Бесплатный фрагмент - Брачный договор

Кристин Эванс
Брачный договор

Глава 1: Предложение на рассвете

Воздух на вершине мыса был особенным. Он был напоен не только солеными брызгами волн, разбивавшихся о скалы далеко внизу, но и тишиной, какой не бывает в городе. Здесь, на краю земли, царило безмолвие, прерываемое лишь криком чаек и размеренным, убаюкивающим рокотом прибоя. Для Ирины это место было храмом. Местом силы, покоя и… любви. Именно здесь, полгода назад, во время внезапно налетевшего ливня, под раскидистой кроной старой, кривой сосны, она и Максим признались друг другу в чувствах. Он, всегда такой собранный и невозмутимый, был промок до нитки и смешно отряхивал капли с дорогих часов, а она, хохоча, пыталась прикрыть его своим зонтиком-тросточкой. И вот сейчас они вернулись сюда.

Она стояла, закутавшись в его пиджак, с широким воротником которого пахло его парфюмом — терпким, древесным, с едва уловимой ноткой бергамота. Это был запах, который она с первого вдоха стала ассоциировать с чувством защищенности, с домом. Максим стоял сзади, обняв ее, и его теплые ладони сомкнулись на ее прохладных пальцах. Они молча смотрели, как на горизонте алеет полоса. Солнце готовилось к своему торжественному появлению, окрашивая кромку неба в нежные тона персика, лаванды и розового золота.

«Красиво, да?» — его голос, низкий и бархатный, прозвучал прямо у ее уха, заставляя ее кожу покрываться мурашками.

«Не то слово, — прошептала она, откинув голову ему на грудь. — Кажется, я могла бы смотреть на это вечность».

«Со мной?» — в его вопросе прозвучала легкая, почти детская уязвимость, которую он так редко позволял себе проявлять.

«Только с тобой, Максим. Всегда только с тобой».

Он тяжело вздохнул, и ей показалось, что это вздох абсолютного счастья. Он прижался губами к ее виску, и этот легкий, почти невесомый поцелуй был для нее дороже любой страсти. Это была клятва. Молчаливая и оттого еще более крепкая.

Он отпустил ее, и Ирине на мгновение стало холодно без его тепла. Она обернулась. Он стоял, глядя на нее с таким обожанием, таким нежным благоговением, что у нее перехватило дыхание. В его обычно серьезных, пронзительных серых глазах плясали солнечные зайчики от первых лучей, пробивавшихся из-за горизонта. Он был, невероятно красив в этот миг. Высокий, подтянутый, с идеально выглаженной белой рубашкой, подчеркивавшей его загар. Но вся его безупречная элегантность куда-то испарилась, уступив место просто мужчине, смотрящему на свою женщину.

«Ирина, — он произнес ее имя так, словно это было самое драгоценное слово в мире. — Ты помнишь, что ты сказала мне здесь, в тот день, под дождем?»

Она улыбнулась, чувствуя, как по щекам разливается румянец. «Кажется, я сказала, что ты сумасшедший, раз предложил подвезти незнакомку под таким ливнем».

Он рассмеялся, и этот звук был таким же теплым и согревающим, как и восходящее солнце. «Нет, не это. Ты сказала, что самая большая роскошь — это чувствовать себя по-настоящему живой. И с той самой минуты, — он сделал шаг к ней, — я дышу полной грудью только рядом с тобой. Ты подарила мне этот воздух. Ты подарила мне этот свет».

Сердце Ирины забилось чаще. Что-то в его голосе, в его позе, во всей этой выверенной, почти театральной красоте момента настораживало и одновременно заставляло замирать в сладком предвкушении.

Максим медленно, не отрывая от нее взгляда, опустился на одно колено. Мир сузился до размеров этой скалы, до них двоих, до оглушительного стука ее сердца в ушах.

«Я не поэт, я финансист, — сказал он, и в его глазах стояла легкая грусть. — Я привык все просчитывать, оценивать риски, искать выгоду. Но любовь к тебе — это самая безумная, самая иррациональная и самая прекрасная инвестиция в моей жизни. И я хочу вкладываться в нее всю оставшуюся жизнь».

Он достал из кармана маленькую бархатную коробочку. Щелчок был едва слышен, но для Ирины он прозвучал громче любого раската грома. Внутри, на черном атласе, лежал бриллиант. Он не был огромным, но его совершенная огранка, чистая, почти голубая вода камня, заставляли его сиять так, что он затмевал собой само солнце, которое как раз в эту секунду выплыло из-за линии горизонта и ослепительно золотыми бликами заиграло на поверхности океана. Это было чудо. Два чуда сразу — рождающийся день и рождающееся предложение.

«Ирина, — голос Максима дрогнул, и это крошечное проявление слабости растрогало ее до слез. — Ты согласна стать моей женой? Согласна дать мне возможность просыпаться рядом с тобой каждое утро и засыпать, обняв тебя, каждую ночь? Сделать меня самым счастливым и самым богатым на земле человеком?»

Слезы текли по ее щекам, неконтролируемо, счастливо. Она не могла вымолвить ни слова, лишь кивала, зажав рот ладонью, словно боясь выпустить наружу весь тот восторг, что переполнял ее. Она кивнула снова, уже увереннее, и тогда он с сияющей, победной улыбкой снял кольцо с бархатного ложа.

Его пальцы были удивительно теплыми и твердыми. Он с нежностью надел кольцо на ее безымянный палец. Оно село идеально, будто было всегда ее частью. Он поднялся и привлек ее к себе, прижав так сильно, словно хотел вдохнуть ее в себя, впитать ее радость, ее слезы, ее смех, который наконец вырвался на свободу.

Он поцеловал ее. Это был не просто поцелуй. Это было торжественное скрепление договора, заключенного не на бумаге, а в сердцах. В нем была и нежность первого признания, и страсть всех их встреч, и безграничная благодарность, и обещание будущего. Ирина утонула в этом поцелуе, в его запахе. Она чувствовала, как холодный металл кольца прижимается к ее щеке, и это ощущение было самым реальным и самым волшебным в ее жизни.

Когда они наконец разомкнули объятия, чтобы перевести дух, мир вокруг взорвался красками. Солнце палило вовсю, превращая океан в миллиарды сверкающих бриллиантов. Казалось, сама природа аплодирует им.

«Я люблю тебя, — выдохнула она, глядя в его сияющие глаза. — Безумно, безнадежно, навсегда».

«И я тебя, моя девочка. Больше жизни».

Он снова обнял ее, и они еще долго стояли так, молчаливые и безмерно счастливые, наблюдая, как новый день вступает в свои законные права. Ирина ловила себя на мысли, что ее жизнь теперь разделится на «до» и «после» этого утра. На «до» этой секунды, когда она была просто Ириной, и на «после», когда она стала его невестой. Ее сердце пело, разум ликовал, и все тревоги мира казались такими мелкими и незначительными.

Они уже собирались идти к машине, когда Максим, все еще не выпуская ее руку из своей, вдруг сказал с легкой, почти деловой ноткой в голосе, которая так контрастировала с только что пережитым блаженством:

«Кстати, о нашем „навсегда“… Мой юрист, Андрей, на следующей неделе подготовит для нас кое-какие бумаги. Необходимые формальности, просто чтобы обезопасить наши активы. Ничего особенного».

Он произнес это так легко, мимоходом, словно говорил о бронировании столика в ресторане на помолвку. И столь же мимоходом, не глядя на нее, поцеловал в макушку.

Ирина на мгновение замерла. «Бумаги? Какие бумаги?» — пронеслось в голове. Но эйфория была еще слишком сильна. Лучи солнца играли в гранях великолепного кольца на ее пальце, слепили глаза, наполняя все вокруг сиянием и уверенностью в безоблачном будущем.

Она улыбнулась, прижалась к его плечу. «Конечно, мой любовный банкир. Что угодно».

Она отмахнулась от легкой, едва зародившейся тени недоумения, как от назойливой мошки. Сейчас не время для бумаг и юристов. Сейчас время для любви. Ей и в голову не могло прийти, что эта случайная, брошенная словно бы невзначай фраза — и есть первая маленькая трещина на безупречном фасаде их сказки. Трещина, которая очень скоро превратится в бездонную пропасть, разделяющую «да» и «нет», «любовь» и «недоверие», «мечту» и «суровую реальность». Но пока она просто сияла, уткнувшись лицом в его плечо, и думала о платье, о цветах, о музыке и о том, как невероятно ей повезло в этой жизни.

Ведь это же просто формальность. Пустая формальность. Не так ли?

Глава 2: Тень сомнения

Прошла неделя. Неделя чистого, ничем не омраченного эйфорического бреда. Ирина парила над землей, и казалось, ничто не может заставить ее спуститься с этих небес. Ее мир сузился до размеров сверкающего камня на безымянном пальце левой руки. Она ловила себя на том, что в самые неподходящие моменты — во время совещаний с заказчиками, за рисованием эскизов, за утренним кофе — ее взгляд затуманивался, а пальцы сами тянулись к кольцу, чтобы повертеть его, почувствовать холодную, идеальную гладь бриллианта, острые грани огранки. Это было физическое доказательство ее счастья. Талисман.

Они с Максимом проводили каждый вечер вместе. Он был нежен, внимателен, остроумен и казался таким же окрыленным, как и она. Они засиживались допоздна в ее уютной квартирке, заставленной образцами тканей и макетами, устраивали пикники с крабами и авокадо прямо на полу гостиной, листая свадебные каталоги и журналы, смеясь над самыми нелепыми нарядами женихов и выбирая те, от которых перехватывало дух. Максим, к ее удивлению, проявлял живейший интерес к подготовке. Его деловая хватка удивительным образом сочеталась с внезапно открывшимся романтизмом.

«Только не розовые лютики, — заявил он однажды, с гримасой откладывая в сторону журнал с пышной свадьбой в стиле „прованс“. — Это похоже на похороны русалки. Давай что-то… вневременное. Белое. Зелень. Много свечей».

Ирина смеялась, целуя его в щеку. «Ты оказываешься полон сюрпризов, Максим Орлов. Где твой прагматичный подход? Где твои таблицы Excel со стоимостью одного тюльпана?»

Он притянул ее к себе, прижал лоб к ее виску. «Мой прагматизм говорит, что это один из самых важных дней в моей жизни, и он должен быть безупречным. Для тебя. Для нас».

Эти слова грели ее лучше любого камина. Она чувствовала себя понятой, любимой, желанной. Он строил с ней не просто брак, он строил общее пространство, общее видение. И это было прекрасно.

Вечер пятницы они решили провести в его доме. Вернее, в его «пентхаусе с видом на всю жизнь», как шутя называла его Ирина. Пространство было выдержано в строгих, мужских тонах: бетон, полированный металл, темное дерево, панорамные окна от пола до потолка, открывавшие головокружительный вид на ночной город, похожий на рассыпанную кем-то коробку с драгоценностями. Здесь все было идеально, стерильно и немного… бездушно. Как дизайнер, Ирина уже мысленно прикидывала, как смягчить эту холодность текстурами, добавить уюта с помощью книг, живых растений, ее собственных эскизов в рамах…

Максим готовил ужин. Он, к ее постоянному восторгу, прекрасно готовил. Сейчас он с сосредоточенным видом шеф-повара колдовал над стейками, а Ирина, сидя на высоком барном стуле на кухне островного типа, с бокалом насыщенного красного вина в руке, болтала ногами и рассказывала о своем дне.

«…и представь, эта клиентка всерьез хочет совместить в гостиной ампир и минимализм! Я пыталась намекнуть на то, что это стилистическое самоубийство, но она настаивает на „синтезе эпох“! Я уже вижу этот кошмар…»

Максим улыбался, помешивая соус. «А что ты предложила?»

«Сбежать из проекта и сменить имя», — мрачно пошутила она, и он рассмеялся.

«Непрактично. Ты теряешь клиента и репутацию. Надо было предложить ей третий, полностью ее вариант, но такой дорогой, что она либо отказалась бы, либо согласилась, и ты бы с лихвой окупила свои моральные страдания».

«Ты всегда ищешь выгоду», — поджала она губы, но в душе признавала его правоту.

«Всегда, — легко согласился он. — Это моя работа. И мой принцип». Он выключил плиту, снял фартук и разлил соус по тарелкам с идеально прожаренными стейками. Его движения были точными и экономными. Таким он был во всем. Ничего лишнего.

Они устроились в гостиной, на огромном диване, поставив тарелки на низкий стол из черного дерева. Город пылал внизу, и казалось, что они парили над ним в своем маленьком, идеальном мире.

Разговор тек плавно и легко. Говорили обо всем, кроме свадьбы. О новом фильме, который стоит посмотреть, о том, что пора бы съездить в отпуск, может быть, на Бали или Сейшелы, о смешном видео с котом, которое она прислала ему утром. Ирина чувствовала себя абсолютно счастливой. Это была та самая простота бытия, которой так не хватает в начале отношений, когда все еще пахнет страстью и новизной, но уже есть и комфорт, теплота привычки.

И вот, когда она сделала глоток вина, наслаждаясь его бархатистым вкусом, Максим произнес ту самую фразу. Легко, непринужденно, словно продолжая разговор о погоде.

«Кстати, насчет практичности… Мой юрист, Андрей, в понедельник вышлет тебе на почту кое-какие бумаги. Пустая формальность, просто защита активов на будущее. Посмотришь, если будут вопросы — скажешь».

Он не смотрел на нее, а накалывал на вилку кусочек мяса. Его тон был настолько обыденным, настолько деловым, что потребовалось несколько секунд, чтобы слова дошли до ее сознания сквозь дымку вина и счастья.

Ирина замерла с бокалом в руке. «Бумаги? Какие бумаги?» — в голове пронесся тот же вопрос, что и на скале неделю назад, но на этот раз он прозвучал громче и отчетливее.

«Какие еще бумаги? — спросила она вслух, стараясь, чтобы ее голос звучал так же легко. — Мы что, будем оформлять ипотеку?» — она попыталась пошутить.

Максим наконец поднял на нее глаза и улыбнулся. Улыбка была теплой, но в его взгляде читалось что-то другое. Легкая, едва уловимая сталь.

«Нет, конечно. Это брачный контракт. Стандартная практика. Ты же знаешь, у меня сложная структура активов, доли в бизнесе… Это как страховка. Ее заключаешь, но никогда не хочешь воспользоваться».

Он произнес это слово. «Брачный контракт». Оно повисло в воздухе между ними тяжелым, холодным облаком. Оно казалось таким чужеродным в этой уютной атмосфере, таким резко контрастирующим с только что звучавшими словами о любви, об отпуске, о совместном будущем.

Ирина медленно поставила бокал на стол. Внутри у нее все похолодело, хотя снаружи она старалась сохранять спокойствие.

«Брачный контракт? — переспросила она, и ее голос прозвучал чуть более напряженно, чем ей хотелось бы. — Серьезно? Я… я как-то не думала об этом».

«Вот и хорошо, что не думала, — мягко сказал Максим, протягивая руку и касаясь ее пальцев. Его прикосновение было по-прежнему теплым, но оно уже не несло того электрического заряда, что секунду назад. — Пусть этим голова болит у моего юриста и у меня. Тебе не о чем волноваться. Это просто юридическая формальность, чтобы обезопасить нас обоих в будущем».

«Обезопасить от чего?» — вырвалось у нее, и она тут же пожалела. Она не хотела звучать как обиженная девочка или, что еще хуже, как меркантильная дура, которая уже увидела угрозу своим будущим правам на его состояние.

Максим помолчал, изучая ее лицо. Его взгляд стал внимательным, аналитическим. Таким, каким он, должно быть, смотрел на графики биржевых котировок.

«От всего, Ирина, — наконец сказал он тихо. — Жизнь непредсказуема. Я человек осторожный. Я привык просчитывать риски. Даже самые маловероятные. И особенно когда дело касается тебя».

Это должно было прозвучать как забота. Как проявление его мужской ответственности. Но почему-то в ее душе оно отозвалось тонким, ледяным эхом.

«Но… мы же любим друг друга, — произнесла она, и ее слова показались ей удивительно наивными и хрупкими в этом суперсовременном интерьере, рядом с этим рациональным мужчиной. — Разве это не главная страховка?»

Максим снова улыбнулся, и на этот раз в его улыбке было что-то печальное, почти отеческое. Он сдвинул тарелку, подвинулся к ней ближе и взял ее обе руки в свои. Его пальцы сомкнулись вокруг ее ладоней, крепко и надежно.

«Любовь — это самое главное, что у нас есть, — сказал он искренне, глядя ей прямо в глаза. — И именно поэтому все остальное должно быть в порядке. Чтобы ничто не могло омрачить наше счастье. Чтобы никакие внешние обстоятельства, никакие… неожиданности не смогли разрушить то, что мы строим. Этот документ — не про недоверие, Ирина. Он про мою ответственность за тебя. Даже в самом худшем сценарии, который никогда не случится, я хочу быть уверен, что с тобой все будет хорошо. Понимаешь?»

Он говорил так убедительно, так логично, что ее тревога начала понемногу отступать, уступая место чувству вины за свою первоначальную реакцию. Может, она действительно слишком драматизирует? Может, это и вправду просто формальность? Как страховка от пожара для квартиры, в которой ты никогда не собираешься поджигать занавески. Просто здравый смысл.

Она глубоко вздохнула и кивнула, заставляя себя улыбнуться. «Да, конечно. Я понимаю. Просто… неожиданно как-то. Я об этом не думала».

«Вот и отлично, — он поцеловал ее в лоб, как ребенка, которого только что успокоил. — Дай волю подумать мне. А тебе я советую думать о платье и о том, куда мы поедем в свадебное путешествие. Договорились?»

«Договорились», — прошептала она.

Он обнял ее, и она прижалась к его груди, слушая ровный, уверенный стук его сердца. Оно билось спокойно и ритмично. В нем не было ни тревоги, ни сомнений.

Но в ее сердце, которое еще несколько минут назад пело от счастья, теперь поселился крошечный, холодный камешек сомнения. Он был мал и почти неощутим, но он был тяжел. И он лежал там, на самом дне, портя идеальную картину ее счастья.

Они допили вино, досмотрели фильм, который Максим включил для фона, и разговор больше не возвращался к контракту. Максим был ласков и внимателен, как всегда. Но когда он повел ее в спальню, и его поцелуи стали страстнее, а прикосновения — настойчивее, Ирина поймала себя на мысли, что наблюдает за происходящим со стороны. Часть ее, самая главная и самая эмоциональная, все еще была там, на диване, застывшая перед вопросом: «Брачный контракт?»

Она откликалась на его ласки, целовала его в ответ, но впервые за все время их отношений между ними возникла невидимая стена. Очень тонкая, почти эфемерная, но стена. Он говорил о доверии, но своим поступком первым его нарушил. Он не обсудил с ней это заранее, не спросил ее мнения, не поинтересовался, как она к этому относится. Он просто поставил ее перед фактом. Красиво упакованным в обертки заботы и ответственности, но фактом.

Когда он уснул, крепко обняв ее за талию, его дыхание было ровным и спокойным. Ирина же лежала без сна, уставившись в потолок, отражавший огни города. Она смотрела на свое кольцо, которое слабо поблескивало в полумраке. Оно вдруг показалось ей не символом любви, а… предоплатой. Авансом за что-то, что от нее ожидали, но о чем пока не сказали.

Она с усилием отогнала от себя эту мерзкую мысль. Она не справедлива. Максим любит ее. Он заботится о ней. Он прав — жизнь непредсказуема. Она взрослый человек и должна понимать такие вещи.

«Пустая формальность, — повторила она про себя его слова, как мантру. — Просто формальность».

Но почему-то именно эта «формальность» пахла не чернилами и бумагой, а холодным ветром одиночества и предчувствием беды. И этот запах был гораздо сильнее, чем аромат дорогого мужского парфюма на его подушке.

Глава 3: «Просто бизнес»

Понедельник начался с яркого, почти наглого солнца, которое заливало ее спальню золотым светом. Ночные тревоги отступили, растворившись в утренней суете. Ирина, напевая себе под нос мелодию, что крутилась у нее в голове с того самого утра на скале, варила кофе. Аромат свежемолотых зерен смешивался с запахом цветущего за окном жасмина. Жизнь была прекрасна.

Она проверила телефон. Никаких сообщений от Максима, лишь милый мем с котиком от Ольги. Она улыбнулась. Возможно, он передумал. Возможно, это была просто шутка, неудачная попытка пошутить, которую она неправильно поняла. Она так хотела в это верить, что почти убедила себя.

Кофе был готов. Она налила его в свою любимую кружку — большую, керамическую, с нелепым рисунком лисы, которую она купила на ярмарке мастеров. Устроилась на балконе, подставив лицо теплым лучам. Птицы пели. Где-то вдалеке шумел город, но здесь, в ее уютном зеленом дворике, царил мир.

Она потянулась за ноутбуком. Время проверить почту перед тем, как погрузиться в работу. Деловые предложения, рассылка от любимых магазинов, приглашение на вебинар по дизайну… Ничего особенного.

И тут ее взгляд упал на одно письмо. Отправитель: «Андрей Волков, Юридическая группа «Волков и партнеры». Тема: «Документы для ознакомления».

Сердце на мгновение замерло, а затем забилось часто-часто, как птица, бьющаяся о стекло. Крошечный холодный камешек сомнения, застрявший в душе с прошлой пятницы, вдруг вырос в ледяную глыбу.

Она потянулась за кружкой, сделала большой глоток обжигающего кофе, словно пытаясь согреть внутренний холод. Пальцы не слушались, когда она щелкала по тачпаду.

Письмо было сухим и лаконичным.

«Уважаемая Ирина Сергеевна! По поручению Максима Игоревича Орлова направляем Вам для ознакомления проект брачного договора. Прошу Вас внимательно изучить представленные материалы. В случае возникновения каких-либо вопросов, я готов обсудить их в удобное для Вас время. С уважением, Андрей Волков, управляющий партнер».

Никаких «поздравляю», никаких «всего наилучшего». Только голый, лишенный эмоций деловой тон. «По поручению… направляем… изучить…»

Внизу была ссылка на файл в облачном хранилище. Защищенный паролем. Пароль был указан ниже: «Maxim_Alice_2023».

Ее собственное имя в этом контексте выглядело кощунственно.

Она скачала файл. Документ был тяжелым, pdf на несколько десятков страниц. Название гласило: «Брачный договор между Орловым Максимом Игоревичем и Ириной Сергеевной Вороновой».

Она начала читать. Первые страницы были стандартными юридическими формулировками: стороны, предмет договора, общие положения… Сухие, безликие фразы, пестрящие словами «собственность», «активы», «обязательства». Она пролистывала их, чувствуя, как тревога нарастает, сжимая горло.

А потом она дошла до сути. До статей, которые описывали режим собственности.

И мир перевернулся.

Это был не просто «жесткий» контракт. Это был унизительный, кабальный, почти враждебный документ. Он не «защищал активы». Он строил между ними стену. Колючую проволоку. Охранные вышки с снайперами.

С пункта 4.1 у нее перехватило дыхание.

«Вся собственность, принадлежащая каждой из Сторон на момент заключения настоящего Договора, а также любое имущество, приобретенное каждой из Сторон в период брака в результате возмездных сделок, дарения, наследования или иным образом на имя каждой из Сторон, является раздельной собственностью той Стороны, на имя которой оно приобретено или зарегистрировано.»

Она перечитала несколько раз. «Приобретенное… в период брака… является раздельной собственностью…» Это означало, что, если он купит ей на день рождения машину, но оформит ее на себя, это будет его машина. Если он подарит ей драгоценности, но чек будет на его имя, они останутся его собственностью. Все, что она заработает сама, разумеется, будет ее. Но все, что касалось его мира, его денег, оставалось за железным занавесом.

Но это было только начало.

Пункт 4.3.

«Доходы от предпринимательской деятельности, дивиденды, проценты по вкладам, иные доходы от использования раздельного имущества каждой из Сторон являются раздельной собственностью той Стороны, которой принадлежит имущество, от использования которого получен данный доход.»

Он будет получать миллионы со своих инвестиций, и они никогда не станут общими. Они всегда будут «его». Они будут жить в «его» доме, ездить на «его» машинах, пользоваться «его» деньгами. Она всегда будет гостьей в его финансовой империи.

Ее руки начали дрожать. Она листала дальше, и с каждой страницей ее охватывало все большее отчаяние и гнев.

Пункт 5.7. о расторжении брака.

«В случае расторжения брака, Сторона Воронова А. С. добровольно отказывается от права на получение содержания (алиментов) от Стороны Орлова М. И., даже если будет нуждаться в таком содержании и иметь право на него в соответствии с действующим законодательством.»

Он не просто лишал ее прав на свое состояние в браке. Он лишал ее всякой поддержки после него. Он предполагал, что она может «нуждаться», но заранее заставлял ее отказаться от помощи. Это было беспрецедентное проявление недоверия. Он заранее видел ее не просто чужой, а потенциальной иждивенкой, от которой нужно отгородиться юридическим щитом.

Но самый страшный удар ждал ее в разделе, касающемся детей. Он был написан с ледяной, бесчеловечной расчетливостью.

«В случае рождения общих детей, на них распространяется режим раздельной собственности. Сторона Орлов М. И. обязуется открыть на имя каждого ребенка номинальный счет, пополняемый ежемесячно на сумму, эквивалентную 10 (десяти) прожиточным минимумам, установленным в г. Москве на дату перечисления. Данные средства являются собственностью ребенка и не могут быть использованы Стороной Вороновой А. С. для собственных нужд.»

Он прописывал жизнь своих будущих детей, как бизнес-план. «10 прожиточных минимумов». Он не писал «я обеспечу наших детей всем необходимым». Он вычислял сумму. И он снова ставил барьер — ей эти деньги будут недоступны. Он не доверял ей даже в том, что касалось их общих детей! Он видел в ней алчную стервятницу, которая может обобрать собственного ребенка.

И последнее. Пункт о конфиденциальности.

«Стороны обязуются не разглашать условия настоящего Договора, а также любую иную финансовую и коммерческую информацию, ставшую им известной в период брака, третьим лицам. За разглашение Сторона Воронова А. С. несет ответственность в виде штрафа в размере 500 000 (пятисот тысяч) долларов США.»

Только на нее одну распространялось это драконовское условие. Только она одна была настолько ненадежна, что могла побежать сплетничать подружкам о его деньгах. И штраф… Пятьсот тысяч долларов. Это была стоимость ее квартиры. Ее будущего. Ее свободы.

Ирина отшатнулась от экрана, будто от удара током. Перед глазами поплыли круги. В ушах зазвенело. Она сглотнула комок в горле, но он не лез.

Это не был прагматизм. Это было предварительное обвинение во всех смертных грехах. В корысти, в алчности, в лживости, в некомпетентности как будущей матери. Это был не контракт. Это был обвинительный приговор их любви, вынесенный до начала суда.

Она встала, ее зашатало. Она подошла к балконной двери, оперлась лбом о холодное стекло. Солнце светило так же ярко, птицы пели так же радостно, но ее мир рухнул. Он лежал в руинах, заваленный обломками юридических статей и параграфов.

Она посмотрела на свою руку. На идеальное кольцо, сиявшее в утренних лучах. Оно вдруг стало невыносимо тяжелым. Оно жгло кожу. Это был не символ любви. Это была печать. Клеймо. Цена, которую он был готов заплатить за нее. И цена, которую он требовал с нее.

«Пустая формальность…» — прошептала она, и ее голос прозвучал хрипло и чуждо. Горькая, истерическая усмешка вырвалась из ее груди. Формальность?

Слезы хлынули из ее глаз внезапно и обильно, жгучие и соленые. Она не пыталась их сдержать. Она slid вниз по стеклу и упала на пол, на теплые половицы, обхватив колени руками. Ее тело сотрясали беззвучные, тяжелые рыдания.

Он не доверял ей. Он никогда ей по-настоящему не доверял. Вся их любовь, все эти месяцы счастья, планы на будущее, нежные слова — все это было игрой. Красивой, увлекательной, но игрой. А когда дело дошло до настоящего, до сухих цифр и юридических терминов, он надел маску холодного, расчетливого дельца и выставил ей счет.

Она чувствовала себя такой наивной. такой глупой. Такой обманутой. Она верила в сказку, а он тем временем строил крепость с неприступными стенами и подписывал указ о ее вечном изгнании из своего сердца и своего кошелька.

На столе зазвонил телефон. Она вздрогнула. На экране горело его имя. «Максим».

Она смотрела на эти три буквы и смайлик с кольцом, которые она сама же и установила неделю назад с таким трепетом и любовью. Теперь они казались насмешкой. Злой, циничной насмешкой.

Телефон звонил и звонил, настойчиво, требовательно. Он хотел знать, получила ли она письмо. Хотел услышать ее голос. Возможно, он ждал ее благодарности за свою «заботу» и «ответственность».

Ирина не смогла ответить. Она не могла вымолвить ни слова. Она просто сидела на полу, в луче солнца, которое больше не грело, и смотрела на сияющий символ своего счастья, которое оказалось великой и ужасной ложью.

Звонок прекратился. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь предательским тиканьем часов и тихим звуком ее собственного дыхания.

Она подняла голову и уставилась на ноутбук. На экране все так же был открыт тот ужасный документ. Длинный, официальный, убийственный.

И в этот момент она поняла, что стоит на краю пропасти. Один неверный шаг — согласие, молчаливое принятие этих условий — и она рухнет вниз, в мир, где любовь измеряется статьями, а доверие — штрафными санкциями.

Она должна была что-то делать. Но что? Кричать? Плакать? Разорвать кольцо с пальца и швырнуть ему в лицо?

Но она ничего не сделала. Она просто сидела на полу, униженная, раздавленная, с разбитым сердцем и растоптанной верой, и смотрела, как прекрасное утро понедельника превращается в самый темный день ее жизни.

Глава 4: Первый разлом

Солнечный свет, еще недавно такой ласковый и добрый, теперь резал глаза. Каждый луч казался обжигающим, безжалостным, выставляющим напоказ ее унижение. Ирина не знала, сколько времени просидела на полу, прижавшись лбом к прохладному стеклу балконной двери. Слезы высохли, оставив после себя стянутую, соленую кожу на щеках и тяжесть, похожую на похмелье, но без опьянения. Только горькое, тягучее осаждение.

Телефон молчал. Максим больше не звонил. Эта тишина была красноречивее любых слов. Он давал ей время. Время «ознакомиться». Время «успокоиться». Время принять его условия. Он был так уверен в своей правоте, так спокоен в своей рациональности, что даже не предполагал бури, которую вызвал его «акт заботы».

Эта мысль заставила ее подняться. Ноги были ватными, в висках стучало. Она дошла до кухни, налила в раковину ледяной воды и с силой плеснула ее в лицо. Вода обжигала холодом, возвращая в реальность. Она посмотрела на свое отражение в темном экране выключенного монитора: заплаканные глаза, размазанная тушь, бледное, потерянное лицо. Лицо жертвы.

«Нет, — прошептала она хрипло. — Нет».

Она не была жертвой. Она была взрослой женщиной, успешным профессионалом, личностью. И он не имел права так с ней обращаться. Любовь не оправдывала этого. Ничто не оправдывало этого тотального уничтожения доверия.

Гнев, чистый и ясный, наконец прорвался сквозь онемение и отчаяние. Он согрел ее изнутри, дал сил. Она резко прошла в спальню, быстрыми движениями приняла душ, как будто смывая с себя липкую паутину того документа, надела джинсы и простую футболку. Она не собиралась выглядеть для него соблазнительной или уязвимой. Сегодня она была противником. Оппонентом.

Единственное, что она не сняла, было кольцо. Оно жгло кожу, как клеймо, но она оставила его. Пусть видит. Пусть смотрит на символ своих обещаний, пока произносит свои кабальные условия.

Она ждала. Не отвечала на сообщения, не подходила к телефону. Она ждала, когда он появится. Она знала, что он появится. Его деловая привычка контролировать ситуацию не позволила бы ему оставить все на самотек.

И он пришел. Без звонка, без предупреждения. Ключ повернулся в замке ровно в семь вечера. Его шаги в прихожей были уверенными, быстрыми.

«Ирина? Я здесь! — его голос прозвучал привычно, даже весело. Он зашел в гостиную, неся в руках огромный букет из белых орхидей и бумажный пакет от ее любимой кондитерской. — Прости, что с утра не дозвонился, совещание затянулось. Привез тебе…»

Он замер, увидев ее. Она сидела в кресле напротив двери, не двигаясь, положив руки на подлокотники. Она не улыбнулась ему, не бросилась навстречу.

Максим медленно поставил букет и пакет на консоль. Его взгляд скользнул по ее лицу, по ее позе, и его собственная улыбка постепенно угасла, сменилась настороженной внимательностью.

«Что случилось? — спросил он мягко, делая шаг к ней. — У тебя вид… Ты плакала?»

«Я получила твой „подарок“ от юриста, Максим, — сказала она тихо. Ее голос звучал ровно, почти металлически, и это было странно ей самой. — Письмо с контрактом».

А! — на его лице появилось выражение облегчения. — Ну, получила и получила. Я же говорил, ничего страшного. Андрей всегда все слишком усложняет, пишет так, будто мы собираемся заключать сделку по слиянию корпораций, а не готовимся к свадьбе. — Он снова попытался улыбнуться, сделать ситуацию легкой.

Ирина не ответила на улыбку. Она продолжала смотреть на него прямо, не моргая.

«Максим, ты читал этот документ? — спросила она. — Не просто пролистал, а читал? Каждую строчку? Каждую цифру? Каждый пункт о штрафах?»

Его лицо стало серьезным. Он вздохнул, подошел к дивану и сел напротив нее, приняв деловую, немного усталую позу. «Ирина, милая, я знаю его содержание. Я его инициировал. Не надо драматизировать. Это стандартная практика для людей моего… уровня достатка».

«Какого уровня? — ее голос дрогнул, несмотря на все старания сохранять спокойствие. — Уровня цинизма? Или уровня недоверия?»

«Уровень ответственности! — его тон стал тверже. — Я пытался тебе объяснить. Я должен быть уверен, что…»

«Что я не ограблю тебя до нитки после развода? — перебила она его, и в голосе впервые прозвучала горькая насмешка. — Что не вынесу из дома все твои активы в сумочке? Что не буду шантажировать тебя детьми? Это твоя „уверенность“, Максим? Это то, что ты думаешь обо мне?»

Он помолчал, изучая ее. Его взгляд стал холоднее, отстраненнее. «Речь не о том, что я думаю о тебе лично. Речь о том, что жизнь непредсказуема. Люди меняются. Чувства проходят. А бизнес, капитал, активы — они остаются. И их нужно защищать. Это не про нас с тобой, это про здравый смысл».

«Не смей говорить со мной о здравом смысле! — она вскочила с кресла, и ее хладнокровие лопнуло, как мыльный пузырь. — Здравый смысл — это обсудить это со мной ДО того, как твой юрист вышлет мне ультиматум! Здравый смысл — это спросить, что Я думаю по этому поводу! Здравый смысл — это хотя бы сделать вид, что мы команда, а не две враждующие стороны на переговорах!»

Он тоже поднялся. Его лицо стало жестким. «Я и не скрывал от тебя, что контракт будет. Я предупредил тебя. Я сказал, что это формальность».

«Формальность? — она засмеялась, и этот смех прозвучал дико и горько. — Ты называешь это формальностью? Отказ от алиментов? Штраф в полмиллиона долларов за разговоры с подругами? Расписывание жизни наших еще не рожденных детей, как будто это бизнес-план? Это не формальность, Максим! Это оскорбление! Это унижение!»

Она задыхалась, ее грудь болезненно вздымалась. Она с силой тряхнула рукой с кольцом перед его лицом. «Ты надел мне это на палец! Ты говорил о любви, о доверии, о семье! А через неделю ты предлагаешь мне подписать бумагу, из которой следует, что я для тебя — ненадежная, корыстная авантюристка, от которой нужно защищаться с помощью юристов и счетов! Где здесь логика? Где здесь твой пресловутый здравый смысл?»

Максим не отступал. Он стоял, сжав кулаки, и его челюсть была напряжена. «Логика в том, что я видел, во что превращается любовь, когда в дело вступают деньги! Я видел, как самые близкие люди готовы разорвать друг друга на куски из-за имущества! Я не хочу, чтобы это когда-либо коснулось нас! Я хочу оградить нас от этого!»

«Оградить себя, Максим! — выкрикнула она. — Ты хочешь оградить себя! От меня! Ты строишь крепость, а меня оставляешь за ее стенами, в чистом поле, без всякой защиты! Ты говоришь „мы“, но в твоем документе нет никакого „мы“! Есть „я“ — твои активы, твои деньги, твоя собственность, твоя безопасность! А я — это угроза, которую нужно нейтрализовать!»

Они стояли друг напротив друга, дыхание их было учащенным, в воздухе висела напряженность, густая, как туман. Любви, нежности не осталось и следа. Были только два раненых, озлобленных зверя, защищающих свою правду.

«Ты не хочешь меня понять, — сказал он наконец, и его голос стал тихим, опасным. — Ты видишь только оскорбление своей гордости. Ты не хочешь видеть мою ответственность. Мою попытку думать о будущем. Даже если это будущее без нас».

«А ты не видишь ничего, кроме своих денег и своего страха! — парировала она. — Ты так боишься быть обманутым, что готов обмануть первым! Ты так боишься потерять свои капиталы, что готов потерять меня! Или ты уже считаешь, что я тебе не нужна? Что любая женщина справится с ролью твоей супруги под жестким юридическим контролем?»

Он отвернулся и прошелся по комнате. Она видела, как напряжены его плечи, как он пытается взять себя в руки. Он всегда ненавидел эмоциональные сцены. Считал их дурным тоном.

«Ирина, давай прекратим этот разговор, — сказал он, глядя в окно. — Мы оба расстроены. Давай остынем. Этот документ — не ультиматум. Мы можем его обсудить. Внести изменения».

Это была уступка. Первая и единственная за весь вечер. Но она прозвучала так, будто он делает ей одолжение. Будто разрешает крепостной крестьянке пожаловаться на условия жизни.

Ее гнев внезапно улетучился, сменившись леденящей, всепроникающей пустотой. Она поняла, что они говорят на разных языках. Он — на языке сделок, переговоров, статей и поправок. Она — на языке чувств, доверия, боли и любви. Они никогда не поймут друг друга.

«Какие изменения, Максим? — спросила она устало. — Ты разрешишь мне оставить себе украшения, которые ты мне подаришь? Увеличишь сумму на содержание ребенка до пятнадцати прожиточных минимумов? Это то, о чем мы должны торговаться? Прямо сейчас? Здесь?»

Он обернулся. В его глазах она увидела искреннее недоумение. «А что еще? О чем тут говорить? О чувствах? Чувства не пишутся в контрактах. В контрактах пишутся факты и обязательства».

В этот момент она окончательно поняла всю глубину пропасти между ними. Он действительно не понимал, в чем проблема. Для него все было логично и правильно.

Она медленно покачала головой. Слезы снова навернулись на глаза, но на этот раз это были тихие, горькие слезы прощания с иллюзией.

«Я не могу это подписать, Максим, — прошептала она. — Я не могу выйти замуж за человека, который видит во мне угрозу. Я не могу строить семью на документе, который предполагает, что эта семья распадется, и распадется ужасно. Я не могу… я не могу так себя не уважать».

Он смотрел на нее, и его лицо стало каменным. Вся мягкость, все попытки договориться исчезли. В его позе читалась готовность к обороне. К войне.

«Ты отказываешься подписывать?» — спросил он ровным, холодным тоном, каким, должно быть, говорил с недобросовестными партнерами.

Ее сердце разорвалось на тысячу осколков. Этот тон был последней каплей.

«Я отказываюсь быть твоим врагом, Максим, — сказала она, снимая с пальца кольцо. Оно подчинилось с трудом, будто не желая отпускать. — А именно так ко мне относится этот документ».

Она положила кольцо на стеклянную столешницу консоли. Оно легло с тихим, звенящим стуком, похожим на звук падающей слезы. Оно лежало там, холодное и прекрасное, между букетом орхидей и пакетом с пирожными.

Он не шевелился. Он смотрел то на кольцо, то на нее. В его глазах бушевала буря — гнев, обида, непонимание, и где-то очень глубоко, на самом дне, — щемящая, животная боль.

«Значит, это было твое условие? — произнес он тихо. — Брак без обязательств? Брак, в котором ты имеешь право на половину всего, что я заработал, в случае чего?»

Она вздрогнула, будто от пощечины. Он не понял. Он не понял вообще ничего.

«Нет, Максим, — голос ее сорвался. — Моим условием была любовь. И доверие. Но, видимо, для тебя это слишком дорогое условие. Прощай».

Она не стала ничего больше брать. Не стала смотреть на него. Она просто развернулась и вышла из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь.

Она шла по улице, не видя дороги, не чувствуя холода. Внутри была только пустота и оглушительный, всепоглощающий грохот рухнувшей сказки. Их любовь не пережила первого же испытания. И испытанием этим оказались не трудности, не болезни, не расстояние. Им оказалась холодная, бездушная бумага.

А он остался стоять в центре ее гостиной, в одиночестве, глядя на два символа своих чувств: на идеальное кольцо, которое она не приняла, и на идеальные орхидеи, которые она даже не понюхала. И впервые в жизни безупречно просчитанный план Максима Орлова дал сокрушительный, катастрофический сбой.

Глава 5: Совет подруги

Она не помнила, как добралась до дома. Ноги несли ее сами, повинуясь мышечной памяти, в то время как сознание было парализовано одной-единственной мыслью, бившейся в висках, как навязчивый, безумный ритм: «Все кончено. Все кончено. Все кончено».

Дверь захлопнулась за ней с глухим, финальным стуком. Ирина прислонилась к ней спиной, скользя вниз на пол в прихожей. Темнота. Тишина. Только предательское тиканье настенных часов в гостиной, отсчитывающих секунды ее рухнувшей жизни. Она зажмурилась, но под веками снова и снова проигрывалась сцена их ссоры. Холодные, отточенные, как лезвие, фразы Максима. Его каменное лицо. Стук кольца о стекло.

Она провела рукой по лицу — сухо. Слез больше не было. Внутри была лишь огромная, зияющая пустота, как после тяжелой болезни, когда тело уже не болит, но и жить не хочет.

Телефон в кармане джинсов завибрировал, заставляя ее вздрогнуть. Сердце дико заколотилось, и в мозгу пронеслась безумная надежда: Он. Это он. Он передумал. Он понял. Он просит прощения.

С дрожащими пальцами она вытащила телефон. На экране сияло уведомление: «Оля». Не Максим. Конечно, не Максим.

Сообщение было беззаботным: «Привет, невестушка! Как дела? Прикинь, видела платье от Pronovias — это твоё всё! Скину ссылку? Или уже всё купила и держишь в секрете?»

Ирина смотрела на смайлик, на слово «невестушка», и ее тошнило. Ее мир разлетелся на осколки, а там, снаружи, жизнь продолжала идти своим чередом. Подруги обсуждали платья, солнце светило, кто-то смеялся на улице. Это было так несправедливо и так жестоко, что она снова почувствовала приступ паники.

Она не могла отвечать. Не могла писать. Она позвонила. Пальцы сами набрали номер Ольги, ища спасения, ища того, кто бросит ей спасательный круг в этом бушующем море боли.

«Ир?» — бодрый голос подруги сменился на настороженный, едва она услышала ее прерывистое дыхание. — Что случилось? Ты плачешь?»

«Оль… — ее голос сорвался в хриплый шепот. — Я… я не могу… Он…»

«Где ты? Дома?» — голос Ольги стал собранным, деловым. Она была именно такой — в кризисных ситуациях паника отступала, уступая место практичной решимости.

«Д-да…»

«Сиди там. Не двигайся. Я через пятнадцать минут. Поняла?»

Ирина кивнула, забыв, что ее не видят, и бросила телефон на пол. Она так и сидела, обняв колени, пока снаружи не раздался резкий, настойчивый звонок в дверь, а затем приглушенное: «Ирка, это я! Открывай!»

Она доползла до двери, повернула ключ. На пороге стояла Ольга, вся в энергичном движении, с огромными глазами, полными тревоги. В одной руке она сжимала телефон, в другой — бумажный стаканчик с дымящимся капучино и пакет с круассанами.

«Господи, ты выглядишь ужасно, — выдохнула она, заходя внутрь и окидывая взглядом темную, неуютную прихожую. — Что случилось? Поссорились с Максом?» — это было самое страшное, что она могла предположить.

Ирина беззвучно кивнула и, повернувшись, побрела в гостиную, плюхнулась на диван. Ольга, не раздеваясь, последовала за ней, поставила кофе и еду на стол, села рядом и обняла ее за плечи.

«Ну, рассказывай. Он что, забыл годовщину? Перепутал дату примерки платья? Говори, я его сейчас сама прибью!» — она пыталась шутить, но ее глаза были серьезны.

Ирина покачала головой. Говорить было невыносимо больно. Произносить вслух — значило снова проживать этот кошмар, делать его реальным.

«Контракт… — прошептала она, уткнувшись лицом в плечо подруги. — Он… он прислал контракт».

Ольга вздохнула с облегчением. «Ну, брачный договор? Ну и что? Я же тебе говорила, что у всех этих олигархов это как отче наш. Подпишешь и забудешь. Не из-за этого же ты так?»

«Ты не понимаешь… — Ирина отстранилась, и ее глаза были полыми, безжизненными. — Ты не читала его. Это не контракт, Оль. Это… это акт о капитуляции. О моей полной и безоговорочной капитуляции».

Она встала, с трудом волоча ноги, подошла к ноутбуку, все еще стоявшему на балконном столике, и открыла его. Экран засветился, освещая ее бледное, искаженное страданием лицо.

«Почитай, — сказала она глухо, отодвигая компьютер в сторону, к Ольге. — Сама почитай. Я не могу… я не могу это еще раз пересказывать».

Ольга, скептически поджав губы, подвинула ноутбук к себе. «Ну-ка, ну-ка, посмотрим на эту эпическую поэму… — она пробежала глазами первые страницы, бормоча: — „Стороны… имущество… бла-бла-бла…“ Ир, да это же стандартные юридические заклинания!»

Она листала дальше, и ее легкая, снисходительная улыбка начала медленно таять. Брови поползли вверх. Глаза округлились. Она перестала бормотать, ее лицо стало сосредоточенным, а затем постепенно начало заливаться краской возмущения.

«Что за… — она пролистнула еще немного. — Подожди… он что, серьезно? „Раздельная собственность… даже в браке“? Это как?»

Ирина молчала, глядя в окно на темнеющее небо.

«А это что такое? — голос Ольги стал выше и острее. — „Добровольный отказ от алиментов“? Ты вообще представляешь, что это значит? Это значит, что, если вы разведетесь, а ты, не дай бог, заболеешь или останешься без работы, он может спокойно смотреть, как ты побираешься у метро!»

Она листала все быстрее, ее дыхание стало свистящим.

«Нет… это уже вообще ни в какие ворота! — она почти крикнула, тыча пальцем в экран. — Дети! Он расписывает жизнь будущих детей, как устав акционерного общества! „10 прожиточных минимумов“! Мать его, это сколько? Пятнадцать тысяч в месяц? На ребенка? На что?! На пачку памперсов и баночку пюре? И тебе нельзя будет этими деньгами распоряжаться? А если срочно нужны будут лекарства? Или курсы? Ты что, должна будешь каждый раз у него на коленях стоять и выпрашивать деньги?»

Ольга вскочила с дивана, вся, кипя от негодования. Она ходила по комнате, как разъяренная тигрица в клетке.

«И это что?! — она остановилась и снова посмотрела на экран. — „Штраф за разглашение условий… пятьсот тысяч долларов“? Да он совсем охренел? Ты что, его коммерческая тайна? Его патентованная формула кока-колы? Ты не имеешь права пойти и поплакаться подруге? А если я, вот, знаю? Он и с меня теперь будет требовать полмиллиона? Да я ему всю его дурацкую „юридическую группу“ за такие деньги засуну, куда солнце не заглядывает!»

Она резко захлопнула ноутбук с такой силой, что Ирина вздрогнула.

«Нет, Ирина, ты меня прости, но это не контракт! — Ольга стояла перед ней, уперев руки в боки, ее глаза горели огнем праведного гнева. — Это не „формальность“ и не „защита активов“! Это унизительный, похабный, кабальный документ! Это прямое оскорбление! Это плевок в твое лицо и в лицо ваших будущих детей!»

Ее слова, такие резкие, такие бескомпромиссные, были лишь эхом того, что кричала душа самой Ирины. Но услышать это со стороны, от человека, не охваченного болью и любовью, было в тысячу раз страшнее.

«Он… он говорит, что это не про недоверие, — слабо попыталась защитить его Ирина, сама не веря в свои слова. — Что это про ответственность. Что он видел, как рушатся семьи из-за денег…»

«Ага, видел! — фыркнула Ольга. — Видел, как его папаша-олигарх менял жен как перчатки и откупался от них? Это он „видел“? И что, он теперь решил, что все женщины — продажные мокрицы, от которых нужно защищаться каменной стеной? А ты-то при чем здесь? Ты что, виновата, что у его папаши был маленький… гм… капиталец?»

Она села обратно, схватила Ирину за руки и посмотрела на нее с суровой серьезностью.

«Слушай меня и слушай внимательно. Я твоя подруга. Я тебя люблю. И поэтому я скажу тебе правду, которую ты, ослепленная любовью, отказываешься видеть. Этот документ — не про ответственность. Он про страх. Про патологический, больной страх. И про тотальное, абсолютное недоверие к тебе. Он не видит в тебе партнера, равного себе. Он видит в тебе красивую, умную, но, увы, потенциально опасную обузу. Риск. И этот риск он страхует вот этим ужасом».

Ольга указала на закрытый ноутбук.

«Он не строит с тобой семью, Ирина. Он нанимает тебя на работу „жены“ с самым унизительным трудовым договором в истории. Без соцпакета, без гарантий, с колоссальной материальной ответственностью и штрафами за проступки. И самое ужасное, — ее голос дрогнул, — что ты ему за это еще и в постели должна будешь. Бесплатно. Потому что все, что ты от него получишь, будет его собственностью, которую он в любой момент может отозвать».

Ирина сжалась в комок. Слова Ольги были как удары ножом. Но в них была страшная, неумолимая правда.

«Что мне делать?» — выдохнула она, и в этом вопросе была вся ее беспомощность и отчаяние.

«Что делать? — Ольга посмотрела на нее как на безумную. — Беги! Беги от него, не оглядываясь! Пока не поздно! Ты отдала ему кольцо? Молодец! Умница! Теперь заблокируй его номер, выброси все его подарки (или продай, на черный день!), и начинай жить заново!»

«Но я же его люблю…» — это прозвучало как стон, как последний оплот утопающего, цепляющегося за соломинку.

Ольга вздохнула, и ее гнев сменился на жалость. Она снова обняла подругу.

«Я знаю, детка. Знаю. Но иногда любви недостаточно. Иногда любовь — это яд, который медленно убивает тебя. Он тебя не любит. Не так, как надо. Любовь — это доверие. Это взаимность. Это „мы“ против проблемы, а не „я“ против тебя. У вас что было сегодня? У вас было „я“ против тебя. Он против тебя. Его адвокаты против тебя. Его деньги против тебя. Где тут место для любви?»

Ирина закрыла глаза. Перед ней снова встал образ Максима — не того холодного монстра из сегодняшней ссоры, а того, что был на скале. С сияющими глазами, с дрожащими от волнения руками, с голосом, полным обожания. Как эти два человека уживались в одном теле?

«Он не всегда такой… — прошептала она. — Он может быть другим… Нежным…»

«Может, — не стала спорить Ольга. — Но сегодня, когда дело коснулось самого главного, он показал свое истинное лицо. Лицо человека, который ставит деньги выше чувств. Договор — выше доверия. И ты должна выбрать — ты хочешь жить с этим человеком? С тем, который сегодня был здесь? Потому что тот, с скалы, он, возможно, был лишь красивой оберткой».

Она встала, подошла к кухне, налила два бокала воды и принесла один Ирине.

«Пей. Ты обезвожена. И слушай меня. Ты сильная. Ты умная. Ты талантливая. Ты зарабатываешь сама на себя. Тебе не нужен его замок с позолоченными решетками на окнах. Ты заслуживаешь нормального мужчину, который будет с тобой строить дом, а не крепость. Который будет делить с тобой не только постель, но и жизнь. Всего себя. А не 10 прожиточных минимумов на общего ребенка».

Ирина сделала глоток воды. Она была ледяной и обжигающе горькой.

«Я сказала ему, что не могу это подписать… — тихо сказала она. — И… ушла».

Глаза Ольги расширились от изумления, а затем засияли гордостью. Она схватила ее за лицо и звонко чмокнула в лоб.

«Вот это да! Вот это по-нашему! Вот это я понимаю — гордость и самолюбие! Я тобой горжусь, правда! Ты молодец! Настоящая королева!»

Но ее восторг не нашел отклика в душе Ирины. Та лишь потупилась.

«А что, если я ошиблась? — прошептала она. — Что, если он прав? Что, если это и есть взрослая, прагматичная любовь? А я просто повернула назад из-за своей гордыни и романтических иллюзий?»

Ольга смотрела на нее с таким сожалением, будто та была тяжело больна.

«Ирина… взрослая, прагматичная любовь — это когда ты заранее, ДО свадьбы, честно обсуждаешь финансовые вопросы. Составляешь вместе, с двумя юристами, справедливый договор, который защищает интересы ОБОИХ. А не тот ад, что он тебе прислал. То, что сделал он — это не прагматизм. Это диктатура. Ты не ошиблась. Ты спасла себя. Поверь мне».

Но Ирина уже не могла никому верить. Ни Максиму, ни Ольге, ни самой себе. Внутри нее бушевала гражданская война. Одна часть, гордая и оскорбленная, кричала: «Беги!». Другая, любящая и отчаянная, шептала: «Вернись! Пойми его! Прости!».

Ольга, видя ее метания, покачала головой. «Ладно. Я здесь. Я никуда не ухожу. Сегодня ты ночуешь у меня. А завтра… завтра посмотрим. Но обещай мне одно».

«Что?» — подняла на нее глаза Ирина.

«Обещай, что не подпишешь эту бумагу. Пока не покажешь ее независимому юристу. Моему знакомому. Он посмотрит беспристрастно. Обещай».

Ирина медленно кивнула. Это было единственное разумное, что она могла сделать в этой ситуации.

«Обещаю».

Ольга обняла ее еще раз, крепко-крепко. Но даже в ее объятиях Ирина чувствовала себя бесконечно одинокой. Потому что решение, самое главное решение в ее жизни, ей предстояло принять самой. И от этого решения зависело не просто ее будущее. От него зависела ее душа. Сможет ли она когда-нибудь снова уважать себя, если сдастся? И сможет ли она когда-нибудь снова быть счастлива, если уйдет?

Вопросы висели в воздухе, тяжелые и безответные. А за окном совсем стемнело, и в стекле отражались две женщины, сидящие в обнимку на диване, — одна, полная огня и уверенности, и другая — разбитая, потерянная, с глазами, в которых читалась одна-единственная мысль: «Что же я натворила?»

Глава 6: Ультиматум

Ночь у Ольги стала для Ирины одним сплошным кошмаром наяву. Она лежала на узком гостевом диване, уставясь в чужой потолок, подсвеченный оранжевым отсветом уличных фонарей. Каждая тень казалась ему — его силуэтом, каждое шуршание за стеной — его шагами. Она ворочалась, куталась в одеяло, которое пахло чужим стиральным порошком, потом сбрасывала его, потому что становилось душно. В голове крутилась карусель из обрывков фраз, образов, эмоций.

Слова Ольги звучали громко и четко: «Беги! Он не любит тебя! Это диктатура!». Они были логичны, они были справедливы. Но сквозь них пробивался его голос, тихий и надтреснутый: «Это не про недоверие… это про мою ответственность…». И его глаза на скале, полные слез и обожания. Как совместить эти два образа? Какой из них настоящий?

Под утро она, кажется, ненадолго забылась тяжелым, беспокойным сном, и ей приснилось, что она подписывает тот контракт. Перо было тяжелым, как гиря, и оставляло на бумаге не чернильные, а кровавые следы. Максим стоял рядом и улыбался, но улыбка была у него не на лице, а на маске, которую он держал в руке. А ее собственное лицо было покрыто густой сеткой мелкого шрифта, как паутиной.

Она проснулась с криком, зажатым в горле, в холодном поту. Сердце бешено колотилось. За окном было серое, предрассветное марево. Ольга храпела за стеной. Мир был пуст и безразличен.

Она взяла свой телефон. Ни звонков, ни сообщений. Тишина из его мира была оглушительной. Он не звал ее назад. Он не умолял. Он не пытался объяснить. Он давал ей время. Время одуматься. Принять его условия. Эта уверенность, это молчаливое ожидание капитуляции были хуже любого крика.

Ольга повела ее на завтрак в шумное, пахнущее кофе и свежей выпечкой кафе. Усадила за столик у окна, заказала ей кашу с ягодами и зеленый чай, сама уплетала круассан с шоколадом.

«Ешь. Тебе нужны силы. Сегодня идем к юристу, к моему знакомому. Он все посмотрит и объяснит тебе на пальцах, что это за документ такой „милый“ твой жених составил».

Ирина ковыряла ложкой в тарелке. Еда казалась безвкусной, ватной. Она чувствовала себя предательницей. Сидеть здесь, с подругой, и планировать, как юристами воевать с человеком, которого она любила… Это было неправильно. Унизительно для них обоих.

«Я не знаю, Оль… Может, просто поговорить с ним еще раз? Объяснить…»

Ольга положила руку на ее запястье. «Объяснить что? Что тебе не нравится сумма штрафа? Что ты хочешь двадцать прожиточных минимумов на ребенка, а не десять? Ирина, очнись! Ты не должна ничего объяснять! Это он должен объяснить тебе, как он вообще мог такое составить! Ты не просишь — ты требуешь уважения! А его нет. И не будет, если ты сдашься».

В кафе было тепло и уютно, за соседним столиком смеялась молодая пара, они кормили друг друга кусочками блинчиков. Ирина смотрела на них и чувствовала острую, физическую боль под ребрами. Так могло бы быть у них с Максимом. Если бы не…

Его увидела сначала Ольга. Ее лицо вытянулось, она перестала жевать. «Ну, вот, — выдохнула она. — Явление призрака. Не смотри. Сейчас пройдет».

Ирина невольно обернулась. На улице, у пешеходного перехода, стоял он. Максим. Он был в темном пальто, без шарфа, руки глубоко в карманах. Он не шел, он стоял и смотрел прямо на нее через стекло. Его лицо было бледным, осунувшимся за одну ночь, глаза — темными, подернутыми дымкой усталости или боли. Но в его позе не было ни капли раскаяния или неуверенности. Он был собран, как всегда. Решителен.

Сердце Ирины упало куда-то в ботинки, а затем выскочило в горло и застучало там, как птица в ловушке. Он нашел ее. Он пришел.

Он не улыбался, не делал приветственных жестов. Он просто медленно, не отрывая взгляда, поднял руку и поманил ее к себе пальцем. Нежный, ласковый жест, который он всегда делал, подзывая ее к себе для поцелуя, сейчас выглядел повелительным, почти угрожающим. Иди сюда. Немедленно.

Ольга сжала ее руку. «Сиди. Не выходи. Он не имеет права так с тобой обращаться. Как на посылку какую-то свистнул».

Но Ирина уже двигалась, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, сильнее голоса разума и подруги. Она отодвинула стул.

«Ирина, нет!»

«Я должна, — прошептала она. — Я должна поговорить с ним. Лично».

Ольга хотела было возразить, но сдалась, лишь покачав головой. «Ладно. Но я тебя вижу. Если что — я тут. Прямо тут».