Бесплатный фрагмент - Борозда

БОРОЗДА

— Нет, друг, всякая власть есть царство, тот же синклит и монархия, я много передумал…

— А что же надо? — озадачился собеседник.

— Имущество надо унизить, — открыл Захар Павлович. — А людей оставить без призора…

А. Платонов, «Чевенгур»

Сизый туман днями стоит тут при полном безветрии над гнилыми, закисшими лужами. Только низкие серые тучи да оплавившаяся скальная порода отражаются в мертвой, дурной воде — не слышно ни зверя, ни птицы, лишь у самых краев гигантской борозды, продранной на теле земли гигантским орудием циклопов, снова робко пробивается зелень: сперва мхи, а дальше, повыше, уже редкие былинки, травка, затем, еще выше, кустарник, подлесок — пока наконец на гребнях с обеих сторон всё не делается привычным: ёлки, покосившиеся в сторону от склона, слабенькие осины и березки, как будто долго болевшие и едва пошедшие на поправку, колючий кустарник и даже цветочки — мелкие, робкие, тоже как будто болевшие.

1. У нас на Медведице

Я слышал, Медведица впадает в Белую… Или нет? Сейчас многое изменилось. Какие-то впадины… Только вчера еще было стояли сарайчики, мужики собирались под вечер, шумели, возились кто с чем, балакали о своём по маленькой — и вдруг нет ничего. Ни сараев, ни огорода, ни заборчиков. Впадина. Как будто изнутри кто-то вынул подпорку и земная поверхность плавно стекла книзу. А впадина неспеша затягивается бурой водой. Рыбы какие-то плещутся. Рыбы-то откуда вот так разом берутся?

Или эта девочка… А что? Такая ничего себе, обычная девочка лет восьми, волосы льняные, подстрижены… ну, как обычно подстригают, в скобку то есть. Платьишко ситцевое пестренькое — голубенькое с какой-то ерундой типа цветочков. Да, кроссовки еще. Вечно мокрые, потому что девчонка всегда чешет напрямую, по траве. Тротуары, стало быть, не принимает. Да и какие теперь тротуары, когда впадин этих на нашей окраине уже с полсотни, только успевай обходи, а то свалишься и как раз сому какому-нибудь на зуб. Рвут штаны сомы как собаки!

А собаки — с тех пор как впадины начались — как раз таки поутихли. Не лают теперь, даже если злятся, а сядут так вот на задницу — ну, на хвост то есть, — поежатся жалобно и… даже не воют, а неприятно так принимаются на одной ноте тянуть: «Ии-и-ии!». Противно делается.

Вообще жизнь изменилась. С продуктами нормально, а в целом как-то беспокойно.

Совсем рядом, за оврагом, у нас лужок. Это наш выгон, туда бабки всякую личную мелкую скотину отправляют утром выгуливаться и питаться. Лужок огорожен, раньше выгон тут был от племзавода, так еще и электричество на провода запущено с тех пор, чтоб скотина племенная не разбегалась. Видишь иной раз: суслик влезет на проволоку, что по первому ряду идет, и только было ухватится, глупый, за вторую нитку — тут током его каа-ак шандарахнет — любо-дорого смотреть… А что? Так они вдоль загородки кругом дохлые и валяются, а совы их по ночам подбирают.

За лужком — китайская база. Власти продали гектар земли китайцам, и те теперь там что-то бурят. Сперва про впадины, кстати, как они начали появляться, все на китайцев думали, ну типа что это они химичат, а потом раз их бусик с полным комплектом работяг ехал из поселка на ночную смену, да как жахнулся в темноте в канаву-впадину — ну и поминай как звали. Пока подняли спасателей, пока вытащили, им сомы уже и ляжки объели, вот так. Оперативно сомы во впадинах работают — видно, жратвы у них там недостает, так они, чуть что съестное свалится, так и рвут, так и рвут… И вот я сердечно прошу мне факт этот разъяснить — откуда сомы в ямах, если ямы растут на ровном сухом месте…

Короче, китайцев подозревать перестали после этой истории с утопшими работягами. А кого еще подозревать? Может, это вообще теперь какие-то природные законы.

Так эта девочка… Ну, девочка и девочка, платьице там, то-сё. Но что поразительно — ходит эта девочка везде с жеребенком, некрупным таким, у него ноги еще заплетаются, да. И мало того что ходит, так она с ним и разговаривает как с живым, типа он всё её понимает, её речь. Нет, конёк этот, конечно, не разговаривает или там что еще, зубы не скалит, но морду всю дорогу держит строго к ней, вроде как слушает, что она ему там втирает. А она такая ходит везде через траву, кроссовки мокрые, и вкручивает ему, вкручивает, типа как замполит в армии на политзанятиях по поднятию боевого духа. И зовет его ласково — Лёша, это многие слышали. А может не Лёша, а Лоша, ну в смысле ей «лошаденка» или что-то там еще выговаривать затруднительно и она для краткости называет его так запросто — мол, Лоша. Тут странного ничего нет — ребенок.

Ну и он, конечно, отзывается и идет следом, как привязанный. Что интересно — сколько бабок ни спрашивали — мол, чей конёк, ни одна не знает или не сознается. А у девчонкиных родителей живности сроду не было, кроме разве что кошки облезлой, так и ту они в дом не пускали, она у них под стрехой хоронилась, вместе с воробьями. Да и кто их видел, этих родителей? — они каким-то вахтовым методом на выезде деньгу рубят, появятся в два месяца раз, а утром смотришь: их поминай как звали, и опять девчонка с этим Лошей своим с утра на выгон и целый день с ним таскается. Чем живет, что питается — наши все без понятия. Бабки порой нарочно ей яблочко протянут или какую-нибудь там баранку, а она такая — я, мол, поела, спасибо большое. И опять в траву со своим жеребцом.

Вечером для всех жителей комендантский час — летом с десяти, а зимой с полдевятого. Сидим по домам. А что? Кто попался — посылают на две недели на такие работы, что потом за полгода не очухаешься. Нормы огромные, мужики в шахтах вагонетки живой силой пихают, женщины каким-то генетическим птицам перья дергают до темноты в глазах — заречешься потом надолго вечером из дому-то выходить. Но зато кормят на штрафах хорошо, прямо на убой. Да только за день так наломаешься, что и кусок в горло не лезет. И возвращаются все оттуда поэтому бледные и подтянутые.

Мужики попадаются часто. Мужику как же без его важных дел — то одно, то другое надо сладить, глядишь и припозднился. Или специально ночью полез на что-то запретное. Ну, тогда получи две недели комендантских и сколько положено за запретку, так можно в шахту к вагонеткам и на год, и на два загреметь. Ловят всех или почти всех. А кого не поймали — сроду не расскажет, что ночью где-то шарился. У каждого ведь своё. Я, к примеру, в сезон хожу на уток. На речке они непуганые, вот и плодятся там без меры и умысла, гомонят — что день, что вечер. Но днем нельзя. Это тоже запретка, охрана среды, так что только ночью выходит, хоть и ползти до речки приходится чуть не версту. Подняться нельзя, пробовали уже: там охрана, чуть только комендантский колокол пробьет, пускает над травой какое-то поле, от него волосы на башке вылезают начисто. Охранники уже знают — раз лысый, значит вставал в траве. Даже не разговаривают — пожалуйте на полгода в шахту, и вся тут тебе беседа. Но это отдельная история.

Спóлзал я к речке за утками уже разов двадцать, а поймали только раз, это тоже особая история. Как свечереет, кол в заборе отодвинешь — ну, чтоб калитка не скрипнула, — уляжешься на брюхо и — прешь по-пластунски. Туда ползти одно удовольствие — весь путь под уклон, иной раз оттолкнешься покрепче и на пузе так-таки метров пять и просвистишь, ежели трава конечно мокрая. Красота! Луна, звезды в небе, пахнет приятно, ночным…

Ну вот. Значит, в последний раз уток я этих с дюжину добыл и вижу, время еще вроде раннее, часа четыре ночи, звёздочки так и сияют. Дай, думаю, за речку надо сплавать, никогда еще за речкой не бывал, а уж скоро сорок лет как тут живу.

И вот дальше всё вроде как в тумане. Я как из воды в чем мать родила вылез, так на нее тотчас же и наткнулся. Девочка эта за речкой в траве обреталась, на том берегу. Взгляд у ней еще какой-то был странный, а может, мне это в потемках почудилось. Подошла тихо и коснулась меня рукой — за руку как бы потрогала. А дальше уже совсем ничего не помню — как речку обратно переплывал, как одежду и мешок с утками искал, как обратно полз, — ну вот ничегошеньки. Да и то сказать, не впервой ползаю, уж и с закрытыми глазами от речки до дома небось бы допер.

Спал я после этой охоты двое суток. Сам бы не сообразил, да мужики надоумили — связь, говорят, послушай, там тебе объявят, которое нынче число, вторник у нас тут с утра или четверг. Та-а-ак, думаю. Хорошенькое дело…

И как раз из-за дома соседского девочка выныривает со своей конякой. Я к ней.

— Ну что, — говорю, — попалась? Ты что за речкой делала, такая и этакая?..

И тут она мне, конечно, ответила… спина, как вспомню, до сих пор холодеет:

— Я, — говорит, — поела. Спасибо большое.

Я глаза выпучил, потом говорю:

— У тебя, девочка, что, пластинку заело?

А она такая:

— Я поела. Спасибо большое…

Сама какая-то бледная, тощая, кажется, аж светится насквозь. И Лоша ее этот странно губами делает, щерится — или за руку тяпнуть прицеливается, или тоже что-то сказать хочет. Поглядел я на них обоих, развернулся — и пошел прямиком к себе.

А Медведица теперь впадает в Белую — свояк нынче приехал из района: точно, говорит, впадает. По впадинам этим сомкнулись две наши речки. И девочка такая, говорит, есть теперь в каждом поселке — было, говорит, закрытое разъяснение. Девочки теперь вроде смотрящих везде поставлены, и вроде не девочки это даже, а неизвестно что. Вроде светятся они по ночам, как светляки, зелененьким. Да и жеребчики их тоже не вполне обычные — вроде как были уже случаи в этом убедиться. Я бабкам, конечно, что возле выгона рассиживаются, тут же тихонько шепнул, чтоб не лезли больше к нашей девочке с яблоками. Долго ли до беды?

А так милости просим к нам гостить на Медведицу. Рыбалка у нас на сомов стала просто отменная.

2. Степаныч

Просыпаюсь сегодня, умылся, позавтракал и занялся уток разделывать, а то я их после охоты тогда наскоро сунул в рассол, прямо с перьями — да и то не помню, как будто и не я это был.

Ну, значит, ощипываю я уток одну за другой, и всё мне как-то вроде не по себе, кухня какая-то как чужая, мебель громоздкая. И тут глянул в окошко… — вот так-так! Стоит у меня на участке конь, ну вылитый Лоша, только взрослый и ростом побольше. Я на крыльцо — он ко мне. И так вроде как шеей тянет, показывает: дескать, на выгон давай меня…

Ну, плюнул я, пошел вымыл руки от перьев, накинул что-то, и двинулись мы с конем к выгону. И тут меня как пробрало что-то — иду, руками размахиваю, рассказываю чего-то мерину, а что — и сам не пойму, как будто говорит за меня кто-то, а я и смысла-то понять не успеваю, что это я болтаю.

Идем с конем мимо лавочек со старухами нашими, они тут давно уже устроились, вроде как на бабий совет, управа им для этого и лавочек несколько врыла.

Проходим. Я руками размахиваю и говорю без умолку, и вдруг крайняя бабка, кряхтя, тянет ко мне руку с яблоком и говорит нараспев:

— Возьми, миленький, фрукту… Покушай на доброе здоровье…

А я отвечаю не своим голосом:

— Я поел. Спасибо большое, — точно как девочка эта наша неясного происхождения.

Бабки мне: ты что, мол, Степаныч, покушай яблочка-то… А я всё своё талдычу, отказываюсь.

Степаныч — это я, собственной персоной. По отцу то есть мне надо бы быть Михалычем, Михайлой папашу моего звали, но уж больно мне брови папашины не нравились и ноги его кривые. А тут как раз ученые люди пробы свои закончили и смена породы стала доступна каждому: платишь себе за два месяца трудодней, наклеивают тебе на загривок особый пластырёк, «нано» называется, и порода от донора тебе постепенно как есть переходит. А донора, понятно, Степаном звали, фамилию теперь уж не помню, я его в управе по связи выбрал. Затем, не отходя, заявление про породу оформил, а через неделю посыльный пластырёк этот мне притащил. Месяца не прошло, как у меня кривые ноги стали выправляться и брови выпали. Я сперва с жалобой: дескать, пластырь у вас некачественный, как я теперь? А ну как плёнку прорвет и дождь мне в глаза, куда же я без бровей? Ну, они успокоили: это, мол, говорят, нормальное явление, наладится то есть — через неделю, говорят, новые брови примутся расти, от донора. И точно. Так и стал я Степанычем, а папаша тем временем ночью утоп во впадине — лет семь тому это было. Они тогда только еще первые начинались, далеко, за Белой, папаша там деньгу зашибал на выезде, трудодни то есть. Снову-то всем еще интересно было — что, мол, за впадины такие, откуда рыба в них сразу? — ну и лезли не зная брода в исследовательских целях, чтобы, значит, самим разведать, нет ли тут чего полезного, и соседям про доблести свои конечно же рассказать. Вот и утоп папаша, а моя смена породы тогда еще начиналась только, так что всё это вышло не в обиду ему, родителю, да и мне не в укор. А чем он за ноги виноват? — ему они тоже от родителя достались, деда моего то есть. В общем, теперь с кривоногостью у нас навсегда покончено, слава Земле!

Коня я довел до выгона, прицепил его там веревочкой и двинулся неспеша обратно. Иду мимо женсовета с бабками — молчат, как будто не узнают, и яблок больше не предлагают. «Так, — думаю, — значит, морок этот не навсегда, а только при некоторых обстоятельствах. Это уже хорошо…». Домой пришел и снова за уток принялся.

По пятницам у нас пасмурно — защитную пленку на небе включают наполовину, запасаются на выходные энергией. И тут же что-то начинается наверху с облаками. Они как будто бесятся: собираются в тучи, начинают стрелять молниями, всё грохочет… Нам это тут внизу конечно без разницы, дырки от молний на пленке скоро затягиваются, так что, если дыра близко, детишки сломя голову несутся туда, чтоб поиграть себе, значит, под дождиком. Несмышленые еще, одно слово «детки», — а взрослые конечно стесняются, да и было разъяснение, чтобы под дождь без нужды не лезть и в неразберихе стихий не участвовать, а то разговор у нас короткий, известное дело: две недели шахты — и весь тебе сказ.

Ну вот. Пасмурно, значит, не видно в кухне ни рожна, а мне уток щипать — шесть штук еще осталось. Я даже свет включил было, а самого жаба душит: что же это, думаю, крутишь-крутишь динаму эту треклятую, а потом свет жжешь из-за общественной пятницы. Так у меня еще к концу месяца трудодней недостанет. А! — думаю, — была не была! Авось никто не явится из лишних глаз. Вытащил атом из шкафчика, поставил жучка, и стало у меня в кухоньке как светлым днем.

Топим мы с незапамятных времен атомом. Те, кто пошустрее, уже и печи у себя в домах развалили, чтобы место расчистить. А что? Чемоданчик с атомом небольшой, ставится к стенке на особых ножках и жарит так, что мама не горюй. И патроны с топливом стоят недорого. Может, китайцы эти в своей скважине топливо атомное и добывают и тут же нам его по дешевке продают — кто их, китайцев, знает: глазки узкие, кланяются все, бормочут по-своему: «Кусий-кусий сладка», умора на них. Всё про кушанье какое-то думают, одно у них на уме…

На работу теперь почти что никто не ходит, не стало работы. Зато народ на дому крутит динаму, вырабатывает электричество. А что? Полезное дело, и руки у всех стали как крюки: крутишь динаму эту час-два подряд, чтобы норму выполнить, — конечно руки окрепнут. Теперь мужики, если вдруг в ссоре сцепятся, в морду друг другу уже не целят, а мнут один другого лапищами что твои медведи, любо-дорого глядеть. Крепчает народ от перемен.

А которые ленивые — кровь сдают или еще там что: ногти, волосы. Или кожу скребут. Химикам да медикам всё сгодится. Сдал ногти — вот тебе норма за два дня засчитана. А за волосы порой и три дня списывают, у кого волос добрый и быстро растет. Особенно старикашки на этом жируют — в седом волосе, значит, субстанции имеются особо ценные, за них старикашкам половинная надбавка. У меня уже тоже седина клоками пробивается, так что динаме скоро скажем законное «прощай». А те, кто в траве вставал, под полем-то этим опасным, ну, лысые которые — вот уж они на сдатчиков-то волос злобятся! А как же? — завидно натурально, когда себе две недели лежишь на боку, в связь уставившись, а потом сдал седых волос пук — и вот тебе пять дней трудодней как с куста. Позавидуешь!

Так и поживает народ. Ну а если совсем ленив, если динаму недокрутил или волосы не сдал — пожалуйте в конце месяца в шахту на недельку, там из тебя норму живо вытрясут, выйдешь на волю стройный и подтянутый.

Конечно, порой попадаются еще кой-где люди рыхлые и расслабленные, но таких слабых ставят на трудотерапию и они быстро поправляются. Так что и думать тут нечего: все перемены — к лучшему.

Кто хочет, того прививают кабаргой, чтоб сдавать потом мускус. Выходит выгоднее, чем крутить динаму, но зато и хлопотнее — клыки растут от прививки, да и мускус мало где принимают, набегаешься с этим мускусом, если забредешь или заедешь куда подальше, и клыки приходится часто подпиливать — растут они быстро, и если полгода не трогать, то как раз будешь с клыками как реальная кабарга: некрасиво и в быту не слишком удобно.

Некоторые из ленивых подсаживаются на синий хлеб, от него сок желудочный очень ценный — так что выходит, пожалуй, даже повыгоднее мускуса. Хлеб занесли когда-то инопланетные — «марсиане», как их по глупости называли, это еще при дедах наших. Ерунда, конечно: ребенку известно, что на Марсе ничего такого нету, кроме каких-то мутированных тритонов, которым по жизни три миллиона лет и никто до сих пор так и не знает, куда бы их можно было с пользой употребить. А хлеб этот что-то плохо растет, ну то есть не везде прижился: видно, что межпланетный. У нас тут, к примеру, ни с кабаргой, ни с хлебом синим номер не проходит — поселок наш передовой, подвижный; дедовские приемчики не приветствуются. Наши все попросту крутят динаму, поскольку энергия эта универсальная, из нее ученые в центре что хочешь сделают. Ну… или скот еще мелкий выращивают, кроликов, коз, или за яблонями ухаживают. Но это больше для своего удовольствия: яблочной мякоти в коробках везде и так полно, хоть залейся, ее давно уже производят из электричества. Вообще жизнь наступила, если подумать честно, прямо-таки замечательная, поскольку неряху-природу мы, можно сказать, почти полностью победили. Теперь каждый знает, что живет на свете не зря — из энергии, что динамой накрутил, выходит тебе чистое, как это говорится, довольство и благополучие.

Женщины, которые одинокие, часто берут себе клонов. Простое дело: привозят тебе контейнер наподобие сундука, а там клоны эти плодятся и размножаются. Как подросли — бабы их щиплют, и потом в холодильник. За контейнер щипаных клонов сразу недельную норму списывают. Некоторые, кто похитрее, те сразу четыре контейнера заказывают — из-за этого и печи в домах стали ломать, чтобы места было побольше. А с четырьмя-то сундуками ты за весь месяц одним махом и рассчитываешься, потом три недели свободен: или связь смотри или поедь куда-нибудь, куда глаза глядят.

Но эта лавочка, говорят, скоро кончится. Уже видели, говорят, некоторые клонов беспёрых, так что придется скоро нашим женщинам снова динаму крутить. Да оно, если честно, то и сильно полезнее, чем с бессмысленной живностью пачкаться.

У кого сил в избытке и характер скверный — те прямиком идут добровольцами в шахту, это у нас всегда пожалуйста. Там день за два идет, кормят хорошо и всегда подраться компания найдется — они после смены там только и дерутся, даже связь не включают. Охрана конечно следит, чтобы дрались без увечий, а так — всем, как это называется, профит: и разрядка тебе для характера, и мышцы всегда в тонусе.

А лечат-то как теперь хорошо! Бывает, на штрафах переедет мужику ногу вагонеткой, его тут же в больничку, ногу мятую быстренько отрезают, а обрезок обкалывают кругом клоновым препаратом — и в мешок. Лежи себе две недели, смотри связь. В мешке раствор их химический плещется и нога день ото дня растет. За две недели, считай, уже полноги снова отрастает, так что месяц, конечно, за эту прелесть приходится отдать, да потом еще норму отбываешь, ежели по собственной халатности под вагонетку полез, ноги-руки лишился. Но нам это в общем-то пустяки. Некоторые специально уродуются, чтобы новую конечность вырастить — ну, у кого там кожа плохая, или прыщи, или волосы растут как подорванные. А новая часть вырастает как с иголочки, это на первых то есть порах. Потом, конечно, снова кожа портится и волосы начинают переть — ну… тогда можно породу поменять, если уж очень, к примеру, желательно.

Связь у нас никто почти не смотрит — разве что совсем тупые да отмороженные. Народ повсеместно занят делом: кто жуков-пауков ловит, кто травки полезные разыскивает, ежели лето конечно. За всё за это списываются трудодни, норма то есть. Лето потрудился, и пожалуйста: зимой поехал в теплые края, раз трудодней у тебя накопилось. До юга доехать — два трудодня, это в оба конца. Ну а там тоже динамы в каждом углу: покрутил динаму — вот тебе еда, питайся. Накрутил еще — за жилье заплатил, за услуги разные. Некоторые так и живут на юге, до самого лета. Я вспоминаю, ну, пацаном когда еще, на юг поехать было целое дело, родители весь год копили-откладывали. А сейчас — езжай не хочу, прямо запросто. Это конечно прогресс, тут нечего и раздумывать.

Ну вот… уток дощипал. Теперь жучка долой, от лишних глаз, атом в шкафчик — и можно на выгон идти, коняку проведывать. И зачем мне этот конь? На кой он мне сдался?

3. Улан-Удэ и Кирасир-Удэ

Всего поселков у нас в округе четыре, точнее три, не считая китайцев. Места здесь всё исторические, ну и названия поселков соответствующие, из старых времен: Улан-Удэ, Гусар-Удэ и Кирасир-Удэ — всё со французского нашествия, прости господи.

Китайский поселок сперва называли запросто Китай-Удэ, но выходцы из Подлунной возмутились: дескать, у вас, мол, местных, мысли всегда об одном и том же, еще, мол, с диких времен, у вас, дескать, и снасть на сомов называется неприлично, но к нам, китайцам, это, мол, отношения не имеет и мы будем жаловаться куда надо, если будут хулить в нашем лице Империю поганым словом.

Никто из местных ничего не понял, но вскоре по связи пришло разъяснение: исторические названия оставить как есть и к китайцам не лезть. А кто полезет… ну, как всегда у нас: пожалуйте в шахту. И «удэ» — это якобы совсем другое, а не то что все мы тут думаем.

Кстати, и с девочками у китайцев отношения особые — вот что значит пришлый народ! Уже многие видели, что бусик с китайцами, ежели девочка им попадется и вздумает на обочине стоять, когда они, то есть китайцы, на смену свою едут, так бусик этот как вкопанный останавливается и с места уже не трогается, пока девочка, значит, дорогу не соизволит перейти. Так и стоят: все прищурились по-китайски, и не поймешь, то ли боятся девочку, то ли уважают. Сам я не видел, да и что тут толку видеть — ничего такого в этом я не вижу интересного, просто неприятно такое странное отношение… в общем, не дело это, по-моему.

Удивляюсь я вообще-то китайцам: ну что за настырный народ! Бурят и бурят. А в земле у нас только балки бетонные из каменного века и драные шины от техники, которую теперь и в музее не сыщешь. Ну, доски еще какие-нибудь трухлявые с короедами замаринованными. И чего ищут? Почему нельзя им спокойно жить? — крутили бы себе динаму и не рыпались. Так нет… Вот что значит страна дракона! — всю Сибирь уже, говорят, пробурили и никак угомониться не могут, желтая раса…

Больше жилья поблизости нету, мы тут как бы в котловине, по кругу холмы и распадки, и дальше склонов мы на них не лазим, да и не положено это. Кто-то сболтнул когда-то, что Улан-Удэ, дескать, еще где-то есть такой, в другом месте, — но это нам не в новость: зеркальная география называется, это у нас за правило, так теперь процессы происходят, что везде всё как бы двоится. Такие законы природы. А так всё нужное для жизни у нас есть: на склонах полно синики и зеленики — вкусная ягода, сытная, — а другое всё нам привозят, если, конечно, динаму достаточно накрутили. Тут уж действует коллективная, как это говорится, ответственность и сознательность. Синикой хорошо утку мариновать, это деды еще наши подметили.

Некоторые ходят тут по дикий горох, но это редко, в охотку, типа как я за утками. Дружка моего одного на шахту недавно закатали на два срока — случай редкий, такое только за злостные нарушения полагается. А он горох этот тайком у себя за избушкой надумал выращивать! Это при том что горох сеять уж лет тридцать как запретили: дескать наркотик, привыкание вызывает, мутации и общее ослабление органов. Поля все тогда разрыли, а посадки перед тем пожгли, чтоб ни семян тебе, ничего. Даже песню для детишек — и ту запретили, ну, что «баба сеяла горох». Разрешается петь теперь только с третьей строчки — «обвалился потолок»… и так далее. Ну и правильно, я считаю. Для нашей же пользы. Во-первых, управе виднее, а потом — ну куда же с больными органами! Наши сами порою не знают, чего хотят. А дружку всё теперь — последнее предупреждение: если на шахте проштрафится, не станет у меня дружка. Злостных у нас распыляют, чтобы не расходовали ресурсы. Не то чтобы там шум, или назидательные речи — нет, просто в сводке за месяц: такой-то, дескать, распылен за разбазаривание ресурсов, и дата стоит. Все и так знают про ресурсы — кому же охота динаму крутить, если другой фордыбачит? Тут у народа полное одобрение к порядкам.

Сегодня что-то недомогаю, пойдем сейчас с конем в управу, да и на выгон его как раз отведу. Шумит он мне тут под окнами, всё всхрапывает, всё топчется, покою не стало совсем с этим животным. Слава Земле, хоть лечиться нынче стало здорово, не то что деды рассказывают, раньше, мол, доктор тебя трубочкой слушал и потом в книжку что-то записывал, херню какую-то. Так еще и в очередь к нему надо было полдня стоять. А сейчас пришел в управу, там автомат на стенке приделан: сунул туда палец — тебе раз! — укольчик. Значит типа кровь взяли на пробу. А через три минуты выскакивает из окошка бутылочка малая: твой, так сказать, персональный декохт. Пришел себе домой, бутылочку выпил и ложись скорей в койку спать. Как проснешься, так и выздоровел от персонального лекарства. Замечательно стало! Некоторые, конечно, бывает не просыпаются, но это значит, что организм изношен и всё равно лечить толку никакого, так что на следующий день приезжает транспорт из управы и отвозит тело куда надо. Единственный транспорт у нас, кстати, на все четыре поселка, это не считая китайского бусика. Всё на электричестве, страсть как удобно: кончился у тебя заряд — тут же динама тебе в задней дверце имеется. Покрутил ее — и поезжай снова куда вздумается. Или они еще патрон какой-то в нее вставляют, чтобы динаму не крутить. Видно, тоже атомный, типа как у нас дома в печках вставляются. Тоже удобно, ничего не скажешь.

Ну вот, собрался я, значит, намотал на кулак конячий повод, и двинулись мы с конем в сторону управы.

Везде у нас, надо сказать, красота и порядок. Пленка в выходные совсем прозрачная, солнце проходит насквозь, небо видно, птички летают-носятся — хорошо в выходные прогуляться! Ямы начальство теперь тут же по возникновении приказывает огораживать. Так и говорит староста: дескать, возьмите жердей, ивняка разного наломайте без варварства, жерди вокруг ямы натыкайте и прутом-то их и переплетите, чтобы скотина, дескать, в ямы не падала сомам на радость. И не поймешь его — то ли всерьез говорит, то ли шутит. И кто тут у нас важнее — скотина наша личная, никому кроме хозяина не нужная, или сомы эти, неизвестно откуда взявшиеся.

В управе быстренько сдали кровь, получили бутылочку с лекарством и идем себе по солнышку к выгону.

Вдруг вижу: стоит жеребчик у огородки. Стоит, значит, а за забор электрический завести его типа и некому. Чудеса да и только! Ну, наше дело сторона, я лично лошадей вообще побаиваюсь, даже таких недомерков. То ли дело утки!

Завел своего коня за забор, а жеребчик сам по себе в ворота просочился. Ну и побрел я домой, лечиться значит.

Наутро проснулся — куда и делось мое недомогание вчерашнее, как и не было его. Вот как действует наука!

Помылся, почистился, закусил неспеша утятиной и двинулся к выгону.

И тут смотрю — ба, идет с Лошей какая-то новая девочка. Платьице желтенькое, и на нем вроде как пчелки такие прорисованы темненькие. И масть у девчонки другая — волосы темные, каштановые, и все как бы кудряшками. На ногах, понятное дело, кроссовки, тоже как у той, старой девочки, все мокрые. Вот она идет, руками размахивает, болтает что-то без умолку, а жеребчик этот морду вытянул, трусит за ней на своих ножках-жердочках и вроде как превнимательно ее слушает, что она там ему грузит.

Понятно, наши на лавочках вовсю уже спорят и судачат — что, мол, это за жеребчики у нас завелись разумные, вроде как нам ям и сомов не хватало. И зачем, дескать, им девочек таких в компанию подсылают, и куда, мол, старые деваются, и что теперь вообще будет. Бабы всегда найдут чего обсудить-придумать!

А я так думаю, пустое это всё — продуктов в лабазе навалом, китайцы у себя на объекте по-прежнему роют в три смены… Что будет? Ничего не будет.

Женщин вообще-то бабами называть запрещается, за это… ну, сами знаете что. Вообще секс и всё такое подобное у нас давно уже отменено и изжито, еще в прошлом, так сказать, поколении. Так что женщины эти только по виду женщины, а на деле такие же граждане, как и все. На них и норма, кстати, такая же, на динаму — крути да помалкивай, вот тебе и равенство полов, как это ранее называли.

Иду это я себе, весь с утра квёлый и пасмурный, и тут бежит от управы знакомый наш общий, местный житель. Лохматый такой, как стог сена у него на голове, — тоже, как и я, породу менял, чтобы волос, значит, росло побольше, — бежит вприпрыжку и кричит что-то, руками машет, но из-за удаленности ничего полезного не слышно, не разобрать.

Ну, наконец, добежал он до нас, отдышался и рассказывает: мол, вышел указ, лошади теперь в Красной книге, девочки им приставлены для ухода, так что ходить всем как раньше, жеребят и девчонок не задевать, яблоками и прочей дрянью не кормить и разговоры с ними не разговаривать. Кого поймают — ну, как всегда, в шахту, а кого повторно — на полгода. Вот и весь сказ.

А нам что, мы люди смирные. Сказано не задевать, мы и не задеваем. Я про себя вот только не понимаю: что мне с моим-то конем делать?

А Лоша теперь с новенькой девочкой, значит, с каштановой. Скучает, поди, по нашей-то. Хорошая была девчонка… «Спасибо, — говорит, — я уже поела». И как оно будет с новой-то? Эх, как меняется всё! Как меняется…

4. Трехпалый

Пятипалых мы в общем-то недолюбливаем: пальцы у них все разные, и толщиной и размером, и какие-то бессмысленные — крайние по бокам, которые у ладони кзаду, вообще слабенькие, бесполезные… да и лишнее это всё, пять пальцев-то, пустая игра природы. Вон хоть на птиц своих посмотрели бы: три когтя спереди и один сзади, удобно и экономно. И по деревьям они ими лазают, и на проволоке сидят, не падают. Посади пятипалого на проволоку — ну что с ним будет? Свалится как есть тотчас же. Ненужная вещь — лишние пальцы!

А вот у нас как раз всё как у местных птиц, в генах уже наших заложено, — один толстый и три напротив потоньше, все с роговыми когтями, и все заново отрастают, если один или два вдруг где-нибудь себе оторвешь. Зато уж такой клешней как ухватишь кого за загорбок, так он тут тебе и стекает от робости и смущения, поскольку известно: из нашей клешни пятипалому ни в жизнь не вырваться. В ногах у нас и вообще скелет металлический, это многие видели, кому случалось сильно пораниться — в шахте там, или еще где-то.

И мы, в отличие от пятипалых, не стареем — не изменяемся то есть. Конечно, износ какой-то имеет место, не без этого, но изношенных по мере износа забирают, а взамен присылают свежих.

Откуда мы и кто мы — про это у нас буквально ходят легенды. Одни говорят, что нас из пробирок выводят, но это конечно вранье, поскольку нашей породы подростка или ребенка никто вообще никогда не видел. Я же говорю: мы не стареем и не меняемся, только вот пальцы новые отрастают, да и то не сразу, не сию минуту.

Другие говорят, что мы инопланетные, что нас откуда-то завозят сюда готовыми.

Ну что же, это очень даже может быть. Правды ведь всё равно не доищешься, а если мы, случается, собираемся группой где-то по роду службы и в свободную минутку заходит пустой трёп про то, мол, кто ты и зачем, то очень скоро в мозгу, как выражаются пятипалые, становится как бы шумно, как будто помехи какие-то возникают. Это для нас знак, что тема беседы выбрана неверно и пора кончать лоботрясничать, надо заняться делом — то есть следить за пятипалыми: где нужно — помочь и укрепить, а главное — не давать им друг друга увечить, поскольку драка у пятипалых как спорт, да и увечатся некоторые с умыслом, только успевай уследить.

За послабления и халатность нас наказывают импульсами — всё время свободное, пока пятипалые спят, не работают, в голове, если провинился, сперва с регулярностью щелкает, типа предупреждение, а потом и вообще как будто бы кран срывает: в глазах темно, ничего не слышишь и больно внутри до неприятности. Как всю ночь вот так подергает, так уже знаешь, что Хозяева недовольны, и наутро гоняешь пятипалых как положено.

Мы заняты в основном на шахте, ну и, бывает, на выезде — когда стихийные бедствия или беспорядки, когда пятипалые могут пропасть или пораниться. Да, еще в запретках наша порода тоже работает. Но там столько техники, что в общем и без нас всё налажено, разве что только местных оттаскивать, которых уже убило полем или другим дистанционным влиянием. А ведь написано, что в запретке им делать нечего! И разъяснения им про это читаются регулярно. Но мужикам местным, похоже, всё буквально по барабану. И вот вроде они без пола давно уже, как и мы, ну чего бы, казалось, хорохориться? А разница в поведении всё-таки есть: женщины, к примеру, на штрафах почти не дерутся, одни мужики безобразят. А уж в запретки женщин силком не затащишь. Хранительницы очага, одним словом, — так у них это называется.

Ну… всё на сегодня… Кому эти записи назначаются — вообще непонятно. Так, для истории. Мало ли что через сто лет с нами будет? Может, всё изменится и нас уже никого не будет, всех обратно отправят, на переплавку или еще зачем. Кого спросить? А так кто-нибудь мои каракули прочитает и удивится — вона, скажет, как у них тут всё было устроено!

Ладно, пойду заряжаться, время позднее. Мы без зарядки больше трех суток не можем. Потом всё — кранты. И голова еще долго дурная, если забудешь зарядиться и вырубишься. Да и наказывают за это, то есть если не уследишь.

5. Девочка Кама

Сегодня только проснулся — тут связь загудела: дескать, пожалуйте в управу, гражданин Степаныч, дельце до вас имеется. Ну, я «прием» нажал, типа да, услышал, мол, иду, — и стал одеваться. Исподнее у нас всё называют «найком», это еще с прежних времен. Кроссовки некоторые тоже зовут «найк», так что порой возникает путаница и веселые шутки. Верхняя одежда тоже вся одним словом — «вольфскин», почему — непонятно. Так управа и объявляет, когда вызывает народ массово на разъяснения или другие мероприятия: дескать, «форма одежды вольфскин» или «одеться по форме найк» — это значит что едем куда-то транспортом и одежду рабочую выдадут. Удобно, что тут говорить, да и путаницы никакой. А то раньше для каждой тряпочки свое название имелось, была большая путаница. Ее еще при родителе моем отменили, а кто сейчас с ненужными деталями лезет, ну, типа «где, мол, моя клетчатая рубашка?» или еще что-то, — тому сперва персональное разъяснение в управе, а на второй раз как всегда, ну то есть что обычно, в шахту…

Я вольфскин натянул… и что-то как почувствовал… сунул руку в щель, где у меня листочки мои хранятся — думаю, приберу-ка туда последний, что вчера вечером записывал. Ну вот… руку сунул — а там пусто.

Та-а-ак, думаю себе. Это уже становится интересно. Сперва конь мне свалился на голову, теперь, значит, по тайникам моим кто-то шарит… так они и уток моих маринованных обнаружат.

Ну, плюнул сердито, на крылечко вышел — конь морду свою тянет: веди, мол, меня на выгон, траву желаю щипать. «Щас тебе травы, дожидайся», — думаю. Пнул коня рукой по морде и двинулся в управу, уже чувствуя недоброе.

Пришел, вхожу. «Вызывали?» — спрашиваю во весь голос, как будто вызова по связи не слышал. Думал, старосту собью сразу с толку, чтоб не перехватил инициативу и не дознался про уток.

Ан нет, в первой комнате пусто. Ну, думаю, сейчас важности на себя напустит староста-то, уселся, думаю, у себя в кабинете, чтобы построже выглядело. Знаем мы эти штуки.

Открываю дверь в кабинет — и чуть не обомлел. Сидит вместо старосты за столом наша девочка старая в старостином кресле — сидит важно так, да только ее из-за стола едва как бы видно. Что тут возьмешь? — ребенок.

— Присаживайтесь, — говорит мне девочка, — гражданин Степаныч. — И строго так на меня взглядывает.

Ну-ну, думаю, а ты не только про еду, оказывается, можешь — типа «спасибо, яблок не надо», ты и по-умному умеешь разговаривать…

— Благодарствуйте, — отвечаю. И усаживаюсь напротив. — Только позвольте мне сразу вопросик…

— Спрашивайте. — А сама ну такой важности напустила — откуда что берется!

— Как же мне вас, — спрашиваю, — следует, к примеру, называть? Какое такое будет у вас имя-прозвище?

— Кама… — отвечает девочка, не задумываясь.

— Кама, — говорю, — такая речка есть к востоку от наших окраин. В Волгу впадает вроде бы…

Блеснул географией — типа знай, мол, наших.

— А я и есть речка, — отвечает девочка, опять-таки не задумываясь. — Это меня временно сюда перевели.

Ну, думаю, да — тебя на мякине не объедешь, девочка Кама.

— А зачем же, — спрашиваю, — коня тогда этого мне подкинули, которого не было? Зачем мне это сельское хозяйство?

— Вот для этого мы вас сюда и пригласили… — И начитает тыкать пальцем по панели связи.

— Вот вы человек бывалый, с опытом, — продолжает она, а сама как бы занята связью.

Давай-давай, думаю, выпытывай — все равно про уток ничего не навыпытаешь…

И тут… как будто холодным потом меня прошибло: ба, думаю, да она ведь за речкой меня видела, какие уж тут утки! Чудо, что я до сих пор не в шахте, если девочки эти и вправду смотрящие, как наши бабы про них шепчутся. Тут не до уток…

— Вы в тайник свой с записями, гражданин Степаныч, давно заглядывали? — спрашивает тем временем девочка, а у меня уже пот холодный по спине струйкой.

— Не знаю… — делаю я лицо поглупее, ну вроде как я не понял вопроса.

— А в Книге Великой ведь как сказано…

— Как? — переспрашиваю я, а лицо делаю дурак дураком, даже кожу на скулах сводит.

— Там ведь не только что зеленика полезная, а черника с красникой нет, там и про уток, и еще много про что написано…

— Про что же?.. — спрашиваю я слабым голосом. — Я и в руках-то Книгу никогда не держал…

— А вот про что… — отвечает девочка — и даже привстала слегка из кресла. — «Не записывай мыслей своих, ибо писчее слово…». Ну?! Так или нет, гражданин Степаныч? Разве писчее слово для мыслей назначено? Разве это ваше предназначение — мысли записывать?

Очнулся я уже дома. Как сюда добрался — ни сном ни духом. Опять заморочила девочка Кама, околдовала.

Высунулся в окно — и конь тут же морду свою навстречу мне тычет.

Та-ак, думаю. Проверю-ка я первым делом уток моих запрятанных. Натянул найк, накинул что-то поверх для приличия и только было сунулся в погреб пробраться — вижу: стоит у меня на моем столике ящик простой металлический. С книжку большую размером, ну то есть плоский такой, — стоит и серебристым светом отсвечивает. И тут связь включилась.

6. Фляки

Говорили там что-то, говорили, а потом вдруг экстренное сообщение: сомов, мол, больше не ловить, а то иначе месяц шахты. Что якобы ученые разузнали: эти сомы — существа разумные и иероглифов знают побольше иного китайца, так что их теперь, мол, не трогать, пока не возникнет ясность, а впадины все накрепко огородить. Ну, нам-то чего? У нас и так они все почти уже загорожены — кому охота впотемках в воду свалиться сому на ужин? А китайцы, видно, про разум сомов еще раньше невесть откуда прослышали, я давно заметил, что они впадины эти теперь особым китайским крюком стороною обходят — видно, конкуренции от сомов опасаются. Еще бы, раньше они тут по иероглифам спецы были непревзойденные, а теперь, значит, сомы им таки нос утерли, желтой активной расе.

У меня, как я новость услышал, прям даже в желудке заныло — сколько мы сомов этих на первых порах, когда только впадины появляться стали, выловили и съели! И клевали они, несмотря на свой разум, на обычную консервную банку: привяжешь жестянку на тонкий стальной тросик, швырнешь подальше во впадину, и готово — чуть только минуточку подожди и, глядишь, вода уже забурлила, а тросик у тебя из рук прямо как трактором рвать начинает… Уж мы их и жарили, и с зеленикой мариновали — а тут посмотри-ка: иероглифы они, видишь ли, знают! Такое разумное животное и есть-то неаппетитно…

И вот надо же, совпало: как про сомов объявили, так тут же пошли фляки. Их днем-то не очень видно, они от света хоронятся, но я их и так чувствую, телом то есть. У нас и многие тут так: двух слов, бывает, связать не может житель — а телом чувствует — хоть тебе фляков, хоть, к примеру, где зеленика обильно растет, а некоторые даже китайцев чувствуют: вот идет такой, бывает, вроде как ни в чем не бывало, и вдруг встанет на месте и начинает почесываться да поёживаться. Это значит китайцы на бусике к себе на смену поехали. Ну или еще всякое люди чувствуют, а про жеребят и девочек я уж молчу — это у нас каждый второй поёживается теперь, если они рядом. В общем, смотреть порой на нас грустно, как мы чешемся — кто на девочек, кто на зеленику.

Ночью, когда фляки идут-мигрируют, порою бывает даже тревожно. С закваской что-то у них на скотобазе время от времени происходит, какие-то мутации: коровьи рубцы, желудки то есть, вроде как типа оживают, сбиваются в колонны и начинают мигрировать. Как один тут у нас говорил, помню: «Кругом такая скотобаза, что некуда сесть». И что имел в виду? А ведь не спросишь теперь его — распылили в прошлом году.

Флякам, если идешь куда-то, на пути даже не попадайся: прут как танки, всего тебя слизью перемажут и ноги отдавят. А если, не приведи что, споткнешься, так прямо по тебе вся колонна и протопает — хотя какой тут топот: идут тихо, переваливаются себе с боку на бок, и никто не знает ни куда идут, ни зачем. Инстинкт у них, очевидно. Ведь вот сподобило до какого времени дожить — мало нам сомов в ямах, так теперь еще желудки коровьи по ночам сами собой разгуливают, как раньше жабы и ежи: все вдруг разом подхватятся — и марш-марш, двинулись…

Мужики наши, кто в запретки ходит и вообще ночами шатается, все про фляков конечно знают. А домашний народ их побаивается — сидят, бывает, бабы у выгона и кудахчут: дескать ой, фляки опять мигрируют… Ну твое ли это дело, домашняя ты женщина, в личную жизнь фляков мешаться?! Она тебя трогает как-то? Или задевает?.. Вот так всегда у нас — народ без конца лезет не в свое дело. Я бы, пожалуй, даже норму некоторым слегка увеличил, чтобы времени меньше свободного было, вот так. А в управе если кто на следующий день оказывается — к нему вопросы: мол, не видел ли вечером странные объекты малого размера, перемещающиеся своим ходом наподобие колонны. Да кто признается, даже если и видел? — дураков-то нету…

Я переключил связь на запись и пошел себе умываться в одном исподнем, ну, в найке то есть. Не люблю, когда день со своими событиями вот так на тебя с утра обрушивается, без подготовки. Мало ли что у меня утром? — может процессы какие в мозгу, или еще что-то. Или может я, не чистивши зубы, уже на утку накинулся квашеную, браконьерскую. А тут связь.

И только вот это я подумал, как утки захотелось мне страсть как, даже скулы заныли. А что? Развлечений у нас немного — вон выгон, да ямы теперь с сомами, — так что ж удивительного, что хочется себя как-то побаловать? Это всё дело житейское, понятное. У кирасиров вон хоть кенгуру их имеются, аномалия природная, заели там уже всё подряд, как у нас сомы. И хоть оно у них от управы, охота то есть эта на кенгуру, — но всё равно интересно: дают колотушки особые, норму указывают, типа как за динаму засчитывается. Кенгуру, конечно, лягаются, и мужики, которых сразу не убило, лежат в поле долго, пока не помрут. Помогать им не приветствуется. Куда? Народу и так полно, зачем еще раненые? А и тут тоже управа придумала гуманный порядок: если возьмешь такого к себе и выходишь — тогда тебе премия: полгода можно динаму не крутить без штрафа. Хотя тоже когда как: ежели раненый после ранения остается колченогим или еще как-нибудь покалеченным — премия тогда меньше, в управе на это таблица имеется специальная: сколько за ногу калечную положено, сколько за руку. Клоновая водичка, которой в шахте пользуют, этим раненым никак не подходит. Во-первых там сразу резать надо, а во-вторых — чтоб стерильно. А какое в поле стерильно? — микроб на микробе! Да и вообще всё это кирасиров только касается, нашим туда примазываться не дозволяется.

Короче, спустился я в погреб, погрыз-пососал утятины и снова поднялся наверх — сообщение свое слушать, что мне по связи доставили.

Сообщение было совсем коротеньким: девочка велела набрать управу когда у меня будет время.

Та-а-ак, думаю. Не договорила наверное что-то про Книгу. Или про уток моих пронюхали. И тут же снова вспомнил, что и пронюхивать уже нечего, если я не только за утками, но и за речку таскался. Речка у нас, кстати сказать, без названия — все так и зовут ее Речка. Может, она и есть Кама? Кто ее знает?

Девочка соединилась сразу и даже вышла на экран.

— Здравствуйте, гражданин Степаныч, — начала она бодро и как бы по-заученному. — Мы всесторонне изучили ваши обстоятельства и считаем возможным сделать вам настоящее предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Приятно слышать… — отвечаю для вежливости.

— Специальный ящик для ваших записей вам уже доставлен…

— Так точно, — перебиваю я снова. Девочка на дисплее даже поморщилась.

— Ввиду вашей склонности к записям вам вменяется в обязанность ведение таковых записей перманентно, то есть ежедневно и в значительном объеме, в связи с чем ваша норма выработки энергии снижается вдвое.

— Благодарим за доверие… — мычу я, еще не очень понимая, куда клонит управа. Но уже чую подвох и засаду.

— Это на первое время… — терпеливо поясняет девочка, дав мне договорить. — В дальнейшем, если ваши записи будут вполне соответствовать нашим пожеланиям, норма будет заменена вам писчей работой. Свои записи вы будете ежедневно вкладывать в ящик. Сбоку на нем имеется соответствующая прорезь.

— А если он… — опять тяну я. — А если он переполнится?

— Он не переполнится, — строго отвечает девочка. — Это не ваша забота. Писать ваши собственные мысли не надо. Будете писать о других: кто-где-когда… вы поняли? Никаких уток. Никаких речек. К гусарам и кирасирам ни ногой.

Хмурится девочка на экране, видимо недовольна…

— Три дня вам на то чтобы освоиться. Потом будут приняты меры — если не справитесь…

И всё, потух экран, и вместе с ним девочка.

Через пару минут после связи я отдышался, и тут меня вдруг как прорвало — к столу кинулся, схватил что под руку попалось и принялся мысли свои записывать…

Строчил, строчил — как типа в бреду в каком-то… а потом чувствую: вроде как отпустило. Сижу у стола, глазами мигаю и думаю себе этак неторопливо: что ж ты творишь, когда тебе только что четко сказали, о чем писать надо и о чем не надо.

А потом думаю себе: а кто ж нас проверит? Мысли свои для себя, а что там другие говорят-делают — про это в ящик. Ну что тут такого? Не то чтоб динама эта, ну норма то есть, так уж сильно меня напрягала — нет, слава Земле. Но располовинить ее — это конечно большое подспорье для хозяйства, тут и вычислять нечего. А про уток они всё равно теперь знают…

Пописáв еще немного по инерции, спустился я в погреб и спрятал записи в новое потайное место — дыр и щелей в фундаменте у меня тут сколько угодно. Спрятал всё — и даже настроение у меня улучшилось. Ну, то есть не то чтобы улучшилось, а как бы воздух сменился: стал свежим и острым, как на охоте. А что? Не только ямы или китайцы эти с таинственными раскопками, а вот и на нашей улице праздник. И не зря мне, наверно, коня выделили…

В таком вот благостном самоощущении я, накинув кое-что поверх исподнего, отправился с конем на выгон.

7. Красняки

Со вторника пленка прозрачная, на две недели. Это потому что в нашей местности праздник: разрешена охота на красняков. Охотимся кто чем попало, но вообще-то в управе для праздника выдают резину — ну, чтобы охотились. Красняков можно жарить, а можно сдавать в управу. Мы с гусарами соревнуемся, кто больше набьет. Мужики все радостные, возбужденные — с неба солнышко в полную силу, в общем лепота. Приятно всё же, когда власти к народу с заботой и уважением. А кирасирцам, кстати, охота на красняков как раз таки запрещена, то есть из-за кенгуру — а то у них и так полно удовольствия: животные крупные, бегаешь себе с колотушкой, и вовсе не факт, что ты кенгуру завалишь, а не он тебя — так что адреналина полные штаны, не то что с красняками: палишь себе в них камешками или мелким железным мусором — и всё. Но с кенгуру, похоже, лавочка скоро закроется: кирасировцы молодцы, кенгуру плодиться не успевают, так те их основательно устраняют. Кенгуру остались от старых мясных ферм, сбежали с них то есть, а потом одичали и расплодились, пока власти у нас клонов осваивали. Ну да ничего, скоро опять наведется порядок: кирасировцы парни зубастые, им пальца в рот не клади. Они еще и к нам успевают на красняков, если уже смеркается и охрана чем-нибудь экстренным занята, типа в яму с сомами кто-то свалился или что-то еще необычное. Мы их конечно пускаем — соседи всё ж таки — и никогда охране не жалуемся. А они нас в отместку на кенгуру приглашают, но из наших никто не ходит: опасно, опыта у нас маловато с этим зверем.

Женские граждане наши хоть кенгуру и боятся, но как бы одновременно им сочувствуют и с кирасировскими мужчинами не здороваются. Но что тут сделаешь? — прыгучие эти твари действительно всех задрали: плодятся, нападают на мелкий скот, дерутся ногами. А что? Власти в своем праве, они нас же и защищают от дикой природы. Опять же кирасировцы на кенгуру пар выпустят и меньше один другого увечат, тут своего рода вселенская доброта и гармония: выживает умнейший.

Вчера приходил ко мне один кирасировец. Просился к ночи со мной на красняков, на закате. Когда солнце садится, целиться прямо одно удовольствие: краски контрастные, тут уж не промажешь, если конечно руки не трясутся. Кирасировца зовут Потапом. Теперь имена в центре дают всё больше старинные, не то что раньше — всё Денис да Денис. А в активной службе мы вообще все под номерами, там уж не до имен. Я, например, как курс ученья прошел, всё потом на подлодке плавал, вообще на воздух не выходил. Держал без конца какой-то кран с паром, чтобы пар из него не вышел. Так десять лет и проездил по морю — точнее, под водой, наверх-то мы всего, наверно, раз пять за всё время всплывали. А потом тридцать пять как стукнуло — всё: врачи анализы взяли и говорят: иди гуляй, типа по месту происхождения, динаму там будешь крутить. Вот папаша мой обрадовался, Михайло, когда я со службы явился! И за утками со мной ночью, и на кенгуру к кирасирам, везде, короче. Жаль, недолго только пожил родитель. Но это уж у кого какая судьба, как говорится. И гены.

С тех пор, как везде массово установили динамы, учиться уже никто не учится. Раньше был стимул — выучился ты, к примеру, на садовника, и вот тебе за ту же работу чуть ли не вдвое жалования, женскими гражданами можешь как хочешь командовать — куда им яблоки, например, тащить, а куда не тащить. Или на охранника можно было экзамен сдать, это вообще потом была сплошная лафа.

Но прогресс не остановить! Нас ведь теперь вообще не трогают, даже как генный материал. Дети плодятся в центре из генных запасников, а к нам на жительство присылают уже почти взрослых — лет по двенадцать-тринадцать. Это те, что в пробирках в центре выросли, а толку из них ни в чем не получилось. Теперь им или яблоки растить, или динаму крутить, или коренья да зеленику собирать на сдачу. В управе недавно машину поставили, она и для корней, и для зеленики, и для яблок. Принес что-то — она тебе всё взвесит, проверит, качество там какое или что, и железным голосом говорит тебе, сколько у тебя киловатт за это прибавилось. Теперь у нас всё в киловаттах, вот оно как! А старого приемщика нашего, который яблоки и сырье принимал, сперва к кирасирам забрали на зомбирование, а потом снова на место вернули — крутит теперь динаму вместе со всеми как подорванный.

Охота, конечно, разок поглядеть, как зомбируют, — ну или еще там чего… Теперь вот от девочки этой и ящика с прорезью откроются мне какие-небось лазейки. А то что всё за утками да за утками? Я и не ходил бы уже туда, скучно… ну так и тут сидеть с динамой скучно. Опять же у реки риск. Благородное дело, как это у нас называется.

Вот за реку бы я, конечно, еще бы разочек сходил. Что там еще за девочки водятся в тумане… но это мы, вероятно, скоро и так выясним. Вызовет наша-то девочка на инструктаж — да всё и расскажет… Ну а я тогда к кирасирам как-нибудь тайком слазаю. Страсть охота посмотреть на зомбирование, как там они это делают. Кирасирцы, кстати, сами ничего про это толком не знают, такая у них там понаставлена охрана. Но ничего! Проскользнем… А может пропуск мне какой за новую службу выпишут. Это конечно тоже хорошо бы…

Против секса прививку делают в детстве. Противоположный пол нам, стало быть, до фонаря. Не то чтобы секс запрещался, он просто никому не нужен. Нет, были протесты, и к чести властей бунтарей никто не наказывал, их просто лечили, если они не очень уж сопротивлялись. Вообще от прививки можно отказаться: родители дают обязательство, сдают за два месяца трудодни — и пожалуйте: ребенок растет «секси», себе самому на гóре.

Приходит юность, и секси начинает озираться — с кем бы, дескать, ему слиться с тайной целью воспроизводства. Типа инстинкты проснулись. А сливаться вокруг никто не желает. Непросто это нынче — без прививки-то. Они, секси эти, когда взрослеют, сбиваются постепенно в комунны и живут там, вдали ото всех, как зачумленные, — сливаются да динаму крутят. А что? Нам это до лампочки, пусть себе живут как звери, нам-то что за дело. В транспорте такого случайно встретишь — так от него за версту сексом воняет. Запах порока! В общем гадость, скотство.

Но это вообще всё издержки, так сказать переходная фаза. Если кто-то из женских граждан желает заняться материнским трудом — а за него норму на динаму втрое снижают, — тот идет в управу и заполняет особую бумажку. Потом такого гражданина с месяц проверяют, берут кровь на анализ — а еще через месяц из центра приходит специальная мутная бутылочка с клейкой жидкостью. В больнице гражданину ее вставляют куда надо — и всё. С этого момента будущему материнскому работнику лафа: сидит себе он такой женский гражданин на лавочке целыми днями и жмурится на солнце, как кот. Динаму крутить поначалу совсем не приходится, поскольку надо беречься. И так жмурится он три месяца. Потом, по разнарядке, снова немножко начинает динаму крутить, но обязан еще гулять себе где хочет из-за свежего воздуха: у выгона или даже по кромке леса, но там уже с осторожностью, из-за кенгуру. Эти запах материнских гражданок чуют особенно остро, и чуть что — тут же кидаются на них из леса с большой охотой. Гражданок поэтому к лесу водят группой в сопровождении трехпалого с шахты — так оно против кенгуру гораздо безопаснее.

***

Сегодня опять наткнулся в потемках на колонну фляков. Ну, думаю, держитесь, сейчас я за вами прослежу. А уже комендантский час пробило, тревожно мне слегка, даже несмотря на мой новый статус девочкиного информанта.

Иду, короче, за желудками этими потихоньку — и чую впереди как бы прохладу. Впадина рядом, откуда еще прохладе-то быть. И точно! Только она впереди оказалась, как от колонны фляков тут же отделился ручеек — и прямиком к воде. Как же у нас тут разумно всё стало устроено, слава Науке! Вот ведь как-то надрессировали эти желудки клонированные, чтобы они самоходом ко впадинам топали сомам на угощение. То-то уже у нас пару случаев было, что кто-то по недогляду в воду свалился и живым назад вылез, не тронули сомы. Так вот оно как! Они теперь у нас сытые, если по полночи желудками этими питаются со скотобазы. Вернусь — напишу девочке Каме донесение.

Прошелся я с колонной впотьмах еще с полчасика — и всё то же: чуть яма, и часть фляков, как крысы на дудочку, тут же отправляются к воде. Так что феномен таинственного питания сомов теперь нами вполне изучен.

Домой вернулся поздно, до донесения так и не добрался. Ну ничего, утром напишу. Слава Прогрессу!

8. Опять фляки

Фамилия у всех наших либо Уланер, либо Улановский, то есть по месту жительства, как и положено. Я, стало быть, полным именем зовусь Трофим Степанович Уланер.

Кирасировских всех зовут по фамилии Кирасирович, а гусарских — Гусарчик. В общем, просто, понятно, да и путаницы никакой.

Доел почти уток своих с утра. Надо снова к речке будет сходить. Заел завтрак яблочным клоном и уселся за донесение.

Вообще с клонами у химиков очень даже отлично всё получилось: производство стерильное, мясо и фрукты-овощи — всё какое хочешь, ухода за клонами, считай, никакого, всё в этих сундуках производится, в общем красота. Поговаривают, что бабам — ну, то есть женским гражданам — скоро всю их личную скотину запретят. А что? Одна зараза от нее. Они и сейчас-то животину эту свою скорей от скуки разводят. Резать ее на мясо запрещается, так что сдают ее, когда зажиреет, в управу на генпродукты. Приходит фургон с клетками — и тю-тю, поехала личная скотина на химфабрику. Бабки воют, животные мычат, обхохочешься! Прямо как в каменном веке.

Степаныч — д. Каме

Донесение №1

Замечено, что живые по виду существа со скотобазы, они же клонированные желудки, они же фляки, в темное время суток своим ходом направляются колоннами к имеющим место впадинам с водой неясного происхождения, населенным сомами (рыба), и там самопроизвольно, небольшими порциями, то есть группами, отделившись от основной колонны, погружаются прямиком в воду, где, очевидно, поступают в пропитание сомам (рыбам). Так ли это на самом деле, то есть поедают ли сомы фляков или отказываются от внезапного питания, выяснить не удалось ввиду наставшей темноты.

Конец донесения. Степаныч.

Я перечитал написанное и даже пошевелил плечами от удовольствия: вот ведь как! Кратко, четко и всё по делу, ни словечка лишнего. Как и положено в донесении.

Девочкина машинка с прорезью сама собой втянула листок, как только я поднес его к щели. Машинка из неясного металла угольного цвета вся искрилась, освещенная ласковым утренним солнышком.

Говорят, что уголь скоро перестанет соединяться с водородом — якобы испортили нам уголь незваные инопланетные чудовища. Еще, мол, лет тридцать — и всё: начнется какой-то там полураспад, изотопы какие-то. Ну, то есть до этого еще вроде как далеко, но с нового года, говорят, начнут делать прививки, чтобы полураспад этот как-то там прекратить. А я и не знал, что у нас уголь внутри! Легко жить, когда есть ученые люди. Всё, можно сказать, во имя человека и одновременно для его же блага… Хорошо!

И тут включилась связь.

«Степаныча просят без промедления зайти в управу», — проговорил незнакомый механический голос, и техника снова затихла.

Я накинул найк, наскоро завел коня за забор на выгоне и скорым шагом отправился к управе.

Староста терся у входа, переступая с ноги на ногу, и лица на нем не было вовсе. Я незамеченным прошмыгнул мимо и, постучавшись, просунул голову в кабинет девочки.

— Проходите, Степаныч. Присаживайтесь. Как вы, однако, быстро… это хорошо. Это славно.

Начало не предвещало ничего хорошего.

— Так вот, Степаныч… Я тут полистала ваши акты… Вас, как из них следует, в свое время списали с подлодки. Какая же всё-таки этому была причина? — И Кама уставилась на меня строгим взглядом.

— Причина?..

Я ума не мог приложить, какую мне выбрать линию.

— Вот тут, в ваших актах… — продолжала она, — …стоит, что вы подвержены.

Я покрутил головой.

— Так что? Подвержены?

«Совсем прижали…» — мелькнуло в голове.

— Подвержен… — едва слышно выдавил я.

— Оттого и утки… — то ли спросила, то ли отметила Кама.

— Оттого… — горестно согласился я.

— Надо исправляться, — бодро проговорила девочка и потерла под столом кроссовку о кроссовку, как это делают лапками мухи.

— А вот, извиняюсь… — начал я, чтобы как-то перевести стрелку. — Вот вы говорили про речку и что вас сюда на время перевели. Кто перевёл?

— Много будете знать, Степаныч, скоро состаритесь. И под распыление как раз попадете. Хотите?

— Да бог с вами!

— «Бог» говорить нельзя, вы это прекрасно знаете. Что же это такое, вы своими нарушениями уже чуть ли не на год шахты заработали. Утки… да за речку плавали, да записи ведете неположенные — я уж про речь вашу не говорю. Откуда, кстати, знания грамоты? Кто научил?

— Так я…

— Ах да! Вы же были в центре!

«Отлично, — думаю, она еще и не помнит ни черта, Кама эта в мокрых кроссовках. Так она и про поручения свои забудет, а потом я же кругом виноват выйду…»

Тут дверь тихонечко приоткрылась, и в нее просунулась голова старосты.

Батюшки! Таким я его еще никогда не видел: жалкий, на лбу испарина, сам чуть не трясется.

— Вызывали?

Говорит с порога, а сам за дверь держится, как будто слабость у него в ногах.

— Да, — отвечает девочка. — Проходите.

И ко мне:

— Идите теперь, Степаныч. Разговор наш окончен. Пока окончен. Не прощаюсь с вами. Подумайте обо всём на досуге… И да… про фляков принято. Полезное донесение.

Я прямо пулей наружу вылетел. «На досуге…» Вот шуточки теперь какие! Какой тут досуг, когда у меня динама стоит трое суток не кручена со всеми этими обстоятельствами. «На досуге…» Задание заданием, да неясно, что еще из всего этого выйдет.

Короче, как до дома добрался, так сразу за дело и принялся. На динаме, кто не знает, сверху два такие некрупных окошечка, типа как очки или у бинокля — чтоб глазами прикладываться. Раньше, старики говорят, можно было пальцем отметиться, но наши хитрецы скоро повадились кожу на пальцах себе резать и ею злоупотреблять. А что? Кожа всё равно новая отрастала, а преступлений и махинаций развелось тогда видимо-невидимо, не успевали преступников этих распылять, такой звон стоял везде в учреждениях.

А сейчас к окулярам приложишься — и тотчас же умная машина тебя узнаёт и по имени приветствует: дескать, здрасьте, почтенный Степаныч, хорошее дело задумали, благодарим заранее за труд на укрепление нашего общего взаимного блага и порядка. Ну и начинаешь крутить.

Сперва, когда машины эти только появились, некоторые наши пытались химичить — в окошки глянут, а крутить вместо себя подставляют тех, кто покрепче да поглупее, и им за это подарочек какой или еще чего. Но видимо не только в глазах у динамы дело — она и по рукам тебя узнаёт.

Технике, конечно, еще есть куда развиваться, как и науке — даже девочка Кама, как я вижу, читает не все мысли, а уж старосту нашего обдурить и вообще пара пустяков. Подумаешь, например, про краснику, а он такой спрашивает: «У тебя что, норма по динаме не накручена?». Ну то есть вообще в мысль не попадает, как какой-то дефективный. И лицо еще при этом делает участливое. Надо, кстати, донесение про старосту написать — нейтральное такое, чтобы девочка чего не подумала: только факты — дескать, не на месте товарищ, не по шапке ему эта должность.

Вообще, работать на Каму и стучать на соседей оказывается совсем не просто. Во-первых, соседи не делают почти ничего предосудительного — по крайней мере явно. А во-вторых, очень трудно вот так разом сделаться матерым шпионом и без конца выведывать что надо и что не надо. Я даже вдруг подумал, не отказаться ли мне от моей новой миссии, но потом рассудил, раз донесение про фляков принято, то и надо продолжать в том же духе, то есть писать о субъектах местной флоры и фауны — тогда и проверить меня будет труднее, и от соседей не нужно ждать пакостей.

Но донесение про старосту всё же быстренько накатал и тут же отправил.

9. Немного истории

Помимо динамы, есть у граждан в нашей округе еще одна обязанность: каждый должен играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Раз в год в праздник весны у всех экзамен. На экзамен пьесу дают за пять дней, всем одну и ту же — ну, и потом смотрят, кто за пять дней как в мастерстве продвинулся. Если не стараешься, то норму на динаму повышают. Но не на много — так что некоторые не то что круглый год, но и перед экзаменом спустя рукава занимаются, типа лучше динаму потом покрутить, чем эти ноты. Кстати, про таких, наверно, тоже стоит написать донесение…

А еще с недавних пор раз в неделю в управе «движка». Идём туда все, на всякий случай: неясно пока, чего будет, если много движки пропустишь, как бы беды не нажить. Движку раньше называли «муви», а потом вышел приказ о дифференциальной культуре. Теперь кто «муви» вслух скажет, тому неделя шахты или две недели динамы лишней крутить — штраф, значит. Заботятся о нас, чтобы была культура…

Слово «кот» тоже долго было запрещенным. У меня кота в доме нет, я больше люблю уток, но вообще у нас кто хорошо содержит котов, получает призы. За пять котов дают раз в год закваску для зеленики пять бидонов, а за десять — то же число контейнеров с яблочным клоном. Это, понятное дело, большое подспорье в хозяйстве. Ну, а у кого кот убежит от скучной жизни, тому — понятное дело — штраф. Это у нас всегда запросто — только подставляй спину.

Так вот: еще недавно коты были запрещенными животными, даже упоминание о них каралось как предосудительное, то есть два дня шахты можно было схлопотать «за кота» запросто. Это вообще старая история. Раньше коты были везде, чуть ли не в каждом доме, ну то есть как и сейчас, но потом они как-то сговорились между собой условными знаками и в один прекрасный день подняли восстание, чтобы захватить склады с клонированной рыбой и всем завладеть.

Я это время не застал, как раз плавал тогда под водой на подлодке, но очевидцы рассказывают, что было реально страшно: коты шли по всем улицам и переулкам лавой, урча так, что тряслись на деревьях листья и лопались в окнах стекла, и рвали в клочья тех, кто осмелился им противостоять.

Вначале накрыло Гусар-Удэ. Гусары у нас и вообще-то на голову слегка долбанутые, а тут они так перепугались, что всё как есть побросали и подались в леса, и котам достался не только рыбный склад, но и пакгауз с куриной печенкой, тоже клонированной. Теперь уже коты двинулись в леса, таща за собой коробки с печеночным паштетом. Старики тогда еще недоумевали, как коты в лесах будут открывать запаянные жестянки. Но оказалось, что у них везде были свои лазутчики из наших, то есть двуногих — ну, тех, короче, кто тоже подвергся действию кошачьей токсоплазмы, — вот они-то и открывали котам их запасы по мере потребности, а взамен получали ласки и мурлыканье.

Восстание продолжалось четырнадцать лет, и потребовались большие усилия ученых из центра, пока везде не понаставили особых кошачьих пугалок, вызывающих у животных телесные расстройства наподобие щекотки. Коты теперь валялись на каждом углу на спинах, перекатываясь туда и сюда, и только что не хихикали. Ни о какой революционной деятельности в таком состоянии, конечно, не могло быть и речи.

А потом ученые доказали, что в восстании виноваты не коты, а поразившая их токсоплазма, небольшая молекула вроде пылинки, которая и деформировала, как это называется, их социальное поведение. Токсоплазму быстрехонько побили специальным полем, которое у нас пускают над запретками, и всё вскоре вернулось на круги своя.

Если говорить о долбанутых гусарах, позволивших в свое время повстанцам-котам прорваться к пакгаузам, то нельзя не упомянуть и кирасирцев с их народным эпосом, которым они давно уже достали всю округу. Стоит собеседнику в разговоре с кирасирцем хоть на минуточку замолкнуть, как тот тут же оседлывает своего кирасирского конька, заводя рассказ о доблестях предка всех кирасирцев, именем Мофа Кифович, напоившего, если верить эпосу, до семидесяти своих односельчан собственной мочой. Тогда как раз случилась великая засуха, водопроводы пересохли — и тут появился Мофа. А что? Раньше люди вообще были не чета нынешним. Может, и вправду была такая история с мочой — ведь кирасировцы вон не вымерли, а живут себе таки, поживают. Вот только на мозги их моча героя оказала несколько пагубное действие не в лучшую сторону — они у них теперь как бы слегка размягченные и для серьезной умственной работы непригодны. Но ничего — у нас в лесах и без мозгов прекрасно прожить можно: крути динаму себе и в ус можешь не дуть, слава науке!

Земную ось у нас давно исправили, чтобы наклона не было, и климат теперь везде ровный, не то что раньше. А то старики рассказывают, что в наших краях даже снег был, зимой по крайней мере. Теперь зимы нет и снега нету — за снегом неделю надо на север ехать или в гору взбираться, где уже тебе ни грибов, ни ягод, одна зеленика растет себе до самого снега, под облаками почти — вот какая стойкая ягодка!

Выправляли ось долго, лет двадцать: поставили на самом севере какие-то башни и начали исправлять. Климат тогда, как деды говорят, реально испортился: начались ураганы, смерчи, на небе сумрак и всё такое. Но ученые свое дело знают туго: не успели еще подрасти вчерашние пацаны-новородки, как всё стало приходить в норму. Зеленика, короче, дает у нас в год три урожая, вот теперь как! Некоторые уже слышать не могут об этой зеленике, не то что ею питаться. А еще кролям стало с ровной осью раздолье — они теперь круглый год плодятся, а ростом стали чуть не с собаку. Крольчатина в зеленичном соусе — это по-прежнему хорошо и полезно, хотя и не приветствуется. А что? Кто зеленикой питается, того лесные клопы не кусают, они такого стороной обходят.

Синику наши не очень жалуют. Ягода сытная и доступная, но уж больно слюни текут от нее, иной раз видишь: идет человек с бугра, за синикой ходил стало быть, — а грудь у него как есть вся в слюнях, аж до колен течет, и главное долго потом эта неприятность, до самого вечера, так что по синику стараются люди поутру выходить, чтобы хоть к ночи слюни унять, а то мокрый потом весь во сне, вся подушка или что там еще, где спишь…

Красника — она, в общем-то, как и запрещенный горох: в ней тоже теперь этот коварный стронций, от которого у народа, несмотря на прививку от секса, появляются дурные мысли. Гражданки жиночьей стати, как это раньше называлось, наевшись запретной коварной красники, начинают посылать сигналы. Кенгуру от этого буквально сатанеют.

А еще помимо музыки обязателен спорт. Каждый выбирает себе любимый вид спорта по списку в управе, но в основном народ предпочитает «спиди-грин» — это когда едят зеленику на скорость. И коты теперь, считай, у каждого. У кого нет кота, того считают человеком подозрительным, негодным. «Без кота и жизнь не та», — вот как говорят в управе. Безкотным, которые упорствуют, повышают норму на динаму, а совсем злостных распыляют: если кот у них, например, заболел или умер, не говоря уж о каких-нибудь там жестокостях. Некоторые у нас раньше было огого какие жестокие, но их всех уже почти распылили.

Степаныч — д. Каме

Донесение №4

Рассказывают, что в лесах, примыкающих к Кирасир-Удэ, в изобилии проявляют себя зверьки куницы, причем местным жителям пока что попадались исключительно особи женского пола, то есть сучки, узнать которых легко по слегка вытаращенному взгляду и небрежной шерсти. Кирасирцы (имен не знаю ввиду шапочности знакомства, или, точнее, незнакомства) — так вот, кирасирцы утверждают, что куницы эти в массе своей весьма распущены, думают только об «этом самом» и в отношении выбора партнеров для своих целей непривередливы до неразборчивости — не гнушаются ни кролями, ни придомовыми котами, ни другими какими-либо объектами мелкого выращивания из окрестной фауны.

Конец донесения. Степаныч.

10. На шахте

«Степаныча просят незамедлительно явиться в управу», — проговорила связь и стихла. Я едва только успел проглотить пару кусков паштета из печенки. Слово «вкусно» у нас, кстати, тоже запрещено — как когда-то «коты». Ну что такое вкусно? Живем ведь не для удовольствия, а по долгу Природе, взаймы то есть — какое уж тут вкусно? уж хоть бы как-то за эволюцией хотя бы поспевать, не до разносолов. Ну, то есть если не считать уток и красники, естественно. Некоторые, которым всё надоело — зеленика, или клонированный яблочный мусс, или, к примеру, староста, — могут в принципе самораспылиться. Для этого надо всего-то сходить за старостой, а будочка для распыления у нас стоит на окраине, недалеко от последнего дома. По указанию из центра самораспыляющийся берет с собой в будку и своего кота, чтобы животное потом не скучало без хозяина. Но желающего распылиться обычно отговаривают, и тогда он идет в дикие, за забор. Типа как сменить обстановку.

У каждого у нас чип в удобном месте — где смыкаются бедро и седалище. На чипе — личные данные и текущий ИСЗ, чтобы всё сразу было понятно. ИСЗ — это индекс социальной значимости. Разрешаются также нашивки с цифрой ИСЗ. Женским гражданам, то есть бабам по-нашему, за хороших детей ИСЗ повышают, данные о таких регулярно приходят из центра. А тем, кого предупредили о распылении, нашивку носить даже полагается, это у них такая обязанность — в назидание, как это говорится, окружающим.

А дикие это вот что: кому динаму крутить неохота и в шахту за это нежелательно — те могут подать заявку на десоциализацию. Сдаешь в управе специальную бумажку со своим кодом и метками, в центре ее быстренько рассматривают и — пожалте за забор! Там тебе полная и неограниченная свобода: хочешь — краснику ешь хоть заешься, хочешь — с бешеными куницами дружи, а хочешь — кенгуру-вампиров приручай, за забором этого добра тоже навалом. За это, кстати, бонус засчитывается, если потом к нам, конформистам, назад соберешься, свободой насытившись. Десоциализацию дают сразу на пять лет — меньше нельзя. И через четыре года можешь там у забора в специальное окошко сунуть палец и кнопку нажать — дескать, хочу назад. Ну, вот как раз годик тебе и будет на раздумье — что, может, тебе с куницами и кенгуру там покажется веселее. Кстати, возвращаются редко, совсем немногие: видно, имеется всё же прелесть в дикой природе. Ну… это дело личное. Мне так, к примеру, и моих вылазок за утками вполне хватает, слава Прогрессу.

Кирасировские рассказывают, что уже нашли куницам полезное применение: ловят их, то есть тех, у которых уже завелись детки, доят — и сбивают из куньего молока масло наподобие коровьего, только меньше объемом. Сам я не пробовал, но мужики говорят, что масло вкусное: остренькое. Надо будет мне тоже спросить. Попробую, может, уток на нём жарить. А так, в общем, дело плохо: плодятся куницы из-за своей страстной неразборчивости буквально как грибы — кирасировские жалуются, что в лесах уже типа завелись куничники, это места такие, как гетто, туда чужим лучше не соваться. И везде сплошь куницы — развалившись, говорят кирасиры, в грязных лужах на дороге. Блох, значит, пытаются топить. А блохи не очень-то желают топиться… в общем, тихий ужас… пора властям уже что-то сделать: ученых, что ли, позвать.

В кабинете у Камы всё было по-прежнему — всё, кроме выражения ее лица.

— Садитесь, Степаныч, — проговорила она с каким-то особым нажимом.

Я уселся в кресло и обратился в слух.

— В целом… — Кама поводила ладошкой в воздухе, как бы отображая сомнение. — …В целом вы, конечно, молодец, Степаныч. Почерк хороший…

Я слегка откинулся в кресле.

— А о шахте подумайте, — тут же продолжила она. — Вам это позволит по-новому взглянуть на вещи. И кстати… давно уже хотела вас спросить: что это за странное сокращение у вас в донесениях? Что это за «д. Кама»?

— Э-ээ… — забеспокоился я. — «Д.» — это девочка. Неправильно?

— Неправильно, Степаныч. Конечно неправильно. Уж если вы желаете обращаться по протоколу, официально, то сокращайте «в.п.»

— Вэ-пэ?

— «Ваше Полноводие», Степаныч! Уж могли бы как-то и сами догадаться, всё же не бином Ньютона. Или вас тогда по ошибке в центр отправили, в вашем, как это говорится, детстве?

Я скорбно заморгал глазами, изображая смирение.

— А вообще я вами не очень довольна, Степаныч. Мы, естественно, проверяем ваши донесения. И у меня ощущение, что вы как-то уж очень сгущаете краски, попросту говоря врёте не по чину. Что это за куницы со странностями? Ну сознайтесь: ведь про куниц вы конечно выдумали?

— Мамой клянусь… — тихонько пробормотал я, уныло ковыряя адидасом пол под стулом.

— Всё это здорово пахнет шахтой, Степаныч. Вы меня понимаете? Конечно, у выдумок ваших найдутся причины или, в аспекте личностном, даже мотивы, но мне кажется, что вы не вполне улавливаете правила нашей игры. Нашей с вами игры…

Как домой добрался — не помню. Полез в тайник, достал гороху и съел сразу пригоршню. Нервы вообще стали ни к черту с этим девочкиным заданием. На подлодке и то веселее плавалось.

Заснул, скособочась, тут же в подвале. Проснулся — всё тело болит. Пошел наверх, в дом, уселся к окошку и принялся думать о нашей несчастной жизни.

Дикие, кто динаму ненавидит, живут, как уже говорил, за забором. Забор этот у них устроен чуть ли не до небес, но некоторые всё же перелетают: делают себе шары надувные из шкур — и через забор. Нашего человека ведь ничем не угомонишь — ни стронцием, ни полем никаким, ни кенгуру-вампирами, спаси Прогресс. А то еще новое явление природы гусаровцы отмечают: якобы у них завелся там в ручейках везде какой-то ложный упырь, причем видят его только по пятницам, когда темнеть начинает, с первой звездой. Гусары вообще люди странные — поговаривают, что у них другое поле и из-за него началась замутация. В гости мы друг к другу не ходим, не приветствуется это властями, да и что ходить, если, чуть задержишься — и как раз попадешь под комендантский час. Так что, чем они живут у себя, мы не знаем. А кирасирцы давно уже все замутированные, просто говорить у нас об этом не принято.

Кстати и кенгуру вампирят не всегда, а только на растущую луну, это давно подмечено. Если луна, к примеру, в другой фазе, ходи себе сколько угодно по кенгуриным местам — вреда тебе от них никакого не будет.

Или вот демократия… У нас — запрещенное слово, так называемая «древнегреческая ересь». А почему, спрашивается? Непонятно.

С этими речками… Ну, Кама. А что, Медведица и Белая что ли тоже девочки теперь? Ну и где они тогда? Где шляются? И где их приданные им властями жеребята? Вот жизнь у нас настала! Только успевай голову поворачивать.

Или красника. Почему вот, во имя Космоса, краснику ни-ни, нельзя — а зеленику можно? Это от натуры так заведено или управа почему-то решила? Вон кенгуру-вампиры жрут краснику за обе щеки, просто обжираются ею, когда ничего другого для них не найдется, — и скачут себе везде хоть бы что: наглые, дерзкие, а морды — те аж лоснятся от крепкого здоровья. Непонятно…

***

Поутру проснулся в казарме на шахте — накаркала девочка Кама…

Вчера впотьмах подался было снова за утками, утки у меня все кончились, но на обратном пути меня как будто уже караулили у запретки: только я сунулся в траву, как вдруг из ниоткуда налетели трехпалые, скрутили крепенько и всунули в свою штрафовозку. Мне бы заметить ее в кустах, когда к реке шел, — но куда: темень кругом, трава от росы мокрая, тут уж не до трехпалых. Да и прячутся они — мама не горюй. Прислонится такой к дереву, его и со светом-то не отличишь, а куда в темноте?

В шахте я даже удивился: приняли хорошо, всё вежливо, команды простые и ясные: «проходим!», «стоять!», «лицом к стене!», ну и прочее в том же духе. Выдали мне белье и какой-то тепленький пирожок с куриной печенкой, чтобы животом во сне не урчал, к нему стакан компота из местных наших сухофруктов — яблочки, зеленика и еще что-то.

Так и уснул я на новом месте как жених на тесте. Или как там это говорится?

11. Новый пятипалый

Вчера вечером привезли новенького, поймали у реки в запретке. Странный какой-то, и разнарядка на него в конторе: глаз не спускать, работой чрезмерно не нагружать, в свободное время не тревожить. Это в первый раз такая разнарядка.

Работает вроде ничего, как все, грузит лопатой породу, что машина накрошила, толкает живой силой вагонетку. С другими пятипалыми не разговаривает — это ему плюс потом пойдет в сводку за поведение. Но всё равно странный: чуть остановка, он уже по сторонам глазеет, как бы присматривается. Или высматривает чего-то. Остальные все носом в землю, ну или присядут, думая, что мы не видим, если отвернулись, а этот нет — стоит как столб и головой всё по сторонам вертит, как на задании.

И тут 007 ко мне ковыляет. Он у нас трахнутый слегка, этот 007, чистая квашня: то споткнется и свалится, то глупость какую вдруг сморозит пятипалым. А тем только повод дай, лишь бы поржать. Оно и понятно — работа тяжелая, нудная, грязная, а с шуточкой им вроде как кажется полегче. Слабосильный, короче, народ пятипалые, вот разве что только драться горазды. Те, которые с вечера сцепились, они и на работе друг друга стараются ушибить или поранить, но мы, конечно, всегда начеку. Не понимают, глупые, что драчунам ночью метку невидимую налепливают, для нашего то есть удобства: пятипалым не видно, а в нашем спектре она светится голубым, прямо даже сияет. Так что за драчунами контроль облегчается, их и в темноте за сотню метров видно.