Бесплатный фрагмент - Болеро для паука

Пролог

В Москве есть места, которых нет на картах. Они не отмечены в навигаторах, о них не пишут в светской хронике. Это пустоты, вакуумные карманы в самом сердце ревущего мегаполиса. Чтобы попасть в такой карман, тебе не нужен адрес. Тебе нужно приглашение.

Сегодняшняя пустота располагалась на шестьдесят втором этаже одной из башен «Сити», той, что из тёмного, почти чёрного стекла. Официально этаж ещё не был сдан. Пыль, бетон, голые провода. Но если знать, в какую сервисную дверь войти и какой код набрать в неприметном лифте, стены раздвигались, открывая совсем иную реальность.

Я знала.

Здесь не было имён. Только номера. Я — Лот номер Семь. Последний и самый дорогой лот этого вечера.

Пока я ждала своего выхода в небольшой, обитой серым шёлком комнате, я могла слышать приглушённые голоса из главного зала. Мужские голоса. Тяжёлые, пропитанные запахом денег и властью, от которой сводило зубы. Это были настоящие хозяева города. Не те мальчики-мажоры, что сорят деньгами в клубах. Нет. Это были те, кто дёргает за ниточки, те, чьи имена упоминают шёпотом. Те, кто привык покупать всё. И всех.

Сегодня они пришли купить себе игрушку на год.

Я посмотрела на своё отражение в полированной до блеска стальной панели на стене. На меня смотрела женщина, которую я сама тщательно создавала несколько лет. Идеальное тело, доведённое до совершенства тренировками и диетами. Кожа, гладкая и бледная, как фарфор. И глаза. Главное — глаза. Я научилась делать их пустыми. Как у куклы. В них не было ни страха, ни желания, ни мольбы. Только готовность. Готовность принять чужую волю.

Это то, за что они платили бешеные деньги. Не за красивое тело. Они платили за иллюзию абсолютного контроля. За возможность взять чистый лист и написать на нём свои самые грязные желания.

Я поправила тонкую шёлковую повязку на глазах. Она была нужна не для того, чтобы я не видела их лиц — на это мне было плевать. Она была нужна для другого. Для ритуала. Повязка — символ моей добровольной слепоты, моего отказа от собственной воли. Символ того, что я готова принять путь, который выберет для меня победитель.

Дверь тихо щелкнула, впуская в комнату ассистентку в строгом черном платье. Она не сказала ни слова. Просто коснулась моего локтя, давая знак, что пора. Я поднялась. Её рука была холодной, почти безжизненной. Здесь всё было таким — выверенным, стерильным, лишённым человеческого тепла.

Мы шли по короткому коридору, мои босые ноги тонули в толстом ковре, который скрадывал звук шагов. Впереди нарастал гул голосов, смех, звон бокалов. А затем ассистентка остановилась у тяжёлой бархатной портьеры, которая отделяла закулисье от сцены.

Она вложила мне в руку холодный металлический край номерной таблички. «7». Моё сегодняшнее имя.

— Лот номер семь, — раздался из-за занавеса бархатный голос аукциониста. — Последний. И самый изысканный.

Ассистентка выпустила мой локоть. Всё. Дальше я одна.

Я сделала шаг вперёд, раздвигая тяжёлые складки бархата, и вышла на свет. Ослепляющий свет софитов ударил даже сквозь повязку. Я знала, что сейчас на меня смотрят десятки глаз. В зале воцарилась тишина. Это была часть шоу. Я — главный экспонат. Живая скульптура, выставленная на обозрение.

Я медленно прошла на центр небольшого подиума и замерла, приняв заученную позу: спина прямая, руки свободно опущены вдоль тела, подбородок чуть приподнят. Поза абсолютного принятия и покорности.

Я не видела их, но я чувствовала их запахи. Дорогой парфюм, элитный табак, коньяк и тот едва уловимый, кисловатый запах власти. Они оценивали. Изгиб моей спины, линию бедра, гладкость кожи. Они прикидывали, сколько стоит эта вещь, сколько удовольствия она может доставить.

— Напомню правила, господа, — продолжил аукционист, давая им насмотреться. — Контракт на один год. Лот обязуется выполнять все желания владельца, не противоречащие заранее оговоренным пределам. Владелец обязуется обеспечить полную конфиденциальность и безопасность. Стартовая цена — сто тысяч. Ваш шаг, господа.

Первые секунды — тишина. Это тоже часть игры. Никто не хочет показать свою заинтересованность первым.

— Сто пятьдесят, — раздался наконец ленивый, пресыщенный голос откуда-то справа.

— Двести, — тут же ответил другой, более резкий и молодой.

Началось.

Я стояла и слушала, как растут ставки. Триста. Четыреста. Суммы, на которые можно купить небольшую квартиру в этом же городе. А они бросали их, как фишки в казино, покупая себе право распоряжаться моей жизнью на триста шестьдесят пять дней.

Во мне не было ни страха, ни унижения. Только холодное, отстранённое любопытство. Кто из них? Немолодой депутат, который будет заставлять меня называть его «папочкой»? Или молодой айти-миллионер, насмотревшийся «50 оттенков» и вообразивший себя великим Доминантом?

Четыреста пятьдесят. Пятьсот. Торги замедлились. Видимо, цена приближалась к потолку.

И в этот момент я это почувствовала.

Это было не то, что можно услышать или увидеть. Изменился сам воздух в зале. Он стал плотнее, тяжелее. Как перед грозой. Все разговоры, даже шёпот, стихли. Смешки прекратились. Звон бокалов замер. Я не знала, что произошло, но животный инстинкт внутри меня закричал: «ОН ЗДЕСЬ».

— Один миллион, — раздался голос.

Не громкий. Тихий. Но он пронзил тишину, как игла. Голос, в котором не было ни азарта, ни хвастовства. Только холодная, абсолютная уверенность.

Зал молчал. Никто не посмел перебить.

— Один миллион, раз… — начал было аукционист, но тот же голос его прервал.

— И одно условие.

— Какое условие, господин? — в голосе ведущего прорезались нотки подобострастия. Он понял, кто это.

— Контракт не на год, — произнёс голос медленно, отчеканивая каждое слово. — Бессрочный.

По залу пронёсся тихий, потрясённый вздох. Это было нарушением всех правил. Так не делал никто. Это было не просто покупкой. Это было клеймом.

— Но, господин… — залепетал аукционист.

— Это не обсуждается, — отрезал голос. — Либо так. Либо лот снимается с торгов. Навсегда.

Наступила тишина. Тяжёлая, как могильная плита. Я стояла на подиуме и впервые за весь вечер почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не страха. Предвкушения.

Я нашла его. Или это он нашёл меня.

Фаза I: Изоляция

Машина неслась по ночному шоссе без единого звука. Не было слышно ни шума шин, ни рёва мотора. Только тихое, едва заметное гудение. Окна были затонированы наглухо, превращая мир за ними в абстрактные смазанные полосы света. Я сидела на заднем сиденье. Напротив, в полумраке, — он. Константин.

Он не сказал ни слова с тех пор, как вывел меня из башни. Его молчаливый охранник открыл передо мной дверь бронированного «Майбаха», он сел напротив, и мы поехали. Всё. Никаких инструкций, никаких вопросов.

Я тоже молчала. Я знала, что игра уже началась. И первое правило этой игры — он говорит, я слушаю. Он действует, я подчиняюсь. Моя инициатива здесь не просто не нужна — она наказуема.

Мы ехали долго. Час. Может, два. Я потеряла счёт времени и направление. Наконец машина плавно замедлилась и остановилась в полной темноте. Охранник открыл мою дверь. Я вышла и оказалась перед высокой, глухой стеной из серого бетона. Ни ворот, ни калитки. Только узкая металлическая дверь без ручки, похожая на вход в бомбоубежище. Константин подошёл к стене, приложил палец к незаметной панели, и дверь беззвучно отъехала в сторону, открывая проход вглубь.

Он вошёл первым. Я — за ним. Дверь закрылась, отрезав меня от мира.

Мы оказались в длинном, минималистичном коридоре, освещённом холодной белой полосой света под потолком. Воздух был неподвижным и прохладным, с лёгким запахом озона и бетона. Здесь не было ни окон, ни картин, ни мебели. Только гладкие серые стены и такой же серый наливной пол. Это место не было похоже на дом. Оно было похоже на лабораторию. Или на тюрьму.

Он привёл меня в комнату. Она была такой же стерильной, как и коридор. Встроенная в стену кровать, застеленная простым серым покрывалом. Небольшой стол и стул, тоже будто вылитые из бетона. В углу — дверь в санузел. Никаких лишних деталей. Никакого уюта. Ничего, за что мог бы зацепиться глаз.

— Раздевайся, — сказал он. Это были его первые слова за весь вечер.