Бесплатный фрагмент - Боже, какое божоле!

Боже, какое божоле!

Факультет, на который я поступила, был очень молодой. В том смысле, что существовал шесть лет и было всего два выпуска специалистов. Преподавали на факультете приходящие и приезжающие профессора, доценты с кандидатами из местного мединститута и Москвы. Подумаешь, четыре часа электричкой! И ещё занятия вели аспиранты, первые выпускники факультета. Назывался он «Факультет психологии и биологии». Это мы, будущие психологи, «инженеры человеческих душ», так его называли. Будущие генетики, селекционеры и дарвинисты называли «Факультет биологии и психологии», а нас- психами. Ну, а мы их в отместку- «биолухами».

Студенты в нашем наборе представляли собой довольно разношёрстную, пёструю массу. На одну треть это были выпускники рабфака. Взрослые, как нам казалось, тётеньки и дяденьки 24—25 лет поступали после армии или завода. Были заводские стипендиаты, мастера спорта по плаванью и гребле, даже колхозные стипендиаты, были перешедшие с других факультетов, из училищ, театралы и поэты. Большинство, около половины, как я шестнадцатилетние выпускники, поступали сразу после школы. Рабфак смотрел на нас снисходительно. Сквозь усы. И вся эта толпа заполняла аудитории, слушала лекции и недоумевала: зачем, собственно, будущим психоаналитикам и гештальт-терапевтам знание строения черепа или работы желез внутренней секреции, таких как гипофиз или тимус?! Допустим, объём мозга ещё может как -то повлиять на коэффициент интеллекта его обладателя. Хотя, как утверждал наш преподаватель, прямой зависимости нет. То есть не факт, что большой мозг гарантирует большой ум. Самый большой мозг был у дебила, страдающего водянкой головного мозга. Работа внутренних органов ещё может как-то влиять на настроение человека, соглашались мы, но чтобы формировать его характер или мотивационную сферу, это уже ни в какие ворота не вписывается!

Однако, жизнь нам доказывала обратное. Взять, хотя бы нашего сокурсника Геннадия Седых. Геннадий прибыл в наш город из Прибалтики, если быть точным, то из Эстонии. Ходил он всегда гордо, с прямой спиной. Носил очки в тонкой оправе и шляпу с полями. Считал себя интеллектуалом и аристократической косточкой. О себе говорил мало. Так вот его дотошность, любознательность и скептический интерес к излагаемому лектором материалу очень сильно зависели от работы его желудка.

Недалеко от факультета располагалась очень дешёвая столовая. Которую мы называли «тошниловкой». Согласна, не оригинально. Но мы её называли именно так. В «тошниловку» мы летели на переменах между парами, поскольку высидеть восемь часов без еды было невозможно. Особенно страдали иногородние студенты, которым не подавали по утрам горячие завтраки. И вообще никакие не подавали, так как подавать было нечего.

Я люблю тебя жизнь,

сорок ре на четыре недели.

Я проел их давно,

и душа еле держится в теле!

Это о них, о наших иногородних товарищах и степухе были написаны эти куплеты. Но вернёмся в «тошиловку». Казалось всё в ней: стулья, занавески, сами стены, пропахло кислой квашенной капустой, из которой готовились щи и рагу. Кстати и то, и другое было вполне съедобным. Мы поглощали рыбные биточки и рис с каким-то белым соусом и серые макароны и бледно жёлтый компот с запахом абрикосов.

Геннадий Седых на нас смотрел с презрением и из столовского меню ничего не ел. Единственное, что он обожал, это их выпечку. Надо отдать должное поварам, выпечка всегда была свежей, очень ароматной. Пирожки с яблоками, картошкой, яйцом и зелёным луком были великолепны! И их не хватало. Их тащили мешками студенты, аспиранты и даже преподаватели.

Так вот, если Геннадию не доставалось пирожков, то его дотошность и язвительная приставучесть к лекторам сильно возрастала. Он не желал принимать на веру излагаемый материал. Требовал доказательств, фактов, аргументов. Преподаватели не могли отшутиться или послать Геннадия куда подальше, то есть к первоисточникам и ввязывались в затяжную полемику. Мы поначалу радовались такому повороту занятия. Можно не писать лекцию, вязать крючком или читать фантастику, или дремать. Кому, что нравится. Но и преподаватели не лыком шиты! По милости Седых к первоисточнику отсылалась вся группа. То есть мы должны были искать лекционный материал самостоятельно. А это было сущее наказание. Книги и учебники по психологии тогда представляли большой дефицит. Мало их было. Приходилось занимать очередь за книгой в научной библиотеке. Мы конспектировали конспекты конспектов! Делали заказы по МБА, межбиблиотечному абонементу. Книгу Дейла Карнеги, которую сейчас можно купить в киоске, мы перепечатывали на ротапринте за бешеные деньги и фотографировали. Короче, в наших интересах было покормить Геннадия, который отличался привередливостью в еде. А после пирожков, о чудо, он делался миролюбивым и молча слушал лекцию, даже кивал в знак согласия.

Ещё на нашем факультете учились ребята из Молдавии. Это они были колхозными стипендиатами. Зачем колхозу, специализирующемуся на выращивании винограда, потребовались психологи мы категорически не понимали. Ну, ладно ещё инженеры выжимающих или возгонных аппаратов, но психологи!? Тодор Митрюк и Сильвана Сикриеру были жгучими кареглазыми брюнетами, похожими на цыган, и в «тошниловку» ходили со своими специями. Они же привнесли в нашу группу знания о винах. Даже скорее не они, а она, Сильвана. Тодор, которого мы звали Фёдором, а потом и просто Федей, был тих скромен, исполнителен, занятий не пропускал. А вот Сильвана, единственная из наших девушек курила. Мы смотрели на неё с изумлением и ужасом, когда она пускала кольца дыма и хохотала в курилке с аспирантами, рассыпая свои роскошные кудри по плечам. Она быстро выскочила замуж и, не доучившись до пятого курса, отбыла в неизвестном нам направлении. Но не в колхоз. Это точно. Федя подтвердил.

Огромное количество лекций по биологии нас напрягало. Латынь зубрить мы не хотели. Практические лабораторные занятия мы прогуливали потому, что это был ужас и кошмар! Бить током мышей и резать лягушек, поверьте, не самое приятное занятие. Лягушки дрыгали лапами, даже лишившись головы. Мы изучали нервные дуги, работу спинного мозга визжа и нервно содрогаясь сами. Если преподаватель отлучался из аудитории, нам помогала лаборантка Ларочка. За что мы её боготворили.

И вот наступили напряжённые дни зачётов и экзаменов. Зачёт по физиологии высшей нервной деятельности состоял из теоретической и практической частей. Эту практическую часть мы боялись панически. Предстояло препарировать лягушку и показать рефлекторную дугу.

Доцент Давыдов строгий, гладко выбритый, в белом халате, дал нам время на подготовку, а сам углубился в книгу за своим столом. Ларочка должна была каждому принести на стол лягушку в лотке и скальпель. Тишина стояла такая, что скрип ручек и шелест страниц казались грохотом. И вот Ларочка трясущимися губами, заикаясь, сообщает Давыдову, что произошёл несчастный случай, какое-то недоразумение: в лаборантской, в ванную, где копошились сотни живых лягушек кто- то по ошибке напустил горячей воды, очень горячей, прямо кипятка. И все земноводные сварились чуть ли не в крутую. Им теперь не до рефлексов, так сказать.

— Кто?! Кто, я вас спрашиваю, это сделал!!? — Мы не узнали голоса нашего преподавателя. И лицо, и голос его были страшными, резкими, гневными.

— Не я, не я, что вы! — Лепетала Ларочка.

— Это вы! — Заорал доцент Давыдов на нас студентов. — Решили зачёт сорвать? Да что зачёт! Там материала было на месяц занятий!!! Вы понимаете масштаб катастрофы?! Мы этих лягушек поштучно в колхозе покупаем! Это последняя поставка! Зима на носу, спячка!

Мы, казалось не дышали, стараясь слиться с лабораторной мебелью.

— Что прикажите делать?! Я вас спрашиваю! — Почему -то Давыдов именно нас считал виновниками произошедшего, вернее кого-то из наших.

И тут в тишине раздаётся спокойный голос Геннадия Седых.

— В любой ситуации, как учит психология, можно найти что-то положительное. Ведь из лягушачьих лапок можно сделать изысканное блюдо французской кухни. Сотэ, например.

Мы боялись смотреть и даже дышать в сторону нашего преподавателя. По его лицу пробежала судорога и он, подойдя к столу Геннадия, выдавил из себя: «Извольте откушать, умник. Лариса Николаевна, принесите лапки».

Ларочка метнулась в подсобку. И перед Геннадием появился лоток с парой лягушачьих лапок. Не изменившись в лице, как говорят, не моргнув глазом, Седых взял двумя пальцами лапку и стал задумчиво жевать её.

Кто-то таращился на знатока французских блюд, а кто- то, напротив зажмурился из слабонервных, чтобы не вытошнило.

— Похоже на курицу, нежное мясо. Только бы соусу, запах тины отбить. — Изрёк наш дегустатор.

И тут наш препод захохотал. Атмосфера в аудитории несколько разрядилась. Но зачёт был перенесён на следующую неделю. Кто залил кипятком лабораторный материал, так и не выяснили. Как говорят, «концы в воду»!

На следующий день Ларочка нам на ушко сообщила, что вечером состоялась аспирантско-преподавательская тусовка. Профессора решили действительно устроить вечер французской кухни. Давыдов распорядился, чтобы купили соус с хреном и запивали лягушек водкой или спиртом с лимонным соком для профилактики паразитарного заражения.

Биологи народ бывалый. В смысле многие бывали в полевых практиках и экспедициях и чего только там не ловили и не едали! Однако, профессор Ия Самсоновна, преподававшая генетику, заявила, что по правилам надо бы французское вино к лапкам. Её аспирант, у которого на носу была защита диссертации, постарался и раздобыл бутылку божоле. Ия Самсоновна потягивая божоле, приговаривала

— Зачёт сорван, но, Боже, какое божоле!

Этот афоризм мигом подхватили студенты.

— Я экзамен провалил, но, Боже, какое божоле.

— Я проспал первую пару, но, Боже, какое божоле!!

— Меня Любка бросила, но, Боже, какое божоле!

Кстати через два года факультет всё же разделили на Факультет биологии и Факультет психологии. И больше никто в университете не варил лягушек. А Геннадий стал классным специалистом в области медицинской психологии.

Хочешь жить — умей плужить

— Вам необходимо пробежать пять километров на беговой дорожке, сто пятьдесят раз подпрыгнуть со скакалкой, две минуты держать «планку», тридцать раз сделать упражнение для пресса, — сказал мне преподаватель физкультуры.

А? Ну, что же, назвалась студенткой — сдавай сессию. Поступая в художественный техникум на шестом десятке жизни, я и думать не думала про физкультуру.

— Если я отожмусь тридцать раз, это будет последним моим достижением на этой земле, Дмитрий Сергеевич.

Преподаватель с пониманием посмотрел на меня.

— Ну, тогда пишите реферат, — предложил он.

— Реферат? О чём?

— О спорте. Какой вам спорт нравится?

— Лыжи! — выпалила я первое пришедшее в голову.

— Лыжи? — физрук задумался.

— А что вас смущает, Дмитрий Сергеевич?

— Да какой-то не актуальный для Калининграда вид спорта. — Мы почти одновременно посмотрели в окно: зеленел газон, накрапывал декабрьский дождик.

— А какой актуальный?

— Футбол, например, тем более чемпионат мира на носу.

— Где футбол и где я? Лыжами я хотя бы в юности занималась, я люблю лыжи.

— Ну ладно, пишите про лыжи, только всё, как положено. Титульный лист, содержание, вступление, изложение темы, заключение, список литературы.

— Хорошо.

Когда я села за реферат, я даже не предполагала, сколько воспоминаний он оживит во мне.

* * *

Ярославль. Зима. Семь тридцать утра. Темно, метёт. Отворачиваясь от хлопьев снега, которые норовят залепить мне глаза и нос, я еле плелась в школу. Кроме портфеля приходилось тащить лыжи с палками, лыжные ботинки, мешок с тёплыми рейтузами, свитером, варежками потому, что физкультура в расписании. Осенью и весной мы занимались в школьном спортзале. А зимой все уроки физры проходили на улице. Почти пять месяцев мы бегали кроссы, оттачивали попеременно-приставной шаг, скольжение и бег на лыжах.

Лыжная гонка продолжилась и в университете. В здании нашего факультета не было спортзала. Мы учились в старом ярославском доме недалеко от набережной Волги, и круглый год бегали по набережной. Зимой там прокладывали отличную лыжню, на которой мы сдавали нормативы. Девушки бежали три километра, юноши — пять. К финишу я приходила не первая, но и не последняя.

— А поехали в Архыз, покатаемся на горных лыжах, — предложила на третьем курсе моя подруга Лена. (Архыз — небольшое поселение на Северном Кавказе)

— Я там уже была. Хорошая лыжная база. И красотища! — развивает тему подруга, — только ботинки для горных лыж лучше иметь свои… и маску.

Ботинки даже без маски, это сильный напряг для моего студенческого кошелька. Сто пятьдесят рублей против сорока пяти рублей моей стипендии!

— Это твоя блажь. Сама и зарабатывай на ботинки, — ответил отец на мою просьбу о помощи. Думал, я передумаю.

Я согласилась, что это блажь и устроилась в ближайший к нашему дому гастроном, мыть по вечерам подсобные помещения.

— Ты хоть соображаешь, в каком свете ты нас выставила? — возмущались родители. Все соседи отовариваются в этом гастрономе. Все нас знают. Что они подумают о нас, увидев тебя, дочь доцента и начальника отдела, поломойкой.

Страх вынудил свернуть мою трудовую деятельность в гастрономе. Но не страх за реноме родителей. А страх… крыс! Огромные крысы бегали между мешками с крупой и макаронами в подсобках магазина. О, Щелкунчик, как мне тебя не хватало тогда!

Тогда…. Тогда я устроилась на моторный завод шлифовальщицей самого низшего не то пятнадцатого, не то семнадцатого разряда. Я должна была отшлифовать на станке за смену немыслимое для меня количество каких-то штуковин. Станок бешено гудел и вращал ось со шлифовальным диском. Я его жутко боялась. Количество и качество отшлифованных мной штучек-дрючек оставляло желать лучшего. Рабочие, переговариваясь за моей спиной, незлобно посмеивались и матерились. Да, именно на ЯМЗ я услышала впервые другой «русский» язык во всей его красе и приняла твёрдое решение приложить все усилия, чтобы не распределиться на завод.

— Она, наверное, б…, залетела и одна растит ребёнка, — услышала я о себе новость в женской раздевалке (меня не заметили за открытой дверкой шкафчика).

Как бы то ни было, но свои сто рублей через месяц я получила и купила вожделенный ботинки.

— Это стоило моих страданий! — думала я, стоя на склоне горы в Архызе. — Господи! Как прекрасно!

Слёзы непроизвольно катились по моим щекам. В Архызе и на следующий год в Домбае меня не покидало чувство восторга раскрепощённой души среди заснеженных гор, чистейшего неба, ослепительного солнца и величественных елей.

Первым делом инструктор нас научил правильно падать: головой к склону, ногами от склона, чтобы лыжи автоматически отстёгивались, если что…. И учил потихоньку спускаться плугом, то есть носки вместе, пятки врозь.

— Хочешь жить — умей плужить! — орал на нас красавец — инструктор из местных. Чёрная шевелюра, карие с задорным блеском глаза. Мы в него сразу влюбились.

Я довольно быстро освоила спуск с горы и подъём на бугеле. Даже быстрее некоторых ребят. Пригодилась ярославская школа.

После окончания университета мы с мужем поехали по распределению в Великий Новгород. Опять морозы под тридцать градусов, сугробы в метр высотой и, конечно, лыжи! Вокруг Детинца, новгородского Кремля, прокладывалась лыжня с освещением. И Волхов хорошо промерзал. Я беременная неслась на лыжах по замёрзшей реке и кричала мужу: «Не отставай!» Он еле полз где-то позади меня. Он не лыжник. В Ярославле он занимался вольной борьбой. И в Новгородских лыжных прогулках сопровождал меня из чувства супружеского долга.

* * *

В Арабских Эмиратах есть лыжный склон длинной 400 метров, куда поставляют сотни тонн искусственного снега. Но Калининград не Эмираты… к счастью для меня.

Реферат я сдала, зачёт получила и заскучала по снегу. А может написать одноклассникам и махнуть в Ярославль на лыжную базу?

Ан дер Биркен

Поселившись в самом центре Калининграда, первое время я была вполне довольна жизнью и собой. Если бы я жила в этом месте лет этак 80 назад, то могла бы из окон своего жилища любоваться Королевским замком. Меня и мое семейство радовала возможность прогулок вокруг озера Нижнего в любое время года. Мы наблюдали с балкона все праздничные фейерверки, парады духовых оркестров и костюмированные шествия в День города. Как теперь модно говорить, в шаговой доступности были музеи, галерея, театр, спорткомплекс с бассейном, библиотека. То есть я находилась в самой кипучей части культурной жизни города и людской сутолоки. Со временем это бурление стало немного утомлять. Особенно досаждал транспорт, который гудел и двигался по проспекту в шесть рядов, непрерывно испуская гарь и пары бензина. Трамваи тарахтели так, что наша хрущевка дрожала, как гриппозная. От этой дрожи расшатались болты, крепившие люстру на потолке. И в один счастливый день она рухнула в центр ковра, разметав осколки по всей нашей квартирушечке. Счастливый потому, что ровно пять минут назад мой годовалый внук складывал кубики, сидя именно на этой самой части ковра. Это была последняя капля.

Я решила непременно переехать в тихий зеленый район, подальше от суеты и толкотни. Целый год риелторы меня таскали по таким убогим закоулкам города, о существовании которых я даже не подозревала. Наконец поиски завершились желаемым результатом. Мы переехали в просторную новую квартиру. Это был район бывших рабочих окраин и кладбищ Кёнигсберга. Вот уж где, действительно, была исключительная благодать!

*****

Друзья, помогавшие мне перевозить вещи в новую квартиру, восторгались. Здесь у вас рай! В самом деле, я выходила из кухни прямиком на зелёную лужайку. За окнами ветер играл ветвями трех молодых берёзок. Весной недалеко от нашего дома благоухали старые заброшенные сады. А осенью мы в них собирали калину, черноплодную рябину, алычу, груши, яблоки разных сортов. Когда под своими березками я нашла несколько крепеньких и чистеньких грибов, радость моя была неописуема. Я не могла и мечтать о такой шаговой доступности природы к моему дому! Но…

Куда человек может переехать от сутолоки и постоянной озабоченности в самом себе и в себе подобных?

С первых же дней новые соседи заставляли меня помнить, что я, всё -таки не в раю. Это были все продвинутые и исключительно деловые молодые люди на новеньких иномарках.

— Вы за качели платить будете? — первым же делом поинтересовалась молодая мамочка из квартиры напротив. Разумеется, буду! Мое дите нуждается в играх и развлечениях

Потом оказалось, что надо оплатить и травку под ногами и прочие райские атрибуты. Все, что они сделали три года назад для себя любимых.

Близость к природе молодые люди понимали по -своему. По вечерам регулярно коптил небо мангал, и из иномарок стучала по голове музыка в стиле техно. Какой отдых без нее? По газону носились собачки самых гламурных пород.

— Если Вы не можете оплатить грунт, песок, грин канаду (сорт травы),

тогда поливайте и пропалывайте газон хотя бы» — внушал мне владелец сверкающей мицубиши и сверкающей прически а ля бильярдный шар.

— Полить травку? Да с нашим превеликим удовольствием — ответила я. Что еще изволите? Полированный шарик не заметил иронии, важно произнес: «Сорняки убирайте. Одуванчики там всякие, клевер. Газон должен быть ровным и зеленым».

Я не люблю ссориться с соседями. И вот я рву пушистые золотистые головки и думаю: «Интересно, одуванчики знают, что они- сорняки. Эти солнечные медоносы. Из них же можно было наварить варенья или сделать вино. Но мои соседи вряд ли читали об этом». И еще я представляю, что тот, кто засеял землю людьми, говорит кому-то: «Иди, сорняки прополи. Эти со светлыми головами выбиваются из газона. Эти писаки -мараки… какая от них польза…»

Итак, с соседями стараюсь поддерживать добрососедские отношения, сведя трения до минимума. Трения с моими близкими, по какому-то мне непонятному закону сохранения, усиливаются. Звонит матушка: «Твоему сыну пора определяться в жизни. Он уже в девятом классе. Ты должна задуматься об этом!» Я?! «Да ты. Ты мать. У мальчика проблемы с английским, а ты не можешь найти средства на репетитора». Я успокаиваю маму и обещаю ей серьёзно подумать об этом, решить проблему. Сын обижается, на то, что мы пытаемся решать за него.

Следом подруга обрывает мобильник: «Ты почему не была на ярмарке? Я Тебе могла выделить бесплатно место под твои изделия».

Только села к письменному столу, звонят: «Вы не могли бы с Дашей сегодня позаниматься. Она не умеет рисовать человека, а ей осенью в школу» Обязательно надо научить ребенка рисовать человека. Ведь что удивительно, девочка видит людей ежедневно, но не помнит, что у человека голова с туловищем соединена шеей, что на голове есть уши, а пальцы растут из кисти, а не сразу из руки. Я должна позаниматься с Дашей.

«Мама, погуляешь вечером с Лёшкой? Мне надо отлучиться». Конечно, погуляю. У дочери не сложилась личная жизнь. Я чувствую свою вину. Я должна ей и ее сыну. Звонок в дверь. Сосед приносит квитанции на газ и воду, я благодарю его и кладу бумажки в стопочку, еще не оплаченных за прошлый месяц.

Психотерапевты советуют подняться над ситуацией, увеличить масштаб событий и тогда твои хлопоты и проблемы становятся мелкими и даже смешными. Пытаюсь подняться над своей ячейкой общества и подумать в масштабе страны в целом и Земли. Включаю интернет. Легче почему- то не становится. Напротив, теперь почему- то чувствую, что должна ещё тем детям, по которым сейчас стреляют. Кто должен создать среду безопасную для нашего будущего? Вопрос в пространство. Что неправильно делаю, а как делать правильно? Я кружусь в ежедневном вихре хлопот, дел и долженствований. Обращаюсь к книгам, к советам умных людей. Они советуют мне слушать Вселенную, которая мудра и постоянно подаёт нам знаки. Приглядывайтесь и прислушивайтесь. Пишут они. Ничего не случайно в жизни. Чтобы вырваться из круга суеты, советуют делать что-нибудь не так как всегда и не то, что всегда.

****

И вот я встала в пять утра с чувством, что сегодня буду делать что- то новое, и увижу знаки Судьбы. Меня осеняет! Я сто лет на каталась на велосипеде! Натягиваю джинсы и свитер, тихо выхожу на лестничную площадку и вытаскиваю на улицу велосипед сына. Тело помнит движения. Я качу по грунтовой дороге, наслаждаясь тишиной и свежестью. Летнее утро прекрасно. Птицы перекликаются в зелени ветвей. Собаки еще спят. Днем меня облаял бы уже десяток дворовых псов на этой улице. Выезжаю на асфальт. Дорога тоже пустынна. Редкие автомобили мчат мимо меня. Благодать то какая! Кто это видит! Таджик в оранжевом жилете меланхолично машет метлой. Что он может понимать! А может он про себя вспоминает строки Фирдоуси?

Венец, краса всего живого — разум,

Признай, что бытия основа — разум.

Он — твой вожатый, он — в людских сердцах,

Он с нами на земле и в небесах.

Я с огромным удовольствием наматываю круги по пустынным улицам. Транспорта становится больше. Надо возвращаться домой, пока с непривычки не столкнулась с кем- нибудь. Знаков Вселенная пока мне не подаёт. Я сворачиваю во дворы. Еду по старой немецкой брусчатке. Велосипед подскакивает на каждом камне. Каждая ямка и бугорок отдается болью по позвоночнику в затылок. Я пытаюсь свернуть с мостовой на асфальт, но колесо спотыкается о бордюр, и я падаю вместе с моим железным товарищем. Боль пронзает колено и всю правую ногу. Лежу и рассматриваю стену дома, возле которого я завалилась. Потираю ногу и смотрю наверх. Это что, знак Вселенной? Я тут хожу ежедневно третий год. По этой тихой улице Берёзовой. И только сегодня в первый раз вижу ЭТО. Я поднимаюсь осторожно, потираю ногу. Вроде цела. Опять поднимаю вверх глаза и рассматриваю барельеф на старом, обшарпанном строении. Кому пришла в голову на простом рабочем доме изобразить семь голеньких малышей. Они танцуют или шагают, приплясывая, и несут гирлянду из веток. Центральная фигурка обнимает козленка. Что символизирует эта группа? Я иду слегка хромая метров десять, потом сажусь на велосипед и еду домой. Постоянно мысленно рассматриваю барельеф. Почему я упала рядом с этим домом? Чтобы увидеть эти фигурки? О чём они мне могут говорить? Их нагота, как символ незащищенности, доверчивости, открытости миру? Почему люди, жившие когда-то в этом доме, выбрали этот сюжет для его украшения? Им тоже хотелось быть беззаботными, отдохнуть от суеты.

Улица Берёзовая, бывшая Анденбиркен в Кёнигсберге. Это рабочая окраина. Биркен, по-немецки, значит берёза. Я не сильна в немецком языке. На берёзе или под берёзами. На этой маленькой улочке среди лип и тополей и правда растёт тринадцать берёз! Одна старая берёза, метров на десять возвышается над домами! Жизнь людей в этих домах вряд ли была лёгкой и праздной. Может им хотелось оставаться детьми, которые живут, как советуют просветлённые, здесь и сейчас, не печалясь, не завидуя, ничего не загадывая, не стяжая, не прикапливая на будущее. Размышляя об этом архитектурном привете из прошлого, я подхожу к своему дому и ложусь на траву возле моих берёзок. Смотрю в небо на облака. Вселенная улыбается.

Сон в зимнюю ночь или сувенир из Кёльна

В последние дни уходящего года Инга решила добраться до каждого закоулка в своей квартире и расчистить его. Выбросить негодное, отдать людям ещё годное, но ненужное ей. Она освободила тумбочки от старых бумаг и незаконченных рисунков. Вряд ли до них дойдёт дело. Неинтересные ей книги и старые журналы она отнесла в ближайшую библиотеку. Одежду, из которой выросли она и её сын, отвезла на такси в Центр социальной помощи населению. Даже старую тумбу для обуви с помощью соседа отволокла на площадку для шашлыка. В квартире стало даже как-то легче дышать.

Оставалось ещё разобраться на антресолях, куда Инга не заглядывала уже несколько лет. Какие-то коробки, свёртки, пакеты, рулоны переселились с антресолей на пол, перегородив коридор. Опять пожелтевшие журналы, выгоревшие фотоплёнки — привет из прошлого века, туфли и шляпки давно демодэ. Короче, весь ассортимент для помойки. Но вот Инга открыла коробочку, в которой лежали часы-ходики. Небольшие деревянные часы в виде домика, на крыше которого сидела резная птичка. Вокруг циферблата — голубые и белые цветочки. Под домиком висели две гирьки в виде бронзовых еловых шишек. А между ними на качелях сидела миниатюрная девушка в национальном немецком костюме: белая блузка с пышными рукавами, серая юбка, чёрный жилет, ярко-красный фартук, белые чулки и башмачки. Завершала убранство жёлтая шляпка с маками. Инга вспомнила, это были часы из Кёльна. Когда-то она их уронила по неосторожности, крышка домика откололась. Инга сложила часы в коробку. «Потом склею», — решила она. Но это «потом» всё не наступало, и сувенир оказался забыт на антресолях.