Бесплатный фрагмент - Ботаник с беспокойным сердцем

Обо мне

Сколько себя помню, я всегда о чем-то беспокоился. Наверное, если во всем мире наступила бы тишь да благодать, я все равно нашел бы, о чем попереживать. Даже когда на минуту вдруг мою душу охватывали покой и счастье, то сразу же по истечении этой минуты я вздрагивал и думал: «Что-то я развеселился, наверное, не к добру». Я не искал поводов для беспокойств, все происходило как-то само собой.

Причиной всему моя черта характера, которая формировалась у меня с раннего детства. Помню, будучи ребенком, как часто я слышал от мамы слово: «Нельзя». Бегать было нельзя, громко говорить тоже нельзя, лезть в лужи, и т. д. и т. п.

Повзрослев, я стал понимать, почему эти вещи делать было нельзя, а тогда я этого не знал, и взрослые не объясняли. В результате после тысячного нельзя, у меня сложилось устойчивое мнение, что я всем мешаю, все делаю не то и не так. Со временем я стал с тревогой посещать детский сад, избегать общения со сверстниками, бояться ходить в гости.

А когда научился читать, то и вовсе ушел с головой в мир книг. Внешний мир казался мне слишком сложным, где я никак не мог найти свое место, понять, как себя вести, чтобы угодить маме, бабушке, чтобы не обидеть окружающих. А в книгах все было понятно. Вот тебе положительный герой, вот отрицательный. У них я учился жизни, умению выходить из сложных жизненных ситуаций.

То ли от чтения, то ли от наследственной предрасположенности у меня ухудшилось зрение и мне пришлось одеть очки. И вот в 7 лет к стенам школы я пришел с образом человека, для которых добрые школьники придумали много разных характеристик, типа «очкарик», «лох» и «ботаник».

Всю начальную школу я провел за первой партой, которая нос к носу стояла возле учительского стола. Там мне было комфортно, потому что никто не мешал учиться, и к тому же безопасно. Редко кто осмеливался обидеть меня перед горячим взором классной руководительницы. А желающих поиздеваться надо мной было предостаточно. Почему-то дети, которые считали себя самыми сильными и наглыми, в качестве мишени выбирали самых слабых и скромных.

Мне хорошо давались школьные предметы, и я быстро сделался отличником и любимцем педагогического коллектива. Младшую школу я закончил с пятерками, но друзей так и не приобрел. Тогда этот факт не казался мне уж таким трагичным. Но все поменялось в средней школе.

До седьмого класса я, как и прежде, любил одиночество, общение находил только в книгах. Но постепенно стал замечать, что к обычным моим беспокойствам и тревогам добавилось еще одно неведомое мне ранее переживание. Откуда-то взялось желание быть частью коллектива. Частенько с тоской в сердце и, тяжело вздыхая, припадал я к окошку и наблюдал, как играли мальчишки во дворе. И мне хотелось к ним. Даже в своих мечтах я уже путешествовал не один, как раньше, а с воображаемым другом. Я начал тяготиться своего одиночества. Нет, я не хотел шумной компании, я хотел друга.

Раньше, всем, что было на душе, я мог поделиться с мамой. Но не теперь. У меня появились тайные мысли и желания. Они были только моими, очень личными и неприкосновенными. Такое чувство собственности, пусть касательно только мыслей, мне нравилось. Это давало ощущение взрослости. И, наверное, только с настоящим другом я мог бы разделить свои новые взрослые переживания.

— Кирюша, иди, поиграй во дворе, — вдруг сказала мама. Она вошла незаметно и я вздрогнул.

— Мне уроки учить надо, — ответил я.

— Погуляй, погуляй, — сказала мама и ушла.

В последнее время она гнала меня на улицу ненастойчиво, скорее, из-за родительского долга, чем из-за желания, чтобы я вышел во двор. Ей пришлось согласиться с тем фактом, что кроме проблем мои гуляния мне не приносили ничего хорошего.

Казалось бы, ну, что тут такого, когда мальчишка играет во дворе со сверстниками. Да ничего необычного. Но не в моем случае.

Один раз мама меня буквально выманила на улицу, позвала ребят помладше и оставила с ними, а сама ушла в магазин. Начиналось все хорошо, стали играть в прятки. И тут меня позвал сосед Никита и предложил спрятаться вместе с ним. Он открыл дверь в подвал, пропустил вперед. Я зашел и услышал, как за мной захлопнулась дверь, и закрылся замок. Через некоторое время я услышал голоса за дверью. Никита собрал своих друзей и хвастался перед ними. Будто запереть человека в подвале — великий подвиг, а не великая подлость. Я безнадежно просил выпустить меня, но в ответ слышал только язвительный смех и неприличные слова.

Я присел возле двери и стал ждать. Я почему-то верил, что у этих ребят пройдет кураж и проснется совесть, возобладают добрые чувства, и тогда они придут и откроют дверь. Я этого ждал с волнением и тревогой, как всегда и везде.

Вглубь подвала я не ходил, там было довольно темно и мрачно. Вдруг я услышал шорох, пригляделся — два зеленых глаза смотрели на меня. Еще через мгновение ко мне вышла кошка.

— Привет, — ласково сказал я, боясь спугнуть ее.

Кошка подошла ближе, оценивающе глянула на меня, потом улеглась рядом. Я начал ее гладить. Она замурлыкала.

Тогда я почувствовал радость от того, что хоть кто-то отнесся ко мне по-человечески. К тому же стало немного спокойнее, из-за понимания, что мыши ко мне точно не подберутся.

Так я просидел до самого вечера. Открыл дверь дворик, который пришел включать фонари во дворе. Как только скрипнул замок, моя новая подружка быстро убежала туда, откуда пришла.

— А ты что тут? — удивленно вскрикнул дворник.

— Извините, — сказал я.

Узнав меня, дворник осмелел и заворчал:

— Не зря говорят, в тихом омуте черти водятся. Потихушечку тут покуриваешь.

— Нет, я случайно, — стал оправдываться я. Но все было бесполезно.

Наш дворник — мужичок пожилой, некрасивый, немного сгорбленный. Я никогда не видел улыбку на его лице, зато всегда замечал опухшие глаза и потупившийся взгляд. Он много ворчал. О чем и почему было не понятно. Но спорить с ним никто не решался. Наверное, потому что он никогда не расставался с метлой. А метла эта состояла из массивного черенка, на конце которого проволочными витками крепилась тяжелая копна из сухих веток.

Жил дворник в нашем же доме, на первом этаже в однокомнатной квартире. Говорили, что он разом потерял всю семью, вроде как убили бандиты на улице. Из-за этого я всегда со страданием смотрел на него и теперь не обижался. Он такое горе перенес, поэтому имел право сердиться.

Я вышел во двор и отправился домой. Дома я застал плачущую маму. Завидев меня, она бросились ко мне.

— Где ты был? Я тебя обыскалась, — сквозь слезы кричала мама.

— Все хорошо, не переживай, — тихо ответил я.

— Ребята сказали, что ты куда-то ушел, — продолжала мама.

Я не знал, что ответить. Но одно я знал точно, что не расскажу ей правду, потому что не хотел расстраивать и без того измученное сердце мамы.

— Я засиделся в парке, — придумал я.

С тех пор мама если и отправляла меня во двор, то не очень настойчиво.

А я с тех пор каждое утро перед школой в отверстии, которое вело в подвал, оставлял кусочки колбасы, сыра, мяса. После школы с волнением заглядывал туда, и радовался, когда ничего там не обнаруживал. Тогда я доставал остатки пирожка, купленного в школьной столовой, и снова подсовывал в отверстие.

Один раз утром я обнаружил, что отверстие было замуровано. Я нашел подвальное окно и пытался заглянуть внутрь. Оно было мутным, изрядно забрызганным грязью, так что сквозь него невозможно было ничего разглядеть. Я сдвинул раму, как мог и положил туда колбасу.

После школы сердце билось как бешенное, я боялся увидеть свое нетронутое лакомство. Так оно и было. Я немного походил вокруг, зашел за дом. Но открытых входов в подвал так и не нашел. В эту ночь я не сомкнул глаз. Ко всем моим беспокойствам добавилось еще одно. Я переживал за кошку.

Утром я подошел к дворнику и спросил про подвал и кошку. На что он мне ответил:

— Начальство сказало, чтобы все входы закрыть.

— Там была кошка, — вежливо сказал я.

— И что? — недовольно заворчал дворник.

Туман в моей душе сгустился, все сжалось внутри. Я побрел домой. Долго не мог успокоиться, все думал о бедной кошке. Немного поплакал. Когда пришла мама с работы, я, стиснув зубы, стал вести себя, как обычно. Мама уже смирилась с моими грустными глазами, которые предательски выдавали все, что я прятал глубоко внутри. Я улыбался, смеялся, но только внешне, чтобы не беспокоить маму. А внутри я волновался за кошку, за маму, за дворника, за мальчишек во дворе, да мало ли за кого еще.

Так я страдал, пока не произошел один случай. После школы я подходил к своему подъезду, как дворник крикнул мне:

— Пригнись!

Я остановился и услышал глухой звук за спиной. Это упал огромный булыжник. А возле лавочки через два подъезда стояли незнакомые парни. Они внимательно смотрели в мою сторону и улыбались. Среди них я разглядел Никитку. Это я позже узнал, что там с ним был его старший брат с друзьями. Этот брат недавно вернулся из колонии.

Тогда я подумал, что Никитка был таким злым из-за брата. Никитка учился еще в четвертом классе, но вел себя дерзко не по годам. Он любил задирать всех, и особенно тех, кто постарше. Он сначала проверял, последует отпор или нет. Кто проверку проходил, к тому не лез. Меня он ненавидел и презирал всем своим сердцем. Я не проходил его проверки никогда.

Дворник ничего им не сказал, а крикнул мне:

— Смотри по сторонам. Уголовников развелось.

А потом он нагнулся и произнес:

— Кис, кис, кис.

На его зов вышла кошка, та самая трехцветная, которая мурлыкала для меня в подвале.

— Пойдем, Мурка, домой, а то развелось хулиганов.

Мурка быстро забежала в открытую дверь. За ней скрылся дворник.

Я ненадолго забыл про булыжник и облегчено вздохнул. Кошка была в порядке, да еще под присмотром. Я почувствовал, как один камешек скатился с горы камней, живущих в моей душе. Вместо него появился булыжник, наверное, тот самый, который летел сегодня в меня.

Появление новых соседей с криминальными наклонностями не предвещало ничего хорошего. Я понимал, что дорога со школы домой теперь стала небезопасной. И мне придется преодолевать ее со скоростью света, оглядываясь по сторонам.

Не только во дворе, но и в школе меня часто обижали. И как ни странно я привык к этому. Представьте, что к унижениям можно привыкнуть. Для меня это были просто слова, чужие действия, которые не трогали сердце и не мучили меня изнутри. Тяжелее мне давалось ожидание неприятностей. Когда я заходил в школу, то уже знал наверняка, что сегодня меня обзовут, толкнут или растерзают мой рюкзак. И вот это-то ожидание и неизвестность того, когда это будет, это и беспокоило меня больше всего.

Наверное, мне стоило бы заняться спортом и научиться давать отпор своим обидчикам. Тем более, что в физическом развитии я не уступал сверстникам. К подростковому возрасту у меня была нормальная фигура. Я не был худым или толстым. Я был обыкновенным. Среднего роста, среднего телосложения, как многие в моем возрасте. Я не был слабее всех. И если бы захотел, то мог дать отпор многим своим обидчикам. Но я не хотел.

А вот если бы я кого-нибудь обидел ненароком, защищаясь от нападков, то переживал от этого еще больше, чем от самих нападков. Я был так устроен. Я думал о других, и очень боялся причинить вред, боль и страдание другим людям. Наверное, это было хорошим качеством, но со временем оно превратилось в какое-то желание угодить и неспособность отказаться от того, что мне было не нужно. Этим успешно пользовались учителя, когда направляли меня на всевозможные олимпиады и интеллектуальные конкурсы.

К тому же внешность вряд ли играет решающую роль в отношении окружающих. В моем классе был мальчишка маленького роста. Звали его Коля. Никто не мог сказать ему обидное слово, потому что Коля был бесстрашным. Он легко мог броситься на кого угодно, независимо от возраста или роста. Поэтому за глаза его называли бешенным. Он даже сколотил небольшую группу из трех человек, где предводительствовал. Они являлись неформальными лидерами нашего класса. Кто-то из одноклассников их презирал, кто-то побаивался, но никто не решался бросить им вызов. Коля и его группа легко могли сорвать урок, вывести учителя из себя, в общем, совершить любую пакость.

Только одна учительница Вера Петровна смогла найти подход к Коле. Она назначала его ответственным, относилась к нему как к главному в классе, хотя старостой была девочка Валя. Наверное, поэтому уроки математики проходили спокойно и без эксцессов.

Казалось, что больше всего Коля ненавидел меня. Поэтому мне от него доставалось больше всех. Я не обижался на него. Мне казалось, что он мстит всем вокруг за что-то. Может, за то, что другие ростом выше и семьи у них хорошие. У Коли родители баскетболисты. Вот такой получился парадокс. У высоких родителей сын низенького роста. Я думаю, что за свою недолгую жизнь Коля услышал немало упреков оттого, что не оправдал надежд родителей.

Хотя больше чем мне, доставалось одному пятикласснику Толику. Я очень жалел его. Один раз я застал Толика в коридоре. Он стоял возле окна и хлюпал носом. Я подошел ближе. На подоконнике лежал растерзанный рюкзак, а рядом были разбросаны учебники и разорванные тетрадки. Сам Толик выглядел подавленным. Взъерошенные волосы и покрывшееся пятнами лицо говорили о недавней неравной схватке.

— Опять Коля? — спросил я.

— Да, — ответил Толя, вытирая нос и сдерживая слезы.

— Я его прибью. Что он привязался ко мне? — начал говорить Толя.

— Он и меня обижает, — пытался я успокоить.

— А что ты отпор дать не можешь? Ты же сильнее его, — с обидой в голосе сказал Толя и с отвращением глянул на меня.

— По мне, так лучше не отвечать злом на зло, — ответил я.

— Ну, ты и лузер, — с презрением сказал Толя. Он будто скинул на меня что-то тяжелое и черное, что мучило его изнутри, и хотело выбраться наружу.

— Ты посмотри на себя, очкарик, ботаник. Таких, как ты, и надо лупить. А за себя я отомщу, — с нескрываемой злостью заявил Толя.

Я оставил попытки предлагать свою помощь и удалился.

Иногда по ночам я рассуждал о себе и об отношении ко мне. Бывало, что к горлу подступала обида. «За что меня так ненавидят? Что я им сделал?» — мучился я вопросами. Тогда я не мог на них ответить. И даже не подозревал, что ответы найду очень скоро. А пока я грустил от одиночества, ненужности. И тут же вспоминал героев любимых книг. Многие из них тоже были изгоями и потратили немало сил, прежде чем их начали уважать. Тогда я пускался в мечты, где я был героем, другом, где не было предательства и обид. От этих мыслей становилось легче.

Вообще, чтобы избежать душевных мучений я много фантазировал. Все мои фантазии делились на группы. В одних я жил, в другие верил, а третьи казались недосягаемыми, но они-то были самыми желанными. Последние были не мечтами, а грезами. Я искренне верил, что им никогда не суждено сбыться. Поэтому я не давал им распускаться в моем воображении, а только иногда прикасался краешком своего сознания и отпускал. Это как, дотронуться до чего-то очень чистого и светлого, на мгновение насладиться им и тут же отпрянуть, чувствуя свое недостоинство.

Одна из таких была греза о моей однокласснице. Ее звали Лерой. Иногда я украдкой смотрел на нее и до дрожи в коленках боялся, что она заметит мой робкий взгляд или почувствует мой тайный посыл. Лера казалась мне невероятно красивой. Она была высокого роста, худощавого телосложения. Всегда была опрятна и ухожена. У нее был свой стиль в одежде, который скрашивал ее излишнюю худобу. Она была скромна, серьезно относилась к учебе. Вела себя достойно, не кривлялась, как многие девчонки. Казалось, что она воспитывалась в аристократической семье 19 века. И что самое удивительное, могла поставить на место любого, кто пытался задеть ее. И делала это психологически грамотно, спокойно. У меня так никогда не получалось, хоть я часто думал, как можно было бы ответить на то или иное оскорбление, не опускаясь до уровня обидчика. Но я понимал это задним умом, то есть махал руками после боя.

Однажды на перемене мы ждали начало урока химии. Я стоял поодаль ото всех, Лера сидела на лавочке среди других девчонок. Мимо проходил парень из класса постарше, неожиданно остановился и начал нагло протискиваться между девочками, чтобы усесться на лавочку. Когда пролез, то расправил руки, пытаясь обнять всех разом. Девчонки рассмеялись, начали высказывать полушутливые недовольства. Только Лера резко встала и отошла.

— Ты что недотрога? — обратился старшеклассник к Лере. Лера промолчала.

— Иди сюда, я сказал, — громко сказал старшеклассник. Лера опять ничего не ответила.

Я забеспокоился, сердце мое замерло. Я побледнел, вдруг стало холодно, тело затряслось.

— Надо отвечать, когда с тобой старший разговаривает, — с раздражением крикнул наглец. Лера опять промолчала.

— Она, что немая? — задал он вопрос нарочито громко, обращаясь в никуда.

Вдруг я почувствовал прилив жара, лицо мое покрылось красными пятнами, дыхание участилось. Я подумал, что старшеклассник намеревается обидеть Леру. Тогда я понял, что готов быть избитым, униженным вместо нее. Я решился вступиться. Но, к счастью, этого не понадобилось.

Лера подошла к старшекласснику и спросила:

— Ты, что с девочками из своего класса справиться не можешь? Раз пришел к тем, кто младше и слабее?

— Я просто познакомиться, — вдруг затушевался парнишка.

Девчонки рассмеялись. Старшеклассник резко встал и пошел дальше.

А что касается фантазий, в которые я верил, так они все были о большой мужской дружбе. Один раз я даже попробовал ее осуществить, но у меня ничего не получилось.

В нашем классе был мальчик Илья. Он простой парень, очень старательный. Я часто видел, как он читал учебник и при этом сильно страдал. Он терзал свои волосы, тер щеки, дергал себя за уши. Через некоторое время возносил глаза вверх и хрипел:

— Ну, не понимаю я!

Видно было, как тяжело ему давались учебные предметы. Наверное, поэтому он ходил с прической лохматого ежика. Зато он лучше всех точил и пилил на уроках труда. И делал он это очень забавно, не по-детски увлеченно. Стоит над станком, держит в руке какую-нибудь болванку, язык высунет и крутит им от одного уголка губ к другому, видимо, соображает. Потом начинает точить. А на лице сосредоточенность с оттенком важности, будто перед нами великий мастер творит великое творение.

Он единственный из класса, кто общался со мной. Ну как общался, подходил за помощью по математике и физике. И вот я решил подружиться с Ильей. Начал предлагать свою помощь по другим предметам. Поначалу он старался разобраться сам, а потом просто списывал. Он стал со мной общаться, даже приходил в гости. В самом начале нашей дружбы лидер класса Коля вдруг начал заигрывать с Ильей, хотя раньше всегда пренебрежительно относился к нему. Я плохо разбирался в людях, поэтому многого не замечал, пока не произошел один случай.

Илья пришел ко мне в гости. Он принялся списывать и попутно завел необычный разговор.

— И что ты весь день учишься, читаешь? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— И тебе не скучно? — снова спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Ну, может, о чем-нибудь мечтаешь? — спросил Илья.

— Мечты есть у каждого человека, — ответил я.

— А мне нравится одна девочка из нашего класса, — вдруг сказал Илья, и добавил:

— Ты никому не расскажешь?

— Нет, — сказал я и насторожился. Я почему-то думал, что мальчишкам может понравиться только одна девочка из нашего класса.

— Это Юлька, — сказал Илья.

Не знаю, зачем он стал откровенничать со мной. Может, ему очень хотелось поделиться своей тайной с кем-нибудь. Лично я не хотел говорить про свою тайную любовь.

— А тебе нравится какая-нибудь девочка? — спросил Илья и пристально взглянул мне в глаза.

— Да, — немного волнуясь, ответил я.

— Скажи, я никому, обещаю, — вцепился Илья в меня глазами.

— Нет, — робко ответил я.

— Ну, скажи, я же поделился с тобой секретом. Теперь ты поделись, — настаивал Илья.

— Только это тайна, — тихо сказал я.

— Конечно, зуб даю, никому не скажу, — быстро сказал Илья и, не моргая, смотрел на меня. Казалось, что он сгорал от нетерпения, даже покраснел.

— Лера, — пробормотал я.

— А! — сказал Илья и тут же отстал от меня. Будто он наконец-то достиг какой-то цели и успокоился.

Тогда я подумал, что все что произошло, останется в стенах моей комнаты. Но такие мысли сохранялись ровно до того момента, пока Илья не ушел. Как только я остался один, то тут же принялся корить себя.

«Как я мог раскрыть свою самую священную тайну?» — спрашивал я сам себя. Так я мучился, пока не успокоил себя тем, что Илья уже все позабыл. — Да и, в конце концов, кому есть дело до меня и моих фантазий, — предположил я.

Уже на следующий день мои предположения не оправдались.

На первой же перемене Коля подошел к Лере и язвительно сказал:

— Лерка, ты знаешь, что в тебя наш ботан влюбился. Ты теперь ботановая любовь получаешься.

Я глянул на Илью. Он стоял и криво улыбался. Заметив мой взгляд, Илья опустил глаза.

Потом Коля подошел ко мне, встал рядом и крикнул:

— Ты, даже не думай смотреть на девчонок. Гуляй со своими книжками.

Он пнул мой рюкзак. Его подхватил Илья. Они стали играть моим рюкзаком в футбол. Я безуспешно пытался его отобрать.

— Илюха, ты домашку у ботана списал? — спросил Коля.

— Да, — ответил Илья. В этот момент они отвлеклись, я подобрал свой рюкзак и сел за парту. Тогда я понял, что мой друг был мнимым, как все мои фантазии. Много разных чувств нахлынуло вдруг. Было стыдно и обидно. Больше всего я волновался за Леру. Не хотелось, чтобы ей прибавилось неприятностей из-за меня. С тех пор я боялся смотреть даже в ее сторону.

Так я узнал, что такое предательство и понял, что оставаться одному для меня было лучшим вариантом.

Новый друг

Однажды мама пришла с работы немного позже, чем обычно. Я уже начал беспокоиться и нервно звонить ей на телефон. Она трубку не брала, от чего мне становилось еще тревожнее. Когда она пришла, я бросился ее встречать. Не успел я предъявить ей свои волнения, как она с порога сообщила:

— Смотри, кого я на улице подобрала. Я его уже сводила к ветеринару. Сказали, что ему где-то год. Ничем не болеет. Сейчас отмоем и высушим.

Я никогда не просил у мамы разрешения завести животных. Я боялся, что не справлюсь, сделаю хуже. Но сейчас, когда на порог ступил чудесный лохматый пес, я обомлел. Белая морда с карими глазами уткнулась в мое лицо и начала лизать щеки. Я погладил его спинку. Светлая шерстка казалась неровной. Кое-где чувствовались свалявшиеся комочки.

Мама позвала щенка в ванную. Я помог ему запрыгнуть и говорил с ним все время, пока мама намыливала его грязную шерстку. Щенок терпеливо стоял в ванной. Промокшим он уже не казался круглым, а наоборот маленьким и костлявым. Потом мама оставила меня обтирать полотенцем щенка, а сама пошла, готовить ему угощения.

— Я купила корм и специальную косточку. Сейчас мы его накормим. А то худой совсем, — сказала она уходя.

Я остался со щенком, тщательно вытер его шерстку, взял на руки вместе с полотенцем. Мы отправились на кухню. Там уже стояли железная тарелка с кормом и чашка с водой.

Щенок быстро сориентировался. Он отряхнулся и подошел к мискам. После обеда я еще долго возился с Джеком, так я его назвал. Он высох, и шерсть приобрела серебристо-белой окрас. Джек был однотонным, только маленькое, неизвестно откуда взявшееся, черное пятнышко расположилось на носу.

С этого дня я и Джек не расставались. Я кормил его, вычесывал шерсть, гулял с ним. На прогулку мы выходили рано утром. Около пяти часов утра мы вставали и бежали на площадку, расположенную за домом. В это время там никого не было. Эти два часа стали для меня каплями живительной росы в мрачном океане моей жизни. Как я любил эти часы! Свежесть раннего утра, пение птиц! Не было шума машин, криков людей. Только я, Джек и природа.

В школе в самые грустные минуты я вспоминал Джека, его улыбающуюся мордочку, шкодливые глаза, и все мои проблемы блекли и не казались такими уж серьезными. После школы я и Джек гуляли недолго. Как только, он делал свои собачьи дела, мы сразу возвращались домой. Раньше я беспокоился за себя, то теперь я переживал за Джека. Очень боялся, что его обидят. Правда, один случай все-таки произошел.

Я вышел вечером с Джеком на улицу. Во дворе было много народу. Я хотел быстро проскочить к площадке, но передо мной неизвестно откуда появился Никита. После последних событий я стал избегать его. Завидев меня, он сразу бросился меня оскорблять:

— Эй, ботаник. Что за шавку ты завел, такую же беспородную, как ты?

В последнее время Никита стал еще злее и задиристее. Наверное, присутствие брата развязывало ему руки и язык.

— Иди, куда шел, Никита, — тихо сказал я.

— Ты что там пропищал? — сквозь зубы прошипел Никита и направился ко мне.

В этот момент Джек встал передо мной, преградив путь озлобленному мальчику, и начал грозно рычать. Никогда бы не подумал, чтобы мой щенок мог издавать такой раскатистый и грозный рык.

Сердце забарабанило по грудной клетке. Я хотел было взять Джека, прижать его к груди и загородить собой от чужой злости и ненависти. Но мне не понадобилось ничего предпринимать. От вида рычащего щенка Никита опешил и отступил назад.

— Псина бешенная, — сказал он и удалился.

Джек глянул на меня, пару раз махнул хвостом, и как ни в чем не бывало, пошагал вперед, обнюхивая все, что попадалось на пути. Я шел следом и чувствовал благодарность к этому маленькому существу. Первый раз кто-то вступился за меня.

Так мы прожили с ним целый год. Я очень привязался к Джеку. Он стал моим настоящим преданным другом.

Недобрые каникулы

В этом году летние каникулы наступили для меня необычно рано. Уже в середине мае я был свободен от школы. Многие оценки я получил экстерном за счет выигранных олимпиад и конкурсов. Как обычно, я пропустил все праздничные мероприятия в школе и с нетерпением ждал, когда мама отправит меня к бабушке.

Каждое лето я проводил у бабушки в деревне. Мне там очень нравилось. Население там было не большое, не то, что в городе. Поначалу кажется, что все куда-то ушли и вот-вот должны вернуться. Но через неделю начинаешь привыкать к тишине и просторам.

Вокруг деревни росли непроходимые леса. Во второй половине лета я и бабушка обычно ходили по грибы. Я очень любил эти походы, и так увлекался поисками грибов, так сосредоточено всматривался глазами в землю, ища под каждым листочком спрятавшийся гриб, что всю следующую ночь видел грибные сны.

В этот раз я ждал летние каникулы, как никогда раньше. Мне не терпелось взять с собой Джека. Я верил, что ему там должно понравиться. И я, конечно же, не ошибся. В первый же день Джек радостно пробежался по двору, обнюхал каждый угол, познакомился с дворовыми животными, подружился с бабушкиным старым псом Зевсом. Правда, Зевс предпочитал лежать в тени и приглашения Джека поиграть часто игнорировал. Зевс поднимался только при виде хозяйки, чтобы поприветствовать ее верным взглядом и крутящимся хвостом. А если какой-нибудь редкий гость оказывался на пороге, тогда Зевс вставал и начинал ворчать. А когда к гостю выходила хозяйка, то пускался лаять во всю глотку, как напоказ. Лай у него получался таким громким, что хоть уши затыкай. Тогда бабушка кричала:

— Зевс, тихо.

А ему это и надо было. Он с чувством исполненного долга возвращался в тенек и важно усаживался на прохладную землю, деловито поглядывая на разговаривающих людей.

Джек по сравнению с Зевсом казался неугомонной стрекозой. Бегал, задирал Зевса, звал поиграть. Но Зевс только зевал в ответ. Тогда Джек пускался играть по двору. Один раз привязался к козе Соне. Она начала бегать от него и блеять на весь двор.

— Кирилл, выпусти Джека за двор. Пусть с другими собаками побегает. А то он Соню замучил. Подругу нашел. Она же от стресса молоко перестанет давать.

— Ладно, я с ним пойду, — сказал я. Взял поводок, зацепил Джека, мы вышли за калитку. Мы походили по лесу, посидели на берегу речки, потом вернулись. Я снова выпустил его во дворе. Джек стал несколько спокойнее, поэтому к Соне не приставал, а лег рядом с Зевсом и принялся отдыхать. Вечером я и Джек улеглись на веранде.

Утром я проснулся в хорошем настроении. Стал искать глазами Джека. Нигде его не нашел, тогда спросил:

— Бабуля, ты не видела Джека.

— Да, я его за двор выпустила, чтобы тебе спать не мешал. Пусть побегает, — сказала она.

Я быстро оделся и пошел за двор.

— Джек! Джек! Джек! — крикнул я. Но кругом никого не было.

Я прошелся по местам, где мы раньше гуляли, но Джека там не оказалось.

— Кирилл, — крикнула бабуля. В душе сверкнула надежда, что Джек вернулся во двор. Я бросился домой.

— Джек вернулся? — задыхаясь от бега, спросил я.

— Да, куда он денется. Побегает, да прибежит. Иди завтракать, — сообщила бабуля.

— А, — разочарованно сказал я.

— Да что-то не хочется, — робко сказал я.

— Иди, иди. Вернется, не переживай. Сегодня поможешь мне навоз перетаскать? — говорила бабуля, углубляясь в дом.

— Конечно, бабуля, — грустно прошептал я.

Весь день я был как во сне. Как назло, именно в этот день у бабули нашлось много неотложных дел. Я не мог отказать в помощи. Я делал все механически, мои мысли были о Джеке. Никогда мы не расставались так надолго. Я не видел его весь день. Уже вечерело, я освободился и сразу бросился искать Джека. До глубокой ночи я бродил по ближайшему лесу. Ходил на другой берег реки, но Джека нигде не было. Когда стало совсем темно, я вернулся в дом.

— Нашел? — сходу спросила бабуля.

— Нет, — сквозь глубокую скорбь сказал я.

— Ну ладно, завтра пойдем по деревни, поспрашиваем, — предложила бабуля.

В эту ночь я не спал. Я лежал и смотрел в то самое место на коврике, где раньше спал Джек. Мне казалось, что вот он скоро прибежит, лизнет меня, я дам ему вкусняшку, он быстро ее съест, потом довольный и уставший уляжется на место. Я смотрел на коврик и мысленно рисовал очертания Джека. Глаза сами собой наполнились слезами.

«Где он ночью? Один. А вдруг кто-то его удерживает? Вдруг он где-то лежит раненый?» — крутились мрачные мысли. Я больше не мог лежать. Укутался в одеяло, сел на перила веранды и смотрел вглубь ночного леса, который грозно затих в ожидании утра. Я видел только высокие сосны, которые невозмутимо и бесстрашно стояли во мраке ночи.

Утром после завтрака мы пошли по деревне. Жилых домов было мало, зато заброшенных было полно. Я пролазил несколько заброшенных участков, а бабуля расспрашивала соседей. Все оказалось безуспешным. Джек бесследно исчез.

До конца лета оставался месяц. Это был самый мрачный месяц моей жизни. Время напрасных надежд и безуспешных поисков. Моя жизнь прекратилась. Тогда я понял, что не знал прежде настоящего страдания. Раньше душа моя была полна тревог и волнений. Теперь в ней поселилось что-то большое мрачное и тяжелое.

Домой с неспокойной душой

С тяжестью на душе я вернулся домой и стал жить дальше. Надежда еще жила внутри. Бабуля обещала позвонить мне, как только что-то узнает про Джека, хоть что, хорошее или плохое. Я ждал ее звонка, как воздуха.

Мама однажды заикнулась о новом щенке, на что я не смог сдержаться и разрыдался:

— Я верю, что Джек вернется, — бормотал я, захлебываясь слезами. Тогда я проревел всю ночь. Мама с тех пор не сказала ни слова о другой собаке.

Да что мама, я сам не мог смотреть фильмы или даже мультфильмы про собак без содрогания сердца. Лежанка Джека стояла на прежнем месте. Туда я сгреб все его игрушки.

Дни шли, надежда упорно продолжала жить в моей душе. Постепенно я немного смирился, что мой друг был не со мной. Я не допускал до себя мысли о его гибели. Я верил, что он был жив, просто выбрал путь бродяги. Я жил надеждой и ожиданием следующего лета. Я подбадривал себя мыслью, что все следующее лето я буду бороздить вдоль и поперек окрестности деревни, каждый день упорно и настойчиво, пока не узнаю, куда делся Джек.

Зима в этот год выдалась богатая метелями и морозами. Каждый выходной я звонил бабуле и справлялся о погоде. Хоть деревня располагалась в 50 километрах от моего города, погода у нас была разной. У них и ветра быстрее и морозы крепче. Я очень переживал за Джека.

Тем временем шел восьмой класс. Благодаря учебе я мог иногда отвлекаться от мыслей о Джеке. К тому же Коля, самый главный задира нашего класса, стал часто пропускать уроки. А в те дни, когда присутствовал, вел себя подозрительно тихо. Немного позже я заметил, как его друзья и Илья стали от него отдаляться. Коля заметно похудел, изменился в лице. Оно осунулось, казалось бледным и уставшим.

Потом я узнал, что Коля был серьезно болен. У него обнаружили рак кости. Оказалось, что у него и раньше были какие-то проблемы с опорно-двигательным аппаратом, отчего он и был маленького роста.

Я никогда не испытывал к нему ненависти, даже когда он унижал меня, а теперь я вовсе проникся к нему сочувствием и сопереживанием. Мне казалось странным, что друзья отвернулись от него в такую минуту. Я хотел выразить свое отношение, предложить посильную помощь, но не решался обратиться. Лицо его хоть и казалось болезненным, но оно все еще выражало презрение и отвращение ко мне.

Через некоторое время Колю перевели на индивидуальное обучение.

Один раз в школе произошла интересная встреча. Перед тем, как подняться по лестнице я заметил в коридоре первого этажа какую-то возню. Там были входные двери актового зала и хозяйственные помещения, поэтому этот коридор был самым тихим местом в школе. Я заглянул и увидел, как оттуда выбегает взъерошенный шестиклассник Толя, тот самый, который был объектом Колиных унижений. За ним последовал еще один мальчишка, видимо, одноклассник. В коридоре оставался третий мальчишка. Я подошел ближе, и разглядел его получше. На вид это был младший школьник. Он всхлипывал, вытирал нос и собирал разбросанные тетрадки и учебники. Недалеко на полу лежал пустой рюкзак. Я поднял его и поднес со словами:

— Это твой?

— Да, — коротко ответил мальчик и выхватил свой рюкзак.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего, — ответил мальчишка, отвернувшись от меня.

— Тебя обидел Толя? — вдруг начал догадываться я.

— Дурак. Ненавижу его, — злобно проворчал мальчик.

У меня получилось немного успокоить его. Я узнал, что его звали Ваней, и что он учился в третьем классе. Также я узнал, что Толя уже не первый раз обижает его и его одноклассников, отбирает ручки, карандаши, фломастеры.

Тогда я подумал, что Толя стал еще хуже своего мучителя Коли. Он не просто унижал слабых, он еще их грабил.

— А учительница знает? — спросил я.

— Нет, — тихо ответил Ваня.

— Я ей скажу, — сказал я.

— Только не говорите, что это я нажаловался, — попросил Ваня и глянул на меня заплаканными глазами.

— Хорошо, я скажу, что видел все сам, — пояснил я.

Позже я так и сделал. Толя перестал трогать младших школьников. Но он все равно нашел способ выражения своих криминальных наклонностей. Он стал тираном в своем классе, как когда-то Коля был в моем классе. Только Толя оказался более жестоким и преступным. В конце концов, он забросил школу, связался с криминальными личностями. Новые друзья подвели его под статью, и Толя попал на учет в полицию.

Несмотря на мрачные будни, были в этот год и радостные минуты.

Как-то на перемене я стоял возле подоконника в коридоре. В этот момент ко мне подошла Лера. Она оказалась передо мной так неожиданно, что я даже не успел разволноваться. Как я это обычно у меня бывает, когда она проходит мимо.

— Кирилл! В субботу я отмечаю день рождения. Вот тебе пригласительный. Ты сможешь прийти? — спросила она и посмотрела мне в глаза. Лучше бы она этого не делала. Когда я встретился с ее взглядом, сразу потерял дар речи, способность мыслить, еще немного и я забыл бы как дышать. Щеки мои запылали, уши вспотели, сердце замерло, коленки начали подкашиваться.

— Нет, — машинально сказал я. Как бы я не жаждал дружбы с Лерой, преодолеть свою робость перед ней я не мог. Я это понимал и был готов носить мечту о ней в своем сердце, быть с ней мысленно, и в то же время быть далеко от нее в жизни.

Лера спросила:

— Ты чем-то занят?

— Да, — ответил я. Вернее сказать, что говорил с ней не совсем я. Я уже собой не владел и отдался на волю своему бессознательному. А оно могло в тот момент говорить только да и нет.

— Жаль, — с искренним сожалением сказала она.

— Да, — ответил я.

— Ну, если передумаешь, приходи, — сказала Лера и ушла.

Так, с красным лицом и лиловыми ушами, с пригласительным в руке я некоторое время оставался на месте, словно приколоченный к полу гвоздями. Не мог пошевелиться, боялся, что сделаю хоть шаг, споткнусь и рухну на пол.

Лера скрылась из виду, прозвенел звонок. Я собрал остатки воли в кулак и зашел в класс. Быстро уселся за парту и вжал голову в плечи. Мыслей не было, в душе царили ужас и стыд. Домой я бежал в этот день без оглядки. Если бы рядом одновременно бушевали цунами, землетрясение и ураган, я бы и их не заметил.

Только вечером я немного пришел в себя и позволил себе вспомнить первую встречу с моей тайной любовью. Для меня эта встреча сравнима с первым свиданием. Потом я начал осознавать, что Лера пригласила меня на день рождения. До этого я все больше думал о своем позоре, а теперь осознал, что меня заметили, на меня обратили внимание, и захотели видеть на своем празднике. Да еще не кто-то там, а сама Лера. Я впал в упоительный шок. Эта мысль какой-то живительной рекой разлилась по моей душе и своим нежным течением снесла все мои душевные камни. Я был счастлив. Но ненадолго.

Потом я вспомнил, как глупо вел себя с ней и с ужасом осознал, что это был первый и последний раз, когда Лера была рядом. Я был уверен, что оттолкнул ее от себя навсегда. Кто-то скажет, так иди на день рождения и все исправь. А я отвечу, что как бы я этого не хотел, как бы об этом горячо не мечтал, в реальности я не решусь на это никогда и ни за что. Наверное, это трусость, неуверенность, психическая патология, как угодно. И как это лечиться, я не знаю.

Тогда все мои душевные камешки снова собрались вместе, и я вернулся в свой одинокий мир.

Как-то я вышел во двор вынести мусор. При подходе к подъезду на дороге передо мной оказался Никита. Он злобно глянул на меня и спросил:

— А что твоя шавка сдохла?

Я сначала не понял и не надолго опешил. Через минуту я понял, о ком шла речь.

— Какая шавка? — спросил я.

— Твоя, та бешенная, которая меня чуть не покусала, — зловеще сказал он, будто наслаждаясь каждым произнесенным грубым словом. Я побледнел, к горлу подкатил ком. Меня охватило неведомое мне ранее чувство. Я разозлился. Тело затряслось, щеки запылали.

— Он не шавка, — сквозь зубы сказал я.

— Шавка, шавка, — веселился Никита. Он будто нащупал мое слабое место, распознал мою болезненную точку и с удовольствием давил на нее.

В этот момент мне хотелось вцепиться в него. Я еле держался, и чтобы не наделать глупостей я бросился в подъезд, заскочил в квартиру и разрыдался.

С тех пор, я часто слышал, как из разных мест двора доносилось:

— Шавка, шавка!

Это Никита каждый раз, завидев меня, стремился поковыряться в незаживающей ране моей души.

Но однажды я поймал себя на мысли, что давно не слышал его голоса. Примерно через неделю во дворе моего дома собралось много народу. Там были почти все жители дома и еще много школьников. Во дворе проходила траурная процессия. По дороге несли гроб, а за ними следовали люди. Они обошли двор, загрузили гроб в автобус и уехали. За ним последовали другие машины.

От мамы я узнал, что тогда прощались с Никитой. Он сорвался на какой-то стройке и сильно покалечился. Без сознания пролежал в больнице несколько дней, потом умер.

После услышанного холодная дрожь пробежала по телу, и я подумал: «Как хорошо, что я не ударил его тогда».

Старший брат Никиты не был на церемонии. Он снова отбывал наказание в колонии, где с кем-то подрался и тем самым увеличил себе срок. И когда он вернется, не знал никто.

Вторая попытка

Тем временем учебный год подходил к концу. В мае должны были пройти контрольные работы, и я собирался ехать в деревню на поиски Джека.

От мамы я узнал, что в деревню со мной поедет мой двоюродный брат Тема. Он заканчивал пятый класс и его родители решили, что могут оставить его под моим присмотром. Сначала меня это немного огорчило, но потом я решил, что Тема не помешает, а может даже поможет мне с поисками.

Тема учился со мной в одной школе. Никто не знал, что Тема и я были братьями. Он сторонился меня, а я не подходил к нему близко, боялся опозорить своим присутствием. Только иногда наблюдал за ним со стороны.

Тема очень отличался от меня. Он был бойким малым, с упрямым характером. Моя тетя, его мама, часто была у нас в гостях, когда он был еще совсем маленьким. Мы хорошо играли вдвоем. Но когда ему исполнилось 11 лет, он стал сторониться меня. Я всегда чувствовал его смущение пред сверстниками, когда бывал с ним рядом. А один раз я и мама были у Темы в гостях. Когда мы собирались домой, я оделся раньше мамы и вызвался подождать ее на улице. В это время Тема вышел гулять. Я стоял возле его подъезда, Тема остановился. К нему подошли его дворовые друзья.

— Это кто еще? — спросил один из них.

— Да это к моей маме знакомая пришла со своим сыном. Я с ним не общаюсь, — начал оправдываться Тема.

— А мы уже подумали, что ты вступил в клуб лохов и ботанов, — засмеялись Темины друзья.

Тема поддержал их ответным смехом, они ушли прочь.

Я иногда задумывался: «А чем плохо быть батаном? Да, я не бегаю с утра до вечера по двору, не гоняю мяч. Я люблю читать, смотреть научные фильмы. Все люди разные. Почему они не принимают меня?» До поры до времени я не мог ответить на этот вопрос.

В общем, это лето мне предстояло провести у бабушки вместе с Темой. Правда, он этому не сильно обрадовался, но, понимая бесполезность отказа, смирился.

Наконец — то, мы оказались в деревне. Весь год меня тянуло сюда, мыслями я был здесь. Словно частичка души моей летала здесь, где мой Джек бродил весь этот год. Я верил, что он был жив, или, может, мне так сильно этого хотелось.

Я готовился к поиску Джека. Распечатал карту окрестностей, купил компас, на телефон поставил навигатор, размножил фото Джека. И в первый же день приезда я направился на поиски.

Сначала я решил обойти заброшенные дома и жилые дома. Мне вдруг подумалось, что кто-нибудь мог приютить Джека.

В первый день я обошел три заброшенных дома. Больше домов обойти я не смог, потому что задержался в одном из них. Это был старый брусчатый дом с разбитыми окнами. Его стены были еще крепкими, не покосившимися. Если вставить стекла и навести порядок внутри, то вполне можно было бы там жить. Даже кирпичная печь была не разобрана. Достаточно было пройтись по ней свежей известью, прочистить дымоход, в горнило закидать дрова и запалить.

Мое внимание привлек альбом с фотографиями. Он лежал среди газет и бумаг, небрежно набросанных кучей в углу комнаты. Одна фотография наполовину выглядывала из-под альбомных листов. На ней был изображен молодой парнишка в военной форме с собакой. Он стоял с прямой спиной и руками по швам, а рядом по правую сторону сидела огромная немецкая овчарка. Оба пристально смотрели на меня. Я вытащил старый альбом, стряхнул с кожаной обложки пыль и раскрыл. Немного полистав, я решил взять его с собой, чтобы рассмотреть его дома.

Все время, пока я был в поиске, Тема перезнакомился с дворовыми мальчишками, бегал с ними на речку и весь вечер хвастался своими подвигами.

— Тема, ты говоришь, что завтра снова с ними встретишься? — решил уточнить я.

— Да, — гордо ответил Тема.

— Ты можешь узнать у них про Джека? Я фотографию могу дать, — спросил я.

— Да, могу. Давай, свою фотографию, — согласился Тема.

— Только не забудь, пожалуйста, — попросил я.

— Да не забуду, — раздраженно сказал Тема.

Вечером я расположился на веранде и при тусклом свете лампочки стал листать найденный альбом. Там оказалось много военных фотографий, были и семейные. Но меня больше всего интересовали фотографии с собакой. Изображение молодого парнишки и собаки, ползущих бок о бок по земле произвело на меня сильное впечатление. У меня возникло много вопросов, и я решил расспросить о хозяине этих снимков у бабули. Она всю жизнь прожила в этой деревне и, наверняка, что-то могла знать.

Утром за завтраком я стал расспрашивать бабушку о военном с фотографии.

— А это Кузьма Иванович, царствие ему небесное. Прошлой зимой похоронили, — сказала бабуля. Она держала старую фотографию в руках и периодически вытягивала руку, чтобы отдалить ее от слабых глаз, которые совсем плохо видели вблизи.

— А что за собака рядом с ним? — поинтересовался я.

Тема бросил свой завтрак и через бабулино плечо уставился на фото.

— Классно, — сказал он.

— Я тоже мечтал быть пограничником и служить с собакой, — промямлил он полным ртом.

— Для начала помоги мне Джека найти, — решил я напомнить.

— А это Гордый, немецкая овчарка. Кузьма его во время войны где-то нашел и домой привел. Рассказывали, как Маша, мать его, причитала. Говорила, что дети голодные, а тут собака такая здоровая, — стала рассказывать бабуля.

— А он что? — с нетерпением спросил я.

— А он ни в какую. Говорит, что Гордый ему жизнь спас и ни за что на свете не бросит его, — сказала бабуля.

— А как спас? — сорвал с моих губ вопрос Тема.

— Да я не помню. Только знаю, что овчарка эта сначала у немцев была, а потом как-то у Кузьмы оказалась. Он ребятишкам много разных историй про то, как они воевали рассказывал. А я тогда совсем маленькая была, толком ничего не понимала еще. Если хочешь, у нашего деда Егора спроси. Он тогда постарше был, может, что и помнит, — ответила бабуля, и отправилась убирать со стола.

— Ты будешь спрашивать? — спросил Тема.

— Может, и схожу. Посмотрим, — ответил я. Мне нужно было время, чтобы все обдумать.

— А где он живет? — спросил я.

— В доме, который ближе всего к речке расположен, — ответила бабуля, не отрываясь от раковины.

— Я знаю, где. Там Васька живет, — радостно сообщил Тема.

— Ну, в принципе, найти можно. Ладно, спасибо, бабуля, — сказал я и вышел на веранду.

В этот день я продолжил обследовать заброшенные дома. Вечером пристал к Теме о выполненном задании.

— Да не видели они твою собаку? — неохотно ответил Темка. Он любил повредничать, прежде чем ответить на вопрос или выполнить просьбу. А если видел повышенную заинтересованность, так и вовсе начинал кочевряжиться.

В этот вечер я снова принялся разглядывать старый альбом. Перевернул последнюю страницу и заметил конверт, приклеенный на корочку с внутренней стороны. Я открыл его и вытащил небольшой листок, сложенный вдвое.

Это был клочок от какой-то очень старой газеты. Я еле разобрал истертые печатные буквы на желто-сером фоне. Это был рассказ советского мальчика о дружбе с немецкой овчаркой. Я принялся читать.

«Мне было 15, когда в соседнюю деревню пришли немцы. В лесу прятались партизаны. Я носил им хлеб и воду. И когда пришли солдаты, то немцев взяли в окружение. Некоторых застрелили, некоторых взяли в плен. Однажды в лесу я с отрядом партизан выходили из лес. По дороге наткнулись на убитого немца, возле тела которого сидела немецкая овчарка. Она никого не подпускала близко. Я хотел подойти, но она рычала и неистово лаяла. «Оставь ее, Кузьма», — сказал командир отряда. Я ушел.

На ночь мы расположились на сеновале. Среди ночной тишины раздался выстрел и следом жалобный визг. Я понял, что кто-то стрелял в собаку. Я встал и начал вглядываться в ночной мрак. «Убили собаку», — сказал кто-то из глубины сеновала. Острой стрелой пронзило сердце эти слова. Что-то было в этой собаке человеческое. Она так отчаянно защищала своего хозяина, даже убитого.

Наутро я отправился в лес, разведать обстановку. Ноги сами пошли в сторону, где была собака. Я нашел ее возле тела хозяина. Она еще была жива. Передняя лапа была вся в крови. Я осторожно подошел ближе. Собака приподняла морду, нахмурила нос и зарычала. «Я же помочь хочу», — ласково сказал я. Но собака продолжала скалиться. Тогда я взял платок и накинул ей на пасть. Потом крепко связал его, чтобы собака не могла укусить. Собака хоть и большая, грозная, а кроме зубов ей грозить то и нечем больше было.

Я наломал сосновых веток и сделал из них носилки. Потом подоткнул под собаку, и завалил ее на них. Так я тащил собаку до самого сарая бабы Любы. Ей говорить ничего не стал. Животных у нее почти не осталось после немцев, а сараев свободных было полно.