Бесплатный фрагмент - Будет воля твоя

Будет воля твоя

Роман

Книга 1

Часть1

Глава 1 Встреча в квартире

Еще в начале лета Вера скатала помытые и высушенные половики за диван, чтобы не мешали. Комнаты сразу потеряли уют, будто оголились. Зато ничто не мешало мыть полы, задерживая прохладу.

Последние дни августа в Вирске, предгорном посёлке, были невероятно жаркими. Окна в квартирах не закрывались ни днем, ни ночью. Тяжелое душное марево давило круглые сутки и отпускало лишь под утро и то ненадолго. Потом опять наваливалось с новой силой, не давая дышать.

В это утро, как всегда, босые ноги скользили по линолеуму, половая тряпка собирала осевшую за ночь пыль, а передача «Радио- няня» будила ее учительскую фантазию, благодаря чему домашняя уборка казалась не такой пустой и бессмысленной. На плите доваривался борщ, аромат которого плыл по комнатам и щекотал ноздри и соседям, и прохожим. В августе это блюдо имело особый, неповторимый вкус, будто овощи торопились отдать все ценное, взятое за лето у солнца и земли. Ощущение блаженной свободы (мама взяла к себе на неделю детей) переполняло.

Не успела насладиться отдыхом, лежа на диване с книгой, как в дверь постучали. Она удивленно посмотрела в сторону прихожей, прикрыла книгу и, подумав, что это пришла соседка, не вставая, крикнула:

— Заходи, не заперто.

Дверь открылась, и Вера услышала полузабытый мелодичный баритон, который шутливо, на еврейский манер произнёс:

— И где же здесь хозяева?

Вера замерла от неожиданности, покраснела, вскочила с дивана. Руки на ходу то одергивали застиранный ситцевый халат, то поправляли волосы.

В распахнутых дверях перед ней стоял он, ее бывший друг и жених, Олег Сошенко. Осиная талия, косая сажень в плечах, будто и не было двадцати лет разлуки. Жара, а он, как всегда, в отглаженных брюках, нарядной рубашке с открытым воротом и расстегнутыми наполовину пуговицами. Герой! Не устоять!

Ее удивление было так велико, что высокий красавец, зорко смотревший на реакцию хозяйки, довольно рассмеялся:

— Рада, да? Тогда приглашай!

И тут Вера увидела за мужской спиной Татьяну, бывшую подругу и его жену, которая разглядывала ее в упор, и когда, наконец-то, перехватила восторженный взгляд хозяйки, устремленный на Олега, обожгла предупреждающе: «Он мой!» В глазах Веры вспыхнула искра недоумения, растерянности, она засуетилась, смущенно улыбаясь, всплеснула руками, и, не понимая, что говорит одни и те же слова, радостно пригласила:

— Конечно, конечно, вот это гости! Конечно, проходите в зал — прямо.

— Мы с моря. Дай, думаю, заедем, — уже весело говорил Олег, преодолевший прихожую в два шага и ожидавший, когда войдут остальные. — А это мои кумовья: Томчик и Петр.

— Очень приятно. Вера, — представилась она миловидной шатенке и невзрачному, русоголовому мужчине среднего роста,

Кумовья? Вера с интересом посмотрела еще раз на пару. Старомодно звучит. Этот вид родства, вроде бы, изжил себя или нет? Она вопросительно посмотрела на Олега, и он тут же, поняв ее взгляд, подтвердил:

— Да, да, кумовья, и не смотри так. Они крестили мою единственную дочку. В церкви.

Вера покачала головой. Совсем недавно веру в Бога скрывали, но Олег, как всегда, действовал всему наперекор. Ничуть не изменился!

— Нет, нет, не разувайтесь, — кинулась Вера к гостям, которые теснились в прихожей, — полы все равно два раза на день мою.

Но они, сбросив шлепки, с удовольствием наступали на влажный прохладный пол. Напряжение спало, все заговорили разом, стало весело, шумно. Вера метнулась в кухню, принесла в зал еще один стул и, рассадив гостей, стала у двери, радостно улыбаясь, и все повторяя:

— Откуда? Как? Как вы нашли меня?

Олег, возбужденно поворачиваясь, то к жене, то к друзьям, говорил радостно:

— А вы не верили! Эх вы! Прав я был, прав!

И вдруг вскочил:

— Ну-ка, что рассиживаться? Покажи, как живешь?

Шагнул к Вере, взял за плечи, не обращая внимания на ее растерянный вид, развернул боком, протиснулся, обдавая еле уловимым запахом дорогого парфюма и пошел по коридору.

Не успела Вера прийти в себя от бесцеремонности, как Олег из спальни уже громко докладывал друзьям:

— Ну, как я и предполагал, мужиком здесь не пахнет.

Вера недоуменно смотрела на бывшего жениха, расхаживающего по комнатам, но вспомнив его последнее письмо, где он желал ей никогда не знать женского счастья, поняла, зачем посетили ее гости. Приехал проверить, сбылись или нет его пожелания.

Ладоням стало горячо, словно их опять обожгло, словно они опять прикоснулись к той бумаге. Быстро спрятала руки в карманы халата. А тогда, на свадьбе, она стояла счастливо растерянная, с распухшими губами от постоянных поцелуев на крики «горько!». Не глядя, открыла конверт, кем-то положенный перед ней, достала двойной тетрадный листок в клеточку, где прочитала: «Будь проклята!»

На неё пахнуло таким жаром ненависти и жгучей обиды, что Вера покраснела, зарделась, потом побледнела и с испугом выронила лист на стол, будто обожглась; покачнувшись, села, Строчки казались змеями, шипели, извивались, кусали. Успокоившись, она взяла письмо двумя пальцами, боясь запачкаться, вложила в конверт и этим же вечером отослала его обратно, без комментариев.

Теперь Вера вспыхнула от негодования и стыда. Хуже всего, что Олег оказался прав, но признать это невозможно, и у Веры вырвалось:

— Вот еще! Глупости какие! Просто у мужа аллергия на амброзию, вот он и уехал, а дети у мамы, на недельку.

Оправдываясь, она вдруг увидела свою квартиру глазами сурового критика: оторванные края обоев в углу детской, болтающаяся около двери розетка, а дверка встроенного шкафа, не закрываясь, повисла на одной петле. «Ну, и пусть!, — упрямо подумала она. — Не это главное». И, как это часто делала на уроке, поменяла тему:

— А все-таки, расскажи, — уже сдержанно повторила вопрос. — как же вы нашли меня?

Олег щелкнул языком, загадочно закатил глаза и, вернувшись в зал, пропел:

— Секрет! Секрет! Чего стоишь? Стулья еще есть?

Не дожидаясь ответа, он по-хозяйски, уверенно пошел на кухню, принес еще один стул под одобрительные возгласы сидящих и серьезно, заботливо сказал:

— Садись, — и тут же, войдя в роль, ерничая, раскланялся, — присаживайся, будь, как дома.

Его чуткие ноздри не чувствовали мужского запаха, ни одна вещь не говорила о присутствии мужчины. «Да, женское счастье здесь не живёт!» — он, довольный, усмехнулся Бросил взгляд на волосы. Нет, не крашенные ещё, свои, какими были тогда, в шалаше. Он всматривался в её глаза, такие знакомые, до боли родные и не видел никаких признаков раскаяния. Она была рада неожиданной встрече и до невозможности простодушна и подкупающе искренна. Удовлетворённо крякнул и, наконец, поздоровался, шумно, радостно, открыто, расставив руки, сверкая золотым перстнем с бриллиантами, улыбаясь:

— Ну, здравствуй!

Но Вера застеснялась распахнутых объятий, поспешно шагнула вперед и схватила обеими руками его большую широкую ладонь и стала трясти. Огонёк в глазах Олега погас. Он сел, вздохнул, устало улыбнулся, а потом наиграно серьезно спросил:

— Ты кем работаешь?

Не понимая подвоха, Вера пожала плечами и ответила, что учителем.

— А что это значит? — он многозначительно поднял указательный палец, предлагая всем подумать. — Это значит, что тебя в округе каждая собака и то провожает домой.

С удовольствием закинул ногу на ногу и хлопнул в ладоши, явно гордясь, то ли Верой, то ли собой. И под ждущий вопросительный взгляд хозяйки, наконец-то просто ответил:

— На автобусной остановке спросили, где ты живешь. Нестройный хор жителей и показал, и рассказал, как лучше проехать, а прохожий мальчишка довел до подъезда и номер квартиры назвал. Вот так-то!

Гости, довольные, рассмеялись, а Вера улыбнулась несколько разочаровано:

— Ларчик просто открывался. Я и забыла, что ты ученик Шерлока Холмса.

— Вот тебе и а…а, — пропел Олег и опять распахнул руки, приближаясь и пытаясь обнять Веру со словами, — помнишь, значит. А сарай в саду?

Вера, принимая игру, рассмеялась, отступая к двери:

— И сарай, где ты прятался от уроков, и чтение книг под партой на географии.

Как забыть?! Она тащила его из трясины двоек в восьмом классе, крепко схватив за шиворот. Заставляла, выполняя комсомольское поручение, писать упражнения, решать задачки, готовиться к экзаменам. Улыбнувшись, вспомнила, как он, онемев от ее натиска, послушно выполнял домашние задания в первый день, а на второй взбунтовался и не пустил в дом. Замкнулся. На следующий день, получив двойку по математике и взбучку от родителей, хмурился, злился, но занимался прилежно, бросая на одноклассницу косые взгляды.

Девчонка бесцеремонно вторглась в его мир. Он как раз осваивал азы игры на гитаре или пропадал в сарае за чтением «Зверобоя». Но самым потаенным местом был шалаш в глубине заросшего колхозного сада.

Конечно, помнила, поэтому опять опередив действия бывшего двоечника, Вера радостно и решительно сказала, уже обращаясь ко всем:

— Знаете, что? Вы с дороги. Разносолов еще не сготовила: утро все-таки, а вот борщ только что поспел. Хотите?

Все дружно стыдливо отказались, а Олег, молча, внимательно посмотрел на Веру и вдруг громко произнес, потирая руки:

— А давай, наливай!

ГЛАВА 2 Познакомились заново

Под общий гомон удивления и шипение хмурой Татьяны, дергавшей его за рукав: «Хватит тебе, скоро домой приедем», Олег уже шел в кухню садиться за стол и вдруг понял: Вера не понимает своей вины. Он страдал, а она и сейчас считает себя правой, не осознаёт своего предательства. Эта догадка сдавила, сжала обручем.

А хозяйка суетливо гремела посудой, доставала хлеб, ставила солонку и, наливая в глубокую тарелку борщ, громко спрашивала, не поворачиваясь, может, кто-то еще все-таки проголодался.

— Тогда я налью вам из холодильника компотика. Только идите со своими стульями!

Артель дружно переместились в небольшую кухню, где под грохот и смех Олег сосредоточенно ел, вылавливая гущу, дул на нее и с наслаждением отправлял в рот.

Говорить ему не хотелось. Он с шумом тянул в себя вкусно пахнущую жидкость, закатывал глаза от удовольствия, смеялся, а внутри все сжималось от досады на самого себя, на жизнь, на разлуку. Вернуть! Вернуть во что бы то не стало! Это его невеста! Это его мечта!

Видя, с каким наслаждением он ест, Татьяна, смеясь, шутливо подсела рядом и спросила, не сумев скрыть зависти:

— Что, так вкусно?

Олег, молча, кивнул и причмокнул:

— Смотри, ложка стоит! А как капуста нарезана! Настоящая соломка!

— Я режу не хуже, — буркнула недовольно Татьяна. — Ну-ка, дай попробовать, чтобы знать, какой же борщ тебе все-таки нравится. А то никак не угодишь тебе!

Таня протянула руку к ложке мужа, но хозяйка поспешно достала чистую. Не успела положить рядом, как злой пронзительный взгляд бывшей подруги заставил Веру быстро убрать ложку со стола. Татьяна победно усмехнулась, посмотрела на мужа и наткнулась на его потемневший от гнева взгляд. Она вспыхнула на секунду негодованием, протестующе приподнялась, и тут же обмякла, покорно придвинулась, взяла из его рук ложку, и, наиграно смеясь и размахивая ладошкой, сказала:

— Нет, нет. Я есть не буду, лишь попробую. А то, что ни сварю, все не так, да не так.

Вере было неловко: совсем не хотелось быть причиной ссоры. Она понимающе кивнула, повернулась к кумовьям с вопросом об их кулинарных пристрастиях, рассказывала о своём любимом торте «Рыжик» и, с добродушным любопытством глядя на семейную пару друзей, думала. Изменилась? Прическа другая, но пряди волос так и свисают с висков. Студенческая косичка, которую она никак не хотела обрезать, сменилась модной стрижкой. Вера вздохнула. Ей идет. Замужество меняет всех. «Счастливы? Казак есть казак, да еще терский. Привыкнуть нужно».

Предки Олега поколениями жили бок о бок с горцами, многое переняли от них, и тактику воспитания жены тоже. Вроде бы поучал без злобы, а ощущение того, что больно высекли, останется надолго. У казаков чувство собственности развито гораздо сильнее, чем у других мужчин, а жена — собственность. С ними жить сложно. Вера была рада видеть друзей юности. Что было, то прошло. Сейчас у всех другая жизнь, они другие. Особенно радостно, что Олег больше не сердится на нее, раз приехал, а еще думала о том, как хорошо распорядилась судьба, отправив жениха в армию на два года, и, дав ей возможность понять себя, подумать. С Валентином такого роскошного подарка не получила.

***

Вера смотрела на препирающуюся пару и будто впервые увидела себя с мужем. Совсем, как они с Валентином в первые годы совместной жизни.

Он вот также решил утвердиться, унижая ее. Хорошо, что она сразу это поняла. Однажды Вера приняла душ, и села в кресло передохнуть. Вернулась — ни крестика, ни золотой цепочки, подарка мужа, в ванной нет на месте. Недоумевая, спросила Валентина о них. И тут на нее обрушился шквал упреков: растяпа, без памяти, только покупай тебе. Он кричал нравоучительно, назидательно, важно вышагивая по комнате с высоко поднятой головой, описывая ее недостатки. Сначала она растерялась, но павлинья походка мужа подсказала: он утверждался, унижая ее. Что отвечала, кричала в ответ, помнит смутно. Взрыв негодования от напрасных обвинений был таким сильным, что душевная боль не прошла до сих пор. У Олега с женой этот процесс идет по-другому.

***

Когда кумовья, как по команде, поставили пустые чашки со вздохом сожаления, Вера засуетилась:

— Еще? — и, с молчаливого согласия гостей, наполнила опять посуду компотом..

Ей было жаль Татьяну, глотающую горячий борщ. Вера понимала, что сочувствие еще больше злит женщину, видела, как та обжигалась, и от бешенства не чувствовала боли. Наконец, улыбнувшись через силу, весело произнесла, передавая Олегу ложку:

— Ну, ничего особенного. Борщ, как борщ.

Полные губы мужа растянулись в ехидной улыбке:

— Да что ты говоришь! — и, кивнув в сторону Веры, жестко протянул, — в ученики пойдешь или сама тренироваться будешь?

— Ребята, ну что вы, — бросилась спасать положение хозяйка. -Расскажите лучше, где же вы теперь живете? Как здесь оказались?

— Ну, не одной тебе в теплых краях жить. И нам тоже должно было повезти, — выпрямившись на стуле, резко ответила Татьяна, оглядывая кухню недоброжелательным взглядом. Хмыкнула, воскликнув:

— Олежек, да у нее тут одно старье!

Живо встала и сняла с холодильника вазу из цветного чешского стекла с узором, повертела в руках и радостно сообщила:

— Она же склеенная! Понимаешь? Мало того, что старая, еще и разбитая! — и обращаясь уже к неподвижно стоявшей хозяйке, произнесла назидательно и с пренебрежением, обличая ее в невежестве, — битая посуда приносит бедность и болезни. Так-то, милочка!

Вера залилась румянцем, взяла из рук вазу и прижала к груди.

— Знаешь, это на Западе, всеми любимом, так считают. А японцы, например, берегут старые вещи, реставрируют их, передают детям, внукам, — Вера осторожно поставила вазу на место. — Это любимая вещь моей мамы. За нее в свое время отдано было половину зарплаты, и мы с сестрой долго хлебали пустые щи и любовались этой красотой.

Кума с интересом подошла к холодильнику и, глядя вверх, в раздумье протянула:

— Да, может, японцы и правы.

— Господи, да о чем вы говорите?! Это же стекло, простое стекло! — резко одернула куму Татьяна. — Сейчас этого добра завались. Иди, покупай, даже учительской зарплаты хватит на три таких.

— Мне они не нужны, — спокойно ответила Вера, давая понять, что дискутировать на эту тему она не будет, и перевела взгляд на Олега, ожидая ответа.

Он сидел, широко раздвинув ноги в дорогих туфлях, его руки с расставленными локтями, были заведены за голову, полные губы твердо сжаты. Такая мелочь, как битая посуда, была для него бесконечно безразлична. Он размышлял: борщ она варит, как его мама. Вкусно. А запах! Как же это он не удержал её, не сберег свою мечту. Ведь это её он искал среди многочисленных поклонниц, перебирал, выбирал, бросал… А она рядом была, своевольная, упрямая. Такая, какая нужна в жизни, рядом.

Взгляд Веры, обращенный на него, отвлёк от раздумий. Он опустил руки, вздохнул:

— Как оказались? Да, перевели меня в этот край.

— Не просто перевели, — вступила в разговор Томчик, -а назначили начальником полиции.

Олег скромно прикрыл веками глаза, но наблюдал сквозь длинные ресницы за реакцией хозяйки, которая радостно выпалила, всплеснув руками:

— Вот это да! Вот здорово! Поздравляю! Ты молодец, Олег, Казак!

Она трясла его руку, похлопывала по плечу, повторяя восхищенно:

— Настоящий казак! Я так рада за тебя.

Искреннее восхищение сбило с толку. Он стушевался. Заставив друзей и жену заехать к Вере, он хотел похвастаться, жаждал увидеть, как она будет жалеть, мучиться от сознания того, что ее материальное положение ни в какое сравнение не идет с его богатством. Надеялся увидеть досаду, или, наконец, сожаление, а тут — искренняя радость, гордость и никакого раскаяния! А ведь это ей он доказывал все годы, что способен быть равным. Не получилось. Пока. Опять вырвался тяжелый вздох.

Придется заставить её признать свою вину, заставить помучиться и пожалеть о неправильно сделанном когда-то выборе. Будет рыдать и страдать, как он в армии плакал, уткнувшись в песок, когда прочитал письмо от незнакомки об измене. Если бы он только мог, прилетел бы, прибежал, приполз бы на эту свадьбу и обязательно расстроил бы её. Произошла ошибка, и он должен это доказать. Пальцы сжались в кулак, глаза потемнели.

Самое трудное было сделано: теперь он живет рядом.

Олег решительно встал, потянулся, разминая длинные сильные ноги, и весело произнес:

— Всё, други-товарищи, поехали дальше.

Гости шумно поднялись и так же быстро скрылись, как и появились, оставив Веру растерянно стоять посреди зала. Потом она долго ходила взад и вперед по квартире, глаза блестели, на губах играла улыбка, и картины далекой юности будоражили душу.

ГЛАВА 3 Первые встречи

После школы они не виделись четыре года. Встретились летом. Олег весной защитил диплом в техникуме, стал работать на заводе слесарем. Жил в ожидании повестки в военкомат. Вера перешла на третий курс института, считала себя девушкой, мудрой, образованной но, к сожалению, одинокой. Ей было уже двадцать лет, и никакой личной жизни, она даже ещё не целовалась! Это удручало.

Сдав на отлично сессию, и страдая весенними вечерами, Вера прилетела домой на каникулы в Вирск. Отсыпалась, читала, гоняла, как в детстве, по просёлочным дорогам на велосипеде, и случайно увидела Олега, проходившего мимо. Разговорились. Он был очень красив. А как божественно играл на гитаре! В его больших руках она млела и стонала, длинные пальцы любовно перебирали струны, и лукавая, соблазнительная улыбка не сходила с его красиво очерченных губ.

С ним было уютно и весело. Вечно что-нибудь придумывал! То в горы тянет снег потрогать летом, то на стареньком отцовском мотороллере везет ее в степь смотреть васильковое море, то у горного, бурлящего потока шепчет слова любви, и не понятно: он говорит, или вода шумит. Ну, совсем как герой Чехова! Эта необузданная фантазия завораживала, очаровывала. Было все так непривычно, ново, хорошо. Любовь? Может быть. Только вот какая-то она спокойная, уравновешенная, расчётливая. В его движениях, взглядах так и читалось: «Хочешь быть моей — будь лучшей! Старайся!».

Иногда казалось, что у Олега даже мысли не возникало, что его можно не полюбить. Он все знал наперед, Знал, что можно, что нельзя, что будет завтра или через месяц. Вера удивлялась этому умению и пока не противилась расчетливости и рациональности. Рядом с ним возникало чувство, что тебя несут на руках, прижав крепко-накрепко к груди. Ни вздохнуть, ни охнуть, главное, замереть и не трепыхаться. А сколько можно просидеть, затаившись, спрятавшись на груди любимого?!

ГЛАВА 4 любить или наказать?

В пышущую жаром машину садились молча. Каждый обдумывал то, что увидел и услышал.

Если раньше Татьяна только чувствовала горячее дыхание беды, то теперь увидела источник пламени. Она шла позади, одна. Все-таки это случилось. Они опять встретились. Их пути опять пересеклись. Татьяна, не мигая, смотрела вперед и сокрушалась, как же всё не вовремя! Они с Олегом, наконец-то, переехали в теплые края, построили дом, муж получил отличную должность начальника полиции, и ее пристроил в районо методистом. Тепло, светло и от учеников далеко. Чего лучше!? Вроде бы все бывшие связи забылись, их семейная жизнь устоялась. Ан, нет! Тесен мир. А для них двоих он невозможно узок! Не разойтись. Внутри все кипело, даже мысли. Мало того, что притащился в эту халупу, еще и высмеивает ее. Ничего, отольются кошке мышкины слезы. Отыграется на хозяйке. Тихоня! В комнатах одни диваны да книжные шкафы. Голь перекатная. Подумаешь, борщ! Хорош муженёк! Дочь выросла, а он детскую любовь вспомнил, притащился посмотреть, как живет!

Прикоснувшись к дверце, отдернула руку: обожглась. Демонстративно, молча, села рядом с Тамарой.

Петр сразу включил кондиционер, пахнуло прохладой, мотор тихо и неназойливо загудел.

Погружённый в переживания Олег не чувствовал горячей обивки кресла. Мысленно был там, с ней. Она, явно, несчастлива, как и предсказал. Это сразу стало ясно, как только он окинул взглядом убитую трехкомнатную квартиру. Женщина, она и есть женщина: ни смастерить, ни починить, ни склеить. Аллергия у мужа! Это прекрасно. Но как смела все-таки не дождаться?! Ведь обещала! Кто первый погладил, к тому и ушла. Нога сама с силой дернулась и ударила дверцу машины. Петр лишь покачал головой. А Олег накрыл колено ладонью и усмехнулся: «Эх, не надо было мать слушать в тот последний вечер перед расставанием. Может, все сложилось бы иначе. Не любила?». Эти мысли и раньше терзали, мешали жить. Не стало яснее и теперь, после встречи. Ну, не спрашивать же самому об этом?!

Неожиданно пришла мысль, что надо поехать куда-нибудь отдохнуть, и там все невзначай узнать. Женщинам сделать это легче. Природа раскрепощает. Олег схватился за эту идею, даже обрадовался. «Если не любила, — размышлял он, — значит, надо поставить точку и забыть, вычеркнуть из памяти и жить дальше. Или все-таки наказать? Нет, сначала все выяснить и снять с души камень неразделенной любви. Решено».

— Ну, что, вперед? Домой, — встрепенувшись, сказал он, нарочито бодро.

На Татьяну не смотрел специально, и так ощущая на расстоянии её рвущуюся наружу злобу. Неподвижная, с отсутствующим взглядом, она была похожа на кипящий котел, готовый взорваться в любую секунду. Олег усмехнулся. Ничего, перебесится. Не мог же он один прийти к Вере?! Оглянулся и примирительно произнес:

— Зато теперь все ясно.

— Ясно? — тут же взорвалась Татьяна, будто только и ждала, когда он заговорит. — Тебе все ясно? Что тебе ясно? Значит, мы сюда переехали не из-за твоей мамы, а чтобы выяснить твои любовные переживания, да?

Казалась, она сейчас вцепится в побагровевшую неподвижную шею мужа, но побелевшие пальцы воткнулись в сиденье, боль исказила пухлые губы, в глазах стояли слёзы. Олег молчал, только видно было, как на бритом затылке часто-часто пульсировала кровь.

— Значит, ты прикрывался мамой, да? — уже кричала Татьяна, не сдерживаясь, не обращая внимания на кумовьев, привыкших к таким сценам.

— Не говори глупостей, — наконец, отозвался муж. Рано или поздно нам все равно пришлось бы переехать, не маму же тащить в холодную зиму?! И чего взбеленилась? Это не имеет для тебя никакого значения. Твой статус остаётся незыблемым. Успокойся. Томчик, объясни ты ей, что ли.

Нижняя губа Татьяны задрожала от обиды, и чтобы не заплакать, она прикусила её и откинулась на сиденье, поняла: муж все годы доказывал своей невесте, что он лучше, что это она совершила ошибку. Значит, все из-за неё и для неё. А теперешняя обеспеченная жизнь, двухэтажный дом с бассейном и зимним садом — лишь доказательства для этой курицы! А она? Где любовь к ней?

Татьяна рванула нитку жемчуга на груди. Дышать стало нечем, что-то сдавило внутри, и в глазах потемнело.

Кума суетливо брызгала в лицо теплой водой.

— Пей, ну, пей же, — говорила она, вставляя бутылку в сжатые губы Татьяны.

— Поехали, — устало сказал Олег шоферу, мельком взглянув в зеркало на заднее сиденье. — Я не все еще выяснил. Придется тебе потерпеть и помочь мне, чтобы я мог поставить точку на этом. Нужно поехать с ней в поход на денёк. Недалеко. В горы.

— Нет! Слышишь, нет! — истерично закричала Татьяна, только что лежавшая без чувств. — Я не могу её видеть! Я не хочу встречаться!

В ответ прозвучало жестко и спокойно:

— Придётся.

Глава 5 Августовское совещание

На районное августовское совещание учителей Татьяна Львовна Сошенко, миниатюрная, изящная брюнетка средних лет, пришла в деловом строгом костюме, в туфлях на высоком каблуке и, как всегда, раньше сотрудников. Ей не стоило никакого труда свободно и легко влиться в небольшой коллектив методистов: то шоколадку к чаю, то совет вовремя, то помощь в отчёте. Она умела быть незаменимой, послушной и властной, смотря по обстоятельствам. Совещание учителей района для неё — обычный рабочий день, только не в кабинете народного образования, а в Доме Культуры. Четко продуманные распоряжения рабочим сцены — и она свободна за час до начала заседания. Можно осмотреться.

Перед двухэтажным зданием, успевшим уже обветшать за долгие годы перестройки и революционных перемен — небольшая площадь, прожаренная южным солнцем и разбитая дождями.

На площадке раскинулась ярмарка. Хозяйки маленьких и больших палаток, раскладушек вертелись под палящим солнцем, с азартом отсчитывали сдачу и вновь исчезали под прилавком за дефицитным товаром: книгами и продуктами. И не понять: около каких прилавков толпится больше народу. Начальство с зимы копило учебники, методические пособия и не пускало дефицит в продажу, чтобы именно сегодня учителя почувствовали радость от покупки.

Разве можно не оценить отеческую заботу руководителей: они же хотят, как лучше. Именно поэтому учителя вынуждены прийти раньше времени, чтобы выстоять очередь, схватить в давке, не листая, очередное пособие, потратив последние рубли (их всегда не хватало после отпуска), а потом в прохладном зале рассматривать, блаженно улыбаясь, что же приобретено, выхвачено в суматохе и, листая покупку, вспоминать щедрое, заботливое начальство.

Татьяну Львовну такой товар никогда не интересовал, а потому, близоруко прищурив глаза и подняв кверху твердый квадратный подбородок, она смотрела издали на эту шумную, радостно жужжащую женскую массу, мечущуюся от одного прилавка к другому, и думала: «Интеллигенты! Никакого самоуважения! Зарплата мизер, а из школы не выгонишь. На книги набросились, чуть лавку не снесли. Нашли ценность!» Она презрительно усмехнулась и дунула, выпятив нижнюю губу, на упавшую русую прядь.

Веселые, залихватские казачьи песни гремели на всю округу, оглушали. Татьяна Львовна недовольно пожала плечами. Ее, как человека приезжего, не местного, раздражала редкостная любовь казаков к своим обычаям, Поскольку свои, русские, давно ею забыты, то в этой преданности она видела лишь навязчивую кичливость и заносчивость.

Скорее бы в зал. Августовская жара изнуряла с утра, а учителя, как первоклассники, радостные, торжественные. стекались на площадь яркими пестрыми ручейками. Для них августовское совещание — особенный день, когда вскакиваешь ни свет ни заря, суетишься в поисках самого красивого платья, выдирая из кудрей бигуди, как саднящую занозу, и сердце замирает и трепещет от предвкушения долгожданных встреч, новостей, накопившихся за лето.

Их суетливая торжественность вызывала у Татьяны Львовны скуку. Она зевнула, отвернувшись от бурлящей площади, и увидела яркое кремовое платье с большими фиолетовыми цветами. Красиво. Лица хозяйки не видно, но что-то знакомое почудилось в этой летящей походке. Присмотрелась, и когда женщина подошла ближе и помахала кому-то рукой, Татьяна Львовна инстинктивно сделала шаг назад, Кровь прилила к щекам, в голове застучало, а сердце забилось громко и часто. Она, бывшая подруга, её враг!

Конечно, знала, что Вера придет на совещание, но не думала, что будет так больно.

Встретиться сейчас? Нет, она не готова. Татьяна поспешно вошла в полупустой зал, села на последний ряд амфитеатра и достала из сумки очки. Из полумрака можно наблюдать за всеми входящими в зал. Может, ошиблась? А вдруг! Глубоко вздохнула и резко дунула на лоб. Прядь густых волос, свисавших с висков, взвилась на секунду над ухом и опустилась на подрумяненную щеку.

Прозвенел заливистый громкий звонок. Зал сразу стал быстро заполняться. Вокруг витала та радостная счастливая атмосфера всеобщего воодушевления, которая объединяет творческих людей, любящих свое дело, свой труд вопреки всему.

Новый учебный год как новая ступень жизни, когда верится в светлое, доброе, верится в победу над разрухой, нищетой и бандитами, навалившимися густой тьмой. Резко полярное мятущееся время, и разобраться в происходящем не так-то просто. Ещё обращение «господа», «господин» в битком набитом автобусе или в толчее рынка, вызывали такой же откровенный смех, как и неприязнь, настороженность слова «товарищ»; когда в переполненных детских домах нечем кормить брошенных детей, а «новые русские» сжигают доллары для увеселения гостей. Время, когда в одиночку не проживёшь: трудно и опасно, а квартира дороже жизни. Вернее, жизнь ничего не стоит. Беспредел на всём пространстве распавшейся огромной империи по имени Советский Союз.

В просвещении ещё царствовали старые, советские порядки. Государства с таким названием уже не было, промышленность разрушена, сотнями по стране исчезали заводы и фабрики, а школа еще держалась за старый уклад, и многим даже казалось, что процветает, но образование уже захлёбывалось в волнах свободы. Такое разнообразие новых программ, предметов, учебников! Выбирай!

Выбирали все: кто понимал что-либо в педагогике и кто думал, что понимает. Всё, как на заре советской власти. Долой стандарты! На такую мелочь, как жесткая корректировка патриотических произведений по русской литературе и искусственно созданная совершеннейшая неразбериха в истории, и внимания не обратили. А ведь когда на смену старому приходит новое, ещё надо подумать, что выбрасывать, а что оставлять. Какие книги ребенок читает, таким он и вырастит. Аксиома!

Хотелось верить… Верили, что этот новый учебный год просто обязан быть лучше, легче прошедшего.

Татьяна не утруждала себя социальными проблемами. каждый должен их сам решать. Она же выбилась из нищеты Работать, шевелиться надо, а не ждать, готового. Простой рецепт, но ведь не слышат, или не хотят. Теперь у неё было всё, и это всё требовало защиты.

В течение долгих лет семейной жизни жгучее чувство беспричинной ревности, то засыпало, то вспыхивало. Веру увидела сразу. И глухая, клокочущая ревность, как раскаленная лава, разлилась в груди. Пальцы сжали спинку кресла напротив с такой силой, что тучная женщина, сидящая в нем, удивленно посмотрела, обернувшись. Татьяна извинилась, криво улыбнулась, и вжалась в сиденье.

А Вера Павловна шла боком, приставным шагом по ступенькам вниз и увлеченно что-то рассказывала высокой худощавой женщине. Почти не изменилась. Мальчишек родила и даже не располнела, а как будто округлилась, исчезла девичья угловатость и волосы, вьющиеся ниже плеч, раньше схваченные резинкой на затылке, тоже исчезли. Короткая стрижка всем облегчает жизнь. Татьяна вздохнула. Как же теперь жить?

В жизни ничего нет случайного. Она точна, как провизор: в будущем отвесит столько же, сколько было отдано. Хорошо, если это тепло души, любовь, нежность, участие, а если нет?! Придется отвечать за совершенное: случайное и неосознанное, преднамеренное и обдуманное. Все вернется по кругу.

Поэтому Татьяна Львовна обязательно должна была встретить ее, бывшую невесту своего мужа и бывшую подругу, Веру Павловну Степную.

ГЛАВА 6 Учить детей или обслуживать родителей?

А Вера Павловна, действительно, блаженно улыбалась. В мягких креслах тонула усталость от долгого стояния в очереди и от обильного общения с коллегами из других школ. Она с облегчением шевелила пальцами ног, отодвинув туфли.

На сцене вспыхнул яркий свет, освещая огромный портрет президента в каскаде дорогих голландских роз, высокие сквозняковые столы с короткой бордовой скатертью, пышные букеты импортных гвоздик в плетеных корзинах, скрывавших низы столов. Страна утопала в голландских цветах, в феерическом, волшебном, сказочном ощущении свободы и в убогой страшной нищете.

Вера Павловна наклонилась к сидевшей рядом приятельнице, учителю математики, лицо которой сияло, глаза радостно блестели. Вера Павловна улыбнулась.

— Чего сияешь? Встретила половинку в деревне у мамы?

— Издеваешься! — весело всплеснула руками Наталья Николаевна. — Где ты видела в деревне мужчин? Одни бабульки и внуки шныряют. Нет. Соседка познакомила. Приехал откуда-то с Севера. В ресторане сидели. Смотрю: двенадцать. Ну, думаю, дотанцевалась! Автобусы уже не ходят! Как домой добираться? Покраснела вся, руки не знаю, куда деть. А он хохочет, так заливается, даже обидно стало. Потом ласково так говорит:

— Такси довезет, не переживай!

Женщина закатила глаза, цокнула язычком, поерзала на сиденье, переживая еще раз это сладкое мгновение.

— Вот какая жизнь, оказывается, есть.

Она сжала руку Веры Павловны, глядя куда-то вперед и видя перед собой того знакомого, который так красиво ухаживал. Романтик, она, лелеяла мечту встретить свою половину. Бывает же в жизни счастливый конец одиночества и бедствий?! Полюбят и её. В конце концов, жизнь полосата: Удача — неудача, везение — невезение, радости чуть-чуть, а неприятностей — хоть отбавляй.

Никто, кроме Веры Павловны и учеников, не знал, какая чуткая, ранимая душа у этой ершистой, непокладистой женщины.

— Как дочка? Ты что-то и не говоришь о ней. Где лето провела? Уже в девятый пойдет! — спросила Вера, наклонившись к уху подруги.

— А что говорить, — сникла та, — сапожник без сапог! Совсем от рук отбилась. Познакомилась в деревне с каким-то металлистом на мотоцикле. Тоже приехал отдыхать от родителей, учится в колледже. Одеваются во все черное, бряцают цепями и никаких авторитетов. Представляешь!

— Да, закрутила наших детей улица, — посочувствовала Вера Павловна и подумала, что дочь такая же своенравная, как и мама. Где им найти общий язык! А отца нет. И под звук аплодисментов уточнила, — а парень-то хороший?

— Кто его знает, вроде вежливый, — она пожала плечами и, вспомнив, всполошено затрясла локоть Веры, — возьми ученика, знакомая просит, а?

— Не могу, — ответила Вера быстро и убрала руку с подлокотника, но, увидев укоризненный взгляд, вздохнула, — Ну, пойми же ты, не могу я быть одновременно и учителем, и обслуживающим персоналом. Несовместимо.

Наталья Николаевна села прямо, вжавшись в кресло Лицо стало строгим и отчужденным. Она любила детей, любила школу, жила в ней, и, конечно, сейчас, когда по месяцам не выдают крошечную зарплату, она вынуждена заниматься дополнительно за деньги. А что в этом плохого?! Наоборот, родителям некогда, целый день в делах, а она окажет ребенку квалифицированную помощь, объяснит еще раз. И ему хорошо, и ей, и родителям. Мир меняется, надо приспосабливаться. Не до принципов! Женщина горько усмехнулась. Хорошо быть принципиальной, когда муж обеспечивает семью.

— Ну, извини, не обижайся, — виновато прошептала Вера Павловна, тронув подругу за плечо, — я понимаю, о чем ты думаешь. Ты хороший учитель, и, наверное, правильно делаешь, занимаясь с детьми после уроков, но у меня литература, а это воспитание чувств, морали, принципов да ещё у старшеклассников, у максималистов!

— А жить как? — с горечью возразила Наталья Николаевна, не глядя, — детей кормить как?

Она тоже знала о высокой миссии учителя, но к обстоятельствам надо приспосабливаться, и, твердо уверенная в своей правоте, уже требовательно произнесла:

— Возьми! Ему нужны уроки русского языка, а не литературы. Его жизнь быстро принципам научит. И потом, он сын нашей коллеги. Должны же мы друг другу помогать! Хороший парень, мечтает о кораблестроительном, не из нашей школы, никто не узнает.

Вера Павловна слушала, наклонив голову. Она протестовала, и не желала подчиняться веяниям времени, обстоятельствам. Нельзя всё продавать и покупать. Или ты учитель, или репетитор.

Учитель! Он должен стоять над учениками. Его знания, опыт, моральные качества, должны быть выше окружающих его людей, иначе он не сможет заставить поверить в те ценности, о которых говорит. Учитель связывает прошлое и будущее. И если связь непрочная, формальная, канет в лету прошлое и не наступит будущее.

Гром аплодисментов прервал идилличекие размышления. Вера Павловна, взглянув виновато на приятельницу, прошептала:

— Потом, ладно?

Из-за кулис выходило чинно, не торопясь, начальство, и занимало свои места за столом на сцене. Заиграли «Патриотическую песнь» Михаила Глинки, без слов. В зале встали: кто нехотя, со вздохом, кто спокойно по привычке, выработанной годами, и лишь в президиуме вскочили быстро, молодцевато, с поспешной готовностью, одергивая дорогие, нарядные костюмы.

Людям казалось, что преобразования совершались где-то и с кем-то, но не с ними. И когда в суете будней незаметно поменялись цели образования, они не почувствовали разрушительную силу этих преобразований. Воспитывать патриотов стало не модно. Престижны люди мира. Теперь надо воспитывать не творческую личность, а компетентного потребителя. Поговаривали даже отменить обязательное среднее образование?! Зачем его всем иметь? А потребителю и образование должно быть соответствующее: чем меньше, тем лучше. И согласились!

А может, люди желали видеть и ощущать только положительные веяния времени. Хотели отменить тоскливо написанные отчеты, но оставить возможность учить и воспитывать детей-патриотов, или не терять тот высокий престиж советского учителя в обществе, что был в Советском Союзе! Не получится. Революция, как и весна, пробуждает все живые силы природы: и цветочки, и сорняки.

ГЛАВА 7 Час славы Веры Павловны

— Закончился трудный, но интересный учебный год, а что принесет новый? — громко и торжественно читал доклад, стоя за трибуной, начинающий лысеть и расплываться Заурбий Бечмизович, заведующий районным отделом народного образования, — пятерым учителям присвоено звание учитель –методист. Это пионеры, товарищи, новаторы! Они освоили новые предметы и методику их преподавания. Встаньте, товарищи, встаньте! Пусть все увидят вас!

Раскрасневшаяся и смущенная, Вера Павловна встала, придерживая ускользающее сидение кресла. Ее глаза светились, она счастливо улыбалась и с удовольствием кивала в ответ на приветствия и поздравления коллег. А заведующий с воодушевлением продолжал:

— Вот, вы наша гордость! Теперь каждый ваш урок — открытый. Приходите к ним, товарищи, учитесь, совершенствуйте свое мастерство!

Когда Вера, счастливая, плюхнулась в кресло, Наталья Николаевна радостно пожала ее пальцы:

— Молодец, поздравляю. И молчала! Скромничаешь?

Верочка игриво пожала плечиком и прислонила палец к губам. Она с упоением переживала гедонистическое состояние триумфа. Оратор стоял на трибуне, что-то говорил, но женщина его не слышала еще несколько минут, смотрела на сцену невидящим взглядом, и блаженная улыбка гуляла по ее лицу. Приятно, но главное — будут последователи, апробировавшие её программу. Директор просто обязан дать часы на мировую художественную культуру во всех старших классах. Если бы не полный зал людей, она громко и счастливо бы рассмеялась и захлопала в ладоши. Медленно, но неуклонно, год за годом сбывалась ее мечта. Литература — особый предмет, он формирует личность, мировоззрение и преподавать его надо по-особому, по-новому. расширяя знаниями о мировой художественной культуре.

Так и сидела, витая в облаках, пока Наталья Николаевна не спросила, касаясь середины цветка на груди:

— Где это ты пуговицу потеряла? Плохая примета.

А Вера беспечно посмотрела на стройный ряд маленьких, блестящих пуговиц под цвет фиолетовых пионов, и беззаботно махнула рукой.

— Наверное, в очереди оторвалась. Такая давка за книгами, — она втянула живот и легонько, нежно провела по бусинкам, — хорошо, что нитка была гнилая, аккуратно потерялась.

Соседка, сидящая позади, наклонившись, подтвердила:

— Их много, одной больше, одной меньше.

Вера оглянулась, кивнула в знак согласия и вздрогнула, почувствовав на себе чей-то взгляд. Нехороший, жёсткий. Захотелось забиться, затеряться среди многочисленной публики, спрятаться, как в детстве, под кровать, от этих насквозь пронизывающих испепеляющих глаз.

Она наклонилась к сумке, стоящей у ног и рылась в ней, судорожно соображая, кто бы это мог так смотреть. Явно, не поклонник. Но ей знаком этот жуткий взгляд. Татьяна?! Так умела смотреть только она. Мозг молнией обожгло ощущение обиды, напрасной обиды, незаслуженного оскорбления, запрятанного глубоко в подсознание. Даже дышать стало больно.

«Нет, не может быть! — сдерживая дрожь, успокаивала себя Вера, усаживаясь прямо и опираясь на подлокотники, — она, как говорили, успешно торгует постельным бельем».

Потрогала лоб, поправила прическу и одернула себя:

— Испугалась? Это плохо. До сих пор не научилась держать удар. Сколько можно тебя учить?

Вытерла платком вспотевшее лицо. Жарко. Тогда, двадцать лет назад тоже был август, и тоже была жара только в городе, где Вера училась в педагогическом институте.

ГЛАВА 8 Подруги

На каникулах Вера Степная приехала на несколько дней к учителю пения, бывшему солисту Большого театра.

Когда-то знаменитый тенор, Вячеслав Дмитриевич Наумов с женой были совершенно одни и просили помочь по хозяйству: домработница уехала к сестре. Их кошки, длинношёрстные, пушистые британцы, орали от голода, в углах серыми клубами покачивалась шерсть, а кухонный стол заняла немытая посуда. Вера быстро навела порядок, накормила обитателей квартиры, и, вычищая диванные подушки от въевшейся шерсти, орудуя шваброй, с увлечением слушала рассказы о Собинове, о Козловском, о церковном хоре, где учился петь будущий солист Большого театра. А потом с упоением репетировала, готовилась к выступлению в концертном зале на празднике День первокурсника. Особенно нравилось её лирическое сопрано коту Базилио: он садился на крышку фортепиано, складывался и слушал, навострив ушки. Звучала неправильная нота, он фыркал и мотал головой.

В этот день Вера освободилась немного раньше и зашла в институтскую библиотеку. Шёл очередной вступительный экзамен.

Абитуриенты явно волновались, и Вера смотрела на них сочувственно. Ещё издали увидела, что её любимое место занято. Незнакомка сидела спокойно на скамейке и смотрела перед собой, держа руку внутри прикрытой тетради. Время от времени она дула на прядь, опускавшуюся на глаза, пыхтя при этом, как каша без воды, и подглядывала в записи. Глядя на серьезную, сосредоточенную девушку с длинной косой, завернутой несколько раз от затылка до шеи, Вера подумала, как нелепо выглядят оставленные прямые пряди по вискам, отчего красные кончики ушей казались еще острее на фоне вытянутого лица.

Вера улыбнулась и села рядом поддержать. А потом они оказались в одной комнате общежития, хоть и на разных курсах литфака.

Сначала с Таней было легко, даже радостно. Все пополам, везде вместе. И не скучно! Говорили часами и не могли наговориться. Начитанная, невероятно остроумная, она сыпала смешными замечаниями и цитатами из классиков, с наслаждением колола кого-либо из однокурсников жалом своих сарказмов и, приглашая Верочку посмеяться, заливалась смехом, потому что жертва не могла ответить.

Первое время Вера тоже улыбалась, но в душе это вызывало протест. От сцены оставался неприятный осадок. Заметив это, Татьяна заливалась кокетливым смехом и ободряюще подмигивала Вере, которая не хотела пока замечать эту неприятную странность подруги.

Особенно хорошо было по вечерам, когда они сидели на кровати, не зажигая света, и секретничали, рассказывая о школьной жизни, о семье. Так Вера узнала, что отец Тани отравился. Сам. Специально. Старшая сестра ее учится в медицинском институте на втором курсе, а мать теперь одна в Воронеже. Эта история потрясла Веру до глубины души. Самому уйти из жизни! Даже маленькие дочурки не остановили, не уберегли от такого поступка!

Наверное, в Татьяне что-то осело от неустойчивой психики отца: перепады в настроении пугали однокурсников, и с ней мало кто общался.

Вера после такого откровения, стала еще тщательнее оберегать это ершистое, колючее создание, вопреки тем неудобствам, которое оно доставляло.

А Татьяна смотрела на мир уверенно и твердо, точно зная, что хочет от него. Она надменно фыркала, как кошка, при малейшем намеке на глупость или пошлость; высмеивала желание всех девчонок встретить настоящую любовь. А Вера никак не могла понять, почему желание иметь дом и детей — это мещанство, и как тогда отличить его от семейного счастья. Где та грань, что отделяет мещанство от мечты о хорошей счастливой жизни. Но спорить не хотелось.

А потом была зимняя сессия. Новый год, праздник, а внутреннее напряжение зашкаливает. Надо сдать экзамены на пятерки, чтобы получить повышенную. стипендию. У Татьяны сессия первая. Страх, усталость, раздражение, которые тщательно ею скрывались, неожиданно вырвались наружу.

Однажды после целого дня зубрежки решили вместе приготовить ужин. Вера поставила на стол чашку с картошкой, положила рядом два ножа и вдруг услышала:

— Ты, Верка, куропатка, ну вылитая куропатка! Даже маленькой головкой вертишь так же. Вот, посмотри в зеркало.

Татьяна нервно засмеялась, прыгая, вокруг стола, размахивая руками, и показывая пальцем на встроенный шкаф с зеркалом.

Смех с издевкой, сарказмом задел Веру, от обиды перехватило дыхание, да и сравнение не льстило самолюбию. Обидеться?!

— Курица, куропатка! — заходилась Татьяна звонким, радостным смехом, будто сделала открытие после долгих и мучительных поисков. Она смеялась громко, от души, с упоением, довольная тем, что нашла, наконец-то, точное определение этой везучей простушки, добродушной до глупости. Всё ей: и учитель по вокалу, а платит институт, и восхищение ее пением безмозглых ребят, что табуном за ней ходят, и любви обильные родители с посылками. А у нее, может, тоже голос! И не хуже!

Страх, мелькнувший в глазах Веры, невольный протест, выраженный отталкивающим движением руки, развеселил Татьяну еще больше.

— А ты… ты, —

Вера пыталась найти такое же умное яркое сравнение и не могла, потому что от обиды всё забыла. Татьяна смотрела на нее колючими злыми глазами-ножами и будто доставала, выворачивала, высвечивала все недостатки девушки, как рентгеном, и швыряла на всеобщее обозрение то, что пряталось в тайниках души, потихоньку искоренялось, выпалывалось, как сорняк, на пути к совершенству.

— А ты… А сама-то ты на кого похожа? — решив все-таки обидеться пошла в атаку Вера.

— А сообрази!

Действительно, на какого животного похожа эта дерзкая, насмешливая девушка-карлик с высоко поднятым квадратным, упрямым подбородком и беззащитным аккуратным носиком. Ее бледное, худое лицо — гимн студенческому питанию. Но взгляд никого не оставлял равнодушным: то злой, жестокий, то умный, проницательный.

Ссориться не хотелось. По опыту Вера знала, что за этим последует насмешка еще злее, и она лихорадочно искала сходство Татьяны с каким-либо существом и не находила. Вернее, она могла бы сказать. Еще при первой встрече подумала: « Если бы на эти прямые русые волосы натянуть колпак с кисточкой, то перед ней предстал бы тролль. Настоящий желчный ядовитый тролль». Но Вера не хотела обижать девушку этим нелестным сравнением, посчитала недостойным лишний раз напоминать о её росте. Мало ли что кому досталось от природы!

А Татьяна по-своему расценила молчание подруги. Подождала еще минуту, видя усиленную работу мысли на лице, и, довольная, хихикнула. Потом рассмеялась, наиграно задорно, и примирительно замурлыкала, грациозно изгибаясь, ласкаясь, еле дотрагиваясь головой до плеча подруги.

Но ответной реакции не было. Тогда Татьяна неожиданно прыгнула на свою кровать и грубо бросила:

— Да, не парься ты.

Вера удивленно посмотрела, ничего не ответив, и положила нож на стол. Татьяна вскочила и закружилась, изображая веселье. Ей расхотелось ссориться. Укусила и будет. Теперь можно и подсказать. Пусть своими куриными мозгами думает, кто она и на кого похожа.

— Во мне тоже есть что-то птичье.- нараспев сказала она, расправляя халат.

Вера с интересом посмотрела в ее сторону, но промолчала.

— Понимаешь, каждый человек похож на какого-нибудь зверя, птицу, рыбу. Это мы с девчонками еще в восьмом классе узнали, — рассказывала Татьяна, смеясь, и грациозно жестикулируя. Она махала кистями рук и любовалась их полетом, изяществом. — А знаешь, какие у нас талантливые ребята были в классе.

Вера облегченно вздохнула и расслабилась, не ожидая больше злого подвоха. В конце концов, каждый видит то, что хочет увидеть. И она решила поддержать разговор:

— И был среди них один самый умный, самый красивый… Татьяна, почему-то вспыхнув, покраснела, вздернула крутой подбородок, и с вызовом ответила:

— Да, был! Самый высокий, самый умный, и, конечно, мой!

— А где же он сейчас? — с сочувствием спросила Вера.

Глаза Татьяны потухли, она сунула руки в карманы короткого халатика, села, сгорбившись, на край стула и вздохнула:

— Учится в другом городе.

После этой размолвки их дружба пошла на убыль. Вера, как будто впервые увидела их рядом, со стороны: смешная клоунская пара. Карлица и верзила. Это ощущение коломенской версты, которое стало возникать постоянно вблизи Татьяны, стесняло Веру, вызывало чувство неловкости. Чтобы уменьшить эффект противоположности, ее голова опускалась, стыдливо вжималась в плечи.

А потом Вера стала замечать, что подруга через день куда-то уходит на весь вечер. И чутко спящая, она просыпалась от стука ложки, вытаскивающей из банки варенье, присланное ей мамой, и от тихого голодного причмокивания слипшихся губ, осторожно касающихся края стакана.

Когда все звуки смолкали, Вера лежала, не шевелясь, с открытыми глазами. Почему тайком? Где ходила до полуночи, с кем? Спрашивать не решалась, но разве подруги так себя ведут?

Теперь они редко ходили вместе, а потом и вовсе пути их разошлись.

***

— А сейчас перерыв! — услышала Вера Павловна голос ведущего. Но судя по тому, как дружно и радостно захлопали спинки кресел, как по залу прокатился вздох облегчения, начальство взволнованно, повысив голос, поспешило пресечь несвоевременные желания учителей:

— Никто никуда не уходит! Будет праздничный концерт.

За время перерыва Вера напряженно и внимательно оглядывалась вокруг, но того пронизывающего взгляда больше не ощущала. «Может, показалось,» — решила она и успокоилась, размышляя:

— А тогда зря обиделась. И что плохого в тотеме курицы?! По преданию, курица — мать, и передает детям таланты, которые они должны развить. Это же здорово!

После концерта из распахнутых дверей плыла радостная, возбужденная, шумная толпа учителей.

Татьяна видела, как Вера Павловна спешила к выходу, как воздушное кремовое цветастое платье стремительно перемещалось по фойе к выходу и неожиданно исчезло. Татьяна облегченно вздохнула и тихо засмеялась, стоя в кругу районного начальства. Вот и хорошо. Сейчас ей не нужны старые знакомые: они, как заноза, в ее сладком мире. Только настроение испортят.

Глава 9 Утренние грёзы

Вера проснулась от того, что каждая клеточка тела пела, наполненная любовью, и была такой воздушной, такой счастливой, что спать больше невозможно. Неужели любима?! Невероятное пробуждение, легкое, с улыбкой на губах. Её укутывали, пеленали самой любовью. Ещё звучал мягкий баритон Олега, ещё кожа чувствовала его нежное теплое дыхание, которое обволакивало, ласкало, защищало. а рациональный некто уже знал: думать можно, о чем угодно, и тешить себя, какими угодно сладкими мыслями, в действительности ничего не изменится. Но как же хотелось касаться струн любви и купаться в их звуках! Она мечтала легко и спокойно, потому что знала: это только грёзы. В действительности же у неё семья и ровные супружеские отношения. Привыкла или смирилась? А, может, это и есть любовь? Другая, земная, семейная. Иногда Вера чувствовала такой застой в отношениях, что кокетничала с Валентином, пытаясь вызвать огонёк страсти в глазах, но радость быстро улетучивалась и ещё острее чувствовались спокойные будничные дни, работа, заботы, дети.

Проснувшись сегодня, Вера с удивлением чувствовала любовь на расстоянии, но не мужа, который уехал месяц назад, нет. Олега. Приятно, когда тебя любят, пусть даже платонически. А то, что бывший жених думает о ней, не сомневалась.

Сладко потянувшись, Вера открыла глаза и сразу вернулась в мир действительности. Часы напротив показывали семь. Конечно, можно немножко опоздать, ведь еще нет уроков, но лучше не дразнить гусей. Сегодня в школе заседание методических объединений учителей-предметников, где принимается план работы на весь учебный год и распределяются классы между коллегами.

А хочется взять непременно хороший класс, способный усваивать и удерживать знания, чтобы видеть отдачу и результаты усилий. Но чем реже такой класс приходил из начальной школы в среднюю, тем меньше шансов его получить без согласования с начальством. Понимала ли это Вера? Конечно, понимала, но она же прославила школу в районе, да и взгляды, которые изредка бросал на неё директор, льстили и позволяли надеяться на благосклонность и расчётливость Виталия Ивановича. Он просто не сможет отказать ей в желании получить хороший класс, где она будет проводить открытые, показательные уроки по мировой художественной культуре.

Вера Павловна вступила в ту пору расцвета, когда сила и здоровье в равной степени сочетались с мастерством. Правда, её одержимость предметом и детьми вызывали скрытую неприязнь коллег, но кокетливо радостное настроение избалованного ребёнка застило разум, покрывая розовой пеленой их отношения.

Собиралась быстро, ведь никого не надо обслуживать. Свобода полная! Улыбнулась, заправляя постель. Она стала решительной в последнее время, потому что поняла, как надо преподавать, чтобы увлечь, разговорить, зажечь любого ученика, даже не любящего искусство. На уроке царствовала, чувствовала силу своих знаний, власть.

А сейчас внутри все трепетало в ожидании чего-то хорошего и говорило, говорило.

— Ты хочешь славы?

— Славы? — в раздумье покачала головой и опустила карандаш, которым подводила веко. — Хочу научить тому, что знаю сама, хочу восхищать и восхищаться, хочу, чтоб меня любили и вспоминали, будучи взрослыми.

Она посмотрела на себя в зеркало, улыбнулась и вслух сказала кокетливо:

— На худой конец, хотя бы здоровались при встрече!

Одернув блузку, отвернулась от зеркала, обеими руками взбила волосы и добавила громко для самоутверждения:

— Да, понимаю, проживаю стадию развития Андрея Балконского. Он тоже не любил слово карьерист, карьера, но времена меняются. Совсем недавно это слово было ругательным, а теперь вошло в моду. Просто князю хотелось ответной людской любви.

— Получилось? — ехидно спросил кто-то внутри.

Вера щелкнула дверным ключом и замерла: «У него — нет. Но я живу в другое время. Должно получиться».

Глава 10 В фойе. Владимир Петрович

Она шла по обочине асфальтированной дороги, вдоль которой высились пирамидальные тополя. Как-то незаметно они поднялись до самых крыш пятиэтажных домов. И когда только успели вырасти! Район молодёжный. Всё новое, задорное, азартное, но очень похожее друг на друга, построенное как раз перед эпохой перемен. Монотонная одноголосица длинных коробок-близнецов победно возвышалась над домами собственников, как гимн успешно построенному социализму.

Миновав тополиную аллею, Вера пролезла в дверку крашеного школьного забора, собранного из металлических секций (предмет гордости директора) и ускорила шаг по протоптанной тропинке через футбольное поле.

Трехэтажная средняя школа, построенная буквой «П», нарядной красавицей возвышалась на окраине района. Фасад здания, украшенного национальным орнаментом, смотрел в степь, где по проекту должны были через несколько лет вырасти многоэтажные дома. Но перестройка перечеркнула многое и этот проект тоже. Школу все же успели достроить, но в результате запасной выход с внутренним двориком, куда директор прятал от непогоды свой автомобиль, стал парадным подъездом.

В восьмидесятые годы такие однотипные школы строились по всей стране. Уютные, удобные, компактные. Первый этаж занимала начальная школа и администрация, второй и третий — кабинеты старших школьников.

Входная дверь гостеприимно открыта настежь. Вера взбежала по ступенькам крыльца и поморщилась: с весны перед входом на стекле двери красовалось поблёкшее сморщенное объявление для родителей-предпринимателей, чьи дети хотят поступить в эту школу, с просьбой зайти к директору для беседы.

Пахнуло свежей краской и той особенной чистотой, которая может наполнить помещение только после летнего ремонта. Вытерев туфли о половик, расстеленный на кафельной плитке, она повернулась к лестнице и неожиданно столкнулась с Владимиром Петровичем, учителем физкультуры и завучем по воспитательной работе.

— О, Верочка Павловна! — радостно, возбужденно приветствовал он вошедшую женщину. — Как здоровье? Как отдыхали?

— Спасибо, все нормально, — сдержано ответила Вера Павловна, порываясь идти дальше.

— А я вот весь июль провалялся в больнице, -торопливо произнес он, задерживая ее. Сделал печальное лицо, наблюдая за реакцией, остался доволен и продолжил рассказ. — Сердце схватило. Предынфарктное состояние, представляете? Отвезли на скорой.

Верочка молча смотрела на здорового, упитанного, мускулистого физкультурника. Его маленькие, глубоко посаженные глаза, будто залили маслом, и взгляд был такой же масленый, слащавый. Она вздохнула, сочувственно покачала головой, повернулась в надежде продолжить путь, но завуч доверительно взял ее под локоть и повел по коридору, продолжая рассказ:

— Знаете, страшновато было. Неужели, думаю, жизни конец? Еще и пожить, насладиться не успел. Сколько книг за это лето прочел!? Сам себе удивляюсь.

Вера Павловна остановилась, освободила руку, но Владимир Петрович опередил ее, говоря:

— Знаю, знаю, заняты, спешите. Так вот: по поводу работы. Зайдите ко мне в кабинет после заседания с планом воспитательной работы.

— Но я еще не написала!

— Вот и хорошо. Я дам форму плана.

Верочка с удивлением посмотрела на завуча. Что с ним? Еще не распределили часы, тематические планы не написаны, а у него уже готова форма воспитательной работы?! Больница пошла на пользу. Отдохнул.

ГЛАВА 11 Заседание методического объединения учителей

Она торопилась. Для нее методическое совещание — это трамплин в учебный год и интрига. Что ждет впереди? С какими классами придется работать. Поэтому легкое волнение, холодок в груди и напряженная мышца живота заставляла ускорить движение.

Через раскрытую дверь кабинета видны сидящие коллеги. Уже начали? Раньше времени! Нет, она все-таки опоздала.

Виновато улыбаясь, Вера Петровна поздоровалась кивком и неслышно скользнула под осуждающие взгляды коллег к последнему столу, оставив позади себя бархатный аккорд бергамота. Головы присутствующих повернулись вслед и наблюдали, как шлейф легкого, платья догонял опоздавшую.

— Ну, вот, теперь все десять учителей русского языка и литературы в сборе, — констатировала Алла Григорьевна, руководитель методического объединения и ярый противник «потаенной литературы». Получив заочное филологическое образование лет двадцать назад и работая долгое время в райкоме комсомола, где начитанность вообще не приветствовалась, она великолепно освоила официально — деловой стиль и не признавала полезность других. «Сочинения?! — возмущалась она, когда просвещённые родители интересовались, почему их чадо не написало за полгода ни одного сочинения, — а чего их писать?! Ученики же ничего не читают». В учительском кругу, отстаивая свои позиции, заявляла: «Они списывают, а ты глаза порть, сиди, проверяй белиберду всякую. Главное, чтоб в журнале был порядок».

Где ей понять, что умение описывать виденное или придуманное — Божий дар человеку, возможность познать себя через слово, через творческие поиски слова. И этому нужно научить пользоваться, читая и объясняя классические тексты.

— Итак, теперь о плане на весь год. Неделя русского языка в школе будет в октябре. Пока силы свежие, проведем и забудем, правда? — все дружно закивали, — поэтому готовиться надо уже сейчас. Каждый класс выберет мероприятия и их список вы даете мне сейчас.

Протестующий шум она перебила с досадой:

— Девочки, о чем вы собираетесь думать?! Список всех мероприятий стандартен и статичен. Вы же знаете. Зачем тянуть? Пишите, листочки перед вами, на столе.

Лидия Григорьевна всегда все делала вовремя и заранее. У нее не то, что день, год расписан по часам и минутам. На пути движения этого локомотива лучше не становиться.

Техника проведения праздников отточена, заучена, зазубрена, доведена до автоматизма. А что может измениться в русском языке за каких-нибудь двадцать лет?! Ударение? Форма слова? Газеты вывешивались из года в год одни и те же, и только в викторинах менялись иногда вопросы. И когда Дина Игоревна, молодая, энергичная шатенка, сказала, что выпустит газету под названием, Вера Петровна переспросила:

— Как называется ваша газета?

— . А что? Детям нравится. Это кажется необычным, престижным, привлекательным. Хоть так их можно заставить что-то выучить!

— Да ведь у нас неделя русского языка, а не английского, -возразила Вера Павловна, — неужели в нашем языке нечем заинтересовать ребят?! Мы же прививаем любовь к родному языку, а не к английскому, который и так звучит на каждом шагу.

И тут со всех сторон на Веру Павловну обрушился шквал возражений. Казалось, что на нее двинулась волна, высокая, грозная, мощная. Почему-то это задело каждого учителя, и каждый торопился высказать свою точку зрения. Говорили, что английское название никак не скажется на любви к родному языку, что оно, наоборот, даст почувствовать гордость за свои знания, усилит чувство достоинства у ученика. Алла Григорьевна, как коммунист со стажем и как руководитель, чувствуя поддержку коллектива, встала, как это принято на собраниях, когда нужно кого-либо осудить, наказать, заклеймить, и перебила всех трубным низким голосом:

— Вы отстали от жизни, Вера Павловна. Посмотрите вокруг: на всех магазинах, учреждениях надписи на английском языке. Песни по телевизору все тоже на английском. Почему бы и нам не написать заголовок газеты на иностранном языке? Что в этом плохого?

— Да как же вы не понимаете?! — Вера Павловна вскочила, схватила свою тетрадь с записями, смяла ее, скрутила. В ней все бушевало и тряслось от возмущения и волнения, и она громко, звонко крикнула, стараясь перекричать коллег:

— Это же школа! Школа, а не рынок! Мы же не торговцы!

И волна будто схлынула, откатила назад. Все замолчали, а Вера Павловна в запальчивости продолжила:

— Преклонение перед чужим языком — предательство, это воспитание предателей. Язык — мышление, и оно должно быть русским у наших детей.

Оторопь объяла каждого. Так не думал никто. Коллеги переглянулись. Все делают, и они делают. Даже русские слова иногда пишут английскими буквами. Ну, и что? Сегодня время компьютеризации, все должны уметь читать по-иностранному. Престижно. Статус повышается.

Алла Григорьевна стояла и растеряно глядела на всех, потом села в полной тишине на край стула, положила ладони на стол и несмело произнесла:

— Вы утрируете, Вера Павловна.

И её поднятая рука остановила дальнейшие дебаты.

— Хорошо, девочки! Не будем спорить. Давайте к этому вопросу вернемся позже. Подумаем.

Вера Павловна, красная от возмущения и волнения тоже села. Она не понимала, почему коллеги не видели очевидного. Если школьники будут так обучаться и дальше, то и мыслить тоже будут по-английски. Никаких войн не надо! Страна, народ и так уже захвачены иностранной культурой, языком, искусством, а там и образом мысли, жизни. Страшно. Она опять вскочила и с дрожью в голосе сказала:

— Нельзя так называть русские газеты, нельзя писать русские слова латинскими буквами, нельзя петь и слушать только английский шлягер.

— Ну, это кому как нравится, — протянула неторопливая и рассудительная Надежда Михайловна.

— Да поймите вы: не будет языка и нас не будет! Мы не будем русскими!

— А, может, мне больше нравится английский? — ехидно бросила Элла Сергеевна и недовольно посмотрела на коллегу.

— На котором толком никто из нас не научился до сих пор говорить?! — в запальчивости парировала Вера Павловна. — Дошли до того, что скажем «русский» и оглядываемся, не обидели ли кого рядом этим признанием и тут же поправляемся «россиянин». И это в своей стране! На своей земле!!

— Все, все, товарищи, закончили! — уже менторским тоном, не терпящим возражений, приказала руководитель методического совета. — Теперь поговорим о нагрузке. Базовый план остаётся неизменным, а вот вариативный мы можем распределить.

Всеобщее оживление пробежало по классу, охватило всех. Женщины подались вперед к учительскому столу, пытаясь заглянуть в исписанный мелким каллиграфическим почерком листок в руках Аллы Григорьевны. Лишь двое не проявляла никакого любопытства. Надежда Михайловна, фаворитка директора, продолжала рассматривать стенд «Уголок класса». Она уже давно получила свои часы: директор свою бывшую ученицу не обидит.

Зинаида Петровна, завуч, не вела уроки. Её занимала лишь творческая работа. Она единственная не спорила о целесообразности обучения писать сочинения по литературе, потому что была завучем по научной работе.

— Итак, у каждого остаются его классы, а вот пятые Виталий Иванович предложил распределить следующим образом.

Вера Павловна понимала, что это спектакль, и нет никакого распределения, но все-таки надеялась на рациональное мышление директора, но когда услышала, что ей предлагают пятый «Г», удивилась и огорчилась. Как открытые уроки проводить, как апробировать новую программу?! От «Г» если и будет отдача, то, возможно, лет через пять, Вера сникла.

Она любила малышей: с ними легко, радостно играть и учиться заставлять не надо, лишь заинтересовать. Но в этом классе успеваемость нулевая и ее программу ребята не усвоят. Вся надежда теперь на старшие классы.