унимается.

— А кто нас веселить будет? Где тамада? А кто зал украшать будет? Ну-ка, давайте, шевелитесь.

Взъярился тут отец.

— Может, тебе и свадебного генерала за стол посадить, чтоб как у людей.

— Нет, — говорит дочка, — генерала не надо, а тамаду я одного присмотрела. У подруги моей был на свадьбе. Сергей Алябьев.

— Ба… — съехидничала мама, — уж не тот ли Алябьев, что в позапрошлом веке написал романс «Соловей, мой соловей!»

Подобрали тамаду. Разделись родители до последней нитки. Надо бы и себе платье да костюм купить, а уж и не что: в долгах, как в шелках. А тут новая незадача.

— Мам, пап, помогите! Щеночек линолеум на кухне до бетона съел. Сватья ругаются, выгнать хотят. Может, у себя пока подержите?

Плачет матушка, плачет батюшка: «Что же за дети у нас такие? Остаётся только купить гирю, верёвку и тазик с цементом».

В назначенный день прекрасная дева вышла замуж за суженого-ряженого. Шикарная свадьба, белые «Линкольны». В ресторане хлеб-соль молодым подавали мама невесты в стареньком платье и папа в замызганном костюме. Веселились от души сватья да гости. Щеночка привезли, пожалели его родители Ирины, забрали себе. И всё у молодых хорошо. Молодость, знаете ли!

Четыре гроба и одна урна

У Геннадия Николаевича померла тётка. Хоронить её некому, близких родственников не осталось, так как много лет она жила одна. Пережила мужа, сына и почила в сто три года. А так как тётка обладала сварливым характером, друзей у неё тоже не было, единственный же из родни он — племянник, которому и самому уже стукнуло восемьдесят два года. Навещал её Геннадий Николаевич редко, ухаживали за старушкой специалисты службы опеки. Оттуда ему и позвонили, сообщив печальную новость.

Одиноким остался и Геннадий Николаевич, пережив жену на десять с лишним лет, и вот теперь ему предстояло отправить в последний путь Нину Петровну. И задался Геннадий Николаевич вопросом, куда Нину Петровну захоронить? Решил в фамильную могилу к тёще с тестем, тёщиной матушке и жене. Пусть вся родня рядышком лежит. Сроку три дня, звать на похороны некого, придётся всё делать самому.

Ранним утром Геннадий Николаевич позавтракал, умылся, побрился, надел старый твидовый костюм из прошлого века, достал документы на фамильное захоронение, заехал домой к Нине Петровне, нашёл её паспорт и отправился в городскую ритуальную службу.

Встретили его ласково, проводили в кабинет к работнику ритуальной службы, усадили на мягкий диван, обитый чёрной кожей.

— Максим Терентьевич, — представился крупный пожилой мужчина, который, похоже, подрабатывал на пенсии. — Ну-с… С кем имею честь? Представьтесь, пожалуйста.

— Геннадий Николаевич Мазеев. У меня к вам вот какой вопрос. Могу ли я захоронить мою тётку Нину Петровну Брылёву в фамильное захоронение моей жены?

— Сейчас посмотрим. Давайте-ка ваши документы, — протянул руку Максим Терентьевич. — Так-так-так… У вас на двух метрах четыре покойника: Папанина Катерина Матвеевна, Королёв Савелий Никифорович, Королёва Евдокия Павловна, Мазеева Октябрина Савельевна. Родственное захоронение. Ну-с… Посмотрим, все ли они приходятся друг другу родственниками? Вижу-вижу. Бабушка, дочка с зятем и внучка. Стало быть, не можете!

— Почему? — начал кипятиться Геннадий Николаевич?

— Больше четырёх гробов на одном участке захоранивать не положено. У нас лимиты, и их устанавливает не только Правительство Москвы, но и высшие силы. Вы поймите, любезный, души обитают не только в невидимом эфире, но и в матушке-земле. Вы хотите, чтобы душе вашей тёти было тесно, как в Московском метрополитене в часы пик?

— Вы неправы, — поправил на носу запотевшие роговые очки Геннадий Николаевич. — Тётку я кремирую. Судя по моим знаниям об объёме и площади усыпальницы, я говорю о гробах и урнах, в родовом захоронении можно похоронить, как минимум, восемь человек. К примеру, в один гроб легко войдут четыре урны.

— А памятник? — отёр лысину платком Максим Терентьевич. — Как вы будете ставить памятник? Места-то маловато? Или это вы тоже рассчитали?

— Рассчитал легко, — парировал Геннадий Николаевич, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. ― Памятник может быть не широким, а высоким! На него можно сколько угодно фамилий записать. Он же чем выше, тем ближе к Богу.

— Незаконно, — отрезал Максим Терентьевич. — Могу ещё вам один способ захоронения подсказать. Вы что-нибудь слышали про «стратосферные похороны».

— Это что ещё такое? — подивился Геннадий Николаевич.

— Развеять прах усопшего в космосе. Сначала покойника кремируют, потом пепел складывают в метеозонд, наполненный гелием, он улетает в стратосферу и развеивает прах. Удовольствие дорогое, но качественное. В космосе похоронен американский астроном Клайд Томбо, открывший планету Плутон. Родственников приглашают на место пуска, дабы они могли попрощаться с останками покойного, прежде чем их отправят в космос. Церемонию записывают и отдают им диск на память.

— И много покойников летает в стратосфере? — протёр окончательно запотевшие очки Геннадий Николаевич. — Похоронных дел мастера не унывают. Не посыпались бы усопшие родственники нам на головы. Я бы и рад запустить Нину Петровну в космос, но у меня таких денег — нет. Давайте лучше посчитаем остальные услуги, и не вздумайте меня обманывать, я — отличный счетовод.

— А кем вы были по специальности? Подсчитываете всё и всех.

— Математиком, — ответил Геннадий Николаевич. — Два высших образования — Бауманка и МГУ, большой опыт работы в техническом бюро на военном заводе «Сигнал». Подработка преподавателем математики и физики на вечерних курсах для абитуриентов.

— Ну и ну! — подскочил на стуле Максим Терентьевич. — Я ведь, батенька, тоже большую часть своей жизни проработал на этом же заводе. Занимался выпуском плат к изделиям военного назначения для оборонной промышленности, был начальником большого отдела, а вы, стало быть, занимались техническими условиями? Мы с вами в разных корпусах обитали. Завод-то наш большой был! Я, между прочим, кандидат технических наук. Сюда пришёл, когда наш завод распустили. Друг помог устроиться. Вот как бывает-то! С тёткой я вам помогу. Если сильно не кричать, то спокойно можно её в урне закопать на вашем фамильном участке. Подойдите в администрацию кладбища, оплатите землекопам, и они всё сделают, как надо. У меня скоро обеденный перерыв, пойдёмте-ка в кафе посидим, нам есть о чём поговорить. А помните нашего директора Камова? Человечище был! А его секретаршу Лилечку? Весь завод по ней с ума сходил.

Настоящая дружба, как и настоящая любовь, — явление редкое, но дружба порой объединяет даже сильнее, чем любовь. Так и подружились старый математик и старый радиоинженер.

Любовь до гроба, дураки — оба

Шестьдесят пять не возраст. Любви все возрасты покорны. Пётр Никитич собрался в театр на спектакль, в котором играет его дочь от третьего брака. Всего у Петра Никитича трое детей от трёх жён. Один сын — от брака с неудавшейся актрисой, второй — от брака с художницей, дочка — от последнего, теперь уже развалившегося брака.

В последнее время они с женой совсем перестали понимать друг друга. Супруга не работала — была домохозяйкой, а в последние два года её и вообще, словно подменили. Стала много выпивать, курить как паровоз, а главное, грубо разговаривать с заслуженным скульптором, и ведь не глупая она. Неувязочка была в интимных отношениях по причине того, что Пётр Никитич был старше супруги на двадцать лет. Придёт вечером домой из мастерской после занятий с учениками и слышит с порога.

— Пришёл старый хрыч! Миску ставить или у телевизора ляжешь?

Кусок в горло не лезет или перед выборами в прошлом году прицепилась: «Пойдёшь голосовать или лень ползти?», и обозвала его старым козлом, тогда они поссорились на неделю. А в последнее время и вовсе разговаривали исключительно нелитературными оборотами. Хотя бы дочери постеснялась. Дочь тоже хороша, весной закончила учёбу, привела в дом жениха двухметрового роста и устроилась на работу в театр, поэтому её частенько дома не бывает. В итоге в их маленькой двушке образовалось две семьи. В одной комнате — дочка с огромным мужиком, в другой — он со своей любимой. За стенкой охи-ахи всю ночь, а у них в комнате мат-перемат. Так и мучился бы Пётр Никитич, если бы не случай.

Шёл, как-то не торопясь домой из мастерской. Куда спешить-то? Увидел соседку, что этажом ниже жила. Она стояла над лежащей на асфальте дворнягой, и такое было у неё доброе лицо, жалостливое, что Пётр Никитич даже приостановился.

— Виктория Сергеевна, добрый вечер! Что это вы над собакой склонились? Помочь чем?

— Здравствуйте, Пётр Никитич. Да вот… собаку машиной сбило, хочу её в ветеринарную клинику отвезти, жалко её. Может поможете до машины её донести?

Пёс был крупным, а Виктория Сергеевна такая маленькая, пухленькая, хорошенькая, что-то кольнуло у него в груди. Пётр Никитич схватил пса на руки и понёс за Викторией Сергеевной на автостоянку. Пока они укладывали пса на заднее сиденье машины, он издох. Глаза Виктории Сергеевны наполнились слезами.

— Похоронить его надо бы по-людски. Поеду за МКАД, вот только лопату надо у сторожа гаража попросить.

Пётр Никитич тут же решил ехать с Викторией Сергеевной. А что? Дома его не сильно ждут. В последний раз жена ему брякнула: «Ты, Никитич, старый, скоро помрёшь, мне надобно учиться одной жить», помирать он вовсе не собирался, но на жену обиделся. Чего ему торопиться?

Побежал к сторожу стоянки, выпросил лопату на пару-тройку часов, и они покатили с Викторией Сергеевной в ближайший лесопарк.

В машине Пётр Никитич любовался соседкой. За рулём она сидела прямая, строгая, машину вела ровно, аккуратно, тормозила плавно, и так уютно и хорошо стало Никитичу, что он и совсем вылезать из машины не хотел. Пса похоронили, поехали домой и Виктория Сергеевна пригласила Петра Никитича на чашечку чая, хотя время уже приближалось к полуночи.

Дома у Виктории Сергеевны было тихо, уютно и спокойно. Старинная дубовая мебель, красивый абажур над столом, китайское покрывало на кровати, старинные чашки, в углу комнаты компьютер. Виктория Сергеевна работала переводчиком на дому. Пётр Никитич пил чай до двух ночи. Когда вернулся домой, жена пылала яростью.

— Ты где был старый развратник? По бабам пошёл!

Петру Никитичу спать не хотелось. Он молча вышел из комнаты и пошёл на кухню, где в это время будущий зять в одиночестве пил грузинское вино. Пётр Никитич заметил зятю, что настоящие мужчины вино не пьют и отправил его за водкой. До самого утра пил горькую. Идти в волшебную кровать к благоверной ему не хотелось. Когда ближе к утру она заявилась на кухню, Никитич выставил вперёд двухметрового зятя и сказал, что у них мужской разговор. Жена влепила ему пощёчину.

Наступило лето. Виктория Сергеевна уехала на дачу, а Пётр Никитич напросился к ней в гости. Два месяца провёл, как в раю. Маленький уютный деревенский домик, грядки, долгие разговоры по вечерам. Когда вернулся в Москву, у порога стояли два чемодана с его вещами. Он всё понял, подхватил чемоданы, молча съехал жить в свою мастерскую.

Всё бы ничего, но наступала осень, а мастерская не отапливалась. Пётр Никитич купил несколько обогревателей, пытаясь хоть как-то согреться. Его грызла тоска. Виктория Сергеевна к себе жить не пускала, а значит, надо было продолжать процесс ухаживания. А тут дочь позвонила, пригласила на премьеру спектакля. Пётр Никитич тут же перезвонил Виктории Сергеевне и пригласил её на совместный выход в свет. Она согласилась и вечером за ним заехала на машине.

В театре Пётр Никитич сидел на почётном первом ряду. Спектакль был молодежным, с огромной массовкой. Пётр Никитич долго искал в толпе массовки дочку, но так и не нашёл по причине того, что лица актеров были раскрашены до неузнаваемости. Оркестр гремел как из Иерихона, главный герой был молод, прыщав и гнусав. Добила Петра Никитича сцена с грязью, когда в декорациях приоткрылись отверстия и главную героиню, включая массовку, обдали несколько струй коричневой жидкости, и эту жижу массовка начала под музыку размазывать друг по другу. На сцене в луже бесновалась куча грязных оборванцев. Пётр Никитич окончательно потерял надежду отыскать дочь, с ужасом думая, что вся эта грязь, не дай Бог, утечет со сцены и выльется ему под калоши. Хорошо было только от того, что здесь в театре, после мастерской было тепло и сухо. Глаза его прикрылись, очки съехали на нос, и он задремал. Однако вскоре опомнился, встрепенулся, повернулся к Виктории Сергеевне.

— Спектакль дерьмо, а ноги в тепле.

Виктория Сергеевна застыла в задумчивости: «Брать или не брать?», вот в чем вопрос.

Вишня

Каждый год в конце лета пенсионер Владимир Васильевич помогал жене собирать урожай. Вот и в этот раз жена попросила его обобрать деревья с вишней, она собиралась закатать на зиму дюжину банок с вишнёвым компотом.

Владимир Васильевич взял корзинку, зашёл в сарай к курам, там была припрятана чекушечка. Закусывая вкусную водочку, подкрепился луковицей с грядки да и отправился выполнять указания благоверной.

Быстро собрав ягодки с низкорослых деревьев, Владимир Васильевич пригляделся к большой вишне, на которой по закону подлости висело огромное количество ягод, а самые крупные, светя ярко-малиновыми боками, весело покачивались на самой макушке разлапистого древа. Обойдя его вокруг, сборщик ягод пошёл за высокой стремянкой.

Шпицеобразная собачка Владимира Васильевича по кличке Вильма везде следовала за своим хозяином. Поэтому, когда он подтащил стремянку к дереву, Вильма, схватив хозяина за брючину, зашлась дурным лаем: «Куда лезешь, старый дурень?! Убьёшься…». Почти как в песне: «Поспели вишни в саду у дяди Вовы, а вместо вишен один весёлый смех».

И до того надоела Владимиру Васильевичу его питомица со своими приставаниями, что он решил её привязать рядом с деревом. Нашёл на участке чугунную тумбочку размером с Вильму, кряхтя подтащил собачонку, и посадил её на верёвку, накрепко привязав конец оной к чугунному держателю этаких зловредных четверолапых. Убедившись, что лающая вредина надёжно зафиксирована, установил стремянку, взял корзинку и полез на макушку древа испытания. Первую партию щедрых даров природы собрал быстро и ловко. Спустился, высыпал спелые ягоды в тазик и полез за второй порцией.

Внимательно следя за перемещениями хозяина, Вильма страшно нервничала и периодически пыталась тяпнуть его за штанину: «По деревьям гоже лазить только котам, а порядочной собаке на высоте делать нечего». Но Владимир Васильевич, в очередной раз рявкнув на питомицу, снова застрял на макушке древа.

Он уже почти собрал все ягоды, оставалось только дотянуться до нескольких, которые висели по краям веток, когда стремянка угрожающе накренилась. Владимир Васильевич сообразил: возможен неконтролируемый полёт. Поэтому и решил: подправлю-ка я на лету стремянку своим же весом. Сделал резкий рывок назад и чуть в сторону. Стремянка оторвалась от дерева и, рассекая воздух, полетела в сторону чугунной тумбы с привязанной к ней Вильмой.

Сам же Владимир Васильевич, оторвавшись от лестницы, с корзинкой в левой руке описал по воздуху большую дугу и улетел белокрылой птицей аккурат в колодец. Слава богу, колодец был прикрыт деревянными створками, так что на его дно незадачливый пенсионер не спикировал. А ударившись телом о крышку колодца, распластался рядом в зарослях клубники и разве что не скулил, накрытый корзинкой с остатками вишни.

…Вильма поняла, что ей пришёл конец. На неё летела страшная стремянка. Собрав последние силёнки, несчастная собачонка, весившая от силы килограммов семь, с диким визгом натянула верёвку и потащила за собой чугунную тумбу. Чудеса да и только, отволокла её аж на четыре метра от места падения стремянки, где и рухнула в траву, дрожа от пережитого ужаса. Вот что значит неукротимая жажда жизни!

На шум выбежала жена Владимира Васильевича.

— Паразит! Успел выпить! Так тебе и надо, алкоголик. Поставь корзину на землю. Что ты в неё вцепился?! Крышу колодца испортил!

Владимир Васильевич, лёжа в клубнике без сливок, попытался было оправдаться, но его стоны потонули в криках жены: та, раздражённо махнув рукой, ушла в дом.

— Хорошо ещё, что без кастрюли вышла, точно напялила бы её мне на голову, — выдохнул Владимир Васильевич, оглядываясь по сторонам.

— Вильма! Вильма! Иди сюда, моя девочка!

За углом дома послышался скулёж. Оглядевшись, Владимир Васильевич не увидел ни Вильмы, ни чугунной тумбы. Подивившись Вильминому темпераменту и её нежданной недюжинной силушке, пошёл налаживать контакт с потрясённым животным, но не тут-то было.

Увидев перепачканного клубникой хозяина, Вильма оскалилась и зарычала. Он с трудом отвязал верёвку от тумбы, отпуская несчастное животное, которое ушло виляющей походкой под дом. Сутки оттуда раздавалось скуление и светились два недоверчивых глаза… А Владимир Васильевич ещё долго рассказывал друзьям и знакомым про вишнёвые дожди и полеты во сне и наяву.

Фляжка

Алексей Степанович солидный мужчина средних лет, холостяк, начальник отдела программистов, терпеть не мог командировки по одной простой причине — он до смерти боялся летать в самолётах: лучше три дня на поезде, нежели два часа в воздухе. Но в жизни случаются именно те ситуации, которых больше всего боишься. Алексея Степановича отправили в командировку в Магадан. Лететь нужно было самолётом на целых девять дней. Восемь часов туда и восемь обратно. Шестнадцать часов в воздухе. Как пережить эти самые часы, он не представлял. В голову лезли тревожные мысли, а в ночь перед командировкой ему и вовсе приснился страшный сон. Сидит он в кресле боинга, выходит стюардесса и с приятной улыбкой сообщает: «Экипаж нашего самолета прощается с Вами и желает вам приятного полета…»

Алексей Степанович проснулся в холодном поту. Вечером он вылетал в Магадан. Утром в конторе ему встретился сотрудник — инженер из его же отдела, весельчак и балагур, который, зная о панических страхах Алексея Степановича перед полётами, решил аккуратно добить своего начальника.

— Алексей Степанович! Как настроение? Летим? Хотите, я Вам анекдот на дорожку расскажу для поднятия духа?

Алексей Степанович сжался.

— Боже мой, и этот знает о моем горе! — но внутренне собрался, — конечно, Валерий Васильевич, слушаю Вас.

— Аэропорт, аэропорт, я — «Борт 57», терплю бедствие! — начал сотрудник.

— «Борт 57», «Борт 57», вас понял! Вычеркиваю! Ха-ха… — залился смехом довольный сотрудник.

У Алексея Степановича задрожали коленки, но виду он не подал. Его обуревали мысли о другом.

— Валерий Васильевич, а вы случайно не знаете, в самолёте употреблять спиртное не возбраняется? Я бы взял с собою фляжечку коньяка, для успокоения нервов. Мне восемь часов в воздухе висеть, а с фляжечкой всё полегче будет.

Валерий Васильевич смекнул, что его начальник проглотил наживку и с серьёзным лицом продолжил процесс «добивания» страдальца.

— Знаете, я недавно летал с женой в Египет, и нам сказали, что на всех авиалиниях спиртное запрещено. Запретить алкоголь давно пора, дебоши со стороны подвыпивших граждан, задержки вылетов, из-за лиц перебравших со спиртным, могут пострадать другие пассажиры. Курить, кстати, тоже запрещено.

— Ох-х… — испустил слабый вздох Алексей Степанович, — ни выпить, ни покурить.

— Валерий Васильевич, и что, никак нельзя договориться?

— Ну-у, не знаю, как на счёт договориться, это вам не бандиты, — протянул Валерий Васильевич. — Помните случай был в феврале этого года? О нём сюжет по ТВ шёл. Тогда в аэропорту Домодедово трое нетрезвых мужчин устроили дебош на борту самолета, вылетавшего рейсом Москва — Бангкок. Попытка высадить разбушевавшихся пассажиров силами экипажа не удалась: за них вступились их жены. В итоге рейс был задержан на десять часов, а для нейтрализации дебоширов использовали службу быстрого реагирования аэропорта.

— Ой, — внутренне сжался Алексей Степанович, — только службы реагирования мне не хватало. — Спасибо, Валерий Васильевич, пойду собирать сумку, вот только бумаги захвачу. Вы уж тут не подводите меня. Бог даст, долечу. Надо бы в аптеку зайти, купить жвачку против курения.

Дома, собрав сумку, Алексей Степанович достал трехсотграммовую плоскую фляжку для коньяка, подаренную ему сотрудниками. Повертел её в руках, подошёл к бару, достал армянский коньяк: «Налью. Расслабиться перед полётом надобно».

Через час к дому подкатило такси по вызову. Командированный в Магадан Алексей Степанович с каменным лицом, заранее жуя жвачку против курения, сел в машину, надеясь на чудо, вдруг, не нужно будет ехать в аэропорт. Случаются же иногда чудеса?! И сам себе ответил: чудеса, конечно, случаются, но над ними нужно много потеть. Однако чуда не случилось. Такси подкатило к зданию аэропорта, и Алексей Степанович остался один на один со своей бедой. До рейса оставалось два часа, регистрацию пока не объявляли. Он сел на лавку в зале ожидания и вытащил сигарету, констатировав, что ни черта эти жвачки не помогают. Курить хотелось до безобразия. Алексей Степанович отошёл в угол для курильщиков и с наслаждением затянулся. Пока курил, в голову лезли всякие мысли: «А что, если спросить у таможенника, можно ли пронести с собой фляжку коньяка?» Вытащил фляжку и слегка пригубил горячий напиток. Затем подхватил сумку и отправился к барышне в окошке. Симпатичная девушка с каштановыми волосами и ясными зелёными глазами, улыбаясь, спросила.

— Вы, что-то хотели?

— Я? Да. Скажите, пожалуйста, могу ли я взять с собой на борт самолёта фляжечку коньяка? Маленькую. Я очень боюсь лететь, а это меня бы приободрило.

У девушки в окошке вытянулось лицо. Глаза её посерьезнели, и она сухо отрезала.

— Мужчина, вы что себе думаете? Вы хоть понимаете, чем занимается таможня? У нас есть дела поважнее, чем… Шли бы Вы лесом со своей фляжкой. В окне «Информация» спросите.

Алексей Степанович вздохнул, сделал большой глоток, завернул крышку фляги и пошёл искать нужное окошко. В окошке «Информации» сидела яркая блондинка с голубыми глазами и розовыми пухлыми губками. Девушка подняла глаза и мелодичным голосом спросила.

— Чем могу помочь?

Алексей Степанович осмотрелся, удостоверился, что никого рядом нет, и дохнул коньячными парами в окошко.

— Девушка! Скажите, могу ли я взять с собой в салон самолёта фляжечку коньяка? Граммов триста…

Барышня часто-часто заморгала ресницами, Алексей Степанович приготовился получить очередной нагоняй. — Боженька, спаси и сохрани! Она подумает, что я пьяница, — сообразил он, но мужественно решил дождаться ответа.

— Мужчина! На одного человека положено два литра спиртного. А Вы, сколько хотите провезти с собой? Ящик что ли? Что Вы мне забиваете голову какими-то фляжками! Заняться нечем? Вы куда летите?

Алексей Степанович подумал, что она унюхала спиртное и сейчас его снимут с рейса. Может, оно, конечно, и к лучшему, но на работе не обрадуются его подвигам. К тому же наверняка, составят бумагу, что он напился в аэропорту. Алексей Степанович отошёл вглубь зала и допил коньяк. Огляделся вокруг — никто его задерживать не собирался. По залу слонялись «отлетающие» пассажиры. Очнулся страдалец от голоса, вещавшего о начале посадки на рейс Москва-Магадан. Всех просили пройти паспортный контроль.

Алексей Степанович выкурил последнюю сигарету, сунул в рот жвачку и на ватных ногах отправился проходить контроль.

Очутившись в свободной зоне, он обнаружил магазин Duty Free.

— Хорошее дело, — подумал он и прикупил себе на всякий случай французского конька, который оказался намного дешевле, нежели в магазинах. Затем отправился в бар. Там он позволил себе большой стакан пива. Сладко попивая пивко, Алексей Степанович почувствовал, что страх понемногу отступает. Потом он взял ещё стаканчик и ещё один. Как проходила посадка, Алексей Степанович помнил плохо. Очнулся в кресле, когда самолёт зажужжал турбинами и вырулил на взлётную полосу. Отступать было некуда, и тут ему на глаза попалась газета, торчащая из кармана кресла, стоящего перед ним, и он с головой окунулся в чтение. В газете была напечатана статья всё на ту же тему — пьянство в самолётах. Статья рассказывала о том, как пассажиры пьют в салонах самолётов спиртные напитки, купленные в магазинах Duty Free. И никто не мешает нашим согражданам выпивать содержимое бутылок ещё до того, как они окажутся в самолёте, подобно тому, как курильщики делают последнюю затяжку перед тем, как пройти на посадку.

— Зря боялся, — констатировал Алексей Степанович.

Его настроение заметно улучшилось, в чемоданчике булькал непочатый пузырь французского коньяка. Слушая весёлое бульканье, Алексей Степанович расшутился с молоденькой стюардессой.

— Скажите, милочка, а что, пилоты лётные карты взяли или летают по пачке сигарет «Беломорканал»?

Девушка мгновенно оценила не только юмор, но и страх, светящийся в глазах пассажира. Мужчина был бледен и носовым платком поминутно обтирал вспотевшую лысину и шею, поэтому девушка тут же нашлась и изящно ввела пассажира в ступор.

— Мужчина. Пристегните ремень и медленно повторяйте за мной: «Отче наш, иже еси на небеси…»

Рот Алексея Степановича приоткрылся, он нечленораздельно забулькал, не узнавая собственного голоса.

— Девушка, а нельзя ли у Вас попросить хотя бы парашют?

— Мы парашютов не выдаем.

— Однако на корабле же дают спасательные жилеты?

— Мы с вами не в море.

— Черт побери! Мне кажется, что умеющих плавать все же больше, чем умеющих летать!

— Гражданин! — строго сказала стюардесса, — возьмите пакет на всякий непредвиденный случай и ждите ужина. Вы что больше любите — рыбу или мясо?

— Жизнь, — выдохнул Алексей Степанович, откинулся в кресле, положил газету на лицо и попытался уснуть, мысленно дав себе зарок больше никогда не летать на самолётах, вплоть до увольнения с работы.

Чудо все же свершилось, но какое-то порченное. Через два месяца Алексея Степановича отправили в командировку в Малайзию. Лететь ему предстояло восемь часов в один конец.

Тайна цветов для праздничной встречи

Праздник Победы — день памяти. Ефим Львович поднял трубку телефона.

— Алло, Фима. Ты меня слышишь? Как дела? Не забыл, что послезавтра — большой праздник. Приезжай к нам в гости. Мы с Капой будем очень рады, — звучал бодрый голос Семёна.

Семёну в этом году стукнуло восемьдесят пять лет. На фронт он попал почти в самом конце войны — в сорок пятом году, будучи ещё мальчишкой, но успел несколько месяцев послужить и даже получить медаль.

Ефим Львович был младше его на три года, поэтому ему повоевать не удалось. К другу он ездил не каждый год, и, честно говоря, был немного не готов к приглашению, хотя звонку очень обрадовался.

У Ефима Львовича были несколько другие планы, он собирался съездить на кладбище к своему отцу, но праздничная встреча намечалась через день, он успевал.

— Сёма, рад тебя слышать. Обязательно приеду, жди.

Ефим Львович собирался встать пораньше и отправиться на кладбище, но слишком поздно лёг спать. По телевизору до глубокой ночи шёл военный фильм, и встал Ефим Львович только в два часа дня.

Долго завтракал, читал газеты, которые исправно покупал каждый день вот уже пятьдесят с лишним лет. Потом они с женой сходили в магазин купить продуктов на праздники, и только к шести часам вечера он попал на кладбище.

Погода выдалась чудесной. Ласково пригревало майское солнышко, свежая изумрудная листва сияла девственностью и чистотой. На кладбище в этот вечер было на редкость тихо, людей не видно, и лишь лёгкий ветерок нежно перебирал седые кудри Ефима Львовича. Он даже подумал про себя: «Так тепло и приятно только в детстве бывало, когда мама тёплыми руками перебирала мои волосы». С этими мыслями он поправил оградку, посидел на скамеечке напротив памятника Льву Ефимовичу, поговорил с ним, посмотрел на часы.

Времени половина восьмого, а завтра с утра нужно ехать к Сёме. Собрался было домой, вспомнил про цветы. Сёме обязательно нужно подарить букет! Гвоздики или на худой конец тюльпаны, а он не взял с собой лишних денег.

Марина перед выходом сказала ему про букет, а он запамятовал и теперь нервничал. Присел на скамеечку подумать, и тут его осенило. В конце концов на кладбище никого уже не осталось, а цветов на могилках полно. Если он возьмёт штук пять гвоздик, ничего страшного не случится. Конечно, это нехорошо, но ведь никто не видит, он это делает не специально, а во благо друга. Марине скажет, что купил в цветочной палатке.

Ефим Львович прошёлся по участкам. Многие люди в эти праздничные дни навещали своих усопших родственников и на могилках лежали не только цветы, но и много всякой еды: у кого — печенье, у кого — яички, у некоторых даже стояли чекушки с водкой и, конечно же, почти везде были цветы.

На одной из могилок, ограда которой не закрывалась, Ефим Львович углядел более или менее свежий букет с красными гвоздиками. Прошмыгнув внутрь, он отобрал пять самых крупных и отправился к воротам на выход, но двухметровые ворота оказались наглухо закрытыми.

Ефим Львович посмотрел на объявление, висящее рядом с воротами: «Уважаемые посетители! Кладбище работает с 8:00 до 19:00».

Ефим Львович глянул на часы и понял, что попался. Стрелки показывали восемь тридцать вечера. Посмотрев на небо, заметил, как быстро за макушки деревьев садится солнце, а значит, скоро стемнеет, и он с букетом гвоздик останется на кладбище ночью совершенно один.

Перспектива ужаснула, и он кинулся рысью по дорожкам в надежде найти хоть одну живую душу. Минут через десять, когда он уже в третий раз пробегал мимо своего участка, в конце аллеи показались два мужских силуэта. Обладая с детства хорошим чувством юмора, Ефим Львович подумал: «А вот и покойники, вышли погулять. Подышать весенним воздухом», — и прибавил шагу.

Он, быстро нагнав псевдопочивших, громко крикнул:

— Эй-й… Мужики!

Двое молодых мужчин оглянулись. Увидев перед собой старичка с букетом гвоздик, их брови изогнулись домиком. Один из них, тот, что покрупнее, громко хохотнул.

— Здрассьте! Дедушка, а вы из какой когорты: живых или мёртвых?

Ефим Львович не стал обижаться, понимая, что в его ситуации играть надо по тем правилам, которые предлагают. В конце концов, лучше посмеяться над собой, нежели сидеть на кладбище до утра, а потом объяснять работникам ритуал-сервиса, почему он, посетитель, ворует цветы с могилок.

— Ребятушки, — начал он ласково, — я тут засиделся малёк, прошляпил время закрытия. Мне бы выйти отседова. Не знаете, как?

— Дедуль, — ответил белобрысый парень, явно принявший на грудь не меньше поллитрушки беленькой. — Ворота давно закрыты, можно только через забор вас перекинуть. Вы, я смотрю, за цветами пришли.

Ефим Львович с ужасом посмотрел на двухметровый заборище, но выхода у него не было.

— Ладно, ребятки, помогите. Мне домой пора, меня жена ждёт. К другу завтра идти, он — ветеран Великой Отечественной войны. Так что вы уж меня как-нибудь пересадите через ограду.

Белобрысый кивнул другу.

— Ну чё? Кинем деда?

Тот, что был повыше ростом, ответил:

— Давай. Раз бегает по кладбищу, рано ему ещё тут находиться, — и поманил Ефима Львовича за собой.