Бесплатный фрагмент - Бремя неспящих

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Памяти моего отца, В. В. Чебоксарова

ПРОЛОГ

Россия, Москва. 1999 г.

Он нервничал, и это было странно. Для профессионала с двадцатилетним стажем, прошедшего Анголу и Афганистан, обе чеченских войны, выполнившего более сотни заказов в мирное время, — такое было недопустимо. Впрочем, этот заказ не понравился ему сразу. Возможно, стоило послушаться интуиции и отказаться, но думать об этом уже поздно. Теперь надо делать свою работу. Как всегда ­­– чётко, чисто и безукоризненно.

Грязный, загаженный голубями и бомжами чердак выселенного сталинского дома, предназначенного к сносу, подходил как нельзя лучше. Оптимальная позиция — как в учебнике. Никаких проблем возникнуть не должно. Даже с погодой подфартило — пасмурно.

Он отошёл от небольшого круглого окна с мутным, закопчённым осколком стекла, торчавшим, словно гнилой клык. Раскидал картонные коробки, сваленные в углу. Поднял две широкие обуглившиеся половицы. Достал футляр из-под гитары и раскрыл его. Снайперская винтовка Драгунова. Старая добрая СВД. Несколько секунд он смотрел на безотказное оружие, с которым за многие годы успел сродниться, оружие, которое он знал лучше, чем самого себя. Когда он брал винтовку в руки, она становилась частью его самого — как катана в руках самурая… Он был не просто высококвалифицированным снайпером, не просто талантливым стрелком — он был Мастером.

Захотелось курить. И всё-таки, с этим заказом что-то нечисто. Какой-то подвох. Тут справился бы любой новичок — так почему же этого странного типа заказали именно ему? За что такой огромный гонорар? Зачем стрелять человеку в голову разрывным патроном последнего поколения?

Новейшая разработка.

Чрезвычайно эффективны.

Последнее слово баллистики.

Так ему сказали.

Пристрелку винтовки он делал в лесу. Эффект действительно превзошёл все ожидания.

Стрелять точно в переносицу.

Этому мужику разнесёт не только голову, от него только ноги останутся — столетние сосны ломались после выстрела как спички. Ещё бы из «Мухи» шмальнуть велели… Кто же он такой, ходящий без охраны и безобидный на вид? Впрочем, можно ли судить по фотографии…

Лёгким привычным движением он вставил магазин, присоединил прицел. Курить хотелось всё сильнее. Вернулся к окошку. Местность он изучил досконально — у этого круглого окна он провёл много часов. Перед домом, через дорогу, чреда бетонных гаражей. На одном из них, красной краской коряво и размашисто выведена надпись: «ВЕЧНОСТЬ». На шиферных крышах гаражей многочисленные пластиковые бутылки, стаканчики, бутылки из-под водки. Выгоревшая на солнце кукла без головы. Дальше, за гаражами, железнодорожные пути. Чуть левее, где кончались гаражи, начиналась полоска редких деревьев. Голубятня, выкрашенная в густо-зелёный цвет. Автомобильный круг. Оттуда должен появиться объект.

Это его последнее убийство. Пора остановиться. Денег он скопил достаточно — хватит на домик в Швейцарии и безбедное существование до конца дней. С лихвой хватит. А билет он уже купил — самолёт завтра, в полдень. И шале присмотрел. Будет сидеть в плетёном кресле на террасе, пить обжигающе горячий кофе и курить дорогие сигары. Смотреть на заходящее за горы солнце. А потом разожжёт камин, будет слушать Вагнера и читать Тургенева. А со временем, может быть, и женится. Почему бы и нет? Детишки, внучки, тихая старость… Бороду можно отпустить. Точно, бороду.

Желание закурить становилось нестерпимым. Он не брал с собой на задание ничего лишнего. В том числе сигарет — и сейчас жгуче жалел об этом. Посмотрел на часы — ещё неизвестно, сколько придётся ждать. Передёрнул затвор. Снял с объектива защитный колпачок, выдвинул бленду — хотя ни дождя, ни солнца не было. Отрегулировал прицел.

Он не жалел, что прожил жизнь именно так. Пусть он убийца, пусть далеко не всегда статус его жертв соответствовал его прозвищу — Робин Гуд. Метко стрелять — единственное, что он умеет. В мирное время он мог делать только это. Но боже, как хочется курить!..

Он встал на правое колено, не слишком близко к окну. Приблизил окуляр прицела к глазу, ощутив кожей резиновый холодок наглазника. В прицельной сетке он увидел, как рядом с голубятней две жирных, здоровенных вороны клевали тощую галку. Одна ворона держала жертву клювом за крыло, не давая взлететь, а другая с каким-то человеческим ожесточением била галку по голове, спине, крыльям. Галка безуспешно пыталась вырваться и истошно орала.

Животные всё больше становятся похожими на людей. Он медленно повёл СВД в сторону. А вот и объект. Демисезонное длиннополое пальто, широкополая шляпа, надвинутая на глаза, но не настолько, чтобы нельзя было разглядеть лица. Смотрит на потасовку птиц.

Снял винтовку с предохранителя. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, концентрируясь на цели. Объект что-то почувствовал — он снял тёмные очки и поднял голову. Прицельный угольник находился меж белёсых бровей, точно над переносицей необычно правильной, «греческой» формы носа. Их взгляды пересеклись.

Снайпер вдохнул, задержал дыхание и плавно нажал на спусковой крючок.

ГЛАВА 1

Греция, Марафон.490 г. до Р. Х.

В просторном шатре, кроме десяти греческих стратегов и полемарха Каллимаха, никого не было — даже рабов. Атмосфера накалялась — пять военачальников проголосовали за то, чтобы атаковать персов, и пять — против. И теперь всё зависело от голоса полемарха.

Со своего деревянного походного кресла поднялся стратег Мильтиад — человек из богатого рода, который, будучи афинским гражданином, в своё время владел княжеством вне родины. В стране варваров — во Фракии — он близко познакомился с персами. Однажды Мильтиаду, как правителю фракийского Херсонеса и подданному персидского царя Дария, даже пришлось участвовать в скифском походе Дария. Позже он бежал от мидийского царя в Афины, прихватив с собой пять триер сокровищ.

Мильтиад вышел с Каллимахом из шатра. Лагерь эллинов был разбит перед входом во Франскую долину, у священной рощи Геракла. Воины, афиняне и подошедшие на помощь платеяне, томились в ожидании.

Мильтиад немного помолчал, глядя в глаза полемарху.

— Выслушай меня внимательно, Каллимах, и потом хорошо подумай, — твёрдым голосом, жёстко начал стратег. — Сейчас судьба Афин находится в твоих руках. С тех пор как существует наш город, ни разу не подвергался он столь серьёзной опасности. Ежели афиняне покорятся мидянам, то участь их решена. Если же мы одолеем персов, то Афины станут самым могущественным городом в Элладе… — Мильтиад прервался и посмотрел в сторону гор. — Я верю, что если мы сразимся с врагом, то одолеем его, ведь есть же божественная справедливость. Присоединись ко мне, Каллимах, и твой родной город будет свободен. Если же ты против… Выбирай.

Полемарх думал недолго — он лишь слегка кивнул в знак согласия.

— Спасибо тебе, Каллимах, — просто сказал Мильтиад.

Лакедемонянин Каллон и фиванец Аристокл лежали в тени могучего ветвистого дуба, в некотором отдалении от других воинов. На траве рядом с ними лежали доспехи и оружие.

Каллон потянулся, вытянув вверх длинные, толстые, удивительно мускулистые руки. Вся фигура спартанца поражала своей мощью — мышцами и поистине исполинским ростом он не уступал самому Гераклу. Чертами лица он отличался от эллинов — нос не такой правильный, с горбинкой, довольно широко посаженные тёмно-карие глаза; волосы гораздо темнее, нежели у белокурых греков; окладистая борода напоминала ассирийскую.

— Разрази меня Арес, я больше не в силах терпеть эту скуку! — оглушительный низкий голос был под стать телосложению воина. — Если будет так продолжаться, я затащу в эту прекрасную рощицу какого-нибудь прелестного рабчонка! — Каллон хохотнул всегдашним своим густым смешком.

Лежащий с закрытыми глазами, заложив руки за голову, Аристокл никак не отреагировал на шутку. Впрочем, это была не совсем шутка — спартанец мог выкинуть и не такое.

— А собственно, что я тут делаю? К чему мне биться за чужой город? Какое мне вообще дело до людских страстей? Ладно ты, Аристокл, ты ещё почти человек, а я… — Каллон задумчиво охватил огромной ладонью бороду. — Наверное, я просто не могу жить без войны, без звона мечей, запаха крови… Аристокл! я с кем беседую? Я ж знаю, что ты не спишь, — лакедемонянин усмехнулся и дёрнул сотоварища за хитон. — Что ты ходишь, как в воду опущенный? Радуйся, у тебя вечность впереди!

— По мне такая вечность хуже смерти, — глухо отозвался фиванец, не размыкая век. В отличие от лаконца, он обладал типичной эллинской внешностью: безупречный нос, образующий с высоким лбом прямую линию, голубые, почти прозрачные глаза, слегка вьющиеся светло-русые волосы и бородка. — Хуже самой страшной смерти.

— Опять ты за своё, Аристокл! Говорю тебе, привыкнешь, потерпи немного, — сказал Каллон и на той же ноте продолжил: — А хочешь, забавку расскажу? Только сегодня услышал. Возвращается Гера с прогулки на Олимп и видит: Зевс на супружеском ложе Артемиду охаживает…

Между тем в лагере началось оживление. «Сражение! Будет сражение! Решено дать бой!» — раздавалось то здесь, то там.

— Слава Аресу! — воскликнул Каллон, резво вскочив на ноги. — Сподобились, наконец!

Все стратеги единодушно отдали верховное командование Мильтиаду, как самому опытному полководцу и человеку, отлично знающему персов, их тактику и традиции. Перекрывая дорогу на Афины, Мильтиад выстроил своё войско при входе во Франскую долину, между высотами Арголика и Котрони. Склоны гор были обильно покрыты жёстким маквисом, довольно частыми соснами и усеяны обломками скал, что должно было помешать персидской коннице окружить эллинов с флангов.

Обещанная Спартой помощь не подоспела, и поэтому в центре фаланги глубину построения пришлось уменьшить — на флангах гоплиты были построены, как и положено, в восемь рядов, в центре же — лишь в четыре. На правом крыле, под предводительством полемарха Каллимаха, находились лучшие афинские воины, в середине фаланги менее опытные, возглавляемые Мильтиадом. Левым флангом, состоящим из союзников-платейцев, командовал бесстрашный стратег Аемнест. Афинские рабы, вооружённые пращами и дротиками, расположились позади фаланги и на склонах гор.

Перед греческим воинством простиралась Марафонская равнина, окружённая горными отрогами. Напротив них стояла персидская армия. В тылу мидян был их лагерь, разбитый у самого берега, и внушительный флот. По левую руку от греков текла небольшая река Харадра, впадающая в Эгейское море, за ней начиналось болото.

Ни один из противников не решался начать битву. Датис и Артаферн, предводители персов, колебались, считая, что им невыгодно напасть первыми; Мильтиад, уже теряя надежду, ждал лакедемонян.

Аристокл и Каллон стояли в первой шеренге правого, почётного крыла. Их доспехи почти не отличались. Облегчённый бронзовый панцирь и поножи, защищающие икры, коринфский медный шлем, закрывающий почти всё лицо. Гребень из конского волоса на шлеме Аристокла не был покрашен, у Каллона гребень был ярко-красным.

Дюжий спартанец, возвышающийся над соратниками на полторы головы, изнывал от бездействия.

— Каллимах, — обратился он к полемарху, стоящему от него по правую руку, — скажи, мы будем когда-нибудь биться, или нет?!

Полемарх посмотрел на гиганта снизу вверх.

— Терпение, Феотид (под этим именем здесь знали Каллона), терпение.

— Да сколько же можно…

Откуда-то из задних рядов послышался задорный оклик:

— Эй, Феотид, сколько ты сегодня… (далее последовало солёное словцо)?

— Пока ещё ни одного, — весело крикнул в ответ лаконец. — Так что смотри, как бы я тебя не… (Каллон повторил выражение)!

Гоплиты захохотали.

— Раздери меня цербер! — не унимался спартанец. — Если мы через час не выступим, я пойду на мидян один! Каллимах, забавку хочешь? Новенькая. Приходит Гера…

Эллинское войско встрепенулось: наконец персы пошли в атаку.

— Не судьба мне сегодня забавку закончить, — удовлетворённо проговорил Каллон, поднимая с земли тяжёлый гоплон с изображением головы Горгоны; для защиты верхней части ног к нижней части щита была прикреплена занавесь из бычьей кожи. — Ну что, Пандокл (Аристокл), знатная будет жертва Аресу, а?

— Да, — коротко ответил фиванец.

Варвары медленно надвигались. В центре строя находилась лёгкая пехота: саки и «бессмертные», отборная часть регулярной персидской армии, на флангах — конница.

Греческая фаланга застыла, ожидая знака Мельтиада. Медийский строй был шагах в двадцати от греков; пехотинцы остановились, выставив перед собой сплошной стеной плетёные станковые щиты в человеческий рост. Персидские лучники стреляли не целясь — точность попадания достигалась многолетней выучкой и умением мгновенно рассчитывать траекторию полёта стрелы; и вот когда в небо поднялась туча стрел, Мельтиад махнул рукой. Оглушительно взвыли эллинские горны. Уходя от обстрела, прикрываясь от стрел щитами, держа наперевес длинные копья, греческие воины двинулись на неприятеля — сначала шагом, а потом всё быстрее и быстрее. Это явилось полной неожиданностью для Датиса и Артаферна, которые никак не думали, что эллины решаться пойти в атаку, значительно уступая в количестве воинов и будучи без прикрытия лучников и конницы.

Истошно вопящий Каллон вырвался вперёд, отведя назад руку со ксифосом; меч лаконца был в полтора раза длиннее и гораздо тяжелее обычного. Спартанец врезался в первую шеренгу врага, опрокинув сразу три станковых щита, и не глядя, со страшной силой рубанул мечом. Битва началась.

Варвары выдержали первый натиск эллинов. После нескольких часов жаркого рукопашного боя слабые центральные греческие шеренги подались назад. Воодушевлённые персы увлеклись погоней, не замечая, как их берут в кольцо сильные фланги противника. Мидийская конница не могла эффективно действовать, легковооружённые пехотинцы, несмотря на многочисленность, не оказывали достойного сопротивления эллинским гоплитам. В панике персы обратились в беспорядочное бегство.

Сражение переместилось к кораблям. Неутомимый Каллон бился яростно и отчаянно, без устали разя врагов мечом направо и налево — лёгкие персидские кольчуги не выдерживали бешеных ударов. Спартанец первым исхитрился забраться на палубу одной из вражеских триер.

Аристокл, не столь искусный во владении оружием и непривычный к длительным битвам, уже давно устал. Он бросил тяжёлый щит и держал ксифос обеими руками. Панцирь фиванца не выдержал очередного удара гнутого персидского меча. Получив рану в печень, Аристокл упал на колени, оказавшись по пояс в воде. Его удачливый противник, широкоплечий перс из «бессмертных», вонзил меч эллину в грудь почти по самую рукоять…

Первое, что почувствовал Аристокл, это всепоглощающее чувство голода; верхние клыки удлинились и заострились, мозг мог думать только об одном. Фиванец открыл глаза и увидел над собой часто усыпанное звёздами небо; попытался приподняться.

— Слава Афине, очнулся, — раздался рядом голос Каллона. — На, поужинай. — Лакедемонянин приблизил ко рту Аристокла шею умирающего перса. — Вроде ещё дышит.

Аристокл вонзил клыки в сонную артерию мидянина и жадно припал к ране, забыв обо всём остальном.

Неспящие сидели на песке у самой воды, глядя поверх спокойного ночного моря.

— Мы победили? — спросил Аристокл.

— Да. Семь триер захватили. Славная битва получилась, — Каллон почесал бороду. — Каллимах погиб. Жаль, забавный старик был.

И они замолчали.

— Как ты можешь с этим жить, Каллон? — после долгой паузы спросил фиванец.

— С тем, что наш полемарх к Аиду отправился?

— Ты меня понял.

Лакедемонянин неопределённо усмехнулся.

— С удовольствием, Аристокл. Я привык получать от жизни удовольствие, ещё когда был человеком. Это было очень давно.

— И ты называешь это жизнью?

— Знаешь что, Аристокл, давай-ка освежимся, — сказал лаконец, встав и сбросив хитон. — А потом побеседуем на эту тему. — Разбежался по мелководью и плашмя плюхнулся в воду, словно кусок скалы. Фиванец, немного подумав, последовал его примеру.

Выйдя на берег, Каллон извлёк из-под своего щита две смены одежды — два хитона и два гиматия.

— А ты запасливый, — молвил Аристокл, принимая одеяние.

— Конечно, — деловито откликнулся Каллон.

— Прогуляемся? — спросил лакедемонянин, облачившись в простой льняной хитон и серый гиматий с золотой пряжкой на правом плече; Аристоклу достался гиматий светло-жёлтый.

Друзья медленно пошли вдоль залитого лунным светом берега, прочь от места битвы.

— Сегодня я ухожу из Аттики, — сказал Каллон. — Советую тебе сделать то же самое. И лет пятьдесят-сто здесь не появляться.

— И куда направишься?

— Не знаю ещё. Может, на Крит. Или на Лесбос, — лаконец хмыкнул. — Посмотрю, какие там женщины неприступные.

— Перед тобой точно не устоят, — заметил Аристокл. — А я, пожалуй, вообще из Эллады уеду. Куда-нибудь подальше.

— Слушай, фиванец, напоследок я ещё раз хотел бы поговорить с тобой, — серьёзно, растягивая слова, произнёс Каллон. — Я многому тебя научил, многое рассказал. Ты спрашиваешь, как с этим жить? По-моему, надо просто жить. Не мы это выбрали, мы стали ламиями не по своей воле — такова наша судьба. Да, так уж получилось, что мы не люди, нелюди. Да, чтобы существовать, мы должны пить кровь. Иногда мы вынуждены убивать — или убьют нас. Но подумай, сегодня было убито несколько тысяч человек. За что? Зачем? В сущности, мы не очень отличаемся от…

Спартанец остановился и замер.

— В чём дело, Каллон?

— Тихо! — резко прошептал гигант. Посмотрел на море, назад, в сторону Марафонского мыса, а потом на горный склон, поросший сосняком.

— Показалось, — сказал он. — Ладно, Аристокл, здесь наши пути расходятся. Мне в другую сторону. Запомни одно: комар не может не пить кровь, волк не может не убивать. Прими это — или тебе будет очень тяжело. И ещё: самоубийство будет мучительным и не обязательно успешным, — Каллон положил могучую ладонь на плечо товарища. — Может быть, ещё увидимся. Прощай, фиванец.

— Прощай, лаконец.

Великан развернулся и пошёл обратно, в сторону мыса Марафон.

— Каллон! — окликнул его Аристокл.

Лакедемонянин остановился и обернулся.

— Закончи забавку.

— Да не смешная она совсем, если честно.

— Всё равно расскажи.

— Хорошо. Смотрит Гера на непотребство, и говорит: «Ты что же, Зевс, вытворяешь?!» Зевс отвечает: «А я музицирую».

— И вправду несмешная, — помолчав, молвил фиванец.

— А я что говорил? Хайре, Аристокл!

О чём-то размышляя, фиванец долго смотрел вслед удаляющемуся собрату. Он успел привязаться к нему и понимал, что нескоро встретит близкую душу. Внезапно мозг Аристокла обожгло чувство тревоги. Он инстинктивно дёрнулся в сторону, и стрела пронзила его левое плечо.

ГЛАВА 2

Россия, Москва. 1999 г.

Аристокл уже в который раз перечитывал скупые строчки, тщательно выведенные её безупречным каллиграфическим почерком. Письмо было написано на сложенном пополам листе превосходной мелованной бумаги, чёрными чернилами; по стародавней привычке сбрызнуто парой капель духов.

Viens, dès que tu pourras. L’adresse ancien. J’ai besoin fortement de ton aide. Tu m’es nécessaire, comme jamais.

Ни подписи, ни даты.

Надо ехать. Если она так пишет, значит, действительно случилось что-то серьёзное. Что именно? Аристоклу лишь оставалось теряться в догадках.

Держа в руках письмо Аннабель, он сидел на скамейке под сенью краснеющего клёна. Позади него, метрах в пятнадцати, располагалась детская площадка, откуда доносились громкие детские крики. Аристокл не любил детей, как, впрочем, не любил взрослых и нелюдей. Дети каждый раз заставляли его особенно остро почувствовать своё ущербное бессмертие; это ужасное состояние, к которому он так и не смог привыкнуть более чем за две с половиной тысячи лет. Многие десятки поколений на его глазах взрослели, вырастали и умирали. Умирали, унося с собой свои страсти, страхи, стремления. На смену одному поколению приходило другое, со своими стремлениями и своими страхами. Аристоклу были чужды и их страхи, и их стремления. Основное стремление человека во все времена заключалось в том, чтобы обессмертить себя — тем или иным способом. Основной страх — страх смерти. Аристоклу не надо было заботиться о бессмертии — он и так был практически бессмертен. И при желании мог бы жить до скончания мира — уединившись, допустим, где-нибудь в лесной глуши и питаясь кровью животных.

Искал ли Аристокл смерти, прекращения своего существования, или, как выражался он сам, небытия?.. Хотел ли он перестать быть? И да, и нет. Фиванца неизмеримо тяготило такое существование — он не был человеком, но так до конца не смог стать и вампиром. Эта раздвоенность была невыносима.

Вампиры, или неспящие, как они сами себя называют, начисто лишены человеческих чувств и ощущений. Они могут заниматься сексом — но не могут получать удовольствие. Могут употреблять спиртное — но не могут опьянеть. Могут делать вид — но не могут любить. Единственное доступное им удовольствие — питие человеческой крови — удовольствие совершенно не человеческое, не сравнимое ни с человеческим сексом, ни с употреблением наркотиков или алкоголя.

К Аристоклу подбежал светловолосый ребёнок лет пяти, с букетом жёлто-красных листьев. Мальчик восторженно, беспричинно улыбался — как могут улыбаться только дети.

— Дядя, смотрите, какие красивые листья! Правда?.. Ведь правда красивые?

Аристокл оторвался от письма и непонимающе посмотрел на мальчика сквозь непрозрачные стёкла солнцезащитных очков — он почти никогда не снимал их, даже ночью.

— Да, мой юный друг, это действительно очень красивые листья, — задумчиво проговорил неспящий, собравшись с мыслями.

— Это вам, — мальчик протянул ему букет.

Немного поколебавшись, Аристокл всё-таки принял наивный, бескорыстный подарок.

— Спасибо, мой друг.

Мальчик некоторое время серьёзно смотрел на странного дядю, одетого в чёрное — плотно застёгнутое пальто, брюки, шляпа, очки. Потом опять беззаботно заулыбался и побежал на площадку.

Сунув письмо во внутренний карман пальто, Аристокл поднялся со скамейки. Хотел было выбросить листья, но остановился. Всё-таки, подарок. Да, он так и не смог до конца изжить в себе человека. За все эти без малого двадцать шесть веков. Фиванец усмехнулся, и листья полетели в урну…

Направляясь в сторону своего убежища, Аристокл обдумывал план действий. Прежде всего, необходимо сделать новый российский паспорт. И паспорт заграничный. После этого купить ближайший билет на Лондон. При перелёте проблем возникнуть не должно. А там будет видно.

Вечерело. Аристокл быстрым шагом перешёл через железнодорожный мост, привычно поднялся на довольно крутую глинистую горку. Углубившись в маленький лесок, вскоре оказался у развалин бывшего монастыря. В своё время это был большой монастырь со своими полями и угодьями, где Аристокл, в конце 18 века, пребывал несколько лет — теперь же от него остались лишь безымянные руины.

Лаз, ведущий в монастырские катакомбы, находился в некотором отдалении от развалин, меж корней старого неохватного дуба, теперь уже наполовину засохшего. Люди сюда заходили редко, но на всякий случай Аристокл огляделся вокруг. Смёл ногой слой опавших листьев, снял с крышки лаза нарезанный небольшими прямоугольниками дёрн. Взялся за кольцо и с силой потянул вверх; тяжёлая, проржавевшая крышка с натужным скрипом поддалась с третьего раза. Закрыв за собой крышку и оказавшись в кромешном мраке (Аристокл, как и остальные вампиры, благодаря экстрасенсорным способностям мог свободно ориентироваться в полной темноте), он спустился вниз по железной лестнице, оказавшись в низкой, в человеческий рост, галерее. Эта подземная галерея огибала монастырь по периметру, имея множество ответвлений. Стены и потолок были укреплены просмолёнными деревянными подпорками, но в настоящее время почти все они сопрели. Земля обваливалась, и от когда-то длинных, разветвлённых катакомб осталась лишь незначительная часть.

Пройдя несколько десятков метров и свернув в сторону, Аристокл очутился в тесной каморке, облюбованной им для убежища. Здесь он наконец зажёг толстую парафиновую свечу, слабый огонёк которой осветил убогую обстановку: старинный, обитый медью сундук, на котором стояла свеча, три стопки книг, дубовый гроб с чуть наискось сдвинутой крышкой — больше Аристоклу ничего не требовалось.

Аристокл присел на краешек гроба и вновь достал письмо Аннабель.

Я сильно нуждаюсь в твоей помощи.

Аннабель никогда не просила помощи. Это была сильная и волевая неспящая. Гораздо более сильная, нежели Аристокл, несмотря на несоизмеримый возраст. Она училась и приобретала навыки намного быстрее, чем он. А теперь просит помощи.

Он встал, подошёл к сундуку и поднёс письмо к пламени свечи. Бумага нехотя занялась, постепенно разгораясь всё сильнее. Аристокл отпустил охваченный огнём лист, и он, медленно колышась в спёртом воздухе, опустился на глиняный пол. От письма остался лишь пепельный остов, который Аристокл растоптал подошвой ботинка.

Приезжай, как только сможешь.

Он приедет. Аннабель была для него больше, чем просто сотоварищ. Она значила для него очень много. Она была для него не просто существом, которое он знал три столетия, она была для него человеком, Аннабель была его женщиной. И если её не станет, его существование окончательно потеряет всякий смысл.

Аристокл снял с сундука свечу и поставил её на пол. Откинул крышку. Три ненадёванных плаща, три костюма-тройки, десять сорочек, несколько пар носков и одинаковых ботинок (нижнего белья он не носил за ненадобностью) — всё исключительно чёрного цвета. Сверху лежали деньги — отдельными пачками доллары, евро и рубли. Шкатулка чёрного дерева — подарок Аннабель; в ней хранились драгоценности, дающие средства к существованию (последний раз Аристокл попробовал работать лет сто тому назад, и ничего хорошего из этого не вышло).

Аристокл взял в руки шкатулку. Провёл пальцами по крышке, инкрустированной рубинами и изумрудами (смарагд был любимым камнем Аннабель).

Ты мне нужен, как никогда.

Аристокл сунул шкатулку обратно и закрыл сундук. Поставил свечу на место. Он сделает всё, что в его силах. И даже больше. Но сейчас нужно отдохнуть. Аристокл начал раздеваться, но становился. Эти катакомбы — не единственное его убежище. Ещё у него было две квартиры, в центре и в ***во. И хоть это место более подходило для отдыха, он почему-то передумал здесь оставаться. Фиванец снова открыл сундук, взял оттуда несколько пачек долларов и евро, задул свечу и покинул убежище.

Автобуса пришлось ждать минут двадцать, и, когда тот подошёл, Аристокл еле втиснулся. Пока он доехал до нужной ему остановки, он проклял всё на свете. Возможно, ему стоило приобрести автомобиль, хотя особой надобности в нём не было — в последние двадцать-тридцать лет он редко покидал свои убежища, а когда выходил на улицу, то или ходил пешком, или ловил частника.

Вампир подходил к своему дому в ***во, когда за ним увязалась полупьяная девица деклассированной внешности, в красном вязаном свитере с высоким горлом.

— Мужчина, а мужчина, — загнусавила она, — дайте десять рублей, а?.. А лучше двадцать.

На ловца и зверь бежит. Фиванец остановился и обернулся.

— Выпить хочешь? — Вопрос был скорее риторическим. — Пошли ко мне, тут рядом.

Едва пройдя в комнату, девица села на разложенный диван и незамедлительно начала раздеваться.

— Чё, читать любишь? — стягивая замызганные джинсы, спросила она — комната была уставлена книжными полками и шкафами. — Слушай, мож выпьем сначала? — тут же добавила она. — Или как?

В современной ситуации алкоголики были для неспящей практически идеальной жертвы — они быстро напивались и ничего потом не помнили. Глядя, как маргиналка медленно, словно воду выпивает стакан водки, Аристокл тоже разделся. Черты его лица начинали меняться — он переставал быть похожим на человека — глаза его налились кровью, показались клыки.

Выпив и поставив стакан на стол, девица легла на спину:

— Ну чё, давай?.. Правда, помыться мне не мешало б…

— НИЧЕГО, — проговорил фиванец не своим, глухим и утробным голосом, — Я НЕ БРЕЗГЛИВ.

Он склонился над жертвой, глядя ей в глаза и беря под контроль её сознание; взгляд девицы утратил всякое выражение и словно остекленел. Аристокл вонзил клыки в грязную шею…

Дав девице выпить ещё стакан и позволив взять с собой бутылку, вампир вывел её на улицу и усадил на лавочку соседнего подъезда; жертва всё ещё не пришла в себя.

— Слушай, а ты… того… трахнул меня, нет? — растерянно спросила она. — Я чё-то и не поняла…

— Ты была великолепна, — сказал Аристокл безо всякого выражения. Он протянул ей тысячную купюру. — Держи. Купи поесть.

— А… — девица, секунду поколебавшись, взяла деньги. — Спасибо.

— Не стоит благодарности. Прощай.

Вернувшись в квартиру, он запер железную укрепленную дверь на все замки. Вторая комната была оборудована для отдыха — окно намертво замуровано, тяжёлая дубовая дверь плотно пригнана. Посредине комнаты из силикатных кирпичей было сделано подобие гроба — по росту фиванца и вышиной в полметра — сверху это нехитрое сооружение закрывалось толстым стальным листом с ручками, приваренными с обеих сторон. Аристокл лёг в этот каменный гроб.

Вампиры не спят в обычном, человеческом смысле этого слова. Если это и похоже на людской сон, то на сон летаргический. Без сновидений и каких-либо ощущений. Маленькая смерть. Полное отключение всех органов чувств. Временное небытие. Поэтому они и прозвали себя «неспящими».

Накрывшись железным листом, Аристокл мгновенно отключился, чтобы пробыть в этом состоянии почти сутки.

* * *

Памятуя недавнюю поездку в общественном транспорте, фиванец поймал первую попавшуюся машину — это оказались ржавые, замызганные «Жигули» пятой модели. Назвав адрес в городе Видном, уселся на заднее сиденье. В салоне насыщенно пахло бензином и дешёвыми сигаретами, но Аристокл был непривередлив — ему доводилось дышать и не таким. Полноватый водитель с седыми кустистыми бровями поглядывал на пассажира в зеркало заднего вида, с явным намерением заговорить.

— Вот вы, я вижу, человек интеллигентный, — произнёс водитель, выехав на МКАД, — хоть и молодой.

Каждый раз, слыша замечания (обычно снисходительно-высокомерные) о своём возрасте — выглядел он на тридцать пять лет от силы — Аристокл испытывал смешанные чувства. С одной стороны это казалось забавным, с другой — сильно раздражало.

— Как вы относитесь к тому, что у нас в стране происходит, хотелось бы узнать? — Водитель задымил «Примой» без фильтра. — Конечно, вам, в общем-то, не с чем сравнивать (Аристокл зло усмехнулся про себя), но всё же?

— Мнится мне, любезный, вы запросили за поездку вполне солидную сумму, особенно если учесть, что ваше авто не очень комфортабельно и отнюдь не благоухает, — негромко, ровным тоном молвил Аристокл. — Но я готов удвоить эту сумму, если вы сделаете любезность и избавите меня от пустых и бесполезных бесед.

Водитель насупил брови и выбросил в открытое окно наполовину искуренную сигарету.

— Вот все вы так, молодёжь, одни деньги на уме, — пробурчал он, — а страна гибнет. Всё просрали.

Аристоклу остро захотелось сказать этому мужлану, отчего-то напоминавшего ему французского лакея, что он, чистокровный эллин, защищал его страну во всех судьбоносных войнах, начиная Куликовской битвой и кончая Второй мировой. Воевал не из-за того, что это ему нравилось, не преследуя мало-мальски корыстных целей, но единственно потому, что считал, что поступает правильно. Аристокл сдержался, хотя иногда, по настроению, позволял себе подобные вещи — после чего, как правило, жаждущего поговорить словно сдувало ветром.

Оставшуюся дорогу водитель угрюмо молчал, лишь иногда вполголоса матерясь на других автомобилистов.

Нужная Аристоклу контора находилась на первом этаже жилого панельного девятиэтажного дома. Дверь открыл низколобый, стриженный коротким ёжиком крепыш в спортивном костюме.

— Чё надо?.. — недружелюбно осведомился он.

— Я к господину Фрумкину. По поводу паспорта.

Низколобый смерил посетителя недоверчивым взглядом.

— Ну, проходи… те.

Трехкомнатная квартира была отделана «под офис». Низколобый провёл Аристокла в одну из комнат, где стоял открытый металлический стеллаж с немногочисленными папками, стул для посетителей и стол с компьютером, за которым, спиной к окну, сидел «господин Фрумкин».

Аристокл сел на стул, сняв шляпу и положив её на колено, но оставшись в чёрных очках и не расстёгивая пальто.

— Я по рекомендации… — он прокашлялся, — Вована Мерзляка. Мне нужны паспорта, российский и заграничный. Превосходного качества и как можно скорее.

— По качеству сделаем лучше настоящих, — подумав, медленно проговорил Фрумкин. — Срок — неделя…

— Не пойдёт, — отрезал Аристокл. — Документы мне нужны уже завтра. Я и так потерял много времени.

Фрумкин изумлённо вздёрнул брови.

— Ну, ну, ну, полегче на поворотах, дорогой мой, — в его неторопливой, преувеличенно вежливой манере говорить было что-то отталкивающе-неприятное. — Так быстро мы просто физически не успеем. К тому же…

— Цена меня не волнует.

Фрумкин побарабанил пальцами по столу.

— Пять тысяч долларов… не доверяю, понимаете ли, еврикам, сам не знаю почему. Сделаем через три дня.

— Десять тысяч, плачу сейчас, наличными, — Аристокл уже не скрывал раздражения. — И документы должны быть готовы послезавтра утром.

— Знаете, хоть и видно, что вы человек серьёзный, — глядя на посетителя, Фрумкин вновь забарабанил пальцами, — но почему-то мне кажется, что от вас могут быть неприятности.

Схватив шляпу, Аристокл в бешенстве вскочил со стула.

— Ну, ну, ну, какой горячий! — затараторил Фрумкин. — Я согласен. Мой помощник сейчас сфотографирует вас.

Выложив на стол перед Фрумкиным пачку купюр, Аристокл прошёл в другую комнату, оборудованную под фото-студию. Окно было небрежно зашторено чёрной тканью. Низколобый бесконечно долго возился с громоздким фотоаппаратом. Аристокл терпеливо ждал, сидя на деревянном стуле с высокой спинкой. «Фотограф» наконец забрался под ткань фотоаппарата, но тут же вынырнул обратно.

— Вы это, улыбнулись ба хоть…

Аристокл на секунду прикрыл веки, пытаясь совладать с яростью; он чувствовал, как во рту обострились клыки.

— Просто делай… те свою работу, любезный, — молвил он как можно миролюбивее.

Закрыв за чудным мужиком входную дверь, низколобый ухмыльнулся, встряхнув бритой головой:

— «Любезный», бля!..

И стоило прожить два с половиной тысячелетия, общаться с величайшими историческими фигурами, иметь красивейших женщин, чтобы в итоге торговаться с мелким барышником из-за каких-то писулек? Треклятая цивилизация! Пахнущий приближающейся осенью подмосковный воздух несколько умиротворил негодующего эллина.

— Слышь, братан, выручи…

Местный бомж не успел договорить — он беспомощно повис в воздухе. Безо всякого усилия Аристокл держал его за горло, на вытянутой вверх руке. Глядя через черноту очков в глаза алкашу, Аристокл свирепо оскалился, обнажив удлинившиеся на полтора сантиметра клыки. Похолодевший от ужаса бомж пролетел метра четыре и благополучно приземлился спиной на тонкий слой листьев, между двух берёз.

Проходившая мимо девочка, уронив куклу, застыла на месте, с полураскрытым ртом глядя то на лежащего пьяного дядьку, то вслед быстро удаляющемуся страшному дядьке. На асфальте под ней образовалась маленькая лужица.

* * *

Россия, Москва. То же время

Помещение мрачно залито густо-фиолетовым светом прикреплённой к высокому бетонному потолку продолговатой люминесцентной лампы. В центре стоит простая атлетическая скамья, в её изголовье — стойка со штангой. Многофункциональный силовой тренажёр у одной стены, подставка с шестью разборными гантелями — у другой. В углу — подвешенный на цепи тяжёлый боксёрский мешок и груша на толстой пружине. Массивная стальная дверь распахнута.

Ольга Старинская входит в прохладный полумрак своего скромного спортивного зала. Для женщины она довольно высокого роста — метр семьдесят восемь. Она заметно, но гармонично мускулиста — как молодая пантера — и ей очень идёт эта мускулистость… Подтянутые тугие ягодицы плотно облегают чёрные эластичные спортивные шорты; топ того же цвета и материала открывает безупречный рельефный живот, который портят лишь растяжки, оставшиеся после родов, — по бокам, над бёдрами. У Ольги широкие, хорошо раскачанные плечи, и от этого талия выглядит ещё уже, чем есть на самом деле. Грудь небольшая, но упругая и высокая — аккуратные, словно всегда твёрдые соски смотрят вверх, выпирая через ткань топа. Обута в дешёвые матерчатые кроссовки, напоминающие старые советские кеды. На руках антимозольные перчатки без пальцев; в правой руке она держит полторалитровую пластиковую бутылку с минеральной водой без газа.

Ольга Старинская ставит бутылку на пол рядом с атлетической скамьёй и начинает разминку: махи и вращения руками, затем быстрые приседания. Когда на лбу выступают крохотные капли пота, она ложится спиной на скамью. Вытягивает руки вверх, крепко сжимает гриф и снимает штангу со стойки. Медленно опускает штангу к груди, так же медленно поднимает. Без труда делает восемь повторений и кладёт штангу обратно. Поднимается и добавляет два диска по два с половиной килограмма. Снова делает восемь повторений и накидывает еще три килограмма. Вот теперь предстоит серьёзная работа. Такой вес может осилить далеко не всякий мужчина.

Старинская жмёт первый раз.

Второй. Медленно, сосредоточенно.

Третий. Тяжело.

Четвёртый. Очень тяжело.

Пятый. Невыносимо тяжело.

Шестой. Она старается не думать. Не думать о том, кем была когда-то. О том, кем стала теперь. Не думать о погибшем ребёнке. О муже, которого любила. И даже о нём, которого остро и странно любит теперь.

Седьмой. Руки дрожат. Ольга зажмуривает глаза. Она старается не думать вообще ни о чём. И это у неё получается.

Восьмой. Она еле отрывает гриф от груди. Мышцы уже практически не слушаются её. Трещат суставы. Жизнь — страдание. Жизнь — это боль. Надо выжать этот повтор. И она жмёт — миллиметр за миллиметром. Пот широкими струями стекает на скамью и бетонный пол. Последний рывок, и она почти выпрямляет руки. Но вернуть штангу на стойку она уже не в состоянии.

Старинская резко скользит вперёд, отпуская штангу, и гриф с глухой силой ударяется о скамью в трёх сантиметрах от её макушки. Она тяжело и глубоко дышит. Поднимается на ставшие словно ватным ноги, сгибается, упирается ладонями в бёдра и стоит так несколько минут. Но она довольна собой. Так-то. Только так. Через боль. Через муки. Дрожащими пальцами Ольга отвинчивает пробку бутылки и жадно, большими глотками пьёт минеральную воду.

Без подстраховки работать с таким весом опасно. Если бы гриф задел голову, упал на шею или грудь — она вряд ли осталась бы в живых. Но Ольга Старинская любит риск. И не боится смерти. Когда-то очень, очень боялась, а сейчас — нисколько. Она уже должна была умереть, тогда, вместе с дочкой. Но, вопреки здравому смыслу, осталась в живых, и теперь смерть для неё — ничто. Пустой звук. Химера — каковой смерть, по существу, и является; как и жизнь, впрочем.

Ольга возвращает упавшую штангу на место. Изменяет наклон скамьи. Почти без перерыва делает три подхода подъёмов на пресс: с десятикилограммовым диском на груди, потом пятнадцати- и двадцатикилограммовым. Последние повторения даются особенно трудно, брюшные мышцы словно в огне. А рожала она легко. «Как королева», шутили акушерки. Да уж, королева… Вот только остались эти уродливые растяжки, от которых она так и не смогла избавиться. Она сбрасывает прорезиненный блин на пол. Моя бедная девочка… в чём ты была виновата?.. Не думать! Несмотря на жгучую боль в прессе она выполняет ещё несколько подъёмов без отягощения.

Восстановив дыхание и попив минералки, она направляется к тренажёру. Сосредоточившись на выполняемых движениях и работающих мускулах, делает по три изнуряющих подхода на каждую группу мышц, с минимальными перерывами.

Топик и шорты — хоть выжимай. Старинская совершенно измотана — с трудом может поднять руку или ногу. Минут десять она сидит, допивая воду и глядя в фиолетовый сумрак. И вновь вспоминает о своей деточке. О белокурой девчушке пяти лет, чья кровь, перемешанная с мозгами, забрызгала матери лицо. И в кого только у неё были такие светлые волосы?.. Ольга даже не успела закричать — следующая пуля попала ей под левую грудь, пробив лёгкое. Теряя сознание, она смотрела на то, во что превратилась её говорливая дочурка. Разве может человек после такого остаться тем, чем был?..

Не думать!

Превозмогая усталость и тянущую боль в мышцах, Старинская ложится на скамью и выполняет подъёмы ног. Чётко и медленно. Не думать об этом! Это было давно. Время не повернуть вспять. Виновные наказаны. Жестоко наказаны — её собственной, недрогнувшей рукой. Думай об утомлении! Думай о растущих мускулах! Тебе больше ничего не остаётся. Ноги медленно поднимаются, потом опускаются. Ещё раз. Ещё. Ещё.

На сегодня достаточно. Ольга поднимается; покачиваясь от изнеможения, выходит в тускло освещённый коридор и идёт в душ. Включив в душевой свет, она щурится и негромко чихает. Надо и здесь сделать свет поприглушённей.

Квадратная душевая раза в два с половиной меньше спортзала. Некрашеные бетонные стены и потолок, отсыревшие от влаги, пол выложен белой керамической плиткой без узора. Здесь всё простое и только самое необходимое. Вся сантехника — старая, советская. Над треснувшей, посеревшей от времени раковиной небольшое прямоугольное зеркало без оправы. На подзеркальной полочке два куска туалетного мыла в двух частях одной и той же розовой мыльницы, шампунь и гель для душа.

Ольга Старинская разувается. Непослушными пальцами стягивает с себя насквозь пропитанную потом одежду, бросает топ и шорты на пол. Опершись ладонями о раковину, смотрится в зеркало. Карие глаза глядят холодно, жёстко и безжалостно — этого взгляда не могли выдержать самые безбашенные отморозки. Чистая, свежая, слегка смуглая кожа (один из её далёких предков — обрусевший татарский князь), сейчас лоснящаяся от пота. Ни единого пигментного пятнышка, ни одной морщинки. Кто бы ей дал сорок два года? Тридцать от силы. Старинская не считает себя красивой — и никогда не считала. Правильные черты лица, хорошая, чистая кожа и пропорциональная фигура — но не красавица. Не родись красивой, а родись с тесной вагиной, усмехается она.

Ольга встаёт под душ. Подставляет голову под горячую, почти обжигающую струю воды и закрывает глаза. Теперь она думает о нём. Об этом непостижимом существе. О своей заочной любви к нему. Странной, аномальной любви. Она даже не видела его воочию — только несколько не очень чётких фото- и видеокадров. И всё-таки она уверена, что он — необычный, благородный, удивительный субъект. Возможна ли такая любовь? Может быть такой любовью Петрарка любил свою Лауру? И вообще, уместно ли в этой ситуации само это слово — любовь?

Это странно, но Старинской кажется, что рядом с ним она сможет начать жизнь заново. И если не забыть прошлое, то хотя бы смириться с ним. Как бы то ни было, она не должна позволить, чтобы его уничтожили.

Ольга щедро наливает в ладонь гель, пряно пахнущий травами. Не спеша, плавно мажет шею, плечи, руки. После тренировки мышцы налиты кровью и приятны на ощупь. Теперь она втирает гель в мускулистые ягодицы — с силой, всеми пальцами. У неё около года не было мужчины — и её это совершенно не тяготит. Она обеими ладонями охватывает груди, зажимает соски между указательными и средними пальцами. Она представляет, что это делает он, своими нечеловечески сильными руками. Дрожит и тяжелеет нижняя часть живота — там, где заканчиваются лобковые волосы. Она крепко сжимает мощные бёдра. Левая ладонь скользит по груди вниз, к рёбрам, и задевает шершавый рубец от пули. Возбуждение в один миг сходит на нет.

После смерти дочери Старинская перестала испытывать оргазм с мужчиной — даже если ей очень этого хотелось, и она помогала себе пальцами. Она как и раньше быстро возбуждалась, выделялась обильная смазка; она получала удовольствие от фрикций, но кончить не могла. Лишь в одиночку ей иногда удавалось сделать это — крайне редко и только после долгих, кропотливых усилий.

Она смывает гель с тела. Не выходя из-под душа, без мыла застирывает топик и шорты. Встряхнув, вешает их на металлический полотенцесушитель. Выключает воду. Вытирается широким вафельным полотенцем. Завернувшись в полотенце, идёт к себе в келью.

Старинской хочется выпить. Она много, пожалуй даже слишком много пьёт — особенно в последнее время. Хотя это её ни в коей мере не беспокоит. Поднятие тяжестей и водка помогают ей не думать. Придя к себе в келью — это помещение, как и все остальные помещения бомбоубежища, с некрашеными бетонными стенами и высоким потолком — она облачается в лёгкий пёстрый халат искусственного шёлка. Съедает три крупных банана и выпивает заранее приготовленный протеиновый коктейль. Открывает старый, обшарпанный холодильник «Юрюзань»: три пластиковых бутылки минеральной воды, несколько упаковок апельсинового сока, головка сыра, фрукты; остальное место занимают полулитровые бутылки «Старой Москвы». Достаёт из морозилки початую заиндевевшую бутылку. Почти доверху наполняет водкой высокий барный стакан. Добавляет апельсинового сока, слегка перемешивает указательным пальцем. Выпивает до дна несколькими большими, долгими глотками. Наводит новую порцию. На этот раз добавляет пару кубиков льда.

Ольга ложится на низкую широкую деревянную кровать с металлической спинкой в изголовье. Ставит стакан на тумбочку, рядом с телефоном. Разум начинает приятно заволакивать алкоголем. Раскидывает руки и ноги и какое-то время лежит так, расслабленно, глядя в бетонный потолок. Надо сделать пару звонков. Она с неохотой садится, опершись спиной на подушки. Отпивает из стакана. Снимает телефонную трубку и набирает номер.

— Да, — грубо раздаётся на том конце провода.

— Это Старинская, Сергей.

— Здрасьте, Ольга Ильинишна, — резкий, чуть с хрипотцой голос сразу же мягчеет. Сергей Стародуб, один из самых лучших и преданных бойцов Старинской, живущий с ней в бункере. Сейчас он находится от Ольги в нескольких десятках метров, но ей не хочется его видеть.

— Какие новости?

— Чудик… то есть, Чудов ваш, в Видное ездил. К Жуку.

— Жуку?..

— Погоняло такое. Фрумкин его фамилия. Фармазон. Паспорта тоже делает липовые… в основном. Ну и так, другие документы, удостоверения там, печати. Ничем таким не брезгует. Под Вованом Мерзляком ходит.

— Чудову понадобился новый паспорт?

— Хрен его знает.

— Навестите с ребятами этого Фрумкина. Поспрашивайте. Но ненавязчиво, постарайтесь по-мирному. Нам с Мерзляком проблемы не нужны.

— Сделаем, Ольга Ильинишна.

— Что потом делал Чудов?

— Да ничего такого. По Видному шлялся до ночи, потом машину поймал, поехал обратно в ***во. Тут мы его пасти перестали…

— Я же не однократно просила вас по возможности не употреблять жаргонизмов, — морщится Старинская. — «Погоняло» легко заменить на нейтральное «прозвище», «пасти» — на «следить», «фармазон» — фальшивомонетчик.

— Ну…

— Ладно, бог с этим. Слежку пока не возобновляйте. Что там с Нижним Новгородом?

— Работают ребята.

— С ментами… — Старинская прокашливается, — договорились?

— Не со всеми. Несговорчивые есть. Но всё под контролем.

— Не скупитесь; всё делайте как обычно.

— Всё под контролем, — повторяет Сергей.

— Что-нибудь ещё?

— Да нет, вроде… а вы, Ольга Ильинишна, это… чё ж сами не зашли? — смущённо произносит Стародуб, что совершенно не вяжется с его грубым, циничным характером. — В смысле, почему звоните?

Сергей относится к своей хозяйке почти с благоговением; Старинская даже подозревает — и не без оснований — что он в неё безнадёжно влюблён. Несколько раз она занималась с ним сексом. Ольга предпочитала, чтобы он брал её сзади — лёжа или на четвереньках — так она не видела его лица и могла сосредоточиться на своих ощущениях. Этот прожжённый бандит был очень нежен: целовал ей спину и шею, хотя Ольге, хотелось наоборот, чтобы он трахал её, грубо и со злостью. Сергей старался, как мог; однажды, из странной жалости, она даже сымитировала оргазм. У Стародуба удобный, недлинный и толстый член, но в остальном он слишком соответствует своей фамилии — Старинская решила не продлевать близкие взаимоотношения; он всё понял и не стал настаивать, однако не терял надежды.

— У меня дела, Сергей, — отвечает она сухо. — Не беспокойте меня без необходимости. До свидания.

И опускает трубку.

Тоже мне, Сирано де Бержерак. Две отсидки, больше тридцати жмуриков на совести. Старинская усмехается. Хорош герой-любовник. Она пьёт водку с соком. Лёд в стакане растаял. Надо бы позвонить бывшему… Да, надо. Хоть это, наверное, и бесполезно. Подумав, набирает номер.

— Это Старинская.

— Здравствуй, Ольгуня. Давненько не объявлялась. Я уж и не думал…

— Давай отложим милые беседы до следующей жизни, Фениалин, — говорит Ольга ледяным тоном. — У меня к тебе просьба… или… впрочем, как тебе угодно. Ты, как я поняла, хочешь убить его?

— Хочу и сделаю. И не только его. Я сотру с лица земли эту мерзость — всю, которая ещё осталась.

— Побереги высокий штиль для ближайшей стрелки, дружочек, — сардонически ухмыляется Старинская. — Говорю тебе серьёзно: оставь его в покое.

— Это что, угроза? — бывший муж начинает злиться. — Ты мне угрожаешь?

— Скорее это предупреждение. Но называй, как хочешь.

— Брось эти глупости, Оля, — голос Виктора Фениалина вновь становится мягким. — Он же не человек. Он же… неужели ты сама не понимаешь? Ты что, хочешь жить с… с этим существом? Заниматься с ним любовью?..

— Да.

— Ты не в себе, Оля.

— Очень даже может быть. Более того: скорее всего, ты прав. Я не в себе, а ты занялся не своим делом.

— Как знать. Но я всё равно уничтожу его.

— Я тебе не позволю. И помни: не стоит меня недооценивать… и его тоже, кстати говоря. А что касается меня… если будет нужно, я выстрелю тебе в лицо не раздумывая. Уж поверь.

В голосе бывшей супруги звучит такая решимость, что Фениалину становится жутко.

— Ты не в себе… — растерянно повторяет он. После паузы говорит почти умоляюще: — Ты бы вернулась ко мне, а, Ольгунь? Я до сих пор люблю тебя.

— Немного мелодраматично, ты не считаешь? — Ольга просто истекает сарказмом.

— Я серьёзно. Мне не хватает тебя. Я на самом деле люблю тебя.

— А я тебя — нет, — безжалостно отрезает Старинская. — И, скорее всего, никогда не любила. Это ошибка, что я вышла за тебя замуж. А уж рожать от тебя…

— Не говори, так… то, что произошло, было нелепой… — Фениалин запинается, подыскивая нужное слово, — ужасной случайностью.

— Ты знаешь, Фениалин, мне кажется… нет, я уверена, что это вовсе не случайность. Что-нибудь подобное всё равно бы произошло — раньше или позже.

— Ты не можешь, этого знать.

— Конечно. Зато я знаю и помню в мельчайших подробностях, что произошло. Без «бы», Витюша.

— Но надо ведь жить дальше…

— Да иди ты на х*й! — говорит Старинская с ненавистью. — Короче, слушай сюда. Я поняла, что ты не оступишься. Но знай: я тоже не отступлюсь. Пока жива, я буду защищать его. Если ты убьёшь его, я сделаю всё возможное, чтобы убить тебя. Помни, Фениалин.

— Не надо так, Оленька… Мы ведь были счастливы когда-то. Помнишь…

— Мы не были счастливы. Это была иллюзия, призрак… да, именно так: иллюзия счастья.

— Может быть счастье и есть иллюзия.

— О, да ты философ, ёб твою мать! Может быть. Может быть наш брак иллюзия. Смерть Дашеньки — иллюзия. Может быть. В последние годы я убеждаюсь, что может быть всё, что угодно. Даже то, чего быть не может. И если даже вся наша жизнь иллюзия, мне от этого ничуть не легче.

— Ты ведь не такая на самом деле, Оля… это… это маска.

— А если маска была тогда? С тобой? Тебе это в голову не приходило, Фениалин? Ты никогда не знал, какая я на самом деле. И не хотел знать.

— Неправда, я…

— Что толку в правде? — отрезает Старинская и говорит с расстановкой, так, что Фениалину становится по-настоящему страшно: — Уничтожишь его, умрёшь сам. И я уж постараюсь, чтобы медленно. Знай это.

Ольга бросает трубку и смешивает третий коктейль, включает телевизор и DVD-проигрыватель. Ставит диск с качественной порнографией. МЖМ — обычно это её заводит с пол-оборота. Старинская берёт пульт, стакан, и возвращается на кровать. А не позвать ли Стародуба?.. Пожалуй, нет. Задирает халат. Может, всё-таки удастся кончить.

ГЛАВА 3

Франция, Блуа. 1660 г.

Далеко за полночь к гостинице «Бездонный ларь», в трактире которой веселье было в самом разгаре, подъехал одинокий всадник на вороном саксонском жеребце. Ловко спешившись и привязав коня у входа, он вошёл внутрь.

Шум здесь стоял почти невыносимый для ушей трезвого человека. Пятеро мушкетёров азартно сражались в карты, невдалеке от них порядком расхристанные телохранители кардинала Мазарини горячо обсуждали предстоящую женитьбу Людовика с испанской инфантой Марией-Терезией и двусмысленные отношения молодого короля с племянницей своего хозяина, Марией Манчини (ходили упорные слухи, что первый министр хочет через неё породниться с государем). У противоположной стены одна группка мещан играла в кости, другая, в опасной близости от первой, самозабвенно лупцевала друг друга. В углу, за небольшим столом, печально склонив голову к кубку с вином, одиноко сидел молодой дворянин лет тридцати, с усталым лицом, казавшемся очень бледным на фоне чёрного бархатного сюртука, скупо расшитого бисером.

Прибывший нашёл глазами хозяина заведения и направился к нему.

— Вечер добрый, любезный, — негромко молвил Аристокл, положив ладонь в перчатке на деревянную стойку, за которой стоял пузатый низкорослый Кретон, владетель «Бездонного ларя».

— Добрый, мсье, — поспешно, в меру подобострастно ответил трактирщик: ему хватило одного намётанного взгляда, чтобы оценить достоинства незнакомца. Одет он был изысканно, но без излишеств; предпочитал чёрный цвет. Высокие ботфорты с необычно маленькими стальными шпорами, узкие креповые панталоны; короткая куртка из английского сукна без каких-либо украшений, бархатный камзол, странного табачного цвета сорочка с воротником и манжетами, украшенными незатейливым кружевом; длинный, до колен, дорожный плащ; войлочная шляпа с полями несколько более узкими, нежели обычно, со страусовым пером, покрашенным в иссиня-чёрный цвет. Из-под шляпы на плечи спускались прямые белокурые волосы; довольно-таки пышные светлые усы и треугольная бородка, щёки и верхнюю часть шеи покрывала многодневная щетина. Шёлковая полумаска скрывала верхнюю часть лица. Судя по всему, приезжий не гнался за модой, несомненно являлся дворянином самой лучшей породы и при этом был далеко не беден. Кретон мгновенно смекнул, что сможет изрядно получить с этого господина.

— У вас тут нескучно, как я погляжу, — иронично заметил Аристокл.

— Люди празднуют скорый приезд государя, — как бы оправдываясь, произнёс Кретон.

— Сюда едет юный Людовик? — удивился Аристокл.

— Ждём завтра к полудню.

— Что ж… как бы то ни было, мне нужна комната. Желательно, с просторным чуланом без окон.

— С чуланом, мсье?..

— Вы не ослышались, любезный…

— Меня зовут Кретон, мсье. Могу я узнать ваше имя?

— Можете, любезный Кретон. Я граф де Ла Мор. Франсуа де Ла Мор, — Аристокл побарабанил пальцами по дереву. — Так у вас есть свободные комнаты?

— Конечно, господин де Ла Мор. Но простите за любопытство, зачем вам чулан?

— Чёрт с ним, чуланом, — сказал Аристокл досадливо. — Хотя бы плотные ставни у вас имеются? Не люблю яркий солнечный свет.

Дерущиеся мещане между тем утихомирились и в знак примирения потребовали у хозяина ещё вина.

— Вы извините меня, господин граф?.. Моя помощница, дочь, немного занемогла, и мне приходится самому…

— Идите, Кретон, идите. Я никуда не спешу.

Пока хозяин наливал в кувшины вино из бочки, Аристокл осмотрел присутствующих. Взгляд его остановился на бледном аристократе в углу. Человек мог бы принять этого господина за вампира: до того бескровными были его лицо, тонкая длинная шея и надменно, почти брезгливо скривлённые губы, обрамлённые светлыми усиками. Дворянина явно что-то серьёзно беспокоило: лишь изредка он поднимал голову, чтобы сделать глоток вина, показывая при этом Аристоклу хмурое озабоченное лицо. Взгляд вампира всё сильнее притягивала нежная белая шея с пульсирующей прожилкой, и, чтобы не распаляться, Аристокл отвернулся.

Вернулся трактирщик.

— Пойдёмте, я покажу вам квартиру, — сказал он.

По скрипучей деревянной лестнице они поднялись на второй этаж. Помещение, предлагаемое Аристоклу, состояло из двух комнат, было весьма и весьма небогато меблировано и даже не оклеено обоями. Окна выходили на Старую улицу.

— И сколько вы просите?

— Пять луидоров, господин граф.

— За месяц?

— За неделю, мсье.

Аристокл изменился в лице.

— Что?.. Пять луидоров за эту убогую лачугу?! — возмутился он. — Помилуйте, любезный, но это же просто грабёж средь бела дня! Побойтесь бога, Кретон!

Надежды владельца гостиницы на лишние барыши не оправдались.

— Но, господин де Ла Мор, — сконфуженно пробормотал трактирщик, потупив взор, — в эту цену входит стол и корм для вашей лошади… Вы ведь верхом?..

— Разумеется. Кстати, позаботьтесь о Тристане. Он привязан у входа, — резко сказал Аристокл. — Надеюсь, у вас есть подручные помимо дочери?

— Конечно, мсье. Но они настолько глупы, что…

— Так сколько вы хотите за эту… — прервал Кретона Аристокл, — за этот сарай?

— Завтра в город приезжает двор, господин граф, — промямлил трактирщик, — и поэтому цена столь велика…

— Не смешите меня, любезный. Вы хотите поселить сюда придворных? — насмешливо молвил Аристокл. — Или, может быть, самого короля?

Кретон стушевался совершенно.

— Но стол и корм для лошади…

— Я не нуждаюсь в ваших кушаньях, любезный, но за хороший уход за лошадью готов набавить пару экю, — сказал Аристокл таким ледяным тоном, что трактирщика прошиб пот. — И не подумайте, что я скряга. Просто я считаю личным оскорблением, когда меня пытаются обобрать самым наглым и беспардонным образом.

— Но, мсье… — владетель гостиницы уже готов был под пол провалиться.

— Вот вам четыре пистоля за первую неделю, — Аристокл достал из кармана камзола чёрный парчовый кошелёк, расшитый золотом, и бросил монеты на плохо сколоченный стол, покрытый старой выцветшей скатертью с непонятным узором. — Прошу заметить, дражайший Кретон, что это и так достаточно щедро. Так по рукам?

— По рукам, господин граф, — сдался хозяин.

— Тогда я вас более не задерживаю, любезный, — сухо сказал Аристокл. — И прошу лишний раз меня не беспокоить.

Сунув монеты в карман засаленной жилетки и глубоко поклонившись, трактирщик суетливо ретировался.

Оставшись в одиночестве, Аристокл подошёл к окну и посмотрел на пустую ночную улицу, мощёную булыжником. Пробежал толстый чёрный кот, гордо держа в зубах огромную крысу.

Давным-давно Аристокл пытался питаться кровью животных. Ничего хорошего из этого не вышло. Очень быстро вампирские чувства начали притупляться, кроме того, стремительно стало ухудшаться общее состояние. Лучше всего подходила свиная кровь, но и это было не то.

Неспящий должен пить кровь людей. От этого никуда не деться. Как ни старайся.

Кстати о еде. Неплохо было бы подкрепиться и заодно осмотреть ночной город. Закрыв ставни, Аристокл покинул квартиру и вышел из гостиницы через чёрный ход. Он неспешно прошёлся по тихим улочкам, мирно освещённым светом нарождающейся луны. Аристокл повстречал лишь нескольких пьяных горожан — но нападать на людей в незнакомом городе в первый день приезда было слишком рискованно, к тому же, голод пока был терпим. Дойдя до Блуаского замка, он повернул в сторону набережной.

У моста через Луару Аристокл наткнулся на двух девиц сомнительного поведения, безвкусно-пёстро одетых и слегка навеселе. Граф де Ла Мор галантно, как и подобает дворянину, но твёрдо отказался от предлагаемых услуг и продолжил моцион в одиночестве.

Прогулявшись по набережной, он свернул на одну из улочек — занимался рассвет, и пора было возвращаться в гостиницу. Неспящие не любят солнечного света, но при необходимости спокойно переносят его. Измождённому голодному вампиру солнечные лучи могут навредить, оставить сильные ожоги — но, вопреки расхожему мнению, уничтожить его не в силах. Мёртвый же неспящий распадается на солнце в прах.

Аристокл уже подходил к гостинице, когда его острый, как и у всех вампиров, слух уловил лязг шпаг. Он остановился и сосредоточился. Мозг уловил слабые волны страха и мощные гребни агрессии: схватка явно была неравной.

«Какого дьявола мне это нужно? — спрашивал сам себя Аристокл, поспешно шагая на шум драки. — Зачем я каждый раз лезу в человеческие дела? Зачем?»

Ты — не человек. Всё человеческое должно быть тебе чуждо. До людей тебе нет никакого дела. Ты должен питаться ими — и только. Сколько раз можно наступать в одну и ту же яму?

Вампирское восприятие не обмануло Аристокла: в тупике узкого переулка молодой господин, в котором он сразу же узнал бледного аристократа из «Бездонного ларя», отчаянно отбивался от шестерых нападавших, прижавшись спиной к каменной стене, увитой плющом. Оборонявшемуся помогало то, что его противники не могли накинуться все вместе — переулок оказался слишком узок.

— Шестеро против одного, господа? Не очень-то благородно, не правда ли? — негромко, слегка иронично промолвил Аристокл.

Схватка моментально прекратилась — все семеро недоумённо уставились на неожиданного свидетеля. Молодчики были одеты одинаково: простые чёрные платья, чёрные короткие плащи, шляпы без перьев; чёрные маски скрывали верхнюю часть лиц, завязанные на затылке платки — нижнюю. Аристокл решил, что это наёмные убийцы.

— Это вас не касается, мсье, — наконец проговорил один, судя по выговору, гасконец. — Не мешайте нам.

— Идите куда шли, и побыстрее, — нагло прибавил другой.

— Рад бы, но не могу, — сказал Аристокл, положив руку на эфес шпаги. — Не люблю, господа, нечестной игры.

— Вы не знаете, во что ввязываетесь, шевалье, — вновь, быстро и отрывисто, заговорил гасконец; видимо, он являлся предводителем шайки.

— Очень даже может быть, любезный, — устало произнёс Аристокл. — Но, должно быть, у меня обострённое чувство справедливости. И посему я вижу два выхода из сложившейся ситуации.

Бледный дворянин умоляюще смотрел на своего спасителя.

— Предлагаю дуэль один на один, как и подобает благородным людям. И пусть победит сильнейший. Или…

— Вы забываетесь, шевалье, — теряя терпение, перебил графа гасконец, угрожающе поигрывая шпагой. — Последний раз повторяю: идите подобру-поздорову.

— Да что с ним возиться! — воскликнул один из наймитов, стоявший на близком расстоянии от Аристокла. — Пошёл отсюда… — и он ввернул грубое крестьянское выражение.

В бешенстве де Ла Мор выхватил шпагу и резким движением насквозь пронзил правое плечо грубияна. Оружие выпало из руки наёмника, как и у двух его сотоварищей, стоящих ближе всего к Аристоклу — он умело и молниеносно обезоружил их двумя точными ударами шпаги — так, что те и глазом не успели моргнуть.

— Больше нечестной игры я не люблю только бесцеремонность, — жёстко сказал Аристокл, вдавив острие шпаги под кадык главаря. — А теперь я никого не задерживаю, господа. Прочь отсюда.

Шайка застыла в нерешительности, и граф де Ла Мор для пущей убедительности проткнул плечо ещё одному бандиту.

— Не заставляйте меня повторять дважды, — Аристокл не на шутку разозлился, — или перережу, как цыплят.

Довод подействовал: шайка позорно ретировалась.

— Назовите ваше имя, мсье, если вы не трус, — с ненавистью прошипел гасконец, оставшись лицом к лицу с таинственным незнакомцем.

— Извольте, любезный. Я граф де Ла Мор. Франсуа де Ла Мор. Всегда к вашим услугам, — сказал Аристокл. — Назовитесь и вы, если вы не трус.

Предводитель заколебался. Аристокл концом шпаги сорвал с его лица чёрный платок, обнажив щёки и небритый подбородок, изрезанные шрамами.

— Шевалье д’Альмон, — неохотно процедил сквозь зубы гасконец. — И мы ещё встретимся, граф де Ла Мор.

— Как вам будет угодно, шевалье д’Альмон, — Аристокл убрал шпагу в ножны. — Но имейте в виду, следующая наша встреча окончится для вас не столь счастливо, как сегодня.

— Это мы ещё посмотрим, — пробормотал д’Альмон, удаляясь из переулка.

— Вы не ранены, мсье? — обратился Аристокл к бледному дворянину, который сидел, прислонившись спиной к стене и закрыв лицо ладонями. Шляпа и шпага лежали рядом.

— Кажется, нет, — глухо отозвался он, отнял ладони от лица и поднял глаза на своего избавителя. — Как мне отблагодарить вас, граф?

— Так же на моём месте поступил бы любой уважающий себя… дворянин, — молвил Аристокл. — Так что вы ничем мне не обязаны, мой друг.

— Но вы спасли мне жизнь, граф, — дрожащим голосом проговорил бледный аристократ. — Впрочем, я могу предложить вам лишь свою дружбу. У меня ничего не осталось… — Тонкие губы искривились, он вновь закрыл руками лицо и зарыдал. — Моя семья нищенствует… я лишён престола…

«Престола?.. — подумал Аристокл с удивлением. — Похоже, от переживаний он повредился рассудком».

— …лишён родины… Господи, за что мне это всё?.. чем я провинился пред тобой, Вседержитель?!

— Послушайте, граф, я вижу, что вы благородный и честный человек, — горячо и взволнованно заговорил дворянин, обращаясь к Аристоклу. — Я уверен, что вы не предадите меня. Только вам я могу открыться. Я… я король Англии, Шотландии и Ирландии, Карл Второй.

У Аристокла под маской невольно приподнялись брови. Он вгляделся в черты лица дворянина; он знавал молодого Карла Первого, видел портрет его сына: да, сходство было несомненное.

— Мне необходимо, жизненно необходимо увидеться с моим братом, Людовиком, — возбуждённо продолжил Карл Второй. — Мне очень нужна его помощь! Если я не встречусь с братом, я — погиб!

— Но я не представлен ко двору… — Аристокл запнулся, не зная, как назвать короля: сэр, мсье или ваше величество: первое и второе прозвучало бы фамильярно, последнее — чересчур подобострастно, — …мой друг. Поэтому я не смогу вам устроить встречу с государем. Впрочем, вполне может статься, что завтра вместе с Людовиком приедет и один мой хороший знакомый. Думаю, он уладит ваше дело.

— Спасибо, граф…

— Просто Франсуа, мой друг.

— Спасибо вам, Франсуа. Если бы вы знали, как я вам благодарен!

— Всегда рад помочь хорошему человеку. Но вы сегодня многое пережили, вам необходимо отдохнуть, — сказал Аристокл. — Пойдёмте в гостиницу… — он всё-таки решил, что «мой друг» не слишком почтительное обращение к августейшей особе, — ваше величество.

— Карл, — проговорил король Англии, нагибаясь за шляпой и шпагой. — Зовите меня Карлом, Франсуа.

— Как скажете, Карл, — учтиво и — совсем немного — иронично отозвался Аристокл.

Весь остаток ночи и утро Аристокл провёл лёжа на кровати, не смыкая глаз и слушая непрерывный шорох тараканов. Он досадовал на себя за необдуманный поступок. Что за нелепая для вампира привычка постоянно лезть в человеческие дела? Сколько уже раз он попадал из-за этого в переплёт? И вот опять. Только-только приехать в незнакомый город — и сразу вляпаться в историю. Очень разумно. Причём на сей раз — в очень неприятную историю. Ведь если пытались убить короля — значит у короля очень могущественные враги. Впрочем, с неприятностями надо разбираться по мере их поступления.

Незадолго до полудня со стороны нижней части Блуа раздались звуки фанфар, конский топот и неясные крики; почти сразу же Аристокл смутно почувствовал присутствие Каллона.

Аристокл поднялся с кровати. Подошёл к окну, раскрыл ставни и громко чихнул от резанувшего по глазам света. Всё-таки, надо было ночью поужинать. Засосать, скажем, того молодчика-сквернослова. Коль уж заварил кашу со спасением опального английского венценосца, можно было и подкрепиться — одно к одному.

Надвинув шляпу на глаза как можно ниже, Аристокл устроился на подоконнике. Вскоре показалась неторопливая торжественная процессия. Впереди вышагивала первая рота мушкетёров, за ними ехал крытый портшез кардинала Мазарини, запряжённый, словно карета, парой лошадей; портшез окружали телохранители и слуги первого министра. Далее следовала карета королевы-матери, с приближенными верхом по бокам. За каретой королевы ехал юный государь на великолепной белой лошади с длинной гривой. Позади короля гарцевал на гнедом лимузенском жеребце маркиз д’Аларуа — Каллон — очень пёстро наряженный; они с Аристоклом встретились взглядами и приподняли шляпы в знак приветствия. Далее ехали принц Конде и с дюжину придворных. Замыкали шествие слуги, пажи и повозки с багажом.

Итак, Каллон здесь. Теперь можно просто дождаться встречи с ним — и будет и пища, и убежище, и безопасные (или же наоборот) развлечения — лаконец, благодаря открытому компанейскому характеру, всегда быстро обживался на новом месте, моментально обрастая друзьями, связями и любовницами.

Кортеж скрылся из виду. Перестав чувствовать Каллона, Аристокл закрыл ставни — хоть они оказались в этой халупе пристойными, почти не пропускали свет — и вновь растянулся на кровати, на этот раз смежив веки.

Как Аристокл завидовал людям — их нормальному человеческому сну, ночным кошмарам, бессоннице, смешным болезням, нелепым мечтам и скоротечным стремлениям, в конце концов, быстрой смерти… увы, ничего этого ему ощутить было не дано, как бы он ни хотел…

После того, как совсем стемнело, Аристокл ощутил приближение Каллона. Надев шляпу и пристегнув перевязь со шпагой, он неторопливо спустился вниз, в трактир. Народу оказалось мало, и Аристокл сел за один из массивных, грубо сколоченных столов.

Через несколько минут двери распахнулись, едва удержавшись на петлях, и в трактир вошёл, пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, ражий маркиз д’Аларуа, одетый строго по последней моде.

Под коротким тёмно-синим плащом пурпурная куртка из золотой парчи, расшитая золотыми испанскими кружевами, брокадовый камзол алого цвета, атласная сорочка с отложным воротником и манжетами, отделанными тончайшим изощрённым кружевом. Бархатные фиолетовые панталоны, туфли на высоком каблуке, с золотыми пряжками. На ком угодно подобное одеяние смотрелось бы вызывающе-безвкусно, но только не на здоровяке Каллоне. В зубах его торчала большая глиняная трубка с сильно изогнутым костяным мундштуком.

— О, боги олимпийские и доолимпийские, Аристокл! Как я рад тебя видеть! — по своему обыкновению оглушительно пророкотал Каллон; первую фразу он сказал по-древнегречески, на лакедемонянском наречии, а далее продолжил на французском. — Сейчас я задушу тебя в объятьях, старый пройдоха!

После того как старинные друзья крепко обнялись, маркиз бросил на стол портупею со шпагой и широкополую шляпу, украшенную тремя страусовыми перьями — белым, красным и синим, и уселся на стул, угрожающе заскрипевший под его тяжестью. Его от природы чёрные волосы, тонкие усы и крохотный треугольничек бородки были покрашены в пепельно-серый цвет.

— Эх, Аристокл, сколько лет, сколько зим, — проговорил спартанец, не вынимая изо рта трубки.

Его пальцы на левой руке были унизаны кольцами; по массивному перстню на каждом: с бриллиантом, аквамарином, рубином, изумрудом и жёлтым топазом на большом пальце; все камни чистой воды и удивительно крупные. На шее красовалась массивная золотая цепь кавалера ордена Золотого Руна.

— Ты, я вижу, весь в золоте, — отметил Аристокл.

— А то ж! — по-крестьянски отозвался Каллон. — С людями жить, в золоте ходить. А серебро, сам знаешь, жжётся.

— Знаю. На горьком опыте.

— К дьяволу серебро с золотом и с горьким опытом заодно! Эту встречу надо хорошенько отметить. Эй, трактирщик! Вина, и самого лучшего! Да побольше! — крикнул Каллон засуетившемуся хозяину и обратился к Аристоклу: — Или пивца возьмём?

Граф неопределённо покачал головой.

— Да, вино, пожалуй, лучше. Привычнее, — сказал маркиз д’Аларуа. — А ты как к человеческой пище относишься? — он хохотнул. — То есть той, которую люди жрут?

— Хорошая шутка, лаконец. Но я её не употребляю, — молвил граф де Ла Мор. — Но от той, которую едим мы, не отказался бы.

— Всё сделаем в лучшем виде! — быстро отозвался маркиз. — У меня тут всё схвачено.

— На каком жутком жаргоне ты разговариваешь, Каллон?.. — слегка покривился Аристокл.

— Узнаю, узнаю старого моралиста, — усмехнулся Каллон. — Корсарил не так давно, с мещанами да крестьянами много якшался, вот и нахватался всякого. — Спартанец перешёл на комически-почтительный тон: — Но ради вас, милейший шевалье, я могу говорить на изысканнейшем и чистейшем французском языке, которому позавидовал бы и старый пень Корнель. А также на английском, испанском, итальянском, греческом, кита…

— Ну-ну, не стоит себя утруждать, мой дорогой друг. Вы дороги мне вне зависимости от того, что и как вы говорите, делаете, одеваетесь и что едите.

— То-то же, — хмыкнул Каллон. — А насчёт человеческой пищи это ты напрасно. Я люблю иногда… употребить. Иной раз даже кажется, что чувствую вкус. Особенно когда крови много. Правда, на выходе не очень приятно, — он рассмеялся, — того и гляди задница разорвётся.

Подошёл Кретон с кувшином вина и двумя бокалами.

— Значит так, братец, — бесцеремонно обратился к нему маркиз. — Зажарь-ка нам барашка. Сильно не пропекай, крови чтобы побольше. Можешь уже готового сырой свиной залить. И главное: никакого чеснока. Чеснока — ни дольки. Понял?

— Да, мсье… — промямлил хозяин «Бездонного ларя».

— Тогда пошевеливайся.

— Послушайте, мсье, — проговорил трактирщик оскорблённо и взволнованно, — я тоже дворянин, хоть и обедневший. И посему…

— Иди, иди, — грубо прервал его Каллон. — Дворянин собачий!

Сгорбившись, Кретон отправился выполнять приказание.

Маркиз пососал чубук потухшей трубки, и крикнул ему вдогонку:

— И угольков принеси, трубку раскурить!

Трактирщик сгорбился ещё сильнее.

— Ты обидел его, — сказал Аристокл после паузы.

Каллон, чуть склонив на бок голову, странно посмотрел на собрата своими широко расставленными глазами.

— Фиванец, если ты забыл, я тебе напомню: мы с тобой кровопийцы. Вурдалаки, вампиры, нелюди, упыри, кровососы — называй как угодно. Но мы не христианские проповедники.

— Но всё-таки нужно же придерживаться элементарных приличий, разве нет?

— Нет, Аристокл, ты неисправим, — рассмеялся спартанец. — Две тысячи лет пьёшь человеческую кровь и заботишься о приличиях. Вампир-моралист — в какие анналы это занести?!

— Вампир-гедонист — тоже немного странно, не правда ли? — слабо парировал граф де Ла Мор. Он и сам понимал всю несообразность своих человеческих привычек.

— Не правда. Вампир-гедонист — это естественно. Well, не совсем естественно… — маркиз прервался. — Оставим-ка наши давнишние споры и лучше выпьем за встречу.

Они подняли бокалы; Аристокл сделал маленький глоток, Каллон осушил свой до дна.

— А винцо дрянное, надо сказать. Разбавляет, подлец, не иначе, — заметил лакедемонянин. — Так что поделом обедневшему дворянину. Ещё по шее надо дать.

— Тебе бы всё только по шее.

— Нет, лучше в шею, — усмехнулся Каллон и вновь наполнил свой бокал. — Но мы ещё не познакомились. Итак, с кем на сей раз имею честь?.. — нарочито вежливо осведомился он.

— Граф де Ла Мор. Франсуа де Ла Мор, — в тон приятелю ответил Аристокл. — Всегда к вашим услугам.

— Маркиз д’Аларуа. Ренар д’Аларуа. Всегда к вашим услугам.

— За знакомство, — произнёс Аристокл и выпил — теперь до дна.

— Единственное человеческое качество, о котором я жалею, это опьянение, — сказал Каллон. — Всё-таки, когда пьёшь кровь, ощущения совершенно другие. Ты не согласен, граф?

— Согласен. Опьянение — ощущение человеческое.

— Ну всё, заведёт сейчас свою шарманку, — поморщился спартанец. — Эх, а как бы хорошо было сейчас напиться… по-настоящему, до беспамятства… — мечтательно молвил он. — А, господин де Ла Мор? Дурацкое имя ты себе выбрал, Аристокл. Мертвячинкой попахивает.

— Что толку сожалеть о невозможном, — сказал граф. — А имя я не выбирал. Так получилось.

— О невозможном, говоришь… Ты прав, фиванец. Будем жить настоящим. У меня тут недалеко замок. Маленький, но уютный. С одной стороны шамборские леса, с другой — живописнейшие болота. Красота! Тебе понравится, Аристокл. В замке — подземелье потайное…

Взгляд Каллона упал на трубку.

— Мне огня принесут когда-нибудь, или нет? — проговорил он, могуче стукнул кулаком по столу и проорал: — Трактирщик… — последовало крепкое словцо, — где угли?!

— Горазд ты орать, Каллон, — заметил Аристокл.

— Так вот, в подземелье томятся узники, — как ни в чём не бывало продолжил маркиз д’Аларуа. — сам понимаешь, для какой цели. А ещё гостит у меня одна кровососочка, не красавица, однако авантажненькая. Молодая совсем, лет двести пятьдесят. Обучаю вампирским премудростям, так сказать. Самое приятное, — маркиз лукаво сощурился, — что, когда она стала Неспящей, она ещё была девственницей. Каково?

— Пикантно, — отозвался Аристокл. — И было бы пикантно вдвойне, если бы мы могли испытывать интимные чувства, хотя бы отдалённо напоминающие те, которые испытывают люди.

— Согласен, но отчасти. Наши половые ощущения, по-моему, довольно близки к человеческим, если во время этого пить кровь… Ты пробовал?

— Разумеется.

— А ещё моралист, — усмехнулся лакедемонянин. — К тому же, можно себе представить, что бы отдал человек за то, чтобы иметь наши чувства и возможности.

— Вот что бы я отдал за обратное…

— Что толку сожалеть о невозможном, — съехидничал маркиз. — Твои слова.

— Верно, лаконец, мои, — вздохнул Аристокл.

Подошла миловидная служанка с тарелочкой, наполненной раскалёнными углями; судя по чертам лица — дочь хозяина.

— Вы прелестны, как свежий цветок лотоса, мадмуазель, — галантно проворковал Каллон.

— Спасибо, мсье, — зарумянилась девушка, поставив блюдце на стол.

— А мы тут с шевалье о половых чувствах беседуем. Не хотите присоединиться… к беседе, мадмуазель?

— Нет, мсье, — покраснела ещё более дочь Кретона. — Я не очень-то осведомлена в подобных вопросах.

— Право, дитя моё, это упущение легко исправить. Можно узнать ваше имя?

— Туанет, мсье.

— Ренар, деточка, для вас просто Ренар, — сладко молвил Каллон. — А что, если нам побеседовать в более поздний час, Туанет?

— Боюсь, папа не одобрит подобную беседу, мсье.

— Вздор, Туанеточка! Причём здесь ваш обедневший папаша? — сказал спартанец. — А впрочем, как хотите. Сами не знаете, что теряете. Тогда скажите, как там поживает наш барашек?

— Жарится, мсье.

— Не смею вас больше задерживать, мадмуазель, — сухо произнёс Каллон. — Да, и принесите ещё вина. И убедительно попросите папочку не разбавлять его. Иначе ваш почтеннейший родитель рискует пребольно получить в ухо.

— Да, мсье…

— Вот и отлично. Идите.

И Туанет поспешно удалилась.

— Не очень-то ты стал обходителен с женщинами, лаконец, — сказал де Ла Мор. — Раньше я такого не замечал.

— Надоели. Ломаются, как… тростник на ветру.

— Тростник на ветру гнётся, Каллон.

— Один цербер, — д’Аларуа подхватил щипчиками тлеющий уголёк и раскурил трубку. — И с …… в нынешний век нелегко. Хотя, ты не поверишь, Аристокл, чей бутончик мне удалось сорвать. Самого…

Оба друга ощутили легкое чувство опасности. Даже не опасности, а смутного беспокойства.

— Так, так, так, — серьёзно проговорил Каллон. — Ничего не имеете мне сообщить, господин граф? Опять в какое-нибудь дерьмецо изволили вляпаться, или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь, маркиз, — Аристокл потупился. — Боюсь, пришли по мою душу.

— Нет, ты просто бесподобен, фиванец! — воскликнул лакедемонянин. — Ты сколько времени в Блуа?

— Вчера приехал.

— Молодец! Умница!! — возмутился Каллон. — Сутки в городе — и уже нажил врагов!! Я удивляюсь, как ты вообще до сих пор жив! Рассказывай, как всё было. Нет, постой. Мы, кажется, просили ещё вина. — Он взревел так громозвучно, что все немногочисленные посетители замолкли и невольно пригнулись: — Трактирщик!!! — Маркиз отпустил пару совсем неаристократичных оборотов, — мы просили вина!!!

— Лаконец, ты меня сегодня положительно оглушишь, — сказал Аристокл устало.

— Больше не буду, — пообещал Каллон. — Теперь рассказывай.

— Ночью, по приезде, я отправился погулять по городу. На обратном пути я почувствовал драку. Схватка была неравной.

— И конечно, наш благородный шевалье не смог удержаться!

— Именно, милейший маркиз. Их было шестеро против одного.

— Как благородно с вашей стороны! — съёрничал Каллон.

— Все в чёрном, в масках. Предводителя зовут д’Альмон, судя по произношению, он уроженец Гаскони.

В трактир шустро влетел оборванный мальчуган лет десяти. Оглядевшись, он подбежал к хозяину, который наливал вино в кувшин, затравленно поглядывая на грозного громоголосого посетителя. Сказав что-то Кретону, парнишка проворно ретировался.

— Congratulations, дорогой собрат! — великан шваркнул кулаком по столу, так, что упали пустые бокалы и кувшин. — Это молодчики Мазарини, самого влиятельного, считая короля, человека во Франции. А Альмон вообще прегнуснейший тип. Обид не прощает.

— Я не закончил. Тот, кого я спас, оказался…

— Оказался?..

— …Карлом вторым.

— Час от часу не легче! Ты по шляпу в дерьме, Аристокл, — убеждённо сказал Каллон. — И, похоже, я с тобой за компанию.

Подошёл трактирщик с вином.

— Хвала всевышнему, принёс наконец! И века не прошло! — воскликнул д’Аларуа. — Надеюсь, ваша дочурка передала вам мои пожелания? — вкрадчиво осведомился он.

— Да, мсье, — хозяин поставил на стол кувшин.

— Это очень хорошо, потому что мне не хотелось бы проверять твоё ухо на прочность, хотя и следовало бы.

— Мне тоже не хотелось бы, мсье, — покраснел Кретон и обратился к Аристоклу: — Вас спрашивает какой-то человек, господин де Ла Мор. Он на улице и просит вас выйти.

— Вот и Альмон, лёгок на помине, — Спартанец встал и выпрямился во весь свой богатырский рост. — И клянусь Герой, он явился не один. — Он взял шпагу за середину клинка, небрежно нахлобучил шляпу.

— Ты вовсе не обязан этого делать, Каллон, — сказал граф. — Я прекрасно справлюсь и сам.

— Разумеется. Устроишь резню, и тебе придётся смываться из города, если вообще не из Франции, — сказал маркиз. — Я терпеть не могу как итальяшку кардинала, так и его шакала Альмона, так что действо доставит мне удовольствие. Впрочем, думаю, я смогу всё уладить мирным путём. Пошли. — Д’Аларуа обратился к трактирщику: — Стол за нами, братец. И надеюсь, когда мы с графом вернёмся, барашек будет готов.

Аристокл вышел из гостиницы первым. Каллон не ошибся — гасконец привёл с собой не меньше двадцати человек, которые, все без исключения, попятились назад, едва заметив громадную фигуру маркиза д’Аларуа, выходящего следом за графом.

— Кого я вижу! Господин д’Альмон, давненько не виделись! — гаерски-радушно провозгласил Каллон. — Зажили ваши ссадины, оставшиеся после нашей последней душевной беседы? О, да вы не один, милейший шевалье, а с приятной компанией. Кое с кем из вас, надо полагать, я тоже знаком?

Некоторые из наёмных вояк сделали ещё пару шагов назад.

— Сегодня тихий приятный вечер, — продолжил лаконец, — стоит ли его портить?

— Мы пришли за графом, маркиз, — прошипел сквозь зубы главарь. — Не ввязывайтесь в чужие ссоры.

— Где-то это я уже слышал, — сказал Каллон. — Милейший Альмон, господин де Ла Мор — мой давнишний добрый приятель, и я, как честный, в отличие от вас, дворянин, не могу оставить друга в беде.

— Маркиз…

— Что за подлая у вас натура, Альмон, — презрительно перебил гасконца д’Аларуа. — Коль скоро у вас ссора с графом, так сражайтесь один на один, а не тащите с собой полроты молодчиков. — Он по-крестьянски сплюнул в сторону и повысил голос: — Итак, господа, кто захочет иметь дело с графом де Ла Мором, тот будет иметь дело и со мной. Я ясно выражаюсь, господа? Для тех, кто не понял, мы с графом к вашим услугам.

Желающих не нашлось. Наёмники начали расходиться. Последним удалился предводитель шайки, бросив на врагов долгий, полный калёной ненависти взгляд.

— Всего наилучшего, благороднейший шевалье д’Альмон! — издевательски крикнул вослед гасконцу Каллон. — Оказалось проще, чем я ожидал. Я думал, придётся отвесить пару-тройку тумаков, — сказал он сотоварищу. — Пойдём есть барашка, граф.

Они вернулись за стол и наполнили кубки.

— Английский король хочет увидеться с братом, — сказал Аристокл. — Для него это жизненно необходимо.

— Пусть видится, я лично не возражаю.

— Ты можешь помочь?

— Конечно. Будем спасать монархии, вершить судьбы мира, — Каллон сделал глоток вина. — На то мы и вурдалаки.

— Тебе же не составит никакого труда. Сегодня ты ехал подле короля.

— Слушай, Аристокл, зачем тебе всё это надо? — внимательно глядя на собрата, спросил спартанец.

Де Ла Мор промолчал.

— Хорошо, я устрою твоему дружку встречу с Людовиком, — вздохнул Каллон. — Но помяни моё слово, фиванец, когда-нибудь ты поплатишься головой за свои благодеяния. Или, что для меня ещё менее приемлемо, за твои благодеяния поплачусь головой я.

— Спасибо, Каллон.

— My pleasure, граф.

Кретон принёс барашка и поспешно удалился обратно за стойку.

— Отлично, отлично, — предвкушающе потирая руки, проговорил лакедемонянин и пододвинул к себе блюдо. Лишь вдохнув перемешанный с запахом дыма аромат ягнёнка, он оглушительно и смачно чихнул.

— Тра… а-а-а… пчхии!.. пчхи!!

Каллон неудержимо, часто и громко зачихал, вспоминая все выражения, употребляемые крестьянами и пиратами, и не в силах договорить до конца ни одного слова.

— Тра… аа… чхи! Трактирщик, скотина, пчхи… — он с силой сбросил на пол барашка вместе с блюдом. — Я же ска… ааапчхи!.. сказал — никакого… пчх!.. чеснока, дубина!!!

— Мсье, чеснок был т-т-только в приправе… — дрожащим голосом проговорил Кретон, прячась за винную бочку. — Всего-то ползубчика…

— Ползубчика, пчхи!.. Ты французский язык понимаешь, сволочь?!! А-а-а-а-пчхиии!..

Маркиз до конца прочихался лишь через несколько минут.

— Ну и в гадюшнике ты остановился, Аристокл! Ползубчика, твою ж мать, а?! — проорал он в сторону прячущегося хозяина: — Вот я тебе сейчас выбью ползубчика, паскудник! Нет, я тебе, подлецу, полротика выбью!!!

— Это было забавное зрелище, — улыбаясь, сказал де Ла Мор.

— Да уж обхохотаться! Я рад, граф, что вас не оставляет чувство юмора, — д’Аларуа встал. — Я более не останусь и минуты в этом хлеву! — Он кинул на стол пару экю. — Если я с тобой и расплачиваюсь, мерзавец, то… сам не знаю почему. Ты остаёшься, фиванец?

— Ты что-то говорил про подземелье с едой…

— Полтора часа неспешной езды. Ты верхом? Тогда собирай пожитки и — прочь отсюда! — маркиз надел шляпу и пристегнул шпагу. — Трактирщик, следи за дочкой! Из таких скромниц часто вырастают самые отборные… — и он пояснил, кто именно.

Друзья скакали по едва заметной тропинке в шамборском лесу, когда Аристокл почувствовал отдалённое присутствие незнакомого ему неспящего. Обычно в таких случаях невозможно было различить пол, но сейчас фиванец не только понял, что это женщина, но и ощутил к ней странную, смутную симпатию.

— Ты что, уже её чувствуешь? — спросил Каллон — как показалось Аристоклу, несколько обеспокоенно.

— Да, — ответил граф. — А что?

— Ничего, — покачал головой спартанец.

— Что-то не так?

Каллон промолчал, и фиванец не стал настаивать.

Старинный, совсем небольшой, но внушительный замок маркиза Ренара д’Аларуа расположился на поляне, окружённой густой, плохо проходимой стеной деревьев. Перед фасадом был разбит ухоженный прудик.

— На карете к тебе и не доедешь, — заметил Аристокл.

— На то и рассчитано.

— Вазен, Мозен! — крикнул Каллон, молодецки спрыгнув со своего гнедого. — Я дома, и не один!

Вскоре кованые ворота замка заскрипели, и Аристокл увидел совершенно лысого, высокого широкоплечего человека в простой крестьянской одежде. Своими размерами он лишь немного уступал хозяину.

— Это мой преданный слуга Мозен, — сказал д’Аларуа спешившемуся сотоварищу. — Мозен, это граф де Ла Мор, мой давний хороший приятель. Прошу любить и жаловать.

Мозен коротко кивнул, взял под узду лошадей и повёл их в крошечную конюшню, находившуюся позади замка.

— Он от рождения слегка… не в себе. Почти не разговаривает, — говорил Каллон, закрывая за собой ворота. — И его брат Вазен такой же. Они близнецы. Они со мной уже несколько лет. Я их спас от неминуемой гибели, и они преданы мне, как собаки. Слуги, фиванец, почти идеальные. Для нашего образа жизни лучше не найдёшь. Один всюду ездит со мной, другой следит за замком.

Неспящие поднялись по мраморной лестнице, выстланной багряным ковром. Здесь их ждал второй близнец, похожий на брата как две капли воды.

— Вазен, это мой близкий приятель Арис… де Ла Мор. Впрочем, тебе-то всё равно, — маркиз отдал слуге шпагу, шляпу и плащ. — Мадам у себя?

Лысый здоровяк качнул головой — точь-в-точь как брат.

— Подготовь нам троих, Вазен. Троих, понял?

Слуга вновь кивнул; его мутные бараньи глаза ничего не выражали.

— Иди.

— А теперь, граф, — торжественно провозгласил лакедемонянин, когда Вазен удалился, — вас ждёт знакомство с моей несравненнейшей протеже.

— Жду с нетерпеньем, маркиз.

Каллон преувеличенно благоговейно постучал костяшкой пальца, и, не дожидаясь ответа, распахнул двери:

— Не дозволите ли вы нам войти, сударыня? — с шутовским поклоном осведомился он.

— Сделайте одолжение, сударь, — подыгрывая наставнику, отозвалась неспящая. Отложив книгу, она поднялась из высокого кресла и грациозной, лёгкой походкой прошествовала к визитёрам. Её хрупкую тонкокостную фигуру облегало довольно скромное, без украшений платье из тёмно-зелёного муара; чёрные как уголь, расчёсанные на прямой пробор невьющиеся волосы были распущены по плечам. На длинной тонкой шее блестело смарагдовое ожерелье.

— Позвольте представить вам, графиня: граф Франсуа де Ла Мор, в девичестве просто Аристокл, — с прежней шутливой интонацией проговорил Каллон. — Граф: графиня Анна-Луиза д’Оранжур, в девичестве просто Аннабель. — Он наклонился к уху Аристокла и громко прошептал: — Она вообще-то крестьянка по происхождению, так что не обессудь, если что.

— Вы очень галантны, маркиз, — тонко улыбнулась неспящая, глядя на де Ла Мора гипнотизирующими, несколько монголоидными зелёными глазами. — Каллон много о вас рассказывал, мсье.

— Да какой он мсье, Белочка, я тебя умоляю, — скривился спартанец. — Он такой же мсье, как ты царица Савская. Мы же не в балагане, так что давайте без церемоний.

— Вы столь же похожи на крестьянку, мадам, сколь Каллон на… — Эта женщина-неспящая настолько заворожила Аристокла, что он потерялся. — На…

— Так?.. Я жду, — д’Аларуа постучал мысом туфли о безупречно навощённый паркетный пол. — На кого же не похож старый добрый Каллон?..

— …На карлика, — закончил Аристокл.

— Не остроумно, но по сути верно, — сказал лаконец. — Старый добрый Каллон меньше всего похож на карлика. Разве что на очень большого карлика. — Великан коротко хохотнул. — Тоже, впрочем, неостроумно. А графиня у нас мадмуазель, к вашему сведению, шевалье. — Он вдруг затараторил: — L’anecdote, други, пока не забыл! Самый последний, придумал вчера и никому не рассказывал. Приходит к королю плотник и спрашивает, какую обивку сделать на потолке алькова. Луи отвечает: «Спросите у Марии-Терезии, ей туда чаще смотреть».

Подопечная древнего вампира улыбнулась, граф остался к шутке равнодушным.

— Эта острота может века переживёт, а вы… — обиделся маркиз.

— Никто не ставит под сомнение твои таланты, Каллон, — утешила учителя Аннабель. — Твой талант острослова меркнет только перед твоим талантом любовника.

— Достигается постоянными упражненьями, — самодовольно ухмыльнулся спартанец. — Но, однако ж, мы кормим соловья одними баснями. А наш рыцарственный соловей не отказался бы от чего-нибудь более материального.

Все трое уже несколько минут всё сильнее ощущали флюиды страха, пробивающиеся из каменного подземелья — слуги-близнецы выполнили приказание.

— Dinner time! — возвестил хозяин замка. — Скрепим, так сказать, наши узы братства христианской кровушкой.

Неспящие направлялись в левую часть замка.

— Перед этим лучше раздеться, иначе одежда придёт в негодность. По крайней мере, мы с Белочкой всегда так делаем, — говорил маркиз д’Аларуа гостю сквозь растущие клыки. — Соси до конца, не сдерживайся — всё равно потом прикончить придётся.

В тесной кладовой, расположенной во флигеле, был откинут в сторону тяжёлый плетёный половик, под которым находился вход в потайной лаз. Аннабель и Аристокл спустились первыми, за ними Каллон; изнутри он закрыл крышку. Спустившись по крутым каменным ступеням, они оказались в узком и низком (гиганту-спартанцу пришлось согнуться почти пополам) коридоре, плохо освещённом единственным чадящим факелом, прикреплённым к влажной стене. Туазов через пять коридор раздваивался — справа, за прочными дубовыми воротами, находилась темница, слева — «трапезная», как называл её хозяин замка. Неспящие свернули в правый коридор, где потолок становился всё выше. На ходу они сбрасывали с себя одежду — Каллон разделся догола, Аннабель, как прилежная ученица, последовала его примеру; Аристокл остался в нижней рубашке и кальсонах. Когда они приблизились к железной решётке, за которой находились три жертвы, их черты исказились до неузнаваемости, в них почти не сохранилось ничего человеческого; глаза густо налились кровью, клыки удлинились до предела.

Пленники маркиза, две женщины и мужчина, прикованные цепями к стене, не могли видеть приближающихся убийц — они были в полной темноте. Распахнув зарешечённую дверь, Аннабель ворвалась в «трапезную» первой и метнулась к ближайшей жертве. Почти одновременно с ней обезумевший Аристокл пронзил клыками сонную артерию мужчины-крестьянина. Каллон, как самый опытный и менее голодный, несколько секунд стоял в центре помещения, по-звериному втягивая ноздрями затхлый воздух и раздумывая, а затем вальяжно, словно человек-купец к своему товару, подошёл к сосущей Аннабель, неторопливо овладел ею сзади и впился в длинную нежную шею ученицы…

Порозовевшие, насытившиеся Неспящие покинули подземелье. Маркиз и графиня, так и не соизволившие одеться, на ходу негромко беседовали.

— Вазен! Мозен! Мы закончили, можете выходить, — прокричал Каллон, когда они оказались на парадной лестнице, и не смог не съёрничать: — Спасибо, ужин удался на славу!

— Это тебе спасибо, лаконец, — вдруг произнёс молчавший до этого Аристокл.

— My pleasure, друг мой. Для вас, граф, всё что угодно.

— Ты меня не совсем понял. За ужин, конечно, спасибо, но вдвойне — за то, что меня не…

— Ценю хорошую шутку! — захохотал Ренар д’Аларуа. — Но я бы на твоём месте сожалел, а не благодарил.

— Вы что, ни разу?.. — удивилась Аннабель. — По твоим рассказам, Каллон, у вас в Греции…

— Что ты, что ты, Белочка! — нарочито испуганным шёпотом перебил воспитанницу спартанец. — Господин граф — человек высоких моральных принципов!

— Ценю хорошую шутку, — не сдержал Аристокл ухмылки.

— Ты смотри, Белочка, — хмыкнул маркиз, — моралист-то наш перекусил и повеселел. Так бы сразу. А вообще-то, фиванец, я думал, ты не заметишь. Ты, казалось, так был увлечён едой…

— Не забывай, лаконец, мне уже давно не триста лет, — сказал Аристокл.

— Знаешь, у меня есть большие опасения, что существует предел развитию наших способностей, — серьёзно заговорил Каллон. — И когда вампир достигает этого предела, начинается деградация. Причём довольно быстрая. Я даже подозреваю, что мы смертны.

— Нельзя ли подробнее? — заинтересовалась Аннабель. — Ты никогда не рассказывал мне об этом.

— Вы с Аристоклом ещё слишком молоды, — отмахнулся великан, — вам ещё рано думать об этом. В особенности тебе, Белочка.

— А сколько лет тебе, Каллон? — спросил Аристокл. — Ты ведь мне так и не сказал за прошедшие два тысячелетия.

— Во многом знании много уныния, мой друг, — уклонился от вопроса древний неспящий. — Теперь я оставлю вас вдвоём. Думаю, у вас найдётся, о чём поговорить. А я пойду подумаю о вечном и заодно оденусь. — Он усмехнулся. — Я чувствую себя голым.

— А я — нет, — сказала Аннабель.

Каллон ещё раз многозначительно усмехнулся и отправился в свои апартаменты, а граф с графиней — в комнату последней.

На следующий день в Блуаском замке состоялся бал, на котором маркиз д’Аларуа представил Франсуа де Ла Мора ко двору. По запанибратскому, почти наглому обращению Каллона с молодым государем, Аристокл догадался, чей бутончик удалось сорвать старому развратнику.

Людовик произвёл на него не самое благоприятное впечатление. Двадцатидвухлетний король показался де Ла Мору невежественным, жеманным, излишне самодовольным и надменным — это при том, что реальная власть и казна страны находились в распоряжении первого министра Мазарини. Луи 14 был очень маленького роста, хоть и пытался сгладить этот недостаток высокими каблуками; он весьма жалко смотрелся рядом с высокой матерью и Мазарини, человеком хоть и болезненно сутулым, но всё же внушительного роста. «Король ниже кардинала», как двусмысленно говорили некоторые.

Юный монарх откровенно скучал в провинциальном обществе, и, если бы не постоянные шутки и остроумные замечания маркиза д’Аларуа, уныл бы совершенно. Ближе к завершению празднества Каллон выполнил обещание, данное Аристоклу, и сообщил Людовику о том, что беглый король Англии ищет с ним встречи. Луи, разумеется, согласился увидеться с братом, и в «Бездонный ларь» незамедлительно был отправлен посыльный.

Графиня д’Оранжур и граф де Ла Мор отбыли в замок маркиза, Каллон же остался в Блуа, чтобы устроить рандеву двум августейшим особам. Глубокой ночью он встретил Карла 2 в условленном месте и тайно, обходя посты охраны, провёл английского монарха в покои государя. Затем он укрылся в соседней комнате с целью подслушать разговор — кое-что могло оказаться ему полезным. Стена оказалась совсем тонкой, и вампир прекрасно слышал каждое слово.

— Ваше величество, брат, я нуждаюсь в вашей помощи, — взволнованно, поспешно проговорил Карл. — Без вашей помощи я погиб. Я могу вам довериться?

— Разумеется, брат мой, — отвечал Людовик 14. — Я сделаю всё, что в моих силах.

— Вы, конечно же, наслышаны о моих горестях?..

— Стыдно сказать, брат мой, — прокашлялся Людовик, — но я несведущ в таких вопросах, как политика и история. Этим занимается кардинал. Поэтому я прошу вас рассказать мне о ваших несчастьях.

Карл поведал брату о своих злоключениях.

— Вам решать, Луи, быть мне или умереть, — сказал английский король в заключение. — Мне нужен миллион или две роты ваших дворян. Вы можете оказать мне эту услугу, государь?

— Вы просите у меня денег или людей, — в отчаянии воскликнул Людовик, — но у меня нет ни того, ни другого! Я такой же король Франции, как вы — король Англии…

— Так значит…

— Всё, всё в руках кардинала! Мазарини — вот истинный король Франции!

Каллон понял, что слушать далее не имеет смысла.

— Тряпка, — презрительно процедил он и оставил комнату.

Аристокл и Аннабель уединились в комнате молодой неспящей. Близко сдвинув два кресла, они беседовали, словно давно знакомые люди — неторопливо, спокойно, порою с довольно длинными, но не становившимися от этого неловкими, паузами. После одной из таких пауз графиня д’Оранжур сказала:

— Ари… Аристокл… никак не могу привыкнуть к твоему имени… Хотя мы знаем друг друга всего сутки, мне кажется, что ты совсем не похож на Каллона. Ты совершенно другой. Я молода, и кроме вас с Каллоном не встречалась ни с одним неспящим… Впрочем, это не важно. — Она помолчала и произнесла каким-то странным доверительным тоном: — Скажи, тебе не хватает человеческого?..

Аристокл вздрогнул и посмотрел ей в глаза.

— Да. До сих пор, — не отрывая взора от удивительно зелёных глаз Аннабель, ответил он.

— Мне тоже, — неспящая не отвела взгляд.

Они подались друг к другу; их губы соприкоснулись.

— Почти как люди?.. — негромко проговорила Аннабель.

— Не считая того, что у меня лезут клыки.

— У меня тоже…

Они донага разделись. Широкая кровать без балдахина коротко скрипнула под их тяжестью.

— Ты первый…

— Аннабель… — прошептал Аристокл и медленно погрузил клыки в её белоснежную шею.

Маркиз д’Аларуа вернулся в замок под утро, недовольный и раздражённый. Он без стука вошёл в комнату подопечной и плюхнулся в одно из кресел; Аннабель и Аристокл уже были одеты.

— Как прошла августейшая встреча? — спросила неспящая.

— Как. Известно как! Если реставрация английской монархии и произойдёт, то не благодаря Людовику 14, — Каллон достал трубку и чёрный бархатный кисет с табаком. — Жалкая мокрая тряпка, а не король! И мало того, что тряпка, так ещё и…! Тьфу!

Лакедемонянин принялся набивать трубку.

— Ладно, дьявол с ними, с людьми. Пускай копошатся в собственном дерьме — предоставим мёртвым хоронить своих мертвецов, — сказал он. — Но чем займёмся мы, о мои кровососущие други? Предлагаю устроить охоту…

Аристокл и Аннабель почувствовали опасность: к замку приближалось несколько десятков человек, и отнюдь не с самыми добрыми намерениями. Неспящие переглянулись и посмотрели на старшего собрата — тот, как ни в чём не бывало, продолжал лениво набивать трубку.

— …допустим, на кабанов. Время при этом летит незаметно, доложу я вам.

— Мнится мне, Каллон, нам предстоит занятие не менее увлекательное, но не столь приятное, — подал голос де Ла Мор. — Ты ничего не чувствуешь?

— А что я должен чувствовать? — вопросительно посмотрел маркиз на графа.

— Человек сорок-сорок пять, большею частью крестьян, — пояснила графиня д’Оранжур, — направляющихся по наши падшие души.

Каллон помолчал с невозмутимым видом, а затем ударил кулаком по стоящему рядом столику с такой силой, что тот разлетелся в разные стороны на множество частей.

— Гореть тебе три вечности в Аиде, фиванец, чёртов защитник сирых и убогих!!! — оглушительно изрыгнул он. — Стоило мне обжиться во Франции, как появляешься ты, со своим идиотским обострённым чувством справедливости!

Тут и маркиз ощутил приближение разъярённой толпы и разразился потоком отборнейшей площадной ругани на всех знакомых ему языках — а их он знал немало.

— Ладно, не будем терять хладнокровия. Что сделано, то сделано, — рассудительно сказал горячий спартанец, успокоившись. — Может быть, Аристокл, это не твоя вина. Наверное, я потерял бдительность, хоть я и уверен, что тут замешан мерзавец Альмон.

Он поднялся из кресла, убирая в карман так и не зажжённую трубку.

— Собирайте пожитки, у кого таковые имеются. Уйдём через подземелье, думаю, так будет лучше всего.

— А если мы их просто перебьём… или просто разгоним? — предложила Аннабель. — Потом сошлёмся на мужицкий бунт.

— Перебьём, — усмехнулся великан. — Вы будете выглядеть очаровательно с боевым топором в ваших изящных ручках, мадмуазель. — Он перешёл на серьёзный тон: — Нет, Белочка, уж поверь моему опыту — надо уходить. И не просто уходить, а уезжать из страны.

— Не слишком ли? — заметил Аристокл.

— Нет, фиванец, не слишком. Я слишком наследил здесь. Легенды о вампирах и о тех, кто их убивает, имеют под собой, как ты сам прекрасно понимаешь, реальную почву. За нами начнётся охота — а сие нам отнюдь не на руку. Даже меня однажды, в расцвете сил, едва не поймали — чудом удалось спастись, — сказал Каллон и проорал: — Вазен! Мозен! Мухой ко мне!

Толпа, состоявшая в основном из крестьян окрестных деревень, подходила к замку, освещая предрассветную тьму множеством факелов. Люди были вооружены чем попало: длинными ножами, вилами, осиновыми колами, дубинами. «Убьём вурдалаков», «Демоны», «Нехристи» — выкрикивали некоторые.

— Сами вы нехристи, — презрительно сплюнул маркиз на дубовый паркет и обратился к вбежавшим в комнату слугам: — Вазен, закрой ворота на все засовы и проверь ставни на окнах. Мозен, убей всех узников, и чтобы наверняка. Один, если не ошибаюсь, остался в трапезной — про него не забудь. За дело, быстро!

Братья расторопно удалились.

— Эх, мне бы ваши годы, други мои, так не утерпел бы, разметал этот сброд! — мечтательно произнёс Каллон. — Уж не отказал бы себе в удовольствии.

Когда крестьяне начали ломать главные ворота замка, три нечеловека и два недочеловека спустились в подземелье. Пройдя по низкому длинному поземному ходу, они поднялись наверх в лесу, в пятидесяти туазах от замка. Занимался рассвет.

Все пятеро шли вглубь леса.

— Эх, прощай придворная жизнь, — выдохнул спартанец. — Снова навстречу ветрам.

— И куда мы направимся? — спросила Аннабель.

Каллон, идущий первым, резко остановился и развернулся.

— Никаких больше «мы», Белочка, — отрезал он. — Я выведу вас в безопасное место, и наши пути разойдутся. Я многому тебя научил, многое рассказал. А дальше — пусть тебя учит фиванец, если захочет. Впрочем, всё, что нужно, ты уже знаешь.

— Прости меня, Каллон, — глухо сказал Аристокл, глядя в поросшую мхом землю. — Я не хотел доставлять тебе неприятностей.

— Знаю. Но что теперь толку от твоих извинений?

Воцарилось неловкое молчание, которое неожиданно прервал Мозен:

— Возьми нас с собой, хозяин, — проговорил он отрывисто, гортанно и громко, словно глухой.

— С собой?.. — д’Аларуа задумался. — А, пожалуй, и возьму! Подадимся в пираты, а то я уж лет пять не воевал. — Маркиз вдруг повеселел. — Ладно, други мои живые и не совсем, доберёмся вместе до ближайшего порта, а там будет видно. Почудим напоследок. Вперёд!

В Орлеане они купили лошадей и через неделю были в Булони, откуда берегом доехали до Кале.

Аристокл и Аннабель сели на корабль, идущий в Дувр, а Каллон со своими преданными слугами остановился в портовой гостинице, чтобы в ближайшем времени набрать команду и зафрахтовать подходящее судно.

ГЛАВА 4

Великобритания, пригород Лондона. 1999 г.

Небольшой коттедж был обставлен антикварной французской мебелью. Проходя по узкому коридору, Аристокл не чувствовал присутствия Аннабель. Её здесь не было.

Она, обнажённая, лежала на ковре в центре гостиной. Худое мальчишеское тело, тонкие руки с длинными пальцами. Родинка чуть выше и правее густого смоляного треугольника волос. Маленькие конические груди с крохотными бардовыми сосками; в левую по самую рукоять воткнут кинжал. И хотя головы не было, сомнений быть не могло — это тело Аннабель.