Бесплатный фрагмент - Буйная неприкаянность пролетариата

Буйная неприкаянность пролетариата

Жена завела поклонника.

Настоящего, всамделишного поклонника. Завела — и ничуть не стеснятся.

Более того — она сутки напролёт трещит о нём.

— Антону нужна девушка! — сообщает она мне доверительно и экзальтированно, и капельки хрустальных слёз блестят в уголках её бездонных глаз. — Антон погибнет без любви! Сопьётся, сядет на иглу, сгниёт на арестантских нарах. Может быть, познакомить его со Светой?

Света — наша подруга, душа немногочисленной компании (собственно, тремя личностями и исчерпывающейся), ангел-хранитель, заводила-терминатор, экстремист-экстремал, разбитная пьяница, а ещё глубоко несчастная девушка тридцати восьми лет с двумя неудачными замужествами за плечами.

Мне страшно лишь от одной мысли, что эта чудная девушка, которую я однажды гладил по попе — и вовсе не по-дружески, а с желанием (и она даже не подумала выдать меня жене), достанется этому законченному дебилу. Пусть и в качестве душевной утешительницы.

О, он воистину дебил! Сморчок. Доходяга. Люмпен-пролетарий с большими глазами бездомной собаки. Электрик с зарплатой в тридцать тысяч рублей.

Ну как, скажите мне на милость, как можно впасть в симпатию к такому чмошнику?!

— Мы всё-таки выше в пищевой цепочке, — пытаюсь вразумить я её. — Мы представители предпринимательского сословия. Мы имеем магазин, а значит смысл жизни. Мы отдыхали в Мексике, видели Чичен-Ицу, а он что?

— Ему надо помочь, — глядит она на меня с тем же щенячьим безумием, каким взирает на очертания реальности её недоразвитый поклонник.

Эта псиная ласковость (она же — псиная потерянность) проявляется в людях только по одной причине. От безнаказанности.

Бегство от реальности — вот всему причина. Паралич ответственности.

Проще, неимоверно проще превратиться в безответственного электрика, который до сих пор слушает музыку 80-х (а этот дебил так и делает), живёт с мамой, дрочит на Наташу Гусеву из «Гостьи из будущего» и носит классические брюки со стрелками, чем организовать свою жизнь с пользой для общества и обеспечивать стабильной работой троих человеческих муравьедов.

Да, их трое. Продавщица Вера, продавщица Ляйсан и водитель Заурбек. Отделение ковчега, только без пар. Плывущие по течению щепки, которым необходимы направляющие. Руки или бортики — неважно. Без них они заплывут в покрытый ряской отстойник или будут поглощены стремительными завихрениями водопадов.

Они не могут сами по себе. Им нужны мы.

И меня немало удивляет эта щенячья потерянность в жене, которая циник и каратэка, которая сплёвывает набежавшие сопли в соседский колодец и даёт мне подзатыльник, если я растерялся и засмотрелся на бесполезные прелести мира.

Мы заряжаем друг друга энергией ци, мы беспощадны к себе и к муравьедам, наши затылки — скопление шишек от щедро подаренных друг другу подзатыльников. Я безумно счастлив, что обрёл на жизненном пути такого беспощадного садиста — и отвечаю ей отточенной взаимностью.

Это очень важно — валтузить друг друга, чтобы не застояться и не растечься. Морально, физически, астрально — без разницы. Валтузить и валтузить — чтобы двигаться, чтобы быть злым, чтобы жить.

По крайней мере, свою Марину я знал именно такой. До недавнего времени. До того самого злополучного момента, когда в зале пропал свет и никакие заклинания шаманов вместе с богатствами мира были не в состоянии вернуть его к жизни.

Блин, меня просто восхищают такие моменты! Такие солнечные и пронзительные моменты, в которые познаётся сущность этой вдохновенной вселенной. В доме идёт ремонт. Во всём десятиэтажном двадцатиподъездном жилом блоке, человейнике и почти самостоятельной планете, идёт капитальный ремонт, один из робких мазков которого — замены электрических щитов. Да-да, тех самых, что расположены на лестничных площадках.

Ну что там такое — плёвое дело. Раз, два, три — ёлочка гори. Пришёл, увидел, заменил. Но не для муравьедов с собачьими повадками. Парочка таких своими криворукими щупальцами добилась того, что в зале потух свет.

Главное дело: везде он горит, а в зале — нет. И муравьеды — в отказку. Не мы. Не знаем. Не трогали. Ой, смотрите, — а вот тут у вас пятнышко на потолке. Похоже на влагу. Вас соседи не заливали?

Ну при чём тут это пятнышко, вашу мать?! Потолок подвесной, он бы просто потёк от влаги. Даже я со своей школьной тройкой по физике знаю — напутаны фазы. Кем-то. Когда-то.

Предыдущими владельцами. Как пить дать — ими.

Самоглядов Геннадий — надо же, я помню имя чувака, у которого приобрёл квартиру! Он собирался в Латвию. И нас агитировал. Представьте: чувак продаёт квартиру и одновременно агитирует свалить с ним в Латвию.

— Мне душно здесь! — крякает. — Меня всё угнетает! Россия в жопе!

Вроде бы не муравьед, а в те же ворота. И главное — Латвия… Вы чувствуете? Не, вы в натуре чувствуете? Страна, выбор — он всё раскрывает и обнажает.

Латвия… Это типа высказывание: на самом деле я патриот. Я буду недалеко. Это почти Россия, она когда-то была в ней. Я с вами, русские! Я в случае чего вернусь. Мне недолго.

Как бы и там, и как бы не до конца. Во хитрован! Такие плохо кончают. Не читал, не искал и не собираюсь тревожить беспокойную сеть, но печёнкой чувствую — не сложилось для Геннадия небо ромашками в недалёкой Латвии.

Потому что жизнь — это категоричность. Это не на двух креслах одним полужопием, это ребром ладони — и по воздуху, по воздуху. А то и по кадыку.

Никаких Латвий! И даже Финляндий. Человеком можно оставаться и здесь. Я не патриот в том вульгарном смысле, но Родину не променяю за это подленькое ощущение норки. Которое та же потерянность и та же бессмысленность.

Прощай, Геннадий! Твоя могилка останется засранной.

Так вот Геннадий намудрил. Поменял фазы. Он же хвастался, он квакал: я здесь всё преобразил! Я всё переиначил! Я из говна конфетку — ну и прочая советская бредятина, от которой даже деловые и рукастые избавиться не могут.

Сидит заноза. Пахнет. Советский Союз ей имя.

Со всем имеющимся почтением. Не охальник. Не ненавистник.

Но прошлое, ребзя! Это прошлое, а значит — гудок парохода и причал в дымке. Смахнули слезу — и за работу, за подзатыльники, за кострища бдений.

Не надо себя жалеть!

Геннадий намудрил — расхлёбывать мне.

До поры до времени фазам жилось хорошо. До поры до времени фазы сношались и кайфовали. Но пришли муравьеды, припёрли новый щиток — и в зале нет света.

Сами — в отказку. Ну ладно, я другого муравьеда — в приложении. Такие есть, вы же знаете: три касания — и электрик на пороге.

Но какой-то совсем муравьедистый. Рукалицо. Поковырялся, потёрся.

— Пойду за нужным инструментом, — сказал.

За инструментом, гы! За нужным!

И свалил. Растворился. Сбежал. Подлый, ничтожный муравьед. Ну какая вам Чичен-Ица, обезьяны?

Я — другого. Тот такой же.

Я — другое приложение. И там задница!

Муравьеды в муравьедских приложениях. Согласен — это другая грань. Это как бы рукастые, деловые, правильные муравьеды, но не умеющие шлифовать реальность. Которые на расслабоне. Которые на дурачка.

Они не правы. Так жить нельзя. Всё вернётся. Я не по части религии и мистики — но всё вернётся, зуб даю!

И вот она нашла этого. Марина нашла. Антона. Задохлика и псину.

Не в приложениях. Не в газетах. Через знакомых. Такое ещё возможно — и даже сейчас. То есть, есть пока какие-то знакомые со знанием волшебных слов и потаённых шифров — и у них там, в пыльных фолиантах и полустёртых базах данных сохранились имена и телефоны умельцев. Координаты Знающих и Умеющих.

Не, поначалу-то всё шло оригинальненько. Я даже подумал: вот какой рукастый и правильный чел, он далеко пойдёт!

Антоха всё сделал! Антоха разобрался! Антоха за пять минут выявил причину, а ещё за сорок, вскрыв потаённый щиток на стене, о существовании которого я не подозревал, вернул в наш зал благословенное сиянии искусственного солнца.

— Да будет свет!

Я не вру: он так и сказал. Как в анекдоте — и сам хрюхнул, считая, что произносит оригинальную шутку.

Я был благодарен. Я был щедр. Я отвалил ему на штуку больше. Я пожал ему руку.

Но тут.

Тут жена, и без того взиравшая на эту большеглазую собачонку с несвойственным ей интересом, как-то почесалась, поёжилась, взвизгнула и…

Произнесла:

— Антон, а вы не сделаете ли мне дополнительную розетку на кухне?.. А то там только с одного краю и подключить телевизор некуда.

Подумать только, она до сих пор орудовала на кухне без телевизора! И попрекала меня тем самым ежечасно, и подзатыльники раздавала морально-астральные. Но благополучно забывала о стыдобной босяцкой проблеме до лучших времён. Потому что готовила редко. Потому что вечерами мы обычно в кабачках и шалманах. Потому что на крайняк можно заказать пиццу и роллы. Потому что дочери Алине уже шестнадцать и как бы она перенимает вахту, и как бы ей это интересно, и как бы у малышки всё получается. Даже супы и жаркое.

А тут — электрик. А тут — большеглазый щенок Антон. А тут вдруг вспомнилось.

— Конечно! — ответил он тупо, как солдат на присяге или спортсмен на интервью. — Только завтра.

— Да-да, завтра! — светилась суженая каким-то странным, болезненным и категорически несвойственным ей свечением.

И назавтра они провели полдня вместе.

За разговорами, за вниманием душевных струн, за совпадением голосящих душ.

Антон долбил стену. Антон прокладывал провод. Антон мастерил розетку. Антон даже замазал проштроблёную полосу специально принесённым асбестом.

Он не только электрик, мать вашу! Он ещё и штукатур.

— Это чтобы народ не косячил, — объяснил он доверительно суженой. — А то оставишь провод, скажешь «Заделывайте!», а люди такое накочеврыжат!.. Лучше уж самому.

Марина задавала вопросы. Марина внимала ответам. Марина светилась и смеялась.

Между ними ничего не было. Я бы знал. Я бы понял. Почувствовал бы.

Не было телесных сближений, но энергетически, душевно, астрально они слились и поплыли под парусом надежды по реке впечатлений.

Они понравились друг другу. Они испытали друг к другу жуткую симпатию. Они (и это самое трагическое) решили стать друзьями.

Дельфин и русалка. Они, между прочим…

Я всегда знал, что в Марине сидят босяцкие занозы. Вроде бы правильная, вроде бы светская, вроде бы одевается и говорит на благородном наречии, и вдруг — посыпятся, повылазят иголки простонародного ориджина.

Дочь бухгалтера и строителя, ничего не поделаешь. Пусть мама был главбухом, а папа — бригадиром, но опилки собраны в мешки, опилки расставлены по кладовым, опилки ждут момента, когда в них погрузятся ласковые ладошки глазастого мальчика-электрика.

Я тоже не сын Ротшильда. Я даже на заводе поработал по молодости — и даже в рабочей специальности. Но надо же чувствовать статусы, надо же ощущать движение стратификации.

Заводы позади, отцы-бригадиры в прошлом, мы переродились и вошли в новую реку. Мы — буржуазия, и точка!

А она — с симпатией. А она — со смехом. А она — с пониманием.

К муравьеду, электрику и босяку с тридцатью тысячами в месяц. А вот что если бы я вспылил, если бы указал ей на дверь, если бы послал в однушку к маме? Что если бы? Она прокормится с муравьедом, он обеспечит ей жизненные горизонты?

А?!

Вот так-то.

Но пока я держался. Терпел. Потому что ничего ещё не было. Ни адюльтера, ни его подобия. В конце концов, не упрекать же суженую за общительность, которая в нашей страте естественна и желательна, которая добавляет бонусов и симпатий?

Я же широк. Я широк и понимающ. Я могу увидеть, что женщине скучно после двадцати (почти что) лет брака, что ей хочется этакой ветрености. Или хотя бы её подобия.

Ну и пусть. Пусть посмеётся. Пусть пообщается. Пусть встряхнётся, если всё это без прикосновений, объятий, сплетений и последствий.

Пусть.

Я могу понять и могу позволить. Потому что и сам не железный.

Совсем не железный, ну да. Потому что обладаю мужскими причиндалами — и вовсе не виноват, что мать-природа одарила меня ими.

Причиндалы — они отдельная субстанция. Они сами по себе. Они — как тайная личность, как мистер Хайд, который выбирается наружу с наступлением темноты. Выбирается, оглядывается алчно по сторонам, воет на луну и отправляется на охоту в поисках добычи.

Да, были интрижки. Немногочисленные (причиндалы — они не на помойке найдены), но были.

Были без проникновений, были с ними. Это важно, это имеет значение. Без проникновений — чаще. Поцелуи, прикосновения, петтинг. Света — не в счёт. Она подруга семьи, её тело как бы отчасти принадлежит нам.

Были и с проникновениями. Считать ли проституток? Пардон, эскортниц… Проститутки — для быдл, муравьедов, лохов. Для буржуа — эскортницы. Считать ли?

Как по мне — нет. Это рабочие моменты, это по внезапной усталости, это в других городах.

Ну вот Саратов. Целых три дня в этом очаге муравьедов с отдельными, не слишком очевидными прожилками здравомыслия. Ничего не подразумевало осложнений, но вот уже какие-то напряги, какие-то неточные и завышенные цены, какая-то наглость со стороны поставщика. Нервы. Раздражение. Усталость.

Да, есть простой и верный способ, что Онан завещал. Да и жена в двенадцатичасовом достижении: ночь и дорога. Но раздражение здесь и сейчас, Онан — это несолидно, стыдливо, у жены возможны месячные и ласковое, но неумолимое отстранение. Остаётся единственный вариант. Эскортница.

Признаюсь, она не сильно впечатлила. Что-то в ней пролетарское, босяцкое, муравьедское. И прикид ниже уровня, и запах не тот. Да и внешность — то ли молодая разведёнка с финансовыми и мотивационными проблемами, то ли застаревшая студентка на приработке.

Даже имя её не спрашивал. К чему мне? Имена — как коды личности. Ещё засядет в подсознании, ещё во сне назову. Нафиг надо.

Ну да ладно, я не брезговал. Я умею. Спустил по-быстрому и отпустил с богом. Даже благословил про себя. Пусть и тебе удача улыбнётся, несчастная! Хотя какая этим удача? Удача — не птица, она не в облаках витает, она живёт в груди и вылупляется в один благословенный момент. Потому что обладатель груди прочертил векторы, понял суть и взращивает её по уникальной методике.

Была ещё Кристина. Ни разу не эскортница.

Породистая. Стильная. Злая. Самка в своём праве.

Адвокат. Замужем.

Эта — здесь. С этой опаснее, потому что родной город. Опаснее и возбуждающе.

Пусть и скользкая тропинка, пусть и адюльтер, пусть и страхи, но, блин, — это достижение! Рывок. Взлёт. Каждый уважающий себя, тот, который с причиндалами, обязан. Чтобы почувствовать, чтобы понять, чтобы обрести новые грани.

Марина, да ты оценила бы!

Это оно, то самое, ради чего живёшь. Ощущение успеха. Прорыв в новое измерение. Ставка в дорогом казино, которая сработала, хотя казино всегда в выигрыше.

Познакомились не по делам. Слава богу, адвокаты пока не нужны. В компании приятелей.

Познакомились. Посмотрели друг на друга. Всё поняли.

Она из понимающих — вот что ценно. Строгая, собранная, хитрая, но — понимающая. Тоже с периодическим зудом и необходимостью доказательств от жизни. В ощущениях, в прорыве. В казино, которое удалось натянуть.

Подвожу её на авто. Говорю:

— Можно зайти ко мне. Дома никого.

А она:

— Я без презерватива не буду. Всё целомудренно, без изврата.

Вот это класс! Высший пилотаж! Женщина в самых блестящих своих проявлениях. Ну да и имя соответствует — Кристина. Может, из простонародья, но тянется к высшему. И в имени, и в манерах.

Деловая — вот что особенно ценно. Ни одной потерянной секунды на переговоры. Хочется — и делает. Без предисловий, без вступительных абзацев.

Презерватива не было — ну да и откуда ему взяться? Я примерный семьянин, идеал современного экономического и политического момента.

Был у неё.

Кристина! Львица! Разрушительница миров и повелительница желаний!

Мы сплелись, вонзились, зарубились. Даже с криками и стонами. Даже с потом. Невидимый звонарь бил со всей дури по колоколам, пушкари напропалую палили со стен крепости, томагавки со свистом пролетали по воздуху и вонзались в алчную плоть.

Я имел её. Она — меня.

Мы удовлетворились.

Тот первый раз с Кристиной — песня и одновременно молитва. Даже с Мариной такого не помню. Может быть, в самой ранней рани.

Потом отошли друг от друга, расстались. Очень естественно, логично. Без эмоций и сожалений. По-деловому.

Сейчас, бывает, встречаемся. Здороваемся и мило улыбаемся, вспоминая сладостную пошлость головокружительных моментов.

Она как-то посерела, подурнела. Выглядит неважно. Кто-то брякнул, что у Кристины рак. Что ей осталось чуть-чуть да маленько. Вполне возможно. У неё не интересовался, она — выпитый сосуд.

А были большие задатки. Сильный, воистину могучий замах. Адвокатская контора, которая лидер региона, куча дел и деньги рекой — всё шло к тому. Всё располагало. Кристина — она хищница и захватчица. Она могла идти до конца.

Но вот, видите как, — здоровье.

Бывает.

— Светк, слушай-ка! — супружница набирает нашей подруге. — Не, ты слушай, слушай! У меня для тебя мальчик есть. Сладенький. Симпатичненький.

Какая жестокость! Какой цинизм! Она всё же подкладывает эту собачонку Светлане. Подкладывает — и даже на шаг вперёд не желает видеть последствий.

Мне обидно за Свету. Горько и тревожно. Она не заслуживает этого.

В этом что-то очень женское-женское. Очень глубинное и страшное.

Они же такие, бабцы. Они с улыбкой и приятием, они с позитивом. Они с гуманизмом и честностью, но всё это — лишь на вынос. Для публики. В глубине — кошмар на улице Вязов, техасская резня бензопилой и пятница тринадцатое.

Просто бабцы в силу своего второстепенного социального статуса вынуждены сдерживаться и скрываться. Всё в себе, всё в себя. Любой шаг и слово — с оглядкой и тревогой. Как бы чего. Как бы не так.

А если дать им волю, право, меч в руки — то будет мракобесие и армагеддец. Кровь ручьями, мясо клочьями, вопли песнями. Не просто так в мире мужчины доминируют, не надо обманываться. Не случайно так сложилось. Они поспокойнее, помудрее, порасчётливее.

Это я к тому, что в мире всё так, а не иначе по естественным причинам. Оттого, что не может быть по-другому. Да, жестоко, да, тупо, да, неприятно — но оптимально. Когда это понимаешь, смиряешься — жить легче становится.

Я и раньше замечал, эпизодически, но всё же, что жена в сторону Светы неровно дышит. То одёрнет не вовремя, то посоветует лишнего. Может, догадывается, что я её по попе гладил? Или просто по взглядам понимает, что мы небезразличны друг другу?

Ну да, небезразличны. Но это же дружба, Маришка! Это же общение, без которого никак. Ты сама всегда за, ты понимаешь.

И вот так бестактно, безапелляционно — под электрика.

В тот момент я ужаснулся. Потому что понял, усёк — Света не откажется. Даже не потому, что ей мужик нужен, а просто чтобы Марину не обидеть. И меня вместе с ней.

И-и — раз, и-и — два, и-и — три!.. Вот-вот, ну!

— Ладно! — слышу в трубке светкин ответ. — Пощупаю твоего сладенького.

Я это тут же представил воочию — и чуть не стошнило. Правда, и эрекция, падла, нарисовалась. Сексуальные фантазии — искра жизни.

Света-Света, как же мне горько!..

Стрелу забили на следующий вечер.

Как бы забили — и ладно. Но супружница на взводе, у супружницы жажда деятельности и мировой гармонии, супружница словно фильм снимает — ей надо, чтобы всё прошло по высшему разряду.

Она этому гному набирает. Ничтожеству. Псинке.

— Тоха, ты это… — слышу, — подготовься как надо! По максимуму. Оденься в лучшее!

Тот в ответ: ай-ля-ля да тру-ля-ля. Что в виду имеет — не постигнуть. Косноязычие вселенского масштаба. Я таких знаю, муравьедов, я таких презираю. У которых косноязычие — не просто показатель убогого интеллекта, но и защита от нападок. Ответят так, что триста трактовок можно дать — и все неверные.

То ли пойдёт, то ли нет, то ли наденет лучшее, которое у него отсутствует, то ли не собирается.

— А вообще ты предварительно к нам заедь! — слышу я вопль супруги и передёргиваюсь от ужаса.

Неужели он и в самом деле? Неужели у этого пролетария никакой гордости?

И что же — заехал!

Ну, блин, обезьяна! Ну, блин, урод! Ну, блин, как ты жизнь-то собственную построишь, если даже самостоятельно на свидание — никак?

Заходит — и это атас!

Это кадр!

Это бубен!

Это рождение сверхновой!

Этот дебил в пыльных, задрюченных кроссовках — и в классических брюках со стрелками! На нём рубашка родом из девяностых с кислотными разводами, а поверх — джинсовая куртка. Которая пыльная, протёртая, на рукавах нитки свисают. А на голове — бейсболка с надписью «BOSS»! Тоже не первой свежести.

То есть это у него лучшее — зацените уровень индивида! Зацените явление! Таких надо в музей, в зоопарк, в серпентарий. А лучше — сразу в крематорий. Но предварительно баграми. И жечь, жечь, жечь — беспощадно и бестрепетно! Чтобы не было больше на свете вместе с последним сперматозоидом.

Марина к нему с симпатией, но и у неё челюсть в ступор.

— Это… — замерла и слов не находит.

Долгая пауза, долгое молчание.

— Ром! — мне. — У тебя ведь джинсы где-то валялись старые…

— Не дам я ему свои джинсы! — кричу я, и кто бы только знал, как искренне и зло!

Супружница небрежно делает ладошкой, супружница заводит псинку в святая-святых, нашу спальню, супружница закрывает дверь.

Я безмолвствую от дикой неприкаянности момента — такого просто не значится в библиотеке моих впечатлений. Я офигеваю, я разрываюсь на атомы, я плачу и ржу одновременно — в душе, в глубине, потому что нет каналов, чтобы пробиться такому смраду наружу.

Она переодевает его там?! Или происходит что-то другое?

Возня. Шорохи. Вздохи. Ничего не понять. Через пятнадцать мучительных минут (целых пятнадцать!) они вываливаются наружу.

Марина сияет. Марина аки мать Тереза, накормившая миллионного по счёту бездомыша. Марина выполнила свой человеческий долг перед вечностью — в стеснённых обстоятельствах, с минимумом реквизита — но выполнила!

А обезьянка-электрик всё с тем же индифферентным выражением лица — сама простота и тупость. Обезьянка плывёт по воле волн и не сопротивляется.

На нём мои джинсы — ладно хоть старые, я их давно не ношу. Изрядно севшие, оттого и залезли на этого заморыша. На нём моя белая футболка — тоже не первой свежести, но вроде бы отказываться от неё я не собирался. На нём — мой серый барный пиджак, который не то что стар, а вовсе в самом соку и часто бывает надет на мне во всевозможных гастрономических и культурных вылазках. Мне пиджак впору, на этом презике висит как на скелете. Лучше, чем джинсовка — супружница рассудила так.

На голове отсутствует бейсболка.

Она отсутствует на собачонке, но валяется на нашей кровати — и Марине пофиг. Не западло. Не тошнит. Она в хорошем настроении.

— Но это мои вещи! — говорю я как можно спокойнее, потому что не убивать же жену вместе с электриком вот так просто, за прикид.

— Это папины вещи! — выбирается из своей комнаты дочурка Алина.

Она за меня, она со мной, я ценю это. Спасибо, дочка!

— А-а! — снова отмахивается супружница и, не глядя на нас, выводит Антоху в коридор, выдавая ему трепетные наставления.

— В баре — по коктейлю! — учит школяра. — Можно по вегетарианскому салатику. Потом веди на набережную. Объятия — только с наступлением сумерек. И смотри на настроение — если она готова и согласна. Самое главное — неторопливо и нежно.

Может, ты ещё объяснишь, как вводить пенис во влагалище? Не исключено, что Тоха не знает. Я не удивлюсь, если он девственник. От него так и воняет порнухой и дрочевом.

— Ну, с богом! — выдала напоследок ангел-жена и даже (нет, я не вру!) перекрестила это убожество широким и благостным крестом.

Я юморной человек. Позитивный. При случае всегда переведу нагряги в шутку и от души поржу над обстоятельствами момента. Но сейчас я был потерян и мрачен. Был просто опрокинут и уничтожен!

Что это? Что это всё такое? Почему? За какие наказания? И почему именно со мной?

Бедная, бедная Света!

Бедный, бедный я.

Может быть, наконец-то взять в руки ремень и — по жёнушке?

Но у меня ступор и молчание. Хлопанье ресницами. Горькая потерянность и упадок. Дверь захлопывается за существом, а я — ни слова. Ни взгляда. Ни эмоции. Умчался в зал, погрузился в телефон, как зумер, и не смотрю в её сторону.

А она — она возвышенна, нелепа и страшна. Бродит по коридору со сжатыми кулачками и бормочет, как бы про себя, но так, что и мне слышно:

— Только бы у них всё получилось!

Она всерьёз? Она действительно из этого теста? Я что, так накололся в своей половинке?

Или всё это — жуть и адский перфоманс? Тоха трахнет Свету, они поженятся, а Марина, так же сжимая кулачки, будет хохотать в туалете (или даже в зале, на виду у мужа и дочери) и шептать со срывающимися с губ капельками слюны:

— Так тебе и надо, сука!!! Вот тебе, стерва, вот!!!

Это мне более понятно, но не менее стрёмно. Откуда такая ненависть к Свете? За что?

Да нет же, нет. Всё проще, всё понятнее. Она и вправду хочет для этого убогого электрика счастья. И Свете она добра желает. Эта такая извращённая, прямолинейно-примитивная добродетель. Вопреки логике и здравому смыслу. Лишь бы была, лишь бы случилась — и насрать на всё остальное.

Света за себя постоит, решил я наконец. Не стоит так растекаться.

Но вот приходят новости. Подробности о свидании. Какие-то скомканные, невнятные. Никто толком ничего — ни Света, ни собачонка. Хотя Марина названивает и трясёт от души.

Ну да, сходили в бар. Ну да, прошлись по набережной. Да, и колесо обозрения было. И на скамейку присели. Почему-то с пивом, ну да ладно, пролетарию — пролетариево. Что ещё — непонятно. Оба замышились, зашорились. То ли целовались, то ли нет — не въедешь.

По крайней мере, ясно одно — никакого секса.

Хотя бы это радует! Чтобы заморыш Тоха — и своим пестиком в благословенное лоно прекрасной Светланы? Нет-нет! Ни за что!

Хоть бы и дальше ничего не было!

Я умею просить. У людей, у Вселенной — умею. Они отвечают, даже когда без настроения и по норам. Я попрошу, и ты сделаешь так, что этот чмошник отвалит от моей подруги Светланы. Хорошо, Вселенная?

Один раз прошу!

Договорились? По рукам!

На несколько дней затишье. Антракт в этих нелепых отношениях гнома и принцессы. Всё неторопливо, но верно забывается к радости окружающей действительности и моей лично.

Всё почти улетучилось — но добрая ведьма Марина снова берётся за колдовское варево.

Эта жажда добра, желание позитива — оно неистребимо в человеческой сущности. Я и сам порой с какого-то жуткого перепугу отсыпаю горсть монет помятому алкашу или неопрятной старухе — а затем зависаю на некоторое время в коридорах собственного непонимания, ругательски себя ругая и клятно проклиная. Зачем, к чему, для чего? Чем могут помочь им эти копейки? Это вовсе не добро, а ровно наоборот. Я продлеваю в них уверенность в лёгком заработке, я поддерживаю в них порочную иллюзию праведного бездействия.

Иллюзию того, что можно прикинуться несчастным, будучи им или нет, что вовсе не важно, — и жить от этого. И надеяться на прощение, на само спасение надеяться — просто оттого, что ты так убого выглядишь и так омерзительно пахнешь.

Я тоже не с пелёнок состоятельный, порой и вовсе с деньгами был каюк — но разве я позволял себе опускаться? Чтобы с протянутой рукой — и на улицу? Разве я выйду сейчас, даже если отрубит ноги в автомобильной аварии? Я горд, а гордость — она неспроста. Она — защита от унижений, она — чтобы не падать ниже планки. Она спасает. Я просто забьюсь в угол, свернусь калачиком и тихо сдохну вместе с ней, благословенной.

И это правильно. Никаких протянутых рук. Никаких унижений. Потому что НЕЛЬ-ЗЯ. Нельзя — и всё.

Отчего же они, все эти, так легко переходят грань? Отчего они в святой уверенности, что в мире есть дурак, который не даст пропасть, который кинет мелочь, подаст руку, подложит подругу? Это дико, но дурак находится, монеты, рука и подруга возникают, бессмысленная и убийственная благость творится.

Что не так с этим миром? Или со мной?

Рискну предположить — всё-таки с миром. Я в порядке. Я с баблом. Я в хорошем настроении. Я построил нишу, разноцветный квадрат, в котором счастливо живу, и который придаёт мне сил, а мир, точнее его неправильная, заскорузлая часть, смердит и нарушает стройную геометрию линий.

Маришка проснулась дня через три, загорелась, вспыхнула — и снова устроила этой нелепой парочке свиданку.

Процесс шёл тяжелее. Что Светлана, что заморыш не горели желанием. Почти отказывались. Тут бы, в этом самом месте, понять и отпустить ситуацию — это было бы мудро и правильно, но супружницу препятствия лишь закаляли.

Она набирала и набирала. Она трясла и убеждала. Она рисовала дебильные перспективы. Она, словно психиатр, обещала моральную поддержку и даже, в отношении пролетария — материальное участие.

Она достала и сломала их. Чтобы отвязаться от неё, дельфин и русалка снова решились на вылазку.

И она прошла хуже первой. Много хуже.

— Представляешь, он послал её! — широко раскрыв глаза, передаёт мне Марина краткую суть небольшого по времени, но эмоционального телефонного разговора со Светланой. — На три буквы! Прямым текстом!

Я спокоен. Я даже удовлетворён. Хотя бы тем, что не ошибаюсь в людях. Такое развитие событий — самый закономерный итог этого немыслимого союза.

Мне всё виделось отчётливо. Я почти уверен, что именно так и было.

Вечер. Конец натужного променада по центральным улицам с посиделками в кафе. Подъезд. Именно подъезд — только там могло случиться такое, только там псинка готова к физической атаке.

Его руки — на её груди. Или ягодицах. Кривые слюнявые губы тянутся к лицу. Ей противно — и сама ситуация, и он вместе с ним. Она отстраняется. Она окончательно понимает, какую дурную карту вытащила. И он (пролетарская нервозность в помощь!) гордо, великодушно и надрывно посылает её за фиговый листок. Туда, куда она никогда с ним не пойдёт.

— Он послал её! — снова повторяет Марина, словно переваривая фантастическую новость о первом контакте с внеземной цивилизацией или объявление о скором, буквально в течение суток, гибели Земли.

И эти несколько секунд — та краткость, когда она на стороне Светы. Лишь несколько мгновений.

Буквально в следующий миг она всё переиначивает в своей головушке и принимается трактовать события с понятным лишь ей объяснением.

— Не, ну это не просто так! — выдаёт она новую трактовку. — Наверное, Света была с ним груба. Или как-то оскорбила его. Антон же очень ранимый.

О господи! Я вправду слышу всё это?

Понимая, что не найду никакой поддержки, я ещё какое-то время пытаюсь разложить ей по полочкам конфигурацию данной реальности, объяснить, что там в этой парочке почём, кто прав и виноват. Я даже (и это большая ошибка!) пытаюсь осторожно покритиковать её за инициативу сближения, которая изначально провальна.

Разумеется, я был бит и повержен. Я был унижен со всеми своими разъяснениями и отброшен в сторону — как гнилой кочан капусты.

Марина убедила себя в собственной версии. Внезапно родившейся, нелепой, но оттого ничуть не менее праведной.

Она даже (вот ведь сердобольная дура!) набрала собачонке и взялась его успокаивать. Подвывала его тявканью, умоляла не расстраиваться, обещала стаи новых девушек — куда более умных и покладистых.

Они хорошо поговорили, знаете ли. Долго и тепло. Они поняли друг друга.

— Я всё понимаю! — говорит она, заламывая руки и блуждая по квартире в какой-то экзальтированной и пугающей эмоциональности. — Всё понимаю! Он сложный человек, у него цепочка жизненных неудач. Он не может выбиться из тёмного пролетарского мира. Он плохо разбирается в противоположном поле. Боюсь, он никогда не знал настоящей женской ласки, женского участия, лишь мимолётные перепихоны с моральными уродинами. Да, всё так! Но одна чуткая, понимающая, искренняя могла бы всё исправить! Могла бы переродить человека! Просто приласкав его! Просто дав ему то, что так нужно мужчине!

Без комментариев! Это уже не поддаётся моему осмыслению.

Я набрал Светланке.

— Как ты?

— Зашибись! Клоун снова был в твоём прикиде.

По интонации, по обертонам вижу — всё нормально. Если кто и расстроился — то не она.

Кстати, прикид уплыл навеки. Больше я с ним не встречусь. Что хорошо, вообще-то. Я бы после псинки не надел.

— Ты это… — говорю ей, как бы пытаясь поддержать, но понимая, что она не нуждается, — хоть вздрочнула ему? — нахожу наконец правильный выход из запутанности.

— А как же! Двумя копытами!

— Ладно. Будь! Ласкаю сиськи.

— Сжимаю яйца.

Я успокоился. Крепка броня и танки наши быстры! Не сломить нашу породу! Не достанется вам Света, задроты!

И жить бы не тужить, песни петь, да вина пить — но ведь нет же!

— Пап, что с мамой? — спрашивает дочка. — У неё крыша поехала?

Она обеспокоена, что необычно. Она обращается ко мне «Пап!», а не безлико-индифферентной конструкцией, которая не подразумевает родственных определений. Даже она демонстрирует озабоченность, хотя мы с матерью для неё — лишь источники финансирования, досадливые фикции, с которыми необходимо мириться.

— Да всё нормально, Алин! У мамы была эмоциональная встряска, она проветрится — и будет нормалёк.

— Днём к нам приходил тот дядя.

— Какой?

— Которому она отдала твою одежду.

— Да ты что? И что?

— Она держала его за руку и гладила по плечу. Она изменяет тебе?

Ну нате-здрастье! Марлезонский балет в разгаре. Какая часть — вторая, третья?

— Нет-нет, что ты! Просто мама стала очень чуткой, заботливой. Искренне хочет помочь этому неудачнику.

— Странно они вели себя. Тут не просто помощь. Плохо всё закончится.

Я давно не слышал от дочери столько слов одновременно. Я давно не разговаривал с ней так долго. И порадоваться бы, но обстоятельства… И вот это трагическое, безапелляционное определение «Плохо всё закончится» из уст шестнадцатилетнего ребёнка… Что с этим делать, как быть? Если даже дочь — и так резко, так беспощадно.

— Как у тебя дела с Булатом? — кричу я в спину скрывающейся в своей комнате Алины, но уже поздно. Она переключилась, ей не до меня.

Булат — её парень. Сын владельца ресторана и двух кафешек. Я не против, хотя некоторые нюансы смущают. Он то ли татарин, то ли ингуш — трудно сказать, что лучше. Ну да ладно, времена сейчас другие. Что лучше, выйти замуж за состоятельного татарина или за босяка-русского? Как отец, выбираю первое.

Ну да, фамилия у дочери будет какая-то корявая. У внуков — имена. Типа, Рашид Калимуллин — мой внук. Нда-с… Ладно-ладно, нельзя впадать в эмоции. Времена другие. Стерпится — слюбится. Это я про себя. И для бизнеса хорошо.

Вот что с женой делать? Выпороть? Или пока поговорить?

— Мариш! — подхожу я к ней с улыбкой и всяческой доброжелательностью.

Но!

Этим всё и ограничилось. По интонации ли, по каким-то мимическим движениям, по улыбке вымученной — она поняла, о чём я.

— Не надо! — тут же выставляет руку. — Остановись!

— Но…

— Я знаю, я всё понимаю. Обеспокоенный муж хочет направить жену на путь истинный. А о человеке ты задумался?

Я собираюсь возразить, но она не позволяет.

— О человеке, о его душе, о его сомнениях и переживаниях! Во что мы превратились, в конце концов! Кто сделал из нас эти куски дерьма, которые не в состоянии выразить ближнему участие? Которые забыли о том, что такое понимание. Что такое добро. Которые даже самую малость не могут дать, а только забирают и забирают. Мы дерьмо, а не люди!

Всё серьёзнее! Всё многократно серьёзнее, чем казалось раньше!

— Он же очень хороший, как ты не поймёшь! Чистый, не испорченный юноша! Трудяга. Золотые руки. Добрый, ласковый мальчик! Ему надо помочь, а не отталкивать. Посмотри на себя, как ты можешь быть таким? Я ненавижу тебя!

Она убегает в спальню и даже хлопает дверью. И я (оцените иронию!) после всего этого бредового высера ещё и чувствую себя виноватым.

Не разрулил. Не выпрямил. Допустил.

Но что я мог? В какой момент допущена ошибка? Какое действие стало роковым?

Не пойму. Не вижу.

Переждать? Перетерпеть? Всё само собой образуется?

Время идёт, лучше не становится. Напротив, всё только ухудшается. Жена не подкладывает собачонке новые жертвы, она сама жертвует собой.

Я широк. Широк и внимателен. Вот Марина, не стесняясь, убегает к электрику Антохе на свидание, а я провожаю её мудрым, глубокомысленным взглядом. В котором — понимание, приятие, прощение. Да, прощение уже включено в меню, оно там на первом месте. Как ни странно, я не собираюсь обвинять суженую ни в чём, даже при самом экзотическом развитии событий.

Погружаться в себя непродуктивно. Попросту опасно. Есть риск превратиться в невротика. В нытика. Я погружаюсь в себя редко, но сейчас обязан.

Свидание — это как бы экзальтация с моей стороны. Перебор. По крайней мере, пока. Вроде бы у них всё ещё не перешло в горизонтальную стадию. На данный момент — лишь страдания и утешения. Подтирание слёз и соплей, смена подгузников.

Но я же взрослый человек, я понимаю, что «пока» при таком развитии событий рано или поздно превратится в «уже».

Мне безразлично, возьмёт ли моя жена в рот у этого пролетария? Мне безразлично, вонзит ли он свой кривой и страшный пенис в её ухоженную киску? Мне безразлично, что по её бёдрам потекут струи его спермы? Мне действительно это безразлично? Я действительно настолько мудр и всепрощающ или всё-таки здесь что-то другое?

Может быть, я устал от неё? Может быть, во мне угасло чувство собственника?

Или нет. Здесь другое, но в параллельной плоскости.

Это скрытая, но явная мудрость жизни. Умение отпускать и перестраиваться на ходу. Умение меняться. Только так можно преодолевать минные поля и засады. Только так можно сохранять цельность.

Жена — это ценно. Это важно. Это ответственно. Но это не навечно, это изменчивая, непостоянная величина. Такие величины нельзя принимать как данность, нельзя проникаться в них полностью и скулить при их потере. Надо быть готовым ко всему. К любой перемене.

Только так сохраняется устойчивость в этом скользком и каверзном мире.

Вот так бы и мыслить всегда! Так бы и оставаться в одной-единственной точке, в одной плоскости, не сползая в сомнения и гадкую тревожность!

Но слаб человек. Не стоек. Пуглив.

И я в том числе. Признаю. Был бы стоек — управлял федеральной компанией, а не магазином в провинциальном городе. Всё на поверхности. Стратификация рулит, психотип решает. Есть и во мне червоточины с чёрными дырами, есть и во мне пробоины. Есть и во мне гадкая, так и не задушенная склонность к поскуливанию.

А всё оттого, что порода плоховата. Стартовые возможности никудышные. По ним, по своему коду, который истинно пролетарский и убогий — я типичный чмошник, раб, человек, которого все, кому не лень, используют и имеют. Только поддайся — и покатишься по наклонной.

Я не позволил. Я ушёл от предначертанной судьбы. Я оказался сильнее.

Я поднялся на ступень выше (нет — на целых пять!), я сумел, я преодолел комплексы, превозмог трудности, но лестница куда длиннее и круче. Чтобы добраться до самой вершины, необходимо стартовать хотя бы с середины, а не из подвала. До вершины мне не добраться, я это отчётливо вижу, а потому умею ценить завоевания. Мои — чрезвычайно значимы. Я успешная личность, селфмейд-мэн, я очень многого достиг. Я понимаю и ценю это. Хоть и бурлят подспудно сожаления о большем.

Я человек активный, деятельный, ненасытный. Всегда тяжело переживаю неудачи, хоть и не признаюсь в этом, не показываю вида. И даже не неудачи как таковые, а слабые отклонения от прочерченного когда-то, строгого и последовательного генерального плана. Малейшие. Ничтожные.

Человек активный, деятельный, ненасытный может существовать только в ситуации успеха. Смиренное приятие неудач, срывов, сломов, отклонений — это удел врождённых лузеров и терпил, удел муравьедов. Надо отступить очень далеко, на самый вонючий и паскудный край жизни, чтобы с мудрой философичностью принимать поражения. Это выглядит красиво в теории — на тебя сваливаются проблемы, а ты терпеливо и спокойно, широко раскрыв глазёнки, принимаешь их как должное. Принимаешь — и «отпускаешь ситуацию», как учат лукавые психологи и бизнес-коучи. Но на практике, в реальности дружеские отношения с проблемами омерзительны. Проблемы надо затаптывать, чморить в самом зародыше. Чтобы и духа их не было!

Непонимание с женой — это проблема. И я переживал её, она жила во мне, она зудела, хоть никто на всём грёбаном белом свете и не понял бы этого.

Как затоптать её? Как зачморить?

— Мы сходили с Антошей в театр, — доверительно, как священнику на исповеди, сообщает мне суженая.

Сходили. Антоша. Театр. Какое гадкое, неестественное сочетание слов и образов!

— На «Три сестры», — продолжает.

— И, представляешь, ему понравилось! — пытается добить меня.

— Он всё понял, — сияет. — Он проникся.

— Я смотрела на него во время представления, — совершает ненужные пояснения, — и его глаза светились. Они блестели от набежавшей влаги.

— Чего там понимать? — я то ли вступаю в дискуссию, то ли пытаюсь оградиться от неё энергетическим щитом. — Три бабы-неудачницы хотят, но не могут изменить жизнь. Это так типично! Нервные, истеричные переживания, никакой программы действий.

Она не возражает. Она вообще не отвечает. Я вроде как уже и не раздражитель для неё. Она в лучшем из миров, в высшем — мире понимания, приятия и добродетели.

— Представление было не из лучших, — объясняет самой себе. — Машу играла дебютантка. Взрослая женщина, но дебютантка. Играла неважно. И Вершинин — тоже из новых. Я такого не видела раньше. У них, Маши и Вершинина, важное взаимодействие, одна из ключевых линий, и они полностью её провалили. Досадно!

Её нынешняя инкарнация — мудрая воспитанница и наставница молодёжи. В роли молодёжи выступает один-единственный субъект — электрик Тоха. Она дрессирует его, наставляет и даёт бесценные уроки жизни. Театр, литература, спорт, стиль одежды. Стиль остаётся на уровне тех шмоток, что отобраны у меня, а театр с литературой и спорт на подхвате — да, они бурлят.

— Я купила ему Лабковского, — сообщает в следующий раз. — «Хочу и буду». Мудрая книга, она буквально меняет любого.

— Тебе тоже неплохо бы почитать! — вспоминает вдруг обо мне.

— Я уже дошла до половины и очень много поняла о жизни, о себе, и о нас с тобой, — выстреливает в мою сторону очередной отравленной пулей.

До половины! Она купила её три года назад и только сейчас дошла до половины. Вот уж и вправду увлекательно!

— Не читал и не собираюсь, — я опять озвучиваю свои эмоции, я опять не прав. — Фамилия не нравится.

В принципе книг не читаю. Понимаю, почему они ещё нужны кому-то, сам читал в детстве, но потом поумнел и отрубило.

Книги — это хорошо, но при советской власти. Когда все одинаковы и у всех, почти у всех, равные возможности. Тогда да, они действительно утешают и примиряют с окружающим.

Сейчас книги вредны. Сейчас — это пища для лохов. Прибежище для лузеров.

Мнимые бессмысленные переживания. Ничтожные и жалкие самоутешения. Непродуктивные, а попросту вредные сравнения собственной личности, собственной жизни с воображаемыми и насквозь лживыми фантазиями.

Результатом — только убогое барахтанье в лужицах соплей. Примирение с арьергардом — самыми последними в строю. Приятие навязанных сожалений и сомнений, жестокое влияние невротиков, начертание в сознании иллюзорных и несбыточных картин.

Кому на самом деле помог этот Лабковский? Ваш Лабковский на бабло вас развёл, муравьеды! Поимел и вышвырнул ещё более разбитыми и сомневающимися.

Не, он конечно в своём роде молодец. Это бизнес такой, линия продвижения — в одурачивании дураков. Но это не для меня. Я честный фраер. Я всего лишь торгую сантехникой. Это куда порядочнее.

— Он слушает «Депеш мод» и Владимира Кузьмина! — радостно делится Марина. — Представляешь, он такой молодой, а знает их и ценит.

Да уж. Чуваку от силы двадцать пять, а он застрял на Кузьмине и «Моде». Это сродни диагнозу. Да и сочетание больно уж эклектичное — Кузьмин и «Депеш Мод». Похоже, он слушает то же самое, что и собственная мамочка, когда та была подростком. Кто она, кстати?

Нет, что за чушь, не хочу знать!

— Мы сидели в ресторане, — выдаёт подробности супруга, — и он заказал «Когда меня ты позовёшь». Мне было так приятно! Я очень люблю эту песню, ты же знаешь.

— Знаю!? — опять я не сдерживаюсь. — С какой стати? Первый раз слышу, что ты любишь Кузьмина.

— Ну вот так оно… — яд растекается по её подбородку. — Проживёшь с человеком жизнь, а он даже не знает, что я люблю. Печально.

Супруга смертельно спокойна — по крайней мере, пытается казаться такой. Меня почти не замечает, но постоянно натыкается на моё тело и как бы невзначай пытается свалить на меня частички своей сияющей благости. Солнца. Огня. Она же горяча, добродетельна, неимоверно мудра — и я непременно должен это узнать, прочувствовать, проникнуться.

— Я записала Антошку на каратэ, — ещё одна сияющая частичка, цветом и запахом сродни какашки, валится с высоты её величия прямо на моё темечко.

А, ну да, она же каратистка. У неё коричневый пояс, который в частной секции, которую она не посещала уже лет пять, дают всем подряд после выплаты определённой суммы. Они стаями ходят сейчас по улицам, эти коммерческие каратисты, финансисты, менеджеры, инженеры, генеральные директора. Главное — отстёгивать нужную сумму в нужное время и в нужные руки.

Бурлящая добродетель заставила её вспомнить о полузабытом увлечении.

— У него не всё получается, но он старается, — переживает.

— И рост у него подходящий, и телосложение, — демонстрирует изысканную наблюдательность. — Она такой маленький, юркий.

— Сенсей говорит, что его ждёт большое будущее, — вроде бы завершает эскападу.

Это очередной укол в мою сторону. Я тоже посещал ту коммерческую секцию могучих каратэк месяца полтора. Но свалил. Старая добрая качалка куда лучше и бодрее. Тогда супружница приняла это решение с полным пониманием, но сейчас преображает его в обличие трусости.

Блекло, скрипуче дни перетекают в недели. Недели — в месяцы. Вроде бы ничего не происходит — на поверхности, в видимой части, но в глубине, я чую, узел затягивается всё туже и безысходнее.

Ещё какое-то время на меня сваливаются новые, совершенно бесстыдные и неприличные подробности их отношений. Совместный боулинг. Совместная речная прогулка на катере. Совместный променад в парке с совместным же кормлением белок. Совместное катание на роликах, вовсе не совместно, а лично ей взятых напрокат. Совместное посещение аквапарка с индивидуальным вывешивание откровенных фоток в социальных сетях.

«Я с приятелем Антоном» — значилась подпись. — «Он классный электрик, рукастый мастер (смайлик). Кому надо, скину номер».

На фото — неприкрытая эротика во всей красе. Она в купальнике, он в плавках. И бугорок в междуножье такой нехилый. Он меня смутил, признаться. Видно, что чувак то ли девственник, то ли близок к тому, но размеры добра оказались значительно больше возможных ожиданий. Может, именно в этом всё дело?

Неужели моя Марина из тех, кого могут прельстить размеры?

Я поверить не мог, но в течение трёх последующих дней она только и делала, что отвечала на звонки и сообщения с просьбой скинуть ей номерок рукастого электрика. К ней обратились человек двадцать! Электрик, рукастый мастер был нужен буквально всем.

И никто, представляете, никто не написал язвительный или даже двусмысленный комментарий под постом! Мол, потаскуха ты этакая, шлюха подзаборная, как же это ты можешь в купальнике — да с чужим мужичком?

Никто.

Я ожидал звонков. Осуждения. Обструкции. Я ожидал презрительных выпадов и оскорблений в свою сторону. «Рогатый чмошник!» «Сам жену подложил, или это её инициатива?» «Слижи сперму с её манды, чепушила!» Что-то в этом роде.

Я не сомневался, что они появятся. Где-то и как-то, возможно, не так буквально и прямолинейно, возможно хитрее и более замысловато, но появятся.

Но нет.

Никто. Никак.

Даже Света не звякнула.

Все такие деликатные, предупредительные, или на самом деле не видят в этом ничего порочного и порочащего?

Может, я уже состарился? Может, просто не рублю фишку? Может, такое сейчас в порядке вещей?

И всё же я силён. Стоек. Я умею перестраиваться и менять окраску. Умею подчинять эмоции и отпускать неприятности.

Потому что когда она наконец заявила, что уходит, я воспринял это предельно спокойно. Даже не поморщился и сердцу не позволил сжаться.

— Я перебираюсь к маме, — так это звучало. — Перекантуюсь пару месяцев. Думай, как быть с квартирой. Мне нужна жилплощадь.

— Он уже поимел тебя? — спрашиваю.

— Да! — она ни секунды не задумывается. Она дерзкая и прямолинейная. Лучшая защита — нападение. — Секс между нами уже состоялся. И не раз. Антон хороший.

Она смотрит мне в лицо горящим взором и ждёт продолжений и углублений. Ждёт, я вижу. Будоражащего и нервного развития темы. А в какой позе? А сколько раз? А орально тоже было?

А я не позволяю себе. А я торможу. Потому что все эти вопросы только ей на руку. Они как повод и возможность унизить меня. Потому что с тем же порочно-пылающим взором она будет вываливать на меня всю свою порнуху и наслаждаться этими откровенными и мстительными ударами наотмашь. В позе раком! Каждый день! Да, и в рот брала, причём с удовольствием!

А я — молчок. А я не продолжаю и не даю повод.

Примерно так же, разве что с чуть меньшей экзальтированностью, она делилась со мной интимными подробностями горемычных отношений со своим первым мужем — неким Валерой Пряничниковым. Студенческая любовь, обжималки в общаге, вино из горла. Как же, как же, и я проходил подобное.

Они года полтора были в браке или даже меньше. Поженились в институте, разбежались по его окончании при первых соприкосновениях с настоящей, такой неустроенной и колючей взрослой жизнью. Обычная история.

Я понимал, я не нервничал, я добродушно усмехался на все эти откровения, которыми она одаривала меня как самого близкого человека. Тот близкий ушёл, появился этот, я, так что надо одаривать. И про регулярный Валерин нестояк (ну конечно, это же как бы всё объясняет!) и про собственные повизгивания на батарее в подъезде в случае стояка. Было прикольно. Я от души смеялся, я видел в этих откровениях высокую степень нашей душевной близости.

У меня тоже была первая, юношеская и бестолковая женитьба — на девушке по имени Вероника. Два года — и прости-прощай. Не жалел ни разу, ни секунды. Даже не вспоминаю о ней. Промелькнула — и забылась. Безликая, пустая, совершенно чужая.

Мы с Мариной в равных кондициях — поэтому так понимали друг друга. Обжёгшиеся раз, оттого трезвые и расчётливые. Деловые. Очень продуктивный и перспективный брак.

Пока псинка не нарисовалась.

Я тормознул развитие порнографической нервозности и тем самым заработал себе крупное психологическое преимущество.

А ещё нашёл возможность порадоваться про себя этой фразе — «Антон хороший». Она его жалеет. То есть в постели он никакой, просто ноль, у него, возможно, и не стоит на настоящую, живую бабу, его дружок не принимает никого, кроме подружки-ладони.

Это наводит на мысль, что всё у них ненадолго. Что разочарование неизбежно.

Вот только сбить эту женщину с её внезапным кризисом среднего возраста на лету невозможно, она должна пройти всю дистанцию до конца.

— Придётся Абрамянцев гнать, — вообще без эмоций, предельно спокойно рассуждаю я.

Абрамянцам мы сдаём нашу двушку. Хату моих родителей, да будет земля им пухом. Абрамянцы — рыночные торговцы, причалившие в наш городок прямиком с Кавказа. Муж, жена, несколько детей. Сколько — не помню. Держат палатку на рынке и торгуют шмотками. Трикошки, рубашки, носки. Как-то выживают.

— Это твоя квартира, — пытается она сопротивляться. — Моя доля — здесь.

Да, доля здесь. В нашей трёхкомнатной. Но не продавать же её из-за бабской глупости. Эту — продавать, потом две — покупать. Или даже три, потому что Алина уже на пороге взрослости. Того гляди улетит из родной обители. Геморрой жуткий. Долгий.

Сейчас и не продашь так просто. Проценты по кредитам заоблачные. А наличными миллионов ни у кого нет. Народ у нас бедный. Даже в предпринимательском сословии ни одной лишней копейки. Уж мне ли не знать!

— После чужих людей… — морщится Марина. — Брррр!!! Не хочу.

— Ремонт сделаем, — я всё так же спокоен, расчётлив и мудр. И радуюсь тому, что это дико её раздражает. — Обновим. Из говна конфетку — и всё такое. Как раз вам с Антохой. У него же нет своей, правильно? С мамкой живёт?

Она глядит на меня долго и пристально. Выразительно.

— Ты не осуждаешь меня?

— Ну, конечно, нет! Мы взрослые люди, каждый принимает решения.

Она не подаёт вида, но поражена моим спокойствием — я это чувствую. Она ожидала скандал и мат-перемат. Возможно, рукоприкладство — и я даже думаю, что была готова заявить на меня в этом случае. Она способна.

А тут — тихое течение беседы и моментальные очертания решений. Это удивляет её, но и успокаивает.

Ничто не успокаивает нас так, как прощение близких.

— А как же моя доля? — уже слабая, притихшая, пытается она ковыряться в возможных шероховатостях и колкостях.

— Долю на меня перепишем. А двушку — на тебя. В накладе не останешься.

И снова не на что возразить. Всё так мудро, спокойно, расчётливо — зацепиться не за что. Но она находит — на другом пастбище.

— А магазин? Я в учредителях!

— Так и останешься, в чём проблема! Будешь ежемесячно получать свою долю. Управлением всё равно не занимаешься.

— Ну как уж не занимаюсь! — она оживляется, есть повод для обострения.

Она бывает в магазине редко, но в самом начале, при первичном ремонте выбирала цвет линолеума. Ещё сотрудников. Они, самые первые, отобранные ей, свалили через месяц. Следующие, подобранные мной, работают и по сей день. Продавщица Вера, продавщица Ляйсан и водитель Заурбек.

— Ну да, занимаешься, — типа соглашаюсь. — Но сейчас тебе, наверное, не до магазина. Новая жизнь. Новые вызовы.

Она коряво усмехается, но всё же недовольна тем, что приходится сдаваться так легко, без боя.

— Перестань уже надо мной издеваться! — она решает действовать в моём стиле, стойко и решительно.

Поднимается из кресла, достаёт из шкафа чемодан на колёсиках, собирает вещи. Вот и умничка!

Я отчаливаю на кухню, завариваю кофе и тихо сижу в уголке, совершая глоточки и переживая уход жены не без грустинки, но удивительно бодро и позитивно. В конце концов, это новый жизненный поворот! Новые горизонты. Надо встречать их доброжелательно.

— Ничего не скажешь напоследок? — она заглядывает в проём. Я знал, что будет так — чтобы проверить, не бухаю ли я. Это бы её немного успокоило.

Нет, не бухаю. Только кофе и ясная, позитивная грустинка.

— Счастья, успехов! — я невыносимо доброжелателен и жесток. — Останемся друзьями, я надеюсь?

— Ну конечно! — она тяжко вздыхает.

Зуб даю, сейчас скажет несколько запутанных слов, чтобы не сжигать окончательно мостов. Начертит этакую вероятность раздвоенности, возможность отката.

— Обнимемся, что ли? — начинает с этого и широко раздвигает руки. — Всё-таки много чего пережили вместе.

Я не прочь. Обнимемся.

Обнимает трепетно и нервно. Почти страстно.

— Ты это… — говорит, неохотно отстраняясь, — всё правильно пойми.

— Всё правильно понимаю.

— Мне нужно время, чтобы взглянуть на свою жизнь.

Вот, началось. Запутанность, раздвоенность.

— Разобраться в себе.

— Ну да, — киваю, киваю.

— Может, всё ещё сложится и не так…

Ну вот — возможность отката начертана. Только ты, суженая, в отличие от меня, не понимаешь, что при откате твой статус в этом доме сильно-сильно понизится. И всё будет зависеть от меня.

— Пойду, Алине расскажу, — завершает она со мной и перемещается в комнату дочери.

Там всё длится намного дольше. Какие-то сдавленные и нервные шептания. Порой вскрики. Женская солидарность и логика — они работают иначе, требуют другого сценария и эмоциональной наполненности.

Ну, вроде, всё. Простилась!

Она вызывает такси и выкатывается из квартиры с чемоданом на колёсиках. От моей помощи отказывается. Машет нам с дочерью ладошкой и коряво улыбается. Гудбай, май лав, гудбай!

Алина тут же скрывается в своей комнате, натягивая на голову наушники. Я возвращаюсь в кухню допивать кофе.

Жизнь продолжается.

«Чё как?» — изредка пописывают мне в мессенджере приятели и знакомые.

Слухами земля полнится. Слухи разошлись. Мне, отчасти, приятно, что я величина и значимость, что моё расставание с женой тоже повод для пересудов, но вполне осознаю, что по большому счёту всем по барабану. Настоящих друзей у меня нет, их и не должно быть у взрослого человека, пишут в основном те, с кем я дела делаю. Или по делам пересекаюсь.

Пишут, чтобы поддерживать иллюзию заинтересованности. Я сам так поступаю, когда узнаю что-то солёненькое про приятелей. Сбросил дежурное «чё как?» — и выполнил необходимый обряд. Человека уважил, заинтересованность проявил. Теперь он считает меня хорошим и внимательным, можно продолжать контакты. Полезно для бизнеса.

Вот и они со мной так же. Дежурная уважуха.

«Нормалёк!» — отвечаю. Это с кем более-менее близок. Кого-то игнорю — мелкие, ненужные людишки, обойдутся.

Пока ничего страшного. Ну, нет жены — и что? Без секса перетерпеть можно долго. Отсутствие плотного ежедневного общения вообще в радость. Никакой психологической тесноты, никакой обязательной заинтересованности и пинг-понга. Напротив — как-то молодеешь и расцветаешь.

Теперь каждый день бываю в магазине. А то неделями не появлялся. Строгий, справедливый. Вглядываюсь в товар, делаю замечания. Вер, вот здесь поправь! Ляйсан, а вот это зачем тут стоит?

Надо, надо. А то бабцы вообще распустились. Клиент заходит — они и жопу не поднимут. Отвечают дерзко, грубо. Я знаю, мне передавали. Сейчас хоть соберутся немного.

Мысли клубятся, новые идеи. Быстро, спонтанно обновил вывеску на входе с названием магазина. «Сан Техныч»! Горит, манит, очаровывает. Недорого в принципе. Давно пора. А то прежняя совсем несолидная, с поблекшей облезающей краской.

Во внутреннем помещении — тоже лёгкий ремонтик замутил. Пару новых стоек поставил. Товар чуть иначе переставил — чтобы удобнее и эффективнее смотрелся.

Дел-то немного — а точка заиграла. Свежая струя. И люди тут же потянулись — они чувствуют. Вот и позитив от перемен — а то как-то всё по накатанной, и желания не было заниматься.

— Роман Сергеевич, а у Марины как дела? — это продавщица Вера, стерва, с улыбочкой спрашивает. — Чё-то давно её не видно.

Слухи и до неё добрались. Она с Мариной держалась запанибрата, типа подруга. Марина позволяла, хотя, конечно, всё иначе. Ну какая ты нафиг подруга, муравьедка?

— Нормально дела! — пожимаю плечами. — Что ей будет?

— Да тут болтали… — она выбирает выражения. — Мол, типа, расходитесь вы. Типа, новый мужчина у неё.

— Чушь!

— А-а, ну ладно. А то я волновалась. Переживаю за неё. Привет передавайте!

На фитнес опять хожу. Почти каждый день. Бодрит. Накачанные ребята, стройные девушки. Тихое очарование мускульных переливов.

Вот и хорошо, что жена свалила. А то подраспустился. Чуть больше сорока, а уже пузико. Плечи дряблые. В бёдрах чрезмерная ширина — жирок. А всё оттого, что жизненных вызовов не было. Убаюкивающая размеренность — самое опасное явление.

Полина, фитнес-тренер, так и заявила без обиняков, шлёпнув меня по ягодице:

— Ромка, ты расплылся! Какого фига бросил нас?

— Вот же, вернулся!

— У-у, прибила бы! Больше года не было!

— Здесь я, здесь!

— Ну ладно. А то что, думаю, за мужчинка такой непоследовательный. Ходил-ходил — и бросил. И возраст у тебя самый опасный, ты знаешь?

— В каком плане?

— В том самом! Упустил момент — и всё. Не человек, а жиртрест. Куча.

— Я вернулся, я с вами!

— Жалеть не буду, учти! Давай в позу — и пахать!

Подтянула мои кондиции буквально за пару недель. Молодчина! Я и сам чувствую себя бодро — собраннее стал, конкретнее. Взгляд острее. Даже девушки реагируют.

Одну подвозил из качалки пару раз. Улыбались. Болтали. Снежана. Миленькая такая. Но слишком молодая. Повадки подростковые.

Дальше дело не пошло. Пока.

После непродолжительного молчания жена стала подавать о себе вести. То звякнет, то сообщение скинет. Все — ни о чём. Как бы о дочери большей части, но такие наивные, что понимаешь — она это больше для проформы, чтобы окончательно канаты не рубить.

«Алина сытая? Ты следи за тем, как она питается!»

«Что там у Алины в школе? Когда родительское собрание, говорила? Я сама пойду!»

«Кто это Алину подвозил? Мне фото скинули. Можешь пробить машину по номеру?»

Я отвечал поначалу, потом перестал.

Это тоже мне в плюс. Маленький шаг, большая победа.

У-у-у, как она бесилась от моего игнора! Сонмы сообщений, плеяды голосовых посланий. Знает же, что я никогда их не прослушиваю. Сообщения я тоже днями не просматривал.

Она — всю свою ярость через дочь.

— Мама звонит, — несёт мне дочурка телефон.

— Скажи, что меня нет.

— Она знает, что ты есть.

— Скажи, что не могу говорить.

— Она знает, что можешь.

— Скажи, что не хочу.

— Он не хочет, — сообщает она в трубку.

Там — нервные словеса и вспышки близкой менопаузы.

— Ей очень надо с тобой переговорить, — передаёт дочурка мамины слова.

— Ладно, давай, — соглашаюсь неохотно. — Что тебе? — спрашиваю в трубку.

Упрёки, яд, обвинения. Правда, сдержанные и робкие. Она сейчас не в тех правах, что раньше.

— Чё хотела? Говори по существу?

— Как там Алина-то? Я переживаю.

— О чём? Ты только что с ней трепалась.

— Она мне ничего не рассказывает.

— Нечего рассказывать.

— У неё всё в порядке?

— У неё всё отлично. Пока!

Уже почти скулишь, суженая? Уже не в себе? Уже тошненько от свободы? Подожди, то ли ещё будет!

Я меняюсь, это хорошо. Но нужно — ещё более внятно, ещё более объективно. Чтобы с искрами, с ярким шлейфом, с фейерверком в небесах. Чтобы каждая клетка организма сочилась новыми соками. Чтобы за каждым жестом и поступком — новая значимость, смысл и вектор движения. Чтобы старое — за занавесом, а новое — на ладони и в солнечных лучах.

И я понял, какого аккорда не хватает.

— Свет, — набрал номер. — В Сочи со мной полетишь?

— А то!

Этот бабец — исключительный кадр. Блин, какая же она естественная! Какая классная! Упрашивать не нужно.

Моя сучка!

Вылетели тем же днём. Тем же вечером, едва ввалившись в номер, слились в пылком и сумасшедшем экстазе. Я не чувствовал преград — жена отчалила, их нет. Света — и подавно. Если б попросил — она б и раньше.

Голые, счастливые, валялись на скомканной постели и хлестали вино.

У неё телосложение, сказать по правде, рыхловатое. В обнажённой натуре это особенно заметно. Но — какое же родное, ласковое! Цельное, потому что ни на грамм не расходится с внутренними очертаниями. Лежу рядом, протягиваю ладонь, трогаю — и просто до помутнения приятно. Да, я её всегда хотел! Внутренне, подсознательно, отчаянно стремился постучаться и войти.

Света — ты моя! Вся, от пяток до темечка!

Марина — куда подтянутей и эффектней. Девяносто-шестьдесят-девяносто, как Жанна Фриске завещала. Попервой — удовлетворение и гордость. Вот какой идеал верчу! Вот каким бриллиантом владею!

А затем, с каждым годом и днём всё сильнее — отдаление, охлаждение. Потому что внутри — очертания иные. Колкие, расплывчатые, бесформенные. Насядет, заполонит взор, и вместо тела с душой — клякса.

Женщина, которая рядом — она тоже, по большому счёту, интерьер. Не в приниженном, вульгарном смысле, а как философская сентенция. Интерьер, на фоне которого ты сам приобретаешь особое свечение. На фоне одной — сияешь. На другой — тусклый, как призрак. На третьей — вообще не заметен.

Интерьер необходимо обновлять. Регулярно и безжалостно. Это низкая, колючая истина жизни, но в ней — правда и суть. Жизнь — не тропинка страданий с утешениями прибившихся на огонёк. Жизнь — красная ковровая дорожка с фотовспышками. На ней нужно блистать, и пофиг на привязанности. Застоялся, потерял блеск — ты вне игры, за бортом, ты муравьед и чмошник. Жизнь жестока и требует жестокостей в ответ.

Видимо, мне и так бы пришлось отталкивать от себя супружницу. Всё было бы куда более жестоко и нервно. Хорошо, что всё пошло от неё. Я вовремя перестроился, понял силу и очарование момента, принял решение. Я молодец, так держать!

Удивительное дело. Света — она подруга Марины, я узнал её через жену, но всегда, абсолютно всегда, во всех разговорах и спорах она занимала мою сторону. Вот сидим мы втроём перед телевизором с пивом, смотрим сериал — а в сюжете какие-то непонятки. Я начинаю трактовать их налево, Марина — направо. И Света неизменно, пусть и неявно, выступает за мою конструкцию. Потом выясняется, что я неправ, и Света со мной тоже, но Светик не отказывается от меня, не сдаёт, не орёт «Ну вот, блин, облажался!», а лишь без обид пожимает плечами.

Да и в чисто жизненных ситуациях она всегда за меня топила.

— Ладно, Мариш, чё ты на мужа наезжаешь! — это обыкновенная, практически регулярная её фраза.

Марина — она беспощадная, она не знает границ и тормозов, если начинает топтать — то молотит остервенело, с яростью и до посинения. Это хорошо, это бодрит, но до определённого момента. Порой, а в последнее время так и вовсе постоянно, мне хочется мудрого понимания, тихой вдумчивости и даже, чёрт возьми, какого-то прощения. Непонятно за что, но хочется.

— Забирай его себе! — отвечала в сердцах Марина на эти светины умиротворения.

— Вот и заберу! — шутливо вставляла Света, подхватывая меня под руку.

Вот и забрала.

Они с Мариной однокурсницы по финансово-экономическому факультету нашего местного института, закрывшегося года три назад. Коммерческая структура, не выдержал конкуренцию. Их много позакрывалось в последнее время. Институты, банки, магазины — очевидная и явная тенденция. Мощные федеральные игроки избавляются от провинциальной мелюзги. Ну, или поглощают её.

Мне тоже с моим магазином предсказывают скорый каюк. Давно предсказывают, с момента открытия. А я уже три кризиса пережил — и всё на плаву. Потому что народ знаю. Его потребности и финансовые возможности. Знаю муравьедов, как облупленных, всю жизнь среди них верчусь. Именно они и обеспечивают моё не шибко огромное, но всё же благополучие.

Да, учились они в одной группе, и вроде бы закадычными подругами в институте не были. Общались, дружили, но на дистанции.

А вот потом, спустя годы, вместе со мной как магическим третьим элементом, вдруг так сблизились, так закорешились, словно сёстры, нашедшие друг друга после долгой разлуки.

Света поопытнее нас с Мариной в брачных церемониалах. Если у нас за спиной по одному случайному браку, то у неё — целых два. Не помню имён её бывших мужей, никогда и не интересовался. Светка рассказывала, но я не погружался и не следил. Вроде бы, с одним продержалась год или около того. Прямо как мы со своими перваками. Со вторым — года четыре. Видимо, цеплялась, на что-то надеялась. Но — опять эндгейм и перезагрузка.

О мужьях своих отзывалась однотипно: «Долбоклювы!» Этим и ограничивалась. Детей, к счастью или огорчению, не заимела, поэтому никаких отношений с бывшими не поддерживала. Абсолютно никаких. Жила в однокомнатной квартире, оттяпанной у второго супруга, который трудился в бытность их небесного союза работягой на одном из местных промышленных предприятий.

Я прекрасно знаю этот психотип разочарованных в жизни бабцов под сорок, которые уже многое пережили и испытали, которые ещё в соку и сексуально активны, которые многое позволяют даже едва знакомым мужчинам, потому что все эти детские установки про «честь» и «смолоду», про «только по любви» и «в рот — лишь у мужа» выветрились у них начисто холодными и колючими ветрами реальности. Честные давалки — вот им определение.

Я прекрасно знаю психотип, но каждый индивид — он со своими нюансами. У кого-то они гаденькие, неприятные. А у кого-то — есть стильная отстранённость. Есть стать. Есть гордость. Прямо как у Светы.

Она — очень привлекательная, стильная и сильная штучка на самом деле. Неужели только я понимаю это?

Она (и это просто великолепная деталь её натуры!) никогда и никому не жаловалась. Просто в принципе. Даже я позволяю себе раздражение на людей или обстоятельства, а у неё — абсолютное, ровное приятие всех жизненных поворотов.

Я не вполне уверен, что это добродетель. Возможно, это выработалось от бесконечных неудач, но одних неудачи превращают в косматых ведьм, а другие держат их в кулаке и говорят им «Цыц!». Света — из вторых. Совершенно немногочисленная группа. Не исключено, что в обозримой ойкумене одной ей и ограничивается.

Она пихалась время от времени со случайными мужичками. Честно и добросовестно делилась переживаниями и подробностями с Мариной, не особо стесняясь моих ушей. Я никогда не думал осуждать и направлять.

Марина — вот та журила, подталкивала к узаконенной тверди — если и не к браку, то к твёрдому сожительству с одним-единственным, и даже предпринимала шаги в помощь подруге. Собачонка Тоха — один из них.

А Света не особо верила в возможность тверди. Не доверяла нарисовавшимся на пути помощницам. Спокойно и достойно плыла по течению, принимая все жизненные картины как данность и даже искренне любуясь ими.

На следующее утро мы со Светланой слегка разобранные. Всё же собираем силы в комок, закидываемся в ресторане хавчиком и выбираемся на пляж.

Июль. Парево. Толпы человечков. Нормалёк.

Выбираем место, берём шезлонги, отдаёмся солнечным ваннам. Хорошо!

— Смотри! — показывает Света телефон. — Твоя суженая новую фотку запостила. С тем самым.

Она как бы сожалеет, с особой интонацией. Ни к чему!

— Ну-ка, ну-ка!

На фотке — она с электриком в зоопарке. Вольеры, решётки. Или это не зоопарк? Ах да, это приют для бездомных животных!

«Мы с моим другом Антоном в приюте «Милые мордочки»! — надпись. — «Привезли бездомным собачкам корм».

Ну правильно, где ещё они могут быть! Собачонка — среди собачонок. И Марина туда же.

Конечно, это её инициатива. Тоха слишком прост и туп. И беден. Благотворительность — это её фишка.

Этот приют я помню, мы туда пару раз собачий корм привозили. По наущению Марины. Я-то не больно до всех этих благотворительных жестов охоч. По сути, то же самое предпринимательство, только с агрессивным вывертом на жалости. Многие сейчас на этой благотворительности кормятся. Ну а чё, тема хайповая, люди ведутся. И для бизнеса полезно. Отвёз собачкам корм, скинул в мессенджере фотку, в ответ — восторг и слюни.

Время такое, надо понимать. Сотня человек погибнет — никому не жалко. Собачку замучают — вся сеть слезами изойдёт. Истинная человеческая природа. На этом и надо чертить вектор личного преуспевания.

— Значит, сначала «приятель», — делюсь наблюдениями, — а теперь уже «друг». Пролетарий вырос!

— Всего лишь «друг», — мудро замечает Света. — Не особо.

Да, Марина его ещё стесняется. Не до конца впускает в собственную жизнь. «Друг» — это пока ни о чём. От этого можно в любой момент отслоить интимную суть, списать на обыкновенную общительность, отдалить на сотню километров. Просто друг. Мало ли таких.

И взгляд у неё на фотке замученный. Словно плакала всю ночь, а наутро быстро-быстро замалевала.

Только от меня жалости не жди, женщина! Ты же не псинка, правильно.

— Вы разводитесь или как? — спрашивает Света.

— Или как.

— Ясно.

Светик-семицветик свободная птица и никогда не признается в этом, в том числе самой себе, но я уверен (нет, я точно знаю!) что в глубине души она хочет, как и любая тёлка, чтобы всё было комильфо. Как у людей. По закону. Официально и с публичным одобрением.

Ну а что, я не против. Это самое очевидное развитие событий.

— Подожди немного, — успокаиваю. — Скоро процесс пойдёт. Разведусь, тогда и оформим отношения.

— Меня и так устраивает! — говорит она, причём вполне искренне.

— Оформим!

Она молчит, а взгляд у неё чист и хорош. Это не та пошлая удовлетворённость от факта, когда бабёнка заарканила мужичка и в глубине души визжит от восторга и ссытся кипятком. Это благодарность за приятие и понимание.

Ты классная, Светка!

Я тяну к ней губы и мы целуемся.

Как хорошо, как просто, как естественно — в жизни изгиб, выступ, заноза, а ты сумел сманеврировать без особой нервозности, без отчаянных телодвижений и трагических погружений в собственную личность. Это самое страшное, что меня пугает — потеряться и погрузиться в переливы своей не вполне понятной и слегка пугающей личности.

Я погружался в неё несколько раз и мне не понравилось.

Надо всегда оставаться на поверхности. Где воздух, где пространство, где приятные, хоть порой и надоедливые отвлекающие моменты. За них цепляешься, они убаюкивают и не позволяют скатиться в потерянность, в истерику. Там — уныние и гибель. Там — мрак и визгливое сожаление. Нельзя позволять себе.

В Сочи я третий раз. Или даже четвёртый. В Турции с Таиландом лучше, но если срываешься быстро, практически без подготовки — то это то, что надо. Да и лет пять уже миновало, надо обновить.

Всё как бы то же самое, но нюансики имеются. И почему-то не самые приятные. Они — в людях.

Раньше приезжаешь в Сочи — и сразу понятно, что публика здесь посолиднее, чем в твоих палестинах. Денежнее, с самоуважением. А сейчас, вот в этот самый раз, почему то увиделось (или же показалось, кто его знает?) что народ здесь измельчал. Никакой солидности, никакой денежности. Типичные муравьеды, считающие копейки.

Копейки-то ладно, я и сам направо-налево не разбрасываюсь, но вот манера поведения, эти пролетарские визги, эти босяцкие эмоции — их почему-то слишком много.

По всей видимости, это общероссийская тенденция. С Москвой то же самое. А от неё всё и идёт. Расползается.

В столице я бываю нечасто, примерно раз в три года, и неизменно отмечаю тотальное ухудшение человеческого материала.

Когда-то Москва была объективным и наглядным показателем класса жизни. Люди на улицах другие — даже те, за кем светится пролетарская простота. Лучше одеты, солиднее в телодвижениях и мимике, породистее во взглядах.

Да, порода заметно отличалась от провинции.

А сейчас что? Чисто азиатский город. Одни киргизы, таджики и узбеки. Одни кавказцы. В метро — так и вовсе русские лица в меньшинстве. Видимо, солидные и породистые русаки в метрополитен уже не спускаются. Или вовсе свалили за пределы любимой Родины.

В метро, на улицах — специфическая реклама. «Переводы в Киргизию и Узбекистан без комиссии!» — задорно вопят рекламные баннеры. Да уж, целевая аудитория поблизости. Бизнес работает.

И все какие-то подавленные, печальные. Даже в трижды клятых девяностых лица москвичей были светлее и оптимистичнее.

Лишь кавказцы весёлые. Даже чаще всего хохочущие. Вот только все вокруг потупляют взор и не желают иметь с этим весельем ничего общего.

Самые солидные и породистые люди на нынешних московских улицах — китайцы. Их здесь полным-полно. И ведут себя естественнее, чем прочие понаехавшие. Что-то знают о будущем, что-то чувствуют?

Впрочем, всё это эмоции. Во всём своя логика и внутренняя пружина. Если русаки не желают трудиться на доставке, убирать улицы и мыть туалеты — то кого ещё брать, если не азиатов? Экономика не терпит эмоций и сослагательных наклонений. Всё осуществляется именно так не потому, что кому-то хочется, а потому, что по-другому не может быть. Мне ли не знать об этом?

Сочи, как и любой курортный город, склонял к экскурсиям, экзотическим развлечениям, кулинарным изыскам и прочей бессмысленной трате денег.

Экскурсией мы ограничились одной — по маршруту: дача Сталина, гора с чучмекским названием и ущелье с чучмекским названием.

Бесполезное занятие — экскурсии. Смотреть, по большому счёту, не на что, а экскурсовод утомила — сил нет.

Экзотические развлечения. Они тоже остались в нашем каталоге воспоминаний в единственном формате: морская прогулка на катере. Вроде бы сама по себе и ничего, но компания подобралась неприятная. Какие-то нервные, хоть вроде бы и денежные людишки с незатравленными муравьедскими повадками. То и дело требовали реакции на свои идиотские восклицания и суждения — и даже приходилось им время от времени поддакивать.

Так что ограничились кулинарными изысками и пляжем. Что нас со Светкой целиком и полностью устраивало. Завтракаем — в одном заведении, обедаем — в другом, ужинаем — в третьем. Плюс — перекус с пивом, а то и коньячком, плюс фрукты и сладости на пляже, плюс ещё на посошок перед сном.

Всегда сытые, всегда пьяненькие, всегда весёлые. Болтаем, смеёмся, обнимаемся. Зуб даю, никого веселее и жизнерадостнее нас на всём побережье не было!

Чуть потухнет огонь в чреслах, чуть погрустнеем, чуть замолкнем — тут же догоняемся. И снова — радость, и снова — жизнь по сосудам.

Я это давно понял, что человек — он чисто природное явление. Что абсолютно всё в нём — продукт химической деятельности. И если грамотно подкидывать в организм нужные составляющие (я сейчас не о наркоте, не дай бог!), то жизнь, пусть и не всегда, но непременно заиграет россыпью алмазов.

«Мы со Светкой в Сочах!» — так и написал под нашим селфи, скинутом в мессенджер, где мы хорошенькие и стоим в обнимку на набережной.

Заметьте, никакой «приятельницы», никакой «подруги». Просто со Светкой — и всё.

Прилетело несколько комментариев. Как всегда, деликатных, хотя я скидывал фотку с вызовом, как бы в отместку суженой, и ожидал вызовов в ответ.

«Чётко отдыхаете!»

«У-у-у, мне бы к вам…»

«Как погодка?»

Через пару часов в комментах отметилась и Марина: «Рада за вас, ребята!»

Мы как увидели, как вкусили эту её паршивую сдержанность вместе с печальной благожелательностью — так и ржали полдня.

Чуть успокоимся — я подкидываю уголёк в топку.

— Рада за вас! — бормочу непослушными губами.

— Ребята! — добавляет Света — и мы ржём, ржём, ржём, катаемся по шезлонгам и полотенцам.

Не, она на самом деле не врубилась, что мы тут трахаемся и срём на неё с колокольни, или это она действительно так тонко и изысканно отпускает меня к своей лучшей подруге? Прощает и отпускает, как простил и отпустил её я?

По возвращении домой возникла заминка. Куда Светлане податься — ко мне или к себе?

Она, само собой, дёрнулась к себе. Хоть и с каким-то внутренним сомнением. Я же, чтобы ни сейчас, ни потом не возникало никаких двусмысленных трактовок, однозначно приказал:

— Ко мне!

Она подчинилась, но нут же стопанула.

— А как же Алина? — спрашивает, а точнее деликатно отбивается от приближающегося напряга.

— Она рада будет! — уверяю. — Вы же подруги.

— Ну, это другое…

— Мы для начала скажем, что на время, — тут же черчу я мудрую линию преображения реальности, — а потом, когда привыкнет, объявим.

— Ну ладно, — соглашается Света, хоть и не без внутренних сопротивлений.

Алина ей не удивилась. Вообще. Ни на грамм.

— Ого! — говорит. — Света! Привет!

Я для понта дела порасспрашивал дочурку, как она в одиночестве неделю провела. Дочурка в ответ — дежурное «Нормально!» Ещё бы! Неделя без родаков для неё — освобождение и воспарение. Если бы год предоставили — она бы и не вспомнила ни разу о нашем существовании.

— Мать что? — допытываюсь. — Появлялась?

— Не. Звонила только.

— Что говорила?

— Да так…

— Понятно.

Светка тут же полезла в сумку за подарками. Она, оказывается, накупила для Алины целую кучу какой-то дребедени. Для Алины или для себя — я так и не понял. Но, как бы там ни было, уверенно и удачно обратила эти покупки в свою пользу.

К моему удивлению, после первых визгов и примерок, дочурка потащила Светлану в свою комнату пошептаться. Вот и здорово, подумалось, мне, сразу всё и встанет на места. Но, как оказалось, шептались они не о нас со Светкой, а о ней самой. Точнее об Алине в контексте её отношений с Булатом.

— Чё за дела? — поинтересовался потом у Светланы. — Девственности, что ль, лишилась?

— Это между нами, девочками.

— Значит, лишилась, — я предельно спокоен.

— Да не то совсем! Не могу сказать, но не то!

— Значит, уже давно лишилась, — я всё так же спокоен и даже равнодушен.

Меня и вправду не очень-то занимает этот вопрос. Лишь в самом раннем дочуркином детстве, будучи молодым и пылким папашей, я моментально вспыхивал от одной лишь мимолётной мысли о том, что какое-то чужое мужское существо будет прикасаться к моему созданию. Помимо молодости и пылкости это были ещё и времена безденежья. Бедность — она всегда сопутствует подобным мыслям и образам, подобному страху и подобному сожалению.

Да я порву любого, грезилось мне, измочалю его в труху, я буду резать его на кусочки и насаживать на шампуры! Даже образа мужа, честного и законного мужа для дочери, не возникало — любой, намеревающийся прикоснуться к ней, превращался в извращенца и изверга. Будет жить со мной да самой старости: как бы сам собой возникал именно этот идиотский образ.

А всё почему? Потому что рядом — услужливая окружающая действительность. Через средства массовой информации, телеграм-каналы и болтливых знакомых она сладострастно пересказывает всевозможные мерзости. Заботливо предоставляет целый сонм разнообразных и непременно будоражащих историй о педофилах. В самых разнообразных сортах и приправах. Только я как-то научился отбрыкиваться от этих пиявок.

Время мудрее. Под каждый возраст оно предоставляет соответствующий внутренний мир с соответствующим набором эмоций. Все эти горячие грёзы о будущем как-то меркли во мне, затухали. Взросление Алины стало восприниматься как естественная и продуманная череда логичных переходов. Будущее дочери, в том числе сексуальное, вдруг перестало казаться чем-то сакральным.

Шустрый Булатик, с которым она дружит сейчас, уже далеко не первый в её девичьей коллекции. Был какой-то Андрейка, был некий Семён, возникал то ли Герман, то ли Генрих (сейчас полно таких имён, пацанам и хуже дают) — и наверняка они с Алиной не просто в кино ходили и мороженое ели. Я-то в своём детстве неизменно желал залезть подружкам под юбку или хотя бы ощутить очертания груди — а эти, нынешние, разве чем-то отличаются? Всё то же самое.

И меня почему-то (а потому что повзрослел и поумнел, наверное) уже совсем не тревожат эти подробности. Отчасти тревожат последствия. Нежелательная беременность — это не комильфо. Но детвора сейчас умная, да и мать активно её обрабатывала по части предупреждения, так что такого уж прямо страха нет. И известием, которое может на меня вдруг свалиться — «Твоя дочь больше не девочка!» — меня из колеи не выбить. Ну и что!

Пролетел день, другой, третий — и Алина никак не демонстрировала своего негативного отношения к присутствию Светы. И вообще отношения. Вроде бы так и должно быть.

Они и раньше ладили, причём Алина воспринимала Свету совсем не так, как нас с матерью. Не как строгого, придирчивого и паскудного взрослого, а как подругу. Эта линия вполне явственно проглядывала и сейчас.

Полдня Света на работе. Работа у неё странная, экономистом в какой-то шаражке, свободная по графику. Сходила, поделала — и возвращается.

Вторая половина — тут у них сходки, перешёптывания, примерки трусов и лифчиков, а то и совместные вылазки в город. Удивительно дружная парочка. С матерью никогда больше двух часов спокойствия не наблюдалось, а здесь — тишь да гладь, понимание и задор. Я отдыхал душой и нарадоваться не мог на такое прелестное развитие событий.

А тут ещё фишка. Совместный, семейный (в новом формате) спуск по реке. Света — она же экстремалка. Она на такие куражи частенько выбирается. Дельтоплан, дайвинг, сноукросс и даже роуп-джампинг — это её темы. Собственно, чем ещё заниматься разведёнке без детей (это я нежно)?

Сначала она Алину прощупала — та в полном восторге. Потом меня. Я тоже за.

Короче, решено! Сплав по реке Чусовая. На сборы — день.

Уже собрались, уже из подъезда вышли, уже в такси сели — звонок. Суженая-ряженая. Я смотрел на мигающий экран телефона, смотрел-смотрел, слушал-слушал эту раздражающую музыкальную тему звонка, а потом взял — и ответил.

— Рома! — вроде не сильно накрученная. Вроде способна к дискуссии и осмыслению. — Я очень рада, что ты сейчас со Светой. Именно со Светой, а не с другой.

Вот такое начало, без вступлений.

— Не могу сказать о тебе то же самое, — отвечаю.

— Она очень хорошая, — продолжает Марина, не реагируя на мой выпад. — Честная. Ответственная. Она заслуживает простого женского счастья.

Блин, и когда ты этими заезженными паттернами говорить научилась?

— Спасибо, — бурчу я, и больше не для неё, а для двух своих спутниц и водителя, бородатого муслимки, которые прекрасно слышат меня. А возможно — и её.

— Ты вот думаешь, что я звоню пилить тебя или что-то требовать, но это не так. Меня очень огорчает, что ты перестал со мной общаться, хотя это необходимо. У нас общий ребёнок, мне крайне важно быть с тобой в постоянном контакте. Так что отвечай, пожалуйста, на мои звонки время от времени!

— Хорошо, буду, — я опять краток.

— А сейчас я звоню, чтобы просто пожелать вам со Светланой всего-всего самого хорошего! Я искренне, совершенно искренне за вас рада! Я считаю, я просто уверена, что мы можем оставаться друзьями. Вы со Светой и мы с Антоном.

— Посмотрим, — здесь я обязан выразить сомнение. Оставаться другом с этим чмошником на расстоянии теоретически я ещё могу, но видеть его поблизости — выше моих сил.

— Вы там аккуратнее на Чусовой! — вдруг наставляет она. — Алина взяла тёплую одежду? Ой, я так тревожусь! Все эти спуски, этот рафтинг, экстремальность — это опасно, Рома!

То есть вся наша спонтанная и как бы даже зашифрованная поездка — это секрет полишинеля. Большой брат в курсе. Большой брат знает и следит. Причём наверняка информация поставляется ей одновременно из двух источников.

— Хорошо, — выдавливаю из себя

— Присматривай за девочками!

Попрощались, наконец.

Девочки поняли, с кем я болтал. Но сидели тихие, зашуганные, в телефонах. О подробностях не спрашивали. Да и зачем, если всё и так слышно?

С некоторым геморроем и совсем не быстро добрались до Свердловской области. Коуровская турбаза — отсюда начинался маршрут. Там провели ночь. Август. Время ласковое для большинства широт, а здесь — дожди. Пасмурно и прохладно.

Я не то чтобы жалуюсь, но отдых — он должен быть по-настоящему отдыхом, а не муравьедским заговором погодных условий. А тут ещё и физические напряги нарисовались.

Впрочем, девкам нипочём. Они без остановки смеялись, активно тусили с каждым встречным-поперечным, а Светка — то и дело обнималась с какими-то бисючими друзьями-туристами. Они её нежно-нежно похлопывали по бедру.

Нет, мы со Светой официально никто, но устный договор заключен, а значит, неизбежно возникают обязательства. Я не ревнив, отнюдь. Но это вопрос частной собственности. Вопрос владений и пахоты. Кто владеет — тот и пашет, и никак иначе.

Она, надо отдать ей должное, пыталась отстраняться от особо ласковых корешей и всем видом давала понять, что свободной собственности и сторонней пахоте не подлежит.

Вместо недели, рассмотрев в моём потухшем взоре некое разочарование, Светлана сократила маршрут до трёх дней. Но и эти дались мне непросто!

Забавно! Я среди нас троих физически самый крепкий, самый выносливый, а тут чё-то потёк. Куксился, сердился и даже поскуливал вслух.

Но тому имеются причины. Объяснения.

Во-первых, компания. Так как мы с Алиной люди неопытные, Света не рискнула отправляться в сплав одной лишь троицей, а присоединила наш небольшой коллектив к другой семейной группировке, насчитывающей четырёх особей. Отец, мать и двое детей.

Они, в принципе, ничего. Мужик — предприниматель. Магазин держит, как и я. Жена — не пойми что. Видимо, не работает. Дети — тоже нормалёк. Спокойные и даже почти молчаливые. Эта семейка отчасти нравилась мне, потому что представляла собой ту же страту, что и моя собственная пристань. Они почти не раздражали меня, но их присутствие обязывало к постоянному общению, а по этой части во мне иногда включается ступор. Ступору почему-то вздумало включиться именно в этот период, а оттого я был печален и раздражителен.

Во-вторых, инструктор. Я не особо представлял, как пройдёт наш сплав, но образ стороннего человека, бородатого бодрячка-экстремала, проклявшего урбанистический уклад и сбежавшего на природу интеллигентика-дауншифтера с соответствующим пантеистическим мировоззрением, в моём воображении почему-то не вырисовывался.

А он имелся. Он совершенно явственно зудел своими дохлыми сентенциями о единении с природой, россказнями о древнем и мудром укладе окружающих пространств с их офигеть какими мудрыми и благородными народностями, трёхкопеечным оптимизмом, отсчитывающим рождение от незабвенной кинопесни «А нам всё равно!», и неутомимым желанием ежесекундно протягивать мне братскую руку помощи, унижая меня тем самым перед компанией.

— Что воля, что неволя — всё одно! — громыхал нечеловеческой мудростью этот могучий антик.

Типа, насрать на жизнь, насрать на смерть, насрать на то, есть ли у тебя деньги или нет, насрать на то, есть ли у тебя семья и дети, насрать на настоящее, прошлое и будущее. Просто плыви по течению, любуйся возникающими картинками и готовься к неизбежному растворению в прунах матери-природы.

Аминь!

О-о, знакома мне эта философия! Очень даже знакома!

Это философия оступившихся. Сорвавшихся. Летящих. Отключивших способность к сопротивлению. Философия лузеров, короче.

Я не с вами, если что. Я даже против вас.

Подобная философия возникает исключительно на возвышениях цивилизации. В дикой природе, столь любимой нашим бородачём-инструктором, она в принципе невозможна. Дикая природа — это ежедневная бойня. Кровавая и паскудная тёрка за выживание.

А вот где цивилизация, где промышленность и инфраструктура, где культура и комфорт, где молчаливые и невидимые деятели реальности придумывают и строят жилищные комплексы, транспортные развязки, системы центрального отопления и говноотводы — вот на всём этом возвышении распрямляются вдруг эти могучие фигуры бородатых пофигистов. Что воля им, что неволя…

И что самое главное. Самое принципиальное, самое забавное. Все свои жизненные установки, философские сентенции и горизонты реальности они строят… на цитатах из советских кинофильмов.

«Что воля, что неволя» — это же оттуда. «Марья-искусница». Советский фильм-сказка.

Они застряли в этом советско-постсоветском конструкте, они ничего не знают, кроме него. Им некуда двигаться и неоткуда черпать вдохновение.

Где бы я ни был, в какой бы компании ни находился — босяков или властных миллионеров, какая бы ситуация ни возникала — везде на поверхность выплывают цитаты из советских кинофильмов. Как подтверждение мыслей, как трактовка происходящего, как ориентиры будущего.

Они — как Библия. Они даже круче, чем она!

Вытащите цитату из Библии — и вас никто не поймёт. Вставьте фразу из фильмов Гайдая или Рязанова — и вы острослов и мудрец!

«Какая же гадость эта ваша заливная рыба!» — вещает какой-то старичок-доходяга, оглядев ассортимент в моём магазине. В магазине сантехники, между прочим, а не рыбном.

То есть: ну и говно у вас продаётся!

«Жить хорошо! А хорошо жить ещё лучше!» — перерезает мой знакомый, предприниматель Амаяк, красную ленточку на церемонии открытия нового ресторана. Он произносит это с жутким кавказским акцентом, хотя может говорить вовсе без акцента — но так колоритнее, так смешнее. И так, блин, офигенно глубокомысленнее!

А мысль-то, она проста — с этим новым армянским рестораном жизнь ваша станет ещё прекраснее, дорогие соотечественники!

Амаяк — да, он гражданин России. Он даже русский патриот. Он с литерой Z ездит на своём «Мерседесе».

«Всё украдено до нас!» — восклицает в одной из песен Эдмунд Шклярский. Тот, который из «Пикника».

Правда, здесь отстранение и гротеск, мракобесие и джаз. Но тем не менее. Всё же. Интеллектуалы и гопота — все в одном. Все из одного.

«Деньги ляжку жгут!» — заявляет глава государства на съезде союза промышленников и предпринимателей. Он тоже прекрасно знает советский кинематограф. Он тоже из этого конструкта.

Тут и вовсе миллион трактовок. На любой случай жизни, к любой социальной страте, в любой момент времени. Великая, многозначная мудрость!

И этот бородач-эскапист тоже. Туда же:

— Что воля, что неволя…

Я молчал. Сдерживался. Не спорил.

Почти.

А если спорил — то неимоверно жалел об этом. Потому что я — по части реальности, а они, бородачи, по части фантазий и надстроек. Споры — их воздух.

В общем, дались мне непросто эти три дня. Буду откровенен — дались тяжело.

Когда мы добрались обратно до дома — я даже душ принять не смог. Просто рухнул на постель и проспал без перерыва четырнадцать часов.

Но я молодец. Я и эти сложные для себя обстоятельства одолел и превозмог.

При этом, вертелось в голове понимание, результат экстремальной поездки следует оценить как положительный. Светка с Алинкой в восторге. А сдружились-то так!

Всё нормально. Всё по плану. Жизнь продолжает одаривать радостями.

Стремительно, фантастично проносятся три или четыре недели. Я не могу сказать точно. Может пять? Или даже два месяца? Словно один миг. Как в кино. Как в фантастическом рассказе. Ты щёлкаешь пальцем, чтобы по бессознанке обогнуть какие-то колючие выступы собственной жизни — и вот уже вокруг недалёкое будущее.

Так каждый мечтает. Щёлкнуть пальцем — и переместиться из вороха проблем на твёрдую плоскость. Где деньги, где стабильность, где какое-то подобие спокойствия. Сказать по правде, я всегда избегал (по крайней мере, пытался) этих фантастических аллегорий, потому что понимал: жизнь не Волшебник Изумрудного города. Её можно достойно преодолеть только полной погружённостью в каждое мгновение, полным контролем и абсолютной ответственностью.

Безответственные — все на свалке. Безответственных крысы жрут. Иногда вживую. На дурачка жизнь не даётся.

Да и что останется от неё, если при каждом шорохе щёлкать пальцами?

А тут вдруг кто-то щёлкнул. Неужели я?

Почему-то я в постели и почему-то совсем плох. Света бегает вокруг меня с порошками и склянками. За окнами — явная осень. Я вижу багряную листву тополей, изрядно облетевшую. Картинка дрожит и расплывается. Ежеминутно я чихаю, ежесекундно кашляю. И это я, который уж и не помнит, когда последний раз схватывал простуду.

Я убеждён: люди болеют только потому, что хотят. Хотят на время сбежать от работы, от семейной ответственности, от каких-то неурядиц и расстройств. Сбежать, погрузить голову в песок — и отсидеться.

Если не позволять себе, усилием воли, мощным, всеобъемлющим желанием — то не заболеешь никогда.

Вот я же не болел со школьных лет. Потому что просто не позволял.